Коровин Константин Алексеевич
Темный бор

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
   М.: Русский путь, 2010.
   

Темный бор

   Прошло чарующее лето. Нет уже больше ласковых летних зарниц, полей, усыпанных цветами, и колосящейся нивы. Осень. Сумрачно и тоскливо быстро бегут свинцовые тучи с белыми разорванными краями. Стелется дым от черных овинов...
   Унылая дорога синеет за частоколом сада. Кое-где еще на осинах дрожат неопавшие осенние листья. Холодно.
   Дедушка, сторож моего дома, в тулупе, меховой шапке, в большом шарфе, принес хворост и бросил у камина.
   -- Вот ведь холодина какой сразу наступил. Утром рано я поглядел -- едва свет мерещится и... гляжу, белым-бело -- морозом покрыло. Ишь, и куры-то не идут из сарая, и корова без охоты пошла в стадо. Ску-у-шная... Мычит, сердится, знает, что лето ушло. Под Ратухином Казаков вчера двух зайцев стрельнул, а Герасима встретили, он ноне хотел к вам зайти. Сейчас Ленька самовар подает. А Иван Иваныч спит, знать.
   Несмотря на холод, на печаль осеннего утра, когда я вышел на крыльцо, в свежем воздухе осени была какая-то отрадная бодрость. Из чулана доносился запах из бочек соленых грибов.
   Пахло землей и опавшими листьями.
   На темных от дождя сараях ярко горел платок тетеньки Афросиньи, которая, вся закутанная, несла крынки молока.
   Какая-то особая красота была в красках осенней природы. На самом берегу речки угрюмо стоял стеной Феклин бор, и стальная, злая вода грустно ожидала ледяного покрова зимы.
   Ярко горел в камине хворост. В деревенской мастерской моей стало тепло и приветливо. Самовар шумел. Чай со сливками, деревенские лепешки на вытопках, оладьи горячие...
   Когда я вошел, доктор Иван Иванович сказал:
   -- Ну что, холодно нынче, а хорошо. И что такое, отчего у вас это так хорошо, а вот на даче я жил, в Пупском, ничего такого не было. Неужели это оттого, что дальше от города? Там все какая-то неприятность выйдет. Все виноват: цветы не полили -- виноват, на музыку не пошел -- виноват, выборгские крендели купили черствые -- я виноват. А разве в них влезешь? Ближе к городу -- все виноват. Все что-нибудь не так. Ну, еще жена -- у ней виноват, это туда-сюда, а то у всех виноват. Кузьмичев, пациент мой, хороший человек, богатый, стекольное дело у него, ну, печень, конечно, говорю, пить нельзя, а он говорит: "Это я сам знаю, эк,-- говорит,-- доктор, легко сказать. Это всякий дурак понимает, а вы,-- говорит,-- вылечите меня, чтобы пить можно было и печень чтоб не болела... Постарайтесь, я за платой не постою. Аж постановление сделайте, запретите всем, а нечего над одним издеваться. Скажите, зачем казна водку гонит и вино делает, да ведь что еще -- зубровку, травку внутрь пускает, наливку -- в золотом песке бутылка, а бенедиктин, на нем крест прямо, а этот, как его, еще ликер, на нем арап черный, а, это что? А шампань! Да ведь бутылки-то какие? Сердце радуется. Нарочно сделаны, чтобы выпить! А вы, господа доктора, помалкивайте. Соблазн какой! Не пей! Попробуй-ка удержись при капитале да при делах? А заграничные-то ликеры всё монахи делают. Чего же это такое? Не можете, значит, в науке вашей произвести так, чтобы пей, а печень чтоб не играла. А деньги вам плати. Позвольте, за что же? Ваше дело, выходит, только запрещать: не пей, не ешь. Этак-то всякий может! На бедное положение всех поставить хотите".
   -- Ну вот что вы с таким пациентом делать будете,-- сказал доктор Иван Иванович, опустив голову.
   -- Ничего вам с ним не поделать,-- согласился я.
   -- Это верно,-- сказал Иван Иванович.-- Но до чего он меня расстраивает. Ну, лечу. "Хорошо бы,-- говорю,-- вас на бедное положение на время поставить". Да как он взбесится. "Ну, нет,-- говорит,-- это не пройдет". И что же вы думаете -- написал мне письмо. Пишет: "Милостивый государь, через ваши советы я еще больше пить стал. Я не махонький, чтоб меня учить и на бедное положение ставить, а потому,-- говорит,-- в вашем лечении нужды больше не имею. Я вам тоже могу совет дать -- водки не пейте, а я знаю доподлинно, что вы пьете, и даже очень хорошо". Вот что вы скажете? И где он видел, что я водку пью? Не иначе, уже какие-нибудь друзья сказали. Это все там, на даче, каждый день неприятности. Вот у вас приедешь, отдохнешь и все забудешь.
   -- А вон Герасим Дементьевич идет,-- сказал мой слуга Ленька, глядя в окно. -- Зайца несет.
   Герасим Дементьевич -- крестьянин-охотник, приятель мой.
   У него всегда смеялись глаза. Он был солдат и участвовал в турецкой войне. Человек мудрый и особенный. Ничто его не удивляло. Он как-то подчинялся жизни и любил природу. Он всегда звал меня на охоту в места, особенно рассказывая про них. Глубокие Ямы, Лисьи Норы, Святой Ключ, Лихая Сеча, Старый Курган, Заозерье, Вепрево озеро, Крупные Горки, Ведьмово болото, Лихое, Девий Луг. И во всех этих названиях был таинственный замок. Неизъяснимой красы русской природы.
   Всегда мне представлялись при названиях этих мест картины их, и всегда, когда я приезжал туда, было другое -- лучшее, и на этот раз, придя ко мне, Герасим звал поехать на охоту в Темный бор. Сейчас же мне представился ровный сосновый мачтовый бор.
   Когда мы приехали, я, Иван Иваныч и Герасим, то совсем оказалось не то, что я себе представлял. Это были пригорки, на которых рос кучами огромный осиновый лес. Между пригорками текли ручьи, спускаясь к болоту. Мрачен был опавший лес.
   Краем болота мы шли густой зарослью кустов мелколесья, и, поднимаясь на бугор, собака моя Феб останавливалась и обнюхивала воздух.
   -- Есть,-- сказал мне тихо Герасим,-- гляди, гляди, Феб-то, глухари!
   Феб тихо и медленно шел вперед, и стал, и опять пошел. Долго мы шли. Феб встал у высокой травы у огромных осин, и с треском вылетел из лесу глухарь, поднимаясь кверху.
   Убитый глухарь упал в желтую осеннюю траву. Я убил глухаря. Иван Иванович говорит:
   -- Это я.
   Герасим смеялся.
   -- Ведь вот вы оба стреляли раз-в-раз, тютелька-в-тютельку.
   Иван Иванович смотрел на меня и сказал:
   -- Я не слыхал, как вы стреляли.
   -- Странно. Я тоже не слыхал.
   Глухарь был велик, и Феб держал его за крыло во рту и в удовольствии ходил кругом нас с глухарем, растопырив желтые глаза.
   Когда мы взяли трех глухарей, в просветах темного леса показалась мутная осенняя заря.
   -- До сторожки,-- сказал Герасим,-- три версты, а то и боле, надо подвигаться, а то ночь воробьиная будет. Не заплутать бы...
   В лесу маленькая изба-сторожка была пуста и не заперта. Зимой в ней не жил сторож. Было темно. Когда мы вошли, фыркнула кошка, увидев собаку, и бросилась на печку.
   -- Как быть?-- сказал Герасим. -- Сейчас пойду, лучины надо нащепать.
   И он раскрыл большой нож.
   Лучина горела, вставленная в пустую крынку. Освещала стол и вынутые нами закуски: колбасу, оладьи, хлеб, печеные яйца, ветчину, огурцы.
   Ночь была темная.
   Герасим хотел достать воды, но не нашел.
   Шел дождь. Тихий и ровный.
   Лучина надымила дым в избе, так что щипало глаза.
   Мы открыли дверь.
   Вдруг Феб зло заворчал под столом и, выскочив, лаял на открытую дверь, в которой было темно.
   Никого не было, а Феб все с беспокойством ворчал. Он как будто что-то видел перед собой.
   Герасим закрыл дверь. Феб понемногу успокоился.
   Вдруг мы услышали где-то вдали протяжный стон, и дружно завыли волки.
   -- Эвона приятели поют,-- сказал Герасим,-- это они на всю ночь запели. Спать под их песни хорошо.
   Заперев дверь на крючок, выпив коньячку, мы все примостились на лавках и проснулись, когда в дверь стучали. Было солнечное утро.
   Отворив дверь, стояла молодая девушка и в удивлении смотрела на нас.
   -- А тятенька не пришел еще?-- спросила она нас.
   -- Нет, его не было.
   Появился и сторож. Обрадовался нам.
   -- Эк ведь вот. Сейчас котелок согрею. Дровишки сухие-то есть. Чай сготовлю.
   Помню, как душевен был сторож, как он был рад нам, какой был чай -- какое гостеприимство, где же есть такой привет? Да, это было там, в темном бору печальной родины моей.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Темный бор -- Впервые: Иллюстрированная Россия. 1937. 2 октября. Печатается по журнальному тексту.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru