Куприн Александр Иванович
Картина

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 4.61*12  Ваша оценка:

  

Александр Иванович Куприн
Картина

   Текст сверен с изданием: А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. Том 1. М.: Худ. литература, 1970. С. 272 - 286.
  

I

   На вечере у одного известного литератора, после ужина, между собравшимися гостями затеялся неожиданно горячий спор о том, бывает ли в наше, скудное высокими чувствами, время настоящая, непоколебимая дружба? Все единогласно высказались, что -- нет, такой дружбы не бывает и что теперешняя дружба многих испытаний совсем не может выдержать. В определении же причин, расторгающих дружбу, спорщики разошлись. Один говорил, что дружбе мешают деньги, другой -- женщина, третий -- сходство характеров, четвертый -- бремя и заботы семейной жизни, и все в таком роде.
   Когда же спорщики, накричавшись вдоволь и ничего не выяснив, устали, тогда один почтенный человек, до сих пор в прения не вступавший, сказал:
   -- Все, господа, сказанное вами, очень веско и замечательно. Однако я знаю в жизни пример, когда дружба прошла сквозь все перечисленные препятствия и осталась неприкосновенною.
   -- И что же,-- спросил хозяин,-- эта дружба так до гроба и продолжалась?
   -- Нет, не до гроба. А тому, что она пресеклась, была особая причина.
   -- Какая же? -- спросил хозяин.
   -- Причина очень простая и в то же время удивительная. Дружбу эту расторгнула святая Варвара.
   Так как из гостей никто не понял, как это святая Варвара могла в наш меркантильный век разорвать дружбу, то все просили Афанасия Силыча (так звали почтенного человека) объяснить свои загадочные слова.
   Афанасий Силыч на это улыбнулся и ответил:
   -- Тут загадочного ничего нет. История эта простая и печальная, история страданий большого сердца. И если вам действительно угодно будет послушать, то я сейчас ее с удовольствием и расскажу.
   Все приготовились слушать, и Афанасий Силыч начал свой рассказ.
    
  

II

   В начале девятнадцатого столетия была известна богатством, знатностью рода и большою гордостью фамилия князей Белоконь-Белоноговых. Но сама судьба эту фамилию осудила на вымирание, так что теперь об ней уже нет и помину. Последний ее боковой отпрыск -- не в осуждение говорю -- кончил недавно свое земное поприще в аржановском доме (есть такой известный ночлежный вертеп в Москве) среди золоторотцев, пьяниц и разбойников. Но до него мой рассказ не коснется, потому что предметом его будет князь Андрей Львович, с которым и прекратилась прямая линия.
   При жизни отца -- а это было еще во время крепостной зависимости -- князь Андрей служил в гвардии и считался одним из самых блестящих офицеров. Деньгам счету не знал, танцор, красавец, женский любимец, дуэлист,-- ну, чего еще, кажется? Однако, когда папаша скончался, князь Андрей службу бросил, как его ни уговаривали остаться. "Я, говорит, с вами пропаду здесь, а мне любопытно узнать все, что мне от судьбы определено".
   Странный он был человек, своеобычный и, так сказать, фантастический. Лестно ему казалось всякую свою мечту сейчас же и на деле доказать. Как только схоронил он князя Льва Андреевича, так сейчас и закатился по заграницам. Удивительно, где его ни носило! Высылались ему деньги через всякие агентства и банкирские дома, то в Париж, то в Калькутту, то в Нью-Йорк, то в Сидней. Это все, опять повторяю, мне доподлинно известно, так как мой отец был у него главным управляющим над всеми его двумястами тысяч десятин.
   Через четыре года воротился князь Андрей, исхудалый, бородищей оброс, сам от загара коричневый,-- и узнать трудно. Как приехал, да засел в своей пнищевской усадьбе, да надел халат, только его и видели. Заскучал.
   А я в то время к князю очень сделался вхож, потому что он меня полюбил за мой характер веселый, и все-таки я кое-какое образование получил, так что мог ему собеседником служить. Опять же я свободный человек был: отец меня еще при князе Льве Андреевиче откупил.
   Всегда князь Андрей встречал меня ласково и садиться велел. Даже сигарами потчевал. Сидеть я при нем скоро привык, а к сигарам никак притерпеться не мог -- все у меня от них вроде морской болезни делалось.
   Любопытно мне было все эти вещи рассматривать, какие князь из путешествия с собою привез. Шкуры тигровые и львиные, сабли кривые, божков, чучела зверей разных, дорогие камни и материи. А князь, бывало, лежит на диване своем огромном, курит и хоть над моим любопытством смеется, однако все это сейчас же объяснит. А потом, как увлечется сам да начнет свои приключения рассказывать, так, поверите ли, у меня от восторга мураши по спине бегали. Только он говорит-говорит, да вдруг сморщится и замолкнет. Ну и я молчу. Тогда князь вдруг и скажет:
   -- Скучно мне, Афанасий. Ну вот я весь свет объехал, все видел, в Мексике лошадей диких ловил, в Индии на тигров охотился, и тонул, и песком меня засыпало -- ну, а дальше что же? Нет,-- говорит,-- ничего на свете нового.
   А я ему на это, знаете, по простоте отвечаю:
   -- Вам бы жениться, князь.
   Он на это только засмеется.
   -- Я бы,-- говорит,-- женился, когда бы нашел женщину такую, чтобы я ею дорожил и уважал бы ее. Я вот всех наций и сословий женщин видел, и все-таки я не урод, и не глуп, и богат, так что они мне знаки своего внимания очень оказывали, а такой женщины, какую мне нужно, я не видел. Все они либо продажны, либо развратны, либо глупы, либо уж чересчур добродетельны, и с ними одна тоска. А мне все-таки скучно. Вот другое дело, если бы у меня какой-нибудь талант или дар был...
   Я на это обыкновенно говорю:
   -- Да какого же вам еще, князь, таланта надобно? Слава богу, из себя красавец, земли, сами говорите, больше, чем у иного немецкого принца, силищей этакой бог наградил. Я бы и никакого таланта не желал.
   А князь усмехнется на это и скажет:
   -- Глуп ты, Афанасий, и еще чересчур молод. Поживешь и, коли не исподличаешься, вспомнишь мои эти самые слова.
    
  

III

   Впрочем, у князя Андрея был свой талант и, на мой взгляд, даже очень большой, а именно -- живописный, к чему он еще в детстве оказывал наклонности. Будучи за границей, князь почти с год провел в Риме, учился рисовать картины и даже, как он сам рассказывал, одно время думал сделаться настоящим художником, но почему-то раздумал или заленился. Сидя у себя в Пнищах, он про свои занятия вспомнил и опять принялся рисовать красками. Нарисовал реку, мельницу, образ святителя Николая для церкви -- очень хорошо нарисовал.
   А кроме этого занятия, было у князя еще одно развлечение -- ходить на медведя. В наших местах этого зверя -- страсть сколько. И ходил всегда по-мужицки, с рогатиной и с ножом, а с собой брал только охотника Никиту Драного. "Драным" его называли за то, что ему медведь с черепа кожу своротил, так он навеки и остался.
   С народом был прост и приветлив. Так прост, что если понадобится мужику лесу на избу или лошадь пала, сейчас так прямо к князю и идет,-- знает, что отказу не будет. Только рабства и лакейства не любил и, вот тоже, лжи никогда не прощал никому.
   За что его еще крепостные обожали, так это за то, что озорства по части женской за ним не водилось,-- извините за грубое слово. Девки в нашей стороне на всю Россию красавицы, и другие господа помещики целые гаремы держали, так что и для себя и для гостей. А у нас ни-ни. То есть, конечно, без этого не обходилось, по человеческой слабости, впрочем, тихо и скромно, на стороне, и никому обиды не выходило из этого.
   Однако как ни был князь Андрей с низшими прост и пленителен, а с равными и с начальством был горд и дерзок, даже и без надобности. Особенно не любил чиновников. Бывало, приедет какой-нибудь по откупной части, или по полицейской, или по акцизной (а тогда дворяне еще службу для себя почитали, кроме военной, унизительной), приедет, да как иногда человек еще новый и начнет петушиться. "Почему то не так да то не этак!" Управляющий ему вежливо докладывает, что, мол, князево распоряжение, и отменять никак нельзя. Значит, понятно: получай свою положенную мзду и удаляйся. А тот все храбрится: "Да что мне ваш князь, я сам здесь закона представитель!" И сейчас, чтобы его до самого князя вели. Отец, бывало, уж из жалости остерегает: "Князь, дескать, у нас на руку тяжеленек". Куда! И слушать не хочет. Ну, таким манером, он и к князю Андрею наскоком является. "Помилуйте, что это за беспорядки? Да где это видано? Да я, да мы!" Князь все молчит-молчит, да вдруг как побагровеет да глазами сверкнет -- страшный был во гневе человек. "На конюшню, каналью!" -- крикнет. Ну, сейчас, натурально, расправа. В то время многие помещики это одобряли и почему-то все на конюшне. По обычаю предков. А потом, через дня два, отец тайно от князя едет в город и наказанному везет пакетик с радужными. Я, бывало, уж осмелею, да и скажу ему: "Князь, а ведь чиновник-то жаловаться будет, как бы вам в ответе быть не пришлось". А он мне на это: "Ну, так что же? Пусть с меня взыскивает бог и мой великий государь, а я за продерзость наказать обязан".
   Да на что же лучше, помилуйте, ведь он раз такую шутку губернатору отлил. Прибегает к князю Андрею однажды рабочий с парома и докладывает, что на той стороне реки губернатор. Князь и говорит:
   -- Ну так что же из этого?
   -- Да он, говорит, паром требует, ваше сиятельство. Умный был мужик, знал Князев характер.
   -- Как это он требует паром?
   -- Исправник послал сказать, чтобы немедленно паром был.
   Князь сейчас же распорядился:
   -- Не давать парома.
   Так и не дали. Тогда губернатор догадался и присылает записку, что, мол, так и так, дорогой Андрей Львович (а они были между собою троюродные кузены), окажи твою любезность, дай мне паром. И подписал имя и фамилию. Ну, уж тут сам князь его любезно на берегу встретил и такой банкет ему задал, что целую неделю губернатор выехать из Пнищей не мог.
   А дворянам, даже самым захудалым, князь в случае недоразумений не отказывал в сатисфакции. Однако его остерегались, потому что знали его характер неукротимый и знали, что он в восемнадцати дуэлях на своем веку участвовал. Дуэли в ту же пору между дворянами были даже очень обыкновенным делом.
    
  

IV

   Так и прожил князь Андрей в пнищевской усадьбе года два с лишком. А тут как раз подошел царский освободительный манифест, и начался среди господ помещиков переполох. Многие даже очень недовольны были, засели у себя в глуши и принялись докладные записки писать. Другие, которые поскупее и подальновиднее, норовили как бы со своими выкупными свидетельствами да с землей какую ни на есть выгоду соблюсти. А были и такие, что в ту пору очень опасались бунта крестьянского и просили для ихнего ограждения у начальства хоть каких-нибудь местных инвалидов.
   Князь Андрей, когда пришел манифест, собрал своих мужиков и очень простыми словами, однако без искательств, им объяснил: "Вы, мол, теперь свободны, так же как и я. Это так и должно было случиться. А вы свободу свою во зло не обращайте, потому что начальство вам всегда может заглянуть туда, откуда ноги растут. Да помните, что как был я вам раньше помещиком, так и теперь буду. А землю берите на выкуп, какой сможете поднять".
   И с этими словами уехал внезапно в Петербург.
   А вам, господа, я думаю, хорошо известно, что в то время в обеих столицах делалось. Сразу тогда у дворян очутились в руках целые вороха деньжищ, и пошла катавасия. На что уж удивляли всю Россию откупщики да концессионеры с банкирами, однако перед господами помещиками оказались они мальчишками и щенками. Ужас, что творилось! Иной раз за одним ужином целые состояния пускались на ветер.
   Вот так князь Андрей в самый водоворот и попал и закрутился. Да еще вдобавок с товарищами полковыми встретился и потом уж никакого удержу знать не хотел. Однако прожуировал недолго, потому что вскоре не своей охотой должен был Петербург оставить. И все из-за лошадей.
    
  

V

   Ужинал он в компании большой со своими офицерами в самом что ни на есть модном ресторане. Пили очень много и все больше шампанское. Только вдруг зашла у них речь о лошадях,-- известно, постоянный разговор офицерский,-- у кого в Петербурге лошади самые резвые. Один казак -- фамилии его не помню, только знаю, что был он из кавказских владетельных князей,-- этот казак и скажи в ту пору, что резвее всех пара вороных жеребцов у ..., -- и назвал чрезвычайно высокопоставленную особу.
   -- Это,-- говорит,-- не кони, а варвары. С ними один только Илья и может управиться, и никому тех злодеев не обогнать.
   А князь Андрей засмеялся на это.
   -- Да я,-- говорит,-- их на своих соловых обгоню. А казак говорит:
   -- Нет, не обгонишь.
   -- Ан нет, обгоню.
   -- Не обгонишь.
   -- Обгоню.
   -- Ну, в таком разе,-- говорит казак,-- мы с тобой об заклад сейчас пойдем.
   И пошли об заклад. Поставили условие, что ежели князь Андрей осрамится, то он казаку пару соловых отдает и к ним сани и карету с серебряной сбруей, а если князь Илью обгонит, то казак должен все билеты в театре оперном купить, когда госпожи Барбы представление пойдет, и самому казаку чтобы забраться на галерею и никого в театр не пускать. А в то время госпожой Барбо весь бомонд [высший свет (от франц. beau monde)] сильно пленялся.
   Ну-с, прекрасно. На другой день князь просыпается и велит лошадей соловых закладывать. Коньки на вид были неважные, так себе -- степнячки косматенькие, однако довольно прыткие, а главное -- угонистые и в скачке имели чрезвычайно долгий дух.
   Тут уже товарищи видят, что дело не на шутку идет, стали князя отговаривать: "Брось ты это самое пари, потому что как бы тебя не упекли за твою фантазию куда-нибудь". Однако князь их не послушал и велел позвать кучера Варфоломея.
   Кучер Варфоломей был человек мрачный и, так сказать, отвлеченный. Силищей его господь наградил ни с чем не соразмерной, так что он мог тройку на всем скаку остановить. Аж лошади на задние ноги падут. Пил ужасно, разговаривать ни с кем не любил, а князя своего хоть и обожал всей душою, но был с ним груб и заносчив, за что иногда свою порцию березовой каши и получал. Призвал князь Варфоломея и говорит ему:
   -- Можешь ты, Варфоломей, нынче одну пару на наших соловых обогнать? Варфоломей спрашивает:
   -- Какую?
   Князь ему рассказал, как и что. Варфоломей затылок почесал.
   -- Знаю я,-- говорит,-- эту пару, да и Илья довольно мне хорошо известен. Человек опасный. Однако, ежели вашему сиятельству угодно, обогнать можем. Только в случае соловые пропадут -- не гневайтесь.
   -- Хорошо. Сколько же тебе теперь надо водки в твое горло влить?
   Но Варфоломей от водки отказался.
   -- Меня,-- говорит,-- пьяного лошади не уважают.
   Сели и поехали. Стали на конце Невского проспекта. Дожидаются. Заранее было известно, что особа в полдень должна была проехать. Так и случилось. В полдень показалась пара вороных, Илья кучером, и в санях -- особа.
   Только дал им князь маленько отъехать и говорит:
   -- Валяй!
   Пустил Варфоломей соловых. Как услышал Илья за собой топ конский -- обернулся; обернулась и особа. Илья дал коням вожжи, и Варфоломей тоже надбавил ходу. А хозяин тех вороных был человек пламенный, бесстрашный и до лошадей большой охотник. Он Илье и говорит:
   -- Чтобы этот нахал нас обогнать не смел.
   Что тут началось, я и сказать не умею. И кучера и кони точно сбесились: снег прямо тучей над ними. Сначала-то вороные как будто и обогнали, однако долго выдержать не могли, приустали. Князь Андрей около самого вокзала вперед выскочил, а особа ему этак гневно пальцем погрозила.
   А на другой день князя вызвал к себе петербургский губернатор, господин светлейший князь Суворов, и сказал ему так:
   -- Уезжайте-ка вы, князь, скорее из Петербурга. Если вас не наказали примерно, то это потому только, что особа, которой вы вчера дерзость оказали, имеет большое пристрастие к людям отчаянным и смелым. И об вашем пари ей также все известно. Но уж больше в Петербург ни ногой, и то благодарите господа, что дешево отделались.
   Однако, господа, я о князе Андрее заболтался, а к тому, что обещал доказать, еще и не приступал. Впрочем, скоро и конец моему повествованию. А главное, я, хоть и разбросанно, но все-таки личность князя Андрея описал, как мог.
    
  

VI

   После знаменитой своей скачки поехал князь в Москву и там продолжал вести петербургскую линию, только в увеличенном размере. Одно время только об его причудах и было по всему городу разговоров. Вот тут-то и случилось с ним то, над чем он в Пнищах издевался. Стала на его пути женщина.
   Да какая же, я вам доложу, женщина! Королева! Теперь и нет таких больше. Красоты самой удивительной... Была она прежде актрисой, потом вышла замуж за купца-миллионера, а когда купец умер, то она ни за кого замуж выйти не пожелала, говорила, что ей свобода дорога.
   И чем она прельстила особенно князя, так это своею небрежностью. Никого она знать не хотела, ни богатых, ни знатных, и своим большим деньгам никакого внимания не оказывала. Как увидел ее князь Андрей, так сразу и влюбился. Привык он к тому, чтобы ему сразу на шею вешались, и потому женщин мало уважал. А тут вдруг точно его и не замечают. Весела, приветлива, букеты и подарки принимает, а чуть он о чувствах -- она сейчас же в смех. Это князя и уязвило. Прямо даже до затмения рассудка.
   Вот как-то раз поехал князь с Марьей Гавриловной -- королеву-то звали Марьей Гавриловной -- в Яр, слушать цыган, и с ними -- большая компания, человек в пятнадцать. Тогда вокруг князя целая толпа прихвостней ветшалась, так ее и звали белоноговским штабом. Сидят они все за столом, пьют вино, цыгане им поют и пляшут. Вдруг Марье Гавриловне курить захотелось. Взяла она пахитоску -- курили тогда из соломы вертушки такие -- и ищет огня. Князь это увидел и моментально -- хвать билет банковый в тысячу рублей, зажег об свечу и подает. Все кругом так и ахнули, фараоны даже петь перестали, и глаза у них от жадности блестят. В это время кто-то за соседним столом не очень громко, однако довольно явственно, сказал:
   -- Дурак!
   Князь вскочил, точно его шилом кольнули. А за соседним столом сидит этакий маленький, тщедушный человечек и на князя глядит прямо в упор самым спокойным образом. Князь сейчас к нему:
   -- Как вы осмелились мне сказать "дурак"? Кто вы такой?
   Маленький человечек ему на это очень хладнокровно:
   -- Я,-- говорит,-- художник Розанов. А дураком назвал вас потому, что на эти деньги, что вы сожгли из фанфаронства, можно было бы четырех больных целый год в больнице содержать.
   Все сидят, ждут, что будет. Характер-то князя неудержимый хорошо был известен. Или он этого маленького человечка сейчас бить начнет, или на дуэль вызовет, или даже просто прикажет посечь.
   И вдруг князь, мало помолчавши, обращается к художнику с такими неожиданными словами:
   -- Вы, господин Розанов, совершенно правы. Я действительно дураком себя перед хамами показал, и теперь, ежели вы мне руки не протянете и от меня не возьмете сейчас пяти тысяч для Мариинской больницы, то этим мне тяжкую нанесете обиду.
   А Розанов отвечает:
   -- И деньги возьму, и руку вам протяну с одинаковым удовольствием.
   В это время Марья Гавриловна князю тихонько шепчет:
   -- Позовите художника к нам, а штабу своему велите убраться.
   Князь учтиво обратился к господину Розанову и попросил к ним подсесть, а потом повернулся к штабу и сказал:
   -- Чтобы я вас здесь больше не видел.
    
  

VII

   И завязалась с той поры между князем и Розановым теснейшая дружба. Друг без друга дня провести не могут. Либо художник у князя, либо князь Андрей у художника. А Розанов жил тогда на Третьей Мещанской, на четвертом этаже, занимал две комнаты: одна мастерская, другая спальная. Звал его все князь к себе переехать, но художник отказывался. "Ты мне, говорит, и так очень дорог, а кроме того, я в богатстве заленюсь и свое искусство позабуду". Так и не переехал.
   Все им друг в друге интересно было. Начнет Розанов говорить о живописи, о картинах разных, о жизни великих художников,-- князь слушает, слова не проронит. А потом князь примется про свои приключения в диких странах рассказывать,-- у художника и глаза заблестят.
   -- Постой,-- скажет,-- вот я скоро думаю одну большую картину написать. Тогда у меня хорошие деньги будут, и мы вместе за границу поедем.
   -- Да зачем тебе деньги? -- спросил князь.-- Хочешь завтра поедем? Все, что у меня есть, я с тобой могу поделить.
   Но художник стоял на своем.
   -- Нет, подожди, я картину напишу, а тогда уже и будем говорить.
   Настоящая была между ними дружба. И даже удивительно: такое влияние Розанов над князем имел, что удерживал его от многих горячих и необдуманных поступков, к которым князь по своей пылкой натуре был весьма склонен.
    
  

VIII

   Любовь князя к Марье Гавриловне не только не уменьшалась, но еще более распалялась, только все ему не было успеха. Он у нее сколько раз руки и сердца на коленях просил, но она ему все одно отвечает: "Что же я, говорит, сделаю, если я вас не люблю?" -- "Ну, не любите,-- говорит князь,-- может, потом слюбится, а без вас я несчастный человек". А она ему на это отвечает: "Мне очень вас жаль, но вашей беде я помочь не могу".-- "Да вы, может быть, кого-нибудь уже любите?" -- "Может быть, и люблю". И сама смеется. Затосковал князь. Лежит у себя дома на диване лицом к стене, хмурый, молчит, от еды его даже отбило. В доме все на цыпочках ходят... В одну из таких минут как-то приезжает Розанов, тоже лица на нем нет. Вошел в князев кабинет, поздоровался и молчит. И оба молчат. Наконец художник с духом собрался и говорит:
   -- Послушай, Андрей Львович, мне больно, что я тебе сейчас дружеской рукой удар нанесу.
   Князь, лежа лицом к стенке, отзывается:
   -- Пожалуйста, без прелюдий, говори прямо. Тогда художник прямо и объяснился:
   -- Теперь мне Марья Гавриловна вроде как жена.
   Князь спрашивает:
   -- Может быть, ты с ума сошел?
   -- Нет,-- говорит художник,-- я с ума не сошел. Марью Гавриловну я давно любил, но не смел ей своих чувств открыть. А сегодня утром она мне сказала: "Что нам друг от друга прятаться? Я давно вижу, что вы меня любите, и сама я также вас люблю. Только замуж за вас не выйду, а будем так..."
   Рассказал художник всю эту историю, а князь лежит, не шевелится и ни слова в ответ. Розанов посидел, поглядел, да и вышел тихонько из кабинета.
    
  

IX

   Однако через неделю переломил себя князь Андрей, хотя ему это многого стоило, потому что он даже сединой пошел. Приехал он к Розанову и объявил ему:
   -- Я вижу, насильно мил не будешь, а только я из-за бабы не хочу единственного друга терять.
   Розанов его обнял и заплакал. А Марья Гавриловна ему руку протянула (она тут же была) и говорит:
   -- Я вас очень уважаю, Андрей Львович, и тоже хочу быть вашим другом.
   Тогда князь совсем повеселел, и лицо у него сделалось ясное.
   -- А ведь признайтесь,-- говорит,-- не назови меня Розанов тогда в Яре дураком, вы бы его не полюбили?
   Она только улыбается.
   -- Очень даже вероятно,-- говорит.
   А через неделю вот что случилось. Приехал к ним князь Андрей скучный, рассеянный. Говорил о том, о другом, а у самого как будто мысль какая-то в голове гвоздем сидит. Художник, зная натуру князя, спрашивает, что с ним.
   -- Да так, пустяки,-- говорит князь.
   -- Ну, а все-таки?
   -- Да говорю, пустяки. Предприятие это, банк дурацкий, где мои деньги лежали...
   -- Ну?
   -- Лопнул. И теперь у меня всего имущества только то, что на мне есть.
   -- Это действительно пустяки,-- сказал Розанов и сейчас же позвал Марью Гавриловну и приказал ей очистить верх дома для помещения князя.
    
  

Х

   Так и поселился князь Андрей у Розанова. Целый день лежит на диване, читает романы французские и ногти шлифует. Но это ему скоро наскучило, и он однажды сказал Розанову:
   -- А ты знаешь, я ведь тоже рисовать-то учился.
   Розанов удивился.
   -- Не может быть?
   -- Нет, учился. Я тебе даже и картины свои покажу.
   Посмотрел Розанов и говорит:
   -- У тебя очень большие способности, только ты дурацкую школу прошел. Князь так и обрадовался.
   -- Ну, а что,-- спрашивает,-- ежели я теперь заниматься буду, могу я что-нибудь путное написать?
   -- И даже очень можешь.
   -- А если я до сих пор баклуши бил?
   -- Это ничего не значит. Трудом одолеешь.
   -- А голова моя седая?
   -- Тоже ничего. Другие поздней начинали. Если хочешь, я и сам с тобой займусь.
   И начали вдвоем заниматься. Розанов только удивляется, какой у князя развертывается громадный дар к живописи. А князь в работу так и въелся, отходить не хочет, так что уж художник силком его отрывал.
   Прошло месяцев с пять. Раз приходит Розанов к князю Андрею и говорит ему:
   -- Ну, коллега, теперь ты созрел и уже понимаешь, что такое рисунок и школа. Прежде ты был дикарем, а теперь у тебя и вкус тонкий вырабатывается. Пойдем со мною, я тебе покажу ту картину, о которой уже не раз намекал. До сих пор она для всех была тайной, а тебе я ее покажу, и ты мне свое мнение скажешь.
   Повел он князя в мастерскую, поставил его в надлежащий угол зрения и открыл занавес, опущенный над картиной. А на картине была изображена святая Варвара, омывающая прокаженному на ноге язвы.
   Долго стоял князь перед картиной, и лицо у него сделалось мрачное, точно потемнело.
   -- Ну, как же ты находишь? -- спрашивает Розанов. А князь отвечает со злобой:
   -- Так нахожу, что я теперь больше к кистям никогда и притрагиваться не буду.
    
  

XI

   Картина художника Розанова была произведением высокого вдохновения и труда. Представляла она, как святая Варвара стоит на коленях перед прокаженным и омывает его ужасную ногу, а лицо у нее светлое, радостное и красоты неземной. А прокаженный смотрит на нее с молитвенным восторгом и неизъяснимою благодарностью. Удивительная была картина! Розанов готовил ее для выставки, но об ней заранее прокричали газеты и молва. Повалила в мастерскую Розанова публика. Придут, взглянут на святую Варвару да на прокаженного, да так и стоят по часу и более. И тех, которые ничего в искусстве не понимали, слеза прошибала. Один англичанин был тогда в Москве, мистер Бродлей, так он с первого раза предложил Розанову за картину пятнадцать тысяч. Однако Розанов не согласился.
   А с князем в то время что-то странное приключилось. Ходит пасмурный, исхудалый, ни с кем не говорит. Запивать начал. Розанов пробовал его разговорить -- отвечает дерзостями. А когда публика из мастерской уходила, сядет князь Андрей перед мольбертом со святой Варварой и сидит целыми часами неподвижно, смотрит...
   Так это продолжалось недели две с лишком, а там и случилось неожиданное и, поистине, скажу, ужасное дело. Приходит однажды Розанов домой и спрашивает, дома ли князь Андрей Львович. Слуга ему докладывает, что князь спозаранку ушел, а самому Розанову записку оставил.
   Взял Розанов записку и прочел. А в записке вот что стояло:
   "Прости мой ужасный поступок. Я был в безумии и через минуту уже раскаялся. Я ухожу совсем, потому что у меня не хватает сил убить себя". И затем подпись.
   Тогда Розанов все понял. Кинулся он в мастерскую и увидел, что его божественное произведение лежит на полу истерзанное, растоптанное, искрошенное ножом...
   Тогда он заплакал и сказал:
   -- Мне не жаль картины, а мне жаль его. Зачем он мне не сказал, что у него в душе было. Я бы сам тогда поскорее картину продал или подарил кому-нибудь.
   А об князе Андрее с той поры нет ни слуху ни духу, и никому не известно, что он пережил после своего безумного поступка.
  
   <1895>
  
  
Оценка: 4.61*12  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru