Lib.ru/Классика: Кудрявцев Петр Николаевич. Сбоев

СБОЕВЪ.

ПОВѢСТЬ.

(Посвящено А. А. Я--ой.)

Авторъ долженъ предупредить читателей, что поводомъ къ этому разсказу послужила одна русская повѣсть, которой, вѣроятно, еще не забыли читатели "Отечественныхъ Записокъ". Не столько искусною рисовкою, сколько умною мыслію, положенною въ основаніе, повѣсть возбудила вниманіе, раздѣлила мнѣнія. Перечитанная въ одномъ обществѣ добрыхъ пріятелей, она также подала поводъ къ разнымъ толкамъ и сужденіямъ. Между-тѣмъ, одинъ изъ собесѣдниковъ, непринимавшій въ спорѣ большаго участія, привелъ себѣ на память исторію довольно-аналогическую съ тою, о которой шла рѣчь, хотя, по его же словамъ, эта аналогія отнюдь не давала права заключать о сходствѣ. Какъ главное дѣйствующее лицо въ этой исторіи многимъ было знакомо по имени, то вниманіе достаточно было возбуждено однимъ его поименованіемъ. Начатый по этому случаю разсказъ передаемъ теперь печати.

Съ вашего позволенія, господа, я начну такъ, какъ еслибъ вы никогда не слыхали о Сбоевѣ. Прежде, чѣмъ перейду къ моей исторіи, я долженъ, хотя въ нѣсколькихъ словахъ, передать вамъ нѣкоторыя обстоятельства, касающіяся его рожденія, воспитанія, занятій, цѣлей. Часто, чтобъ обсудить одинъ только случай въ жизни человѣка, надобно бываетъ пересмотрѣть по ступенямъ всю его прежнюю жизнь, еслибъ даже она вовсе не отличалась обиліемъ событій.

Сбоевъ родился въ семьѣ очень почтенной. Отецъ его когда-то носилъ ученую мантію, потомъ оставилъ службу, успокоился на лаврахъ и жилъ пенсіономъ, въ особенныхъ случаяхъ пополняя свои расходы изъ того достатка, который скопилъ себѣ прежними трудами. Онъ былъ еще, впрочемъ, бодрый, свѣжій старикъ, знавшій силу болѣзней старости только по теоріи. Мать Сбоева между всѣми сосѣдями была извѣстна за умную женщину и прекрасную хозяйку. Она умѣла держать себя безъ важности, но всегда съ строгимъ приличіемъ и достоинствомъ: никто не называлъ ея гордою, однако всѣ относились о ней съ уваженіемъ. Въ домѣ у нихъ не было никакихъ излишествъ, но все необходимое было налицо, комнаты всегда содержались въ строжайшей чистотѣ, мебель -- въ величайшей исправности. Никогда въ этомъ домѣ не оскорблялись никакія приличія, никогда безпокойная суетность, ни даже никакой неумѣренный крикъ не возмущали его строгой безмятежности. Только развѣ въ именинные обѣды, когда сходились старинные друзья хозяина, и бесѣда согрѣвалась добрымъ виномъ, оживлялась воспоминаніями, на нѣсколько часовъ нарушаема была однообразная тишина этихъ комнатъ.

За дѣтьми постоянно слѣдилъ бдительный глазъ матери, и едва только проходило ихъ первое ребячество, какъ отецъ спѣшилъ занять ихъ праздный смыслъ начатками ученья. Сыновьямъ особенно онъ посвящалъ все свое вниманіе. Съ молодыхъ лѣтъ освоившись съ методою, онъ умѣлъ пріучить и ихъ въ самомъ раннемъ возрастѣ къ точности и отчетливости занятій, самъ былъ ихъ и руководителемъ и учителемъ, проводилъ съ ними цѣлые часы, то объяснялъ имъ уроки, то поправлялъ ихъ пробныя работы. Сбоевъ, какъ младшій изъ сыновей, былъ особеннымъ предметомъ и любви матери и нѣжнаго вниманія отца. Это, впрочемъ, не значитъ, что его много нѣжили; нѣжность здѣсь смягчала только формы обращенія, но въ-самомъ-дѣлѣ онъ былъ воспитанъ въ той же строгости правилъ, какъ прочіе братья. Ему также не прощалась дикакая неисправность; и всякаго рода ослушаніе равно не проходило даромъ. Между-тѣмъ, планъ его занятій былъ начертанъ съ большею полнотою и былъ наблюдаемъ съ необыкновеннымъ рвеніемъ: отецъ, въ то время бывшій уже въ отставкѣ, какъ-будто хотѣлъ приготовить въ немъ наслѣдника не столько своему вещественному, сколько умственному богатству.

Впрочемъ, еслибъ даже старикъ вздумалъ увеличить свою обычную взъискательность, и тогда бы не пришлось ему много хлопотать съ нашимъ Сбоевымъ. Такова ужь была счастливая натура этого человѣка. Рано обозначился въ немъ прекрасный складъ ума, способность скоро схватывать предметъ, живо представлять его и ясно понимать даже въ отвлеченной формулѣ; ему все давалось такъ легко -- безъ усилія, безъ напряженія; отецъ-наставникъ съ тайною радостію признавался, что ему рѣдко случалось встрѣчать такую счастливую память, умъ столько гибкій. А между-тѣмъ, въ мальчикѣ съ годами росла пытливость, любознательность, залогъ столькихъ надеждъ въ будущемъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ не замѣтно было никакой безпокойной нетерпѣливости, требующей немедленнаго удовлетворенія первой потребности и потомъ тотчасъ же охладѣвающей къ предмету: напротивъ, въ Сбоевѣ было это счастливое равновѣсіе способностей, въ которомъ усиленная дѣятельность одной не закрываетъ вовсе другой, и наполненіе предметомъ не убиваетъ всегда живаго стремленія къ нему, т. е. я разумѣю первое соприкосновеніе съ предметомъ, которое для иныхъ умовъ есть уже самодовольство. Самый нравъ Сбоева носилъ отпечатокъ той же гармоніи: живой, проворный мальчикъ, онъ охотно принималъ участіе въ играхъ своихъ сверстниковъ, гдѣ всегда почти опережалъ другихъ своею изворотливостью и никогда много не возмущался, если воля отца или матери останавливала его на первомъ горячемъ порывѣ: онъ такъ легко вразумлялся въ благоразумный совѣтъ, и на лицѣ его такъ скоро проходили слѣды первой досады. Природная мягкость его права легко выказывалась даже въ обращеніи его съ другими дѣтьми: всегда много привѣтливости къ нимъ, непринужденной уступчивости, и задоръ лишь въ тѣхъ случаяхъ, когда слишкомъ-грубо задѣвали его самолюбіе, въ которомъ у него не было недостатка.

Мнѣ бы хотѣлось показать вамъ портретъ Сбоева, когда онъ былъ лѣтъ двѣнадцати: очень-нѣжная бѣлокурая головка, мягкіе, вьющіеся волосы, черты лица правильныя, тонкія, деликатныя, свѣтлый взоръ -- вообще эта пріятная внѣшность, на которой съ любовію останавливается глазъ, неоскорбляемый ни грубостію очерка, ни излишне-рѣзкимъ выраженіемъ. Возмужавъ, онъ сохранилъ, однако, эту деликатность формъ и естественную пріятность движеній.

Я, какъ видите, смотрю на Сбоева какъ на любимое дитя счастія. И въ-самомъ-дѣлѣ, все удивительно устроилось, чтобъ ни въ его натурѣ физической, ни въ нравственной не было яркихъ недостатковъ, пробѣловъ, опущеній. Я думаю, какъ бы ни превосходны были методы его отца, какъ ни много съ его стороны было вниманія, Сбоевъ даже по этому самому не ушелъ бы отъ нѣкоторой сухости, не избавился бы отъ односторонности.-- Но съ нимъ постоянно была нѣжно-любившая его мать, женщина, которая въ-продолженіе своей супружеской жизни заняла отъ мужа много благоразумія и вмѣстѣ съ тѣмъ умѣла сохранить теплоту сердечную: на ея глазахъ этотъ мальчикъ росъ, возмужалъ почти, и никогда старикъ-отецъ не становился враждебно между вліяніемъ матери и воспріимчивостью сына: ученье шло ученьемъ, а здѣсь, между-тѣмъ, происходилъ свой незамѣтный обманъ -- больше чувствъ, чѣмъ понятій,-- творился совершенно особый міръ, въ который отецъ позволялъ себѣ заглядывать лишь иногда для повѣрки. Наиболѣе-человѣческая сторона, сторона сердца и, его благородныхъ инстинктовъ, чрезвычайно-много выигрывала въ Сбоевѣ подъ этимъ тихимъ, по глубоко-проницающимъ вліяніемъ. Тутъ, если хотите, была и мораль, по мораль чуждая всякаго педантизма, и которая часто сама не знала своего имени.

Можетъ-быть, одинъ недостатокъ былъ въ этомъ воспитаніи: мальчикъ до своего выхода изъ родительскаго дома почти совершенно былъ удаленъ отъ того, что называютъ свѣтомъ; но сомнительно, чтобъ онъ вынесъ много изъ того свѣта, въ который могъ попасть тогда по своему положенію. Я забылъ сказать, господа, что семейство Сбоевыхъ жило не въ столицѣ, а въ губернскомъ городѣ. Какъ бы то ни было, когда пришло время начать университетскій курсъ, Сбоевъ вышелъ изъ дома совсѣмъ-готовый: мать уже вѣрила въ его сердце, отецъ отпускалъ съ увѣренностію въ его добрую голову. Надежды ихъ не были обмануты. Сбоева скоро замѣтили и отличили, какъ одного изъ способнѣйшихъ студентовъ. Не нашлось въ немъ только особеннаго рвенія къ наукѣ, на что втайнѣ нѣсколько разсчитывалъ отецъ, но отъ другихъ Сбоевъ не отставалъ, легкостію труда восполняя то, что другимъ доставалось тяжелымъ усиліемъ. Природная ясность его ума давала ему еще ту выгоду передъ товарищами, что его не пугала затруднительность задачи: пока другіе думали, какъ приступиться къ ней, онъ подходилъ къ ней просто и рѣшалъ по первому разумѣнію, не пускаясь въ глубину вопроса. Но какой-то вѣрный тактъ всегда почти выводилъ его на настоящую дорогу, такъ-что, при всей легкости, его работъ никогда нельзя было назвать поверхностными.

Уже по этому можете судить, что жизнь академическая не поглощала въ Сбоевѣ всего человѣка. Еще болѣе: сначала особенно, онъ былъ даже слишкомъ увлеченъ свѣтской жизнью и позволилъ себѣ нѣкоторыя неумѣренности. Но это продолжалось недолго. Самъ того не зная, случайно столкнулся онъ съ однимъ стариннымъ пріятелемъ своего отца и, по своему обычаю, не думалъ прикрываться передъ нимъ никакою маскою. Черезъ это посредство нѣкоторыя неумѣренности Сбоева стали извѣстны и отцу: самъ онъ хотѣлъ еще выжидать, какъ-бы боясь внушить сыну понятіе о какомъ-то шпіонствѣ съ своей стороны; но мать не вытерпѣла. Письмо ея было облито слезами: она не выговорила никакого упрека, она только просила и заклинала его дружески... Я не знаю, что бы случилось, еслибъ это былъ прямой вызовъ на борьбу; но на слезы матери Сбоевъ сдался съ перваго раза, и тотчасъ же перемѣнилъ многое въ образѣ своей жизни. То, что осталось при немъ навсегда, это была его обычная искренность, простота и доступность всякому живому впечатлѣнію. У него бывали минуты горячихъ порывовъ, и онъ отдавался имъ; но первое увлеченіе проходило, и онъ снова былъ полный хозяинъ своихъ дѣйствій. Случались столкновенія съ товарищами, но никогда не видали, чтобъ Сбоевъ выходилъ изъ себя; даже въ минутной запальчивости споровъ онъ умѣлъ сохранять оттѣнокъ любезности, добродушія, чѣмъ останавливалъ самыя дерзкія выходки со стороны другихъ. Онъ видѣлъ это и умно пользовался своимъ вліяніемъ.

Не знаю, что особенно руководило Сбоевымъ при выборѣ жизни, которая должна была начаться для него по выходѣ изъ университета,-- но виды отца въ этомъ отношеніи не исполнились. Впрочемъ, онъ предоставилъ сыну полную свободу, и когда Сбоевъ извѣстилъ его о намѣреніи своемъ ѣхать на службу въ Петербургъ, старикъ, нисколько не противорѣча, тотчасъ озаботился пріисканіемъ ему приличныхъ рекомендацій. Съ новенькимъ дипломомъ въ карманѣ, Сбоевъ, между-тѣмъ, прилетѣлъ самъ въ родительскій домъ, чтобъ обнять еще разъ отца и мать и потомъ проститься съ ними, можетъ-быть, на долгую, долгую разлуку. Его приняли съ тою же горячею любовью, надѣлили всѣмъ нужнымъ, безъ излишества впрочемъ, и благословили на дальній путь. Воротившись въ Москву, Сбоевъ, впрочемъ, не спѣшилъ ѣхать: онъ удержанъ былъ здѣсь еще нѣкоторыми обстоятельствами, которыя потомъ вы узнаете изъ моей исторіи.

Это была, конечно, довольно-важная минута въ жизни Сбоева: школа кончилась, открывалась широкая дорога жизни,-- новая школа, но гдѣ уже образуются не ученики, а люди, и гдѣ кладется послѣдняя проба на искушенное въ борьбѣ человѣческое достоинство. Сбоевъ, впрочемъ, съ открытымъ челомъ готовился выступить на эту борьбу: что бы жизнь ему ни представила, онъ уже имѣлъ довольно вѣры въ себя. Въ-самомъ-дѣлѣ, чего было ему бояться? Первая мать, природа, надѣлила его своими дарами съ такимъ умнымъ разсчетомъ, что равновѣсіе этихъ силъ могло нарушиться развѣ только сильнымъ, чрезвычайнымъ потрясеніемъ. Потомъ, не прошелъ ли онъ полной школы воспитанія, руководимаго умною мыслію, согрѣтаго въ то же время теплотою материнской любви? Озираясь на этотъ періодъ своего прошедшаго, Сбоевъ могъ сознательно сказать, что не было въ немъ ни одной черты, которая бы отзывалась рѣзкою исключительностью, нетерпимостью, и обличала бы неспособность къ жизни. Наконецъ, не прошелъ ли онъ съ честію и послѣдняго преддверія къ жизненной дѣятельности, того, которое уже тѣсно граничитъ съ жизнію, и куда она часто заглядываетъ даже съ своими суровыми требованіями? На счетъ его товарищи почти не раздѣлялись въ мнѣніяхъ; эти симпатіи, которыми онъ всегда пользовался въ товарищескомъ кругу и которыя не слабѣли, а укрѣплялись со временемъ, -- не-уже-ли онъ одолженъ былъ ими только своей счастливой природѣ? Внимательнѣе прислушиваясь къ отзывамъ о Сбоевѣ, можно было замѣтить въ нихъ даже нѣчто похожее на уваженіе къ его личности: развѣ это не былъ залогъ характера самостоятельнаго, независимаго? Характеръ, правда, испытывается собственно въ жизни дѣйствительной, устанавливается въ тѣхъ столкновеніяхъ, которыя разсыпаетъ она на пути всякому идущему подъ ея знаменемъ; но нельзя брать уроковъ отъ будущаго, а прошедшее, пережитое, по-крайней-мѣрѣ ничего не говорило Сбоеву, что бы могло внушить ему недовѣрчивость къ себѣ, ослабить вѣру въ характеръ, какъ первую основу своей самостоятельности. Впрочемъ, его убѣжденіе оставалось только при немъ: онъ былъ такъ-мало суетенъ, что не могъ призывать на него чьего-либо вниманія со стороны.

Въ это самое время я сошелся ближе съ Сбоевымъ. Отцы наши были близкіе сосѣди и добрые пріятели. Я только-что перешелъ за половину университетскаго курса и былъ нѣсколько озабоченъ перемѣною квартиры. Узнавъ, что Сбоевъ одинъ остался на квартирѣ, которую прежде занималъ съ однимъ изъ своихъ товарищей, я обратился къ нему. Онъ откровенно объяснилъ мнѣ выгоды и невыгоды своего помѣщенія и далъ мнѣ свободу выбирать. Я былъ уже доволенъ и тѣмъ, что не встрѣтилъ съ его стороны никакого противорѣчія, и немедленно перемѣстился къ нему.

Пріютившись подъ одну кровлю съ Сбоевымъ, я имѣлъ наконецъ возможность всматриваться въ его ежедневную жизнь, -- едва ли не лучшее средству узнать человѣка короче. (До того времени я встрѣчался съ нимъ только на лекціяхъ, или у нашихъ общихъ знакомыхъ.) Чувство, которое я уже приносилъ съ собою, было также родъ уваженія къ личности Сбоева, всегда такъ много меня занимавшей, -- хотя мнѣ очень-трудно было бы сказать, какъ оно во мнѣ образовалось,-- и для меня было очень-любопытно слѣдить за этою въ сущности очень-простою и однообразною жизнію въ самыхъ ея мелочахъ, ежедневныхъ привычкахъ, первыхъ наклонностяхъ. Интересъ науки для него не кончился вмѣстѣ съ курсомъ, и всѣ его занятія были у меня передъ глазами: я могъ знать книгу, которая возбуждала въ немъ интересъ, впечатлѣніе, которое она на него производила; могъ иногда заглянуть мимоходомъ въ его журналъ, забытый на столѣ... господа, не вмѣните мнѣ въ грѣхъ этой нескромности. Впрочемъ, занятія Сбоева отнюдь не были строги: это было первое, что я замѣтилъ. Онъ легко отъ нихъ отрывался, хотя бы для самаго простаго пріятельскаго кружка. Жизнь ему нравилась, жизнь иногда даже увлекала его: стоило только попасть на хорошее общество, на живой, веселый кругъ, и онъ позволялъ себѣ забываться на нѣсколько дней. Зато я болѣе, чѣмъ когда-нибудь, могъ увѣриться въ живой воспріимчивости его натуры: всякое свѣжее впечатлѣніе, -- было ли оно отъ лица или отъ книги, -- высказывалось у него тотчасъ же, немедленно, хотя въ самомъ скоромъ времени потомъ онъ уже не такъ охотно возвращался къ тому же предмету. Въ первомъ случаѣ, онъ очевидно повиновался ощущенію, но вслѣдъ за тѣмъ возвращалась строгая взъискательность мысли, потребность отчетливости, и налагала на него молчаніе. Впрочемъ, никакая вдумчивость въ мысль не убивала въ немъ свѣжести чувства: долго еще потомъ сохранялъ онъ весь букетъ его, и всякій разъ, какъ только возвращался къ нему въ разговорѣ, глаза его зажигались новымъ одушевленіемъ.

До короткости у насъ съ нимъ дошло не вдругъ: во-первыхъ, онъ былъ старѣе меня нѣсколькими годами, кругъ понятій его былъ гораздо-обширнѣе, взглядъ на жизнь опредѣленнѣе; словомъ, онъ не могъ подарить мнѣ большаго дружества, не приведя напередъ моихъ понятій въ нѣкоторый уровень съ своими, а это, какъ вы знаете, дѣлается нескоро. Сбоевъ же такъ уважалъ свои убѣжденія, что не вводилъ въ нихъ перваго встрѣчнаго, отдаваясь случайности первыхъ пріятельскихъ отношеній. Но даже и послѣ, когда между нами почти всѣ неровности сгладились и исчезла всякая принужденность, онъ не всегда былъ одинаково-обязателенъ. Многое въ нашей общей жизни проходило такъ, что Сбоевъ какъ-будто не видѣлъ и не слышалъ, и навѣрное промолчалъ бы вовсе, еслибъ я не догадывался первый повести слово. Но зато выпадали часы искренней, задушевной бесѣды, когда онъ высказывался весь. Сначала, я только увлекался этими бесѣдами, послѣ полюбилъ за нихъ Сбоева. Тутъ исчезала обыкновенная его недовѣрчивость, и онъ открыто высказывалъ свои чувства, мысли, планы, надежды... Ихъ было много -- и этихъ плановъ, и этихъ надеждъ, и всѣмъ имъ нельзя было не сочувствовать, потому-что ихъ не омрачало ни одно корыстное побужденіе, потому-что въ нихъ слышалась дѣтски-простая душа, которой даже зрѣлость мысли не научила хитрости изворотовъ и которая вся была полна вѣрою въ добро! И чѣмъ болѣе узнавалъ я Сбоева, тѣмъ болѣе любилъ его: то-есть, это была невольная дань благородству его инстинктовъ, чистотѣ его убѣжденій, которыя становились мнѣ тѣмъ яснѣе, чѣмъ больше случаевъ представлялось ему высказываться. Я былъ еще моложе его,-- стало-быть, мечта имѣла еще для меня всю свою магическую прелесть: легко понять, что его увлеченіе скоро отражалось и на мнѣ, и если я когда рѣшался противоречить, то это было не столько въ силу внутренняго убѣжденія, сколько въ-слѣдствіе начавшейся между нами короткости отношеній, при которой противорѣчіе часто есть только новый оборотъ разговора.

Надобно, впрочемъ, признаться, что, при всей его искренности, въ немъ оставалась одна черта, которая одинаково не нравилась какъ мнѣ, такъ и всему кружку нашихъ общихъ пріятелей: онъ былъ такъ гордъ духомъ, что никогда и ни въ какомъ случаѣ не хотѣлъ прибѣгнуть ни къ чьему совѣту. Бывали и для него затруднительныя обстоятельства: онъ хмурился -- я это видѣлъ; иногда даже онъ былъ столько смутенъ, что не могъ привязаться ни къ какому занятію, и ни я, ни кто другой никогда не слыхали отъ него вопроса, какъ бы поступили мы въ подобномъ положеніи. Въ такомъ случаѣ онъ не любилъ даже никому объяснять своихъ обстоятельствъ. Къ-счастію, подобные случаи встрѣчались рѣдко.

Всего интереснѣе на мои глаза казалось въ Сбоевѣ то, что онъ -- любилъ... любилъ, какъ самый юнѣвшій изъ насъ, со всею горячностію страсти, со всѣмъ ея энтузіазмомъ, и въ то же время съ яснымъ сознаніемъ своего чувства. Эту новость узналъ я только со времени послѣднихъ моихъ отношеній къ Сбоеву. Никогда прежде не случалось мнѣ слышать, чтобъ онъ открыто выражалъ свои чувства объ этомъ предметѣ, но почему-то мнѣ казалось всегда, что онъ скорѣе способенъ былъ смѣяться надъ любовью. Было очень-странно и вмѣстѣ пріятно увѣриться въ противномъ. До-сихъ-поръ я думаю, что Сбоевъ не рѣшился бы скоро заговорить со мной о своей любви, еслибъ я самъ не напалъ на слѣды ея. Это было вскорѣ послѣ того, какъ я помѣстился съ нимъ на одной квартирѣ. Разъ, темнымъ декабрскимъ вечеромъ, мы возвращались вмѣстѣ домой послѣ двадцати-четырехъ-часоваго отсутствія. Сверхъ обыкновенія, дверь маленькаго корридора, черезъ который намъ надобно было проходить въ наши комнаты, была вполовину отворена, и изъ-за нея свѣтился тусклый огонекъ. Я шелъ впереди и остановился, едва сдѣлавъ два шага въ корридоръ... Передо мною была прехорошенькая женская головка, одна изъ тѣхъ, передъ которыми всегда такъ хочется остановиться, хотя бы вы спѣшили на самое срочное время. Я принагнулся, чтобъ лучше вглядѣться въ нее, и едва-лишь замѣтилъ большіе голубые глаза, которые смотрѣли на меня съ робостію и смущеніемъ, какъ она отъ меня отворотилась... Въ ту же минуту, Сбоевъ сталъ между ею и мною, и я долженъ былъ податься къ самой двери и взяться за скобу, хотя мнѣ вовсе не хотѣлось входить въ комнату. Любопытство, однако, еще разъ остановило меня, когда я былъ уже у порога. Сбоевъ какъ-будто совсѣмъ позабылъ обо мнѣ: оборотившись ко мнѣ спиною, онъ безъ всякихъ церемоній развернулъ шаль, въ которую была закутана головка, и высвободилъ изъ-подъ нея хорошенькую, маленькую ручку. Дѣвушка, очевидно, не была для него незнакомкой.

-- Зачѣмъ ты здѣсь, цвѣточекъ? сказалъ онъ, проводя рукою по ея волосамъ, и сказалъ такимъ мягкимъ, нѣжнымъ голосомъ, какого я никогда и не подозрѣвалъ у него.

-- Мнѣ хотѣлось встрѣтить тебя... ты такъ долго не былъ! тихо сказала она, робко озираясь на меня.

-- Ты ужь думала Богъ-знаетъ что? продолжалъ онъ, поднося ея руку къ своимъ губамъ.-- Мы просто просидѣли до свѣту за картами, а потомъ я спалъ цѣлый день... Вотъ и все!

-- Соня!.. Это слово она сказала какъ-будто въ упрекъ, но съ такою милою улыбкой, что я отнялъ руку отъ скобы и подошелъ къ нимъ на шагъ. Она тотчасъ замѣтила мое движеніе и спѣшила вырвать свою руку изъ руки Сбоева. Онъ далъ ей волю, по усмѣхнулся.

-- Попалась, птичка... сказалъ онъ.-- Закутайся же скорѣе, чтобъ онъ тебя не видалъ... Вотъ такъ! Видишь, какъ здѣсь холодно: ты простудишься.

Она покачала головой.

-- Ступай же домой... Тебя тамъ ждутъ, сказалъ Сбоевъ, видя, что она вовсе не торопилась идти.

-- Меня никто по ждетъ, отвѣчала она, и опять оглянулась на меня.

-- Ты боишься его? спросилъ онъ, указывая на меня.-- Какая же ты смѣшная, смѣшная! Развѣ ты еще не знаешь его? Подожди, я тебя познакомлю съ нимъ.-- Я подошелъ къ нимъ.-- Дай же ему свою руку -- это мой товарищъ и пріятель, если хочешь... И вслѣдъ за этими словами я почувствовалъ у себя въ рукѣ ту же маленькую ручку, которую за минуту передъ тѣмъ сжималъ Сбоевъ.

-- Ну, что? не страшенъ? продолжалъ онъ смѣясь, когда она взяла отъ меня назадъ свою руку.

Она стыдливо опустила свою головку.

-- Иди же, сказалъ Сбоевъ съ нѣжностію.-- Надо бояться не его, а другихъ.

-- Нашихъ нѣтъ дома, отвѣчала она, какъ-будто выпрашивая себѣ еще одну минуту.-- Они уѣхали на цѣлый вечеръ...

-- И оставили тебя одну... съ братьями, можетъ-быть?

-- Они ужь спятъ...

-- Все равно... пора и тебѣ. Вотъ тебѣ на дорогу, прибавилъ онъ, цалуя ее въ бѣлый лобъ, который она сама подставила ему, нагнувъ къ нему свою головку.-- Все ли?

-- Нѣтъ еще, отвѣчала она.-- Пришли мнѣ завтра книгу.

-- Пришлю десять, только иди скорѣй... Слышишь -- подъѣхали?..

Она ужь готова была бѣжать, но, послушавъ минуту, остановилась.

-- Ты мнѣ приснился прошлою ночью, сказала она, опять подходя къ нему и смотря ему прямо въ глаза.

-- Завтра, завтра разскажешь, отвѣчалъ онъ, и, втолкнувъ меня въ комнаты, вошелъ за мною и самъ.

-- Я на тебя сердита, успѣла сказать она, когда онъ затворялъ за собою дверь.

На эти слова Сбоевъ только усмѣхнулся, но не сказалъ ни слова. Онъ ушелъ потомъ въ свою комнату и не выходилъ ко мнѣ болѣе часа. Не знаю, былъ ли онъ смущенъ этою нечаянною встрѣчею при постороннемъ свидѣтелѣ, или ему хотѣлось дать на нѣсколько времени полную свободу своимъ чувствамъ. Я же съ нетерпѣніемъ ждалъ минуты объясненія: никогда еще подобныя отношенія не интересовали меня до такой степени. Бѣлокурая головка съ большими голубыми глазами безпрестанно мерещилась мнѣ въ темнотѣ (я нарочно погасилъ у себя свѣчу), и потомъ у меня не выходилъ изъ ума этотъ Сбоевъ, который въ моихъ глазахъ такъ коротокъ былъ съ этой маленькой ручкой... Кому бы ни принадлежала бѣлокурая головка, но они были хорошіе друзья между собою -- она, эта хорошенькая дѣвушка, и онъ, то-есть Сбоевъ, мой пріятель: это было первое мое заключеніе изъ всего, что я видѣлъ и слышалъ. Разсуждая далѣе, я скоро дошелъ и до другаго весьма-естественнаго заключенія, то-есть, что дѣвушка была дочь нашего хозяина: потому-что, кромѣ насъ и хозяевъ, въ домѣ не жилъ никто. Третье заключеніе состояло въ томъ, что эта дѣвушка, чья маленькая ручка оставила на моей рукѣ такой горячій слѣдъ,-- очень-мила. Далѣе этого заключенія я не подвинулся до-тѣхъ-поръ, пока Сбоевъ не вошелъ въ мою комнату.

-- Какая у тебя темнота! сказалъ онъ, входя ко мнѣ.-- Развѣ ты не намѣренъ работать ныньче вечеромъ?

-- Нѣтъ, отвѣчалъ я отрывисто.

-- Я самъ немного не расположенъ, продолжалъ онъ.

-- И мудрено бы было послѣ такихъ сюрпризовъ, возразилъ я, прикрываясь темнотою.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ спокойно.-- Сюрпризовъ никакихъ не было. Все это такъ обыкновенно -- то, что ты видѣлъ. А ты замѣтилъ ее? прибавилъ онъ такимъ тономъ, что я могъ подозрѣвать въ немъ маленькое волненіе.

-- Даже очень. Ты очень-счастливъ, Сбоевъ; поздравляю тебя...

-- Она тебѣ нравится? продолжалъ онъ тѣмъ же тономъ.

-- Я бы не сталъ тебя и поздравлять.

-- Да, сказалъ онъ увѣренно:-- она очень-мила. И замѣть, что ты сказалъ бы то же самое, еслибъ увидѣлъ ее въ самый яркій лѣтній день, когда -- ты знаешь -- такъ блекнетъ женская краеота. Видѣлъ ли ты ея глаза большіе, голубые? ея высокій, бѣлый лобъ?..

-- Видѣлъ.

-- А знаешь ли ты, какъ ее зовутъ?

-- Смѣшной вопросъ. А какъ?

-- Ольга.

-- Что жь изъ этого?

-- Разумѣется, ничего. Но я какъ-то люблю иногда произносить вслухъ ея имя. Мнѣ нравится это.

-- Это значитъ -- ты любишь ее... отвѣчалъ я почти въ той увѣренности, что Сбоевъ тотчасъ отвергнетъ мою мысль, какъ нелѣпость.

-- Иначе, разумѣется, этого бы не было, отвѣчалъ онъ, принимая мои слова за самую простую и обыкновенную мысль.-- Но я не понимаю, отъ-чего мнѣ нравится повторять это имя? Ольга, Ольга... Какъ-будто я люблю эти самые звуки...

-- А давно ты любишь ее? рѣшился я спросить, пользуясь его маленькимъ увлеченіемъ.

-- Я знаю ее давно -- больше года. Друзьями мы стали недавно.

-- Ужь и друзьями! Въ какомъ же смыслѣ, позволь спросить?

-- Глупый вопросъ. Я тебѣ сказалъ, что мы любимъ другъ друга: развѣ тутъ можно быть не друзьями? Ужь не думаешь ли ты, что дружба существуетъ между товарищами?

-- По-крайней-мѣрѣ скорѣе, чѣмъ между молодымъ человѣкомъ, каковъ, на-примѣръ, ты, и молодой дѣвушкой. Я разумѣю тутъ что-то вовсе другое.

-- Разумѣй -- это твое дѣло, отвѣчалъ Сбоевъ.-- Я совершенно понимаю тебя и вовсе не намѣренъ тебѣ противорѣчить, потому-что самъ бывалъ въ подобныхъ отношеніяхъ, о которыхъ ты думаешь. Не дальше года, я зналъ одну дѣвушку: мнѣ рѣдко случалось встрѣчать такія роскошныя формы... Она готова была отдаться мнѣ вполнѣ, и я долго и прилежно слѣдилъ за нею, но никогда не приходило мнѣ въ голову видѣть въ этой интригѣ что-нибудь болѣе, кромѣ обыкновенной шалости. Я скажу тебѣ еще болѣе: она знала это и никогда на меня не сердилась. Такъ мы и разстались, когда порядкомъ надоѣли одинъ другому.

-- Эта самая мысль у меня и была...

-- Она вѣрна, только не всегда. Иногда подъ однимъ и тѣмъ же видомъ могутъ скрываться и шалость и чувство очень-серьёзное.

-- Ужь не истинная ли любовь? Говоря эти слова, я чуть удерживался отъ смѣха.

-- Пожалуй, и она.

-- По какимъ же примѣтамъ можно узнать ее? Я, признаюсь, не знаю ни одного вѣрнаго признака.

-- Разумѣется, по силѣ и искренности чувства. Только ребенокъ не можетъ различать, что шалость и что не шалость. А гдѣ ты почувствовалъ это различіе, тамъ, конечно, не станешь шутить серьёзными вещами. Пусть шалость остается шалостью, но когда зашло уже дальше, то смѣяться глупо. Я самъ сначала шутилъ, когда знакомился съ Ольгою. У меня не было никакой мысли впереди...

-- Стало-быть, ты ужь не шутишь теперь, когда думаешь о своей Ольгѣ? спросилъ я, отчасти потерявъ уже охоту смѣяться.

-- Всего менѣе, и если я заговорилъ съ тобою о ней, то именно для того, чтобъ поумѣрить немного твою охоту смѣяться по этому поводу. Тебѣ, разумѣется, и нельзя было имѣть другихъ мыслей. Впрочемъ, я увѣренъ, ты самъ скоро перемѣнишь свое мнѣніе, когда покороче узнаешь Ольгу. Я постараюсь познакомить тебя съ этимъ семействомъ... какъ оно ни гадко, прибавилъ онъ послѣ мгновенной паузы.

-- Плохая рекомендація для новаго знакомства, замѣтилъ я.

-- Извини, отвѣчалъ онъ.-- Чтобъ показать тебѣ вблизи моего идола, я долженъ буду провести тебя черезъ довольно-грязныя двери...

Не знаю, сдержалъ ли бы Сбоевъ свое слово, еслибъ я не стоялъ на томъ, что онъ, казалось мнѣ, забылъ на другой же день. Была ли особенная заманчивость въ обстановкѣ нашей нечаянной встрѣчи, или въ самой Ольгѣ было что-то болѣе обыкновеннаго красиваго личика, -- не умѣю въ этомъ отдать себѣ отчета, по во мнѣ часто пробуждалось немного-безпокойное желаніе увидѣть ее снова, и всякій разъ, когда я возвращался домой морознымъ вечеромъ, подъ безмолвнымъ покровомъ звѣздами сіяющей зимней ночи, мысль моя прежде меня забѣгала въ нашъ темный корридоръ и пылко стремилась и надѣялась, что опять повторится мнѣ та же самая встрѣча. Входя потомъ въ корридоръ, я въ самомъ дѣлѣ, уже не мыслію, а глазами искалъ вокругъ себя бѣлокурой головки... Ея тамъ не было, но мнѣ видѣлись ея большіе голубые глаза, и когда, наконецъ, переступивъ черезъ порогъ въ комнаты, я медленно затворялъ за собою дверь, мнѣ слышалось, какъ-будто позади меня кто-то повторялъ: "я сердита на тебя". Такъ легко разгорячалась тогда во мнѣ кровь и разъигрывалась фантазія. Не даромъ называли меня въ то время фантазёромъ. Сбоеву наконецъ такъ надоѣли мои напоминанія, что онъ рѣшился отворить передо мною "грязныя двери", то-есть, познакомить съ нашими хозяевами. Это было въ одинъ святочный вечеръ. За Сбоевымъ прислали: онъ взялъ съ собою и меня, посовѣтовавъ мнѣ, впрочемъ, напередъ-покрѣпче запереть глаза и уши. Мы вошли въ большую комнату, середи которой, въ облакахъ табачнаго дыма, я увидѣлъ столъ съ зеленымъ сукномъ и около него нѣсколько крупныхъ мужскихъ головъ, а немного поодаль -- нѣсколько женщинъ. Хозяинъ, къ которому подвелъ меня Сбоевъ, сидѣлъ также за столомъ, съ стаканомъ пива въ рукѣ. Лицо этого господина ярко отличалось отъ другихъ окружавшихъ его лицъ своею необыкновенною краснотою, переходившею въ багровость; глаза были большіе, неподвижные, какъ у рыбы... Выслушавъ Сбоева, онъ уставилъ ихъ на меня, какъ на какую-нибудь диковинку, по потомъ очень-непринужденно протянулъ мнѣ довольно пухлую руку, примолвивъ: "добро пожаловать". Вслѣдъ за тѣмъ, тою же рукою онъ потянулъ меня ближе къ себѣ, такъ-что я вовсе неожиданно очутился рядомъ съ нимъ на стулѣ, который онъ какъ-то успѣлъ подставить мнѣ. Я почувствовалъ себя такъ неловко, что не зналъ, что говорить... Краснолицый господинъ смотрѣлъ на меня съ минуту, какъ-бы мѣряя своего новаго знакомца.

-- Ну, вотъ и вы, началъ онъ, путаясь языкомъ:-- удостоили насъ... Какого чорта вы ломались до-сихъ-поръ? Вотъ этотъ господинъ давно знаетъ насъ... и вамъ, кажется, не стыдно бы...

Я извинился кое-какъ, ссылаясь на студенческіе недосуги.

-- Чорта-съ-два -- недосуги! прокричалъ онъ на всю комнату, опрокидываясь на спинку стула, такъ-что тотъ затрещалъ подъ нимъ.-- Знаемъ мы эти недосуги... Великая вещь прочитать по писанному страницы двѣ-три!.. Я самъ, батюшка мой, бывалъ студентомъ -- не хуже васъ, и знаю всѣ тамъ эти штуки... Центральное движенье что ль, али воздушное давленье?.. Эстетики какія, али геральдики? Давай ихъ сюда... Эхъ вы, мухортики! прибавилъ онъ съ полнымъ самодовольствомъ, поднесши руку къ моему лицу и какъ-бы стараясь поймать мой подбородокъ...

Въ отвѣтъ на этотъ странный родъ ласки я поспѣшилъ отодвинуться.

-- А! не-тронь-меня?.. сказалъ онъ тогда, понизивъ голосъ и дѣлая странное движеніе бровями. Впрочемъ, онъ тотчасъ снова обратился ко мнѣ:-- вы что же больше любите?.. Хотите съ нами "въ горку", или будете трубку курить? У насъ есть все...

Я избралъ послѣднее. Онъ опять посмотрѣлъ на меня насмѣшливыми глазами...

-- А! такъ будете трубку курить?.. Извините, извините: я ошибся... Вы изъ дворянъ, что ли?.. Маменька у васъ есть, папенька?.. Имѣю честь быть знакомымъ... (Онъ отвѣсилъ мнѣ при этомъ низкій поклонъ.) Руку вашу... Я самъ, сударь, личный дворянинъ, титулярный совѣтникъ, къ вашимъ услугамъ...

-- Да еще и орденокъ скоро зашибемъ, смѣясь замѣтилъ кто-то со стороны.

-- И орденокъ зашибемъ, продолжалъ мой собесѣдникъ.-- Намъ не нужно центральныхъ вашихъ движеніи, воздушныхъ давленій -- проживемъ и безъ нихъ, а орденокъ зашибемъ... Я самъ былъ въ университетѣ, на бобахъ-то меня не проведешь, любезный. Какъ-бы не захотѣлъ скорѣе на службу, не хуже другихъ кончилъ бы курсъ... А что бы взялъ? Все то же... Пожалуй, начинивай себѣ голову хоть до старости, а послѣ хвать -- и пошелъ съ сумою... Много видали мы этихъ ученыхъ головъ, да чортъ ли въ нихъ -- съ позволенія вашего сказать...

-- Зато ума палата! опять замѣтилъ кто-то со стороны, съ усмѣшкой.

-- Экая палата -- выспаться негдѣ! отвѣчалъ мой титулярный совѣтникъ, заливаясь самымъ задушевнымъ смѣхомъ.-- Нѣтъ, братъ Корней Петровичъ, не тѣ пыльче времена: на одномъ умѣ далеко не уѣдешь, да и дома-то изъ него не построишь... А вотъ мы съ тобой, хотя и невысокаго образованія, а какъ Богъ благословилъ, такъ и живемъ-себѣ своимъ домкомъ, да и кланяться никому не хотимъ...

-- Да, слава Богу, намъ съ вами пока нельзя пожаловаться: тепленько, отвѣчала длинная истертая фигура въ поношенномъ виц-мундирѣ.-- Особенно нынѣшній годъ Богъ посылаетъ-таки...

-- Да, ты-таки понагрѣлъ ныньче руки, завистливо замѣтилъ мой собесѣдникъ.-- Вотъ тебѣ и ума палата! По-нашему, куй желѣзо, пока горячо; а какъ будешь считать звѣзды, такъ, пожалуй, насидишься и въ ямѣ... ха, ха, ха! Такъ ли, Корней Петровичъ? Ну, самъ ты умный человѣкъ -- понимаешь...

И оба они принялись хохотать отъ всего сердца. Я былъ въ большомъ затрудненіи, не зная, отвѣчать ли мнѣ на эти грубыя выходки невѣжества, или на первый разъ сохранить скромность самыхъ простыхъ приличій... Я взглянулъ на Сбоева: онъ стоялъ въ двухъ шагахъ отъ меня и -- смѣялся моему замѣшательству...

-- Насмѣшили вы меня, Иванъ Кирилычъ, сказалъ наконецъ Корней Петровичъ, немного успокоившись послѣ продолжительнаго хохота.

-- Погоди, братъ, и не такъ еще насмѣшу -- только скажи мнѣ въ другой разъ про эту палату! отвѣчалъ Иванъ Кирилычъ, принимая видъ человѣка съ достоинствомъ или съ вѣсомъ.-- Ты знаешь -- я чортъ на правду: отцу родному не спущу, а не то, чтобъ замолчалъ передъ какимъ-нибудь молокососомъ, маменькинымъ сынкомъ, у котораго нѣтъ и волоса въ бородѣ...

Я сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе съ тѣмъ, чтобъ отвѣчать на эту наглость, но Сбоевъ такъ стиснулъ мнѣ рукою плечо, что я остался на своемъ мѣстѣ и промолчалъ. Между-тѣмъ, Иванъ Кирилычъ тоже, кажется, замѣтилъ мое движеніе.

-- Прошу извинить, сказалъ онъ, поворачиваясь ко мнѣ всѣмъ своимъ полновѣснымъ корпусомъ и схвативъ меня за кисть руки.-- Я говорю не про васъ и не про этого молодца (онъ указалъ на Сбоева): васъ я очень уважаю... Не хотите ли вы пива, или чего-нибудь? Ну, хоть пуншу?..

-- Нѣтъ, благодарю васъ, отвѣчалъ я сквозь зубы, проклиная внутренно всѣхъ присутствовавшихъ, не исключая и Сбоева.

-- Какъ красная дѣвка, проговорилъ онъ съ досадой, обращаясь опять къ своему Корнею Петровичу.-- Экая нехристь проклятая! ужь и этимъ брезгуютъ... Ученый народъ, чортъ бы ихъ не взялъ! Гдѣ имъ съ нами! А того не знаютъ, что и вся-то ихъ ученость стоитъ гроша: ни тепла отъ нея, ни холода... Что ты мигаешь мнѣ съ коса-то, Корней? Я, братъ, ни на кого не посмотрю...

-- Послушай, сказалъ я Сбоеву, вставая и отведя его въ сторону.-- Веди меня вонъ, или я наплюю въ рожу этому господину...

Онъ продолжалъ смѣяться.

-- Что? струсилъ? Жарко стало? Я вѣдь тебѣ говорилъ -- запри глаза и уши.

-- Идемъ же, сказалъ я.-- Нѣтъ терпѣнья...

-- Какой вздоръ! отвѣчалъ Сбоевъ.-- Нѣтъ, ты не пойдешь: я долженъ еще познакомить тебя съ "прочими".

-- Избавь, ради Бога!

-- А Ольга? развѣ ты ужь не хочешь видѣть ее?

Я почувствовалъ себя немного-лучше.

-- Веди куда хочешь, только вонъ отсюда, сказалъ я ему.

Минуту терпѣнія, отвѣчалъ онъ, вводя меня въ другую комнату, смежную съ первой.

Здѣсь, за чайнымъ приборомъ, сидѣла дама -- такихъ лѣтъ, которыя нельзя было назвать ни молодыми, ни старыми, и съ такимъ лицомъ, котораго нельзя было назвать праздничнымъ. Въ чертахъ этого лица не было ничего дурнаго, или непріятно-отталкивающаго, но въ выраженіи его было что-то, вовсе нерасполагавшее къ веселью: на немъ, особенно надъ глазами, какъ-будто висѣло облако старой, изношенной грусти, которая давно утратила всю свою энергію, но такъ срослась съ этимъ лицомъ, что составляла едва-ли не главное въ его выраженіи. Дама сидѣла сложивъ крестомъ руки и разсѣянно слушая какого-то малорослаго господина, который пускалъ къ ней, вмѣстѣ съ табачнымъ дымомъ, безсвязныя слова, съ трудомъ сходившія у него съ языка. Ольги тутъ не было.

-- Анна Ивановна, сказалъ Сбоевъ, обращаясь къ дамѣ.-- Я привелъ къ вамъ своего товарища. Надѣюсь, онъ будетъ у васъ не лишній.

-- Ахъ, какъ мы вамъ благодарны, Николай Васильичъ! отвѣчала дама, принуждая себя принять веселый видъ.-- А мы думали, продолжала она, обращаясь ко мнѣ: -- что вы такіе гордые... Садитесь, сдѣлайте милость. Я очень люблю молодыхъ людей: съ ними всегда бываетъ такъ весело... Не угодно ли вамъ чаю?

Я попросилъ чашку.

-- Извините, что я назвала васъ гордыми, продолжала Анна Ивановна, подавая мнѣ чашку.-- У меня и въ умѣ бы этого не было, еслибъ не Иванъ Кирилычъ: онъ у насъ такой шутникъ! (По привычкѣ, она говорила эту ложь безъ смущенія.) А я, признаюсь, я очень люблю студентовъ. Господа-студенты такіе ученые, такіе благородные... У меня братъ тоже былъ студентомъ и золотую медаль получилъ... Всѣ профессоры очень его любили, а потомъ -- его послали на Кавказъ. Тамъ онъ и умеръ...

-- Вашъ братъ былъ въ военной службѣ? спросилъ я, не зная, къ чему привязать разговоръ.

-- Нѣтъ, онъ былъ лекаремъ, и ужь сбирался держать экзаменъ на доктора. А въ военной службѣ у меня былъ другой братъ. Тотъ тоже очень любилъ меня, покойникъ. Его убили въ турецкую кампанію.

-- Вы перенесли много потерь, замѣтилъ я.

-- Очень-много, отвѣчала она съ непритворною грустію, подавляя въ себѣ вздохъ.-- Да ужь и сама, кажется, немного наживу... Что-то все такъ не весело -- сама не знаю отъ-чего. Кажется, слава Богу,-- нужды не видимъ никакой,-- а все что-то скучно.

-- Я вамъ давно говорилъ, Анна Ивановна, что вамъ надобно полечиться, сказалъ Сбоевъ, не выражая впрочемъ никакого особеннаго участія.

-- Не вы одни, Николаи Васильичъ, отвѣчала она: -- Олинька мнѣ то же безпрестанно твердитъ. Да отъ чего же я стану лечиться? Вѣдь я не больна. Иванъ Кириловичъ, такой шутникъ! говоритъ, что я и его переживу... Все смѣется надо мной, говоритъ, что я жеманюсь...

-- Предосторожность однако не мѣшаетъ, продолжалъ Сбоевъ довольно громко, какъ-бы желая закрыть отъ меня ея послѣднія слова.-- Здоровьемъ пренебрегать нельзя, особенно вамъ.

-- Нѣтъ, право, я здорова. Только сердце поетъ какъ-то... Сама не знаю, отъ чего мнѣ все кажется, что я скоро умру... Ахъ, еслибъ вы знали, какъ мнѣ не хочется умереть! прибавила она вполголоса, какъ-бы боясь, чтобъ ея не услышали.

-- Что за страшныя мысли у васъ, отозвался Сбоевъ.-- Не-ужели вы еще не оставили ихъ до-сихъ-поръ?

-- Пусть бы ужь на яву, Николай Васильичъ, а то и во снѣ... Вчерашнюю ночь опять приснился мнѣ этотъ старичокъ, весь въ бѣломъ, помните, о которомъ я вамъ сказывала? Будто подходитъ ко мнѣ и говоритъ тихонько: ты умрешь...

-- Умретъ, меньше вретъ, раздался позади грубой мужской голосъ.

Я оглянулся и увидѣлъ сіяющее лицо Ивана Кириловича, который въ эту минуту входилъ въ нашу комнату.

-- Что? ужь запѣла себѣ панихиду? сказалъ онъ, поставивъ на столъ свой стаканъ и сдѣлавъ гримасу Аннѣ Ивановнѣ.-- А ты прежде налей-ка мнѣ послѣдній, да ужь и пой-себѣ что хочешь. Вы, господа, продолжалъ Иванъ Кириловичъ, обращаясь къ намъ: -- не слушайте ея много: баба, ну, однимъ словомъ баба... Съ нею бываетъ истерика, а у нея все смерть на умѣ...

-- Что смерть? у кого смерть?.. съ недоумѣніемъ спросилъ, поднявъ голову, малорослый господинъ, который почти заснулъ-было во время нашего разговора съ Анной Ивановной.

-- А ты ужь и радъ! отвѣчалъ Иванъ Кириловичъ.-- Да хотя бы умерла твоя кума, а моя жена, признайся, ты бы радъ былъ?..

-- Мы бы помянули ее, проворчалъ кумъ.

-- Хорошо, очень-хорошо! Ну, а потомъ?

-- А потомъ?.. повторилъ кумъ и прищурилъ одинъ глазъ.-- А потомъ сталъ бы сватать на Матренѣ Ѳедоровнѣ.

-- Люблю, кумъ! браво, браво! и съ громкимъ смѣхомъ Иванъ Кириловичъ захлопалъ въ ладоши. На этотъ шумъ сбѣжались изъ первой комнаты почти всѣ собесѣдники.

-- И радёхонька будетъ, ей-Богу радёхонька, продолжалъ кумъ, тряхнувъ съ важностью головою, какъ-бы съ чувствомъ истины своихъ словъ.-- Ужь она мнѣ не разъ моргала. Да и подъ пару она тебѣ, Иванъ Кириловичъ!

-- Баба здоровая, свѣжая, и обнять-то есть что... Поживемъ съ Матреной Ѳедоровной, ха, ха, ха! И Иванъ Кириловичъ снова разразился хохотомъ, которому дружно вторили всѣ гости. Я смотрѣлъ на Анну Ивановну: она старалась по-крайней-мѣрѣ подражать общему хохоту, хотя я и не знаю, что было у нея на душѣ. Недостатокъ ея веселости въ лицѣ она хотѣла, кажется, скрыть сильнымъ наклоненіемъ всего корпуса, какъ бываетъ при неумѣренномъ смѣхѣ, и вдругъ однимъ неосторожнымъ движеніемъ опрокинула со стола миску и чайную чашку съ блюдечкомъ. Все это тотчасъ разлетѣлось въ дребезги... Хохотъ вдругъ слился.

-- Бей, жена, посуду, свои фабрики есть! первый началъ Иванъ Кириловичъ, смотря какъ Анна Ивановна подбирала съ пола черепки.-- Заслушалась, мать моя, разинула ротъ-то? какъ ужь самовара-то не свалила! Ужь бы кстати!.. Али мужу угрозить хотѣла, что вздумалъ при чахлой женѣ думать о здоровой? Да ты бы лучше ему въ лицо вцѣпилась, знаешь? по-кошачьи...

-- Вы все шутите, Иванъ Кириловичъ, отозвалась Анна Ивановна, все еще не поднимая головы.

-- Все шутите, все шутите! сказалъ тоненькимъ голоскомъ Иванъ Кириловичъ, передразнивая Анну Ивановну.-- Молчала бы... Нѣтъ, ужь мнѣ надоѣли шутки... когда-нибудь такъ расшучусь, и онъ сдѣлалъ такое движеніе рукою, что Анна Ивановна смирнехонько прижалась въ уголъ дивана.

Всѣ молчали; только кумъ нашелся.

-- Какъ бы услышала это Матрена Ѳедоровна, такъ она бы цѣлый чайникъ на тебя вылила. Экъ въ задоръ пришелъ! Ты этакъ, пожалуй, и на насъ напустишь...

Иванъ Кириловичъ молча обтиралъ лобъ платкомъ.

-- Такъ и смотритъ Голіаѳомъ, продолжалъ кумъ.-- Ну, Голіаѳъ, настоящій Голіаѳъ!.. А ну-ка, за здоровье Матрены Ѳедоровны! закричалъ онъ, поднявъ стаканъ съ пуншомъ и вытянувшись самъ.

Иванъ Кириловичъ усмѣхнулся, и подставилъ свой стаканъ къ Аннѣ Ивановнѣ, дѣлая видъ, чтобъ она наполнила чѣмъ слѣдуетъ его пустоту. Буря прошла. Примѣру Ивана Кириловича послѣдовали и другіе. Анна Ивановна, улыбаясь, начала наполнять стаканы.

Я счелъ эту минуту за самую удобную, чтобъ незамѣтно ускользунуть изъ этого общества, гдѣ мнѣ наконецъ становилось душно. Но только лишь я сдѣлалъ это движеніе, какъ Сбоевъ, который стоялъ у меня за спиною, дернулъ меня за рукавъ и показалъ выходъ въ другую дверь, противъ той, которою мы вошли. Я послѣдовалъ его жесту. Черезъ маленькую темную комнату, въ родѣ чулана, мы вышли въ другую, низенькую, но довольно просторную, съ большимъ столомъ у стѣны, за которымъ трое бѣлоголовыхъ мальчиковъ, вполовину сидя, вполовину лежа, играли въ карты. На одномъ изъ мальчиковъ я замѣтилъ форменный сюртучокъ съ краснымъ воротникомъ. Два другіе, помоложе, были вовсе безъ сюртуковъ. Ихъ задорнаго крика и шума не слышно было въ переднихъ комнатахъ только потому-что дверь, которая вела туда, плотно притворялась. Впрочемъ, этотъ шумъ нисколько не мѣшалъ дремать сухощавой старушкѣ, сидѣвшей на полуизломанномъ креслѣ за однимъ изъ мальчиковъ.

Когда мы вошли, всѣ три головы обернулись на насъ, и одинъ изъ мальчиковъ вскочилъ даже со стула, чтобъ повиснуть на шеѣ у Сбоева. Но это было лишь минутное движеніе. Прокричавъ намъ въ три голоса "здравствуйте, здравствуйте", мальчики опять усѣлись, какъ-будто ни въ чемъ не бывали. Мы подошли къ столу. Старушка на пол-секунды полураскрыла сонные глаза и тотчасъ задремала снова.

-- Что у васъ за игра, ребята? спросилъ Сбоевъ.

-- Не видишь? бойко отвѣчалъ младшій, пока двое другихъ горячо били картами по столу:-- горка. Хочешь играть съ нами?

-- Проиграешься, Петя! сказалъ Сбоевъ, проведя рукой по головѣ мальчика.

-- Охъ ты! отвѣчалъ мальчикъ, вывертываясь изъ-подъ руки Сбоева.-- Самъ ты не умѣешь играть... Василій, знаешь, какъ тебя объиграетъ! Онъ ужь ныньче выигралъ у Алеши гривенникъ...

-- Врешь ты, сказалъ, продолжая кидать карты, мальчикъ въ мундирѣ:-- я ужь отъигралъ половину.

-- Увидимъ, какъ отъигралъ ты, отозвался третій мальчикъ.-- Еще не хвались, братъ, заранѣе. Посмотри коли ты не будешь безъ очка.

-- Да когда жь вы, братцы, успѣли урокъ приготовить? спросилъ Сбоевъ.

-- А тебѣ какое дѣло? закричалъ бойкій Петя.

-- Что кричишь? Чтобъ тамъ слышали?.. И съ этимъ словомъ Василій далъ Петѣ порядочнаго толчка, на что тотъ въ минуту отвѣчалъ тѣмъ же.

-- Намъ ныньче ничего почти не задали, самую малость, отвѣчалъ наконецъ старшій на слова Сбоева.

-- А сестра слушала васъ?

-- Да какъ она будетъ слушать? продолжалъ Алеша:-- развѣ она знаетъ по-латинѣ? Ныньче только у Пети урокъ изъ россійской грамматики. Спрашивайте у него.

-- Проигралъ, проигралъ! закричалъ въ это время Василій.-- У, у, у!

-- Что же, Петя, слушался ты ныньче сестры? продолжалъ спрашивать Сбоевъ.

-- Да отстаньте вы: я хочу играть. Я ничего не слышу, что вы говорите, и Петя зажалъ себѣ уши.

-- Я спрошу у сестры.

-- Спрашивайте... вонъ она притаилась за вами... Да она по чемъ знаетъ, что намъ за дѣло! Развѣ она знаетъ, какой у насъ урокъ, старый или новый?..

Ольга точно стояла за нами притаившись. Ни я, ни Сбоевъ не слыхали, какъ она подошла къ намъ. Мы раскланялись. Отвѣчая на мой поклонъ, она въ то же время подала обѣ руки Сбоеву. Счастливецъ! подумалъ я про себя. Эти руки, казалось, готовы были обнять его; на лицѣ ея было столько радости, въ самомъ этомъ движеніи, съ которымъ она подала ему руки, было столько довѣрчивости къ нему, что въ эту минуту по-крайней-мѣрѣ трудно было не позавидовать. Я пришелъ съ большимъ запасомъ словъ собственно для нея, и съ разу увидѣлъ, что они были тутъ только другъ для друга, и что мнѣ не оставалось болѣе никакой части. Лучше быть наглымъ, чѣмъ некстати-навязчивымъ.

-- Ну, здравствуй, здравствуй, говорилъ Сбоевъ, впиваясь ей въ глаза.-- Что же, знаетъ Петя урокъ?

-- Знаетъ, кричалъ мальчикъ, весь, впрочемъ, занятый картами.

-- Знаетъ, машинально проговорила за нимъ Ольга и потомъ, сдѣлавъ Сбоеву плутовской знакъ на старушку, которая продолжала дремать на креслѣ, отвела насъ (я, разумѣется, шелъ за ними) на другой конецъ комнаты, гдѣ стояло ея рукодѣлье и какой-то продолговатый ящикъ въ родѣ стола. Здѣсь ожидало насъ старое канапё, крытое пестрымъ новенькимъ ситцемъ.

-- Ахъ, они совсѣмъ не учатся! продолжала она, усаживаясь противъ Сбоева на стулѣ.

-- Зачѣмъ плохо смотришь за ними! отвѣчалъ онъ, впрочемъ на этотъ разъ, кажется, очень-мало думая о вопросѣ.-- Да, впрочемъ, это не новость. Скажи мнѣ лучше... Что это такое я хотѣлъ спросить у тебя; но, право, ты у меня всегда отбиваешь память. Видишь ли, ты меня портишь, испортила совсѣмъ, сдѣлала такимъ же шалуномъ, какъ Петя. Это ужасъ, какая ты баловница, Ольга!.. Или, можетъ-быть, ты не помнишь ли?

Ольга не спѣшила отвѣчать. Да и въ отвѣтѣ ли было дѣло? Пока Сбоевъ "пѣлъ", она смотрѣла въ глаза на него съ этою улыбкою самоуслажденія, съ какою можетъ смотрѣть только юность любящая, пока еще носитъ цѣлый міръ въ любви своей. Впрочемъ, въ этотъ разъ Ольга мнѣ показалась менѣе веселою, чѣмъ обыкновенно.

Сбоевъ рѣшительно начиналъ дѣйствовать.

-- Что же, птичка? замолчала? заговорилъ онъ опять, взявъ снова обѣ ея руки.-- Богъ-знаетъ, что такое!-- Ну, скажи намъ по-крайней-мѣрѣ, о чемъ ты теперь думала -- сейчасъ, передъ нами?

-- Я ждала тебя... васъ.-- Зачѣмъ ты такъ долго тамъ оставался.

-- Зачѣмъ -- вотъ прекрасно! за тѣмъ, что мнѣ нравилось... Ты знаешь, я люблю быть тамъ, гдѣ тебя нѣтъ; я не могу быть вмѣстѣ съ тобою; я не терплю, я умираю отъ скуки, если ты со мной въ одной комнатѣ...

Ольга посмотрѣла на меня и засмѣялась. Она какъ-будто хотѣла сказать: какой вздоръ болтаетъ этотъ человѣкъ, вмѣсто того, чтобъ сказать, что онъ меня любитъ!

-- А долго ты насъ ждала? продолжалъ Сбоевъ.

-- Я совсѣмъ васъ не ждала...

-- Вотъ что! это новость!-- Послушай, продолжалъ Сбоевъ, обращаясь ко мнѣ: -- она совсѣмъ васъ не ждала? Что вы на это скажете?

-- Стало-быть, я лишній? сказалъ я.

-- Ахъ, нѣтъ! отвѣчала Ольга, вспыхнувъ слегка и схвативъ меня за руку, какъ-бы желая этою невинною ласкою поправить свою неловкую шутку.-- Я этого никогда не думала; я рада вамъ, право...

Сбоевъ смѣялся, смотря на ея замѣшательство.

-- Она не виновата, право, не виновата, говорилъ онъ.-- Она бы готова любить васъ, по выйдти никакъ нельзя: у ней совсѣмъ нѣтъ времени, она такъ занята однимъ... дѣломъ...

И отъ этихъ глупостей бѣдная дѣвушка мѣшалась все больше и больше, такъ-что, жалѣя ее, я долженъ былъ сдѣлать знакъ Сбоеву, что вовсе не имѣю охоты раздѣлять съ нимъ эту неумѣстную шутку. Онъ въ-самомъ-дѣлѣ тотчасъ перемѣнилъ тонъ.

-- Вспомнилъ, вспомнилъ! началъ онъ опять.-- Я хотѣлъ тебя спросить, отъ-чего же ты сама не пришла туда?

Она покачала отрицательно головою.

-- И не хотѣла?

Тотъ же знакъ.

-- О, какая же ты упрямая, упрямая! А вотъ онъ (Сбоевъ указалъ на меня) все ждалъ, что ты прійдешь, онъ нарочно шелъ за тѣмъ, онъ хотѣлъ быть твоимъ "гостемъ"...

Ольга посмотрѣла на меня съ нѣкоторымъ изумленіемъ.-- Я сказалъ, что хотѣлъ быть гостемъ -- только въ этой комнатѣ. Она кивнула мнѣ головою, какъ-бы въ знакъ согласія.

-- А впрочемъ, продолжалъ Сбоевъ:-- зачѣмъ тебѣ и быть тамъ! Ты хорошо сдѣлала, прибавилъ онъ чуть-чуть цалуя ее въ лобъ, который наклонился въ это время слишкомъ-близко къ его губамъ.-- Скажи же мнѣ, зачѣмъ ты ждала меня? Развѣ ты что хочешь сказать мнѣ?

Ольга хотѣла отвѣчать, но вдругъ остановилась сама и сдѣлала намъ знакъ молчать. Глаза ея быстро устремились въ ту сторону, гдѣ братья ея играли въ карты. У нихъ въ это время завязался какой-то сильный споръ: двое кричали, третій билъ руками по столу... Сонная старушка начинала продирать глаза, но крикуны скоро стихли, и она закачалась снова. Ольга успокоилась.

-- А-га! заговорилъ опять Сбоевъ:-- боишься бабуси! О, бабуся строга! бабуся не любитъ баловать насъ, не любитъ, чтобъ внучка ея принимала гостей -- о, не любитъ! Смотри же, цвѣточекъ, будь остороженъ!.. А, кстати, зачѣмъ ты вчера такъ скоро ушла отъ меня? Точь-въ-точь молоденькая козочка: повернулась, прыгнула, и только видѣли!

Подумавъ съ минуту, Ольга что-то начала говорить ему на ухо.

-- Вотъ что! сказалъ Сбоевъ, когда она перестала говорить, и потомъ смолкъ. Она также молчала, только по-временамъ взглядывала на него, какъ-бы ожидая отъ него или объясненія, или поощренія... Но Сбоевъ уставился въ потолокъ и что-то думалъ про себя. Мнѣ, признаюсь, было довольно-неловко между ними; одна невысказанная мысль, въ которой мнѣ не было ровно никакой части, занимала ихъ обоихъ. Чтобы, однако, дать свободный ходъ этому странному разговору, я взялъ лежавшее подлѣ меня шитье и принялся разбирать его.

-- Да впрочемъ... началъ Сбоевъ какъ-бы еще въ той же думѣ:-- ну, да объ этомъ въ другой разъ... Потомъ онъ снова обратился къ ней съ яснымъ лицомъ:-- а ты однако еще разъ выходила послѣ на крыльцо?.. Я видалъ: ты проходила дворомъ послѣ десяти часовъ? Я смотрѣлъ въ окно изъ корридора... Зачѣмъ?

-- Ночью, я люблю смотрѣть на небо.

-- На звѣзды!..

-- Какъ блещутъ звѣзды, зимой особенно. Нѣтъ, я лучше люблю смотрѣть, когда онѣ падаютъ.

-- Что же тебѣ тутъ нравится?

-- Ничего... Маменька говоритъ, что когда падаетъ звѣзда на небѣ, то въ это время чья-нибудь душа оставляетъ тѣло, т. е. умираетъ кто-нибудь.

-- Вотъ видишь, какъ это хитро придумано.-- Однако, какъ же это? ты, стало-быть, радуешься, когда душа оставляетъ человѣка, то-есть, когда человѣкъ умираетъ?

Сбоевъ, какъ видите, не только не скучалъ пустотою этой болтовни, но даже умѣлъ находить въ ней софистическую сторону.

-- Я этого совсѣмъ не говорила, отвѣчала она пресерьёзно, качая головой, какъ-бы въ знакъ того, что отрицаетъ и самую шутку въ подобномъ предметѣ:-- я не говорила!

-- Согласенъ. Но... но зачѣмъ же ты ждала меня въ другой разъ? Вѣдь, признайся,-- ты ждала меня?.. Ну, вижу по глазамъ. Развѣ у тебя было что сказать мнѣ? Я ныньче хотя только взглянулъ на тебя, сейчасъ увидалъ, что тугъ (онъ указалъ на ея носъ) есть что-то недосказанное. Такъ вотъ-какъ ты ныньче! Можешь цѣлый день носить секретъ отъ меня!

Не смотря на всю мягкость тона, упрекъ слышался въ этихъ словахъ. Я взглянулъ на нее: тяжелое впечатлѣніе упрека отразилось на лицѣ ея сильнѣе, нежели какъ я бы ожидалъ. Она молчала, видимо подавленная, недовольная словами Сбоева. Вотъ странность, подумалъ я, и, посторонній зритель, все больше и больше заинтересовывался сценою, которая происходила у меня передъ глазами. Сбоевъ однако скоро и самъ замѣтилъ непріятное дѣйствіе своихъ словъ и, какъ-бы желая разсѣять впечатлѣніе, началъ барабанить по столу. Мнѣ послышался звукъ струны, и чѣмъ сильнѣе падали удары руки, тѣмъ слышнѣе пѣла струна. Замѣтивъ мое недоумѣніе, Сбоевъ приподнялъ крышу мнимаго стола, и вмѣсто дна или ящика, я увидалъ деку съ протянутыми по ней струнами.

Это были "гусли". Вы вѣрно видали гдѣ-нибудь въ скромномъ уголку этотъ нехитрый инструментъ, давно уже заброшенный, отнесенный на чердакъ, но когда-то занимавшій почетное мѣсто фортепьянъ и утѣшавшій нашихъ грустныхъ отцовъ своими томными звуками? Сфера ихъ была всегда самая скромная, почти только домашняя: съ памятью о нихъ не соединено имя ни одного великаго артиста; но были прежде люди, которые въ сумерки угрюмаго осенняго дня любили этими звуками разбивать свою скуку, можетъ-быть, искали въ нихъ отвѣта своимъ завѣтнымъ чувствамъ и, почему знать? можетъ-быть иногда подъ нихъ заводилась и сердечная музыка, та, изъ которой, говорятъ, родится любовь. Все это, впрочемъ, прошло, изветшало, да и памяти не стоитъ оно! Я говорю только къ слову, чтобъ, наконецъ, сказать вамъ, что, не смотря на огромные успѣхи цивилизаціи, которую мы вбираемъ въ себя всѣми порами, не смотря на повсемѣстное господство фортепьянъ, уцѣлѣли еще кое-гдѣ патріархальныя гусли, и не всѣ струны на нихъ перержавѣли. Одинъ экземляръ ихъ стоялъ теперь передъ нами, можетъ-быть, доставшійся Ивану Кириловичу въ наслѣдство отъ отца.

Упрекъ Сбоева какъ-будто обратился на него самого. Онъ вдругъ потерялъ расположеніе говорить и, кажется, съ намѣреніемъ прибѣгъ къ гуслямъ, чтобъ звуками прогнать память словъ. Ольга -- о, она понимала каждое его движеніе, угадывала самую его мысль. Онъ только посмотрѣлъ на нее, и она ужь знала его желаніе. Но напередъ надобно было взять нѣкоторыя предосторожности. Она посмотрѣла сначала на старушку: та въ это время сидѣла оракуломъ подъ большимъ платкомъ, которымъ шалуны накрыли ее во время сна. Потомъ, она послушала у двери, которою мы вошли: тамъ почти не перемежались возгласы, иногда довольно-неистовые. Совершенно успокоенная съ этой стороны, Ольга сѣла за гусли. Сбоевъ, разумѣется, помѣстился только-что не на плечахъ у ней. Я... но вѣдь не во мнѣ дѣло, господа. Правая рука Ольги легла на струнахъ. Я всегда смотрѣлъ на эту хорошенькую ручку съ особеннымъ удовольствіемъ и, когда случалось, еще съ большею пріятностію сжималъ ее въ своихъ рукахъ. Вотъ она пробѣжала по струнамъ; инструментъ какъ-будто нарочно былъ сдѣланъ для суроваго, монотоннаго протестантскаго гимна, но я услышалъ -- романсъ Мерзлякова. Впрочемъ, такова ли ужь была обстановка сцены, мнѣ нравился въ этотъ разъ даже и романсъ Мерзлякова. Ахъ, иногда нравятся очень-странныя вещи! Но меня больше занимала эта маленькая ручка, ударявшая въ эти полуржавыя желѣзныя струны.

-- Вамъ не нравится? спросила она, вдругъ переставъ играть и обратившись ко мнѣ.

-- О, напротивъ!

-- Нѣтъ, на гусляхъ, это выходитъ нехорошо. У меня одна знакомая дѣвушка, дочь нашихъ сосѣдей: какъ она хорошо играетъ ее на фортепьянахъ!.. Ахъ, еслибъ у меня были фортепьяны!..

-- Тогда бы мы не играли на гусляхъ, замѣтилъ Сбоевъ, какъ-бы желая склонить мысль ея отъ предмета неисполнимыхъ желаній.-- А я люблю слушать, когда ты играешь на гусляхъ.

Не знаю, поняла ли она смыслъ этой лести; но выраженіе лица ея не измѣнилось, и она ничего не сказала въ отвѣтъ. Сбоевъ долженъ былъ еще разъ просить ее играть. Какое-то горькое чувство, между-тѣмъ, изобразилось на лицѣ его.

-- Что же я съиграю? спросила она.

-- Что за выборъ! Мнѣ нужно только, чтобъ ты играла. Только не "Коль славенъ", и не "Среди долины ровныя"...

Ольга не прекословила. Струны опять пришли въ движеніе. Она пробовала попасть на веселый ладъ, но предаваясь, можетъ-быть, невинному чувству, которое сама неосторожно разбудила въ себѣ, все больше и больше сбивалась на тонъ противоположный. Какъ-будто нарочно, самыя заунывныя русскія мелодіи попадались ей подъ руку, тѣ тоской задушевной напѣтыя мелодіи, надъ которыми, можетъ-быть, иногда и потѣшаешься въ веселый часъ, но изъ которыхъ сердце стонетъ жалостью, когда хоть лишь немного подстроишься подъ ихъ безотрадный ладъ. А Сбоевъ опять начиналъ уже подлаживаться подъ этотъ тонъ.

-- Съиграй "Катилось зерно по бархату", перервалъ онъ ее.

Тутъ она не утерпѣла, чтобъ хотя слегка не слѣдить голосомъ за мелодіей. Шумливые мальчики -- какъ-будто сочувствіе простиралось и на нихъ -- притихли. И вотъ она пѣла "Катилось зерно по бархату". Я слушалъ, и хотѣлъ еще слушать долго и долго... А что было такого въ этой "Катилось зерно по бархату", едвали съумѣю сказать и теперь. Да и не берусь. Иногда не знаешь сказать, что нравится; иногда нравится открыть душу первой счастливой мелодіи и отдаться съ нею теченію -- не мыслей, не чувства даже, а какихъ-го неопредѣленныхъ ощущеній. Сколько тутъ обмана, самообольщенія, разсудите вы между собою, но эти минуты бываютъ.

Но теченію, на которое я намекнулъ, всѣхъ больше, кажется, отдавалась сама Ольга: сказалась, можетъ-быть, нѣжная раздражительность желаній души. Взявшись повторить по невольному движенію вторую половину того же "Катилось зерно по бархату", она не кончила, оборвала вдругъ и упала взволнованная на спинку канапё. Никто изъ насъ не произнесь ни слова. Сбоевъ вздумалъ взглянуть ей въ глаза... быстрымъ движеніемъ руки она скрыла ихъ подъ платкомъ, но не скрыла глухаго рыданія, которое прерывалось невольно и обличало потокъ слезъ.

-- Вотъ новость! сказалъ Сбоевъ, впрочемъ въ-полголоса, какъ-будто лишь для меня.-- Наконецъ мы даже и плачемъ.

Робко, осторожно отнималъ онъ между-тѣмъ у ней платокъ отъ глазъ. Она не противилась много, и когда ему удалось отвести ея руку, она спѣшила плачущее лицо свое прояснить улыбкою, какъ плачущій день сквозь тучу иногда озарится отраднымъ солнечнымъ лучомъ.

-- Какъ же это можно, мой другъ, говорилъ Сбоевъ съ нѣжностью, взявъ ея руку.-- Какъ можно! Откуда вдругъ такая тревога? Ну, перестань же, ради Бога, смѣйся...

И она старалась смѣяться... можетъ-быть, даже и не старалась...

-- Признайся, вѣдь по пустому? Вѣдь это былъ одинъ капризъ?

Она хотѣла вооружиться новымъ усиліемъ противъ этихъ словъ, но, была вѣрно въ нихъ какая-то горечь, слезы вновь брызнули у ней изъ глазъ.

-- О, это ужь больше не шутка! проговорилъ встревоженный Сбоевъ.-- Ну, ради Бога, прости... Почему я знаю, что у тебя въ головѣ, что у тебя на сердцѣ! Ты же сама хотѣла носить съ собой эту лишнюю тягость и не говорить мнѣ... Однимъ словомъ, что съ тобой? Прочь отъ насъ всѣ тайны!..

-- Ты ѣдешь отъ насъ, ты ѣдешь скоро! проговорила она сквозь частаго дыханья.

-- Я? Кто сказалъ тебѣ? Откуда такая новость?

-- Я знаю, продолжала она увѣреннымъ тономъ.-- Ты не говоришь мнѣ.

Кто сказалъ ей, это осталось и потомъ задачею не только для меня, но и для самого Сбоева. Иногда любовь владѣетъ путями, которые навсегда остаются недоступны намъ, этимъ огнемъ несогрѣтымъ.

-- Знать и не говорить мнѣ, за чѣмъ же было налагать на себя такой обѣтъ? Вѣдь вотъ теперь же тебѣ легче, не правда ли?

-- О, да! отвѣчала Ольга, и, кажется, въ-самомъ-дѣлѣ начинала успокоиваться.

-- Э, другъ мой, зачѣмъ же сомнѣнья? говорилъ Сбоевъ, и какъ-будто заставлялъ ее всматриваться въ свое лицо.-- Они отъ того и родились, что ты хотѣла спрятаться въ себя. Теперь смотри на меня: что, еще есть они, еще говорятъ противъ меня?-- И голова его все ближе была къ ея губамъ, и тихій, неслышный поцалуй недолго заставилъ ждать себя: въ немъ умирилось все противорѣчіе, отошло всякое сомнѣніе.

-- Нѣтъ, отвѣчала она, стыдливо отклоняя въ сторону свое лицо, которое уже разгоралось зарею новаго чувства.

И я былъ тутъ, зрителемъ сцены между двумя влюбленными дѣтьми!

-- Митя, Митя! закричалъ въ эту минуту неугомонный мальчикъ: -- Василій укралъ карту, ей-Богу укралъ, пока ты снималъ со свѣчи.

Между мальчиками поднялся гвальтъ. Мы оборотились въ ту сторону и смотрѣли... А старушка, между-тѣмъ, смотрѣла на насъ большими глазами,-- не столько на меня, сколько на нихъ, забывшихся дѣтей,-- не на тѣхъ, которыя кричали такъ неистово, какъ-будто въ домѣ сдѣлался пожаръ, а на тѣхъ, которыя сидѣли подлѣ меня на канапе. О, она смотрѣла на нихъ давно! она вѣрно пробудилась еще при пѣснѣ "Катилось зерно по бархату"; эти звуки, можетъ-быть, и ей напомнили дни, часы, когда, въ давнопогибшей молодости, почти исчезнувшей для мысли, и она была счастлива, любила, можетъ-быть!.. Они сдернули сонъ съ глазъ ея волшебствомъ напоминанія, они воскресили въ ней на мигъ бодрую жизнь тѣхъ за десятки лѣтъ закатившихся дней, когда и у ней билось сердце неровно, безпокойно, когда и она не владѣла собою!.. О, вы, погибшіе дни, по временамъ возвращающіеся призраками къ вашимъ старымъ хозяевамъ! Что жь, что на мигъ и вольете вы молодое вино въ этотъ старый мѣхъ?.. Что жь... Но полно о нихъ, набѣглыхъ. Наша рѣчь о старушкѣ. Встрепенулась она и смотрѣла, и кто знаетъ, что она не видѣла и не слышала всего?-- У Ольги въ-минуту сбѣжала краска съ лица, Сбоевъ спѣшилъ освободить ея руку; я... я чувствовалъ странное желаніе -- хоть бы заслонить ихъ собою.

Сбоевъ однако не могъ потеряться совсѣмъ, хотя сначала и былъ отуманенъ.

-- Видите ли, Аграфена Егоровна, началъ онъ, обращаясь къ старушкѣ: -- мы знали чѣмъ разбудить васъ? Вѣдь вы любите "Катилося зерно по бархату"?

-- Хоть бы и такъ, сударь, отвѣчала старуха, смягчавшая свой грубый тонъ подъ ласковый тонъ Сбоева:-- да только не въ этотъ бы часъ хотѣла я слушать ее... Ужь и вамъ бы, кажется, въ этотъ часъ не здѣсь быть: извините, сударь, мое невѣжество...

-- Эхъ, бабуся! отвѣчалъ Сбоевъ, стараясь быть еще ласковѣе: -- вѣдь еще дѣти не спятъ! Да намъ же хотѣлось и васъ посмотрѣть... Вотъ мы и пришли сюда съ нею... Тамъ же шумъ такой, бьются въ карты, всю голову разломило! А впрочемъ, и мы сейчасъ будемъ "гости"; мы идемъ туда; прощайте, бабуся! Покойной ночи!

И онъ толкнулъ слегка Ольгу, чтобъ заставить ее идти въ тѣ комнаты, изъ которыхъ мы пришли. Она повиновалась машинально. Но я уперся.

-- Нѣтъ ли возможности хоть выпрыгнуть въ окно?

-- И въ-самомъ-дѣлѣ, отвѣчалъ онъ.-- Ты ужь довольно наказанъ. Эй, Петя, продолжалъ онъ:-- проводи вотъ этого соню до нашей лѣстницы.

Петя послушался и вывелъ меня заднею дверью въ сѣни, откуда шла лѣстница въ нашъ корридоръ.

-----

Усталый, какъ послѣ широкаго бала, воротился я домой и, не дожидаясь Сбоева, повалился въ постель. Долго держалъ меня сонъ, до-тѣхъ-поръ, пока Сбоевъ, проснувшись тоже не рано, не пришелъ въ мою комнату и не разбудилъ меня. Мнѣ снились разные сны, господа... но вы давно не любите никакихъ грезъ, и потому я удержу ихъ при себѣ. Сбоевъ же едва-ли разскажетъ свои: это вообще было не въ его характерѣ.

-- Ну, каковъ вчерашній вечеръ? сказалъ онъ, садясь у моей постели.

-- Таковъ, что другаго я ужь не захочу.

-- Ты, впрочемъ, самъ хотѣлъ, смѣясь продолжалъ онъ.

-- О, конечно, и съ одной стороны я очень-доволенъ. Но это совсѣмъ не мѣшаетъ мнѣ признаться, что весь вечеръ, за исключеніемъ послѣдней сцены, не стоитъ гроша.

-- Еще меньше, если хочешь. И даже эта послѣдняя сцена, которую ты разумѣешь -- извини, что она приняла нечаянно такой странный оборотъ... это было сверхъ всякаго ожиданія!

-- Для меня, впрочемъ, все равно -- тотъ или другой оборотъ, отвѣчалъ я.-- Можетъ-быть, ты хотѣлъ извиниться въ чемъ-нибудь передъ самимъ собою?..

-- И то возможно. Да вообще мнѣ хочется сказать съ тобою объ этомъ нѣсколько словъ.

На лицѣ у него въ-самомъ-дѣлѣ было написано это какъ-бы невольное расположеніе къ откровенности, которымъ страдаютъ обыкновенно люди, запутавшіеся въ нѣжныя или сердечныя отношенія. И всегда, когда слышишь подобный призывъ, когда хотятъ моего вниманія, чтобъ разсказать ему повѣсть любви ея же словами, или лучше, ея ощущеніями, признаюсь, не могу утерпѣть, чтобъ не поворотиться всѣмъ сердцемъ къ такому человѣку. Это одна изъ моихъ неисправимыхъ слабостей. Да и какъ хотѣть отъ себя безсердечнаго вниманія, когда вамъ говорятъ едва не задыхаясь отъ любовнаго жара,-- хотя иногда -- увы!-- и фальшиваго! Итакъ, я поворотился къ Сбоеву всѣмъ сердцемъ.

-- Впрочемъ, ты отнюдь не имѣешь нужды разсказывать мнѣ свои секреты, свои тайны, началъ я предупредительно, намекая Сбоеву на то, что Ольга говорила ему на ухо.

-- Въ томъ-то и дѣло, отвѣчалъ онъ:-- что нашъ секретъ больше не секретъ. Иванъ Кириловичъ знаетъ обо всемъ... Третьяго дня вечеромъ, встрѣтивъ Ольгу въ корридорѣ, онъ сказалъ ей: "смотри ты у меня -- не проштрафься!.." Для меня, впрочемъ, это не новость: я знаю, эта хитрая лиса потому только и смотритъ на все сквозь пальцы, что имѣетъ на меня виды. Не можетъ быть, чтобъ онъ не замѣчалъ давно моихъ отношеній къ Ольгѣ, по-крайней-мѣрѣ, не догадывался объ нихъ...

-- Въ такомъ случаѣ, я не понимаю, что же тебя смущаетъ? былъ мой вопросъ.

-- Знаешь, однако -- въ сознаніи дѣвушки является сознаніе вины: это тяжело! Я боюсь, эта мысль будетъ давить ее: у ней пропадетъ эта свободная прелесть движеній... словомъ, она будетъ не та, какою я ее узналъ, полюбилъ...

-- Позволь тебѣ замѣтить, отвѣчалъ я дѣйствительно совѣтовательнымъ тономъ:-- что, мнѣ кажется, любовь твоя начинаетъ создавать призраки. Если бъ ты сознавалъ нечистоту своихъ намѣреній, боялся замарать ея имя, и тому подобное...

У меня какъ-то не стало словъ кончить эту важную рѣчь. Къ тому же, и онъ спѣшилъ перервать меня. Вообще у него въ этотъ разъ было больше охоты поговорить, нежели слушать мои слова, хотя бы то былъ отвѣтъ на его же вопросъ.

-- Какъ думаешь, говорилъ онъ: -- я буду счастливъ съ нею, очень-счастливъ?.. Но мнѣ бы всего больше хотѣлось сдѣлать ея счастіе: въ этомъ чувствѣ, кажется, будетъ и мое. А она, право, стоитъ всякаго счастія. И если можно -- скажемъ такъ -- предвкушать въ чужомъ счастіи и свое, то я, кажется, знаю уже это чувство...

И, настоящее дитя, онъ въ-самомъ-дѣлѣ полонъ былъ непритворнаго удовольствія. Я въ это время съ своею важностью казался старикомъ передъ нимъ.

-- Это видно по лицу, отвѣчалъ я.

-- Тогда-то посмѣемся мы надъ тонкимъ шпіонствомъ Ивана Кириловича! Пусть его пока думаетъ, соображаетъ, разсчитываетъ, какъ бы лучше поймать меня... О, какъ онъ ошибется, какъ ошибется, мой почтенный! Кажется, я готовлю ему пріятное разочарованіе...

-- Еще бы!.. Впрочемъ, Сбоевъ, если хочешь, чтобъ я былъ вполнѣ откровененъ съ тобой...

-- Сдѣлай милость, прошу объ этомъ.

-- Видишь ли: до-сихъ-поръ я плохо вѣрилъ въ вашу любовь; вчера, положимъ, вѣра моя укрѣпилась... Но въ то же время, какъ я посмотрѣлъ на васъ, волею и неволею, а пришло мнѣ на мысль,-- вѣдь бѣсъ-же недалеко отъ васъ...

-- Пожалуйста, договори, съ задушевнымъ хохотомъ отвѣчалъ мнѣ Сбоевъ:-- сдѣлай такую великую милость... По-крайней-мѣрѣ, посмѣемся...

-- Подумай однако: еслибъ случилось такъ, что, на-примѣръ, эта старуха, бабуся, какъ ты называешь, и въ нелюбви къ которой вы, кажется, соединяетесь оба,-- что она бы отлучилась изъ дома, эти крикливые мальчишки играли бы на дворѣ въ снѣжки, пріятель твой благоразумно отказался бы быть празднымъ свидѣтелемъ свиданія двухъ своихъ друзей различнаго пола... Я, конечно, вѣрю въ твою честность, знаю твой прекрасный образъ мыслей, твою, такъ-сказать, неповрежденность...

-- Душа моя, ты заврался! добродушно перервалъ меня Сбоевъ.

-- Дай же однако кончить, сказалъ я, прерывая его въ свою очередь.

-- Если ужь не можешь выдержать, то продолжай. Только, пожалуйста, не убивай разомъ.

-- Я хочу только сказать, что ты, какъ честный человѣкъ, не можешь и не долженъ за себя ручаться...

-- Это дѣло! Ты совершенно угадалъ мою мысль, отвѣчалъ Сбоевъ, принявъ спокойный и серьёзный видъ.-- Точно: я боюсь за себя, именно потому-что я боюсь увлеченія любви, я боюсь этой дѣвушки... Ты видѣлъ ее вчера: а если бъ видѣлъ ее, когда ничей глазъ не слѣдитъ за нами, когда никакое опасеніе не раздѣляетъ ея мысли, не разбиваетъ ея чувства, когда она вся -- глазъ, устремленный на меня, когда она дышетъ лишь моимъ дыханіемъ, когда слово ея прежде падаетъ на мои губы, чѣмъ достигаетъ моего слуха,-- о, да, ты совсѣмъ не знаешь этихъ минутъ, ты совсѣмъ не представляешь себѣ всей опасности!.. Или я могу у нея въ рукахъ истлѣть, какъ листъ... Нѣтъ, мнѣ надобно бѣжать отсюда, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше!

-- Прекрасно... но... и ты можешь ее оставить?..

-- Ну, призовемъ въ помощь всю бодрость духа, твердость, рѣшимость, мысль, наконецъ, что иначе невозможно наше счастіе... Наконецъ, надобно же и разсуждать! Не для размноженія же нищихъ должны мы заключить нашъ пожизненный контрактъ!.. А средства наши, т. е., какъ мои, такъ и тѣ, которыми, разумѣется, по милости Ивана Кириловича, можетъ располагать она, тебѣ извѣстны. Нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ! Я долженъ воспользоваться случаемъ и ѣхать въ Петербургъ: мѣсто, мѣсто -- вотъ что мнѣ нужно.

-- Ну, кажется, мы съ тобой спустились наконецъ до такой прозы, что ужь дальше нельзя и ступить, замѣтилъ я.-- И ты надѣешься скоро оттуда вырваться?

-- Не въ томъ дѣло, душа моя. Главное -- мнѣ надо утвердиться. А потомъ, я могу взять отпускъ хоть на время.

-- А Ольга между-тѣмъ...

-- Да, если хочешь, маленькое испытаніе. Но повѣрь мнѣ, что она выдержитъ его лучше многихъ.

-- Ты думаешь?..

-- Нѣтъ, не думаю, потому-что въ этомъ случаѣ стою повыше всѣхъ сомнѣній.

-- Виноватъ; впрочемъ, замѣтилъ я: -- любовь всегда слѣпа, почему же и твоей не страдать тѣмъ же недостаткомъ?

-- Положимъ; но эту заботу предоставь по-крайней-мѣрѣ мнѣ, а я съ своей стороны уступаю тебѣ право сомнѣваться сколько угодно.

Этимъ кончился нашъ разговоръ. Да и потомъ онъ почти не возобновлялся. Вообще, это было въ свойствѣ Сбоева -- высказавшись опредѣленно разъ, не возвращаться болѣе къ тому же предмету. И кто хотѣлъ знать его сердечное убѣжденіе, надобно было ловить его въ счастливую минуту. Между-тѣмъ, все шло своимъ чередомъ: дни, вечера и ночи; въ Ольгѣ, вопреки предчувствію Сбоева, не было никакой перемѣны, въ немъ точно также; онъ продолжалъ иногда раздѣлять общество Ивана Кириловича, держась извѣстной методы; я продолжалъ довольствоваться первымъ знакомствомъ и никогда не чувствовалъ охоты даже спросить у Сбоева, что тамъ происходило. Тамъ происходила обыкновенная исторія, и къ намъ достигали иногда вакхическіе клики. Сбоевъ все назначалъ себѣ день отъѣзда и всегда переносилъ этотъ день на слѣдующую недѣлю. Такъ дотянулъ онъ до масляницы. Наканунѣ, впрочемъ, передъ наступленіемъ этой недѣли, онъ далъ мнѣ слово, что въ чистый понедѣльникъ я буду провожать его на почтовый дворъ. Это былъ человѣкъ чрезвычайно-рѣшительный! Я не знаю, сказалъ ли онъ то же самое Ольгѣ.

А впрочемъ, господа, чтобъ ужь не потаить грѣха, временемъ я засматривался на Ольгу, и временемъ, смотря на нее, если не думалось, то чувствовалось, что вѣдь вотъ же не ты пришелъ первый, чтобъ внять въ себя благоуханіе этого цвѣтка. А какъ не первый; ты даже и не второй, и не третій: для тебя нѣтъ не только аромата любви, нѣтъ ни ея алмазной слезы, когда блеститъ она въ глазу, выгнанная тоскою предчувствія, тою же любовію, только неосторожно взглянувшею въ печальную даль,-- нѣтъ даже этой простой, вседневной ласки, которая ей такъ мало, такъ ничего не стоитъ! Эхъ, не любилъ бы и ты также, ты, которому теперь досталось только завидовать!.. Иногда вдругъ вбѣгала она къ намъ въ комнату, -- можетъ-быть, ловя первую свободную минуту,-- спрашивала у меня -- разумѣется о немъ, и даже этимъ глупымъ словомъ "онъ", и когда его не было, она любила на минуту усѣсться въ его кресла, набросить себѣ на голову его шапочку, не говоря ни слова измять, измарать у него листъ бумаги, испортить перо, сдѣлать еще десять подобныхъ шалостей, на которыя у инаго не стало бы и головы, и потомъ также скоро вспорхнуть и улетѣть -- совершенною птичкою. Сбоевъ выбралъ слово очень-метко, называя ее иногда птичкою. Смотря на ея летучую бѣглость, нельзя было не повторить хоть про себя этого слова... Но вы правы, думая, что рѣчь тутъ не о мнѣ, а о "немъ", какъ называла его Ольга.

Масляница пришла и потомъ -- пошла, какъ водится, своимъ широкимъ, размашистымъ шагомъ. Анна Ивановна непремѣнно хотѣла, чтобъ мы хоть разъ были у нихъ на блинахъ. На этотъ счетъ у нея была своя логика: чтобъ намъ, т. е. мнѣ и Сбоеву, ни разу во всю масляницу не быть на блинахъ у нихъ, нашихъ хозяевъ,-- это было по ея понятіямъ невозможно, даже, если хотите, болѣе, чѣмъ невозможно. Не доставало только слова, которое бы могло выразить эту степень невозможности; но чего не было въ словѣ, то дополнялось голосомъ, движеніемъ головы, жестомъ даже" Добрая женщина! нельзя вспомнить о ней безъ нѣкотораго рода сердечнаго умиленія. Назначенъ былъ уже и день -- въ середу или четверкъ, не довольно-хорошо помню. Намъ заранѣе дали знать, что лишнихъ никого не будетъ. Слово "лишній" принимало въ этомъ случаѣ значеніе экстраординарное: подъ нимъ можно было подразумевать нѣкоторымъ образомъ самого Ивана Кириловича. Характеръ у Анны Ивановны былъ очень-слабый, но за то глазъ очень-вѣрный: безъ нашихъ словъ, она очень-тонко понимала всѣ наши симпатіи и антипатіи. Но у меня не было вѣры этимъ словамъ, или, можетъ-быть, я еще не успѣлъ стереть впечатлѣнія того вечера: какъ бы то ни было, въ назначенный день (это было около самаго полудня) я сказалъ Сбоеву, когда онъ звалъ меня съ собою, что прійду тотчасъ за нимъ, и вмѣсто того ушелъ вовсе изъ дома... Меня ждали, за мной посылали, меня не нашли дома, подивились на мою гордость ли, грубость ли, дикость ли -- назвать не умѣли, и кончили тѣмъ, что принялись за блины.

Воротившись часа черезъ два, я нашелъ Сбоева дома.

-- Жаль однако, что ты не вошелъ хоть на четверть часа, началъ онъ безъ дальнихъ объясненій, очень-хорошо понимая причину моей отлучки:-- если не для себя, то хоть для удовольствія этихъ добрыхъ людей. Что жь, если это доставляетъ имъ удовольствіе? Ты не повѣришь, что за добродушіе, что за доброта нелицепріятная! этой стороны ты не знаешь до-сихъ-поръ: ее-то мнѣ хотѣлось показать тебѣ. Все же было такъ приспособлено...

-- Но ты бы, я думаю, и самъ не поручился напередъ, что все это такъ хорошо кончится?

-- Вотъ видишь, какъ это случилось, продолжалъ онъ.-- Иванъ Кириловичъ заранѣе былъ отозванъ на нынѣшній день къ куму, у котораго какъ-то съ блинами пришлись и крестины -- игра случая, рока, видишь ты. Анна Ивановна отозвалась какою-то хворою, да и въ-самомъ-дѣлѣ она нездорова, бѣдная. За нею осталась дома и Ольга. Когда же Иванъ Кириловичъ пошелъ на крестины, значитъ, не жди его раньше рожденія другаго дня. Сейчасъ только объяснили мнѣ всѣ эти обстоятельства, прибавивъ, что...

Дверь хлопнула: Ольга была передъ нами, разрумянившаяся, разгорѣвшаяся. Она сложила руки, стала передо мной, покачала головой.

-- И не стыдно вамъ? сказала она, смотря на меня такъ, что, если не я, то лицо мое нѣкоторымъ образомъ стало признаваться въ стыдѣ.

Я началъ извиняться, и помнится, очень-искренно. Съ нею какъ-то нельзя было иначе: точно какъ боишься, бывало, потерять Богъ-знаетъ какое расположеніе.

-- Васъ надо наказать, сказала она, слегка грозя мнѣ пальцемъ.

-- Накажите.

-- Строго?..

-- Только съ условіемъ, чтобъ намъ остаться друзьями.

Она подала мнѣ руку.

-- Я вѣдь не сердита, сказала она:-- маленькій штрафъ съ васъ, и потомъ все забыто... Какъ же я рада, что вы провинились! прибавила она, припрыгнувъ и прихлопнувъ руками.-- Какъ я рада, какъ я рада!

-- А, вы мстительны!

-- Я? да, я знаю, что вы меня не любите, но ужь если попались, то теперь не уйдете отъ меня. Ахъ, еслибъ вы знали, какъ я рада!..

-- Такъ наказывайте меня скорѣе. Я жду.

Она смѣялась отъ души, бросая отъ времени до времени какое-то слово Сбоеву.

-- Встаньте же, сказала она мнѣ, принявъ степенный видъ (это была настоящая комедія).-- Вѣдь вы виноватый, а не я. Да не смѣяться, не смѣяться!.. Теперь слушайте.

Между-тѣмъ, новый припадокъ веселости остановилъ ее еще на минуту.

-- Э, Олинька, это не годится, вмѣшался Сбоевъ.-- Судьи такъ не судятъ. Что же тутъ смѣшнаго?

-- Да какъ же! отвѣчала она, все еще не одолѣвъ своей веселое, ты.-- Я имъ сказала: встаньте, а они и въ-самомъ-дѣлѣ встали передо мной.

-- Потому-что они виноватый, замѣтилъ Сбоевъ.

-- Не они, а онъ, сказала она тотчасъ, понявъ намекъ Сбоева.-- Слушайте же: назначается вамъ штрафъ, чтобъ ныньче ни разу не быть ослушникомъ. Согласны?

-- Только передъ вами, былъ мой отвѣтъ.

-- Мнѣ только это и нужно. Дайте же вашу руку. Поздравляю, продолжала она, держа мою руку:-- теперь вы попались!

-- Какой же приговоръ? спросилъ я.

-- Приговоръ? Вамъ скажетъ секретарь.

Съ этимъ словомъ она кивнула на Сбоева, вернулась и исчезла. Я остановился вопросительнымъ знакомъ. Сбоевъ не могъ удержаться отъ смѣха, смотря на меня.

-- Послушай, однако, сказалъ я ему полусмѣясь, полусердясь:-- если ужь начали комедію, то кончимъ ее по-крайней-мѣрѣ. Да въ чемъ же дѣло, господинъ секретарь?

-- Да въ томъ, что ты обязался своимъ словомъ быть у нихъ сегодня вечеромъ: первое и послѣднее послушаніе!

-- Какъ? опять блины!

-- Пожалуй и безъ блиновъ, просто масляничный вечеръ. Все это ея затѣи, что же ты хочешь! Этотъ планъ она устроила сегодня за блинами и ужь, кажется, успѣла созвать своихъ подругъ.

-- Это что такое?

-- Какой важный тонъ! Чего ты хочешь, кромѣ маленькихъ дѣтскихъ глупостей? Ты видишь, ей хочется повеселиться, попрыгать, а одной какъ-то совсѣмъ не весело: вотъ она и собрала своихъ знакомокъ.

-- Но, дитя мое, возразилъ я: -- какъ же мы-то съ тобою будемъ прыгать между ними?

-- Э, вздоръ какой! есть о чемъ разсуждать! отвѣчалъ онъ.-- Ну, отдадимъ одинъ вечеръ на дурачество -- вотъ и все. Авось отъ этого не поглупѣемъ. Отъ-чего иногда не быть и дѣтьми?

-- Отъ-того, естественно, что это совсѣмъ не такъ просто для насъ съ тобой. Но во всякомъ случаѣ я связанъ словомъ: быть повашему, былъ мой послѣдній отвѣтъ.

Между-тѣмъ, я былъ съ Сбоевымъ не совсѣмъ искрененъ. Не одно только данное слово,-- меня располагалъ къ уступчивости и другой болѣе-простой мотивъ. Это было мое молодое время, а въ такую пору любишь молодость всюду, гдѣ бы она ни встрѣчалась. И когда мнѣ сказали, когда меня увѣрили, что все непріятное для насъ будетъ удалено на этомъ вечерѣ, я больше не имѣлъ противъ него почти никакого предубѣжденія. Родился даже нѣкоторый интересъ... и какъ у Сбоева недостатка въ немъ тоже не было, то мы и спустились внизъ только-что смерклось. На этотъ разъ насъ приняли въ первой же комнатѣ -- наши друзья: Ольга первая встрѣтила насъ въ дверяхъ и мнѣ первому дружески пожала руку; Анна Ивановна, которая полусидѣла, полулежала на большомъ диванѣ, облокотясь на подушку, на встрѣчу намъ засмѣялась всѣмъ лицомъ.

-- Какъ вы добры, какъ я вамъ благодарна! сказала она, обращаясь именно ко мнѣ.-- Еслибъ вы знали, какое удовольствіе Олинькѣ, всѣмъ дѣтямъ...

Ну, это мнѣ не очень понравилось, что приходомъ своимъ я доставлялъ удовольствіе всѣмъ дѣтямъ.

-- Что это съ вами, Анна Ивановна? перервалъ Сбоевъ.-- Да когда же перестанете вы хворать? Вѣдь мы уговорились ныньче утромъ, развѣ вы забыли?..

-- А развѣ вы не замѣчаете, отвѣчала она смѣясь: -- что мнѣ гораздо-лучше? Вотъ подождите еще часикъ: я съ вами въ веревочку буду играть. Нѣтъ, мнѣ, право, гораздо-лучше, и кашель гораздо-меньше. На этомъ словѣ она кашлянула.

Я былъ весьма-доволенъ, что Сбоевъ освободилъ меня отъ разговора. Передо мной мелькали бѣленькія платьица и свѣженькія, молоденькія лица. Ольга, которая вдругъ сдѣлалась даже у себя дома необыкновенно-развязна, тотчасъ подсѣла ко мнѣ и назвала мнѣ по порядку -- Машеньку, Надиньку, Настиньку и Сашу. Послѣднюю она назвала мнѣ два раза, и всегда "Сашей", а не Сашинькой: это ужь былъ ея капризъ, можетъ-быть. Сверхъ-того, я замѣтилъ тутъ и двѣ или три головы мужскія; но Ольга вовсе не хотѣла распространяться о нихъ; только объ одномъ замѣтила она: это Павелъ Лукичъ. Павелъ Лукичъ былъ человѣкъ возраста средняго, съ замѣчательно-большою головою, рѣдкими волосами и лицомъ необыкновенно-добродушнымъ. Его любили въ домѣ за постоянную веселость и безотвѣтность. Къ нему то-и-дѣло подбѣгали мальчики, братья Ольги, осаждали его всячески, лѣзли къ нему на шею, не давали ему покоя, а онъ онъ все былъ покоенъ; улыбка почти не сходила съ лица его. Мнѣ очень понравился Павелъ Лукичъ.

Но больше нравилась Саша. Она безпрестанно что-то говорила шопотомъ съ Настинькой (обѣ сидѣли рядомъ, прямо противъ насъ) и наводила на меня большіе черные глаза. Этотъ былъ одинъ изъ тѣхъ плутовски-наивныхъ взглядовъ, которые такъ соблазняютъ въ молодости. Будто не замѣчая васъ, она удивительно умѣла давать замѣтить себя. Я помню: только-что мы вошли, ея глаза бросились мнѣ первые. И потомъ она умѣла отвлечь мое вниманіе даже отъ Павла Лукича и опять обратить его на себя -- безъ словъ, по какою-то особенною женскою тактикой, которой тайны я тогда, можетъ-быть, и постигалъ, по теперь не умѣлъ бы объяснить. Между ними -- ею и ея сосѣдкой -- было много смѣха, и, какъ я замѣчалъ, этотъ смѣхъ всегда зараждался со словъ Саши и всегда послѣ того косвеннаго взгляда, который она кидала на меня. Насмѣшки тутъ не могло быть никакой -- это понималось само-собою, но было что-то глупо-заманчивое въ этомъ полутаинственномъ разговорѣ, перемежавшемся веселымъ дѣвическимъ смѣхомъ. Я просилъ Ольгу -- нельзя ли намъ пересѣсть къ нимъ поближе. Она тотчасъ угадала мою мысль.

-- Погодите, сказала она, усмѣхаясь.-- Я лучше позову ее сюда. Я скажу, что вы знавали ея брата...

-- Какого брата? у ней есть братъ?

-- Одинъ братъ у ней учился въ Коммерческомъ-Училищѣ, не захотѣлъ быть купцомъ, поступилъ въ университетъ, пробылъ тамъ годъ... Да все равно, впрочемъ! Скажите только, что вы знали ея брата, и что хотѣли бы знать, гдѣ онъ теперь.

Я еще думалъ, какъ отвѣчать на такое быстрое предложеніе, а ужь она успѣла сдѣлать знакъ Сашѣ, и та тотчасъ подсѣла къ ней съ другой стороны, такъ, какъ-бы до меня ей рѣшительно не было никакого дѣла. И когда я предложилъ ей заученый вопросъ, она отвѣчала мнѣ, стараясь не смотрѣть на меня и очень-скромно перебирая руками свой черненькій фартучекъ. Потомъ она взглянула на меня... потомъ Ольга ушла отъ насъ... потомъ я занялъ ея мѣсто, и мы много разговаривали о разныхъ предметахъ, всего менѣе о братѣ Саши. Разговоръ былъ нельзя сказать чтобъ занимателенъ, но мы какъ-то занялись другъ другомъ, такъ-что бесѣда у насъ текла по-немножку. Наконецъ, мы расшутились и много смѣялись. Глаза ея мнѣ больше и больше нравились, и я чувствовалъ себя совершенно какъ-бы на своемъ мѣстѣ. Опираясь на мнимыя пріятельскія отношенія съ братомъ, я предлагалъ и ей мою дружбу; Саша сначала находила такое предложеніе страннымъ, говорила, что для нея довольно одного друга -- Настиньки; я отвѣчалъ, что влюбленъ въ Настиньку по уши и что по этому самому имѣю право и на ея дружбу; она смѣялась, между-тѣмъ увѣряла меня, что очень жалѣетъ о моей безнадежной страсти, и изъ этой жалости -- согласилась наконецъ быть моимъ другомъ, впрочемъ, только на одинъ вечеръ. И какъ въ это время всѣ были заняты какою-то шуткою Павла Лукича, то она позволила мнѣ даже пожать ея руку -- за стуломъ. Не забудьте, господа, что всякое общество имѣетъ свои нравы, и что у Саши -- были плутовскіе черные глаза.

А когда кипитъ горячая молодая кровь въ жилахъ, тогда достаточно и однихъ черныхъ глазъ, чтобъ человѣка одолѣлъ любовный хмѣль, хотя бы только на часъ времени. Не то, чтобъ любовь, господа: о любви у меня нѣтъ слова, а этотъ особеннаго рода лихорадочный жаръ, маленькое опьянѣніе, которое въ извѣстныя лѣта дѣлается отъ двухъ-трехъ нетрезвыхъ, хотя очень-стыдливыхъ взглядовъ шестнадцатилѣтней дѣвочки и напускаетъ иногда такого угара въ голову, что человѣкъ становится и весьмаблизорукимъ и очень-глухимъ. Чай на минуту развлекъ-было насъ, даже развелъ-было въ разныя стороны; но, переговоривъ нѣсколько съ Настенькой, Саша скоро отошла отъ нея и сѣла такъ, что мнѣ ужь ничего не стоило опять очутиться съ нею рядомъ. Тутъ я опять потерялъ изъ вида и Павла Лукича, и Анну Ивановну, и Ольгу, и Сбоева... только иногда задѣвалъ уши крикъ мальчишекъ, да веселый, дружный смѣхъ "барышень". Но о чемъ они шумѣли, чему онѣ смѣялись, объ этомъ -- когда я спросилъ у Саши -- и она не умѣла дать мнѣ настоящаго отвѣта.

Мы очнулись только тогда, когда передъ нами протянулась "веревочка", и около нея образовался кружокъ. Ольга подбѣжала къ намъ первая.

-- Вы совсѣмъ завладѣли моей Сашей, шепнула она мнѣ.-- Или она вами? Становитесь же скорѣе, сюда, сюда... А не правда ли, прибавила она опять шопотомъ:-- у Саши миленькіе глазки?

Насъ поставили рядомъ. По лѣвую сторону отъ меня пришелся Павелъ Лукичъ. Всякому, кто попадалъ въ кругъ, непремѣнно хотѣлось бить по рукамъ Павла Лукича. Такъ ужь было заведено въ домѣ. Но Павелъ Лукичъ зналъ свою участь и отвертывался очень-ловко; его старались развлекать, но онъ не давался въ обманъ. Мальчики между-тѣмъ закидывали его своими вопросами, на которые непремѣнно хотѣли отъ него отвѣта. "Павелъ Лукичъ, въ какой губерніи находится Малороссія? Павелъ Лукичъ, въ какую рѣку впадаетъ Волга? Павелъ Лукичъ, при какой рѣкѣ стоитъ Крымъ?" и т. п. Павелъ Лукичъ, чтобъ показать свою ловкость, старался и отвѣчать и держать руки на сторожѣ, и сверхъ-того, когда ему давали немножко покоя, обращался ко мнѣ съ замѣчаніемъ, что когда-то и онъ учился, но забылъ все отъ времени. Наконецъ, однако, его поймали, что произвело всеобщую радость, на которую отозвалась добродушно даже Анна Ивановна, остававшаяся по-прежнему на диванѣ. Смѣхъ увеличивался все болѣе и болѣе отъ затруднительнаго положенія Павла Лукича, котораго всѣ сговорились "помучить", т. е. не поддаваться ему какъ-можно-долѣе.

-- А если я попадусь въ кружокъ, вы мнѣ поддайтесь, шепнула мнѣ Саша.

По своей манерѣ, она хотѣла приложить къ этой просьбѣ и свой томно-ласковый взглядъ. Павелъ Лукичъ воспользовался этою минутою: раздался такой ударъ по рукѣ, что нѣсколько голосовъ вскрикнули -- у! Разумѣется, я не замедлилъ замѣнить Сашу въ кругу; но какъ мнѣ потомъ пришлось долго оставаться въ немъ, да и вообще нельзя было надѣяться долго сохранить свое мѣсто, то при первомъ случаѣ, какъ только намъ опять удалось стать вмѣстѣ, мы согласились, что веревочка -- это ужасно-скучно! что непремѣнно надобно придумать другую игру!

-- Вотъ еслибъ жмурки! продолжала Саща.-- Жмурки -- какъ можно сравнить! Мы у себя дома, съ братьями и сестрами, рѣдкій вечеръ не играемъ въ жмурки.

И всякій разъ слово "жмурки" произносилось съ особеннымъ удареніемъ и внятнѣе всего прочаго. Павелъ Лукичъ не пропустилъ слова мимо ушей: у него засіяло лицо, когда онъ услышалъ "жмурки". Онъ тотчасъ обратился къ намъ.

-- Я вамъ скажу, что это самая лучшая, самая благородная игра въ свѣтѣ, замѣтилъ онъ дѣйствительно-увѣреннымъ тономъ.-- Кто что ни говори, а для меня тотъ вечеръ не въ вечеръ, въ который не играютъ въ жмурки. Да вотъ какъ: зовите меня въ театръ на самое лучшее представленіе, пусть тамъ хоть самъ Мочаловъ играетъ. Давайте билетъ даромъ, и скажите, что здѣсь будутъ жмурки -- не промѣняю, ей-Богу не промѣняю! Только покрѣпче завязывать глаза -- и хорошо, и весело, и обмана никакого не можетъ быть!

-- Ну, а если вамъ завяжутъ глаза? замѣтила Саша.

-- А что же такое? Да хоть сейчасъ... позвольте вашъ платочикъ... завяжите сами, если угодно... О, на этотъ счетъ мнѣ совершенно все равно!

-- Я не знаю еще, всѣ ли согласны -- замѣтила Саша, оглядываясь по сторонамъ.

-- Всѣ, всѣ -- было въ отвѣтъ ей.

Саша взглянула на Ольгу: та кивнула ей головой. Павлу Лукичу начали завязывать глаза. Но въ эту минуту Анна Ивановна сдѣлала къ намъ съ дивана какое-то замѣчаніе, внушенное чуть ли не Сбоевымъ, который стоялъ въ то время подлѣ нея. Никто не противорѣчилъ... только Павелъ Лукичь, съ изидиной повязкой на головѣ, бросился впередъ и -- растянулся у самыхъ ногъ Анны Ивановны.

-- Что же это такое, маменька? вопилъ онъ притворно-плаксивымъ голосомъ. (Маменькой называлъ онъ Анну Ивановну, можетъ-быть, потому-что говорилъ въ этомъ случаѣ за всѣхъ дѣтей). Да что же вы хотите съ нами дѣлать? За что такая обида? Скажите, чѣмъ я провинился передъ вами... Родная, матушка, Анна Ивановна! я поцалую вашу ручку, вашу ножку -- только позвольте намъ играть въ жмурки!

Все это мнѣніе онъ закрѣпилъ такою гримасою, что Анна Ивановна не могла удержаться отъ смѣха и -- разрѣшила жмурки. Всеобщая радость: дѣти прыгали, Павелъ Лукичъ просто бѣсновался. Но его скоро укрѣпили, стянувъ покрѣпче платокъ на глазахъ и поставивъ на середину комнаты. Всѣ прочіе между-тѣмъ бросились въ разсыпную -- по угламъ, по стѣнамъ, около столовъ, между стульями. На минуту наступила тишина; но едва только Павелъ Лукичъ распустилъ руки и звѣремъ началъ бросаться въ разныя стороны, ворочая столы и стулья, въ комнатѣ сдѣлался сущій содомъ: одни кидались направо, другіе налѣво, толкали, давили другъ друга, въ одномъ углу раздавался визгъ, въ другомъ -- хохотъ, дѣти кричали какъ большіе, взрослые стали какъ дѣти. Между-тѣмъ, Саша, укрываясь отъ распростертыхъ рукъ Павла Лукича, тѣснѣе и тѣснѣе жалась ко мнѣ... Мы притаили дыханіе, насъ было совсѣмъ не слышно... Но еще одинъ размахъ Павла Лукича, и мы должны были искать спасенія въ другомъ углу; когда и тамъ не было покоя, мы бросились въ другую комнату. Это былъ наконецъ верхъ дурачества, и я не помню въ жизнь свою вечера глупѣе.

Но позвольте ужь мнѣ досказать. Вслѣдъ за нами бросились въ двери и другіе, такъ-что Павлу Лукичу оставалось ловить одни стулья, или Анну Ивановну. Но подлѣ нея еще притаился Сбоевъ. Павелъ Лукичъ какъ-разъ наложилъ на него руку и снялъ съ себя повязку... Увидѣвъ, что комната была почти-пуста, онъ возопилъ на нарушеніе одного изъ коренныхъ правилъ жмурокъ, приказалъ крѣпко-на-крѣпко затворить двери, и чтобъ никто не смѣлъ выбѣгать вонъ изъ комнаты. Тогда начали прятаться подъ столы, огораживались стульями, дѣти какъ-то липли на окнахъ... Павелъ Лукичъ истинно тѣшился, смотря на эти проказы: онъ точно былъ тутъ въ своей сферѣ. "А впрочемъ" говорилъ онъ; "если мнѣ еще достанется ловить, отъ меня не спрячетесь нигдѣ: я вездѣ отъищу". Черезъ нѣсколько минутъ -- потому-что перемѣны происходили чрезвычайно-быстро -- въ-самомъ-дѣлѣ пришла опять и его очередь. Пока ему завязывали глаза, какъ-будто наступала гроза: всякій оглядывался около себя, ища надежнаго пріюта; распростертыя руки Павла Лукича всѣмъ казались какою-то страшною пастію. "Теперь мы пропали!" замѣтила около меня Саша. Какъ изъ шутовства могла выйдти такая странная настроенность, я не умѣю сказать вамъ, по она была всеобщая. Даже Анна Ивановна какъ-будто принимала въ ней участье, укрывая около себя шалью маленькаго сына; кромѣ того, самое лицо у нея было озабочено. Павелъ Лукичъ, между-тѣмъ, какъ-будто хотѣлъ насладиться этимъ страхомъ: не снимая повязки, онъ сѣлъ на стулъ и выжидалъ... Пользуясь этой интермедіей, Петя вылѣзъ изъ-подъ шали, подъ которою не считалъ себя довольно-безопаснымъ, и утвердился на стулѣ въ углу, прижавшись за большимъ зеркаломъ въ старинной черной рамѣ, такъ-что оно закрывало его до половины. Алеша также умѣлъ оцѣнить выгоду этой позиціи и присоединился къ брату, хотя тотъ сначала отбивался отъ него и ногами и руками. Отъ чуткаго слуха Павла Лукича не укрылось движеніе въ углу... Онъ всталъ и прямо направился въ ту сторону... Чтобы лучше спрятать свои ноги, мальчики потянулись выше, взбираясь по спинкѣ стула... Павла Лукича между-тѣмъ тащили сзади за сюртукъ, чтобъ отвлечь его вниманіе отъ Пети и Алеши... Онъ схватился за копцы зеркала, мальчики сдѣлали еще одно движеніе къ верху, какъ вдругъ -- зеркало рухнулось...

Черезъ спину Павла Лукича оно опрокинулось на полъ и разлетѣлось въ куски...

Когда бы даже гроза Божія разразилась надъ нами неожиданно, она бы не оставила между нами ни больше страха, ни больше оцѣпенѣнія. Не столько оглушительный шумъ паденія, сколько эти куски разбитаго стекла, такъ обличительно лежавшіе на полу передъ смущенною, онѣмѣвшею шалостью: смутилась она, потеряла слово, мысль, самый умъ и глупо смотрѣла всѣми глазами на эти сверкающіе осколки, какъ-бы ожидая, не сойдутся ли они сами-собою, не пройдетъ ли какъ это злое навожденіе... Одну мысль подсказывало всѣмъ неясное чувство, однимъ тайнымъ упрекомъ связывало всѣ совѣсти и малыхъ и взрослыхъ, что это старое зеркало не даромъ висѣло въ переднемъ углу, не даромъ оставалось въ своей ветхой черной рамѣ, что вѣрно оно было наслѣдственное въ домѣ, что утѣшался, можетъ-быть, имъ суровый хозяинъ дома, что, можетъ-быть, соединялъ съ нимъ память отца, любимаго человѣка, и что мы, виноватые, пришли къ нему въ домъ не спросясь, какъ воры, и набѣдокурили во время его отсутствія... Бѣда, сущая бѣда! Еслибы даже и непоздно было поправить ее, то поздно было уйдти отъ чувства своей провинности, которое ужь проснулось, сказалось, громко вопіяло внутри всякаго, что это не хорошо, не честно, непростительно-глупо... Вотъ что окаменило вдругъ всю эту живую группу и мгновенно розлило болѣзненную блѣдность по всѣмъ лицамъ, вотъ что!

Я, конечно, менѣе другихъ былъ пораженъ этимъ чувствомъ; я былъ тутъ болѣе посторонній, чѣмъ другіе, да и не могъ я вдругъ оцѣнить всей великости бѣды, ни понять мѣры моего участія въ ней... Тѣмъ свободнѣе могъ я наблюдать за другими. Павелъ Лукичъ, оглушенный ударомъ, не смѣлъ приподнять спины и, упираясь руками въ полъ, держалъ голову внизъ, какъ-бы ждалъ, не разразится ли надъ нимъ второй ударъ. Петя и Алеша оставались на стулѣ какъ пригвожденные. Ольга стояла какъ статуя, закрывъ лицо обѣими руками, а около нея -- Сбоевъ, опустивъ руку въ карманъ, печально качалъ головою и между-тѣмъ не сводилъ глазъ съ разбитаго зеркала. Всѣхъ блѣднѣе,-- я бы могъ сказать всѣхъ мертвѣе была Анна Ивановна: много, много вѣрно отдалось у нея въ сердцѣ при этомъ ударѣ. Однако она же первая вышла изъ неподвижности, и первымъ ея движеніемъ было подозвать къ себѣ дѣтей и ощупать ихъ головы. Но они только состряпали бѣду, а она прошла и даже не задѣла ихъ головы. Материнское чувство успокоилось, даже чувство нѣкотораго счастья расцвѣтило на минуту это блѣдное лицо, чувство,-- что по-крайней-мѣрѣ одинъ страхъ, ближайшей къ сердцу матери, былъ мнимый. Оставалась другая сторона бѣды, сторона, которой дѣйствительность была ужь такъ ясна, что не нужно было еще увѣряться осязаніемъ, -- и какъ злая совѣсть глядѣла изъ дверей неугомонная старушка, "бабуся" Ольги, ставъ на порогѣ съ скрещенными на груди руками и качая головою. До-сихъ-поръ ея было и не видно и не слышно -- спала ли гдѣ она, ворчала ли про себя въ темномъ углу, а тутъ и она вышла на сцену, конечно пробужденная тѣмъ же роковыымъ ударомъ. По счастію, ея не замѣчали; только видѣлъ ее зоркій глазъ Анны Ивановны, которая сидѣла прямо противъ дверей на диванѣ.

Когда прошло первое остолбенѣніе, дѣти робко подошли ближе къ опустѣвшей въ половину рамѣ, обошли ее раза два, потомъ начали собирать куски и складывать ихъ вмѣстѣ, пробуя, какъ они могли приходиться одинъ къ другому. При видѣ этого глупаго занятія, у кого-то на минуту показалась на лицѣ улыбка и тотчасъ спряталась снова, какъ-бы устыдившись сама себя. Сбоевъ поглупѣлъ, кажется, не меньше дѣтей: онъ взялъ одинъ большой кусокъ и какъ-будто разсматривалъ толщину стекла. Павелъ Лукичъ наконецъ поднялся на ноги. Анна Ивановна какъ-то робко обратилась къ нему съ вопросами, передвинувшись съ нѣкоторымъ усиліемъ на другой конецъ дивана: она какъ будто боялась еще узнать, не потерпѣлъ ли еще этотъ бѣдный Павелъ Лукичъ отъ разразившагося надъ нимъ удара. Но пасынокъ судьбы (какимъ по всему казался Павелъ Лукичъ) на этотъ разъ былъ хорошо прикрытъ ея щитомъ: онъ отдѣлался лишь легкимъ ушибомъ. Ольга такъ растерялась, что не знала, къ кому обратиться и что начать, хоть слова бродили у нея на губахъ: лишь по-временамъ, бросивъ взглядъ на зеркало, она какъ-то судорожно всплескивала руками. Наконецъ, къ Сбоеву возвратилась способность говорить.

-- Это надобно поправить, Анна Ивановна, непремѣнно надобно поправить.

Самый голосъ его сталъ глухъ, невнятенъ. Я, впрочемъ, понимаю чувство, которое должно было мучить его, бѣднаго.

-- Какъ поправить, Николай Васильичъ? отвѣчала Анна Ивановна съ этою привычною, но на этотъ разъ больше, чѣмъ когда-нибудь, принужденною улыбкою, которая у нея почти всегда была на лицѣ.-- Извѣстно, какъ поправить: купить новое, вотъ и все!

-- И купимъ. О чемъ же вы задумались? Ахъ, Господи! вотъ велика бѣда! Мы, слава Богу, не въ деревнѣ живемъ: стоитъ только дойдти до перваго магазина, а тамъ выбирайте себѣ, какое хотите... Вотъ дайте мнѣ немножко съ силами собраться, и бѣда вся пройдетъ...

-- Правда, все правда, Анна Ивановна, перервалъ Сбоевъ, стараясь сохранить видъ совершеннаго равнодушія.-- Но знаете, мнѣ бы не хотѣлось, чтобъ именно это зеркало разбилось... Я какъ-то привыкъ, присмотрѣлся къ нему... я бы хотѣлъ, чтобъ оно же самое опять висѣло здѣсь въ углу, и въ этой самой рамѣ.

-- Ахъ, что вы за шутникъ, Николай Васильичъ! ужь чего только не скажете!.. Да что вамъ въ этомъ зеркалѣ? Подумайте только, сколько ужь оно живетъ на свѣтѣ: вѣдь старое-престарое, изъ рода въ родъ по наслѣдству шло! Да и рама-то, посмотрите-ка, какая нескладная, и ужь давно полиняла вся. Ну, гдѣ жь вы ныньче увидите такія рамы? Вѣдь это смѣхъ сказать... Нѣтъ, я такъ вовсе не любила этого зеркала, и право, рада, что оно... Вотъ есть о чемъ думать!

Какъ она лгала, Боже мой, какъ лгала эта женщина, чтобъ только успокоить, т. е. обмануть сколько-нибудь встревоженное чувство человѣка, котораго самый приходъ дѣлалъ праздникъ въ этомъ домѣ и на котораго только-что не приходилось сваливать всей бѣды. Эхъ, какое это горькое чувство, господа!.. Я говорю впрочемъ за Анну Ивановну.

Между-тѣмъ, что куда пошло! Не говоря уже о веселости, которой не осталось слѣда, самыя лица, въ ней участвовавшія, начинали исчезать по-немногу. Пока Сбоевъ говорилъ съ Анной Ивановной, "барышни" собирали свои платки, шали, шляпки. У всѣхъ открылась такая нужда идти домой, всѣ такъ спѣшили! Напрасно приговаривала Анна Ивановна остаться еще хоть на часочикъ, напрасно увѣряла, что ей ничего не было бы пріятнѣе (она опять лгала, бѣдная!): "барышни" надѣли шляпки, раскланялись какъ-то принужденно, неловко, какъ-будто сознавая тамъ и свою часть въ общей винѣ, и торопились выйдти, ссылаясь на позднее время. Павелъ Лукичъ, которому "барышни" предложили проводить ихъ до дому, съ радостью ухватился за этотъ предлогъ и также оставилъ насъ. Недолго ждали и остальные. Я далъ замѣтить Сбоеву, что и для насъ, кажется, тоже наступило "позднее время". Онъ однако не поддавался.

-- И вы бѣжите? сказала Анна Ивановна, замѣтивъ мое движеніе, но обращаясь вмѣстѣ и къ Сбоеву.-- Какъ-будто вамъ такъ далеко! Что это, Олинька, какъ ныньче скоро всѣ уходятъ отъ насъ! прибавила она, какъ-бы не понимая причины этого скораго бѣгства.

Что предпринималъ Сбоевъ, я не знаю; но по самому тону Анны Ивановны онъ могъ видѣть, что ей уже было бы непріятно, еслибъ мы оставались еще долѣе. Онъ не хотя взялся за шляпу. Съ этимъ рѣшительнымъ движеніемъ его и Анна Ивановна стала искреннѣе.

-- Я ужь впрочемъ не хочу и держать васъ, Николай Васильичъ, сказала она.-- Что дѣлать! Не задался намъ ныньче вечеръ! Такъ ужь вѣрно Богу угодно... Съ утра у меня было какое-то предчувствіе... У меня, знаете, всегда бываетъ напередъ этакая тоска, если что не къ добру... вотъ какъ и умереть братцу, тоже напала на меня тоска...

-- Вотъ ужь у васъ сейчасъ и предчувствія, Анна Ивановна! возразилъ Сбоевъ съ нетерпѣніемъ, даже съ нѣкоторою досадою.-- Гдѣ жь такая бѣда? я не вижу. Не сами ли вы сейчасъ говорили... Эхъ, Боже мой, Боже мой! Всегда только себя разстроиваете! Ужь и смерть брата сейчасъ вспомнили!

-- И рада бы не помнить, да вспомнишь, Николай Васильичъ! продолжала она, по обыкновенію улыбаясь.-- И какъ вы думаете? вотъ также и его смерть случилась совершенно-нечаянно...

-- А развѣ есть еще чья-нибудь смерть? перервалъ Сбоевъ съ тѣмъ же нетерпѣливымъ чувствомъ -- Какъ же это можно, Анна Ивановна! Разбилось старое стекло, а вы говорите о смерти!

Она засмѣялась...

-- Да ужь хоть бы стекло-то новое! Я и сама не знаю, Николай Васильичъ, откуда у меня такія мысли берутся... Можетъ-быть, отъ-того, что я вспомнила, что покойникъ-братъ смотрѣлся иногда въ это зеркало... Все былъ здоровъ, и вдругъ...

-- Анна Ивановна! сказалъ наконецъ Сбоевъ рѣшительно.-- Если ужь вамъ пришла такая охота говорить о смерти, то я остаюсь... Гоните меня или не гоните, я не выйду до-тѣхъ-поръ, пока не дождусь...

-- Ахъ, нѣтъ, ради Бога, идите! Что вамъ за охота слушать непріятности!.. (Понятно, кого она разумѣла.) Нѣтъ, ступайте и будьте покойны: мы какъ-нибудь сдѣлаемся.

Мы откланялись.

-- Только бы какъ намъ забыть этотъ вечеръ, сказала Анна Ивановна во слѣдъ.

Ольга непремѣнно хотѣла проводить Сбоева до послѣдней двери. Печальная, потерянная, она даже не смотрѣла ему прямо въ глаза, ничего не находила, что бы ему сказать, а между-тѣмъ, когда онъ хотѣлъ переступить черезъ порогъ, подняла руку, какъ-бы желая удержать его еще на минуту. "Завтра, завтра!" могъ онъ только сказать ей.

-- Нѣтъ, отвѣчала она, дѣлая отрицательный знакъ головой:-- до-тѣхъ-поръ, пока я сама не прійду къ вамъ...

-- Завтра, утромъ? спросилъ онъ.

-- Не знаю, ничего не знаю. Только не приходи къ намъ -- ради Бога!

-----

Въ голосѣ ея было такое моленіе, что Сбоевъ не возразилъ. Она взяла руку Сбоева, сжала ее съ нѣкоторымъ безпокойнымъ усиліемъ, потомъ опустила снова. Сбоевъ еще мѣшкалъ, но она ужь уходила отъ насъ къ матери. Черезъ минуту мы были у себя дома.

Сбоевъ не начиналъ говорить. Да и о чемъ было говорить? Что за важное происшествіе случилось? "Разбилось стекло" -- стоило объ этомъ толковать, поминать нѣсколько разъ! Или еще разсуждать о слѣдствіяхъ? Но вѣдь только маленькія дѣти боятся слѣдствій отъ разбитаго стекла. Да и какія могутъ быть слѣдствія?.. Не покажется ли даже страннымъ, если одинъ спроситъ другаго, что можетъ изъ этого выйдти?.. Посуду въ домѣ бьютъ часто: смѣшно было бы обращать на это вниманіе. Мнѣ, впрочемъ, было понятно тяжело-досадное чувство Сбоева; но какъ смѣяться надъ нимъ у меня не было никакой охоты, а говорить пустыя слова -- еще менѣе, то я не нашелъ ничего лучше, какъ оставить его на свободѣ, убравшись самъ въ свою комнату.

Во мнѣ, однако, было еще много этого юношескаго чувства, которое, даже не вѣря въ важность послѣдствій, хочетъ непремѣнно знать ихъ, видѣть, слышать, если можно. Вотъ почему я нѣсколько разъ выбѣгалъ въ корридоръ, какъ только на дворѣ хлопала калитка. Но не прежде, какъ часа черезъ три, воротился Иванъ Кириловичъ, и, какъ мнѣ показалось, очень-куражный. Въ сѣняхъ встрѣтила его старуха; я не знаю, что она ему сказала, по слышалъ, какъ послѣ того онъ сильно хлопнулъ дверью. Я тотчасъ перебѣжалъ въ нашу общую комнату, чтобъ не пропустить ни одного тона, сколько, то-есть, могло ихъ доходить къ намъ изъ нижняго этажа. Иванъ Кириловичъ не заставилъ ждать себя. Словъ, правда, разобрать было нельзя: но онъ гремѣлъ, онъ свирѣпствовалъ, какъ буря -- этого нельзя было не слышать, и, признаюсь, нельзя было не почувствовать нѣкотораго удовольствія, что мы убрались заранѣе. Не знаю, что чувствовалъ въ то время Сбоевъ, до котораго также должны были доходить эти неистово-свирѣпые тоны. Иногда, въ промежутки, слышались еще звуки какъ-бы въ дребезги разбиваемаго стекла; иногда какъ-будто голосъ Анны Ивановны, потомъ еще чей-то голосъ... Наконецъ, буря, кажется, истощила всю свою грозу, начала стихать по-немногу, стихла совсѣмъ... Я подождалъ еще нѣсколько времени, но подъ нами, какъ и на дворѣ, была мертвая тишина... Всходилъ полный мѣсяцъ и серебрилъ бѣлый снѣгъ... Но я мало чувствовалъ расположенія къ мечтѣ, къ поэзіи: меня клонилъ сонъ, -- и крѣпокъ, очень-крѣпокъ былъ онъ, друзья мои, послѣ этого "разбитаго" вечера.

-----

Говоря правду, мнѣ бы хотѣлось здѣсь же кончить съ этой негодной исторіей стараго разбитаго стекла; но она, къ-сожалѣнію, имѣла нѣкоторыя слѣдствія, такъ-что я долженъ передать ихъ вамъ хотя въ краткомъ разсказѣ. Это маленькія бѣдствія домашней жизни, бѣдствія, въ которыхъ не участвуютъ никакія страсти, ни добрыя, ни злыя, и которыя бы надобно забывать въ ту же минуту; но они непремѣнно хотятъ помина о себѣ, и даже, прежде чѣмъ въ памяти, врѣзываютъ слѣды свои въ самой жизни, этой бѣдной жизни простыхъ людей, слагающейся изъ родинъ, крестинъ, именинъ, свадебъ и похоронъ!.. Не даромъ у меня есть къ нимъ нѣкотораго рода отвращеніе.

На другой день Сбоевъ и я за нимъ -- напрасно ждали мы какихъ-нибудь извѣстій съ низу. Тамъ какъ-будто водворился снова обыкновенный ежедневный порядокъ; не слышно было ни шума, ни стука, ни даже крупнаго говора. Къ намъ никто не являлся. Съ худо-скрытымъ нетерпѣніемъ, Сбоевъ нѣсколько разъ обращался ко мнѣ, какъ-бы случайно дѣлая это восклицаніе: "Странно, что она до-сихъ-поръ не идетъ! Или еще рано?" А между-тѣмъ, било ужь одиннадцать. Мы ждали потомъ и слѣдующій часъ: Сбоевъ ничего не дѣлалъ; я ворочалъ книгу и читалъ на его лицѣ, по которому въ то время мысли и догадки бѣгали одна за другою. Мои наблюденія были, однако, имъ замѣчены.

-- Я все думаю о вчерашнемъ, сказавъ онъ наконецъ, поворотивъ ко мнѣ голову.

-- Что же о немъ думать? было и прошло, отвѣчалъ я равнодушно.

-- И въ-самомъ-дѣлѣ, прошло... Да и ничего не было... А какой у насъ день сегодня?

-- Пятница.

-- Стало-быть, завтра суббота?

-- Я думаю. Ты идешь сегодня? Не забудь, что ты ныньче званъ.

-- О, непремѣнно!.. Я все думалъ, не забѣжитъ ли она на минуту -- Между-прочимъ, ты, кажется, могъ бы одѣваться.

Онъ еще тянулъ время и одѣвался. Но никто не приходилъ разрѣшить нашихъ сомнѣній. Сбоевъ не могъ болѣе оставаться: у него случились на этотъ разъ какіе-то неизбѣжные визиты, которыхъ онъ не могъ отложить, по причинѣ своего скораго отъѣзда. Уходя, онъ, впрочемъ, спросилъ, не останусь ли я дома. Но у меня были свои обстоятельства: черезъ полчаса послѣ него и я вышелъ изъ дома. Я, правда, обѣщалъ ему скоро вернуться. Но случилось такъ, что мы оба довольно-поздно воротились домой -- онъ -- прежде часомъ, я позже... Выбравшись изъ дому, я какъ-то ужь позабылъ дорогою, что и у меня должны были бы оставаться нѣкоторыя заботы. Глухой поздній вечеръ ровно не принесъ намъ ничего новаго...

Зато нетерпѣніе Сбоева возрасло въ ночь до такой степени, на которой, если человѣкъ и спрашиваетъ совѣтовъ благоразумія, то для того только, чтобъ поступить именно противъ нихъ. Такъ было съ нами въ это второе утро. Роль благоразумнаго досталась на этотъ разъ мнѣ, и мой совѣтъ былъ тотъ, что надобно ждать еще по-крайней-мѣрѣ день.

-- Я то же самое думаю, отвѣчалъ мнѣ Сбоевъ:-- а между-тѣмъ, хочу заглянуть къ нимъ на минуту...

-- Ну, это не значитъ, чтобъ ты думалъ то же самое...

-- Еслибъ она сколько-нибудь любила... продолжалъ онъ, кусая ногти и вообще очень походя на ребенка въ припадкѣ нетерпѣнія.

-- А вотъ это, перервалъ я: -- походитъ ужь даже и на ревность...

Въ эту минуту я съ гордостью чувствовалъ свое превосходство надъ нимъ.

-- Что за вздоръ говорю я! сказалъ онъ въ-самомъ-дѣлѣ нѣсколько растерянный.-- Но согласись самъ, что вѣдь это очень-странно...

-- Мнѣ страннѣе, что люди иногда такъ мало умѣютъ владѣть собою...

Для Сбоева это былъ самый щекотливый упрекъ. Я никогда его прежде не высказывалъ, даже въ нашихъ пріятельскихъ спорахъ; мнѣ чувствовалось, что этотъ упрекъ былъ бы слишкомъ-оскорбителенъ для него, сказанный мною; но въ этотъ разъ Сбоевъ самъ уступилъ мнѣ свое преимущество надъ собою, самъ поставилъ меня рѣшителемъ вопроса довольно-серьёзнаго, и какъ я понемногу вошелъ наконецъ въ эту роль, то мнѣ уже легко было взяться и за послѣдній, самый сильный доводъ противъ него -- высказать ему иронію какъ-бы отъ лица его-самого. Впрочемъ, сдавъ мнѣ благоразуміе, онъ какъ-будто вмѣстѣ съ нимъ убавилъ и своей щекотливости; мое замѣчаніе произвело свой эффектъ на Сбоева, нисколько не оскорбивъ его. Оно даже сорвало съ него улыбку.

Мы договорились потомъ ждать ровно часъ, оба въ той увѣренности, что въ это время намъ принесутъ какое-нибудь извѣстіе. Такой же договоръ повторили мы и въ слѣдующій за тѣмъ часъ. Наконецъ, между нами положено было, что если и послѣ обѣда не будетъ никакихъ извѣстій, Сбоевъ пойдетъ справляться самъ. Ободренный его непостижимымъ ребячествомъ, я выдержалъ роль свою очень-серьёзно. Но наконецъ она надоѣла мнѣ какъ принужденіе, какъ маска; я сбросилъ ее долой и далъ свободу Сбоеву дѣйствовать, какъ ему заблагоразсудится... Онъ тотчасъ отправился внизъ, и -- послѣ разсказалъ мнѣ весь свой визитъ.

Сбоевъ попалъ въ добрый часъ: Иванъ Кириловичъ былъ дома, но спалъ крѣпкимъ послѣ-обѣденнымъ сномъ, такъ-что слышалось черезъ стѣну его храпѣніе. Ольга вышла къ Сбоеву въ переднюю, чуть ступая и держа палецъ на губахъ: знакъ былъ понятный; отсюда она провела его черезъ маленькую дверь въ ту самую комнату, гдѣ стояли гусли, гдѣ мы провели этотъ странный вечеръ, о которомъ я вамъ разсказывалъ. На томъ же самомъ канапе -- если только вы его не забыли -- сидѣла Анна Ивановна, обкладенная подушками. На лицѣ ея было еще больше мертвой блѣдности, чѣмъ въ ту минуту, когда упало зеркало... Движеніе, которое она сдѣлала-было для привѣтствія Сбоева, ей не удалось -- отъ истощенія силъ. Только ея всегдашняя радушная улыбка не измѣнила ей и на этотъ разъ.

-- Извините насъ, Николай Васильичъ, начала она:-- что принимаемъ васъ не въ залѣ. Я вотъ все хвораю, никакъ не справлюсь съ собой... Думала, что выйду въ концѣ этой недѣли, а видно, прійдется пролежать и слѣдующую. Ужъ хоть и непріятно, да дѣлать нечего!

Сбоевъ замѣтилъ, что дыханіе у нея слишкомъ-часто и голосъ глуше обыкновеннаго.

-- Это за то, что вы не любите лечиться, Анна Ивановна, отвѣчалъ онъ, скрывая свое безпокойное чувство.-- Вотъ теперь, вмѣсто того, чтобъ заплатить за одинъ визитъ, заплатите доктору и за два. Я вамъ давно говорилъ.

-- Ахъ, не подумайте, Николай Васильичъ, что мы скупимся! И Иванъ Кирилычъ, вы знаете, какъ онъ въ этакихъ случаяхъ ничего не жалѣетъ, и онъ говорилъ мнѣ нѣсколько разъ, чтобъ полечиться... Да и теперь не отказывается отъ своего слова.

-- Мнѣ кажется, и откладывать бы нечего. Еслибъ послушались его словъ, теперь бы здоровы были.

-- Болѣзнь-то бы не важная, Николай Васильичъ, сами видите, да больно только, что случилось въ масляницу... Ни самой выйдти никуда нельзя, ни дѣтей вывезти. Олинька вотъ не отходитъ отъ меня ни на шагъ -- съ того самаго вечера...

-- Не больше ли разстроилъ васъ этотъ вечеръ? спросилъ Сбоевъ, который до-сихъ-поръ не зналъ, какъ заговорить о томъ, что равно было непріятно обоимъ.-- Я думаю, лучше бы вовсе не было этого вечера.

-- Ахъ, что вы, Николай Васильичъ! Не-ужь-то вамъ такъ непріятно было? А мы всѣ, и дѣти, и я сама были такъ рады повеселиться, и только объ одномъ жалѣли, что такъ рано кончилось.

-- И такъ непріятно кончилось -- для васъ.

-- Что это? зеркало? отвѣчала Анна Ивановна, усиливаясь выдержать тотъ же тонъ и стараясь одолѣть кашель.-- Какъ вамъ хочется помнить о такихъ пустякахъ! А мы съ Олинькой давно ужь и забыли.

Сбоевъ посмотрѣлъ на Ольгу: она стояла передъ нимъ сложивъ руки и, не говоря ни слова, выдержала его взглядъ. Печаль связывала ея мысль; она вся была полна чувствомъ этой опасности, которая была у ней передъ глазами, но которой степени она не могла опредѣлить себѣ, и только слушала, собирала чужія слова, чтобъ, если можно, извлечь изъ нихъ сколько-нибудь утѣшенія, или хотя прояснить свои опасенія.

-- Вотъ еще Богъ-знаетъ о чемъ задумалась! продолжала Анна Ивановна, указывая на Ольгу.-- Побраните хоть вы ее, Николаи Васильичъ. Вдругъ стала Богъ-знаетъ какая! Сидитъ цѣлый день на одномъ мѣстѣ, развѣ что перейдетъ изъ комнаты въ комнату, когда велю принести что себѣ, не говоритъ ни съ кѣмъ ни слова, только что я спрошу. Вотъ, посмотрите на нее! Васъ, бывало, она слушалась, не знаю, какъ теперь.

-- На васъ жалуются, сказалъ Сбоевъ, обращаясь къ Ольгѣ.

-- Не могу жь прыгать, когда маменька больна, отвѣчала она твердо, смотря прямо Сбоеву въ глаза и какъ-бы стараясь взоромъ выразить ему свою досаду, что онъ также повторяетъ ей этотъ упрекъ, какъ-будто не понимая его смысла.

-- Но зачѣмъ же не хотѣть говорить? продолжалъ Сбоевъ, много смягчивъ тонъ, хотя собственно онъ и прежде не былъ жостокъ.

-- Я бы и рада говорить... Я буду говорить цѣлый день, если хотите... Ахъ, Боже мой, какъ вы ничего не понимаете! прибавила она, сдѣлавъ нетерпѣливое движеніе руками.

-- Вотъ какое капризное дитя, сказала Анна Ивановна: -- еще сердится! И не хотѣла бы, а приходится ссориться.

Анна Ивановна хотѣла еще продолжать шутку, по кашель, долгое время сдерживаемый, вырвался съ силою, произвелъ потрясеніе ея слабой груди и на нѣсколько минутъ потомъ оставилъ больную въ страшномъ изнеможеніи. Лицо Ольги при этомъ отразило на себѣ все, что было въ ней темнаго страха и горечи печали. При каждомъ новомъ усиліи Анны Ивановны, она вздрагивала, какъ-будто въ ней повторялись тѣ же самыя страданія. Это неясное, но вѣрное чувство больше чѣмъ самый видъ больной дало Сбоеву понять опасность ея положенія. Воспользовавшись первою минутою, когда Ольга вышла, чтобъ принести какое-то лекарственное питье, онъ хотѣлъ говорить съ Анной Ивановной прямо, если не объ опасности, то о сильныхъ и рѣшительныхъ мѣрахѣ, которыя должно взять противъ этой опасности. По больная предупредила его. Сдѣлавъ ему знакъ сѣсть еще ближе, она начала, почти сквозь слезы, глухимъ голосомъ, еще болѣе ослабѣвшимъ отъ послѣдняго припадка:

-- Ради Бога, найдите мнѣ лекаря. У васъ такъ много знакомыхъ, васъ такъ любятъ всѣ!.. Я, право, готова лечиться, я буду исполнять все, что мнѣ прикажутъ, не буду ни пить ни ѣсть -- только бы не лечилъ меня тотъ лекарь, котораго хочетъ позвать Иванъ Кирилычъ. Онъ бывалъ у насъ и прежде, онъ лечилъ моихъ дѣтей: нѣтъ, я скорѣе умру, а у него не буду лечиться.

Сбоевъ благоразумно не пустился ни въ какія неумѣстныя объясненія и только просилъ больную успокоиться, обѣщая съ своей стороны всякое возможное содѣйствіе.

-- Вы видите, Николай Васильичъ, продолжала она, все больше и больше увлекаясь своимъ болѣзненнымъ чувствомъ.-- Вы видите: я иду не къ жизни, а къ смерти; я боюсь, что мнѣ ужь немного остается жить, но, можетъ-быть, еще есть какое-нибудь средство, можетъ-быть, и не всегда умираютъ отъ такихъ болѣзней... Хотя бы одинъ годъ еще пожить мнѣ на свѣтѣ!

Сбоевъ, разумѣется, старался отвратить отъ нея эту безотрадную мысль.

-- Вы меня всегда утѣшаете, всегда! отвѣчала она съ жаромъ непритворнаго чувства, взявъ руку Сбоева.-- Не знаю, какъ другіе, а я всегда благодарю Бога, что Онъ послалъ намъ такого добраго человѣка. Ахъ, если бы вы знали, какъ мы любимъ васъ!..

Сбоевъ естественно отвѣчалъ, что онъ не знаетъ за что бы.

-- Нѣтъ, этого не говорите, продолжала Анна Ивановна.-- Вотъ и теперь -- мнѣ какъ-будто легче, когда вы у насъ. А моя бѣдная Олинька, еслибъ вамъ сказать, какъ это много значитъ для нея!.. Хотя изъ любви къ ней, прибавила она съ выразительностію, въ первый разъ выражая такимъ-образомъ отношенія Ольги къ Сбоеву:-- не забудьте вашего слова, если можно, пришлите мнѣ ныньче же лекаря: какой бы онъ ни былъ, только бы вашъ знакомый, я буду исполнять всѣ его приказанія. Ради Бога, нашъ добрый другъ!

Такъ, подъ грозою злаго предчувствія высказывалась въ Аннѣ Ивановнѣ ея простая, искренняя женская натура. Но Ольга возвратилась, и Анна Ивановна сдѣлала знакъ Сбоеву -- не продолжать болѣе разговора. Только отпуская его, она просила у него извиненія въ своей, можетъ-быть, излишней откровенности.

Сбоевъ принадлежалъ къ числу тѣхъ нескромныхъ натуръ, которыя на лицѣ носятъ слова своихъ мыслей и чувствъ. Когда онъ вошелъ, я уже по одному его виду могъ судить о тяжести впечатлѣнія, принесеннаго имъ съ собою. Я не помню еще случая, когда бы видалъ его съ такимъ дурнымъ лицомъ. "Что и какъ?" спросилъ я его. Онъ разсказалъ мнѣ все подробно, отъ слова до слова. На днѣ его разсказа лежала такая мрачная безнадежность, такое чувство совершенной безпомощности, что, я думаю, сама Анна Ивановна показалась бы гораздо-бодрѣе въ сравненіи съ нимъ. Между-тѣмъ, на свое внутреннее состояніе, на свое смущеніе, онъ не хотѣлъ мнѣ даже намекнуть. Не то чтобъ онъ скрывалъ его передо мною, хотѣлъ бы обмануть меня -- нисколько: скорѣе всего онъ обманывалъ самъ себя. Это былъ, можетъ-быть, первый случай, когда онъ, волею или неволею, сталкивался лицомъ-къ-лицу, если не съ самымъ несчастіемъ, то съ одною изъ самыхъ горькихъ, дѣйствительно безпомощныхъ "мизерей" человѣческой жизни (какъ говоритъ одинъ изъ моихъ друзей): отъ него требовали содѣйствія, скорой помощи, на него смотрѣли какъ на ангела-утѣшителя, а онъ, расточая сладкія рѣчи, во глубинѣ души сознавалъ свое совершенное безсиліе, воображалъ себѣ безполезность всякаго пособія! Между-тѣмъ, у него было столько вѣры въ себя, что сознать на себѣ тяжесть перваго непріятнаго впечатлѣнія, свое смущеніе, упадокъ духа предъ нимъ -- онъ не могъ, онъ былъ не въ силахъ. Это было въ немъ одно изъ сильныхъ противорѣчій, котораго я сначала не замѣчалъ вовсе, но которое потомъ со-дняна-день становилось мнѣ яснѣе и яснѣе. Но по другому странному противорѣчію человѣческой природы, открывая въ Сбоевѣ эту слабость, я едва-ли не утверждался вмѣстѣ съ тѣмъ въ своей собственной самоувѣрчивости. Впрочемъ, вы согласитесь, господа, что этотъ пунктъ не относится къ нашему разсказу.

-- И ты рѣшительно думаешь? спросилъ я Сбоева, когда онъ все пересказалъ мнѣ.

-- Что жь тутъ думать? отвѣчалъ онъ, въ-самомъ-дѣлѣ сохраняя рѣшительность тона.-- Это видно съ перваго взгляда: чахотка, самая злая чахотка, и всякая помощь безполезна!

-- Но, можетъ-быть, она еще не такъ усилилась, не развилась совершенно?

-- Это могъ ты говорить назадъ тому мѣсяцъ или два, можетъ-быть; а теперь -- значитъ только, что ты ничего не видалъ. Эхъ, еслибъ ты слышалъ ея голосъ, ты бы и не заикнулся говорить о выздоровленіи!

-- Ты, однако, обѣщалъ найдти ей доктора?

-- Да что тутъ докторъ! Докторъ, извѣстное дѣло, скажетъ тебѣ, что онъ докторъ -- только не этихъ болѣзней, что еслибъ его позвали, когда еще она не начиналась... О, да что тутъ и говоритъ о докторѣ: хоть владѣй онъ неземными средствами, ничего не сдѣлаетъ.

Я не хочу переводить вамъ этихъ словъ: вы догадаетесь сами, что за желаніе выражалось ими.

-- Но хотя для утѣшенія больной, продолжалъ я, чтобъ опять привести Сбоева къ его же собственной мысли: -- не-уже-ли ты не поищешь доктора?

-- О, безъ сомнѣнія, за этимъ дѣло не станетъ... Но это жалкое утѣшеніе -- къ чему оно? Чтобъ только поддержать обманъ на нѣсколько времени? чтобъ ей лишь отвести глаза отъ неминучей бѣды, а самимъ дать лишній случай посмѣяться? или, наконецъ, чтобъ приготовить ее къ смерти съ приличными "церемоніями"?..

Вотъ въ какую иронію уходилъ онъ съ своимъ мнимымъ равнодушіемъ! Нѣтъ, признаюсь, въ эту минуту онъ давалъ мнѣ только видѣть излишнюю нѣжность своего сердца, по на героя не походилъ... Однако надобно было подумать о желаніи больной. Общимъ совѣтомъ мы рѣшили, къ кому лучше прибѣгнуть въ такомъ случаѣ: при выборѣ мы имѣли въ виду не столько знаменитаго врача, сколько человѣка, разсчитывали не столько на медицинскія средства, сколько на "бальзамъ" нравственнаго дѣйствія. Относительно этого пункта, должно признаться, мы оба равно были мечтатели. Сдѣлать приглашеніе и объяснить цѣль, Сбоевъ, разумѣется, взялъ на себя, и исполнилъ дѣло съ умѣньемъ, усердіемъ и даже большою горячностью. На другой же день, утромъ, докторъ явился, исполняя данное слово, съ участіемъ вошелъ въ положеніе больной, потомъ очень-искусно далъ ей прочесть на своемъ неизмѣнно-спокойномъ лицѣ разныя неопредѣленныя надежды и, наконецъ, какимъ-то чудомъ тонкаго обращенія, соединеннаго съ извѣстнымъ достоинствомъ, умѣлъ даже расположить въ свою пользу самого Ивана Кириловича, который сначала принялъ-было это нововведеніе въ домѣ съ очень-кислою миною. Оттуда докторъ завернулъ на минуту къ намъ, и чтобъ, какъ говорилъ онъ, не питать въ насъ ложнаго заблужденія, просилъ насъ -- не имѣть никакого сомнѣнія относительно тѣхъ надеждъ, которыя онъ могъ оставить въ больной... Переведенныя на простой языкъ, эти слова значили, что онъ рѣшительно не имѣетъ никакой надежды...

Сбоевъ отложилъ свой отъѣздъ до неопредѣленнаго времени. Это значительное пожертвованіе онъ сдѣлалъ безъ всякаго колебанія и совершенно безъ всякихъ фразъ. На вопросъ мой, думаетъ ли онъ ѣхать въ предположенный срокъ, онъ отвѣчалъ мнѣ только, что ужь это дѣло кончено -- ѣхать нельзя, и что время дастъ совѣтъ. Но время и совѣтъ не спѣшили приходить. Анна Ивановна примѣтно таяла съ каждымъ днемъ, и съ каждымъ днемъ росла въ ней надежда, или лучше, вѣра въ жизнь: ободрилъ ли ее нашъ умный, привѣтливый докторъ, точно ли задержалъ онъ на время разрушительный ходъ болѣзни, или, наконецъ, сама природа внушала это самообольщеніе, напрягая естественную любовь къ жизни до вѣры въ неистощимость силъ ея,-- я не умѣю вамъ сказать, но Анна Ивановна такъ отдавалась этой вѣрѣ, что иногда самые неблагопріятные признаки толковала въ свою пользу. Она съ удовольствіемъ замѣчала, какъ зима постепенно утоляла свою жестокость, какъ съ каждымъ днемъ возрастала теплотворная сила солнца, снѣгъ растекался ручьями, обнажалась земля, -- и все ждала первыхъ красныхъ дней, воображая, что благодатное дыханіе весны вольетъ послѣдній цѣлительный бальзамъ въ ея изнуренныя силы.

Было одно время, что самъ Сбоевъ поддался вліянію этихъ призрачныхъ надеждъ, такъ-что и ему не казалось невозможнымъ выздоровленіе Анны Ивановны. Я это угадалъ по его спокойной минѣ. До-сихъ-поръ онъ былъ очень озабоченъ,-- что, впрочемъ, было замѣтнѣе мнѣ, чѣмъ ему самому, -- слишкомъ занятъ одною мыслію; всякой разъ, какъ только случалось, что посланный съ низу, обыкновенно одинъ изъ братьевъ Ольги, вбѣгалъ къ намъ по лѣстницѣ слишкомъ-скорымъ шагомъ, ему казалось, что идутъ звать къ послѣднимъ минутамъ больной... Въ тотъ промежутокъ, о которомъ я говорю, это лихорадочное безпокойство исчезло, движеніе уравнялось; даже слыша поспѣшные шаги на лѣстницѣ, Сбоевъ спокойно продолжалъ курить сигару и не прерывалъ легко-шутливаго разговора со мною, -- любимый имъ родъ бесѣды въ свободный часъ. Но за то я скоро замѣтилъ въ немъ тѣнь новаго чувства, которое прежде было ему вовсе несвойственно. Оно относилось къ Ольгѣ. Ея молодое, неопытное чувство, вдругъ застигнутое грозою неминучей бѣды, отдалось недоброму ощущенію безъ упорства, безъ сопротивленія; какъ -- она не знала сама, но въ чувствѣ ея вдругъ сдѣлался странный поворотъ: все, что въ сердцѣ ея было любви, горячности, страсти, все это, не спросившись и не сказавшись, обратилось теперь къ больной матери. У Ольги будто не стало ни глаза, ни слуха, какъ только для ней, для больной. Она сама не подозрѣвала, что любила ее столько! Съ лица Анны Ивановны не сводила она глазъ: стоя обыкновенно у ея изголовья, она смотрѣла на него съ напряженнымъ вниманіемъ, ловила каждое движеніе, и все для того, чтобъ поймать какой-нибудь лучъ надежды! Начиналъ ли говорить Сбоевъ, она улыбалась его словамъ -- по привычкѣ, но я не поручусь, что она ихъ слушала, понимала;-- развѣ когда ободрительнымъ голосомъ начиналъ онъ говорить о надеждѣ, выражалъ свою увѣренность въ несомнѣнное выздоровленіе,-- о, тогда иное дѣло, тогда она была вся слухъ, вся вниманіе; тогда яснѣло самое лицо ея, смягчалось на минуту разлитое по немъ владычество страха, и непринужденная улыбка напоминала ея лучшіе дни!.. Входила ли она къ намъ,-- что случалось ужь довольно-рѣдко, -- у нея не было ни довольно словъ, ни привѣтливости для Сбоева; она даже забывала подать ему руку, смотрѣла больше куда-то въ сторону, лучше сказать, никуда не смотрѣла, отвѣчала такъ странно, почти не впопадъ; наконецъ, не дѣлала ни одной шалости...

Возродившаяся въ Сбоевѣ надежда, казалось, нѣсколько разсѣяла ее, но не столько, чтобъ она стала прежнею Ольгою, чтобъ, уступая его желанію, охотно оставалась у насъ лишнія двѣ-три минуты. Если иной разъ она и уступала, то не могла скрыть принужденія; но чаще, отдаваясь своей нетерпѣливой мысли, обрывала однимъ словомъ и убѣгала... Пока Сбоевъ раздѣлялъ то же самое безпокойство, для него были почти-незамѣтны эти крутые, рѣзкіе перерывы ихъ обычныхъ свиданій; но когда оно разсѣялось на время, чувство нѣкотораго недовольства прокралось въ его душу. Въ первую минуту послѣ того, какъ Ольга уходила, лицо его покрывалось легкимъ выраженіемъ досады. Тутъ какъ-будто зараждалась эта нѣсколько-темная мысль: конечно, мать ей всего дороже; это такъ и должно быть, это я даже люблю въ ней; но для меня -- не-уже-ли ужь нѣтъ и минуты?.. И въ думѣ съ этою мыслію онъ оставался потомъ нѣсколько времени,-- до-тѣхъ-поръ, пока улыбка, нѣсколько-ироническая, не повершала всей этой его бесѣды съ самимъ-собою. Я ждалъ, что онъ, по-крайней-мѣрѣ, выскажется Ольгѣ, и не совсѣмъ обманулся.

Разъ она пришла къ намъ даже скучнѣе обыкновеннаго. День былъ очень-непогодливый: снѣгъ мѣшался съ дождемъ и дулъ сильный вѣтеръ, снова напоминавшій холодное дыханіе зимы. Сбоевъ, который видѣлъ Анну Ивановну за часъ передъ тѣмъ, приписалъ неблагопріятную перемѣну въ ея расположеніи временному вліянію погоды. Онъ уже встрѣтилъ Ольгу съ лицомъ малодовольнымъ.

-- Что жь? послѣ нѣсколькихъ словъ сказалъ онъ, взявъ ее за руку:-- когда же, наконецъ, мы съ тобой перестанемъ умирать заживо?..

Она обратила на него вопросительный взглядъ.

-- А развѣ ты не замѣчаешь, продолжалъ онъ съ легкою усмѣшкою:-- что ты съ нѣкотораго времени совсѣмъ не живешь? Если и живешь, по-крайней-мѣрѣ не для меня -- гдѣ и какъ, я не знаю...

Съ тѣмъ же недоумѣніемъ Ольга обратилась ко мнѣ.

-- Я спрашиваю, заговорилъ опять Сбоевъ, стараясь ужа не придавать своему вопросу никакого страннаго выраженія:-- долго ли тебѣ оплакивать живыхъ какъ мертвыхъ? Не-уже-ли, Боже мой, тебѣ еще не наскучило изнывать каждый день? Ты какъ-будто ничего не видишь, ничего не замѣчаешь, ничего добраго.

-- Она умретъ, отвѣчала Ольга съ кроткою покорностью своему безотчетному убѣжденію, понявъ, наконецъ, въ чемъ дѣло.-- Я знаю, что она умретъ.

-- Вотъ, наконецъ, ты ужь и пророчишь!.. Не слишкомъ ли смѣло? Не ошиблась ли ты? Впрочемъ, продолжалъ онъ съ легкимъ выраженіемъ ироніи:-- вѣдь мы, въ-самомъ-дѣлѣ, не вѣчны, рано или поздно, умремъ всѣ, стало-быть, когда-нибудь умретъ и она...

Иронія, а больше увѣренность Сбоева и легкость его тона не замедлили оказать свое дѣйствіе: если онѣ не убили въ Ольгѣ безнадежности, то заставили ее забыться на минуту, бросили искру свѣта въ ея тоскующую душу.

-- Положимъ, что твое пророчество непремѣнно сбудется... что ужь даже оно сбылось...

-- Ахъ, нѣтъ, ни за что! прервала она, въ суевѣрномъ страхѣ простирая къ нему руки.

-- Сама хотѣла, сама хотѣла, продолжалъ Сбоевъ, смѣясь: -- я не виноватъ... что же? у тебя никого больше не остается? ты совсѣмъ сирота? некому больше ласкать птичку, любить ее? Никто надъ ней не сжалится, не посмотритъ ей въ голубые глаза, не отретъ съ нихъ горькой слезы -- вотъ такъ?..

Тихимъ поцалуемъ онъ въ-самомъ-дѣлѣ снялъ слезу, которая навернулась на глазахъ у Ольги. Она не выдержала, трепетное рыданіе всколебало ея грудь; она упала къ нему на шею, мѣшая грусть по-поламъ съ восторгомъ.

И мнѣ было легче, смотря на нихъ, и я былъ радъ ихъ минутной радости! Радость, счастье -- они приходятъ иногда такъ внезапно, уходятъ часто такъ невозвратно: благословенна будь каждая минута, когда они посѣщаютъ нашъ маленькій уголокъ, когда свѣтомъ ихъ озаряется скорбящее сердце!

То, впрочемъ, было только минутное торжество благоразумнаго заблужденія надъ слѣпымъ, но вѣрнымъ предчувствіемъ. Ольгѣ стоило только воротиться домой, чтобъ къ ней возвратилось ея прежнее убѣжденіе. Надобно было имѣть излишнюю довѣренность къ самому-себѣ, вѣру въ непреложность своей мысли, чтобъ, какъ Сбоевъ, рядомъ софистическихъ заключеній открывъ въ своемъ умѣ возможность выхода изъ самыхъ опасныхъ положеній, приложить эту теорію къ состоянію Анны Ивановны и мечтать о ея выздоровленіи! Напрасно, послѣ нѣсколькихъ тяжелыхъ ненастныхъ дней, опять засіяло солнце; напрасно бросало оно теплый лучъ свой сквозь чистое стекло въ комнату больной; напрасно, въ часъ передполуденный разливался въ воздухѣ тотъ нѣжный, неуловимый, но чувствуемый всѣми нервами ароматъ, которымъ новая весна таинственно любитъ возвѣщать свое приближеніе -- напрасно: Анна Ивановна потеряла самое чувство радости, она сохранила только чувство своей болѣзни. Кромѣ немногихъ, рѣдкихъ минутъ, когда привычка жизни снова вызывала ея утомленную мысль въ свою среду, обращала ея взоръ на дѣтей, съ глухою тоскою тѣснившихся у ея постели, она жила только для самой-себя, прислушивалась только къ своему дыханію и отъ него доспрашивалась послѣдняго приговора себѣ, послѣдняго слова своей погасающей надеждѣ, которая еще не переставала бросать чуть-замѣтный трепетный свѣтъ!

Даже Иванъ Кириловичъ, который всякое здоровье мѣрялъ лишь на свой аршинъ и вообще не допускалъ никакого различія въ человѣческихъ организмахъ, въ ихъ относительной крѣпости, даже и онъ, наконецъ, понялъ ту мысль, что Анна Ивановна можетъ умереть, хотя бы онъ не чувствовалъ въ себѣ ни малѣйшаго болѣзненнаго разстройства. Разъ онъ вошелъ къ намъ... Но я долженъ предупредить васъ на-счетъ нѣкоторыхъ перемѣнъ въ немъ со времени послѣдней болѣзни Анны Ивановны. Вы припомните, что умный докторъ, котораго первое появленіе въ домѣ показалось Ивану Кириловичу непріятнымъ нововведеніемъ, скоро умѣлъ расположить его въ свою пользу. Долго, впрочемъ, упрямился Иванъ Кириловичъ смотрѣть на него какъ на лицо необходимое: если онъ не отказалъ ему со втораго или третьяго раза, то это было лишь изъ нѣкотораго рода снисхожденія къ пріятной и легкой его болтовнѣ... Но разрушительный ходъ болѣзни, наконецъ, самъ-собою открылъ глаза Ивану Кириловичу. Опасность показалась ему тѣмъ ужаснѣе, что доселѣ она не приходила ему на умъ. Онъ оробѣлъ не шутя, и не только не считалъ болѣе его присутствія лишнимъ, но съ нетерпѣніемъ ждалъ каждаго его пріѣзда, встрѣчалъ какъ благодѣтеля, разспрашивалъ съ подобострастіемъ, понизивъ голосъ, понизивъ самое лицо. Докторъ, естественно, не могъ подать ему прямой надежды... Иванъ Кириловичъ тотчасъ возъимѣлъ подозрѣнія на свою скупость и просилъ доктора ничего не жалѣть, прописывать хоть бы самыя дорогія лекарства; наконецъ, самъ бѣгалъ въ аптеку, вмѣсто того, чтобъ, какъ прежде, посылать дѣтей. Съ доктора, котораго научился уважать, онъ перенесъ свою довѣрчивость, свою пріязнь и на Сбоева (только меня онъ продолжалъ не жаловать по-прежнему), что даже странно, сталъ какъ-то учтивъ съ нимъ, мягокъ, съ школьническою миною приходилъ совѣтоваться относительно больной или доктора, котораго очень боялся оскорбить, и развѣ только разговорившись, опять попадалъ на свой обычный, грубый тонъ. Тогда, конечно, съ нимъ трудно было поладить.

Разъ пришелъ онъ къ намъ самъ не свой.

-- Нѣтъ, говорилъ онъ, усѣвшись въ кресла: -- вѣрно отъ бѣды не отдѣлаешься ни крестомъ, ни пестомъ...

-- Какъ, что такое?

-- Да что! умретъ у меня жена, ей-Богу, умретъ... Будь онъ хоть раздокторъ, такъ ничего не сдѣлаетъ! Голову отдамъ подъ закладъ, если онъ ее вылечить! Вотъ помяните мое слово: я не хочу никого обманывать.

-- Но за чѣмъ же бы, кажется, прежде времени совершенно отчаяваться?..

-- Что вы тутъ мнѣ говорите, Николай Васильичъ! Вы только тѣшите меня, стараго дурака!.. Какъ тутъ не отчаяваться, когда у ней смерть на носу, просто на носу! Вѣдь этого только ребенокъ не видитъ...

Сбоевъ отвѣчалъ какимъ-то общимъ мѣстомъ.

-- Что только я буду безъ нея! продолжалъ Иванъ Кириловичъ, видя, что Сбоевъ самъ отклонялся отъ прямаго отвѣта.-- Что я стану безъ нея съ моею охапкою дѣтей!..

Мнѣ очень хотѣлось сказать въ отвѣтъ: женитесь, Иванъ Кириловичъ; но мнѣ не было никакой части въ этомъ разговорѣ.

-- Вѣдь вы не знаете, что это была за баба, продолжалъ онъ: -- вы просто ничего не знаете. Да я двадцать лѣтъ жилъ за ней, ничего знать не хотѣлъ. Вѣдь она у меня весь домъ вела -- вы это подумайте! Ну, что я теперь, останусь одинъ, сирота-сиротой! Бывало, какое слово ни скажешь, все снесетъ, даже не поморщится.

Опять хотѣлось мнѣ въ эту минуту забросить ему словцо о зеркалѣ... Видите, что и во мнѣ было немного симпатіи къ нему, что самая печаль его мало меня трогала. Между-тѣмъ, Сбоевъ вздумалъ опять проповѣдывать надежду, взявшись отъ способностей доктора. Но разсчетъ его былъ самый неудачный.

-- Только, что называется-то онъ докторъ, перервалъ Иванъ Кириловичъ, выходя изъ себя: -- а знать онъ такой же шарлатанъ, какъ и другіе... Пичкалъ столько времени и тѣмъ и сѣмъ, наговорилъ туруса на колесахъ, а что сдѣлалъ? Хоть бы на волосъ помогъ! Какихъ-то лекарствъ не прописывалъ, и морскихъ, и заморскихъ, и всякихъ гамъ разныхъ, какія ему пришли въ пустую голову, и все только морилъ-морилъ... Разбойникъ онъ просто, а не докторъ: я бы его живаго въ землю зарылъ...

Сбоевъ, который долженъ былъ принять этотъ грубый упрекъ частію и на себя, замѣтилъ, что докторъ не заклинатель отъ смерти, и что странно было слышать такія рѣчи отъ Ивана Кириловича, который самъ же видѣлъ недавно все спасеніе въ докторѣ. Но Иванъ Кириловичъ уже вошелъ въ азартъ: этого самаго и не могъ онъ простить доктору, что нѣсколько времени смотрѣлъ на него какъ на спасителя, какъ на чародѣя, въ рукахъ котораго власть жизни и смерти. Большаго труда стоило потомъ Сбоеву, послѣ того, какъ Иванъ Кириловичъ въ потокѣ необузданныхъ словъ излилъ свое негодованіе, нѣсколько успокоить его, привести въ себя, чтобъ, по-крайней-мѣрѣ, къ больной не перенесъ онъ остатковъ своей крутой горечи. По счастію, самъ Сбоевъ имѣлъ столько духа, что подобныя выходки никогда не принималъ къ сердцу.

Но не далекъ уже и конецъ моей исторіи. Я, впрочемъ, здѣсь разумѣю только исторію разбитаго стекла. Не помню дней, но ихъ перемѣнилось немного послѣ визита, о которомъ я сейчасъ разсказывалъ, какъ прислали къ намъ сказать, что Анна Ивановна желаетъ говорить съ Сбоевымъ. Не нужно было прибавлять, что это было за желаніе. Есть вещи, которыя прямо не выговариваются, но отъ которыхъ при одномъ намекѣ человѣкъ останавливается середи комнаты, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ его застали, и стоитъ тутъ нѣсколько времени безчувственно-неподвижнымъ столбомъ, какъ-будто ноги его вдругъ приросли къ полу. Такъ было на этотъ разъ и съ Сбоевымъ. Однако, не показавъ никакой слабости, онъ въ нѣсколько минутъ одолѣлъ себя и отправился внизъ. Анна Ивановна лежала какъ-будто въ забытьи, окруженная дѣтьми и двумя-тремя старушками. Иванъ Кириловичъ стоялъ у ней въ-головахъ съ сложенными на груди руками. Когда вошелъ Сбоевъ, она открыла глаза.

-- Боялась умереть безъ васъ, Николай Васильичъ, слабо начала она, силясь подать ему руку.-- Нѣтъ больше силъ... Хотѣлось въ послѣдній разъ поблагодарить васъ, добрый нашъ другъ, чтобъ не отойдти неблагодарною... Я не забуду васъ никогда, я и тамъ буду молиться за ваше счастіе...

Она уже могла говорить только съ частыми передышками, должна была останавливаться отдыхать послѣ каждой фразы.

-- Я думала, продолжала она послѣ небольшаго промежутка:-- что доживу, увижу ваше полное счастіе... А, знать, угодно Богу, чтобъ я его не видала... знать, пришелъ мой предѣлъ... Охъ! какъ съ жизнью разставаться не легко, не легко... Все думается, хоть бы мнѣ еще одинъ годъ посмотрѣть вотъ на всѣхъ, которые здѣсь... больше всего ее бы пристроить...

При этихъ словахъ она показала на Ольгу, которая лежала какъ мертвая, припавъ къ ея ногамъ.

-- Знать, Богъ судилъ иначе... Онъ знаетъ лучше насъ, кому надобно жить, кому умереть... кому вѣнецъ, кому бѣлый саванъ. Вотъ я и не горда, кажется, была, а и не думала, что изжила свой вѣкъ... За грѣхи ли мои онъ сократился, не знаю, только умру спокойно..

-- Маменька, маменька! закричалъ въ слезахъ одинъ изъ мальчиковъ, понявъ, что дѣло идетъ о смерти:-- поживи съ нами, не оставляй насъ...

-- Полно плакать, Петя, отвѣчала она спокойно на жалобный крикъ мальчика.-- Кто жь тебѣ сказалъ, что я оставляю васъ?.. Я всегда буду съ вами, я не оставлю васъ... Я каждую минуту буду просить у Бога счастья вамъ, а вы молитесь за меня... Мы будемъ въ молитвахъ разговаривать, Петя: ты будешь говорить мнѣ свои нужды, я буду просить Бога, чтобъ Онъ послалъ умъ тебѣ, здоровье... Да не забудь молиться за сестру, ей проси счастья... чтобъ Богъ не отнялъ у нея ея радости...

Тяжкимъ рыданіемъ отвѣчала Ольга, осыпая поцалуями руки матери.

-- Надѣйся всего отъ Бога, дитя мое, продолжала Анна Ивановна, приподнявъ одну руку и положивъ ее на голову Ольги.-- Онъ не оставитъ тебя... и въ мірѣ не безъ добрыхъ людей.

При послѣднихъ словахъ, глаза ея прояснѣли, и взоръ упалъ на Сбоева. Какъ-бы отвѣчая на этотъ дружественный, довѣрчивый вызовъ, Сбоевъ сдѣлалъ движеніе и хотѣлъ говорить... Я увѣренъ, что слова его были бы чисты и искренни. Но Анна Ивановна была довольна и безмолвнымъ подтвержденіемъ своей мысли: ей нужно было только видѣть, что ее поняли, согласились съ нею. Остановивъ Сбоева на первомъ словѣ, она сдѣлала ему знакъ, что онъ можетъ оставить отвѣтъ свой при себѣ, такъ-сказать, хранить въ сердцѣ тотъ обѣтъ, который бы онъ могъ сдѣлать въ эту минуту. Между-тѣмъ, послѣднее усиліе еще болѣе изнурило больную. Надобно было дать ей покой. Сбоевъ подошелъ къ ней ближе, какъ-бы спрашивая, не имѣетъ ли она еще чего сказать ему. Протянувъ къ нему руку, она сказала:

-- Прощайте... это было мое послѣднее желаніе... я умру спокойно.

Черезъ два дня потомъ, Анна Ивановна тихо, неслышно отошла отъ міра. Но лицо ея и въ гробѣ сохранило тѣнь той привѣтливой улыбки, которою она встрѣчала людей, ею искренно любимыхъ.

-----

Въ природѣ много таинствъ, вы это знаете. Я чту въ нихъ особенно ея благотворную возстановляющую силу, я люблю въ ней этотъ таинственный законъ, по которому часто крайняя степень душевной горечи есть вмѣстѣ и начало ея безсилія, признакъ возрожденія человѣка къ радостямъ жизни. Природа такъ полна жизненныхъ силъ, такъ отвращается она самаго подобія смерти!

Не стало бѣдной Анны Ивановны, и самый прахъ ея былъ засыпанъ землею. Но мысль Ольги была неразлучна съ нею: не могла она отогнать отъ себя ея образа; съ кѣмъ бы ни говорила, не могла ни на минуту побѣдить этого печальнаго разсѣянія, отъ котораго тускнѣетъ самый свѣтлый взоръ, блѣднѣетъ самый сердечный отвѣтъ, и которое въ-самомъ-дѣлѣ есть только глубокое сосредоточеніе на одномъ предметѣ, живомъ или мертвомъ, все равно. Она какъ-будто даже не залюбила домъ свой; ей больше нравилась на краю кладбища новая могила, покрытая свѣжимъ дерномъ: пользуясь первымъ попавшимся предлогомъ, она тотчасъ же снаряжалась и шла туда вмѣстѣ съ братьями, или съ первою старушкою, которая по старой памяти приходила въ домъ навѣстить сиротъ. Вы, господа, не любите меланхоліи, всегда подозрѣвая въ ней приторную сантиментальность; но, я надѣюсь, вы простите Ольгѣ ея печаль, хоть зато, что въ эту печаль перешла вся ея любовь къ матери. Повѣрьте, что не всякая печаль есть та меланхолія, о которой вы думаете; есть печали искреннія, святыя, передъ которыми бы устыдилась ваша меланхолія, еслибъ встрѣтилась съ ними въ жизни и не нашла бы себѣ никакого оправданія. Спросите ее, эту меланхолію, знаетъ ли она, что такое печаль дочери, которая навсегда теряетъ любящее ее сердце матери передъ тѣмъ, какъ ей вступить въ жизнь?.. Но мы въ-самомъ-дѣлѣ становимся сантиментальны. Я возвращусь къ Ольгѣ. Мнѣ не одинъ разъ случалось встрѣчать ее на дорогѣ, когда она выходила на свое въ обычай переходившее, пилигримство, и всегда я находилъ въ такомъ случаѣ родъ нѣкотораго удовольствія на ея лицѣ, такъчто мнѣ думалось, что вотъ и печаль имѣетъ свои свѣтлыя, если не веселыя, стороны. И когда возвращалась домой, она какъ-будто была покойнѣе, довольнѣе, она какъ-будто наговорилась тамъ съ матерью, или, можетъ-быть, наплакалась вдоволь, я не знаю.

Сбоевъ медлилъ отъѣздомъ, хотя собственно не было болѣе причины откладывать, и были всѣ причины спѣшить. Я хочу сказать, что не оставалось болѣе ничего, что бы еще требовало ожиданія. Но онъ гораздо-болѣе былъ привязанъ къ этимъ людямъ, нежели сколько самъ думалъ о томъ; привычкою ли, или иною болѣе-нравственною силою онъ былъ поставленъ къ нимъ въ то отношеніе, гдѣ печали, болѣе чѣмъ самыя радости, становятся общими. Оторваться отъ нихъ вдругъ ему было невозможно, тѣмъ больше, что Иванъ Кириловичъ, котораго бѣда застигла всего менѣе приготовленнаго, впалъ въ совершенное отупѣніе, въ эту печальную апатію духа и тѣла, въ которой несносна самая мысль о всякомъ дѣльномъ занятіи и противъ которой у него было одно средство -- удвоенный пріемъ пунша, всегда приливавшій къ глазамъ его новыя слезы... Итакъ, Сбоевъ медлилъ. Но, мимо печальныхъ и радостныхъ, не медлило идти впередъ время: весна цвѣла, благоухала; зелень дерева густѣла, земля убиралась цвѣтами, воздухъ переливался теплыми струями. Было невозможно не спѣшить на великолѣпный праздникъ природы, нельзя было не отвѣчать на ея краснорѣчивый призывъ. И Сбоевъ не былъ глухъ къ нему; его молодое сердце также билось радостно въ эти свѣтлые дни. Но въ городѣ ему казалось душно, тѣсно: ему надобно было дышать свободнымъ воздухомъ полей... Въ этой послѣдней потребности, я думалъ видѣть обыкновенный припадокъ юношеской восторженности; но тутъ были иныя причины. Онъ, правда, всегда одинъ отправлялся на свою загородную прогулку, но это случалось всякій разъ именно въ тотъ день, когда Ольга шла на могилу, и, какъ я узналъ послѣ, въ томъ же самомъ направленіи. Большею частію эти прогулки приходились на воскресенье. Тогда были свободны братья Ольги, и неизмѣнный Павелъ Лукичъ охотнѣе въ эти дни вызывался въ спутники. Сначала они размыкивали свое горе только между собою, вовсе и не подозрѣвая, чтобъ гдѣ близко былъ человѣкъ, носившій съ собою теплое сочувствіе къ нимъ. Потомъ случилось такъ, что Сбоевъ встрѣтился съ ними на дорогѣ, когда они возвращались съ кладбища; ему, разумѣется, были рады, улыбнулись, можетъ-быть, на его неожиданное появленіе: нечаянная радость срываетъ улыбку даже у самой печали -- все это такъ естественно! Павелъ Лукичъ, который всякое чувство выражалъ по-своему, сдѣлалъ въ честь Сбоеву веселый прыжокъ; мальчики радостно прикрикнули вслѣдъ за нимъ. Въ другой разъ встрѣча со Сбоевымъ на той же дорогѣ, конечно, не была уже нечаянностью, по тѣмъ пріятнѣе было ждать -- и не обмануться! Въ третье воскресенье они уже возвращались домой рука-объ-руку, рвали дорогой цвѣты, пересыпали тихую грусть дружеской бесѣдой и было такъ печально-весело! Я видѣлъ изъ окна, когда они подходили къ дому, и мнѣ казалось, что эти дѣти были даже счастливы. И что жь удивительнаго? Молодое сердце такъ охотно бѣжитъ на счастіе; есть въ немъ мѣсто печали, но вѣчная печаль невозможна; время прикасается къ самымъ больнымъ душевнымъ ранамъ и лечитъ ихъ невидимою, по вѣрною рукою. Только дряхлость осуждена вѣчно страдать подъ бременемъ своей печали, потому-что ей нѣтъ болѣе возрожденія. А Ольга подъ свѣжимъ дыханіемъ весны снова возраждалась для любви; печаль ея была глубока, безъ сомнѣнія, но вѣдь любовь была заложена прежде и глубже: могло ли статься, чтобъ она наконецъ не пробудилась съ новою силою и не одолѣла чувства по натурѣ своей столько болѣзненнаго? Признаюсь, я бы менѣе любилъ Ольгу (если только мнѣ позволено это слово), когда бы видѣлъ ее только въ безсильной борьбѣ съ грустію, безъ надежды торжества надъ нею, безъ признаковъ возрожденія.

Есть всегда въ любви источникъ новыхъ жизненныхъ силъ. Мнѣ случалось видѣть послѣ, какія чудеса творила она надъ женщиною, которая уже готовилась переступить за черту среднихъ лѣтъ: я видѣлъ, какой яркій румянецъ пробѣгалъ по ея щекамъ, какой огонь зажигался въ глазахъ, когда передъ ней стоялъ человѣкъ, который имѣлъ несчастіе напомнить ей первую молодость... Въ Ольгѣ любовь возвращалась, или, я бы долженъ сказать, пробуждалась тихо, чуть-замѣтно: никакихъ порывовъ, ничего, что бы походило на страсть; по для глаза, который привыкъ и любилъ слѣдить за ней со вниманіемъ, каждый день происходило нѣчто новое. Прежней беззаботной веселости не было: она еще не приходила; но Ольга уже не пугалась, не отвращалась чужой веселости; Павлу Лукичу не разъ даже удавалось заставить ее забыться на минуту. Въ ней появлялась почти новая энергія, мужественная какая-то твердость воли, хотя чувство ея все болѣе и болѣе принимало нѣжный оттѣнокъ: сама покушалась она заговаривать со Сбоевымъ о его отъѣздѣ. Я, господа, не смѣю рѣшительно говорить о дѣйствіи нравственныхъ болѣзней на душу человѣка; но думаю, что если только намъ удалось счастливо перенести душевный недугъ, мы выходимъ изъ него болѣе твердыми, и самое женское сердце получаетъ нѣсколько мужественный закалъ. Не всегда, конечно: согласенъ съ вами на исключенія.

Сбоевъ все это видѣлъ, видѣлъ глазомъ человѣка, въ которомъ любовь не ослѣпляетъ разсудка, и соображалъ по этимъ даннымъ возможность привести въ исполненіе свой давно-задуманный планъ. Сбоевъ принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, которые, разъ обдумавъ свои цѣли, не теряютъ ихъ легко изъ вида: жизнь не успѣла развить въ немъ настоящаго практическаго смысла, но зародышъ его былъ -- этого отрицать нельзя. Обрадовавшись бодрости, съ которою Ольга сама приступила къ трудному вопросу объ отъѣздѣ, Сбоевъ принялся умно и осторожно пріучать ее къ этой мысли, начиналъ самъ, если Ольга молчала, старался, обыкновенно, замять представленія самой разлуки и расцвѣтить самыми живыми красками отдаленныя послѣдствія,-- и поэтическій ореолъ, въ которомъ, подъ его словами, рисовалась ихъ общая будущность, плѣнялъ, занималъ воображеніе Ольги. Съ одной стороны, я готовъ былъ удивляться успѣхамъ Сбоева въ этомъ отношеніи, но съ другой, зная, какъ все это дѣлалось искренно, и какимъ сильнымъ помощникомъ была тутъ любовь, ничего не находилъ непонятнымъ. Между-тѣмъ, мнѣ очень нравилась приготовлявшаяся тихая развязка: мелодрама на сценѣ, какъ уродство, порождаетъ только отвращеніе эстетическое; когда же хотя нѣкоторое подобіе ея какъ-нибудь еще отразится на жизни, то, какъ бы ни была фальшива эта жизнь, какъ бы ни безнамѣренно прокралось въ нее отраженіе мелодрамы, меня всегда беретъ тоска невыносимая...

Я не могу, естественно, разсказать вамъ всей постепенности, съ которою Сбоевъ приходилъ къ своей цѣли: мнѣ доставалось видѣть, такъ-сказать, лишь отрывки его дѣйствій, по которымъ потомъ долженъ былъ я соображать о цѣлой системѣ. Но иногда приходилось мнѣ быть вмѣстѣ съ ними въ саду, то-есть съ Сбоевымъ и съ Ольгою. Это былъ небольшой садъ, отгороженный въ концѣ двора, прямѣе бы сказать -- садикъ, о которомъ я до-сихъ-поръ не имѣлъ нужды вамъ говорить, потому-что онъ ни для кого не существовалъ зимою и былъ дѣйствительно ничѣмъ, но который становился очень-милъ съ открытіемъ весны, когда убирался цвѣтами, воспитанными Ольгою. Между-прочимъ, замѣчу, что говорилъ Сбоевъ: что онъ любитъ нашихъ женщинъ за то, что онѣ любятъ цвѣты... Правда ли это, господа?.. Но не о томъ рѣчь. Иногда мы вмѣстѣ бродили по этому садику. Ольга останавливалась передъ всякимъ цвѣткомъ, ею особенно любимымъ, наклонялась къ нему, какъ-бы желая полюбоваться имъ вблизи, замѣтить, на сколько болѣе распустился онъ противъ прошедшаго дня, потомъ съ минуту смотрѣла на него нѣжно-задумчивымъ взглядомъ, опираясь на руку Сбоева... Сбоевъ, разумѣется, скоро угадывалъ ея мысль.

-- Нѣтъ, онъ меня не дождется, говорилъ онъ, указывая на цвѣтокъ.

-- Зачѣмъ расцвѣлъ такъ рано, отвѣчала Ольга съ нѣкоторою живостію: -- вотъ ему и не дождаться! Нѣтъ, продолжала она, отводя насъ въ сторону: -- тюльпаны, ландыши, всѣ эти отцвѣтутъ; а вотъ здѣсь, въ этой маленькой куртинѣ, у насъ будутъ прекрасные розаны -- помнишь, какъ въ прошломъ году? или нѣтъ, ты не засталъ... Они тебя дождутся...

Сбоевъ молчалъ.

-- Дождутся они тебя? повторила Ольга съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ.

-- О, я думаю, отвѣчалъ онъ, уклоняясь отъ опредѣленнаго отвѣта.

-- Они расцвѣтаютъ -- въ іюлѣ... ахъ, нѣтъ, раньше: въ іюнѣ, прежде петрова-дня... тутъ они ужь отцвѣтаютъ... Они не дождутся тебя?

И ужь слышалась въ словахъ вся сердечность вопроса.

-- А въ такомъ случаѣ, отвѣчалъ Сбоевъ: -- ты сдѣлаешь вотъ что: тотъ, который тебѣ будетъ больше нравиться, срѣжешь осторожно, пока онъ будетъ во всей свѣжести, уложишь его въ коробочку...

-- Точно въ клѣтку! смѣясь прервала Ольга.-- Нѣтъ, если и они отцвѣтутъ, у меня будутъ другіе цвѣты: у меня будутъ махровыя гвоздики, бѣлая пахучая мальфа, бархатцы... Ахъ, вспомнила! ты не любишь бархатцевъ?.. Отъ-чего ты ихъ не любишь?

-- Это осенній цвѣтъ...

-- Но если ты воротишься осенью -- то какъ же?... спросила Ольга съ недоумѣніемъ.-- Боже мой, да что же я? прибавила она съ нѣкоторымъ торжествомъ: -- у меня будутъ тогда совершенно бархатныя жеоржины, у меня будутъ чудесныя жеоржины -- онѣ непремѣнно дождутся тебя... Жеоржины ты любишь, я знаю.

-- Прекрасно! я такъ и буду знать, и какъ только съ дороги, тотчасъ въ садъ -- смотрѣть, какъ ты сдержала слово.

-- Пойдемъ же, я укажу тебѣ мѣсто, гдѣ онѣ ростутъ, сказала Ольга и повлекла насъ далѣе.

Иногда же она заводила даже со мною споръ, что осень -- лучше весны.

-- Какъ такъ? скажите. Не-уже-ли вамъ больше нравятся желтые листья?

-- А для васъ -- не-уже-ли лучше зеленые?

-- Зеленый цвѣтъ -- цвѣтъ надежды, кромѣ всего прочаго...

-- Нѣтъ, извините, желтый цвѣтъ -- цвѣтъ надежды...

И съ-тѣхъ-поръ, какъ-бы въ укоръ мнѣ, она, которая прежде не любила этого цвѣта, любила употребить желтую ленточку или желтую шелковую нить вездѣ, гдѣ только приходилось кстати: закладкою въ книгѣ, вензелемъ на платкѣ,-- что довольно забавляло Сбоева.

Наканунѣ отъѣзда Сбоева, передъ сумерками, мы опять сидѣли въ саду. Ольга, не смотря на всѣ усилія, не могла одолѣть давившей ее грусти: она искала словъ, она не находила своихъ прежнихъ естественныхъ движеній. Она надѣялась найдти въ себѣ гораздо-больше твердости для послѣднихъ минутъ, и была довольно смущена, когда вдругъ ощутила всю прежнюю горечь давно-знакомой печали... Умышленная говорливость Сбоева не помогала: онъ самъ безпрестанно терялъ нить рѣчи и, чтобъ связать ее, часто долженъ былъ прибѣгать къ такимъ страннымъ оборотамъ, что мнѣ было жалко ихъ обоихъ... Иногда онъ совсѣмъ не находился...

-- Завтра будетъ дурной день! сказала Ольга въ одну изъ такихъ минутъ, смотря на небо, на которомъ едва бродили легкія облака.

-- Ясный или неясный -- мы встрѣтимъ его съ свѣтлымъ лицомъ, не правда ли, отвѣчалъ Сбоевъ.

-- Да, съ свѣтлымъ... то-есть, не очень-печальнымъ, хотѣлъ ты сказать?.. А, впрочемъ... прибавила она, подумавъ нѣсколько: -- отъ-чего нельзя сдѣлать такъ, чтобъ этого дня вовсе не было?.. Сегодня у насъ середа: отъ-чего завтра не можетъ быть прямо пятница? Мнѣ бы только не хотѣлось, чтобъ былъ завтрашній день...

Сбоевъ покачалъ головою.

-- Ты говоришь, Олинька, такія странности, что я не знаю что тебѣ отвѣчать.

-- Только бы одного этого дня не было!.. отвѣчала она, маловнимательная къ словамъ Сбоева.

-- Что жь? черезъ день ты можешь сказать, что его какъ-будто и не было?.. А потомъ ты продолжай смотрѣть все впередъ -- прійдутъ новые дни, когда мы опять вмѣстѣ будемъ вспоминать объ этомъ злосчастномъ, который ты такъ гонишь немилосердно...

-- Я то же думаю, отвѣчала она, подавляя вздохъ.

Передъ тѣмъ, какъ намъ выйдти изъ сада (ужь накрывала темнота), Ольга еще остановила Сбоева у скамьи, гдѣ они часто сиживали вдвоемъ. Онъ сѣлъ, послушный малѣйшему ея желанію; она взяла маленькій табуретъ, который обыкновенно стоялъ у нея въ ногахъ, когда она работала въ саду, сѣла на него передъ Сбоевымъ и долго-долго смотрѣла ему потомъ въ глаза, не говоря ни слова... Онъ не мѣшалъ ей и только положилъ ей руку на плечо... Я вертѣлся около нихъ, повинуясь желанію Сбоева, который при моемъ движеніи сдѣлалъ мнѣ знакъ остаться... Но у Ольги навертывалась слеза, но я видѣлъ, какъ въ этомъ безмолвномъ бореніи рука ея нѣсколько разъ хваталась за виски, какъ, наконецъ, между двухъ чувствъ, она была сама не своя, -- я не могъ больше выдержать, я бѣжалъ отъ нихъ изъ сада, хотя слышалъ еще, какъ она внѣ себя произнесла, вставая: "ахъ, еслибъ все былъ одинъ день, только одинъ день!.."

На другой день, впрочемъ, она удивила насъ своею твердостью до послѣдней минуты. Только въ послѣдній разъ, подавая Сбоеву руку на прощанье, она осталась нѣма, совершенно-нѣма: конечно, не языкъ только упорствовалъ въ ней, скорѣе кажется мнѣ -- это было минутное оцѣпенѣніе всего организма. Сбоевъ остановился въ нерѣшимости, но она показала ему рукою -- не дожидаться больше. Мы поѣхали...

Она еще стояла у окна, когда я возвращался домой, проводивъ Сбоева до заставы. Я передалъ ей послѣднія его желанія, послѣднія слова. Она хотѣла, чтобъ я повторилъ: я повторилъ.

-- А ваше послѣднее слово? спросилъ я потомъ.-- Вы его не досказали? Онъ много жалѣлъ объ этомъ...

-- Оно за мной, отвѣчала Ольга.

И послѣ того, сколько разъ ни вызывался я переслать это слово въ письмѣ, она никогда не соглашалась сказать мнѣ его, всегда ссылаясь на то, что онъ пріѣдетъ за нимъ самъ. Итакъ, господа, я, къ-сожалѣнію, не могу теперь сказать вамъ послѣдняго слова Ольги: оно осталось за ней, какъ тотъ поцалуй, о которомъ говоритъ поэтъ: "но жду его, онъ за тобой"...

-----

Примѣч. автора: Исторія этого слова составитъ вторую часть разсказа.

А. НЕСТРОЕВЪ.

П--ъ, 1846.

Дек. 31.

"Отечественныя Записки", No 3, 1847

Оставить комментарий Кудрявцев Петр Николаевич (bmn@lib.ru) Год: 1846 Обновлено: 04/12/2019. 175k. Статистика. Повесть: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", No 3, 1847.

Кудрявцев Петр Николаевич Сбоев

СБОЕВЪ.

Кудрявцев Петр Николаевич
Сбоев