Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна
Ряженые

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Мать Мария (Скобцова; Кузьмина-Караваева, Е.Ю.) Встречи с Блоком: Воспоминания. Проза. Письма и записные книжки
   М.: "Русский путь": "Книжница"; Париж : YMCA-Press, 2012.
   

РЯЖЕНЫЕ

   Если у человека есть какое-нибудь несоответствие -- горб ли, глаз ли кривой или даже только сердце с перебоями, -- нечего от него ждать правильных понятий, -- обязательно все вверх ногами видит такой человек.
   А уж горбатые люди, -- это совсем особенные люди. Руки и ноги у них непомерно длинные, -- голова же на короткой шее еле поворачивается. И душа у них рукастая, цепкая, -- за что только уцепиться правильно не понимает, потому что вся жизнь им с одного и того же поворота видна.
   В полозовском семействе вообще все благополучно. Старик веселый и делами заниматься не охотник, -- дела созданы только, чтобы на них жаловаться. Младшая, Верочка, с курсов домой приезжает и на лето, и на Рождество, гости каждый день неизвестно зачем приходят. Пелагея по воскресеньям пироги ставит. Только Саша, старшая дочь, совсем к общему благополучию не пристала.
   От рождения Саша горбатая. Как ни крои ей балахоны, из каких шелков и бархатов не мастери их, а всё одно плечо на вершок выше другого, все спереди грудь однобоким камнем торчит, а сзади будто под платьем мешок с чем-то твердым привешен. Будто камнями по горло засыпана Саша и из каменного мешка только голову высунула, -- тоже особенную, как у горбатых у одних бывает, -- с костями жесткими, точно под кожей обозначенными.
   И в голове ее все мысли перевернуты: в летний вечер, когда закатный сумрак теплым туманом крадется по земле, когда с берега речки пение и смех слышны, -- Саша тоскует. Нет ей покоя, все хочется, чтобы что-то яркое и пламенное всю душу ее испепелило, ничем не довольна, воздух такой, что и дышать-то им противно, а уж если что и есть на свете, на что без противности смотреть можно, так это первая звезда на закатной зелени небесной, -- да и то оттого, что звезда эта, -- верный знак самой безысходной тоски.
   Это когда всем весело.
   А когда людям неуютно и жутко, в зимние, застуженные вечера, во время панихидного пения всех четырех мирских ветров, в часы, когда стены домов содрогаются, а стекла в окнах жалобно позванивают и дребезжат под ударами дождевых капель, -- Саша ощущает покой. Сидит с ногами в кресле перед печкой, перебирает на груди бахрому вязанного платка, смотрит, как медленной волной пламя переливается по рдеющим углям, и думает -- о легком, о мирном, о том, что не придавлено к земле двумя каменными горбами.
   А отец и Верочка жалуются на тоску и на то, что ногам холодно. Места себе в большом доме найти не могут. Верочка на полке старые книги в сотый раз перероет. Вытащит истрепанный роман Вернера без конца, перелистает стоя, две страницы в середине прочтет и опять в общую груду кинет.
   Верочке, положим, всегда скучно, когда в доме гостей нет. Все отцовские усмешечки и словечки давно наизусть знает, а с Сашей говорить, -- это спорить, -- неизвестно о чем.
   В больших городах квартира к квартире прилеплена, как соты медовые, -- человек себя среди товарищества чувствует. Даже на улицах в позднюю пору не страшно, потому что электричеству великая сила дана, -- страх отгонять.
   А вот в такой дыре, где Верочке свои каникулы проводить приходится, все иначе. Выйдешь вечером на улицу, -- в беспросветный мрак, как в черную реку окунешься. Редкие, желтые огни фонарей, точно гвозди в черноту вбиты, -- света от них нет. Ветер, словно огромной метлой улицу метет, в телеграфных проводах, как в паутине муха путается и визжит протяжно.
   И сразу покажется, что светлая комната, в которой только что чай пили, без возврата растаяла в ночи, что вот только и есть на свете, что эта чернота да упорный собачий лай где-то на окраине, -- будто большое и могучее существо посадило на ладонь человека и высоко, к самой небесной крыше его подняло.
   И Верочка, и отец не то что боялись Сашу, а как-то неловко чувствовали себя с нею. Им весело, а она грустную муть около себя разведет, тошно вокруг станет. Им тоскливо, -- а она в кресле блаженно жмурится, на огонь мигает, будто чужой тоске радуется.
   А заводила Верочка к себе ежедневно целые таборы молодого люду со всего города. Саша совсем в свой каменный мешок голову втягивала, морщилась, к себе иногда даже уходила. Пелагея сбивалась с ног, -- то в лавчонку за лимоном сбегай, то самовар подогрей, то чью-нибудь шубу под горой других шуб угадай и выволочи на свет Божий.
   Отец же доволен был. Очень тонко, как в его молодости принято было, говорил всякие остроумные слова, улыбался молодым барышням, щурил глаза ласково и насмешливо, подкладывал варенье на блюдечки.
   Студенты каждый приезд появлялись с особой поговоркой: то все кстати и некстати говорили "очень просто, понимаешь", то повторяли при каждом случае "сквер-рно, дорогой мой", то о каждом замечали: "хитрый, как бублик".
   Кроме них приходили чиновники, учителя, гимназисты, но студенты все же были первыми гостями и тон всей компании задавали.
   Каждую зиму в полозовском доме бывали ряженые. Ряженые предупреждали о своем появлении, Пелагея с утра начинала готовиться, в подсвечник у рояля вставлялись новые свечи.
   А Саша впадала в тоску. И уйти нельзя, потому что она за музыкантшу слыла и должна была польки и вальсы барабанить. Так ряженые и выбирали, куда ехать, -- где рояль есть или хоть гитара какая-нибудь.
   Вот и теперь, накануне предупредили. Пелагея затеяла к ужину заливное и сладкий пирог пекла. Старик без дела по зале прохаживался, изредка стул переставит, чтобы посередине больше места было. Ковер с утра свернули огромной трубкой и вдоль стены положили.
   Ряженым рано, а весь дом уже не так живет, как обычно. С пятичасовым чаем опоздали. Саша сама два раза на кухню ходила: самовар никак не хотел закипеть. Два раза потухал, а Пелагея ворчала и гремела посудой. Печи тоже не натопили как следует, -- народу много ждали, и без печей жара будет. Верочка всю комнату перерыла, маскарадный костюм себе ладила из всякого старья, шумела, собою весь мир заполонить хотела, так что Саше и места больше не оставалось.
   Самое несносное, -- эта веселая суета. Будто ключом открывает она двери в такой бездонный провал, в такой страшный мрак, что зажмуриться хочется Саше.
   Вообще ряженых она не любит и боится. Все ей кажется, что могут они безнаказанно посмеяться над ней, что за рожами крашеными настоящие лица они теряли.
   К восьми часам кое-как чаю напились, отец, выбритый и надушенный, звонков в передней поджидал, улыбался. Верочка оделась принцессой какой-то, старую тюлевую занавеску широким шлейфом распустила, русую голову золотой короной из елочного дождя украсила. Пелагея зажгла в зале три лампы. У рояля поставила свечи.
   Первой пришла тетушка Мария Александровна с мужем на ряженых посмотреть, похвалила Верочкину выдумку занавеску приспособить. Саша стала их разговором занимать, потому что Верочке не до того было, -- забегалась.
   Потом раздались оглушительные звонки на парадном. Пелагея кинулась со всех ног отпирать, отец пробежал, потирая руки.
   Влетели с визгом и хохотом ряженые, закружили Верочку, даже Пелагею подхватили, Сашу повлекли к роялю.
   Многих можно было сразу узнать. Сын начальника почты только натянул клоунский колпак, а две батюшкины дочери были в летних своих вышитых мордовских костюмах, следователь неумело менял голос. А остальные: ведьмы, черти, паяцы, цыгане, -- казались сначала совсем незнакомыми, чужими.
   Саша играла польку. Ряженые кружились парами, человек в красном фраке с огромным наклеенным носом неистово дудел в длинную трубу. Огромный клоун кувыркался через голову и сбивал с ног танцующих.
   Саша кончила. У нее болела голова, а визг и хлопанье хлопушек каждый раз заставляли вздрагивать. Отец, под руку с ведьмой, угощали гостей орехами и финиками. Верочка старалась заглянуть под маску длинному и худому паяцу -- единственному, кого она не узнала.
   У дверей передней толпились гости Пелагеи, соседский кучер с женой и две горничные, видимо, заранее ею приглашенные.
   Саша осталась сидеть за роялем и напряженно старалась улыбнуться. Самое глупое -- это иметь трагическое лицо, когда всем весело.
   Потом она начала играть вальс, но ее прервал новый звонок, не такой бешеный, как первый.
   Через минуту в залу медленно входила новая толпа ряженых. На самодельном деревянном троне сидело чучело Масленицы, сплошь увитое соломой. Первую минуту казалось, что кроме соломы на троне ничего и нет, до того неподвижно восседала Масленица. Но то напряжение, с которым несли трон странные люди, -- не то лешие, не то ведьмы, с густо приклеенными бородами из пакли, с замотанными шеями, -- неузнаваемые, ни на кого не похожие и, -- Саше показалось -- трагически-взволнованные, -- указывало на то, что человек, изображающий Масленицу, очень тяжелый. Из соломы торчало только ухо и свешивалась прядь волос.
   Саша опять заиграла. Трон с Масленицей поставили посередине комнаты. Около него, как бы на страже, остался один леший. Остальные закружились в бешеной пляске.
   Саша барабанила неистово. Ей минутами казалось, что вот только такими рублеными, крепкими звуками она прикрепляет эти кружащиеся маски к комнате, а остановится, -- и все исчезнет, заклубится призраками, развеется.
   Верочка уже не пыталась никого узнавать. Она что-то рассказывала, улыбаясь, паяцу и кружилась вместе с другими вокруг соломенного чучела с человеческим ухом.
   После вальса окружили Масленицу и начали петь:
   "Прощай, прощай, Масленица".
   Следователь хотел обнять неподвижную фигуру, но леший сурово его оттолкнул.
   Саша встала из-за рояля и вышла в столовую.
   Накрытый белой скатертью стол был заставлен бутербродами и сладостями. Пелагея расставляла чашки на подносе. Соседский кучер принес из кухни кипящий самовар.
   Саша заглянула в окно. Черная, беззвездная ночь совсем близко прилипла к стеклу, будто черным тестом замазала его.
   Лешие внесли свою Масленицу и поставили во главе стола. Другие ряженые, уже немного остепенившись и устав, входили в столовую. Саша села на другом конце стола, против Масленицы и начала разливать чай. Верочка уговаривала всех съесть пирога. Узнанные соглашались, а не узнанные прятали свои подбородки в воротники, натягивали колпаки и глухо мычали, отнекиваясь. Лешие выпили коньяку и торжественно предложили рюмку своей чучеле, таинственно пряча ее в соломе.
   А Масленица не меняла положения, высилась соломенной горой, над которой где-то виднелось ухо с прядкой волос, прикрытое сверху соломенным колпаком, вроде бредня для ловли рыбы.
   Отец провозглашал тосты и поминутно наполнял свою рюмку. Ведьма, давно снявшая маску, предлагала через часок ехать дальше, в следующий дом. Верочка хотела ехать вместе со всеми.
   После чаю опять танцевали. Саша играла кадриль и вальс.
   Только Масленица и лешие остались в столовой, допивая коньяк.
   Верочка бесилась, что так и не узнала никого из второй компании. Не может быть, чтобы в этой дыре незнакомые люди оказались.
   Батюшкины дочери сооружали ей маску из куска материи. Красили щеки и прорезали дырки для глаз и рта.
   Потом стали собираться.
   В передней долго не могли разобраться в горе шуб. Установили очередь. Сначала одевались пришедшие позднее, так как их шубы были наверху. Лешие торопили свою компанию, чтобы дать место следующим.
   Верочка была уже одета и стояла около дверей.
   Первая компания уже отъезжала, бубенцы звенели на тройках.
   Паяц долго не мог найти свою шапку, а следователь уговаривал старика Полозова ехать с ними.
   Пелагея сбилась с ног, разыскивая шапку.
   Саша стояла на пороге с той же натянутой улыбкой и думала, что вот сейчас у них в комнате беспорядок после Верочкиных сборов, а Пелагея не скоро угомонится и приберет все, да и во всей квартире пахнет табачным дымом и какими-то отвратительными духами.
   Кода последние гости, уводя с собой Верочку, исчезли в черноте подъезда, отец пошел к себе в кабинет, а Саша попросила Пелагею поскорее убрать у них в комнате.
   Потом она вошла в зал. Хотела потушить свечи перед роялем, но забыла. Села на табуретку и стала играть. После первых аккордов отец крикнул из кабинета: "Как у тебя все не кстати. После ряженых похоронный марш какой-то. Это на тебя похоже".
   Саша быстро закрыла рояль, задула свечи. Потом подкрутила все три лампы.
   Пелагея еще не кончила убирать. Саша прошла в столовую.
   Там, на своем неуклюжем троне сидела соломенная Масленица, такая же неподвижная и громоздкая.
   Саша сказала: "Послушайте, все уехали...", -- но оборвала недоконченную фразу. Ей стало жутко.
   Через мгновение она решила, что ошибалась, что это просто соломенное чучело, забытое ряжеными. Она подошла близко, дотронулась до колпака, он упал и обнажил седеющую голову с довольно длинными, растрепанными волосами.
   Не соображая, что она делает, Саша отогнула сноп соломы, скрывающий лицо ряженого. На нее уперлись мертвые, невидящие, стеклянные, немигающие, застывшие в недоумении каком-то глаза.
   Как во сне, Саша дотронулась пальцем до лба незнакомца и отдернула руку: лоб был холодный и сухой, -- лоб мертвеца.
   Крепко привязанный веревками к своему трону, обложенный снопами соломы, уставив свой неподвижный взор в Сашины глаза, скрыв под соломой уже не кровоточащую рану, в столовой полозовского дома, над допитыми рюмками коньяка и недоеденными бутербродами, сидел мертвый человек. Саша громко закричала и бросилась из комнаты.
   
   Вообще Саша не могла понять, отчего люди не видят всего ясного, что ей видно. Тоненькой пленкой, как первым ледком рек, покрыта бездонность этим вот видимым и всем доступным миром. А вглядись только попристальнее, и за жизнью, за Верочкиной суетой, за отцовскими усмешечками, такая рожа осклабится, мертвенная, с пустыми глазами, что поймешь сразу -- нет ничего, все в ничто упирается, все смертью отсвечивает, небытием. А рожи ряженых тем страшнее для Саши, что и без того зыбкое лицо человеческое стирают.
   В передней раздались звонки. Протрусила Пелагея двери отпирать. Отец пробежал, потирая руки.
   Ввалились ряженые. Холодным ночным ветром пахнула широко раскрытая парадная дверь. Далекими, из другого мира, показались Саше визги и словечки пестрой оравы.
   И даже то, что она сразу узнала двух батюшкиных дочерей -- по их летним мордовским костюмам, и следователя по неумело измененному, картавому голосу, не показалось ей достаточно убедительным, чтобы всех за настоящих, живых людей почитать.
   Она села за рояль и заиграла польку. Застывшие в улыбке, белые с красными щеками, мелькали отвратительные мертвые маски. Пестрые клоунские балахоны и серые халаты ведьм кружились. Какой-то толстый человек в красном фраке с огромным наклеенным носом надувал щеки и дудел в трубу. Паяц кружил Верочку и нелепо вскидывал ногами.
   "Все, все, нарочно, -- думала Саша, механически барабаня по клавишам, -- все, чтобы совсем настоящее потерять".
   Вообще настоящее будто на волоске висело. Куда-то отступили привычные стены дома, завешанные фотографиями и японскими веерами с бабочками и рыбами. Красное и желтое, визгливое и тревожное, под рубящие и крепкие звуки польки кружилось и металось по комнате.
   Саша кончила и старалась улыбнуться. Самое нелепое -- иметь трагическое лицо, когда всем весело.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

СОКРАЩЕНИЯ

   авт. -- автограф
   Арх. о.С.Г. -- основной архив матери Марии, на хранении у о. Сергия Гаккеля (Льюис, Великобритания)
   Арх. С.В.М. -- архив, собранный С.В. Медведевой, на хранении у Е.Д. Клепининой-Аржаковской (Париж)
   Арх. YMCA-Press -- архив издательства "YMCA-Press" (Париж)
   б. д. -- без даты
   гл. -- глава
   изд. -- издание
   кн. -- книга
   маш. -- машинописный, машинопись
   наст. -- настоящий
   неопубл. -- неопубликованное
   опубл. -- опубликован
   переизд. -- переиздание, переиздан
   псевд. -- псевдоним
   ред. -- редактор, редакция
   рук. -- рукопись
   сб. -- сборник
   св. -- святой
   сокр. -- сокращение
   соч. -- сочинение
   ст. -- статья
   стих. -- стихотворение
   указ. -- указанный
   урожд. -- урожденная
   фам. -- фамилия
   

АББРЕВИАТУРЫ

   ААМ -- Архив Анапского музея
   АДП -- Архив Дома Плеханова РНБ (Санкт-Петербург)
   БАР -- Бахметьевский архив Колумбийского университета (Нью-Йорк) (Columbia University, Rare Book and Manuscript Library, Bakhmeteff Archive of Russian and East European History and Culture)
   ВСЮР -- Вооруженные силы на Юге России
   ГАКК -- Государственный архив Краснодарского края
   ГАРФ -- Государственный архив Российской Федерации (Москва)
   ГОПБ -- Государственная общественно-политическая библиотека (Москва)
   ГРМ -- Государственный русский музей (Санкт-Петербург).
   ИРЛИ -- Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (Санкт-Петербург)
   ОР РГБ -- Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (Москва).
   РГАЛИ -- Российский государственный архив литературы и искусства (Москва)
   РГБ -- Российская государственная библиотека (Москва)
   РГИА -- Российский государственный исторический архив (Санкт-Петербург)
   РНБ -- Российская национальная библиотека (Санкт-Петербург)
   РСХД -- Русское студенческое христианское движение
   РХД -- Русское христианское движение
   РЦХИДНИ -- Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (Москва)
   

УСЛОВНЫЕ ОБОЗНАЧЕНИЯ

   ММ 1 и 2, 1992 -- Мать Мария (Скобцова). Воспоминания, статьи, очерки: В 2 т. Париж: YMCA-Press, 1992.
   ВК -- "Вольная Кубань". Орган Кубанского краевого правительства (Екатеринодар), 1918-1920. Издание возобновлено в наше время.
   ВР -- "Воля России". Первоначально газета, затем ежемесячный журнал политики и культуры под ред. В.И. Лебедева, М.Л. Слонима, В.В. Сухомлина, выходивший с 1922 в Праге. С 1927 по 1932 издавался в Париже.
   ГМ -- "Голос минувшего на чужой стороне: Журнал истории и истории литературы". Выходил с 1926 по 1928 в Париже под ред. СП. Мелыунова, В.А. Мякотина и Т.И. Полнера.
   Д -- "Дни". Ежедневная берлинская газета. С сентября 1928 по июнь 1933 -- еженедельник, издаваемый в Париже под ред. А.Ф. Керенского.
   ЗК -- Блок A.A. Записные книжки: 1901-1920. М.: Художественная литература, 1965.
   К-К, 1991 -- Кузьмина-Караваева Е.Ю. Избранное / сост. и примеч. Н.В. Осьмакова. М.: Советская Россия, 1991.
   К-К, 1996 -- Кузьмина-Караваева Е.Ю. Наше время еще не разгадано... / сост. и примеч. А.Н. Шустова. Томск: Водолей, 1996
   К-К, ММ, 2001 -- Кузьмина-Караваева Е. Мать Мария. Равнина русская: (Стихотворения и поэмы. Пьесы-мистерии. Художественная и автобиографическая проза. Письма) / сост. А.Н. Шустов. СПб.: Искусство - СПб., 2001.
   ММ, 1947 -- Мать Мария. Стихотворения. Поэмы. Мистерии. Воспоминания об аресте и лагере в Равенсбрюк. Paris: La Presse Franèaise et Étrangère, 1947.
   MM, K-K, 2004 -- Мать Мария (Кузьмина-Караваева Е.) Жатва духа: Религиозно-философские сочинения / сост. А.Н. Шустов. СПб.: Искусство -- СПб., 2004.
   ОЛ -- "Одесский листок". Основатель В.В. Навроцкий, выходил в 1918-1920 в Одессе.
   ПК -- "Приазовский край". Ежедневная политическая, экономическая и литературная газета, основана С.Х. Арутюновым, выходила в Ростове-на-Дону в 1917-1919.
   ПН -- "Последние новости". Русская ежедневная газета, выходившая с 1920 по 1940 в Париже под ред. М.Л. Гольдштейна, с 1921 -- П.Н. Милюкова. Издание прервано в связи с немецкой оккупацией.
   Руфь -- Кузьмина-Караваева Е.Ю. Руфь. Пг.: Тип. Акционерного общества типографского дела, 1916.
   СЗ -- "Современные записки". Ежемесячный общественно-политический и литературный журнал под ред. И.И. Бунакова-Фондаминского, Н.Д. Авксентьева, М.В. Вишняка, В.В. Руднева и А.И. Гуковского. Издавался с 1920 по 1940 в Париже. Издание прервано в связи с немецкой оккупацией.
   СС -- Блок А. Собрание сочинений: В 8 т. М.; Л.: ГИХЛ, 1960-1963.
   Стихи, 1937 -- Мать Мария. Стихи. Берлин, 1937.
   Стихи, 1949 -- Мать Мария. Стихи. Париж, 1949.
   УЮ -- "Утро Юга". Ежедневная литературная и общественно-политическая газета, выходившая в 1918-1920 в Екатеринодаре.
   

РЯЖЕНЫЕ. Рассказ новеллистического типа.

   Источник: рук., б.д. (БАР. Mother Maria Papers. Box 1). Публикуется впервые.
   В Бахметьевском архиве Колумбийского университета рукопись данного рассказа содержится в тетради, классифицированной С.Б. Пиленко как "1я книга. Вильпре, Медон". Там же имеется более поздняя надпись рукой С.Б. Пиленко на титульном листе: "Мать Мария еще не была монахиней и подписывалась Елизавета Скобцова, или псевдонимом "Юрий Данилов"" и датировка той же рукой вверху титульного листа: "Эта книга. Вильпре -- 1926. 1929-30. Медон -- 1928 и 1929-30". В той же первой тетради находятся рукописи рассказа "Вадим Павлович Золотов" и первоначального варианта повести "Канитель". Даты, стоящие на тетради, позволяют предположить, что работа над этими произведениями велась в середине 1920-х гг.
   Вытащит истрепанный роман Вернера... -- Возможно, речь идет об одном из романов немецкой писательницы Элизабет Вернер (наст, имя и фам. Елизавета Бюрстен-Биндер; 1838-1918). Ее сочинения в переводе на русский язык выходили в России перед Первой мировой войной: в Санкт-Петербурге в издательстве A.A. Каспари в качестве приложения к журналу "Родина" за 1913-1914 гг., в Москве в издательстве М.Д. Ефимова в 1911-1914 гг.
   Ветер, словно огромной метлой улицу метет, в телеграфных проводах, как в паутине муха путается и визжит протяжно. -- Образ мухи, возможно, отсылает к роману Ф.М. Достоевского "Преступление и наказание". Ср., например: "Вдруг послышался мгновенный сухой треск, как будто сломали лучинку, и все опять замерло. Проснувшаяся муха вдруг с налета ударилась об стекло и жалобно зажужжала" (ч. 3, VI). Или далее: "В комнате была совершенная тишина. Даже с лестницы не приносилось ни одного звука. Только жужжала и билась какая-то муха, ударяясь с налета об стекло" (Там же).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru