Курочкин Николай Степанович
Недоразумение

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

НЕДОРАЗУМѢНІЕ

ПОВѢСТЬ.

I.

   -- Антонъ Ивановичъ! а Антонъ Ивановичъ! куды это нониче поѣхалъ вашъ баринъ? говорила молоденькая, быстроглазая дѣвушки, выглядывая въ полуотворенную дверь квартиры Павла Александровича Валова.
   -- А на-что вамъ, любопытныя вы едакія Даша, отвѣчалъ занимавшійся чисткою сапога человѣкъ, наружности солидной, лѣтъ сорока пяти, роста средняго, съ лицомъ бѣлымъ, носомъ и ртомъ обыкновенными, волосами и бровями русыми, глазами сѣрыми, особенныхъ примѣть неимѣющій.
   -- Ахъ, какіе вы странные, ужъ и спросить-то ничего нельзя у васъ; да я его встрѣтила, когда нашихъ усаживала. Богу молиться уѣхали къ Сергію всей семейкой.
   -- А усачъ-то вашъ съ ними, Дарья Пантелѣвна? лукаво спросилъ человѣкъ, прищуриваясь однимъ глазомъ.
   -- Всѣхъ забрали, отвѣчала Даша. Дома только Ольга Андревна, да я....
   -- Такъ взойдитежъ, хорошенькія вы едакія! Ольга то Андревна спитъ всегда, а вы и отвѣтъ мой узнаете, и себя не простудите.... Погода-то ить ты какая! а вы въ сѣняхъ въ одномъ платьицѣ стоите, долго ли простудиться? Охъ, весна то здѣшняя -- хоть бы и совсѣмъ ее не было!...
   Даша едакая, Дарья Пантелѣевна тожъ, не заставляла долго просить себя, ей самой хотѣлось побывать въ сосѣдской квартирѣ; Антонъ Ивановичъ,-- встрѣчавшійся съ нею безпрестанно, по той же самой причинѣ, но какой Пирамъ и Тизбе полюбили другъ друга, то-есть но причинъ близкаго сосѣдства,-- то на лѣстницѣ,-- то въ лавочкѣ, много говорилъ о богатомъ убранствѣ комнатъ барина. И вотъ она живо скрыпнула дверью, шорхнула платьемъ и очутясь предъ Антономъ Ивановичемъ, ударила его по рукъ и сказала тономъ оскорбленнаго самолюбія:
   -- Неучтивецъ вы!... передъ женскимъ поломъ сапоги продолжаете чистить....
   -- Да неуспѣлъ я еще и оставить-то ихъ, а ужъ вы тутъ какъ тутъ. Ишь прытки-то вы больно, Дарья Пантелѣвна....
   Но эта выходка осталась неотплаченною; Дашѣ нужно было залучить благорасположеніе Антона Ивановича, мимо котораго нельзя было попасть въ заманчивыя комнаты Валова; боясь невыдержать долго, она пошла прямо къ пѣли.
   -- Что-жъ вы не покажете мнѣ комнатъ барина? Я вѣдь и зашла-то только посмотрѣть ихъ....
   -- Коли только за тѣмъ и пришли, такъ извольте довольствоваться, отвѣчалъ Антонъ Ивановичъ, съ пріятной улыбкой отворяя дверь.
   -- А у васъ безъ барина на ключъ не запираютъ дверей? спросила Даша, входя въ комнату.
   -- Нѣтъ, Павелъ Александровичъ объ этомъ не приказывалъ.
   -- Ахъ, какъ хорошо! вскричала Даша, очутившись въ кабинетѣ Валова.
   Женское врожденное чувство изящнаго подшепнуло ей это восклицаніе,-- да и не одна Дарья Пантелѣевна вскрикнула бы отъ удовольствія, увидѣвъ убранство квартиры, показывавшей въ ея хозяинѣ человѣка достаточнаго, и свидѣтельствовавшей въ пользу художническаго такта его. Каждый стулъ, каждая бездѣлушка имѣла тамъ свою идею и, казалось, не разрушая гармоніи цѣлаго, нельзя было бы разстановить этихъ вещей иначе. Пунсовые, толковые занавѣсы на двухъ окнахъ, кокетливо приподнятые бронзовыми скобками, смягчали рѣзкіе лучи свѣта и сообщали розовый, пріятный оттѣнокъ всѣмъ предметамъ. Нѣсколько затѣйливыхъ горшковъ съ цвѣтами, бросались въ глаза яркою, раннею своею зеленью. Изъ угловъ выглядывали насмѣшливый Сатиръ и задумчивый Хроносъ. Совершеннѣйшее олицетвореніе горячей мечты художника, сладострастная Венера, красовалась дивною законченностью формъ своихъ и ослѣпительной бѣлизною. Нѣсколько мягкихъ дивановъ, шкафъ съ книгами, письменный столъ съ разными бездѣлушками, нѣсколько картинъ и портретовъ, коверъ съ изящнымъ рисункомъ и каминъ -- все сообщало комнатѣ характеръ спокойный и веселый, все показывало, что хозяинъ хочетъ, чтобы ему было удобно, а не старается пустить пыль въ глаза посѣтителямъ мишурнымъ великолѣпіемъ безвкусія.
   Другая комната, служившая Павлу Александровичу залою, вся дышала необыкновенною легкостію. Бѣлые, глянцовитые обои стѣнъ окаймлялись узорчатымъ кружевомъ граціозныхъ стульевъ орѣховаго дерева; кисейные, прозрачные занавѣсы, на большихъ свѣтлыхъ окнахъ и портьеры; бесѣдка съ плюшемъ и превосходный флигель Дихтенталя, составляли все убранство залы.
   Дарья Пантелѣевна съ непритворнымъ восхищеніемъ перебѣгала отъ одной вещи къ другой, разсматривала со всѣхъ сторонъ, закидывала Антона Ивановича вопросами; ее, привезенную изъ деревни помѣщицею Ярыгиною, сосѣдкою Валова, и въ теченіи пяти лѣтъ почти никогда невыходившую изъ господской квартиры, походившей на мебельную лавку, поразила простота и изящность обиталища, недавно переѣхавшаго сосѣда. Антонъ Ивановичъ наслаждался молча смущеніемъ и удивленіемъ дѣвушки, вѣроятно полагая, что оченно-прекрасное убранство барскихъ комнатъ придаетъ и его особѣ нѣсколько личнаго достоинства
   -- А скажите, очень богатъ баринъ вашъ?
   -- Не то, чтобы очень, а таки имѣетъ.... мы и оброку почти не беремъ, и жалованья не много получаемъ, а живемъ, благодаря Господа, какъ видите.
   -- Отчего-же къ барину никто не ходитъ?
   -- А будто не знаете.... сказалъ Антонъ и посмотрѣлъ на Дашу такъ выразительно, что она невольно вспомнила что-то очень смѣшное....
   -- Да, да, правда, вотъ какъ судьба-то распредѣляетъ дары свои; все даетъ, и умъ-то, и добродѣтель, и богатства... такъ вотъ, не забывайся человѣкъ!... изъянецъ какой-нибудь и прицѣпитъ....
   -- А будто ужъ и никто не ходитъ, продолжалъ послѣ нѣкотораго молчанія Антонъ; а ходитъ два раза въ недѣлю Аллеръ, настройщикъ изъ Нѣмцовъ, да почти каждый день ходилъ Ланитскій; вотъ теперь, такъ ужъ и онъ-то не будетъ ходить.
   -- Отчего-же?
   Антонъ Ивановичъ нѣсколько минуть не отвѣчалъ, потому-ли что его поставилъ въ тупикъ вопросъ Даши, оттого ли что не разслышалъ вопроса или отъ чего нибудь другаго: только онъ съ минуту промолчалъ.
   -- Да оттого же не будетъ ходить, что кого же провожать поѣхалъ Павелъ Александровичъ, какъ не его?... домой, въ губернію уѣзжаетъ сегодня Дмитрій Платоновичъ... ужъ какъ же и уговаривалъ его вчера баринъ не ѣхать! Цѣлый часъ бился. Не уѣзжай, говоритъ, Митя, ей Богу, не уѣзжай, что ты меня оставляешь одного совершенно.... я, говоритъ, вѣдь всѣмъ чужой здѣсь, я говоритъ, вѣдь уродъ, знаете.... а у самаго слезы на глазахъ такъ и дрожатъ.... Да и что, говоритъ, тебѣ ѣхать отъ ударовъ какихъ-то! надобно, говорить, воевать, да завоевывать.... вотъ, говоритъ, посмотри на меня.... никто и знать не хочетъ, а я себѣ не унываю.... Пускай я такой,-- и все кой-кому нуженъ.... Эхъ! Митя, все перемелется, мука будетъ.... Въ Петербургѣ все полегче!... А тотъ все свое: состоянье, говоритъ, разстроилъ.... Такъ бери, говоритъ баринъ, у меня деньги, живи со мной, сквитаешься, только не уѣзжай, голубчикъ ты мой.... И долго потомъ что-то по французски говорили. Поздо ушелъ Дмитрій Платоновичъ, а сегодня все-таки уѣзжаетъ. Баринъ ходилъ весь вечеръ вчера какъ убитый, и за фортупьяны не садился и въ должность сегодня не пошелъ, а этого съ нами еще никогда не бывало!...
   Даша печально покачала головой.
   -- А впрочемъ, кажись, онъ очень добрый, сказала она.
   -- И, и.... какъ добръ!... ужъ я его съ пеленокъ знаю... скроменъ, тихъ, лишній разъ меня не потревожитъ, самъ и раздѣнется, и одѣнется и все самъ себѣ сдѣлаетъ, все говоритъ: пожалуста Антонушка, или Антонъ.... Утромъ встанутъ, да въ должность уходятъ; придутъ, принесу имъ обѣдъ; они покушаютъ, трубочку покурятъ, съ полчаса походятъ по комнатѣ, да и сядутъ, на фортупьянахъ играть; и играютъ ужъ-то они играютъ!... да такъ жалостно, что иной разъ душу всю готовъ бы выплакать слушая.... иногда сходятъ прогуляться, или читаютъ до ночи. Ты, говоритъ, Антонушка, спи себѣ, а я посижу. Иной разъ съ настройщикомъ сидитъ и толкуетъ съ нимъ. Ну, не ангельская ли душа? Что ему настройщикъ? Пара, что ли? А нѣтъ, вѣдь сидитъ, да и разговариваетъ и руку жметъ ему; а ваша-то барыня сколько разъ зазывала его къ себѣ? Нѣтъ, нейдетъ.-- Что мнѣ, говоритъ, въ ней? О чемъ я буду съ нею разговоръ вести?... Тамъ, говоритъ, съѣдятъ меня и осмѣютъ.... А вѣдь Павелъ Александровичъ дитею красавцемъ былъ....
   -- Неужто красавцемъ?...
   -- Да, какъ же, весь въ отца, да въ матушку, а Александръ Петровичъ былъ изъ себя видный, красивый мужчина. Анна Федоровна не нарадовывалась ребенкомъ... такая была, все хотѣла, чтобы кругомъ ея пышно, да красиво было.... всѣ въ Могилкахъ ласкали, да нѣжили Папла Александровича, да случись у насъ нянюшка Татьяна Ивановна, ночью ребенка изъ колыбельки и повыронила.... ну, извѣстное дѣло, что дитя?... Трудно ли нѣжныя его косточки попортить.... онъ на спинку и упалъ.... да и заплакалъ.... проснулась, испугалась нянюшка Татьяна Ивановна, да что станешь дѣлать?... убаюкивала, убаюкивала, а тутъ какъ нарочно раньше господа домой вернулись,-- матернее-то сердце вѣщунъ.... подходитъ къ колыбелькѣ, хочетъ поцаловать, да благословить Пашеньку, а Пашенька знай себѣ вопитъ, стонетъ.... Что такое? что такое? всполошились, послали въ городъ нарочнаго за лекаремь. Изныло сердце у нянюшки Татьяны Ивановны, стала она просить прощенья и все разсказала... разгнѣвалась, страшно разгнѣвалась Анна Федоровна, даже глаза кровью налились, пожаловались Александру Петровичу.... да что ужъ тутъ жалоба!... У Павла Александровича, знай себѣ, росъ да росъ горбочекъ.
   -- Скажите, какія ужасти!
   -- Это еще не все, горбочекь-то былъ бы ничего, а на восьмомъ годѣ сдѣлалась у Павла Александровича воспа.... прививать-то ее прежде прививали, да вѣрно какъ нибудь на скорую руку.... пролежалъ мѣсяца три въ постели и всю красоту какъ рукой сняло.... а въ болѣзни-то скончался Александръ Петровичъ.... по духовной-то ему отцомъ 500 душъ было оставлено.... такъ мы ужъ и въ Навеститетѣ послѣ десять лѣтъ жили.
   Въ это время на лѣстницѣ послышались тяжолые шаги, и сиплый голосъ кликалъ Дашу. Старушка, произведшая этотъ шумъ, была Ольга Андреевна, домоправительница Ярыгиной, спавшая подобно баснословному Ильи Муромцу чуть ли не по двадцати пяти часовъ въ сутки.
   -- Ну, сказала Даша,-- проснулась! и заглянувъ въ замочную скважину, она сбѣжала по лѣстницѣ въ лавочку, взяла тамъ пару яицъ и возвратилась какъ ни въ чемъ не бывало въ дѣвичью. Преданіе не сохранило встрѣчи, которою Привѣтствовала домоправительница Дашу.
   Антовъ Ивановичъ, по уходѣ Дарьи Пантелѣевны постоялъ немного на одномъ мѣстѣ, почесалъ у себя въ затылкѣ, надѣлъ на руку брошенный сапогъ, вооружился щеткой, и долго задумчиво мазалъ ваксой по голенищу, не попадая на передокъ обуви Валова...
  

II.

   Павелъ Александровичъ возвратился домой блѣдный, разстроенный.
   Еще утромъ онъ все еще надѣялся, что вотъ Митя, его добрый Митя не уѣдетъ, но Митя уѣхалъ; онъ не могъ ее уѣхать. Валовъ вовсе не былъ уродомъ, хотя первое впечатлѣніе при взглядѣ на него было всегда не въ его пользу. Несмотря на свои 30-ть лѣтъ, Валовъ, жившій большею частію кабинетною, книжною, сосредоточенною въ самомъ себѣ жизнью, мало зналъ людей, онъ не былъ, какъ мы уже видѣли изъ разсказа Антона Ивановича, уродомъ отъ рожденія... У него была прекрасная, теплая душа, что не могло не сообщить чертамъ лица его нѣкоторой мягкости, сверхъ того, онъ былъ человѣкъ съ основательнымъ образованіемъ, отличный музыкантъ, но сосредоточенный въ самомъ себѣ, не любившій заискивать, что и было причиной того, что въ Университетѣ, гдѣ онъ былъ вѣжливъ и обходителенъ со всѣми, познакомился и былъ друженъ съ однимъ Ланитскимъ, и въ Петербургѣ, гдѣ онъ прожилъ уже около десяти лѣтъ, не познакомился онъ ни съ кѣмъ, кромѣ обрусѣвшаго Нѣмца-настройщика.
   Въ разговорахъ съ этимъ Нѣмцомъ, въ учоныхъ занятіяхъ, въ службѣ, гдѣ, благодаря способностямъ Валова, онъ пошелъ быстро и занималъ уже довольно значительное мѣсто, и въ музыкѣ проходило все время Павла Александровича. Кромѣ того, всякій день приходилъ Ланитскій и друзья проводили долгіе часы въ задушевныхъ разговорахъ, въ воспоминаніи прежней студенческой жизни... Время шло быстро. Въ это время своей жизни, Валовъ былъ счастливъ, какъ только можетъ быть счастливъ человѣкъ на землѣ, матеріальныя потребности котораго обезпечены", онъ могъ и не служить, но служилъ, потому-что хотѣлъ быть полезнымъ.
   И такъ, Валовъ былъ счастливъ; вся жизнь его освящалась сочетаніемъ труда, сознательнаго таланта и дружбы но претерпѣвъ много въ ранней молодости, онъ боялся ввѣриться своему счастію и считалъ, что судьба даетъ ему свои благодѣянія взаймы, за что рано ли поздно ли придется ему дорого расплачиваться... мнительность эта увеличивалась въ немъ день со дня и часто, среди самаго веселаго разговора, любовно всматриваясь въ блѣдное лицо Ланитскаго, онъ внутренно терзался боязнью потерять друга... Ланитскій былъ моложе Валова нѣсколькими годами. Нѣсколько разъ на радушныя предложенія Валова располагать его достаткомъ какъ своимъ, благородный молодой человѣкъ отвѣчалъ:
   -- Не говори мнѣ, Павелъ, о деньгахъ; пользуясь твоими, я пересталъ бы уже быть твоимъ другомъ; роль, которую я долженъ бы былъ принять на себя, слишкомъ унизила бы меня въ собственныхъ глазахъ своихъ... не говори мнѣ, Павелъ, никогда объ деньгахъ.
   Между-тѣмъ, любовь къ матери, которая жила въ Харьковѣ и которой помогалъ онъ, и глубокая привязанность къ Валову удерживали его въ Петербургѣ; но однажды, послѣ какой-то непріятности, Дмитрій Платоновичъ вмигъ созналъ всю неопредѣленность и тягость своего положенія; письмо старушки матери, умолявшей пріѣхать, хотя въ отпускъ, сына-кормильца и единственнаго, оставшагося у ней отъ прежде многочисленной семьи, довершило все... Ланитскій рѣшился ѣхать служить въ родной городъ, гдѣ скорѣе бы могъ онъ найти хорошее мѣсто и быть подлѣ матери. Сборы были не велики, небольшая, скопленная имъ сумма, давала возможность ѣхать и прожить до отысканія мѣста. Мы знаемъ уже изъ несвязнаго разсказа Антона Ивановича, какъ принялъ это извѣстіе Валовъ, но къ чести его должны сознаться, что въ душѣ онъ совершенно оправдывалъ намѣреніе Ланитскаго, но удерживая его, хотѣлъ только, чтобы онъ скорѣе возвращался; чтобы онъ хотя на время отложилъ свой отъѣздъ, желая насмотрѣться на любмица души своей; но Ланитскій уже далъ себѣ слово, какъ можно скорѣе выѣхать изъ Петербурга.... Отсрочивъ же свой отъѣздъ, онъ можетъ быть рѣшился бы пожертвовать собою для Валова; и жертва эта была бы тягостна для обоихъ.-- На другой день друзья въ послѣдній разъ обнялись на станціи, пожали крѣпко другъ другу руки и дилижансъ, переваливаясь съ боку на бокъ, покатясь по неровной, первой весенней дорогѣ, скрылся изъ глазъ Валова... Ударъ, хотя и ожиданный, жестоко поразилъ Павла Александровича... Мужъ по разсудку, онъ былъ дитею по чувствамъ, и въ возрастѣ положительности, въ душѣ отчасти оставался еще романтикомъ.
   Антонъ Ивановичъ, увидавъ Валова, покачалъ головой... такъ онъ былъ блѣденъ... казалось съ отъѣздомъ Мити онъ потерялъ все. Ему было тяжело и скучно... въ комнатѣ казалось ему пусто.
   Валовъ сѣлъ за фортепіано... оно грустно застонало подъ его пальцами, нѣсколько струнъ оборвавшись, мгновенно поднялись къ верху, и тотчасъ же опустясь, продребезжали печально, уныло....
   Аллеръ, хотя это былъ его день, еще не приходилъ.... Павелъ Александровичъ высунулъ разгоряченную свою голову въ форточку, чтобы освѣжиться; на дворѣ поднималась вьюга.... довольно многолюдная улица, въ которой жилъ Валовъ, была совершенно пуста.
   Чтобы сколько-нибудь развлечься отъ тяготѣвшей надъ нимъ идеи, Павелъ Александровичъ бросился на диванъ и сталь разбирать свое прошедшее, но какъ мало и тамъ утѣшительнаго... вотъ выздоровленіе отъ тяжкой болѣзни и узнаніе грустной вѣсти, что любимый отецъ уже похороненъ; вотъ оспа оставила слѣды свои на прекрасномъ лицѣ его, а тутъ этотъ горбъ... Но вотъ первая встрѣча съ Ланитскимъ... опять счастіе, и виною все онъ же, Митя, онъ помнитъ время, когда они сошлись, какъ-то робко и боязливо пожали въ первый разъ другъ-другу руку, осторожно избѣгали откровенности, хотя душа рвалась на встрѣчу... вотъ тихіе отрадные вечера южнаго лѣта... беззнойное, заходящее солнце осыпаетъ прощальными лучами своими бѣлые хутора, благоухающіе черешни, ароматическій воздухъ доноситъ до слуха ихъ щебетаніе птицъ, а они сидятъ за городскими воротами и повѣряютъ другъ другу молодыя, задушевныя рѣчи...
   -- Я люблю, Митя... говоритъ Валовъ, прекрасную панночку... Быть при ней, видѣть ее, дышать съ нею однимъ воздухомъ, вотъ моя жизнь, мое счастье. Слышу ли ея ласковый голосъ, сердце мое мретъ и прыгаетъ, гляжу ли на нее, мнѣ и больно и весело... поведетъ ли она своими чорными, глубокими глазками, зальется ли звонкимъ смѣхомъ, душа, кажется, рвется изъ тѣла навстрѣчу этимъ глазамъ, этому смѣху... и вижу я глаза эти всюду и живетъ этотъ смѣхъ вотъ здѣсь, въ сердцѣ моемъ... Но, Митя, Митя... она только такъ ласкова со мною, она не любитъ меня... рѣзвясь и прыгая, она все-таки и въ шутку не называла бы меня горбуномъ, если бы любила меня.... грустно Митя, мое безобразіе не позволяетъ мнѣ любить женщины....
   И оправдались грустныя думы Валова, панночка вышла замужъ; оскорбленное чувство глубоко запряталось въ грудь Павла Александровича и еще милѣе, еще дороже сталь ему Митя... Прошла юношеская любовь, а въ душѣ осталось оскорбленіе, горькое убѣжденіе, что онъ точно уродъ, если любимая панночка и товарищи -- все заклеймило его этимъ прозваніемъ... И тяжело было ему кончать курсъ, еще тяжелѣе ѣхать въ Петербургъ, разставаться съ Митей, которому надобно было пробыть еще въ Университетѣ, тяжело и въ Петербургѣ, одному, искать и долго не находить мѣста... Измучили его эти два года... но вотъ пріѣхалъ Митя... Валову улыбнулось счастіе: музыка и другъ, другъ и музыка составили весь сто міръ, онъ забылъ о своемъ уродствѣ, и вдругъ ударъ, уже предчувствованный сердцемъ, но тяжело отозвавшійся во всемъ организмѣ Павла Александровича...
   Не выдержала душа Валова всѣхъ этихъ тягостныхъ мыслей, разразилась печаль его горячими, почти дѣтскими слезами... но они мало облегчили его... въ душѣ также пусто, тяжело... хоть бы какое-нибудь разсѣяніе....
   А между тѣмъ изъ залы раздавались нестройные, дисгармоническіе звуки фортепіано, которые, терзая его музыкальное ухо, отзывались тягостно въ душѣ.
   Мы забыли сказать, что во время мечтаній Валова, мимо, незамѣтивъ его, прошелъ въ залу Аллеръ, и полагая что Павелъ Александровичъ въ должности, принялся преспокойно за настройку фортепіано....
   Почти въ то же время какъ Паловъ услыхалъ звуки настроиваемаго фортепіяно, Аллеръ услыхалъ его рыданія; онъ, не подозрѣвая, что это плакалъ самъ Валовъ, съ удивленіемъ заглянулъ въ дверь....
   Аллеръ былъ невысокой, сухощавый старичокъ, съ рѣдкими, сѣдыми волосами, безпрестанно моргавшій и не любившій много говорить. Въ послѣднее время труженической своей жизни, онъ самъ сдѣлался очень похожимъ на разбитое, старое фортепіано, и только Валовъ могъ играть хорошо на этомъ инструментѣ, только подъ его пальцами вырывались изъ души Аллера человѣческіе звуки, потому что хотя Аллеръ и не любилъ говорить много, но не даромъ прожилъ на свѣтѣ свои пятдесятъ лѣтъ и вынесъ изъ жизни много опытности, теплоты и философіи....
   -- Что это, что это? съ изумленіемъ вскричалъ добрый Нѣмецъ: вы плакаитъ, милый херръ Валовъ! и заморгалъ сильнѣе обыкновеннаго своими вѣками, что означало сильное душевное безпокойство. Валовъ уже оправился отъ минутнаго увлеченія, онъ съ чувствомъ пожалъ руку Аллеру, и кротко сказалъ ему:
   -- Не безпокойтесь, не безпокойтесь, добрый Готлибъ Кристіановичъ.... это пройдетъ, это такъ, ребячество, припадокъ....
   -- Зачѣмъ пришелъ припадокъ?... Ей, Антонушка, стаканъ воды барину.... и, когда Антонъ явился, Аллеръ схватилъ съ подноса стаканъ, и самъ давалъ пить Валову, прыскалъ на него водою.
   -- Ну, теперь лучше, сказалъ Валовъ, котораго тронули и разсмѣшили заботы Аллера -- теперь совсѣмъ хорошо....
   -- А вѣдь я думалъ, что вы въ должности....
   -- Нѣтъ, я не пошелъ, Готлибъ Кристіановичъ, я не хорошо себя чувствовалъ, да притомъ же я.... провожалъ Ланитскаго.
   -- Развѣ онъ умеръ?... вскричалъ такъ дико Аллеръ, что Валовъ вздрогнулъ. Охъ, ужъ эта холера, холера!... вотъ и припадокъ то вашъ гдѣ...
   -- Нѣтъ, онъ слава Богу живъ, но уѣхалъ домой, въ губернію, меня одного оставилъ....
   -- О? бѣдненькій херръ Валовъ.... а я еще васъ пожурить хотѣлъ....
   -- За что это Готлибъ Кристіановичъ?
   -- За то, что вы не изволите беречь инструмента, такого инструмента, какъ вашъ.... охъ, еслибы моя дочь такой имѣла....
   -- А ваша дочь играетъ?...
   При этомъ вопросъ глаза Аллера заблистали огнемъ гордости, онъ выпрямился.
   -- Моя то Луизхенъ? Какъ же.... она еще въ пансіонъ первой музыкантшей была.... охъ! продолжалъ Нѣмецъ, глубоко вздохнувъ.... кабы я деньги имѣлъ, я бы ей теперь какого учителя нанялъ!... а то все забываетъ играть.... а въ нашемъ положеніи это очень не лишнее; завтра умру я, такъ на послѣзавтра безъ куска хлѣба не будетъ.... можно бы мѣсто учительницы достать...
   -- Ехъ, Готлибъ Кристіановичъ, вѣдь учительницей-то быть не легко.... а Луиза-то Готлибовна должна быть еще очень молода....
   -- Завтра восемнадцать лѣтъ минетъ.... О! продолжалъ весело Аллеръ, моя Луизхенъ на этотъ счетъ героиня!... я отецъ, и не слѣдовало бы мнѣ такъ дитя свое хвалить, да нельзя; это такая дѣвушка, что не будь я отецъ ей -- право, на старости лѣтъ самъ бы женился на ней... она, одна она только и привязываетъ меня къ жизни.... и дѣлается мнѣ страшно, что по законамъ природы, скоро долженъ я ее лишиться.... онъ грустно опустилъ голову....
   -- Полноте грустить, вы совершенно здоровы и долго еще можете прожить -- и при васъ еще устроите ея судьбу.... положитесь на Провидѣніе, безъ него воображеніе человѣка завлекаетъ Богъ знаетъ куда; никакого видимаго исхода, а тутъ вдругъ какой-нибудь случай....
   -- Случай, медленно проговорилъ Аллеръ: что то не вѣрю я въ счастливые случаи, да и вы-то, кажется... въ свою очередь скажу вамъ, полноте; мастера мы всѣ на утѣшенія, да въ жизни-то на однихъ утѣшеніяхъ далеко не уѣдешь... Однако, я съ вами заболтался, мнѣ пора домой.... завтра вѣдь у насъ праздникъ, одинъ изъ такихъ дней, когда выгоняешь все горе изъ души, чтобы хотя день прожить счастливо и покойно....
   Валовъ сидѣлъ задумчиво; когда Аллеръ кончилъ и протянулъ ему руку, чтобы проститься, онъ медленно взялъ ее и сказалъ:
   -- Готлибъ Кристіановичъ, у меня до васъ есть просьба... исполните ли вы ее...?
   -- Если вы только не спросите у меня звѣзды съ неба, или чего нибудь другаго въ этомъ родъ.
   -- Нѣтъ; желанія мои не простираются такъ далеко... но вотъ видите, я одинъ, умираю отъ скуки.... мнѣ бы хотѣлось нѣсколько развлечься.... я хотѣлъ спросить васъ: присутствіе посторонняго человѣка, человѣка тяжолаго и угрюмаго, не помѣшаетъ ли радости вашего праздника?...
   -- О! нѣтъ! нѣтъ! вскричалъ Аллеръ, крѣпко сжимая руку Валова.... вы мнѣ много чести сдѣлаете, я буду очень, очень радъ.... и Луизхенъ будетъ также рада.... Я жду васъ завтра часовъ въ шесть -- адрессъ мой вы имѣете.
  

III.

Schöne Seele

   "Перенестись теперь, прошу я васъ" въ скромное жилище Готлиба Кристіановича Аллера, въ одну изъ ротъ Измайловскаго-полка, въ небольшой, жолтаго цвѣта домикъ съ зелеными ставнями, ярко красною крышею и палисадникомъ.
   Въ этомъ то домикѣ жили Аллеры. Боясь быть утомительнымъ и выказаться человѣкомъ подобнымъ тому, на котораго Горацій написалъ цѣлую сатиру, начинающуюся этими словами
  
   Forte ibam via sacra....
  
   авторъ, не-смотря на сильное желаніе поговорить побольше съ читателями, ограничится только не многими словами въ біографіи Аллера: онъ пѣшкомъ пришелъ въ Петербургъ, сначала былъ въ ученьи у какого-то булочника въ Гороховой, потомъ бросилъ неудовлетворявшую его работу печенья хлѣбовъ и сухарей, перешелъ къ инструментальному мастеру, жадно сталъ изучать внутренній механизмъ музыкальности, самоучкой захотѣлъ сдѣлаться виртуозомъ -- долго сомнѣвался въ своемъ талантѣ, наконецъ совершенно увѣрился въ своей бездарности и въ наказаніе себя, за самопроизвольное вторженіе въ храмъ искусства, поклялся не дотрогиваться до клавишъ, кромѣ какъ для настройки ихъ. Это время его жизни между девятнадцатымъ и двадцать-пятымъ годомъ было для него климатерическимъ временемъ поэзіи и страданій.... Случай свелъ его съ однимъ горячимъ натур-философомъ, полюбившимъ его и каждое воскресенье молодой Аллеръ слушалъ съ непритворнымъ одушевленіемъ трактаты учонаго о таинствахъ природы и ея истолкователей Гегеля, Фихте, Шеллинга; потомъ Аллеръ влюбился въ хорошенькую дочь одного шорника, Мину Іогановну, забылъ природу и философію, почувствовалъ тоску одиночества, разными хитростями добился знакомства съ капризнымъ шорникомъ, угожденьями подучилъ его довѣренность и.... отъ его благополучнаго брака съ Миной Ивановной родилась героиня нашего разсказа, хорошенькая, розовенькая Луизхенъ, съ большими, голубыми, задумчивыми глазками.
   Случалось ли вамъ когда-нибудь, читатель, случайно, мимоходомъ, встрѣчать въ жизни дѣвушку съ дѣтскими, полуразвитыми формами, съ яснымъ, спокойнымъ лицомъ, на которомъ такъ и просвѣчиваетъ доброта и довѣріе, оттѣненное тою грустною улыбкою, которая служа признакомъ духовности, заключаетъ въ себѣ что-то роковое, пророческое, заставляющее васъ страшиться за будущую судьбу этаго ребенка, къ которому, какъ-то невольно, безотчетно влечетъ васъ, усталаго отъ прожитыхъ страданій, грустнаго опыта жизни....
   Такова была Луизхенъ, добренькая, граціозная..
   Бываютъ люди, которыхъ страданія посѣщаютъ ранѣе, чѣмъ они еще въ состояніи сознавать ихъ, давать себѣ ясный отчетъ, и понимая жизнь, покоряться....
   Анна Ивановна умерла на третій день послѣ рожденія Луизхенъ.
   Медленно развивалось дитя.... первое, что встрѣтило ее въ жизни было сиротство.
   Могъ ли отецъ замѣнить ей ласки и нѣжность матери, отецъ, занятый съ перваго дня ея рожденія заботою, чтобы дитя имѣло кусокъ хлѣба въ послѣдствіи....
   А въ первомъ возрастѣ, такая необходимость, такая вопіющая потребность горячихъ ласкъ, нѣжной любви матери!...
   Взялась, правда, за исполненіе этихъ обязанностей одна старая дѣвушка, родственница шорника, и звала ее маленькая Луизхенъ мутерхенъ -- и ласкала и цаловала ее.... но какъ далеко все это было отъ того, чему бы по настоящему слѣдовало быть.
   Отецъ видалъ ее рѣдко... въ два, три часа, свободныя отъ занятій, которыя проводилъ дома, бывалъ онъ всегда такой усталый, угрюмый и задумчивый, что боялась Луизхенъ къ нему и ласкаться.... изрѣдка только бывало возметъ онъ ее на колѣни, погладитъ хорошенькую головку, посмотритъ любовно въ ея глазки, поцалуетъ ихъ, улыбнется и снова опуститъ ее на полъ....
   Привычка быть одной, задумчивость и не разговорчивость Аллера, надъ которымъ сбылась русская пословица: женится-перемѣнится, долгіе часы, которыя проводила Луизхенъ одна, въ саду, въ такомъ зеленомъ, такомъ миленькомъ, сухая, высокая фигура мутерхенъ и приземистая фигурка кухарки и няни Анисьи, что только и видѣла Луиза, рано пріучили дѣвушку мыслить, мечтать, вдумываться, грустить и.... самостоятельно развиваться.
   Это была хорошая сторона воспитанія, и природа развила ее лучше, нежели сдѣлала бы это мутерхенъ...
   Однообразно тянулись годы -- Луизѣ минуло 11 лѣтъ,-- въ это время случилась въ ея жизни эпоха; пожилая мутерхенъ, никакъ немогшая простить природѣ, что она до сорока лѣтъ оставалась дѣвственницей, встрѣтила какъ-то случайно пожилаго Нѣмца, искавшаго себѣ liebe Frau -- употребила отчаянныя усилія очаровать его и слѣдствіемъ ея тактики въ одно утро, когда Готлибъ Кристіановичъ собирался идти на работу, былъ между ней и имъ слѣдующій разговоръ, происходившій на нѣмецкомъ языкѣ:
   -- Куда вы торопитесь, мнѣ нужно съ вами поговорить и посовѣтываться.... послѣднее было совершенно лишнее, потому-что если, бы Аллеръ вздумалъ ей отсовѣтывать, то это только бы раздражило мутерхенъ, и она все-таки осталась бы при своемъ мнѣніи....
   -- Что такое, говорите вы, Каролина Денисовна? Не случилось ли чего-нибудь съ Луизхенъ....
   -- Съ ней ничего.... на этотъ разъ я попрошу у васъ вниманія собственно для меня.... Вотъ ужъ одиннадцать лѣтъ живу я у васъ въ домѣ, и знаю, что это васъ тяготитъ....
   -- Съ чего вы взяли это, Каролина Денисовна? Ужъ не хотите ли вы насъ оставить....
   -- Вы отгадали.... но только я не хочу, а должна васъ оставить...
   -- Почему же это, Каролина Денисовна? Мы всѣ такъ любимъ васъ, Луизхенъ такъ къ вамъ привыкла....
   -- Въ ея лѣта и при томъ направленіи, которое я постаралась ей сообщить -- трудно привыкаютъ, но легко отвыкаютъ.... Мнѣ это гораздо трудное.... но вы поймете, что долгъ чести, есть такая необходимость....
   И строгая дѣва приложила платокъ къ сухимъ глазамъ своимъ.
   -- Луизхенъ ужъ не дитя, она можетъ обойтиться и безъ меня.... теперь надобно ей учителя.... и пріучаться самой быть хозяйкой.... я довольно ѣла вашего хлѣба и теперь....
   -- Что вы, Каролина Денисовна, неужели вы полагаете, что то добро, которое вы своей компаніей дѣлаете моей дочери....
   -- Я возграждена за него, и теперь употребите деньги, выходящіе на меня, для того, чтобы нанять ей учителя.... а я... нашла случай устроить свою судьбу... я выхожу замужъ...
   Аллеръ посмотрѣлъ на нее съ усмѣшкою; на лицѣ его ясно было видно, что намѣреніе сорокалѣтней дѣвы поставило его въ недоумѣніе, не слишкомъ лестное для мутерхенъ... но какъ бы не было, разговоръ кончился къ крайнему удовольствію дѣвы, рѣшено было отправить Луизхенъ въ пансіонъ.... и мутерхенъ на слѣдующій же недѣлѣ вручила подревнему, германскому обыкновенію копье, мечъ и щитъ избраннику своего сердца....
   Трудно было платить Аллеру за Луизхенъ, ему какъ-то все неудавалось, но онъ хотѣлъ видѣть дочь счастливою и отдалъ ее въ порядочный пансіонъ....
   Новыя впечатлѣнія, множество подругъ, маленькая дѣятельность, ученье -- все это развлекало и нравилось Луизхенъ -- движеніямъ ея сообщилась нѣкоторая живость, дикость ея прошла, она стала веселѣе, на губкахъ снова проявилась улыбка, а скромность, доброта, мягкость характера и успѣхи -- сообщали ей такое обаяніе, что подруги даже и старшія ея лѣтами почувствовали надъ собою ея авторитетъ....
   Содержательница пансіона или, какъ ее величали, мадамъ (хотя она была и Русская), не могла нахвалиться своей молоденькой ученицей, подруги сначала смѣялись надъ выговоромъ и русскимъ языкомъ ея, но скоро, какъ мы уже сказали, полюбили ее и говорили между собою, что никогда еще не бывало на свѣтѣ, да и по могло быть такой хорошенькой Нѣмочки....
   Съ отцомъ видалась Луизхенъ (она была на полномъ пансіонъ) три раза въ недѣлю, когда онъ приходилъ въ пансіонъ настраивать фортепіана, усердно разстроиваемые ученицами -- и по воскресеньямъ, въ которыя она приходила домой, и проводила весь день въ своемъ садикъ, съ отцомъ и мутерхенъ, которая считала долгомъ чести являться съ не поворотливымъ мужемъ -- тоже каждое воскресенье.
   Такъ прожили около пяти лѣтъ порознь три лица, жившіе сначала вмѣстѣ. Аллеръ, настраивая попрежнему фортепіана, и становясь все грустнѣе и грустнѣе, мутерхенъ, наслаждаясь супружескимъ счастіемъ, Луизхенъ, ростя и развиваясь....
   Въ ея пансіонской жизни всего болѣе полюбилъ ее и имѣлъ на нее вліяніе учитель словесности и исторіи.... Это былъ чахоточный человѣкъ, изъ семинаристовъ, сынъ дьячка, выкормленный подъ открытымъ небомъ, вспоенный слезами матери, прошколенный нуждой невѣроятною... чего, чего не дѣлалъ онъ, чтобы образовать себя, сдѣлаться порядочнымъ человѣкомъ, приносить возможную пользу, въ томъ небольшомъ кругу, гдѣ заставила обращаться его судьба... Въ пансіонѣ, куда съ трудомъ попалъ онъ, онъ едва держался, потому-что мадамъ, съ претензіями на свѣтскость, не нравились его манеры, произношеніе и одежда, просиживалъ за 400 рублей ассигнаціями чуть не цѣлыя дни... теплая физіономія дѣвушки пришлась ему по душѣ -- разузнавши ея незавидное положеніе въ обществъ, почуявши сердцемъ все угрожавшее ей возможное горе... онъ сталъ обращать на нее особенное вниманіе, говорилъ съ нею по цѣлымъ часамъ, пріучилъ мыслить по человѣчески, старался выработать ея характеръ, приспособить его къ выношенію трудностей жизни, къ примиренію съ ней.... и вмѣстѣ съ тѣмъ образовывалъ ея умъ чтеніемъ лучшихъ русскихъ и нѣмецкихъ писателей, что доставалось ему самому чуть ли не кровавымъ потомъ... Бѣдняку казалось, что онъ разгадалъ назначеніе своей жизни, сдѣлать изъ прекраснаго ребенка женщину... и довольный собою, чахъ все болѣе и болѣе, безъ ропота, безъ жалобъ... Грустно было видѣть, какъ бывало, объясняя своей ученицъ, или какъ онъ называлъ ее, Schöne Seele, какую-нибудь поэтическую страницу патріарха нѣмецкихъ поэтовъ -- Гёте, начиналъ онъ кашлять и старался подавить свой кашель... потому-что видѣлъ какъ въ ту же минуту обращалась къ нему Луизхенъ съ заботливостью, кашлялъ, давился и краснѣя, говорилъ дѣвушкѣ, что это такъ только... ничего, пройдетъ... простудился немного, а въ душѣ просилъ Провидѣіне продолжить жизнь, готовую его оставить, пока не окончитъ онъ дѣла, взятаго имъ на себя... пока Луизхенъ не пріучится переносить утраты....
   И онъ умеръ, умеръ ранѣе, чѣмъ желалъ.... покрываю завѣсой грустную картину ею смерти, потому-что много тѣснится въ груди моей мыслей...
   Черезъ годъ Луизхенъ вышла изъ пансіона, куда вступила дѣвочкой -- уже хозяйкой и женщиной.... Аллеръ нанялъ еще за недѣлю квартиру, гдѣ мы застали его въ началѣ этой главы, съ лихорадочнымъ трепетомъ убиралъ комнату своей Луизхенъ, всѣмъ, что было у него лучшаго -- самъ устанавливалъ все -- а пришла Луизхенъ, расположилась по своему, и комната взглянула моложе -- и чище сталъ воздухъ въ ней, и свѣтлѣе глядѣли окна.... Много ласкала и цаловала она отца-старика, весело стало въ бѣдной семьѣ настройщика, и даже мутерхенъ, въ послѣднее время какъ-то не ладившая своимъ мужемъ, и для торжественности случая пришедшая погостить къ Аллерамъ -- казалось, стала добрѣе и легче....
   А какъ радовалась дѣвушка, найдя у себя въ комнатъ фортепіано, купленное отцемъ цѣною лишеній, и нѣсколько книгъ любимыхъ ея авторовъ, какъ благодарила его -- это я уже не берусь пересказывать, потому что всякой чувствуетъ по своему....
   Зажили Аллеры мирно.... только не долго радовалась Луизхенъ.... недостатокъ общества дѣлалъ жизнь ея грустною.... стало ей тѣсно въ томъ кругу, гдѣ принуждена была она жить -- ходили къ Аллеру все такіе сухіе, холодные люди -- а ей наступала пора любви, и любви такъ много было въ этомъ молодомъ сердцѣ....
   И стала повѣрять дѣвушка бумагѣ безотрадныя свои чувства -- и слѣды многихъ слезъ носила эта бумага....
   Къ Аллерамъ ходилъ одинъ молодой человѣкъ, аптекарскій помощникъ Краузе, привычка къ нему дѣлала нѣсколько сноснымъ положеніе дѣвушки;-- она смотрѣла на него какъ на брата, можетъ-быть потому, что другихъ чувствъ къ себѣ не могъ поселить Краузе; это былъ такой, по видимому, сухой человѣкъ, который самыя чувства любви и расположенія не иначе отдавилъ людямъ, какъ по драхмамъ, гранамъ и скрупуламъ, въ самомъ дѣлѣ однакожъ было иначе: онъ любилъ въ душѣ Луизхенъ со всею теплотою молодаго, чувства съ постоянствомъ мужа,-- но чувство глубоко запрятано было у него въ груди. Луизхенъ почти и не догадывалась объ немъ.
  

IV.
Первая встрѣча.

   Съ самаго утра того дня, когда Луизхенъ долженствовало исполниться восемнадцать лѣтъ, въ скромной квартирѣ Аллера началась страшная суматоха. Еще наканунѣ, за обѣдомъ, возвратясь отъ Валова, Готлибъ Кристіановичъ значительно посмотрѣлъ на дочь, и объявилъ, чтобы она приготовилась не ударить въ грязь лицомъ, что обѣщался къ нему быть важной гость. Мутерхенъ, бывшая тутъ же, чтобы помогать Луизхенъ въ хозяйственныхь хлопотахъ, пустилась въ разспросы, но не могла добиться отъ Аллера, на котораго напалъ припадокъ упрямства, ничего, кромѣ того, что это его благодѣтель, знатный и учоный человѣкъ. Сильно билось сердце Луизхенъ, когда она, разливая супъ, вслушивалась въ похвалы отца: ее вмѣстѣ и мучило любопытство увидѣть въ близи какое-нибудь важное лицо, и желаніе говорить съ умнымъ человѣкомъ, чтобы повѣрить себя, и томило какое-то неясное предчувствіе любви....
   Всю ночь не спала дѣвушка: много горячихъ слезъ пролила она, много свѣтлыхъ грезъ пронеслось надъ ея головкою. Встало солнце, поднялась и дѣвушка; солнце высушило ночныя слезы, и никакихъ слѣдовъ безсонницы не осталось на лицѣ ея, только лихорадочный румянецъ ярко разгорался на щечкахъ, да въ поступи осталась какая то томность....
   Черезъ полчаса вошла въ ея комнату Анисья, заспанная, неумытая; принялась стирать пыль, да мести комнату; пыль столбомъ подняла; вышла Луизхенъ подышать воздухомъ въ палисадникъ, посмотрѣла на свои березки, погуляла, анъ глядь и мутерхенъ проснулась; началась суматоха-поздравленія -- всталъ и Аллеръ, поцаловалъ дочь свою, поласкалъ ее, и сказалъ, что онъ снова просить ее быть внимательнѣе, потому-что гость, обѣщавшійся ихъ посѣтить, очень важный человѣкъ и много добра для него сдѣлалъ.
   Нужно ли было говорить это дѣвушкѣ?... Ей самой такъ наскучили обыденныя, окружавшія ее лица, не исключая и молчаливаго Краузе, ее такъ заинтересовали сказанныя наканунѣ отцомъ загадочныя слова, что нетерпѣніе ея увеличивалось прогрессивно съ каждымъ часомъ....
   Собрались къ обѣгу и гости; свои, короткіе знакомые, мутерхень въ чепцѣ, съ красными лентами, съ толстымъ мужемъ, Краузе, два, три старика, прежніе товарищи Аллера. За обѣдомъ пили за ея здоровье, желали ей счастія, мужа... Краузе, съ блѣдностью повторилъ этотъ тостъ,-- дѣвушка не замѣчала -- ей было не до гостей: воображеніе ея было настроено, ожиданіе ее мучило....
   Вотъ вышли изъ-за стола. Старики сѣли за пуншъ и вакштафъ; мутерхенъ укоряла своего мужа за его дурное поведеніе за столомъ, долженствовавшее, по ея словамъ, свести ее, мутерхенъ, въ гробъ.... Краузе подсѣлъ къ Луизхенъ.... но она довольно разсѣянно отвѣчала на немногосложные его вопросы... она слушала, какъ било три, чеіыре, пять часовъ... всякой стукъ екипажа заставлялъ ее подбѣгать къ окошку... молодъ ли онъ? хорошъ ли онъ? Обратитъ ли на меня вниманіе, или будетъ смотрѣть на меня, какъ на неразвитаго ребенка? Вотъ вопросы, волновавшіе ее... Наконецъ... кто-то быстро подъѣхалъ къ крыльцу, на красивой лошади -- взошолъ на лѣстинцу.... Луизхенъ готова была упасть въ обморокъ...
   Вошелъ Валовъ.
   Луизхенъ едва осмѣлилась взглянуть на него... Такъ вотъ тотъ, кого ждало ея сердце -- рябой, горбатый... Но взоръ ея встрѣтился съ его взоромъ, а онъ такъ полонъ былъ ума, благородства, столько доброты отражалось въ немъ, что Луизхенъ показалось, будто она давно уже знала его, будто онъ когда-то ужъ ласкалъ ее...
   Аллеръ принялъ Павла Александровича съ распростертыми объятіями, не зналъ на какое мѣсто его посадить, чѣмъ отблагодарить за честь посѣщенія, подводилъ по нѣскольку разъ своихъ пріятелей, рекомендовалъ ихъ, моргалъ вѣками, суетился...
   А Павелъ Александровичъ?... Онъ только жаль сухую руку настройщика. Впечатленіе, произведенное на него дѣвушкой, было такъ сильно, что онъ едва сознавалъ себя. Наконецъ Аллеръ позвалъ Луизхенъ и рекомендовалъ гостю свою молодую хозяйку... Павелъ Александровичъ всталъ, поздравилъ ее съ днемъ рожденья, и просилъ, чтобы она не отказалась принять отъ него, такъ какъ онъ слышалъ отъ отца, что она играетъ, кой-какія ноты... дѣвушка закраснѣлась... стала благодарить, отецъ захотѣлъ непремѣнно, чтобы Валовъ слышалъ какъ она играетъ. Луизхенъ сѣла за фортепіано, но прежде развернула подарокъ; это были партитуры двухъ трехъ оперъ, "Les trois Rêveries" Роззелена и "Erlkönig" Шуберта. Луизхенъ съ благодарностью взглянула на Павла Александровича, развернула ноты, и пальчики ея забѣгали по клавишамъ...
   Кто не задумывался подъ дивные, меланхолическіе звуки "Les trois Rêveries"? чье сердце не билось, чья душа не страдала при грустныхъ, полныхъ тоски и страданія переливахъ этой мелодіи? Гости выпустили изъ губъ замусленные чубуки, мутерхенъ сердито посмотрѣла на своего мужа, на лицѣ Краузе отразилась тоска, Валовъ чуть дыша наклонился къ ройялю...
   -- Неужели Луиза Готлибовна вы въ первый разъ играете эту мелодію и такъ прочувствовали, такъ поняли все, что зашемляетъ въ ней сердце?
   -- Я бы васъ обманула, еслибы сказала да, да и вы вѣрно слышали, что я больше фантазирую, чѣмъ держусь нотъ... однажды слышала я эту вещь... старалась ее запомнить -- пьесы, гдѣ выражается чувство, близкое къ нашему, запоминаются скоро.
   -- У васъ прекрасный слухъ, бѣглость и чистота изумительны, мысль передаете вы осязательно...
   -- Вы меня захвалите, а между тѣмъ, вѣрно, знаете сами, что часто порицаніе необходимѣе похвалы...
   -- Пожалуй, я не доволенъ игрой вашей, какъ музыкантъ, и если хотите скажу вамъ, что въ нѣкоторыхъ мѣстахъ пьеса невыдержана...
   -- Благодарю васъ, но если вамъ угодно будетъ посѣтить насъ когда-нибудь въ другой разъ, я постараюсь съиграть лучше. Не говорите мнѣ, гдѣ я ошиблась, я сама постараюсь понять свои ошибки...
   Разговоръ продолжался въ этомъ родѣ, потомъ Луиза исполнила съ большимъ одушевленіемъ еще кой-какія пьесы... Валовъ былъ въ восхищеніи, какъ музыкантъ; онъ неожидалъ встрѣтить столько таланта въ молодой дѣвушкѣ... Луиза кончила.... потомъ просила его что-нибудь съиграть... Валовъ раскрылъ "Erlkönig".
   -- Вы знаете эту баладу вашего Шиллера?
   И вотъ запоздалый ѣздокъ поскакалъ подъ темною мглою; топотъ лошади, вой стихіи, хохотъ врага человѣческаго, неземная грусть мальчика, отчаяніе отца, наконецъ агонія дитяти и торжественность послѣдней минуты -- вопроса о жизни и смерти, переданы были Валовымъ съ ужасающею вѣрностью -- онъ самъ изнемогъ подъ тяжестію мысли, возбужденный его игрой...
   Луизхенъ стояла, какъ очарованная
  
             ... уста ея и руки
   Сковались, какъ бы въ мирный часъ,
   Благоговѣйной тишиной!...
  
   Онъ кончилъ -- Луизхенъ поблагодарила его такимъ взглядомъ, въ которомъ отразилась вся душа ея,-- а душа эта была прекрасна...
   Она не просила его больше играть, тонкимъ пониманіемъ женщины она увидѣла, что Валову не легко достается игра...
   Оба были наэлектризованы -- мудрено ли, что между мечтательной дѣвушкой и артистомъ-романтикомъ завязалась съ первой минуты тихая, ясная дружба...
   О многомъ говорили они въ тотъ вечеръ -- передъ дѣвушкой открылся новый міръ любви, и она безъ размышленія, съ первой же минуты предалась любви этой...
   Не то было съ Валовымъ -- онъ не повѣрилъ своему сердцу, а все смотрѣлъ на Луизхенъ, все говорилъ съ ней -- потому-что ему пріятно было говорить съ ней, глядѣть на нее... обаяніе прекрасной женщины проливало столько теплоты въ растерзанную его душу.
   Кончился вечеръ, послѣ ужина, за которымъ Аллеръ поподчивалъ своего гостя заплеснѣвѣлой бутылкой рейнвейна, доставшагося ему случайно, и много лѣтъ хранившагося въ погребѣ для какого-нибудь торжественнаго случая, настройщикъ просилъ Валова не кончить этимъ своихъ посѣщеній, Павелъ Александровичъ въ душѣ обдумывалъ подъ какимъ предлогомъ могли бы эти посѣщенія бывать какъ можно чаще...
   И всю ночь не спалъ онъ, и на слѣдующій день былъ какъ въ пыткѣ, и ждалъ только другаго вечера, чтобы снова ѣхать къ Аллеру, не вытерпѣлъ, вспомнилъ, что онъ забылъ у Аллера трость, стоявшую преспокойно въ углу подлѣ Сатира,-- и въ тотъ же вечеръ поѣхалъ къ Аллерамъ...
   Не буду слѣдить шагъ за шагомъ развитіе страсти моихъ героевъ -- я далъ себѣ слово быть какъ можно немногословнымъ съ читателями, пока не узнаю, что меня слушаютъ... говорить и сомнѣваться, не надоѣсть ли -- и глупо и непріятно. Коротко, Валовъ почти каждый день сталъ ѣздить къ Аллерамъ, предложилъ старику продолжать музыкальное образованіе дочери, перетащилъ свой флигель въ Измайловскій-полкъ, и все свободное время посвящалъ дѣвушкѣ.
   А между-тѣмъ въ душѣ его зародился вопросъ: къ чему поведетъ привычка его къ молодой дѣвушкѣ? Спитъ ли его сердце, не можетъ ли въ немъ родиться любви, и его безобразіе, не сдѣлаетъ ли для него пытки изъ этаго чувства?
   А Луизхенъ стала робко вдумываться въ свое положеніе, сердце проговорило: люблю -- а разсудокъ представилъ ей все общественное неравенство между ней и Павломъ Александровичемъ.
   Аллеръ смотрѣлъ глазами сердца на дочь и Валова,-- онъ видѣлъ сходство характеровъ ихъ, въ душѣ его родилась неясная надежда на счастіе дочери, и часто онъ, съ какою то нерѣшимостью качалъ головой, и отвѣчая невпопадъ на вопросы, радостно улыбался.
   Краузе почти прекратилъ свои посѣщенія.... онъ понялъ, что онъ былъ лишній; но когда видѣлъ Валова вмѣстѣ съ Луизхенъ, то хотя и становился молчаливъ и мраченъ, но не впадалъ совершенно въ отчаяніе, потому-что ему Валовъ казался человѣкомъ, не могущимъ вселить къ себѣ любви въ сердцѣ восьмнадцатилѣтней дѣвушки.
   Къ Ланитскому писалъ Павелъ Александровичъ по ночамъ, возвращаясь отъ Аллера; часто забывалъ отсылать письма на почту -- часто не дописывалъ ихъ -- часто писалъ, прочитывалъ, рвалъ или сжигалъ ихъ.
   Вотъ нѣсколько отрывковъ изъ первыхъ писемъ его.
   .... "Мнѣ совѣстно, Митя,-- передъ тобою -- только уѣхалъ ты, а я, зная всю мѣру любви твоей, зная все безпокойство, которое причиняетъ тебѣ мое долгое молчаніе -- такъ рѣдко пишу къ тебѣ. Прости меня, я самъ не знаю, что со мной дѣлается; даже времени у меня совсѣмъ нѣтъ. я писалъ тебѣ, что познакомился съ семействомъ моего настройщика, что все семейство его: дочь-красавица, умная, очаровательная... что я учу ее играть, что мнѣ нравится эта дѣвушка, что я привязанъ къ ней, какъ ни къ кому еще, кромѣ тебя, разумѣется, не былъ привязанъ"

-----

   "Меня сильно заботить судьба ребенка души моей -- мнѣ бы хотѣлось устроить судьбу ея... Гдѣ найти человѣка, который былъ бы достоинъ ее, развѣ ты Митя; но нѣтъ, не сердись, братъ мой -- она лучше тебя".

-----

   "Ты спрашиваешь, каковы успѣхи дѣлаетъ моя ученица? Я не учу ее, учить ее нечего; того, что природа вложила въ душу ея хватило бы на цѣлую дюжину артистовъ, столько души, столько любви и страданія въ игрѣ ея.... Я не учу, я только восхищаюсь ея игрой и заставляю безпрестанно ее играть, потому-что мнѣ весело, сладко слушать ее... Слышалъ бы ты только, какъ она Les trois Rêveries играетъ!...

-----

   ...."Иногда мы читаемъ, читаемъ вмѣстѣ, особенно Гете, она такъ любитъ Гёте -- сколько вопросовъ задаетъ она мнѣ, умныхъ вопросовъ, Митя, на которые не скоро отвѣтишь... Чтеніе образовало ея умъ.... взглядъ ея на жизнь смѣлъ и разсудителенъ.... Во всѣхъ движеніяхъ ея мысли столько такта, столько тонкаго пониманія жизни.... право, я не повѣрилъ бы, что мнѣ когда-нибудь удастся встрѣтить въ жизни такую женщину.... Если бы ты видѣлъ меня, когда мы, сидя съ нею вдвоемъ, плачемъ надъ какою-нибудь книгою, ты бы не повѣрилъ глазамъ своимъ"....

-----

   ...."Я живу такою полною жизнію -- я такъ счастливъ, Митя, что поневолѣ дѣлаюсь робкимъ; счастіе непостоянно -- я боюсь слишкомъ привязываться къ Луизхенъ, тяжело будетъ мнѣ разставаться съ ней.... Я всегда боялся привязанности, потому-что всегда бывалъ ея жертвою... Я почти прекратилъ свои посѣщенія къ Аллерамъ.... и тѣмъ лучше, тѣмъ граціозное кажется мнѣ Луизхенъ -- право, не знаю, что влечетъ меня къ ней -- отчего такой теплотою пьютъ на меня всѣ рѣчи ея -- я боюсь не далеко ли зашелъ я?.."

-----

   ...."Мнѣ иногда кажется, что ей не непріятно быть томной, что много участія въ ней ко мнѣ -- я боюсь этого, Митя; чѣмъ дороже становится мнѣ она, тѣмъ горче мнѣ смутныя чувства, непокидающія меня -- рано-ли, поздно ли намъ должно будетъ разстаться, а отвыкать отъ нее -- нѣтъ силы во мнѣ.... Я похудѣлъ, Митя, цѣлыя ночи провожу я безъ сна, или думаю, думаю о счастіи моего ребенка.... Я самъ не знаю, что чувствую я къ ней -- не любовь ли ужъ это? Я погибъ, погибъ, Митя, я не умѣю мало любить; всѣ чувства, всѣ мысли мои сосредоточены будутъ тогда въ любви этой -- каково будетъ мнѣ сознавать тогда свое уродство -- преграду между нами непреодолимую?... Я предчувствую, Митя, что и она привыкнетъ ко мнѣ, даже, можетъ-быть, полюбитъ меня, она не видитъ никого, къ нимъ никто не ходитъ, каково мнѣ будетъ тогда-то?... Что я для молодой дѣвушки?... Не знаю, а чувство все сильнѣе и сильнѣе растетъ въ душъ моей.
  

V.

Отъ Павла Александровича Валова, къ Дмитрію Платоновичу Ланитскому.

   Жребій брошенъ, Митя.... я люблю! Это чувство безъ вѣдома моего вошло ко мнѣ въ душу, и жжетъ и давитъ ее.... Зачѣмъ я пошелъ къ Аллерамъ, зачѣмъ слишкомъ много понадѣялся на себя и на жизненную опытность, разлетѣвшуюся какъ карточный домикъ, отъ перваго задушевнаго слова молодой дѣвушки, отъ перваго луча ея полныхъ счастія глазъ...
   Любовь -- благо; счастливъ, кому удастся на пути жизни, сорвать два, три благоуханныхъ цвѣтка ея, согрѣвать воспоминаніемъ остальную жизнь свою.
   Мнѣ послала судьба очаровательное созданье; все, что есть въ природѣ прекраснаго: мысль, чувство, красота, талантъ, всѣмъ щедро надѣлена эта дѣвушка. Идти съ ней въ жизни рука объ руку, выше этого счастія, право, и быть не можетъ....
   И что же? На меня, который оцѣнилъ бы и сдѣлалъ ее счастливой, она не можетъ никогда смотрѣть безъ отвращенія. Я знаю это, я уродъ, Митя... Это прихоть судьбы -- столкнуть насъ такъ нелѣпо; я видѣлъ, что такое ея прихоти, гдѣ жизнь и смерть вели отчаянную борьбу, я видѣлъ юношей, умиравшихъ въ полномъ развитіи таланта и погибавшихъ безслѣдно, и многое видѣлъ я....
   Посмѣйся надо-мной.... впечатлѣніе, сдѣланное на меня этой дѣвушкой такъ сильно, что, что-бы ни сталъ я дѣлать, всюду со мною она. Сяду-ли играть, ничего болѣе не играю, какъ "Les trois Rêveries" и "Erlkönig", которыя такъ нравятся голубкѣ моей.
   И къ чему поведетъ это чувство, жгучее, сосредоточенное?.. Оно убьетъ меня... я знаю, что не для меня создана Луиза...
   А была минута, когда я отбросилъ съ негодованіемъ всякое размышленіе.... доказалъ себѣ возможность счастія.... и пошелъ къ Аллерамъ, съ намѣреніемъ просить у старика руки дочери. Луиза была особенно хороша, два, три слова ея ко мнѣ дышали такимъ теплымъ чувствомъ; рѣшимость моя возрастала болѣе и болѣе, я даже отвелъ въ сторону Аллера, и сказалъ ему, что хочу кой о чемъ поговорить съ нимъ наединѣ.... но когда онъ отвелъ меня въ свою комнату, когда мы остались одни, въ вискахъ у меня застучало, сильнѣе обыкновеннаго забились артеріи.... языкъ не повертывался -- совѣсть съ кровью прильнула къ сердцу, въ мозгу зашевелился вопросъ, тяжолый вопросъ, Митя: за что ты погубишь ребенка? и дѣло кончилось тѣмъ, что я просилъ у него позволенія принести нотъ Луизхенъ, хотя прежде, какъ самъ знаешь, безъ всякаго съ его стороны согласія носилъ ихъ. Такъ то смѣшно, Митя, оканчивается много важнаго на землѣ.

-----

Отъ Павла Александровича Валова, къ Дмитрію Платоновичу Ланитскому.

   Бываютъ дурные сны, Митя.... но они всегда рефлекція нашихъ чувствъ -- часто итогъ выжитаго на яву горя. Разскажу тебѣ два сна моихъ, и ты увидишь состояніе души моей....
   Снилась мнѣ, какъ ты уже угадываешь, Луизхенъ.... Безпокойная фантазія опередила Богъ вѣсть сколько лѣтъ, прихотливо осуществила невозможное: я видѣлъ себя мужемъ Луизы....
   Но Луиза была не та: большіе глаза ея были полны огня жгучаго, страстнаго! ко всѣхъ движеніяхъ ея просвѣчивала любовь горячая, несдержимая... я тоже перемѣнился, весь въ морщинахъ, худой, я сталъ безпокойнѣе, капризнѣе, и видѣлъ я, что пришелъ я откуда то домой, нежданный, и подлъ нее сидѣлъ другой, и ласкалъ и цаловалъ ее.... сердце мое облилось кровью.... я хоть ль сказать имъ что то жесткое, отчего кровь застыла бы въ жилахъ у нихъ.... и не могъ... мнѣ стало жаль ихъ.... я самъ полюбилъ ихъ.... и заплакалъ я горько -- и долго плакалъ.... проснулся....
   Боль въ боку, приливъ къ головъ горячей крови, измучили меня, я долго метался, и плакалъ, и стоналъ какъ въ горячкѣ.
   Другой сонъ... видѣлъ я, что снова я мужемъ ея, что дѣти у насъ были уже, и одинъ изъ нихъ, мальчикъ, такой чахлый, такой болѣзненный, горбатый, весь въ меня.... умиралъ....
   Луиза блѣдная, съ впалыми глазами, лихорадочнымъ румянцемъ, стояла у постели его и плакала.... "Нѣтъ счастія намъ! зачѣмъ связала я съ тобою судьбу свою!... я счастлива была.... а теперь?... безъ любви, безъ радостей чахну я съ каждымъ днемъ.... зачѣмъ, если знали вы, что одно присутствіе ваше даетъ горе, зачѣмъ погубили вы меня? Дѣти одинъ за другимъ умираютъ, скоро и сама я... тутъ она остановилась; я былъ блѣденъ какъ полотно, губы мои дрожали, въ ушахъ какъ колокольчикъ, звучали и проникали съ болью въ сердце слова ея, полныя такой жестокой правды, такого справедливаго укора.-- Мнѣ страшно стало, Митя.... волосы встали дыбомъ.... а предъ глазами моими тихо, тихо кончался ребенокъ нашъ -- и въ обращенныхъ ко мнѣ взорахъ его виднѣлся тотъ же раздирающій душу вопросъ, тотъ же урокъ безпощадный....
   Я сумасшедшій, Митя.... надоѣдаю тебѣ разсказомъ бреда!... но пойми, братъ мой, что хочу я сказать этимъ.... въ основаніи души моей, въ характеръ моемъ, лежитъ что то, запрещающее мнѣ любить.... я уродъ и душею, какъ тѣломъ, Митя!...

-----

Страница изъ дневника Луизы Аллеръ.

184.... Октября....

   Нѣтъ болѣе сомнѣній.... я люблю его.... видѣть его, слушать его, сдѣлалось для меня необходимостью.... говорить онъ -- и я слушаю, не наслушаюсь.... все, все въ этомъ человѣкѣ мнѣ нравится -- и голосъ и рѣчи, и смѣлыя мысли, полныя любви ко всему прекрасному, и даже умное лицо его....
   Вчера Каролина Денисовна назвала его при мнѣ уродомъ.... Въ груди у меня заныло, вся кровь заходила во мнѣ.... я поняла, что люблю его....
   Люблю.... мнѣ пріятно сто разъ писать это слово, и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ больно, такъ больно.... онъ не любитъ меня, онъ только принимаетъ во мнѣ участіе: зачѣмъ я не умна, не богата, зачѣмъ по своему положенію въ обществѣ не могу быть я его женой?...
   Мнѣ жаль бѣднаго Краузе, онъ добрый-малый, онъ любитъ меня, я понимаю какъ трудно любить безъ взаимности.... онъ былъ бы счастливъ, если бы я согласилась быть его женою, а могу-ли я это сдѣлать любя другаго?...
   А этотъ другой.... смѣю-ли, должна-ли я любить его? огромное разстояніе раздѣляетъ насъ въ обществѣ -- онъ богатъ, уважаемъ, уменъ, знатенъ.... я только бѣдная дѣвушка...
   Пускай мысли наши сходны, положимъ, я нравлюсь ему... допущу даже, что въ припадкѣ участія, онъ предложитъ мнѣ руку свою.... должна ли я принять ее?-- Неравенство наше, которое со временемъ разительно оттѣнится, развѣ не положитъ между нами перваго семени несчастій? Онъ захочетъ, чтобы жена его была въ обществѣ, не хуже другихъ.... а общество не приметъ, отвергнетъ ее.... каково-же будетъ ему за великодушіе терпѣть горе, насмѣшки....
   Но что я говорю, онъ и не думаетъ обо мнѣ; что ему бѣдная дѣвушка, что ему въ моихъ чувствахъ -- что ему въ моемъ сердцѣ?... Нѣтъ, я несправедлива, я сама не знаю, что говорю.... онъ добръ, онъ великодушенъ, а я обвиняю его..."
   Голова моя въ отъ, ни сна, ни покоя мнѣ нѣтъ. Будь что будетъ.... я знаю одно -- я люблю -- сердце не разсуждаетъ: люблю, люблю, люблю!...

-----

Отъ П. А. В. къ Д. П. Л. Спустя мѣсяцъ.

   Я очень разстроенъ, Митя; я совершенно боленъ, во всемъ существѣ моемъ чувствую какой-то физическій переворотъ. Много прожилъ, много испыталъ я въ короткое время разлуки нашей. По полученіи послѣдняго письма твоего, я такъ былъ доволенъ, что ты устроилъ судьбу твою, такъ сладко счастливъ, такъ тепло и горячо благодарилъ Создателя за тебя -- и вдругъ.... но перескажу тебѣ все сначала, прочувствуй до конца со мной драму мою... пожалѣй меня, Митя... поплачь со мной, родной мой.... пусть слезы мои находятъ смѣшными, достойными осужденія, ты не осудишь меня!..
   Это было въ прошлую пятницу, утромъ; я не пошелъ въ должность, голова была какъ-то не на мѣстъ, ни играть, ни читать не могъ я.... хотѣлъ идти къ Аллерамъ, да подумалъ о злыхъ людяхъ, что осудятъ ни за что бѣдную дѣвушку, и Богъ знаетъ чего не выдумаютъ; грустно и досадно стало, а сердце такъ и рвалось туда.... вдругъ входитъ ко мнѣ Антонъ, говорить, что спрашиваетъ меня какая-то дама. Что думаю такое?... приказалъ позвать и что-же вижу, какъ ты думаешь?... Она, моя милая, добренькая Луиза, вошла, и дрожитъ и смѣется, вся раскраснѣлась, на глазахъ слезы дрожатъ... ноги у меня подкосились, въ глазахъ зарябило, по всему тѣлу мурашки заходили, я совсѣмъ потерялся, хотѣлъ говорить.... языкъ не повертывался, и вдругъ ни съ того, ни съ сего засмѣялся, какъ-будто тутъ что-то смѣшное было, она еще больше зардѣлась, хотѣлъ взять ее за руку, чтобы сѣсть пригласить, да рука моя какъ-то не попадала въ ея руку, хоть и она въ нерѣшимости протягивала мнѣ свою ручку, такую ручку, Митя, что вотъ такъ-бы и цаловалъ ее, такъ-бы все и цаловалъ....
   Наконецъ кое-какъ узналъ я, что умираетъ отецъ ея; что вдругъ съ нимъ ударъ сдѣлался, что ходила она къ частному лекарю, да дома его не застала, и что не имѣя никого ближнихъ, пріѣхала ко мнѣ, чтобы я какъ-нибудь распорядился, и вдругъ остановилась, какъ-будто ей стыдно стало, и призналась мнѣ, что взяла она въ попыхахъ извощика, а во всемъ домѣ двугривеннаго нѣтъ у нихъ, послѣднія деньги на рынокъ утромъ были отданы....
   А что чувствовалъ я, Митя, при откровенномъ разсказѣ ее, что со мною было? Еслибъ ты видѣлъ ее въ эту минуту, какъ хороша она была, въ какомъ блескъ выказывалась красота этой богатой натуры!... Живописецъ умеръ-бы у ногъ ея, сознавъ безсиліе свое произвесть выраженіе лица ея, грустное, дѣтски простодушное, и вмѣстѣ тѣмъ такое дивное, такъ свѣтло-граціозное, что, казалось, за одинъ взглядъ, за одну слезинку ея не грѣхъ-бы пожертвовать жизнію и всѣмъ счастіемъ, и всѣмъ, всѣмъ, что есть только для человѣка драгоцѣннаго....
   Это была -- сама красота, само счастіе....
   О какъ я проклялъ тогда свое безобразіе! какъ жалка была мнѣ судьба моя, и ея судьба, ея, которую не съумѣетъ любить другой, какъ я любилъ-бы ее, еслибы могъ быть ея отцомъ, мужемъ, братомъ.... Страшно выросла моя любовь къ ней въ одну минуту.... тяжело стало мнѣ, и такъ грустно и такъ какъ-то адски весело.
   Долго я не могъ придти въ себя, а когда очувствовался, первымъ движеніемъ моимъ было схватить изъ бумажника всѣ деньги, бывшіе тамъ.... Луиза въ попыхахъ забыла и поблагодарить меня -- она исчезла.... Я одѣлся и поѣхалъ къ доктору -- сѣлъ съ нимъ на дрожки и поѣхалъ къ Аллерамь. Пріѣзжаемъ -- насъ встрѣтила вся въ слезахъ Анисья.... было уже поздно!... Я пожалъ руку доктору и простился съ нимъ.... пошелъ въ комнату.... Аллеръ лежалъ на кровати, а Луизхенъ на колѣняхъ стояла у трупа его и молилась.... Ни слова утѣшенія не могъ сказать я бѣдной дѣвушкѣ.... только пожалъ ея руку.... она взглянула на меня и зарыдала.... лучше бы не жить мнѣ было, Митя, чѣмъ видѣть слезы эти! Краузе тоже былъ тамъ -- онъ хлопоталъ и суетился -- мы сухо поклонились. Душа моя была растерзана....
  

Отъ П. А. В. къ Д. П. Л.

   Вчера хоронили Аллера, послѣднюю защиту молодой дѣвушки... На кого осталась она? Безъ средствъ, безъ опоры.... Я на силу выстоялъ службу, такъ жалко было ее мнѣ, и пришло на умъ мнѣ: добро ли я дѣлаю оставляя ее, смѣю ли я, долженъ ли я это дѣлать? а я рѣшился оставить ее.... Противоположныя чувства кипѣли въ груди моей... борьба была тяжолая.... но послѣдняя....
   Органъ торжественно гремѣлъ подъ сводами храма... Луизхенъ, вся въ черномъ, горячо молилась объ усопшемъ.... въ церкви была только она, да прежняя ея воспитательница, да нѣсколько стариковъ, знавшихъ покойника....
   Краузе стоялъ у стѣны: обыкновенно холодное лицо его одушевлялось на этотъ разъ какою-то теплотою.... онъ тоже страдалъ въ душѣ о Луизхенъ.... я подошелъ къ нему: -- Мнѣ нужно поговорить съ вами о важномъ дѣлѣ, сказалъ я -- въ голосѣ моемъ дрожала любовь -- онъ понялъ о чемъ шло дѣло; завтра утромъ я жду васъ къ себѣ,-- глаза его засверкали... онъ крѣпко сжалъ мою руку, и мы простились... Аллера схоронили, Луизхенъ замертво привезли домой; до ночи просидѣлъ я у ея изголовья... пришелъ домой, и долго въ безсонницѣ примучался....
   Утромъ чуть-свѣтъ пришелъ Краузе....
   -- Я хочу поговорить съ вами о дѣлѣ, исходъ котораго жизнь и смерть для меня, сказалъ я ему: послушайте, вы посѣщали домъ Аллера, вы знаете дочь его; видѣть ее и не любить, значитъ не имѣть сердца: я люблю ее, знаю и вы также любите... я люблю, но много причинъ заставляютъ разсудокъ мой отказаться отъ счастія.... вы поймете, какъ тяжело мнѣ, но я уѣзжаю. Отъ васъ зависитъ сдѣлать ее счастливою, вы молоды, счастіе въ рукахъ вашихъ.... не торопитесь дайте пройти ея горю -- и женитесь на ней.... но знайте, за судьбою ея буду слѣдить я, и если вы сдѣлаете ее несчастною, если хотя одна слезинка изъ-за насъ упадетъ изъ глазъ ея, вы найдете во мнѣ мстителя безъ милосердія, рука моя вѣрна и всюду найдетъ васъ.... Роль, которую я беру на себя можетъ показаться вамъ странною, обидною... но мнѣ вы будете обязаны счастіемъ.... я люблю самъ.... и оставляю ее потому только, что хочу ея счастія.... Взамѣнъ всего я прошу насъ сдѣлать ее счастливою, быть ея другомъ.... она достойна этого. Мой долгъ -- обезпечить ее -- я богатъ; когда-женитесь вы, я отдамъ вамъ половину моего имѣнія, съ меня довольно и остальной, пусть она не знаетъ нужды и всего горя, которое связано съ ней...
   Краузе хотѣлъ что-то говорить... я остановилъ его.
   -- Не отказывайтесь отъ богатства, вы не имѣете права на это, еслибы я предложилъ его вамъ, это была бы милостыня -- вы молоды, вы можете работать; но она, она любитъ насъ, и вы должны охранить ее отъ нужды; нужда будетъ ей тяжела, хотя она и любитъ...
   -- Любитъ.... но не меня, а васъ, Павелъ Александровичъ: вы добры и великодушны... въ вашемъ поступкѣ я вижу всю высокость вашу, и хочу въ благодарность быть, по-крайней-мѣрѣ, откровеннымъ. Послушайте: около двадцати-пяти лѣтъ назадъ, у бѣднаго ремесленника родился сынъ... отъ никого не радовалъ... десяти лѣтъ, тупой и забытый -- онъ не умѣлъ даже читать, драки съ сосѣдними мальчишками составляли всю сферу его дѣятельности, изрѣдка грошъ или пряникъ -- всѣ наслажденія!.. Во всемъ этомъ много грустнаго, не правда ли? но я пріучился во всемъ видѣть хорошую сторону... горе пріучило меня къ терпѣнію, ни что въ жизни не могло уже быть для меня хуже мной испытаннаго... и когда одинъ аптекарь взялъ меня въ ученики, перемѣна положенія такъ ободрила меня, когда меня не били и кормили до-сыта, что благодарность, которую я почувствовалъ въ сердцѣ своемъ къ своему благодѣтелю побѣдила отвращеніе къ книгамъ... и я старался какъ можно болѣе трудиться и понимать чему учили меня, а въ механическихъ работахъ догадка и усердіе замѣняли во мнѣ ловкость и знанія... Черезъ восемь лѣтъ, я ужъ зналъ кое-что, черезъ десять я уже получалъ столько денегъ, что, привыкши довольствоваться малымъ, каждый годъ откладывалъ кое что, и въ пять лѣтъ скопилъ столько, что еслибы когда-нибудь Луиза Готлибовна согласилась раздѣлять со мною трудъ жизни -- съ насъ было бы довольно... Значитъ вашихъ денегъ не надо мнѣ, еслибы даже... но мнѣ весь вѣкъ придется жить одному...
   Я росъ, трудился и жилъ въ одиночествѣ, даже говорить разучился, поэтому простите мнѣ мою нескладицу... счастіе не для меня, Павелъ Александровичъ....
   Я утѣшалъ его, какъ могъ; смѣшно было бы послушать постороннему человѣку, какъ мы уговаривали другъ-друга любить Луизу... разговоръ не кончился ничѣмъ, кромѣ того, что я пріобрѣлъ еще человѣка, къ которому почувствовалъ расположеніе.
   Между-тѣмъ слова его произвели на меня сильное впечатлѣніе.
  

Отъ того же къ тому же.

Черезъ недѣлю.

   Я рѣшился уѣхать, но передъ разлукой хотѣлъ еще разъ побыть съ ней, еще разъ послушать ея голоса, отдохнуть на перепутьи и продолжать снова тяжелый путь мой... Завтра я ѣду... сегодня вечеромъ я былъ у ней, она не знаетъ, что я уѣзжаю, письмо должно придти уже тогда, какъ меня не будетъ въ Петербургъ; я ѣду къ тебѣ, Митя, мы снова будемъ вмѣстѣ, ты поможешь забыть мнѣ все грустное въ любви моей...
   Не забуду я только ее, свѣтлымъ видѣніемъ озарившую грустную жизнь мою, не забуду и сегодняшняго вечера....
   Я говорилъ съ нею о судьбъ ея... въ ней такъ много покорности къ своей участи... говорилъ о Краузе... она уважаетъ его характеръ, но, кажется, не любитъ его, много о любви говорить я не смѣлъ, сердце ея еще такъ полно печали о дорогой утратъ, что говорить долго о любви, было бы излишнимъ... мы вспоминали объ старикъ, плакали вмѣстѣ...
   Я былъ спокоенъ и веселъ, а теперь, возвратясь домой, снова начинаю хандрить. Я люблю, Митя, люблю болѣе, чѣмъ когда-нибудь: скажи мнѣ она одно слово, и я забуду всѣ свои чорныя мысли, я никуда не поѣду, какъ другъ, какъ руководитель останусь я при ней, буду смотрѣть на нее, буду охранять ее...
   Нѣтъ, я долженъ уѣхать, я долженъ превратить въ сердцѣ своемъ любовь въ то тихое, ясное чувство, которое одно можетъ быть достойно ее.... чувство дружбы....
   Я сознаю уже какъ это чувство сходитъ на мою душу, я начинаю дышать свободное, мнѣ легко и весело, беру перо и пишу къ ней...

-----

Отъ Валова къ Луизхенъ.

   Пишу къ вамъ, дитя мое, потому-что вы добры и молоды, потому-что я люблю васъ... и любовь моя не можетъ оскорблять насъ; это не любовь безумца, а сознанная любовь друга, отца и брата... Еслибы я не былъ уродомъ, если бы въ характеръ моемъ не было недостатковъ, если бы я могъ поручиться за себя, что сдѣлаю васъ счастливою, что связавъ судьбу вашу съ моею судьбою, я не заставлю когда-нибудь раскаяваться васъ, я бы предложилъ вамъ, дитя мое, и руку и сердце и всю жизнь мою...
   А теперь что могу я дать вамъ?.. положимъ, изъ благодарности вы забудете мое уродство... пройдутъ годы, вы живя со мною, узнаете во мнѣ многое, чего я и не подозрѣваю за собой... вы раскаетесь въ своей поспѣшности... молодость возьметъ свое, вы полюбите... долгъ и справедливость возьмутъ верхъ въ сердцѣ вашемъ, я увѣренъ, вы останетесь добродѣтельны, но борьба истощитъ, убьетъ васъ... каково же мнѣ будетъ знать, что изъ-за моего самолюбія погибаетъ такое прекрасное созданіе, какъ вы, моя прекрасная... Послушайте: именемъ всего дорогаго для насъ, прахомъ отца вашего, участіемъ вашимъ ко мнѣ, именемъ любви моей къ вамъ, умоляю васъ,-- не увлекайтесь.... если вы могли, забывъ мое уродство, полюбить меня, забудьте меня... выходите за Краузе, онъ стоитъ любви по своему характеру, или, если сердце ваше не лежитъ къ нему -- обождите, придетъ время, ваше сердце само изберетъ достойнаго -- и вы будете счастливы.
   А я... съ колыбели одинокій, оставленный людьми... смѣлѣе пройду свой тяжолый путь до могилы, зная о вашемъ счастіи... для меня же собственно довольно носить образъ вашъ въ сердцѣ, довольно вспоминать о тѣхъ сладкихъ часахъ, которыя мы проводили вмѣстѣ, когда мы жили одною мыслью... право, и такой избытокъ счастія можетъ убить человѣка.
   У меня останется еще и воспоминаніе...
   Тихое, теплое...
   А вы, дитя мое, если, оборони Господи, когда-нибудь будете имѣть горе, нужду, знайте, что у васъ есть другъ, счастіе ваше для котораго, его собственное счастіе....
   Чувство, можетъ быть болѣе сильное, чѣмъ бы слѣдовало, заставляетъ меня уѣхать, но время возьметъ свое... я возвращусь...
   И тогда, моя добренькая, мы посмѣемся вмѣстѣ, что минута -- и вы связали бы жизнь свою съ уродомъ, съ тяжолымъ человѣкомъ, который, желая вамъ счастія, только мучилъ бы васъ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

-----

   -- Господи ты мой. Боже, что это такое чудное сдѣлалось съ бариномъ, говорилъ Антонъ Ивановичъ, осматривая со всѣхъ сторонъ коляску, стоявшую на дворѣ -- ни съ того, ни съ сего заскучалъ, замаялся, и во всемъ Петербургъ ужъ жить не хочетъ...
   -- Кого это вы браните? проговорилъ сзади хорошо знакомый ему голосокъ;-- изныло сердце у Антона Ивановича, захныкалъ... Ахъ, вы моя такая, етакая, Дарья Пантелѣевна, прощайте, моя дорогая... уѣзжаемъ мы съ Павломъ Александровичемъ, а ужъ какъ и любилъ-то я васъ, простите, къ слову пришлось... ужъ не обиждайтесь...
   -- Если вы меня точно любите, сказала дѣвушка раскраснѣвшись: такъ зачѣмъ же дѣло-то стало... баринъ вашъ третьягодни быль у насъ, и купилъ меня, хоть и долго не соглашалась барыня... я теперь вольная, онъ и васъ хочетъ выпустить на волю, а за вѣрную вашу службу обѣщалъ мнѣ приданое...
   Антонъ Ивановичъ не вѣрилъ ушамъ своимъ.
   -- Ахъ, онъ голубчикъ мой... ахъ, вы моя Даша бѣдовая, да правда ль все эти, да откуда узнали вы, и откуда баринъ-то узналъ о любви нашей?.. не говорилъ ли я вамъ, что это ангельская душа, какъ вы его разъ какъ-то, когда еще меня убѣгали, уродомъ назвали?
   -- Что было, то прошло... пойдемте вмѣстѣ благодарить Павла Александровича...
   -- Пойдемте, Даша вы етакяя, а какъ же... сказалъ, видимо смутясь Антонъ Ивановичъ... нешто ужъ онъ не хочетъ, чтобы я служилъ у него...
   -- Что за пустяки, развѣ вы не можете оставаться у него... я поѣду за вами... обозы Павла Александровича поѣдутъ, такъ онъ прикажетъ имъ взять меня... ужъ мы и изъ чести должны съ вами послужить етакому распрекрасному барину.
   -- А и впрямь, плутовочка моя, умница вы, позвольте вашу ручку поцаловать...
   -- Что вы, что вы! вы еще не мужъ мой, а изъ оконъ-то весь домъ насъ увидитъ!...
  

VI.

   Всѣ вещи Павла Александровича уже уложены, но онъ не торопится уѣзжать.... ему грустно разставаться съ мѣстами, гдѣ онъ столько прочувствовалъ въ послѣднее время.... письмо къ Луизхенъ уже отправлено, мѣшкать нѣкогда, а онъ все сидитъ, не имѣетъ силы послать за лошадьми....
   Вдругъ дверь за нимъ тихонько отворилась.... Сердце его вздрогнуло: передъ Валовымъ стояла Луизхенъ....
   Она была грустна и печальна, но робость ея пропала, въ этотъ разъ она сама протянула ему руку свою....
   -- Я приходила проститься съ вами, другъ мой.... побранить васъ.... не стыдно ли уѣзжать и не.... проститься.... а за мной еще долгъ вашъ....
   Павелъ Александровичъ только цаловалъ ея руку, безъ словъ, безъ движенія, весь исполненный счастія...
   -- И вы можете оставлять меня въ тяжолыя минуты жизни моей, когда мнѣ нужна ваша опора, утѣшенія ваши.... Вы меня обманули въ письмѣ, вы никогда не любили меня.... Вы бы не уѣзжали, если бы точно любили какъ я.... люблю васъ....
   -- Луизхенъ, дитя мое, это слово....
   -- Было бы давно высказано, еслибы я не боялась, что бѣдной дѣвушкѣ нейдетъ отвѣчать письмомъ, что и я готова тоже любить васъ, но....
   -- Луиза, какъ вамъ нестыдно....
   Вся рѣшимость Валова пропала, всѣ зданія мысли разлетѣлись безъ слѣда -- одна любовь жила въ душѣ его....
   -- Павелъ Александровичъ, какъ вамъ не стыдно, заключать такъ неосновательно, такъ обидно, какъ въ письмѣ вашемъ, обо мнѣ.... Если бы вы точно были уродъ, то ваша прекрасная душа, не нашла бы себѣ отвѣта только въ душѣ уродливой.... Развѣ вы не вѣрите наукѣ, возвысившей васъ, развѣ вы не вѣрите чувству, которое говорить вамъ прямо: одна красота въ жизни не есть счастіе, а только горе, и безъ васъ я не могу быть счастлива (если бы не общественное разстояніе наше, я бы давно сказана это вамъ откровенно), если вы хотите этаго счастія, будемте друзьями....
   -- Дитя мое, я долженъ уѣхать, я писалъ къ вамъ, что заставляетъ меня это сдѣлать....
   -- Я сожгла бы письмо ваше, если бы оно не было написано рукой вашей,-- развѣ вы невѣрите, что я могу васъ сдѣлать счастливой....
   Павелъ Александровичъ готовъ былъ упасть на колѣна, раскрыть ей всю душу свою, но въ воображеніи его мелькнуло грустное лицо Краузе.
   -- Луиза, Луиза, я долженъ уѣхать, я не могу не уѣхать: васъ любитъ другой, этотъ другой достоинъ васъ, я не хочу на пути своемъ погубить....
   -- Краузе?... но я никогда не могу любить его... мнѣ жаль Краузе, но чтожъ дѣлать... Уѣзжайте же, если вы можете отъ меня уѣхать!.. Вы добры, вы благородны, ваша борьба дѣлаетъ васъ еще выше.... я не смѣю требовать отъ васъ поступка противъ убѣжденій, я безъ того слишкомъ смѣло высказала вамъ свои чувства....
   -- Что мнѣ дѣлать? Что мнѣ дѣлать! Неужели счастіе свое долженъ я купить цѣною страданій другаго....
   -- Привыкшаго переносить горе.... Въ жизни его не будетъ уже ничего хуже того, что съ нимъ было.... кротко произнесъ сзади знакомый голосъ Краузе; во все время сцены онъ былъ тутъ, ревность привела его, онъ видѣлъ, когда Луиза ѣхала и не могъ не идти за ней....
   Валовъ горячо сжалъ его руку.... Краузе заплакалъ и выбѣжалъ изъ комнаты, гдѣ узналъ онъ конецъ своей первой и единственной радости.... А и было отчего бѣжать ему.... Валовъ такъ радостно, такъ тепло цаловалъ по его уходѣ свою невѣсту.
   Луизхенъ не противилась.... она была весела и счастлива....
   -- Если вы все еще боитесь моего непостоянства, Павелъ Александровичъ, то вы будете имѣть годъ сроку для испытанія меня; черезъ годъ кончится трауръ мой, до-тѣхъ-поръ мы чужіе.
   -- Прикажете идти за лошадьми,-- сказалъ выставляя лицо свое изъ за дверей Антонъ Ивановичъ.
   -- Нѣтъ.... выкладывай вещи.... я остаюсь.
   Антонъ Ивановичъ покачалъ головой:
   -- Не рехнулся ли баринъ-то! подумалъ онъ.
   А бѣдный Краузе?
   Съ этого дня совершился съ нимъ нравственный метаморфозъ;-- всѣ деньги, скопленныя цѣною лишеній, пошли на гулянья -- не для чего уже было ему копить ихъ!... За то онъ кутилъ и веселился на дачахъ, въ только что открытомъ тогда Пассажѣ, и вездѣ, гдѣ на свои деньги, человѣкъ можетъ пожуировать.... Валовы напрасно старались вырвать его изъ грязи, куда больше и больше съ каждымъ днемъ погрязалъ онъ....
   Черезъ два года родился у Валова сынъ,-- не чахлый, а здоровый и румяный,-- весь въ Луизхенъ....
   Антонъ Ивановичъ представлялъ Дашѣ едакой, любившей иногда покапризничать, примѣръ господъ своихъ:
   -- Вѣдь вотъ живутъ какъ голубки,-- не то что мы съ вами, Дарья вы Пантелѣвна!

НИКОЛАЙ КУРОЧКИНЪ.

"Сынъ Отечества", No 12, 1850

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru