Ковалевская Софья Васильевна
Vae victis

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

VAE VICTIS 1).

   1) Печатаемый отрывокъ представляетъ собою введеніе къ большому беллетристическому произведенію, задуманному покойной С. В. Ковалевской (извѣстнымъ профессоромъ математики при Стокгольмскомъ университетѣ), но, къ сожалѣнію, прерванному смертью автора. Ред.
   
   Снѣгъ падаетъ беззвучно, однообразно, безостановочно. Большія пухлыя хлопья его спускаются такъ быстро и мѣрно, такъ переполняютъ собою воздухъ, что глазъ уже не въ состояніи отличить ихъ другъ отъ друга. Кажется, будто одна сплошная, пуховая масса соединяетъ бѣлую землю съ низко, низко повисшимъ надъ нею свѣтловато-сѣрымъ небомъ. Гдѣ кончается земля, гдѣ начинается небо -- различить трудно. На разстояніи двухъ шаговъ ничего не видать. Не видать даже громаднаго, вѣкового еловаго лѣса, разросшагося на много сотенъ верстъ въ окружности. Этотъ лѣсъ съ его мачтовыми деревьями слился съ окружающимъ воздухомъ въ одно безформенное цѣлое. Въ лѣсу еще тише, еще мертвеннѣе, чѣмъ въ полѣ. Снѣжные сугробы растутъ въ немъ все выше и выше. Голые стволы совсѣмъ занесены снѣгомъ, могучія вѣтви поднимаются, будто съ самой земли. Порой, толстый, какъ бревно, еловый сукъ, не выдержавъ навалившаго на него груза, надломится и полетитъ внизъ. Но не слышно ни треска, ни шума отъ его паденія: всякій звукъ мгновенно замираетъ въ массѣ падающаго снѣга, точно въ мягкой пуховой подушкѣ. Всякая жизнь въ лѣсу замерла и застыла. И время какъ будто перестало идти. Сѣрый тусклый день переходитъ незамѣтно въ сѣрую, снѣжную ночь. Перемѣны почти нѣтъ; все тотъ-же матовый, ничего не освѣщающій, фосфорическій свѣтъ отъ мѣрно-летящаго снѣга. Снѣгъ все падаетъ и падаетъ, и конца ему не предвидится. Но вотъ мало-по-мало начинаютъ мельчать бѣлыя хлопья. Уже не сѣрый, удушливый пуховикъ спускается съ неба на землю, а только легкія, игривыя, безпокойныя снѣжинки вьются въ воздухѣ, кружатся, догоняютъ и перегоняютъ другъ друга, словно затѣяли между собою какую-то сложную безконечную игру. Сплошная завѣса, застилавшая всѣ предметы, рѣдѣетъ, обнаруживая постепенные переходы отъ плотной фланели къ легкому, полупрозрачному газу. Хотя ночь на дворѣ, а все же силуэты лѣсныхъ великановъ въ ихъ снѣжномъ уборѣ обрисовываются ярко и отчетливо. Небо уже не однообразно сѣрое, какъ прежде. Оно точно поднялось выше; общій фонъ его просвѣтлѣлъ и на этомъ фонѣ выступаютъ теперь темныя, почти черныя пятна. На землѣ ничто не шелохнется, за то въ верхнихъ слояхъ воздуха воюютъ сильныя теченія. Темныя пятна на небѣ въ безостановочномъ движеніи; они постоянно мѣняютъ форму, принимаютъ самыя причудливыя очертанія и быстро, быстро плывутъ по небу, точно ихъ гонитъ и разрываетъ на части какая-то невидимая сила. И вотъ внезапно у одного изъ этихъ пятенъ зазолотились края; само оно разступилось и изъ середины его выплыла луна, яркая и круглая, какъ громадный совиный глазъ. Теперь темныя пятна таютъ, какъ воскъ; съ каждой минутой ихъ становится меньше; вотъ исчезло наконецъ и послѣднее. Небо, еще недавно столь близкое къ землѣ, теперь ушло куда-то высоко, высоко, на невообразимое разстояніе. Глазъ теряется въ неизмѣримой дали и жутко становится, глядя вверхъ и не видя надъ собой ничего кромѣ безграничнаго пространства, залитаго яркимъ луннымъ сіяніемъ. Морозъ усиливается и снѣжные сугробы покрываются тонкою серебристою ледяною корою. Все блеститъ и искрится. Въ воздухѣ носятся миріады крошечныхъ снѣжинокъ, которыя точно не хотятъ угомониться. Каждая сіяетъ, какъ алмазъ, и словно тѣшится, подставляя мѣсяцу грани своихъ причудливыхъ микроскопическихъ кристалликовъ. Въ лѣсу по прежнему ничто не шевелится; но это уже не та гнетущая, мертвенная тишина, какъ прежде: все въ немъ только притаилось, чего-то ожидая, къ чему-то готовясь. И вотъ изъ лѣсной чащи выходитъ на полянку сама старушка зима. Полно, точно-ли она старушка! И къ чему это на нее клевещутъ? Вѣдь это высокая, мощная женщина удивительной, своеобразной красоты. Она вся, съ ногъ до головы, укутана бѣлымъ, парчевымъ покровомъ. Одно лицо ея открыто, лицо строгое, задумчивое, словно выточенное изъ матово-бѣлой слоновой кости. Каждое движеніе ея полно величаваго, торжественнаго спокойствія. Она идетъ на самую середину поляны и останавливается, скрестивъ на груди бѣлыя руки, поднявъ кверху свои чудныя, темносинія очи. Изъ очей ея льются во всѣ стороны синеватые, фосфорическіе лучи; неизвѣстно, отражаютъ-ли они въ себѣ сіяніе мѣсяца или сами свѣтятся этимъ удивительнымъ, холоднымъ огнемъ. Мнимая старушка не сводитъ взора съ залитаго сіяніемъ небеснаго свода и погружается въ неторопливую, созерцательную думу, думу спокойную и безстрастную, точь въ точь дума жвачнаго животнаго. Лицо ея какъ разъ носитъ то выраженіе, какое встрѣчаешь на буддійскихъ идолахъ: видно въ немъ и презрительное состраданіе ко всему, что несетъ бремя жизни, и безропотное подчиненіе предвѣчному року и торжественное, неторопливое выжиданіе неизбѣжно грядущей нирваны.
   Морозъ все крѣпнетъ. Воздухъ такъ прозраченъ и чистъ, что малѣйшій шорохъ слышенъ на громадномъ разстояніи. Подчасъ словно ружейный выстрѣлъ прогремитъ надъ лѣсомъ -- это треснуло старое дерево отъ мороза. Эхо повторитъ выстрѣлъ разъ пятнадцать и наступившая затѣмъ тишина покажется еще торжественнѣе, еще страшнѣе. Но вотъ раздался громкій, отчаянный, голодный вой: огромный сѣрый волкъ, ощетинившись отъ холода, спустивъ къ землѣ грязновато-сѣрый хвостъ и щелкая большими крѣпкими зубами, показывается на полянѣ. На голосъ его откликнулись другіе волки. Въ разныхъ частяхъ лѣса слышенъ теперь тотъ же отчаянный вой, съ каждой минутой все ближе и ближе. Еще мгновеніе и внезапно, словно волшебствомъ, выростаетъ изъ земли нѣсколько такихъ же голодныхъ волковъ. Они окружаютъ перваго волка, словно предводителя. Въ лѣсу имъ нечѣмъ теперь поживиться; поэтому вся голодная, хищная стая тянется вонъ изъ лѣса, поближе къ людскому селенью, не попадетсяли тамъ на зубъ какая добыча.
   Пронзительный, отчаянный волчій вой пробудилъ царицу-зиму изъ ея созерцанія. Не торопясь, какъ бы съ сожалѣніемъ, отводитъ она глаза съ неба и смотритъ долго и вдумчиво на стаю хищниковъ. Не вынесли волки этого взора. Подъ вліяніемъ чудныхъ голубыхъ лучей, которые исходятъ изъ ея глазъ, кровь ихъ словно застыла въ жилахъ; они уже не ощущаютъ мученій голода. Вмѣсто того, чтобы выполнить задуманный набѣгъ на людское жилье, они, покорно поджавъ хвосты, какъ прибитыя собаченки, прилегли къ ея ногамъ. Сидя кругомъ на заднихъ лапахъ, поднявъ острыя морды кверху и уставившись на луну, они начинаютъ теперь выть хоромъ. Но вой ихъ далеко не такъ злобенъ и неистовъ, какъ прежде. Слышатся въ немъ теперь и жалобные протяжные звуки. Онъ сливается въ одно съ лѣсной тишиной, внося недостававшую дотолѣ ноту въ эту симфонію всеобщаго отреченія отъ жизни. Снова поднимаетъ царица-зима свои синія очи къ небу и снова впадаетъ въ свою неторопливую думу. Чудно и торжественно теперь въ лѣсу. Нѣтъ въ немъ ни ропота, ни возмущенія.
   
   Радости на небесахъ,
   На землѣ миръ и благоволеніе.
   
   Долго-ли продолжалось невозмутимое созерцаніе зимы -- кто скажетъ? Времени нѣтъ больше, такъ какъ некому замѣчать его; да и всякое движеніе прекратилось. Но вдругъ, откуда ни возьмись, потянуло съ юга теплымъ вѣтеркомъ. Вѣтерокъ былъ еще слабенькій, чуть замѣтный; онъ подползалъ, крадучись, словно воришка. Подъ его затаеннымъ, но все еще горячимъ дыханіемъ, побѣжала подъ снѣжнымъ сугробомъ тоненькая, какъ волосокъ, струйка. За первой струйкой показалась вторая, потомъ третья и четвертая; струйки мало-по-малу слились въ ручейки и такихъ ручейковъ зажурчали десятки. Подточенная въ самомъ основаніи, большая снѣжная глыба внезапно потеряла равновѣсіе и рухнула бокомъ о землю. Падая, она придавила молодую ель и съ трескомъ поломала ея вѣтви. Большой черный воронъ, спавшій на маковкѣ, грузно поднялся на воздухъ и закаркалъ громко и зловѣще. По лѣсу пошелъ шумъ и гамъ. Въ сосѣдней берлогѣ медвѣжонокъ проснулся и радостно сталъ будить сонную мать. "Матка, матка! Просыпайся скорѣй! Я ѣсть хочу! Весна пришла!" закричалъ онъ неистово. Старая медвѣдица, съ просонокъ, не разобрала хорошенько въ чемъ дѣло, разсердилась и отвѣсила сыну звонкую пощечину. "Я-те покажу, какъ ѣсть просить!" прорычала она свирѣпо. "Знай соси свою лапу, да спи! Какая тамъ весна! Богъ знаетъ, придетъ-ли она еще когда-либо! Во всякомъ случаѣ теперь далеко, далеко еще до весны". Проговоривъ это, она повернулась на другой бокъ и тотчасъ захрапѣла. Медвѣжонокъ поворочался, поворчалъ съ минуту и въ концѣ-концовъ уснулъ. Старая медвѣдица ошибалась, однако, въ своихъ разсчетахъ. Весна была не за горами. Южный теплый вѣтерокъ становился все смѣлѣе и шаловливѣе. Внезапно онъ подкрался къ самому мѣсту, гдѣ стояла царица-зима, и пахнулъ ей въ лицо своимъ горячимъ дыханіемъ. Пробужденная изъ раздумья, зима оглянулась и увидала предъ собою свою соперницу -- весну. Только это была совсѣмъ не та весна, какую воспѣваютъ поэты. Это была не та скромная, молодая дѣвушка, увѣнчанная цвѣтами, съ невиннымъ, лазоревымъ взоромъ, съ гибкими, полуразвитыми членами, какую такъ любятъ художники. Нѣтъ, это была полудикая женщина, молодая великанша, съ безпорядочно развивавшимися по плечамъ, рыжими, какъ у древнихъ германцевъ, кудрями. Тигровая кожа обвивала ей бедра; все остальное тѣло было наго и юные, словно изъ стали вылитые, члены свидѣтельствовали о силѣ и мощи необычайной. Лицо представляло странное противорѣчіе: верхняя часть его была нѣжнаго, идеальнаго очертанія, но подбородокъ былъ массивный, почти четырехъугольный и вообще вся нижняя часть лица носила отпечатокъ чего-то хищнаго, почти животнаго. На полныхъ, ярко-красныхъ губахъ блуждала неопредѣленная, не то насмѣшливая, не то вызывающая улыбка. Но всего своеобразнѣе были ея глаза: они отливали изумруднымъ огнемъ. Они манили и притягивали къ себѣ; въ нихъ сказывалась и нѣжность, и ласка опьяняющая, и безотчетная грусть, и стремленіе къ чему-то далекому, недоступному. По-временамъ однако они точно сжимались, становились совсѣмъ темными и принимали насмѣшливое и плотоядное выраженіе, какое бываетъ у старыхъ, сладострастныхъ сатировъ. Весна стояла въ живописно-безпечной позѣ, опершись одной рукой объ обломокъ скалы, и презрительно оглядывала свою соперницу зиму. Зима увидѣла весну и ея чудныя, синія очи омрачились скорбью. "Зачѣмъ ты пришла сюда?" спросила она тихо. Весна ничего не отвѣтила и продолжала глядѣть также дерзко и вызывающе. "Я знаю тебя!" продолжала зима своимъ строгимъ, печальнымъ голосомъ. "Я знаю, зачѣмъ ты сюда явилась! Ты притворяешься доброй и нѣжной, чтобы вѣрнѣе привлечь къ себѣ и одурачить свои жертвы. И я знаю, что это удастся тебѣ. Онѣ добровольно побѣгутъ въ твои сѣти. Бѣдные, влюбленные дураки! Они будутъ благословлять тебя до конца, пока ты не надругаешься надъ ними, не замучишь ихъ до смерти! Большинство ихъ, даже умирая, сохранитъ свои иллюзіи и будетъ винить всѣхъ, только не тебя. Лишь немногіе разгадаютъ тебя, когда уже будетъ слишкомъ поздно и въ мигъ просвѣтлѣнія, предъ концомъ, увидятъ тебя такою, какой я тебя вижу, такой, какова ты въ дѣйствительности -- сладострастной, вѣроломной, безпощадной!" -- "У тебя только одна и есть охота -- творить! И чтобъ удовлетворить ей, ты жертвуешь всѣмъ и каждымъ. Тамъ, гдѣ есть мѣсто для одного, ты вызываешь къ жизни тысячу; а что станется потомъ съ созданными тобою, тебѣ нѣтъ дѣла! 999 изъ рожденныхъ по недостатку мѣста обречены на гибель. Но что тебѣ до этого! Тебѣ-бы только творить и созидать! Завтра ты готова сама все растоптать, сама истребить то, что ты создала сегодня. Ты знаешь, что если-бы ты внезапно скинула маску и явилась въ твоемъ настоящемъ видѣ, всѣ-бы побѣжали отъ тебя со страхомъ и отвращеніемъ; но ты умѣешь притворяться и тебѣ дѣла нѣтъ до того, что правда, что ложь. Ты сулишь небывалое счастье, неисчерпаемое наслажденіе, безконечную любовь. Въ сущности-же ты сама надъ всѣмъ этимъ смѣешься; ты сама отлично знаешь, что это все басни и небылицы, что счастья нѣтъ на землѣ, что любовь пустое слово, что всякій мигъ наслажденія покупается цѣною собственнаго или чужого страданія. Смерть -- вотъ конечная цѣль всего существующаго; но путь къ этой цѣли ведетъ черезъ скорбь и муки, и чѣмъ сильнѣе, чѣмъ интенсивнѣе жизнь, тѣмъ больше скорби, больше мукъ. Таковъ предвѣчный законъ! Можешь-ли ты измѣнить его? Можешь-ли ты оградить отъ него довѣрившихся тебѣ простяковъ? Нѣтъ, ты все это знаешь, но ты знаешь тоже, что если-бы все живущее постигло этотъ законъ, оно содрогнулось-бы отъ ужаса и немедленно сбросило-бы съ себя бремя существованія! Что-же сталось-бы тогда съ твоей страстью творить и созидать? И вотъ, чтобы удовлетворить этому ненасытимому желанію, ты и скрываешь правду, ты и приписываешь себѣ власть, которой у тебя нѣтъ, ты и сулишь то, чего дать не можешь".
   Ни слова не отвѣтила весна на сдѣланные ей упреки; она упорно глядѣла въ землю, будто ничего не слыхала. Зима продолжала: -- "Знаешь-ли ты, въ какомъ положеніи я нашла этотъ лѣсъ при моемъ появленіи? Всюду валялись полуживые трупы, всюду слышались вопли и стоны. Тутъ билась и трепетала муха въ сѣтяхъ паука, медленно, капля за каплей высасывавшаго изъ нея жизненные соки. Тамъ валялась и корчилась въ мукахъ зеленая стрекоза, у которой жукъ оторвалъ часть туловища. Не говорю уже о тѣхъ миріадахъ существъ, которыя погибли прежде, чѣмъ развиться. Ими усыпана была земля; они являлись нѣмой уликой твоего вѣроломства! Сколько труда стоило мнѣ прибрать этотъ лѣсъ, прикрыть твое безобразіе чистою, бѣлоснѣжною пеленой, утишить страданіе и примирить всѣ эти неразумныя твари съ ихъ участью. Я поступала не такъ, какъ ты! Я черезчуръ честна и слишкомъ горда, чтобы лгать и обманывать. Я не разсказывала имъ сказокъ, я не морочила ихъ несбыточными надеждами; я говорила имъ правду, одну суровую правду: смерть, всюду смерть! Нѣтъ иного исхода, нѣтъ иного убѣжища! И я старалась примирить ихъ съ этой правдой, сдѣлать для нихъ переходъ отъ жизни къ смерти какъ можно легче и безболѣзненнѣе. Я приготовила имъ мягкую постель; я усыпляла ихъ нѣжно и ласково, какъ усыпляетъ мать больного ребенка. Я дала имъ ту единственную форму наслажденія, которая доступна на землѣ и не покупается цѣною страданія: сонъ и сладкія видѣнія".
   Весна молчала по прежнему, а зима приходила все въ большее и большее негодованіе и продолжала осыпать свою соперницу упреками. "Тебя", говорила она, "злая обманщица весна, тебя восхваляютъ за нѣжность и доброту, а меня называютъ холодной и злой! А между тѣмъ, кого-же я завлекла, кого погубила? Тѣ, которые обращаются ко мнѣ, находятъ у меня вѣрный пріютъ; я успокоиваю ихъ на моей груди. Убаюканные мною, погруженные въ тихія безмятежныя грезы, которыя становятся все туманнѣе и безформеннѣе, они постепенно и незамѣтно приближаются къ роковому переходу отъ бытія къ небытію. Ты-же толкуешь о вѣчной жизни! А знаешь-ли ты, въ чемъ заключается она, эта вѣчная жизнь? Я постигла, я разгадала эту великую тайну! Сдѣлать жизнь подобною смерти, слить бытіе съ небытіемъ въ одно неразрывное цѣлое, такъ чтобы не было ни рѣзкихъ границъ, ни внезапныхъ переходовъ -- вотъ она вѣчная жизнь! Она безконечна, такъ какъ ей нѣтъ предѣла; никогда нельзя сказать: вотъ теперь, въ этотъ мигъ, кончилось существованіе, началась смерть". "Посмотри, полюбуйся на мое царство!" продолжала зима. Она навела свои синія очи на окружающій лѣсъ и лучи, исходящіе изъ ея глазъ, такъ и залили его свѣтомъ.
   
   Отъ большихъ очертаній картины,
   До мельчайшихъ сѣтей паутины --
   
   все выступило теперь ярко и отчетливо. "Вотъ погляди!" говорила зима, тутъ въ глухой чащѣ спитъ цѣлая семья медвѣдей. Бокъ о бокъ съ ними, въ дуплѣ этого стараго дуба, устроила свою норку Ѣѣлка; подъ моей охраной ей нечего бояться недобрыхъ сосѣдей. У корня этого же дуба, подъ теплымъ одѣяломъ мха, свился цѣлый клубокъ змѣй; но ядъ ихъ утратилъ свою силу; переплетшись между собою, онѣ погружены теперь въ сладкія грезы и, не тревожа болѣе никого своимъ жаломъ, вкушаютъ рѣдкое блаженство. Даже лягушка, этотъ Іовъ въ цѣпи мірозданья, и та отдыхаетъ теперь безмятежно въ застывшей тинѣ, не опасаясь тѣхъ сотенъ враговъ, которые покушаются на ея жизнь. А сколько тутъ въ землѣ покоится гусеницъ и жучковъ! Ихъ крѣпкія челюсти не требуютъ себѣ болѣе разрушительной работы. Они никому не вредятъ и ихъ никто не трогаетъ. А посмотри на этотъ бѣлый, серебристый коконъ. Не хорошо, думаешь ты, спится въ немъ будущей бабочкѣ? Порой, когда лучъ солнца упадетъ на ея колыбель, по сложеннымъ вѣеромъ на спинѣ, тонкимъ, какъ паутинка, крылышкамъ, пройдетъ легкое трепетаніе. На мгновенье покажется ей, что она уже носится съ цвѣтка на цвѣтокъ по душистому лугу. Но розы, которыя мы видимъ во снѣ, не имѣютъ шиповъ. За чуднымъ, мимолетнымъ сновидѣніемъ слѣдуетъ опять безмятежный покой. А что будетъ съ ней, когда ты разбудишь се, когда ты выманишь ее изъ ея уютной колыбели своими лживыми обѣщаніями любви и свободы? По всѣмъ вѣроятіямъ не успѣетъ она и расправить свои неумѣлыя крылышки, какъ ее уже подхватитъ на лету хищная птица; крѣпкимъ клювомъ расклюетъ она ее на куски и каждый кусокъ будетъ сокращаться и трепетать, пока не проглотитъ его жадный птенецъ. А если, но счастливой Ѣлучайности, она и избѣгнетъ этой мучительной участи, что изъ того? Лучше-ли ей будетъ? Часа два полетаетъ она надъ цвѣтистымъ лугомъ, но розы дѣйствительности не будутъ ярче тѣхъ, какія я показала ей во снѣ. Она узнаетъ опьяняющую страсть, въ которой неизвѣстно чего больше: наслажденія или страданія. Но крылья ея уже къ закату солнца ослабнутъ и не будутъ болѣе въ силахъ поддерживать ея отяжелѣвшее тѣло. Начнется для нее болѣзненная, мучительная работа кладки яицъ. На этотъ тяжелый трудъ уйдутъ всѣ ея жизненныя силы. Кончится онъ, и она едва доползетъ до ближайшей рытвины на пыльной дорогѣ, чтобы протомиться въ ней еще нѣсколько часовъ, быть можетъ, дней, пока не переѣдетъ ее колесо или не заклюетъ ее птица. Подумай! былъ-ли какой нибудь смыслъ въ ея существованіи? Цѣльныхъ три года ползала она по землѣ личинкой, поглотила за это время невѣроятное количество пищи и причинила тѣмъ не мало разрушенія. Потомъ соткала она себѣ мягкій коконъ, чудо искусства и трудолюбія. И все это для чего? Чтобы, опьяненная твоимъ поцѣлуемъ, попорхать часа два на солнцѣ и затѣмъ погибнуть позорной, мучительной смертью, истощившись кладкой нѣсколькихъ десятковъ тысячъ яицъ. Какая ей самой отъ нихъ радость и польза? Вѣдь она не увидитъ того новаго поколѣнія, которое вылупится изъ этихъ яицъ. Нѣтъ, она жила, она работала только для тебя; она была только слѣпымъ орудіемъ для удовлетворенія твоей страсти -- вѣчнаго творчества! Ты поманила ее наслажденіемъ, заставила ее служить себѣ, но едва только исполненъ былъ твой завѣтъ, она утратила для тебя всякій интересъ. Ты оттолкнула ее отъ себя съ отвращеніемъ. А вѣдь бабочка была твоей любимицей; она -- твоя эмблема. Вотъ какъ ты поступаешь даже съ избранными тобою! Вотъ что сулятъ безумцамъ твои поцѣлуи!" Пока зима продолжала говорить, весна съ каждой минутой росла все выше и выше. Все порывистѣе становилось ея дыханіе; яркій румянецъ заливалъ ея щеки и въ глазахъ загорался зловѣщій, зеленый огонекъ. "Послушай! воскликнула зима, одушевляясь все болѣе и болѣе". "Уймись ты, наконецъ! Уйди отсюда! Пощади всѣ эти несчастныя, неразумныя твари! Не буди въ нихъ гибельныхъ для нихъ самихъ инстинктовъ. Вѣдь я знаю, въ какую бойню, въ какой притонъ разврата превратится мой чистый, мой прекрасный лѣсъ подъ вѣяніемъ твоего воспаленнаго дыханья! Голодъ и сладострастіе -- вотъ чѣмъ даришь ты каждаго, кого прижмешь къ своей груди. Разъяренная ими тварь земная приходитъ въ остервенѣніе. Загорается бой и взаимное поѣданіе другъ друга. Каждый стремится къ одному: осилить, пожрать ближняго, и все это, чтобы насладиться хотя на мигъ, и затѣмъ быть уничтоженнымъ въ свою очередь. И это ты называешь жизнью! Нѣтъ, я не дамъ тебѣ тѣшиться надъ этими несчастными глупцами! Если ты не уйдешь добровольно, я заставлю тебя уйти силой!"
   Царица-зима нахмурила свои строгія брови, распахнула свой пуховый плащъ и вдругъ по лѣсу замела мятелица и воздухъ наполнился снѣжными хлопьями. Весна пріосанилась, выпрямилась во весь свой богатырскій ростъ, напрягла свои молодыя, здоровыя легкія и дунула на облѣпляющую ее со всѣхъ сторонъ мятель. Развѣянный ея мощнымъ дыханіемъ снѣгъ разлетѣлся въ стороны и въ воздухѣ опять стало свѣтло и ясно. Замерзлый горный потокъ хрустальнымъ мостомъ перекидывался съ одного обломка скалы на другой. Весна охватила его обѣими руками, надавила на него грудью; и вдругъ хрустнулъ и надломился ледяной мостъ и освобожденный потокъ радостно зажурчалъ и помчался въ бездну. Алмазныя брызги разлетѣлись во всѣ стороны, окружая, словно сіяніемъ, желтокудрую голову молодой великанши. Весна опустилась на одно колѣно и, припавъ ртомъ къ землѣ, проговорила: "Полно спать! Вставай, просыпайся все, что молодо, все, что жаждетъ жизни и наслажденія, все, что сознаетъ въ себѣ силу завоевать мѣсто на землѣ. Состязаніе открыто! Приходи, записывайся въ ряды, кто хочетъ! Выходи на битву за существованіе!" Весна говорила шепотомъ, но шепотъ ея страстнымъ трепетаніемъ распространился по всему лѣсу. Горячей волной прошелъ онъ по землѣ, разнесся по воздуху и поднялся высоко, высоко, подъ самое небо. Все радостно взыграло, все вдругъ ощутило наплывъ и избытокъ жизни. По обмерзшимъ стволамъ деревьевъ разлился горячій сокъ, заставляя разбухать и надуваться почки. Въ воздухѣ распространился прянный, смолистый запахъ. Снѣгъ таялъ непомѣрно быстро. Едва гдѣ выглянетъ черная проталинка,-- глядишь -- уже выползаютъ на нее изъ-подъ земли, точно торопясь и обгоняя другъ друга, голубые подснѣжники, желтые крокусы, бѣлые анемоны. На сосѣднемъ болотѣ тоже все закопошилось. Оттаивая, бухла земля. Радостно заквакала лягушка; сверху въ отвѣтъ послышался рѣзкій, голодный крикъ и на небѣ обрисовался черный треугольникъ: это съ юга прелетѣли первые весенніе гости -- журавли. По всему лѣсу пошелъ
   
   "Зеленый шумъ, весенній шумъ".
   
   Зима закрыла лицо плащомъ и ушла далеко на сѣверъ, только-бы не видать того, что теперь готовится.
   
   Парижъ, апрѣль 1889 г.

Софья Ковалевская.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 4, 1892

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru