Кукольник Нестор Васильевич
Староста Меланья

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

СТАРОСТА МЕЛАНЬЯ.

РАЗСКАЗЪ.

   Въ 1839 году поздно осенью возвратился я изъ небольшаго вояжа, сдѣланнаго въ западныя наши провинціи. Во всю дорогу крѣпко грустилъ я, что не достанется мнѣ увидѣть выставку и придется еще три года ждать этого художественнаго праздника. Но видно выставка знала о моей печали. Картины сдружились и долго, долго не могли разстаться, такъ что на другой же день по возвращеніи въ Петербургъ, посѣтилъ галлереи Императорской Академіи Художествъ. Не стану описывать, какое впечатлѣніе сдѣлала на меня выставка 1839 года. Это было бы не своевременно и не интересно. Скажу только о картинѣ Венеціанова, потому что она послужила поводомъ къ настоящему разсказу. Долго, долго смотрѣлъ я на эту правдивую живопись. Въ лицѣ умирающей казалось я видѣлъ мою Меланью; въ другихъ лицахъ я находилъ сходство съ людьми, изъ коихъ я видѣлъ собственными глазами только одного; это Прохора, что стоитъ за кроватью. Можетъ быть онъ у Венеціанова и не Прохоръ, а Лука, но у меня онъ былъ Прохоръ. Я преспокойно такъ называлъ его въ моемъ воображеніи, и былъ весьма благодаренъ художнику, что онъ заставилъ меня вспомнить объ этихъ почтенныхъ людяхъ. Возвратясь домой, я усѣлся за столъ и призвалъ на помощь всѣ силы моей памяти. Но, увы, многое улетѣло невозвратно, я не могъ себѣ припомнить даже названія села, гдѣ происходило дѣйствіе; а оно лежало на проселочной, не подалеку отъ большой Смоленской дороги, весьма близко отъ Москвы. Черезъ это село проходилъ путь къ одному моему доброму знакомому, къ которому я ѣздилъ изъ Москвы на долгихъ и на короткое время.
   "Эй вы добрые" крикнулъ ямщикъ, завидя церковь села, мелькавшую въ просѣкахъ рѣдкаго лѣса. "Вишь люди валятъ съ сѣнокоса; солнышко спать хочетъ, пора я вамъ и мнѣ вздремнуть; а дѣло извѣстное: конь вздремнетъ, на сто верстъ бодрости захватитъ, а вздремнетъ ямщикъ, три ноченьки со счетовъ долой ... Эй вы!"
   И добрые кони, какъ будто поняли краснорѣчиваго ямщика, помчались; дорога была, извѣстно, русская, проселочная; будто оспа какая по ней прошла; то и дѣло выбой да яма, а ужъ гдѣ ровная колея, такъ и за то спасибо; покривилась дорога, будто богатырь какой по ней проходилъ, да хмѣленъ былъ; куда пошатнется, и дорога за нимъ; то на одну, то на другую сторону косилась дорога, а какъ подъѣхали къ рѣчкѣ, косогоромъ такъ и покатились, подъ самое село, а село на горкѣ за рѣчкой.
   На прекрасномъ мѣстѣ расположено было село; внизу рѣчка, съ обрывистыми крутыми берегами; по луговой сторонѣ зеленымъ бархатомъ стлалась высокая трава, кое гдѣ кучи вѣтвистыхъ деревъ уничтожали пустынный видъ нашихъ луговъ; вдали можно было явственно разсмотрѣть другое, также обширное село. Дома всѣ были весьма хорошо обстроены; на темени пригорка красовалась сельская церковь и дворъ священника. Сельская улица съ переулками тянулась около церкви длиннымъ полукругомъ. Прелесть вида умножалъ и прекрасный весенній вечеръ, какихъ я пало запомню. Вдоль по улицѣ, почта у каждыхъ воротъ, сидѣла красиво и опрятно одѣтыя молодицы и дѣвушка; мужчинъ почти не было, потому что семи или осьми дряхлыхъ стариковъ считать нечего. Ямщикъ мой, проѣхавъ пять ила шесть домовъ, остановился на бревенчатой мостовой к кликнулъ: "Эй вы, красныя, а гдѣ тутъ у васъ господа останавливаются?"
   "Гдѣ хочешь, вездѣ примутъ!" отвѣчала истинно красивая молодица, привставъ и скромно сложивъ за груди руки. Въ это время все общество женщинъ, сидѣвшихъ у этихъ воротъ, встало за разъ, какъ будто по условію, и поклонилось кому-то. Я оглянулся; потому что этого поклона я никакъ не могъ принять на свой счетъ, иве ошибся: по правую сторону улицы проходила пожилая женщина, также весьма чисто и опрятно одѣтая. У всѣхъ воротъ, мимо которыхъ ни проходила, женщины и даже старики подымались съ мѣстъ и почтительно ей кланялись; меня это крайне поразило, но на Павлушку не сдѣлало ни малѣйшаго впечатлѣнія, онъ все допытывался, гдѣ бы получше пристать.
   "Да сказано тебѣ" отвѣчала молодица: "у васъ всѣ хозяева гостю рады, а у кого изба попросторнѣе, такъ у Прохора."
   -- "А гдѣ же вашъ Прохоръ?"
   "Да вовъ видишь ли, куда староста Меланья повернула, такъ за ея дворомъ, первыя ворота."
   -- "Да что у васъ старостой баба, что-ли?"
   "Не замай нашу Меланью, ступай съ Богомъ, куда указано." Съ этимъ молодица отвернулась отъ нагъ и усѣлась на прежнее мѣсто, а мы остановились у воротъ Прохора. Хозяинъ сидѣлъ у своего двора на прилавкѣ, и беззаботно глядѣлъ на двухъ красивыхъ мальчиковъ, игравшихъ на мостовой. Примѣтивъ васъ, Прохоръ всталъ, поклонялся и спросилъ, что намъ угодно. Узнавъ о чемъ дѣло, Прохоръ молча отворилъ ворота, коляска въѣхала на темный крытый дворъ: а я остался на улицѣ.
   "Ну, слава тебѣ Господи!" сказалъ Прохоръ: "вотъ и наши!"
   "Долгенько сегодня" замѣтила Меланья, которая въ тоже время вышла на улицу. "Чай докосили!"
   "Нѣтъ, Меланьюшка, знаю я вашу долину. Вѣдь она до нашего села доходитъ. Недобрый видно по ней камышки раскинулъ. Не разъ коса зазубрится .."
   -- "Вотъ ужъ и недобрый; наше мѣсто свято; что ему до насъ за дѣло?"
   "Вѣстимо, Меланьюшка! Про то ты лучше знаешь." Во время этого краткаго разговора, я съ любопытствомъ разсматривалъ собесѣдниковъ. Меланья была женщина лѣтъ сорока пяти, шести, сухощавая, рослая, во годы или другія какія житейскія невзгоды ее погнули: лице, несмотря за худобу, было выразительной пріятно очертано. Прохору во всѣмъ признакамъ было за пятьдесятъ, но онъ сохранялъ въ лицѣ и движеніяхъ молодецкую бодрость. Лице по наружности было простовато; не было въ немъ русскаго дородства; поджарый старикъ умильно поглядывалъ за щедушную сосѣдку, а та смотрѣла въ оба за улицу; въ концѣ села повязалась толпа крестьянъ съ косами; они шли съ пѣснею; но завидя Меланью, всѣ остановились и перестали пѣть.
   "Здравствуй, ненаглядная" сказалъ косарь, повидимому старшій.
   -- Спасибо за привѣтъ, добрые молодцы. Богъ помощь, а завтра поблагодаримъ Его за наше довольство и всякую милость."
   "А завтра праздникъ, Меланьюшка?"
   -- "Церковный! Рождество Предтечи! будетъ служба, да молитва работѣ не помѣха."
   "Такъ приходить въ церковь?"
   "Какъ же, родимый, до обѣдень успѣешь поработать!"
   "Такъ прощай же, Меланьюшка, храни тебя Господи!"
   -- "И васъ также, дѣти мои; простите!"
   Косари молча разбрелась по домамъ; изъ нихъ двое ушли въ домъ Меланьи, вмѣстѣ съ хозяйкой, а одинъ подошелъ къ Прохору.
   "Что сынокъ" спросилъ Прохоръ: "много накосили?" -- Таки довольно, родимый, да гдѣ же Авдотья? Что она дѣтей не смотритъ. Видишь, одни на улицѣ возится.--
   "Полно, Сеня! Богъ за ними пуще нашего смотритъ, да и я присматриваю, а она у больной Аѳонасьихи; такъ Меланья наказала; очередь на нее пришла. Ужъ мнѣ и самому безъ Дуни сгрустнулось; да вотъ и гостя Богъ послалъ, а что будешь дѣлать; у Аѳонасьихи детей нѣтъ; а вдовье дѣло не лучше сиротскаго, тутъ толковать нечего. Ступай-ко, Сеня, самоваръ поставь а я ребятишекъ самъ то спать уложу."
   Семенъ повиновался безпрекословно, а старикъ сталъ внуковъ загонять на палата. Загналъ, да и меня съ ними. Я уже не могъ разстаться съ Прохоромъ; и разговоры, и чинность, и Меланья, и все приводило меня въ удивленіе; мнѣ хотѣлось узнать подробнѣе про Меланью, про самого Прохора; про бытъ крестьянъ, но какъ приступить къ этому. Прохоръ на всѣ мои вопросы отвѣчалъ коротко, и какъ то не охотно. Чье село? Государево. Сколько душъ?-- Семь сотенъ съ небольшимъ. Кто священникъ?-- Отецъ Иванъ. Кто управляющій?-- Міръ правитъ, есть и начальство." -- И вопросы мои истощались; я какъ то не смѣлъ начинать про Меланью. Наконецъ педали самоваръ. Я и спросилъ: давно ли ты, Прохоръ, чай пьешь?
   "Не пью, кормилецъ! Не наше питье, а держу про господъ; черезъ ваше село не мало проѣзжихъ. А пуще въ зимнее время, лучше вина господское тѣло грѣетъ. Я на Москвѣ узналъ про чай, да и завелъ, а самъ я, батюшка, мелкой торговецъ; торговля моя на три села; на Москвѣ бываю не по разу въ годъ, такъ и этого зѣлья искуплю; фунтъ на годъ."
   -- Такъ ты не крестьянинъ?
   "Былъ, батюшка, изъ Дмитровки, вонъ что съ улицы видно; да Богъ помогъ, вышелъ на волю; тутъ себѣ домишко построилъ, да и вѣку доживаю съ сынкомъ да съ Дуней, да съ внуками."
   -- За чѣмъ же твой сынъ сѣно косилъ?
   "А что ему дѣлать? Пусть сосѣдямъ помогаетъ, да помнитъ, что и онъ не изъ какихъ иныхъ, а простой человѣкъ."
   -- Отъ чего же ты поселился здѣсь, а не гдѣ индѣ? "Отъ чего?" Старикъ печально улыбнулся и покачалъ головою.-- "Молодъты баринъ, такъ и не диво, что про все хочешь знать."
   -- Да развѣ грѣхъ, Прохоръ?" спросилъ я желая принародиться и къ его понятіямъ, к къ языку. "Видишь, мнѣ ваше житье бытье крѣпко по сердцу пришлось. На вашемъ селѣ видимо -- божья благодать!"
   "Тото и есть " перебилъ меня старикъ значительно и глаза его сверкнули радостно.
   -- Должны же быть въ вашемъ селѣ люди, продолжалъ я, которые угодны Богу...
   "Тото и есть!" перебилъ меня Прохоръ. "Право баринъ, ты умно говоришь; то то и есть, что въ нашемъ селѣ живетъ Меланья!"
   -- Вотъ эта, что ты разговоривалъ?
   "Она сама, батюшка! Ну, да что объ этомъ говорить. Все село знаетъ."
   -- Да я то ничего незнаю, подумалъ я и предложилъ старику выкушать со мною чашку чаю; отнекивался Прохоръ да не долго; удалось мнѣ его и усадить и другую чашку подставить и разговорился старикъ ... "Видно ужъ такъ было Богу угодно," говорилъ Прохоръ: "Чай ты, баринъ, про Бородино и про Француза слышалъ? Годовъ будетъ за пять до супостата, провожалъ я^Брата на службу царскую; а у насъ въ Дмитровкѣ церковь на ту пору погорѣла, такъ и отмолиться за брата было негдѣ. Пришли мы оба съ братомъ, да съ матерью, въ здѣшнюю церковь. Пришли мы, а въ церкви священникъ съ дьячкомъ молебенъ служитъ, а у молебна люди стоятъ, покойный Андрей, да сынъ его Василій, да дочь Меланья, да другая дочь Василиса, да еще сынъ Онисимъ, да сноха Лукерья, да деверь Лупнъ, да кумъ Трифонъ, что на Москвѣ въ огородникахъ, да Савва, что но зимѣ въ Москву извозничать ѣздитъ, да еще двое трое изъ родни, теперь не припомню. Всѣ стоятъ да плачутъ, окромя Андрея старика, да Меланьи. Андрея Крутоярова и мы всѣ знали. Заѣзжалъ старикъ въ Дмитровку иноразъ.-- Какъ посмотрѣла матушка Ирина на Андрея, да на Василья тотчасъ смѣкнула, что и у нихъ та-же бѣда; постояли мы, пока Крутояровы отмолились, тамъ давай и сами молиться; Крутояровы стоятъ, не уходятъ; поглядѣли и на насъ за то что мы на нихъ смотрѣли; какъ отошли молебны, Андрей и говоритъ Иринѣ: Что голубка, отняли и у тебя ясна сокола; а Ирина Андрею: Царю въ людяхъ больше нашего нужда. Нече хныкать. Пусть идетъ, пусть служитъ; съ молоду еще отецъ ему говорилъ: Лаврентій, быть тебя въ службѣ царской; такъ ужъ коли отецъ говорилъ, такъ дѣло извѣстное, ему было про то вѣдомо.-- Слышь, Василей, сказалъ Андрей, не кручинься. Съ кавалеріей вернешься, а мы за тебя Бога молить будемъ. Я когда, Власьевна, въ городъ? или сборщиковъ поджидать будешь?-- Что ты это, Лукичъ, будто Лаврентій неволей въ некруты идетъ. Car мы сходимъ, вотъ только поотдохнемъ маленько.-- Да гдѣ же тебѣ, Власьевна, отдыхать? я твою хлѣбъ соль помню, и старика твоего, Царство ему небесное; щецъ хлѣбнемъ вмѣстѣ, да дѣтей нашихъ благословимъ, пусть идутъ, страму на насъ не положатъ, а можетъ въ одномъ полку придетъ быть, такъ и насъ чаще поминать будутъ.--Пожалуй, Лукичъ, отъ хлѣба соли не бѣгаютъ.-- Пошли мы къ Андрею. Вотъ въ тотъ самый домъ, гдѣ Меланью твоя милость видѣлъ. На проводы еще гости подошли; отмолились мы у Андреевыхъ иконъ, да молодцевъ добрымъ словомъ, кто копѣйкой, а кто и рублемъ, въ городъ отпустили. Воротились и мы домой въ Дмитровку съ матерью; тутъ со мной такое чудное прилучилось: пойду ли на работу, али на налати уберусь, али въ городъ съ живностью поѣду, все Меланья въ глазахъ. Что за диво, подумалъ я, да и давай молиться. Куда! Все пуще, да пуще; смѣкнулъ и я, что Меланья мнѣ больно приглянулась, сказалъ матери; родная меня благословила, да и говоритъ: Видишь Прохоръ, немочь и старость одолѣли. Сходи ко ты самъ къ Андрею, поклонись отъ меня, да и попроси невѣсту. Пошелъ я къ Андрею, дорогой меня будто немочь какая изломала; еле ноти донесли; а у Андрея пиръ горой. "Добро пожаловать, кричитъ старикъ, видно и вы про нашу радость провѣдали. Далъ Богъ Меланьѣ женишка, на все село молодца; сирота бездомный, да парень добрый. Проворъ, полюби ты Онисима и Сергѣя; въ любви миръ, въ ссорѣ -- грѣхъ!...
   Не взвидѣлъ и свѣта Божьяго; будто нечистымъ зѣльемъ глаза засыпало! Страмъ такой; за кого ни гляжу, все сдается, что тотъ про мою причину знаетъ; и веселье чужое будто надо мной злой смѣхъ; красное слово гостя только въ жаръ меня кидаетъ; а Василиса, другая дочь Андрея, подростокъ такой, будетъ не съ большимъ пятнадцать лѣтъ, знай, мнѣ то того, то другаго подноситъ: ѣмъ, пью черезъ силу; не досидѣлъ на сговорѣ, да въ тихомолку домой, безъ шапки, баринъ, право, безъ шапки... Охъ, было худо, надо быть лѣтъ тридцать безъ малаго прошло, да и теперь не лучше! "
   Я вздрогнулъ. Какъ, подумалъ я, неужели въ этихъ полузвѣряхъ страсть любви можетъ имѣть такое байроновское развитіе; на краю могилы онъ тяжко любитъ женщину, которую полюбилъ не онъ, а юноша свѣжій, полный силы, способный и въ дикости своей къ нѣяснымъ ощущеніямъ только по возрасту. Неужели любовь его -- привычка сердца, усвоенная его натурѣ болѣзнь... Но я насильно прервалъ мои размышленія, потому, что старить, отдохнувъ, сталъ дальше разсказывать.--
   "Видно такъ Богу угодно" продолжалъ Прохоръ: "матушка Ирина больно опечалилась, да и говоритъ: Эхъ, Прохоръ, я твоему горю помогу; погоди годикъ другой, да и женись на Василисѣ. Даромъ что родная, а я чуть не плюнулъ ей въ глаза, прости Господи грѣхъ такой, да и сталъ видимо западать. Тоска меня чуть се свѣта не навела, диво за дивомъ со мной творилось. Пойду съ косарями сѣно косить, а глажу, у Андреева дому стою;.разъ, два, а по третьету разу пошелъ я въ церковь, да батькѣ все и разсказалъ. Отецъ Иванъ похвалилъ меня за правду, да и говорить: чего ты кручинишься, вѣдь за тебя Меланьи и отдать нельзя; ты господскій, а она Государева крестьянка. Хоть ты и не моего приходу, да я отъ добраго совѣта не прочь? ищи себѣ невѣсты въ Дмитровкѣ.-- Эхъ ты, отецъ Иванъ, подумалъ я, и безъ тебя я это знаю, да отъ того не легче. Плохо приходилось мнѣ; отецъ Иванъ не помогъ, да Богъ сжалился. Матушка Ирина разрывалась, глядя на меня, просила, молила не кручиниться, невѣстъ мнѣ разныхъ называла, грозила что не дастъ благословенія, грозила покойнымъ отцемъ; ничто не помагало. Истерзалась моя голубушка и слегла въ постельку. Меня будто что укололо; будто міромъ маѣ укоръ сказавъ. Показалось мнѣ, будто я пьяница, лѣнтяй, отъ Бога отступился. Сталъ я горько плакать. Съ утра кладу поклоны передъ иконами, а тамъ отъ больной матери не отхожу; все охаю, да ужъ не вро Меланью, а про матушку Ирину: вижу у Бога, на меня гнѣвъ великъ: нѣтъ матушкѣ лучше. Подъ вечеръ одного дня кончаться стала: я бухъ ей въ ноги, а душонкой моей дрянной къ Отцу небесному. Куда тутъ пересказать, что въ реей душѣ творилось; и Божію Матерь и всѣхъ святыхъ заступниковъ, кого зналъ, всѣхъ помянулъ; то была не молитва, а будто совъ какой; вспотѣлъ, батюшка, а потъ такой холодной; еле всталъ. Гляжу; спитъ моя родная, спитъ моя ненаглядная и къ утру только слаба стала, а немочь Господь Богъ отогналъ. И моему горю пришелъ добрый годъ; чтобы матушка Ирина не серчала, да съ сердцовъ чтобы опять въ постельку не слегла, такъ я къ Андрею ни ногой, всегда у нея на глазахъ; прошло не мало времени, глядимъ гости: и Андрей съ Василисой, и Сергѣй съ молодой женой Меланьей, и Онисимъ, откуда ни возьмись, также женатый; полна изба стала гостей; матушка Ирина давай пироги печь, а у меня старую помочь будто изъ сундука вынуло. Только ужъ и а былъ не тотъ. Не балуй, говорю самъ себѣ, грѣхъ по чужой женѣ тосковать; надо своей бабой завестись, да бухъ Андрею въ нога; отдай Василису. А старикъ говоритъ: Охъ, Прохоръ, радъ бы радехонекъ, да не въ обычаѣ. Ты самъ знаешь.-- Да съ тѣмъ и уѣхалъ. Уѣхалъ Андрей. Оно такъ было по зимѣ.-- Морозы богатырскіе. Душѣ весело, какъ ивой разъ утромъ прихватитъ. На диво зима стояла. Уѣхалъ Андрей послѣ вечеренъ; проводили мы его да еще на сани смотрѣли; и сани изъ виду пропали. Матушка въ избу ушла, а я стою на морозѣ да гляжу за небо чистое, а тамъ будто праздникъ какой, будто свѣчи передъ иконами, звѣздочки горятъ святымъ полымемъ. Задумалъ я думу, да и думаю такъ себѣ что то пустое, ни то, ни се, будто орѣхъ безъ зерна; продумалъ, да и опять глянулъ на небо; а тамъ диво небесное: звѣздище большое съ косматымъ хвостомъ, будто метлой изъ огня, небо мететъ. Тьфу ты нечистая сила! молвилъ я, отплюнулся, перекрестился, гляжу, диво ни съ мѣста, я сосѣдей кликнулъ, не мнѣ одному чудилось, всѣ видятъ, и пошли толки: кто войну, кто голодъ, а всѣ недоброе гадаютъ. Знаете вы много! подумалъ я, это про меня знаменье. То-то глупая молодость! Про весь міръ православный, про всю Русь была та звѣзда и по веснѣ вся Дмитровка въ поле не идетъ. Старики и ребятишки, молодые парни и красныя дѣвицы, всѣ на улицѣ до поздней поры стоятъ, да кто бы ни былъ проѣзжій, стой, выспрашиваютъ: далеко ли Французъ, гдѣ Государь, скоро ли въ Дмитровку будетъ, гдѣ Французу ноги подшибутъ?-- "Подъ самой Москвой" сказалъ какой то кавалеръ. Онъ въ Москву отъ самаго Царя съ письмомъ ѣхалъ. Пошолъ по всей улицѣ большой толкъ. Коли подъ Москвой, такъ путь французу черезъ Дмитровку, потому что она на большой смоленской дорогѣ стоитъ. Тутъ другой кавалеръ проскакалъ, только отъ него и слышали: завтра Французы къ вамъ будутъ. Вотъ мы ужъ тутъ безо всякихъ толковъ за иконы, что у кого было, въ телѣги нагрузили, да къ сосѣдямъ за рѣчку, въ Государево село, перебрались. Мосты за рѣчкѣ поломали. Ждемъ день, другой, нѣтъ супостата; мы ужъ было думали, что наши его въ штыки приняли, да искололи. На третій день по утру гулъ пошелъ такой, будто земля гдѣ то ломится; пуще да пуще, небо ясное, а громъ идетъ безъ устали... Подъ вечеръ стихло, только по смоленской дорогѣ, стоятъ зарева словно цѣлыя лѣса горятъ. Мы всѣ на улицѣ и заночевали. "Ну, пришло времячко" говоритъ Меланья: "прости Господи, а если Москву возьмутъ."-- "Что ты дура" говорятъ Сергѣй (такой грубый!) "не говори такого; языкъ окоченѣетъ."-- "Эй возьмутъ, Сергѣй, и какъ не взять, коли добрые молодцы по избамъ сидятъ, на войну, будто на горѣлки, засматриваются; поди-ка, колибъ наши, да Дмитровскіе на супостата пошли; вотъ ужъ, какъ хочешь, а перышекъ бы у Француза много повыдернули. А такихъ селъ у Государя, да у господъ, мало ли? Подыми какъ всѣхъ, такъ сколько ни есть на землѣ народовъ, и Французскихъ, и Нѣмецкихъ, и Татарскихъ, всѣхъ со свѣта сгонятъ; будь я не баба, на улицѣ-бъ сложа руки не сидѣла..."
   "Я иду!" крикнулъ я. Русскому народу только добрый кличь надо; на всякую удаль самимъ Богомъ сдѣланъ. Всѣ встали, всѣ за мной; сами не знаемъ куда идти, а Меланья тоже встала, будто выросла, да и указываетъ. "Добрыя дубинки, братцы, да топоры за поясъ. Ступайте на огонь: тамъ Французы воруютъ...." Право, баринъ; смѣхъ какъ вспомнишь, а тогда было не до смѣху; все за правду творилось. Безъ начала нигдѣ порядку. Я поклонился въ ноги Меланьи, да и говорю: матушка Меланья, видно твоими устами Богъ говоритъ; будь же нашимъ старостой... Видно рѣчь моя пришлась ей по сердцу, а больше, видно было такъ Богу угодно. Меланья и говоритъ: "Коли я у васъ староста, такъ слушаться, и мужской и женской народъ! Вы ступайте, на промыслъ противу супостата, а наше дѣло женское, мы въ церковь: пусть отецъ Иванъ Богу служитъ, а мы молиться станемъ. Никто въ печи не моги огня раскладывать; постъ, пока Божій гнѣвъ не минуетъ!"
   "Слушаемъ, матушка Меланья, крикнулъ я, слушаемъ твоего святаго слова! Богъ помощь, пойдемъ!....
   Право, баринъ, у Бога въ чудесахъ нѣтъ недостачи. Пошли мы на огонь, да и наткнулись на пушки. Насъ окликнули, свои! Тутъ съ пушками былъ какой то полковникъ; видно у него была большая власть; другіе генералы и полковники всякую честь ему отдавали. Онъ и спрашиваетъ: "Куда вы, ребята?" "Идемъ Француза бить... " "Доброе дѣло, говоритъ царскій богатырь, доброе дѣло; только васъ такъ задарма супостатъ изведетъ. Вы большой дороги не держитесь, а гдѣ темный лѣсъ или рѣчка безмостая, вонъ тамъ вашей удали пожива. А хотите, я вамъ дамъ и командира, онъ съ военнымъ дѣломъ больше вашего знакомъ."
   "За совѣтъ спасибо" отвѣчалъ я: "а царскихъ людей для себя прибереги, у насъ есть свой староста -- Меланья. На томъ и прости. Страхъ Француза хочется."
   "Дай Богъ успѣха, добрые молодцы!"
   Только мы и слышали, да въ темный лѣсъ; засѣли; сидимъ, глядимъ, то и дѣло ваши проходятъ. Господи Боже мой, подумалъ я, сколько у русскаго Царя людей. Чай со всѣхъ концевъ согнали; а они проходятъ, да и ругаются; не приведи Богъ какъ осерчали; горланятъ: зачѣмъ мы съ поля сошли, коли поле ваше; сломалъ супостатъ зубы объ ваши пушки, что его жалѣть; надо было докалачивать, что змѣю подколодную, а мы его только порохомъ обкурили. И знаещь, баринъ, кто ни идетъ, пѣшій, конный, всѣ такой толкъ ведутъ, на княжую мудрость сумленіе взводятъ; а мы себѣ сидимъ; къ утру и обозъ царскій мимо васъ протащился, а Француза нѣтъ какъ нѣтъ. Сергѣй и давай корить меня: видишь, говоритъ, баба тебя опростоволосила. И безъ насъ сколько у царя людей, а отъ Француза улепетываютъ; видишь, какіе у насъ дмитровскіе богатыри, въ лѣсу до того досидимся, что медвѣдь или другой какой ни есть звѣрь косточки наши сгложетъ. Эхъ, Сергѣй, Сергѣй, гляди, чтобы за такія рѣчи Богу не поплатиться. Только я это вымолвилъ, солдаты за коняхъ мимо васъ проскакали. Кричатъ не по человѣчьи, да и-по одеждѣ Нѣмцы. Проскакали да и опять назадъ. Къ вечеру и повалила нечистая сила. Право не лгу, баринъ; всю ночь и весь другой день, все разношерстые полки шли, такъ, что Онисимъ сначала считалъ, а потомъ и счетъ потерялъ. Прошли, потомъ обозы потащились. Кудаі Намъ и приступу нѣтъ; видимъ, что не подъ силу; дождались мы вечера, да въ старую долину и потянули. Сергѣй во всю дорогу трунитъ надо мной, а потомъ и надъ старостой нашимъ; пока надо мной, мнѣ и горя мало; а ужъ какъ старосту обидѣлъ, я осерчалъ и говорю: "эй, Сергѣй, уймись, не то худо будетъ," а онъ на драку лезетъ. Я ему говорю; побереги себя для Француза, а я тебя пальцемъ не трону, ты Меланьинъ мужъ.-- Такъ чтожъ, что я Меланьинъ мужъ?-- Такъ то, что мнѣ тебя бить не приходится.-- Да чтожъ тебѣ Меланья, сестра, что ли?-- Про то я знаю, бодрясь, сказалъ я, а у самого кошки по сердцу заходили. Прости Господи, не доброе на умъ взбрело, да гляжу: на право Дмитровка горитъ. Ахъ, баринъ, мнѣ почудилось будто я самъ загорѣлся; вырвалъ я изъ за пояса сѣкиру, да очертя голову -- въ Дмитровку побѣжалъ; гляжу, а на старой долинѣ люди чернѣютъ; по шерсти узналъ супостата; вижу, что въ Государево село путь держатъ... И Дмитровка горитъ, и Меланью нехристи обидѣть могутъ, а правду тебѣ сказать, баринъ, Меланья тогда была что наливное яблочко, что на лѣтнемъ солнышкѣ-подрумянилось. Я назадъ; догналъ товарищей; сказалъ про бѣду; мы скорѣе цѣликомъ къ рѣчкѣ; набѣжали Французы, да ни одинъ въ Дмитровку не воротился; чаи и теперь въ землѣ ихъ невѣдомо, гдѣ лежатъ ихъ косточки, а тѣхъ косточекъ и тутъ нѣтъ; далече ихъ рѣчка унесла. Сталъ сговорчивѣе Сергѣй, какъ съ бѣдою лицемъ къ лицу повидался. Разсказали мы Меланьѣ про нашу удаль. Напугала она насъ порядкомъ. И не обрадовалась, а въ придачу, давай за души супостатовъ молиться. Этакого промежъ насъ и старики не слыхивали. Стали корить Меланью. А она посмотрѣла на всѣхъ и на стариковъ, что на глупыхъ подростковъ, да и говоритъ: "Всѣ мы во Христѣ братья. Война -- только ссора. Кто напалъ, тотъ и поплотится, а людей все таки жаль; не гады же, а люди!" Старички прикусили язычки; а меня будто рублемъ подарили. Что ни скажетъ Меланья, такъ мнѣ весело, будто я самъ умное слово сказалъ; кто ни похвалитъ Меланью, будто меня хвалитъ. Ну, баринъ, сгорѣла и Дмитровка и тихо стало; Французъ подъ Москву пошелъ, а къ намъ въ село кумъ Трифонъ, что въ огородникахъ, изъ Москвы пришелъ да и баитъ, что князь велѣлъ Москву Французу отдать. Не успѣлъ онъ этого вымолвить, Меланья бухъ на земь, глаза закатились, всѣ ахнули, а я... Охъ, баринъ, и теперь больно, какъ вспомню. Я только руки къ ней протянулъ, только и кричу, будто меня чѣмъ пришибло: "Меланьюшка, свѣтъ ты вашъ, радость-Меланьюшка, не покидай насъ, всѣ мы безъ тебя сиротами будемъ." Тутъ и другіе за мной пристали къ Меланьѣ, и Андрей, и матушка Ирина, и жена Онисима, и другое бабье, какое тутъ прилунилось; подняли мы ее, уложили на постельку, а Сергѣй съ перепугу, али съ доброй догадки, за отцемъ Иваномъ побѣжалъ. Все не впрокъ. Не открываетъ глазъ Меланья, да и полно. Всю ноченьку промаялись; къ утру будто пріуснула, да не ладно, совъ не сонъ, а будто она въ огнѣ горитъ, да вздрагиваетъ; девять сутокъ, батюшка, девять сутокъ продержала ее немочь въ огнѣ; и потомъ и сонъ пропалъ, и ѣсть ничего не можетъ, ни руки не подниметъ; лежитъ, да на всѣхъ такими глазами глядитъ, что не приведи Господи. Вотъ ужъ тутъ нечего дѣлать, не стану грѣха таить, полюбилъ я Василису, нб за то, что она Василиса, а за Меланью. Я не сплю, Сергѣй не спитъ, и Василиса глазка не прижмуритъ. Такъ возлѣ больной сестры и сидитъ.-- За большимъ горемъ и радость большая. Слышимъ, что ваши полки опять на Смоленскую дорогу потянули; что за диво? знаемъ, слышимъ, что Французъ давно уже въ Москвѣ пробавляется; уже и осень на дворѣ; по всему царству плакать перестали, слезъ не хватила, а наши полки опять на Смоленскую! Сидимъ мы подъ вечеръ у вольной Меланьи, да и думаемъ каждый про себя: "что за диво? Не умираетъ Меланья, а нѣтъ лучше." А она голову къ окну повернула, да и глядитъ на солнышко; правда ни словечка не обронила, да у меня сердце екнуло; у Меланьюшки на глазахъ слезинка, у меня другая, давай и я смотрѣть за солнышко и право, не повѣришь баринъ, и самъ бы я другому не повѣрилъ, а чудилось ли мнѣ или за правду, мимо меня Меланьина молитва слышно проходила... Охъ баринъ, рай на землѣ, да и полно."
   Желалъ бы я отыскать въ свѣтѣ актера, который бы могъ сказать послѣднія слова Прохора со всею полнотою и силою чувства, съ какими ихъ произнесъ мой старикъ... Конечно и съ актеромъ случилось бы тоже, что и съ Прохоромъ Онъ не могъ продолжать разсказа; прошло болѣе десяти минутъ, пока Прохоръ вышелъ изъ глубокой задумчивости, въ которую впалъ послѣ этой фразы .
   "Такъ что же Прохоръ?" спросилъ я." Наши вышли на Смоленскую дорогу; Кутузовъ ждалъ врага и готовилъ ему проводы..."
   "Проводы!" сказалъ старикъ съ усмѣшкой: "хороши проводы... Да еще и до проводовъ поплатился Французъ и людьми и казною. И къ вамъ въ село зашли было за живностью, да живые не воротились; а еще у нихъ и пушка была. Да не о томъ рѣчь, а о томъ, что послѣ той благодатной молитвы слышимъ барабанъ бьетъ; всѣ мы на улицу; полкъ не полкъ; а людей не мало; наши; стоимъ мы съ Онисимомъ и на ратныхъ людей любуемся; а они пришли гурьбой, старшій клюнетъ старосту; вышелъ Андрей; разведи ихъ по фатерамъ; анъ тутъ Андрею кто то изъ служивыхъ въ ноги повалился. Василей! Не успѣлъ Андрей крикнуть Василей, а уже я кричу: братъ Лаврентій! Право, на гаряхъ, да радость такая, кажетъ втрое; потащили мы нащихъ служивыхъ къ Меланьѣ: та, какъ увидѣла брата, закричала, да и давай кончаться Батюшки свѣты; ужъ мы и радости своей рады не были; вывели служивыхъ вонъ изъ избы: послали за отцемъ Иваномъ; тотъ со Святыми Дарами, спѣшно пришелъ. Запѣлъ дьячекъ; я у самой кроватки стою да какъ заслышалъ дьячка, такъ и одурѣлъ; только и говорю: Вотъ тебѣ разъ, пропала моя головушка... Ахъ ты, Меланьюшка, будто молитва наша до Господа не дошла? А Меланьюшкѣ будто легче стало, приподнялась на постелькѣ, диво, прежде руки поднять не могла, а теперь сама крестъ сложила, причастилась и уснула. Простояли мы надъ нею не долго; опять въ деревнѣ забарабанили. Я и покалякать съ братомъ не успѣлъ; только его и видѣлъ; мимо оконъ прошли наши солдатики, а Меланья проснулась; откуда усмѣшка взялась; Господь Богъ языкъ ей разрѣшилъ, да каковое диво: "Благодарите Господа" сказала Меланья, не то чтобъ громко, не то чтобы и тихо: "гонитъ Онъ супостата изъ Москвы бѣлокамевивой; пришелъ конецъ гнѣву Божію. Молитесь!" Матушка Ирина первая на земь, да стала поклоны класть; мы за нею а тутъ кумъ Трифонъ въ двери. "А знаете" говоритъ, "зачѣмъ солдаты ушли?-- Пошли Француза ловить; хотѣлъ изъ Москвы убѣжать." Съ той поры всѣ повѣрили что на Меланьѣ Божья благодать. Самъ отецъ Иванъ пришелъ на другое утро да и давай распрашивать: "Скажи, Меланьюшка, откуда ты объ Москвѣ вчера провѣдала; вѣдь заправду Французъ отъ насъ уходитъ."
   "Э не то еще будетъ" говоритъ моя голубушка, да такая веселая, будто совсѣмъ и больна не была. "Немочь моя отъ Господа; слава Ему и честной Богородицѣ и святымъ заступникамъ; хорошо мнѣ было; я мой обѣтъ сотворила, слова не вымолвила, пока Французъ въ Москвѣ былъ; правду сказать тяжело мнѣ было; я и смерть видѣла; темно душѣ становилось, да призвала я Его, и смерть отошла, и во снѣ увидала я, какъ Французъ изъ Москвы тронулся. Слава тебѣ Господи! Укрѣпилъ ты меня на трудное дѣло; а теперь намъ еще много работы, пока землю православную отъ заморскихъ гостей очистимъ. Богъ вмѣстѣ съ нами; и морозы и стужи издалеча идутъ; и на поляхъ лягутъ; и на рѣкахъ потонутъ; и въ городахъ, словно тараканы вымерзнутъ, на то воля Божія!"
   И сбылось все по словамъ Меланьи. Начались проводы, какихъ земля Русская не запомнитъ; и пришли морозы и стужи; словно дрова везли, да растеряли по дорогѣ, столько мертвецовъ; слышали мы опять пушки, да ужъ не страхомъ сердце билось; пусто стало въ околицѣ. Схожу ка я на пепелище, въ мою родимую Дмитровку; сказалъ и пошелъ; иду; за старой долиной, есть овражекъ, черезъ овражекъ -- также есть дорога; ближе, да зимой небережно поѣдешь, такъ въ снѣгу и завязнешь; ну, а для насъ Дмитровекихъ вездѣ дорога, каждый кустъ знаю на память. Пошелъ я на этотъ овражекъ; хотѣлъ по косогору обойти, да гляжу изъ сугробовъ что то зеленое торчитъ; ящикъ не ящикъ, телѣга не тѣлега, окована, словно сундукъ церковный, подошелъ я, гляжу: точно сундукъ, только на колесахъ; я кое какъ снѣгъ разгребъ; замокъ виситъ; съ пудовикъ будетъ; сталъ я подальше снѣгъ раскапывать, да чуть и самъ не провалился; вотъ я себѣ длинный шестъ вырубилъ, да давай издали снѣгъ бороздитъ; что же, баранъ; мерзлыхъ людей человѣкъ шесть открылъ, да лошадь. Видишь съ дороги сбились, не могли изъ сугроба лошадь вытащить, изъ силъ выбились, примерзли, а ихъ снѣгомъ и занесло.-- Пошелъ я въ Государево село, да заложилъ свою лошадку въ сани; никому про находку ни гугу; съ большимъ трудомъ ящикъ тотъ вытащилъ и съ кобылой, что издохла; людей тѣхъ на сани, а сундукъ сзади прицѣпилъ, да и пріѣхалъ въ село. Всѣ сбѣжались диво смотрѣть, хотѣли сундукъ ломать. Я говорю: Не замай! не наше! Государево; такъ какъ есть на Москву отвезу, али въ нашъ городъ, да начальству и отдамъ; а у мерзлыхъ отберу, что мертвому не пригодно, ружье, саблю, да и хороните себѣ ихъ тѣла, а это государева добыча; такъ ли, Меланьюшка?"
   "Такъ Прохоръ!" молвила Меланья и міръ за нею говоритъ: такъ, Прохоръ! Нарядилъ Андрей мнѣ въ помощь Онисима и поѣхали мы съ нимъ въ уѣздъ.. Пріѣхали, а тамъ никакого начальства. Горожане всѣ разбрелись отъ Француза, да еще и не вернулись; только казаки, да пушки, да половникъ, да солдаты; Козаки насъ тотчасъ захватили, да къ тому полковнику. Онъ тогда уже не былъ полковникомъ, а енераломъ; какъ посмотрѣлъ на меня, такъ и обрадовался. "Ба!" говоритъ: "старый знакомый! Что много ли извелъ супостата?" Я ему все и разсказалъ, да к про находку прикинулъ. Ну, баринъ, стыдно разсказывать, а полковникъ, право не лгу, взялъ да и поцѣловалъ меня, а онъ тогда уже не былъ полковникъ, а енералъ; пушками правилъ. Поцѣловалъ, да и говоритъ офицерику съ усиками, такому знатному парню, что просто кровь съ молокомъ: "Ну, говоритъ, вотъ, мой-другъ, мужикъ, а не корыстуется чужимъ добромъ; а знаешь ли, пріятель, что это твое добро по закону. "Не знаю, кормилецъ!" Такъ знай же. Не хочу и смотрѣть что тамо у тебя въ сундукѣ. Ступай съ Богомъ, а за то, да ее..." пошелъ хвалить меня, да и свелъ на спасибо; да и прикинулъ: "колибъ ты былъ мой, я тебя за такое дѣло подарилъ бы волей..." -- "А чей ты?" спросилъ офицерикъ съ усиками.
   Я сказалъ. "Такъ ты мой!" крикнулъ офицерикъ. "Не знаю; можетъ статься и твой; мы своего молодаго барина въ глаза не видали, слыхали только, что онъ въ Питерѣ своимъ доходомъ пробавляется." "Ну, Прохоръ," сказалъ молодой баринъ; (то онъ и былъ заправду) "ну, Прохоръ, видно Богъ тебя жалуетъ." Я вспомнилъ про Меланью и охнулъ про себя, а баринъ говоритъ: "Я твоему счастью не помѣха; дарю тебѣ волю, а отпускную изъ Питера пришлю; а чтобы ты былъ покоевъ, вотъ тебѣ моей руки письмо..." Сѣлъ онъ къ столу, написалъ, енералъ отъ себя приписалъ доброе слово... И я вернулся въ Государево село и съ волей и съ богатствомъ; въ томъ сундукѣ, какъ мы его покрыли, золота столько что хоть пригоршнями бери, да разбрасывай; на вою Москву хватитъ Что съ нимъ дѣлать? Повезли мы то золото къ отцу Ивану, да въ церковь и поставили. Вернулись домой. Всѣ мнѣ въ ноги кланяются. Всѣ за меня дочерей сватаютъ. Каждый на распросъ идетъ, что жъ такимъ богатствомъ творить буду..." Не мое, говорю я, то добро. Божіе. Мы люди погорѣлые. Раздѣлимся по братски, да обстроимся. Доброму барину невзначай припасемъ; да на новую церковь въ Дмитровкѣ, да на здѣшнюю церковь, да на бѣдныхъ, а бѣднымъ пусть Меланья раздаетъ. А у меня одна просьба, Андрей. Я теперь вольный; гдѣ захочу, тамъ и усадьбу заведу... "Знаю, знаю..." молвилъ Андрей и подвелъ ко мнѣ Василису... Что тебѣ, баринъ дальше, расказывать. Какъ сегодня, такъ и цѣлый вѣкъ прожили, дай Богъ и умереть на томъ же; только бы не врознь съ Меланьей; изъ стариковъ только мы и остались: Меланья, да я, а молодежь нашу самъ изволилъ видѣть. Точно, милостивъ Богъ, и правду молвить, Меланья отъ Него послана; вотъ уже тридцать годовъ безъ малаго, а чай за Меланьей ни одного грѣха и отецъ Иванъ не знаетъ. Она у насъ и казначей, и совѣтъ, и сваха, все. Безъ нея ни крестинъ, ни сватьбы. Въ городъ парень идетъ, Меланьѣ скажется, а она той власти не искала; Богъ ее нашимъ старостой поставилъ... Охъ, Меланья, Меланья, только мнѣ одному пришлось отъ тебя печаль знать и тоску нести, и не замретъ моя тоска до послѣднихъ проводовъ... И тамъ. "
   Старикъ остановился и устремилъ сверкающіе слезой глаза на икону Спасителя. Долго стоялъ онъ такъ; наконецъ вздохнулъ и сказалъ тихо:
   "Нѣтъ! Тамъ мы будемъ вмѣстѣ!"

Н. КУКОЛЬНИКЪ.

"Картины русской живописи", СПб, 1846

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru