Крушеван Павел Александрович
Ужасное преступление

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Крушеван П. А. Дело Артабанова: Роман, рассказы.-- М.: Современник, 1995. -- (Старый уголовный роман).
   

УЖАСНОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ

Страшный рассказ

Посвящается "уголовным дамочкам" и любителям сильных ощущений

   Пробило одиннадцать, когда городовой Гапанюк, задыхаясь от волнения, вошел в квартиру околоточного надзирателя Потихонько и, выровнявшись у дверей, доложил взволнованно:
   -- А у нас, вашбродь, сяводнячи неблагополучно. Курносое лицо белоруса было испуганно, маленькие
   глаза точно хотели выскочить из глубоких ямок, и безволосое молодое лицо судорожно передергивалось.
   -- Передрались, что ли?
   Околоточный Потихонько, бросив перо, которым только что писал рапорт о благополучном состоянии вверенного ему околотка, подошел к городовому.
   Гапанюк был еще свежий полисмен, из запасных унтер-офицеров, но ревностный, усердный и весь проникнутый жаждой отличиться перед начальством.
   -- Похуже того будет, -- сказал он тихо, каким-то роковым тоном.
   Околоточный Потихонько, молодой и нервный, несмотря на солидность и округленность форм, тоже взволновался, поняв, что произошло действительно нечто выходящее из ряда обыденной полицейско-участковой протокольной литературы.
   -- Ну, живо, рассказывай, что там? Убился кто-нибудь, что ли?
   -- Похуже того, вашбродь..
   -- Ну...
   Гапанюк стал рассказывать поспешно, вполголоса, все с тем же волнением в речи и с испугом на лице, изредка приподымая правую руку и бессознательно, по привычке, порываясь сделать под козырек...
   Около десяти часов вечера он находился на своем посту, в одном из глухих переулков Вильны, когда к стоящему над обрывистым берегом Вилейки деревянному домику-особняку подъехали парные сани. С них соскочил человек и торопливо вошел в дом. На санях был какой-то длинный ящик, по форме очень похожий на гроб. Минуту спустя из дома вышли трое людей: тот, который приехал на санях, и еще два других. Они приблизились к ящику, молча подняли его и молча унесли в дом. Ящик, видно, был очень тяжел, так как они кряхтели, надсаживаясь у него. Прошла еще минута. Тот, который приехал, снова вышел. Его провожал один из тех, что носил с ним ящик, и говорил что-то непонятное, не то по-еврейски, не то по-немецки. Первый был маленького роста, второй -- высокий, кажется -- с бородой. В темноте еле можно было разглядеть их фигуры. Первый сел в сани и сказал "гут", второй скрылся в доме. Сани сдвинулись, помчались и исчезли так же таинственно, как и появились.
   Все это поразило и заинтриговало бдительного Гапа-нюка, и он никак не мог отделаться от мысли, что здесь происходит что-то необыкновенное, тем более что в декабре и январе домик этот пустовал; прежние квартиранты съехали еще в половине декабря. Желая сейчас же узнать, кто поселился здесь, он повернул за угол, выбрался на улицу и вошел в небольшой трактир; дом принадлежал еврею-трактирщику. Его не оказалось. За стойкой сидела его жена. На вопрос Гапанюка, кто их новые жильцы, она ничего путного не могла ответить. Мало того, ему даже показалось, будто она как-то странно заминалась и тревожилась. Все, что он мог понять из ее объяснения, сводилось к следующему: дня три тому назад к ее мужу пришли "какие-то двое", долго торговались, но в конце концов таки наняли на месяц эту квартиру; деньги заплатили вперед; кто они, ей неизвестно, так как муж не сказал, и они, кажется, до сих пор еще не успели предъявить свои документы; сколько их -- она тоже не знает: сначала видала двух, а потом и других двух; должно быть, немцы... Такие сбивчивые ответы и вместе такое упущение относительно правил записи квартирантов до того рассердили Гапанюка, что он, строго взглянув на шинкарку, заметил ей сердито: "Правило знаешь? Бо у нас за ето штрахуют, не иначе". И, когда шинкарка, пытаясь смягчить его гнев, протянула ему рюмку с водкой и румяненькую сморгонскую "абаранку", он даже не взглянул, а плюнул в сторону, сказал: "Эт, адвяжитца, горш вашой гарелки мне гэти безпарадки" -- и ушел, хлопнув дверью.
   Едва он вернулся к своему посту, как к таинственному домику снова подъехали те же сани. Но на этот раз на них вместо одного было два ящика, таких же продолговатых, как и первый, и также похожих на гробы. Из саней опять выскочил тот, что и раньше приезжал, и торопливо, как и тогда, вошел в дом. Через несколько секунд из дома вышли те же два человека и так же осторожно понесли ящики. Но теперь они говорили то по-немецки, то по-русски, то по-польски, обмениваясь отрывочными словами. Едва второй ящик и люди, несшие его, скрылись в доме, как сани быстро отъехали.
   Теперь Гапанюк ни минуты не сомневался, что здесь творится что-то неладное. Сначала он решил было подождать смены и тогда, передав товарищу о своем открытии, вместе попытаться разгадать эту тайну. Но, заметив полосу света, прорывавшуюся в одном из окон сквозь ставни, он подошел, осторожно ступая по хрустевшему под ногами снегу. Вокруг было тихо. Только снизу, из оврага, по которому бежала черная Вилейка, доносился шум и плеск воды.
   Гапанюк приник к ставням и заглянул в щелку. Стекло было покрыто инеем; послышалось, как в квартире возятся, что-то переносят, стучат; донеслись голоса нескольких людей и глухой стон. Гапанюк подошел к другому окну, выходившему на реку. Теперь он заметил, что ставни заперты снаружи. Нащупав крючок, он осторожно снял его с петли, чуть приотворил ставень и заглянул. То, что он увидал, заставило его оледенеть от ужаса. На полу было два открытых ящика. У третьего, тоже раскупоренного, возились те люди. Их было трое. Они вынули из ящика труп и положили его на стоявший посредине комнаты стол. Лицо у трупа было синеватое, и страшные глаза мертвеца раскрыты. Гапанюк заглянул в глубь комнаты и ужаснулся еще больше. У стены стоял другой стол и сколоченный из досок топчан. На топчане было еще три трупа, а на столе -- человеческое туловище без ног и рук, вскрытое, с обнаженными внутренностями; из-за этого туловища выглядывали четыре мертвых головы. Гапанюк оцепенел. Его заставил очнуться стук дверей, раздавшийся на крыльце. Он оглянулся. Кто-то вышел и стал, должно быть прислушиваясь...
   -- Да ты что это? Во сне все это видал, шутишь, что ли, или с ума спятил? -- перебил нетерпеливо его рассказ околоточный надзиратель.
   -- Вот штоб мне з этаго места ня встать, -- поклялся Гапанюк все тем же взволнованным голосом и с испугом во взгляде.
   -- Что же тот, который вышел, не заметил тебя?
   -- Кажись, что заметил. Бо я схапица не вспел, как ен зирк -- дый зноу у сенцы.
   -- Надо было спрятаться. Того гляди -- еще спугнул их.
   -- Так што я, увидавши это, завеем в безумление заставался на пратуваре.
   -- Смена уже была?
   -- Никак нет. Я ужо не дождавшись прибег.
   -- Да что это? Ты не рехнулся ли, брат? -- высказал снова свое сомнение околоточный.
   Гапанюк, видимо, даже обиделся.
   -- Звольте сами посмотреть.
   Околоточный Потихонько задумался, потом сказал:
   -- Не понимаю, что бы это могло быть... Пять трупов, четыре мертвых головы...
   -- Не иначе, муси быц, как жиды гамана гату-юць, -- заметил нерешительно Гапанюк.
   -- Тоже выдумал!..
   Околоточный еще мгновение поколебался, соображая что-то, потом решительно надел шашку, снял со стены револьвер и взял фуражку. В соседней комнате слышались голоса. Там были гости. Он приотворил двери и позвал жену:
   -- Милочка, на минутку...
   Она вышла и по его взволнованному лицу догадалась, что случилось что-нибудь ужасное.
   -- Пожар?
   -- Хуже того! Я сейчас вернусь, а если нет, дам знать.
   Жена продолжала допрашивать его.
   -- Ничего никому не говори, потом скажу... какое-то ужасное преступление...
   И он решительно вышел, бормоча:
   -- Черт знает что такое! В моем околотке! И не записаны даже! Еще влетит. Чего доброго -- и службу потеряешь.
   На улице он остановился в раздумье, спрашивая себя, сейчас ли дать знать следователю или после, и наконец стремительно пошел вперед.
   Гапанюк шагал за ним, продолжая передавать полушепотом некоторые подробности. На углу околоточный достал свисток. Раздался тревожный, призывающий свист. Мгновение спустя откуда-то из мглы, точно эхо, долетел ответный свисток. Послышалось, как под грузными шагами скрипит снег; из мрака выступила дюжая фигура постового городового.
   -- Опалович, ты? -- окликнул вполголоса околоточный.
   -- Так точно, -- пробасил городовой.
   -- За мной.
   И все пошли дальше, осторожной и торопливой походкой. Околоточный снова засвистал; опять послышалась ответная дробь свистка. Появился еще один городовой.
   -- Плотницкий? -- спросил околоточный.
   -- Так точно.
   -- За мной.
   Они завернули в глухой переулок. Из мглы выступили темные стены деревянного дома, стоявшего над обрывом. Он выглядел и мрачно и зловеще.
   Вокруг царила какая-то угрюмая тишина. Только внизу, в овраге, продолжала шуметь Вилейка, таинственно шепча о чем-то.
   -- Стой, -- скомандовал околоточный вполголоса.
   Все остановились и прислушались. Околоточный велел одному из городовых войти во двор и стать у черного входа, другого поставил у крыльца.
   -- Смотри, ребята, никого не выпускать. А ты, Гапанюк, со мной... В которое окно ты смотрел? Покажи...
   Гапанюк, осторожно ступая на цыпочках, повел околоточного к углу дома. Оба приблизились к окну. Гапанюк приотворил ставень. Околоточный заглянул и невольно вскрикнул от ужаса.
   Несколько мгновений ему казалось, что он -- в мучительном кошмаре, до того невероятным и ужасным было то, что он увидал. Все, что рассказал Гапанюк" оказалось правдой. Даже больше того: картина, которую околоточный увидал теперь, была много страшней описанной Гапанюком. Прежде всего ему бросилась в глаза голая человеческая рука, отрезанная от туловища и привешенная к потолку у самого окна. На столе, посредине комнаты, не было уже трупа, о котором говорил Гапанюк, а лежал какой-то умирающий человек во фраке и черных брюках. Рубаха на груди его была разорвана, грудь обнажена; на ней ниже левого соска зияла рана с запекшейся кровью. Грудь умирающего медленно и тяжело вздымалась; изредка он раскрывал глаза и обводил умоляющим взглядом, в агонии, трех людей, трех извергов, стоявших подле него и равнодушно глядевших на его муку. Наконец, двое из них отошли -- и тогда околоточный увидал топчан и стол, стоявший у стены, как раз против окна. Увидал -- и опять невольно ахнул. На топчане действительно лежало три уже окоченевших трупа, на столе было туловище со вскрытой и отвороченной брюшной полостью и обнаженными внутренностями. А рядом, у стены, выглядывали четыре мертвых головы, одна -- совсем лысая, другая -- белая как лунь, третья -- с рыжей шевелюрой, четвертая -- с черными волосами; три были обращены лицом к стене, первая, лысая -- к окну; глаза ее, большие глаза, были раскрыты и точно застыли с выражением предсмертного ужаса. На полу, на ящиках, лежали еще два трупа; но они были прикрыты простыней, на которой вырисовывались неясные формы человеческого тела, скованного неподвижностью смерти. Желтая, точно окаменевшая нога одного из этих трупов выступала из-под края простыни. Двое из злодеев подошли к топчану, развернули простыню и тоже прикрыли ею трупы. Третий продолжал возиться у умирающего, который иногда открывал глаза и озирался взглядом, полным страдания, предсмертного страха и тоски.
   -- Господи помилуй, что ж это такое? -- пробормотал околоточный, оцепенев от ужаса, который еще возрос при мысли, что это страшное, невероятное преступление произошло в его околотке, что оно могло случиться здесь, почти в центре Вильны, почти рядом с его квартирой... Воображение нарисовало ему все последствия этого ужасного случая -- и он понял, что для него, несмотря на то что он является открывателем преступления, все погибло.
   Прошло несколько мгновений. Умирающий, продолжая тяжело дышать, раскрыл снова помутневшие глаза и оглянулся с мольбой. Откуда-то явственно долетел человеческий стон.
   Околоточный вдруг с решимостью отскочил от окна и направился к парадному крыльцу, сказав дрожащим голосом:
   -- Гапанюк, за мной. Опалович, за мной.
   Сени не были заперты. Они вошли. Опалович зажег спичку. Околоточный подошел к дверям, соединявшим сени с комнатой, в которой находились трупы и злодеи, и осторожно нажал ручку. Двери были заперты. В комнате настала глубокая тишина. Очевидно, находившиеся в ней люди услыхали шум и прислушивались. Тогда околоточный со всей силы ударил несколько раз кулаком в двери и крикнул не своим голосом, повелительным и полным грозной решимости:
   -- Именем закона -- отворите.
   На мгновение снова воцарилась мертвая тишина, потом послышалось падение какой-то вещи и тревожный говор.
   Околоточный опять постучал и крикнул:
   -- Именем закона -- отворите, или мы сейчас же выломаем двери.
   Снова донесся тревожный говор. Кто-то подошел к дверям и спросил дрожащим голосом:
   -- Кто там?
   -- Полиция. Именем закона -- отворите немедленно, или мы вышибем двери.
   Из комнаты явственно донесся тревожный разговор, в котором слышалось колебание и понукание. Раздалось визжание ключа в замке. Кто-то приотворил осторожно двери, придерживая за ручку. Околоточный рванул их и вскочил в комнату, крикнув:
   -- За мной, ребята.
   Стоявший у дверей с испугом попятился в сторону. Двое других, бородатый брюнет с довольно свирепым лицом и молодой блондин, стояли точно вкопанные, с бледными лицами, на которых была написана тревога.
   Околоточный, за которым вошли городовые, остановился в позе, полной вызова и напряженной энергии. Лицо его побелело, точно полотно.
   -- Ни с места, -- произнес он металлическим и повелительным голосом; но приказание это было совершенно напрасно, так как находившиеся в комнате люди и без того, казалось, онемели от испуга. Он окинул беглым взглядом ужасную комнату. На столе все лежал умирающий и озирался помутневшими, уже тусклыми глазами, тяжело дыша.
   Околоточный несколько мгновений продолжал смотреть то на несчастного, то на висевшую у окна человеческую руку, то на стол со вскрытым туловищем, потом вдруг подошел порывисто к ящикам, на которых лежали трупы, и сдернул простыню.
   То, что он увидал теперь, заставило его отступить от неожиданности. На одном ящике лежала молодая женщина в короткой красной атласной юбочке и с обнаженной грудью. Она улыбалась ему очаровательной улыбкой. Рядом, на другом ящике, была другая женщина с обнаженным туловищем. Ноги ее были прикрыты шелковым покрывалом.
   Выражение ужаса сменилось на лице околоточного смущением, потом улыбкой. Он круто повернулся к Гапанюку и, покачав головой, сказал, сдерживая смех:
   -- Ах ты олух, олух! Так ведь это ж восковые фигуры из музея...
   В комнате раздался смех. Очевидно, находившиеся в ней "злодеи" угадали теперь причину появления полиции. Один из них, блондин, говоривший ломаным русским языком, выступил вперед и, улыбаясь, стал объяснять не без иронии во взгляде: это вот -- "баядерка", это -- Мелузина, морская нимфа, или "человек-рыба", это туловище -- фигура из анатомического отделения, эта лысая голова -- наш уважаемый железный канцлер "гер фон Бисмарк", далее "тайный советник, знаменитый доктор Роберт Кох", изобретатель не менее знаменитого кохина, здесь бюсты индейского вождя и "барона Морица Гирша", известного еврейского филантропа, а на столе -- фигура, "изображающая умирающего президента французской республики Карно"... Что касается его самого, то он "главный механик" музея, разъезжающий по отделениям, починяющий механизмы и обновляющий фигуры, так как они иногда портятся во время перевозки. В музее производить починку неудобно, потому что там холодно. До десяти часов вечера бывает публика -- и потому приходится работать только ночью. Некоторые фигуры линяют, их надо подкрашивать, чтобы придать "больше жизни", но в музее краска не скоро высохла бы. У Карно "испортилась машина", и он сейчас только исправил ее и завел.
   Околоточный машинально шел за "механиком", смущенно улыбаясь, потом опять повернулся к Гапанюку, смерил его насмешливым взглядом и сказал:
   -- Ну? Видишь... олух? "В безумлении стоял на пратуваре. Не иначе как жиды гамана гатуюць!"
   Гапанюк, точно окаменев, оставался неподвижно у дверей. Курносое лицо его пылало от смущения. Он учащенно мигал серыми глазками, продолжая озираться с "безумлением"...
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru