Купер Джеймс Фенимор
Морские львы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    The sea lions or The lost sealers
    Перевод 1927 г. (без указания переводчика).

Фенимор Купер

Морские львы

  
   Фенимор Купер. Полное собрание романов. Под редакцией Н. Могучего. Том XIII. М.-Л., "Земля и фабрика", 1927
   OCR Бычков М. Н.
  

J. FENIMOR COOPER

The Sea Lions or: The Lost Sealers

ГЛАВА I

   В американских нравах заметно какое-то однообразие, которого не встречаешь в Старом Свете. Только внимательный наблюдатель отличит американца восточного от американца западного, жителя северного -- от южного, жителя прибрежья -- от обитателя центра Соединенных Штатов. Однако, несмотря на общий характер американского общества, есть исключение из этого однообразия; в некоторых частях Соединенных Штатов замечаем не только различие, но даже оригинальность нравов и особенности быта.
   В то время как соседние графства почти потеряли совершенно свой отличительный характер, Сюффолк, одно из трех графств, протянувшихся через Лонг-Айленд {Лонг-Айленд -- остров на южном побережье с.-а штата Нью-Йорк, занимает пространство в 2.643 кв. километра.} и составляющих самые старинные части Штата Нью-Йорка, нисколько не изменился. Сюффолк остался Сюффолком. Население этого графства происходило от английских пуритан {Пуритане -- религиозная секта, отличавшаяся своей показной набожностью н фанатизмом. (Прим. ред.)}, которые эмигрировали в Америку.
   Прибавим, что Сюффолк имел только один приморский порт, хотя его берега имеют гораздо большее протяжение, чем остальная часть Нью-Йоркского штата. Это даже не был порт для общей торговли, так как он оживлялся только китоловными судами, и ловля китов составляла промысел его жителей.
   Для китоловного судна необходимо, чтобы на нем был такой же порядок, как в полку или на военном корабле. Этот дух порядка существовал во всех гаванях, где преимущественно останавливались китобойные суда. В 1810 году, время, с которого начинается эта повесть, в Саг-Гарбуре не было ни одного человека, посвятившего себя этому занятию, которого не знали бы не только товарищи по промыслу, но и все окрестные женщины и девушки.
   Лонг-Айленд на востоке раздваивается и представляет, так сказать, две оконечности, из которых одна носит название Ойстер-Понда, тогда как другая составляет мыс Монтаук. Между двумя концами вил, которые образует Лонг-Айлендский остров, находится Шельтер-Айленд, остров, лежащий между единственным в графстве Сюффолк портом Саг-Гарбурским и берегом Ойстер-Понда. В начале прошлого столетия было очень трудно найти более глухой округ, чем Ойстер-Понд.
   Стоял прекрасный сентябрьский день. Было воскресение. Возле одной из набережных Ойстер-Понда можно было заметить шхуну {Шхуна -- парусное судно с двумя или тремя мачтами, имеющее косые паруса.}, которую спустили очень недавно и оснастка которой еще не была закончена. Работа по случаю праздника была отложена, тем более, что шхуна принадлежала приходскому диакону Пратту, который жил в доме, находившемся в полмиле от берега, и владел несколькими угодьями, от которых получал довольно хороший доход.
   Мелочная расчетливость и скупость Пратта были всем известны. Пратт наружно был святоша, но с ним боялись иметь дела. Скаред, эксплоататор, не имевший жалости к своим жертвам, он был недоступен какому-либо благородному порыву и чувству.
   Пратт был стар. С ним жила племянница, единственная дочь и сирота его брата Израиля Пратта. Девушка была настолько же бескорыстна, насколько был скуп ее дядя, и часто Пратт упрекал ее за благотворительность или за услужливость по отношению к соседям, называя такое добросердечие расточительностью. Но Мария, казалось, не обращала внимания на замечания своего дяди. Окрестные кумушки поэтому были уверены, что Пратт не оставит своего богатства бедной Марии, но отдаст его церкви. Сюффолк первоначально был заселен эмигрантами из Новой Англии {Новая Англия -- под этим именем иавестны шесть северо-восточных приатлантяческих штатов Северо-Американского союза: Мэн, Нью-Гемпшир, Род-Айленд, Вермонт, Массачусетс и Коннектикут. (Прим. ред)}, и в нем остались те же нравы, как и в Коннектикуте. Там небольшие услуги, за которые в других местах ничего не берут, очень тщательно вносятся в счетную книгу.
   Самые выражения местного наречия отражают это корыстолюбие. Пробыть несколько месяцев у друга, это, по обычному американскому выражению, не посещение, а найм: считают самым естественным платить другу так же, как в гостинице. Даже было бы очень неблагоразумным остановиться на некоторое время в доме Новой Англии и, если, уезжая, не можешь заплатить за свои расходы, не дать расписки в виде обеспечения. Обычаи дружбы и близких отношений, которые существуют везде между друзьями и родственниками, здесь совершенно не известны. Здесь каждое движение -- на вес золота.
   Мария не подозревала того, что привычка, скупость и надежда на то, что молодая девушка может вступить в выгодный брак, который когда-нибудь позволит возвратить расходы, заставила Пратта затраченные на ее воспитание, содержание или удовольствие деньги вносить в расходную книгу, которую он вел с особенной точностью. Родственное чувство было ему совершенно чуждо.
   К тому времени, с которого начинается эта повесть, тайный счет дяди, приготовленный для его "обожаемой" племянницы, достиг тысячи долларов, фактически израсходованных им на воспитание, содержание и квартиру воспитанницы. Пратт был подло и гнусно скуп, но он был точен: в счете не било ни одной лишней копейки.
  

ГЛАВА II

  
   В воскресенье Пратт отправился, как обыкновенно, в молельню своего прихода, но вместо того, чтобы оставаться там и выслушать проповедь, которую говорят после полудня, сел в тележку и воротился домой.
   Довольно красивый двухэтажный дом был выстроен, по обычаям графства Сюффолк, из дерева, на краю луга и обширного плодового сада, в котором тянулись четыре ряда прекрасного орешника.
   Мария стояла на крыльце и, казалось, ждала своего дядю с нетерпением. Пратт передал вожжи негру, который уже не был невольником, но согласился работать за половинное вознаграждение.
   -- Ну,-- сказал Пратт, подходя к своей племяннице, -- каково ему теперь?
   -- Дядюшка, я считаю невозможным, чтобы он выздоровел, и прошу вас послать в порт за доктором Сэджем.
   Мария хотела сказать: "к Саг-Гарбурскому порту", в котором жил названный ею и пользовавшийся заслуженной известностью доктор.
   Несколько недель назад судно, которое, без сомнения, плыло в Нью-Йорк, высадило на Ойстер-Пондский берег старого и страдающего неизлечимой болезнью матроса.
   Этот матрос родился на острове, который назывался Мартас-Виньярдом, виноградником Марты. Покинув остров еще двенадцатилетним юношей, Томас Дагге почти пятьдесят лет не был на родине. Сейчас Томас, чувствуя неизлечимую бэлезнь, возвращался умереть на родину и высадился на Ойстер-Пондском берегу, в ста милях от его родного острова, до которого он еще надеялся доехать.
   Дагге, по его призванию, был беден и не имел друзей. Однако, у него был довольно тяжелый чемодан, похожий на те, которыми пользуются матросы на купеческих кораблях. Казалось, что чемодан этот сделал столько же путешествий, как и его владелец, успевший спасти его во время трех кораблекрушений, несмотря на его особенно ценное содержимое. Высадившись на берег, этот матрос условился с одною вдовою, близкою соседкою Пратта, и нанял у нее себе квартиру до тех пор, пока будет в состоянии, возвратиться в Виньярд. Даггс часто прогуливался, стараясь восстановить здоровье. Случайно он встретился с Праттом и, как это ни казалось странным его племяннице, между Праттом и этим чужеземцем завязалась дружба. Ведь Пратт обыкновенно старался не заводить тесной связи с бедняками, а вдова Уайт говорила всем, что у ее жильца нет и медного гроша. Но у него были вещи, необходимые для моряков, и Томас Даггс как-то обратился с просьбою к Росвелю Гардинеру, или Гарнеру, известному в Ойстер-Понде молодому моряку, бывавшему не только на китовой ловле, но и на охотах за тюленями, помочь ему распродать их. Этот Гарнер в настоящее время служил на шхуне Пратта в качестве капитана. Благодаря посредничеству Гарнера вещи Томаса, которые уже не могли быть полезны хозяину, были отосланы и выгодно проданы в Саг-Гарбуре.
   Неожиданно для всех Пратт купил и спустил на воду новое судно. Соседи терялись в догадках о причине, заставившей Пратта в его годы сделаться арматором {Арматор -- владелец промыслового или торгового судна.}. Мария приписывала этот факт тайному влиянию больного моряка. Пратт проводил половину своего времени в разговорах с Дагге, и несколько раз, когда племянница относила ему еду, она находила его рассматривающим вместе с Праттом одну или две старые морские карты. Но лишь только она входила, они меняли разговор. Никогда друзья не позволяли и вдове Уайт присутствовать при этих своих тайных совещаниях.
   Пратт не только купил шхуну, но и отдал ее в распоряжение молодого Гарнера. Гарнер, которому было двадцать шесть лет, родился в Ойстер-Понде и происходил от одного из старейших семейств страны, поселившейся там еще в 1639 году. Эта семья очень размножилась и разделилась на множество ветвей, но в новой стране имя Гарнера пользовалось заслуженным уважением. Росвель Гарнер был небогат и сирота, без отца и матери. Окончив в пятнадцать лет провинциальную школу, он поступил на корабль. Можно представить, как он был рад, когда Пратт назначил его капитаном шхуны, которую уже назвали "Морским Львом".
   Мария Пратт следила за всем происходящим то с печалью, то с удовольствием, но всегда с любопытством. Ей было тяжело смотреть, что жадность к деньгам всецело захватывала ее дядю. Но вместе с тем она гордилась успехом Росвеля Гарнера. Она любила его, но тем не менее не давала ему еще окончательного согласия.
   Мария была воспитана в догматах слепого суеверия и фанатизма и ее пугало полное отрицание молодым моряком всего того, веру во что ей старались привить с детства.
   Мария радовалась, когда Гарнер получил начальство над "Морским Львом", хотя и не знала, к какому берегу должно было отправиться маленькое судно, шхуна в сто сорок тонн {Тонна -- 1,189 куб. метра. (Прим. ред.)}.
   Пратг не препятствовал отношениям обоих молодых людей, и многие из Ойстер-Понда даже думали, что Пратт верил в будущность Гарнера, и говорили, что он после своей смерти оставит молодому капитану все свое имение и племянницу.
   Когда племянница Пратта предложила дяде послать за доктором Сэджем, он не сейчас согласился на это, не столько боясь издержек, сколько по более важным соображениям: ему не хотелось сводить Дагге с кем бы то ни было, потому что матрос открыл ему тайну, которой он придавал большое значение, хотя тот до сих пор скрывал от него первую и самую главную часть ее.
   Однако, отдаленное чувство стыда заставило Пратта послушаться племянницы и послать за доктором.
   -- Надо, Мария, сделать большой путь, чтобы добраться до порта,-- нерешительно сказал он после долгого молчания.
   -- Суда уходят и возвращаются в несколько часов.
   -- Да, да, суда, но позволено ли, дитя, пользоваться кораблями в субботний день?
   -- Я думаю, сударь, что всегда подобает делать добро, даже и в праздники.
   -- Да, если мы уверены, что из этого выйдет что-нибудь хорошее. Всем известно, что Сэдж превосходный доктор, но все же половина денег, которые платят людям этой профессии, являются потерянными деньгами.
   -- Я боюсь, что Дагге не проживет и недели,-- сказала Мария,-- и я не желала бы, чтобы он имел право сказать, что мы не сделали ничего для его спасения.
   -- Мы так далеко от порта, что было бы бесполезным посылать туда кого-нибудь: это были бы потерянные деньги.
   -- Я уверена, что Росвель Гарнер согласится отправиться туда и при этом он не попросит денег.
   -- Да, это правда; я должен также сказать о Гарнере, что это самый рассудительный из всех известных мне молодых людей. Я с удовольствием возлагаю на него все свои поручения, потому что я люблю иметь с ним дело.
   Мария это очень хорошо знала. Пратт много раз пользовался щепетильностью молодого человека и получал от него услуги, за которые следовало бы платить. Мария, вспомнив о молодом капитане, покраснела.
   -- Итак, сударь,-- сказала она через несколько минут,-- мы можем послать за Росвелем.
   -- Те, которых посылают за доктором, спешат, и я уверен, что Гарнер сочтет необходимым нанять сначала лошадей, чтобы переехать Шельтер-Айленд, и потом бот, чтобы доплыть до порта. Если он не найдет бота, то ему, может быть, нужна будет лошадь. С пятью долларами едва ли это сделаешь!
   -- Если понадобится пять долларов, Росвель скорее отдаст их из своего кошелька, чем попросит помощи у кого-либо. Но лошадей не понадобится: у берега стоит вельбот {Вельбот -- длинная, узкая шлюпка. (Прим. ред.)} и он может воспользоваться им.
   -- Это правда, я и забыл о вельботе. Так как есть вельбот, то привести доктора можно довольно скоро, и я думаю, что имущества Дагге будет достаточно для оплаты этого посещения.
   Мария, сделавшаяся еще более печальной, увидала подходившего Росвеля и вошла в дом. Переговорив с Праттом, капитан поспешно направился к берегу.
  

ГЛАВА III

  
   Лишь только Гарнер ушел, Пратт отправился к жилищу вдовы Уайт. Дагге был слаб, но не очень страдал. Он сидел в кресле и еще мог говорить. Он не знал всей опасности своего положения и, может быть, в эту минуту надеялся прожить еще много лет. Пратт вошел в то самое время, когда вдова вышла навестить жившую по соседству кумушку. Вдова Уайт увидала Пратта издалека и постаралась уйти незаметно, инстинктивно понимая, что ее присутствие при разговоре этих двух людей будет лишним. Что было предметом их тайных разговоров, вдова Уайт не знала. Но из ее разговора с соседкою можно было видеть, что она думала об этом.
   -- Опять Пратт!-- вскричала вдова Уайт, входя в комнату приятельницы.-- Он в третий раз приходит ко мне со вчерашнего утра. Это что-нибудь да значит!
   -- О, Бетси, он посещает больного! Этим объясняются его частые посещения.
   -- Вы забыли, что сегодня суббота,-- прибавила вдова Уайт.
   -- Самый лучший день для добрых дел, Батси!
   -- Я это знаю, но для одного человека слишком часто посещать больных три раза в сутки.
   В это время Пратт сообщил больному, что он послал за доктором.
   -- Да, я послал Гарнера в порт, и через два иль три часа он будет здесь с доктором Сэджем.
   -- Я уверен, что буду в состоянии заплатить за все эти расходы,-- сказал неуверенно Дагге.
   Пратт, подумав немного, вернулся к предмету, о котором он обыкновенно говорил во время своих тайных совещаний с Дагге:
   -- Надо, чтобы вы сами показали мне на карте место, где находятся эти острова. Самое лучшее видеть все своими глазами.
   -- Вы забыли о моей клятве, Пратт! Все мы поклялись не открывать места, где находятся эти острова, до 1820 года. Тогда мы можем делать, что вам угодно. Карта лежит в моем чемодане, и не только острова, но даже берега на ней ясно обозначены, так что всякий моряк может найти их. Пока жив, я сберегу этот чемодан. Когда поправлюсь, я взойду на палубу "Морского Льва" и скажу вашему капитану Гарнеру все, что ему нужно знать. Благополучие того, кто пристанет к одному из этих островов, будет обеспечено.
   -- Да, я об этом думал, Дагге! Но как я могу быть уверен, что другой корабль не предупредит меня?
   -- Потому что моя тайна принадлежит только мне одному. Нас на бриге {Двухмачтовое парусное судно с одним только прямым парусом.} было семеро. Из семи четверо умерло от горячки на островах, капитан упал в море и утонул во время шквала {квал -- сильный порыв ветра. (Прим. ред.)}. Остались только Джек Томсон и я. Думаю, что Джек именно тот самый человек, о котором говорили, что он убит китом с полгода тому назад.
   -- Джек Томсон -- имя настолько обыкновенное, что в этом нельзя быть уверенным. Даже если предположить, что он был убит китом, то еще до своей смерти он мог рассказать тайну дюжине человек.
   -- Это ему не позволяла клятва. Джек -- человек, не способный забыть свое слово. Есть еще основание думать, что Джек не мог нарушить свою клятву,-- сказал через несколько минут Дагге,-- это то, что он никогда не мог указать на широту и долготу: он не вел журнала. Не имея ясных указаний, его друзья могут искать целый год и не найти ни одного острова...
   -- Вы думаете, что пират не ошибся, говоря об этой стране и скрытом сокровище?-- с тревогой сказал Пратт.
   -- Я поклялся бы,-- отвечал Дагге,-- что он сказал правду, как будто я сам видел ящик. Они принуждены были спешно уехать, иначе они никогда не оставили бы столько золота в пустыне. Да, по словам умирающего, они его там оставили.
   -- Умирающего? Вы хотите сказать: пирата, не так ли?
   -- Конечно, мы были посажены в одну тюрьму, и у нас было довольно времени, чтобы переговорить более двадцати раз, прежде чем он был сброшен с своих последних качелей. Когда узнали, что у меня ничего нет общего с повешенным пиратом, я получил свободу и возвращался в Виньярд в надежде найти там какой-нибудь корабль, чтобы отправиться отыскивать эти два сокровища. Но меня высадили здесь. Не все ли равно, если корабль отправится из Ойстер-Понда, а не из Виньярда?
   -- Без сомнения. Чтобы убедить вас и успокоить,-- кроме того, и по другим причинам,-- я купил "Морского Льва" и пригласил молодого Росвеля Гарнера в капитаны судна. Через восемь дней шхуна будет готова отправиться, и если все случится, как говорите вы, это будет хорошее путешествие. Теперь вам остается только исполнить одно: снабдить меня морскою картою, чтобы я хорошенько ее изучил, прежде чем отплывет шхуна.
   -- Не хотите ли вы сами отправиться, Пратт?-- сказал с удивлением матрос.
   -- Нет, совсем нет,-- отвечал Пратт.-- Я стар для такого продолжительного путешествия. Но я рискую частью моего состояния, и потому, естественно, желал бы взглянуть на эту карту.
   -- Капитан Гарнер,-- уклончиво отвечал моряк,-- будет иметь довольно времени для изучения этой карты, пока он войдет в какую-нибудь из пристаней. Если же, как я думаю, я сам смогу отправиться вместе с ним, то для меня не будет ничего легче, как показать ему дорогу.
   Наступило долгое молчание. Больной Дагге понял характер Пратта и считал за лучшее поддерживать интерес в том, кто мог быть ему полезным.
   После долгого молчания Пратт первый нарушил тишину.
   -- Меня беспокоят,-- сказал он,-- эти богатства. Если бы Гарнер и успел их открыть, эти деньги могут иметь законных владельцев.
   -- Им трудно было бы доказать свои права, если то, что говорил мне пират, правда. Это золото, по его словам, собрано по всем странам. И все это было так смешано и так спутано, что даже и молодая девушка не смогла бы отличить тут от других вещей подарка своего возлюбленного. Это была добыча трехлетнего крейсерования. Большую часть ее разменяли в различных портах, чтобы заплатить таможенным досмотрщикам за молчание.
   -- Обдумайте ваши слова, любезнейший друг, они не совсем благочестивы: сегодня праздник.
   Дагге повернул на языке свою жвачку, и в его глазах мелькнула насмешка. Однако, он смолчал.
   Пратт после полудня ходил два раза в домик вдовы Уайт. Когда он пришел во второй раз, то увидал вельбот, возвращавшийся из Шельтер-Айленда, и с помощью зрительной трубки узнал доктора Сэджа. Пратт тотчас же поспешил вернуться в домик, чтобы сказать Дагге нечто, не терпящее промедления.
   -- Судно плывет,-- сказал он, садясь возле него,-- и доктор скоро будет здесь. Прежде чем придет доктор Сэдж, я вам, Дагге, дам совет. Если вы будете много говорить, то это вас обеспокоит, и вы можете дать ложное понятие о состоянии вашего здоровья; ваш пульс будет ускоренно биться от продолжительного разговора, и кровь бросится в лицо.
   -- Понимаю вас, господин Пратт! Моя тайна останется моей; никакой доктор не выманит у меня ее более, нежели я сочту нужным сказать.
   Вскоре после этого вошел доктор Сэдж. Это был человек образованный, умный и наблюдательный. Как искусный практик, он скоро понял состояние матроса. Пратт же ни на минуту не оставлял его, и ему-то доктор сообщил свое мнение о больном, когда они отправились домой.
   -- Этот бедный человек близок к своему концу,-- сказал холодно доктор,-- и медицина не поможет ему. Он проживет еще месяц, хотя я нисколько не удивлюсь, если услышу, что он умрет через час.
   -- Итак, вы думаете, что он так близок к смерти!-- воскликнул Пратт.-- Я надеялся, что он доживет до отплытия "Морского Льва", и что путешествие поправит его здоровье.
   -- Уже ничто не поправит его здоровья, можете быть в этом уверены. Он из Ойстер-Понда?
   -- Он родился где-то на востоке,-- отвечал Пратт.-- У него нет здесь ни друзей, ни знакомых. Я думаю, что его имущества хватит на покрытие всех издержек.
   -- Если у него ничего нет, так нечего и говорить об уплате мне сейчас вознаграждения,-- отвечал доктор. Он понял, куда гнул Пратт.
   -- Вы всегда добры, доктор, но Дагге...
   -- Этот человек называется Дагге?-- спросил доктор.
   -- Так он называет сам себя, хотя никогда нельзя верить словам подобных людей.
   -- Это правда. Но если имя этого человека действительно Дагге, то он, должно быть, из Виньярда. Там много Дагге.
   -- Есть Дагге и в Коннектикуте, я уверен.
   -- Колыбель этого рода -- Виньярд. Во взгляде этого человека есть что-то виньярдское. Я уверен, что он давно там не был.
   Пратт задыхался. Он видел, что ему предстоит спор, которого он больше всего боялся. Он отпрянул назад, как будто к его груди приставили шпагу.
   В это время на крыльцо вышла Мария.
   -- Ему очень плохо, любезная Мария,-- сказал доктор, садясь на одну из скамей,-- и я не могу подать никакой надежды. Если у него есть друзья, которых он жаждет видеть, и если есть дела, которые надо кончить, то ему надобно сказать правду, и притом немедленно...
   -- Он уже давно не слыхал о своих друзьях,-- прервал Пратт, которым до того овладела жадность, что он позабыл всякую осторожность и не побоялся выдать даже то, что ему было известно, где родился больной. Он прибавил при этом, что моряк уже более пятидесяти лет не был в Виньярде, но что во все это время там о нем также ничего не слыхали.
   Доктор заметил противоречие в словах Пратта, и это заставило его задуматься; но он был слишком умен, чтобы это обнаружить. Напились чаю, и доктор удалился.
   -- Надо уведомить его друзей,-- сказал он, когда они шли к берегу, возле которого стояло совершенно готовое к отъезду судно?-- нельзя терять ни одного часа. Корабль "Бриллиант" (капитан Смит) должен отвезти в Бостон груз деревянного масла и завтра же отправляется. Мне стоит написать только одно слово с этим кораблем, и держу десять против одного, что письмо, адресованное на имя Дагге, не может не дойти к кому-нибудь из его родных.
   Предложение доктора бросало Пратта в холодный пот, но он не смел ему противоречить. Он купил "Морского Льва", пригласил Росвеля Гарнера и израсходовал значительную сумму денег в надежде запустить руку в дублоны, уже не говоря о мехах, и вдруг все эти расчеты могли уничтожиться благодаря вмешательству родных. Оставалось только одно средство -- терпение, и Пратт постарался им запастись.
   Пратт проводил доктора только до границ своего фруктового сада. Члену молельни было неприлично выходить в субботу из дому. Лишь только доктор ушел, Пратт вернулся в жилище вдовы Уайт. Тут он устроил больному новый долгий, утомительный допрос. Бедный Дагге очень устал от этого разговора, но мнение, высказанное доктором Сэджем, что смерть старого матроса близка, и боязнь приезда родных из Виньярда сильно подействовали на ум Пратта. Если бы ему удалось теперь узнать самое главное, "Морской Лев" мог бы выиграть довольно времени у своих противников, даже если бы Дагге открыл тайну другим, и новый корабль отправился бы в экспедицию. Шхуна Пратта готова была отплыть, а для снаряжения другого судна нужно было еще время.
   Но Дагге оказался не откровеннее прежнего. Он вернулся к своему первому рассказу об открытии островов, на которых находились тюлени, и много говорил о смирном нраве и большом количестве этих животных. Человек мог ходить среди них, и они не боялись его. Одним словом, экипаж, составленный из отборных моряков, мог бы их перебить, содрать кожу и собрать жир, и это было бы похоже на простое собирание долларов на дороге.
   Этот рассказ еще более возбудил алчность Пратта. Никогда еще любовь к наживе не овладевала так Праттом, как сейчас.
   Дагге ничего не скрыл от Пратта, исключая широты и долготы места. Все искусство Пратта, а оно было велико, было бессильно, чтобы выманить у моряка эти данные, а без них и все сведения были бесполезны. Старик, стараясь завладеть тайною, получил такую же сильную лихорадку, как и Дагге, но все было напрасно.
  

ГЛАВА IV

  
   На другой день в доме Пратта все встали очень рано. Едва солнце выплыло из-за горизонта, Пратт и Мария встретились на крылце дома.
   -- Вот вдова Уайт, и она кажется очень озабоченною,-- сказала племянница.-- Я боюсь, что больному сделалось хуже.
   -- Вчера вечером,-- сказал дядя,-- ему было лучше, хотя он от разговора немного устал. Этот Дагге большой болтун, уверяю тебя, Мария!
   -- Он не будет более болтать,-- вскричала вдова Уайт, расслышавшая последние слова Пратта.-- Он более ни скажет ни хорошего, ни худого.
   Пратт был так поражен этой новостью, что онемел. Вдова терпеливо передала все подробности происшествия. Оказалось, что Дагге умер ночью. Непосредственной причиной смерти было удушье, как это часто бывает в последней стадии чахотки. Так как в смерти Дагге не было ничего необыкновенного, то не было нужды и в приглашении властей. Оставалось только отдать необходимые приказания относительно погребения и тщательного сбережения имущества умершего. Пратт велел перенести к себе чемодан Дагге, вынув предварительно ключ из кармана жилета покойного, а потом распорядился погребением. Тело оставалось в доме вдовы Уайт, и уже на другой день утром его отнесли на кладбище.
   И только тогда Пратт успокоился, считая себя единственным обладателем тайны Дагге. В его распоряжении были карты, и Дагге уже более никому не мог показать их. Если друзья умершего узнают об его смерти и приедут за его имуществом, то очень вероятно, что они не найдут никаких сведений об островах, изобилующих тюленями, или богатствах, скрытых пиратом.
   Пратт увеличил свою обычную предосторожность и даже уплатил из своего кошелька долг умершего вдове Уайт -- десять долларов. Чтобы избежать подозрений, которые могла возбудить такая необычная с его стороны щедрость, он пояснил, что обратится к родственникам матроса, а в том случае, если они не смогут заплатить его издержек, он велит продать имущество покойного. Он также заплатил за гроб и могилу, как и за довольно значительные издержки по погребению.
   Чемодан был перенесен в большой кабинет, выходивший в спальню Пратта. Когда он свел все счеты, то с ключем в руке отправился туда. Для Пратта была особенно торжественна та минута, когда он открыл чемодан. То, что осталось в чемодане, было приноровлено к теплому климату и носило следы долгого употребления. Кроме того, в нем были две морские карты, испачканные и разорванные, на которые Пратт набросился, как ястреб на свою добычу.
   Но в эту минуту он ощутил такую дрожь, что был принужден сесть в кресло и немного отдохнуть.
   Развертывая первую карту, Пратт увидал, что это была карта южного полушария. На ней ясно было обозначено несколькими чернильными точками три или четыре острова... с широтою и долготою, написанными по краям.
   Пратт едва дышал. Его руки тряслись. Успокоившись, он переписал широту и долготу в записную книжку, которую всегда носил с собой, потом сел и тщательно выскоблил перочинным ножиком на морской карте обозначение островов и цифры, которые на ней находились. Окончивши это, он почувствовал себя облегченным от большой тяжести. Но это было еще не все.
   Морские карты, назначенные для шхуны, лежали на столе в его комнате. Он начертил на одной из этих карт, как только мог лучше, острова тюленей, следы которых он уничтожил на карте Дагге. Также написал там те цифры, которые были на карте матроса.
   Потом он развернул вторую карту: то была карта Западной Индии с особыми обозначениями на ней некоторых местностей. Одна из этих местностей была так отмечена, что нельзя было сомневаться в том, что она именно и принадлежала пиратам.
   Самая местность была обозначена карандашем, который легко было вытереть резинкой. Сверх того, Пратт выскреб ножичком то место, на котором были обозначены цифры. Теперь он мог быть уверен в том, что никакой глаз не откроет того, что он сделал. Начертив эту местность на своей карте Западной Индии, он положил карты Дагге в чемодан и закрыл его. Он уже раньше записал все подробности, которые слышал от самого Дагге, и полагал, что теперь обладает всеми сведениями, которые могли сделать его богатейшим человеком графства Сюффолк.
   Когда Пратт встретился со своею племянницею, Мария была даже удивлена веселостью дяди.
   Тотчас же Пратт отправился на берег, желая видеть, как Росвель Гарнер доканчивал оснащение "Морского Льва".
   Молодой капитан работал вместе с матросами, которых он уже нанял. Шхуна была спущена на воду, и по временам деревенская тележка или двуколка, запряженная быками, перевозила на набережную съестные припасы, которые складывали в камбуз {Камбуз -- кладовая судна. (Прим. ред.)}. Груза не было, потому что корабль, отправляющийся на охоту за тюленями, нуждается только в соли и съестных припасах. Словом, работа шла быстро, и капитан Гарнер объявил нетерпеливому хозяину, что через неделю шхуна будет готова к отплытию.
   -- Я пригласил офицера, в котором нуждался,-- сказал Росвель Гарнер,-- и он теперь в Бонингтоне, где отыскивает недостающих людей для экипажа. Нам нужна полдюжина моряков, на которых мы могли бы положиться, а затем мы возьмем кого-нибудь из наших соседей, еще новичков.
   -- Ну,-- весело сказал Пратт,-- у вас будет много юнцов; они стоят дешевле. Вижу, капитан Гарнер, что дела у вас идут очень хорошо, я оставляю вас, а после обеда скажу несколько слов наедине.
   Через час или два Пратт и его племянница сидели за столом вместе с двумя гостями.
   Гости эти были: Росвель Гарнер и пастор Уитль.
   -- Я очень жалел, что моя поездка в Коннектикут не позволила мне увидеть бедняка, которого так скоро вынесли из дома вдовы Уайт,-- заметил пастор.-- Мне говорили, что больной родился на Востоке.
   -- Так думает доктор Сэдж,-- отвечал Пратт.-- Капитан Гарнер предложил съездить за доктором в моей шлюпке (Пратт сделал ударение на слове моей), но можно ли помочь моряку, у которого страдают легкие?
   -- Этот бедняк был моряк, а я и не знал, чем он занимался. Он не из Ойстер-Понда?
   -- Нет, у нас здесь нет никого по фамилии Дагге, часто встречающейся в Виньярде. Большая часть Дагге -- моряки, и этот человек занимался тем же, хотя я от него ничего не слыхал об этом и заключаю это из некоторых слов, вырвавшихся у него в разговоре.
   Пратт думал, что таким образом ему удастся скрыть истину, так как никто не присутствовал при его тайных разговорах с Дагге. Но предполагать, что вдова Уайт не принимала никакого участия в разговоре, происходившем под ее кровлею, значило не знать ее характера. Наоборот, любопытная женщина не только старалась подслушать, но даже провертела дыру, которая служила ей обсерваториею, откуда она могла слушать и видеть все, что происходило между Праттом и ее постояльцем.
   -- Бетинг Джой пришел с берега и желает видеть хозяина,-- сказал появившийся в дверях негр.
   -- Бетинг Джой! Я надеюсь, что он не пришел за рыбой, которую мы съели,-- сказал, смеясь, Пратт.-- Я отдал за нее Джою полдоллара. Вы видели, как я платил, капитан Гарнер?
   -- Я думаю, сударь, что он пришел не за этим. Джой привел незнакомца, которого высадили на берег. Но вот он, сударь!
   -- Незнакомец? Что за человек?
  

ГЛАВА V

  
   -- Земноводное!-- тихо сказал при виде незнакомца Росвель Гарнер, обращаясь к Марии.
   Слово "земноводное" обозначало обыкновенно моряков-китоловов, охотников за тюленями, живущих на восточной стороне Лонг-Айленда, на Виньярде, в окрестностях Бонингтона и, может быть, близ Нью-Бедфорда. Они были матросы, но были моряками в полном смысле этого слова.
   Незнакомца пригласили за стол. Он без церемонии принял приглашение. Потом он выпил стакан воды с ромом и выразил намерение приступить к делу, по которому пришел. До сих пор он ничем не объяснил причины своего посещения, заставляя Пратта теряться в догадках.
   -- Рыба хороша,-- холодно сказал незнакомец, считая себя в праве сказать свое мнение по этому поводу,-- но и в Виньярде мы не бедны в этом отношении.
   -- В Виньярде?-- прервал Пратт, не слушая того, что незнакомец мог сказать далее.
   -- Да, сударь, в Виньярде, потому что я принужден был приехать оттуда. Может быть, я должен объявить вам, кто я такой: я прибыл из Виньярда, и зовут меня Дагге.
   Пратт, который в это время намазывал масло на хлеб, уронил нож на тарелку.
   Дагге и Виньярд были два слова, которые неприятно прозвучали в его ушах. Возможно ли, чтобы доктор Сэдж имел время так скоро послать известие в Виньярд? И это "земноводное" соседнего острова не пришло ли похитить у него сокровища? Пратт был смущен. У него явилась даже мысль, что все деньги, потраченные им на оснащение "Морского Льва", потеряны.
   Однако, немного подумав, он преодолел свою растерянность и, слегка наклоняя голову, поклонился незнакомцу, как будто хотел сказать ему: "Добро пожаловать!"
   Через несколько минут незнакомец объяснил причину своего посещения.
   Дагге очень многочисленны в Виньярде,-- сказал он,-- и если вы назовете кого нибудь, то очень не легко узнать, к какому семейству он принадлежит. Несколько недель тому назад один из наших кораблей воротился из Гольм-Голя и сообщил нам, что встретил бриг, идущий из Нью-Гавена, который его уведомил, что экипаж высадил на Ойстер-Пондский берег моряка, по имени Томаса Дагге, виньярдца, который возвращался после пятидесятилетнего отсутствия. Это известие распространилось по всему острову и наделало много шуму между всеми Дагге. Много виньярдцев шатается по свету, и некоторые из них возвращаются на остров умирать. Так как большая часть их приносит с собою что-нибудь, то их возвращение всегда считают хорошим признаком. Поговорив со стариками, мы решили, что Томас Дагге был брат моего отца, который отплыл назад тому около пятидесяти лет, и о котором не было никаких сведений. И вот мои родные послали меня, чтобы разыскать его.
   -- Я очень жалею, господин Дагге, что вы опоздали,-- тихо сказал Пратт, как будто боясь опечалить незнакомца.-- Если бы вы приехали на прошлой неделе, то могли бы еще видет вашего родственника и поговорить с ним, а если бы вы приехали нынче утром, то присутствовали бы при его погребении. Он прибыл к нам неизвестно откуда, и мы старались помочь ему. Я думаю, что для него было сделано все, что мы могли для него сделать в Ойстер-Понде. Его лечил доктор Сэдж из Саг-Гарбурга. Вы, без сомнения, знаете доктора Сэджа?
   -- Я знаю его по наслышке и уверен, что он сделал все, что мог. Так как тендер {Тендер -- одномачтовое грузовое судно, длиной около двадцати пяти метров, в двести тонн водоизмещения.}, о котором я уже сказал, плыл возле брига во время штиля {Штиль -- затишье. (Прим. ред.)}, то оба капитана долго разговаривали, и виньярдец уведомил нас о близкой смерти нашего родственника. Мы хорошо знали, что ничто не может спасти его. Так как мой дядя приглашал такого известного доктора, живущего довольно далеко, то я предполагаю, что наш родственник должен был оставить кое-что после себя.
   Этот вопрос был очень естествен, и, к счастью, у Пратта ответ был готов.
   -- Моряки, корабли которых приходят из далеких стран и пристают к нашим берегам,-- сказал он, улыбаясь,-- редко бывают обременены богатствами. Если у человека их ремесла есть состояние, то такой счастливец пристает к берегу какого-нибудь большого порта и там берет карету, которая отвозит его в первую гостиницу.
   -- Я надеюсь,-- сказал племянник,-- что мой родственник никому не был в тягость.
   -- Нет,-- отвечал Пратт.-- Сначала он продавал некоторые принадлежащие ему вещи и таким образом жил. Так как он поселился в жилище бедной вдовы, то я думал, что сделаю угодное друзьям умершего, если разочтусь с ней. Нынче утром я сделал это, и она дала мне квитанцию, как вы видите,-- прибавил он, показывая гостю бумагу;-- чтобы сколько-нибудь оградить свои издержки, я велел перенести к себе чемодан умершего, и он теперь наверху, готовый к осмотру. Он легок, и я не думаю, чтобы в нем было много золота или серебра.
   Виньярдец казался разочарованным. Было так естественно предполагать, что человек, отсутствовавший в течение пятидесяти лет, возвратился с плодами своих трудов, и потому он ждал лучших результатов от своего путешествия в Ойстер-Понд.
   Племянник Дагге продолжал делать вопросы и получать не менее уклончивые и сдержанные ответы. Через четверть часа разговора, в котором была рассказана вся история чемодана, решили приступить немедленно к осмотру оставшегося после Дагге имущества. Все, не исключая и Марии, собрались в комнате Пратта, посредине которой поставили чемодан.
   Глаза всех были устремлены на этот чемодан, потому что каждый, исключая Пратта, предполагал, что в нем есть что-нибудь. Только вдова Уайт могла бы сказать, что есть в нем, потому что она раз двенадцать перешарила его, хотя, надобно сказать правду, не вынула из него и иголки. Делала она это не из жадности, а из любопытства. Она не только пересмотрела все вещи, находившиеся в чемодане, но даже перечитала все бумаги, которые были в нем, и полдюжины писем. Из всех этих розысков любознательная женщина ничего не узнала. Только одна вещь ускользнула от ее осмотра, это маленький крепко запертый ящичек. Ей очень хотелось бы посмотреть, что находилось в нем, и даже были минуты, в которые она пожертвовала бы пальцем, чтобы открыть его.
   -- Вот ключ,-- сказал Пратт, вынимая его из ящика стола.-- Я думаю, что он отопрет замок. Мне помнится, что я видел, как Дагге сам отпирал им один или два раза.
   Росвель Гарнер, самый младший из собравшихся, взял ключ и отпер чемодан. Все, кроме Пратта, были обмануты в своих ожиданиях. Чемодан не только был наполовину пуст, но и предметы, в нем заключавшиеся, были самые простые: то была одежда моряка, видевшего лучшие дни, которая могла принадлежать только матросу.
   -- В нем нет совершенно ничего, что могло бы вознаградить путешествие из Виньярда в Ойстер-Понд,-- сухо сказал Росвель Гарнер.-- Что делать со всем.этим, господин Пратт?
   -- Самое лучшее -- вынуть из чемодана все вещи одну за другой и порознь пересмотреть их. Так как мы уже начали это, то и будем продолжать.
   Молодой человек повиновался и, вынимая каждую вещь из чемодана, называл ее, а потом передавал ее тому, кто считал себя наследником матроса. Новоприбывший бросал испытующий взгляд на каждое платье и, прежде чем откладывать его на пол, благоразумно опускал руку в каждый карман, чтобы увериться, что он был пуст.
   Долго он ничего не находил, но в одном кармане, наконец, нашел небольшой ключ.
   Так как в чемодане был маленький ящичек, и так как в этом ящике был только один замок, то племянник Дагге, не говоря ни слова, спрятал ключ.
   -- Ну,-- сказал Гарнер,-- вот все имущество бедняка Томаса, я не думаю, капитан Дагге, чтобы вы взяли на себя труд перевозить эти вещи в Виньярд.
   -- Я также не вижу в этом нужды, хотя друзья и родственники могут ценить эти вещи больше, чем посторонние. Но я там вижу две морские карты. Не потрудитесь ли вы передать мне их? Они для моряка могут иметь какую-нибудь ценность, потому что старые матросы обычно делают на них отметки, которые дороже самих карт.
   Хотя это было сказано самым простым и самым естественным тоном, но внушило Пратту большое беспокойство. Дагге разложил карту на постели и начал внимательно ее рассматривать.
   Карта была та, на которой находилось южное полушарие, и где Пратт с таким старанием выскоблил острова, изобилующие тюленями. Ясно было, что виньярдец чего-то искал и не мог найти, и что он сильно обманулся в своих ожиданиях. Вместо того, чтобы смотреть на карту, он, можно сказать, изучал все дыры и трещины, которых было много, потому что бумага была стара и разорвана. Так прошло несколько минут, и незнакомец перестал более интересоваться имуществом своего родственника.
   -- Эта старая карта относится к 1802 году,-- сказал Дагге.-- Нынче она недорого стоит. Наши охотники за тюленями так далеко заплывают на юг, что у них теперь есть лучшие сведения.
   -- Ваш дядюшка,-- хладнокровно сказал Пратт,-- был старый матрос и очень легко мог предпочитать старые карты.
   -- Тогда, должно быть, он позабыл первоначальное воспитание, которое дают в Виньярде. Там нет ни одной женщины, которая бы не знала, что последняя карта всегда лучше первой. Я признаюсь, что для меня здесь много непонятно, потому что хозяин судна говорил мне, что он слышал от капитана брига, что на картах старого моряка можно найти довольно важные подробности.
   Пратт затрясся, он видел в этом доказательство тому, что умерший говорил о своей тайне другим. Для человека, каков был Дагге, было очень естественно хвалиться своими картами, так что Пратт предвидел, что с этой стороны могут быть затруднения. Однако, он счел за лучшее молчать. Незнакомец, который, казалось, мало думал о старых рубашках и старом платье, принялся опять рассматривать карту и довольно близко от того места, где были обозначены острова тюленей, старательно вычищенные Праттом.
   -- Я никак не могу понять того, как человек, пользовавшийся столько времени картою, не сделал на ней никаких отметок,-- сказал Дагге.
   Он, казалось, говорил с упреком.
   -- Вот подводные камни среди моря,-- продолжал Дагге,-- там, где, я уверен, вода кишит рыбою; тут должны быть и острова. Что вы думаете об этом, капитан Гарнер?-- сказаь Дагге, кладя палец на то место, где еще утром Пратт так старательно выскоблил острова.-- По крайней мере, не заметите ли вы того, что это место было тщательно обозначено, и потому часто к нему возвращались, хотя заметок тут не видно.
   -- Это мели,-- отвечал, смеясь, Гарнер,-- посмотрите... Там не может быть земли, потому что сам капитан Кук не заходил так далеко на юг.
   -- Вы часто бывали в море, капитан Гарнер?-- спросил Дагге.
   -- Я кормлюсь этим ремеслом,-- откровенно отвечал молодой человек.-- Впрочем, я не занимаюсь морскими картами, они могут служить тогда только, когда корабль в дороге. Что касается китов и тюленей, то желающие найти их должны их теперь искать, как я уже сказал моему хозяину. Говорят, что прежде кораблю стоило только поднять паруса, чтобы бросить гарпун, но это время, капитан Дагге, прошло, и надо искать китов в открытом море.
   -- Судно, которое я видел у берега, не назначено ли для китовой ловли? Оно немного мало для этого промысла. Корабли подобного размера годятся лишь для ловли у берегов.
   -- Попробуем и узнаем, к чему оно годно,-- уклончиво сказал Гарнер.-- Что вы думаете об экспедиции на Новую Землю?
   Виньярдец бросил нетерпеливый взгляд, который значил: "Скажите это морякам!" -- и развернул вторую карту, которую до того еще не рассматривал.
   -- Конечно,-- прошептал он достаточно громко, так что Пратт мог слышать его, -- вот карта Западной Индии и всех местностей, на ней находящихся.
   Эти слова, сказанные Дагге, объяснили Пратту, что незнакомец кое-что знал и об этом, и беспокойство скряги увеличилось. Теперь он убедился, что благодаря хозяевам судна и брига родные Даге, имели сведения, на основании которых надеялись составить себе состояние, и что племянник Дагге прибыл из Ойстер-Понда для тщательного изучения морских карт.
   Он радовался, что успел во-время вычистить необходимые пометки, находившиеся на картах.
   -- Капитан Гарнер,-- сказал виньярдец, держа карту к свету;-- посмотрите, пожалуйста, здесь. Не кажется ли вам, что на этой стороне были какие-то заметки, и что здесь слова, находившиеся на карте, выскоблены?
   В это время Пратт смотрел через плечо Росвеля Гарнера и был очень счастлив, видя, что незнакомец положил палец на точку, бывшую на сотни миль от того места, где, по его мнению, находилось сокровище пирата.
   -- Странно, что такой старый моряк, пользуясь так долго одною картою, не оставил на ней никаких заметок,-- вновь повторил с удивлением и досадой незнакомец.-- Все мои карты покрыты заметками, как будто я хотел сделать из них книгу для моего собственного употребления.
   -- Склонности и привычки различны,-- равнодушно отвечал Росвель Гарнер.-- Есть моряки, которые постоянно отыскивают утесы и не перестают записывать их на своих морских картах; но я никогда не видел, чтобы они получили от этого какую-нибудь выгоду.
   -- Что вы скажете о заметках охотника за тюленями, обозначившего на своей карте остров, на котором тюлени ходят толпами по берегу, как стадо свиней? Назовете ли вы такие карты сокровищем?
   -- Это совсем другое дело, -- отвечал, смеясь, Гарнер, -- хотя я и не думаю, чтобы в этом чемодане можно было найти подобное сокровище.
   -- Я не вижу, господин Пратт, необходимости более утруждать вас. Мой дядя был не очень богат, это ясно, и если я желал иметь более, чем оказалось, так это потому, что я и сам небогат. Если же умерший оставил какие-нибудь долги, так я готов заплатить их.
   Вопрос был сделан очень вяло, так что Пратт сначала не знал, что и ответить. Он подумал о своих десяти долларах, и скупость у него одержала верх над благоразумием.
   -- Без сомнения, доктору Сэджу надобно бы заплатить, но ваш дядя, пока он жил, сам уплачивал свои расходы, Я думаю, что вдова, заботившаяся о нем, имеет право на что-нибудь лишнее, и еще нынче утром я дал ей десять долларов, которые вы можете, по вашему желанию, отдать мне или нет.
   Капитан Дагге тотчас же отдал эту сумму Пратту. Потом он положил карты на место и, не открывая маленького ящичка, находившегося в чемодане, запер этот чемодан и положил ключ в карман, говоря, что увезет все это, чтобы избавить Пратта от всякого беспокойства. Потом он спросил адрес вдовы Уайт, с которой пожелал поговорить, прежде чем оставит Ойстер-Понд.
   Вдова Уайт приняла капитана Дагге с явным удовольствием.
   -- Я уверен, что жизнь с моим дядею была для вас приятна,-- сказал племянник.-- Виньярдцы люди простые.
   -- Это правда, капитан Дагге! Но совсем было другое во время посещений Пратта.
   -- А Пратт часто приходил сюда?
   -- Часто. Когда они бывали вместе, так все говорили об островах и тюленях.
   -- В самом деле?-- вскричал племянник.-- Да что же они могли говорить о подобном предмете? Острова и тюлени совершенно чуждый разговор для умирающего.
   -- Я знаю это,-- отвечала вдова,-- и, слушая их, хорошо это понимала, но что могла сделать тут бедная женщина?
   -- Этот разговор происходил при вас, в вашем присутствии?
   -- Совсем нет. Они говорили, а я слушала, что они говорили, как это случается, если бываешь недалеко от разговаривающих.
   Незнакомец не удивился. Он сам родился в стране, где жители обладали в совершенстве даром сплетни.
   -- Да,-- сказал Дагге,-- есть вещи, которые узнаются сам не знаешь как. Итак, они разговаривали об островах и тюленях?
   На этот вопрос вдова отвечала со всеми подробностями, которые могла только припомнить. По мере того, как она рассказывала о тайных совещаниях Пратта со старым матросом, внимание незнакомца увеличивалось. Вдова Уайт ничего не пропустила из того, что слышала, и прибавила еще изрядное количество того, чего не слыхала.
   Капитан Дагге привык к подобным рассказам и знал, какого доверия они заслуживали. Он слушал, веря только половине того, что ему рассказывали, и благодаря своей опытности успел определить в рассказе этой женщины вероятное от невероятного. Но то обстоятельство, что вдова Уайт не была при самых главных разговорах, сообщило ее повествованию неясность. Вообще капитан Дагге не сомневался в том, что Пратт знал о существовании островов. Покупка и снаряжение "Морского Льва" могли достаточно убедить человека с его умом, что дело идет об экспедиции за тюленями.
   Свидание капитана Дагге и вдовы продолжалось более часа и они расстались друг с другом в самых лучших отношениях. Правда, капитан ничего не дал вдове, но он полагал, что совсем расквитался, отдав Пратту деньги, которые тот израсходовал; зато он слушал с удивительным терпением, а это у больших говорунов составляет примерную заслугу. При прощании они условились писать друг другу,
   В этот же день капитан Дагге отослал чемодан своего дяди в Саг-Гарбур, а следом за ним отправился и сам. Он также употребил час или два на расспросы о состоянии оснастки "Морского Льва" и о времени его отплытия.
   Об этом снаряжении в Саг-Гарбуре много говорили.
   Ночью моряк сел на свою китоловную шлюпку и один отправился в Виньярд. Это для него ничего не значило, потому что он в этой шлюпке часто боролся с морем, когда плавал за лоцмана перед кораблями, идущими в порт.
  

ГЛАВА VI

  
   Посещение капитана Дагге ускорило оснащение "Морского Льва". Пратт знал хорошо характер моряков островитян, а потому не мог не обратить внимания на такой важный случай. Он ничего не знал, что могли сказать виньярдцам об его тайне, но он не сомневался в том, что они довольно знают о ней и что посещение капитана Дагге ускорит их отправление к южным морям.
   Филипп Газар, морской офицер, получил приказание не терять времени, и люди, уже набранные для путешествия, начали переплывать пролив и показываться на палубе шхуны. Что касается "Морского Льва", то на нем уже было все необходимое, и Пратт начал волноваться по поводу того, что еще не прибыли самые опытные матросы, которых отыскивал Филипп Газар и которых хотел иметь капитан Гарнер. Их требовалось два-три человека.
   Достойный арматор совсем не подозревал того, что виньярдцы подкупили этих людей и мешали им заключить договор с Филиппом Газаром, желая тем выиграть время для оснащения другого "Морского Льва", которого они почти уже с месяц снаряжали. Они купили этот корабль в Нью-Бедфорде, желая воспользоваться теми неполными сведениями, которые они получили от капитанов брига и шхуны. Сходство в имени судов было случайностью или, точнее сказать, оно было внушено общим характером предприятия.
   После нескольких дней отсрочки Газар прислал из Бонингтона человека по имени Уотсона, известного в качестве опытного охотника за тюленями. Этот матрос показался прекрасным, и за отсутствием двух своих товарищей, которые занимались наборкою людей, Росвер Гарнер, для которого командование было еще делом новым, часто советовался с этим опытным моряком. Для Пратта было большим счастьем, что он не открыл ни одной из своих двух тайн молодому капитану. Гарнер знал только, что шхуна должна итти на охоту за тюленями, морскими львами и другими подобными животными, но ему еще ничего не было навестно о тайне Дагге.
   Осторожность Пратта была тем более кстати, что Уотсон не имел никакого намерения отправляться из Ойстер-Понда и уже поступил на службу виньярдского "Морского Льва", которого купили в Нью-Бедфорде и снаряжение которого тогда заканчивали. Одним словом, Уотсон был шпион, подосланный виньярдцами для того, чтобы выпытать намерения арматора шхуны. Его целью было вкрасться в доверие к Гарнеру и точнее разведать о состоянии дел.
   В таком положении были дела в Ойстер-Понде в следующую неделю после посещения капитана Дагге. Шхуна была совершенно готова к отплытию, и капитан Гарнер начинал поговаривать об оставлении берега. Опытные люди, которых он ждал, еще не прибыли, и молодой капитан выказывал большое нетерпение.
   -- Я не знаю, что делают Газар и Грин!-- кричал однажды своему арматору Росвель Гарнер с кормы, на которой стоял. Пратт был на берегу, а Уотсон работал на вахте.-- Они так долго живут на земле, что могли бы набрать двенадцать человек, а нам недостает еще только двоих, конечно, в том случае, если вот этот даст обязательство, которого он еще не подписывал. Кстати, Уотсон, скоро мы увидим твой почерк?
   -- Я неуч, капитан Гарнер, и мне нужно много времени на то, чтобы подписать свое имя.
   -- Да, да, ты осторожный молодец, и тем ты мне еще более нравишься. Но у тебя было достаточно время для размышления.
   -- Капитан Гарнер,-- сказал Пратт, слышавший весь этот разговор,-- надо бы узнать, хочет ли вообще этот человек поступить на шхуну или нет?
   -- Я наймусь сейчас же,-- сказал Уотсон,-- но только я должен знать прежде то, на что я пускаюсь. Если бы мне сказали, к каким островам отправится корабль, тогда это могло бы дать мне решимость.
   Этот вопрос был предложен искусно, хотя и терял свою силу вследствие осторожности Пратта, который не сообщил своей тайны даже капитану своей шхуны. Если бы Гарнер действительно знал, куда шел, то желание нанять столь опытного человека, как Уотсон, могло бы вынудить его на какое-нибудь безрассудное признание. Ничего не зная сам, он принужден был ответить то, что счел лучшим.
   -- Ты спрашиваешь, куда мы идем? Мы идем на охоту за тюленями и будем отыскивать их везде, где только их можно найти.
   -- Да, да, сударь,-- сказал, смеясь, Уотсон,-- выходит: ни там, ни тут, вот и все.
   -- Капитан Гарнер,-- сказал Пратт,-- это похоже на шутку, и надо либо нанять этого человека, либо взять на его место кого-нибудь другого. Сойдите на берег, сударь, я дома хочу поговорить с вами о делах.
   Тон Пратта удивил равным образом и капитана и моряка. Что касается Гарнера, то он прежде, чем отправиться в дом Пратта, где ожидал встретить Марию, сошел с кормы и надел черный галстук. В то время, как капитан занимался переменой своего туалета, Уотсон спустился с вант {Ванты -- система снастей на корабле. (Прим. ред.)}, а когда молодой капитан отправился к Пратту, Уотсон подозвал Бетинга Джоя, который ловил недалеко от берега рыбу. Через несколько минут Уотсон сидел в лодке Джоя вместе со своим мешком -- он не привез чемодана -- и направлялся к порту. В тот же день он отплыл на дожидавшемся его китоловном боте и вез в Гольм-Голь известие, что "Морской Лев" будет готов к отплытию на следующей неделе.
   "Морской Лев" из Гольм-Голя кончал уже свои приготовления с неутомимой деятельностью, и не было ничего невероятного в том предположении, что он сможет отправиться в путь одновременно со своим соперником.
   Между тем в Ойстер-Понде Пратт взошел на крыльцо своего дома впереди Росвеля Гарнера. Притворив дверь и заперев ее, к великому удивлению Росвеля, на ключ, старик серьезно посмотрел на молодого моряка, давая ему таким образом понять, что будет говорить с ним о предмете большой важности.
   Гарнер не знал, что и подумать, но надеялся на то, что Мария будет главным предметом этого разговора.
   -- Сначала, капитан Гарнер,-- сказал старик,-- прошу вас произнести клятву.
   -- Клятву, господин Пратт! Это что-то новое в охоте за тюленями.
   -- Да, сударь, клятву, которая после произнесения ее должна быть сохраняема ненарушимо. Эту клятву я ставлю условием для всех дел между нами, капитан Гарнер!
   -- Если нужно, то я дам обещание.
   -- Хорошо. Я прошу вас, Росвель Гарнер, обещать, что вы никому не сообщите тех тайн, которые я вам открою, иначе как при условиях, которые я сам вам предпишу, а также, что вы не воспользуетесь ими для чьих-либо выгод и останетесь во всем верны принятым обязательствам.
   После этого Пратт открыл ящик и вынул из него две карты, те самые, на которые внес заметки Дагге.
   -- Капитан Гарнер,-- сказал Пратт, раскладывая на постели карту Южного Океана,-- вы меня знаете очень давно и, наверное, удивляетесь тому, что я в мои лета занялся в первый раз снаряжением корабля.
   -- Я надеялся,-- сказал Росвель Гарнер,-- что в том, что вы хотели сказать мне, будет несколько слов о Марии.
   -- Предмет, о котором я намерен говорить с вами,-- сказал Пратт,-- будет любопытнее полусотни Марий. Что же касается моей племянницы, Гарнер, то если она согласна, я не имею ничего против. Но посмотрите на эту карту... глядите внимательно и скажите мне, не найдете ли вы на ней чего-нибудь нового или замечательного.
   -- Она напоминает мне время, давно прошедшее; вот острова, которые я посещал и которые я знаю. Но что это такое? Острова, нарисованные карандашом, с цифрами широты и долготы? Кто сказал, что там есть земля, господин Пратт, если я только могу предложить вам подобный вопрос?
   -- Я говорю, что это хорошие острова для охотников за тюленями. Эти острова, Гарнер, могут составить ваше счастье, а также и мое. Что за дело до того, почему я отправляю "Морского Льва" именно туда? Наполните его жиром, костью, кожами и приведите назад как можно скорее.
   -- О, если в самом деле там есть острова, то я не сомневаюсь в этом. Но это могут быть ложные острова, которые моряку показались только в тумане. Карты океана наполнены подобными островами.
   -- Нет, это совсем не то, это настоящая земля, как я слышал от человека, который ходил по ней.
   -- Эта широта слишком высока для того, чтобы к ней итти. Сам Кук не заходил так далеко.
   -- Не говорите о Куке. Он был королевский моряк, а мой охотник за тюленями был американец. Что королевский моряк видел, то американец должен найти! Вот острова, их три. Вы найдете их, и на их берегах будет столько же животных, сколько раковин на берегу.
   -- Я надеюсь, что если там есть земля и если вы рискуете шхуною, то я постараюсь отыскать ее. Но все-таки я попрошу вас написать мне приказание плыть так далеко.
   -- У вас будет все, что только человек может требовать. На этот счет между нами не может быть недоразумений; я сам отвечаю за ту опасность, которой подвергаю шхуну, и только частным образом прошу вас поберечь ее. Итак, отправляйтесь к этим островам и наполняйте трюм шхуны. Но, Гарнер, это еще не все. Тотчас же, как шхуна будет полна, вы отправитесь к северу и выйдете из льдов как можно скорее.
   -- Именно это я сделал бы и в том случае, если бы вы мне этого не говорили.
   Пратт развернул вторую карту, которая заняла на постели место первой.
   -- Вот,-- закричал он голосом, в котором было что-то торжественное,-- истинная цель путешествия!
   -- Этот берег! Но, господин Пратт, это северная широта... и вы, говоря, что я должен итти на юг для того, чтобы дойти туда, заставляете меня проделать дальнюю дорогу.
   -- Хорошо иметь две струны на своем луке, и когда вы узнаете то, что вы должны привезти из этой страны, тогда поймете и то, почему я посылаю вас на юг прежде, чем вы воротитесь сюда с вашей кладью.
   -- Там можно найти только черепах,-- сказал, смеясь, Росвель Гарнер.-- На этих берегах не растет ничего, кроме чахлого кустарника; водятся там еще черепахи.
   -- Гарнер,-- сказал торжественным голосом Пратт,-- этот остров, кажущийся нам незначительным, содержит сокровище. Много времени назад пираты спрятали его там, и теперь только я один владею этой тайной.
   Молодой человек посмотрел на Пратта с удивлением, как будто он сомневался в том, что Пратт был в своем уме.
   Он хорошо знал его слабую сторону и был готов предполагать, что Пратт так много думал о деньгах, что, наконец, помешался. Потом он вспомнил умершего матроса, бесчисленные свидания, которые у него были с Праттом, внимание, которое последний всегда ему оказывал, покупку шхуны и неожиданное и внезапное снаряжение ее... и понял все.
   -- Дагге сказал вам это, господин Пратт,-- заметил Гарнер,-- и не он ли вам говорил об островах морских тюленей?
   -- Допустим, что это так! Почему же Дагге не мог этого сказать так же, как и всякий другой человек?
   -- Я полагаю, господин Пратт, что вы не надеетесь извлечь больших выгод из этой второй части путешествия?
   -- Тут-то, Гарнер, я и надеюсь на большие выгоды. И вы сами согласитесь с этим, когда узнаете всю историю.
   Пратт после этого рассказал все подробности сообщения, сделанного пиратом.
   Сначала молодой человек слушал рассказ спокойно, потом с любопытством, наконец, с уверенностью, что все это справедливее, чем он прежде предполагал.
   -- Необычайно!-- вскричал Гарнер.-- Это самая необыкновенная история из всех, мною слышанных! Возможно ли, чтобы так долго и давно не вспоминали о таком множестве серебра и золота.
   -- Три пирата зарыли его, боясь доверить это экипажу своего корабля. Они сказали, что хотят ловить черепах, как и вы сами скажете, и в то время, как матросы занимались охотой, пираты отдалились от берега и положили это сокровище в трещину одного прибрежного утеса, как я уже сказал вам.
   Росвель видел, что надежды старика были слишком велики, и что им нельзя противиться, потому что здесь заговорила вся его алчность.
   -- При некоторой опытности можно очень легко придать лжи вид правды. Но сказал ли этот Дагге, как велики те деньги, которые, по его словам, оставлены пиратами на этом берегу?
   -- Да!-- сказал Пратт, и вся его низкая и скупая душа, казалось, заблистала в его глазах при этом ответе.-- По рассказу пиратов, в этом сокровище не может быть менее тридцати тысяч долларов в виде дублонов, чеканенных на королевском монетном дворе, дублонов нормального веса, по шестнадцати унций в фунте.
   -- Груз "Морского Льва", если он будет хорош, будет стоить вдвое, если только найдем животных, за которыми надо охотиться.
   -- Это возможно, но подумайте, Гарнер, здесь дело идет о золоте, чеканенном и блестящем.
   Росвель увидел, что все доводы будут бесполезны.
   На следующий день "Морской Лев" отошел от берега, и с шхуною можно было сообщаться только посредством лодки. Внезапное исчезновение Уотсона ускорило отъезд. Через три дня шхуна подняла якорь и поплыла. Она прошла через узкий, но глубокий пролив, отделяющий Шельтер-Айленд от Ойстер-Понда, оставляя воды Пеконик-Бея. Однако, шхуна была еще не совсем готова и бросила якорь в Гардинер-Бее, на большой дороге ко всем портам страны.
  

ГЛАВА VII

  
   Едва только "Морской Лев" из Ойстер-Понда бросил якорь в Гардинер-Бее, к нему подошла шлюпка, идущая с запада.
   -- Это "Морской Лев" из Ойстер-Понда?-- спросил командир шлюпки.
   -- Да,-- отвечал Гардинер.
   -- Нет ли на этом корабле Уотсона, виньярдца?
   -- Он был на палубе целую неделю, потом вдруг исчез. Так как он еще не подписал с нами обязательства, то я не имею права сказать, что он бежал.
   -- Так он переменил свое намерение?-- сказал человек из шлюпки, как будто удивленный неожиданной новостью.-- Ваша шхуна отправится завтра, капитан Гарнер?
   -- Послезавтра,-- отвечал Росвель со своею обычной откровенностью, не подозревая, что говорил с человеком, принадлежавшим к экипажу его соперников.-- Если бы Уотсон остался со мною, то я бы показал ему море, в которое никогда еще судно не кидало лота {Лот -- прибор для намерения глубины. (Прим. ред.)}.
   -- Да, да, он ветрен, но надежный охотник за морскими животными. Итак, вы думаете отправиться послезавтра?
   -- Если мои товарищи воротятся с берега. Они писали мне вчера, что набрали людей и ожидают судна для отправки. Я здесь подожду их и возьму на борт, чтобы им не плыть напрасно до самого порта.
   -- Это намного сократит их дорогу. Может быть, это они плывут в лодке?
   Росвель Гарнер тотчас же поднялся на верхние ванты и в самом деле увидел, что какое-то судно направляется по прямой линии к кораблю и находится не более, как в полумиле. Ему подали зрительную трубку, и он скоро уведомил свой экипаж, что Газар и второй офицер находились на судне с двумя моряками, и что он полагает, что теперь у него есть все необходимые ему люди. Командир шлюпки не проронил ни одного слова.
   -- Вы скоро отправитесь к югу, капитан Гарнер,-- проговорил незнакомец, как будто для того, чтобы поздравить Росвеля,-- вот охотники, которые помогут вам.
   -- Я очень рад этому, потому что нет ничего неприятнее, как ждать, если сам готов отплыть. Мой хозяин также торопится.
   -- Желаю вам, капитан Гарнер, счастливого пути! Это дальнее путешествие, особенно если судно отправляется так далеко на юг.
   -- А почему вы, мой друг, знаете, что таково мое назначение? Вы меня не спрашивали, куда я отправлюсь на охоту за тюленями, а у людей, занимающихся этим промыслом, нет обыкновения разглашать свои планы.
   -- Все это так, но у меня есть на все это свои соображения. Теперь, когда вы уже в скором времени отправляетесь, я дам вам один совет: если вы встретите во время путешествия товарища, то не ссорьтесь с ним, а наоборот, старайтесь подружиться и считайте за счастье то, чему вы не можете воспрепятствовать.
   Люди, сидевшие в шлюпке, засмеялись, а находившиеся на шхуне были удивлены этими словами. Это была загадка для Росвеля Гарнера и его людей, и он, сходя с вант и отдавая приказание принять людей на судно, прошептал сквозь зубы, что незнакомец, повидимому, глупец.
   -- Этот малый из Гольм-Голя,-- сказал командир шхуны,-- а виньярдцы воображают, что они лучшие матросы в свете, может быть, потому, что их остров самый отдаленный из всех, виденных мною по сю сторону Монтаука.
   Скоро шлюпка исчезла. Командир ее был родственник людей, заинтересованных вооружением "Морского Льва",-- соперника, и он решил собрать сведения, важные для виньярдцев, потому что в Виньярде занимались не только островами, изобилующими тюленями, но и таинственными сокровищами пиратов.
   Повидимому, у них были более определенные сведения, чем это можно было предполагать.
   Как известно, в чемодане был небольшой ящичек, которого Пратт не осмотрел. Этот ящичек заключал в себе старый разорванный журнал не только последнего путешествия, но даже одного или двух предшествующих переездов умершего. С помощью изучения подробностей различных переездов, которые, казалось, не имели никакого между собою соотношения, владелец маленького ящика понял обе тайны своего дяди. В чемодане было также много клочков бумаги, на которых было нарисовано несколько грубых карт островов и стран, о которых шла речь, с обозначением их отношения к соседним островам, но без указания долготы и широты.
   В добавление к этим ясным доказательствам того, что слух, достигший до Виньярда, имел основание, там было еще неоконченное письмо, писанное умершим и адресованное в виде завещания ко всем лицам, носящим фамилию Дагге, которые могли найтись только в Виньярде. Человек, в руки которого попало это письмо и называвшийся Дагге, сначала его прочел, потом тщательно перечитал и положил его в записную карманную книжку, которую имел обыкновение носить с собою. По какому праву это письмо, содержание которого относилось ко многим, сделалось собственностью одного лица, этого мы не будем рассказывать. Однако, это было так, и никто из принявших участие в оснащении "Морского Льва" из Гольм-Голя не знал о существовании этого документа, кроме его владельца. Он несколько раз его рассматривал, и сведения, там находившиеся, показались ему важными.
   Росвель Гарнер не обманулся относительно людей, находившихся на отходившем к шхуне судне. Это были Филипп Газар, первый его офицер, и Тим Грин, второй помощник, также два охотника за тюленями, которых они наняли с большим трудом.
   Экипаж Росвеля Гарнера был полон, и он был почти готов к отплытию. Росвелю только оставалось вернуться в порт, получить путевку, поговорить немного с своим хозяином, больше -- с Мариею и отправиться к полюсу, если льды позволят ему итти на юг.
   Экипаж "Морского Льва" состоял теперь из шестнадцати человек, числа, достаточного для задуманного путешествия. Все люди были природные американцы, и большей частью они были уроженцами старого графства Сюффолк. Почти все они были молоды, деятельны, и от них можно было ожидать самого добросовестного выполнения своих обязанностей.
  

ГЛАВА VIII

  
   Солнце уже зашло, когда Росвель Гарнер воротился на корабль, простившись с Мариею.
   По мере того, как приближалось время поднятия якоря, нервное беспокойство Пратта передавалось молодому капитану. Каждую минуту он приходил к Росвелю, чтобы дать какой-нибудь совет и спросить о чем-нибудь.
   -- Вы не позабудьте островов, капитан Гарнер,-- говорил старик,-- и не подходите к ним слишком близко! Говорят, что в этих широтах прилив бывает ужасен; уверяют, что моряки садятся на мель прежде, чем узнают, где находятся.
   -- Да, да, сударь, я припомню это,-- Отвечал Гарнер, наскучив слушать приказания того, что знал и сам.-- Я хорошо знаю приливы и отливы и плавал в этих морях. Ну, господин Газар, скоро мы поднимем якорь?
   Мы готовы, сударь, отправиться и дожидаемся только приказа.
   -- Отправимся, сударь, и прощай, Америка, по крайней мере, эта часть Америки!
   -- Возле этих берегов,-- проговорил опять Пратт,-- плавание опасно, и надо смотреть в оба, чтобы избежать опасностей, угрожающих кораблю; поберегите корабль, Гарнер!
   -- Везде есть опасности для моряка, который спит; но кто смотрит во все глаза, тому нечего бояться.
   Едва только шхуна оставила берег, как ее паруса надулись, и она прошла мимо низкой и песчаной полосы земли под небольшим юго-западным ветром. Начинался отлив.
   Пратт оставался на борту шхуны до тех пор, пока Бетинг Джой, который должен для служить ему гребцом, не напомнил ему, что при возвращении придется бороться с ветром и отливом, и что понадобится вся его опытность, чтобы довести китоловный бот до Ойстер-Понда.
   Арматор, наконец, расстался с своим кораблем, надавав молодому Гарнеру столько последних приказаний, как будто тот шел на явную смерть. У Росвеля также к нему была просьба, и она касалась Марии.
   -- Повторите Марии, господин Пратт,-- сказал молодой человек, отводя его в сторону,-- что я верю ее обещанию и буду думать о ней под знойным солнцем экватора и посреди льдов южного полюса.
   -- Да, да, это так должно быть,-- сказал Пратт с какой-то кротостью.-- Мне нравится ваше постоянство, Гарнер, и я надеюсь, что молодая девушка, наконец, уступит, и вы будете моим драгоценным племянником. Женщин более всего пленяют деньги. Наполните шхуну кожами и жиром и привезите клад, и будьте уверены в том, что Мария будет вашею женою.
   "Морской Лев" порвал последнюю связь с землею. На нем не было лоцмана, совершенно не нужного в этих морях; кораблю только надо было как можно ближе держаться к Лонг-Айленду, огибая восточную сторону острова. Скоро пропал из виду Гардинер-Айлекд, для смельчаков единственной связью с родиной остались их чувства к оставшимся на материке. Правда, что Коннектикут, потом Род-Айленд были еще видны с одной стороны, а небольшая часть Нью-Йорка -- с другой; но с наступлением сумерек и эти последние признаки земли исчезли. Монтаукский маяк в продолжение многих часов был единственной путеводной звездой моряков, которые прошли мимо него около полуночи. Они находились теперь уже на открытых волнах Атлантического океана.
   "Морской Лев" хорошо маневрировал. Он был выстроен с намерением сделать его удобным для экипажа и легким на ходу.
   Так как ветер был юго-западный, то шхуна, миновав Монтаукский маяк, поплыла на юго-восток. Погода казалась постоянной, и ничто не предвещало его перемены. Гардинер сошел в каюту, передав начальство вахтенному офицеру с приказанием позвать его при восходе солнца. Скоро усталость оказала свое влияние на молодого человека, и он заснул так крепко, как будто бы не оставлял на целые два года любимую девушку.
   Капитан "Морского Льва" был разбужен в назначенный им час. За ночь его корабль сделал почти сорок миль. Земли уже не было видно, берег Америки был очень низок, и не на чем было задержаться взгляду.
   Росвель Гарнер посмотрел на юг, потом на запад и увидал, что ветер обещал усилиться. Он, взглянув вверх, остался доволен ходом корабля. Затем он обратился к младшему офицеру, которому передал начальство.
   -- Славная погода, сударь!-- сказал он.-- Нам предстоит большая дорога, господин Грин, но зато у нас и надежный корабль. Мы теперь совершенно в открытом море. На западе не видно ничего, даже каботажного судна. Время слишком раннее для судна, отправившегося с последним отливом, и слишком позднее для поднявшего якорь в предшествующий отлив. Никогда я еще не видал эти воды такими пустынными, без одинокого паруса на горизонте.
   -- Да, да, сударь, можно сказать, что нет ничего на горизонте. Однако, вон там судно под ветром, которое, кажется, хочет поспорить с нами в скорости... Там, сударь, немного назад... и мне кажется, что это шхуна, и почти одних размеров с нашею, и если вы, капитан Гарнер, возьмете зрительную трубку, то увидите, что у него не только наша оснастка, но даже и одинаковые паруса.
   -- Вы правы, господин Грин,-- отвечал Росвель,-- это шхуна и почти в столько же тонн, как наша, и даже с такими же совершенно парусами. Давно ли она идет так?
   -- Назад тому несколько часов она показалась из-за Блок-Айленда. Весь вопрос для меня состоит в том, чтобы узнать, откуда идет она? Корабль из Бонингтона, естественно, прошел бы под ветром Блок-Айленда, а из Нью-Порта или с острова Провидения не шел бы так далеко по ветру. Эта шхуна интересовала меня с самого рассвета, и я совсем не понимаю, как она очутилась в этих водах.
   -- Можно подумать, что она сбилась с дороги.
   -- Нет, нет, капитан Гарнер, этот "гуляка" идет на юг, как и мы. Если бы он направился к юго-востоку из какого-нибудь соседнего порта, то остановился бы возле Но-Манс-Ленда, а он на прямой линии с Блок-Айлендом.
   -- Может быть, он идет из Нью-Лондона и, отправляясь в Западную Индию, пожелал обогнуть остров. Но все эти предположения ничуть не разъясняют дела.
   -- Это равносильно тому, капитан Гарнер, чтобы ходить вокруг дома и не входить в дверь, которая перед нами. Но кораблей подобного рода не было ни в Бонингтоне, ни в Нью-Лондоне, как мне это известно, потому что не более двух суток назад я был в обоих этих местах.
   -- В таком случае и для меня этот корабль становится столь же непонятным, как и для вас, но его не трудно увидеть поближе.
   Росвель тотчас же отдал приказание, чтобы маневрировали в другом направлении.
   В полдень корабли были один от другого так близко, что можно было разговаривать, и на этом расстоянии экипажи обоих кораблей могли молча наблюдать друг друга. По размеру между двумя кораблями не было никакого различия, а в подробностях было замечательное сходство.
   -- Этот корабль,-- сказал Росвель Гарнер, когда он был на расстоянии мили от неизвестного судна,-- не пойдет в Западную Индию; у него на палубе находится один бот, а назади два. Не назначен ли он, как и наш, на охоту за тюленями?
   -- Я думаю, что вы правы, сударь,-- отвечал Газар, первый морской офицер, вышедший в эту минуту на палубу.-- Капитан, если я не ошибаюсь, он похож на охотника за тюленями. Однако, довольно странно, что два корабля, идущие к другому концу света, встречаются таким образом на море.
   -- Напротив, все нам станет ясным, если мы вспомним, что теперь самое подходящее время для отъезда кораблей, имеющих намерение еще нынешним летом дойти до мыса Горна {Мыс Горн -- южная оконечность Южной Америки.}. Мы будем там в декабре, и я полагаю, что капитан той шхуны знает это так же хорошо, как и я.
   -- Капитан,-- сказал Стимсон, старый моряк,-- на носу этого корабля виднеется голова животного, если я не ошибаюсь на этом расстоянии.
   -- Ты прав, Стефан,-- вскричал Росвель Гарнер,-- и это животное тюлень, близнец "Морского Льва", который у нас на бушприте {Бушприт -- выдающаяся часть носа корабля. (Прим. ред.)}. Кстати, что сделалось со шхуною, которую ты видел?
   -- Я слышал, сударь, что ее купили какие-то виньярдцы и отвели в Гольм-Голь. Мне хотелось посмотреть, что с нею будет, но я встретился с господином Грином и нанялся к вам.
   -- И надеюсь, что ты ничего не потеряешь, мой друг,-- сказал капитан.-- Так ты думаешь, что это судно выстроено в Нью-Бедфорде и снаряжено виньярдцами?
   -- Точно так, сударь, я его теперь узнал.
   -- Дайте мне рупор, господин Грин, мы скоро будем близко и можем его окликнуть.
   Росвель Гарнер подождал несколько минут. Когда шхуны подошли ближе одна к другой, он хотел было окликнуть чужое судно, но вновь прибывший первый приветствовал "Морского Льва". Во время разговора оба корабля сошлись так близко, что с обеих сторон оставили рупоры.
   -- Ого, шхуна!
   -- Голя!-- отвечал Гарнер.
   -- Что за шхуна?
   -- "Морской Лев" из Ойстер-Понда, отправляется к югу и снаряжен для охоты за тюленями, как вы можете судить по нашему экипажу.
   -- Когда вы оставили Ойстер-Понд, и здоров ли господин Пратт?
   -- Мы подняли паруса вчера после полудня, с первым отливом, а господин Пратт оставил вас в ту минуту, как только мы подняли якорь. Он был здоров и полон надежды на успех экспедиции. Что это за шхуна?
   -- "Морской Лев" из Гольм-Голя, идет на юг и снаряжен для охоты за тюленями, как вы можете это видеть по нашему экипажу. Кто капитан вашей шхуны?
   -- Капитан Росвель Гарнер. А вашей?
   -- Капитан Дагге.
   В эту минуту показался и сам капитан Дагге.
   -- Я имел удовольствие,-- сказал он,-- видеть вас в Ойстер-Понде в то время, как приезжал туда за наследством моего дяди; вы, вероятно, это помните, капитан Гарнер! Это было так недавно, и вы не могли забыть моего посещения.
   -- Конечно, нет, капитан Дагге, хотя тогда я и не думал, что вы также собираетесь совершить путешествие на юг. Когда вы оставили Гольм-Голь, сударь?
   -- Третьего дня, после полудня. Мы отправились около пяти часов.
   -- Каков был ветер, сударь?
   -- Юго-западный и юго-восточный; вот уже три дня как не было в нем перемены.
   Росвель Гарнер прошептал что-то сквозь зубы, но не счел нужным высказать подозрения, родившегося в его уме.
   -- Да, да,-- продолжал он через несколько минут,-- ветер целую неделю был один и тот же, но я думаю, что скоро он переменится. В воздухе есть что-то, предвещающее восточный ветер.
   -- Что же, пусть будет и так. Идя по тому же направлению, по какому мы теперь идем, мы можем пройти перед мысом Гаттерас {Мыс Гаттерас -- самая восточная часть Соединенных Штатов. (Прим. ред.)} с восточным ветром. А там около берегов дуют южные ветры, которые обычно следуют за вами в продолжение двухсот или трехсот миль.
   -- Юго-восточный ветер, если он очень силен, может отбросить нас к песчаным мелям, что мне очень не нравится, сударь! Лишь только я покидаю землю, я люблю придерживаться восточного течения.
   -- Это правильно, капитан Гарнер!
   -- Весьма справедливо, сударь! Было бы лучше держаться, если эт" можно, вне течения.
   -- Знаете, сударь, так как у нас одинаковая цель путешествия, то я считаю себя счастливым, что встретился с вами, и не вижу причины, почему бы нам не сделаться добрыми соседями. Ваша шхуна мне так понравилась, что я постарался, насколько возможно, построить свою по ее образцу, и вы видите, что моя совершенно одинаково раскрашена.
   -- Я это заметил, капитан Дагге, и вы можете прибавить, что и носы наших кораблей одинаковы.
   -- Да, да, когда я был в Ойстер-Понде, то мне сказали имя резчика, сделавшего вашего "Льва", и я приказал ему сделать такого же. Если бы два корабля находились на одном рейде, то я не думаю, чтобы: их можно было различить.
   -- Это правда, сударь! Нет ли у вас на палубе человека, по имени Уотсона?
   -- Да, да, сударь, это мой второй морской офицер. Я вас понимаю, капитан Гарнер, вы правы; это тот, который был на вашей палубе; но мне нужен был второй морской офицер, и он согласился перейти с повышением на мой корабль.
   -- Вы нам ничего не говорили о снаряжении этой шхуны,-- сказал Росвель Гарнер,-- когда вы были в Ойстер-Понде.
   -- Я был занят делами моего бедного дяди, капитан Гарнер! Смерть -- общее назначение, но она нам кажется гораздо печальнее, если поражает наших друзей.
   Несмотря на естественный тон капитана Дагге, у Росвеля Гарнера вновь шевельнулось подозрение. Снаряжение этой шхуны заставило его задуматься, и он готов был верить тому, что Дагте кое-что знал о цели экспедиции.
   Сначала Гарнер не очень верил сведениям, сообщенным старым моряком, приписывая большую часть его рассказов матросской тактике и желанию придать себе большое значение. Но теперь, видя, что один из родни этого матроса отправляется в подобное же плавание, он изменил свое мнение.
   В продолжение нескольких часов обе шхуны шли вместе и с равною скоростью. Не было ничего необыкновенного в том, что два корабля, выстроенные для одной и той же цели, имели большое сходство; но очень редко можно видеть два корабля почти с одинаковым ходом. Если и было некоторое различие, то в пользу "Морского Льва" из Виньярда, который после полудня обогнал своего противника.
   К вечеру ветер стих, и Росвель Гарнер велел спустить в море шлюпку и отправился посетить капитана другой шхуны.
   Капитан Дагге принял своего гостя с замечательным радушием. Подали грог, и оба выпили по стакану. Оба капитана пили за взаимный успех. Гарнер даже дружески пожал руку Уотсона, хотя этот последний и был почти беглецом, а его прощание с ним было столь же дружественно и столь же искренно, как и с самим капитаном Дагге.
  

ГЛАВА IX

  
   В этот вечер солнце зашло за облака, хотя на востоке горизонт был относительно ясный.
   Росвель вышел на другой день утром на палубу и нашел погоду совершенно изменившеюся. Буря, так долго собиравшаяся, наконец, приближалась. Ветер был юго-восточный.
   Газар маневрировал. "Морской Лев" из Виньярда подражал каждому движению своего соперника и плыл под теми же парусами. В это время расстояние между кораблями было еще меньше, и только ойстер-пондский корабль находился немного под ветром.
   Ветер постепенно увеличивался и заставил убрать часть парусов.
   Раз или два корабли были готовы разлучиться; расстояние между ними делалось таким значительным, что для них казалось невозможным итти вместе; потом вследствие искусного маневра обе шхуны меняли галс и приближались одна к другой. Росвель Гарнер скоро убедился в том, что капитан Дагге умышленно держится около него.
   Вечером третьего дня после усиленного ветра Росвель Гарнер полагал, что он находится в тридцати двух-трех морских милях {Морская миля (американская) -- 1,85 километра. (Прим. ред.)} от берега.
   -- Я хотел бы знать мнение самого Дагге,-- сказал молодой капитан тогда, когда день кончался и начинался бурный вечер.-- Мне не нравится погода, а потому я не хотел бы оставаться в открытом море, но я не подойду к берегу и не укроюсь от опасности, если другая шхуна не сделает того же.
   А погода была настолько бурная, что ветер рвал паруса, и надо было по возможности убавить их. Когда наступил день, и туман исчез, показалась земля. Ориентировавшись по своим морским картам и взглянув на берег, Росвель Гарнер убедился, что он был под ветром острова Курритука, и таким образом находился на расстоянии около шести градусов {Все пространство земного шара к западу и к востоку от Гринвича делится на 360 частей или градусов, при чем считают 180 градусов к востоку (градусы восточной долготы) и 180 градусов к западу (градусы западной долготы).} к юго-востоку от порта, из которого он вышел, и почти около четырех к западу.
   Молодой капитан понял, какую он сделал ошибку, позволяя овладеть собою глупой страсти соперничества, и жалел, что прошедшим вечером не пошел по другой дороге. Теперь он не знал, на что ему решиться.
   Около десяти часов ветер, постоянно дуя с востока немного к северу, еще усилился. Утром офицеры, находившиеся на палубе обоих шхун, воспользовались несколькими минутами затишья и могли дать себе ясный отчет в своем взаимном положении. Всякая мысль о соперничестве исчезла. Каждый корабль маневрировал с единственной целью спасения. Большие паруса были ослаблены, и экипажи обоих кораблей, напрягая силы, боролись с ветром и волнением.
   -- Большая мачта гнется, как китовый ус,-- сказал Газар.-- Она прыгает, как лягушка, которая спешит броситься в лужу.
   -- Надо, чтобы шхуна выдержала эту борьбу,-- спокойно ответил Гарнер, хотя сам очень беспокоился.-- Даже если бы Пратт простил мне гибель своей шхуны, то я никогда не прощу этого самому себе.
   -- Если шхуна погибнет, капитан Гариер, то останется очень мало людей из экипажа, которые могли бы чувствовать угрызения совести или радости. Посмотрите на этот берег, сударь! Я никогда не видел земли, около которой было бы легче погибнуть.
   Берег был низок, и виднелась непрерывная линия подводных камней. Целые столбы воды поднимались в воздух. Лица моряков стали угрюмыми, потому что они очень хорошо поняли степень угрожавшей им опасности.
   Гарнер втайне надеялся найти проход, ведущий в Карритук. Этот проход был тогда еще свободным и лишь после был занесен песком.
   Гарнер знал, что плыл у опаснейшей части берегов Америки. Большие проливы, лежащие между образованными песком отмелями, делали плавание столь же трудным, как мели, находившиеся на севере. Однако, от счел за лучшее плыть по одному из этих проливов, чем попасть на подводные камни, которые выдавались наружу. Виньярдское судно оказывалось в лучшем положении, потому что шло по ветру и находилось на длину кабельтова {Кабельтов -- длина якорного каната, принятая за единицу для измерения небольших расстояний на море, около 220 метров. (Прим. ред.)} от камней, а следовательно, и дальше от опасности. Скоро глаза всех устремились на пролив.
   Теперь очень хорошо была видна линия подводных камней, и с каждою минутою она приближалась все больше и больше. Все старались отыскать место для якорной стоянки.
   Вдруг шхуна глубоко нырнула в волны и встретила снизу какое-то сопротивление, которое ее оттолкнуло, как будто она ударилась об утес.
   Большая мачта была крепка, но не была достаточно толста; один или два лишних дюйма в диаметре могли бы спасти ее, но Пратт купил из экономии потоньше, несмотря на все делаемые ему указания. Дерево переломилось на две части и упало в нескольких метрах от палубы под ветром, увлекая верхнюю часть передней мачты. Таким образом "Морской Лев" из Ойстер-Понда остался в гораздо худшем положении, чем если бы он был совершенно без мачт. Надо было бросить якорь. К счастью, Гарнер все предвидел в этом отношении. Если бы не приняли всех предосторожностей, то, наверное, через десять минут шхуна была бы брошена на подводные камни, и для экипажа не было бы никакого спасения. Бросили два небольших якоря и вытравили канаты во всю их длину; корабль поднялся и тотчас же повернулся носом к морю.
   Бросили лот, чтобы узнать, держат ли якоря. Оказалось, что шхуна каждые две минуты подавалась вперед на длину своего корпуса. Оставалась единственная надежда на то, что лапы якоря вонзятся в лучшую почву, нежели какую он встречал до сих пор. По вычислениям Росвеля, шхуна могла достичь подводных камней самое большее через час.
   "Морской Лев" из Гольм-Голя был под ветром в полумиле к югу. Находившиеся впереди судна подводные камни принуждали его свернуть с прямого пути. Он повернул на юг и направился с большим трудом к своему товарищу.
   Росвель Гарнер стоял на корме своего корабля, следя с беспокойством за ходом другой шхуны. Она приближалась, борясь с волнами, почти столь же белыми, как подводные камни, неизбежно угрожавшие кораблям. "Морской Лев", стоявший на якоре, хотя и подвигался, но так медленно, что его собственный ход еще яснее подчеркивал быстроту приближения "Морского Льва" из Виньярда. Сначала Гарнер боялся, чтобы Дагге не столкнулся с его кораблем, и трепетал за свои канаты, которые по временам, как железные прутья, показывались поверх воды. Шхуна виньярдцев бежала с такою скоростью под ветром, что не могла принести этой новой опасности своему товарищу.
   Когда между двумя кораблями оставалось менее кабельтова расстояния, оба капитана, опираясь одной рукой на борт, а другой придерживая свои шляпы на голове, могли с минуту перекинуться словами.
   -- Ваши якоря держат?-- крикнул Дагге, начавший первый говорить, как будто его судьба зависела от ответа на его вопрос.
   -- К сожалению, нет. Каждые две минуты мы двигаемся на всю длину корабля. Это отдалит критическую минуту на час или на два.
   Виньярдская шхуна описывала кривую линию.
   -- Пережившие известят о смерти погибших!-- вскричал Росвель Гарнер, делая Дагге знак рукою.-- Когда наступит кризис, я прикажу, если; будет можно, спустить шлюпки.
   Дагге не отвечал. Всякий ответ был бесполезен, потому что никакой человеческий голос не мог на этом, сделавшемся довольно значительным, расстоянии осилить шума сильного ветра.
   -- Его шхуна разобьется о камни через полчаса,-- сказал Газар, находившийся возле Гарнера. Отчего он не бросает якоря?
   -- Он спасется!-- вскричал Росвель.-- Посмотрите, господин Газар.
   Ветер утих так внезапно, что полотнища парусов другой шхуны повисли во всю длину мачт. Затем ветер опять задул с прежнею яростью, но потом снова стих. Гарнер бросился к лоту. Шхуна более не тащила своего якоря.
   -- Я думаю, сударь,-- вскричал Газар,-- что ветер переменился. Часто случается даже возле наших берегов, что юго-восточный ветер вдруг переменяется на северо-восточный. Я надеюсь, что эта перемена не придет слишком поздно для спасения виньярдской шхуны, хотя она бежит к подводным камням с ужасной скоростью.
   -- Посмотрите на ее фоковый парус...
   -- Опять затишье!-- сказал Гарнер.-- Говорю вам, Газар, что ветер переменится, а это только и может спасти нас от подводных камней.
   Ветер стих, хотя волнение еще угрожало другой шхуне, увлекая ее к подводным камням, хотя уже с меньшей скоростью.
   -- Почему она не бросает якоря?-- вскричал Гарнер, беспокоясь за другой корабль, потому что он уже не боялся за свой.-- Если он не бросит якорь, то сядет на мель или разобьется о подводные камни.
   -- Он, кажется, об этом не думает,-- отвечал засмеявшийся Газар.-- Посмотрите, у него снимают марсель и подымают большой парус.
   В самом деле, Дагге, казалось, был более расположен воспользоваться своими парусами, нежели канатами. Через несколько минут он поднял все паруса и старался отплыть от земли. Ветер совершенно утих, и на пространстве полумили Гарнер и его товарищи услышали шум бившихся о мачты парусов. Потом паруса надулись с другой стороны, и ветер подул с земли. Нос шхуны тотчас же повернулся к морю. Эта внезапная перемена погоды, иногда пагубная, иногда спасительная, всегда ведет за собою столкновение двух противоположных течений воздуха.
   -- Теперь,-- сказал Газар,-- будет, наверное, северо-западный ветер.
   Через десять минут подул довольно сильный ветер по направлению, почти совершенно противоположному тому, по которому он дул до сих пор. "Морской Лев" из Виньярда удалился от земли, рассекая волны, идущие со стороны океана.
   Гарнер думал, что шхуна уйдет, но вместо того капитан Дагге подошел к потерявшему мачты судну и бросил якорь. Этот знак братства не нуждался в объяснениях. В самом деле, виньярдцы имели видимое намерение остаться возле своего товарища до тех пор, пока он будет в опасности. Северо-западный ветер не позволял никаких сношений между экипажами до следующего утра. Сила ветра была невелика, и волны едва виднелись у берегов.
   На подводных камнях кипела белая пена, но она уже более не была страшна. Поправили мачты и с помощью шлюпок отыскали все паруса и большое число снастей.
  

ГЛАВА X

  
   На другой день утром, лишь только можно было спустить шлюпки в море, капитан Дагге подошел к "Морскому Льву" из Ойстер-Понда.
   Дагге не без причины предложил свои услуги Гарнеру. Он опасался того, что этот корабль один найдет остров, о котором и сам Дагге имел несколько любопытных сведений, не достаточных, однако, для полной уверенности в том, что он его отыщет.
   Шлюпки Дагге помогли спасти паруса и снасти. Потом его люди помогали привести в надлежащее состояние часть мачт, и в полдень обе шхуны находились уже далеко от берега на юго-восток.
   В эту ночь они прошли мимо мыса Гаттераса. В следующую ночь они обогнули мыс Лук-Оут и на другой день утром при восходе солнца пришли в Порт-Бофор. В это время стих северо-западный ветер, и обе шхуны, при небольшом южном ветре, вошли в этот порт.
   Этот порт был единственным местом, где они могли остановиться и получить материалы, в которых нуждалась шхуна Росвеля Гарнера.
   Росвель отправился на борт другого корабля, чтобы отблагодарить Дагге и его офицеров.
   -- По моей милости,-- сказал Росвель,-- вы и так долго простояли. Если я найду мачты, о которых мне говорил лоцман, то через двое суток буду в море, и мы встретимся через несколько месяцев возле мыса Горна.
   -- Гарнер, я вам вот что скажу,-- отвечал виньярдец, предлагая ром своему сотоварищу,-- я человек простой и никогда не стараюсь делать шума, но люблю собратство. Мы оба избежали большую опасность и спаслись от кораблекрушения. После подобных испытаний, право, кажется ужасным покинуть товарища. Таково мое мнение, Гарнер, и я не берусь сказать утвердительно, хорошо ли оно. Решайте сами.
   -- Это хороший взгляд, капитан Дагге, вы правы, и благодарю вас за этот знак дружбы. Но вы не должны забывать арматоров. Я должен буду отдать отчет в своих действиях моему хозяину, и вам тоже необходимо отдать отчет вашим. Теперь прекрасный попутный ветер, который гонит нас в открытое море, и, пройдя к югу от Бермудских островов, вы можете сократить ваш путь.
   -- Я пришел сюда, Гарнер, чтобы не лишиться вашего общества; кроме того, мы были не совсем свободны в выборе, в чем вы признаетесь, потому что мы не могли миновать отмели того берега. Я не считал бы нашего положения очень дурным, если бы вы не потеряли мачт. Это будет стоит двести или триста долларов и заставит вашего арматора поворчать, но от этого человек не умирает. Я остаюсь с вами, и вы можете сообщить об этом Пратту в письме, которое вы напишете ему отсюда.
   -- Я очень благодарен вам за вашу доброту и постараюсь припомнить ее, когда представится случай за нее отблагодарить.
   Росвель Гарнер по душевной простоте думал, что никогда еще не встречал столь великодушного экипажа, как экипаж "Морского Льва" из Гольм-Голя.
   Китоловные суда и охотники за тюленями ничего не платили своим экипажам деньгами, как другие корабли. Успех экспедиций настолько зависел от состава экипажей, что обыкновенно старались непосредственно заинтересовать их в прибылях. Вследствие этого все люди, находившиеся на палубе, нанимались за известную часть, которую они получали в будущем грузе. Арматор оплачивался таким же образом, то есть за корабль и его оснащение обыкновенно ему полагалось две трети прибыли, а офицеры и экипаж получали остальное. Эти условия изменялись, смотря по увеличению цены на продукты от китовой ловли или охоты за тюленями, а также от увеличения издержек на вооружение судна. Таким образом капитан Дагге и его экипаж, теряя время около чужого корабля, упускали, казалось, свою собственную прибыль.
   Как бы то ни было, Гарнер с помощью виньярдского экипажа немедленно сделал необходимые для его судна исправления, и после полудня второго дня он уже мог поднять паруса. Шхуна его была теперь в лучшем состоянии, чем когда она оставляла Ойстер-Понд.
   Телеграфов в то время не существовало. Если бы Морзе {Морзе Самуил (1791--1872) -- изобретатель аппарата для телеграфирования при помощи тока, приводящего в действие электромагнит. (Прим. ред.)} сделал свое великое открытие ранее тридцатью годами, то Росвель Гарнер мог бы снестись с своим арматором и получить от него ответ прежде, нежели поднял бы паруса. Теперь же он принужден был ограничиться только письмом, которое через неделю Мария отдала своему дяде, только что вернувшемуся из небольшого путешествия.
   -- Вот вам письмо, дядюшка!-- сказала Мария.
   -- Письмо с почтовым клеймом: Бофор. От кого может быть это письмо? Пятьдесят центов за провоз!
   -- Это служит доказательством, сударь, что Бофор очень далеко, а письмо страховое. Я думаю, что оно от Росвеля.
   Если бы племянница выстрелила из пушки над ухом своего дяди, то Пратт не смутился бы более. Он побледнел и вместо того, чтобы сорвать печать, что уже хотел сделать, колебался, боясь развернуть письмо.
   -- Что это значит?-- закричал Пратт, останавливаясь, чтобы передохнуть.-- Почерк Гарнера. Да, это правда. Если этот неблагоразумный: молодой человек разбил мою шхуну, то я никогда не прощу ему этого.
   -- Дядюшка, нет надобности думать обо всех дурно. На море часто посылают письма со встречными кораблями, и я уверена, что Росвель так и сделал.
   -- Только не он, не он, беспечный мальчишка! Он разбил мою шхуну, и все мое богатство в руках грабителей, живущих караблекрушениями и которые вреднее крыс, живущих в лабазах. Бофор. Н. С. Да, там находится один из Багамских островов; а "Н. С." значит остров Нового-Провидения. Ах!
   -- Но "Н. С." не может означать остров Нового Провидения, в таком случае было бы Н. П., дядюшка!
   -- Н. С. или Н. П. так похожи по звуку, что я не знаю, что и подумать об этом. Возьми письмо и читай. Как оно велико! В нем должен быть какой-нибудь протест или какой-нибудь акт.
   Мария взяла письмо и, волнуясь, развернула его. Она скоро увидала,, что письмо написано ей.
   -- Что в нем, Мария? Что в нем, дитя мое? Не опасайся сказать мне,-- прибавил Пратт тихим и ослабевшим голосом.-- Я надеюсь, что сумею снести несчастье с мужеством христианина. Нет ли в письме одной из тех штемпелеванных бумаг пагубного значения, которые употребляют нотариусы, если требуют деньги?
   Мария покраснела и в это время казалась прекрасною.
   -- Это письмо ко мне, я уверяю вас, дядюшка, и ничего больше; также есть и к вам, и оно в моем.
   -- Ну, ну, к счастью, что тут нет ничего худшего. Откуда было послано это письмо? Обозначены ли широта и долгота?
   Мария побледнела, когда пробежала первые строки письма; потом она вооружилась всею своею решительностью и начала рассказывать дяде содержание письма.
   -- Несчастье случилось с бедным Росвелем,-- сказала она с сильным смущением,-- хотя это несчастье и не было вполовину таким великим, каким могло быть. Письмо писано в Бофоре, в Северной Каролине, где остановилась шхуна, чтобы запастись новыми мачтами, утраченными при мысе Гаттерасе.
   -- Гаттерас!-- со стоном прервал Пратт.-- Что там делает мой корабль?
   -- По правде, я этого не знаю, но я лучше прочту вам содержание письма Росвеля, и вы узнаете подробности.
   Мария прочла письмо своему дяде. Гарнер ничего не скрыл и откровенно признался в ошибке, сделанной им. Он подробно говорил о "Морском Льве" из Гольм-Голя и выражал свое мнение, что капитан Дагге знал о существовании островов морских тюленей, не зная, впрочем, их широты и долготы. Что же касается берега, где было скрыто сокровище пиратов, то Росвель об этом умалчивал, потому что ему казалось, что-Дагге ничего не знал об этой части экспедиции. Наконец, Гарнер выражал глубокую благодарность за добровольную услугу, которую оказали ему Дагге и его экипаж.
   -- Добровольная услуга!-- вскричал Пратт.-- Как будто подобный человек может работать даром!
   -- Росвель, дядюшка, пишет нам, что капитан Дагге вел себя вполне-бескорыстно, и что он согласился ничего не требовать за то, что пришел с Росвелем в Бофор, и за все то, что сделал в бытность свою там. Повидимому, корабли подобным образом оказывают друг другу взаимную помощь.
   -- Но не без платы за спасение груза при кораблекрушении; не без платы за спасение груза! Любовь к ближнему -- дело прекрасное, и наша обязанность оказывать ее во всех случаях, но плата за спасение груза при кораблекрушении имеет свою долю в любви к ближнему. Я боюсь, что эта шхуна разорит меня, и в старости я буду принужден питаться милостынею.
   -- Этого не может быть, дядюшка, потому что вы ничего никому не должны за ваш корабль; все ваши фермы, все ваше другое имущество чисто от долгов. Я не понимаю, каким образом шхуна может разорить вас?
   -- Да, я погиб,-- сказал Пратт, ударяя ногой на полу в состоянии нервного раздражения,-- погиб так же, как покойный отец Росвеля Гарнера, который мог быть самым богатым человеком между Ойстер-Поядом и Райвер-Хелом, если бы он не был одержим духом спекуляции! Мне помнится, что я видел его более богатым, чем я, а он умер почти в нищете. Да, да, я это вижу: шхуна разорит меня!
   -- Но Росвель прислал счет всему издержанному и сделал на вас перевод уплаты. Весь итог равняется ста шестидесяти долларам и десяти центам.
   -- Но это не плата за спасение груза при кораблекрушении! Дальше будет требование платы за спасение груза арматорам и экипажу "Морского Льва" из Гольм-Голя. Я зто знаю, дитя мое, знаю, что это будет. Гарнер разорил меня, и я сойду в могилу нищим, как умер его отец!
   -- Если бы это и было так, дядюшка, так я страдала бы вместе с вами и употребила бы все мои усилия, чтобы не предаваться отчаянию. Но вот еще бумага, которую Росвель, без сомнения, по ошибке вложил в мое письмо. Посмотрите, дядюшка; это свидетельство, подписанное капитаном Дагге и его экипажем и удостоверяющее, что они, по чувству доброго расположения, пришли в Бофор и не требуют никакой платы за спасение груза при кораблекрушении. Вот бумага, дядюшка, вы можете прочесть ее сами.
   Пратт схватил бумагу. Это свидетельство так его успокоило, что он не только сам с большим вниманием прочел письмо Гарнера, но даже простил ему издержки, которые причинили исправления, требуемые авариею корабля.
   Между тем оба "Морские Льва" подняли паруса. Гарнер и Дагге были не совсем одинакового мнения о направлении, которого следовало держаться.
   Гарнер советовал итти на юг к Бермудским островам, а Дагге думал, что нужно отправиться к северо-востоку от этик островов. Гарнер нетерпеливо желал загладить свою ошибку и сократить дорогу; Дагге рассуждал гораздо хладнокровнее и принимал в расчет ветер и главную цель путешествия.
  

ГЛАВА XI

  
   Росвель Гарнер почувствовал, что он дышит гораздо свободнее, когда потерял из виду Сюммерскую группу. Теперь он совершенно оставлял Америку и надеялся не видеть ее, пока не встретит хорошо известного утеса, показывающего дорогу к порту Рио-де-Жанейро.
   С обоими "Морскими Львами" не случилось никаких событий до пересечения ими экватора. На шестнадцатый день после отплытия из Монтауко они встретили китоловное судно, оставившее Рио на прошедшей неделе; оно было там для продажи сала. Гарнер послал с этим кораблем письма, а так как он теперь уже мог сказать Пратту, что будет в Рио-де-Жанейро даже прежде назначенного срока, то надеялся этим успокоить старика.
   В то время, как обе шхуны шли на расстоянии кабельтова, Газар приметил внезапное и необыкновенное волнение на палубе "Морского Льва" из Виньярда.
   -- Смерч!-- закричал Газар Стимсону.
   -- А сверх того и кит!-- вскричал в ответ Стимсон.
   Это было так. Находившиеся в каютах выбежали на палубу, а бывшие на мачтах спустились с быстротою молнии. Капитан Гарнер выскочил из своей каюты и в одну минуту был в китоловной шлюпке.
   Хотя ни одна из шхун не была совершенно оснащена, как китоловное судно, однако, обе были снабжены пиками и гарпунами {Гарпун -- железный стержень с копьевидным, заостренным в виде двойного крючка концом с деревянной ручкой.}.
   Четыре шлюпки, по две с каждой шхуны, одновременно отошли от судов. Дагге стоял на руле одной, а Росвель -- на руле другой.
   Скоро шлюпки обоих капитанов находились рядом и так близко, что можно было говорить. На всех лицах можно было заметить стремление победить. Эта была борьба "на смерть", и ни на одном лице не было видно ни малейшей улыбки. Лица всех были важны, решительны; руки гребцов усиленно налегали на весла. Матросы гребли превосходно, привыкнув к употреблению в море длинных весел, и через десять минут уже находились в миле от обеих шхун.
   -- Как устроить, Гарнер?-- кричал капитан виньярдцев.-- Будем ли работать сообща, или каждая шхуна займется для себя?
   Это было сказано дружеским тоном, но с большою хитростью.
   -- Я думаю,-- отвечал Росвель Гарнер,-- что будет лучше, если каждый корабль станет работать для своих арматоров.
   Волны вздымались вокруг них, ничего ке было видно, кроме шхун, шедших против пассатного {Пассаты -- периодические ветры, имеющие определенное направление. (Прим. ред.)} ветра. Много раз китоловам казалось, что они видят черноватую спину или голову кита, но вскоре же убеждались в своей ошибке.
   Наконец, Гарнер заметил то, что он хорошо знал; это был хвост или скорее конец хвоста огромного кита, находившегося от него не более, как на четверть мили, и, по месту, занимаемому этим животным, на равном расстоянии от Дагге.
   Казалось, оба моряка заметили свою жертву в одно и то же время, потому что обе шлюпки кинулись вперед, как будто они сами были одушевлены; щука или акула не могли бы броситься на свою добычу с большею скоростью, как эти две шлюпки. Скоро увидели все стадо, плывшее против ветра: огромный кит с полдюжиною молодых китов, столпившихся около их матери и игравших на воде. Скоро самка беспечно подплыла к детенышам и дала сосать одному, при чем и другие последовали этому примеру, а самец, сопровождавший все стадо, перестал плыть по ветру и стал кружиться около своей семьи. В эту минуту шлюпки ворвались в середину стада.
   Если бы у моряков не было так сильно чувство соперничества, они были бы осторожнее. На кита, который должен защищать своих детенышей, так же опасно нападать, как и на других животных. Но здесь никто не думал об опасности, которой подвергался; виньярдская шхуна спорила со шхуною из Ойстер-Понда, один "Морской Лев" -- с другим.
   Росвель бросился в середину стада и направил свою шлюпку к боку кита, который мог дать, по крайней мере, сто боченков жира. Лишь только это огромное животное почувствовало гарпун, брошенный в заднюю часть его тела, у хвоста, оно бросилось вглубь с такою быстротою, что на поверхности волн поднялся столб воды и брызг.
   Кит, на которого напал Гарнер, опустившись на глубину трехсот или четырехсот саженей, выплыл на поверхность, вздохнул и тихо возвратился к стаду. Лишь только кормчий или гарпунщик бросил свое оружие, он поменялся местом с Росвелем, который оставил руль и схватил пику,-- оружие, которое употребляют для довершения победы. Экипаж вложил рукоятки своих весел в уключины, подняв весла на воздух так, что они находились совершенно вне воды.
   Видеть, что животное возвращается к тому месту, где его ранили, было делом столь необыкновенным, что Росвель не мог дать себе отчета в действиях кита. Сначала он предполагал, что животное хочет напасть на них, но оказалось, что это движение происходило или от каприза, или от страха, потому что, подойдя на сто метров к шлюпке, кит поворотился и поплыл по ветру, ударяя по волнам своим мощным хвостом.
   Кит при погоне не уходил еще с тою скоростью, на которую был способен, хотя его скорость превосходила шесть узлов {Узел -- одна стодвадцатая часть морской мили. (Прим. ред.)}.
   Иногда скорость его уменьшалась почти наполовину. Во время одного из таких отдыхов шлюпка начала подходить все более и более к киту и, наконец, находилась в пятидесяти футах от его хвоста. Дожидались только благоприятного случая, чтобы бросить копье.
   Стимсон, самый опытный и старый моряк шхуны, исполнял теперь должность кормчего. Перед тем он был гарпунщиком. Теперь к нему-то, преследуя кита в течение двух часов, и обращал Гарнер свои замечания.
   -- Этот гуляка,-- сказал капитан, говоря о морском чудовище,-- без сомнения, еще долго протащит нас.-- Гарнер потрясал копьем в руке, стоя в шлюпке.-- Я нанес бы ему удар, если бы не боялся получить удар хвостом.
   В эту минуту кит перестал плыть и, подняв огромный хвост, ударил пять или шесть раз по воде и произвел такой шум, который был слышен на полумилю, не говоря уже о брызгах, наполнивших все вокруг.
   Моряки отпустили канат, державший гарпун, что увеличило пространство между шлюпкою и китом до тридцати метров. Кит все еще ударял по воде, как вдруг среди экипажа лодки поднялся крик. Росвель обернулся и увидел Дагге, занятого преследованием небольшого кита, плывшего с большою скоростью и влекшего за собой шлюпку Дагге.
   Сначала Росвель думал, что он будет принужден отказаться от своего кита, потому что другое животное плыло прямо к его лодке. Но, вероятно, испуганное сильными ударами, которыми большой кит продолжал волновать океан, животное во-время отскочило и этим избежало столкновения. Небольшой кит сделал обширный круг вокруг того места, где находился великан его же породы. Эти движения животного возбудили тревогу. Если бы небольшой кит продолжал делать круги, то можно было опасаться того, что шнур от гарпуна Дагге заденет лодку Гарнера и произведет толчок, который мог быть пагубным для всего экипажа. Для отвращения опасности Росвель приказал людям своей шлюпки держать наготове ножи.
   Нельзя было предвидеть, какой будет результат для обеих лодок от этого кругообразного движения, потому что, прежде чем лодки охотников могли сблизиться, бечевка Дагге попала в рот кита, преследуемого Гарнером, и заставила чудовище сделать движение с такою силою, что он вырвал гарпун из тела маленького кита. Снова возобновился бег, и Росвель был принужден вытравить канат, к которому был прикреплен его гарпун, а его кит опустился на неизмеримую глубину. Однако, Дагге решил, по-видимому, возможно дольше не резать своего каната.
   Через пять минут большой кит выплыл на поверхность океана, чтобы вздохнуть.
   Так как обе шлюпки, пока кит плыл, вытравили много каната, то находились теперь в четверти мили от животного и в пятидесяти футах одна за другою. Если соперничество уже и раньше захватило оба экипажа, то теперь оно дошло до того, что могло окончиться побоищем.
   -- Вы, без сомнения, знаете, капитан Дагге, что этот кит мой,-- сказал Гарнер.-- Я его гарпунил и преследовал, дожидаясь только благоприятного случая для нападения на него с копьем. Ваш кит бросился между мною и этим животным, и вы загарпунили моего кита непонятным образом и вопреки всем правилам китовой ловли.
   -- Я ничего не знаю. Я гарпунил его, капитан Гарнер, и держу сам кита. Надо доказать, что я на него не имею никакого права, прежде чем я откажусь от этой твари.
   Гарнер очень хорошо знал, с каким человеком имел дело, а потому не стал терять времени в пустых препирательствах. Решившись в случае чего поддержать свое право силой, он приказал своим людям тащить к себе канат, потому что движение кита стало так тихо, что позволяло этот маневр. Экипаж Дагге сделал то же самое.
   Лодка Гарнера находилась возле левой стороны животного, в которого он вонзил свой гарпун, а Дагге -- с противоположной стороны. Оба капитана стояли на своих шлюпках, потрясая своим копьем и ожидая только минуты, чтобы стать поближе и поразить кита.
   В это время люди экипажа нетерпеливо ударили веслами и поспешили напасть на кита. Может быть, из двух капитанов Дагге показал более хладнокровия, а Росвель был более горяч и смел. Шлюпка его коснулась бока кита в то время, как молодой капитан вонзил свое копье сквозь жир в тело животного.
   В ту же минуту Дагге вонзил и свое копье с удивительным навыком и нанес животному глубокую рану. Одновременно раздался крик: "назад!" Обе шлюпки отпрянули с невероятной быстротой: животное билось среди волн, и оба экипажа ощутили большую радость при виде крови, окрасившей волны моря. Минут через десять животное перевернулось и издохло.
  

ГЛАВА XII

  
   Гариер и Дагге встретились лицом к лицу на туше кита. Оба вонзили свои копья в тело животного и, опершись на древко оружия, смотрели друг на друга, как люди, решившиеся защищать до конца свои права.
   -- Капитан Дагге,-- сказал Росвель,-- вы уже давно занимаетесь китовою ловлею, а потому должны знать ее правила. Я первый загарпунил кита и не оставлял его с тех пор, пока мое копье не убило его. Поэтому я удивляюсь, что человек, знающий освященные обычаем традиции китоловов, полагает, что он имеет право оспаривать животное, как это делаете вы.
   -- Это в моем характере, Гарнер! Я стеснял себя для вас в то время, когда ваша шхуна была обезмачтована у мыса Гаттераса, и никогда не оставлю того, что однажды задумал. Таков характер виньярдцев!
   -- Это пустые слова! Вы знаете очень хорошо, что ни законодательство Виньярда, ни законодательство Америки не решают вопросы подобным образом. Если бы вы пожелали завладеть моим китом, то по вашем возвращении вы ответили бы за подобное самоуправства и вас заставили бы раскаяться в нем.
   Дагге задумался и, вероятно, понемногу успокаиваясь, признал справедливость замечания Росвеля и неправоту своих требований. Однако, он продолжал упорствовать в своей ошибке с такой настойчивостью, как будто имел к этому какое-нибудь основание.
   -- Если вы загарпунили кита, то и я также гарпунил его. Я не очень считаюсь с вашим законом. Если человек вонзает железо в кита, то кит обыкновенно принадлежит ему. Этот кит заставил меня потерять моего, и поэтому я требую вознаграждения.
   -- Вы потеряли вашего кита потому, что он кружил вокруг моего и не только вырвал свой собственный гарпун, но едва не принудил и меня отказаться от моей собственной добычи. Если кто-либо sa подобный поступок имеет право на вознаграждение, то это я.
   -- Я думаю, что мое копье убило "гуляку". Я нанес удар этому киту раньше и могу утверждать, что первый пустил кровь из этой твари.
   -- Но послушайте, Гарнер, вот моя рука! Мы до сих пор были друзьями, и я хочу, чтобы мы остались ими, а потому предлагаю вам согласиться все считать общим: китов и тюленей, а при возвращении все разделим поровну.
   Надо отдать справедливость Росвелю: он тотчас же понял все лукавство этого предложения.
   -- Вы отчасти владелец вашей шхуны, капитан Дагге,-- сказал Росвель,-- а я пользуюсь своею только как капитан. Вы, может быть, уполномочены заключить подобную сделку, а я нет. Моя обязанность заполучить возможно больше груза и скорее доставить его Пратту. Я уверен, что ваши виньярдцы позволили вам плавать сколько угодно, и что относительно возможной для них прибыли они положились всецело на вас.
   -- Этот ответ справедлив, и он мне нравится. Сорок или пятьдесят боченков жира не рассорят нас. Я помог вам в порту Бофор и отказался от платы за спасение груза во время кораблекрушения, а теперь я помогу вам буксировать вашего кита и покончить с ним. Может быть, мое великодушие даст мне удачу.
   В решении Дагге было столько же благоразумия, сколько и опытности. Несмотря на хитроумные притязания, которые он предъявил относительно кита, он хорошо знал, что законы решат дело не в его пользу, хотя бы здесь он и одержал верх. Кроме того, он имел действительно надежду, что его уверенность принесет ему "счастье в будущем". До какой степени оправдались его надежды в этом отношении, можно видеть из письма, которое Пратт получил позже от капитана своей шхуны.
   "Морской Лев" оставил Ойстер-Понд в конце сентября. Третьего марта следующего года Мария стояла у окна, бросая взгляд на ту часть рейда, в которой шесть месяцев назад она видала корабль Росвеля исчезающим за деревьями острова, носящего имя его семейства. Погода переменилась, и подул тихий южный ветер; появились все признаки весны. В первый раз за три месяца она открыла окно, и воздух, проникший в комнату, говорил о возвращении тепла.
   -- Дядюшка,-- сказала Мария (Пратт писал возле небольшого камина, в котором был только один пепел),-- как велико расстояние между антарктическим морем и Ойстер-Псндом?
   -- Вы могли бы вычислить это сами, дитя мое, а иначе чему же послужила плата за ваше воспитание?
   -- Я не знаю, как взяться sa это, дядюшка,-- сказала Мария, хотя очень бы желала знать это... Ах! Вот Бетинг Джой, он несет письмо.
   Может быть, тайная надежда воодушевила Марию, потому что она побежала навстречу старому моряку.
   -- Вот оно, дядюшка!-- вскричала молодая девушка.-- Письмо, письма от Росвеля!..
   -- Посмотри, Мария, это письмо с клеймом антарктических стран?-- сказал дрожащим голосом Пратт.
   Он спросил с явной тревогой. Он очень хорошо знал, что острова, которые должен быть посетить "Морской Лев", необитаемы, и что там не было почтовой конторы.
   -- Дядюшка!-- вскричала племянница.-- Невозможно, чтобы Росвель нашел почтовую контору там, где он теперь.
   -- Но должен же быть какой-нибудь штемпель на письме, дитя мое! Бетинг Джой не сам же привез его сюда!
   -- Оно штемпелевано только в Нью-Йорке... но оно шло через Кан, Спригс и Бютон из Рио-де-Жанейро. Должно быть, в этом городе его отдали на почту. Не лучше ли будет, если я распечатаю письмо и прочту его?
   -- Да, распечатай письмо, дитя мое!-- отвечал Пратт.
   Мария тотчас же сорвала печать. Развертывая письмо, она отвернулась к окну и незаметно сунула письмо на ее собственное имя в складки своего платья. Лишь только она спрятала свое письмо, как тотчас же отдала другое своему дяде.
   -- Прочти его, Мария, сама,-- сказал Пратт упавшим голосом.-- Глаза мои так плохи, что я не могу читать.
   -- "Рио-де-Жанейро, Бразильская провинция, Южная Америка, 14 ноября 1819 года..."
   -- Читай, Мария, милая дочь моя, читай письмо так скоро, как только ты можешь, читай скороговоркой!
   -- "Господину Израилю Пратту. Милостивый государь, обе шхуны отправились из Бофора, что в Северной Каролине, как я уже уведомил вас в письме, которое вы должны были получить. Погода была всегда хорошая, пока мы не прибыли к южным широтам, где были задержаны почти на неделю. Восемнадцатого октября мы очутились недалеко от китов. Обе шхуны спустили свои шлюпки в море, и я начал преследовать прекрасного кита, который довольно долго буксировал нас, пока я не нанес ему удара пикой и не пустил ему кровь. Сначала капитан Дагге выразил несколько требований на это животное, потому что его канат попал в челюсти кита, но скоро он отказался от этих требований и помог нам буксировать кита до самого корабля. Капитан Дагге с своим экипажем успел убить из этих рыб трех, а господин Газар убил нам еще одного, довольно большого.
   Я счастлив тем, что даже маленький кит дал пятьдесят восемь боченков жира, из которых двадцать -- лучшего качества. Дагге из своих трех китов получил сто тридцать три боченка, из которых большая часть -- первого качества, но все же у него добыча не так велика, как у нас. Имея этот жир на палубе, мы после довольно долгого плавания пришли сюда, и я отослал, как вы можете видеть это из препровождаемой накладной, сто семьдесят боченков китового жира к вам через Фиша и Гренниля из Нью-Йорка, на палубе брига "Джаксон", капитан Вильям, который отправится двадцатого числа следующего месяца, и которому я передаю это письмо..."
   -- Остановись, милая Мария, эта новость смущает меня: она слишком хороша, чтобы быть правдивой,-- прервал Пратт, почти столько же взволнованный своим счастьем, как был смущен своими опасениями,-- перечитай, пожалуйста, Мария, перечитай по слогам.
   Мария исполнила желание дяди, желая сама подробнее выяснить успех Росвеля.
   -- Моя часть составляет две трети и дает мне круглую цифру в четыре тысячи долларов.
   Пратт радостно потер руки. Его племянница была даже удивлена такой веселостью, необычайной для ее дяди.
   -- Четыре тысячи долларов, Мария, покроют первые издержки на покупку шхуны, разумеется, не включая сюда, оснащения, для которого капитан израсходовал вдвое более, чем нужно. Гарнер славный молодой человек, и будет тебе прекрасным мужем, как я всегда говорил, дитя мое! Может быть, он немного расточителен, но, в сущности, очень честный молодой человек.
   -- Росвель прекрасный молодой человек!-- отвечала девушка, с глазами, полными слез, в то время как ее дядя расточал похвалы молодому капитану. -- Никто не знает его более меня, дядюшка, и никто более меня его не уважает. Но не лучше ли дочитать письмо? Его осталось еще довольно много.
   -- Продолжай, дитя мое, продолжай, но перечти опять ту часть письма, где говорится о количестве жира, которое он отослал к Фишу и Греннилю.
   Мария исполнила то, что просил у нее дядя, а потом продолжала читать письмо.
   -- "Я сильно беспокоюсь насчет того, как мне держать себя относительно капитана Дагге. Он выказал мне столько преданности у мыса Гаттераса, что я не хотел разлучаться с ним ни на ночь, ни в дурную погоду; это казалось мне неблагодарным с моей стороны. Я также боюсь показать ему, что избегаю его. Я опасаюсь, что он знает о существовании наших островов, хотя сомневаюсь в том, чтобы он точно знал их широту и долготу. Мне часто приходит мысль, что Дагге идет с нами только для того, чтобы узнать то, что ему еще не известно"...
   -- Остановись, Мария, остановись немного и дай мне время подумать! Не ужасно ли это, дитя мое?
   Слабым голосом Пратт попросил свою племянницу передать ему письмо, конец которого он постарается прочесть сам. Мария должна была прочесть еще свое письмо, которое Росвель написал ей и которого она еще не развертывала. Она отдала дяде письмо, которое тот просил, и ушла в свою комнату.
   Через несколько дней Пратт, к своей великой радости, получил письмо от Фиша и Гранниля, которое уведомляло его о прибытии жира.
   Жир был продан, и старый Пратт положил часть прибыли в карман.
   Тянулись длинные для Марии месяцы. Весна следовала за зимою, лето сменило весну, а осень собрала плоды всех предшествующих времен года. Потом зима наступила во второй раз с того времени, как "Морской Лев" поднял паруса.
   Пратт уже совершенно потерял всякую надежду на возвращение шхуны. Здоровье его расстроилось. Мария страдала, думая о долгом, необъяснимом отсутствии Росвеля.
  

ГЛАВА XIII

  
   Последнее письмо Росвеля Гарнера было от десятого декабря 1819 года, то-есть спустя пятнадцать дней после отплытия его из Рио-де-Жанейро. Мы встречаем шхуну Пратта восемнадцатого числа того же месяца или через три недели и один день после того, как он оставил столицу Бразилии.
   "Морские Львы" подняли паруса и направились к Штатен-Ланду. Оба судна держались довольно близко одно от другого, так что их капитаны могли разговаривать. Дагге не соглашался с тем, чтобы пройти Лемеров пролив. Один из его родственников потерпел там караблекрушение, и он считал этот проход самым опасным, какой только он когда-нибудь встречал. Но Росвель верил благоприятным приметам Стимсона, который несколько раз огибал этот мыс. Было безветренно, но ожидалась буря.
   Дагге настаивал на необходимости держаться вне Штатен-Ланда, что заставляло шхуны сделать большой крюк и итти навстречу переменчивым ветрам, господствующим здесь. Росвель с своей стороны думал о том, что ему представляется случай избавиться от общества Дагге. Поспорив несколько времени, он попросил Дагге итти вперед, обещая ему плыть за ним.
   Погода была туманная, и были минуты, когда ветер превращался в шквал. Буря увеличилась, когда шхуны были около Штатен-Ланда. Дагге, который был почти на полмили впереди, вытерпел всю силу одного из этих шквалов, выходившего из оврагов, и удалился еще более от земли. В это же время туман разделил оба корабля. Солнце зашло, и наступила ночь. Дагге ссылался на это обстоятельство как на одну из причин, по которым он советовал миновать Штатен-Ланд. Воспользовавшись всем этим, Росвель направился к высотам Огненной Земли.
   Штиль возвестил ему прилив, и он надеялся на силу потока, чтобы пройти проливом. Когда Росвель почти находился среди канала, то увидал, что его влечет в проход, и лишь только вошел в него, как очень быстро поплыл к югу. Шквалы мало беспокоили его и даже помогли ему достичь цели. На другой день утром он находился в водах мыса Горна.
   Пройденный пролив Лемер давал большое преимущество, и Росвель был уверен, что не встретит в этот день своего спутника, если бы даже желал этого, чего, впрочем, он и не думал желать. Отделавшись от пьявки, он не имел ни малейшего желания позволить ей еще раз укусить себя.
   Сделав несколько шагов по палубе, Росвель пошел к своему экипажу.
   -- Ты уверен, Стимсон,-- сказал он,-- что это мыс Горн?
   -- Уверен, сударь! Нельзя никак обмануться в подобном месте. Этот мыс никогда не позабудешь, если хотя однажды видел его.
   -- Стимсон, я хочу бросить якорь и поручаю тебе найти бухту, где бы мы были в безопасности.
   -- Постараюсь, капитан Гарнер, если позволит погода, -- отвечал моряк.
   Начали делать необходимые приготовления, чтобы причалить к берегу. Предосторожность эта оказалась принятой во-время, потому что ветер усиливался, и шхуна быстро приближалась к земле. Через полчаса "Морской Лев" тянулся под небольшим ветром и взял на гитовы свои паруса {Взять на гитовы паруса -- уменьшить их площадь. (Прим. ред.)}.
   Море волновалось. В воздухе было туманно, и чувствовалось, что не должно терять времени. Надо много отважности, чтобы в подобное время года подойти к такому берегу, как мыс Горн.
   По мере того, как шхуна подходила к мысу, вид моря, разбивавшегося об утес с глухим шумом, внушал тревогу. Моряки были задумчивы и обеспокоены. Если бы шхуна пристала к подобному месту, то одной минуты было бы достаточно, чтобы разбить ее в щепы, и нельзя было надеяться на то, чтобы спасся хотя бы один человек из всего экипажа. Росвель сильно тревожился, хотя внешне и сохранял свое хладнокровие.
   -- Приливы у этих берегов и под столь высокими широтами разбивают и большие корабли,-- сказал он первому своему офицеру.
   -- Все зависит от хорошего маневра,-- отвечал тот.-- Посмотрите на эту, находящуюся перед нами, точку, капитан! Хотя мы не совсем под ветром, но нас страшно влечет к этой части берега. Скорость, с которою море стремится к югу-западу, ужасная. Ни один корабль не может итти так по ветру, как оно.
   Это замечание Газара было справедливо. Маленькая шхуна взлетала на верхушки волн, как морская птица, или падала в пропасть между ними, и то для того только, чтобы снова появиться на вершине новой волны. Самою большою опасностью угрожало шхуне течение, увлекавшее небольшой корабль под ветер и по направлению к утесам.
   Опасности мыса Гаттераса, о которых столько говорят, можно было считать пустяками в сравнении с тем критическим положением, в котором находились моряки шхуны. Мычание десяти тысяч быков не сравнилось бы с глухим ревом моря в то время, когда оно бросалось в щели утесов. Брызги пены наполняли воздух, и были минуты, в которые мыс, хотя он был близок, скрывался среди их тумана.
   Благоприятствовало только одно обстоятельство: знали, что это место моря глубоко, а берег очень редко таил скрытые опасности. Рассказы Стимсона и других моряков разъяснили Росвелю это обстоятельство, которое он счел очень важным.
   Росвель Гарнер занял свое место на носу корабля и сделал знак Стимсону, чтобы тот подошел к нему.
   -- Ты припоминаешь это место?-- спросил молодой капитан старого матроса.
   -- Да, сударь, и если мы успеем обогнуть эти утесы, я введу вас в такую якорную стоянку, что вы будете в совершенной безопасности. Мы плывем с ужасающей скоростью, и поток уносит нас.
   -- Ничего,-- спокойно отвечал Росвель. -- Однако, мы приближаемся к этому утесу ужасающе быстро.
   -- Вперед, сударь, вперед! В этом единственное наше спасение! Может случиться, что мы разобьемся об эти утесы, но можем и проскользнуть мимо них.
   -- Если это случится с нами, то мы погибнем, в этом нельзя и сомневаться. Если мы и обогнем этот выступ, то немного подальше есть другой, которого мы не можем избежать. Я боюсь этого. Посмотрите, пролив открывается перед нами по мере нашего приближения.
   Стимсон видел эту новую опасность и понимал ее размеры. Однако, он ничего не говорил, потому что, говоря правду, в эту минуту отказался от всякой надежды на спасение. Весь экипаж ясно понимал ужас положения и, казалось, забыл опасность, которую представлял выступ утеса, к которому они стремились с такой бешеной скоростью. Можно было обогнуть этот выступ, и тогда еще оставалась какая-нибудь надежда; но что касается до другого, находившегося в четверти мили далее, то и самый неопытный моряк видел, как трудно было избежать его.
   Все молчали на палубе шхуны в то время, как она проходила мимо первых утесов. Росвель устремил глаза на предметы, находившиеся против него, чтобы дать себе отчет в скорости движения.
   -- Шхуна чувствует противное течение, Стефан,-- сказал он тихим голосом,-- а судно под ветром.
   -- Что может обозначать этот внезапный поворот, сударь? Пусть господин Газар подымет полные паруса, иначе нам ничего не останется делать.
   Гарнер посмотрел на Газара и увидел, что он висел на руле, потому что чувствовал большое сопротивление. Тогда он понял истину и вскричал:
   -- Ребята, все идет хорошо! Мы встретили противное течение.
   Эти немногие слова объяснили свойство перемены.
   Спустя десять минут после встречи противного течения шхуна прошла пролив. Стимсон показал себя человеком, на которого можно было надеяться. Он искусно провел корабль позади острова, на котором подымается мыс, ввел его в небольшую губу и бросил якорь. В этом месте было шестнадцать метров воды; дно было илистое.
   Итак, "Морской Лев" из Ойстер-Понда бросил якорь среди утесистого бассейна позади мыса Горна.
   Здесь шхуна наслаждалась совершенным спокойствием.
   Ветер продолжался три дня и три ночи. На четвертый день все изменилось, потому что ветер подул с востока. Росвель воспользовался бы удобным временем для выхода из губы, если бы не боялся встретить Дагге. Разлучившись с назойливым товарищем, он считал, что было бы с его стороны большою неосторожностью опять итти ему навстречу.
   На всякий случай решились остаться в заливе одним днем дольше, тем более, что Газар открыл некоторые признаки, доказывавшие, что морские слоны {Морские слоны внешним видом напоминают тюленей, но значительно превосходят их ростом. У самцов нос удлинен в хобот. (Прим. ред.)} часто посещали ближайший остров. Спустили шлюпки на море, и первый морской офицер отправился по этому направлению, а капитан вышел на берег острова, справедливо заслуживающего название "Эрмита" или Пустынника, потому что он был последним из группы.
   Гарнер взял с собою Стимсона, который нес зрительную трубку. Вооруженный багром, Росвель начал влезать на утес.
   Этот утес был как будто разрушен и представлял тысячу препятствий. После нескольких минут постоянной борьбы и трудного восхождения, в котором моряки помогали друг другу, Росвель и Стимсон успели взойти на вершину пирамиды. Высота утеса была довольно значительна, и с него открывался обширный вид на соседние острова и океан, казавшийся на юге печальным и унылым. Может быть, земля ни на одной из своих крайних границ не имеет такого великана сторожа, как эта пирамида. Можно сказать, что она составляет последнюю возвышенность этого обширного материка.
   С вершины пирамиды видны были: направо -- Тихий океан, напротив - Южный или Антарктический океан, налево -- Атлантический океан.
   Несколько минут Росвель и Стефан молча созерцали этот обширный вид. Пирамида, на которой находились Росвель и Стимсон, потеряла свою белую одежду и грозно возвышалась черной массой.
   Лишь только капитан охватил взором этот величественный пейзаж, его глаза стали искать "Морского Льва" из Виньярда. Он заметил его в двух милях впереди мыса. Было ли возможно, чтобы Дагге подозревал его маневр и пришел его отыскивать даже в то место, где он скрылся? Что касается корабля, то в нем нельзя было обмануться. Росвель с возвышения, на котором находился с зрительной трубкой, без труда узнал его. Стимсон посмотрел на него и подтвердил, что это шхуна. На этом обширном и уединенном море она походила на черную точку.
   -- Если бы мы вспомнили о них, капитан Гарнер,-- сказал Стефан,-- мы могли бы принести флаг, который водрузили бы на этих утесах, чтобы показать виньярдцам, где мы находимся. Но если ветер продержится, мы всегда можем им итти навстречу.
   -- Этого я не имею желания делать, Стефан! Я пришел сюда, чтобы нарочно избавиться от этой шхуны.
   -- Вы меня удивляете, сударь! Всегда хорошо иметь товарища, когда корабль находится под такими широтами. Льды подвергают иногда стольким испытаниям, что я считаю за счастье, если имею товарища на случай кораблекрушения.
   -- Все это вполне справедливо, но есть причины, которые заставляют меня поступить наоборот. Я слышал об островах, на которых изобилуют тюлени, а для дележа добычи едва ли так же необходим товарищ, как на случай кораблекрушения.
   -- Это другое дело, капитан Гарнер, никто не обязан показывать берег, на котором хочет охотиться.
   -- Течение должно быть очень благоприятно для этой шхуны; она идет очень скоро. Через полчаса она будет против мыса Горна. Подождем, чтобы видеть направление, которое она возьмет.
   Предсказание Гарнера сбылось. Через полчаса "Морской Лев" из Гольм-Голя прошел мимо утесистой пирамиды мыса Горна, держась от него на расстоянии не более мили.
   Дагге искал своего товарища по путешествию, которого надеялся найти около мыса. Он так далеко проплыл на запад, что мог убедиться в том, что с той стороны никого не видно, а потому он отправился к югу.
   Росвель, увидя шхуну, догадался, что Дагге ничего на знает о положении островов, которых он искал. Они лежали гораздо далее на запад.
   Убедившись в направлении, которого держалась другая шхуна, он поспешил сойти в свою шлюпку, чтобы повернуть свой корабль и воспользоваться попутным ветром.
   Через два часа "Морской Лев" из Ойстер-Понда пошел по проливу, ведущему в океан. Другой же "Морской Лев" исчез на юге, и Гарнер, зная дорогу, которой должен был следовать, поплыл на всех парусах в открытое море.
   Небольшой корабль скользил по волнам со скоростью птицы. Скоро мыс Горн начал скрываться вдали по мере того, как шхуна удалялась. С наступлением ночи его уже не было видно, и корабль вошел в Антарктический океан.
  

ГЛАВА XIV

  
   Росвель Гарнер, углубляясь в обширное пространство Южного океана, далеко не был спокоен. Когда он увидал мыс Горн, исчезающий, так сказать, шаг за шагом в океане и потом совсем пропавший, он ясно осознал все ожидающие его трудности.
   Росвель не думал, чтобы он мог опять встретить "Морского Льва" из Виньярда. Острова, которые он искал, не были в соседстве с какой-либо землею и, следовательно, лежали вне обычной дороги охотников за тюленями. Все это давало ему надежду на то, что он будет один при захвате сокровищ этих островов, если он отыщет их там, где их скрыла сама природа.
   Лишь только наступила ночь, Росвель приказал рулевому поворотить корабль на юг. Это была существенная перемена в направлении корабля, и если бы ветер, дувший до сих пор, продолжался, то шхуна при рассвете должна была значительно углубиться на юг.
   Теперь, когда наступила ночь и прошло довольно времени с тех пор, как он не видал другой шхуны, он думал, что может итти по истинному направлению. Хорошая погода в этих странах так непродолжительна, что каждый час дорог, и без крайних причин нельзя пренебрегать главной целью путешествия. Все поняли, что корабль направился по прямой линии к островам, где будет происходить охота за тюленями.
   "Морской Лев" плыл к Южному полюсу.
   На третий день подул сильный северо-восточный ветер. Приметили блеск льдов, и скоро появились льды в форме небольших гор. Эти "айсберги" {Айсберги -- ледяные горы.} таяли от волн и уже наполовину уменьшились. Теперь непременно надо было бодрствовать ночное время, потому что плавать здесь было очень опасно. Спокойствие воды ясно говорило о близости льдов; об этом говорили не только вычисления Гарнера, но и его глаза убеждали в этом.
   На пятый день, когда погода немного прояснилась, увидели лед в роде гор, очень похожих на хребты Альп, хотя они тихо колебались на волнующихся водах океана. По временам густой туман закрывал весь горизонт, и шхуна в этот день была принуждена несколько раз останавливаться, чтобы не натолкнуться на льдины или ледяные поля, которые начали в большом количестве появляться на море.
   Морские птицы летали во множестве, альбатросы оживляли окрестности, киты фыркали в соседних водах. По многим признакам Гарнер узнал, что приближались к земле, и начал надеяться на открытие островов, обозначенных на карте Дагге.
   В это время шхуна находилась от льдов на расстоянии не более одного кабельтова. Гарнер думал, что он отплыл на запад сколько было необходимо, и старался найти проход в расстилавшемся перед ним вдали плавающем ледяном хаосе.
   Так как ветер гнал массы льда к северу, то льдины начали мало-помалу отделяться одна от другой, и, наконец, Гарнер с радостью увидел проход, в который мог ввести свою шхуну. Не теряя ни минуты, он ввел свою небольшую шхуну в пролив.
   Через четыре часа шхуна открыла себе дорогу к юго-востоку на протяжении двадцати пяти миль. Был полдень; воздух был чище обыкновенного. Гарнер влез на большую мачту, чтобы самому видеть положение дел.
   На севере и в проливе, в который вошел корабль, лед опять сомкнулся, и легче было итти вперед, нежели возвращаться.
   Росвель бросал нетерпеливые взгляды к востоку и особенно к юго-востоку. В этой части океана и по крайней мере в десяти лье {Лье (морское) -- 5557 метров. (Прим. ред.)} от того места, где он находился теперь, он надеялся открыть острова, предмет своих поисков, если только они действительно существовали. Среди льдов в этом направлении было много проходов. Один или два раза Росвель принимал вершину некоторых ледяных гор за вершины настоящих гор. Но лучи солнца каждый раз его разочаровывали, и вершина, казавшаяся ему темною и тусклою, вдруг освещалась, блистая цветами изумруда или девственною белизною,-- вид, очаровывающий зрителя даже среди опасностей, которыми он был окружен.
   Был туман, хотя и не такой сильный, чтобы закрыть самые высокие точки. Туман, не перестававший двигаться и клубиться, вдруг расступился, и Росвель заметил гладкую вершину настоящей горы, имевшей до тысячи футов вышины. Нельзя было ошибиться в том, что это была земля и, без всякого сомнения, самый западный из островов, обозначенных умершим матросом. Все подтверждало это заключение.
   Дагге говорил, что один высокий, гористый, пустынный, но довольно большой остров находился из всей группы далее на запад, тогда как другие острова были в нескольких милях от этого. Эти последние были ниже, меньше и представляли собою только одни голые утесы. Дагге утверждал, что один из островов был вулканом, который по временам извергал пламя. Но, по его рассказам, экипаж, к которому он принадлежал, никогда не посещал этот вулканический остров и только издали дивился его ужасам.
   Сердце Росвеля Гарнера забилось от радости, когда он уверился, что он открыл землю -- главную цель своего путешествия. У него было теперь только одно желание: пристать к ней. В это время ветер подул к юго-востоку и усилился, толкая шхуну к горе и принуждая ледяные горы отплыть от земли и образовать непреодолимую преграду перед ее западным берегом. Молодой капитан вспомнил, что Дагге указал на рейд возле северо-восточной стороны острова, где, по его рассказам, должен был находиться порт, в котором дюжина небольших кораблей могла стоять весьма удобно. Гарнер старался направиться к этой стороне.
   На севере не было никакого прохода, но довольно хороший канал открывался на юге группы. "Морской Лев" поплыл по этому направлению и к четырем часам после полудня обогнул другие острова; к бесконечному удовольствию находившихся на палубе, открылось большое пространство воды, свободной от льда, между большим островом и его маленькими соседями. Ледяные горы, подходя к этой группе, разбивались, и эта большая бухта, повидимому, почти совершенно была свободна от льда, за исключением некоторых незначительных его масс, плававших по поверхности. Избежать их было очень легко, и шхуна поплыла по большому бассейну, образованному различными островами этой группы. Как бы для придания еще большего веса указаниям Дагге, увидали на востоке подымавшийся дым вулкана, который имел три или четыре мили в окружности и находился на востоке большого бассейна, примерно, в четырех милях от Земли Тюленей, как Дагге назвал однажды главный остров.
   Находясь в центре островов и в достаточном расстоянии от льдов, шхуна легко прошла бассейн или большую бухту и достигла северо-восточной оконечности Земли Тюленей. Так как день должен был еще продолжиться несколько часов, потому что в этих высоких широтах декабрьские ночи очень коротки и соответствуют нашим июньским, Росвель велел спустить в море шлюпку и тотчас же отправился к тому месту, где надеялся открыть порт, если только он существовал. Все было так, как описывал Дагге, и молодой капитан был рад, когда вошел в бухту, имевшую не больше двухсот метров в диаметре и так хорошо окруженную землею, что в ней не чувствовалось никакого влияния моря.
   Вся бухта была очень удобна для плавания. Этот внутренний бассейн с севера на юг имел, по крайней мере, шесть миль длины и не менее четырех миль ширины. Но он был открыт ветрам и волнам более, нежели маленький порт, хотя Росвель был поражен его различными преимуществами. Он был почти совершенно свободен от льда, несмотря на то, что довольно значительная его масса плавала вокруг островов. Причина этому была та, что самый большой из островов имел два длинные мыса, далеко простиравшиеся: один -- по направлению к северо-востоку, другой -- по направлению к юго-западу, и вся его западная сторона имела вид только что народившейся луны. Рейд, который мы описываем, лежал на юге, и молодой капитан назвал его в честь своего лейтенанта "Мысом Газара", так как тот первый указал удобное место для якоря.
   Хотя берег был утесист и неровен, однако, было нетрудно взойти на северный берег порта, и Гарнер влез на него в сопровождении Стимсона, который с некоторого времени очень привязался к своему начальнику. Высота этой преграды, лежащей против волн океана, была тридцати трех метров, а когда они поднялись на вершину, у них вырвался крик удивления, чтобы не сказать -- радости. До сих пор они не видели здесь ни одного тюленя, и Гарнер ощущал какую-то боязнь за прибыль, на которую можно было надеяться после перенесенных трудностей. Но все сомнения рассеялись с того момента, как он открыл северный берег острова, простиравшийся на несколько миль и представлявший взгляду такое множество морских животных, что от них и самый берег казался оживленным. Они тысячами лежали на низких утесах, расположенных на этой стороне острова, и грелись на солнце. Никак нельзя было обмануться в том, что это были они: морские львы и слоны, огромные животные неуклюжего и отвратительного вида, не принадлежащие, так сказать, ни к земле, ни к морю. Эти животные ходили и проходили постоянно стадами; некоторые из них, став на край утесов, бросались в океан, чтобы отыскать там себе пищу, тогда как другие ползком выходили из воды и выбирали уступы, чтобы на них улечься и насладиться дневным светом.
   -- Вот славная для нас жатва, дядя Стефан!-- сказал Росвель своему товарищу, ударяя в ладоши.-- Один месяц работы наполнит шхуну, и мы отправимся отсюда раньше равноденствия. Но не кажется ли тебе, что там, внизу, есть кости морских львов или тюленей различных видов? Как будто уже охотились на этих берегах.
   -- В этом нет никакого сомнения, капитан Гарнер! Как ни отдаленно место,-- я никогда не слыхал об этих островах даже от самых старых матросов,-- но, без сомнения, не мы первые их открыли, кто-нибудь да был здесь назад тому один или два года и увез отсюда груз. Я вам ручаюсь за это!
   Так как все это соответствовало рассказам Дагге, то Росвель нисколько не удивился, напротив, он видел подтверждение всему, что говорил Дагге, и тем более надеялся на самый счастливый результат своего путешествия. Шхуна уже подошла к острову, осторожно подвигаясь вперед, и второй морской офицер направил корабль к выходу в маленький порт. Еще капитан не сошел с вершины утесов, а корабль уже вошел в порт, подгоняемый попутным ветром, бросил два якоря и прикрепился канатом к берегу.
   Лица всех светились радостью; ввести шхуну в такой надежный порт, где ее экипаж мог целую ночь спать спокойно, не ощущая никакой боязни быть раздавленным и поглощенным льдом, составляло большое преимущество. Но весь экипаж ощущал не одно только чувство безопасности: он нашел источник богатства, которого искал. Все сошли на берег и взобрались на вершину утеса, чтобы насладиться видом животных, растянувшихся на низких утесах северной стороны острова.
   Так как еще оставалось несколько часов дня, то Росвель, сопровождаемый Стимсоном, оба вооруженные палками, вскарабкались на самый возвышенный центр острова. Однако, они обманулись в расстоянии и скоро убедились, что им нужен для достижения своей цели целый день. Росвель только достиг подошвы центральной горы, откуда ему открылось огромное пространство острова на север и восток. Они могли составить себе довольно точное понятие об общем составе этого уединенного обломка земли и утесов, как и об островах и островках. Контур первого острова был похож на большой треугольник неправильной фигуры, три главные точки которого составляли два слегка возвышенных мыса и третий, возвышавшийся на севере.
   Почти весь западный или юго-западный берег был похож на стену из почти отвесных утесов, возвышавшихся на двести или триста футов над океаном. Особенно в эту-то сторону ударяли волны и сюда-то бушующее море прибивало льды. Ветер большей частью дул к юго-западу, и так как главный берег острова был перпендикулярен направлению ветра, то и представлял защиту от бурь. Северная сторона острова чаще согревалась солнцем. Восточный и северный берега были защищены группой островов, находившихся перед ними.
   Таков был общий вид Острова Тюленей, насколько позволяли убедиться в этом поверхностные наблюдения. Приближающаяся ночь принудила моряков сойти с довольно опасной части горы, на которую они взобрались, и вернуться к своему экипажу на шхуну.
  

ГЛАВА XV

  
   Охотники за тюленями не теряли времени. Хорошее время было коротко, и проникнуть в середину льдов и выйти из них было делом настолько трудным, что весь экипаж шхуны понимал необходимость усиленной деятельности и разумной поспешности.
   Уже на другой день по прибытии судна сделаны были не только все необходимые приготовления, но и убили достаточное число тюленей с мехом самого лучшего качества. Убили двух морских больших слонов почти десятиметровой длины. За перенесенные опасности моряки были хорошо вознаграждены полученным жиром. Росвель считал главной своей целью добычу меха и шкур тюленей и был счастлив тем, что нашел в довольно значительном количестве этих животных, что давало возможность скоро отправиться к северу. Пока били тюленей, сдирали шкуры и сушили их, молодой капитан озаботился вопросами благосостояния груза и экипажа.
   Когда снаряжали шхуну в Ойстер-Понде, на берегу был старый деревянный магазин, принадлежащий Пратту, который разбирали с намерением заменить его более прочной постройкой. Росвель убедил своего арматора перенести на палубу материалы этого здания. Пратт не отказал, потому что лес мог быть полезным его экипажу. Росвель приказал теперь спустить в море все эти материалы, и когда их пригнали к берегу и перенесли на вершину утесов, он выбрал место для постройки деревянного дома.
   Найти удобное место для этой постройки было не очень трудно. Был выбран уступ утеса на солнечной стороне, защищенный массивом других утесов от самых холодных ветров. На обширном дворе при доме было достаточно места для всех предметов, необходимых для постоянных работ и нужд охотников за тюленями.
   Много благоразумия требовалось в предпринятой охоте. Не было ничего легче, как убить большое число тюленей; но добычу надо было тащить по утесам. Стали пользоваться шлюпками, хотя даже летом северный берег острова был часто окружен льдом. Росвель старался не напугать животных слишком большим избиением, а потому и посылал только одних опытных охотников. Следуя этому правилу, выиграли более, нежели если бы напали на тюленей с меньшим благоразумием.
   Без большого труда втащили материалы дома на вершину утесов. Среди экипажа нашелся старый плотник, по имени Роберт Смит. Мотт, другой матрос из экипажа, работал когда-то у слесаря, и он сделал печи. Наконец, осталось только внутреннее оборудование дома, и эту работу окончили в конце первой недели. Дом разделили на две комнаты, из которых одна была предназначена для общего зала, а другая -- под спальню. В дом перенесли все матрацы, которые были на палубе. Было решено складывать груз на уступах утеса, находящегося на семь метров выше того места, где выстроили дом. С этой стороны было легко достигнуть другого утеса, находившегося на расстоянии не более четырех-пяти метров над палубой корабля.
   Таким образом прошли первые десять дней; все работали усердно. Для окончания всех предварительных работ понадобилось две недели, в которые охота за тюленями продолжалась с большим жаром и успехом. Жертвы были так доверчивы и так мало знали об опасности, которой угрожало им присутствие человека, что экипаж ходил между тюленями, а они, казалось, не замечали его и не оборонялись от нападения. Приняли все меры к тому, чтобы попустому не пугать их, и когда убивали одно животное, то старались как можно меньше беспокоить других. Однако, через пятнадцать дней охота приняла такие размеры, что должен был заняться ею весь экипаж, и скоро уступ утеса, находившегося под домом, был завален боченками и кожами. Если бы надо было только убивать, сдирать кожу и сушить, то работа была бы относительно легкая; но надо было переносить продукты всей этой работы на значительное расстояние, а в некоторых случаях -- на несколько миль, и притом по утесам. Росвель Гарнер был убежден в том, что "наполнил бы" свою шхуну в один месяц, если бы ему было возможно бросить якорь около утесов, посещаемых тюленями, и тем избежать потери времени, которую вызывал перенос добычи. Но это было невозможно, потому что волны и лед разбили бы корабль, бросивший якорь у северного берега острова. Иногда пользовались шлюпками, чтобы, огибая мыс, перевозить кожи и жир.
   К концу третьей недели трюм был полон, и шхуна достигла пределов нагрузки. Для такой далекой широты погода была очень хорошая. На двадцать третий день со времени входа шхуны в эту бухту Росвель был у подошвы горы, недалеко от дома. Он устремил глаза на тот длинный утесистый берег, на котором морские слоны и львы ходили с тою же уверенностью в безопасности, как в то время, когда он увидал их в первый раз. Солнце всходило; тюлени выползали из моря и вылезали на берег, чтобы погреться под солнечными лучами.
   -- Вот прекрасный случай для охоты за тюленями, капитан Гарнер!-- сказал Стимсон, никогда не оставлявший своего начальника. -- Я уже двадцать пять лет занимаюсь этим ремеслом и никогда не встречал ни столь удобного порта для купеческого корабля, ни такого огромного стада тюленей, нисколько не пугающихся человека.
   -- Нам посчастливилось, Стефан, и я надеюсь, что мы наполним корабль и отправимся прежде наступления холода.
   Они полезли на гору, поднимающуюся на сто метров над уровнем моря. Дорога была трудная. Они остановились на вершине горы. На океане белою точкою выделялась шлюпка, которая при северо-восточном ветре плыла к вулкану, дым которого походил на маяк. Бухта находилась почти под ними, и капитан шхуны был поражен ничтожным размером судна, проникшего так далеко в лабиринт льдов. Океан под плавающими массами льда, покрывавшими его воды, казался белеющим и замерзшим. Воздух был напитан тем холодом, который, по выражению моряков, "убивал лето"; однако, вид быд удивительный.
   -- Вот прекрасный вид, Стефан, -- сказал Росвель Гарнер, -- но мы видели бы еще лучше, если бы могли взобраться на этот конец горы и быть на той, совершенно голой, вершине. Я жалею, что не принес сюда старого паруса, который водрузил бы здесь в честь Соединенных Штатов. Но что такое там, на востоке?
   -- Я вижу, что вы хотите показать, сударь! Я думаю, что это похоже на парус, и парус, окруженный льдом.
   Нельзя было обмануться. Виднелся белый парус корабля на большой поверхности ледяного поля, немного на северо-восток от острова, находящегося против бухты. Хотя паруса этого судна были подняты, но было видно, что он окружен льдами, если не совершенно затерт ими.
   Лишь только Росвель заметил чужой корабль, как тотчас же узнал его. Он убедился, что это был "Морской Лев" из Виньярда, нашедший дорогу к островам. Росвель добился уже такого большого успеха и так был уверен, что "наполнит" свою шхуну во-время, что мало заботился о соперничестве другого корабля. Напротив, на случай опасности он желал бы теперь иметь товарища. Лишь только он увидал шхуну виньярдцев, то уже решился: он хотел возобновить старое знакомство и помочь Дагге собрать груз. Росвель и Стефан сошли с вершины скорее, нежели взошли, и через полчаса шлюпка была уже готова. Росвель сам командовал ею, оставляя своему помощнику начальство над шхуною. Стимсон сопутствовал своему капитану. Лишь только они сошли с утесов, как понеслись с возможной скоростью, делая почти по восьми узлов в час.
   Для китоловного бота Росвеля надо было более трех часов, чтобы проплыть бухту и достичь края обширной ледяной равнины у первого острова группы. Подойдя к выходу, Гарнер приказал своим людям грести с наибольшей силою, хотя все они были убеждены, что подвергаются опасности. Шлюпка скоро достигла льдов и плыла по воде до тех пор, пока не вошла в проход, до ужаса узкий, такой, в котором едва могла двигаться. Наконец, Росвель достиг места, в котором обе ледяные равнины, образовавшие этот узкий проход, сходились почти вплотную. Он посмотрел вперед и назад, поставил шлюпку в безопасное место и пополз по льду, дав своему рулевому приказание подождать его. Лишь только он поднялся на лед, как вскрикнул: виньярдская шхуна довольно ясно показалась перед ним на расстоянии полумили. Она была окружена льдом и плыла, подвергаясь ежеминутной опасности быть раздавленной.
  

ГЛАВА XVI

  
   Как только Росвель сошел на льдину, он услышал страшный треск. Гарнер тотчас же увидел, что давление раскололо ледяную равнину на две части, и что эта перемена могла быть спасением или гибелью для шхуны. Он хотел было побежать, чтобы присоединиться к Дагге, но остановился, услышав, что кто-то из шлюпки зовет его.
   -- Капитан Гарнер, эти льдины скоро сойдутся, и наша шлюпка, если мы не возьмем ее из воды, будет раздавлена.
   Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в верности этого предположения. Ледяная равнина, на которой находился Гарнер, тихо подвигалась вперед и почти касалась льда, находившегося против нее. Проход, по которому плыла шлюпка, сужался. Слышался треск. Давление было так сильно, что откалывало куски льда величиной с дом.
   Нельзя было терять время, и шлюпку вытащили на лед.
   -- Стимсон, нам будет очень трудно спустить ее на воду, -- сказал Росвель.-- и нам придется провести здесь бессонную ночь.
   -- Не знаю, сударь! Мне кажется, что лед разобьется возле этих утесов, и если это будет так, то шхуна, шлюпка, экипаж, мы все войдем в бухту, потому что я уверен в существовании здесь течения, идущего к нашему острову. Я приметил это во время гребли.
   -- Может быть, течения идут по всем направлениям. Томсон и Тод,-- продолжал Росвель,-- останьтесь здесь, а мы все пойдем отыскивать виньярдскую шхуну. Она должна быть там, в проходе, и только разве случайно выйдет невредимой из него.
   Росвель был прав. "Морской Лев" из Виньярда старался пройти по проходу, находящемуся между двумя ледяными полями.
   Дагге был человек смышленый и смелый. Видя, что лед соединяется со всех сторон, спереди и сзади, и что не было никакой возможности выйти, он ухватился за последнее средство, которое оставалось еще для спасения корабля. Он выбрал углубление, образуемое ледяною равниною, находившееся под ветром и предоставлявшее его кораблю минутное убежище. Он ввел туда свою шхуну и бросил якорь. После того он начал рубить лед топором, потом распиливать пилою в надежде выдолбить прорубь, которая по своей величине и виду соответствовала бы остову корабля. Он надеялся таким образом воспрепятствовать разрушению шхуны.
   Экипаж "Морского Льва" работал уже много часов, как вдруг, к их радости и большому удивлению, они увидели Росвеля и его матросов. Дело в том, что виньярдский экипаж так был озабочен угрожавшею ему опасностью и каждый человек был так занят исполнением своей обязанности, что не заметил шлюпки до тех пор, пока Росвель не окликнул Дагге.
   -- Вот истинное счастье, капитан Гарнер! -- сказал Дагге, искренно пожимая руку Росвеля.-- Да, счастье! Я надеялся встретить вас возле этой группы островов, на которых можно найти тюленей; ведь недаром же мой покойный дядюшка указывал на это в своих морских картах, но я не рассчитывал встретить вас нынешним утром. Вы видите мое положение, капитан Гарнер! Страшная опасность угрожает мне.
   -- Вы уже предприняли некоторые предосторожности.
   -- Э! Нам могло быть и хуже.
   -- Необходимо разрубить этот лед, и тогда ваша шхуна может подняться. Вы можете продолжать работать вашей пилою и топором, а я постараюсь придать некоторую устойчивость бокам корабля. Покажите мне ваши запасные деревья и доски, без которых вы можете обойтись, и мы увидим, что можно из них сделать.
   Хотя американские матросы менее откровенны, чем матросы английские, но и они ценят некоторые услуги. Виньярдцы почувствовали большую признательность и радость при виде помощи, которая подоспела к ним, и с обеих сторон начали работать усердно и поспешно.
   Работа Росвеля происходила на палубе виньярдской шхуны, а экипаж Дагге продолжал работать на льду.
   -- Какой шум!-- вскричал Дагге.-- Не извержение ли это вулкана?-- Но потом сказал поспешно:-- Это лед. Я думаю, что его разбило об утесы острова. Если это так, то ледяная равнина, находящаяся под ветром, также уничтожится, лишь только подойдет к ней другая.
   -- Не думаю,-- сказал Росвель, устремив глаза на остров, -- потому что равнина, находящаяся дальше под ветром, пойдет с такою же скоростью, как и ледяные горы. Это может уменьшить силу удара, но никак не отвратить его.
   После нескольких минут сильного беспокойства, причиненного треском самого остова корабля, шхуна получила от скопившегося под ней льда такой внезапный толчок, что можно было предположить, что судно освободилось из своей тюрьмы. Толчок был ужасен, и многие из экипажа не могли удержаться, чтобы не упасть. В самом деле, шхуна была освобождена; еще одна минута, и она могла бы разлететься вдребезги, а теперь она находилась в бассейне, который ее экипаж долгими часами работы ей приготовил.
   -- Мы ее спасем, Дагге! Мы ее спасем!-- вскричал Росвель, забывая в эту минуту всякое чувство соперничества.-- Я знаю, что вы хотите делать, я это тотчас же понял. Эта высокая земля есть то место, которое вы ищете, а на северном берегу этого острова есть морские слоны, львы и другие животные в достаточном количестве, чтобы наполнить всякую шхуну, которая когда-нибудь выходила из Виньярда.
   -- Вот это я люблю!-- сказал Дагге, дружески пожимая руку Росвеля.-- Охота за тюленями всегда должна производиться сообща, и один корабль не может проникнуть в столь высокие широты.
   Росвель улыбнулся, потому что он был уверен, что виньярдец сохранил бы тайну, если бы владел ею один.
   -- Ну,-- сказал он,-- забудем прошлое! Вы помогли мне у Гаттераса, а я здесь оказал вам кое-какие услуги! Вы, Дагге, знаете правила нашего ремесла: первый пришел -- первый воспользовался. Я пришел первый и пожал летние ягодки этого дела, хотя не хочу сказать вам, что вы пришли уж совсем поздно.
   -- Я надеюсь, что нет, Гарнер! Было бы обидно трудиться даром.
   -- Сколько вы собрали жира?
   -- Весь мой трюм полон; но мы более всего берем шкуры.
   Эта новость разбудила всю жадность Дагге, что можно было заметить по бросаемым им взглядам.
   -- Счастье,-- сказал он,-- а особенно в одно лето! Но эти животные не сделались ли более дикими?
   -- Не более, как в тот день, когда мы начали охотиться. Я поручал охоту только одним опытным людям и дал им приказании как можно менее пугать животных. Если вы хотите наполнить вашу шхуну, то я советую принять те же предосторожности, потому что приближается конец лета.
   -- Я проведу здесь зиму,-- сказал решительно, но не вполне искренно Дагге.-- Мне не легко было открыть эту группу островов, а мы, виньярдцы, не любим быть побежденными!
   -- Если вы здесь проведете зиму, то это дело другое,-- отвечал, смеясь, Росвель.-- Не хватит и "Морского Льва" из Виньярда, чтобы отапливать вас, и вы на будущее лето должны будете возвратиться домой на ваших бочках или навсегда остаться здесь.
   -- Я надеюсь опять увидеть здесь вас,-- сказал Дагге, смотря на своего товарища, как будто уже окончательно решился выполнить свое безрассудное намерение.-- Очень редко бывает, чтобы охотник за тюленями забывал страну, подобную той, которую вы описываете.
   -- Я могу опять притти,-- сказал Росвель,-- но могу и не притти. Это более зависит от других, нежели от меня... Но, капитан Дагге, займемся вашею шхуною. Надо, чтобы она вошла в бухту до ночи.
   Обе льдины находились на несколько саженей одна от другой; самая малая или та, на которой находился корабль, быстро проплыла к бухте, а самая большая задержалась у островов. Меньшая льдина потеряла часть своей поверхности, разбиваясь об утесы. Однако, обломок, который от нее остался, имел еще более мили в диаметре, а в толщину -- несколько метров.
   "Морской Лев" из Виньярда находился как-будто на уступе утеса. Сила напора большой льдины была так велика, что подняла судно над водой.
   Гарнер посоветовал употребить пилу, чтоб по концам шхуны сделать во льду две глубокие выемки. В самом деле, другого нечего было делать, а потому и послушались совета Гарнера. После больших усилий успели продолбить лед до воды, после чего послышался треск, и шхуна тихо опустилась на воду.
   Она находилась теперь в центре бухты. К закату солнца Гарнер ввел своего товарища в порт, и оба "Морские Льва" стали на якоре один возле другого.
  

ГЛАВА XVII

  
   На следующий день Дагге начал охоту за тюленями. Убили довольно большое число этих животных, но так осторожно, что очень мало их встревожили. Дагге привез на своей шхуне телегу, сослужившую большую пользу при перевозке жира и тюленьих кож. Эта телега ускорила работу по крайней мере на месяц. Оба экипажа были дружны друг с другом.
   Через месяц Дагге сказал Росвелю:
   -- Вот уже первое февраля, и, без сомнения, вы скоро уедете.
   -- Нет, капитан Дагге, я не могу оставить кого-нибудь, особенно соотечественников, в этом ужасном крае, не зная, могут ли они когда-либо из него выйти.
   Дагге, удивленный великодушием Росвеля, хотел было предложить ему часть своей прибыли, но Росвель отказался от нее, говоря, что посоветуется с людьми ойстер-пондского экипажа.
   Дагге принял это предложение Росвеля очень охотно. Они решили в этот день взойти на вершину горы, находящейся посреди острова, и после двухчасовой ходьбы по обломкам утесов, которыми остров был как будто усыпан, достигли основания конуса, который образовывал последнюю вершину горы. Тут они отдохнули и немного закусили. Всюду, за исключением больших бухт, виднелись ледяные горы; группа островов была окружена ими так, как будто была в блокаде. В это время господствовал южный ветер, хотя перемены в температуре были очень часты. Гарнер видел, что проход, по которому он вошел, был почти совершенно заперт, и что можно было выйти только по одному проливу, находящемуся на севере.
   -- Каждая минута,-- сказал Дагге,-- дорога для людей, находящихся нашем положении.
   Дагге думал о прибыли, которую он мог извлечь из путешествия, Росвель же думал об Ойстер-Понде и Марии.
   Они провели целый час на этой почти голой вершине, и только внезапная перемена погоды принудила их сойти с горы.
   Всегда не так опасно всходить на гору, как спускаться. Росвель знал это очень хорошо и предложил было подождать, пока прояснится, но боялся, чтобы не пришлось долго ждать.
   Наконец, он, хотя и против воли, с возможною осторожностью, пошел за Дагге. Стимсон замыкал шествие.
   В продолжение первых десяти минут смельчаки подвигались с большим затруднением.
   Они приметили дорогу, по которой взошли на гору, и начали сходить по ней. Тропинки сделались от снега скользкими. Дагге был смел и пошел впереди своих товарищей, говоря, чтобы они шли за ним и ничего не боялись. Наконец, трое достигли того места, где, как им казалось, невозможно было преодолеть встретившиеся препятствия. Перед ними была гладкая поверхность утеса, уже покрытая снегом, и они не могли видеть, куда ведет эта поклонная поверхность. Дагге утверждал, что знает местность, и что проведет их. По его мнению, это был утесистый уступ. Он уверял, что надо сделать большой обход, чтобы достигнуть ущелья, которое представляло собою довольно удобный путь. Они хорошо припомнили утесистый уступ и ущелье; только оставалось узнать, действительно ли этот утес находится под ними. Дагге, увлекаясь излишней смелостью, отказался от каната, предложенного ему Росвелем, сел на снег и покатился вперед. Он скоро исчез.
   -- Что с ним сделалось?-- вскричал Росвель, стараясь проникнуть взглядом в пространство.-- Его не видно!
   -- Держите веревку и дайте мне другой конец. Я пойду его отыскивать,-- сказал Стимсон.
   Росвель согласился на это предложение и спустил Стимсона к подошве утеса. Наконец, он совершенно потерял матроса из виду.
   -- Держитесь более вправо, сударь,-- кричал моряк,-- и поддерживайте меня канатом.
   Росвель, чувствуя под ногами довольно ровную землю, так и сделал. Через несколько минут Стимсон потянул веревку и сказал Гарнеру:
   -- Капитан Гарнер, я теперь на уступе, и дорога здесь не очень плоха. Бросьте канат на снег и катитесь как можно тише. Держитесь более этой стороны, я тут и поддержу вас.
   Гарнер все это понял и, держась за веревку, достиг того места, где Стимсон был готов подхватить его. Обеспокоенный тою скоростью, с которою Росвель катился по склону, Стимсон бросился навстречу своему офицеру. Благодаря этой предосторожности Росвель остановился во-время; иначе он сорвался бы с утеса, почти перпендикулярно обрывающегося вниз.
   -- Что сделалось с Дагге?-- спросил Гарнер, лишь только встал на ноги.
   -- Я думаю, сударь, что он свалился под утес.
   Это было печальное известие и особенно в подобную минуту. Но Росвель не унывал. Он измерил глубину обрыва веревкою: высота утеса была около тринадцати метров. Потом, крепко придерживаемый Стимсоном, он смело спустился вниз.
   Шел снег; хлопья были густы и крутились на углах утесов иногда так сильно, что засыпали молодому человеку глаза. Росвель пошел по обломкам утесов.
   Вой ветра почти совершенно препятствовал слышать другие звуки, хотя один или два раза он слышал или думал, что слышал, крики Стимсона, находящегося над ним. Вдруг ветер перестал, а солнечные лучи упали на края утесов. Через минуту глаза Росвеля увидели то, что они искали.
   Дагге перекатился через тот самый уступ, где Стимсон встал на ноги.
   Когда Росвель нашел своего несчастного товарища, тот был уже в памяти.
   -- Как хорошо, что вы нашли меня, Гарнер!-- сказал он.-- Я было уже отчаялся.
   -- Вы живы, мой друг!-- отвечал Росвель.-- Кажется, вы только ранены?
   -- Более, нежели кажется, Гарнер! Более, нежели кажется! У меня переломлена левая нога, и одно из моих плеч причиняет мне сильную боль, хотя оно не сломано и не вывихнуто. Это очень неприятный случай в путешествии, предпринятом для охоты за морскими тюленями!
   -- Не думайте об этом, Дагге, я займусь вашими делами.
   -- Позаботитесь ли вы о шхуне, Гарнер? Обещайте мне это, и я буду спокоен.
   -- Я обещаю, что оба корабля останутся один возле другого до тех пор, пока мы будем свободны от льда.
   -- Да, но это еще не все, надо, чтобы "Морской Лев" имел такой же груз, как и ваш. Обещайте мне это.
   -- Это уже дело случая. Но вот Стимсон! Прежде всего вас надо вынуть отсюда.
   Обещания Росвеля успокоили Дагге, потому что, несмотря на страдания, он думал о корабле и грузе.
   Но как перенести Дагге? Нога его была переломлена немного выше лодыжки и ушиблена в нескольких местах. Следовательно, помочь ему на утесе, где он лежал, было совершенно невозможно, и надо было перенести его на другое место. К счастью, до подошвы горы было не очень далеко, и с предосторожностью можно было дойти до низшей части утеса. Росвель и Стимсон подняли Дагге в сидячем положении, приказывая ему держаться за их шеи. Когда Дагге был поднят таким образом, кость ноги вошла в свое место.
   Матросы часто исполняют обязанности доктора и хирурга. Росвелю уже два раза случалось вправлять вывихнутые члены, и он немного знал, что надо было делать. Дагге сидел теперь на утесе, у подошвы горы, с опущенными ногами, опершись спиною о другой утес. Лишь только его посадили так, Росвель послал Стимсона как можно скорее позвать на помощь.
   Расправляя ногу Дагге, Росвель скоро убедился, что кость вошла в свое место, и связал ее бинтами, а потом заключил ее в лубок.
   Сам Дагге взял свой ножик и начал стругать лубки, чтобы придать им необходимую форму и толщину. Через полчаса Росвель кончил операцию.
   Прошли четыре ужасных, мучительных часа, прежде чем люди, за которыми пошли, достигли подошвы горы. Они привезли одноколесную тележку, которую употребляли для перевозки тюленьих шкур.
  

ГЛАВА XVIII

  
   На другой день утром Росвель, занимаясь обычными работами, был очень задумчив. Его не волновало то, что Дагге находился на острове тюленей; но оставалась еще тайна, -- тайна скрытого сокровища пиратов. Если обе шхуны более не разлучатся, то как он мог исполнить эту часть своего поручения, не соглашаясь на дележ клада, против которого восстала бы вся нравственная и физическая природа Пратта? А между тем он уже дал слово Дагге и не мог уехать; он решил помочь "Морскому Льву" из Виньярда пополнить его груз. Оставалось отделаться от этого невольного товарища по путешествию позднее, когда оба корабля поплывут на север.
   Лейтенант шхуны Дагге, хотя и хороший охотник за тюленями, был пылкого характера и уже несколько раз порицал осторожность Росвеля. Маси,-- так звали его,-- думал, что надо произвести общее нападение на тюленей, а потом заняться сушкой шкур. "А то в одно прекрасное утро,-- говорил он,-- капитан Гарнер выйдет и увидит, что его стадо отправилось на другие пастбища". Этого мнения Росвель никогда не разделял. Его благоразумная политика дала прекрасные результаты, и он надеялся, что все это так и будет продолжаться до наполнения грузом обеих шхун.
   На другой день утром он, как начальник обеих шхун, возобновил свои советы, и в особенности долго объяснял виньярдцам необходимость не пугать тюленей насколько только это возможно. Ему отвечали: "да, да, сударь", и матросы, повидимому, готовые повиноваться его приказаниям, отправились на утесы.
   Маси считал себя законным начальником шхуны во время отсутствия Дагге и решил, что его капитан не имел никакого права подчинить его и виньярдский экипаж власти другого начальника.
   -- Выгода требует, чтобы с животными обходились осторожно,-- сказал, смеясь, Маси, нанося первый удар пикою тюленю;-- возьмите, ребята, эту игрушку и положите ее в люльку, а я пока поищу его мать.
   Смех был ответом на эту шутку, и матросы, видя, как свободно держат себя офицеры, были и сами расположены к шуму и неповиновению.
   -- Дитя в своей колыбели, господин Маси!-- сказал Джемс, такой же балагур, как и его лейтенант.-- Я думаю, что лучшее средство усыпить их -- ударить обухом о нахмуренные головы красавцев, расположившихся около нас.
   В одну минуту утесы, находившиеся на этой стороне острова, стали театром ожесточенной, шумной, беспорядочной бойни. Газар, бывший недалеко, успел удержать людей своего экипажа, но про виньярдцев можно было сказать, что они сошли с ума.
   Правда, убили большое число тюленей, но результаты этой бойни не заставили себя долго ждать. Все животные сделались пугливы. Часто видели, что стада морских львов обращались в бегство без всякой видимой причины, следуя своему инстинкту. То же было и с тюленями. Утесы сделались пусты почти на целую милю от места побоища. Следствием этого было то, что Газару и его людям нечего было более делать.
   -- Вы, господин Маси, без сомнения, знаете, что ваши действия противоречили данным вам приказаниям. Я принужден заявить об этом,-- сказал Газар.
   -- Пожалуйста,-- было ответом.-- У меня только один начальник, капитан Дагте, и если вы, Газар, его увидите, то скажите ему, что у нас нынче было прекрасное утро.
   -- Да, да, нынче у вас руки полны, но что будет завтра?
   -- То же, что нынче. Тюлени придут на берег, и мы надеемся их встретить. У нас было нынче столько работы, сколько не было в два дня со времени нашего прибытия сюда.
   -- Это правда, но что вы будете делать завтра? Однако, я скажу капитану Дагге то, что вы поручаете мне сказать ему, а мы увидим, что он подумает обо всем этом.
   Газар не ошибся. Дагге, опытный охотник за тюленями, приказал позвать своего лейтенанта. Маси получил выговор, и ему пригрозили отстранением от должности, если хотя один раз он нарушит данные ему приказания.
   Но зло было сделано. Охота за тюленями не была уже более правильным занятием, но сделалась чем-то ненадежным, переменчивым.
   Через три недели после несчастного случая с Дагге его выздоровление очень подвинулось вперед, и нога через месяц обещала быть столь же крепкою, какою была прежде.
   Капитан виньярдской шхуны начал ходить на костылях. С большими предосторожностями он успел взойти на уступ утеса, раскинувшегося в виде террасы над домом. Здесь-то, спустя три недели после их восхождения на гору, поутру в воскресенье встретились Росвель и Дагге.
   Они оба сели у подошвы утеса и стали разговаривать о своих планах и состоянии своих шхун. Стефан, по обыкновению, был возле своего офицера.
   Росвель объявил капитану Дагте, что его шхуна полна, а виньярдская шхуна загружена наполовину, и что теперь уже нельзя было надеяться пополнить ее груз, потому что нападение, сделанное Маси на тюленей, распугало животных, и они с каждым днем делались более дикими.
   -- Подумайте, как важно для нас не оставаться дольше под столь высокой широтой,-- добавил в заключение Гарнер.
   -- Я понимаю вас,-- спокойно отвечал Дагге,-- вы хозяин вашей шхуны, и я уверен, что Пратт был бы очень счастлив, видя вас идущим между Шельтер-Айлендом и Ойстер-Пондом. Я же -- калека; иначе виньярдская шхуна не медлила бы так долго.
   -- Вот что я сделаю, Дагге,-- сказал Гарнер,-- я останусь еще на двадцать дней и помогу вам дополнить ваш груз, после чего, что бы ни случилось, я отправлюсь.
   Росвель сам понимал, что обещает Дагге более того, чем должен был обещать; чувство товарищества было в нем сильно, и он не хотел оставить другого в опасности и в затруднительном положении. Он хорошо знал, что помогал сопернику, и что Дагге, наверное, желал остаться около него, чтобы итти за ним до того берега, где было скрыто сокровище пиратов. Но Росвель уже решился остаться еще на двадцать дней и сделать все, от него зависящее, чтобы помочь виньярдскому экипажу.
   Охоту за тюленями продолжали с большой выдержкой: следовали тем же правилам благоразумия, которым руководились при начале. Успех был тот же. Дагге был счастлив, когда Росвель рассказывал ему о том, как виньярдцы убили старого морского льва или слона, или пушистого тюленя.
   Росвель радовался, видя приближающийся конец уступленных им двадцати дней.
   Март был близок, и уже наступили длинные ночи; однако, виньярдская шхуна не была еще полна. Дагге не мог ходить без костылей. Росвель вечером последнего дня приказал перестать охотиться за тюленями и готовиться к отъезду.
   -- Вы решились, Гарнер?-- сказал умоляющим голосом Дагге.-- Еще бы неделю, и моя шхуна была бы полна.
   -- Ни одного дня более,-- ответил Росвель.-- Я уже слишком долго оставался здесь и отправлюсь нынешним утром. Если вы хотите следовать моему совету, капитан Дагге, то сделайте то же. Зима под этими широтами наступает почти так же, как у нас весна. Я вовсе не хочу итти на авось среди льдов, когда ночи будут длиннее дней.
   -- Все это правда, Гарнер, слишком правда, но с какими глазами я приведу в Гольм-Голь неполную шхуну?
   -- У вас много запасов. Идя к северу, остановитесь и ловите китов у Фалкландских островов. Я лучше соглашусь остаться там целый месяц с вами, нежели здесь еще день.
   -- Вы меня бесите, когда говорите мне об этой группе островов. Я уверен, что еще несколько недель не будет льда на этом берегу.
   -- Может быть, но это не сделает длиннее дни и не поможет нам пройти среди ледяных полей и гор, которые приплывут к северу. Несколько миль, которые мне надо сделать по этому океану, беспокоят меня более, нежели все тюлени, оставшиеся на этих островах. Но уговоры бесполезны: я отправляюсь завтра. И если вы рассудительны, то мы отплывем вместе.
   Дагге покорился. Он хорошо знал, что было опасно оставаться без помощи Росвеля и его экипажа, потому что уже не мог более доверять Маси.
   Все с радостью получили приказание готовиться к отъезду.
   Никогда корабли не готовились поспешнее к отъезду, как оба "Морские Льва". Правда, ойстер-пондский был уже готов около пятнадцати дней назад, чего нельзя было сказать про виньярдцев.
   Где была Мария в тот день, когда Росвель дал приказание готовиться к отъезду? Она знала, что время его возвращения наступило, и что он должен находиться в дороге, а так как надежда -- чувство не менее активное, как и обманчивое, то она воображала, что он скоро приедет.
   -- Не странно ли, Мария,-- сказал ей однажды дядя,-- что Росвель не пишет? Если бы он понимал, что чувствует человек, собственность которого находится от него на столько тысяч миль, то я уверен, что он написал бы мне и не оставлял бы меня в таком беспокойстве.
   -- С кем же он мог бы отослать письмо, дядюшка?-- отвечала племянница.-- В антарктических морях нет ни почтовых контор, ни путешественников, которые могли бы взять его письма...
   -- Но он писал же однажды, и тогда были прекрасные известия!
   -- Он писал нам из Рио, потому что это было возможно. По моим вычислениям, Росвель должен был окончить свою ловлю назад тому три или четыре недели и уже сделать несколько тысяч миль на пути в Ойстер-Понд.
   -- Ты так думаешь, дочь моя, ты так думаешь?-- вскричал Пратт с глазами, блестевшими от удовольствия.-- Это прекрасная мысль! Если он не остановился по пути, то мы можем надеяться увидеть его через три месяца.
   Мария улыбнулась, и ее щеки сильно покраснели.
   -- Я думаю, дядюшка, что Росвель нигде не остановится на возвратном пути в Ойстер-Понд.
   -- Я хотел бы так думать, но самая главная часть его путешествия -- в западную Индию, и я надеюсь, что он не способен пренебречь своими обязанностями.
   -- Росвель должен будет остановиться возле берегов западной Индии, дядюшка?
   -- Наверное, если исполнит полученные им приказания, а я надеюсь, что молодой человек не забудет ничего. Но он там недолго останется.
   В эту минуту лицо Марии прояснилось.
   -- Если вы не обманываетесь, то мы можем ожидать его через три месяца.
   -- Если Гарнер,-- сказал Пратт,-- возвратится сюда с полным успехом, то я желал бы знать, согласитесь ли вы на его предложение, если, конечно, он сам нисколько не переменился?
   Хотя Пратт любил Марию более, нежели признавался в этом самому себе, но, однако, не решился еще назначить ее своей наследницею. Мысль разлучиться с богатством была для него ужасна, а потому он не мог и подумать о завещании. Если бы он не сделал никакого акта, Мария не имела бы никакой части в его имуществе. Пратт это знал, а потому очень обеспокоился: в самом деле, с некоторого времени он сам заметил плохие признаки в своем здоровье и однажды все же начал писать завещание.
  

ГЛАВА XIX

  
   Было около полудня, когда оба "Морские Льва" подняли паруса. Все матросы были на палубе, и ничто на бесплодной земле острова не указывало больше на присутствие человека, исключая пустого дома и четырех куч бревен.
   Слышались песни матросов; все были счастливы, веселы и думали о радости возвращения. Дагге был на палубе и принял начальство над своею шхуной, хотя ходил еще с некоторою осторожностью. Росвель поспевал везде.
   Ойстер-пондская шхуна первая отчалила от берега. Ветер в этой бухте был несилен, но его было вполне достаточно для движения шхуны.
   Росвель, сделав в бухте около мили, дожидался другой шхуны. Через четверть часа Дагге был на расстоянии голоса.
   -- Ну,-- крикнул Дагге,-- вы видите, Гарнер, что я прав: у нас довольно ветра с этой стороны и еще более со стороны земли. Нам только остается плыть среди ледяных гор, пока будет светло, и выбрать место, где бы мы могли провести ночь. Я не думаю, чтобы можно было плыть ночью среди всех этих льдов.
   -- Я хотел бы,-- отвечал Росвель,-- чтобы мы плыли как можно скорее и могли бы проплыть сквозь этот лед засветло. Десять часов такого ветра -- и мы будем вне льдов.
   -- Теперь,-- сказал Дагге,-- я тороплюсь так же, как и вы.
   Оба корабля продолжали плыть к тому месту, которое было под ветром, туда, где виднелся большой проход во льду, которым они надеялись пробраться к северу.
   Так как Дагге был более опытный моряк, то оба капитана согласились, чтобы его шхуна шла впереди. Через час оба корабля вышли из большой бухты и удалялись от группы островов, плывя со скоростью около десяти узлов в час. По мере удаления от земли начали подниматься волны, и все предвещало ветер, хотя не очень крепкий.
   Наступила ночь. На севере заметили белую цепь ледяных гор, отражавших косвенные лучи заходящего солнца. Вокруг шхун было большое пространство воды, совершенно свободное от сплошного льда, и даже не было видно больших льдин. Дагге думал провести ночь под ветром плавающих гор.
   Первые часы этой ночи прошли в ужасной темноте. Дагге направился к цепи гор, не принимая других предосторожностей, кроме уменьшения парусов и деятельной осторожности. Каждые пять минут с вершины задней мачты слышались слова: "Смотри вперед!" Ни один человек не сходил с палубы. Беспокойство было очень сильно, и самый младший из матросов знал, что следующие двадцать четыре часа определят судьбу путешествия.
   Дагге и Росвель были в беспокойстве: должна была взойти луна, но она еще не показывалась. По небу плыли облака, сквозь которые прорывались звезды.
   Около девяти часов ночи густой туман, распространившийся над океаном, увеличил темноту. Это сделало Дагге еще более осторожным, и он направился к западу, чтобы не попасть в средину льдов. Росвель следовал за его движениями, и когда луна рассеяла свой свет, обе шхуны были менее, чем на милю, от цепи гор. Скоро увидали, что возле пловучих гор находились ледяные равнины. Они лежали далеко на юг, а потому могли представить препятствие, если не опасное соседство. Эти равнины были похожи на те, которые шхуна уже встречала. Они были прорезаны напором волн, имели не более четверти мили в диаметре, и отдельные льдины были не крупнее обыкновенного речного льда. Соседство этих льдов заметили по шуму, производимому столкновением льдин. Этот шум был слышен, несмотря на свист ветра.
   Оба капитана начали сильно беспокоиться. Скоро увидали, что Дагге был очень дерзок и без достаточной предосторожности и предусмотрительности направился к льдам.
   По мере того, как всходила луна, легко было понять всю опасность положения. Не было бы ничего величественнее сцены, развернувшейся перед глазами моряков, если бы не была слишком очевидна опасность, которой подвергались обе шхуны, бывшие под ветром ледяного берега.
   Около десяти часов луна взошла над горизонтом довольно высоко; туман росою оседал на лед, где и замерзал. Океан в эту минуту казался светящимся, и все предметы на нем обозначались ясно. Тогда-то моряки поняли трудность своего положения.
   Смелые люди обыкновенно беспечны в темноте, но когда опасность очевидна, их движения выказывают более благоразумия и осторожности, нежели движения людей робких. Лишь только Дагге заметил огромные массы ледяной равнины, которые, плывя по волнам, сталкивались между собою и производили тот же шум, как бурун на морском берегу, он дал почти инстинктивно приказание спустить паруса и поставить корабль против ветра, по крайней мере, насколько позволит это его конструкция.
   Росвель заметил эту перемену маневра и, как она ни была незначительна, сделал то же. Большие льдины были так близко, что каждый из кораблей, проходя возле них, получил несколько небольших ударов льдом. Было ясно, что шхуны зашли в середину льдов, и что Дагге во-время приказал уменьшить паруса.
   Следующие полчаса были полны напряженного ожидания. Встречали обломок льда за обломком, и шхуна получала толчок за толчком, пока, наконец, глазам моряков не представилась сплошная ледяная равнина. Она шла на юг насколько мог видеть глаз. Оставалось только поворотить корабль.
   Дагге приказал поднять передний парус и спустил задний, треугольный. В это время обе шхуны были под своими фоками, марселями и гротом с двумя рифами. Эти паруса были недостаточны для поворачивания корабля, потому что для этого были необходимы задние паруса; маневрировали очень старательно, и оба корабля одинаково успешно пробирались среди необозримого ледяного пространства. Слышно было, как лед ударялся в бока кораблей.
   Невозможно было принять другое направление, пока шхуны были окружены льдом. Дагге, заметив на небольшом расстоянии открытый проход, пошел к нему; Росвель следовал за виньярдцами. Здесь вода была менее покрыта льдами, хотя волнение океана было еще очень сильно, и удары льда становились угрожающими.
   Благодаря смелости, бдительности и опытности Дагге суда успели проплыть этим проходом. Он был похож на канал, проложенный среди льда, и имел с четверть мили в ширину. Этот канал вел к ледяным горам, находившимся менее чем в миле расстояния. Менее чем через десять минут они находились среди массы плавающих в южном море ледяных гор.
   Шхуны не сделали среди них еще и одного лье, а уже почувствовали, что сила порывов ветра и движения волн сделалась гораздо менее. Единственное затруднение, которое встречали при плавании, состояло в том, чтобы выбирать проходы во льду, оставшиеся незапертыми. В это время ход обеих шхун был очень медлен, горы перехватывали ветер, хотя иногда слышался его вой в глубине ледяных пропастей.
   Так как море было довольно свободно и ветер, исключая некоторых проходов, был несилен, то ничто не препятствовало шхунам сойтись ближе одна к другой. Это было сделано, и оба капитана совещались о своем положении.
   -- Вы, Дагге, очень смелы,-- сказал Росвель,-- и я не хотел бы плыть за вами в путешествии вокруг света. Теперь мы среди нескольких сотен ледяных гор, представляющих, признаюсь, прекрасный вид. Но как мы из них выйдем?
   -- Лучше быть здесь, Гарнер,-- сказал Дагге,-- чем среди ледяных обломков.
   -- Вы отчасти правы, но я хотел бы, чтобы каналы были немного пошире. Если какие-нибудь две из этих гор соединятся, то наши шхуны будут раздавлены, как орехи щипцами.
   -- Надо остерегаться. Вот проход, кажется, довольно длинный и идущий на север. Если нам удастся доплыть до границы льда, то наше возвращение в Америку кажется мне обеспеченным.
   -- По моему мнению,-- отвечал Гарнер,-- мы не выйдем из этого льда, пока не сделаем тысячи миль.
   -- Это очень возможно. Но, Гарнер, что это такое?
   За глухим, но очень сильным звуком последовал шум воды, как будто какая-нибудь масса погрузилась в океан.
   Все соседние ледяные горы содрогнулись, как от землетрясения. Это было ужасное и в то же время величественное зрелище. Некоторые из льдов поднимались перпендикулярно на двести футов и обнажали поверхность, похожую на стены в полмили длины.
   Волна вдруг ворвалась в проход, подняла шхуны на огромную вышину и бросила их, как пробки. Другие волны, хотя менее высокие и менее стремительные, следовали за первой, пока воды не пришли в свое обычное состояние.
   -- Это землетрясение,-- сказал Дагге,-- вулканическое извержение. Подземный толчок потряс утесы.
   -- Нет, сударь,-- отвечал Стимсон с носа своей шхуны,-- это не так, капитан Дагге! Одна из этих ледяных гор перевернулась и потрясла все другие.
   Так как поворотить шхуны назад было уже поздно, то корабли продолжали с тою же смелостью плыть вперед. Проход между горами был совершенно прям, достаточно широк и давал доступ ветру. Шхуны делали три морских мили в час.
   "Морской Лев" из Виньярда переменил свой ход и направился к западу. Проход, находившийся перед ними, закрылся и только оставался один открытый выход, к которому тихо и подплыла шхуна. Росвель был на ветре, а Дагге под ветром. Проход, в который Дагге успел направить свою шхуну, был чрезвычайно узок и грозил быстро закрыться, но если бы шхуна успела пройти это опасное ущелье, то далее пролив был гораздо шире. Росвель предостерегал Дагге и говорил ему, что эти горы, наверное, сойдутся.
   Лишь только Дагге вошел в канал, как огромная масса льда упала с вершины одной горы, закрывая позади себя проход, что заставило Гарнера как можно скорее удалиться от горы, колебавшейся на своем основании. Следующая сцена была действительно ужасна! Крики, поднявшиеся на палубе судна, находившегося впереди, показали опасность, которой оно подвергалось. Для Росвеля было невозможно итти так далеко с своею шхуною. Он только мог спустить в море шлюпку и плыть к опасному месту.
   Он это и сделал. Гарнер провел свою шлюпку под сводом, образованным куском упавшего льда, и скоро появился возле корабля Дагге. Шхуна потерпела большую аварию. Вместе с тем огромной величины глыба разделила две горы, и так как они не могли сблизиться, то мало-по-малу, отделяясь друг от друга, начали тихо поворачивать по течению. Через час путь освободился, и шлюпки пробуксировали шхуну в большой, широкий проход.
  

ГЛАВА XX

  
   Случай этот произошел с "Морским Львом" из Виньярда в конце марта, что соответствовало в южном полушарии нашему сентябрю.
   В то время как моряки находились среди льдов южного моря, в настроении Пратта и его племянницы произошла большая перемена. Когда капитан Гарнер отправлялся в путь, то все думали, что его отсутствие не продолжится более года. Друзья и родные моряков так и рассчитывали, но каково же их было беспокойство, когда первые летние месяцы не возвратили смельчаков. Недели шли за неделями, а шхуна не приходила; беспокойство сменилось страхом. Пратт вздыхал при мысли об угрожавшей ему потере, находя мало утешения в прибыли, полученной от китового жира. Волнение Марии увеличивалось день ото дня.
   Здоровье Пратта от беспокойства расстроилось. Силы покидали его, и племянница советовалась по этому поводу с доктором Сэджем. Девушка замечала, что ее дядя делается все более и более алчным, что его страсть к наживе увеличивалась по мере того, как от него уходила жизнь. Пратт не переставал заботиться о своих интересах, получал деньги и продавал лес и все, что мог продать, не упуская возможность обогатиться, но его мысль всегда была со шхуной.
   Однажды в конце ноября Пратт и его племянница находились в зале. Их стулья были поставлены так, что взгляды их могли охватить залив.
   -- Как было бы отлично,-- сказала Мария,-- если бы мы увидели "Морского Льва" на якоре возле острова Гардинера! Я иногда думаю, что это будет так, но этого никогда не случится! Я получила с Бетингом Джоем ответ на письмо, которое писала в Виньярд.
   Пратт затрясся.
   -- Я не смела сказать вам, дядюшка, что не получено никаких известий ни о капитане Дагге, ни о ком-либо из его экипажа. О шхуне нет никаких известий с тех пор, как она отплыла из Рио. Друзья капитана Дагге так же заботятся о нем, как мы о несчастном Росвеле. Они думают, что оба корабля остались вместе и подверглись одинаковой участи.
   -- Если Гарнер,-- вскричал Пратт энергично, насколько позволяла ему его слабость,-- позволил Дагге сопровождать себя, то он заслужил кораблекрушение, хотя самая тяжелая потеря всегда падает на арматора!
   -- Но, дядюшка, лучше думать, что обе шхуны находятся вместе в этих ужасных морях, нежели предполагать, что они разделились и порознь подверглись опасностям.
   -- Вы говорите с легковерностью, свойственною женщинам, и если бы вы знали все, то не говорили бы так!
   -- Вы часто так говорите об этом, дядюшка, и я боюсь, что у вас есть какая-то тайна. Почему вы не доверитесь мне и не откроете ее?
   -- Ты, Мария, очень добрая девушка,-- отвечал немного успокоенный Пратт,-- у тебя прекрасная душа, но ты ничего не знаешь об охоте за тюленями и ничего не знаешь о том, что называется заботой о своем имуществе.
   -- Я желала бы знать все подробности о путешествии Росвеля,-- сказала Мария довольно громко, так как знала, что Пратт еще многого не открыл ей.
   Пратт несколько минут молчал.
   -- Надо, Мария, чтобы ты знала все,-- наконец сказал он ей.-- Гарнер отправился отыскивать тюленей на островах, указанных мне Дагге, который умер полтора года тому назад,-- островах, о которых знает только один он, если верить его словам. Товарищи, с которыми он пристал к этим берегам, почти все умерли, и только мне открыл он свою тайну.
   -- Я уже давно подозревала это, а также подозревала, что виньярдцы знают кое-что об этих островах, если судить по действиям капитана Дагге.
   -- Но, Мария, Гарнер, кроме охоты за тюленями, имеет и еще одно поручение.
   -- Я вас не понимаю, сударь! Ведь Росвель отправился на охоту за тюленями?
   -- Конечно, в этом нечего сомневаться, но в дороге может быть очень много остановок.
   -- Вы хотите сказать, сударь,-- проговорила Мария с беспокойством,-- что Росвель должен где-нибудь остановиться? Вы говорите о Западной Индии?
   -- Послушай, Мария, посмотри, не отворена ли дверь! И теперь, дитя мое, подойди ко мне, потому что не могу же я кричать о том, что хочу сказать только тебе. Сядь тут и не смотри такими глазами, как будто бы ты ими хочешь съесть меня, потому что в таком случае память мне может изменить, и тогда ты не все узнаешь. Может быть, я сделал бы лучше, если бы сохранил тайну.
   -- Совсем нет, если она хоть сколько-нибудь касается Росвеля! Вы мне часто советовали выйти за него замуж, и я должна знать о нем все, если вы только хотите, чтоб я была его женою.
   -- Да, Гарнер будет превосходным мужем, и я советую тебе выйти за него. Ты, Мария, дочь моего брата, и я обращаюсь с тобою так, как будто ты моя дочь.
   -- Да, сударь, я знаю это. Но что вы хотите сказать о Росвеле и его остановках, которые он может сделать в дороге?
   -- Ну, надо, Мария, чтобы ты знала, что и это путешествие основано на рассказе того моряка, который умер у нас в прошедшем году. Я был ласков с ним, как ты можешь припомнить, а он был благодарен. Из всех добродетелей благодарность -- самая лучшая, дочь моя!
   Мария вздохнула, потому что знала, как мало жертвовал Пратт из своих доходов на "благодарность" кому-либо.
   -- Да, Гарнеру, кроме охоты за тюленями, надо еще кое-что приобрести, еще более важное, нежели весь груз шхуны. Жир всегда будет жиром, дитя мое, я это знаю, но золото всегда есть золото! Что ты думаешь об этом?
   -- Росвель должен остановиться в Рио, чтобы продать жир и вырученные деньги выслать вам золотом?
   -- Гораздо лучше этого, гораздо лучше этого, если он в самом деле воротится!
   Сердце Марии забилось.
   -- Да, в этом-то и дело, если он воротится! Если Гарнер воротится, дитя мое, то я ожидаю увидеть его с большим сундуком, почти боченком, полным золота.
   Пратт, сообщая это Марии, бросил вокруг себя испуганный взгляд, как будто бы он боялся того, что слишком много сказал. Но около него была его племянница, дочь его родного брата, и эта мысль успокоила его.
   -- Каким же образом Росвель достанет золото, если не продаст своего груза?-- спросила озабоченная Мария.
   -- Это другой вопрос. Я тебе, дочь моя, скажу все, и ты увидишь необходимость хранить тайну. Дагге, не тот, что снарядил другого "Морского Льва", но его дядя, который умер здесь, у вдовы Уайт, этот Дагге говорил мне о скрытом сокровище.
   -- О скрытом сокровище! Но кем же оно скрыто, дядюшка?
   -- Скрыто моряками, которые в открытом море не боятся накладывать руку на имущество других, и которые оставляют свою добычу в безопасном месте до того времени, когда смогут притти и взять его. По рассказу Дагге, оно состоит из самых чистых дублонов, хотя в нем есть и несколько тысяч английских гиней.
   -- Итак, дядюшка, Дагге был пират? Ведь все, похищающие имущество другого, не что иное, как пираты.
   -- Нет, совсем не он, но тот, кто сообщил ему тайну, был пират и был в той же тюрьме, в которой сидел сам Дагге.
   -- Но, я уверена, Росвель знает, что богатство, нажитое воровством, принадлежит тому, у кого оно украдено.
   -- А кто его законные хозяева? Я вас спрашиваю. Это золото было отнято у того, у другого, и, наверное, у множества людей. Нет, Мария, нельзя предъявить ни одного требования на какую-либо из этих золотых монет. Они все потеряны для их владельцев и будут принадлежать тому человеку, который сумеет овладеть ими и который в свою очередь сделается законным их владетелем.
   -- Мне очень печально, дядюшка, что Росвель обогатится таким образом!
   -- Ты говоришь, как молодая, легкомысленная женщина, не знающая своих собственных прав. Мы не похищали золота; те, которым оно принадлежало, потеряли его назад много лет, и они теперь, может быть, уже умерли или позабыли о нем, к тому же им нельзя будет узнать ни одной из своих монет. Мария, дитя мое, никогда не повторяй того, что я говорю тебе об этом.
   -- Не бойтесь, сударь, но я надеюсь, что Росвель никогда не дотронется до подобного богатства. Он слишком честен, чтобы обогатиться таким образом.
   -- Ну, ну, не говори более, дитя мое, твои мысли слишком романтичны. Дай мне несколько укрепляющих капель, потому что я устал от этого разговора. Я уже не тот, что был, Мария, и не проживу долго. Возьми газету и посмотри известия, относящиеся к китовой ловле.
   Мария не заставила повторять, и ее глаза скоро упали на следующую заметку:
   "С прибытием "Сестер Близнецов" из Стонингтона мы узнали, что судно встретило лед в южном полушарии, очень далеко на севере, где уже несколько лет его не встречали. Охотники за тюленями едва проложили в нем себе дорогу, и даже корабли по направлению к мысу Доброй Надежды окружены льдом.
   -- Вот что, Мария!-- вскричал Пратт.-- Ужасный лед! Очень возможно, что этот лед принудил Гарнера податься назад, чтобы выждать более благоприятное время и потом направиться к северу.
   -- Ах!-- сказала Мария.-- Зачем мы отправляемся в такие далекие путешествия для приобретения излишних богатств?
   -- Может быть, в это время,-- сказал Пратт,-- Гарнер роет землю, чтобы открыть сокровище, и эта-то причина его удерживает! Если это так, то нечего бояться льдов.
   -- Я слышала от вас, сударь, что это золото скрыто на берегах Западной Индии.
   -- Не кричи так, Мария, ведь не надо же, чтобы весь Ойстер-Понд знал, где скрыто сокровище. Оно может быть и в Западной Индии, а может и не быть. В мире есть много стран.
   -- Не думаете ли вы, дядюшка, что Росвель напишет, если долго пробудет в этих странах?
   -- Ты не хотела, чтобы были почтовые конторы в Антарктическом океане, а теперь хочешь, чтобы они были на песчаных берегах Западной Индии? У женщин все навыворот.
   -- Я об этом и не подумала, сударь! Ведь корабли проходят же возле берегов Западной Индии, и нет ничего легче, как отдать им письмо, которое Росвель написал бы нам, если бы был уверен, что оно к нам дойдет.
   -- Нет, Гарнер не таков, чтобы, не кончив дела, открыть кому-нибудь, что хочет делать в Западной Индии. Нет, нет, Мария, мы не будем иметь о нем известий, пока он будет там. Очень возможно, что Гарнеру будет трудно отыскивать это место, потому что в рассказе Дагге были очень темные места.
   Мария ничего не отвечала, хотя считала маловероятным, чтобы Росвель проводил целые месяцы в Западной Индии и не нашел способа написать ей о том, где был, и что делал.
   Наступила новая зима и привела с собою бури и холода, возбуждающие печальные опасения.
   Не проходило ни одной недели без того, чтобы Пратт не получал письма от жены, матери или сестры какого-либо матроса. Все они спрашивали у него о судьбе отправившихся на "Морском Льве" из Ойстер-Понда под начальством капитана Гарнера.
   Даже встревоженные виньярдцы прислали к Пратту своего моряка, и их способ расспрашивания уже выдавал их тревогу. Беспокойство же самого Пратта с каждым днем увеличивалось. Для всех, окружающих его, было очевидно, что волнение еще более расстраивало его здоровье и угрожало его жизни.
  

ГЛАВА XXI

  
   Первым движением моряка, если его корабль приходит в столкновение с твердым телом, является проверка посредством помп, сколько в корабле воды. Дагге сам занимался этим в то время, когда шлюпки Росвеля Гарнера буксировали обезмачтованную шхуну виньярдцев к месту, свободному от льдов. Все, бывшие на палубе, как понял Росвель, с беспокойством ожидали результата этого испытания. Дагге держал фонарь, при свете которого можно было вычислить высоту воды; света луны было недостаточно для этой работы. Наконец, вытащили палку, которою измеряли глубину воды.
   -- Ну, Гарнер, что вы об этом скажете?-- нетерпеливо сказал Дагге.-- Вода в трюме должна быть, потому что нет ни одного корабля, который испытал бы такой сильный толчок и остался бы цел!
   -- В вашем трюме должно быть около метра воды,-- отвечал, качая головою, Гарнер.-- Если это продолжится, то вашей шхуне трудно будет остаться на воде.
   -- Она останется на воде, пока помпы могут работать.
   -- Я думаю,-- сказал через несколько минут Росвель,-- что ветер повернул к северо-востоку и нам навстречу.
   -- Он не против нас, Гарнер, по крайней мере, не против меня,-- отвечал Дагге.-- Я постараюсь вернуться на остров, где попробую пристать к берегу и починить мою шхуну. Вот на что могу я еще надеяться!
   -- Это вызовет большую задержку, капитан Дагге,-- сказал Росвель.
   -- Я и не говорю, что нет, но я ворочусь на остров, и не прошу вас, Гарнер, сопровождать меня. В две недели заделаем все течи и поспешим за вами. Вы скажете в Ойстер-Понде, что мы плывем, а оттуда известие дойдет до Виньярда.
   Говорить так -- это значило некоторым образом обратиться к чести Росвеля, и Дагге знал это очень хорошо. Благородный и решительный молодой капитан был чуток к обращенному к нему косвенному приглашению.
   -- Посмотрим, что скажет нам теперь помпа!-- вскричал Росвель нетерпеливо.
   -- Ну, Гарнер, какие новости? Обгоним ли мы течь, или течь обгонит нас?
   -- Я думаю, Дагге, что две соединенные помпы совершенно избавят нас от воды.
   -- Тогда к помпам!-- вскричал Дагге.-- К помпам, друзья мои!
   В это время оба корабля подняли паруса, и под влиянием нового ветра они шли к только что оставленным островам. Шхуна Дагге шла впереди, а Газар следовал за ней на "Морском Льве" из Ойстер-Понда. Росвель оставался еще на поврежденной шхуне.
   Так прошло несколько часов. Скоро узнали, что шестичасовая работа помп освободила шхуну от воды. Когда Росвель удостоверился в этом, он согласился вернуться вместе с Дагге на острова.
   Счастье покровительствовало морякам в их пути посреди ледяных гор.
   Около полудня на следующий день заметили вулкан, и к вечеру показался самый высокий утес, усыпанный снегом.
   Утром на четвертый день "Морские Львы" были в большой бухте вне льдов, в расстоянии мили от маленькой губы. Скоро шхуны бросили якоря в старом порту. Росвель смотрел вокруг себя с печалью, ужасом и удивлением. Он жалел, что потерял столько времени.
   Все признаки лета исчезли, наступила холодная и морозная осень. Дом остался таким же; кучи бревен и других предметов, оставленные тут, были на месте. К общему удивлению, не заметили тюленей. Все эти животные исчезли, нарушив расчеты Дагге, который надеялся воспользоваться случаем для пополнения своего груза.
   -- Ну, Маси,-- сказал Газар, показывая лейтенанту пустые утесы,-- что вы думаете об этом? Нет ни одного животного там, где прежде были их тысячи.
   Экипаж Дагге перенес свои матрацы на берег, затем свои кровати; развели огонь в печи и приготовились устроить в доме кухню, как было до оставления острова. Росвель и весь его экипаж остался на палубе.
   В неделю законопатили много щелей, но когда хотели спустить шхуну на воду, то еще осталась одна довольно значительная, с которою трудно было предпринять далекое путешествие. Росвель упорно высказывал свое мнение о необходимости законопатить и эту течь.
   -- В таком случае,-- сказал Дагге,-- нужно шхуну поставить на берег и приняться за работу. Но я вижу, что эта остановка вам не нравится и что вы думаете о Пратте и Ойстер-Понде! Я отнюдь не порицаю вас за это, Гарнер, и никогда не скажу ни одного слова против вас и вашего экипажа, если вы уедете нынче же после полудня.
   Был ли искренен Дагге в своих словах? Он хотел казаться справедливым и великодушным, а втайне старался оказывать давление на добры чувства Росвеля так же, как и на его самолюбие. Дагге еще занимала прибыль; он не отказывался от мысли получить свою часть из клада пиратов.
   Росвель хотя очень мало был расположен к тому, чтобы оставаться на этих островах, но согласился подождать, пока не убедится, что поврежденный корабль будет в состоянии отплыть. Это была новая недельная отсрочка.
   Когда законопатили течь, и шхуна стала на якоре, Дагге подошел к Росвелю и пожал ему руку.
   -- Я обязан вам многим,-- сказал он,-- все виньярдцы узнают это, если мы когда-нибудь воротимся домой.
   -- Я буду рад, если это сбудется, капитан Дагге,-- сказал Росвель,-- потому что, говоря правду, две недели, которые мы потеряли, и которые потеряем еще, прежде чем подымем паруса, произведут большую перемену в погоде.
   Дагге старался ободрить своего товарища, но Росвель был очень счастлив, когда через двадцать четыре часа виньярдская шхуна была готова. Гарнер думал, что надо было поднимать паруса, но Дагге возражал. Сначала он указывал на то, что не было никакого ветра, и когда Росвель предложил вывести обе шхуны из бухты, отвечал, что матросы устали и нуждаются в отдыхе. Но Росвель настоял на своем, и когда шхуны отплыли от берега, он чувствовал, что с плеч его свалилась большая тяжесть. Шлюпка тихо буксировала ойстер-пондскую шхуну и помогала ей выйти из губы. Когда шхуна проходила около виньярдской шхуны, Дагге был на палубе. Он пожелал доброго вечера товарищу, обещая последовать за ним утром.
   Тогда в уме молодого капитана явилась новая мысль. К чему послужит то, что он выведет свой корабль из льдов, если этот лед на другой день затрет корабль Дагге? Он решился опять войти в губу, чтобы еще раз попробовать уговорить Дагге.
   Гарнер нашел всех виньярдцев спящими. Даже сам Дагге не встал, чтобы встретить Росвеля. Было бесполезно спорить с ним. Побыв несколько минут с Дагге, Росвель воротился на свою палубу. Возвращаясь, он заметил, что лед делается все толще, и шлюпка шла к шхуне, ломая ледяную кору.
   Росвель сам начал опасаться того, чтобы его не затерло льдом до выхода из губы. К счастью, легкий ветерок подул с севера, и Гарнер успел вывести свою шхуну к такому месту, где этой опасности уже не было. Тогда он позволил своим людям отдохнуть, что для них было необходимо, и офицеры поочередно дежурили на палубе.
   За час до начала дня лейтенант вследствие полученного приказания разбудил Росвеля. Молодой капитан, выйдя на палубу, увидал, что ветра совсем не было, и было очень холодно.
   Лед пристал к снастям и бокам шхуны, хотя ночная тишина препятствовала морской пене брызгать на корабль, что было очень благоприятно для моряков. Росвель убедился, что ледяная кора, окружавшая его, была толщиною в треть метра. Это сильно его беспокоило, и он дождался с нетерпением дня, чтобы отдать себе отчет в положении Дагге.
   Лишь только рассвело, Гарнер увидал, что лед покрыл всю бухту. Дагге и его экипаж работали пилою. Вероятно, они спохватились еще до рассвета, потому что шхуна не поднимала якоря, хотя находилась от бухты на расстоянии кабельтова. Гарнер следил за действиями Дагге и его экипажа в зрительную трубу, а потом он вызвал свой экипаж на палубу. Повар получил приказание приготовить теплый завтрак. Поев, Росвель и Газар сели в две китоловные шлюпки и отплыли. Они остановились около борта шхуны, затертой льдом, привезя с собою большую часть своего экипажа.
   Может быть, к счастью Дагге подул ветер с севера, вследствие чего волны, гонимые этим ветром, скоро разорвали лед, и виньярдская шхуна могла около полудня соединиться с ойстер-пондской.
   Росвель обрадовался, возвратившись на свой корабль, и решил как можно скорее выйти из этого залива, потому что ночной опыт показал ему, что он слишком долго оставался на якоре. Дагге за ним следовал охотно.
  

ГЛАВА XXII

  
   -- Господин Газар,-- сказал Росвель, оставляя палубу, чтобы итти отдохнуть,-- поднимите полные паруса и отправляйтесь! Мы запоздали и должны торопиться. Позовите меня, если лед преградит дорогу.
   Газар посмотрел с завистью на своего капитана, идущего отдохнуть, так как и сам он нуждался в сне.
   Стимсон также находился на палубе.
   -- Слушай!-- кричал часовой. -- Держись моря, спереди идет лед.
   -- Лед здесь!-- вскричал Газар.-- Этого мы менее всего ожидали... Где лед, Смит?
   -- Вот, сударь, ледяная равнина, которая так велика, что отрезала от нас виньярдского "Морского Льва".
   Газар с тревогой увидел лед. Он надеялся быть уже в открытом море. Ледяная равнина так вклинилась в проход, что закрыла все выходы для обеих шхун. Дагге плыл за Росвелем. Этот опытный моряк не видел никакой возможности плыть по ветру. Обе шхуны шли одна за другою и через полчаса вновь увидели северный берег земли, которую так недавно оставили. В это время взошла луна.
   Газар окликнул виньярдского "Льва" и спросил, что надо ему делать? Еще возможно было, следуя как можно ближе по ветру, обогнуть мыс и таким образом уйти от ледяных равнин. По крайней мере, при этом маневре оба корабля могли бы поворотить и нашли бы проход, который вывел бы их на несколько миль по ветру.
   -- Капитан Гарнер на палубе?-- спросил Дагге. В это время показался Росвель.
   -- У нас, Гарнер, нет времени совещаться,-- сказал Дагге.-- Наша дорога перед нами. Надо итти по ней или остаться здесь, где мы теперь, пока ледяная равнина не подойдет ближе к нам. Я пойду вперед, а вы следуйте за мною.
   Росвелю было достаточно одного взгляда, чтобы понять свое положение.
   Оба корабля продолжали итти вперед. В одну минуту оба экипажа, сознавая опасность, высыпали на палубу, хотя никого не вызвали. Все молчали. Глаза всех были устремлены на предмет, видневшийся впереди их.
   Соседство с одной стороны утесов, тайное предчувствие, что далее будет другая ледяная равнина, возбудили всеобщее беспокойство. Оба капитана смотрели во все глаза. Начало холодеть. Два молодые матроса, которые получили приказание взлезть на мачты, заявили, что приближалась обширная равнина льда, которая раздавит обе шхуны, если они не успеют ее избежать. Это известие в одно время дошло до капитанов. Вследствие маневра, в котором Росвель показал гораздо более опытности, чем Дагге, обе шхуны через десять минут находились одна от другой почти уже на расстоянии мили.
   Гарнер сам влез на мачту и, благодаря довольно яркому свету луны и безоблачному небу, увидел лед, лежавший на западе на протяжении двух миль. Ночи были холодные. Лед образовался везде, где была вода. и молодой капитан думал, что обломки, оторванные волнами, соединяются вследствие холода. Росвель сошел с мачты, обледеневшей от ветра. Он позвал лейтенантов и стал советоваться с ними.
   -- Мне кажется, капитан Гарнер,-- сказал ему Газар,-- что не из чего выбирать. Мы затерты льдом, и из него нам надо выбиваться до рассвета, а там может представиться удобный случай выбраться отсюда. Этим случаем мы постараемся воспользоваться, а если нет, тогда придется здесь зимовать.
   Газар говорил тихо и хладнокровно, но было видно, что он говорил обдуманно.
   -- Вы позабыли, господин Газар, что может быть проход по направлению к западу, и что им мы сможем пройти до открытого моря. Капитан Дагге довольно далеко на западе, и мы, может быть, успеем последовать за ним. Зимовать здесь невозможно; на это есть тысяча причин, и в том числе выгоды нашего арматора. Мы идем быстро вдоль ледяной равнины, но мне кажется, что можно итти еще скорее; так ли вы думаете, господин Газар?
   -- Это зависит от льда. На нашем носу несколько тонн льда.
   Когда замеченная вдали ледяная равнина подошла близко, и все ее рассмотрели, то убедились, что из нее не было выхода. Вдруг открылся канал, но когда вошли в него и поплыли на северо-запад, то оказалось, что этот канал оканчивался "мешком".
   Почти в то же самое время лед быстро охватил судно. Росвель тотчас же увидел, что ему нечего было делать. Он стянул все свои паруса, насколько это позволяло замерзшее полотно, поднял остроконечные якоря, которыми пользуются на льдах, и ввел свой корабль в род губы, где ему было безопаснее оставаться при столкновении ледяных полей.
   Дагге показал в это время всю энергию, на которую он был способен; он старался обогнуть все утесы и проплыть в свободное море, но обширные ледяные поля, блеск которых давно приметили на палубе другого корабля, вдруг закрыл ему дорогу. Дагге старался воротиться назад. Это было не так легко, как итти впереди ветра, и его шхуна была облеплена льдом более даже, нежели другая шхуна. Он должен был освободиться от всех больших тяжестей, и таким образом потерял дорогое время.
   Была полночь, и люди нуждались в отдыхе. Установили дежурство, и матросы получили позволение итти спать. Свет луны не был достаточно силен, и нельзя было решиться на какой-либо смелый шаг.
   Утром Росвель увидел опасное положение Дагге, а Дагге -- опасность положения Росвеля. Корабли находились друг от друга почти на расстоянии одной мили, но положение виньярдского "Льва" было более критическим. Шхуна Дагге упиралась в ледяную равнину, но эта равнина сама подвергалась сильному давлению. Когда Росвель заметил положение Дагге, он решил помочь ему.
   В двадцать минут Росвель провел своих людей по льду; каждый человек нес топор или другой какой-нибудь инструмент, которым намеревался работать. Итти вперед было нетрудно, потому что поверхность ледяной равнины простиралась более чем на одну милю, и лед, образовавший ее, был очень толст и прочен.
   -- Вода, находящаяся между льдом и утесами, занимает гораздо менее пространства, нежели я думал,-- сказал Росвель своему товарищу Стимсону.-- Она здесь не более ста метров ширины.
   -- Правда, сударь! Уф! Когда идешь в таком холодном климате, как этот, то скоро чувствуешь одышку. Но, капитан Гарнер, эта шхуна будет разбита вдвое скорее, нежели мы можем дойти до нее. Посмотрите, сударь, ледяная равнина уже достигала утесов, увлекая шхуну, и это движение льда не остановится.
   Росвель не отвечал. Положение виньярдского "Льва" показалось ему более критическим, нежели он думал. Вдали от земли он не мог составить себе никакого понятия о той силе, с какою ледяная равнина ударялась об утесы, на которые ползли куски разбитого льда.
   Иногда лед ломался с треском, и движение ледяной равнины делалось гораздо сильнее; потом наступала минута затишья.
   -- Посмотрите, сударь,-- вскричал Стимсон,-- виньярдская шхуна от одного толчка перескочила пространство в двадцать саженей! Быть возле утесов очень опасно, сударь!
   Все остановились. Они чувствовали, что были бессильны, и ужас, овладевший ими, сделал их неподвижными. Экипаж Росвеля видел, что виньярдская шхуна, находившаяся на расстоянии менее одного кабельтова, была возле утесов, и что первый же удар мог ее уничтожить. Но, к их удивлению, шхуна вместо того, чтоб быть разбитою льдом, поднялась вместе со льдом, который собрался под кораблем, и остановилась почти без повреждения на уступе утеса. Весь экипаж ее спасся. Судно было брошено на берег, в шести метрах над поверхностью воды, на утесы, неровности которых были выровнены волнами. Если лето будет благоприятно, и если дальнейшие повреждения шхуны на этом и остановятся, то можно будет спустить шхуну в море и возвратиться в Америку.
   Однако, ледяная равнина еще не остановилась, льдина шла за льдиной, лезла одна на другую, пока вдоль берега не образовалась ледяная стена,-- стена, которую Росвель и его товарищи едва перелезли. Когда они добрались до несчастной шхуны, то она была буквально погребена в льдах. Мачты были сломаны, паруса разорваны, снасти разбрсаны.
   "Морской Лев" из Виньярда был не что иное, как разбитый корабль, из которого можно было сделать только небольшое судно, если его не придется сжечь вместо дров.
   Все это случилось в течение десяти минут.
   -- Капитан Гарнер! Капитан Гарнер!-- закричал Стимсон.-- Нам лучше возвратиться на борт; наш собственный корабль в опасности: он очень быстро дрейфует к мысу и может достичь его прежде, нежели мы возвратимся.
   Стимсон не обманулся. Небольшое число матросов Дагге и он сам остались на палубе разбитого корабля, но все прочие отправились к мысу, к которому теперь направлялась ойстер-пондская шхуна. Расстояние было менее одного лье. Идя по уступу верхнего утеса, было легко дойти туда довольно скоро. Росвель так и сделал.
   Менее, чем через полчаса, Росвель и все сопровождавшие его достигли дома. Ойстер-пондская шхуна была от этого места менее, чем на полмили. К счастью, небольшой свободный от льда бассейн увеличился вместо того, чтобы закрыться, но из него уже невозможно было выйти: в ледяной равнине не было никакого выхода. Сначала Росвель считал свой корабль погибшим, но, осмотрев местность ближе, он надеялся, что его шхуна может обогнуть утесы.
   Положение моряков было безнадежно. В полдень в тени мерзла вода. Яркое солнце еще бросало свои лучи на ледяную равнину, но так косвенно, что едва можно было сносить холод. С вершины мыса виднелся один только лед, исключая той части бухты, куда не проникла еще большая ледяная равнина. К югу виднелись груды огромных гор, поставленных там, как башни, которые закрывали все выходы с этой стороны.
   Росвель боялся, что до наступления лета ему уже нельзя будет освободиться от этого льда. Правда, южный ветер мог произвести некоторые перемены и снять ледяную блокаду, но это с каждой минутой делалось более и более невероятным. Зима уже началась, а если лед образовался среди группы этих островов и вне этой группы, то на восемь месяцев надо было отказаться от всякой надежды.
   Стимсон дал прекрасный совет для борьбы с холодом, который, естественно, мог увеличиться. Он советовал перенести паруса разбитого корабля и сделать из них большие занавеси в деревянном доме, единственном убежище моряков; воспользоваться кожами тюленей, принадлежащими Дагге, чтобы законопатить изнутри стены этого дома; сберегать дровяной запас, который привезли с собою; ограничиться, если будет возможно, одним огнем; быть как можно опрятнее, что представляет самое лучшее средство против холода; принимать почти холодные ванны и для этого брать воду у самого входа в дом, а бочку, служащую ванною, поставить под шатер; чаще прибегать к упражнениям, чтобы тем сохранить в теле необходимую естественную теплоту.
   Гарнер успел ввести свою шхуну в безопасное место у берега, а из разбитого корабля Дагге вынули все запасы и предметы, которые в нем заключались.
   Два месяца прошли быстро. Моряки приняли все предосторожности, и дом доставлял более удобств, чем можно было думать. Дни уменьшились а ночи увеличились так, что солнце было видимо только несколько часов, в которые оно очень низко проходило над северным горизонтом. Холод все более и более увеличивался. Оттепелей не было, и термометр указывал несколько градусов ниже нуля.
   Люди обоих экипажей привыкли к климату и признавались, что они были бы в состоянии перенести еще больший холод.
   В эту часть года выпало гораздо больше снега, нежели после. Этот снег доставлял большие неудобства, потому что скоро образовал вокруг дома вал и завалил пространство, служившее местом прогулки для моряков. Они были вынуждены прорывать лопатами проходы, и это дало им работу, способствовавшую сохранению здоровья.
   Дагге не отказался от своего корабля, и не проходило дня, чтобы он его не посещал. Каждый день ему приходил на ум новый способ поднять весною паруса, хотя все слушавшие его были уверены в невозможности осуществить его планы.
   Росвеля сильно беспокоил вопрос о топливе. Уже истребили большую часть привезенных с собою дров. Как ни был значителен запас их, но его уже много израсходовали и, по сделанным вычислениям, его оставалось только на половину того времени, которое приходилось провести на острове. Без топлива смерть была неизбежна.
   Стимсон несколько раз давал по этому поводу советы:
   -- Ну, сударь, вы, без сомнения, знаете, что нам остается делать. Без теплого кушанья люди не могут жить, как и вовсе без пищи. Если у виньярдской шхуны нет запаса дров, то нам надо сделать запас для топки из нее самой.
   Росвель несколько времени смотрел на Стимсона. Он одобрял эту мысль, предложенную ему во второй раз.
   -- Без сомнения,-- сказал он,-- но будет не легко уговорить на это капитана Дагге.
   -- Если он останется два или три дня без теплого кофе,-- отвечал, качая головою, Стимсон,-- то будет счастлив согласиться на это. В подобном климате естественно жечь все, что может гореть.
   -- Я поговорю об этом с капитаном Дагге.
   Росвель сделал это, но виньярдский экипаж принял это предложение за обиду. Никогда не было столь сильного спора между обоими капитанами, как в то время, когда Росвель предложил Дагге нарубить дров из остатка его разбитого корабля.
   -- Человека, который наложит топор или пилу на мой несчастный корабль, я сочту за личного врага,-- сказал Дагге.
   -- Я был бы рад, капитан Дагге,-- сказал Росвель, помолчав немного,-- если бы мы были в состоянии провести зиму под такою широтою, не сжегши от обоих кораблей почти все, что необходимо оставить для спасения нашей жизни. Наверное, лучше будет начать с того судна, который может быть менее полезен нам.
   -- Пока я в силах, я буду противиться сожжению моего корабля.
   Росвель порицал это упрямство, но думал, что самая жестокость зимы восторжествует над ним.
   -- Холод увеличивается все более и более,-- говорил через несколько дней Симсон Росвелю.-- Я встал нынче утром, когда еще все спали, и если бы на мне не было колпака и кожаного одеяла, то я не мог бы выдержать холода. Если такая погода продолжится, то одной жаровни будет недостаточно, и их надо будет ставить в спальне две.
   -- Откуда мы возьмем дров, если капитан Дагге не отдаст нам своего корабля? Мы умрем задолго до начала лета.
   Наступил октябрь, соответствующий апрелю северного полушария. В умеренном климате -- это весна. Но совсем не то было на тюленьей земле. Зима прошла только наполовину, и суровость холода оставалась та же.
   Выпало такое большое количество снега, что покрыло дорожки и прекратило сообщение между разбитым кораблем и домом. Ветер был силен, холод увеличивался и сделался пронизывающим. Термометр то поднимался выше нуля, то падал ниже. В сентябре и октября было много ретелей, принесших с собою всю суровость зимы.
   Огромные сосульки свисали с кровли дома.
   Росвель принужден был срубить концы мачт своей шхуны, чтобы достать дров, без которых его экипаж умер бы от холода. Место, где находилась ойстер-пондская шхуна, можно было узнать только по высокой снеговой горе. Почти все части шхуны, бывшие вне воды, доски, палуба были разобраны по частям и перенесены в дом на топку печи.
   Дагге, который переселился с экипажем на разбитую шхуну, принужден был сделать то же. Большая часть его судна исчезла в чулане; но этим не ограничились. Разрушение корабля только увеличило его упорство. Он прицепился к его несчастным развалинам, как к своей последней надежде. Этот корабль, говорил он, принадлежал ему и его экипажу, тогда как другой корабль принадлежал ойстер-пондским морякам. Каждый имеет право только на то, что принадлежит ему.
   Дрова истощались. Росвель старался заменить их жиром, а оставшееся дерево перенес в кухню и умудрился таким образом варить еду.
   Как-то Маси, первый морской офицер Дагге, пришел в сопровождении одного матроса в дом с предложением, чтобы оба экипажа заняли поврежденный корабль, а дом разобрали бы на топливо.
   Но предложение Дагге было неисполнимо. На его корабле было очень мало места, и притом туда надо было перенести много вещей, необходимых для защиты от холода. Это было очень трудно и потому это предложение было отвергнуто.
   Маси провел ночь с ойстер-пондцами и оставил дом на другой день утром после завтрака, зная, что Дагге только и дожидался его возвращения с отрицательным ответом, чтобы начать окончательную ломку корабля. Через два дня была оттепель, происшедшая от лучей полуденного солнца, отчего лед в следующую ночь сделался крепче. Росвель и Стимсон отправились отдать визит, сделанный Маси, с целью испытать последнее средство убедить Дагге покинуть разбитый корабль и перейти жить в дом. Когда они достигли половины дороги, то нашли твердое, замерзшее, безжизненное тело матроса. Через четверть мили найден был в таком же состоянии Маси. Оба упали на дороге и замерзли от холода. Гарнер не без труда дошел до разбитого корабля и сообщил, что видел. Это известие не изменило образа мыслей Дагге. Он начал жечь свой корабль, потому что у него не было дров, и объявил Росвелю, что будет жечь корабль, но так, чтоб из остатков его можно было весною выстроить маленький корабль. Покинуть же шхуну он отказался.
   В некоторых отношениях поврежденный корабль как жилище представлял даже выход. В нем было более места для движения; ледяные пещеры, образованные глыбами льда возле корабля, были пространны и защищали от ветра, который был всего опаснее. Без сомнения, этот ветер был причиною смерти Маси и его товарища.
   С приближением весны ветры делались сильнее.
   Прошел целый месяц со времени посещения Росвеля, и в течение этого месяца не было никакого сообщения между домом и поврежденным кораблем. Наступил сентябрь, соответствующий нашему марту; погода была ужасна.
   В октябре, после одного из самых лучших полдней, какого не видали в течение многих месяцев, Росвель и Стимсон стали работать на террасе, которая была свободна от снега и льда. Ночь обещала быть холодною, но не была еще настолько сурова, чтобы принудить Росвеля и Стимсона искать убежища.
   -- Надо бы,-- сказал Росвель,-- узнать, что сделалось с виньярдцами. Мы целый месяц не имеем о них никаких известий.
   -- Разлука -- самая печальная вещь, капитан Росвель,-- отвечал Стимсон,-- и каждый час делает ее печальнее. Подумайте-ка о том, как было бы хорошо, если бы они были с нами.
   Несмотря на увеличившийся холод, Росвель остался на террасе даже тогда, когда Стимсон ушел в дом. Была дивная полярная ночь. Звезды горели в глубине темного безоблачного неба.
  

ГЛАВА XXIII

  
   Стимсон беспокоился при мысли, что его капитан остался снаружи, и вышел его отыскивать.
   -- Вы хорошо переносите холод, капитан Гарнер,-- сказал Стимсон,-- но вы, может быть, сделали бы лучше, если бы вошли в дом.
   -- Мне не холодно, Стимсон,-- отвечал Росвель.-- Но послушай, не слышится ли тебе голос со стороны разбитого корабля?
   -- Теперь очень поздно,-- сказал Стимсон,-- и едва ли кто-нибудь из виньярдцев еще остается на ногах. К тому же так холодно, что все должны лежать.
   -- Не понимаю и не нахожу, чтобы было так холодно. Ветер, кажется, повернул к северо-востоку. Будет мороз. Послушай, вот опять кричат!
   Среди ночи слышался голос: "Помогите!" Этот крик имел что-то жалкое, как стон умирающего. Росвель почувствовал, что вся кровь его прилила к сердцу.
   -- Ты слышал?
   -- Слышал, сударь! Это голос негра Джона, повара капитана Дагге.
   -- Ты так думаешь, Стимсон? У него хорошие легкие, и, может быть, ему велели звать на помощь.
   -- У нас еще довольно припасов; но они, может быть, потушили огонь и не могут опять зажечь его.
   Последнее мнение показалось Росвелю самым вероятным. Лишь только он уверился в том, что звали на помощь, то решил тотчас же отправиться к разбитому кораблю, несмотря на поздний час и сильный холод.
   Росвель взял с собою только одного Стимсона, захватив все, что было нужно, а также и заряженный пистолет для подачи сигнала, если это понадобится.
   Гарнер сознавал, что, отправляясь на помощь виньярдцам, он подвергает себя большой опасности.
   -- Мне кажется, что мы не доберемся до разбитого корабля: делается все холоднее и холоднее,-- сказал Стимсон.
   Но они продолжали итти. Росвель слышал еще раз крик, но объяснить причину этого крика было довольно трудно. Казалось, что он шел не оттуда, где находился корабль.
   -- Этот крик,-- сказал Стимсон,-- совершенно не со стороны моря. Я так уверен в этом, что советую переменить немного дорогу и посмотреть, не находится ли в опасности идущий к нам виньярдец?
   Росвель согласился, потому что думал то же самое, хотя он и не предполагал, чтобы для исполнения какого-либо поручения при подобных обстоятельствах выбрали негра.
   -- Я думаю,-- сказал он,-- что капитан Дагге скорее пришел бы сам или поручил бы это кому-нибудь из своих офицеров, вместо того, чтобы посылать негра на такой мороз.
   -- Мы еще не уверены, сударь, что именно негр. Страдание извлекает одинаковые звуки из горла и белого и негра. Подойдемте к горам, сударь! Я вижу, там что-то чернеет на снегу.
   Росвель заметил тот же предмет, и смельчаки ближе подошли к этому месту.
   -- Ты прав, Стимсон!-- сказал Гарнер.-- Это повар! Бедняжка дошел до половины дороги между кораблем и домом.
   -- Он еще жив, сударь! Последний крик был минут десять назад. Помогите мне повернуть его, и мы нальем ему в горло водки. Это оживит его.
   Росвель исполнил желание Стимсона, потом выстрелил из пистолета, чтобы уведомить людей, оставшихся в доме. Негр еще не умер, но находился в таком состоянии, что достаточно было нескольких минут для его смерти. Растирание, произведенное Росвелем и Стимсоном, возымело свое действие. Глоток водки, наверное, спас бедного малого. Пока помогали, Гарнер нашел возле него кусок мерзлой сырой свинины. По этой находке моряки поняли, что у экипажа разбитой шхуны не было огня.
   Они были так заняты попечениями о бедном поваре, что люди из экипажа пришли, казалось, гораздо скорее, чем это можно было ожидать. Они были приведены Газаром и принесли фонарь, над которым был укреплен глиняный сосуд с кофе. Теплое питье произвело прекрасное действие на негра. После одного или двух глотков негр начал оживать.
   Теплый кофе был ему очень полезен, и каждый его глоток возвращал ему жизнь. Когда его привели в дом, он уже мог говорить. Гарнер и Стимсон возвратились в дом вместе с ним и могли слышать рассказ негра.
   Он рассказал, что в течение протекшего ужасного месяца Дагге принуждал свой экипаж делать много работы. Он очень беспокоился насчет топки и дал самое строгое приказание беречь дрова. За поддержанием огня не следили, как следовало бы. Огонь потух. В золе не было и искорки, а трут вышел весь. Это было самое большое несчастие, которое только могло в это время случиться с виньярдцами. Целый день провели в бесполезных усилиях, чтобы добыть огня. На вторую ночь водка, которую еще не пили, обратилась в кусок льда. Многие из экипажа начали жаловаться нв отмороженные уши, носы, ноги и другие конечности, и скоро все были принуждены скрыться в постели. В течение нескольких часов послали трех людей в дом, чтобы запастись огнем или средствами зажечь его, также и за другими предметами, бывшими необходимыми для спасения виньярдцев. Повар был последним из посланных. Он прошел мимо своих товарищей. Все они лежали на снегу мертвыми, по крайней мере, ему казалось так, потому что ни один из них не подавал признаков жизни. При виде этого ужасного зрелища негр стал звать на помощь. Он продолжал звать, пока сам, оледенев от холода и страха, не упал на снег.
   Росвель немедленно снова отправился к виньярдцам. Его сопровождали один из его офицеров, матрос и Стимсон.
   Холод был так силен, что Росвель был готов возвратиться назад. Но мысль о положении, в котором находился Дагге, заставила его продолжать дорогу.
   На месте, указанном негром, нашли одного из лучших людей экипажа Дагге. Он был мертв, а труп его был тверд, как кусок дерева.
   Моряки не теряли времени в пустых совещаниях над трупом этого человека, которого любили все ойстер-пондцы. Через двадцать минут нашли другое тело; оба трупа находились на дороге между домом и разбитым кораблем.
   Росвель остановился только на минуту, чтобы внимательно взглянуть на труп, и спешил далее к разбитому кораблю. Через десять минут они находились уже в ледяных пещерах, вошли в каюту и прежде всего начали разводить огонь. В чулане было запасено много дров, и было очевидно, что многие старались добыть огня. Холод жестоко проникал под платье. Стимсон первый вошел в чулан, другие следовали за ним, неся факелы, полотно, напитанное жиром, и немного приготовленной бумаги. В каюте сделалось гораздо теплее, однако, когда Росвель посмотрел на термометр, то увидал, что вся ртуть была в шарике.
   Гарнер осмотрел каюту. Из виньярдского экипажа виднелись только трое, хотя можно было думать, что многие были закрыты кучею одежд. Один был так близко около факела, что свет падал на его лицо.
   Этот человек сидел. Его неморгающие глаза были открыты и устремлены на пришельцев; губы были раскрыты, и Росвель сначала ждал, что он заговорит; но неподвижные черты, одеревеневшие мускулы моряка и странное выражение его взгляда скоро раскрыли истину. Он был мертв. Трясясь как от холода, так и от страха, молодой капитан повернулся к Стимсону, чтоб посмотреть, успел ли он развести огонь.
   Стимсон положил на дрова побольше полотна, напитанного жиром, и поставил в середину лампу. Этот опыт удался. Мало-по-малу дерево, находившееся на очаге, начало отходить; стало показываться пламя, К счастью, нашли меха и раздули огонь.
   Каюта была так мала, так узка и так загромождена, что почти тотчас же заметили перемену атмосферы. Посмотрев на термометр, Росвель увидел, что ртуть значительно расширилась и уже поднялась из шарика вверх по трубочке.
   В этуто минуту с одной из постелей послышался слабый голос.
   -- Гарнер,-- говорил этот голос,-- если вы имеете жалость к человеческому существу, находящемуся в страшном положении, так дайте мне глоток кофе, чтоб согреться. Ах! Как приятен его запах, и как он должен быть хорош для желудка! Я три дня ничего не ел.
   Это был Дагге.
   Росвель поспешил к нему на помощь. К счастью, был горячий кофе. Дагге дали два или три глотка этой жидкости, и его голос тотчас же сделался белее бодрым.
   -- Мне очень плохо, Гарнер,-- сказал капитан Дагге,-- и я боюсь, что мы все здесь находимся в одинаковом положении. Я боролся с холодом, но мне пришлось уступить.
   -- Сколько осталось ваших людей, Дагге? Скажите нам, где мы найдем их?
   -- Я думаю, Росвель, что им больше ничего не нужно. Второй офицер и два матроса сидели в каюте, когда я бросился на постель, и думаю, что они умерли. Я уговаривал их также лечь, но сон уже овладел ими.
   -- В каюте трое, которые не нуждаются в помощи, потому что замерзли. Но должны же быть еще!.. Я вижу еще двух на постелях. Что ты скажешь об этом малом, Стимсон?
   -- Он на волосок от смерти.
   Это был молодой человек, по имени Лев, один из самых красивых и самых сильных людей экипажа. Осматривая его, нашли, что ни одна часть его тела еще не замерзла совершенно, хотя кровообращение было готово остановиться, и довольно было одного часа подобного холода, чтобы он был мертв. Осматривая Дагге, Росвель ужаснулся от сделанного им открытия: ноги, голени, руки несчастного виньярдского капитана были столь же тверды, как льдины. Росвель тотчас же послал за снегом, чтобы оттереть больных. Мертвых вынесли из каюты и положили на лед.
   Экипаж "Морского Льва" из Виньярда состоял из пятнадцати матросов,-- одним меньше, чем на другой шхуне. Четверо из них умерли на дороге между разбитым кораблем и домом; трех нашли в каюте и еще двух вытащили мертвыми. Только еще о трех человеках из экипажа ничего не было известно. Когда спросили у Льва, что с ними сделалось, то он сказал, что один из трех замерз в пещерах несколько дней назад, а двое остальных отправились в дом во время последней метели, не будучи в состоянии сносить холод на разбитом корабле. А так как эти двое не приходили еще в дом, когда Росвель вышел из него, то нельзя было сомневаться в их смерти. Итак, из пятнадцати человек, отплывших из Виньярда, осталось только трое; на двоих можно было смотреть как на находившихся при смерти. Лев был один из всего экипажа, который был сравнительно в добром здоровье.
  

ГЛАВА XXIV

  
   Когда вынесли больных из каюты, а тело Дагге было обложено льдом, Росвель посмотрел на термометр. Ртуть поднялась на двадцать градусов выше нуля. Это уже была жара по сравнению с тою температурою, которая стояла раньше. Вышедшие люди скоро возвратились и объявили, что погода очень улучшилась. Через час термометр, находившийся снаружи, показывал два градуса выше нуля. Моряки сняли шкуры и погасили огонь, разведенный с таким трудом.
   Когда встали утром, погода еще больше изменилась. Сильный ветер пригнал дождь. Стояла оттепель. В этой стране перемена погоды приходит всегда очень быстро; от зимы к весне переход бывает столь же внезапен, как и от осени к зиме. Впрочем, эти два времени года почти не существуют в южных морях; обыкновенно зима переходит прямо в лето,-- такое лето, какое только может быть там.
   Несмотря на благоприятную перемену погоды, Росвель был убежден, что лето еще не наступает. Только через несколько недель мог исчезнуть лед. В одном отношении люди, оставшиеся еще в живых, выиграли от несчастья с Дагге: запасы обоих кораблей могли теперь служить одному.
   Между тем снег, находившийся на горах, скоро начал таять и сбегать потоками в долину и, падая с различных высот, образовывать целые водопады. Весь снег, находившийся на утесах, исчез, и ледяные обломки быстро начали уменьшаться в размерах. Сначала Росвель боялся за разбитый корабль, думая, что его снесет водою в море. Вскоре явилось опасение, что он будет разбит огромными ледяными глыбами, среди которых он находился. Росвель решил перенести Дагге в дом, но, увидев потоки воды, стекающей с утесов, отказался от этой мысли, как неисполнимой.
   Северо-восточный ветер, дождь и оттепель овладели всем островом. Когда вынесли термометр на воздух, то он показывал шестьдесят два градуса {Здесь градусы указаны по термометру Фаренгейта. По Фаренгейту точка кипения воды отмечается не 100 градусами, как по Цельсию, и не 80, как по Реомюру, а 212, а точка замерзания воды, отмечаемая на градусниках Реомюра и Цельсия нулем, на термометре Фаренгейта отмечается 32 градусами. Термометр Фаренгейта употребляется в Англии и Сев. Америке. (Прим. ред.)}, и моряки сняли вторые рубашки и самые тяжелые платья. Снег почти совершенно исчез. Лед таял. Дом был цел, и кругом его уже не было снега.
   Росвель, поручив разбитый корабль надзору своего второго офицера, отправился на мыс. Лев, молодой моряк, которого Росвель спас от смерти, сопровождал его, выпросив у него разрешения вступить в ойстер-пондский экипаж. Оба пришли в дом до наступления ночи и нашли Газара и его товарищей в тревоге за судьбу ушедших.
   На другой день после завтрака Гарнер дошел до губы, чтобы видеть состояние своего собственного корабля или, скорее, того, что от него осталось. На нем лежала большая куча снега, и он дал приказание некоторым из своих людей очистить его. Около полудня весь этот снег исчез.
   Лишь только освободили корабль от снега, Росвель велел вынуть из него все, в нем находящееся, остатки груза, бочки с водою и замерзшие припасы. Так как лед наполнял все дно шхуны и был в несколько футов толщиною, то сочли благоразумным прибегнут к очистке и здесь. Облегченный корабль поднялся на четыре дюйма.
   В этот вечер Росвель составил совет из своих офицеров и старейших матросов. Надо было решить, оставить ли остров на шлюпках, или, сделав некоторые исправления в остове корабля и восстановив палубу, воспользоваться этим исправленным кораблем для возвращения на север.
   Поспорив, пришли к решению, что благоразумие советует провести еще месяц на острове, и это время посвятить исправлению шхуны.
   В продолжение трех недель проделали огромную работу. Дагге перевезли в дом в ручной тележке и ухаживали за ним, как только могли.
   Росвель не имел намерения довести шхуну до прежнего состояния. Он решил только немного поправить ее надводную часть и восстановить палубу.
   К счастью, трюмовая часть виньярдского "Льва" была все еще цела; доски его были очень полезны и помогли исправить корму шхуны. Но оставалась еще палуба и вся носовая часть. Воспользовались материалами различных частей обоих кораблей и успели починить палубу довольно прочно. Почти бесполезно говорить, что снег, лежавший по прибрежным утесам, скоро растаял. Все пещеры исчезли еще в первую неделю оттепели. Наконец, начали показываться тюлени, что считалось хорошим признаком.
   Дальняя часть берега была уже покрыта этими животными. Увы! Этот вид уже не возбуждал более алчности в сердцах охотников за тюленями. Они думали не о прибыли, а о своем спасении.
   Это вторичное появление тюленей произвело на Дагге большое впечатление.
   -- Как жалко, Гарнер, -- говорил он,-- что у нас нет готового корабля, чтобы принять другой груз; в это время года можно бы наполнить огромный корабль.
   -- Груз у нас гораздо значительнее, нежели мы можем вынести. Нам надо оставить половину всех наших кож и жира. Трюм шхуны очень узок для помещения всего нашего груза. Балласт корабля я сделаю из воды и провизии, а остальное место наполню самыми лучшими из наших кож: все же другое придется бросить.
   -- Зачем же бросать? Оставьте здесь одного или двух человек из вашего экипажа, чтобы стеречь его, и после своего возвращения пошлите за ним корабль. Оставьте меня здесь, Гарнер, я готов остаться!
   Росвель несколько раз разговаривал с Дагге, не скрывая от него его положения. Дагге, наконец, сознал и сам близость угрожающей ему смерти.
   Два или три раза возвращался холод. В конце третьей недели порыв южного ветра принес снег и лед. Буря началась утром, до восхода солнца. Дни тогда были уже длинными. Все пространство, находившееся вокруг дома, было завалено кучами снега. Вся работа была брошена. Опасались, что эта буря может довести до печальной необходимости сжечь еще часть почти уже конченной шхуны, чтобы не умереть от холода.
   Испробовали все: зажгли большое число ламп, свет которых напоминал огромные факелы из старого полотна и жира морских слонов.
   Дагге умер. Перед смертью он был откровенен с Росвелем.
   -- Да, я слишком любил деньги!-- сказал он Росвелю.-- Для нас обоих было бы лучше довольствоваться малым, которое мы имели; теперь мы должны лишиться всего.
  

ГЛАВА XXV

  
   -- Я не вижу никакой перемены, господин Газар,-- сказал Росвель,-- холод только усиливается.
   Посоветовались и решили, что, поужинав, лягут, закрывшись шкурами и одеялами. Таким образом провели тридцать шесть часов, сохраняя животную теплоту и противясь холоду.
   Гарнер не знал, сколько он спал в этот раз. Когда он проснулся, то увидел зажженный в доме факел и услыхал, что кто-то ворочается в чулане. Тогда его мысли перенеслись на него самого и на состояние его тела. Желая потереть ногу ладонью, он нашел, что она почти не чувствительна.
   Росвель сначала испугался и стал сильно тереть ногу, пока не почувствовал, что кровеобращение возобновилось. Страх Росвеля был так силен, что он не обращал никакого внимания на человека, находившегося в чулане, пока тот не стал возле его постели, держа в руках чугунный горшок. Это был Стимсон.
   -- Вот теплый кофе, капитан Гарнер,-- сказал старик.-- Ветер переменился, и пошел дождь. Теперь я думаю, что настанет настоящее лето, по крайней мере, какое оно может быть здесь.
   Росвель сделал несколько глотков горячего кофе и тотчас же почувствовал его благотворное влияние.
   Он отослал Стимсона к другим постелям. Скоро теплый кофе и растирание подняли всех. Стимсон развел огонь, и в этот раз истребили все дерево, оставшееся в доме, и скоро в комнате стало тепло. Старик роздал кофе, все согрелись и вскоре были на ногах. Было уже не очень холодно, термометр поднялся на двадцать шесть градусов выше нуля, а огонь, разведенный в кухне, и перемена ветра подняли ртуть до сорока шести градусов.
   На следующий день дождик перестал, и лето, казалось, возвратилось.
   Так как снег исчез, все пришли в движение; ни один человек не желал еще раз испытать холод. Росвель думал, что суровость холода, который вынесли, более не возвратится, и что это было последнее усилие зимы. Стимсон думал так же. Подняли паруса, закрывавшие внешние части дома, и перенесли на палубу шхуны вещи, которые хотели увезти. Молодой капитан полез на самую высокую гору, но остановился, не пройдя и половины дороги до вершины.
   Он увидел, что последний ливень уничтожил весь лед и унес всех мертвых в море. Утесы были голы, как будто на них никогда не была нога человека.
   Но самым важным было состояние льдов.
   На третий день с начала оттепели ветер изменился на юго-западный и дул весьма сильно. Около шести часов Газар донес Росвелю, что вода начала течь с гор, и выразил опасение, чтобы канал не был загружен льдом, находившимся вне и внутри глыбы. Нельзя было терять времени, если хотели воспользоваться переменою погоды. Распилили лед на пространстве ста метров. Проход был не шире самой шхуны; ее надо было как можно скорее провести по этому узкому проливу. Все принялись за работу, и через пять часов "Морской Лев" подошел к мысу.
   В восемь часов все были на палубе. Шхуна едва могла итти по каналу. Два раза были принуждены пилить лед. В два часа "Морской Лев" находился среди большой бухты, в трех или четырех милях от губы, возле того места, где мыс поворачивал к юго-востоку. Ветер был свежий, и через полчаса появился вдали юго-восточный мыс. Через десять минут "Морской Лев" плыл по направлению к югу-востоку и востоку по свободной от льдов воде.
   Встречали осколки льда, которыми океан был полон, но миновали их без всякой опасности. Ветер в продолжение трех дней дул к юго-западу. Когда наступила вторая ночь, то море было уже свободно от льдов. В восемь часов утра четвертого дня заметили на волнах черную точку, и с каждой минутой эта точка делалась все явственнее.
   Через час или два "Морской Лев" находился в трех милях от мыса Горна. Сколько воспоминаний скопилось в уме Росвеля, когда он припомнил все, происшедшее с тех пор, как он оставил эти дикие горы! Как бы ни было здесь бурно море и как бы ни казалось оно страшным, моряки смотрели теперь на него, как на место убежища.
   Спустя двадцать дней "Морской Лев" еще раз поднял паруса в Рио-де-Жанейро, продав весь оставшийся у него слоновый жир и купив припасов, в которых нуждалось судно. Он держал курс к западной Индии...
  

ГЛАВА XXVI

  
   Был апрель. Окна спальни Пратта были отворены, и тихий южный ветер овевал его бледные и морщинистые щеки.
   Пратт умирал. Доктор приказал, чтобы в комнате умирающего не было более двух или трех лиц, и то самых близких. Между ними была Мария. Перед лицом смерти она не думала уже о скупости дяди, об его страсти к прибыли, его болезненном эгоизме. Когда она была у его изголовья, ей сказали, что Бетинг Джой желает ее видеть и что он ждет ее в коридоре, ведущем в спальню. Она вышла к старому рыбаку, стоявшему возле окна, выходящего на восток.
   -- Вот он, сударыня!-- сказал Джой, показывая на окно, и все его лицо выражало радость.-- Вот он! Надо тотчас же сказать Пратту и тем усладить его последние минуты. Вот он! Я его тотчас же узнал.
   Мария заметила шхуну, плывшую к Ойстер-Понду.
   -- Что ты мне показываешь, Джой?-- спросила она.
   -- Это корабль "Морской Лев", который вы считали погибшим.
   Джой мог говорить целый час; он болтал две или три минуты, высунув голову и половину тела за окно. Мария не прерывала его. Она опустилась на стул, чтоб не упасть на пол.
   -- Джой,-- сказала она,-- разве ты не видишь, что эта шхуна не похожа на "Морского Льва"?
   -- Это правда в некотором отношении, тогда как в другом это все тот же корабль. Высокие мачты переменены. Но вот парус, который я сам сделал и который должен был служить сигналом для Пратта! Нет более сомнения: это он!
   Через час не оставалось, действительно, никакого сомнения. Шхуна прошла между Ойстер-Пондом и Шелтер-Айлендом и направилась к Ойстер-пондской набережной.
   -- Это необыкновенно, Мария!-- вскричал задыхавшимся голосом Пратт.-- Не странно ли, Мария, что Гарнер возвращается? Если он исполнил свою обязанность относительно меня, так это успокоит и осчастливит закат моей жизни. Я благодарю бога за даваемые мне блага, но если эти блага у меня в руках, то я никогда не откажусь от них. Меня просили сделать завещание, но я сказал родственникам, что имею так мало, что не для чего его делать, а теперь, когда моя шхуна воротилась, я не сомневаюсь, что они опять будут приставать ко мне. Если со мною что-нибудь случится, Мария, то можешь вскрыть ту бумагу, которую я дал тебе, и это удовлетворит всех их. Ты припомни, что она адресована Гарнеру. Она не слишком важна, и они немного найдут в ней, но что бы то ни было, это -- последняя моя воля, которую я не переменю. Но когда я подумаю, что Росвель воротился, это оживляет меня,-- и через неделю я буду на ногах, если только он не позабыл о скрытом сокровище.
   Шхуна между тем плыла к берегу, на котором уже собралась толпа людей.
   -- Это он!-- вскричал Джой.-- Капитан Гарнер, здравый и невредимый!
   Вот он на палубе!
   Через час Росвель сжимал Марию в своих объятиях. Эта была самая счастливая минута его жизни.
   Новость дошла и до Пратта, и оба они были позваны к изголовью умирающего. Приободренный неожиданной удачей, Пратт почувствовал такой временный подъем сил, что его многочисленные родственники и наследники всерьез обеспокоились, как бы прибытие шхуны не отсрочило долгожданной смерти богатого старика.
   -- Добро пожаловать, Гарнер, добро пожаловать!-- вскричал Пратт так бодро, что молодой человек сначала не мог дать себе отчета в положении больного.-- Я никак не мог отказать себе в желании видеть вас и всегда думал, что получу от вас хорошие известия. Фамилия Гарнеров такова, что на нее можно положиться, и вот почему я поручил вам начальство над моею шхуною.
   Пратт остановился, чтоб вздохнуть. Он перевел дух и выпил несколько подкрепляющих капель. Затем, указывая рукою на собравшихся вокруг него родственников, он сказал:
   -- Это друзья, Гарнер, посетившие меня во время болезни, которой я не так давно страдаю, и они будут счастливы, узнав о нашем богатстве. Итак, Гарнер, вы привели шхуну? Что скажут саг-гарбурские арматоры, утверждавшие, что мы ее более не увидим?.. Вы ее привели, Гарнер... привели?..
   -- Только отчасти, господин Пратт! С тех пор, как мы вас не видели, с нами случилось много и хорошего и дурного, но мы привели только самую лучшую ее часть.
   -- Лучшую часть!-- воскликнул Пратт.-- Самую лучшую часть! Что же сделалось с остальной?
   -- Остальное мы сожгли, сударь, чтобы не умереть от холода.
   Росвель рассказал в кратких, но ясных словах все случившееся, и о том, как остатки "Морского Льва" из Виньярда были употреблены для исправления его шхуны.
   -- В таком случае,-- сказал Пратт упавшим голосом,-- я могу считать свое предприятие прогоревшим. Страховщики откажутся заплатить за корабль, перестроенный таким образом; виньярдцы же заявят свои права на вознаграждение, потому что вы два раза воспользовались им и употребили их материалы. Есть ли у вас груз?
   -- Нет, господин Пратт, дело не так худо. Мы привезли довольно шкур, чтоб заплатить жалованье всему экипажу, чтобы окупить ваше снаряжение шхуны, не говоря уже о довольно значительной сумме сверх того. Наш меховой груз не может стоить менее двадцати тысяч долларов, кроме того, мы оставили и на острове много ценных мехов, и за ними можем послать другой корабль.
   -- Это другое дело!-- вскричал Пратт.-- Хотя шхуну можно считать разбитой и хотя расходы огромны, но я боюсь итти далее, Гарнер! Скажите мне... Я очень слаб! Где вы остановились? Мария, спроси его!
   -- Я думаю, что дядюшка желает спросить вас, останавливались ли вы возле берегов Западной Индии, как вам приказывали?
   Мария выговорила эти слова с отвращением.
   -- Я ничего не позабыл из ваших приказаний, сударь!-- сказал Росвель.-- Это моя обязанность,-- и я думаю, что в точности ее исполнил.
   -- Подождите, Гарнер,-- прервал умирающий,-- мне надо спросить вас. Виньярдцы не имеют никакого права на вти кожи?
   -- Нет, сударь! Эти кожи принадлежат нам. Кожи, принадлежащие виньярдцам, свалены в нашем доме, где мы их и оставили.
   -- Но, Гарнер, нам надо поговорить о самом важном! Не хотите ли, чтобы все вышли из комнаты на время нашего разговора?
   Пратт пытался засмеяться. В комнате остались больной, Мария, Росвель и сиделка, которую нельзя было выгнать, и которая считала себя в праве знать все семейные тайны.
   -- Дверь затворена?-- спросил Пратт.-- Мария, притвори хорошенько дверь! Это наша тайна.
   Мария уверила его, что они были одни.
   -- Теперь, Гарнер,-- сказал Пратт,-- говорите мне все.
   Росвель медлил ответом.
   -- Вы забыли берег?-- сказал Пратт с горестью.
   -- Нет, сударь, нет, я исполнил свою обязанность.
   -- Вы нашли его? Место хорошо было означено?
   -- Да,-- отвечал Росвель.
   -- Итак, вы нашли то, о чем говорил Дагге?
   -- Да, сударь, точно так, как обозначал Дагге.
   -- Ну, ну! Вы вскопали маленький бугорок?
   -- Да, сударь, и мы нашли ящик, описанный пиратом.
   -- Бьюсь об заклад, что большой, укладистый ящик! Пираты редко делают что-нибудь вполовину. Хи, хи, хи!
   -- Я ничего не могу сказать о величине ящика, но в нем был другой, небольшой стеклянный ящик.
   -- Но что в нем-то было, об этом вы не говорите?
   -- Вот что, сударь,-- сказал Росвель, вынимая из кармана небольшой мешок, который положил на постель возле Пратта.-- Все монеты были золотые, их здесь сто сорок три; это очень тяжелые дублоны, и каждый из них стоит десять долларов.
   Пратт жадно схватил кошелек. Он раскрыл рот, чтобы вздохнуть. Из горла его вылетел хрип. Пратта не стало.
  

ГЛАВА XXVII

  
   Похороны назначены были в воскресенье. На другой день утром наследники собрались в гостиной и приступили к делу, говоря, что многие из них должны возвращаться довольно далеко, и потому спешат.
   -- Прежде чем мы расстанемся, нам надо рассмотреть дела Пратта,-- сказал Иов Пратт.-- Между родными и друзьями должна существовать только одна любовь, и я уверен, что не имею другого чувства. Я предполагаю,-- господин Иов Пратт всегда говорил только предположительно, я предполагаю, что именно мне надо управлять делами, если только на это все согласятся. Если же хотя один будет против этого, тогда я ни за что не возьмусь.
   Все согласились, потому что знали, что закон ему присуждает это право.
   -- Я никогда не думал, чтобы у Пратта было такое богатство, какое ему приписывали, хотя и предполагал, что оно доходит до десяти тысяч долларов.
   -- Боже мой!-- вскричала двоюродная сестра, вдова, рассчитывавшая на завещание.-- Я всегда думала, что у Пратта сорок или пятьдесят тысяч долларов! Десять тысяч долларов составляют не очень много для всех нас, если их разделить между всеми.
   -- Раздел не так велик, как вы думаете, госпожа Мартин,-- сказал господин Иов,-- потому что ограничится самыми близкими родными и их представителями. Так как нет завещания, то все имущество должно быть разделено на пять частей, и каждая часть, по моим вычислениям, будет равняться двум тысячам долларов. Без сомнения, это небольшое богатство, но все же лучше, чем ничего. Пратт был бережлив. Все Пратты таковы.
   -- Я хотела бы знать, есть ли завещание?-- сказала вдова Мартин.-- Я знаю, что Пратт должен подумать обо мне, и не думаю, чтобы он помер, не позаботившись о своей двоюродной сестре Джени и ее вдовстве.
   -- Опасаюсь этого, сударыня, опасаюсь! Я никогда не слыхал о завещании. Доктор сомневается, чтобы Пратт имел мужество написать акт, где бы шло дело о его смерти. Мария тоже никогда не слыхала о завещании, и я не знаю, к кому еще обратиться. Но должен сказать, что пастор Уитль думает, что есть завещание.
   -- Завещание должно быть непременно.-- сказал пастор.-- Я говорил ему о нуждах церкви, и он обещал не забыть о нас.
   -- Пратт вам обещал что-нибудь?-- робко спросил Иов.
   -- Может быть,-- отвечал уклончиво пастор Уитль.-- Человек может обещать косвенно столь же хорошо, как и прямо.
   -- Может быть,-- отвечал Иов Пратт.
   -- Я бы хотел,-- сказал пастор,-- чтобы поискали опять, нет ли завещания.
   -- Я согласен на все,-- сказал Иов Пратт, которого уверенность и мужество с каждою минутою возрастали.-- Я соглашаюсь на все и желал бы только знать, к кому мне должно обратиться?
   -- Кто-нибудь из присутствующих слышал ли о том, что умерший оставил завещание?-- спросил, возвышая голос, пастор Уитль.
   Глубокая тишина последовала за этим вопросом.
   -- Не будет ли лучше предложить вопрос каждому близкому родственнику,-- прибавил пастор.-- Господин Иов Пратт, вы никогда не слыхали о завещании?
   -- Никогда. Были минуты, в которые я думал, что Пратт хотел делать свое завещание, но полагаю, что он переменил свое намерение.
   -- А вы, госпожа Томас?-- сказал он, обращаясь к сестре.-- Я предлагаю вам тот же вопрос.
   -- Я несколько раз говорила об этом с братом,-- отвечала эта родственница, -- но он никогда не давал мне удовлетворительного ответа.
   -- Вы никогда не слыхали, Мария, о завещании, сделанном вашим дядею?
   Мария покачала головой, но не улыбнулась, потому что эта сцена была для нее отвратительна.
   -- Итак,-- прибавил пастор Уитль,-- никто не слыхал о бумаге, оставленной Праттом, чтобы открыть ее после смерти?
   -- Бумагу!-- вскричала Мария.-- Да, я слышала: он говорил о бумаге! Я думала, что вы говорите о завещании.
   -- Завещание обыкновенно пишется на бумаге, госпожа Мария! Бумага у вас?
   -- Дядюшка отдал мне бумагу и приказал мне беречь ее до возвращения Росвеля Гарнера.
   Девушка покраснела и, казалось, говорила нехотя.
   -- Так как я должна была отдать эту бумагу Росвелю, то думала, что она касается только его. Дядюшка говорил мне о ней даже в самый день своей смерти.
   -- Без всякого сомнения, это -- завещание!-- вскричал пастор Уитль с радостью.-- Не думаете ли вы, Мария, что это должно быть завещанием Пратта?
   Мария об этом ничего не думала. Она знала, что ее дядя желал, чтобы она вышла за Росвеля, и думала, что бумага, адресованная к капитану, содержала подтверждение этого желания.
   Мария встала, пошла в свою комнату и тотчас же принесла пакет. Иов Пратт и пастор Уитль хотели его распечатать, и первый с удивительным проворством успел овладеть им. Эти бумаги были сложены, как деловые, плотно запечатаны и адресованы на имя Росвеля Гарнера, капитана шхуны "Морской Лев".
   Иов громко прочел адрес. Однако, он хотел хладнокровно распечатать пакет, как будто бы тот был адресован ему самому.
   Госпожа Мартин, госпожа Томас, Уитль хотели принять участие в этом, и потому все подошли к нему. Обе женщины бросились к пакету, как будто хотели разорвать его.
   -- Это письмо адресовано мне,-- сказал громко Росвель,-- и я один имею право открыть его. Странно видеть, что те, которым не адресовано письмо, хотят его распечатать.
   -- Но оно от Пратта!-- вскричала вдова Мартин.-- И может содержать его завещание!
   -- В подобном случае, смею думать, я имею какое-нибудь право,-- сказал Иов Пратт.
   -- Конечно!-- сказала госпожа Томас.-- Братья, сестры и даже двоюродные братья должны иметь преимущество перед посторонним. Мы, брат и сестра Пратта, здесь и должны иметь право прочитывать все его письма.
   Росвель протянул руку и устремил на Иова Пратта взгляд, который заставил того укротить свое нетерпение.
   -- Есть закон, налагающий наказание на тех, которые распечатывают чужие письма,-- сказал Росвель,-- и я обращусь к этому закону, если кто-нибудь осмелится распечатать мое письмо.
   Иов Пратт отдал Росвелю письмо.
   Гарнер открыл пакет. Потом он развернул акт, написанный на большом листе и скрепленный подписями многих свидетелей.
   -- Это оно, это оно!-- воскликнул Бетинг Джой.
   -- Ты его знаешь, Джой?-- сказала вдова.-- Братец Иов, этот человек может служить важным свидетелем.
   -- Знаю ли я его, сударыня? Я видел, как Пратт писал эту бумагу.
   -- Он видел, как Пратт писал ее! Братец Иов, этого недостаточно, чтобы подтвердить завещание, если оно сделано в пользу Марии и Гарнера?
   -- Увидим, увидим! Итак, Джой, ты был свидетелем, когда Пратт писал эту бумагу или, скорее, свое завещание?
   -- Да, я был свидетелем.
   Росвель два раза прочел акт, потом передал его в руки Марии. Молодая девушка прочла его в свою очередь.
   -- Ах, Росвель!-- сказала она тихо.-- Не читайте его теперь.
   -- Отчего же не прочесть его теперь?-- сказала вдова Мартин.-- Мне кажется, что теперь-то и время его читать. Если я лишена наследства, то хочу знать это.
   -- Читайте завещание, капитан Гарнер!-- сказал решительным тоном Иов Пратт.-- Желательно было бы знать, кто назначен исполнителем? Друзья, не замолчите ли вы на минуту?
   -- "Я, Пратт, из города Сютгольда, графства Сюффолькского, штата Нью-Йорк, объявляю, будучи слаб телом, но в здравом уме, что это есть мое завещание, -- среди мертвой тишины читал Росвель.
   Я оставляю моей племяннице Марии Пратт, единственной дочери моего покойного брата Израиля Пратта, все мое имение, какое бы оно ни было и в чем бы оно ни заключалось, в вечное и потомственное ее владение.
   Я позволяю моему брату, Иову Пратту, выбрать лошадь из всех моих лошадей, которые после меня останутся, в награду за несчастье, случившееся с его лошадью, когда я ею пользовался.
   Я оставляю моей сестре Джени Томас большое зеркало, висящее в моей спальне на восточной стороне дома, которое некогда принадлежало нашей матушке.
   Я оставляю вдове Катерине Мартин, моей двоюродной сестре, большую подушку, находящуюся в означенной восточной комнате, подушку, которой она так много удивлялась.
   Я оставляю моей племяннице Марии Пратт, единственной дочери моего покойного брата Израиля Пратта, все мое имение, которым владею, и на которое имею право, включая сюда деньги, корабли, земледельческие орудия, мебель, платья и все предметы владения.
   Я назначаю Росвеля Гарнера единственным исполнителем моей последней воли.
   Я советую моей племяннице Марии Пратт выйти замуж за Росвеля Гарнера, но не ставлю никакого условия для этого, позволяя моей усыновленной дочери быть свободной делать, что она сочтет за лучшее.
   На другой день Росвель женился на Марии.
   Отремонтированный "Морской Лев" сделал второе путешествие под начальством Газара и привез жир и кожи, оставленные на острове.
   Росвель Гарнер не забыл своего друга Стимсона и поручил ему начальство над судном, плававшим между Нью-Йорком и Сюггольдом.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru