Коровин Константин Алексеевич
На Пасху

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
   М.: Русский путь, 2010.
   

На Пасху

   Я с приятелями решили ехать на Пасху в деревню. Чего же лучше: весна, река разлилась, охота...
   Василий Сергеевич ездил к Сучкову, Караулову, к гофмейстеру, звать на Пасху ко мне в деревню. Отъезд с Ярославского вокзала, чтоб приехать накануне.
   Живу я в глухом месте, семь часов езды от Москвы,-- место лесное, болото, гуси дикие летят прямо над самым домом. Вальдшнепов с террасы дома стреляли.
   На реке под садом турухтанов сотни, а глухарей, тетеревей кругом ток такой, что спать не дают.
   Охотники таких рассказов выдержать не могут, волнуются.
   -- Есть ли глухариный ток?-- спрашивает меня гофмейстер по телефону.
   -- Еще бы,-- отвечаю я,-- двести верст сплошной лес дремучий -- Феклин бор. Там все есть.
   -- Еду,-- согласился гофмейстер. -- Я возьму пасху и кулич.
   -- Бери,-- говорю.
   С вечера в пятницу приятели-охотники собрались на вокзале. У Павла Александровича большая, длинная острога и особенный ацетиленовый фонарь для лучения рыбы.
   У всех захвачены куличи и пасхи.
   Когда сели в вагон, то пасхи не могли поместиться на полках.
   -- Вот он рассказывал,-- показал Павел Александрович Сучков на слугу моего Леньку,-- что будто бы у тебя на лугу, перед домом, чуть к утру, сели дикие гуси. Это было без тебя, тебя не было дома. А он трех из оконной форточки застрелил. Он это врет или нет?..
   -- Нет,-- говорю я.-- Я сам зимой четырех куропаток убил у сарая из форточки. Они в сене ковырялись.
   -- Замечательное место,-- сказал Василий Сергеевич,-- уток там на реке весной страсть сколько. Только утки-то не утки, помесь с курами. Лапы утиные, а нос куриный. Такая гадость...
   -- Ну, довольно вздора,-- сказал Павел Александрович.
   -- Нет, Павел,-- говорю я. -- Я сам стрелял таких.
   -- А не съесть ли пасхи?-- предложил Павел Александрович.
   -- Ну нет,-- сказали все,-- нельзя, это испортит весь праздник.
   -- Ну так я отрежу кусочек окорока, что-то есть хочется.
   И он из фляги налил в металлический стаканчик коньяку.
   -- Ну нет,-- сказали все,-- это невозможно: Страстная Пятница. Да ты что, потерпи до разговенья.
   -- Не могу,-- настаивал Павел.-- Я же есть хочу.
   -- Неудобно,-- заметил гофмейстер,-- в Страстную Пятницу в вагоне разговляться. Вот скоро станция Сергиевский Посад. Поезд стоит десять минут, я справился у кондуктора, там мы закусим. Это как-то принято на станции закусить. Пасхи там нет, как-то приличнее в дороге.
   На станции у Сергия Троицы приятели выпивали и закусывали и пирожками, и ветчиной, и гусем и говорили друг другу и гофмейстеру, что он был совершенно прав, что закусить на станции скоромным не грех.
   В вагоне, в пути, не годится.
   -- Неизвестно,-- сказал Василий Сергеевич,-- гуся жрать в пятницу -- это, кажется, везде скоромное, ветчина тоже.
   -- Но в дороге это все как-то так по-другому, а в вагоне -- свой окорок, пасха, куличи,-- нет уж, увольте. В Пятницу, это -- позор.
   Чуть брезжил свет, когда мы приехали на полустанок Рязанцево. Приехавшие возчики на розвальнях встречали нас.
   В утреннем рассвете пахло весенней землей и лесами. Когда мы сели в розвальни и ехали по грязной земле и остаткам снега, над лесами мерцала Венера.
   Как дивно было в природе в весеннее утро!
   Коля Курин, так кротко и спокойно сидя в розвальнях, что-то грыз.
   -- Ты что это грызешь-то?-- спросил Василий Сергеевич.
   -- Да вот с пасхи барашек упал, леденец. Он ведь не скоромный, что-то пить хочется. Он кисленький,-- говорит Коля кротко.
   -- Ведь это агнец святой, а ты его натощак в Великую Субботу жрешь...
   -- У Кольки никакой совести нет,-- обратился он ко всем.
   -- Ну хорошо, не сердись, Вася, я его опять прилепил.
   -- Нет, уж ты его не прилепляй. Обслюнявил -- и прилеплять хочешь, всю пасху опоганишь.
   -- Не прилепляйте,-- согласился гофмейстер,-- кушайте, пускай агнец. Ничего, Бог простит.
   И во рту у Коли хрустел агнец.
   -- Гляньте-ка,-- крикнул с другой подводы возчик Батранов,-- рябчики, вишь, сели, более десятка!
   -- Стойте, стойте,-- сказали тихо охотники, вынимая ружья из чехлов.
   -- Тише,-- сказал Павел Александрович,-- я сейчас достану манок самки, они все и подлетят.
   И он, торопясь, искал в ягдташе манок. Достав манок, он, наклонясь, шел к высоким елкам и, сев в кусту, дунул в манок.
   Получилось что-то невероятное. Такой звук на весь лес, что как будто кого-то режут.
   -- Не тот манок,-- сказал Павел.
   Слышно было, как улетали рябчики. Сев в розвальни, мы опять поехали.
   -- Скажите, Павел Александрович,-- спросил гофмейстер,-- этот странный манок на какую дичь?
   -- Это -- на лося.
   -- Вероятно,-- согласился гофмейстер,-- такой громкий манок.
   Осветились леса солнцем. С краю леса в розовых кустах блестели большие лужи и журчали ручьи весенних вод. Блестя на солнце, плавно и грациозно перелетали над кочками болота чибисы.
   Охотники остановились и вошли в болото.
   -- Не стреляйте чибисов,-- сказал я.
   Но вскоре Павел Александрович выстрелил: "раз... раз..." -- и что-то поднимал с земли, кладя в ягдташ.
   Вдали поднялись утки. Смотрю, Коля грызет уже второго агнца с пасхи. Подходит Василий Сергеевич, смотрит на Николая Васильевича и говорит:
   -- Ты опять жрешь?
   -- Понимаешь ли, пить хочется.
   -- Пить хочется, так смотри, вода-то около -- пей!
   -- Ну нет, благодарю вас, я и так раз змеиных яиц с водой-то нахватался. Солитер вышел, брат, тридцать восемь сажен. Морда с усами -- отвратительный. Я чуть в обморок не упал.
   Гофмейстер выстрелил вверх. Павел Александрович показал убитых двух турухтанов. Гофмейстер застрелил утку, невиданной породы, пролетную морскую. Охотники были в восторге.
   Когда мы приехали ко мне в дом, расставили на столе пасхи, куличи, ветчину, закуски, Василий Сергеевич, забыв, что суббота, отрезал большой кусок ветчины и ел с вилки, глядя в окно, приговаривая:
   -- Ну и хорошо же у вас! Даль-то какая, Господи, вот жизнь, вот радость!
   -- Это что же ты ветчину-то ешь? Ты что это?-- говорю я.
   Он вынул изо рта кусок и плюнул в руку.
   -- Вот ведь, ей-Богу, машинально!
   И он пошел к умывальнику полоскать рот.
   -- Хорошо, что вы мне сказали,-- говорит Вася, растопырив глаза,-- а то, правда, как-то неловко выходит.
   -- А на станции что вы делали? Гуся лопали,-- заметил Коля.
   -- Не тебе бы говорить. А кто святых агнцев дорогой грыз! "Пить хочется", подумаешь! Уж чья бы мычала, а твоя бы молчала. Вот что!
   Охотники с дороги умываются. Тетенька Афросинья была рада гостям.
   -- Вот вчера,-- сказала она,-- я ходила под Никольское к леснику, мед брала. Вот что тетеревья у мохового болота сидело, прямо во! Вот вам бы -- жаркое бы настреляли.
   За далекими лесами зашло солнце. Розовела заря за голубой далью лесов. Над темным бором за рекой блестел серп месяца. В глубоком своде небес блеснули звезды. Потемнела весенняя земля, и какая могучая тайна была разлита кругом! Весна, весна...
   Над нами, когда мы вышли с крыльца, неслись странные шумы. Это тысячи птиц проносились высоко в потемневшем сумраке небес.
   Они летели к нам из далеких стран.
   Далеко в тишине раздался звук колокола.
   -- Это, должно быть, у Покрова ударили к заутрене.
   -- Нет, это у Всех скорбящих радости,-- ответил Ленька.
   Лес оживал беспрерывным током тетеревей. Приятели-охотники и я были в каком-то сладком гипнозе весенней ночи.
   В калитку ворот вошел приятель-охотник, крестьянин Герасим Дементьевич.
   -- Эк тока-то кругом,-- подойдя к нам, сказал Герасим. -- С наступающим праздником вас!
   -- Ну что, Герасим, надо бы на глухарей?
   -- Есть,-- ответил Герасим,-- недалече, в Ратухине,-- у старого кургана. Там посуше. На Феклином бору по пояс вода -- не подойти.
   -- Ну, где это по пояс вода? Я не иду, довольно,-- сказал гофмейстер. -- Потом, это прыгать по кочкам, проваливаться -- не вижу в этом никакой радости.
   -- Ну, знаете, паркета на токах не постелешь,-- сказал Василий Сергеевич.
   -- Паркет -- не паркет, а дощечки постелить можно бы!
   -- Эх, где же дощечки, он тоже видит. Он глухой, когда стучит, токует, а то во какой чуткий -- не подойдешь!
   Вошли в дом.
   Тетенька Афросинья, нарядная, хлопотала у стола, и, когда привез Феоктист освященную пасху, все христосовались и садились за стол.
   Юрий Сергеевич, сев за стол, первый налил всем по рюмке березовой.
   -- Позвольте,-- сказал гофмейстер,-- это со священной пасхой невозможно! Но Юрий, проговорив: "Ну, Христос воскресе!", взял кильку, положил на кулич и, выпив, закусил.
   -- Странно, я не охотник,-- сказал он,-- но кругом в лесу ором орут тетерева, тысячи, а у нас на столе нет ни одного. Согласитесь!.. Я не охотник, но удивляюсь... Вот они, рядом тут. Должно быть, не можете?
   Герасим рассмеялся.
   Тетенька Афросинья поставила на стол жареного гуся с яблоками.
   -- Вот опять,-- сказал Юрий,-- охотникам неприятность -- кругом летят гуси, лебеди, журавли, утки, тетерева, а едим домашнего гуся! Странно это!
   -- Ха-ха,-- засмеялся Павел Александрович,-- он прав, а потому я не ложусь спать и предлагаю тому, у кого еще охотницкое чувство не остыло, идти со мной. Видите! Вон, справа над лесом, заря... Уж утро. Закусим еще и соберемся. Пойдем.
   -- Верно,-- сказали все. -- Пойдем на охоту.
   -- Правильно,-- сказал Юрий,-- я не охотник, я посижу за столом, подожду вас. Вот только я не знаю, что у тебя в этой бутылке темной?
   -- Ленька,-- спросил я,-- это какая?
   -- Это гонобобелева, вы с "гандибобером" говорили.
   Охотники встали из-за стола, надевали длинные сапоги, одевались, подвязывали патронташи. Собаки Феб, Польтрон, Дианка прыгали в восторге, лая. Пошли на охоту.
   Юрий Сергеевич взял гонобобелевую настойку и сел к окошечку за маленький столик. Лучи утренней зари освещали косяк окна.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   На Пасху -- Впервые: Иллюстрированная Россия. 1937. 1 мая. Печатается по журнальному тексту.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru