Круглов Александр Васильевич
Дурак

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ДУРАКЪ.

(Разсказъ).

   Послѣ обѣда, по приглашенію хозяина, мы перешли въ его кабинетъ, чтобы покурить и отдохнуть внѣ дамскаго общества, конечно, очень пріятнаго, но въ то же время и нѣсколько стѣснительнаго.
   Былъ ненастный августовскій вечеръ. Дождь лилъ съ самаго утра; теперь поднялся сильный вѣтеръ, который съ шумомъ нагибалъ въ саду деревья и порою, какъ бы съ особенной злобой, хлесталъ дождемъ въ окна.
   А въ кабинетѣ было такъ хорошо и уютно. Каминъ весело пылалъ, распространяя въ комнатахъ пріятную теплоту. Дрова потрескивали время отъ времени, разсыпая искры. Мы небрежно расположились на турецкомъ диванѣ и кушеткѣ и курили, прихлебывая черный кофе съ шартрезомъ -- любимымъ ликеромъ хозяина. Въ комнатѣ царило молчаніе, то есть нельзя сказать, чтобы полное молчаніе, но разговоръ не вязался, обрываясь въ самомъ началѣ. Всѣ мы, охваченные лѣнью, были склонны къ молчаливому кейфу. Хозяинъ коснулся было погоды, на это отозвался кто-то, выругавъ "проклятое лѣто", припомнивъ даже пушкинскій стихъ: "наше сѣверное лѣто -- каррикатура южныхъ зимъ" -- и разговоръ оборвался. Спустя нѣсколько минутъ одинъ изъ гостей заговорилъ о послѣднемъ произведеніи извѣстнаго романиста, но получивъ въ отвѣтъ только короткое: "да... ничего..." какъ бы смутился такимъ несочувствіемъ со стороны всѣхъ -- и умолкъ.
   Но вотъ мой сосѣдъ упомянулъ о мѣстной красавицѣ, madame Лазаревской, которая поѣхала за мужемъ, сосланнымъ въ Сибирь.
   -- Какъ? развѣ все-таки уѣхала? раздалось заразъ нѣсколько голосовъ.
   -- Да... да... Вчера провожали...
   -- Но вѣдь отецъ же былъ противъ?
   -- На колѣняхъ умолялъ не ѣздить, но она настояла на своемъ!
   -- Вотъ она -- женская-то любовь! воскликнулъ хозяинъ.
   И, вставая съ дивана, добавилъ:
   -- Я всегда говорилъ, что Анфиса Платоновна не заурядная женщина!..
   Съ нимъ многіе согласились. А кто-то даже прямо сказалъ:
   -- Съ ея стороны это положительно геройскій подвигъ.
   Въ числѣ гостей былъ родственникъ хозяина, инженеръ, занимавшій крупный постъ на Н--ой желѣзной дорогѣ,-- человѣкъ пожилой, лѣтъ подъ 50, если не болѣе. Крутя свои длинные рыжіе усы, Павелъ Христофоровичъ Налимовъ -- такъ звали инженера -- сидѣлъ въ качалкѣ, противъ камина, и съ наслажденіемъ курилъ ароматичную гаванну. Услыхавъ послѣднюю фразу, брошенную кѣмъ то изъ гостей, онъ промолвилъ, улыбаясь почти одними глазами:
   -- Вотъ какъ! М-me Лазаревская ужъ въ героини и подвижницы попала!
   -- А если-бы и такъ? сказалъ хозяинъ. Я не понимаю твоего насмѣшливаго тона, Павелъ! добавилъ онъ, пожимая плечами, не то съ удивленіемъ, не то съ досадой.
   -- Послушайте, Павелъ Христофоровичъ, вмѣшался мой сосѣдъ, виновникъ возникшаго разговора о Лазаревской: да вѣдь Анфисѣ Платоновнѣ всего 23 года!
   -- Ну, такъ что же?
   -- Какъ что же! Въ эти годы уйти въ Сибирь, на лишенія, отказавшись отъ шумной жизни...
   -- Э, полноте! неребилъ Налимовъ, вставая: все это пустяки-съ! Вы мнѣ вотъ что скажите: m-me Лазаревская вѣдь любитъ мужа?
   -- Ну, конечно, любитъ, если...
   -- Прекрасно!.. а онъ ее?
   -- Тоже любитъ!.. Они всего только полгода, какъ женаты!
   -- Превосходно! Значитъ m-me Лазаревская поѣхала за любящимъ и любимымъ человѣкомъ, чтобы сохранить его для себя?
   -- Позвольте, что вы этимъ хотите сказать, Павелъ Христофоровичъ? спросилъ мой сосѣдъ.
   -- Что? А то, что я здѣсь не вижу никакого подвига!
   -- Но вѣдь...
   -- Никакого! Послѣ этого Любимовъ -- конторщикъ здѣшней станціи, котораго вчера похоронили, изъ героевъ герой!
   -- Любимовъ? да при чемъ же тутъ этотъ...
   -- Смѣшной, тихій человѣкъ, хотите сказать? А вотъ при чемъ-съ: этотъ человѣчекъ, котораго вы, пожалуй, и за мужчину не считали, совершилъ подвигъ не чета m-me Лазаревской!.. И никто не назвалъ его героемъ, а напротивъ -- за свой подвигъ онъ получилъ только кличку дурака!..
   Мы всѣ были крайне изумлены. Произошло минутное молчаніе.
   -- Какой же это подвигъ? и когда? съ улыбкой спросилъ хозяинъ. Конечно, давно?
   -- Да, ужъ давно, лѣтъ 25 тому назадъ, если не больше...
   -- А развѣ ты его зналъ тогда?
   -- Я учился съ нимъ вмѣстѣ...
   -- Признаюсь, промолвилъ мой сосѣдъ: никакъ я не думалъ, чтобы Любимовъ способенъ на что нибудь геройское... Это очень интересно... Неужели у него былъ романъ?
   -- Да, и съ очень роковымъ концомъ!
   -- Такъ что же ты не разскажешь! воскликнулъ хозяинъ. Какъ разъ кстати: во всѣхъ повѣстяхъ всѣ исторіи разсказываются при подобной обстановкѣ.
   -- Вотъ еще выдумалъ! махнулъ рукою Налимовъ.
   -- А что же, разскажите въ самомъ дѣлѣ, Павелъ Христофоровичъ, пристали всѣ мы къ инженеру.
   -- Да это-же чужая тайна, отговаривался онъ.
   На это ему возразили, что Любимовъ уже умеръ, да и все было давно... Къ тому же о мертвыхъ нельзя говорить худое, а хорошее не воспрещается...
   Видя такое дружное нападеніе, Налимовъ сдался.
   -- Вотъ пристали, произнесъ онъ, какъ бы нехотя: ну, хорошо, хорошо, разскажу... Только чуръ не осудить: разскажу, какъ умѣю... Если что лишнее...
   -- Пожалуйста безъ увертюры, засмѣялся хозяинъ: ты мастеръ разсказывать, я знаю. Начинай-же!..
   -- Сейчасъ!..
   Налимовъ попыхалъ сигарой, сѣлъ снова въ качалку и приступилъ къ разсказу.

-----

   -- Вскорѣ послѣ окончанія курса въ институтѣ -- началъ онъ по обыкновенію своимъ ровнымъ голосомъ: я служилъ нѣкоторое время въ Н., куда пріѣхалъ въ 186* году. Мнѣ понадобился человѣкъ, который зналъ бы порядочно чертежное дѣло. Ну, если и переписать когда... Словомъ нѣчто въ родѣ секретаря, если хотите, но при непремѣнномъ условіи -- знать чертежное дѣло. Говорятъ постоянно, что масса людей сидитъ безъ работы, безъ хлѣба. А начнете искать знающаго человѣка -- и найти не можете! Напр., ужъ кажется, чего легче отыскать переписчика. А попробуйте! Желающихъ много, но взять не кого... Замѣчательно: учатся, учатся, послушать -- все философы и дѣятели, а грамотно написать не умѣютъ!.. Прошло больше двухъ недѣль -- а я все не могъ найти подходящаго человѣка. Приходили -- да никуда не годятся... Явился было одинъ субъектъ, и такъ смѣло заявляетъ:-- "я, говоритъ, могу похвастать -- пишу такъ, что будете довольны". Дѣлаю пробу. Пишетъ красиво, но крупно, по писарски, и въ четырехъ строчкахъ десятокъ ошибокъ сдѣлалъ... Куда такого!.. А человѣкъ нуженъ... Надумалъ я пустить объявленіе въ мѣстныхъ губернскихъ вѣдомостяхъ. Являюсь въ типографію губернскаго правленія, подаю объявленіе. Какой-то старичекъ принялъ его, прочелъ да и говоритъ:
   -- Напрасно изволите тратиться.
   -- Какъ, говорю, напрасно?
   -- Да такъ-съ... Цѣли не достигнете. Положимъ, деньги небольшія, но для чего же зря бросать?
   -- Помилуйте, возражаю ему -- двѣ недѣли прошло, а я не могу найти...
   -- А позвольте, я вамъ безъ всякой публикаціи предоставлю...
   Я, конечно, обрадовался.
   -- Сдѣлайте, говорю, одолженіе. Очень буду благодаренъ.
   -- Не стоитъ... А я вамъ завтра же и предоставлю.
   -- Но знаетъ-ли онъ дѣло? спрашиваю.
   -- Не извольте безпокоиться, говоритъ мнѣ старичекъ: -- я публикацію вашу прочелъ и вижу какой человѣкъ вамъ требуется. Такого и доставлю. Это жилецъ, нахлѣбникъ мой будетъ... Могу поручиться. Только онъ на службѣ состоитъ и всего времени посвятить вамъ не можетъ, а лишь вечера. Но онъ прилежный... и, надо полагать, успѣетъ...
   На другой день утромъ лакей, подавая мнѣ умыться, доложилъ, что меня дожидается въ столовой какой-то молодой человѣкъ, посланный чиновникомъ изъ типографіи. Я поспѣшно одѣлся и велѣлъ лакею пригласить ко мнѣ въ кабинетъ незнакомца. Черезъ минуту въ комнату вошелъ высокій, худощавый молодой человѣкъ, съ блѣднымъ весноватымъ лицомъ, освѣщаемымъ парою вдумчивыхъ карихъ глазъ. Темнокаштановые волосы волнообразно ниспадали на плечи. Лицо его было изъ заурядныхъ, изъ тѣхъ, которыя легко теряются въ массѣ другихъ физіономій. Но мнѣ оно сразу показалось нѣсколько знакомымъ. Я пристальнѣе вглядѣлся въ него. Высокій лобъ, правильный красивый носъ и особенно эти вдумчивые, такіе влекущіе глаза... Да, что-то знакомое, гдѣ-то видѣлъ и даже не очень давно... Я спросилъ его фамилію.
   -- Любимовъ, отвѣтилъ онъ.
   Я болѣе не терялся въ догадкахъ. Да, это тотъ самый Любимовъ, съ которымъ я учился въ Я--ой гимназіи, но не долго, такъ какъ вслѣдствіе перевода отца, я долженъ былъ изъ пятаго класса перейти въ петербургскую гимназію. Но какъ бы желая окончательно увѣриться, я спросилъ все-таки:
   -- Вы учились въ Я--ой гимназіи?
   -- Да, учился.
   -- Такъ и есть! Я васъ узналъ... а вы меня не узнаете развѣ?
   -- Нѣтъ, узналъ...
   -- Но какъ вы попали сюда?
   -- Да мѣста не могъ найти въ Я... Пріѣхалъ сюда... Здѣсь въ губернскомъ правленіи служу...
   -- Вы развѣ не кончили гимназіи?
   -- Нѣтъ... Я вышелъ изъ 6 класса.
   -- Да почему же?
   -- Обстоятельство одно... Пришлось выйти!
   -- Какое обстоятельство? Да что вы стоите... Садитесь, пожалуйста! Чаю не хотите-ли? Я еще не пилъ... Будемъ пить вмѣстѣ!
   -- Благодарю покорно... Но я не могу... На службу пора...
   Онъ показался мнѣ еще болѣе робкимъ и застѣнчивымъ, чѣмъ прежде, въ гимназіи. Онъ тогда держался въ сторонѣ отъ всѣхъ, словно стыдясь чего-то, стѣсняясь, передо всѣми робѣя... Положимъ, онъ былъ очень бѣденъ, но никто и не думалъ ставить ему на видъ его бѣдности... Учился онъ хорошо; нельзя сказать, чтобы способности его были блестящими, но все же природа его не обидѣла. А прилежанія онъ былъ рѣдкаго.
   -- Почему вы не кончили? снова спросилъ я, стараясь не смотрѣть на него: онъ, видимо, стѣснялся своего поношеннаго сюртука и старыхъ сапогъ, покрытыхъ заплатами.
   -- Да такъ, пришлось выйти, повторилъ онъ.
   -- Вѣдь не срѣзались же вы на экзаменѣ?
   -- О! нѣтъ!.. Я шелъ недурно.
   -- Я помню... Вотъ потому-то мнѣ и удивительно...
   Онъ продолжалъ молчать, вертя въ рукахъ фуражку.
   Разспрашивать болѣе я счелъ неудобнымъ. Вѣроятно, подумалъ я, его заставило выйти изъ гимназіи такое обстоятельство, о которомъ ему говорить неловко.
   -- Такъ вы хотите помочь мнѣ? обратился я къ нему.
   -- Если могу -- съ большимъ удовольствіемъ.
   -- О, вы то можете. Я очень радъ, что встрѣтилъ васъ. Вы вѣдь недурно писали и еще лучше рисовали... Такъ вѣдь, не ошибаюсь?
   -- Да, я люблю рисованіе... Я и теперь въ чертежной занимаюсь...
   -- Вотъ и отлично... Давайте сторговываться, шутя добавилъ я.
   -- Помилуйте, что вы! переконфузился онъ,-- какія условія, вы сами знаете!
   Я никакъ не могъ добиться, чтобы онъ опредѣлилъ самъ норму вознагражденія.
   -- Ну, 20 рублей вамъ не мало будетъ?
   -- Очень благодаренъ!..
   -- Не мало?
   -- Какое же мало!..
   -- Смотрите, говорите прямо!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, совершенно достаточно... премного вамъ благодаренъ!
   Мнѣ хотѣлось узнать, сколько онъ получаетъ въ правленіи, но я постѣснялся спросить объ этомъ. Держись онъ иначе -- свободно, по товарищески -- я бы спросилъ. Но его робость и застѣнчивость удержали меня. Сами знаете: часто причиною такой застѣнчивости бываетъ не что иное, какъ страшное самолюбіе. Я боялся вопросомъ задѣть это чувство. Прощаясь съ Любимовымъ, я просилъ его сегодня же зайти ко мнѣ послѣ обѣда.
   -- Я приготовлю вамъ работу, и служба ваша начнется, сказалъ я шутливо, пожимая ему руку.
   -- Хорошо-съ, произнесъ онъ, отвѣчая робкимъ пожатіемъ.
   Я проводилъ его до передней.
   Мнѣ стало очень жаль его. Мы и въ гимназіи съ нимъ не были близкими друзьями, но со мной онъ все-таки, пожалуй, сблизился болѣе, чѣмъ съ другими. Положимъ, мы разстались очень рано, почти мальчиками... Но мы уже мечтали тогда и думали совсѣмъ не по дѣтски... Мы читали книги, затѣивали свой журналъ... Сами помните, какое тогда было время... Любимовъ во всемъ этомъ не участвовалъ... не изъ боязни, нѣтъ! а его просто не влекло. Онъ весь ушелъ въ науку... Мы такъ его и прозвали: ученый труженикъ. Кто-то даже назвалъ его Тредьяковскимъ... Но это неправда. Онъ былъ не безъ способностей... Но всѣ мы были убѣждены, что изъ него выйдетъ навѣрное примѣрный учитель латинскаго языка (латынь онъ любилъ и по этому предмету считался чуть-ли не первымъ), учитель -- педантъ, который на іоту не отступитъ отъ программы... И вдругъ -- вмѣсто учительской каѳедры -- стулъ писца, да еще при какихъ скверныхъ условіяхъ!.. (Я былъ увѣренъ, что онъ получаетъ пустяки). Но что такое могло заставить его бросить гимназію?..
   Онъ началъ аккуратно ходить на занятія, исполняя точно и хорошо все, что я ему поручалъ. Но онъ какъ-то уклонялся отъ разговоровъ и послѣ работы спѣшилъ уйти. Если можно было онъ бралъ работу на домъ.
   -- Да напейтесь чаю, предложишь бывало.
   -- Нѣтъ, не могу... у меня еще дома занятія.
   Я какъ-то замѣтилъ ему:
   -- Да когда вы отдыхаете? Неужели вамъ даютъ еще и на домъ изъ правленія?
   -- Случается...
   -- Сколько же вы получаете?
   -- Немного, уклонился онъ отъ отвѣта.
   Такъ прошло около мѣсяца. Я Любимовымъ былъ очень доволенъ. Такого исполнительнаго, толковаго работника трудно найти. Писалъ онъ быстро и четко; чертилъ великолѣпно. Но одинъ проектъ онъ исполнилъ такъ прекрасно, что я пришелъ въ восхищеніе и рѣшилъ прибавить ему 5 рублей въ мѣсяцъ. Онъ замѣтно остался очень доволенъ прибавкой. Это было, какъ теперь помню, въ какой-то праздникъ. Когда онъ сталъ прощаться,-- я взялъ его за обѣ руки и говорю:
   -- Послушайте, Григорій Петровичъ, ваши отношенія ко мнѣ и удивительны и, если хотите, просто оскорбительны... Мы товарищи,-- а между тѣмъ вы относитесь ко мнѣ, какъ къ чужому, хуже -- какъ къ человѣку, съ которымъ не хотите имѣть ничего общаго, помимо работы... за что это? Кажется, въ прошломъ мы съ вами не были врагами?
   -- Что вы, помилуйте! смутился онъ: я нисколько... я и не думалъ... что вы!
   -- Ну, такъ зачѣмъ же вы съ такимъ упорствомъ отказываетесь даже отъ чашки чая? Что за причина?
   -- Я, право, нисколько... твердилъ онъ смущенно: только что же: я работу кончилъ...
   -- Господи! да что вы все о работѣ! Вѣдь мы же товарищи... я не смотрю на васъ только какъ на переписчика... Простите, но это болѣе, чѣмъ странно: послѣ нѣсколькихъ лѣтъ разлуки мы встрѣтились -- и ни разу не поговорили о чемъ-нибудь, помимо работы, не вспомнили прошлаго... что это такое?
   Онъ стоялъ передо мной, опустивъ внизъ голову, точно виноватый. Въ эту минуту въ комнату внесли самоваръ.
   -- Ну, вотъ и самоваръ подали... останьтесь же напиться чаю... Посидимъ, побесѣдуемъ, вспомнимъ старину... Вѣдь вамъ некуда спѣшить... правда?
   -- Я, право, не знаю... Я, конечно, могу... съ часокъ отчего-же... можно...
   -- Вотъ и прекрасно! Значитъ, мы пьемъ чай вмѣстѣ...
   Мнѣ хотѣлось непремѣнно узнать -- почему онъ вышелъ изъ гимназіи. Но мнѣ стоило большого труда незамѣтно подойти къ этому вопросу. За чаемъ Любимовъ нѣсколько разговорился, оживясь подъ вліяніемъ воспоминаній о гимназіи и юности.
   -- Да, хорошее было время тогда, сказалъ онъ съ замѣтной грустью.-- Думалось и то и другое... а вотъ!..
   -- Помните, какъ мы пророчили вамъ учительскую каѳедру?
   -- Помню... я и самъ тогда мечталъ объ этомъ.
   -- Да отчего же вы не кончили? вдругъ задалъ я вопросъ.
   -- Обстоятельство тутъ одно... Пришлось выйти.
   -- Что-же именно?
   -- Такъ ужъ... вы, можетъ быть, помните Игнатьева?
   -- Еще бы! Этого головорѣза развѣ можно забыть!.. Такъ вы изъ-за него что-ли?
   -- Почти...
   -- Да какимъ-же это образомъ?
   -- Онъ, видите, подвелъ меня, произнесъ Любимовъ и покраснѣлъ
   -- Подвелъ?
   -- То есть, видите, не то, чтобы подвелъ... а такъ вышло... я, конечно, могъ бы оправдаться, да тогда и ему и многимъ досталось бы... а особенно ему...
   -- И пусть бы!..
   -- О, какъ же!.. У него вѣдь на рукахъ былъ отецъ слѣпой и двѣ сестры...
   Произнеся это, Любимовъ еще болѣе покраснѣлъ и поспѣшно добавилъ:
   -- Да это что-же... давно уже было, что вспоминать!.. Я не виню... я, ничего, живу и теперь...
   -- А что, какъ вы теперь живете: попрежнему не любите развлеченій, общества?.. ведете уединенную жизнь?
   -- Въ театрѣ бываю... я театръ очень люблю... А что касается знакомства... такъ вѣдь съ кѣмъ же? Товарищи по службѣ какъ-то мнѣ не по характеру... Былъ вотъ архиваріусъ -- славный старикъ, я его очень любилъ... да умеръ! а другіе, знаете... мы не сходимся! улыбнулся Любимовъ.
   -- И вамъ не скучно?
   -- Нѣтъ, ничего... да когда же скучать-то? Днемъ служба, вечеромъ тоже что-нибудь есть... теперь вотъ ваша работа... и въ театръ-то невсегда попадешь!.. Опять и книгу когда почитаешь... до скуки-ли тутъ!
   -- Гдѣ же вы берете книги?
   -- А такъ у кого-нибудь... Вотъ хозяинъ, гдѣ я живу, выписываетъ газету, читаемъ...
   -- Берите у меня, пожалуйста, я въ библіотекѣ абонементъ имѣю, предложилъ я.
   -- Благодарю васъ. Если позволите -- я воспользуюсь. Давно хочется мнѣ прочесть "Обломова"...
   -- Пожалуйста безъ стѣсненій!.. Будемъ держаться по товарищески...
   Я протянулъ ему руку.
   -- Благодарю васъ, повторилъ онъ.
   Онъ посидѣлъ еще недолго и сталъ прощаться.
   -- Мнѣ, право, надо... Зайти къ одному человѣку надо, по дѣлу...
   -- Не держу... Но смотрите, Григорій Петровичъ: помнить уговоръ!..
   -- Хорошо!
   Я чувствовалъ, что маленькая брешь пробита, и разстояніе, раздѣлявшее насъ, немножко уменьшилось.
   Дѣйствительно, послѣ этого раза онъ сталъ держаться нѣсколько иначе: какъ-то проще и откровеннѣе, если можно такъ выразиться. Онъ пересталъ уклоняться отъ разговоровъ, охотно оставался напиться чаю и даже поужинать.
   Оказалось, что въ правленіи онъ получалъ всего 14 рублей
   -- Да развѣ можно жить на эти деньги? удивился я.
   -- Трудно, а можно... Впрочемъ, не только жалованье... такъ что заработаешь... Вотъ ваши занятія...
   -- А раньше?
   -- Дежурилъ когда за другихъ...
   -- Но это-же вѣдь пустяки?
   -- Рубля три, а то и четыре приходилось...
   -- Итого 17--18 рублей только?
   -- Что же дѣлать!..
   -- Хорошо вы одни... а если женитесь, тогда какъ?
   -- Съ семьей очень трудно.
   -- Совсѣмъ невозможно по моему!
   -- А женятся же!
   -- И голодаютъ за то!
   -- Бываетъ... Ну, а если у кого жена помогаетъ, такъ ничего еще...
   -- То есть какъ помогаетъ? Чѣмъ же? спросилъ я. Вы на счетъ приданаго?
   -- И въ приданое берутъ... Да и такъ... другая платья шьетъ... или модистка... Вотъ у Рубцова, напр... Онъ 17 рублей получаетъ, да жена портниха -- и живутъ!..
   -- Развѣ вотъ такъ-то... Да не жениться же всѣмъ на портнихахъ!..
   Я засмѣялся. Улыбнулся и Любимовъ.
   -- А вы не думаете на портнихѣ жениться? спросилъ я его.
   Спросилъ, да и самъ былъ не радъ.
   Онъ весь вспыхнулъ и до того смутился, что чуть не опрокинулъ стакана, который держалъ въ рукѣ.
   "Неужели я попалъ прямо въ цѣль"? подумалось мнѣ... А на Любимова было и жалко и смѣшно смотрѣть. Растерявшись, онъ началъ вытирать носовымъ платкомъ сначала столъ, а потомъ и блюдечко... Потомъ спохватился, опять вспыхнулъ и поспѣшно спряталъ мокрый платокъ въ карманъ сюртука. Я постарался сдѣлать видъ, что не замѣтилъ его смѣшного поступка. Но я все-таки спросилъ:
   -- Не думаете? или угадалъ?
   -- Ахъ, что вы, право! только и промолвилъ онъ.
   Онъ опять сослался на какое-то дѣло и скоро ушелъ.
   Ужъ не помню сколько минуло времени послѣ этого, только разъ въ театрѣ, въ корридорѣ встрѣчаю Любимова съ дамой. По правдѣ сказать, я-бы его и не замѣтилъ, да обратила на себя мое вниманіе дама: высокая, полная, съ роскошною русою косою, съ смѣющимися голубыми глазами -- она выглядѣла настоящею русской красавицей. Это была красота, что называется, сочная, задорная. Разглядывая красавицу, я невольно перевелъ глаза и на ея кавалера, въ которомъ и узналъ Любимова. Страшно смутившись, онъ вдругъ неловко и спѣшно передалъ, точно бросилъ, своей дамѣ ея красный шарфъ, который несъ перекинутымъ черезъ руку. Русая красавица удивленно посмотрѣла на него, потомъ въ ту сторону, куда онъ поклонился. Я стоялъ и любовался ею. Она улыбнулась и алая краска залила ея бѣлыя, полныя щеки.
   "Вотъ какъ"! подумалъ я: тихій, робкій, а какую поддѣлъ! Неужели это его подруга, дама сердца? Или одна изъ тѣхъ "помогающихъ швей", на которыхъ такъ удобно жениться маленькимъ чиновникамъ? Что же, думаю, не дурно! Если это его выборъ -- онъ дѣлаетъ честь его вкусу... Одѣта она была въ какое-то цвѣтное платье, отдѣланное кружевами; на шеѣ, на черной бархаткѣ, висѣлъ медальонъ -- если не золотой, то вызолоченный. Платье сидѣло превосходно на "русой красавицѣ", какъ я прозвалъ ее.
   На другой день Любимовъ ко мнѣ не пришелъ. Это было въ первый разъ, что онъ оказался неаккуратнымъ. Я не зналъ, чему приписать это: внезапной болѣзни или... вѣдь, не оттого-же онъ не идетъ, что я видѣлъ его вчера въ театрѣ! Ужъ это выходило совсѣмъ смѣшно. А между тѣмъ оно было такъ. Когда онъ опять явился ко мнѣ, я убѣдился въ этомъ. Онъ до того былъ смущенъ, такъ, видимо, боялся, что я заговорю о недавней встрѣчѣ, что мнѣ стало его жаль, и я не задалъ ему вопроса, который такъ вертѣлся у меня на языкѣ. Я сдѣлалъ даже видъ, будто забылъ совсѣмъ о театральной встрѣчѣ, какъ о мелочи, которая не можетъ обратить на себя вниманія и которую трудно помнить. Я ограничился только дѣловымъ разговоромъ. Онъ былъ радъ этому и немного успокоился, но, кончивъ переписку доклада, сейчасъ же ушелъ, даже не простился со мной: я вышелъ зачѣмъ то изъ кабинета, онъ воспользовался этимъ и скрылся.
   Мнѣ стало смѣшно. Чего онъ стыдится? Точно мальчикъ! ну... дама сердца, такъ что-же, у кого ихъ нѣтъ! Другой бы на его мѣстѣ гордился такой красавицей... Вѣдь, она могла бы найти поклонника и не нищаго съ 14-ти-рублевымъ жалованьемъ!.. Что-же, это, въ свою очередь, хорошо рекомендуетъ и ее.
   Нѣсколько дней спустя, возвращаясь откуда-то домой, я завернулъ въ городской садъ. Гляжу, на одной изъ скамеекъ задней аллеи сидитъ "русая красавица". И не одна. Рядомъ съ ней кавалеръ, но ужъ совсѣмъ "изъ другой оперы", какъ выражается Лейкинъ: рослый, плечистый парень, съ лунообразной физіономіей; румянецъ во всю щеку, губы красныя, зубы -- бѣлые, и, должно быть, здоровые, сильные, какъ у волка. Именно такое сравненіе пришло мнѣ тогда на умъ. Въ глазахъ смѣтливость ярославца, ухватки -- ухарскія. Изъ-подъ красной кумачевой рубахи такъ и обрисовываются рельефно мускулы. Заломивъ шапку на бекрень и отставивъ одну ногу, словно щеголяя сапогомъ, парень что-то бойко разсказывалъ красавицѣ, которая слушала его съ замѣтнымъ восхищеніемъ. Она была одѣта сегодня просто, не какъ тогда: въ ситцевое платьице, и даже въ платочкѣ, а не въ шляпѣ; въ рукахъ она держала узелокъ, надо полагать -- это была работа.
   Я сѣлъ наискось, но такъ, что меня изъ-за деревьевъ не было видно. Не знаю: не замѣтила-ли она меня раньше, или не узнала, но только не обратила на меня никакого вниманія. Они разговаривали довольно долго. Она первая вспомнила, что пора идти, и встала. Кавалеръ сталъ было упрашивать, но она рѣшительно объявила, что пора.
   -- Такъ позвольте васъ проводить, по-крайности, Татьяна Антиповна, сказалъ онъ.
   Она, что-то отвѣтила, но такъ тихо, что я не разобралъ. Ва то парень, тряхнувъ кудрями, произнесъ ясно и громко:
   -- Ну, инъ быть по вашему, будемъ терзаться до воскресенья!
   Онъ поправилъ фуражку и добавилъ:
   -- А только, поди, къ вамъ опять этотъ чиноша привалитъ?
   -- Вѣдь, онъ вамъ не мѣшаетъ, замѣтила она.
   -- Эхъ, не люблю я эту кислятину! И чего вы его привадили къ себѣ, Татьяна Антиповна!
   Она что-то сказала, но я опять не разобралъ.
   -- Да разсказывайте! Знаю я... доброта какая! присвистнувъ, произнесъ ухарь.
   Это какъ бы обидѣло ее и она, не сказавъ ничего, пошла.
   -- Прощайте, Татьяна Антиповна! крикнулъ парень, провожая ее взглядомъ.
   -- Прощайте, Василій Михайловичъ! отвѣтила она не оборачиваясь.
   Онъ постоялъ съ минуту на одномъ мѣстѣ, потомъ перевернулся на каблукѣ, прищелкнулъ языкомъ и прошелъ по дорожкѣ мимо меня.
   Онъ произвелъ на меня очень непріятное впечатлѣніе, и мнѣ сдѣлалось больно и досадно за Любимова.
   "Ну,-- раздумывалъ я, идя домой:-- тутъ, кажется, почтенному чиновнику разсчитывать нечего. Или его обманываютъ и проводятъ, или онъ самъ себя обманываетъ, питая ложныя надежды. Ясно, что она любитъ не его. Довольно было видѣть ее сегодня, чтобы понять, на чьей сторонѣ симпатія. Можетъ быть, почему нибудь она и выйдетъ за Любимова, но любовь ея будетъ принадлежать не ему... Но что она такое? Живетъ-ли ужъ съ Любимовымъ, живя и съ парнемъ, или... Но что можетъ дать Любимовъ ей?..
   Я терялся въ догадкахъ (хотя, строго говоря, это меня вовсе не касалось) и страстно желалъ узнать правду. Мнѣ больно было думать, что Любимова обманываютъ. Но какъ узнать? Спросить прямо у него -- кто такая красавица и изъ разсказа уловить истину -- невозможно. Такой вопросъ только испортилъ бы дѣло. Я даже не упомянулъ о садовой встрѣчѣ, рѣшившись выждать удобнаго случая. Онъ скоро помогъ мнѣ.
   Изрѣдка я люблю поужинать въ ресторанѣ, подъ музыку... Конечно, въ В. нѣтъ ничего подобнаго столичнымъ "приличнымъ кабачкамъ", но въ то время "Китай" считался лучшимъ трактиромъ въ городѣ. Сюда собирались мѣстные гастрономы и любители кутнуть. Говорятъ, нынѣ въ В. послѣ театровъ, да и такъ -- въ отдѣльные кабинеты заѣзжаютъ и порядочныя дамы съ мужьями и знакомыми, но тогда до такого прогресса еще не дошли, и въ "Китай" ѣздили одни мужчины да дамы, которыхъ почему-то принято называть "эти дамы". Вотъ, какъ-то вечеркомъ, часовъ эдакъ въ 9 или 10, я отправился въ "Китай". Стоялъ конецъ августа. Вечеръ былъ прелестный. Недалеко отъ "Китая" я встрѣтилъ своего секретаря. Идетъ быстро, держится какъ то иначе, во всей фигурѣ замѣчаю что-то ему несвойственное. Я остановилъ его.
   -- Куда вы? спрашиваю.
   Глаза его сіяютъ, лицо такое, точно 200,000 выигралъ, или, какъ любитъ выражаться одинъ мой пріятель -- точно начальника въ лысину поцѣловалъ.-- Куда? говорю ему.
   -- Домой, отвѣчаетъ онъ.
   -- Да вы не въ этой сторонѣ живете.
   -- А я пройтись хочу... передъ сномъ.
   И говоритъ громче... "Что, думаю, за диво... не выпилъ-ли"?
   -- Вы, говорю, изъ гостей?
   -- Да, изъ гостей.
   И какъ будто смутился немного.
   "Э-э, подумалъ я: да ты не отъ русой-ли красавицы? Не она-ли тебя чѣмъ нибудь особенно осчастливила"?
   И вдругъ мнѣ пришла мысль пригласить его съ собою въ "Китай". Каюсь, въ головѣ мелькнулъ умыселъ немножко подпоить его и распросить. Предлагаю. Онъ сначала отказался. Но я не отставалъ, и онъ сдался.
   -- А, ну -- идемте! произнесъ, наконецъ, онъ такимъ тономъ, какимъ еще доселѣ никогда не говорилъ.
   Мы заняли небольшой кабинетикъ.
   -- Выпьемъ, что-ли, водки передъ ужиномъ? предложилъ я.
   -- Я не пью, отвѣтилъ онъ.
   -- Совсѣмъ?
   -- Водки совсѣмъ.
   -- А вина? вина-то, я полагаю, можно?
   -- Вина, пожалуй! да зачѣмъ только, право?
   -- Да что вы... не одному же мнѣ пить!
   -- Хорошо, я вина выпью.
   Подали водку.
   -- А ну-ка одну? сказалъ я. Одна-то не важность!
   -- Одна, конечно... но я... Впрочемъ, извольте! неожиданно согласился онъ.
   Мы чокнулись и выпили.
   Вскорѣ подали превосходную яичницу съ ветчиной и рыбу.
   -- А, вѣдь, рыба въ водѣ плавала! смѣясь, сказалъ я.
   Но отъ водки онъ наотрѣзъ отказался.
   -- Нѣтъ, ужъ я лучше вина, возразилъ онъ -- самъ наливъ себѣ вина.
   Я налилъ и себѣ и сказалъ.
   -- За что же будемъ пить?
   -- За ваше здоровье.
   -- Спасибо, но я и такъ здоровъ. Давайте лучше за наше счастье!
   -- Извольте!
   -- Ну, будьте же счастливы!..
   Любимовъ заразъ осушилъ свой стаканъ, не желая, вѣроятно, отставать отъ меня.
   Отъ рюмки водки и стакана вина, разумѣется, онъ не опьянѣлъ, но это придало ему нѣсколько куражу. Зато послѣ другого стакана и рюмки ликеру -- у него языкъ развязался и онъ самъ пустился въ откровенности.
   -- А знаете, произнесъ онъ вдругъ: -- вѣдь все это сегодня пришлось очень кстати...
   -- Что это?
   -- А ужинъ и вино...
   -- Почему?
   -- У меня сегодня праздникъ!
   Эту фразу онъ произнесъ какъ-то особенно торжественно.
   -- Да вы не имянинникъ-ли сегодня? прикинулся я ничего не понимающимъ.
   -- Нѣтъ, а въ родѣ того. Еще лучше!
   -- Вотъ какъ! Ужъ не женитесь-ли вы?
   -- Пока нѣтъ, а почти что такъ!
   -- Поздравляю! На комъ же?
   -- Да тутъ есть одна портниха.
   -- Позвольте! Это не на той-ли, съ которой вы были въ театрѣ?
   -- Да-съ!
   -- Поздравляю! Выборъ -- хорошъ! Что же, вы сдѣлали ей предложеніе!
   -- Еще нѣтъ.
   -- Но намѣрены?
   -- Намѣренъ!
   -- И увѣрены въ благопріятномъ отвѣтѣ?
   -- Питаю эту надежду! Потому сегодня былъ разговоръ... Такъ можно было понять... И къ тому же вотъ...
   Онъ досталъ изъ бокового кармана сюртука фотографическую карточку и подалъ мнѣ.
   Это былъ кабинетный портретъ русой красавицы. На оборотѣ карточки не твердымъ, точно дѣтскимъ почеркомъ было написано: "Григорію Петровичу Любимову отъ такой-то въ знакъ искренняго расположенія".
   -- Вотъ какъ: въ знакъ искренняго расположенія?
   Любимовъ широко осклабился.
   -- А хороша вѣдь? спросилъ онъ такимъ тономъ, который ясно говорилъ, что для вопрошающаго можетъ быть только одинъ отвѣтъ: она лучше всѣхъ!
   Я не сказалъ этого, но искренно отвѣтилъ:
   -- Да, но въ натурѣ она еще лучше, кажется?
   -- А какая душа, если бы вы знали!
   -- Хорошая дѣвушка?
   -- Рѣдко такую можно встрѣтить: руки золотыя и скромница... и...
   Онъ не могъ подобрать слова, но я и такъ понялъ его мысль.
   "А причемъ же только этотъ ухарь-парень"? подумалось мнѣ. Но упомянуть о немъ въ такую минуту было бы совсѣмъ глупо. "Знаетъ-ли онъ хотя о своемъ соперникѣ", задалъ я самъ себѣ вопросъ. Точно угадавъ его, Любимовъ промолвилъ:
   -- И знакомства у нея все такія хорошія. Изъ мужчинъ же кромѣ меня только мастеръ одинъ бываетъ... больше никого... Ну, да онъ что родственникъ... они вмѣстѣ росли...
   -- А вы не боитесь его? спросилъ я шутя.
   -- Его?
   -- Ну, да: вѣдь онъ же можетъ быть соперникомъ вашимъ!
   -- О, что вы! Какъ можно! Онъ рѣдко и ходитъ...
   -- Смотрите!
   "А все-таки что-то неладно", продолжалъ думать я, глядя на счастливаго влюбленнаго. Сцена въ саду не выходила у меня изъ головы и наводила на подозрѣніе.
   -- Вы давно ее знаете? спросилъ я.
   -- Татьяну Антиповну? Больше ужъ года.
   -- И часто бываете?
   -- Нѣтъ, не очень. Впрочемъ, разъ-то въ недѣлю бываю непремѣнно. А то на недѣлѣ и два раза.
   -- И того тамъ встрѣчаете?
   -- Встрѣчаю иногда... Онъ такой веселый... Смѣшитъ все Татьяну Антиповну.
   -- А не ухаживаетъ онъ за нею?
   -- Не замѣчалъ. Да что это вы, Павелъ Христофоровичъ, хотите смутить меня?
   -- О, нисколько! воскликнулъ я, испугавшись, что мои подозрѣнія, быть можетъ, и неосновательные, чего добраго отравятъ счастье и покой душевный Любимову.
   И я добавилъ поспѣшно:
   -- Вы, пожалуйста, не придавайте особеннаго значенія моимъ словамъ... я такъ... потому что, правду сказать, вашъ предметъ очень и очень недуренъ собою... Выпьемте же за нее! заключилъ я.
   Онъ не отказался, хотя уже замѣтно началъ хмѣлѣть. Сдѣлавъ нѣсколько глотковъ, онъ опять заговорилъ о швеѣ.
   -- Я увѣренъ, что она меня любитъ, потому что рада всегда, какъ приду, хлопочетъ... И я бы давно открылся ей въ чувствѣ, да какъ-то неловко... Сколько разъ хотѣлъ и не могъ! Вотъ и сегодня: совсѣмъ ужъ рѣшилъ, и опять не хватило смѣлости.
   -- Да чего же робѣть, если вы увѣрены?
   -- Такъ-то такъ, а все же!.. Смѣшно право: простая дѣвушка, а придешь и боишься лишняго слова сказать, думаешь какъ бы не разсердилась... Трусишь, словно предъ начальникомъ!
   Онъ засмѣялся.
   -- Однако жъ, надо же когда-нибудь объявить, ну, предложеніе сдѣлать, что-ли, сказалъ я.
   -- Я вотъ и хочу... Скоро, видите, ея рожденье будетъ... Я ей подарокъ приготовилъ... Вотъ въ этотъ день и скажу ей все.
   Онъ отпилъ еще вина и какъ-то нерѣшительно посмотрѣлъ на меня.
   -- Что вы смотрите такъ? Хотите словно спросить о чемъ-то и не рѣшаетесь? вѣрно?
   -- Да, я хотѣлъ.
   -- "Вѣроятно, не достаетъ денегъ на подарокъ", мелькнуло у меня въ умѣ.
   -- Что-жъ такое, говорите!
   -- Вотъ видите... вы только не подумайте... мнѣ, право, совѣстно.
   Онъ смѣшался.
   -- Да въ чемъ дѣло? Можетъ быть, вамъ нужно денегъ впередъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, быстро произнесъ онъ...
   -- Такъ что же? Говорите прямо!
   -- Видите... вы вѣдь хороши съ вице-губернаторомъ?
   -- Да, бываю у него... а что?
   -- На случай я... если я женюсь, такъ нельзя-ли вамъ попросить его прибавить мнѣ жалованья! Я заслужу... я буду стараться... Я не изъ лѣнивыхъ!
   -- О, это внѣ сомнѣнія, Григорій Петровичъ! Я съ удовольствіемъ попрошу... не ручаюсь за результатъ, а попрошу. Только чуръ меня не оставлять! пошутилъ я.
   -- О, ни за что! Я все успѣю... Я работы не боюсь!
   -- Хорошо, успокоилъ я его: дѣлайте свое дѣло, а я похлопочу о васъ у Меньяра.
   Было уже довольно поздно. Я позвонилъ и велѣлъ дать счетъ.
   Прощаясь, мы крѣпко пожали другъ другу руки. Счастливый и полный надеждъ, Любимовъ направлялся домой. Я хотѣлъ его довезти, но онъ рѣшительно воспротивился. Мнѣ, дѣйствительно, приходилось для него дѣлать большой крюкъ.
   Прошло что-то около недѣли.
   -- А завтра ужъ мнѣ позвольте не приходить,-- говоритъ какъ-то Любимовъ, прощаясь.
   -- А что такое?
   -- Да по случаю ея рожденія... помните я говорилъ?
   -- Ахъ, это вашей знакомой-то?
   -- Да.
   -- Ну, что же, не приходите... Сдѣлаете предложеніе значитъ?
   -- Хочу-съ!
   -- Желаю успѣха!.. Смотрите, не сробѣйте и не перемѣните рѣшенія!
   Я съ нетерпѣніемъ ждалъ Любимова, чтобы узнать -- какъ принято его предложеніе, но прошло три дня, а онъ ко мнѣ не являлся. "Что бы это значило?" задавалъ я самъ себѣ вопросъ. "Неужели съ радости закутилъ"? Но, вѣдь, онъ не пьетъ. Каждый день сидитъ у невѣсты? Тоже странно... и во всякомъ случаѣ могъ бы зайти и сказать мнѣ". Я уже хотѣлъ наводить справки о немъ, какъ вдругъ онъ явился.
   Я былъ пораженъ. Я ожидалъ встрѣтить его сіяющимъ, радостнымъ, но онъ походилъ на приговореннаго къ смерти, или на человѣка, только что оправившагося послѣ болѣзни. Онъ осунулся, пожелтѣлъ, глаза потухли -- полумертвецъ какой-то. Первымъ моимъ предположеніемъ было то, что онъ кутнулъ, и съ непривычки захворалъ, но я сейчасъ же понялъ свою ошибку: онъ былъ совсѣмъ убитъ.
   -- Что съ вами? больны? спросилъ я.
   -- Да, нездоровится, чуть слышно произнесъ онъ.
   Тонъ отвѣта ясно показалъ, что онъ лжетъ.
   "Значитъ, она отказала... другого объясненія нѣтъ", рѣшилъ я. Оставивъ его въ покоѣ, я далъ ему что-то переписать, а самъ усѣлся въ уголъ, и началъ наблюдать украдкой оттуда... Любимовъ работалъ вяло... Положитъ перо -- и сидитъ задумавшись. Раза два онъ отеръ рукой слезы.
   Мнѣ стало чрезвычайно жаль его и захотѣлось утѣшить, ободрить его. Но какъ приступить? Подумавши, я рѣшилъ, что лучше всего прямо спросить. Если и задѣну рану -- ничего. Невыплаканное, нераздѣленное горе еще тяжелѣе. Онъ навѣрное отъ всѣхъ скрываетъ. И нельзя иначе...
   И, подойдя къ Любимову, я обратился къ нему:
   -- Послушайте, Григорій Петровичъ, вы что-то отъ меня скрываете... Это не по товарищески... Окажите, что случилось съ вами?
   Онъ молчалъ, только еще ниже склонился надъ бумагою.
   -- Ну, скажите: что такое? Если и горе -- подѣлитесь, легче все же. Обсудимъ... можетъ быть, и можно еще поправить...
   -- Нѣтъ, Павелъ Христофоровичъ, ничего нельзя поправить, все кончено! съ какимъ-то стономъ вырвалось у него,-- и не имѣя силъ сдерживаться болѣе,-- онъ заплакалъ.
   -- Григорій Петровичъ, голубчикъ... да что вы это?.. развѣ она отказала вамъ? сказалъ я, склонясь надъ нимъ и кладя руку ему на плечо.
   Онъ молча продолжалъ плакать, облокотившись на столъ и подперши голову обѣими руками.
   -- Да вы ей сказали все? объяснились?
   -- Нѣтъ, ничего не говорилъ... да и не зачѣмъ было говорить.
   -- Такъ значитъ она не отказала вамъ? о чемъ же вы плачете?
   -- Не любитъ она меня... не любитъ... Она того любитъ... того.
   "Такъ и есть, мои предположенія были вѣрны", съ болью подумалъ я.
   -- Да какъ вы это узнали? какъ все случилось -- разскажите мнѣ, пожалуйста!
   Онъ помолчалъ съ минуту и заговорилъ прерывающимся голосомъ, вытирая платкомъ слезы:
   -- Видите какъ... я все разскажу вамъ... Прямо со службы я пошелъ къ ней. И будто предчувствовало сердце: иду, а оно бьется такъ, и ноетъ, ноетъ... Я даже раза два вернуться хотѣлъ... но пересилилъ и пошелъ... Вхожу -- и застаю ее въ слезахъ... Смутилась она такъ, вытерла слезы поспѣшно и видъ постаралась принять веселый... Да гдѣ ужъ, сами знаете: коли у человѣка горе большое, гнетущее -- скрыть его мудрено... по себѣ знаю... вотъ хоть бы и теперь: обмануть васъ хотѣлъ, да не смогъ. Оно, правда, иные умѣютъ... да мало такихъ людей... ну, вотъ такъ и она: хотѣла, да и не смогла... Тоже отговариваться стала, такъ, говоритъ, съ хозяйкой поспорила да и скучно стало, потому одна, прошлое вспомнила... мать свою... Оно и такъ-то видно, что не правда... а тутъ сердце мое мнѣ еще подсказало, что неправда все... я и подарка ей не вынулъ, а началъ пытать: о чемъ она плачетъ? Она опять свое, а слезы такъ и застилаютъ глаза... Не выдержала подъ конецъ и призналась.-- Вы, говоритъ, ко мнѣ расположены, я это вижу... вамъ признаюсь... вы другъ мой... Ну... и призналась... всю правду сказала.
   -- Какую же правду? спросилъ я Любимова, видя, что онъ остановился...
   -- Да то, что она любитъ того, съ трудомъ произнесъ Любимовъ.
   -- Ну, любитъ... такъ чего же она плакала?
   -- А того въ солдаты берутъ, понимаете, въ солдаты? Она только въ этотъ день узнала... для рожденія ея, да такая новость!.. Онъ, видите, забѣгалъ ей и сказалъ... И ему-то неожиданно: дядя у него со средствами и обѣщалъ рекрута нанять, и тутъ у дяди-то съ сыномъ бѣда... служитъ онъ -- и грѣхъ случился... пополнить надо... Ну, все и улыбнулось... надо идти въ солдаты самому... А у нихъ все ужъ обдумано и на свадьбу слажено... и вдругъ вотъ... развѣ не горе?.. Какъ сказала она все, призналась -- и еще больше заплакала... Сердце-то у меня словно кто камнемъ придавилъ... въ глазахъ свѣтъ помутился... Самому тяжко... а я ее началъ уговаривать, да утѣшать: ничего, говорю, какъ-нибудь устроимъ... отстоимъ... А какъ отстоять-то, какъ?.. И она, видитъ, что нельзя, да и я-то говорю и самъ себѣ не вѣрю... а чувствую, что надо... Стали гости подходить... Мнѣ не подъ силу и сидѣть... распрощался я и домой... Пришелъ домой и не знаю, что дѣлать... Тяжко, плакать хочется, а слезъ-то нѣту... И вдругъ такая тоска охватила меня, что такъ бы вотъ, кажется, взялъ и покончилъ съ собой... И, право, покончилъ бы, да пришла тутъ матушка покойная на память, и точно удержала... а то бы...
   Онъ вздохнулъ и замолкъ.
   -- Но все еще, право, не такъ уже худо, чтобы губить себя! возразилъ я.
   -- Да я теперь и не погублю, Павелъ Христофоровичъ, отвѣтилъ Любимовъ: сразу только чуть было грѣха не сдѣлалъ... а теперь осилилъ... теперь о другомъ надо подумать: какъ все уладить-то?
   -- Что уладить?
   -- Спасти его.
   -- Кого его?
   -- Да вотъ его-то, повторилъ Любимовъ съ удареніемъ.
   -- Какъ, вы говорите объ этомъ парнѣ?
   -- Ну, да... Вѣдь она его любитъ, а его въ солдаты возьмутъ... Я вотъ и думаю, какъ бы сдѣлать, чтобы его не взяли.
   Онъ меня поразилъ этими словами.
   -- Да какое вамъ дѣло до него? Онъ-же вамъ...
   -- Какъ какое дѣло? удивился Любимовъ въ свою очередь: если бы я не любилъ ее, мнѣ бы было все равно... а я люблю... и теперь люблю... Вѣдь она плакала... Ей тяжело...
   -- Но вы же...
   -- Ей больно и мнѣ больно, Павелъ Христофоровичъ...
   -- Господи! Да онъ же вамъ соперникъ, поймите вы это, воскликнулъ я.
   -- Такъ развѣ я для него? сказалъ Любимовъ. Мнѣ онъ -- ничто... да она то страдаетъ черезъ это...
   Я хотѣлъ ему возразить, но онъ перебилъ меня:
   -- Нѣтъ ужъ, вы напрасно это... я не могу допустить... я непремѣнно хочу такъ сдѣлать, да только не знаю какъ... какой исходъ найти не знаю...
   И онъ погрузился въ раздумье.
   "Да что съ нимъ: не рехнулся ли онъ"? съ испугомъ подумалъ я.
   Онъ просидѣлъ такъ нѣкоторое время, потомъ всталъ и промолвилъ со вздохомъ:
   -- А трудно... очень трудно... а надо... я не могу иначе!..
   Онъ взялъ фуражку со стола.
   -- Будетъ работа на домъ? спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ теперь... да какая тутъ работа... отдохните вы... развлекитесь...
   -- Значитъ завтра не приходить?
   Я ужъ было хотѣлъ сказать: "не приходите", но сообразилъ, что лучше не оставлять его одного, не выпускать изъ вида, и не далъ ему такого позволенія.
   -- Знаете, все-таки вы зайдите... можетъ быть...
   -- Хорошо, я зайду...
   Больше недѣли онъ все ходилъ задумчивымъ, грустнымъ... И всякій разъ, прощаясь, говорилъ одно и то-же:
   -- Надо... непремѣнно надо найти...
   Потомъ нѣсколько дней подрядъ онъ какъ-то избѣгалъ разговоровъ, и молча прощался со мной... А тутъ разъ опять самъ сказалъ:
   -- Не могу придумать... а ужъ найду что-нибудь...
   -- Да бросьте вы... ужели вы не отказались еще?
   -- Развѣ можно! точно съ испугомъ выговорилъ онъ.
   -- А вы были еще у нея?
   -- У нея? Зачѣмъ? Вотъ когда найду... тогда и скажу ей,-- зайду... а теперь зачѣмъ?
   -- Напрасно вы все... тутъ ничего нельзя придумать...
   -- Вы думаете? какъ-то загадочно улыбнулся Любимовъ... Ну, нѣтъ-съ... я ужъ почти нашелъ...
   -- Нашли?
   -- Да... нашелъ...
   -- Что-же такое?
   -- Нашелъ-съ, повторилъ онъ, какъ бы не слушая меня: да вотъ еще одно надо... если ничего другого нельзя, такъ тогда это...
   Онъ говорилъ вслухъ, но словно для себя, не справляясь и не интересуясь, слушаютъ его или нѣтъ, понимаютъ или не понимаютъ... На другой или третій день послѣ этого разговора встрѣчаю я въ клубѣ знакомаго военнаго доктора, Хлопкина: человѣкъ -- душа, мягкій, умный... Онъ отзываетъ меня въ сторону и говоритъ: Скажи пожалуйста, у тебя вѣдь занимается Любимовъ?-- У меня, отвѣчаю... а что?-- Престранный субъектъ... Я на силу отъ него отбился сегодня...-- Ты? развѣ былъ онъ у тебя.-- Да!-- Да зачѣмъ?-- Съ такимъ, братъ, предложеніемъ, что я сначала чуть его не выгналъ, а потомъ думаю: да не сошелъ ли онъ съ ума... Вообрази: проситъ, чтобы я во имя гуманности, для спасенія какой-то чудной женщины призналъ бы неспособнымъ къ военной службѣ одного рекрута, когда будетъ наборъ... Проситъ и слезы на глазахъ... Жаль мнѣ стало его. Я его вразумлять началъ... Стоитъ на своемъ. Битый часъ я говорилъ съ нимъ... Такъ онъ и ушелъ -- грустный, навѣрное считая меня извергомъ и т. д... Скажи, Бога ради, что за исторія? За кого онъ просилъ? Сестра что-ли?-- Кажется, отвѣчалъ я, не желая открывать Хлопкину тайну бѣднаго товарища.
   А самъ думаю: "да что-же это наконецъ такое?.. Въ самомъ дѣлѣ не долго до грѣха. Ну, ужъ, рѣшилъ я: придетъ онъ завтра ко мнѣ, я за него примусь въ серьезъ...
   Является, гляжу -- нѣтъ прежней тревоги, даже будто радость въ лицѣ... Не успѣлъ я его еще и спросить, какъ онъ объявилъ мнѣ:
   -- А знаете... я вѣдь нашелъ!.. Его не возьмутъ... и она выйдетъ за него!..
   -- Какимъ это образомъ?
   -- Я пойду за него!
   Это можно было бы принять за шутку, если бы тонъ, какимъ произнесъ фразу Любимовъ, не доказывалъ, что онъ не шутитъ...
   Но я все таки сказалъ:
   -- Вы шутите, конечно?
   А сердце у меня такъ и упало.
   -- Какъ шучу? Развѣ можно тутъ шутить? какъ бы обидѣлся Любимовъ.
   -- Но это невозможно! Это безуміе! воскликнулъ я.
   -- Но я не знаю ничего другого...
   -- Да вы же губите себя! На всегда безповоротно губите! Я не хочу вѣрить тому, что вы говорите!
   -- Я не могу, чтобы она погибла!
   -- Да ничего подобнаго и не будетъ! Что за ребячество, Григорій Петровичъ!.. Вы плохо знаете людей: -- повѣрьте, ваша Татьяна Антиновна погорюетъ да и забудетъ своего Васю. Ничего съ ней не сдѣлается... Она преспокойно выйдетъ замужъ за другого и будетъ счастлива!.. Да вы хоть женитесь на ней!
   -- Что вы говорите; промолвилъ онъ, блѣднѣя: -- развѣ можно... если она меня не любитъ!
   -- Не любитъ, а вы хотите Богъ знаетъ что для нея сдѣлать!
   -- Но вѣдь я то люблю ее?
   Что вы подѣлаете съ такой логикой? Уперся -- и стоитъ на своемъ... Всѣ мои возраженія были тщетны...
   -- Ради Бога не торопитесь... обдумайте все... вѣдь это же ваша смерть, Григорій Петровичъ! убѣждалъ я его при прощаньи.
   Онъ ничего не отвѣтилъ, молча пожалъ мнѣ руку и ушелъ.
   Долго я не спалъ въ эту ночь... Во что бы то ни стало -- а спасти его было нужно... Но гдѣ средство? И вдругъ мнѣ пришло въ голову отправиться къ русой красавицѣ и просить ее помочь. Пусть она сама откажется и заявитъ ему это... Пусть она потребуетъ этого отъ него... Если она честная дѣвушка -- она должна это сдѣлать... А нѣтъ... все равно... попробовать надо... Неужели никакія просьбы не подѣйствуютъ? Я ей все разскажу: и буду просить...
   И вотъ я поѣхалъ къ портнихѣ.
   Насилу я отыскалъ ее. Фамилію я зналъ благодаря подписи на фотографической карточкѣ, которую мнѣ показывалъ Любимовъ. Но гдѣ же живетъ она? Черезъ прислугу узналъ, что гдѣ-то въ Рощеньи,-- а улицы точно не знаетъ никто. Поѣхалъ. Ѣду и спрашиваю. Кто совсѣмъ не знаетъ, кто говоритъ "кажись, тамъ-то"... Наконецъ одна старуха указала. Нашли. Жила русая красавица во флигелѣ, на дворѣ, занимая всего одну комнату съ перегородкой. Когда я вошелъ, она что-то разсматривала въ модномъ журналѣ; на столѣ и стульяхъ -- работа лежитъ. Вижу, что удивилась моему приходу встала и говоритъ:
   -- Вамъ кого угодно?
   И смотритъ такъ удивленно и смущенно.
   -- Здѣсь, спрашиваю, живетъ Татьяна Антиповна Суслова?
   -- Да, здѣсь... Это я и есть... что вамъ угодно?
   -- Это вы и есть г-жа Суслова? Очень пріятно... Мнѣ съ вами надо поговорить по одному дѣлу.
   Она еще болѣе смутилась, но, однако, промолвила стараясь подавить смущеніе:
   -- Садитесь пожалуйста!
   Такъ все это, изволите видѣть, тонко и хорошо, что и подумать нельзя, что я говорю съ особой, готовой сдѣлаться женой сапожника.
   Сѣлъ я. И не знаю какъ сразу начать. Она и говоритъ опять:
   -- Что же вамъ угодно?
   -- Да видите, отвѣчаю ей, дѣло такое, право, щекотливое, что не знаю какъ и начать... Вы меня извините... Я бы и не пріѣхалъ, да вопросъ идетъ о жизни и счастіи человѣка, моего бывшаго товарища по ученію... Вы, можетъ быть, уже догадались?
   -- Извините, отвѣчаетъ она,-- я ничего не понимаю.
   -- Да? Ну тогда скажу прямѣе: я пришелъ просить васъ за Любимова.
   Какъ я это сказалъ -- она вся и вспыхнула. Вспыхнула и молчитъ. И я молчу, только смотрю на нее. Она опять первая спросила:
   -- Такъ что же вамъ угодно отъ меня?
   -- А вамъ ничего неизвѣстно? спрашиваю. Вы не знаете что онъ васъ любитъ? и что изъ за этой любви онъ хочетъ погубить себя?
   -- Какъ погубить? воскликнула она и краска сбѣжала съ ея лица.
   -- Такъ, какъ губятъ... Вы его давно не видѣли?
   -- Да, онъ у меня давно ужъ не былъ... Я и сама не знала чѣмъ это объяснить... Прежде бывалъ не рѣдко, а тутъ вдругъ... Въ рожденье мое былъ,-- и съ тѣхъ поръ не приходилъ. Скажите, что съ нимъ? Здоровъ онъ?
   -- Хуже... Къ больному можно врача пригласить и лечить... А тутъ докторъ не причемъ... только однѣ вы и въ силахъ спасти... все отъ васъ зависитъ...
   -- Отъ меня? опять вся покраснѣла она.
   -- Да, отъ васъ! Простите, но я буду говорить безъ всякихъ обиняковъ... Скажите, не открывался онъ вамъ въ любви?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, онъ никогда ничего подобнаго не говорилъ.
   -- Но такъ, безъ словъ вы не понимали развѣ? не догадывались?
   -- Да, мнѣ казалось, что онъ расположенъ ко мнѣ, смущенно отвѣтила она, опуская глаза.
   -- Ну, а вы: вы вѣдь его не любите?
   -- Я его очень уважаю... такой скромный, услужливый... только...
   -- Только что?
   -- Скучный ужъ онъ очень... Не знаешь, что и говорить съ нимъ... Придетъ, бывало, сидитъ и молчитъ... стыдно показать, а скучно съ нимъ... Только мнѣ всегда его было жалко... славный онъ все же...
   -- Ну, вотъ, видите... Все это -- не любовь... Вы любите другого... А онъ... Да вотъ слушайте лучше, я вамъ все разскажу...
   И я разсказалъ ей все то, что передалъ мнѣ Любимовъ.
   Она сидитъ -- не шевельнется. И то покраснѣетъ, то поблѣднѣетъ. А когда я подошелъ къ концу -- у нея слезы на глазахъ навернулись, и она такъ грустно, такъ искренно хорошо сказала: -- ахъ, бѣдный, бѣдный Григорій Петровичъ!
   -- Я, кажется, не ошибаюсь въ васъ, закончилъ я свою рѣчь:-- и потому я увѣренъ, что вы не примете этой жертвы... вы не можете и не въ правѣ ее принять!.. Онъ губитъ себя, на всю жизнь... Такъ скажите же ему, что вы не согласны, что вы требуете, чтобы онъ отказался отъ своего безумнаго плана... Скажите ему... Употребите все свое вліяніе... Вѣдь дѣло идетъ о жизни человѣка... за что же онъ погибнетъ?..
   Она подняла на меня свои заплаканные глаза, и въ нихъ и во всемъ лицѣ было столько грусти и ужасной боли...
   -- Вы сдѣлаете, да? Исполните мою просьбу? повторилъ я.
   -- О, Господи, Господи! да что же это? вдругъ всплеснула она руками и отвернулась...
   Мнѣ было жаль ее: я видѣлъ, что это недурная женщина, что она не обманывала Любимова, какъ всѣ... Ей глубоко было жаль его, и въ то же время другое чувство, очевидно, было очень сильно. Но не прошло и минуты, какъ она быстро обернулась ко мнѣ и произнесла сквозь слезы, прерывающимся голосомъ:
   -- Нѣтъ, нѣтъ... я не сдѣлаю ему худого... я поступлю такъ, какъ вы говорите...
   Она закрыла; лицо руками -- и опустилась на стулъ.
   Я ушелъ, вѣря ей. Я боялся только одного, что парень переубѣдитъ ее и любовь къ нему возьметъ верхъ надъ всѣми другими чувствами. Но я рѣшился стоять на стражѣ и дѣйствовать... Но тутъ какъ на зло -- мнѣ пришлось на другой же день уѣхать въ командировку... Я думалъ скоро вернуться, но дѣла запутались и я пробылъ въ разъѣздахъ болѣе двухъ мѣсяцевъ.
   Когда я вернулся -- все было ужъ кончено... Любимовъ сталъ рекрутомъ. Когда я узналъ -- у меня руки опустились... И такая досада вдругъ меня взяла, что я даже къ нему и въ казарму не поѣхалъ... Но когда ихъ стали отправлять -- я поѣхалъ проводить... Ну, я не стану описывать вамъ проводы... Вернувшись оттуда, я плакалъ какъ ребенокъ... Вообще такія сцены сильно дѣйствуютъ на нервы, а тутъ еще это самопогребеніе... Онъ былъ очень радъ, что я пришелъ... Онъ не плакалъ, прощаясь... Только его лицо все нервно передергивалось.
   -- Ну, не сердитесь, не сердитесь, сказалъ онъ, сжимая мнѣ крѣпко руку... Спасибо вамъ... я знаю все...
   Упрекамъ тутъ не было уже мѣста... Я и говорить-то не могъ... Мы обнялись и поцѣловались...
   -- Храни васъ Богъ! сказалъ я. Пишите, если что надо будетъ.
   Хотѣлъ я ему денегъ дать -- не взялъ...
   Она тоже пришла... Онъ увидѣлъ ее -- и лицо его сдѣлалось бѣлѣе полотна.
   Она приблизилась было къ нему -- но онъ быстро простился со мною и вошелъ въ ряды. Я думалъ, что ему сдѣлается дурно, потому что когда онъ пошелъ -- то зашатался...
   Черезъ нѣсколько минутъ они всѣ тронулись... Раздались крики, вопли... Но громкая пѣсня рекрутъ покрыла собою все... Что было на сердцѣ у распѣвавшихъ залихватскія пѣсни -- вопросъ другой...
   Обернувшись, я увидѣлъ вблизи себя Суслову. Она плакала... Она замѣтила меня и подошла ко мнѣ...
   -- Видитъ Богъ, что я не хотѣла этого! вырвалось у нея... Я сдѣлала все такъ... но онъ не послушался... Я просила... Онъ твердилъ одно: нѣтъ, нѣтъ, такъ нужно...
   Въ эту минуту къ намъ приблизился ухарь -- счастливый и улыбающійся. Шапка его по обыкновенію была на бекрень... Я посмотрѣлъ на него недружелюбно, да и Сусловой, видимо, не понравилось ухарство въ такое время. Она съ упрекомъ взглянула на него. Онъ какъ бы смутился, поправилъ шапку и пересталъ улыбаться...
   -- Вы очень довольны, кажется? не утерпѣлъ я.
   Онъ какъ-то глупо посмотрѣлъ на меня и промолчалъ.
   -- За васъ вѣдь ушелъ человѣкъ... не стыдно вамъ?..
   -- Мы что же-съ... мы не хотѣли... Это ихъ было желаніе...
   -- Вася! тихо сказала она.
   -- Ну, будьте счастливы!.. произнесъ я, кланяясь ей.
   -- Прощайте!.. Вѣрьте, я всегда... всегда: день и ночь буду молиться за него, проговорила она и робко протянула мнѣ руку...
   -- Да ужъ это вѣрно-съ... мы за нихъ вѣчные молельщики... потому какъ они нашъ благодѣтель...
   Но я не сталъ слушать "благодарнаго" ухаря, искренности котораго я нисколько не вѣрилъ.
   -- Ну-съ вотъ, господа, и вся исторія о дуракѣ, произнесъ Налимовъ. Я говорю о дуракѣ, потому что его назвалъ такъ весь городъ... Ужъ не знаю, какъ вы назовете его, но мнѣ кажется, что если г-жа Лазаревская -- героиня, то онъ-то и тѣмъ болѣе... По моему, если ужъ говорить о любви, такъ вотъ это любовь!
   -- Позвольте, Павелъ Христофоровичъ!..
   -- Да, но вы забыли одно, Павелъ Христофоровичъ!
   Поднялись споры...
   -- Герой, дуракъ... Все это слова... Я знаю только то, что я бы этого не могъ сдѣлать!.. произнесъ старичекъ-полковникъ, обращаясь ко мнѣ. И затѣмъ прибавилъ: да, а все-таки надо сказать: вотъ это любовь! Неправда-ли?
   Я не могъ не согласиться.

Алекс. Кругловъ.

"Сѣверный Вѣстникъ", No 9, 1890

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru