Лачинова Прасковья Александровна
Современный недуг

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

СОВРЕМЕННЫЙ НЕДУГЪ.

РОМАНЪ ВЪ ТРЕХЪ ЧАСТЯХЪ.

ГЛАВА I.

   Въ пріемномъ покоѣ доктора Колевина давно уже толпились посѣтители, чающіе движенія воды; но этого движенія почему-то не было. Докторъ не появлялся, и двери въ его комнаты были плотно заперты. Между больными начиналъ подниматься ропотъ, когда вышелъ молоденькій помощникъ и, нѣсколько рисуясь, оффиціально проговорилъ:.
   -- Господа, пріема сегодня не будетъ.
   -- Какъ не будетъ? закричали всѣ на разные голоса.
   -- Скажите, по крайней мѣрѣ, причину. Вѣдь мы не... не стадо какое-нибудь, чтобъ... чтобъ насъ заставлять дожидаться, и потомъ гнать насъ, говорилъ, хорохорясь и горячась, пожилой господинъ, очевидно считавшій себя важнымъ лицомъ.
   -- Супруга доктора находится въ весьма опасномъ положеніи, отвѣчалъ помощникъ:-- и, по этому случаю, пріемъ отложенъ.
   Манерно поклонившись, онъ хотѣлъ ретироваться, но дамы ринулись и загородили ему дорогу.
   -- Что же такое у супруги доктора?.. неужели опасно? Въ чемъ же опасность? защебетали онѣ въ одинъ голосъ.
   -- Развѣ неблагополучные роды? спрашивали другія, успѣвшія уже разузнать прежде обо всемъ. Никто изъ этихъ дамъ не зналъ лично жены доктора, но любопытство было чрезвычайное, такъ что онѣ позабыли о своихъ болѣзняхъ, и разговаривали, какъ гдѣ нибудь въ клубѣ. Мужчины первые двинулись къ выходу, а за ними и дамы.
   -- Видно что-нибудь серьезное, говорилъ, спускаясь съ лѣстницы, одинъ прихрамывавшій господинъ другому съ завязаннымъ горломъ.
   -- Колевинъ всегда такъ добросовѣстно относится къ своей практикѣ, что онъ даже и въ затруднительныхъ для себя обстоятельствахъ никогда бы не отложилъ пріема.
   -- Я вчера еще слышалъ, возразилъ другой:-- что онъ приглашалъ двухъ знаменитыхъ акушеровъ. Да это, я думаю, такъ, безъ особенной нужды. Онъ потерялся, какъ молодой мужъ,-- вѣдь не надышется на жену. А тутъ первые роды!..
   Оба они вышли на подъѣздъ, и тутъ столкнулись съ лакеемъ въ ливреѣ, который чуть не бѣгомъ вбѣжалъ въ переднюю.
   -- Стебальскій у васъ? спросилъ лакей, запыхавшись, у швейцара.
   -- У насъ, у насъ, отвѣчалъ тотъ флегматично:-- гдѣ же ему быть. У насъ и ночевалъ.
   -- Ну, такъ вы его вызовите, и скажите, что генералъ Тупицынъ самъ два раза вчера къ нему заѣзжалъ; а нынче поѣхалъ нарочно въ клинику, а его тамъ нѣтъ, какъ нѣтъ. Генералъ изъ себя вышелъ, даже ногой топнулъ:-- какіе это, говоритъ, доктора? это не доктора, а прощалыги!
   -- Что будешь дѣлать, и нашъ-то нынче пріемъ отложилъ. Видишь, народу-то сколько назадъ идетъ.
   -- Что же они, ополоумѣли что ли? Вѣдь они на коронной службѣ состоятъ,-- за это баловство-то, я думаю, тоже не похвалятъ!
   -- Дѣло такое вышло, милый ты мой, возразилъ швейцаръ, нюхая табакъ. Барыня-то у насъ другія сутки мучается... Теперь, говорятъ, родила, да сама-то плоха!
   -- Такъ, протянулъ лакей, вынувъ папиросницу и закуривая папироску:-- положимъ, вашему барину она жена; извѣстно жена къ сердцу близка. А Стебальскому-то она что? онъ никакъ и не акушеръ, ему тутъ и быть-то не слѣдъ.
   -- А какъ же онъ барина-то въ горѣ оставитъ? У нихъ дружба-то какая, небось весь Петербургъ объ ней знаетъ...
   -- Ну, какая нынче дружба! проворчалъ лакей, затягиваясь дымомъ.
   -- Нѣтъ, ты не говори, у нихъ не какъ у другихъ. Ты возьми, первое: оба изъ одной губерніи, изъ дальней, изъ степной какой-то, изъ одного уѣзда, изъ одного села, въ одномъ домѣ росли; потомъ въ гимназіи однокашники, по академіи тоже, и вотъ оба докторами вышли, нашъ-то по-прежде, а Стебальскій только прошлаго года. Это все баринъ самъ барынѣ разсказывалъ, а я слышалъ...
   -- Однако ты поди-ка доложи, прервалъ лакей.
   -- Кому доложить-то, Стебальскому?
   -- Ну да, Стебальскому. Генералъ нашъ, скажи, гнѣвается, въ пріемный часъ не засталъ. Сейчасъ просятъ къ нимъ на домъ.
   Швейцаръ помедлилъ еще минутъ десять и пошелъ передать слугѣ порученіе.,
   Слуга пошелъ, и осторожно, на цыпочкахъ, отворилъ дверь въ кабинетъ хозяина, гдѣ -- по его предположенію -- сидѣлъ Стебальскій. Дѣйствительно онъ былъ тутъ, у стола, наклонившись надъ медицинской книгой, въ позѣ читающаго человѣка. Но когда, на зовъ слуги, онъ поднялъ голову, то сейчасъ было видно по его лицу, покрытому блѣдными пятнами, по глазамъ, отяжелѣвшимъ отъ безсонницы, что онъ не могъ ни читать, ни понимать.
   Слуга объяснилъ подробно, въ какой претензіи генералъ Тупицынъ и какъ ему нуженъ докторъ. Стебальскій выслушалъ внимательно и не отвѣчалъ ни слова.
   -- Что же сказать прикажете? спросилъ слуга.
   Все то же молчаніе.
   -- Тамъ лакей генеральскій дожидается.
   Стебальскій, казалось, къ чему-то прислушивался... Вдругъ онъ махнулъ рукой слугѣ такъ повелительно, что тотъ немедленно исчезъ. Почти въ ту же минуту распахнулась другая дверь и въ кабинетъ вбѣжалъ Колевинъ, весь блѣдный, закрывая лицо платкомъ. Онъ рухнулся на диванъ и рыдалъ безутѣшными, обильными слезами, съ бурнымъ отчаяніемъ молодости, потому что онъ былъ еще очень молодъ.
   Стебальскій подошелъ къ нему и взялъ его за руки; онъ былъ блѣднѣе Колевина. Онъ казался старше его, хотя былъ моложе тремя годами; но страшное горе избороздило его лицо, вздуло жилы на лбу, провело рѣзкіе круги подъ глазами. Вообще лицо его имѣло серьезный, задумчивый типъ, напоминавшій портреты средневѣковыхъ художниковъ. Большіе темные глаза и темные волнистые волосы усиливали это впечатлѣніе, придавая ему не русскій видъ, тогда какъ Колевинъ съ своимъ открытымъ, круглымъ лицомъ, съ добродушной пріятной манерой, являлъ чистѣйшее славянское происхожденіе.
   -- Что же... тамъ?.. чуть слышно проговорилъ Стебальскій -- что говоритъ докторъ?..
   -- Уѣхалъ! Уѣхалъ! оставилъ... бросилъ ее! захлебываясь отъ слезъ отвѣчалъ Колевинъ:-- кончено, значитъ, все кончено! Нѣтъ надежды!
   -- Кто уѣхалъ? Д**?.. спросилъ еще болѣе поблѣднѣвшій Стебальскій, называя одно изъ свѣтилъ науки.
   -- Да... Я спрашивалъ его... Онъ не сказалъ ни слова и уѣхалъ...
   Стебальскій такъ стиснулъ пальцы, что они хрустнули.
   -- Поди туда ты. Посмотри самъ... Я... я не могу больше! проговорилъ Колевинъ.
   Стебальскій твердыми шагами пошелъ въ спальню больной. Это была полутемная комната, еще не утратившая свѣжести украшеній, граціи и поэзіи недавняго медоваго мѣсяца. Счастіе молодыхъ супруговъ сказывалось во всемъ, глядѣло отовсюду веселыми глазами. Красота убранства, изящный выборъ картинъ, тонкое кружево занавѣсъ -- все это служило рамой для красоты и счастья обладательницы этого свѣжаго гнѣзда. И она также не утратила своей прелести и юности. Она полусидѣла на постели, опираясь на подушки, вся въ бѣломъ, съ распустившимися темными волосами. У нея былъ сильный жаръ; глаза сверкали неестественнымъ блескомъ, щеки и губы алѣли, выраженіе лица было въ высшей степени возбужденное.
   -- Стебальскій, это вы! заговорила она быстро, съ лихорадочной живостью:-- наконецъ-то! насилу меня вспомнили! Ну подите; подите сюда поближе... Посмотрите, какая у меня дѣвочка! Катерина Ефимовна, покажите дѣвочку Льву Николаевичу.
   Стебальскій машинально подошелъ къ кушеткѣ, гдѣ акушерка и горничная возились надъ чѣмъ-то, издававшимъ слабые звуки и обвернутымъ бѣлыми пеленками.
   -- Говорятъ, будто на отца похожа, продолжала, улыбаясь, Колевина. Вздоръ какой, можно ли разглядѣть у такой маленькой? Пьеръ, гдѣ же ты? обернулась она, оглядываясь по сторонамъ: -- Какой смѣшной! вдругъ выбѣжалъ отсюда, какъ сумасшедшій... вѣрно за вами!
   Она смѣялась и говорила съ такою живостью, какъ будто совсѣмъ здоровая, будто сейчасъ встанетъ и поѣдетъ на балъ. Всякій могъ бы ошибиться; но докторъ зналъ, что этотъ избытокъ жизни, это веселье, поднятіе духа -- это и есть смерть. Онъ видѣлъ ея приближеніе и въ блескѣ глазъ, и въ улыбкѣ, и въ живости движеній, и -- размышленія его были невыразимо горьки.
   Вотъ онъ -- законъ природы, думалъ онъ, поперемѣнно глядя на мать и на ребенка,-- одна жизнь передана другому, и въ.экономіи природы ничто не убыло, ничто не пропало. Творящей силѣ все равно, кто и что живетъ, лишь бы была жизнь. Если это такъ должно быть для всеобщей гармоніи и цѣлесообразности, то зачѣмъ же человѣкъ такъ страдаетъ, такъ протестуетъ, питаетъ такую ненависть и отвращеніе къ этому закону? Зачѣмъ онъ не можетъ сочувствовать и радоваться вмѣстѣ съ природой, что изъ смерти возрождается новая жизнь? Нѣтъ! онъ лучше отдастъ всѣ прошедшія и будущія жизни за то, чтобъ сохранилась одна... Одна,-- но зато знакомая, милая, близкая!..
   -- Вы будете любить мою дѣвочку, Левъ Николаевичъ? прервала его думы больная.
   -- Не знаю, проговорилъ онъ, застигнутый врасплохъ.
   -- Ахъ, какой вы: воскликнула она, съ лихорадочной живостью:-- никогда даже въ шутку, даже изъ приличія, не скажете вы того, что не думаете... Ну что вамъ стоитъ, потѣшьте меня, больную... ну скажите мнѣ, скажите, что будете любить ее...
   Она говорила съ особенной настойчивостью, будто охваченная внезапнымъ предчувствіемъ... Теперь красота ея выступала еще ярче, еще болѣзненнѣе. Жаръ усилился, глаза сіяли какъ звѣзды, пересохшія губы дышали тяжело и прерывисто, она нервно перебирала рукой одѣяло.
   -- Меня вы немножко любили, я знаю... продолжала она: -- ну представьте себѣ, что это я. Да, сдѣлаете это?
   -- Постараюсь, отвѣчалъ онъ дрожащими губами.
   Голосъ ли его произвелъ на нее тяжелое впечатлѣніе, или просто физическая боль напомнила о себѣ, но лицо Колевиной внезапно измѣнилось, въ глазахъ выразился испугъ, и она закусила губы съ выраженіемъ страданія. Съ долгимъ протяжнымъ вздохомъ, похожимъ на стонъ, она отвернулась къ стѣнѣ. Женщины суетливо подошли къ ней.
   -- Гдѣ онъ? гдѣ Пьеръ? тревожно поднялась больная, испуганно озираясь во всѣ стороны.
   Стебальскій вышелъ, сознавая всю свою безполезность и безсиліе.
   Несмотря на различіе характеровъ и темпераментовъ, чувство глубокой истинной дружбы связывало двухъ молодыхъ докторовъ, вмѣстѣ изучавшихъ одну и ту же науку и ревностно преданныхъ ей. Свѣтскіе пріятели общительнаго Колевина постоянно удивлялись, какъ онъ могъ быть неразлученъ съ этимъ "сухимъ кабинетнымъ ученымъ, педантомъ и аскетомъ". Такъ въ обществѣ называли Стебальскаго, отмщая ему за суровое отчужденіе отъ этого общества, за презрѣніе къ тѣмъ удовольствіямъ, которыя оно цѣнитъ, и за умѣнье довольствоваться самимъ собою. Но онъ не былъ ни сухимъ, ни педантомъ;-- онъ просто былъ человѣкъ науки, и находилъ ее прекраснѣе всякой женщины, интереснѣе всякаго общества и увлекательнѣе всякой забавы. Онъ вовсе не родился аскетомъ; но понявъ, что нельзя служить въ одно и тоже время двумъ богамъ, рѣшительно отказался отъ обычныхъ развлеченій молодости и уединился въ своемъ кабинетѣ. При такомъ складѣ жизни, дружба съ Колевинымъ сдѣлалась для него настоящимъ сокровищемъ, замѣнивъ ему и семью, и всякую другую привязанность. Оба заваленные занятіями, практикой и пріемомъ больныхъ, они видѣлись урывками и никогда не могли досыта наговориться.
   Такой порядокъ дѣлъ продолжался впрочемъ не долго. Въ одинъ прекрасный день Колевинъ очутился женатымъ. Всѣ важные шаги въ жизни совершались у него необыкновенно легко и внезапно... Для Стебальскаго это былъ ударъ грома. Измѣна друга поразила его такъ же больно, какъ поражаетъ другихъ измѣна женщины. Въ своемъ невѣдѣніи жизни, онъ никакъ не ждалъ этой простой развязки и былъ глубоко потрясенъ ею. Это было его первое разочарованіе, и онъ рѣшительно объявилъ другу, что теперь они не пара и пусть каждый идетъ своей дорогой. Но не такъ было легко справиться съ Колевинымъ, искренно привязаннымъ къ нему. Онъ смягчилъ его своими доводами, просьбами, убѣжденіями, привезъ свою жену къ нему на квартиру, и оттуда уже они оба съ торжествомъ повезли къ себѣ обезоруженнаго и отуманеннаго Стебальскаго.
   Съ этихъ поръ началась для него новая жизнь. Онъ узналъ сладость семьи и комфортъ домашняго очага. Онъ не влюбился въ жену Колевина и, по чистой совѣсти, могъ сказать, что ни разу "не пожелалъ жены искренняго своего", но эта женщина однимъ своимъ присутствіемъ вдругъ придала смыслъ и теплоту его существованію. Теперь она умирала на его глазахъ, и онъ чувствовалъ, что падаетъ стремглавъ въ какую-то бездну...
   

ГЛАВА II.

   Прошли года и сердечныя раны уврачевались; время стерло послѣдніе слѣды горя, и въ домѣ Колевина снова царило спокойствіе, довольство и веселье. Его дочери Наташѣ было десять лѣтъ, и ея звонкій дѣтскій голосъ, сіяніе ея свѣжаго, круглаго личика, рѣзвость движеній, наполняли атмосферу словно лучами свѣта и жизни.
   Квартира Колевина была почти роскошная; его благосостояніе увеличилось вмѣстѣ съ извѣстностью, и онъ считался однимъ изъ лучшихъ докторовъ Петербурга. Въ моментъ нашего разсказа, его жилише представляло такой видъ:
   Вечеръ. Большая четырехъугольная гостинная, освѣщенная матовымъ шаромъ, спускающимся съ потолка; мягкая, темнаго цвѣта мебель, спущенныя, вышитыя красной бумагой гардины; на самомъ видномъ мѣстѣ рояль, изъ котораго льются сильные, смѣлые и выразительные звуки. На немъ играетъ четырнадцатилѣтній мальчикъ, носящій въ каждой чертѣ, въ каждомъ движеніи печать иностраннаго, несомнѣнно англійскаго происхожденія.
   Бѣлокурый, очень бѣлый, съ темноголубыми глазами, съ крупными и благородными чертами, онъ отличается опредѣленностью и рѣшительностью выраженія. Не смотря на его юность, видно, что онъ всегда знаетъ, что ему надо дѣлать, и никогда не колеблется между двумя рѣшеніями,-- свойство, котораго такъ не достаетъ русскому человѣку!..
   Однако нельзя сказать, чтобы стоящая возлѣ него чистокровная русская дѣвочка проявляла въ себѣ противоположныя качества. Темноволосая, черноглазая Наташа Колевина имѣетъ видъ чрезвычайно живаго, любознательнаго и умнаго ребенка. Она внимательно слѣдитъ за пальцами своего друга и по временамъ о чемъ-то его спрашиваетъ, на что онъ каждый разъ внимательно отвѣчаетъ, живописно склоняя къ ней свою бѣлокурую голову.
   Этотъ мальчикъ -- сынъ ея гувернантки, воспитавшей ее съ трехлѣтняго возраста и замѣняющей ей мать. Мистрисъ Викторія Риднеръ сидитъ на диванѣ у стола, подъ яркимъ свѣтомъ маленькой лампы, и вышиваетъ полоску суроваго полотна затѣйливымъ узоромъ изъ красной бумаги. Свѣтъ падаетъ прямо на ея лицо, и она не отклоняется, не пользуется мягкими тонами полусвѣта, увѣренная, что откуда и какъ бы ни глядѣть на нее -- она безукоризненна съ головы до ногъ. И дѣйствительно, хотя черты ея слишкомъ рѣзки, чтобъ быть привлекательными, но она представительна въ высшей степени, и -- главное -- такъ поразительно вся чиста и бѣла, какъ будто отъ рожденія на нее не падало ни пылинки, и одежда ея имѣла свойство никогда не мяться и не терять новаго вида. Ей кажется не болѣе тридцати лѣтъ, даже менѣе. Она часто взглядываетъ на парочку у рояля, и что-то въ родѣ нѣжной улыбки скользитъ сдержанно по ея тонкимъ, строгимъ губамъ.
   Возлѣ нея, у того же стола сидитъ Колевинъ съ книгой и съ папиросой; но онъ забываетъ читать и курить, вслушиваясь въ музыкальные звуки рояля.
   -- Вашъ Георгъ дѣлаетъ большее успѣхи, замѣчаетъ онъ вполголоса.-- Имъ должны быть довольны въ консерваторіи?
   -- Да, односложно отвѣтила англичанка, довольная похвалой сыну; но въ то же время находя, что не слѣдуетъ разговаривать во время музыки.
   Но радостное восклицаніе Наташи прервало игру: въ комнату вошелъ Стебальскій, и она повисла у него на шеѣ. У всѣхъ лица освѣтились улыбкой при видѣ его. Георгъ всталъ изъ за рояля, подошелъ и пожалъ ему руку, и затѣмъ опять возвратился на свое мѣсто.
   -- Ты поздно сегодня, сказалъ ему Колевинъ: -- чаю хочешь?
   -- Вы уже пили? Нѣтъ, не хочу, отвѣтилъ тотъ. Но гувернантка уже безшумно скрылась и, черезъ пять минутъ, сама принесла Стебальскому дымящійся стаканъ чая, лимонъ и бутылку вина. Онъ поблагодарилъ ее, не глядя, занятый разговоромъ съ Колевинымъ объ интересныхъ случаяхъ ихъ практики; Наташа слушала этотъ разговоръ, не сводя съ нихъ глазъ, и даже все понимала. Никакое удовольствіе не могло сравниться для нея съ этимъ слушаніемъ бесѣдъ отца съ его другомъ. Котораго изъ нихъ она больше любила -- она не знала; но присутствіе Стебальскаго,-- этого втораго отца,-- какъ болѣе рѣдкое, вызывало въ ней болѣе бурные порывы радости. Англичанка, не переставая вышивать, также слушала; она хорошо понимала по-русски и по временамъ вмѣшивалась въ разговоръ.
   Георгъ часто оглядывался на эту семейную картину; наконецъ закрылъ рояль, убралъ ноты, подошелъ къ Наташѣ и отвелъ ее отъ стола. Сначала она, смѣясь, противилась; потомъ уступила его настойчивости, и они оба пошли родить по залѣ, рука объ руку и шепчась о чемъ-то. Стебальскій вдумчиво слѣдилъ за ними глазами, невольно думая, какую живописную и гармоничную они представляютъ изъ себя пару. Когда мадамъ Риднеръ вышла зачѣмъ-то изъ комнаты, онъ сказалъ Колевину:
   -- А тебѣ не приходитъ въ голову, что постоянное ихъ пребываніе вмѣстѣ,-- тутъ онъ кивнулъ на дѣтей, -- можетъ повести къ излишнему сближенію?
   -- То есть какъ къ излишнему сближенію? возразилъ Колевинъ:-- что они влюбятся, что ли, другъ въ друга?
   -- Ну да, если все будетъ идти такъ же, какъ теперь, еще года три, четыре.
   -- Это еще долгая пѣсня; но еслибъ и такъ -- вѣдь безъ любви дѣло не обойдется, вѣроятно... Лучше Георгъ, чѣмъ другой, незнакомый, чуждый намъ.
   -- И ты не имѣешь ничего противъ того, чтобъ Наташа вышла за него замужъ? спросилъ Стебальскій съ какимъ-то неудовольствіемъ.
   -- Ровно ничего. Георгъ мальчикъ умный и съ большимъ характеромъ. Они будутъ имѣть время изучить другъ друга и понять, подходятъ ли другъ къ другу.
   -- Я не зналъ, что ты такой сторонникъ брака, прервалъ съ сарказмомъ Стебальскій. Такъ ты считаешь, что для твоей дочери это единственное назначеніе!
   -- О, вовсе нѣтъ! возразилъ добродушно Колевинъ, не замѣчая ироніи:-- тебѣ извѣстны мои мнѣнія насчетъ этого. Если моя дочь изберетъ какую нибудь полезную дѣятельность внѣ брака, я буду уважать ее за это; но не могу же я быть такимъ эгоистомъ, чтобъ не желать ей испытать и семейнаго счастья.
   -- Развѣ это не семейство, еслибъ и всегда такъ осталось? сказалъ тихо Стебальскій, обводя рукою вокругъ.
   -- Но это не можетъ всегда остаться! Жизнь предъявитъ свои права, и тогда родители должны стушеваться. Положимъ, что въ наше трудное время женщинѣ трудно выработать полную самостоятельность иначе, какъ въ безбрачной жизни; но все-таки семья имѣетъ огромное общественное значеніе.
   -- Не знаю, сухо возразилъ Стебальскій:-- я никогда не чувствовалъ въ ней нужды.
   -- Понятно: ты всегда былъ преданъ наукѣ и никогда не измѣнялъ ей, никогда не отклонялся отъ пути. Твое призваніе -- быть докторомъ, ученымъ, а остальное для тебя не существуетъ.
   -- Такъ ты скажешь, пожалуй, что есть призваніе къ семейной жизни, къ женитьбѣ, усмѣхнулся Стебальскій.
   -- Не призваніе, а влеченіе. Влеченіе, которому трудно, да и неестественно противиться...
   Колевинъ продолжалъ дальше развивать свою мысль; но Стебальскій больше не слушалъ его, находя, что все это уже извѣстно. Онъ размышлялъ о томъ, какъ разнились его чувства отъ чувствъ роднаго отца Наташи. "Онъ съ удовольствіемъ готовъ отдать ее другому человѣку, думалъ онъ:-- разлучиться съ ней, отдѣлить ея жизнь отъ своей навсегда; а я? Нѣтъ, я бы считалъ это за величайшее несчастіе. Кто эгоистъ -- онъ или я?.. Какой вопросъ!-- конечно, я."
   Наташа была единственною привязанностью Стебальскаго; и -- какъ скупой, дрожащій надъ своимъ единственнымъ золотомъ, онъ былъ требователенъ, онъ почти ревновалъ ее. Въ немъ еще живо осталось поэтическое воспоминаніе его юности, короткій праздникъ его жизни -- образъ Наташиной матери, единственной женщины въ мірѣ, къ которой онъ былъ близокъ и -- поклонялся ей. Наташа не была похожа на мать въ буквальномъ смыслѣ этого слова; но по двадцати разъ въ день ей случалось вдругъ взглянуть, засмѣяться, тряхнуть головою, сдѣлать движеніе... и -- это была она живая! Съ годами, это внутреннее, нравственное сходство все увеличивалось.
   Самъ Стебальскій въ эти десять лѣтъ измѣнился только тѣмъ, что изъ безпокойнаго, нелюдимаго и шероховатаго юноши, превратился въ серьезнаго, спокойнаго, симпатичнаго человѣка, въ доктора-психолога, который, однимъ своимъ обращеніемъ и рѣчью, производилъ утѣшительное дѣйствіе на больнаго. Онъ не избѣгалъ больше столкновенія съ людьми, и хотя никто не былъ съ нимъ коротокъ, но въ обществѣ его хорошо знали и цѣнили.
   Мадамъ Риднеръ возвратилась изъ внутреннихъ комнатъ съ письмомъ въ рукѣ.
   -- Вы мнѣ позволите отлучиться завтра на цѣлый день? сказала она оффиціально вѣжливо, подходя къ Колевину. Завтра у Натали урокъ русскаго языка и ариѳметики.
   -- Еслибъ и не это -- то вы все таки свободны во всякое время, Викторія Августовна, отвѣчалъ весело Колевинъ, и прибавилъ:-- Васъ вѣрно приглашаютъ ваши родные?
   Да; мой братъ Вильямъ пишетъ мнѣ, что къ нему пріѣхалъ старшій братъ и мана.
   -- И матушка ваша пріѣхала -- откуда же?
   -- Она живетъ съ старшимъ братомъ въ Эйдкуненѣ, при литейномъ заводѣ.
   -- Стало быть, завтра вся семья ваша въ сборѣ?
   -- Да; я приглашена обѣдать къ Вильяму на Васильевскій Островъ, въ 5-ю линію, отвѣчала она пунктуально. Мама очень желаетъ видѣть тебя, Георгъ. Тебѣ можно будетъ прійти изъ консерваторіи къ 4 часамъ?
   -- Нельзя, рѣшительно отвѣчалъ Георгъ.
   -- А къ 6 часамъ?
   -- Къ половинѣ шестаго я могу быть.
   -- Такъ приходи.
   -- Приду.
   -- Тамъ будетъ весело? шепнула Наташа Георгу.
   -- Для меня весело, потому что это мои родные, отвѣчалъ онъ.
   -- Ты ихъ любишь?
   -- Люблю за то, что они хорошіе люди.
   -- Чѣмъ же они хорошіе? спрашивала любопытная дѣвочка.
   -- Тѣмъ, что они никогда не сдѣлали ни одного безчестнаго поступка.
   -- А кто они такіе?
   -- Они? они люди, которые занимаются дѣломъ, трудятся.
   На другой день мадамъ Риднеръ, нарядившись въ нѣсколько странный, но, по англійскимъ понятіямъ, вполнѣ модный костюмъ, назначивши Наташѣ уроки и занятія на весь день, взяла извощика и отправилась на Васильевскій Островъ. Всѣ были очень покойны и веселы, и никто изъ нихъ не мыслилъ, какой важный результатъ произойдетъ отъ этой, повидимому, такой обыкновенной поѣздки.
   

ГЛАВА III.

   Черезъ три дня послѣ того, Стебальскій, съ озабоченнымъ и безпокойнымъ лицомъ, поспѣшно входилъ въ квартиру Колевина. Въ его кабинетѣ онъ нашелъ Наташу, горько плачущую въ объятіяхъ отца; она даже, противъ обыкновенія, не обрадовалась Стебальскому, а выбѣжала изъ комнаты, зажавъ глаза рукою.
   -- Что же это, наконецъ, такое! началъ Стебальскій:-- я все не пойму еще хорошенько. Неужели Викторія Августовна въ самомъ дѣлѣ уѣзжаетъ отъ васъ? Зачѣмъ -- почему?
   -- Да все изъ за этихъ сплетенъ, съ уныніемъ отвѣчалъ Колевинъ.
   -- Я не могу повѣрить, чтобъ какая нибудь ничтожная, мерзкая сплетня могла имѣть значеніе въ глазахъ умной женщины. Чтобъ эта женщина могла изъ за этого бросить домъ, гдѣ прожила семь лѣтъ, гдѣ всѣ ея привязанности, всѣ ея интересы!
   -- Я и самъ сначала такъ думалъ, возразилъ Колевинъ: -- пока она мнѣ не объяснила. Я вчера долго и много разговаривалъ съ нею, и я понялъ, что съ ихъ точки зрѣнія она права. Они, то есть эти англичане, не дѣлаютъ компромиссовъ и не отступаютъ ни на шагъ отъ разъ принятаго взгляда на вещи. Можетъ быть, этотъ взглядъ узокъ, но зато онъ непоколебимъ; онъ не двоится, не расплывается въ разныхъ философскихъ теоріяхъ, какъ у насъ.
   -- Все-таки это взглядъ нелѣпый! вскричалъ съ гнѣвомъ Стебальскій:-- неужели у нея нѣтъ собственной оцѣнки, что она приходитъ въ смятеніе и въ отчаяніе оттого, что кто-то сказалъ, будто она живетъ въ незаконной связи!
   -- Собственная оцѣнка у нея есть, и именно потому, что она высоко себя ставитъ, она и не хочетъ терпѣть дѣ малѣйшаго пятна на своемъ имени. Для нихъ чрезвычайно важны эти понятія: честь, долгъ, репутація женщины. По крайней мѣрѣ, въ ея семьѣ это такъ. Ея мать и братъ пріѣхали собственно затѣмъ, чтобъ увѣдомить ее, что вотъ какіе слухи: что она живетъ у вдовца полной хозяйкой, и вдобавокъ, что у этого вдовца есть пріятель, ami de la maison... и она дѣлить свою благосклонность между обоими...
   Стебальскій вспыхнулъ и пробормоталъ проклятіе.
   -- Ну, и они теперь требуютъ, чтобъ она ѣхала съ ними въ Эйдкуненъ, продолжалъ Колевинъ: -- тамъ они уже пріискали ей мѣсто. И знаешь ли, кто изъ всей семьи больше всего настаиваетъ на этомъ? Георгъ!
   -- Неужели?
   -- Онъ тутъ главное лицо. Изъ-за него мадамъ Риднеръ такъ дорожитъ своимъ именемъ. Она даже проговорилась мнѣ, что еслибъ у нея не было сына, она бы еще подумала.
   -- И онъ принимаетъ ея жертву?
   -- Онъ сказалъ ей при мнѣ: "Если вы останетесь, то я не останусь. Я перейду на квартиру и буду содержать себя уроками".
   -- Это въ четырнадцать-то лѣтъ! Мальчикъ съ характеромъ, замѣтилъ Стебальскій. Но неужели мы-то ужь совсѣмъ безъ характера и должны покоряться всему, не шевеля пальцемъ! Подумай о Наташѣ. Вѣдь для нея чрезвычайно важно кончить воспитаніе подъ руководствомъ такой женщины, какъ Викторія.
   -- Разумѣется.
   -- Куда же ты дѣнешь теперь Наташу?
   -- Придется отдать въ гимназію.
   -- Хорошо. Не говоря уже о томъ, что ученіе пойдетъ хуже и слабѣе, вѣдь Наташа, приходя изъ гимназіи, будетъ совершенно одна, въ обществѣ кухарки и ея друзей. И ты, и я, мы постояно заняты.
   -- Надо искать другую гувернантку, сказалъ со вздохомъ Колевинъ.
   -- А если эта другая будетъ то же, что кухарка или хуже? Ты забылъ, что у тебя смѣнилось ихъ шесть, прежде чѣмъ ты напалъ на Риднеръ -- и каковы онѣ были!
   -- Въ такомъ случаѣ, можно будетъ отдать Натащу жить въ какую-нибудь знакомую семью.
   Глаза Стебальскаго сверкнули гнѣвомъ.
   -- Отдать Наташу? вскричалъ онъ, отступая, я тотчасъже прибавилъ иронически:-- Да, конечно, почему не отдать? Особливо, если ты имѣешь въ виду разрушить въ своей дочери все, что ей до сихъ поръ съ такимъ тщаніемъ прививали, развить въ ней презрѣніе къ труду, лѣность и пустоту; тогда, конечно, отдай ее въ чужую семью.
   -- Да что же, наконецъ, мнѣ дѣлать? вскричалъ Колевинъ.
   -- Надо, чтобъ Риднеръ осталась,
   -- Какъ же это сдѣлать?
   -- Я не знаю какъ; но надо это сдѣлать.
   -- Поди, уговори ее, сказалъ Колевинъ, оживившись надеждой и твердо вѣря въ убѣдительность доводовъ своего друга.
   Стебальскій пошелъ къ англичанкѣ, а Колевинъ одѣлся и поѣхалъ въ клинику.
   На другой день они свидѣлись на консультаціи у одного больнаго, и вышли оттуда вмѣстѣ.
   -- Какъ дѣла? спросилъ Колевинъ: -- ты говорилъ вчера съ Риднеръ?
   -- Говорилъ.
   -- И никакого успѣха?
   -- Я долженъ признать себя разбитымъ на голову. Викторія Августовна такъ ясно и точно выяснила мнѣ свои взгляды, мотивы и характеръ, что хотя я и не согласенъ съ ней, но, по совѣсти, я не могъ ее уговаривать поступить противъ ея убѣжденій. Да это и безполезно было бы; такія опредѣленныя понятія о добрѣ и злѣ, какъ у нея, не поколеблятся отъ чужихъ словъ. Но она страшно огорчена сама; неравнодушно она оставляетъ Наташу.
   -- Я это знаю, прервалъ Колевинъ:-- какъ она ни сдержанна, а не можетъ удержаться отъ слезъ при взглядѣ на нее. И притомъ, какъ хочешь: она жила здѣсь столько лѣтъ -- ее уважали, цѣнили, любили. Сынъ ея пользовался всѣми учителями Наташи, кровомъ и содержаніемъ; я помѣстилъ его въ консерваторію..
   -- Я ужь не знаю, прервалъ Стебальскій:-- насколько могутъ на нее вліять эти практическія соображенія; но что разлука съ Наташей для нея истинное горе -- въ этомъ я убѣдился.
   -- И такъ ты надѣешься, что...
   -- О, нѣтъ, о колебаніи не можетъ быть и рѣчи. Она не передумаетъ, она дѣлаетъ это для сына. Но, мнѣ кажется, есть очень простой способъ уладить дѣло.
   -- Какой способъ?
   -- Тебѣ жениться на ней.
   Колевинъ съ досадой махнулъ рукой.
   -- Почему нѣтъ? убѣждалъ Стебальскій:-- ты любишь свою дочь: ты долженъ сдѣлать все для ея блага и пользы. Эту женщину ты узналъ вполнѣ въ эти семь лѣтъ; она превосходная воспитательница, она честная, благородная, здравомыслящая...
   -- Перестань! рѣзко оборвалъ его Колевинъ:-- ты не знаешь самъ, что ты мнѣ предлагаешь, не знаешь, что такое для человѣка жена!.. Это... это просто профанація! Даже для дочери я не соглашусь на это. Конечно, тебѣ простительно не понимать: ты никогда не любилъ, никогда не былъ счастливъ съ женщиной... передъ тобой не стоитъ память прошлаго!..
   Стебальскій поблѣднѣлъ; и оба они, въ волненіи, шли долго молча. На поворотѣ улицы, гдѣ они должны были разойтись, Стебальскій вдругъ сказалъ угрюмо и твердо, хотя съ разстановкой:
   -- Ну да; я... никогда... не былъ любимъ. Мнѣ нечего профанировать никакихъ воспоминаній. Я знаю, что дѣлать.
   -- Ужь не женишься ли на ней самъ? спросилъ съ усмѣшкой Колевинъ.
   -- Да, отрывисто отвѣтилъ тотъ, повертывая въ другую улицу.
   Прошелъ день. Стебальскій вовсе не показывался къ Колевинымъ.
   Мадамъ Риднеръ начала уже укладывать свои вещи; но умышленно длила время, до того тяжело ей было разставаться со всѣмъ, съ чѣмъ она уже сроднилась. Глаза Наташи опухли отъ слезъ, и она съ истерическими рыданіями бросилась на шею Стебальскаго, появившагося наконецъ къ нимъ.
   -- Довольно, довольно, сказалъ онъ и строго, и нѣжно: -- развѣ можно такъ давать себѣ волю? Это не горе, а блажь.
   Наташа вмигъ затихла; этотъ голосъ всегда покорялъ ее.
   -- Гдѣ Викторія Августовна? спросилъ онъ.
   -- Въ своей комнатѣ.
   -- Поди скажи, что я прошу у нея позволенія прійти къ ней.
   Наташа знала, что комната гувернантки, по англійскимъ понятіямъ, считалась неприкосновенною; самъ хозяинъ дома не впускался никогда въ это святилище. Поэтому она была увѣрена, что Стебальскій получитъ отказъ; но, любопытствуя видѣть, какъ это все будетъ, побѣжала исполнить порученіе. Къ ея удивленію, Викторія, заставивъ ее повторить два раза, что это, точно, Стебальскій желаетъ прійти къ ней, изъявила согласіе. Еслибъ Наташа была старше, она замѣтила бы, что ея воспитательница чуть замѣтно покраснѣла.
   Но когда Стебальскій вошелъ, она была опять также холодно спокойна, также невозмутима и вѣжлива до чопорности, какъ всегда. Онъ сѣлъ въ кресло, которое она ему указала, и нѣсколько минутъ длилось молчаніе. Викторія думала, что онъ пришелъ опять уговаривать ее, и внутренно укрѣплялась духомъ, чтобъ не поддаваться.
   -- Я пришелъ сдѣлать вамъ одинъ вопросъ, началъ онъ.
   -- Какой?
   -- Хотите ли вы быть моей женой?
   Викторія быстро привстала, и опять сѣла. Лицо ея сдѣлалось на минуту огненнаго цвѣта; потомъ кровь отхлынула, и она стала бѣлѣе платка.
   -- Что? переспросила она какимъ-то не своимъ голосомъ, будто не довѣряя своему слуху.
   Стебальскій повторилъ твердо и отчетливо, но съ ощущеніемъ человѣка, погружающагося въ холодную воду:
   -- Я прошу васъ быть моей женой. Это заставитъ замолчать всѣ злыя сплетни. Вы останетесь съ нами, съ Наташей. Мы знаемъ другъ друга семь лѣтъ, и... не знаю, какъ вы -- но я уважаю васъ. Я люблю Наташу, какъ дочь, и вы ее любите. Будемъ воспитывать ее вмѣстѣ. Скажите слово, и -- мы всѣ опять будемъ счастливы.
   Онъ ждалъ отвѣта, и, не получая его, молча посмотрѣлъ въ лицо англичанки. Никогда онъ не видалъ ее такою; она дѣлала тщетныя усилія, чтобъ скрыть необыкновенное выраженіе своего лица, дрожаніе губъ, блескъ глазъ; наконецъ она прошептала едва слышнымъ голосомъ:
   -- Извините меня... Я не могу отвѣчать теперь... Это слишкомъ внезапно... Я...
   Вдругъ ея глаза закрылись, голова запрокинулась назадъ, и ей сдѣлалось дурно, въ первый разъ въ теченіе семи лѣтъ.
   Стебальскій поспѣшно позвалъ къ ней Наташу и ушелъ домой, взволнованный и разстроенный. Онъ совсѣмъ не такъ представлялъ себѣ это свиданіе. Въ его мысляхъ это была простая сдѣлка между двумя разумными людьми, имѣющими общую цѣль, и онъ ожидалъ, что Викторія Риднеръ методично и хладнокровно изложитъ ему свой взглядъ на этотъ предметъ. Ея волненіе ошеломило его; ему все представлялось ея неузнаваемое лицо, озаренное какимъ-то сіяніемъ радости. И потомъ этотъ обморокъ... Однимъ словомъ, нельзя было не понять, что это значило, и Стебальскій принужденъ былъ понять. Такое неожиданное усложненіе ему чрезвычайно не нравилось, Викторія никогда не была для него женщиной; онъ даже не зналъ, молода ли она, хороша, или дурна. Женясь на ней, онъ разсчитывалъ быть по прежнему свободнымъ и одинокимъ.
   "Я высказалъ ей, что не люблю ее; высказалъ мои мотивы, мою единственную цѣль -- воспитаніе Наташи. Я ее не обманываю; пусть разсуждаетъ сама".
   Вечеромъ коммиссіонеръ принесъ ему записку изъ дома Колевина. "Я согласна. Викторія Риднеръ".
   

ГЛАВА IV.

   Гордіевъ узелъ былъ разрубленъ отчаяннымъ поступкомъ Стебальскаго. Послѣ его свадьбы, все пошло по прежнему; произошло только перемѣщеніе изъ однихъ стѣнъ въ другія. Оба семейства наняли двѣ квартиры рядомъ, въ одномъ и томъ же домѣ, и Наташа продолжала быть неразлучной съ своей воспитательницей. Викторія Августовна вполнѣ оправдала мнѣніе Стебальскаго о ней: она ни на волосъ не отступила отъ программы своихъ дѣйствій и занятій; точно также занималась Наташей, также мало выѣзжала и не заводила никакихъ знакомствъ, хотя мужъ предоставилъ ей въ этомъ полную свободу и просилъ распоряжаться его деньгами, какъ ей угодно. Но она угадывала инстинктомъ, что ему нравилось, и, изъ всѣхъ своихъ правъ, воспользовалась только однимъ: поставить домъ на образцовую ногу, завести хорошую прислугу, хорошій столъ, и водворить вездѣ чисто-англійскій комфортъ. Сынъ ея, Георгъ, остался при ней, переселившись въ квартиру Стебальскаго. Одобрялъ ли онъ бракъ матери -- неизвѣстно; молчаніе его было признакомъ согласія; къ отчиму своему онъ относился съ холоднымъ уваженіемъ. Онъ сталъ учиться еще прилежнѣе и серьезнѣе, и только одна Наташа имѣла даръ вызывать его на улыбку и на разговоръ.
   Раскаявался ли когда нибудь Стебальскій въ своемъ безумномъ поступкѣ -- никто не узналъ. Онъ еще съ большимъ жаромъ занялся своей профессіей и весь отдался наукѣ, избравъ себѣ спеціальность душевныхъ болѣзней.
   Такимъ порядкомъ шла ихъ жизнь, до одного достопамятнаго дня, который долженъ былъ измѣнить многое.
   Это было въ послѣднимъ числахъ мая, болѣе двухъ лѣтъ спустя послѣ женитьбы Стебальскаго. Солнце свѣтило уже по весеннему, день яркій, праздничный. Колевина не было дома; Стебальскій только что уѣхалъ по какому-то дѣлу въ Колпино. Наташа проводила время у своей пріемной матери, и, сидя за роялью, старалась выучить съ рукъ мелодію, которую наигрывалъ ей Георгъ, бывшій дома по случаю праздника. Но дѣло у нихъ не клеилось и говорили они принужденно. Наташа часто обращала на своего учителя робкій и вопросительный взглядъ; но онъ не отвѣчалъ ей ни взглядомъ, ни улыбкой. Его статуйно-правильныя черты сохраняли неподвижность; но Наташа знала, что этой безстрастной наружности нельзя довѣряться, что подъ нею можетъ накипать сильное чувство. Наташа также взглядывала и на Викторію Августовну: въ той виднѣлись уже несомнѣнные признаки волненія; лицо ея, противъ обыкновенія, горѣло неровнымъ румянцемъ, и катушка съ красной бумагой два раза падала изъ ея рукъ на полъ.
   Дѣло въ томъ, что, передъ уходомъ Стебальскаго, между ними произошло столкновеніе -- первое во все время ихъ совмѣстной жизни. Вышедши изъ своего кабинета совсѣмъ одѣтый, онъ увидѣлъ въ гостинной слѣдующую сцену: серьезный Георгъ держалъ на рукахъ Наташу, чтобъ дать ей поближе поглядѣть на высоко висѣвшую картину. Стебальскій вспыхнулъ и сказалъ ей рѣзко:
   -- Сойди сейчасъ на подъ; ты не маленькая, чтобъ позволять съ собой такое обращеніе. Тебѣ скоро тринадцать лѣтъ; стыдись! въ тебѣ нѣтъ скромности.
   Викторіи стало жаль сконфуженную Наташу, и еще болѣе обидно за сына, получившаго урокъ косвеннымъ образомъ. Его нахмуренное лицо показывало ясно, какъ страдала его щекотливая гордость.
   -- Это было при мнѣ, замѣтила Викторія мужу: -- а если я ничего не говорю, Наташа вправѣ думать, что она не дѣлаетъ ничего дурнаго.
   -- Въ такомъ случаѣ, оставайтесь при вашихъ понятіяхъ о томъ, что хорошо и дурно; а я останусь при своихъ.
   Съ этими словами онъ вышелъ и уѣхалъ въ Колпино, не простясь, противъ обыкновенія, ни съ кѣмъ.
   Викторію сразило его неудовольствіе, тѣмъ болѣе, что ея неподкупная англійская совѣсть говорила ей, что Стебальскій былъ правъ, и что сама она, еслибъ это только не былъ ея Георгъ, не допустила бы такой безцеремонности. Но сближеніе Наташи съ ея сыномъ было ей пріятно, и потому она покривила душою. Все остальное время дня она была неспокойна, и нетерпѣливо желала возвращенія мужа, чтобъ помириться съ нимъ и возвратить его хорошее мнѣніе.
   -- Прощайте, мама, сказалъ вечеромъ Георгъ.
   -- Какъ! куда же ты? спросила она безпокойно.
   -- Я иду ночевать къ одному товарищу; мы будемъ вмѣстѣ заниматься.
   -- Иди, Богъ съ тобой.
   Георгъ домолчалъ немного и прибавилъ:
   -- Можетъ быть, я буду жить съ этимъ товарищемъ.
   -- Жить?.. да развѣ тебѣ дурно жить здѣсь, у... меня? спросила мать, и сердце ея стѣснилось.
   -- Мнѣ не дурно; но этотъ домъ не вашъ.
   -- Георгъ! вскричала Наташа, схватывая его за обѣ руки:-- ты хочешь уйти отъ насъ, оттого, что Левъ Николаевичъ сказалъ... Тебѣ это не понравилось, и ты сейчасъ мстить!.. О, какой ты гордецъ. Левъ Николаевичъ никогда не хотѣлъ тебя обидѣть, онъ справедливый!
   -- Все это вздоръ, Нелли, сказалъ спокойно Георгъ:-- я никому не хочу мстить. Понимаешь ли ты, что я теперь въ такихъ годахъ, что могу самъ содержать себя. Развѣ хорошо имѣть руки, умъ, образованіе, и пользоваться чужимъ хлѣбомъ и чужимъ кровомъ,-- какъ ты думаешь?
   -- Да, это такъ, сказала Наташа: -- но ты будешь ходить къ намъ?
   -- Буду.
   Мать горячо обняла его. Она гордилась имъ и всѣмъ, что онъ дѣлалъ. Отпустивши Георга, она скоро послала также Наташу спать. Ей хотѣлось быть одной, когда пріѣдетъ Стебальскій. Поѣздъ изъ Колпина долженъ былъ прійти съ часъ тому назадъ, а его все не было. Конечно, онъ могъ зайти куда нибудь, но все-таки странно, что его нѣтъ; онъ хотѣлъ пріѣхать именно съ этимъ послѣднимъ поѣздомъ. Викторія значительно перемѣнилась характеромъ со дня своего замужества; ея безмятежность и самообладаніе по временамъ оставляли ее. Въ плавное и ровное теченіе ея жизни примѣшался теперь интересъ, котораго прежде не было. Была ли она счастлива -- никто не зналъ; но она похудѣла противъ прежняго, и глаза ея приняли измѣнчивое выраженіе грусти, мягкости и неудовлетвореннаго желанія.
   Такъ и теперь она волновалась ожиданіемъ, какъ какая нибудь молоденькая новобрачная. Вдругъ въ кухнѣ она услышала шумъ и громкіе голоса. При порядочности ихъ дома, это было довольно необыкновенное явленіе. Викторія только было протянула руку къ сонеткѣ, чтобъ спросить о причинѣ безпорядка, какъ горничная вошла сама.
   -- Знаете, барыня, говорятъ, несчастье случилось, сказала она испуганно.
   -- Какое несчастье?
   -- На желѣзной дорогѣ несчастье, вотъ съ этимъ самымъ поѣздомъ, на которомъ нашъ баринъ ѣдетъ.
   -- Кто это говоритъ?
   -- Всѣ, весь народъ. Хоть у дворника спросите. Ужь многіе съ нашего двора туда поскакали, у кого на этомъ поѣздѣ были свои.
   Викторію, будто, что-то ударило въ голову. Она пошла въ кухню, гдѣ уже тараторили двѣ чужія кухарки, послала за дорникомъ, и хотя свѣдѣнія были сбивчивыя, преувеличенныя и неточныя, убѣдилась, что дѣйствительно произошло съ поѣздомъ что-то ужасное. Колевинъ также еще не возвращался домой; бѣдная женщина была совсѣмъ одна. Она тотчасъ разослала нарочныхъ на станцію и во всѣ тѣ мѣста, гдѣ могъ быть С'гебальскій.
   Посланный на станцію дольше всѣхъ не возвращался; зато привезъ кучу извѣстій. Произошло столкновеніе поѣздовъ въ десяти верстахъ отъ Петербурга; много раненыхъ и убитыхъ; туда уже отправлены лазаретныя фуры, фельдшера и сестры милосердія; но никто изъ спасшихся еще не появлялся, и про Стебальскаго ничего неизвѣстно.
   -- Приведи мнѣ извощика, найми его прямо туда, гдѣ... случилось... это, выговорила Викторія какимъ то сдавленнымъ голосомъ, и начала одѣваться.
   Голова у нея кружилась; но ее подерживала мысль, что Стебальскій, можетъ быть, тамъ, хлопочетъ около раненыхъ и потому не ѣдетъ домой. Ночь была совершенно темная отъ нависшихъ на небѣ сѣрыхъ облаковъ; по временамъ принимался моросить дождь. Въ первый разъ Викторіи приходилось ѣхать одной на извощикѣ, и въ такую даль, по ужасной дорогѣ, но она не о томъ думала. Единственнымъ сильнымъ чувствомъ, какое она когда нибудь ощущала, была любовь ея къ Стебальскому, которую она, какъ сокровище, стыдливо скрывала даже оіъ него. Она знала, что онъ ее не любитъ, но ей не больно было имѣть соперницей науку, а не женщину, и все таки она гордилась тѣмъ, что онъ выбралъ ее и окружилъ вниманіемъ и уваженіемъ. Сегодня въ первый разъ что то въ родѣ размолвки прошло между ними, и эта мысль разрывала ей сердце...
   Всю дорогу, въ темнотѣ мимо нея двигались какія то массы, толпы людей, раздавались отдаленные сигналы, крики, скакали верховые. Нѣкоторые ѣхали такъ же, какъ она, на извощикахъ, съ тою же цѣлью, какъ и она. Вотъ наконецъ роковая станція... огни, суета, люди, бѣгающіе съ фонарями...
   Викторія, шатаясь, вошла въ залъ. На полу, кучами лежали раненые; слышались стоны; доктора громко отдавали приказанія, сестры милосердія дѣлали перевязки. По временамъ раздавался истерическій крикъ женщины, нашедшей своего мужа или сына изуродованными или убитыми; многія лежали безъ чувствъ, и сторожа брызгали ихъ водою.
   Викторія побывала во всѣхъ залахъ, на всѣхъ платформахъ, искала между ранеными и не уставала спрашивать у сторожей, у докторовъ, у знакомыхъ и незнакомыхъ: "Не видали ли доктора Стебальскаго, былъ ли на этомъ поѣздѣ докторъ Стебальскій?" Одни вовсе не отвѣчали ей, другіе говорили второпяхъ: "Нѣтъ. Не знаю. Да, кажется, былъ". Всѣ были заняты своимъ; всѣ потеряли голову. Викторія попросила, чтобъ ей показали убитыхъ. Ее повели, и она вглядывалась въ мертвыя лица, въ одежды: она не чувствовала ни ужаса, ни слабости; всѣ нервы ея были натянуты одной только мыслью. И тутъ Стебальскаго не было -- все-таки облегченіе. Викторія спросила, всѣ ли убитые и раненые перенесены на станцію?
   -- Которые на виду были, тѣхъ и перенесли, отвѣчалъ сторожъ:-- а кто ихъ знаетъ, сколько еще придавленныхъ тамъ подъ вагонами. Вотъ завтра утромъ все окажется.
   У Викторіи сердце захолонуло при этихъ словахъ. Въ головѣ ея мгновенно пронеслись разные случаи, слышанные ею: какъ одинъ нѣсколько часовъ пролежалъ забытый въ вагонѣ съ переломленными ногами, какъ другой сгорѣлъ на угляхъ развалившейся печи, не имѣя силъ отодвинуться...
   -- Далеко ли то мѣсто, гдѣ лежатъ разбитые вагоны? спросила она.
   -- Нѣтъ; не больше версты будетъ. Туда вамъ подъѣхать нельзя, дорога загромождена; а вы идите пѣшкомъ все прямо по рельсамъ.
   Викторія пошла. Надежда найти мужа живымъ все болѣе.и болѣе исчезала въ ней. Слезы лились изъ ея глазъ и ослѣпляли ее; ничего не различая передъ собою, она шла по рельсамъ. Ее толкали, сбивали съ ногъ, перебѣгали ей дорогу. Наконецъ вдали показались какіе то бѣгающіе огоньки, и то, что они освѣщали, казалось еще ужаснѣе при ихъ свѣтѣ. Какія то темныя массы преграждали путь; обломки, осколки, валяющіеся тюки, желѣзо, поверженные на землю остатки вагоновъ разсказывали мрачную повѣсть разрушенія, ужаса и хаоса, царившихъ здѣсь нѣсколько часовъ назадъ.
   Не обращая ни на что вниманія, устремивъ глаза впередъ на движущіеся огоньки фонарей, Викторія шла поспѣшно, пробираясь между вагонами, какъ вдругъ съ одного изъ нихъ сорвался громадный тюкъ, опрокинувшій ее... Что-то тяжелое придавило ей ноги, съ нестерпимой болью раздробляя члены.
   Въ ту же минуту на нее чуть не наѣхала тачка, которую толкали сзади четыре человѣка.
   -- Стой, стой! закричали голоса: -- что тутъ такое? кого-то опрокинуло.
   Почти тотчасъ же послышался спокойный, строгій голосъ Стебальскаго,-- но Викторія не могла уже его слышать!
   -- Что -- человѣка задавили? спрашивалъ онъ.
   -- Да не видать, ваше благородіе, отвѣчали ему.
   -- Мало было того несчастья... надо еще тачками давить людей! проговорилъ съ горечью Стебальскій:-- ну, несите сюда!.. осторожнѣе поднимайте.
   -- Это какая-то барыня, сказали люди, освобождая Викторію и перенося ее подъ свѣтъ газоваго фонаря.
   Стебальскій наклонился надъ нею, но тотчасъ же опять отшатнулся, узнавъ лицо своей жены. Онъ и безъ того былъ блѣденъ, одна рука висѣла на перевязи, кое-гдѣ на одеждѣ виднѣлась кровь. Спасеніемъ своимъ онъ былъ обязанъ той случайности, что во время столкновенія поѣздовъ стоялъ на наружной платформѣ вмѣстѣ съ кондукторомъ. Оба они соскочили, рискуя жизнью; въ первую минуту ничего сгоряча не почувствовали, вскочили и перебѣжали на другую сторону дороги. Но потомъ у кондуктора оказалась грудь разбита, а у Стебальскаго сильный ушибъ лѣвой руки. Онъ перевязалъ носовымъ платкомъ больную руку, и все время оставался тутъ, подавая помощь раненымъ и отыскивая ихъ между обломками вагоновъ. Викторія опоздала только минутой увидать его!..
   

ГЛАВА V.

   Когда, послѣ мучительной перевязки и обморока, Викторія открыла глаза на своей постели, первый взглядъ ея упалъ на мужа. который съ чувствомъ цѣловалъ ея руку. Въ первый разъ она увидала на лицѣ его растроганное, почти нѣжное выраженіе,-- и, несмотря на страданія, ея собственное лицо озарилось лучемъ счастія и гордости. Глаза Стебальскаго сдѣлались влажны; онъ зналъ, что судьба бѣдной женщины рѣшена, и ей не встать больше съ одра болѣзни. Обѣ ноги ея были раздроблены въ колѣняхъ, и безпрестанный сухой кашель показывалъ, какъ сильно были повреждены легкія.
   Настало время тяжкаго испытанія для всѣхъ въ домѣ. Стебальскій и Колевинъ отдали, все свое время, всѣ научныя знанія, всѣ заботы, чтобы спасти жизнь Викторіи, и -- спасли ее. Но жизнь эта была надломлена въ самомъ корнѣ; Викторія не могла больше сходить съ постели и начала быстро чахнуть. Тринадцатилѣтняя Наташа осталась опять безъ руководительницы, и жертва Стебальскаго оказывалась напрасной...
   Но теперь дѣвочка была уже въ такомъ возрастѣ, что не имѣла нужды въ нянькѣ, и не только не была помѣхой для своихъ отцовъ, но, напротивъ, представляла для нихъ величайшій интересъ. Несмотря на множество занятій, оба они находили время давать ей уроки по разнымъ предметамъ. Она жаждала знанія и понимала все такъ быстро, что учить ее было не трудомъ, а удовольствіемъ.
   Наташа любила читать, и ее не стѣсняли въ выборѣ книгъ.
   Она читала все безъ разбора, старыя и новыя произведенія литературы. Несмотря на ея молодость, вѣяніе времени коснулось ее своимъ крыломъ: вопросы о "женскомъ трудѣ", о соціальной неурядицѣ, о положеніи рабочаго и крестьянина, все было ей близко, знакомо; все горячо отзывалось въ чуткомъ, молодомъ сердцѣ... Иногда, по вечерамъ, у ея отца или Стебальскаго собирался тѣсный кружокъ знакомыхъ, по большей части, все людей изъ ученаго міра. Наташа жадно прислушивалась къ ихъ разговорамъ и предпочитала ихъ всѣмъ другимъ развлеченіямъ. Передъ ней открывался цѣлый міръ новыхъ идей; мало-по-малу передъ ея умственнымъ взоромъ развертывался весь сложный механизмъ общественной жизни; затрогивалось все, что имѣетъ вліяніе на человѣческую душу и людскія отношенія. Наслѣдственность, воспитаніе, традиція, обрядная сторона жизни -- все это взвѣшивалось, разбиралось, всему давалось свое мѣсто, и все было въ зависимости одно отъ другаго. И Наташа пріучалась вдумываться въ смыслъ явленій, не довѣрять внѣшности, оцѣнивать вещи по ихъ внутреннему достоинству и не поддаваться вліянію громкихъ и безсодержательныхъ фразъ.
   Незамѣтно, какъ мгновеніе, пролетѣли два-три года, и Наташа начала мало-по-малу слагаться въ женщину. Какъ цвѣтокъ на родной почвѣ, она распускалась стройно и гармонично, въ радостномъ сознаніи прибывающихъ умственныхъ силъ. Безъ подругъ и почти безъ развлеченій, она была счастлива только въ обществѣ своихъ короткихъ друзей, и находила, что день ея такъ полонъ, что не остается времени ни для чего другаго.
   Въ одно зимнее, морозное и яркое утро, когда Наташа сидѣла за роялью, поглощенная разучиваніемъ труднаго этюда, въ смежной залѣ послышались шаги, голоса, женскій игривый смѣхъ и шелестъ шелковыхъ шлейфовъ. Еще минута -- и въ воздухѣ, разлился тонкій запахъ модныхъ духовъ и пудры, и Колевинъ, улыбаясь, ввелъ въ залу двухъ дамъ. Въ первую минуту, у Наташи такъ зарябило въ глазахъ отъ нарядныхъ цвѣтовъ ихъ костюмовъ и ослѣпительной бѣлизны лицъ, что онѣ показались ей совершенно одинаковыми, какъ двѣ капли воды. Но вскорѣ она разсмотрѣла, что одна была уже зрѣлая, хотя еще красивая матрона, а другая совсѣмъ дѣвочка, съ кругленькимъ личикомъ, похожимъ на наливное яблочко.
   Старшую изъ этихъ дамъ Наташа знала. Это была вдова, Александра Ивановна Струйская, одна изъ паціентокъ и поклонницъ ея отца, давно уже старавшаяся войти съ ними въ знакомство и дѣлавшая по временамъ набѣги на ихъ домъ.
   -- Ахъ, ахъ! вотъ она, наша дикарка! заговорила гостья, протягивая къ Наташѣ обѣ руки, обтянутыя свѣжими свѣтло-сѣрыми перчатками и сверкающія браслетами:-- ахъ! какъ похорошѣла, какъ выросла!.. Петръ Андреевичъ, не грѣхъ ли вамъ прятать отъ всѣхъ такую прелесть?
   Петръ Андреевичъ Колевинъ съ гордостью улыбался, глядя на Наташу. Дѣйствительно, въ ея лицѣ и фигурѣ было нѣчто невыразимо привлекательное, и всѣ ея движенія полны безсознательной граціи. Улыбка освѣщала ея лицо, точно солнечнымъ лучемъ, но въ эту минуту она была серьезна. Ей въ высшей степени не нравились посѣщенія свѣтскихъ паціентокъ ея отца и ихъ старанія вовлечь ее въ свой кругъ.
   -- Рекомендую вамъ мою дочь, Лизетъ, продолжала Александра Ивановна:-- я давно желала познакомить ее съ mademoiselle Natalie. Молодыя дѣвочки -- онѣ сейчасъ сойдутся. Только ты смотри, Лизочка -- Natalie такая умная, ученая, серьезная, не то, что ты, вѣтреница, егоза... Бери примѣръ.
   На кругленькомъ личикѣ Лизы выразилось неудовольствіе, и губки ея тотчасъ капризно надулись.
   -- Примѣровъ я никогда ни съ кого брать не стану, возразила она задорно:-- хуже всего дѣлать изъ себя не то, что есть.
   -- Я пошутила, не вспыхивай, успокоила ее мать, похлопывая по плечу съ дѣланнымъ смѣхомъ. Я знаю, что ты у меня самостоятельная. Вѣдь и вы, Натали, самостоятельная? прибавила она, подмигивая Колевину на нихъ, какъ на маленькихъ дѣтей.
   Наташа не знала, что отвѣчать: ее коробилъ этотъ не натуральный шуточный тонъ. Она обратилась къ Лизѣ, которая между тѣмъ сбрасывала свою бѣлую шляпу, путая волосы.
   -- Терпѣть не могу носить шляпы, сказала она, усаживаясь на диванѣ и почти ложась на него.
   Наташа съ любопытствомъ разглядывала избалованное и капризное личико тостьи.
   -- Неужели вы не скучаете? спросила та:-- Много у васъ знакомыхъ?
   -- Изъ женщинъ -- почти никого, отвѣчала Наташа.
   -- Я очень рада. Значитъ, мы съ вами сойдемся; никто не будетъ мѣшать. Пріятно имѣть подругу, которой можно все сказать, все повѣрить...
   -- Развѣ и у васъ тоже нѣтъ знакомыхъ?
   Лиза расхохоталась; такъ ей показался наивенъ этотъ вопросъ. У нея нѣтъ знакомыхъ! Да отъ нихъ отбою нѣтъ; она не знаетъ, куда дѣваться отъ нихъ.
   И вмигъ развеселившись, она усадила возлѣ себя Наташу, которая, по ея соображеніямъ, ни о чемъ не имѣла понятія. Она начала болтать безъ умолку, разсказывая всевозможные анекдоты, описывая свѣтскую жизнь, балы, спектакли и живыя картины, въ которыхъ она, по словамъ ея, играла первую роль. Между тѣмъ ея мамаша, усѣвшись у окна, между геліотропами и жасминами, занимала Колевина искуснымъ свѣтскимъ разговоромъ, пересыпая его и граціозными шутками, и легкимъ злословіемъ, и осторожной лестью. Колевинъ былъ самъ достаточно напрактикованъ въ такого рода разговорахъ, чтобъ съ честью поддерживать его, и мадамъ Струйская была въ восторгъ.
   Въ это время дверь отворилась, и вошелъ Георгъ Риднеръ. Теперь онъ былъ уже не юноша, а молодой человѣкъ, казавшійся даже старше своихъ лѣтъ, благодаря холодности и сдержанности обращенія. Онъ сдержалъ все, что обѣщалъ въ дѣтствѣ; имя его было уже извѣстно, какъ піаниста, и выставлялось крупными буквами на концертныхъ афишахъ. Онъ ѣздилъ въ Берлинъ и въ Вѣну для изученія классической нѣмецкой музыки, и собирался хна слѣдующій годъ ѣхать въ Италію.
   Наташа очень обрадовалась, когда онъ вошелъ; Струйскія, мать и дочь, были такъ поражены его красотой и представительностью, что умолкли на полусловѣ; а самъ Георгъ, не ожидавшій найти гостей, остановился неподвижно, въ позѣ статуи. Колевинъ представилъ его, и Александра Ивановна тотчасъ защебетала разныя любезности: что онѣ давно его знаютъ, восхищались имъ во всѣхъ концертахъ, желали познакомиться поближе. На все это Георгъ отвѣчалъ молчаливымъ поклономъ и сѣлъ возлѣ Наташи.
   -- А что ваша матушка, мадамъ Стебальская? преслѣдовала его и тамъ Александра Ивановна:-- какъ ея здоровье?
   -- Ея здоровье въ одномъ положеніи, отвѣчалъ Георгъ.
   -- Ахъ, мученица! святая женщина! Скажите, это съ ней давно, что она не встаетъ съ постели?
   -- Съ самаго того случая, сказалъ Колевинъ неохотно, зная, что Александрѣ Ивановнѣ все это извѣстно наизусть.
   -- Ахъ, да, да, съ того случая! одушевленно подхватила она: -- какой несчастный случай, неправда ли?
   Колевинъ развелъ руками. Георгъ не слушалъ и разговаривалъ съ Наташей; Лиза, перегнувшись черезъ нее и впившись глазами въ лицо Георга, прислушивалась и собиралась сама заговорить.
   -- Я давно желала сдѣлать визитъ мадамъ Стебальской, продолжала, не унимаясь, Александра Ивановна:-- но я боюсь стѣснить ее...
   Она вопросительно взглянула на присутствующихъ, ожидая поощренія сдѣлать визитъ; но, не найдя ни въ комъ этого поощренія, искусно отретировалась назадъ.
   -- Ахъ, да какъ ужь поздно! вскрикнула она, раскрывъ крошечные золотые часы:-- нѣтъ такой пріятной компаніи, которую бы не надо было оставить. Теперь я приступлю къ главной цѣли моего посѣщенія. Monsieur Колевинъ, отпустите съ нами m-lle Natalie.
   -- Съ вами, куда же? спросилъ Колевинъ.
   -- Къ намъ на цѣлый день. Безъ отговорокъ, m-lle Natallie, вы наша, наша! Петръ Андреичъ позволяетъ.
   -- Я съ удовольствіемъ позволяю, сказалъ Колевинъ:-- поѣзжай Наташа, познакомься.
   Наташа смотрѣла съ недоумѣніемъ и удивленіемъ. Обѣ гостьи тараторили у нея надъ ухомъ, обѣщая ей какія то неизвѣданныя блага, общество, танцы, музыку и пр. и пр., и любопытство, желаніе новыхъ впечатлѣній начинали брать верхъ въ ея душѣ надъ нежеланіемъ выходить изъ своего домашняго кружка. Еще нѣсколько минутъ колебанія -- и Наташа сдалась, и была съ торжествомъ увезена.
   

ГЛАВА VI.

   Поздно вернулась Наташа изъ гостей и бросилась на шею къ отцу съ такимъ же чувствомъ, какъ еслибъ возвратилась изъ ссылки на родину.
   -- Ну, папа, не посылай меня больше туда, сказала она рѣшительно.-- Ты все говорилъ, чтобъ я попробовала,-- вотъ я и попробовала, и довольно съ меня; больше не хочу.
   Она разсказала, какъ все показалось ей чуждо, притворно, вычурно и скучно въ свѣтскомъ салонѣ Струйскихъ, какъ цѣлый день смѣнялись однѣ гости другими, не имѣя ничего общаго между собою и повторяя однѣ и тѣ же фразы. Больше всего ей бросились въ глаза праздность и скука, царившія въ этомъ обществѣ, отсутствіе всякихъ умственныхъ интересовъ, безцѣльность жизни. Ее привела въ негодованіе безполезная, затѣйливая роскошь, составлявшая обстановку этихъ пустыхъ людей. Ей было досадно, зачѣмъ они пользуются избыткомъ и комфортомъ, тогда какъ другіе, болѣе ихъ достойные, нуждаются въ необходимомъ.
   Стебальскій былъ видимо доволенъ впечатлѣніемъ, вынесеннымъ Наташей; Колевинъ немного смущенъ, но онъ скоро сдался и обѣщалъ Наташѣ не посылать ее больше къ Струйскимъ. Но зато самъ онъ, именно съ этого дня, началъ вести болѣе разсѣянную жизнь; рѣдкій вечеръ можно было застать его дома. Наташа удивлялась; но ей оставался Стебальскій, и отсутствіе отца не было такъ замѣтно; жизнь ея приняла еще болѣе опредѣленное направленіе -- уединенія и ученія.
   Наступилъ праздникъ Рождества. Колевинъ исчезъ на все утро съ визитами; но вечеромъ Наташа поджидала его непремѣнно, съ тѣмъ, чтобъ провести этотъ вечеръ, всѣмъ вмѣстѣ, у постели больной жены Стебальскаго. За обѣдомъ, Колевинъ, какъ бы забывъ объ этомъ, предложилъ ей повезти ее въ театръ, въ клубъ, куда она пожелаетъ.
   -- Что ты, папа! прервала его Наташа:-- мы сегодня всѣ соберемся у Викторіи Августовны; это ея праздникъ; у нихъ, въ Англіи онъ считается важнѣе всѣхъ другихъ, и она такъ дорожитъ имъ.
   -- Ну, хорошо, хорошо; только я не могу быть съ вами; я далъ слово, возразилъ Колевинъ.
   -- Кому же ты далъ слово, папа?.. я и такъ почти не вижу тебя...
   -- Нельзя же, душа моя; общество тоже налагаетъ обязаййости... Онъ замолчалъ на мгновеніе, задумчиво глядя на дочь и машинально покручивая усы.-- Впрочемъ, прибавилъ онъ съ какой-то смѣсью нѣжности и шутливости:-- у тебя два отца, Наташа! Если отнимутъ одного, другой останется... Видишь, какая ты богатая!
   Онъ поцѣловалъ ее нѣжнѣе обыкновеннаго и скоро уѣхалъ; но Наташѣ почему-то не понравилось его послѣднее замѣчаніе, и долго она не могла стряхнуть съ себя непріятное впечатлѣніе, произведенное имъ. Она забыла объ этомъ вполнѣ только уже въ комнатѣ у Викторіи Августовны, при веселомъ трескѣ камина, въ обществѣ своихъ друзей -- Стебальскаго и Георга. Комната больной была вся обновлена къ этому дню и представляла разные оттѣнки бѣлаго цвѣта -- любимаго цвѣта Викторіи, потому что на немъ не могло скрыться ни одного пятнышка. Мебель, занавѣсы, мраморные столики гармонировали своими различными бѣлыми тонами, на которыхъ отчетливо и красиво вырѣзывалась темная зелень растеній. Сама Викторія, въ бѣломъ вышитомъ пеньюарѣ и кружевномъ чепчинѣ, лежала до того блѣдная, прозрачная, восковая, что дополняла собою всю бѣлизну этой комнаты. Она была теперь интереснѣе, чѣмъ бывала здоровая, утративши свой холодный, довольный и методическій видъ; ея впалые глаза сверкали безпокойнымъ лихорадочнымъ блескомъ, какъ будто она переживала безпрерывныя внутреннія волненія. Взглядъ ея неотступно слѣдилъ за Георгомъ; онъ былъ для нея радостью, гордостью, цѣлью жизни. На Наташу она смотрѣла ласково, но какъ-то снисходительно, какъ будто опредѣляя всѣ ея достоинства по мѣрѣ того, насколько она умѣла цѣнить ея Георга.
   Стебальскій -- нелюдимый и неприступный въ свѣтѣ -- умѣлъ быть душою семейнаго кружка. При немъ всѣмъ становилось весело; даже сдержанный Георгъ охотно разговаривалъ съ нимъ, хотя между ними не было особенной близости.
   Викторія начала разсказывать, какъ въ былое время, она проводила этотъ день на своей родинѣ, и какими обрядами онъ ознаменовывался.
   -- Мы и сегодня припомнимъ кое-что, сказалъ Стебальскій, и велѣлъ принести большую фарфоровую чашу. Въ нее высыпали множество разныхъ лакомствъ: миндаля, фисташекъ, черносливу, изюму, финиковъ; налили туда же спирта и зажгли... Синеватое пламя красиво поднялось надъ краями чаши. Фокусъ состоялъ въ томъ, чтобъ успѣть погрузить руку и достать со дна фруктъ прежде, чѣмъ пламя обожжетъ кожу на рукѣ. Наташу это забавляло отъ всего сердца; она хотѣла непремѣнно сравниться въ ловкости съ Стебальскимъ, который отлично выполнялъ фокусъ; она обжигалась, плескала горящій спиртъ, вскрикивала и хохотала, хохотала до упаду.
   -- Что это я сегодня такъ много смѣюсь, замѣтила она, вдругъ остановившись: -- мнѣ что-то особенно весело: говорятъ, что это передъ бѣдой.
   -- Какія у тебя еще могутъ быть бѣды? сказала, вздохнувъ, Викторія.
   -- Ну, какъ знать! важно возразила Наташа.
   -- Я не зналъ, что вы вѣрите въ примѣты, сказалъ Георгъ.
   Теперь онъ говорилъ Наташѣ "вы"; да и вообще по его виду трудно было представить, чтобъ онъ могъ быть съ кѣмъ-нибудь на "ты".
   -- Я вовсе не вѣрю, возразила Наташа.
   -- Такъ зачѣмъ же и говорить то, чего не думаете?
   -- Да просто сорвалось съ языка. Неужели каждое слово обдумывать и взвѣшивать.
   -- А какъ же иначе?
   -- Что это, Георгъ, вы точно одинъ изъ семи мудрецовъ! Вѣдь такъ нельзя разсуждать, не доживши до ста лѣтъ.
   Георгъ невольно разсмѣялся.
   -- Идите играть, продолжала Наташа:-- я хочу слышать музыку, хорошую, классическую музыку.
   Георгъ послушно пошелъ къ роялю, стоявшему въ сосѣдней комнатѣ.
   -- Когда думаетъ Георгъ ѣхать въ Италію? спросилъ Стебальскій у жены.
   -- Въ слѣдующемъ мѣсяцѣ, отвѣчала она.
   -- И надолго.
   -- Года на два или на три.
   -- И вы разстанетесь съ нимъ на все это время? спросила Наташа, смотря на ея исхудалую фигуру и невольно думая, что она и не дождется возвращенія сына.
   Викторія угадала ея мысли и отвѣчала:
   -- Хоть навсегда, если это нужно для его счастья.
   -- Я также поѣду за-границу, сказалъ Стебальскій.
   -- Когда -- когда? встрепенулась Наташа.
   -- Еще не скоро; можетъ быть, черезъ годъ.
   -- Ахъ! вздохнула Наташа:-- всѣ уѣдутъ... а я!
   -- И ты когда нибудь поѣдешь; а теперь надо учиться.
   -- Я поступлю на медицинскіе курсы, сказала она.
   -- Да, пожалуй, со временемъ.
   Подали чай, съ неизбѣжнымъ англійскимъ кэкомъ, который Наташа сама пекла, подъ руководствомъ Викторіи. Вечеръ окончился къ общему удовольствію.
   Въ эту ночь Наташа видѣла страшный сонъ: будто къ ней вошло что-то незримое, неосязаемое, но чудовищное; какая-то туманная, неопредѣленная масса, занявшая собою все пространство, затмившая свѣтъ и мѣшавшая ходить и двигаться.
   Эта масса все болѣе и болѣе разросталась, такъ что Наташѣ стало нечѣмъ дышать; и она проснулась, задыхаясь, вся дрожа.
   Но въ комнатѣ, сквозь занавѣсы, сіяло яркое зимнее солнце, вмигъ прогнавшее всѣ ночные страхи. На столѣ, на креслахъ, возлѣ постели, были разложены разныя бездѣлушки -- подарки ея отца. Наташа съ радостной улыбкой полюбовалась на нихъ, надѣла изъ нихъ все, что только можно было надѣть, и побѣжала благодарить отца.
   Колевинъ сидѣлъ одинъ въ своемъ кабинетѣ, ничего не дѣлая и вертя въ рукахъ потухшую сигару. Онъ, кажется, вовсе не ложился послѣ вчерашней пирушки; лицо его было блѣдно и измучено; на столѣ валялись скомканныя бѣлыя перчатки.
   -- Ты боленъ, папа? съ безпокойствомъ спросила Наташа.
   Онъ поблѣднѣлъ еще болѣе при ея входѣ и ничего не отвѣчалъ; онъ сидѣлъ, какъ преступникъ, не поднимая на нее глазъ, и губы его слегка дрожали. И было отчего. Онъ долженъ былъ сообщить ей новость неожиданную, ошеломляющую его самого. Въ эту ночь онъ сдѣлался женихомъ Александры Ивановны Струйской; ихъ поздравляли, пили шампанское; всѣ родные невѣсты тутъ присутствовали. Какъ это случилось, почему? что было общаго между имъ и ею?-- онъ самъ не зналъ хорошенько. Это готовилось давно, исподоволь; но онъ не замѣчалъ, ему не приходило въ голову, что все это могло кончиться серьезно. Онъ допускалъ себя заманивать, ласкать, обожать, считая все это пустой свѣтской интрижкой, до тѣхъ поръ, пока вдругъ увидѣлъ, что возвратъ невозможенъ... Видя себя нравственно-связаннымъ по рукамъ и по ногамъ, чувствуя, что онъ не можетъ выбиться изъ-подъ захватившей его силы, онъ, очертя голову, бросился въ омутъ и сдѣлалъ предложеніе, будто бы своей собственной волей, стараясь обставить его какъ можно торжественнѣе, чтобъ ужь и не надѣяться на возвратъ... Но на душѣ его было нехорошо, и, главное -- совѣстно противъ дочери. Надо было, однако, рѣшиться. Колевинъ облегчилъ свою душу полнымъ признаніемъ и объявилъ, что свадьба его будетъ черезъ двѣ недѣли. Наташа слушала молча, измѣнившись въ лицѣ и едва понимая, что онъ говоритъ ей.-- Неужели, думала она съ ужасомъ,-- эти двѣ женщины, которыя такъ не нравились ей -- будутъ теперь ей близки... Зачѣмъ онѣ?.. Зачѣмъ не кто-нибудь другой?.. И она чувствовала, какъ слезы подступали къ ея глазамъ, но она не смѣла плакать, боясь огорчить отца.
   Въ сущности Наташа была слишкомъ молода и неопытна, чтобы понять вполнѣ значеніе совершившагося факта. Она утѣшалась тѣмъ, что все останется по прежнему.-- "Что-же въ томъ, разсуждала она мысленно": "что онѣ будутъ жить съ нами! Ничто не перемѣнится. Я сама по себѣ, а онѣ сами по себѣ".
   Кончилось тѣмъ, что Наташа, видя тревогу и огорченіе отца, бросилась къ нему на шею и стала горячо ласкать и утѣшать его. Мало-по-малу Колевинъ успокоился, видя, что она не сердится и не упрекаетъ его.
   

ГЛАВА VII.

   Прошло около двухъ лѣтъ послѣ вторичной женитьбы Колевина. Квартира его уже не въ одномъ домѣ со Стебальскимъ, но на англійской набережной, въ бель-этажѣ. Она гораздо тѣснѣе и неудобнѣе прежней, но зато убрана, какъ на выставку, и потому обходится чрезвычайно дорого. Мебель вездѣ бархатная, хоть и не слишкомъ покойная, столы и стулья изъ настоящаго орѣха, зеркала, цвѣты, акваріумы -- все собрано тутъ, чтобъ показать, что хозяева понимаютъ, какъ надо жить. Это именно была выставка; вездѣ царствовалъ какой-то мертвый порядокъ, чистота нежилыхъ комнатъ, церемонная чинность: нигдѣ ни уютнаго уголка, ни слѣдовъ семейной, общей жизни.
   Въ парадной гостиной, у окна съ тяжелыми драпировками, сидѣла одиноко Наташа, устремивъ задумчивый взглядъ на большое стѣнное зеркало, совершенно заставленное подзеркальнымъ столикомъ съ массивными бронзовыми часами. Наташа выросла и похудѣла; съ ея нѣжнаго лица успѣлъ уже отчасти слетѣть тотъ бархатистый пухъ первой юности, который -- увы!-- касается петербургской молодежи только мимоходомъ, какъ будто для того, чтобъ показать ей, чѣмъ бы она могла быть при другихъ условіяхъ быта, климата и воспитанія. Но отсутствіе дѣтской свѣжести не вредитъ мыслящимъ, выразительнымъ физіономіямъ, и лицо Наташи ничего не потеряло оттого, что щеки ея похудѣли, глаза оттѣнилисѣ темной полосой, и губы сурово сжались. Взглядъ ея принялъ какое-то вопросительное выраженіе.
   Дѣйствительно, она спрашивала себя, куда ушла вся ея прежняя счастливая, занятая жизнь! какъ и когда все выскользнуло изъ ея рукъ? Она не могла припомнить ни одного рѣзкаго случая, ни одной катастрофы, ни одной сцены; въ первое время женитьбы отца, казалось, все шло по прежнему; Наташа не могла ни на что пожаловаться. Мачиха была вовсе не злая, даже не капризная; съ виду нисколько не деспотка; а между тѣмъ -- незамѣтно и постепенно,-- какъ геологическій переворотъ, какъ наносъ одной почвы на другую,-- съ водвореніемъ Александры Ивановны, началось радикальное измѣненіе привычекъ, образа жизни и всего духа дома Колевиныхъ. Всѣ ея требованія и нововведенія казались вполнѣ разумными; нельзя было ничего сказать противъ примѣрнаго порядка и аккуратности, которые она желала завести въ домѣ. Но когда ея стараніями установились строго опредѣленные часы для каждаго занятія, когда назначенъ былъ бюджетъ расходовъ для каждаго мѣсяца, такъ что выйти изъ этого бюджета не допускалось ни для чего на свѣтѣ, когда чистоилотность дошла до того, что не позволялось дотрогиваться руками до политуры столовъ и ставить ноги на скамеечки -- тогда всѣ въ домѣ почувствовали себя чѣмъ-то задавленными, лишенными свободы и воздуха.
   Прежде всего прервались короткія отношенія со Стебальскимъ, хотя Александра Ивановна всячески старалась удержать его, не знала, куда посадить, какъ угостить, какъ поддѣлаться къ нему. Она питала безграничное уваженіе ко всему успѣвающему въ своей карьерѣ. Но самъ Стебальскій не могъ выносить ни ея угодливости, ни ея разговора, ни ея знакомыхъ; въ ея неуютной гостиной онъ испытывалъ "gêne", разстроивавшую ему нервы. Даже разговаривать съ Наташей по просту нельзя было; потому что теперь онъ сталъ на правахъ не друга дома, но самаго почетнаго церемоннаго гостя, котораго хозяйка безпрерывно занимала. Кончилось тѣмъ, что онъ бѣжалъ изъ этого, когда-то роднаго дома, съ глубокою жалостью о Наташѣ, и почти съ презрѣніемъ къ ея отцу за то, что онъ, казалось, свыкся съ новымъ своимъ положеніемъ. На самомъ дѣлѣ, положеніе Колевина можно было сравнить съ тѣмъ, какъ еслибъ его, шутя, погрузили въ огромную яму пуха... Ему не больно, не страшно; онъ пытается встать, но все уходитъ ниже и ниже въ пухъ, и ему все мягче и мягче, а приподняться уже нельзя... Александра Ивановна придавила его, какъ мягкимъ пухомъ, своей ласковостью, услужливостью и заботами о немъ. Она была увѣрена, что поступаетъ превосходно во всемъ: что она прекрасная жена, благоразумная хозяйка, нѣжная мать и рѣдкая мачиха. И въ самомъ дѣлѣ, она дѣлала все для этого; но -- какъ натура мелкая и ничтожная -- она привязывалась только къ формѣ и внѣшности; на мѣсто важнѣйшихъ интересовъ она ставила пустѣйшіе; сущность вещей совершенно ускользала отъ нея, какъ отъ крота, роющагося въ землѣ, ускользаетъ свѣтъ солнца.
   Одно только успѣлъ сдѣлать Стебальскій для Наташи: устроить, чтобъ она ходила на курсы. Тутъ онъ вздохнулъ свободнѣе: по крайней мѣрѣ, она направлена на путь.
   Лиза, дочь Александры Ивановны, вѣчно скучающая и недовольная, всей тяжестью своей скуки обрушилась на Наташу. Она не давала ей ни минуты покоя, вѣчно жалуясь на судьбу и неудовлетворенность жизни. Теперь Наташа пріютилась у окна въ гостиной, чтобъ избѣжать общества этой надоѣдливой особы. Онѣ жили въ одной комнатѣ, и потому Наташѣ некуда было спасаться отъ нея. Изъ сосѣдней комнаты до Наташи долетали смѣхъ, пискливые голоса и звонъ чашекъ. Это Александра Ивановна угощала кофеемъ своихъ пріятельницъ: около нея всегда были двѣ или три изъ нихъ.
   Но Наташа не слушала, погруженная въ тоскливыя думы о своихъ отсутствующихъ друзьяхъ, которыхъ она любила, какъ прежде. Гдѣ Стебальскій? гдѣ Георгъ? Первый отправился за границу руководить лѣченіемъ одного важнаго лица, и неизвѣстно когда воротится. Георгъ уже два года въ Италіи, и не пишетъ ей.
   Она одна, и ей некому повѣрить свою грусть, недовольство, тревогу, планы на будущее. Посѣщенія матери Георга доставляли мало отрады Наташѣ. Викторія Августовна, оставленная мужемъ на рукахъ опытной сидѣлки и надежнаго доктора, окруженная комфортомъ и внимательной прислугой, находилась въ той степени чахотки, когда самое существованіе есть ничто иное, какъ страданіе. Взволнованная и несчастная разлукой съ сыномъ, тревожимая заботой о немъ, она постоянно раздражалась на все и на всѣхъ. Она любила Наташу, и потому Наташа была ея жертвой. То она горько жаловалась, что та рѣдко навѣщаетъ ее; то, напротивъ, принимала ее сухо, не глядя, отыскивала какія-то ея вины и осыпала колкими намеками. Съ ней ужь, положительно, Наташа не могла говорить о себѣ: эгоизмъ и ожесточеніе страданія погасили въ Викторіи всякую искру участія къ другимъ. Отецъ одинъ оставался Наташѣ, но и съ отцомъ она начинала уже чувствовать внутренній разладъ; онъ слишкомъ скоро примирялся съ тѣмъ, съ чѣмъ ей никогда не примириться.
   Обо всемъ этомъ раздумывала она, когда чья-то рука дружески хлопнула ее по плечу.
   -- Философствуешь? спросила ее Александра Ивановна, вошедшая затѣмъ, чтобъ ровно въ четверть третьяго поднять опущенныя отъ солнца сторы.
   -- Философствуешь, что ли? повторила она, смѣясь:-- отвѣчай!
   -- Нѣтъ, отвѣчала Наташа, нехотя усмѣхаясь.
   -- Кофейку не хочешь ли?
   -- Я ужь пила.
   -- Еще можно выпить. Это ты для цвѣта лица боишься, признайся, шутила Александра Ивановна.
   -- Да нѣтъ же.
   -- Право, для цвѣта лица. Ну, чего же ты хочешь? Чаю? молока? масла?.. Нѣтъ! ну, танцовать не хочешь ли?
   Александра Ивановна помирала со смѣху, выговаривая всѣ эти милыя шутки. Замѣтивъ неудовольствіе и смущеніе на лицѣ Наташи, она старалась разсмѣять ее. По ея мнѣнію никто не умѣлъ лучше ея всѣхъ успокоить и развеселить.
   -- Ну, вотъ и разсмѣялась, а то такая серьезная, сказала она, сжавъ двумя пальцами щеки дѣвушки, для изображенія улыбки, и ушла къ своимъ гостямъ разсказывать въ подробности, какъ она потчивала свою падчерицу всѣмъ, даже танцами.
   -- Такъ вотъ ты гдѣ! вскричала Лиза, вбѣгая въ гостиную:-- я цѣлый часъ вездѣ тебя ищу. Что ты здѣсь дѣлаешь?
   -- Ничего, отвѣчала Наташа: зачѣмъ я тебѣ понадобилась?
   -- Да такъ. Тоска какая!
   Лиза подсѣла къ Наташѣ подъ бокъ и оперлась на нее.
   -- Неужели тебѣ весело, Наташа?
   -- Зачѣмъ ты на меня все наваливаешься, Лиза! вѣдь это тяжело, возразила Наташа съ досадой.
   -- Ну вотъ, я къ ней, а она сейчасъ толкаться!.. Ну, будь добренькая, Наташа, утѣшь меня чѣмъ нибудь.
   Она совсѣмъ прилегла на Наташу и положила голову ей на плечо.
   -- Въ чемъ тебя утѣшать-то? спросила та.
   -- Со мной Богъ знаетъ, что дѣлается... Какое-то недовольство жизнью, равнодушіе ко всему, сантиментальничала Лиза. Выѣзжаешь, танцуешь и серьезнымъ дѣдомъ занимаешься (она была членомъ благотворительнаго общества), а все не то! Какъ-то все это не интересно.
   -- Мало что-ли ухаживаютъ за тобою?
   -- Ухаживаютъ-то многіе, но это не то, чего бы я хотѣла. У меня большія требованія отъ жизни.
   -- Вижу, что большія, сказала Наташа, насильно приподнявъ ея голову и отодвигаясь.
   Лиза зѣвнула.
   -- Наташа, разскажи что нибудь про Георга.
   -- Что я могу про него разсказать!
   -- Ну про Стебальскаго. Вотъ у тебя есть короткіе друзья между мужчинами, а у, меня никого. Развѣ это не несчастье? Нѣтъ, разскажи, Наташа, что нибудь. О чемъ ты съ ними разговаривала?
   Наташа, чтобъ отвязаться, встала и пошла въ чайную, гдѣ сидѣла ея мачиха съ гостями. Лиза догнала ее и схватила подъ руку. Избалованная, не умѣя ничѣмъ сама заняться, Лиза не могла, чтобъ на комъ нибудь не виснуть.
   Въ чайной ораторствовала одна изъ пріятельницъ, полная дама, вся обсыпанная пудрой и спеленатая по модѣ въ свѣтло-сѣрое платье.
   -- Я всегда твержу Alexandrine, говорила она:-- что она слишкомъ не эгоистична, слишкомъ думаетъ о другихъ и забываетъ себя. Нынче вѣкъ эгоизма: надо идти за вѣкомъ!
   Александра Ивановна скромно улыбалась.
   -- Въ чемъ же она такъ ужь забываетъ себя, замѣтила другая гостья, позавидовавшая, что хвалятъ не ее.
   -- Во всемъ, возразила первая. Ну, какъ это, тогда, оставить обѣдать какую-то совсѣмъ незнакомую дѣвушку, какъ будто вы обязаны непремѣнно предлагать ей обѣдъ! Кто это сдѣлаетъ, кромѣ Alexandrine.
   Наташа вспыхнула при этихъ словахъ.
   -- Это я просила тогда оставить обѣдать Матвѣеву, заговорила она:-- она вмѣстѣ съ нами ходитъ на курсы, и зашла ко мнѣ за книгой, сдѣлала такой крюкъ, версты три... Домой ей идти тоже три версты; какъ же можно не...
   -- Душечка моя, мало-ли кто съ вами ходитъ на курсы, нельзя же всѣхъ обѣдами кормить.,
   -- Ну, что это, mesdames, полноте! жеманно благодушествовала Александра Ивановна:-- я всякаго готова накормить; вы не повѣрите, это моя слабость,-- голоднаго накормить, холоднаго обогрѣть! хохотала она. Ну, конечно, нужны средства... А вы знаете, mesdames, что у меня остаются сбереженія отъ мѣсяца...
   -- Такъ лучше на эти сбереженія повезти вашихъ дѣвицъ лишній разъ въ театръ, возразила гостья. А вѣдь за ваши обѣды вы никакой благодарности себѣ не получите отъ этихъ...
   -- Господи, вскричала Наташа:-- неужели еще благодарности требовать за то, что разъ подѣлились крупицей со стола! Послѣ этого не стоитъ и быть богатымъ.
   -- Ахъ, ахъ! заволновались дамы:-- какъ богатымъ? кто же это богатъ по вашему?
   -- Да мы богаты, отвѣчала Наташа.
   -- Мы!! повторила Александра Ивановна въ оцѣпенѣніи.
   -- А какъ же, возразила, недоумѣвая, Наташа:-- у насъ такая квартира... роскошь... и столъ, и туалетъ...
   -- Ну, что это, перебила Лиза, толкая ее локтемъ:-- тебѣ все кажется роскошью. А развѣ мы такъ живемъ, какъ Щербинины, или какъ Охотскіе. У тѣхъ чуть не каждый мѣсяцъ мѣняютъ всю мебель, и шляпы онѣ себѣ покупаютъ подъ цвѣтъ платья; сколько платьевъ, столько и шляпъ!
   -- Ахъ, какъ она мила! засмѣялась Александра Ивановна, обращаясь къ Наташѣ и потянувшись потрепать ее по щекѣ:-- какъ наивно она это говоритъ. Нѣтъ, душечка, ты не знаешь, какихъ это стоитъ трудовъ и хлопотъ, чтобъ только отъ другихъ не отстать, а гдѣ ужь роскошничать! Еслибъ не экономія и не разсчетливость моя, мы не были бы въ состояніи купить вотъ эти богатые часы съ бронзой.
   -- Да на что они? спросила Наташа:въ столовой висятъ стѣнные часы, и у васъ есть маленькіе...
   Дружный хохотъ прервалъ ея слова. Пріятельницы кивали на нее головами, какъ на ребенка, ничего не понимающаго. Наташа рѣзко встала и ушла въ свою комнату заниматься. Это былъ празд никъ, и на курсы идти не предстояло.
   -- Однако характерецъ у вашей падчерицы, замѣтила ядовито одна изъ дамъ.
   -- О, я со всякимъ характеромъ умѣю ладить, отвѣчала съ хохотомъ Александра Ивановна. Это ужь мое достоинство. Никто во всю жизнь не могъ про меня сказать, чтобъ я съ кѣмъ нибудь не ужилась.
   Гости разъѣхались. Александра Ивановна совершила весь утренній циклъ своего дня: гуляла извѣстное время по извѣстной улицѣ, зашла въ кондитерскую за пирожнымъ; придя, перемѣнила костюмъ, обувь и головной уборъ и, въ ожиданіи обѣда, сѣла, какъ гостья, на диванѣ въ гостиной. Апетитъ у нея былъ, по обыкновенію, прекрасный, и она не сводила глазъ съ своихъ любимыхъ бронзовыхъ часовъ, думая въ это время о томъ, не положитъ ли кухарка слишкомъ много масла въ шпинатъ. Но мало по малу ея довольное лицо начало выражать неудовольствіе и неодобреніе. Стрѣлка приближалась къ четыремъ часамъ, а звонокъ хозяина еще не раздавался.
   "Неужели опять опоздаетъ, разсуждала она: чего бы лучше приходить всегда въ четыре часа безъ десяти минутъ! Не Богъ знаетъ, что тамъ случится, если онъ уйдетъ раньше,-- нѣтъ, это ужь собственная его неаккуратность. А въ жизни это много значитъ -- аккуратность. Вотъ я..."
   Александра Ивановна могла нескончаемо разсуждать на эту тему, находя все новые и новые доводы въ пользу аккуратности; но бой часовъ прервалъ теченіе ея думъ, и въ то же время кухарка поставила на столъ суповую чашку.
   -- Подано на столъ, а Петра Андреевича нѣтъ! обратилась она къ вошедшимъ дочерямъ, краснѣя отъ волненія:-- что онъ съ нами дѣлаетъ! Придется опять относить супъ назадъ.
   -- Погоди, я возьму, вскричала Лиза и, безцеремонно сбросивъ крышку миски, налила себѣ полную тарелку и принялась ѣсть, сказавъ кухаркѣ:-- Теперь отнеси.
   -- Лучше бы было тебѣ подождать, пробормотала Александра Ивановна, давно уже съ горестью покорившаяся тому, что новое поколѣніе не признаетъ принциповъ стараго.
   -- Ждать -- если хочешь ѣсть! Гдѣ тутъ смыслъ? презрительно пожала плечами Лиза. Она очень гордилась передъ матерью своимъ современнымъ развитіемъ.
   Наташа молчала, обезпокоенная отсутствіемъ отца. Александра Ивановна сѣла за столъ на свое хозяйское мѣсто, сжавъ губы и держась прямо и неподвижно, въ доказательство, какъ она была оскорблена. Съ полчаса длилось натянутое молчаніе, прерываемое только стукомъ Лизиной ложки о пустую тарелку.
   Наконецъ звонокъ, хозяйскій звонокъ!.. Наташа обрадовалась;
   Александра Ивановна еще величественнѣе укрѣпилась на мѣстѣ и велѣла подавать супъ. Колевинъ вошелъ съ завязанной рукой.
   -- Что это у тебя, папа? вскричала Наташа.
   -- Порѣзался скальпелемъ, коротко отвѣтилъ онъ. А вы меня долго ждали? напрасно не обѣдали.
   -- Я £оюсь, что ты не станешь ѣсть супъ, холодно сказала Александра Ивановна:-- онъ совсѣмъ простылъ.
   -- Какъ же это ты порѣзался, папа? спрашивала Наташа:-- глубоко? что ты дѣлалъ скальпелемъ?
   -- Ахъ, ну, въ анатомическомъ театрѣ -- довольно съ тебя! Ты забыла, что у насъ не говорятъ о такихъ вещахъ за обѣдомъ.
   -- Конечно, подтвердила Александра Ивановна съ чопорнымъ видомъ:-- кто же объ этомъ говорить за обѣдомъ.
   Колевинъ принялся за супъ, какъ будто съ апетитомъ, но, послѣ трехъ-четырехъ ложекъ, оставилъ его. Слѣдующее кушанье онъ также взялъ и также не ѣлъ.
   -- Какъ это справедливо, что апетитъ проходитъ, когда ѣшь не во время, замѣтила поучительно Александра Ивановна:-- вотъ ты на полчаса опоздалъ, и оттого не ѣшь.
   Встали изъ за стола. Колевинъ наскоро совершилъ обрядъ цѣлованія руки у жены, разъ навсегда заведенный ею, и ушелъ въ кабинетъ. Тамъ онъ поспѣшно развязалъ руку и сталъ примачивать какимъ-то составомъ.
   -- Это больно, папа? покажи мнѣ, произнесъ за нимъ голосъ Наташи, проскользнувшей въ кабинетъ.
   -- Зудитъ, сказалъ Колевинъ, подставляя ей свою руку. На ладони былъ незначительный, но довольно глубокій порѣзъ, обведенный, какъ будто, синеватой каемкой. Наташа безотчетно вздрогнула при видѣ ранки; непріятныя мурашки побѣжали у нея за спиною.
   -- Это скальпелемъ? спросила она.
   -- Да; мы вмѣстѣ съ однимъ докторомъ рѣзали трупъ; вдругъ мой скальпель какъ-то сорвался и воткнулся мнѣ въ лѣвую руку, объяснилъ Колевинъ.
   -- Ты промывалъ рану? спросила Наташа, вся блѣдная.
   -- Еще бы! мы тотчасъ употребили всѣ средства, прижиганія, промыванія. Я отъ этого и запоздалъ. Теперь ничего не будетъ. Я лягу отдохнуть; что-то очень усталъ сегодня.
   Наташа молча спустила стору окна, и молча вышла. Придя въ свою комнату, она сѣла въ уголъ и долго смотрѣла прямо передъ собой, ничего не видя, безумно расширенными тотъ испуга глазами...
   

ГЛАВА VIII.

   Черезъ два дня весь городъ былъ взволнованъ извѣстіемъ, что докторъ Колевинъ заразился трупнымъ ядомъ и лежитъ при смерти. Весь факультетъ перебывалъ у него; всѣ средства были пущены въ ходъ; но человѣческая наука оказалась безсильна... Улица передъ домомъ была устлана соломой; Александра Ивановна, окруженная прислугой, спиртами и примочками, лежала постоянно въ обморокахъ, увѣряя, что не въ состояніи войти въ комнату больнаго. Лиза съ утра убѣгала къ знакомымъ и ночевала тамъ, чтобъ не присутствовать дома при тяжелыхъ эпизодахъ. Наташа, подавленная отчаяніемъ, не спала, не ѣла и не плакала: ее нельзя было утѣшить ложной надеждой; она какъ нельзя лучше понимала тщету всѣхъ употребляемыхъ средствъ: недаромъ она была ученица двухъ докторовъ. Она телеграфировала Стебальскому въ Вѣну, предполагая, что онъ тамъ; но телеграмма ея такъ и осталась безъ отвѣта и безъ результата.
   На пятый день отецъ ея умеръ. Безполезно разсказывать, какъ Наташа пережила эти мрачные дни своей жизни, когда тьма сгустилась надъ нею до того, что не пропускала ни одного луча свѣта и утѣшенія...
   Александра Ивановна была искренно огорчена и даже оскорблена несправедливостью судьбы, отнимавшей у нея то, что она себѣ завоевала съ такими трудами.
   -- Не знаю, говорила она своимъ друзьямъ:-- какими грѣхами я это заслужила. Подумайте: вѣдь это второй у меня умираетъ. Еслибъ еще первый, ну ужь такъ и быть. А то второй! Только было успокоилась, что вотъ я не беззащитная вдова, имѣю покровителя, имѣю значеніе въ свѣтѣ, какъ вдругъ опять очутиться въ томъ же положеніи. Это ужасно!
   -- Былъ капиталъ у вашего мужа? спросилъ кто-то.
   -- Ахъ, какой тамъ капиталъ! Онъ не умѣлъ наживать и тратилъ все, что получалъ. На имя Наташи лежитъ въ банкѣ бездѣлица какая-то: тысячу рублей съ небольшимъ. А мнѣ и совсѣмъ ничего; но я не жалуюсь, Богъ съ нимъ! Мнѣ его-то жаль: какъ я буду опять безъ мужа: легко сказать -- все сама!
   Она заплакала.
   -- Послѣ втораго мужа бываетъ и третій, замѣтили ей:-- вотъ ужь если третій умретъ, тогда шабашъ!
   -- Это, конечно,-- серьезно отвѣчала Александра Ивановна.
   Это замѣчаніе значительно утѣшило ее. "Что же, пришло ей на умъ: вѣдь я только два года была за нимъ замужемъ; не успѣла ни постарѣть, ни подурнѣть. Авось Богъ поможетъ"!..
   И въ ожиданіи, пока приличіе позволитъ составлять новые матримоніальные планы, Александра Ивановна облеклась въ платье cachemire-double съ плерезами, заказала дочерямъ также траурные костюмы и зажила по прежнему. Теперь она, уже безъ помѣхи, не смущаемая неаккуратностью мужа, разлиновала весь свой день по клѣточкамъ и съ какимъ-то наслажденіемъ вращалась въ одномъ извѣстномъ кругѣ. По ней, какъ по солнцу, можно было узнавать время. Многіе жильцы изъ сосѣдняго дома распредѣляли свои дѣла сообразно тому, поднимала ли она, или опускала сторы, сидѣла ли въ той или въ другой комнатѣ, и выходила она пѣшкомъ или выѣзжала. У нея часто собирались родные и знакомые, и всѣ восхваляли ее, какъ рѣдкую мачиху, продолжающую такъ-же нѣжно любить падчерицу безъ мужа, какъ и при мужѣ. Александра Ивановна скромно улыбалась и, нарочно при гостяхъ, дарила Наташѣ коробку конфектъ или бархатку на шею.
   "Какъ эта портниха широко сшила тебѣ платье", говорила она ей, не замѣчая, что Наташа похудѣла, какъ спичка, и сдѣлалась тѣнью самой себя. Стебальскій не ѣхалъ. Онъ не получилъ телеграммы Наташи, путешествуя на югѣ, и узналъ только изъ газетъ о смерти Колевина; письмо его къ Наташѣ было полно теплоты и участія, но не обѣщало скораго свиданія, и много горькихъ слезъ пролила она надъ нимъ...
   

ГЛАВА IX.

   Въ одно сѣрое петербургское утро, Наташа сдѣлала то, чего прежде никогда не дѣлала: она, безъ приглашенія, вошла въ комнату своей мачихи. Та сидѣла въ своихъ траурныхъ одеждахъ на траурномъ диванѣ, подъ портретомъ мужа, задернутымъ черной кисеей, и томно ѣла мятныя лепешечки. Она удивилась посѣщенію Наташи и, не донеся до рта своего лакомства, посмотрѣла на нее вопросительно. Ей тотчасъ пришло въ голову, что молодая дѣвушка явилась требовать своей доли пенсіи, которую друзья Колевина выхлопотали для его вдовы и дочери.
   Наташа все еще молчала, оглядывая комнату, которую видѣла въ первый разъ въ ея вычурномъ траурномъ убранствѣ, и слабая ироническая улыбка мелькнула на ея губахъ. На ней было очень простое черное платье; черная вязаная косынка скрещивалась на груди и сзади завязывалась узломъ; темные блестящіе волосы, небрежно заплетенные въ одну косу, висѣли за спиной. Она стояла, прислонившись къ косяку двери и заложивъ руки назадъ. Вообще, она, казалось, желала -- своей позой, одеждой и видомъ, усилить еще болѣе контрастъ между собой и мачихой.
   -- Поди, поди сюда, моя птичка! заговорила вдругъ не натуральнымъ голосомъ Александра Ивановна: -- вздумала навѣстить меня -- какъ мило!
   -- Я пришла вамъ сказать, что я отъ васъ переѣзжаю на квартиру, выговорила спокойно и отчетливо Наташа.
   -- Что такое? что -- что? не слышу, возразила мачиха, привставая на диванѣ.
   -- Я желаю жить особенно, совсѣмъ независимо, не стѣсняя никого собой, объяснила Наташа. Мнѣ будетъ удобнѣе заниматься.
   -- Такъ тебѣ у меня неудобно, тебѣ дурно, я тебя притѣсняю?.. Ты жалуешься?
   -- Я не жалуюсь. Мнѣ у васъ слишкомъ хорошо, слишкомъ роскошно, слишкомъ праздно. Я не на такую жизнь себя готовлю. Всѣ мои подруги по курсамъ трудятся и заработываютъ свой хлѣбъ; я хочу также трудиться и учиться, и не выдѣляться изъ ихъ среды. Иначе я никогда не стану на свои ноги. Я уже пріискала себѣ квартиру; я буду жить съ одной подругой -- Пахомовой.
   Съ самого начала рѣчи Наташи, ея мачиха, закрыла глаза, нюхая нашатырный спиртъ, и все время качалась и слегка стонала, дѣлая видъ, что ей дурно... Потомъ, будто очнувшись, она раскрыла большіе глаза и, притворяясь, будто ничего не помнитъ, начала говорить отрывисто:
   -- А?.. что?.. это ты, Наташа. Голова кружится. Про что ты мнѣ говорила?
   -- Я уже все сказала, что нужно, возразила та: -- теперь я пойду укладываться; къ вечеру уѣду.
   -- Постой, постой! вскричала въ смятеніи Александра Ивановна: что это? ты не хочешь со мной говорить! Ну, вернись же, сядь. Признайся, ты вѣдь пошутила... Хотѣла пофорсить,-- молоденькія дѣвушки любятъ форсить! Ну, скажи: да? ну, котеночекъ, ну, пташечка -- да, пошутила?
   И Александра Ивановна, щекоча Наташу подъ подбородкомъ, начала уже легонько хохотать, хотя ей было не до смѣху. Но это была ея манера; для чего она говорила всѣ эти не натуральныя слова, она сама не знала. Разъ усвоивъ себѣ пріемъ шуточки, въ которомъ считала себя очаровательной, она примѣняла его безъ разбора ко всему. На Наташу это всегда производило тягостное дѣйствіе, и она, отстранивъ руку мачихи, порывисто встала, чтобъ выйти.
   -- Да погоди же... что же ты со мной-то дѣлаешь! вскричала Александра Ивановна уже безъ всякаго буфонства, слезливымъ и оскорбленнымъ голосомъ. Что обо мнѣ подумаютъ послѣ этого? Да, наконецъ, на какія же средства ты будешь жить?
   -- Я имѣю же кое-что изъ пенсіи отца, сказала Наташа.
   -- Да вѣдь на твою долю придется какихъ нибудь четыреста рублей!
   -- Это слишкомъ много. Другія не имѣютъ и половины этой суммы, а живутъ.
   -- Это другое дѣло: онѣ привыкли ѣсть пустыя щи и мерзнуть въ ваточныхъ пальтишкахъ, а ты нѣтъ.
   -- И я прывыкну.
   -- Ты даже не съумѣешь распорядиться своими деньгами, если отдать ихъ тебѣ въ руки; ты растратишь ихъ по пустому.
   -- Это мое дѣло. Больше ассигнованной суммы я у васъ просить не буду, твердо сказала Наташа.
   Александра Ивановна размышляла. Согласіе Наташи довольствоваться такой ничтожной суммой казалось ей невѣроятнымъ, и она подозрѣвала въ немъ ловушку. Притомъ самолюбіе ея сильно оскорблялось самовольнымъ поступкомъ падчерицы. Любимымъ конькомъ Александры Ивановны было -- внушать удивленіе своей способностью со всѣми ладить; вліяніемъ, которое она будто бы умѣла пріобрѣтать надъ всѣми, и покореніемъ себѣ самыхъ строптивыхъ характеровъ. Хотя эта репутація была создана ея собственной фантазіей и ничѣмъ не оправдывалась на дѣлѣ, Александра Ивановна твердо въ нее вѣрила и считала себя скомпрометированной неприличной выходкой падчерицы.
   -- Да что же это такое! вскричала она, вдругъ заволновавшись, и слезливымъ голосомъ: -- это самовольство, буйство, это погибель твоя!.. Я не позволю, я не допущу... Ты несовершеннолѣтняя; я твоя опекунша и имѣю право не выдать тебѣ ни копѣйки, если ты уйдешь безъ моего согласія.
   -- И все-таки я уйду, сказала Наташа.
   -- Безъ денегъ-то?
   -- Я буду давать уроки музыки.
   -- Прекрасно -- такъ вотъ какъ! Я -- слово, а ты два. Чѣмъ бы попросить совѣта, послушаться, а ты зубъ за зубъ. Ну, такъ вѣдь и я же могу тебя просто не пустить, могу черезъ полицію это сдѣлать.
   Наташа вспыхнула отъ негодованія.
   -- Конечно, вы можете сдѣлать мнѣ много вреда, возразила она:-- вы можете лишить меня на время науки и образованія, но только на время... Я буду держаться за нихъ крѣпко.
   -- Вотъ къ чему повели эти курсы!.. Конечно, это была воля твоего отца, и я не протестовала... Но ты подумай, Наташа, какъ ты оскорбляешь память отца! Еслибъ онъ только видѣлъ, голубчикъ, ангелъ, какъ ты противъ меня неблагодарна. Онъ меня за святыню почиталъ, поклонялся мнѣ, онъ бы этого не вынесъ!
   Александра Ивановна закрыла лицо платкомъ и театрально указала пальцемъ на портретъ. Наташа вздохнула. Какъ все казалось ей фальшиво и неестественно въ этой комнатѣ, какъ противны эти траурные чахлы и мишурные плерезы, и все это горе на показъ! Глаза ея остановились на портретѣ, задернутомъ кисеей, скрывавшей отъ нея дорогія черты отца... О, какъ бы ей хотѣлось унести съ собой это изображеніе, а на мѣсто его подсунуть пустую холстину. И годы прошли бы прежде, чѣмъ неутѣшная вдова замѣтила бы подлогъ, съ горечью думала Наташа. Она сдѣлала было шагъ къ двери, но мачиха опять остановила ее пронзительнымъ голосомъ:
   -- Такъ ты вправду рѣшилась ѣхать, и сегодня? И ты будешь жить съ какой-то Пахомовой?
   Наташа нетерпѣливо кивнула головой, и узенькій кончикъ ея ботинки быстро и нервно застучалъ по ковру.
   -- А на какой улицѣ?
   -- На Садовой, отвѣтила Наташа, стиснувъ зубы.
   -- Каково это -- на Садовой!.. Но вѣдь это нельзя же такъ вдругъ; ты должна прежде обдумать.
   -- Я все обдумала давно.
   -- А что скажетъ Стебальскій, Левъ Николаевичъ? Ты даже съ нимъ не посовѣтовалась?
   При имени Стебальскаго, губы Наташи задрожали, и она отвернулась.
   -- Или ты къ нему писала? подозрительно спросила мачиха.
   -- Нѣтъ. Какое ему до меня дѣло! что я для него теперь?.. Онъ забылъ и думать обо, мнѣ, сорвалось невольно съ губъ Наташи,
   -- Никакъ онъ не могъ этого забыть. Онъ твой попечитель; я опекунша, а онъ попеяитель; онъ самъ писалъ въ опеку, просилъ, чтобъ его назначили. Такъ какъ же онъ можетъ забыть? логично доказывала Александра Ивановна. Я этого человѣка очень уважаю, и онъ меня безконечно уважаетъ; онъ тебя за это не поблагодаритъ, что ты такъ со мной обошлась.
   -- Да какъ же я съ вами обошлась? вскричала Наташа, теряя терпѣніе.
   -- Чѣмъ тебѣ у меня дурно? чѣмъ ты недовольна? за что ты меня срамишь? Притѣсняла ли я тебя, била ли, морила ли съ голоду? Скажи, морила я тебя съ голоду?
   -- Ахъ, да не то, Господи! проговорила Наташа.
   -- Такъ зачѣмъ же ты уходишь? какая у тебя цѣль уходить? кто тебя сбиваетъ?
   -- Никто. Я сама желаю.
   -- Нѣтъ, это не бываетъ, чтобъ сама. Кто нибудь да сбиваетъ, съ убѣжденіемъ возразила Александра Ивановна. Ну, скажи, чего тебѣ нужно? я все тебѣ куплю
   Въ эту минуту шумно вбѣжала Лиза.
   -- Мама, гости! Крутикова съ сестрой, прокричала онал
   -- Самъ Богъ ихъ посылаетъ, сказала патетично Александра Ивановна, и, къ изумленію Наташи, вдругъ громко, истерично зарыдала и, вся въ слезахъ, бросилась къ гостямъ.
   -- Ахъ, ахъ! извините, mesdames... не могу... такой ужь характеръ... не могу сдержаться, всхлипывала она, между тѣмъ какъ ужаснувшіяся гостьи сажали ее, терли ей виски, разстегивали платье. Не было на свѣтѣ болѣе спокойнаго и хладнокровнаго характера, какъ у Александры Ивановны, и въ то же время ничего не было для нея легче, какъ возбудить въ себѣ истерику. Она даже находила въ этомъ нѣкоторое удовольствіе, какъ въ необходимомъ возбужденіи нервной системы, которая, безъ этого, совсѣмъ бы отупѣла.
   Затѣмъ, оправившись, Александра Ивановна краснорѣчиво разсказала своимъ друзьямъ, что задумала сдѣлать съ ней ея падчерица. Услышавъ это, Лиза первая заревѣла, какъ маленькая, и побѣжала къ Наташѣ.
   -- Пойдемте всѣ къ ней, сказала Александра Ивановна, взявъ гостей за руки. Вотъ если вы мнѣ не вѣрите, то пусть она при васъ скажетъ. По крайней мѣрѣ, вы будете свидѣтельницы, что не я виновата. Я надѣюсь, что, вы меня оправдаете.
   -- Оправдаемъ, оправдаемъ, отвѣчали дамы, сами заливаясь слезами при видѣ слезъ Александры Ивановны.
   Плачущее тріо вошло въ комнату, гдѣ Наташа, вся блѣдная и измученная, выбивалась изъ цѣпкихъ объятій Лизы, которая колотилась объ нее головой, приговаривая:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, ты не уѣдешь. Какъ же я одна буду! Не смѣй, не смѣй уходить. Скука какая!... Да что тебѣ тамъ веселѣе что ли будетъ? спросила она, уже другимъ голосомъ, будто пораженная внезапною мыслью.
   -- Какое веселье! возразила Наташа: -- я иду затѣмъ, чтобъ учиться и ничѣмъ не развлекаться. Та жизнь мнѣ больше по вкусу, чѣмъ ваша.
   -- А, можетъ быть, и въ самомъ дѣлѣ та жизнь лучше? сказала Лиза. Есть же причина, что ты идешь... Знаешь что? и я съ тобой переѣду!
   Наташа не на шутку испугалась.
   -- Вотъ видите сами, говорила между тѣмъ съ паѳосомъ Александра Ивановна, указывая на увязанный чемоданъ и туго набитый сакъ-вояжъ: -- видите, у нея и вещи всѣ уложены, хочетъ сегодня же ѣхать.
   -- Ахъ, Боже мой, Наталья Петровна, чего же вамъ не достаетъ? заговорили гостьи.
   -- Скажи мнѣ, чего тебѣ не достаетъ, подхватила Александра Ивановна:-- я все для тебя сдѣлаю.
   -- Я объ одномъ прошу: дайте мнѣ свободу жить, какъ мнѣ хочется, говорила Наташа.
   -- Сдѣлай милость -- все, что тебѣ угодно. Кто тебя стѣсняетъ? весь свѣтъ видѣлъ, какъ я съ тобой держалась. Какъ съ дочерью; не правда ли, mesdames?
   -- Какъ съ дочерью/ подтвердили дамы.
   -- Ну, и ты все-таки хочешь уѣхать! хочешь жить сама по себѣ на квартирѣ? Съ Пахомовой? На Садовой улицѣ? допрашивала Александра Ивановна, какъ пункты обвиненія.
   -- Да, да, да! отвѣчала съ отчаяніемъ Наташа.
   --.Слышите сами, обратилась ея мачиха къ гостямъ. Ну, послушай, Наташа, поговоримъ благоразумно. Не лучше ли это твое намѣреніе перемѣнить? все это по боку; чемоданъ разложить и остаться?
   -- Не отговаривайте, мама, вмѣшалась Лиза: -- и я тоже съ ней поѣду, и я хочу жить самостоятельно.
   -- Ты еще куда! съ досадой сказала мать.
   -- Что же это, въ самомъ дѣлѣ -- она можетъ поступать по своему, а я не могу! избалованно возразила Лиза. Ты думаешь, у тебя очень весело. Съ тоски не знаешь, куда дѣваться.
   -- Мы съ тобой объ этомъ послѣ поговоримъ, сказала ей мать, и опять обратилась къ Наташѣ:
   -- Ну, такъ какъ же -- размыслила ли ты, что все это очень глупо? Давай развяжемъ чемоданы, поѣдемъ съ тобой въ гостинный дворъ, купимъ чего нибудь. И все это забудется, и ничего этого не надо. Не такъ ли, Наташа?
   Наташа вскочила и начала надѣвать шляпу.
   -- Куда ты, куда, куда? раздались голоса.
   -- Я иду къ Викторіи Августовнѣ Стебальской... проститься съ ней, выговорила Наташа прерывающимся голосомъ.
   -- Иди, иди; а мы покамѣстъ чемоданы развяжемъ.
   -- Дѣлайте, что хотите.
   -- Наташа, и я съ тобой пойду къ Стебальской, спохватилась Лиза, но уже поздно: Наташа исчезла.
   

ГЛАВА X.

   Черезъ полчаса, Наташа сидѣла у постели больной англичанки, положивъ голову на ея грудь и испытывая гнетущую тоску нравственнаго одиночества. Она вспоминала всю свою прошлую жизнь, вспоминала, какой любовью и нѣжностью окружали ея дѣтство, какъ она была центромъ и утѣшеніемъ семейнаго кружка, и какъ затѣмъ все измѣнилось, опошлилось вокругъ нея, какъ мало по-малу отъ нея отдалили всѣ ея привязанности, чтобъ, замѣнить ихъ только.обществомъ двухъ антипатичныхъ ей женщинъ... Она испытывала въ отношеніи къ Стебальскому то же чувство, какъ еслибъ онъ умеръ вмѣстѣ съ отцомъ ея; съ тою разницей, что грусть ея по отцѣ была теперь глухая и спокойная, тогда какъ сожалѣніе о Стебальскомъ жгло и мучило ее, какъ острая боль разъѣдающей раны. Она потеряла его почти съ перваго дня женитьбы отца; не стало больше между ними ни долгихъ бесѣдъ, ни уроковъ, ни чтенія вмѣстѣ. А когда она приходила навѣстить его жену, его или не было дома, или онъ былъ по-горло занятъ. Уѣхалъ онъ заграницу, почти не простясь съ нею, и теперь сталъ для нея какимъ-то воспоминаніемъ счастливаго прошлаго. Но это воспоминаніе морло принять каждую минуту плоть и кровь, и стать яркой дѣйствительностью... Мысль о его возвращеніи такъ волновала Наташу, что она боялась даже о немъ думать. Она сознавала только одно: что въ домѣ мачихи ей лучше и не видаться со Стебальскимъ; -- иначе, между ею и имъ утратится послѣднее звено симпатіи и пониманія, не говоря уже о другихъ мотивахъ, одного этого было достаточно, чтобъ внушить ей рѣшимость уйти.
   Англичанка не говорила ни слова, предоставляя Наташѣ свободу отдаваться своимъ думамъ. Въ комнатѣ пахло цвѣтами. Наташа подняла голову: надъ нею склонялась граціозная вѣтка жасмина вся въ цвѣту. Года два тому назадъ, Наташа сама воткнула крошечный отводокъ въ горшокъ, и вотъ теперь онъ цвѣлъ и благоухалъ, какъ будто благодаря за дарованную ему жизнь.
   -- Ты цвѣтешь, а я отцвѣтаю, сказала она грустно, и крупныя слезы покатились по ея щекамъ.
   Викторія взяла платокъ и нѣжно отерла ея лицо.
   -- Тебѣ страшно того, на что ты рѣшилась? спросила она своимъ тихимъ, слабымъ голосомъ.
   -- О нѣтъ, нѣтъ! вскричала Наташа, вставая и стряхивая съ себя уныніе: -- пора мнѣ уходить оттуда. Пора разорвать съ этою жизнью, которая только портитъ меня и поднимаетъ во мнѣ безсильную злость. Ахъ! какая тамъ фальшь во всемъ, какая ложь, еслибъ вы знали!.. Я не могу даже разсказывать про все, до того это пошло и притворно.
   -- А все-таки перемѣна жизни будетъ для тебя слишкомъ рѣзка, замѣтила, Викторія. Этотъ міръ для тебя чуждый, незнакомый.
   -- Ахъ, меня всегда тянуло въ этотъ міръ бѣдныхъ и протестующихъ! Тамъ только настоящій смыслъ жизни: тамъ, по крайней мѣрѣ, можно быть хоть кому-нибудь полезной!
   -- Но знаешь ли ты людей, съ которыми будешь жить?
   -- Да... отчасти, отвѣчала Наташа, колеблясь:-- эта Пахомова, кажется, хорошая, трудящаяся дѣвушка.
   Викторія покачала головою.
   -- Она не изъ той среды, гдѣ ты выросла, сказала она. У насъ въ Англіи образованіе почти равное въ высшихъ и низшихъ классахъ; но здѣсь не то. Ты можешь совершенно разойтись въ понятіяхъ съ твоими новыми знакомыми, или -- они могутъ отвергнуть тебя, какъ бѣлоручку, какъ аристократку.
   -- Никогда! съ жаромъ сказала Наташа:-- я такая же, какъ они, я ничѣмъ не отличаюсь отъ нихъ. Понятія ихъ мнѣ тоже извѣстны, и ужь никакъ не могутъ разойтись съ моими.
   -- Хорошо, если такъ; я мало знаю въ этомъ: я сужу по словамъ моего мужа, который часто выражалъ такія мысли. Я сама уже не причастна міру и не могу ничего совѣтовать, добавила Викторія, съ утомленіемъ опускаясь на подушки.
   -- Георгъ тебѣ не пишетъ? спросила она черезъ минуту, подозрительно глядя на Наташу.
   -- Нѣтъ.
   -- И ко мнѣ давно не писалъ. О! еслибъ мнѣ увидать его! Ты не забыла его, Наташа?
   -- Конечно, нѣтъ.
   -- Смотри же, когда я умру, будь для него вѣрнымъ другомъ, люби его, береги его.
   Наташа поцѣловала руки и лицо своей воспитательницы, и простилась съ нею.
   Воротившись домой поздно вечеромъ, она прошла по черной лѣстницѣ прямо къ себѣ въ комнату. У ея мачихи были гости; голоса ихъ раздавались изъ гостиной, и изъ отрывковъ, долетавшихъ до нея, Наташа могла понять, что она служитъ предметомъ разговора, что всѣ съ наслажденіемъ накинулись на свѣжую новость и разбираютъ по своему ея поступокъ, мотивы, и весь ея характеръ.
   Не желая повторенія утреннихъ сценъ, Наташа собрала свои вещи и, ни съ кѣмъ не простясь, сѣла на извощика и уѣхала. На улицѣ ей стало дышать свободнѣе; не смотря на падавшій снѣгъ, въ воздухѣ уже пахло весной, и Наташѣ показалось, что для нея тоже наступаетъ новая весна жизни...

(Конецъ первой части).

   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.

   Первые шаги Наташи на поприщѣ новой жизни были нелегки. Она вдругъ очутилась посреди разнокалибернаго общества, непонятнаго для нея по рѣчамъ, манерамъ, по роду дѣятельности. Надежда ея стать съ новыми знакомыми на товарищескую ногу не осуществилась: на нее не обращали вниманія, никому она не была нужна; всѣхъ занимали ихъ собственные или общіе интересы. Студенты, студентки, фельдшерицы, переводчики, писатели средней руки и много разнаго люда приходили, уходили, спрашивали то работы, то книгу, то чей нибудь адресъ, и всегда впопыхахъ, всегда спѣша. И ни съ кѣмъ изъ нихъ Наташѣ еще не удалось перемолвиться теплымъ словомъ, помѣняться мыслью, хотя она съ усердіемъ неофита, вызывалась первая и помочь, и оказать услугу. Часто она дѣлала что нибудь невпопадъ, и ее безъ церемоніи обрывали за это, но не указывали, въ чемъ она ошиблась, такъ что она бродила въ потемкахъ... Но все-таки ее сильно интересовали эти приходящія лица, отъ которыхъ она ждала новаго слова и смотрѣла на нихъ съ уваженіемъ, какъ на молодыя силы, съ дѣтства стоявшія на своихъ ногахъ и знавшія многое, о чемъ она не имѣла понятія.
   Съ своей сожительницей Пахомовой Наташа въ двѣ-три недѣли не сошлась ни на линію ближе, чѣмъ въ первый день. Пахомова была дѣвушка лѣтъ двадцати трехъ, высокая, худая, блѣдная, молчаливая и несообщительная. Вѣчно заваленная работой, строго относящаяся къ себѣ и другимъ, она имѣла видъ суровый и даже жесткій. Несмотря на то, посѣтители осаждали ее съ утра до ночи, потому что она никому не отказывала ни въ помощи, ни въ пріютѣ, ни въ ночлегѣ.
   Онѣ съ Наташей занимали одну небольшую комнату съ перегородкой для спальни, и готовили для себя кушанье, большею частью, сами на керосиновой кухнѣ. На первыхъ же дняхъ, Наташа успѣла достать урокъ музыки, и такъ какъ положеніе ея было гораздо лучше положенія Пахомовой, то она пыталась было внести нѣкоторое благосостояніе въ хозяйство своей подруги, въ видѣ лучшей пищи и кое-какой мебели. Но Пахомова рѣзко отказалась отъ этого "баловства" и продолжала питаться чаемъ и молокомъ, и спать на призракѣ тюфяка, набитаго соломой. Тогда и Наташа приняла тотъ же спартанскій образъ жизни, довольствуясь тѣмъ, что постоянно покупала что нибудь съѣстное, для всегда голодныхъ и озябшихъ гостей.
   Это было самое горячее время -- приготовленіе къ экзаменамъ, и у всѣхъ шла усиленная работа. Въ одинъ вечеръ, Пахомова и Наташа сидѣли по обыкновенію у стола, заваленнаго тетрадями и книгами, и усердно работали, когда дверь съ шумомъ отворилась и вошла молоденькая дѣвушка въ сопровожденіи худаго и сутуловатаго студента-технолога.
   Дѣвушка эта была очень недурна, бѣленькая, тоненькая и почти изящная, несмотря на безпорядокъ одежды, съ подвижный" чертами лица, вздернутымъ носикомъ и красивыми темными глазами. Наташу она очень заинтересовала своей оригинальностью и многими особенностями, доходившими до странностей. Она жила какими-то порывами, то восторженная, самоувѣренная, мечтая чуть не о всемірной славѣ, то вдругъ отчаянная, приниженная, внезапно отупѣвшая. Фамилія ея была Бѣжецкая, а имя довольно рѣдко встрѣчающееся -- Галина. Она была извѣстна подъ именемъ Гули, и никто изъ знакомыхъ не называлъ ее иначе.
   Пришедшій съ нею студентъ только было раскрылъ ротъ, чтобы; что-то сказать, какъ Гуля топнула на него ногой и прикрикнула:
   -- Помолчите, Еремѣевъ, вы вѣчно мѣщаете; я пришла поговорить объ дѣлѣ.
   -- Какое дѣло, что нужно? спросила Наташа, между тѣмъ какъ Пахомова даже не оторвалась отъ своей работы.
   Вотъ что, съ дѣловымъ видомъ сказала Гуля:-- не завалялся ли у васъ какъ нибудь хинный порошокъ! Если есть, дайте, а нѣтъ -- такъ двугривенный. Видите: сожительница моя послала меня въ аптеку, а денегъ у насъ нема... Привязалась къ ней эта бѣсовская лихорадка; каждый вечеръ жаръ, а сегодня даже съ бредомъ.
   -- Да вѣдь у нея чахотка въ послѣдней степени? вмѣшалась Пахомова.
   -- Ну, ужь и въ послѣдней! возразила та:-- вовсе нѣтъ. Вотъ какъ только мы собьемся съ деньгами, да перейдемъ въ теплую квартиру, она мигомъ поправится. Только бы мнѣ выдержать экзамены -- тогда усмотрите, что будетъ!
   Пахомова, видя что Гуля находится въ фазѣ самообольщенія, "отвернулась отъ нея и уткнулась въ тетрадь.
   -- Порошка, нѣтъ, сказала Наташа:-- а вотъ возьмите рубль; у меня меньше нѣтъ.
   -- О, вотъ такъ спасибо! вскрикнула съ дѣтской радостью, Гуля и даже припрыгнула:-- и закучу же я на этотъ рубль! Первымъ дѣломъ въ аптеку, потомъ въ кухмистерскую за порціей, потомъ въ лавочку за калачами. Мы съ Дуней два дня не обѣдали, только пили чай, можетъ быть, и лихорадка-то у нея отъ голоду. Постойте... во что же я возьму порцію? Колевина, нѣтъ ли у васъ какой нибудь посудины?
   -- Да вотъ полоскательная чашка, сказала Наташа.
   -- Не давайте, Колевина, замѣтила Пахомова: -- она вѣчно возьметъ и не принесетъ.
   -- Ну, ужь конечно не стану я вамъ разносить ваши чашки, возразила Гуля: -- а вы сами придите за ней. У васъ времени больше моего; я теперь съ этими экзаменами по горло занята. Сижу, зубрю и день, и ночь!
   -- Такъ что же вы болтаете и не идете за дѣломъ, вставилъ свое слово студентъ, все время курившій съ такимъ спѣхомъ, какъ будто на срокъ.
   -- Иду, иду, проговорила Гуля, и, округливши руки надъ головой, выбивая каблуками медленный тактъ русской пляски, плавно и граціозно направилась къ дверямъ.
   -- Куда же вы, Еремѣевъ? сказала Наташа торопившемуся студенту:-- останьтесь напиться чаю.
   -- Нѣтъ, ужь я къ вамъ въ субботу, когда наши всѣ соберутся. А теперь я съ ней.
   -- Куда же вы съ ней?
   -- Въ аптеку, чтобъ она тамъ не заболталась и не забыла, зачѣмъ пришла. Вѣдь Дуня Ѳедотова очень плоха; ее нельзя оставлять надолго.
   Онъ ушелъ вслѣдъ за Гулей. Наташа опять сѣла къ столу, и нѣсколько времени длилось молчаніе; потомъ Пахомова положила перо, отодвинула тетрадь и сказала:
   -- Надо пойти провѣдать ихъ завтра, что-то у нихъ тамъ дѣлается. Два дня не обѣдали!.. Тутъ хоть кого затрясетъ лихорадка. Я жалѣю, что давно не была.
   -- И я пойду съ вами, сказала Наташа. Я еще ни разу не видала подругу Гули.
   -- Развѣ такъ любопытно ее видѣть, сухо возразила Пахомова.
   -- Какъ и каждаго человѣка, отвѣтила Наташа: -- каждый имѣетъ въ себѣ что нибудь, заслуживающее участія.
   -- Каждый? я съ этимъ несогласна. Нѣкоторыхъ людей надо бы просто пришибить.
   -- За что же?
   -- За безполезность. Зато есть другіе, которымъ надо быть безсмертными для блага человѣчества.
   -- А вы такихъ людей знаете? спросила Наташа, невольно думая о Стебальскомъ.
   Отвѣта она не дождалась; Пахомова уже усердно строчила.
   На другой день, возвращаясь съ курсовъ, онѣ обѣ зашли къ Гулѣ Бѣжецкой. Она жила въ страшной бѣдности, въ крошечной каморкѣ, внизу, почти въ подвалѣ. Пройдя грязный дворъ и спустившись нѣсколько ступеней внизъ, посѣтительницы очутились въ чьей-то чужой кухнѣ, гдѣ бранилось нѣсколько человѣкъ прислуги. Оттуда онѣ вошли въ темный узкій корридоръ и нащупали рукой полурастворенную дверь, изъ которой пробивалась полоса свѣта.
   -- Ну, кто тамъ еще? гнѣвно крикнула было Гуля; но, узнавъ вошедшихъ, пригласила ихъ садиться куда хотятъ, хоть на кровать больной. Больная эта лежала въ полу сидячемъ положеніи и тихо стонала, поминутно откидывая съ плечъ и съ груди густыя и длинныя косы, давившія ихъ своею тяжестью. Она была очень молода и хороша красотой умирающихъ чахоточныхъ, съ алымъ румянцемъ на щекахъ, съ большими черными, блестящими лихорадочнымъ огнемъ глазами. Эта подруга Гули была вывезена ею изъ глухой провинціи въ Петербургъ, соблазненная роскошными картинами будущаго, которыя та рисовала ей. Обѣ онѣ нисколько не разочаровывались, а напротивъ, чѣмъ больше бѣдствовали и голодали, тѣмъ больше вѣрили въ свое блестящее будущее. Для Гули, впрочемъ, ничего не значило перейти въ одинъ мигъ отъ надежды въ отчаянію, отъ смѣха къ слезамъ. Она рѣзко выражала свои симпатіи и антипатіи, вкусы и желанія. Если ей чего нибудь хотѣлось, она способна была силой отнять эту вещь, и сама, безъ сожалѣнія, отдавала съ себя послѣднее, если у нея просили.
   Въ этотъ день она находилась въ сильно возбужденномъ состояніи, вся въ красныхъ планахъ и съ заплаканными глазами. Въ комнатѣ былъ страшный безпорядокъ; платье, бѣлье, посуда, старые башмаки валялись гдѣ попало. Сама Гуля собирала по всей комнатѣ книги, тетради, писчую бумагу, и нервно увязывала все это въ узелъ.
   -- Зачѣмъ это вы дѣлаете? спросила удивленная Наташа: -- куда вы хотите ихъ нести?
   -- Куда? нервно захохотала Гуля: -- къ чорту на кулички! Лавочнику отдамъ, все двугривенный дастъ; а подъ закладъ и того не дадутъ.
   -- Да вѣдь это необходимыя вамъ книги, по которымъ вы готовитесь къ экзамену, сказала Пахомова.
   -- А прахъ ихъ дери! какой отъ нихъ прокъ, всѣ спущу.
   -- Какъ какой прокъ? какъ-же вы безъ нихъ...
   -- Да что вы думаете -- я учиться что ли буду? объ экзаменахъ заботиться! Нѣтъ, ужь надоѣло мнѣ это чортово ученіе. Что толку, когда ѣсть нечего. Ученымъ докторомъ не сдѣлаешься, только околѣешь съ голоду. А я еще жить хочу, не думайте! прибавила она, выпрямляясь и закидывая назадъ волосы.
   -- Гуля... Гуля! выговорила больная съ волненіемъ.
   -- Что тебѣ?-- И Гуля заботливо подбѣжала къ кровати.
   -- Въ больницу... въ больницу меня, сказала ея подруга съ раздражительной настойчивостью.
   -- Вѣдь я уже тебѣ сказала, Дуня, что свезу, успокоительно наклонилась къ ней Гуля: -- сегодня не принимаютъ; завтра въ десять часовъ утра.
   -- Ну, завтра непремѣнно... слышишь, непремѣнно, говорила прерывисто Дуня... Я не хочу умирать здѣсь, чтобъ всѣ хлопоты на тебѣ были... Тамъ, какъ хотятъ, пусть хоронятъ, а ты и такъ ужь измаялась...
   -- И не хочется мнѣ только везти ее въ больницу, вполголоса сказала Гуля своимъ гостямъ:-- какъ съ жизнью, мнѣ съ ней разставаться... Одна останусь!
   -- Вотъ и воспользуйтесь этимъ временемъ, чтобъ поприлежнѣе заняться, замѣтила Пахомова:-- а то она вамъ все мѣшала.
   -- Э! къ чорту ихъ, эти экзамены! на что мнѣ ученость.
   -- Да вѣдь и безъ учености придется голодать. Чѣмъ выбить будете? вы столько времени ухлопали на ученіе, и все это даромъ!
   Гуля слушала въ раздумьѣ и молчала; вдругъ, совершенно неожиданно, запрокинула голову назадъ, схватила себя обѣими руками за волосы, и -- разразилась рыданіями, хохотомъ, воплями... Пахомова и Наташа старались унять ее; но она, какъ бѣшеная, рвалась и билась у нихъ въ рукахъ, и долго говорила безсвязныя, отрывистыя фразы:
   -- Уйду... утоплюсь, задушусь!.. Чего ждать!.. нечего ждать!
   Наташа слушала ее съ тоскливымъ ужасомъ, ей никогда еще не приходилось присутствовать при подобныхъ сценахъ, и дрожащими руками, не зная, что дѣлать, то подносила Гулѣ воду, то хотѣла разстегнуть ей платье. Но припадокъ прошелъ самъ собой, такъ же внезапно, какъ начался, и теперь Гуля сидѣла неподвижно на стулѣ, опустивъ руки, какъ плети, и смотря впередъ безсмысленнымъ взглядомъ.
   -- Непріятная исторія, сказала Пахомова, хладнокровно закуривая папиросу. У васъ, значитъ, совсѣмъ нѣтъ денегъ? я могу...
   -- Не хочу, не хочу, вскричала Гуля со злобой:-- не возьму ничего, мнѣ ничего не нужно.
   Въ эту минуту дверь пріотворилась и въ нее просунулась голова въ платкѣ, съ вопросомъ:
   -- Барышня Галина Семеновна здѣсь?
   -- Здѣсь я, здѣсь; встрепенувшись, отвѣтила Гуля, вскакивая, какъ ни въ чемъ не бывало.
   -- Къ вамъ опять эта актриса прислала, сказала женщина въ платкѣ:-- спрашиваетъ отвѣта, пойдете-ли вы въ ней.
   -- Пойду, пойду, торопливо отвѣчала Гуля:-- скажи, что приду завтра въ двѣнадцать часовъ.
   Женщина ушла.
   -- Гуля, что это вы затѣваете? сурово подступила къ ней Пахомова:-- ужь не въ актрисы ли хотите идти?
   -- А хоть бы и въ актрисы, беззаботно сказала та, поправляя волосы и платье, сбившіеся во время припадка.
   -- Нѣтъ, ужь это болѣе чѣмъ глупо, это даже подло, отрѣзала Пахомова. А ученіе, а курсы? Мы вамъ помогли тогда, думали, что изъ васъ выйдетъ полезная личность...
   -- Какое ученіе, когда жрать нечего, перебила ее Гуля. Да я вовсе не въ актрисы, не бранитесь. Просто я буду только репетировать съ актрисой роли и подавать реплики. Она сама изъ начинающихъ.
   -- Что же, это недурно, мнѣ кажется, замѣтила Наташа: -- все-таки деньги.
   -- А ученіе по боку? докторство по боку? приступала Пахомова.
   На васъ надежды возлагали; вы должны оправдать ихъ. Вспомните, что вы обѣщали быть за одно...
   -- Ничего я вамъ не обѣщала, отстаньте отъ меня, сердито сказала Гуля. Надоѣло мнѣ холодать и голодать -- вотъ и все.
   -- Но мы вамъ поможемъ. Теперь у меня нѣтъ денегъ, я отдала за квартиру, но скоро будутъ...
   -- Довольно я отъ васъ перебрала; вы думаете, очень пріятно эдакъ по грошикамъ со всѣхъ собирать! Наймусь къ актрисѣ, вотъ и деньги будутъ.
   -- Она можетъ и ходить къ актрисѣ, и учиться, сказала Наташа Пахомовой:-- вѣдь мы же всѣ ходимъ по урокамъ.
   -- По урокамъ -- это другое дѣло, возразила Пахомова.-- А среду актрисъ я знаю: она такъ тамъ и погрязнетъ, избалуется. Впрочемъ, терять слова напрасно нечего. Всякій самъ за'себя отвѣчаетъ. Пойдемте, Колевина.
   -- Я останусь еще немного, смущенно сказала Наташа:-- вотъ одѣяло у Дуни надо починить... кастрюлю почистить. Гуля одна не можетъ всего...
   -- Лишній человѣкъ въ комнатѣ -- лишняя порча воздуха, замѣтила Пахомова:-- это тоже надо взять въ разсчетъ..
   Съ этими словами она ушла. Наташа принялась исправлять безпорядокъ въ комнатѣ, вытирать пыль, мыть посуду.
   Больная Дуня лежала все время съ закрытыми глазами и по временамъ удушливо кашляла. Гуля не говорила ни слова; она сидѣла, облокотившись локтями на столъ, и, казалось, не замѣчала присутствія Наташи. Та рѣшилась, наконецъ, подойти къ ней и стала убѣждать ее взять денегъ на расходы, по случаю помѣщенія Дуни въ больницу.
   -- Я такъ и знала, что вы съ этимъ подойдете, сказала Гуля съ какимъ-то торжествомъ.-- Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ! сказала, что нѣтъ,-- и отстаньте.
   -- Только рубль, настаивала Наташа. Ну, хоть тридцать копѣекъ завтра на извощика.
   Гуля оттолкнула деньги. На нее нащло упрямство лошака.
   -- Для Дуни возьмите, повторяла Наташа. Вѣдь прежде вы брали.
   -- Прежде брала, а теперь не хочу. И Дуня не хочетъ. Такая фантазія пришла, что не хотимъ. Не будетъ по вашему, не возьму, не возьму, не возьму!
   Она какъ будто упивалась звукомъ этихъ словъ. Наташа принуждена была уйти ни съ чѣмъ, огорченная и озадаченная.
   

ГЛАВА II.

   Вечеромъ, ложась спать, Наташа не могла удержаться, чтобъ не заговорить съ Пахомовой объ особенностяхъ характера Гули. Она находила, что ее никакъ нельзя оставлять самой себѣ, безъ нравственной поддержки, что на нее благотворно повліяло бы ласковое участіе дружбы, что любовью и кротостью можно бы все изъ нея сдѣлать. Пахомова все больше отмалчивалась, потомъ сказала холодно.
   -- Кому есть время заниматься чужими дѣлами, пусть занимается;-- а я въ чужую душу заглядывать себѣ не позволю. По моему, это такъ же нечестно, какъ читать чужія письма, прибавила она, повертываясь къ стѣнѣ.
   -- Какое странное сравненіе! вскричала задѣтая за живое Наташа:-- письму не предназначаются для чужихъ глазъ; но факты, поступки и слова происходятъ при всѣхъ; и я имѣю право дѣлать изъ нихъ выводы, и судить по нимъ о характерѣ человѣка.
   -- Пожалуй; но разбирать такъ, какъ вы, анализировать, припоминать малѣйшіе жесты и самыя пустыя слова, это чистое диллетантство, отъ нечего дѣлать. Только тотъ, у кого мысль не привыкла быть постоянно направленной на серьезное и полезное, можетъ забавлять себя такими умозрѣніями.
   -- Скажите мнѣ, Пахомова, горячо возразила Наташа, приподнимаясь на локтѣ:-- что такое по вашему польза? Въ чемъ состоитъ она?
   -- Польза? сказала Пахомова, помолчавъ:-- польза состоитъ въ содѣйствіи общему благу.
   -- То есть, благу всѣхъ людей и каждаго въ особенности. Но вѣдь благо для человѣка состоитъ не въ одномъ только, чтобъ быть накормленнымъ; надо еще понять нравственныя его потребности. А если вы будете такъ игнорировать чужую душу, такъ индифферентно относиться къ свойствамъ и особенностямъ людей, то какъ вы можете помочь имъ въ минуту невзгоды, когда одного слова участія, одного понимающаго взгляда можетъ быть достаточно, чтобъ остановить... ну, хоть отъ самоубійства!
   -- Кому нужно, тотъ самъ придетъ и скажетъ, рѣшительно возразила Пахомова: -- тогда и дѣйствуйте и помогайте, но не прежде.
   -- Никто не придетъ открывать свою душу тому, кто знать ее не хотѣлъ, и съ холоднымъ изумленіемъ будетъ слушать исповѣдь... Какъ это легко -- прійти и сказать! Нѣтъ,-- если вы прежде ничего не замѣчали, если вы были слѣпы и глухи къ страданіямъ и волненіямъ человѣка, то поздно уже вамъ спасать его въ критическую минуту!
   -- Неправда; найдется много людей, которые прямо выскажутъ, что имъ надо, и попросятъ помощи и совѣта. Они сами знаютъ, что никто непрошенный не станетъ навязываться съ совѣтами.
   -- Нѣтъ; это психологически-невозможно, если дѣло идетъ не о матеріальной нуждѣ, а о внутреннемъ мірѣ человѣка...
   -- Ну, я съ вами въ психологическія дебри не пущусь, перебила Пахомова.-- Этотъ внутренній міръ, о которомъ вы говорите, полонъ фальшивыхъ, искусственныхъ чувствъ, взрощенныхъ гнилой цивилизаціей. Задача нашего поколѣнія -- очистить, вырвать всѣ эти сорныя травы, замѣнить ихъ трезвымъ отношеніемъ къ жизни. Поэтому мы игнорируемъ всѣ эти, сочиненныя отъ бездѣлья, страданія, жалобы, экстазы, которые васъ такъ трогаютъ.
   -- Вы не вѣрите въ нихъ?
   -- Вѣрю. Но точно такъ, какъ въ прежнія времена раздаваніе милостыни плодило нищихъ, такъ ваше участіе къ безполезнымъ чувствамъ будетъ плодить ихъ. Намъ нужно добиваться уничтоженія всего безполезнаго и относиться къ нему безпощадно.
   -- Но вѣдь, пожалуй, и самую жизнь, и существованіе міра можно назвать безполезными, сказала Наташа съ волненіемъ:-- тѣмъ не менѣе они есть, и игнорировать ихъ нельзя. Человѣкъ всегда останется чрезвычайно сложнымъ существомъ, съ такими свойствами, которыя невозможно упростить до нуля, какъ вы хотите.
   -- Я вамъ говорю только о задачѣ нашего поколѣнія, замѣтила Пахомова. Когда у больнаго разстроится желудокъ отъ избытка сладкой и изысканной пищи, то его лѣчатъ діэтой и горькими лѣкарствами, которыя не нужны здоровому. Предположите теперь, что этотъ больной -- все нынѣшнее общество, испорченное въ конецъ массой неестественныхъ чувствъ, -- и вы согласитесь, что ему нужна діэта, пока не выздоровѣетъ.
   Съ этими словами, Пахомова завернулась въ одѣяло, съ твердой рѣшимостью не продолжать больше разговора. Замолчала и Наташа, хотя у нея въ умѣ возставали различные аргументы и возраженія; но она знала, что Пахомова не будетъ больше отвѣчать. И то уже была рѣдкость, что она рѣшилась высказать довольно обстоятельно свои мысли; обыкновенно въ этомъ обществѣ съ людьми другихъ убѣжденій вовсе не хотѣли говорить, просто отворачивались отъ нихъ; и это больше всего уязвляло Наташу. Однако, подумавъ, она созналась, что на могла осуждать этихъ людей, не зная ихъ нравственнаго кодекса, не зная даже азбуки того катехизиса, по которому они рѣшали безапеляціонно самые сложные для нея вопросы.
   На слѣдующій день, въ субботу, часовъ съ девяти вечера, къ Пахомовой стали собираться обычные посѣтители и посѣтительницы, довольные, что могли отдохнуть отъ дневной работы, и, хоть на нѣсколько часовъ, промѣнять свои чердаки и подвалы на сравнительно удобное и теплое помѣщеніе. Съ переселеніемъ сюда Наташи, эти вечера приняли несравненно болѣе веселый и привлекательный видъ. Она обыкновенно возсѣдала за чайнымъ столомъ, передъ шумящимъ самоваромъ, при свѣтѣ небольшой лампы съ бѣлымъ колпакомъ. Всегда у нея доставало на всѣхъ и разнокалиберной посуды, и горячаго чаю, и папиросъ. Всѣхъ влекло невольно къ ея столу, и гости толпились вокругъ нея, чувствуя себя развеселенными и согрѣтыми однимъ ея видомъ, ея привѣтливостью, ласковой улыбкой, и какой-то особенной, своеобразной граціей обращенія. Прежде, бывало, при одной Пахомовой, вовсе не было такого торжественнаго чаепитія. Самоваръ ставился гдѣ-нибудь въ углу, на стулѣ, на комодѣ; иногда приносился вмѣсто самовара просто чайникъ съ горячей водой; гостямъ предоставлялось самимъ заваривать чай и добывать себѣ посуду. Пахомова терпѣть не могла утруждать себя хозяйственными мелочами, и никто не былъ на нее за это въ претензіи; всѣ находили, что такъ и слѣдуетъ. Разницу въ поведеніи Наташи они приписывали только разницѣ характеровъ и вкусовъ ея и Пахомовой, не вникая глубже и не подозрѣвая, что Наташа просто внесла съ собой элементъ той цивилизаціи, которую они съ насмѣшкой отвергали. Ея одинаковое вниманіе ко всѣмъ, заботливость, чтобъ каждый получилъ, что ему нужно, умѣніе всѣхъ размѣстить такъ, чтобъ всѣмъ было ловко -- не были природными свойствами Наташи: это были, выработанныя опытомъ вѣковъ, формулы общежитія той среды, гдѣ она выросла. Это было то же, что смазка для колеса жизни, чтобъ оно катилось легче и не ржавѣло... Сама Паташа, молодая и стройная;, въ бѣдномъ, но хорошо сшитомъ платьѣ, въ чистомъ воротничкѣ и рукавахъ, съ тщательно причесанными блестящими волосами, съ милымъ, выразительнымъ лицомъ, была главной приправой всего остальнаго комфорта. Всѣмъ пріятно было быть возлѣ нея, не отдавая себѣ отчета, почему; и они навѣрно вознегодовали бы, еслибъ имъ сказать, что они поддаются обаянію такъ преслѣдуемой ими.формы.
   Говорили про Гулю Бѣжецкую, жалѣли о ней и удивлялись, что ея нѣтъ. Она обыкновенно ораторствовала на этихъ вечерахъ.
   -- Ну, а вы какъ? спросилъ у Наташи, подсаживаясь къ ней, одинъ молодой технологъ: -- какъ занятія? Будете сдавать экзамены?
   -- Нѣтъ, не буду теперь, отвѣчала она:-- я отложила до осени. Гдѣ же мнѣ догнать -- я только, перейдя сюда, начала какъ слѣдуетъ заниматься.
   -- Ну, положимъ, осенью выдержите;-- тогда куда же?
   -- Куда -- я еще этого не знаю.
   -- То есть, къ какой же дѣятельности вы себя пристроите?
   -- Это все такіе трудные вопросы, Путиловъ. Пожалуй, и я спрошу васъ о томъ же?...
   -- Спрашивайте.
   -- Ну, что вы будете дѣлать, куда пойдете?
   -- Конечно, знаю куда, угрюмо проговорилъ Путиловъ.
   -- Вретъ онъ, не слушайте его, вмѣшался другой:-- никто изъ насъ ни черта не знаетъ, что будетъ дѣлать.
   -- Что надо дѣлать -- мы всѣ знаемъ, перебилъ еще кто-то:-- да пути-то къ дѣланію больно засорены.
   -- А что именно? спросила Наташа:-- какое дѣло?
   -- Поднятіе народныхъ силъ, отвѣтилъ Путиловъ.
   -- То есть, какъ: матеріально или нравственно? продолжала она.
   -- Что съ вами толковать! вы навѣрное все, еще держитесь системы школъ, народныхъ банковъ и тому подобное. Это все оказалась ерунда. Надо кое-что позабористѣе.
   -- Вотъ это-то я и желала бы знать...
   -- Объ этомъ не спрашиваютъ. Всякій долженъ самъ выбирать свой.образъ дѣйствій, не спрашиваясь никакихъ авторитетовъ. Нужна только добрая воля.
   -- И знаніе, какъ лучше взяться за дѣло, прибавила Наташа.
   -- Знаніе и опытъ придутъ сами собой. Если на этомъ останавливаться, то придется сидѣть въ благоразумномъ бездѣйствіи.
   -- Господа., сказала Пахомова, вставая и подходя:-- деньги нужны на доброе дѣло. Помогите, чѣмъ можете.
   -- Это вы для Гули? наивно спросила Наташа.
   -- Вовсе не для Гули, сурово возразила Пахомова:-- ваша Гуля можетъ сама себѣ заработать. Это на помощь тѣмъ, кто лишенъ всего, даже свободы.
   Пока нѣкоторые давали деньги, въ корридорѣ послышался разговоръ кухарки. Кто-то отчетливо повторялъ:
   -- Колевина -- Наталья Петровна Колевина.
   -- Вотъ она тутъ, говорила кухарка, пропуская молодаго человѣка, не похожаго на остальную компанію.
   Это былъ Георгъ Риднеръ.
   Наташа ахнула и поднялась изъ за стола такъ стремительно, что чуть не опрокинула чашку.
   -- Когда вы пріѣхали? говорила она, горячо пожимая руку Георга, обрадовавшись ему, но сконфуженная тѣмъ, что имъ приходится встрѣчаться при такомъ множествѣ чужаго народа.
   Георгъ же, съ своей стороны, не былъ ни смущенъ, ни удивленъ, ни раздосадованъ этимъ обстоятельствомъ. Онъ даже не взглянулъ вокругъ себя; онъ пришелъ для Наташи, а до остальныхъ ему не было дѣла. Его окинули любопытнымъ взглядомъ, въ особенности женщины, но продолжали говорить о своемъ, какъ будто никто не приходилъ. Наташа, предоставивши хозяйничать у стола другимъ, отыскала для себя съ Георгомъ убѣжище въ углу комнаты, между комодомъ и печкой.
   -- Я приходилъ уже два раза, вчера и сегодня утромъ, говорилъ Георгъ:-- но васъ не было дома, и мнѣ сказали, что только въ субботу вечеромъ я васъ застану навѣрно.
   -- Я была у вашей матери на той недѣлѣ, съ волненіемъ говорила Наташа:-- и она ничего не знала о вашемъ пріѣздѣ. Какъ это на нее подѣйствовало?
   -- Хорошо, какъ и всякая радость.
   -- Ну, а другой радости еще не было для нея? спросила Наташа, и голосъ ея слегка дрогнулъ; она съ ожиданіемъ посмотрѣла въ лицо Георга:-- Левъ Николаевичъ не пріѣхалъ?..
   -- Нѣтъ, онъ еще не пріѣзжалъ.
   Наташѣ хотѣлось спросить, когда его ждутъ, -- не писалъ-ли онъ; но почему-то не рѣшилась.
   -- Какъ я рада, что васъ вижу! продолжала она ласково. Мнѣ уже казалось, что я совсѣмъ оторвана отъ всего прежняго, что я одна въ мірѣ.
   Развѣ вы промѣняли лучшее на худшее?
   -- О нѣтъ, нѣтъ! Здѣсь жизнь, хоть и некрасивая, но настоящая, а тамъ я дышать не могла!.. Но вообще все для меня такъ дурно сложилось... все отнято у меня, чѣмъ была прежде богата моя жизнь.
   -- Все возвратится, сказалъ Георгъ съ оттѣнкомъ участія и неравнодушія въ голосѣ, что было пріятно Наташѣ.
   -- Вы удивились моему поступку? спросила она.
   -- Нисколько. Но, благодаря вамъ, я вовлеченъ противъ воли въ знакомство, котораго не искалъ, прибавилъ Георгъ съ своей серьезной улыбкой. Когда я пріѣхалъ, меня уже ожидала записка вашей мачихи съ просьбой явиться къ ней. для сообщенія какихъ-то важныхъ извѣстій о васъ.
   -- Обо мнѣ? удивилась Наташа.
   -- Не могъ же я знать, что это уловка,-- пожалъ плечами Георгъ:-- я повѣрилъ и пошелъ. Ничего дѣльнаго мнѣ не сказали; только и мать и дочь увѣряли, что онѣ васъ любятъ, обожаютъ, а вы такъ ихъ обидѣли. Онѣ выпытывали, что я объ этомъ думаю, но я молчалъ все время.
   -- Я знаю -- Александра Ивановна боится пріѣзда Льва Николаевича, замѣтила Наташа:-- она дорожитъ имъ, гордится знакомствомъ съ нимъ, и думаетъ, что я наговорю ему на нее. Пусть будетъ покойна! я ее оправдаю. Она не виновата, что мы съ нею не могли слиться, какъ огонь и вода!
   -- Но этимъ не ограничилось, сказалъ Георгъ:-- я еще разъ видѣлъ вашу мачиху, и два раза ея дочь.
   -- Гдѣ же?
   -- Онѣ пріѣхали вчера утромъ съ визитомъ къ моей матери; я ушелъ отъ нихъ сюда къ вамъ, не засталъ васъ, возвращаюсь и нахожу, что мадмуазель Лизетъ хозяйничаетъ въ моей комнатѣ.
   -- Какъ! неужели?
   -- Она мнѣ объяснила, что во второй разъ заѣхала, къ намъ изъ цвѣточнаго магазина съ букетами для моей матери. И будто бы моя мать послала ее въ мою комнату сдѣлать мнѣ сюрпризъ букетомъ бѣлыхъ розъ. Этому я, конечно, не повѣрилъ. Лизета такъ путалась въ словахъ, краснѣла, извинялась, и, наконецъ, вдругъ убѣжала.
   -- Какъ это все на нее похоже, усмѣхнулась Наташа.-- А все-таки вѣдь она хорошенькая, Лизета?..
   -- Я не глядѣлъ на нее пристально.
   -- Ну, довольно о ней, перебила нетерпѣливо Наташа:-- Скажите мнѣ о себѣ: были вы счастливы въ эти три года?
   -- Счастливъ -- нѣтъ. Не доставало многаго.
   -- Но ваши успѣхи въ искусствѣ?
   -- Въ этомъ отношеніи все шло хорошо. Теперь мнѣ предлагаютъ мѣсто профессора въ консерваторіи.
   -- Такъ вы останетесь здѣсь, въ Петербургѣ, не уѣдете въ вашу Англію, какъ прежде думали?
   -- Да; оказалось, что не такъ легко оставить Петербургъ, улыбнулся Георгъ. Въ будущее воскресенье я буду участвовать въ концертѣ въ артистическомъ клубѣ. Хотите билетъ?
   -- Дайте! съ радостью сказала Наташа.
   Ея знакомыя, уже кончившія разливать чай, видѣли, какъ билетъ перешелъ изъ рукъ Георга въ ея, и не вытерпѣли -- вмѣшались въ разговоръ по поводу концерта. Онѣ давно уже испытывали нѣкоторое тоскливое чувство, видя, что Наташа не дѣлится ни съ кѣмъ своимъ гостемъ. А гость, не смотря на все проповѣдуемое ими презрѣніе къ наружной формѣ, производилъ самое благопріятное впечатлѣніе своей красотой, недосягаемымъ спокойствіемъ и простотой обращенія. Онѣ начали спрашивать про Италію и защебетали не хуже, чѣмъ въ свѣтской гостиной. Георгъ, видя себя отторгнутымъ отъ Наташи, рѣшилъ, что дольше оставаться нечего, и простился.
   Пахомова, вѣрная принципу "невмѣшательства", даже не спросила у своей подруги, кто былъ приходившій къ ней господинъ.
   

ГЛАВА III.

   Дня два Наташа не имѣла времени разузнать что нибудь о Бѣжецкой и ея подругѣ. Безпомощность ихъ ужасала ее и она серьезно обдумывала, какъ бы прійти къ нимъ на помощь. Идя на уровъ и глядя на длинный рядъ богатыхъ домовъ, выставлявшихъ передъ нею свои колонны, арки и украшенія, она задавала себѣ вопросъ: неужели во всѣхъ этихъ громадныхъ помѣщеніяхъ не нашлось бы угла, чтобъ пріютить умирающую женщину... Ба этихъ размышленіяхъ ее окликнулъ голосъ Путилова, шагавшаго сзади нея.
   -- Куда вы? спросилъ онъ рѣзко по обыкновенію.
   -- Иду на... на урокъ.
   -- Я слышалъ, вы музыку преподаете?
   -- Да, музыку.
   -- Вотъ что. Васъ значитъ обучали.
   Помолчавъ, Путиловъ спросилъ:
   -- А что за птица этотъ господинъ, который былъ у васъ въ субботу, еще въ концертъ съ собой звалъ?
   -- Это -- артистъ Риднеръ, англичанинъ.
   -- Значитъ, изъ сильныхъ міра сего. Это замѣтно.
   Онъ опять помолчалъ.
   -- А не совѣтовалъ бы я вамъ водить съ нимъ знакомство.
   -- Это почему?
   -- Потому, что если вы ужь оставили прежнюю среду и пошли по. новой колеѣ, то не зачѣмъ оглядываться назадъ.
   -- Я не оглядываюсь.
   -- Это вамъ такъ кажется. А того и гляди, затянетъ опять въ прежнее.
   -- Только не Риднеръ, сказала Наташа: -- онъ можетъ показать дорогу только впередъ, а не назадъ.
   -- Да вы на него, кажется, молитесь! замѣтилъ Путиловъ съ невеселой усмѣшкой.
   -- Нѣтъ; я съ нимъ росла, и онъ для меня все равно, что братъ. Естественно, я думаю, сестрѣ гордиться братомъ!
   -- Было-бы чѣмъ гордиться, проворчалъ Путиловъ.
   -- Да вамъ-то что до этого? возразила она смѣясь.
   -- Мнѣ дѣло есть до этого, сказалъ Путиловъ, колеблясь и глядя въ землю. Знаете, еслибъ съ васъ немножко отскоблить нѣкоторыя ваши рутинныя понятія да разныя традиціи, въ которыхъ васъ воспитали, такъ вы, пожалуй, годились бы...
   -- Во что?
   -- Въ полезные члены общества.
   -- Надѣюсь, что я и такъ не совсѣмъ безполезна. А отскоблить меня нельзя, я васъ предупреждаю.
   -- Вы, я вижу, отлыниваете. Ну, такъ прощайте; вамъ туда, а мнѣ сюда.
   Онъ быстро повернулъ за уголъ. Наташа яснѣе, чѣмъ когда нибудь, почувствовала, что между ею и добровольно выбраннымъ ею кружкомъ нѣтъ единства и пониманія. Ея это вина или ихъ? Она пришла съ полной искренностью и довѣріемъ, готовая все высказать и все выслушать, принять участіе во всемъ, даже отрѣшиться отъ многаго, что ей было дорого, лишь бы не стоять особнякомъ и раздѣлять всѣ интересы кружка. Но при первой ея попыткѣ выразить сужденіе, несходное съ ихъ сужденіемъ, съ ней переставали говорить; всѣ какъ будто сговорились игнорировать ее до тѣхъ поръ, пока она.не приметъ слѣпо, безъ вопросовъ и возраженій, безъ критическая анализа, установленный ими кодексъ понятій. А кодексъ былъ необыкновенно простъ и несложенъ. Стоило только забыть настоящаго, живаго человѣка, принять его за отвлеченную формулу и производить съ нею всевозможныя операціи. Тогда самые сложные вопросы рѣшались, какъ дважды два четыре.
   Возвращаясь съ урока голодная и спѣша домой, Наташа,.повернувъ за уголъ Невскаго, увидѣла впереди себя молодую девушку въ изящной ротондѣ и модной шляпѣ съ бѣлымъ вуалемъ. Въ рукѣ, обтянутой сѣрой перчаткой, она несла небольшую кипу книгъ, стянутыхъ ремнемъ.
   "Вотъ, еслибъ Гулю одѣть хорошенько, подумала Наташа, она была бы точь въ точь, какъ эта дѣвушка... Ахъ, Боже мой! да вѣдь это Гуля"!..
   Она быстро догнала ее, схватила за руку и вскричала:
   -- Гуля, вы ли это?
   Та обернулась къ ней съ сіяющимъ лицомъ.
   -- Каково -- не ожидали! сказала она; и, отвернувъ свою ротонду, начала показывать:-- видите, совсѣмъ новая и на шелковой подкладкѣ; и ботинки -- посмотрите-ка -- варшавскія!
   -- Да откуда же это все, Гуля?
   -- Отгадайте!.. Ну, ужь не стану васъ мучить: это мнѣ все моя актриса надавала; у нея этихъ вещей чортова пропасть. Четыре шляпы новыя валяются, а какіе зонтики!..
   -- Такъ вы поступили къ ней? на какихъ условіяхъ?
   -- Она, какъ увидала на мнѣ мое пальтишко, продолжала Гуля, не слушая:-- такъ сейчасъ забросила его въ уголъ, а мнѣ на плечи ротонду... Я хотѣла въ счетъ жалованья, а она даромъ навязываетъ -- смѣшная!
   -- А что съ вашей подругой,-- она въ больницѣ?
   Но Гуля была заведена, какъ машинка, и не могла остановиться.
   -- Она добрая, продолжала она про актрису:-- не отпускаетъ меня отъ себя. Покровитель-то ея отъ нея что-то отлыниваетъ, вотъ теперь уѣхалъ куда-то на двѣ недѣли, она и хандритъ, не можетъ одна оставаться.
   -- Гдѣ же теперь ваша Дуня? переспросила Наташа.
   На этотъ разъ вопросъ дошелъ по назначенію и даже заставилъ Гулю всплеснуть руками.
   -- А я вамъ и не разсказала, вы ничего не знаете про Дуню? заговорила она, оживленно жестикулируя. Вотъ чудесно-то! И неужели это все такъ недавно было, и я вамъ не разсказывала?
   -- Что же такое было?
   -- Ахъ, вы представить себѣ не можете, это такое чудо, такое чудо! Еслибъ вы звали, въ какія руки попала моя Дуня, какъ ей хорошо, какое помѣщеніе ей дали!
   -- Что вы, неужели!.. разсказывайте же скорѣе, говорила заинтересованная Наташа, идя съ нею рядомъ.
   -- Ну вотъ, начала Гуля съ довольной улыбкой: -- какъ вы у насъ тогда были, на другое утро Дуня, какъ проснулась, кричитъ: въ больницу! А денегъ-то у меня нѣтъ... что дѣлать! Думаю, пожалуй, придется на рукахъ ее снести съ лѣстницы, такъ вѣдь и за это платить надо. Хотѣла бѣжать къ хозяйкѣ попросить. Дуня и разсердилась, да вѣдь какъ вспылила! У тебя есть, говоритъ, двугривенный, ну и вези на него. А съ лѣстницы я сама сойду и до извощика дойду пѣшкомъ. Дѣлать нечего, спорить не смѣю. Обула, одѣла ее, свела кое-какъ съ лѣстницы. Вышли мы съ ней на улицу; только смотрю, она еле на ногахъ держится. Отдохни, говорю, Дуня, посиди на тумбѣ. Ни за что не хочетъ, бѣжитъ впередъ. Только что дошли мы до перекрестка, смотрю -- она осѣдаетъ назадъ, и валится... валится! Я хочу подхватить ее, да не удержу... и вмѣстѣ съ ней опустилась на землю. Вдругъ смотрю...
   Тутъ Гуля перевела духъ, и снова заговорила съ какой-то восторженной улыбкой:
   -- Вдругъ подходитъ къ намъ незнакомый господинъ, и, не говоря ни слова, поднимаетъ Дуню, сажаетъ ее и прикладывается ей ухомъ къ груди. Вы докторъ? спрашиваю я, еще не опомнившись.-- Да, говоритъ, не могу ли я быть вамъ чѣмъ нибудь полезнымъ?... Ахъ, Наташа, что за человѣкъ... точно въ душу глядитъ!.. Какое лицо у него чудесное!.. То есть, вы не думайте, что красавецъ. Онъ, пожалуй, даже совсѣмъ и не хорошъ... Но нѣтъ, ахъ, какъ хорошъ!,
   Гуля даже всплеснула руками.
   -- Чѣмъ же ужь такъ хорошъ? улыбаясь, спросила Наташа..
   -- Лицо такое серьезное, строгое, и -- знаете -- какое-то особенное, точно онъ васъ всю насквозь видитъ, и вамъ не страшно и не стыдно его, а такъ бы вы и сказали ему все, довѣрились 1вму во всемъ... ахъ, Наташа, я не умѣю этого объяснить, но, право, что-то необыкновенное...
   -- Что же было потомъ?
   -- Потомъ онъ взялъ Дуню на руки, и такъ ловко, осторожно пронесъ ее сквозь толпу, которая уже собралась на насъ поглазѣть, въ первыя ворота, какія попались. Посадилъ ее на скамейку, вынулъ изъ кармана склянку, далъ ей понюхать, потомъ началъ опять выслушивать ее и постукивать, и такъ глубоко задумался, секундъ пять стоялъ надъ ней молча. Я ему и разсказываю, что вотъ веду ее въ больницу. Я самъ васъ повезу, говоритъ, и сдамъ ее въ больницу. Махнулъ рукой извощику, посадилъ насъ обѣихъ въ сани, и самъ поѣхалъ на другихъ саняхъ. Въ больницѣ насъ съ нимъ встрѣтили съ такимъ почетомъ, повели Дуню подъ руки... тутъ прислуга, фельдшера, все это забѣгало, засуетилось, и Дунѣ сейчасъ же дали особенное помѣщеніе, гдѣ лежатъ только еще двѣ больныя! Комната просторная, высокая, свѣтлая!
   -- А какая это больница? спросила Наташа.
   Гуля назвала больницу.
   -- Ну, кто же былъ этотъ докторъ? спросила Наташа съ какимъ-то замираніемъ сердца.
   Глава Гули засверкали восторгомъ.
   -- Это былъ -- повѣрите-ли вы, Наташа!.. это былъ свѣтило медицинскаго міра, профессоръ Стебальскій!
   Наташа ожидала услышать именно этотъ отвѣтъ, и, несмотря на то, онъ поразилъ ее, какъ неожиданность, и вся кровь ударила ей въ голову... Гуля не обратила Ни малѣйшаго вниманія на измѣненіе ея лица и продолжала:
   -- Я и прежде о немъ слышала, но мнѣ никогда не случалось его видѣть. Ахъ, какое онъ производитъ впечатлѣніе! никогда никто на меня такого не производилъ... Вы это когда нибудь испытали, Наташа, чтобъ вдругъ почувствовать къ человѣку довѣріе... такое довѣріе, чтобъ по его слову пойти, куда онъ велитъ, хоть на каторгу!
   Наташа какъ-то безсознательно взяла руку Гули и крѣпко сжимала ее.
   -- Такъ вы его видѣли?.. Онъ добрый?.. Хорошій?..
   Не получая отвѣта, она наклонилась и заглянула Гулѣ въ глаза. Та, съ свойственною ей неожиданностью переходовъ, порывисто плакала, конвульсивно зажимая ротъ платкомъ.
   -- Гуля... милая... что съ вами? встрепенулась Наташа.
   -- Не говорите со мной... не спрашивайте ни о чемъ...Я не могу... не могу... я сама не знаю, что со мной...
   Гуля съ трудомъ вдохнула въ себя воздухъ и начала махать платкомъ въ лицо.
   -- Вотъ мы и дошли. Мнѣ сюда, сказала она черезъ нѣсколько минутъ.
   -- Какъ сюда? возразила Наташа:-- вамъ еще далеко...
   -- Ахъ, я вамъ и не сказала, что я уже не на прежней квартирѣ. Я живу теперь у этой актрисы -- Юлія Ѳедоровна Туманская ее зовутъ. Вы заходите къ намъ когда-нибудь.
   Она дала адресъ улицы и дома.
   -- Такъ вамъ хорошо теперь, Гуля? спросила Наташа.
   -- Ничего; утромъ мы репетируемъ роли, читаемъ вмѣстѣ комедіи; вотъ я несу ей книги изъ библіотеки. Жалованья 10 р. въ мѣсяцъ съ ея квартирой и содержаніемъ. А знаете, я сегодня вечеромъ еще успѣю сбѣгать въ больницу къ Дунѣ, и, можетъ быть, его увижу, докончила она, неожиданно переходя отъ одного предмета мысли къ другому. Съ этими словами она засмѣялась, кивнула головой Наташѣ и перебѣжала черезъ тротуаръ.
   "Какая она нервная! подумала Наташа. Но мысль ея тотчасъ же отвлеклась отъ Гули и ея странностей, чтобъ обратиться на болѣе интересующій ее предметъ. Итакъ Стебальскій въ Петербургѣ, а она ничего о томъ не знала, онъ не увѣдомилъ ее"!
   И невольная радость, ощущаемая ею при этомъ извѣстіи, смѣнялась по временамъ горькими, мучительными мыслями, что это все равно, что они теперь чужды другъ другу, что у него тысяча другихъ интересовъ, вытѣснившихъ воспоминаніе о когда-то нѣжно любимой дѣвочкѣ.
   Придя домой и увидѣвъ Пахомову опять поглощенною разными выкладками и вычисленіями, Наташа, чтобъ не мѣшать ей, тихо прошла за перегородку и стала раздѣваться.
   -- Что это вы крадетесь, точно мышенокъ, рѣзко сказала ей Пахомова:-- я думала, воръ пришелъ.
   -- Я не умѣю стучать каблуками, я всегда такъ хожу, отвѣтила Наташа.
   -- Никто не ходитъ тихо отъ природы, отрѣзала Пахомова: -- это все фальшь, принятая манера. Ну, вотъ вамъ письмо.
   Она протянула Наташѣ заклеенный конвертъ, и въ то же время смотрѣла на нее, не спуская глазъ, испытующимъ взглядомъ.
   -- Письмо ко мнѣ, и безъ марки! сказала удивленная Наташа:-- стало быть, вамъ принесли его на домъ?
   -- Да; сюда заходилъ нашъ профессоръ Стебальскій, онъ только что вернулся изъ-за границы. Вы, стало быть,.съ нимъ знакомы! прибавила она съ тѣмъ же -- до странности -- пристальнымъ взглядомъ.
   -- Да, коротко отвѣтила Наташа. У нея дрожали руки, она машинально разглядывала конвертъ.
   -- Вы никогда намъ объ этомъ не говорили, замѣтила Пахомова сурово.
   -- Зачѣмъ же было и говорить?1 Вы сами постоянно заявляли, что чужія дѣла васъ не интересуютъ.
   Пахомова чуть замѣтно покраснѣла и, съ непривычнымъ ей, торопливымъ движеніемъ, схватилась за свои книги.
   Наташа прошла опять за перегородку и сѣла на постель. Сердце у нея такъ сильно билось, что она въ первую минуту не могла читать; наконецъ разорвала конвертъ и прочла слѣдующія двѣ строки:
   "Когда и гдѣ я могу видѣть тебя одну? Извѣсти немедленно, если не можешь прійти сама. Съ 10 часовъ вечера я дома."
   Наташа долго не могла разобраться въ хаосѣ своихъ ощущеній. Ей было и радостно, и жутко думать объ этомъ свиданіи. Такъ много воды утекло съ тѣхъ поръ, какъ она, счастливая и беззаботная какъ птичка, сиживала съ нимъ по вечерамъ и по дѣтски ласкалась и болтала все, что придетъ въ голову. Она такъ много пережила, передумала и перестрадала въ это время,, что представлялась самой себѣ совершенно другою, закаленною опытомъ жизни, охладѣвшею и очерствѣвшею. Но мало-по-малу все, что казалось забытымъ, порваннымъ, отброшеннымъ, вся прошедшая жизнь съ ея радостями и печалями -- все воскресло, ожило и наполнило глубокимъ счастьемъ ея душу. Она должна была сознаться самой себѣ, что изъ двухъ ея отцовъ Стебальскій былъ необходимѣе для смысла ея существованія, и что съ его возвращеніемъ жизнь приняла въ глазахъ ея другія краски.
   Въ девять часовъ вечера Наташа одѣлась и вышла, не имѣя терпѣнія дождаться назначеннаго часа.
   

ГЛАВА IV.

   Въ кабинетѣ доктора топился каминъ, освѣщая красноватымъ пламенемъ большой письменный столъ и край кресла, на которомъ сидѣлъ Стебальскій, повернувшись лицомъ къ огню. Единственную роскошь комнаты составляло обиліе цвѣтовъ; страсть доктора къ цвѣтамъ была всѣмъ извѣстна; можетъ быть, онъ любилъ ихъ, какъ живой контрастъ съ тѣми картинами болѣзни, смрада и смерти, при которыхъ долженъ былъ присутствовать. Сидя спиной къ двери, онъ не видалъ, какъ дверь эта тихо пріотворилась и на порогѣ остановилась Наташа. Нѣжный запахъ геліотроповъ повѣялъ ей въ лицо, и она вся задрожала отъ наплыва воспоминаній. Вотъ передъ ней эта знакомая, сильная фигура. Но онъ похудѣлъ;.густые его волосы слегка засеребрились, и его поза выражаетъ скорѣе тревожную думу, чѣмъ довольство судьбой.
   Почувствовавъ ея взглядъ, Стебальскій вдругъ обернулся zh глаза его встрѣтились съ глазами Наташи. Сначала онъ словно онѣмѣлъ, потомъ быстро всталъ и пошелъ къ ней навстрѣчу.
   -- Ты?.. наконецъ-то это ты! говорилъ онъ, прижимая ее къ своей груди крѣпкимъ задушевнымъ объятіемъ. Что? Жива и здорова!.. А я такъ боялся за тебя. Много я о тебѣ передумалъ! Ну, дай же посмотрѣть на себя...
   Наташа не могла говорить. Съ трудомъ удерживая слезы, на бѣгавшія ей на глаза, она взяла его руки и прижала ихъ къ своему пылающему лицу.
   -- Что это, ты плачешь? сказалъ докторъ, и, по старой привычкѣ, взялъ ея голову въ свои обѣ руки и спряталъ ея лицо у себя на груди.
   Наташа все молчала, охваченная дрожью счастья. Она не ожидала этого теплаго пріема, этой ласки, этого голоса, и они вмигъ покорили ее, сдѣлали прежней дѣвочкой и разсѣяли ея строптивое и мизантропическое настроеніе. Она уже не помнила о своемъ намѣреніи предстать передъ Стебальскимъ разсудительно-холодной взрослой женщиной, одной себѣ отдающей отчетъ въ своихъ поступкахъ.
   -- Полно же, успокойся, сказалъ ей Стебальскій. Какія вы всѣ теперь нервныя стали!.. Однако, какія у тебя холодныя руки, а лицо горитъ... Здорова ли ты, не холодно ли тебѣ?..
   Онъ заботливо перевелъ ее на кресло, поближе къ огню, и самъ сѣлъ напротивъ, держа ея руку въ своихъ.
   -- Какъ ты перемѣнилась, Наташа! вырвалось у доктора невольно:-- право, я точно въ первый разъ тебя вижу...
   Дѣйствительно онъ теперь только замѣтилъ съ изумленіемъ, что передъ нимъ уже не та дѣвочка, которую онъ бывало носилъ на рукахъ. Совмѣстная жизнь дѣлаетъ въ этомъ отношеніи иногда чудеса; часто родители не замѣчаютъ, какъ дѣти ихъ выростаютъ и даже старѣются у нихъ на глазахъ: они все кажутся имъ и физически и нравственно неоперившимися птенцами. И Стебальскій, какъ многіе родители, былъ совершенно слѣпъ къ постепенному переходу своей воспитанницы изъ стебля въ бутонъ, изъ бутона въ цвѣтовъ; тѣмъ болѣе, что его спеціальность поглощала все его вниманіе. Два года разлуки -- такъ какъ разлуку ихъ можно было считать съ дня женитьбы ея отца -- сдѣлали свое дѣло, и возвратили ему способность зрѣнія и. оцѣнки. Онъ любопытно вглядывался въ этотъ похудѣвшій граціозный профиль, въ серьезные глубокіе глаза, въ твердо сомкнутыя губы, въ сосредоточенное и гордое выраженіе лица; и -- даже чувствовалъ нѣкоторое смущеніе передъ этой, словно незнакомой ему, женщиной...
   -- Васъ удивилъ мой поступокъ, что я ушла изъ дома? спросила Наташа.
   -- Не особенно; меня удивило только, что ты не писала мнѣ объ этомъ. Какъ ты моРла не увѣдомить меня ни о чемъ?
   -- Я начинала писать къ вамъ двадцать разъ, и все изорвала; ничего не послала. И я хорошо сдѣлала.
   -- Ты считаешь, что ты хорошо сдѣлала? переспросилъ Стебальскій.
   -- Да. Ожиданіе вашего отвѣта повергло бы меня въ волненіе и нерѣшительность, а мнѣ надо было дѣйствовать. Да и знала ли я, что получу отвѣтъ? прибавила она съ горечью и грустью: -- такой отвѣтъ, какого мнѣ было нужно. Въ послѣднее время мы стали съ вами совсѣмъ чужіе... У васъ было столько интересовъ, столько заботъ и дѣлъ, помимо меня... и я разсудила, что не имѣю никакого существеннаго права разсчитывать на вѣчную привязанность и участіе съ вашей стороны...
   -- Я вижу, Наташа, что ты себя ожесточила, иначе ты не сказала бы мнѣ этихъ словъ, возразилъ Стебальскій послѣ минутнаго молчанія. У меня могутъ быть и интересы, и заботы, и дѣла; но -- все это никогда не пересилитъ и не поколеблетъ моей привязанности къ тебѣ. Помни это, Наташа.
   Она, въ волненіи, схватила его руку;
   -- Ахъ, я это всегда помнила, до тѣхъ поръ, пока... Вы сами знаете, что я хочу сказать.
   -- Ты упрекаешь, что я отдалился отъ тебя въ послѣднее время. Можетъ быть, я точно виноватъ; мнѣ-бы надо было многое вынести, многому покориться, чтобъ только не оставлять тебя. Но, Наташа, для этого я долженъ былъ ломать себя, жертвовать своей гордостью, своимъ самолюбіемъ. А кто же изъ насъ можетъ вполнѣ искоренить въ себѣ самолюбіе?.. Ты сама знаешь, какая перемѣна сдѣлалась у васъ въ домѣ послѣ водворенія твоей мачихи. Мнѣ были въ высшей степени противны и она сама, и ея общество, и вся обстановка. Еслибъ я имѣлъ законныя права на тебя, я бы ни минуты не оставилъ тебя тамъ; но -- у тебя былъ отецъ... И отецъ этотъ находилъ, что все идетъ прекрасно, не соглашался ни съ однимъ моимъ мнѣніемъ, не принималъ ни одного предостереженія. Я и не выдержалъ, отдалился. Теперь я раскаиваюсь.
   -- Въ чемъ же раскаяваться? возразила Наташа:-- мнѣ доорга ваша привязанность, но я не должна и не хочу, чтобъ она одна составляла смыслъ моего существованія... Рано или поздно, вы уйдете отъ меня, и тогда мнѣ было бы тяжелѣе, чѣмъ теперь, начинать новую жизнь безъ васъ. Чтобъ въ человѣкѣ пробудилась вся энергія, на какую онъ способенъ, ему надо остаться одному, безъ всякой поддержки, безъ надежды и даже безъ желанія чьего нибудь участія. Только тогда онъ будетъ вполнѣ самостоятельнымъ.
   Наташа въ волненіи замолчала. Ей было и странно, и пріятно разговаривать съ Стебальскимъ, какъ равная съ равнымъ, а не какъ ученица съ учителемъ, и видѣть, что онъ признаетъ это равенство. Онъ слушалъ ее съ глубокимъ вниманіемъ и также молчалъ, обдумывая ея слова.
   -- Такъ это была причина, по которой ты ушла изъ дома? спросилъ онъ:-- ты хотѣла испытать свои силы?
   -- Нѣтъ, не эта одна. Я испугалась, что меня затянетъ та жизнь, ихъ жизнь... Она мнѣ не нравилась, но все-таки она затягивала. У меня минуты своей не было, комнаты своей не было, гдѣ бы запереться отъ всѣхъ ихъ гостей, отъ ихъ разговоровъ... А тутъ выѣзды, театры, магазины; пристаютъ: поѣдемъ!.. По неволѣ поѣдешь. И сплетни тутъ разныя... замѣшаютъ меня: по неволѣ злишься, желаешь оправдаться,-- и выходитъ, что вплетаешься во всѣ эти дрязги и пошлые интересы. Жениховъ сватать мнѣ начали -- это ужь хуже всего было!
   -- Ты хорошо сдѣлала, сказалъ задумчиво Стебальскій. Теперь ты высказала всѣ твои причины?
   -- Наташа вдругъ покраснѣла. Она вспомнила, что главнымъ затаеннымъ ея мотивомъ было -- имѣть возможность видѣться съ Стебальскимъ свободно, безъ контроля, и не подвергая его непріятности ходить въ домъ ея мачихи. Она мдгла бы и сознаться въ этомъ, но какое-то непреодолимое смущеніе мѣшало ей, и она молчала. Это смущеніе, эта краска, разлившаяся по лицу ея, придали ей столько дѣвственной прелести, что невольно навели Стебальскаго на мысли о поэзіи и любви... "Не любитъ ли она кого нибудь? подумалъ онъ, нѣтъ ли тутъ тайны?" Но и онъ не могъ рѣшиться спросить ее прямо, по-отечески, о такомъ щекотливомъ предметѣ. Онъ чувствовалъ, что-то измѣнилось между ними, что-то ушло безвозвратно, а явилось другое, -- что?-- онъ самъ не могъ опредѣлить. Онъ только удивлялся, неужели передъ нимъ та самая маленькая Наташа, которая бывало засыпала у него на плечѣ, и откуда взялись у нея эти большіе глаза, по временамъ загоравшіеся страстью, и этотъ до души доходящій голосъ, и эта смѣлая рѣчь? Оба они молчали, наблюдая другъ друга съ возроставшимъ интересомъ.
   -- Такъ твоя настоящая жизнь тебѣ нравится? спросилъ докторъ. Ты сошлась съ новымъ обществомъ? оно тебѣ по вкусу?
   -- Нравится или нѣтъ, по вкусу или нѣтъ, но я останусь при этой жизни и съ этими людьми, отвѣчала она.
   -- Почему?
   -- Потому что тутъ только настоящая жизнь -- жизнь большинства. Хороша она или нѣтъ -- по крайней мѣрѣ она естественная, здоровая. Люди не выдумываютъ себѣ нуждъ и потребностей; имъ не до того: у нихъ настоящая борьба съ условіями быта; они стремятся, ищутъ лучшихъ условій, и наконецъ найдутъ, въ это я твердо вѣрю! И я также хочу участвовать въ этомъ исканіи.
   -- Милая моя Наташа, сказалъ Стебальскій съ своей задумчивой улыбкой:-- теперь я понимаю, чего ты ищешь, и начинаю бояться, что мы съ твоимъ отцомъ оставили тебѣ дурное наслѣдство; мы развили въ тебѣ самостоятельное мышленіе и критическій анализъ:-- это не по времени; теперь съ этимъ еще труднѣе жить. Тѣмъ болѣе, что ты, кажется, ищешь примѣнить на практикѣ то, что покамѣстъ существуетъ только въ теоріи. Это будетъ для тебя камнемъ преткновенія; ты въ этомъ не сойдешься и съ твоими новыми знакомыми. Твои уклоненія и колебанія въ томъ, что для нихъ такъ просто, въ выборѣ средствъ, напримѣръ, покажутся имъ смѣшными. Однимъ словомъ, ты хочешь ширины и правды, но ты не знаешь, какая нужна громадная сила воли, какія научныя знанія и какой опытъ жизни для того, чтобъ провести въ жизнь хоть единую крупицу этихъ истинъ!
   -- Я не домогаюсь ничего такого, сказала Наташа, съ болью чувствуя, какъ слова его задѣваютъ ее за живое.-- Я только желаю идти рядомъ съ тѣми, кто, по моему, заслуживаетъ больше сочувствія.
   -- Но я вовсе не хочу отвлекать тебя отъ этой среды. Живи, учись и узнавай. Объ одномъ только прошу тебя: не заимствуй отъ нихъ односторонности и нетерпимости. Не считай, что все то дурно, что внѣ вашего кружка. Найду ли я, по крайней мѣрѣ, снисхожденіе въ твоихъ глазахъ -- будешь ли ты видаться со мной? прибавилъ онъ съ улыбкой, взявъ ее за руку.
   -- Вы шутите, усмѣхнулась она:-- этого нельзя спрашивать серьезно. Но видаться часто намъ, вѣроятно, не придется... Вы еще больше заняты, чѣмъ я... вы всѣмъ нужны, и я не имѣю права отнимать ваше время.
   -- Пусть будетъ, какъ ты хочешь, сказалъ Стебальскій серьезно:-- но если тебѣ понадобится другъ или защитникъ, или просто слушатель, кому довѣрить горе, или ко мнѣ или зови меня. Нѣтъ такого дѣла и такого мѣста, которое бы я не оставилъ для тебя. Что, ты уже хочешь идти?
   -- Да, сказала она едва слышно, боясь выдать, какъ она растрогана и взволнована.
   -- Ты не зайдешь къ Викторіи?
   -- Не теперь; въ другой разъ. Прощайте.
   -- До свиданія; Богъ съ тобой!
   Онъ хотѣлъ поцѣловать ее, какъ прежде, но она стояла, не двигаясь, такая строгая, недоступная и дѣвственная, что это показалось ему неумѣстной фамильярностью, и онъ только крѣпко пожалъ ея руки.
   Когда она ушла, онъ долго стоялъ неподвижно передъ каминомъ, весь подъ вліяніемъ этого свиданія, какъ будто еще видя передъ собой Наташу и слушая ее. Онъ отрадно сознавалъ, что сердце его еще не засохло, не очерствѣло отъ одиночества, отъ безсильной борьбы съ пошлостью, завистью и невѣжествомъ, потому что появленіе Наташи затронуло въ немъ умолкнувшія было струны нѣжности, теплоты и привязанности, и онѣ зазвучали полнымъ звукомъ...
   

ГЛАВА V.

   Когда Наташа воротилась домой, Пахомова лежала въ постели, но не спала и, при звукѣ отворившейся двери, тотчасъ приподняла голову.
   -- Какъ вы поздно, сказала она.
   -- Неужели поздно?.. нѣтъ, еще только половина перваго.
   -- Я боялась, чтобъ къ вамъ не пристали на дорогѣ, продолжала Пахомова.
   -- Ну вотъ! въ этотъ часъ еще всѣ ходятъ, отвѣтила Наташа, начиная удивляться заботливости своей подруги, къ которой та ее не пріучила.
   -- Вы гдѣ были? не у доктора ли Стебальскаго? спросила Пахомова послѣ довольно долгаго молчанія, во время котораго она закуривала папиросу.
   -- Почему вы знаете? изумилась Наташа.
   -- Еремѣевъ васъ видѣлъ, какъ вы вошли. Мнѣ бы хотѣлось знать, когда Стебальскій будетъ въ клиникѣ: надо повести къ нему одну больную..
   -- Я не знаю, когда онъ будетъ въ клиникѣ.
   -- Жаль, что вы не спросили. Мнѣ именно съ нимъ хочется посовѣтоваться насчетъ болѣзни Ѳедоровой. Онъ доступнѣе всѣхъ.
   -- А вы развѣ его знаете?
   -- Я его знаю. Я цѣлый годъ была сидѣлкой въ --ской больницѣ, у раненыхъ послѣ войны. Тамъ я видѣла его каждый день.
   -- И вы вынесли хорошее впечатлѣніе о немъ, конечно? спросила Наташа.
   -- Онъ совсѣмъ особенный человѣкъ, сказала Пахомова:-- та кихъ я не встрѣчала. Однако пора спать, прибавила она рѣзко:-- я изъ-за васъ такъ долго не засыпаю.
   Въ воскресенье вечеромъ, Наташа, подъ руку съ Георгомъ Риднеромъ, возвращалась съ концерта, гдѣ наслаждалась вполнѣ и музыкой и шумными рукоплесканіями, выпадавшими на долю друга ея дѣтства. У нея было особенно хорошо и весело на душѣ. Послѣ многихъ дней усидчиваго труда, суровой жизни и невеселыхъ картинъ, на нее живительно подѣйствовали и "чарующіе звуки", и потоки свѣта, и нарядная толпа, и все это движеніе. Теперь, идя по улицѣ, она любовалась свѣтлой ночью, миріадами звѣздъ, разсыпанныхъ по небу, и длиннымъ рядомъ освѣщенныхъ тротуаровъ. Она также съ удовольствіемъ думала о горячемъ чаѣ и пирожкахъ, ожидавшихъ ее у матери Георга, Викторіи Августовны, къ которой она обѣщалась зайти прямо съ концерта.
   Обернувшись къ своему спутнику, Наташа попробовала передать ему свои ощущенія; но увидѣла ясно изъ его разсѣянныхъ отвѣтовъ, что для него не существуетъ ничего этого, и думы его витаютъ гдѣ-то далеко.
   -- Я и забыла, что вы только что съ юга, сказала она смѣясь: -- конечно, вы видали тамъ не такія ночи и слыхали не такую музыку; но для насъ и это хорошо!
   -- Я не дѣлалъ никакихъ сравненій, возразилъ Георгъ:-- вообще я не жалѣю ни о чемъ въ той сторонѣ, гдѣ я жилъ.
   -- Неужели ни о чемъ и ни о комъ? спросила лукаво Наташа:-- возможно ли, чтобъ ни одна изъ красавицъ итальянокъ не затронула васъ?
   -- Что вы называете затронуть? Если это значитъ подѣйствовать на воображеніе, возбудить любопытство или интересъ, или восхищеніе красотой, то меня, конечно, затрогивали многія; но это ощущеніе мимолетное, которое даже воспоминанія не оставляетъ.
   -- Вы всегда были аскетомъ, возразила, улыбаясь, Наташа: -- но все-таки нельзя повѣрить, чтобъ ваша молодость прошла безъ всякаго чувства любви.
   -- Чувство любви, въ моихъ глазахъ, совсѣмъ не такое, какъ обыкновенно считаютъ здѣсь, то-есть просто увлеченіе, влюбленность. Для меня любовь есть самое серьезное и важное дѣло въ жизни, потому что она должна рѣшить всю мою жизнь, пойду ли я рука объ руку съ понимающей меня подругой, или... буду лишенъ того, что составляетъ счастье.
   -- Стало быть, по вашему, любовь бываетъ только одна въ жизни?
   -- Только одна.
   -- Но если вы ошибетесь въ выборѣ, если выбранная подруга окажется несостоятельною?
   -- Это будетъ моя вина, и я долженъ нести ее. Но я не думаю, чтобъ я ошибся. Я могу полюбить только ту женщину, которую знаю съ дѣтства, которой характеръ, взгляды, образованіе развивались передъ моими глазами, и никакого недоразумѣнія тутъ быть не можетъ.
   При этихъ словахъ Наташа почувствовала невыразимый страхъ и пожалѣла, что затѣяла такой разговоръ.
   Георгъ, напрасно подождавъ ея отвѣта, продолжалъ:
   -- Вы можете мнѣ возразить, что недоразумѣніе можетъ быть въ томъ, что она -- эта женщина -- не отвѣтитъ на мою склонность. Но если всѣ ея свойства до такой степени гармонируютъ съ моими, то возможно ли, чтобъ между нами не было взаимной симпатіи?
   Опять онъ ждалъ отвѣта, и опять Наташа въ испугѣ молчала.
   -- Что вы думаете объ этомъ, Нелли? спросилъ онъ, называя ее именемъ дѣтства.
   -- Это вещь такая сложная, запутанная, что я не имѣю объ этомъ опредѣленнаго мнѣнія, сказала она:-- законы симпатіи очень прихотливы, и я, право, не знаю, можно ли такъ вѣрно сказать то, что вы говорите.
   Георгъ настойчиво покачалъ головой, и болѣе они не говорили ни слова до самой квартиры Стебальскихъ.
   Наташа знала, что въ этотъ день она не застанетъ дома Льва Николаевича; Георгъ провелъ ее на половину своей матери.
   Возвращеніе сына повергало Викторію Августовну въ какое-то опьяненіе; она безпрестанно говорила, смѣялась, и когда Наташа разсказала объ успѣхѣ ея сына, она погладила ее по головѣ и сказала:
   -- Я знала, что ты будешь имъ восхищаться; ты, еще когда была маленькая, угадывала, каковъ онъ выдетъ. Ты добрая дѣвочка, славная.
   Она взяла руку Наташи, сложила ее съ рукой Георга, и крѣпко держала: Наташѣ было ужасно неловко; она чувствовала, что краснѣетъ, тѣмъ болѣе, когда замѣтила устремленный на нее внимательный, серьезный и благосклонный взглядъ Георга.
   -- Какъ будетъ жалѣть Левъ Николаевичъ, что не былъ въ концертѣ, говорила Викторія: -- ты не знаешь, Нелли, какъ онъ цѣнитъ Георга, какъ онъ уговаривалъ его жить съ нами, и Георгъ сдѣлалъ мнѣ удовольствіе, согласился.
   Она продолжала превозносить сына; а онъ сидѣлъ серьезный и холодный, не останавливая ее и не поощряя, съ такимъ видомъ, что его собственное мнѣніе о себѣ уже составлено, и ничьи похвалы или порицанія не могутъ поколебать его ни на іоту. Выбравъ минуту, когда Георгъ зачѣмъ-то вышелъ, Викторія шепнула Наташѣ:
   -- Ты нравишься Георгу; онъ сказалъ, что нашелъ тебя не ниже своихъ ожиданій.
   -- Вы желаете, чтобъ я проводилъ васъ? спросилъ Георгъ у Наташи, когда она собралась идти. Ей показалось что-чо значительное въ его тонѣ и она торопливо отвѣчала:
   -- Нѣтъ; ночь такая свѣтлая, я дойду въ одну минуту.
   Онъ посмотрѣлъ ей въ лицо и не настаивалъ.
   "Что же это такое? думала Наташа, идя домой: или мнѣ это представляется -- можетъ быть, ничего и нѣтъ"...
   Такъ она и не разрѣшила своего недоумѣнія.
   

ГЛАВА VI.

   Разъ, въ какой-то праздникъ, забѣжала Гуля, упрекала, что ее не навѣщали на новомъ мѣстѣ, и неотступно звала Наташу съ собой. Та согласилась; ей хотѣлось посмотрѣть обстановку Гули. Въ воздухѣ уже чувствовалась весна; снѣгу почти не видать было; солнце то проглядывало, то скрывалось. Наташа очень ошиблась, думая, что онѣ прямо пойдутъ туда, куда звала ее Гуля, т. е. въ квартиру актрисы Ту майской. Гулѣ и въ голову не приходило такъ быстро окончить свои похожденія; она хотѣла фланировать и доставлять себѣ всевозможныя даровыя развлеченія. Такъ она потащила Наташу смотрѣть свадьбу; потомъ проходилъ какой то полкъ съ музыкой, потомъ онѣ зашли въ великолѣпную кондитерскую, чтобы купить четверть фунта конфектъ. Потомъ вдругъ, какимъ то образомъ, онѣ очутились на углу Садовой передъ большимъ зданіемъ съ надписью: "Медико-филантропическій комитетъ", и тутъ Гуля начала сновать туда и сюда, не двигаясь впередъ и все кружась около этого дома.
   -- Да цойдемте-же, Гуля, чего тутъ смотрѣть! говорила съ нетерпѣніемъ Наташа.
   -- Погодите, погодите, возражала ей та, сжимая и ломая ея руку, и топчась на одномъ мѣстѣ.
   -- Да что же это такое -- я одна уйду.
   -- Ну, ну, хорошо!
   И Гуля, нервно смѣясь, провожала ее нѣсколько шаговъ по улицѣ и опять круто поворачивала назадъ.
   "Это какая-то сумашедшая!" подумала Наташа.
   Вдругъ Гуля чуть не запрыгала отъ восторга и проговорила шопотомъ:
   -- Вотъ они, вотъ! дождалась таки я... Я знала, что дождусь! Наташа взглянула: изъ филантропическаго комитета вышли человѣка четыре докторовъ и между ними Стебальскій. Они остановились на улицѣ, прощаясь и разговаривая другъ съ другомъ.
   -- Вотъ онъ, стоитъ слѣва, шептала Гуля. Можетъ, они всѣ уйдутъ, тогда я съ нимъ заговорю.
   -- Да почему вы узнали, что онъ здѣсь будетъ въ этотъ часъ? спросила удивленная Наташа.
   -- Ужь я захочу, такъ все разузнаю, отвѣчала та торжественно:-- сегодня у нихъ тутъ совѣщаніе какое-то, отъ 12 часовъ до трехъ. И заговорю съ нимъ... мнѣ хочется съ нимъ заговорить... Онъ славный, хорошій!
   Но тутъ самъ Стебальскій, разставшись съ товарищами и узнавъ Наташу, подошелъ къ нимъ. Гуля не дала ему даже поздороваться съ Наташей, бросилась ему навстрѣчу и начала, торопясь и проглатывая слова, разсказывать ему про свою Дуню, какъ идетъ ея болѣзнь, какое у нея расположеніе духа, и какое счастье было для нихъ обѣихъ, что онъ тогда встрѣтилъ ихъ на улицѣ.
   Стебальскій внимательно выслушалъ, сдѣлалъ ей нѣсколько вопросовъ; потомъ обратился къ Наташѣ и заговорилъ съ нею вполголоса.
   Они всѣ трое пошли по улицѣ. Гулѣ нельзя было вмѣшаться въ разговоръ, но она такъ интересовалась имъ, что все время вслушивалась и не сводила глазъ съ доктора. Она подхватила Наташу подъ руку и до того плотно къ ней прижималась и перегибалась черезъ все, чтобы не проронить ни одного слова Стебальскаго, что мѣшала Наташѣ идти и говорить. Однако все-таки они прошли довольно длинный конецъ, прежде чѣмъ разошлись съ нимъ.
   -- Такъ до свиданія; въ воскресенье ты придешь? сказалъ онъ Наташѣ.
   Она отвѣчала утвердительно.
   -- А! такъ вотъ вы какая, заговорила Гуля, оставшись одна съ Наташей и ущипнувъ ее за руку:-- ахъ вы хитрая! ахъ вы скрытная! А я-то, дура, разсказываю ей про доктора, показываю его... А она и не остановитъ!..
   -- Да въ чемъ же мнѣ васъ останавливать?
   -- Ну, сказали бы, что вы его лучше меня знаете. Охъ, не люблю я эдакихъ тихонь: въ тихомъ омутѣ черти водятся. Вытерпѣла-ли бы я, чтобы не сказать! всю подноготную бы разсказала -- я иначе не могу.
   -- За что вы меня браните, Гуля, сказала Наташа смѣясь: -- когда вы мнѣ разсказывали про встрѣчу съ докторовъ, вы были въ такомъ паѳосѣ, что не стали бы ничего и слушать.
   -- Ну да, въ паѳосѣ, повторила Гуля:-- я и теперь въ паѳосѣ, въ восторгъ отъ него, и не скрываю этого, и всѣмъ буду говорить. А вамъ это не нравится.
   -- Нисколько. Я рада, когда его хвалятъ.
   -- Тадъ отчего же вы про него ничего не говорили? вскричала Гуля, топнувъ ногой и теребя Наташу.
   -- Ахъ, Гуля, мало-ли у меня прежде было знакомыхъ...
   -- Э, нѣтъ, это не простой знакомый: онъ говоритъ вамъ "ты". Ну, такъ какъ я сама уже все узнала, то нечего вертѣться: разсказывайте, кто онъ вамъ, и что?
   Наташа постаралась въ самыхъ короткихъ словахъ передать исторію своихъ сношеній съ Стебальскимъ, и потомъ прибавила рѣшительно:
   -- Ну, Гуля, теперь пойдемте куда-нибудь домой, или къ вамъ, или ко мнѣ. Я такъ устала, что едва держусь на ногахъ.
   -- Мы не очень далеко отъ моей квартиры, отвѣчала Гуля, и почти побѣжала.
   Ея хозяйка, Юлія Ѳедоровна Ту майская, жила наверху въ меблированныхъ комнатахъ, не въ особенно изящной обстановкѣ. По всей комнатѣ, на вѣшалкахъ и на гвоздяхъ, висѣли всѣхъ возможныхъ цвѣтовъ одежды: платья, мантильи и бурнусы. На окнахъ, на комодѣ и на столахъ валялись мишурныя діадемы, браслеты, стеклянныя ожерелья, кинжалъ и даже маленькій револьверъ.
   Туманская -- молодая и красивая женщина -- сидѣла на диванѣ, въ пунсовомъ кашемировомъ капотѣ съ бѣлой отдѣлкой, въ туфляхъ на босую ногу, и съ распущенными по плечамъ густыми волосами. Она ѣла апельсинное мороженое.
   Гуля, вмѣсто того, чтобы познакомить съ нею свою гостью, тотчасъ стремительно бросилась и а нее и начала цѣловать ее и душить за шею. Туманская хохотала, взвизгивала и, въ свою очередь, щекотала Гулю. Наконецъ, когда обѣ онѣ утомились этимъ порывомъ дикаго веселья, Гуля обратилась къ Наташѣ:
   -- Вотъ мы съ ней какъ, Наталья Петровна? вы не ожидали?
   И она принялась доѣдать оставленное Туманской мороженое.
   -- Мы съ ней такъ сошлись, начала разсказывать Туманская Наташѣ: -- она взбалмошная, и я взбалмошная; обѣ мы съ ней сумашедшія. Бѣсимся, бѣсимся, вотъ такъ цѣлый день... вѣдь бѣсишься-то тоже не съ веселья, а съ горя, Наталья Петровна! прибавила она вдругъ, уже. безъ смѣха, нервнымъ голосомъ.
   -- Съ горя? спросила Наташа.
   -- А вы думали съ радости! нѣтъ, моя милая, горя у насъ у всѣхъ довольно. Еслибъ еще сидѣть, да думать о немъ, такъ давно бы ужь петлю на шею.
   -- Откуда у васъ мороженое? приставала между тѣмъ Гуля: -- Юлія Ѳедоровна, говорите, откуда мороженое, кто принесъ?
   -- Это актеръ Лярскій тутъ былъ, еще Веретьевъ съ Анной Павловной заходили. Мы тутъ все время ѣли соленое... сыръ, кильки, семгу, я и захотѣла мороженаго вмѣсто питья. Теперь не хочу и обѣдать, прибавила она, очевидно, не имѣя ни малѣйшей мысли о томъ, что Гуля, раздѣлявшая ея столъ, не завтракала и не обѣдала.
   Скоро Юлія Ѳедоровна, не стѣсняясь присутствіемъ Наташи, заговорила съ Гулей о предметѣ, занимавшемъ всѣ ея мысли -- измѣнѣ режиссера, съ которымъ она провела два года счастливой любви.
   -- Ну, еслибы я еще подурнѣла, постарѣла, разсуждала она:-- а то всѣ постоянно говорятъ мнѣ комплименты. Эта Змѣйкина тѣмъ только его привлекла, что новенькая. Имъ будь хоть чудовище, да только чтобъ новенькое. А какъ она худа, Боже мой! Положимъ, что я сама не изъ полныхъ, но у меня все-таки формы человѣческія, а она*-- просто гвоздь! Ну, ни больше, ни меньше, какъ длинный заржавленный гвоздь!
   -- Это правда, подтвердила Гуля.
   -- Нѣтъ, я такъ жить не могу, продолжала Туманская, все болѣе и болѣе приходя въ волненіе: -- если я удостовѣрюсь вполнѣ, безъ всякихъ сомнѣній, что онъ промѣнялъ меня на нее, что они оба надо мной смѣются -- я ее убью!.. Вѣрьте, что убью; мнѣ это ни почемъ, если ужь у меня ретивое разыграется.
   -- Да что пользы: онъ другую найдетъ, пошутила Гуля.
   -- Да, это правда, мрачно возразила Юлія Ѳедоровна:-- онъ самъ стоитъ, чтобъ его убить. Если онъ доведетъ меня до крайности, у насъ этимъ кончится. И на судѣ меня непремѣнно оправдаютъ, это вѣрно, за это мнѣ нечего бояться.
   -- Васъ оправдаютъ только въ томъ случаѣ, сказала съ важностью Гуля:-- если вы совершили преступленіе въ состояніи невмѣняемости.
   -- Вотъ прекрасно! а вы думаете, я буду въ нормальномъ состояніи! сказала обидчиво Юлія Ѳедоровна:-- ужь, конечно, я въ это время буду въ состояніи психоза, или какъ тамъ -- аффекта... Какая же тутъ вмѣняемость!
   -- Но если вы въ здравомъ разсудкѣ задумываете это сдѣлать, сказала, улыбаясь, Наташа:-- тогда какъ же?
   -- Я не задумываю, а говорю объ этомъ заранѣе, потому что я знаю свой характеръ. Я не могу себя обуздать, что же мнѣ дѣлать!
   -- Но вы пробовали ли обуздывать себя?
   -- Какъ-же это такъ пробовать? Не могу же я ломать свою натуру, когда у меня натура необузданная, страстная. Вдругъ что нибудь -- и я ужь сама не въ себѣ... Я въ этомъ не виновата.
   Наташа встала и надѣла шляпу.
   -- Куда вы? спросила Гуля.
   -- Домой.
   -- Прямо домой.
   -- Нѣтъ; я зайду въ кухмистерскую тутъ по близости; возьму порцію чего нибудь.
   -- Ахъ, и я съ вами, обрадовалась Гуля:-- я все время думала пойти купить колбасы. Но если вы въ кухмистерскую, то и я. Тамъ порція щей, кажется, десять копѣекъ.
   -- Идити, идите, смѣясь сказала Ту майская:-- а я объ ѣдѣ и подумать не могу: до сихъ поръ сыта!
   Наташа съ Гулей вышли на улицу. Гуля была въ припадкѣ веселости и "болтала, разсказывая про себя, про свою актрису и ея знакомыхъ, и все-таки возвращаясь постоянно къ встрѣчѣ съ Стебальскимъ, которая, повидимому, и привела ее въ такое радужное настроеніе. Это былъ день встрѣчъ. Лишь только онѣ повернули въ одинъ глухой переулокъ, какъ столкнулись съ кѣмъ-то, кого Наташа не успѣла разглядѣть, потому что ее тотчасъ же начали душить въ объятіяхъ, теребить, тормошить и пищать надъ ней тонкими голосами:
   -- Ната, Наточка, Натюшечка, индюшечка!
   Наташа съ трудомъ поняла, что находится въ рукахъ Александры Ивановны и Лизы. Онѣ оглушили ее своей болтовней, упреками, что она ихъ разлюбила, и неотступными просьбами посѣтить ихъ.
   -- Не выпускать ее, благо попалась! кричала Лиза:-- сейчасъ, сейчасъ иди къ намъ обѣдать.
   -- Да, обѣдать, повторила Александра Ивановна, нѣсколько запнувшись на этомъ словѣ; но быстро пробѣжавъ въ своемъ умѣ бюджетъ мѣсяца и убѣдившись, что урона отъ обѣда не будетъ, уже съ жаромъ воскликнула:
   -- Обѣдать непремѣнно; какія между нами церемоніи! Мы съ тобой никогда не ссорились, мы всегда къ тебѣ всей душой. Я и Льву Николаевичу то же самое говорила, и онъ удивлялся, отчего ты къ намъ не ходишь. Честное слово удивлялся!
   -- Мнѣ теперь нельзя, отговаривалась съ смущеніемъ Наташа. Мнѣ нужно быть дома... я лучше послѣ...
   -- Ну, нѣтъ, нѣтъ, возразила Лиза: -- это дудки, это отговорка.
   -- Но я не одна теперь... проговорила Наташа, хватаясь за Гулю, какъ утопающій за соломенку.
   Но Гуля тотчасъ же передалась на сторону непріятеля. Имѣя способность быстро знакомиться съ перваго раза, она обратилась съ улыбкой къ Александрѣ Ивановнѣ и сказала развязно и любезно:
   -- Если я составляю препятствіе для Натальи Петровны зайти къ вамъ, то объявляю, что я даже сама готова съ ней идти куда угодно.
   -- Очень рада, бормотала Александра Ивановна, оглядывая Гулю съ шляпы до ботинокъ. Гуля производила благопріятное впечатлѣніе: все на ней было модное, и ея тоненькая фигурка, и нѣжное личико придавали всей ея одеждѣ печать щеголеватости и хорошаго тона.
   -- Эгоистка вы! шептала она Наташѣ, щипля ее за руку:-- вы знаете, какъ я голодна, и лишаете, меня случая хорошо пообѣдать. Пойдемте хоть для меня.
   Кончилось тѣмъ, что всѣ четверо повернули на Невскій и пошли къ дому Александры Ивановны. Гуля такъ и заливалась, разсказывала, разспрашивала, и такъ хорошо попадала въ тонъ своимъ новымъ знакомымъ, что совершенно плѣнила ихъ.
   Лиза тотчасъ увела Наташу въ ихъ бывшую комнату, захлопнула дверь, и, взявъ Наташу за обѣ руки, сказала:
   -- Я давно хотѣла тебя видѣть; даже собиралась идти къ тебѣ. Дѣло очень важное: скажи мнѣ просто, да или нѣтъ, и я буду Знать, что мнѣ дѣлать.
   -- О чемъ это ты говоришь? спросила Наташа.
   -- Любишь ли ты, или нѣтъ Георга Риднера?
   -- Люблю ли я Георга? повторила поставленная въ тупикъ Наташа.
   -- Ну да, да! какъ это все у тебя долго. Кажется, нетрудно отвѣтить драили нѣтъ. Вотъ я тебѣ говорю честно и прямо: я люблю Георга. Что ты на это скажешь?
   -- Что же я могу сказать!.. какъ-же это ты могла такъ скоро...
   -- Это ужь мое дѣло. Я видѣла его дома съ матерью... и, ахъ! какъ онъ былъ очарователенъ... Онъ пріобрѣлъ мое уваженіе, симпатію и...
   -- Просто онъ понравился тебѣ лицомъ, сказала Наташа со смѣхомъ.
   -- Какая пошлость -- лицомъ! Но скажи же, ты мнѣ соперница или нѣтъ? это нечестно не отвѣчать на такой вопросъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, увѣряю тебя...
   -- Барышни, пожалуйте кушать, позвала ихъ горничная.
   Придя въ столовую, оаѣ застали Александру Ивановну и Гулю въ самомъ дружескомъ оживленномъ разговорѣ. Гуля была какъ дома; она уже усѣлась на стулъ передъ обѣденнымъ столомъ, и безъ церемоніи ѣла хлѣбъ изъ корзинки. Хотя это нѣсколько удивляло Александру Ивановну, но такъ какъ главная забота ея была о томъ, чтобъ не сорили крошками на скатерть, а Гуля ѣла очень ловко и чисто, то она рѣшилась принять это за самую милую безцеремонность, внушенную Гулѣ ея привѣтливымъ обращеніемъ.
   Гуля успѣла уже разсказать ей о своемъ знакомствѣ съ Стебальскимъ, о его вниманіи къ ней и ея подругѣ, и это еще болѣе возвысило ее въ мнѣніи Александры Ивановны, которая мысленно поздравила себя, что сдѣлала въ лицѣ. Гули такое пріобрѣтеніе. "И вѣрно она имѣетъ средства", думала она, глядя на черное кашемировое, съ затѣйливыми плиссе, платье Гули, въ которомъ Юлія Ѳедоровна Туманская фигурировала еще недавно въ роляхъ "grande dame". Обѣдъ продолжался долго, потому что Александра Ивановна поминутно придумывала разныя прибавки для своихъ гостей, посылала за брусничнымъ вареньемъ для жаркого, потомъ за фруктовымъ пирогомъ для пирожнаго.
   -- Что это ты такъ раскутилась, мама! говорила Лиза, спѣша захватить себѣ самыя большія порціи.
   -- А какъ же! вѣдь я пирую возвращеніе блудной овцы, отвѣчала Александра Ивановна, хохоча и шутливо похлопывая падчерицу по щекѣ. У нея былъ свой умыселъ; она была убѣждена, что Наташа разскажетъ Стебальскому при первомъ же свиданіи, какъ ее угощали и изъ какихъ блюдъ состоялъ обѣдъ. "Кажется, мы лицомъ въ грязь не ударили", думала она, "супъ со спаржей, жареныя куропатки, пирогъ отъ Вебера не въ полтора рубля, а въ два съ полтиной: чего же еще"!
   Утомленная разспросами Лизы о Георгѣ и объ ея чувствахъ къ нему, Наташа стала собираться домой, но тутъ поднялся такой крикъ, пискъ, визгъ, и ее такъ зацѣловали, что исполнить это намѣреніе оказалось невозможнымъ. Она покорилась на время, съ нетерпѣніемъ посматривая на часы. Ее усадили играть на рояли, и она играла, въ самомъ дѣлѣ, съ большимъ удовольствіемъ.
   -- Ну, теперь пора, сказала она, вставая изъ-за инструмента. Гуля, и вамъ давно пора.
   -- Мнѣ! возразила Гуля, полулежа на диванѣ: -- мнѣ никуда не нужно.
   -- Ты обижаешь меня, Наташа, начала Александра Ивановна, взявъ ее за талью:-- ты бѣжишь изъ моего дома, какъ изъ чужаго. За что это? вспомни, какъ мы жили съ тобой душа въ душу при покойникѣ. Лиза тебя такъ любитъ: бывало цѣлый день отъ тебя не отходитъ, такъ на тебѣ и виситъ!
   -- И ничего отъ нея не скрываю, прибавила значительно сама Лиза, опираясь на плечо Наташи въ задумчивой позѣ.
   -- Ну, голубчикъ, пробудь вечеръ, продолжала Александра Ивановна:-- ну хоть только до одиннадцати часовъ.
   И она переглянулась съ Гулей. Та заговорила съ лукавой улыбкой:
   -- Да ужь пожертвуйте вечеромъ-то, Наташа. Какія у васъ такія важныя дѣла! Можетъ быть, васъ здѣсь ожидаетъ сюрпризъ.
   -- Какой сюрпризъ? спросила Наташа.
   -- Мало ли какой. Чего не ожидаешь, то и случается. Ожидала ли я, что попаду сегодня сюда!.. А какъ я люблю, чтобъ все случалось непредвидѣнно, чтобъ не знать, гдѣ будешь ночевать, гдѣ обѣдать, не знать, будешь ли завтра радоваться, или проклинать свою жизнь.
   Въ десять часовъ раздался звонокъ.
   -- А вѣдь это нашъ сюрпризъ, сказала Александра Ивановна Гулѣ. Та рванулась съ мѣста и, къ удивленію Наташи, сдѣлалась и блѣдна и красна... Наташа смотрѣла на нихъ обѣихъ, ничего не понимая; но загадка вскорѣ объяснилась. Въ залу вошли докторъ Стебальскій и Георгъ Риднеръ.
   

ГЛАВА VII.

   Стебальскій и его пасынокъ, часа два тому назадъ, получили отъ Александры Ивановны записку въ какомъ-то таинственномъ тонѣ, съ убѣдительнымъ приглашеніемъ быть у нея вечеромъ для необходимаго свиданія съ Наташей и какихъ-то сообщеній... На этотъ поступокъ надоумила Александру Ивановну изобрѣтательная Гуля; а та пришла въ восторгъ отъ этой идеи, потому что она ночей не спала отъ тщеславнаго желанія доказать всему свѣту, что Стебальскій, бывшій другомъ ея мужа, остался также и ея другомъ и постояннымъ посѣтителемъ. Второе почетное мѣсто въ ея умѣ занималъ тотчасъ послѣ Стебальскаго Георгъ Риднеръ, какъ начинающій блестящую карьеру артистъ, какъ красавецъ, нравившійся женщинамъ, и какъ будущій милліонеръ: она была увѣрена, что всѣ знаменитости наживаютъ милліоны. Получивъ ея записку, Стебальскій съ усмѣшкой показалъ Георгу то мѣсто, гдѣ упоминалось о немъ. Онъ былъ увѣренъ, зная характеръ и привычки своего пасынка, что Георгъ не приметъ приглашенія въ едва знакомый и чуждый ему домъ: по, къ удивленію егоя тотъ безъ малѣйшаго колебанія сказалъ, что пойдетъ. Что бы это значило? подумалъ Стебальскій, и пристально посмотрѣлъ на молодаго человѣка. Онъ замѣтилъ, что матово-блѣдный цвѣтъ лица Георга чуть-чуть оживился; онъ всталъ и прошелся по комнатѣ быстрѣе обыкновеннаго, такъ что, при всей его сдержанности, опытный глазъ доктора легко открылъ въ немъ признаки неспокойнаго душевнаго состоянія.
   "Онъ идетъ туда для Наташи, рѣшилъ Стебальскій:-- онъ откидываетъ въ сторону всѣ свои вкусы, привычки и дѣла, какъ только упомянули о ней... Вотъ что!"
   -- Вы хотѣли быть сегодня въ филармоническомъ обществѣ, Георгъ? замѣтилъ онъ.
   -- Хотѣлъ.
   -- А теперь?
   -- А теперь я иду къ madame Колевиной, сказалъ Георгъ, всегда точный и правдивый въ своихъ отвѣтахъ.
   Александра Ивановна встрѣтила ихъ градомъ любезностей, не замѣчая, что оба они удивлены и разочарованы, узнавъ, что никакихъ сообщеній, о которыхъ она имъ писала, не предвидится, и что Наташа даже не была предупреждена о ихъ приходѣ.
   Но она обрадовалась имъ, и этого было довольно, чтобъ разломать ледъ и изгнать всякую неловкость.
   -- Знаешь ли, заговорилъ Стебальскій съ Наташей вполголоса:-- я радъ, что ты здѣсь, что ты возобновила сношенія съ прежнимъ міромъ.
   -- Я бы не подумала, что вы станете этому радоваться, возразила она.
   -- Жить въ этомъ обществѣ или видѣть его изрѣдка -- большая разница. Разнообразіе знакомствъ всегда полезно. Я и такъ боюсь, чтобъ на тебя не повліяла замкнутость вашего кружка.
   -- Почему же вы боитесь этой замкнутости?
   -- Потому, что при ней всегда является узкость идей. Сравненій нѣтъ, возраженій ни откуда не слышится, обобщеній никакихъ;-- и по неволѣ начинается застой и рутина.
   Наташѣ хотѣлось продолжать этотъ разговоръ; но къ нимъ подошла Гуля и стала рядомъ съ нею, не сводя съ доктора страннаго, неотвязнаго взгляда, который обратилъ, наконецъ, его вниманіе. Взглядъ этотъ былъ и робкій, и лукавый, и разнѣженный; вообще вся физіономія, вся манера Гули измѣнились, такъ что Наташа ее не узнавала. Вмѣсто рѣзкихъ внезапныхъ движеній и громкихъ вскрикиваній, въ ней явилась какая-то томность и мягкость голоса; волосы ея развились, головка живописно склонилась на бокъ. Все это было такъ характерно, что Стебальскій съ минуту остановилъ на ней свои проницательные глаза. Она вся покраснѣла и заговорила нѣсколько дрожащимъ голосомъ:
   -- Докторъ, могу я прійти къ вамъ посовѣтоваться насчетъ себя...
   -- Конечно; я принимаю ежедневно.
   -- О! на вашихъ пріемахъ все такая аристократія... Меня и не допустятъ.
   -- Допустятъ непремѣнно; но развѣ вы нездоровы?
   -- У меня нѣтъ никакого мѣстнаго страданія, но... я не могу сказать, чтобъ я была здорова. У меня нервы иногда ненормально возбуждены. Вотъ спросите у Наташи.
   -- Я замѣчала это; но я не думала, что это болѣзнь, отвѣчала та.
   -- Докторъ, можетъ быть, скажетъ другое...
   -- Приходите; я постараюсь сдѣлать для васъ все, что могу, сказалъ Стебальскій и перемѣнилъ разговоръ.
   Между тѣмъ Георгъ находился неотъемлемо во власти хозяекъ, матери и дочери. Александра Ивановна, видя Стебальскаго занятымъ съ Наташей, сообразила, что надо угождать ему во всемъ и не мѣшать, и -- перенесла всѣ свои любезности и вниманіе на Георга. Она разспрашивала у него, великъ-ли былъ сборъ съ концерта, много-ли денегъ пошло на освѣщеніе, и какое жалованье получаютъ профессора консерваторіи. Лиза была въ отчаяніи отъ такого разговора и злилась на мать за ея неумѣстное "заниманіе" гостя. Ей казалось, что она одна только съумѣетъ вести съ Георгомъ достойную бесѣду о самыхъ серьезныхъ, возвышенныхъ предметахъ, понятныхъ только имъ двоимъ.
   -- Доставьте же намъ наслажденіе васъ послушать, говорила Александра Ивановна, приглашая его къ раскрытому роялю:-- я знаю, что артисты не любятъ играть для всякаго... конечно, надо, чтобъ цѣнили... И я съ этой цѣлью никого сегодня не пригласила, чтобъ вы могли играть только для тѣхъ, которые... которые такъ васъ цѣнятъ и понимаютъ... и такой восторгъ...
   Александра Ивановна совершенно запуталась въ своихъ фразахъ, и дочь ея, пользуясь этимъ, напала на нее.
   -- Что это ты, мама, покою не даешь! Пріятно ли играть по чужимъ настояніямъ. Когда мосьё Риднеру придетъ фантазія, онъ самъ сядетъ играть. Впрочемъ, я думаю, вамъ все это такъ уже надоѣло -- это условное восхищеніе толпы, которая ничего не понимаетъ!
   Георгъ кивнулъ головой, не то соглашаясь, не то протестуя.
   -- Да оставь насъ однихъ, мама, шептала ей раздраженно Лиза: ты совсѣмъ другихъ понятій; предоставь свободу молодежи!
   Александра Ивановна, сконфузившись, вышла распорядиться насчетъ чая и угощенія. Лиза, оставшись одна съ Георгомъ, устремила на него вопросительный взглядъ, въ надеждѣ, что сейчасъ начнется серьезная, интересная бесѣда. Но ни одной мысли не приходило ей въ голову, она не могла придумать буквально ни одного слова, ни одного вопроса, ни одного замѣчанія. Георгъ же совсѣмъ ничего не придумывалъ, и вовсе не хотѣлъ разговаривать; онъ глядѣлъ туда, гдѣ велась тихая бесѣда между Стебальскимъ и Наташей, и вдругъ всталъ совершенно свободно, не обращая вниманія на Лизу, и сѣлъ къ роялю.
   Этотъ поступокъ окончательно вскружилъ голову Лизѣ. Она была изъ тѣхъ субъектовъ, развивающихся въ молодомъ поколѣній, которыхъ можно затронуть только пренебреженіемъ и равнодушіемъ. Искреннюю любовь онѣ встрѣчаютъ насмѣшками и дѣлаютъ изъ нея забаву и игрушку своего тщеславія, и сами бѣгаютъ за тѣмъ, кто отъ нихъ отворачивается.
   Лиза сѣла возлѣ рояля, напротивъ Георга, не скрывая восторженной улыбки, и въ волненіи потирала руки, думая чуть не вслухъ: "И не нужно вовсе разговора; зачѣмъ слова?.. Звуки, звуки -- это гораздо лучше, гораздо ближе знакомитъ. Ахъ, какъ хорошо это онъ придумалъ, играть! Такъ бы я вѣчно его и слушала".
   Но у нея не было ни капельки слуха, и она вовсе не слушала, а только глядѣла на правильный профиль играющаго.
   Другіе подошли; музыка соединила всѣхъ. Потомъ явилась Александра Ивановна съ атрибутами чая, и разговоръ, сдѣлавшись общимъ, коснулся вѣчной темы: переѣзда на весну изъ города.
   -- Мы проводимъ каждое лѣто въ подмосковной деревнѣ у моей бабушки, сообщала Александра Ивановна: -- тамъ кругомъ все сосновыя рощи и пруды. Прелестно! помнишь, Наточка, какъ тебѣ тамъ нравилось?
   -- Да, я разъ была тамъ, еще при папѣ, сказала Наташа.
   -- Ну, это и не при папѣ можно сдѣлать, возразила ея мачиха:-- ты съ нами опять поѣдешь, не отговаривайся.
   -- Это невозможно, поспѣшила сказать Наташа;-- я должна готовиться къ экзаменамъ.
   -- А я никогда не видала настоящей деревни, перебила Гуля: -- на дачѣ случалось бывать, но это совсѣмъ не то.
   -- На дачѣ, по крайней мѣрѣ, есть общество, сказала Лиза.-- а въ деревнѣ что? одна глухая бабушка, которая ходитъ по всему дому съ ключами и научаетъ управляющаго притѣснять крестьянъ.
   -- Лиза! вскричала Александра Ивановна, покраснѣвъ:.-- бабушка такъ добра, такъ мила, такъ насъ любитъ!.. А вы, Левъ Николаевичъ, куда переѣдете на лѣто? обратилась она къ Стебальскому, заминая слова дочери.
   -- Это вопросъ довольно трудный, отвѣтилъ онъ задумчиво:-- для моей жены нужна не дача, а настоящая деревня со свѣжимъ воздухомъ, съ лѣсомъ, съ рѣкой. Но это очень трудно найти; всѣ такія деревни по большей части помѣщичьи, и владѣльцы сами живутъ въ нихъ.
   -- Можетъ быть, нѣкоторые не живутъ, а отдаютъ дома внаймы, замѣтила Гуля.
   -- Врядъ ли; этого обычая у насъ нѣтъ.
   -- А ваша супруга поправляется? спросила любезно Александра Ивановна.
   -- Она не поправляется и не можетъ поправиться, возразилъ серьезно Стебальскій:-- дѣло только въ томъ, чтобъ облегчить ее и избавить отъ ненужныхъ страданій.
   -- Ахъ, Боже мой, Боже мой! съ соболѣзнованіемъ покачала головой Александра Ивановна:-- какое несчастье! А скажите, какъ это съ ней случилось?
   Этотъ вопросъ Александра Ивановна повторяла каждый разъ при свиданіи со Стебальскимъ, и потому никто не далъ ей на него отвѣта.
   Гости просидѣли довольно долго и вышли всѣ вмѣстѣ. Георгъ настоялъ на томъ, чтобъ проводить Наташу, а Гуля... пошла провожать Стебальскаго, увѣряя, что ей это по дорогѣ.
   Наташа пробовала было шутить съ Георгомъ, говоря ему о предпочтеніи Лизы къ нему; но онъ принялъ это такъ холодно и сурово, что она замолчала. Она чувствовала какое-то непреодолимое смущеніе, идя подъ руку съ товарищемъ своего дѣтства и догадываясь почему-то, что его молчаніе значительнѣе словъ. При первомъ звукѣ его голоса, она вздрогнула.
   -- Нелли, заговорилъ Георгъ, наклонившись къ ней:-- я желалъ бы знать: въ эти послѣдніе годы... ваше сердце было свободно?
   -- Да, отвѣтила она, послѣ долгаго молчанія.
   -- А въ настоящее время?
   -- И въ настоящее время я не влюблена. Къ чему такіе вопросы? разоблачать свою душу -- очень больно, и другому я не стала бы на это отвѣчать.
   -- Но мнѣ отвѣчать вы должны, потому что для меня это вопросъ всей моей жизни, сказалъ Георгъ измѣнившимся голосомъ.
   У Наташи упало сердце; она инстинктивно оставила было его руку, но онъ снова взялъ ее и властительно прижалъ къ себѣ.
   -- Нелли, продолжалъ онъ,-- когда я уѣхалъ отсюда три года назадъ, я уѣхалъ съ мыслью, что вы моя будущая жена. Я не увлекся ни одной женщиной, потому что былъ уже увлеченъ...
   -- Георгъ! развѣ это можетъ быть... Я была почти ребенокъ, возразила Наташа, взволнованная и растерянная.
   -- Вы соотвѣтствовали моимъ понятіямъ и обѣщали все то, чего въ васъ еще не было. Пожалуй, я готовъ согласиться, что то чувство не было еще любовью, хотя я и думалъ, что это такъ. Настоящая любовь пришла теперь, Нелли... Неужели для васъ это новость, и вы этого не видали?..
   Наташа внутренно застонала. Она слышала, чуяла эту любовь въ трепетѣ всего существа молодаго человѣка, въ незнакомыхъ ей до сихъ поръ нотахъ его голоса, въ его неровномъ дыханіи. Самолюбіе другой женщины было бы польщено такой побѣдой, но Наташа слишкомъ была привязана къ Георгу и его матери, чтобъ не ужасаться разочарованія, которое, должно было ихъ постигнуть...
   -- Нелли, что вы чувствуете ко мнѣ? услышала она надъ собой страшный вопросъ.
   Она собралась съ духомъ и сказала:
   -- Я чувствую къ вамъ только братскую любовь, Георгъ; не больше какъ братскую!
   Онъ помолчалъ.
   -- Но вы не любите никого другаго, той настоящей любовью, продолжалъ онъ.
   -- Что же изъ этого?..
   -- То, что вы должны быть моей женой.
   -- Не любя васъ?
   -- Вы полюбите потомъ, сказалъ Георгъ настоятельно и твердо:-- до сихъ поръ вы не думали о любви; теперь она вамъ открыта, и вы волей-неволей сдѣлаете выборъ.
   -- Но я не хочу выходить замужъ, я не выйду! вскричала испуганная Наташа:-- я совсѣмъ не о томъ думаю, я хочу учиться.
   -- Я не помѣшаю вамъ учиться.
   -- Но, Боже мой! вѣдь я... вѣдь нельзя такъ...
   Она запуталась въ словахъ, не имѣя духу сказать ему, что ея главная и единственная причина была та, что она его не любитъ. Какъ онъ ни красивъ, ни уменъ, ни молодъ, ни талантливъ -- она не любитъ его, и съ этимъ дѣлать нечего! Но Георгъ не допускалъ этого, не по самолюбію, а потому что онъ разъ рѣшилъ, что это должно быть.
   -- Я буду ждать вашего отвѣта, сказалъ онъ:-- обдумайте и тогда скажите.
   Они разстались. Наташа въ слезахъ побѣжала къ себѣ; она знала, какая борьба предстоитъ ей теперь съ такими характерами, какъ у Георга и его матери. Дорого бы дала она, чтобъ повѣрить свое смятеніе и недоумѣніе какому нибудь дружескому сердцу, но подруга ея Пахомова была такъ безучастна, такъ чужда всякому намеку на любовь и разныя сложныя чувства, что навѣрно только пожала бы плечами.
   

ГЛАВА VIII.

   Пахомова тоже собиралась на лѣто куда-то въ глушь, въ степную деревню, и хотя Наташа ясно видѣла, что этотъ отъѣздъ сопряженъ съ какими-то цѣлями, извѣстными всему кружку, но сама Пахомова не говорила ей ни слова, а только молча наблюдала за нею, когда объ этомъ заходила рѣчь. Вообще, съ тѣхъ поръ какъ стада извѣстна близость Стебальскаго съ Наташей, Пахомова не могла скрыть раздраженія противъ своей подруги. Наташа была, конечно, удивлена, огорчена, и жила съ нею потому только, что имъ уже недолго было оставаться вмѣстѣ.
   Прошло недѣли двѣ послѣ объясненія Георга съ Наташей, и она съ тѣхъ поръ не была у Стебальскихъ, боясь свиданія съ Викторіей Августовной и ея сыномъ. Впрочемъ Георга она встрѣтила раза два на "чтеніяхъ" извѣстныхъ литераторовъ, и онъ говорилъ съ нею такъ просто и спокойно, что она начала было дышать свободно; но, подавая ей руку на прощаніе, онъ сказалъ, пристально смотря ей въ глаза:
   -- Я жду отвѣта, Нелли.
   -- Отвѣтъ все тотъ же, пробормотала она, и поспѣшила скрыться.
   -- Стебальскій иногда заходилъ къ ней на нѣсколько минутъ, но она не могла рѣшиться заговорить съ нимъ объ этомъ...
   Однажды вечеромъ у Пахомовой собрался обычный кружокъ; начались разговоры, споръ, шумъ; клубы табачнаго дыма ходили по комнатамъ, стаканы съ горячимъ чаемъ безпрестанно наливались и опустошались. Пахомова опять собирала на что-то деньги и шепталась съ двумя мрачными господами, имѣвшими видъ заговорщиковъ.
   -- О чемъ это вы такъ горячо разсуждаете? спросила она, подойдя къ группѣ, гдѣ сидѣли Наташа, Гуля и нѣсколько молодыхъ студентовъ.
   -- Подите, подите отсюда, со смѣхомъ вскричала Гуля:-- это разговоръ не про васъ!
   -- Мы говоримъ о любви, подхватила Наташа:-- это предметъ самый вздорный по вашему мнѣнію.
   -- Я вамъ этого никогда не говорила, сказала Пахомова; и вмѣсто того, чтобъ уйти, пододвинула стулъ и сѣла.
   -- Какъ понимать любовь! заговорилъ Еремѣевъ.-- Если принять за норму общечеловѣческую любовь...
   -- Ради Бога, живо остановила его Наташа,-- не путайте и не затемняйте вопроса. Мы говоримъ о чувствѣ любви между мужчиной и женщиной, о той неизвѣстной силѣ, которая заставляетъ человѣка отдавать всего себя другому, подчинять ему свою волю, свободу, даже достоинство...
   -- То есть, дѣлаетъ изъ человѣка раба и прислужника женщины, у котораго не имѣется ни своей мысли, ни своего убѣжденія... Прекрасно! Дѣйствительно, это сила -- нечего сказать! Только какъ же вы не видите, что, защищая эту самую любовь, вы защищаете вмѣстѣ съ тѣмъ самое рабское, лакейское чувство...
   -- Ну, ужь извините! Лакей -- потому и лакей, что онъ весь продажный; здѣсь-же наоборотъ: человѣкъ отдается безвозмездно и безкорыстно другому, и счастливъ этимъ. А если разсуждать по вашему, такъ вѣдь, пожалуй, выйдетъ, что и служеніе идеѣ, и самоотреченіе -- все рабство!
   -- Позвольте, господа, вмѣшался Путиловъ,-- такъ вы никогда не кончите. Сдоръ начался, кажется, съ того, неизбѣжно ли для каждаго человѣка испытать чувство любви, или оно такъ себѣ -- продуктъ условій, воспитанія, традицій...
   -- Еще бы! отозвался со злостью кто-то:-- конечно, оно вовсе не истекаетъ изъ законовъ природы. Это кто съ жиру бѣсится, тому хочется все это продѣлывать, всѣ эти штуки: вздохи, записочки, восторги, недоразумѣнія... А въ чемъ тутъ недоразумѣніе? Либо сошлись, либо разошлись, вотъ и все!
   -- Ну, нѣтъ, это не такъ, заспорили другіе,-- иной разъ противъ желанія, противъ всякаго здраваго смысла, это нахлынетъ, и -- баста!
   -- Можетъ быть, никто изъ васъ со мной не согласится, горячо перебила Наташа, -- но я считаю, что тѣ организаціи, которыя способны ощущать любовь во всей ея полнотѣ и разносторонности -- счастливыя, богатыя организаціи! Находиться подъ обаяніемъ всесильнаго чувства, забывать себя для другаго, жить вдвойнѣ,-- въ чемъ же еще счастье, если не въ этомъ!
   -- Ухъ, какія узкія, одностороннія понятія! видно вы взросли въ теплицѣ, а не на вольномъ воздухѣ, отрѣзалъ одинъ изъ самыхъ молодыхъ и самыхъ ярыхъ спорщиковъ:-- общечеловѣческая любовь доставляетъ гораздо больше счастья, потому что ея задачи гораздо шире и дѣльнѣе, и точно также надо забывать себя, отвергаться себя, но ужь, по крайней мѣрѣ, есть для чего!
   -- Э, ну васъ къ чорту! вскричала неожиданно Гуля:-- Наташа правду сказала; я чувствую всѣмъ существомъ моимъ, что она правду сказала, а вы -- какъ ни доказывайте, все выходитъ какая-то мертвечина!
   -- Послѣ этого и говорить съ вами не стоитъ! сказалъ студентъ.
   -- А вопросъ-то такъ и остался неразрѣшеннымъ, снова вступился Путиловъ:-- должна ли, въ самомъ дѣлѣ, прійти любовь въ извѣстномъ возрастѣ ко всѣмъ безъ изъятія, какъ корь или оспа...
   Да полно же! Сказано тебѣ: любовь -- роскошь богачей, искусственно взлелѣянный цвѣтокъ!
   -- Позвольте! внезапно прервалъ его голосъ Пахомовой, все время сурово молчавшей:-- по моему, любовь есть болѣзнь, болѣзнь нравственная и, можетъ быть, неизлѣчимая, такъ какъ неизвѣстны ни причины заболѣванія, ни теченіе болѣзни...
   Она говорила тихо, опустивъ глаза въ землю, словно разсуждая сама съ собой. Блѣдныя щеки ея слегка окрасились румянцемъ, когда она продолжала:
   -- Кто разъ сдѣлалъ безошибочный діагнозъ своей болѣзни, тотъ самъ долженъ и ''лѣчить ее, и знать опасность, и бороться съ нею шагъ за шагомъ, на жизнь и смерть, иначе -- все полетитъ къ чорту: и идея, и цѣль жизни, и занятія...
   Всѣ притихли и внимательно слушали.
   -- Вы точно съ ненавистью говорите объ этомъ чувствѣ, замѣтила Наташа:-- а вѣдь оно естественное, законное, за что же такъ преслѣдовать его?..
   -- За то, что оно отнимаетъ разумъ, съ силою возразила Пахомова: -- за то, что оно является вопреки желанію, убѣжденіямъ, принципамъ, за то, что оно коверкаетъ всю жизнь человѣка, мѣшаетъ ему заниматься, учиться, предаваться своей идеѣ!
   -- Ну, а если оно раздѣляемо? спросилъ кто-то.
   -- А если нѣтъ? вскричала увлекшаяся Пахомова: -- если нѣтъ ни правъ, ни надежды, что оно когда-нибудь будетъ раздѣлено?
   И не дождавшись возраженія, она рѣзко встала, пошла къ другимъ гостямъ и заговорила о переѣздѣ на лѣто въ степь.
   Подъ вліяніемъ ея желчной тирады, оставленные ею собесѣдники нѣсколько минутъ молчали. Гуля задумалась, какъ бы замечтавшись о чемъ-то; по губамъ ея скользила неопредѣленная улыбка.
   -- А знаете-ли, сказала она:-- мнѣ кажется, что я могла бы примириться съ нераздѣленнымъ чувствомъ, еслибъ только я знала, что оно ни съ кѣмъ другимъ раздѣлено не будетъ.
   -- Какъ же это такъ?
   -- Да просто, чтобъ этотъ человѣкъ никого не любилъ, и не могъ любить ни одну женщину. А я одна любила бы его; соперницъ у меня уже не могло бы быть. Это имѣетъ свою прелесть и оригинальность.
   -- Да это вы кого же берете: аскета или урода, или больнаго?
   -- Напротивъ: я беру генія. То есть не то, что генія, а человѣка, всецѣло отдавшагося чему нибудь, ну хоть наукѣ или пользѣ человѣчества, или исканію какихъ нибудь открытій.
   -- И такія личности не изъяты отъ человѣческихъ чувствъ, возразилъ Путиловъ.
   -- Я и не говорю про всѣхъ, продолжала Гуля:-- но нѣкоторые изъяты. Это можно доказать историческими примѣрами.
   -- Я съ этимъ согласенъ, сказалъ Еремѣевъ. Такому человѣку не пойдетъ и на умъ любовь; у него нервное вещество растрачивается на другое. Да вотъ, не ходя за историческими примѣрами, мнѣ почему-то пришелъ на умъ нашъ профессоръ Стебальскій. Я слышалъ отъ людей, которымъ хорошо извѣстна его жизнь, что онъ никогда не имѣлъ любовницы.
   -- Да, это всѣ говорятъ, подтвердили другіе.
   -- Но онъ женатъ, тихо сказала Наташа.
   -- Женатъ! раздались голоса:-- мы знаемъ, что онъ женатъ, да что же это за жена: полумертвая калѣка. Она гораздо старше его, и ясно, что онъ ее выбралъ по принципу.
   -- По какому принципу! спросила Наташа.
   -- Чтобъ лучше сохранить свою свободу. Такой женѣ, конечно, любви не нужно; а между тѣмъ она ограждаетъ отъ сватовства, отъ навязыванія невѣстъ, отъ разныхъ сплетней. Онъ за ней, какъ за ширмами; никто ему не мѣшаетъ.
   Гуля, съ той минуты, какъ произнесено было имя Стебальскаго, пришла въ ажитацію, ходила, садилась, то надѣвала, то снимала свою шапочку. Она уже давно собиралась идти домой, и все не могла собраться.
   -- Что это вы, опять надумались въ походъ? сказалъ ей одинъ изъ гостей:-- а я думалъ, вы совсѣмъ отложили.
   -- Нельзя, нельзя! отвѣчала она, вдругъ заторопившись. Я и такъ ужь запоздала.
   -- Да вы крѣпостная, что-ли, у вашей актрисы?
   -- Я столько же крѣпостная, сколько и вы, отвѣтила Гуля; и, надѣвая калоши, прошептала Наташѣ:
   -- Вѣдь у Юліи Федоровны теперь сцена съ режиссеромъ, я всегда оттуда въ это время убѣгаю. Теперь же онъ навѣрно ушелъ, и она, несчастная, катается въ истерикѣ. У нихъ всегда этимъ кончается. Надо мнѣ бѣжать скорѣе, посмотрѣть, что съ нею.
   По уходѣ Гули, разговоръ о Стебальскомъ продолжался. Одинъ молодой человѣкъ съ оживленіемъ разсказывалъ:
   -- Знаете, этотъ богачъ Фогель, жидъ, у котораго два дома на англійской набережной; у него какая-то сложная болѣзнь, нужно сдѣлать операцію, вырѣзать. А мѣсто опасное, можетъ подъ ножемъ умереть. Б. и С. отказались; взялся одинъ Стебальскій.
   -- И что же?
   -- Провелъ операцію отлично. Старикъ чуть не въ ноги ему: "проси, чего хочешь!" Такъ что же, вы думаете, Стебальскій съ него спросилъ?.. Двадцать стипендій для учащихся, какихъ самъ укажетъ, да двадцать безплатныхъ квартиръ для бѣдныхъ студентовъ на десять лѣтъ.
   -- Это на него похоже, сказалъ серьезно Еремѣевъ.
   -- Да; только ужь на экзаменахъ онъ больно крутъ съ нашимъ братомъ, возразилъ другой студентъ: -- сколько человѣкъ проваливаетъ!
   -- Экзамены -- это особая статья. Въ этомъ дѣлѣ онъ фанатикъ, недоучекъ не терпитъ. Но, во всякомъ случаѣ, это человѣкъ иниціативы, онъ хоть косвенно, но способствуетъ движенію.
   -- А слышали вы, господа, что онъ пишетъ книгу: "Изслѣдованіе новыхъ болѣзней мозга?" Говорятъ, замѣчательное изслѣдованіе.
   -- Да кто читалъ? спросилъ чей то голосъ.
   -- Читали, читали въ рукописи, отозвались многіе другіе.
   -- Почему же это названо: новыя болѣзни мозга?
   -- Потому что онѣ прежде были неизвѣстны. Онъ говоритъ въ предисловіи, что, въ случаяхъ его практики, его поражала умножающаяся годъ отъ года прогрессія душевныхъ болѣзней, и притомъ такого рода, что онъ не могъ найти на нихъ указаній въ современной медицинѣ.
   -- Вотъ какъ! Ужь не хочетъ-ли онъ доказать, что все нынѣшнее поколѣніе родится со предрасположеніемъ къ болѣзни мозга, замѣтилъ кто-то.
   Поднялся споръ. Этотъ предметъ заинтересовалъ всѣхъ. Иные осуждали Стебальскаго, другіе горячо защищали. Кричали до утомленія.
   -- Однако, господа, что это значитъ, что ни Сосницкій, ни Ѳедоровъ не пришли, вспомнилъ кто-то:-- вѣдь они хотѣли быть...
   -- Да, хотѣли; разсѣянно отвѣчала Пахомова, вставая и опираясь на спинку стула.
   -- Кто ихъ послѣдній видѣлъ? Ужь не случилось ли съ ними чего?
   -- Мудренаго нѣтъ; надо навести справки.
   За этими словами наступило угрюмое, сосредоточенное молчаніе; каждый, казалось, былъ погруженъ въ свои мысли...
   Вдругъ, посреди этого внезапно-наступившаго безмолвія, въ корридорѣ раздались чьи-то шаги, и шаги эти прямо направились къ двери. При томъ настроеніи, въ какомъ уже находилось общество, всѣ вздрогнули и поднялись съ мѣстъ; кто стоялъ ближе къ двери, тотъ инстинктивно протянулъ руку и задвинулъ задвижку. Наташа бросилась было къ дверямъ, но на плечо ея тяжело опустилась рука Пахомовой. Она была блѣдна какъ мѣлъ.
   -- Стойте, чуть слышно проговорила она: -- не торопитесь! И выхвативъ изъ комода пачку какихъ-то бумагъ, быстро спрятала ихъ за платье.
   Между тѣмъ въ дверь кто-то неистово ломился, трясъ и дергалъ ее за ручку, кричалъ и стучалъ кулаками.
   -- Это женскій голосъ, сказала Наташа:-- чуть-ли это не Гуля!
   Она отперла дверь, и въ комнату кинулась Гуля. При первомъ взглядѣ на нее, всѣмъ стало понятно, что случилось что-то ужасное. Лицо ея было искажено, волосы растрепаны, глаза блуждали, она вся дрожала.
   -- Скорѣе, скорѣе... безсвязно говорила она:-- Юлія Ѳедоровна застрѣлилась!.. Давайте доктора!..
   Всѣ вскочили съ мѣста.
   -- Какъ! совсѣмъ застрѣлилась?.. или жива еще? посыпались вопросы.
   -- Жива, кажется... Охъ, какъ страшно!.. Да что же вы стоите!
   Наташа, пойдемъ сейчасъ за Стебальскимъ! вскричала Гуля, таща Наташу за руку.
   -- Да тутъ ближе есть докторъ, замѣтилъ кто-то: -- къ Стебальскому васъ, пожалуй, не пустятъ.
   -- Съ Наташей пустятъ; нужно Стебальскаго или никого, -- онъ одинъ можетъ спасти.
   И обѣ онѣ съ Наташей выбѣжали.
   

ГЛАВА IX.

   Черезъ полчаса Гуля, Наташа и докторъ Стебальскій поспѣшно входили въ квартиру Туманской, гдѣ толпилось множество народу. Тамъ царствовали суматоха и безпорядокъ. Юлія Ѳедоровна, приподнятая съ полу, положена была на постель, залитую кровью, которая обильно сочилась изъ раны на плечѣ, около шеи. Она уже открыла глаза и дышала. Кругомъ нея опрокинутые стулья, разбросанныя по полу вещи, пачки писемъ, изломанный бронзовый подсвѣчникъ свидѣтельствовали о происходившей здѣсь необузданной сценѣ, вызвавшей такой результатъ... Въ числѣ другихъ тутъ стоялъ также виновный режиссеръ -- причина бѣдствія, -- блѣдный, какъ мука, и съ трясущейся нижней челюстью. Послѣ бурной сцены съ Туманской, онъ не успѣлъ еще дойти до двери подъѣзда, какъ на верху раздался выстрѣлъ. Онъ догадался и кинулся опять наверхъ...
   Стебальскій тотчасъ же выслалъ всѣхъ лишнихъ людей, и тутъ только увидѣлъ Пахомову, которая явилась еще прежде него съ бинтами для перевязокъ и съ пучкомъ корпіи.
   -- Позвольте мнѣ остаться, сказала она, подходя прямо къ Стебальскому, я могу вамъ помочь при перевязкѣ. Я бывшая сидѣлка...
   -- Я васъ помню, привѣтливо сказалъ Стебальскій: -- вы были изъ лучшихъ сидѣлокъ. Оставайтесь.
   Осмотрѣвъ рану и пощупавъ ее зондомъ, Стебальскій сказалъ съ прояснившимся лицомъ:
   -- Опасности нѣтъ; задѣты только внѣшніе покровы.
   Онъ сдѣлалъ перевязку; больная простонала нѣсколько разъ и окончательно пришла въ себя.
   -- Умру я? спросила она слабымъ голосомъ.
   -- Нѣтъ, вы скоро поправитесь, отвѣтилъ Стебальскій. Рана ничтожная.
   Юлія Ѳедоровна взглянула на него внимательнѣе, и блѣдная улыбка обрисовалась на ея губахъ.
   -- Профессоръ Стебальскій!.. проговорила она:-- кто это привелъ ко мнѣ такую знаменитость?
   -- Не разговаривайте и не волнуйтесь, возразилъ докторъ: -- вотъ у васъ уже лихорадка.
   Юлія Ѳедоровна повиновалась и закрыла глаза.
   Наташѣ и Гулѣ нечего было дѣлать около нея; Пахомова забрала все въ руки, все приготовила, и усѣлась возлѣ кровати щипать корпію. Наташа съ изумленіемъ вслушивалась въ ея непривычный робкій тонъ, когда она обращалась къ Стебальскому, въ выраженіе ея лица, всегда такое суровое и строгое, а теперь словно согрѣтое какимъ-то лучемъ... Пахомова сдѣлалась даже интересна и почти красива. "Неужели она неравнодушна къ нему"? подумала Наташа.
   Въ эту минуту сзади ея раздался сдавленный крикъ и паденіе тѣла на полъ... Это съ Гулей сдѣлался нервный припадокъ. Все время она держала себя бодро и дѣйствовала разумно; но теперь наступила реакція, и всѣ предъидущія волненія разрѣшились въ ней страшной истерикой. Стебальскій, съ помощью Наташи, вынесъ ее въ другую комнату, брызгалъ водой и старался успокоить. Она лежала смирно все время, пока онъ былъ возлѣ нея; только зубы ея стучали отъ нервнаго озноба; но лишь только Стебальскій хотѣлъ выйти, какъ Гуля съ новымъ крикомъ уцѣпилась за него, и безсвязно, лихорадочно заговорила:
   -- Не уходите, ради Бога, не уходите... не оставляйте меня съ нею... Я боюсь... боюсь... вы не знаете, что я вынесла тутъ одна съ нею... вы не слышали ея криковъ, не видали ея страшнаго взгляда... Вѣдь она при мнѣ выстрѣлила въ себя, я пришла въ самое это время... Пощадите меня, я съ ума сойду!..
   -- Да вы не одни, урезонивалъ ее Стебальскій: -- здѣсь съ вами Наталья Петровна, а въ той комнатѣ Пахомова.
   -- Нѣтъ, вы, вы останьтесь!.. вы одни успокоиваете меня...
   -- Это невозможно. Вы должны сами успокоиться, обуздать себя.
   -- Но я не могу... не могу... кричала Гуля, хватая его за руки.
   Стебальскій посмотрѣлъ на нее опытнымъ взглядомъ врача и сказалъ строго:
   -- Если вы будете такъ кричать и безумствовать, то зовите къ себѣ другаго доктора; мое присутствіе вамъ скорѣе вредно, чѣмъ полезно.
   Гуля замолчала и бросила на него боязливый взглядъ. А онъ между тѣмъ шепнулъ Наташѣ:
   -- Холодные компрессы ей на голову. Сейчасъ!
   Пахомова, узнавъ объ этомъ приказаніи доктора, взялась сама исполнить его.
   -- Съ вами она будетъ капризничать, сказала она Наташѣ: а я ужь знаю, какъ съ ней справиться. Ей потакать ни въ чемъ нельзя.
   И точно, Пахомова съ какимъ-то жестокимъ удовольствіемъ принялась муштровать Гулю. Не внимая ея слезамъ и сопротивленію, она насильно раздѣла ее, уложила въ постель, закутала въ одѣяло, плотно подоткнувъ его со всѣхъ сторонъ, и положила ей на голову холодные компрессы.
   Между тѣмъ Стебальскій въ прихожей разговаривалъ съ Наташей шопотомъ, чтобъ не потревожить сонъ Юліи Ѳедоровны.
   -- Ты хочешь остаться здѣсь, говорилъ онъ: -- не лишнее ли это? тутъ серьезнаго ничего нѣтъ, а ты только разстроишь себя. Ты и такъ какъ будто нездорова, взволнована?..
   -- Это такъ кажется. Я останусь здѣсь, отвѣтила Наташа: -- а вы зайдите завтра.
   -- Хорошо. Ну, а ты когда же къ намъ?
   -- Къ вамъ? повторила машинально Наташа.
   -- Викторія Августовна волнуется, что давно не видитъ тебя. Отчего ты не идешь къ ней?
   Наташа въ смущеніи опустила голову.
   -- Она хотѣла писать къ тебѣ; но я сказалъ, что при свиданіи передамъ тебѣ ея желаніе. Вотъ я передаю.
   -- Я приду къ ней завтра, если можно, сказала Наташа, и они разстались.
   

ГЛАВА X.

   -- А! ты пришла наконецъ -- вспомнила!.. Двѣ недѣли заставляла себя ждать... Подойди сюда,-подойди ближе.
   Такими рѣзкими словами встрѣтила Наташу Викторія Августовна. Она приподнялась, тяжело дыша, съ горящими глазами и двумя темно-красными пятнами на щекахъ, и повелительно указывала молодой дѣвушкѣ мѣсто возлѣ себя. Отъ волненія она закашлялась и долго не могла оправиться, принимая услуги Наташи съ нетерпѣніемъ и гнѣвомъ.
   -- Правда-ли это, выговорила она наконецъ:-- что ты сказала моему сыну, будто бы ты не будешь и не можешь быть его женою?
   -- Правда, отвѣтила Наташа, серьезно и твердо, хотя и поблѣднѣла сильно.
   Викторія смотрѣла на нее во всѣ глаза, не въ силахъ выговорить слова; блѣдность покрыла ея лицо, и она вся затряслась, какъ листъ.
   -- Не сердитесь на меня, милая, дорогая! вскричала Наташа, цѣлуя ея руки, которыя та гнѣвно вырывала.
   -- Какая этому причина? спросила Викторія.
   -- Причина та, что я люблю Георга, какъ брата, а не какъ мужа. Неужели вы сами одобрили бы, еслибъ я взяла на себя обязанности жены, не чувствуя къ нимъ призванія.
   Викторія схватила ее за руку.
   -- Для чего я тебя воспитывала? заговорила она, задыхаясь: -- для чего я внушала тебѣ понятія и правила, развивала твои таланты... Все для него, для Георга, потому что я и тогда еще видѣла, что онъ тебя любитъ. Я гналась не за богатствомъ, потому что ты бѣдна; не за положеніемъ въ свѣтѣ, потому что Георгъ самъ составилъ себѣ положеніе; не за красотой даже: что ты такое въ сравненіи съ моимъ сыномъ? Онъ красавецъ, котораго выбрала бы всякая принцесса;-- а ты, ты, удостоенная его выборомъ, говоришь мнѣ, что ты его не любишь!.. О! эти русскія!...
   -- Что же дѣлать! убѣдительно сказала Наташа:-- его выборъ палъ на меня по ошибкѣ. Вы правду сказали, что я не стою Георга ни по богатству, ни по положенію, ни по красотѣ. Онъ выберетъ себѣ лучшую подругу... можетъ быть, соотечественницу, которая вполнѣ пойметъ его, и...
   -- Да пойми же, несчастная, что онъ тебя любитъ! вскричала съ отчаяніемъ Викторія.-- Я знаю, какъ глубоко въ немъ пустила корни эта любовь. Это вы, русскіе, можете легко переходить отъ одной любви къ другой, мѣнять убѣжденія, мысли, вкусы;-- а у насъ, если ужь мы отдались чему, это прочно, какъ наша сталь.
   -- Я тутъ не виновата.
   -- Ты -- не виновата!! послѣ того, какъ ты обманула всѣ мои надежды, отняла у меня счастье сына, которое для меня все. Ты ограбила меня. Отдай мнѣ назадъ всѣ мои заботы, всѣ мои жертвы; ночи, которыя я не спала, ухаживая за тобой больною; дни, годы, которые я посвятила, чтобъ образовать изъ тебя жену моему сыну!..
   Викторія умолкла и опрокинулась безъ чувствъ на подушки. Страшно перепуганная, Наташа послала искать Стебальскаго, который, по счастію, находился гдѣ-то по близости.
   Онъ привелъ жену въ чувство; но его присутствіе не успокоило ея, а только раздражило.
   -- Вы всѣ заодно, простонала она:-- ты скажешь: свобода чувства... Этилъ словомъ здѣсь прикрывается всякая измѣна, всякая фальшь и неблагодарность.
   -- Объ этомъ мы поговоримъ когда нибудь на досугѣ, сказалъ кротко Стебальскій, поправляя подушки:-- а теперь отдохни.
   -- Да; и пусть она уйдетъ отъ меня... Постой, куда же ты спѣшишь, Наташа,-- поди сюда.
   Наташа подошла и стала на колѣни; ея сердце разрывалось отъ жалости, при видѣ душевнаго горя этой страдалицы.
   -- Я не отступаюсь ни отъ чего, сказала ей Викторія прерывающимся голосомъ: -- я жду, что ты заплатишь свой долгъ, что ты поймешь свои настоящія чувства и настоящее призваніе. Тогда приходи ко мнѣ; а теперь ступай.
   Наташа не отвѣтила ни слова; Стебальскій взялъ ее за руку и увелъ къ себѣ въ кабинетъ.
   -- Ну, Наташа, сказалъ онъ, садясь и не выпуская ея руки:-- что ты мнѣ скажешь?
   -- Вы знаете, въ чемъ дѣло? спросила она.
   -- Да; я давно знаю. Викторія сказала мнѣ въ тотъ же день; то есть, этому будетъ уже недѣли двѣ.
   -- И вы послѣ того видѣлись со мною и не сказали мнѣ ничего. А я такъ мучилась!
   -- Чѣмъ же ты мучилась, Наташа?
   "Вотъ и онъ будетъ теперь меня уговаривать", подумала Наташа. Нервы ея были такъ возбуждены, что она закрыла руками лицо и зарыдала. Она не могла замѣтить, что Стебальскій самъ находился въ волненіи и, наливая ей воды, пролилъ половину на столъ.
   -- Наташа, моя дѣвочка... о чемъ же ты плачешь? раздался его измѣнившійся голосъ.
   -- Меня хотятъ заставить любить насильно, кого я не люблю! отвѣчала она.
   -- Можетъ быть, тебя возмущаетъ только эта форма, этотъ ихъ деспотизмъ, возразилъ Стебальскій, помолчавъ:-- точно ли ты испытала себя, что это въ тебѣ не своенравный капризъ... Какъ тебѣ не любить Георга! Вы такъ сходитесь; вы были бы такой гармонической парой. Я давно... давно уже объ этомъ думаю; я думалъ объ этомъ съ самаго твоего дѣтства, прибавилъ Стебальскій съ какимъ-то вырвавшимся изъ души вздохомъ.
   -- Вы ошиблись, сказала Яаташа!-- можетъ быть, это точно удивительно, что я не люблю Георга; но -- что я не люблю и не полюблю его, это также вѣрно, какъ то, что я живу. Именно съ тѣхъ поръ, какъ онъ объяснился мнѣ въ любви, я поняла, какая бездна лежитъ между братскимъ чувствомъ и тѣмъ, которое должно имѣть къ мужу... Когда я подумаю о томъ, чтобъ провести всю жизнь съ Георгомъ, повиноваться ему, быть ему вѣрной, никого не любить, кромѣ его -- я леденѣю; мнѣ кажется, что какая-то стѣна становится между мною и солнцемъ и всѣми радостями жизни.. За что я откажусь отъ моего права любить, отъ свободы выбора?!.
   Наташа говорила, опустивъ глаза, дрожащимъ голосомъ, съ яркимъ румянцемъ волненія на щекахъ. Этотъ разговоръ о любви, въ этой комнатѣ аскета, гдѣ въ продолженіе столькихъ лѣтъ была изгнана всякая мысль о женщинѣ, имѣлъ странное обаяніе для Стебальскаго. Его начинало волновать какое-то жгучее любопытство, интересъ къ вещамъ, на которыя онъ прежде не обращалъ вниманія.
   -- А какъ бы ты любила? спросилъ онъ почти шопотомъ, наклоняясь къ Наташѣ.
   -- Какъ бы я любила? повторила она: -- не знаю... но мнѣ кажется, что это чувство даетъ такое счастье, что отъ одного его предвкушенія замираетъ сердце... Нѣтъ,-- въ Георгѣ нѣтъ того, что можетъ возбудить этотъ трепетъ, это замираніе; я съ нимъ не сольюсь, какъ огонь и вода... но съ тѣмъ я бы слилась каждымъ помышленіемъ, каждой фиброй моей души!
   -- Съ тѣмъ? кто же тотъ? спросилъ Стебальскій какъ-то безсознательно, не ожидая отвѣта, теряясь въ путаницѣ мыслей и ощущеній, нахлынувшихъ на него. Ему было то жарко, то холодно, и онъ находилъ въ этомъ какое-то странное наслажденіе; комната представлялась ему, какъ въ туманѣ, и грохотъ экипажей на мостовой долеталъ будто издалека. Долгіе промежутки молчанія прерывали этотъ разговоръ; и сколько оно длилось, Стебальскій не могъ потомъ припомнить; одно только онъ помнилъ отчетливо, какъ Наташа спросила:
   -- А вы и въ моемъ дѣтствѣ желали, чтобъ я вышла за Георга?
   -- Желалъ?.. Никогда! возразилъ онъ, съ усиліемъ стряхивая съ себя овладѣвшія имъ чары:-- я боялся этого; и теперь... теперь у меня, какъ гора съ плечъ... Нѣтъ, никогда не желалъ я замужства для тебя, и не желаю теперь.
   -- Ну, такъ я никогда и не выйду замужъ, стремительно поднялась съ мѣста Наташа.
   Она встала, и глаза ихъ встрѣтились. Это было одно мгновеніе, но онъ не могъ позабыть его во всю остальную жизнь. Его поразила внезапная матовая блѣдность, разлившаяся по лицу Наташи, и яркій горячій взглядъ, сверкнувшій изъ подъ ея темныхъ рѣсницъ. Какъ она ушла, онъ не помнилъ: онъ весь находился подъ вліяніемъ поэзіи этой минуты, поэзіи, незнакомой ему во всю жизнь. По ея уходѣ, онъ невольно провелъ рукою по глазамъ. Что это было -- сонъ? мечта? искушеніе?.. онъ самъ не зналъ, но чувствовалъ, что произошло что-то важное внутри его; что-то преобразилось, пошатнулось до основанія. Къ его сердцу медленно подступала какая-то горячая струя не то пѣги, не то боли... Въ глазахъ стоялъ плѣнительный образъ; воздухъ, казалось, былъ пропитанъ присутствіемъ женщины, вѣяніемъ ея красоты и юности. И надо всѣмъ этимъ господствовало неудержимое могучее стремленіе, жажда испытать неиспытанное, извѣдать вкусъ запретнаго плода...
   Онъ испугался самъ того, что съ нимъ происходило; призвалъ на помощь разсудокъ и обвинилъ себя въ минутномъ помѣшательствѣ. Чтобъ онъ, уже столько прожившій, гордый своимъ аскетизмомъ и равнодушіемъ, могъ вдругъ поддаться такому чувству, и къ кому-же -- почти къ дочери... это было-бы слишкомъ фантастично, слишкомъ нелѣпо!..
   

ГЛАВА XI.

   Черезъ недѣлю Юлія Ѳедоровна Туманская совсѣмъ оправилась и, лежа въ бѣломъ пеньюарѣ подъ голубымъ одѣяломъ, принимала визиты всѣхъ своихъ знакомыхъ, которые гурьбами бѣжали глядѣть на стрѣлявшуюся и не дострѣлившуюся женщину. Режиссеръ каждое утро стоялъ на колѣняхъ, просилъ прощенія и клялся, что больше никогда ни на кого ее не промѣняетъ. А Юлія Федоровна, смѣясь, увѣряла его, что послѣ выстрѣла, съ нея какъ рукой сняло все ея безуміе и всю ревность, и что ей теперь все равно. И какъ нарочно, въ это самое время, она получила ангажементъ въ Саратовъ, что было для нея какъ нельзя болѣе кстати.
   Вслѣдствіе всего этого, она находилась въ самомъ лучшемъ расположеніи духа въ тотъ день, когда Наташа, зайдя къ ней, застала ее за укладкой чемодановъ и въ то же время за питьемъ кофе. Держа въ одной рукѣ чашку, а въ другой груду воротничковъ, манишекъ, гирляндъ и вѣнковъ, Туманская учила сидѣвшую на полу передъ чемоданомъ Гулю, какъ все это втиснуть туда. Гуля находилась въ самомъ мрачномъ настроеніи: отъѣздъ Туманской оставлялъ ее опять на улицѣ.
   Юлія Ѳедоровна радостно встрѣтила Наташу и тотчасъ усадила ее пить кофе.
   -- Идите и вы, Галина Семеновна, говорила она Гулѣ: -- будетъ вамъ возиться. Пейте!
   -- Не хочу, упрямо отвѣчала Гуля, ожесточенно запихивая въ чемоданъ пару ботинокъ.
   -- Э, полноте, бросьте!
   -- Ахъ, отстаньте; ну, что пристали.
   -- Это она на меня злится, зачѣмъ я ѣду, обратилась къ Наташѣ Юлія Ѳедоровна, наливая себѣ еще чашку.
   -- Ахъ, какое воображеніе! отозвалась Гуля, вставая съ пола: -- очень мнѣ нужно. Я и таі.ъ у васъ бы не осталась; не вѣкъ же баклуши бить.
   -- Такъ вы у меня баклуши били?
   -- Конечно. Оно ничего -- побаловаться немножко; а все надо же когда нибудь дѣлать дѣло. Какъ вы думаете, -- обратилась она къ Наташѣ:-- я успѣю догнать экзамены къ осени?
   -- Да когда же вы будете готовиться? спросила Наташа съ сомнѣніемъ.
   -- Какъ когда? теперь, сегодня, сейчасъ? съ одушевленіемъ отвѣчала Гуля, и глаза ея разгорѣлись. Я такъ бы вотъ сейчасъ засѣла за книги и не встала бы, и ночи бы сидѣла. Вы не знаете, какое для меня наслажденіе -- учиться! Когда я бросила готовиться, это были обстоятельства такія... болѣзнь Дуни... неудачи... разное тамъ. Но въ сущности я знала, что всегда успѣю приготовиться; надо только имѣть энергію и силу воли.
   -- Но гдѣ же вы будете жить теперь? спросила съ участіемъ Наташа.
   -- Вотъ забота! не будетъ своего угла, такъ пойду кочевать изъ одной чужой квартиры въ другую. Вѣдь это временное, пока не получу дипломъ; а до осени ужь недолго.
   -- А ѣсть, пить на какія деньги! замѣтила Туманская. Погодите-ка, я вамъ пріищу мѣстечко, хоть дѣтей учить грамотѣ...
   -- Вотъ еще! перебила Гуля:-- я достану себѣ или переводы, или переписку.
   -- Когда же вы успѣете и учиться, и переводить, спросила Наташа.
   -- Время найдется на все, ежели распредѣлить его разумно, отвѣчала Гуля серьезно и оживленно, все болѣе и болѣе поглощаясь картинами будущаго, которыя сама себѣ рисовала.-- Я буду, положимъ, вставать въ пять часовъ, выпивать стаканъ молока и садиться за свои занятія. Затѣмъ иду на лекцію; послѣ лекціи обѣдъ; а вечеромъ -- переводить до глубокой ночи.
   -- Эхъ, жизнь! сказала Юлія Ѳедоровна:-- вѣчно тяни лямку! А богатые-то теперь переѣзжаютъ въ свои помѣстья, отдыхаютъ, нѣжатся, ѣдятъ гусей, индѣекъ, поросятъ... А тамъ придетъ лѣто: ягоды, грибы, купанье!..
   -- Безсмысленная жизнь, рѣшила Гуля:-- вотъ ужь я бы не желала. Одно животное существованіе. Однако, что же я сижу! мнѣ надо идти добывать себѣ работу и квартиру.
   -- Да вы еще у меня пока, возразила Юлія Ѳедоровна.
   -- Надо же пріискивать; что же непроизводительно терять время.
   И Гуля вмигъ одѣлась и вышла. Наташа вышла вмѣстѣ съ нею, и старалась дознаться отъ нея, какимъ образомъ и отъ кого она думаетъ добыть работу. Зная странный и измѣнчивый нравъ Гули, Наташа не очень-то на нее надѣялась, и рѣшилась сама, не говоря ей ни слова, хлопотать объ устройствѣ ея будущности. Гуля внушала ей участіе какой-то беззащитностью, неумѣніемъ справиться съ собою, проглядывавшими въ ней, несмотря на ея рѣшительный тонъ и безшабашность.
   Всѣ послѣдующіе дни, Наташа освѣдомлялась у разныхъ знакомыхъ, нельзя ли найти работу, сама ходила навѣдываться въ редакціи, наконецъ заинтересовала студентовъ въ пользу Гули, такъ что и они принялась также дѣйствовать и помогать ей.
   -- Нельзя же бросить безъ помощи личность, которая хочетъ учиться, говорили они:-- если она надѣется выдержать экзамены, значитъ -- имѣетъ основаніе надѣяться. На первое время мы можемъ сложиться для нея.
   Одна Пахомова, извѣстная своимъ скептицизмомъ, рѣзко выражала мнѣніе, что изъ Гули никогда ничего не выдетъ; а если и выдетъ, то...
   -- Что же? спрашивали у нея.
   -- Вы сами увидите, лаконически и загадочно отвѣчала Пахомова.
   Дни черезъ три, Наташѣ удалось найти нѣмецкій переводъ и достать лексиконъ, въ которомъ нуждалась Гуля; и она, въ радости, побѣжала съ этой ношей въ квартиру Туманской, ужасно боясь, что та уже уѣхала. Юлію Ѳедоровну она застала, а Гули не было дома.
   -- Куда же она пошла? спросила съ сожалѣніемъ Наташа.
   -- Не знаю, отвѣчала Туманская:-- вы представьте, дупіечка, что вѣдь она въ самомъ дѣлѣ начала учиться; двѣ ночи напролетъ сидѣла, зубрила что-то. Даже меня напугала: сидитъ вся красная, такъ и пылаетъ; ничего не слышитъ: я съ ней говорю, а она бормочетъ какіе-то термины изъ книжки!
   -- А работу она не достала?
   -- Кажется, достала. Переводъ, что ли, не знаю. Такая дѣятельность вдругъ на нее напала, а то вѣдь лѣнива была страшно.
   -- Передайте ей, пожалуйста, сказала Наташа,-- чтобъ она завтра пришла ко мнѣ. У меня есть для нея переводъ, и я имѣю въ виду квартиру.
   На слѣдующій день, вечеромъ, Наташа сидѣла совершенно одна H занималась. Пахомова ушла куда-то: она на дняхъ уѣзжала, и вередъ отъѣздомъ часто выходила со двора. Раздался звонокъ, и вошла Гуля, веселая, оживленная, съ какой-то лукавой улыбкой на губахъ.
   -- Вы велѣли прійти, вотъ я и явилась, сказала она Наташѣ: что имѣете мнѣ сообщить?
   Наташа обрадовалась ей и принялась подробно излагать разные проэкты, между прочимъ, о томъ, что, но отъѣздѣ Пахомовой, квартира до окончанія мѣсяца останется за ней, Наташей, и Гуля отлично можетъ помѣститься съ нею. Гуля не прерывала ее; только по временамъ повторяла, посмѣиваясь:
   -- Ну, что же еще.
   И Наташа опять говорила, какъ она была въ редакціяхъ, что ей тамъ сказали, и на какую работу можно надѣяться. Наконецъ, выведенная изъ терпѣнія насмѣшливымъ видомъ Гули, она сказала:
   -- Что это, Гуля, вы слушаете будто съ насмѣшкой... Не нравится вамъ, что я говорю! такъ скажите прямо.
   Гуля расхохоталась и хлопнула Наташу по плечу.
   -- Вотъ что я вамъ скажу, начала она, все смѣясь:-- оставьте вы это себѣ, и ваши чортовы переводы, и этого редактора, что за вами ухаживалъ, и квартиру, и все!
   -- Что это значитъ?
   -- А то, что мнѣ этого ничего не нужно. Я переѣзжаю на лѣто въ деревню, въ подмосковную!
   -- Къ кому же это?
   -- Къ вашей belle-mère, Александрѣ Ивановнѣ, на ваше мѣсто. Вы тогда отказались, а меня пригласили, и я съ ними вмѣстѣ ѣду 5 мая. Э -- что! щелкнула пальцемъ Гуля, поддразнивая Наташу и глядя на нее съ торжествомъ.
   -- Да вы не дурачьтесь, Гуля, а скажите толкомъ все, какъ было, сказала та, въ глубинѣ души огорченная безсердечіемъ Гули, которая вмѣсто благодарности за участіе хотѣла непремѣнно дразнить ее своей удачей.-- Гдѣ вы видѣли Александру Ивановну? прибавила Наташа.
   -- Ахъ, вы простая душа! Да я съ тѣхъ поръ у нея четыре раза была, обѣдала и цѣлый день сидѣла. Онѣ обѣ отъ меня безъ ума, такъ что не я ихъ просила взять меня въ деревню, а онѣ ко мнѣ приставали, чтобъ я ѣхала развлекать ихъ тамъ.
   -- А какъ-же ваши занятія и экзамены?
   -- Ахъ, это все впереди, до осени еще такъ долго. Я вамъ о настоящемъ времени говорю. Въ настоящемъ я ѣду въ деревню, и больше ничего.
   -- Вы же говорили, что это безсмысленная, животная жизнь.
   -- А здоровье-то? мнѣ необходимы воздухъ и купанье для укрѣпленія нервъ. Если у меня не укрѣпятся нервы, я не въ состояніи буду ни учиться, ни заниматься практикой.
   -- Это, конечно, такъ; но вы располагали свою жизнь совсѣмъ инымъ образомъ и высказывали другія мнѣнія.
   -- Вовсе не другія, а съ другой точки зрѣнія. Ну, слушайте: еще для васъ новость: докторъ Стебальскій также переѣзжаетъ въ деревню къ Александрѣ Ивановнѣ.
   -- Вы шутите, Гуля. Съ какой это стати?
   -- Нѣтъ, не шучу. Онъ везетъ туда жену и будетъ нанимать тамъ флигель. Это ему Александра Ивановна какъ-то схлопотала. Помните, тогда разговоръ былъ при васъ,-- ну, она и списалась тамъ съ кѣмъ-то.
   -- Но вы все это слышали отъ нея, прервала Наташа:-- а согласенъ ли Стебальскій -- неизвѣстно.
   -- Какъ! да я сама вчера весь вечеръ съ нимъ объ этомъ говорила.
   -- Съ кѣмъ... гдѣ... спросила Наташа, чувствуя, что вся кровь бросилась ей въ голову.
   -- Со Львомъ Николаевичемъ, отвѣчала Гуля:-- мы съ нимъ вмѣстѣ были у Александры Ивановны.
   -- Онъ былъ у Александры Ивановны! вскричала Наташа.
   -- Ну, да. А вы-то здѣсь засѣли, никуда глазъ не кажете и не знаете ничего, сказала Гуля, укутываясь въ большой платокъ и собираясь уходить. Прощайте; еслибъ вы не гордились да не отказывались, и вы бы теперь съ нами ѣхали; а теперь оставайтесь однѣ!
   Эти послѣднія слова, при всей ихъ вздорности и пустотѣ значенія, пронзили сердце Наташи, какъ отравленная стрѣла. Она дѣйствительно оставалась одна и чувствовала весь холодъ нравственнаго сиротства. Близкіе ей люди уѣзжали, не думая о ней, даже не сообщая ей о своихъ планахъ, совершенно исключая ее изъ круга своихъ интересовъ... Она знала, что не совсѣмъ такъ, что въ сущности никто не виноватъ противъ нея, но что до этого, когда чувство страданія и обиды пронизывало все ея существо!.. Стебальскій сошелся съ Александрой Ивановной, бываетъ у нея самъ, добровольно пользуется ея услугами... Прочь всѣ эти мысли! какое ей дѣло до чужихъ отношеній; каждый свободенъ поступать какъ хочетъ.
   Она схватила книгу и хотѣла углубиться въ чтеніе; но не могла. Голова ея упала на книгу, и горькія слезы закапали на страницу. Она услышала звонокъ и машинально подумала: "Это Пахомова". Дверь отворилась и вошелъ... Стебальскій.
   

ГЛАВА XII.

   Было ли въ душѣ Стебальскаго тайное волненіе -- слѣдъ того чувства, которое такъ неожиданно охватило его при послѣднемъ свиданіи съ Наташей -- этого нельзя было замѣтить по его дружески-отеческому обращенію съ ней. Она же совсѣмъ растерялась: радость его видѣть и горечь ея предъидущихъ размышленій смѣшивались въ ней, и она едва могла скрыть свое волненіе.
   Первымъ дѣломъ она разсказала ему все, что сейчасъ слышала отъ Гули, передавая ея торжествующій тонъ и хвастовство. Стебальскій улыбался.
   -- Это все правда, сказалъ онъ.
   -- Правда? переспросила Наташа.
   -- Да; я затѣмъ и шелъ къ тебѣ, чтобъ поговорить объ этомъ. Я радъ, что засталъ тебя одну. Видишь ли: Александра Ивановна, не говоря мнѣ, написала своей бабушкѣ Коротковой, не отдастъ ли она свой флигель внаймы на лѣто. А та, говорятъ, только объ этомъ и мечтаетъ, чтобъ извлечь пользу изъ своихъ флигелей,-- у нея ихъ цѣлыхъ три, и всѣ стоятъ пустые. Въ цѣнѣ мы сошлись, а главное, тамъ сосновая роща, пруды и здоровый воздухъ, такъ что я очень доволенъ.
   -- И вы переѣзжаете скоро? спросила Наташа.
   -- Въ половинѣ мая; сначала переѣдетъ Александра Ивановна и все приготовитъ для насъ; а потомъ и я перевезу мою больную.
   Прошла минута молчанія. Паташа сидѣла съ опущенными глазами и слегка поблѣднѣвшимъ лицомъ.
   -- Теперь, Наташа, я приступаю къ главной цѣли моего посѣщенія, началъ Стебальскій послѣ минутнаго молчанія: -- ты также поѣдешь туда... Постой, не возражай. Александра Ивановна просила меня и записками, и лично, чтобъ я употребилъ на тебя мое вліяніе, и склонилъ принять ея приглашеніе. Вотъ у меня ея письмо къ тебѣ въ карманѣ; но не стоитъ теперь читать. Я хорошо понимаю цѣли и побужденія Александры Ивановны, но намъ до нихъ нѣтъ дѣла...
   -- Но... прервала Наташа, краснѣя и смущаясь:-- я такъ не схожусь ни съ Александрой Ивановной, ни съ Лизой.
   -- Знаю; да не въ нихъ и дѣло. Я пришелъ предложить тебѣ ѣхать съ нами и къ намъ. Викторія Августовна не можетъ слышать безъ волненія, что ты останешься одна въ Петербургѣ. Ты ей нужна, ты ей даже необходима. Наконецъ, ты нужна мнѣ...
   Послѣднія слова Стебальскій произнесъ съ легкимъ дрожаніемъ голоса, и, досадуя, что не могъ справиться съ собой, всталъ и началъ ходить по комнатѣ.
   -- Вамъ? повторила Наташа, недовѣрчиво улыбнувшись, но внутренно счастливая.
   -- Тамъ я буду съ глазу на глазъ съ больной, требовательной и раздражительной женщиной, продолжалъ Стебальскій: -- это не совсѣмъ легко. Неужели ты не захочешь раздѣлить со мной трудъ?
   -- Всегда... все... я готова раздѣлить съ вами! горячо сказала Наташа, схватывая его руку и сжимая ее. Стебальскій тихо высвободилъ руку и провелъ ею по глазамъ...
   -- Я также думалъ о твоихъ экзаменахъ, заговорилъ онъ:-- твои занятія пойдутъ еще успѣшнѣе въ деревнѣ, потому что я свободенъ и берусь приготовить тебя въ теченіе лѣта...
   Наташа всплеснула руками.
   -- Учиться у васъ опять, какъ тогда!.. Ахъ, еслибъ воротить назадъ тѣ счастливые дни! Но впрочемъ, прибавила она, спохватившись, это отниметъ у васъ слишкомъ много времени; вѣдь вамъ надо трудиться надъ вашимъ большимъ сочиненіемъ?
   -- О "новыхъ болѣзняхъ мозга"? Да; и я объ этомъ думаю съ удовольствіемъ; всѣ эти года я былъ или за границей, или на дачахъ, и писалъ урывками. Въ первый разъ въ жизни у меня будетъ цѣлый рядъ свободныхъ дней, длинныхъ, тихихъ, безъ визитацій, безъ мыканія по Петербургу. Утромъ -- уроки съ тобой, прогулка, потомъ писать, вечеромъ опять прогулка... лѣсъ, поле... а тамъ опять писать до полночи,-- говорилъ Стебальскій тихо и медленно, будто вглядываясь въ привлекавшую его картину. Все лицо его свѣтилось теплымъ, мягкимъ выраженіемъ довольства, такъ рѣдко испытываемаго имъ въ жизни: эта мирная пристань манила къ себѣ его усталую душу. Наташа была единственное дорогое для него существо въ мірѣ, и это существо будетъ съ нимъ, вдали отъ всѣхъ дрязгъ, отравляющихъ общественную жизнь. О новомъ чувствѣ къ ней онъ не хотѣлъ думать, не хотѣлъ признавать за нимъ права существованія и не позволялъ ему выходить на свѣтъ божій, подавляя въ себѣ всякое его проявленіе...
   Наташа также думала съ радостнымъ замираніемъ, что она нужна, полезна, что она будетъ между своими... хотя всѣ эти "свои" сводились на одного Стебальскаго, но именно потому-то ей и казалось, что она богата и сочувствіемъ, и дружбой, и родствомъ. Н оба они долго сидѣли молча, и необыкновенно хорошо было обоимъ. Непріютныя голыя стѣны сырой комнаты и тусклый свѣтъ полуразбитой лампы глядѣли на нихъ теплѣе и привѣтнѣе изящнаго кабинета Стебальскаго и парадной гостиной Александры Ивановны.
   -- Знаешь ли, сказалъ Стебальскій, возобновляя прерванный разговоръ:-- что по поводу этого моего сочиненія я вспомнилъ о твоей пріятельницѣ Бѣжецкой.
   -- О Гулѣ? вѣдь она тоже ѣдетъ, сказала Наташа.
   -- Я способствовалъ сколько могъ тому, чтобъ ее взяли въ деревню; сказалъ Александрѣ Ивановнѣ, что ея здоровье пошатнулось, надо вырвать ее изъ петербургскаго климата. Александра Ивановна спросила у меня: "вы этого желаете"? я сказалъ: "Желаю", и она тотчасъ пошла приглашать ее. Но настоящей причины моего желанія я Александрѣ Ивановнѣ не сказалъ.
   -- А развѣ есть особенная причина?..
   -- Эта Бѣжецкая, или Гуля, какъ вы ее называете, дастъ мнѣ богатый матеріалъ для моего сочиненія, и я желаю наблюдать ее поближе..
   -- А что? спросила съ любопытствомъ Наташа.
   -- То, что она отличный субъектъ для патологическихъ изслѣдованій. Въ ней гнѣздится одна изъ тѣхъ "новыхъ" болѣзней, которыя вовсе не существовали нѣсколько лѣтъ тому назадъ, а теперь ростутъ въ ужасающей прогрессіи.
   -- Неужели она "душевно больная"?
   -- Тебя это удивляетъ; а я на каждомъ шагу встрѣчаюсь съ душевно больными.
   -- Но вѣдь это значитъ: сумашедшій.
   -- До извѣстной степени. Сумашедшими мы называемъ людей, у которыхъ душевная болѣзнь дошла уже до того, что они не могутъ быть въ обществѣ и жить безъ надзора. Это -- обнаруженная форма болѣзни; но въ необнаруженномъ видѣ она можетъ гнѣздиться въ человѣкѣ всю жизнь, и никто не будетъ этого знать.
   -- Неужели?
   -- Да. Многіе люди, по врожденному предрасположенію, всю жизнь стоятъ, такъ сказать, на порогѣ безумія. Достаточно какого нибудь случая, потрясенія, огорченія, аффекта, чтобъ сбросить ихъ въ бездну. Но если ничего такого съ ними не случится, они могутъ изжить всю жизнь и умереть, не подавши повода подозрѣвать, что они не въ здравомъ разсудкѣ.
   -- Понимаю, понимаю, сказала Наташа:-- я много разъ объ этомъ думала. Но вы надѣетесь вылѣчить Гулю!
   -- Вылѣчить -- это трудно сказать. Но укрѣпить ея нервы, дать ей силы бороться противъ недуга, который въ ней сидитъ -- это возможно.
   -- Что же вы особенно замѣчаете въ ней?
   -- Блужданіе мысли, разнузданность воли и полная несостоятельность въ смыслѣ точныхъ понятій о чемъ бы то ни было. Она приходила ко мнѣ на квартиру совѣтоваться о здоровьѣ, жаловалась на нервы, на безпричинную тоску, и я проговорилъ съ ней часа два. Тутъ я и уяснилъ себѣ ея состояніе.
   Наташѣ очень хотѣлось знать, замѣтилъ ли Стебальскій сумазбродную страсть Гули къ нему, или не проговорилась ли она.
   -- Кромѣ того, Гуля необыкновенно восторженна, сказала она:-- способна впадать въ экстазъ... и... и... она влюбчива.
   -- Ну, да это все одно къ одному, сказалъ уклончиво Стебальскій.
   "Знаетъ", подумала Наташа.
   -- Но для нея это опаснѣе, чѣмъ для другихъ, возразила она.
   Конечно. Въ ней именно развито то болѣзненное самолюбіе, которое составляетъ недугъ современнаго поколѣнія. Съ развитіемъ культуры, всѣ наши самыя нормальныя чувства усложнились и утончились до невозможной степени, и отъ этого произошли различныя уклоненія отправленій мозга... Но я замѣчаю, что говорю какъ изъ книга и книжнымъ слогомъ, -- вдругъ замѣтилъ Стебальскій, улыбнувшись.
   -- Вы дадите мнѣ прочесть вашъ трактатъ? спросила Наташа.
   -- Да; и даже болѣе... Я попрошу тебя записывать все, что ты встрѣчала и будешь встрѣчать въ такомъ родѣ. Тутъ всякое указаніе драгоцѣнно. Еслибъ только я могъ найти нить въ этомъ лабиринтѣ мозговыхъ процессовъ, еслибъ могъ найти корень зла и изобрѣсти средства противъ этихъ темныхъ силъ, которыя грозятъ человѣчеству вырожденіемъ, я сказалъ бы, что "жилъ не напрасно"!
   Въ первый разъ Наташа слышала, что Стебальскій высказывался такъ горячо и задушевно. Онъ всталъ, и все лицо его преобразилось отъ сіявшаго на немъ чувства. Такимъ увидала его вошедшая Пахомова, и на минуту остановилась неподвижно въ дверяхъ. Потомъ она поклонилась Стебальскому и, будто не желая мѣшать его разговору съ Наташей, открыла комодъ и стала озабоченно рыться въ немъ.
   -- Ну, какъ вамъ живется, Прасковья Семеновна? сказалъ ей докторъ -- я слышалъ, что вы уѣзжаете?
   -- Да, я ѣду въ дальнюю губернію на югъ, отвѣчала она, и лицо ея слегка вспыхнуло.
   -- Что же вы будете тамъ дѣлать?
   -- Все, что буду въ силахъ, сказала Пахомова съ особеннымъ значеніемъ.
   Стебальскій, повидимому, понялъ и покачалъ головою.
   -- А средства есть у васъ? спросилъ онъ.
   -- У меня-то есть, но многіе изъ нашихъ бьются, какъ рыба объ ледъ -- не на что переѣхать и нанять квартиру гдѣ нибудь въ островахъ, а необходимость крайняя: и такъ ужь легкія затронуты, недалеко до чахотки, если еще все лѣто придется глотать пыль и міазмы.
   -- А развѣ складчина идетъ плохо? спросила Наташа.
   -- Складчина? замѣтилъ Стебальскій -- и ты мнѣ ни слова не сказала о складчинѣ, Наташа.
   -- Нѣтъ, я не имѣла никакого права вмѣшивать васъ сюда: вы принадлежите къ другому кругу; а тутъ складываются только товарищи для товарищей.
   -- Не нужно быть товарищемъ, чтобъ искренно сочувствовать другому человѣку и желать ему пользы, возразилъ Стебальскій: -- а вы, Прасковья Семеновна, также отвергаете меня и не хотите принять въ число друзей?
   Пахомова смутилась и, стараясь побѣдить дрожаніе голоса, сказала тихо, почти застѣнчиво:
   -- Я васъ не отвергаю.
   -- И признаете другомъ?
   -- Да, сказала она уже совсѣмъ твердо: -- васъ можно признать другомъ угнетенныхъ и обездоленныхъ: вы это доказали во многихъ случаяхъ.
   -- Если такъ, то я имѣю право принести свою лепту въ общее дѣло, сказалъ Стебальскій, подавая ей изъ портмоне деньги.
   Пахомова взглянула, и на лицѣ ея выразились удивленіе и радость.
   -- Такъ много! сказала она:-- я не знаю даже, честно ли принять такую сумму.
   -- Это мой долгъ за нѣсколько лѣтъ, сказалъ Стебальскій: -- я цѣлые года выискивалъ случая вложить хоть крупицу свою въ дѣло братской помощи, но эта молодежь такъ горда и неприступна, что трудно сблизиться съ нею.
   -- Нѣтъ! къ вамъ они всѣ относятся съ уваженіемъ, съ жаромъ возразила Наташа.-- Вы не знаете ихъ... вы никогда не пробовали стать солидарнымъ съ ними...
   -- Солидарнымъ? нѣтъ, Наташа, я никогда не хотѣлъ быть и не буду солидаренъ съ ними. Точно такъ и ты, несмотря на свою молодость, никогда не привьешь себя вполнѣ къ ихъ дѣятельности.
   -- Что вы хотите сказать? съ изумленіемъ возразила Наташа:развѣ вы считаете, что ими руководитъ что нибудь другое, кромѣ благородныхъ, великодушныхъ инстинктовъ?
   -- Я ничего не говорю противъ ихъ идеи,-- я говорю только о способахъ ея примѣненія къ дѣлу. Эти способы не годятся. И повѣрь мнѣ, Наташа, что ты никогда не примиришься съ ихъ дѣятельностью; условія твоего и ихъ развитія были совсѣмъ другія: вы не поймете другъ друга...
   -- Конечно, сытый не пойметъ голоднаго, перебила съ горькой ироніей Пахомова.
   -- Да; но нельзя признать, что одни только голодные имѣютъ правильное сужденіе о вещахъ, спокойно сказалъ Стебальскій.
   Пахомова была блѣдна.
   -- Вы не знаете того, о чемъ говорите, сказала она.
   -- Знаю лучше, чѣмъ вы думаете. Довольно мнѣ приходилось возиться съ физическими и нравственными недугами этихъ людей, чтобъ знать ихъ вдоль и поперегъ.
   -- Зачѣмъ же вы двоитесь? вскричала Пахомова:-- зачѣмъ обманываете словами участія?
   -- Я не двоюсь. Еслибъ я хотѣлъ обманывать и поддѣлываться, я не сталъ бы при васъ -- такой горячей прозелиткѣ -- говорить Наташѣ такъ открыто все, чтоя ей говорилъ. Но для меня не существуетъ духа партій: я врачъ; для меня весь міръ полонъ несчастныхъ и страждущихъ, заслуживающихъ одинаковой доли участія, и я могу сказать, положа руку на сердце, что много есть такихъ, какъ вы называете "сытыхъ", которымъ нисколько не лучше, чѣмъ голоднымъ... только въ другомъ родѣ...
   -- Софизмъ, софизмъ!
   -- Возьмите хоть самоубійства, продолжалъ Стебальскій: -- огромный процентъ падаетъ на долю людей достаточныхъ, богатыхъ, имѣющихъ блага земныя. Стало быть, имъ тоже жизнь не даетъ того, что нужно.
   -- На это есть извѣстныя причины, сказала Пахомова въ волненіи -- и вы первый должны стремиться устранить ихъ, способствовать къ обновленію и возрожденію общества.
   -- Конечно; но я не знаю такого простаго способа, который прямо и вѣрно велъ бы къ этой цѣли, сказалъ улыбаясь Стебальскій, -- а мнѣ, какъ доктору, извѣстно, что при операціи трудно-больнаго -- малѣйшая ошибка вредна.
   -- Пустыя отговорки;-- если вы точно желаете добра и пользы, то найдете средства. Посвятите вашу жизнь на это!
   -- Придумать планъ можно; но какъ осуществить его? Гдѣ взять взаимное пониманіе, единодушіе, сочувствіе общества, довѣріе? Можете ли вы сказать, чтобъ все это у насъ было?
   Пахомова молчала,
   -- Идея у всѣхъ общая, сказала она нерѣшительно.
   -- По существу, эта идея прекрасна, продолжалъ Стебальскій; но чтобъ воплотить ее, нужно здоровое мышленіе, а наше поколѣніе страдаетъ болѣзнью мозга. Поэтому я и выбралъ себѣ спеціальностью изслѣдованіе болѣзней мозга, потому что только здоровый мозгъ можетъ двинуть впередъ великую идею.
   Наступило долгое молчаніе. Всѣ трое были взволнованы.
   -- Прощай, Паташа, сказалъ Стебальскій.-- Такъ рѣшено, что ты поѣдешь съ нами?
   -- Да, отвѣчала она. Завтра я приду къ Викторіи Августовнѣ.
   -- Прощайте, Прасковья Семеновна; вы... не презираете меня? обратился къ ней Стебальскій съ спокойной улыбкой.
   Пахомова не отвѣчала; она подала ему руку и пожала какъ-то неловко, съ смущеніемъ.
   По его уходѣ, она долго сидѣла молча, съ пылающими щеками; потомъ, видя, что Наташа раздѣвается, также раздѣлась и легла. Тогда въ темнотѣ раздался ея голосъ:
   -- Зачѣмъ такіе люди ищутъ сближенія? Вѣдь они никогда не будутъ за насъ и съ нами,-- къ чему же манить и искушать!...
   -- А еслибъ были, то въ нашихъ рукахъ была бы сила, замѣтила Паташа.
   Пахомова завернулась съ головой въ одѣяло, чтобъ ея подруга не услышала горькихъ слезъ, которыми она, въ продолженіе часа, безмолвно орошала свою жесткую подушку.
   Черезъ два дня, Пахомова уѣхала съ двумя товарищами. Началось общее перекочевываніе.

Конецъ второй части.

   

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА I.

   Уже недѣли полторы, какъ Александра Ивановна съ дочерью и въ сопутствіи Гули Бѣжецкой переѣхала въ подмосковную деревню своей бабушки, Анфисы Егоровны Коротковой.
   Эта бабушка, прославившаяся по всей окрестности неимовѣрной скупостью, была родомъ купчиха, вышла замужъ за дворянина, и на свои приданыя деньги купила себѣ прекрасное имѣніе, гдѣ жила безвыѣздно со времени вдовства. У нея были и дѣти, и родные, гдѣ-то разсѣянные по бѣлу свѣту, но она съ иными была въ ссорѣ, другихъ знать не хотѣла, и сохраняла родственныя сношенія только съ Александрой Ивановной Колевиной. Ею она даже гордилась, считая Колевину знатной петербургской дамой;-- знатность и богатство внушали ей безграничное почтеніе. Она всегда очень любезно приглашала ее къ себѣ на лѣто, будто бы изъ родственныхъ чувствъ, но на самомъ дѣлѣ пользовалась отъ нея порядочной денежной контрибуціей, не считая того, что съѣстную провизію Александра Ивановна покупала сама.
   Анфиса Егоровна, не смотря на свои семьдесятъ пять лѣтъ, была старуха бодрая, здоровая, юркая, а главное: алчная, не упускающая ни въ чемъ своихъ интересовъ. Предложеніе отдать внаймы одинъ изъ пустыхъ, выстроенныхъ когда-то для большаго семейства флигелей пришлось ей очень по вкусу; а когда она узнала, что нанимать у нея будетъ извѣстный докторъ Стебальскій, то почувствовала восторгъ, доходящій до благоговѣйнаго страха. Въ умѣ ея ярко изобразились всѣ выгоды отъ пребыванія въ домѣ дароваго врача, и она уже мысленно перечисляла всѣ свои старческіе недуги, на которые прежде не обращала вниманія, а теперь намѣревалась свалить на руки Стебальскаго. Одно только омрачало ея довольство: когда она запросила за наемъ флигеля сумму гораздо больше стоимости, въ томъ убѣжденіи, что придется отчаянно торговаться и сбавлять,-- Стебальскій тотчасъ же изъявилъ согласіе. Это поразило Анфису Егоровну горькимъ сожалѣніемъ, что она не запросила больше -- навѣрно дали бы.
   Село Подгорное стояло дѣйствительно внизу крутой горы, поросшей сосновымъ лѣсомъ и кустарникомъ, въ живописной мѣстности, перерѣзанной рощами, лугами и глубокими тѣнистыми долинами. Воды было вдоволь; три прекрасные пруда окружали усадьбу, состоящую изъ многочисленныхъ построекъ прежняго крѣпостнаго барства, какъ-то: флигелей, сушиленъ, прачешныхъ, голубятенъ и бань.
   Александра Ивановна съ самаго пріѣзда ни разу еще не побывала ни въ рощахъ, ни на лугахъ; даже въ садъ заглянула мелькомъ съ балкона. У нея были полны руки дѣла, поглощавшаго все ея время: она готовила квартиру для Стебальскихъ и плавала въ своей сферѣ, отмывая, отчищая и отскабливая.
   -- Дуняша! Марѳа! раздавался безпрестанно ея голосъ:-- Подай полотенце съ мѣткой "П." (пыльное) и тряпку No 2 -- обтирать подоконники.
   Если горничная смѣшивала мѣтки и номера подаваемыхъ вещей, то Александра Ивановна вспыхивала до корня волосъ; никакія міровыя событія не могли такъ взволновать и раздражить ее, какъ это святотатственное невниманіе къ предметамъ ея культа. Ерзая по полу въ потѣ лица, вытирая и вычищая каждую впадину, каждую ножку стола, она чувствовала себя счастливой, довольной, удовлетворенной... Послѣ этихъ трудовъ, она всегда находилась въ какомъ-то особенно-пріятномъ возбужденіи и, удаляясь въ свою комнату, мылась тамъ съ головы до ногъ всевозможными мылами и губками, озаглавленными начальными буквами чуть-ли не всѣхъ частей тѣла. Затѣмъ, облекшись въ свѣжія одежды, она садилась отдыхать въ предвкушеніи высшаго для нея блаженства: -- минуты, когда она будетъ обдергивать на чистыхъ окнахъ чистыя гардины и расправлять на мебели бѣлоснѣжные чахлы.
   Никто не помогалъ ей и не препятствовалъ царить въ этой области. Хозяйка дома, Анфиса Егоровна, все время что-то выдавала, отсыпала, отвѣшивала, переливала, рылась въ шкафахъ и щелкала замками; поминутно призывала къ себѣ старосту и въ чемъ-то шопотомъ его упрекала. Все это продѣлывалось наверху, въ апартаментахъ старухи, куда она не любила никого пускать; низъ же былъ предоставленъ Александрѣ Ивановнѣ съ дочерью.
   Лиза скучала невыносимо, не умѣя найти ни въ чемъ ни интереса, ни занятія, и бродила сверху внизъ, повторяя свою любимую фразу: "Какая тоска!" Она не любила ни цвѣтовъ, ни природы, ни животныхъ, ни птицъ; и одинъ разъ, когда Гуля завела ее на гору, Лиза расплакалась, что тропинка крута, что подъ ногами жестко, что солнце печетъ,-- и отказалась отъ прогулокъ.
   Гуля же, совсѣмъ наоборотъ, съ какимъ-то дикимъ порывомъ, вся отдалась новымъ впечатлѣніямъ. Она никогда не живала въ деревнѣ; ее поразили и этотъ просторъ, и эта тишина лѣсовъ, и прелесть воды, и -- незнакомый ей до сихъ поръ -- міръ животныхъ. Съ утра до вечера она лазила по горамъ, по оврагамъ, продиралась сквозь лѣсную чащу, собирала мохъ и еловыя шишки, садилась одна въ лодку и каталась по пруду, приводила съ собой стаи голодныхъ собакъ, и вообще не обращала ни малѣйшаго вниманія на опредѣленные часы завтрака, обѣда и ужина. Видя такіе непорядки, Анфиса Егоровна возмущалась и заводила такую рѣчь:
   -- Дивлюсь я на тебя, Александра Ивановна, откуда только ты такихъ выкапываешь? Что это у тебя за Гуля? Ужь и точно что "гулёна!" День деньской шляется! И кто она, и откуда, ты и ухомъ не ведешь... А вѣдь она, можетъ, изъ самаго что ни на есть низкаго рода..
   Александра Ивановна молчала, слушая ее, какъ на горячихъ угольяхъ, но какъ могла она ожидать, приглашая Гулю, чтобъ protégée Стебальскаго стала вести себя такъ ужасно!
   А Гуля вдругъ заскучала пуще прежняго, и все ей опостылѣло; на этотъ разъ тоска ея имѣла опредѣленную форму и причину: ей хотѣлось, чтобъ Стебальскій поскорѣе пріѣхалъ. Она знала, что осталось подождать еще нѣсколько дней, и это желаніе будетъ исполнено; но -- на нее нашла блажь, упрямство ребенка, требующаго, чтобъ сейчасъ дали ему мѣсяцъ въ руки. Уйдя въ рощу или въ поле, она ложилась на землю, каталась по ней, царапая руки о сучья, хныкала, стонала и иногда рыдала до истерики. "Хочу, хочу!" безсвязно твердила она, колотя о землю руками и ногами, и всегда выбирая для этого мѣсто или на припекѣ солнца, или на самой неудобной, жесткой, поросшей крапивой почвѣ;-- какъ будто, истязуя себя, она кому-то мстила или дѣлала на зло. Чего она ждала отъ присутствія Стебальскаго, на что надѣялась, она сама не знала. Ея чувство было странно, прихотливо, фантастично. Ей казалось, что Стебальскій принадлежитъ ей одной, на томъ основаніи, что она одна осмѣлилась его любить. До сихъ поръ Гуля ни разу не была влюблена, хотя за ней многіе ухаживали; но именно ухаживаніе ей и не нравилось, и вообще она имѣла какую-то антипатію ко всѣмъ молодымъ людямъ, какихъ знала; находила ихъ фразерами, педантами и невыразимо скучными. "Чтобъ мнѣ понравиться, надо что нибудь особенное", говорила она самонадѣянно.
   И это "особенное" она нашла въ Стебальскомъ. Ее привлекало и то, что онъ гораздо старше ея, и его опытность, его суровое, но симпатичное обращеніе, а болѣе всего то, что онъ, по общимъ слухамъ, никогда не любилъ и не былъ близокъ ни съ одной женщиной.
   "А вотъ со мной онъ близокъ", мечталось Гулѣ: -- "я съумѣла стать съ нимъ на короткую ногу; онъ меня принималъ у себя и такъ внимательно слушалъ, и самъ говорилъ со мной. Онъ бѣгаетъ отъ женщинъ, а отъ меня не станетъ бѣгать, и мы съ нимъ будемъ друзьями".
   Гуля не рѣшалась покамѣсть мечтать о чемъ нибудь большемъ, но и это ее чрезвычайно занимало и возбуждало нетерпѣніе, бросавшее ее въ лихорадку.
   Наступилъ наконецъ день, когда, по письму Стебальскаго, онъ долженъ былъ пріѣхать къ семи часамъ вечера со станціи желѣзной дороги. Александра Ивановна разъ десять побывала во флигелѣ, расправила складки гардинъ, потянула книзу скатерти столовъ и смахнула невидимую пыль. Цвѣтовъ въ комнатахъ она не терпѣла, потому что съ нихъ могли обваливаться листья и сорить; букетъ въ стаканѣ воды казался ей верхомъ неопрятности и безпорядка, такъ какъ вода могла пролиться на столъ.
   Анфиса Егоровна въ этотъ день сняла грязный шлафрокъ и засаленную кацавейку, и облеклась въ бѣлый, вышитый руками крѣпостныхъ дѣвокъ и пожелтѣвшій отъ времени капотъ, черную мантилью и чепецъ съ зелеными лентами. Она была не прочь помолодиться и, при гостяхъ, всегда принимала различныя позы, представляя изъ себя пренебрегающую всѣмъ, важную барыню. Одна Лиза не раздѣляла всеобщаго оживленія и сидѣла съ кислой, недовольной миной, оскорбленная тѣмъ, что всѣ пріѣдутъ, кромѣ Георга.
   Гуля, тотчасъ послѣ обѣда, побѣжала на дорогу, по которой должны были прибыть ожидаемые путники. Она шла, шла торопливо, безъ отдыха; и, не прежде, какъ пройдя версты три, повалилась отъ усталости на землю. Кругомъ нея стояла густая орѣховая роща, разрѣзанная на двое широкой полосой проѣзжей дороги. Гуля легла подъ деревьями, въ такомъ мѣстѣ, откуда она, сама невидимая, могла бы. видѣть проѣзжающихъ. Голова ея горѣла и сердце стучало при каждомъ шумѣ колесъ; что-то мятежное, тревожное и неясное охватывало ее: ей хотѣлось смѣяться, пѣть, говорить, излить на что нибудь избытокъ нервной силы. Вдали гдѣ-то раздался ружейный выстрѣлъ. "Охотятся тамъ, подумала Гуля:-- вотъ бы и мнѣ теперь поохотиться... Убить бы что нибудь!.. Вѣдь это пріятно, должно быть, убивать...".
   Она примолкла, встрепенулась и вся превратилась въ слухъ. Приближался отдаленный шумъ экипажа. По солнцу могло быть часовъ около семи: это навѣрное онъ!
   Дѣйствительно, это былъ онъ или, вѣрнѣе сказать, они; въ просторномъ ямскомъ тарантасѣ, обложенная подушками, полулежала, какъ воскъ прозрачная и блѣдная, жена Стебальскаго; рядомъ съ нею сидѣла Наташа, закинувъ руку ей за спину и поддерживая подушку подъ ея головой. На передней скамейкѣ сидѣли Стебальскій и горничная. Гуля, никогда не видавшая Викторіи Августовны, впилась было въ нее глазами; но, узнавъ Наташу, привскочила на мѣстѣ съ искаженнымъ отъ гнѣва лицомъ. Ей не приходило въ голову, что Наташа можетъ пріѣхать; и она сама не могла отдать себѣ отчета въ своемъ враждебномъ ощущеніи. "Она! она! къ чему она! зачѣмъ ей сюда? Я вовсе этого не хотѣла... не хотѣла... не хотѣла!" мысленно повторяла Гуля, нервно теребя листья и вѣтки вокругъ себя. И вмѣсто того, чтобъ выйти на встрѣчу пріѣзжимъ, она присѣла, какъ звѣрокъ, въ своей засадѣ; и, проводивъ глазами тарантасъ, пустилась бѣжать домой прямо, какъ летаютъ птицы, черезъ кусты и овраги.
   

ГЛАВА II.

   Пріѣзжимъ не пришлось успокоиться съ дороги въ эту ночь. Первый день ихъ пріѣзда ознаменовался приключеніемъ: Гуля пропала. Сначала, въ суматохѣ пріѣзда, встрѣчи и размѣщенія въ новомъ жилищѣ, никто не обратилъ вниманія на ея отсутствіе; но когда Наташа спросила о ней, всѣ вспомнили, что не видали ее съ самаго обѣда. Въ другой день это было бы неудивительно; но тутъ, когда она съ такимъ нетерпѣніемъ ждала пріѣзда и безпрестанно спрашивала, въ которомъ часу могутъ быть Стебальскіе -- ея исчезновеніе становилось непонятнымъ. Когда пробило одиннадцать часовъ ночи, всѣ всполошились, не исключая самого Стебальскаго. Уложивъ жену и окруживъ ее всѣми удобствами, онъ присоединился къ остальному обществу, не знавшему, что дѣлать. Люди давно были разосланы искать Гулю; и, по склонности прислуги ко всякаго рода страшнымъ предположеніямъ, не столько искали, сколько пугали господъ, прибѣгая сообщать, что лодка отвязана отъ берега, что вчера видѣли въ лѣсу бѣшеную собаку, что кто-то слышалъ гдѣ-то стоны, и тому подобное.
   Анфиса Егоровна нарочно не ложилась спать и, какъ тѣнь, какъ укоръ совѣсти, слонялась по комнатамъ, преслѣдуя по пятамъ Александру Ивановну.
   -- Что ты надѣлала-то? Къ чему съ собой везла? твердила она, идя вслѣдъ за нею въ гостиную, гдѣ сидѣли Стебальскій и Лиза, и куда Александра Ивановна надѣялась было отъ нея скрыться:-- Хоть-бы она изъ хорошаго рода, княжна, аль графиня какая, а то -- мужичка; мать -- солдатка какая-нибудь; можетъ, вѣкъ свой портки мужикамъ чинила...
   -- Бабушка! Откуда вы это все взяли, кто вамъ сказалъ? съ любопытствомъ прервала Лиза, подходя и отъ скуки радуясь всякой сплетнѣ.
   -- Не твое это дѣло; ты бы лучше мамашу уговаривала такъ не дѣлать...
   -- Ахъ, мамаша вѣчно такъ, обрадовалась Лиза случаю придраться:-- мамаша такихъ отсталыхъ понятій... у нея сейчасъ учтивость, гостепріимство, весь этотъ старый хламъ! Она совсѣмъ не умѣетъ держать себя. Я бы на ея мѣстѣ нисколько не стѣснилась и прямо бы отказала Гулѣ.
   -- Извѣстно; что за церемоніи! подтвердила Анфиса Егоровна.
   Въ гостиной усиленно горѣли огни. Александра Ивановна, вся блѣдная, дрожащими руками, зажигала вездѣ сверхштатныя лампы. Она хотѣла хоть свѣтомъ заглушить томящій ее страхъ. Стебальскій сидѣлъ у окна и, до половины высунувшись изъ него, тревожно глядѣлъ въ садъ. Онъ поджидалъ Наташу, которая ушла съ народомъ на поиски и еще не возвращалась.
   -- Дѣла, дѣла! покачивала головой Анфиса Егоровна:-- ну, что такъ она, сохрани Господи, и вправду жизнь покончила!.. Вы думаете, я хоронить ее стану?.. Ни за что! Она Богъ знаетъ какъ скончалась, безъ причастія, безо всего, а я буду ей гробъ дѣлать. Это она и не думай; пусть какъ хочетъ!
   -- Ахъ, бабушка, да вы бы хоть спать легли, не разстроивали бы меня, я и такъ разстроена, возражала Александра Ивановна, сама трясясь отъ ужаса при мысли о возможности смерти и похоронъ,-- мысли, которую она всегда отгоняла, какъ нѣчто неприличное, непорядочное, неопрятное. И вдругъ, что же... Ея вычищенное, выметенное жилище, ея зала, ея обѣденный столъ... Мысль о столѣ была такъ ужасна, что Александра Ивановна громко зарыдала, вынимая изъ кармана третій чистый носовой платокъ, которымъ запаслась изъ предосторожности.
   -- Несутъ, несутъ, нашли! раздались крики внизу.
   При словѣ "несутъ", съ Лизы, какъ по волшебству, слетѣла вся ея лѣнь и апатія, и она вихремъ помчалась изъ комнаты, на встрѣчу тому, что "несутъ". Ей не жаль было Гули, она не думала объ ней; ей просто пріятно было это разнообразіе, волненіе... Старая нянька, стоя въ дверяхъ, начала усиленно креститься и что-то шептать про себя.
   Но переполохъ былъ напрасный. Принесли только большой Гулинъ платокъ, весь мокрый, найденный ребятишками на берегу пруда. Вмѣстѣ съ ними вернулась и Наташа, унылая и блѣдная, и сильно обезкураженная. Она молча усѣлась въ углу, нервно вздрагивая и кутаясь въ свой теплый платокъ. Анфиса Егоровна, стоя посреди комнаты, ораторствовала:
   -- Ну, вотъ и дождались! Какъ я сказала, такъ и вышло!.. Теперь кончено дѣло, извѣстно -- утопилась! Завтра судъ наѣдетъ, возись тутъ съ нимъ!
   Она театрально развела руками.
   -- Мнѣ-то какія непріятности -- въ чужомъ пиру похмѣлье! Никогда этого со мной не бывало! А все отчего?.. продолжала она, и голосъ ея задрожалъ отъ гнѣва:-- все отъ моды отъ этой, отъ этого нонѣшняго ученья... Къ чему въ Питеръ покатила? чего тамъ не видала? Жила бы себѣ у отца, у дьячка что-ль тамъ какого (Анфиса Егоровна постоянно подбирала самыя разнообразныя и унизительныя, по ея мнѣнію, должности для отца Гули): -- ну, замужъ бы вышла, дѣтей няньчила, и прожила бы себѣ припѣваючи. А то-нѣтъ, въ Питеръ ѣхать -- учиться! А какое ей ученье, прости Господи! У ней весь родъ, можетъ, книжки-то въ. глаза не видалъ; а она -- учиться! Ей не то что учиться, а въ ней кровь материнская, солдаткина говоритъ; ей и погулять, и побаловаться хочется... А она въ ученый цехъ записалась! Вотъ ей и тошно -- противъ крови-то своей идти... она возьми, да и утопись!
   -- А, можетъ, она жива, сказала Лиза.
   -- Гдѣ ужь ей живой быть, сурово замѣтила старуха-нянька, тихо отдѣляясь отъ стѣны, у которой стояла, и съ суевѣрнымъ страхомъ притворяя дверь въ залу:-- вишь вихрь-то какой поднялся, знать грѣшную душу заметаетъ,-- бормотала она про себя, крестясь.
   Наташа, сидя въ своемъ углу, смутно прислушивалась къ этому разговору, пожимаясь отъ лихорадочнаго озноба. По временамъ она взглядывала на Стебальскаго, который по прежнему смотрѣлъ черезъ окно въ садъ.
   Вдругъ двери залы шумно распахнулись, и на порогѣ явилась Гуля, вся мокрая, простоволосая, съ развившимися кудрями, съ платьемъ, облипшимъ все ея тѣло. Она нарочно подкралась неслышно къ дверямъ, чтобъ произвести еще большее впечатлѣніе своимъ появленіемъ.
   -- Жива... Жива! Нашлась! крикнула Наташа, бросаясь къ ней на встрѣчу.
   Женщины изъ прислуги взвизгнули и попятились назадъ.
   -- Утопленница, утопленница! твердили онѣ.
   Гуля окинула все собраніе какимъ-то страннымъ, быстрымъ взглядомъ, и почти тотчасъ же остановила его на Стебальскомъ, съ тревожнымъ и пытливымъ выраженіемъ.
   -- Ну, что же вы... откуда? какъ? Что съ вами было? Вы въ самомъ дѣлѣ упали въ воду? посыпались на нее вопросы.
   -- Да... нѣтъ... безсвязно отвѣчала Гуля, все не спуская глазъ со Стебальскаго: -- я поѣхала на лодкѣ да и заѣхала на мель, лодка и засѣла въ тину... Я вылѣзла въ воду по колѣна, насилу дотащилась до сухаго берега... И теперь я пришла ужь пѣшкомъ, въ обходъ, по мельничной плотинѣ... Здравствуйте, Наташа; я видѣла, какъ вы ѣхали.
   Она все еще глядѣла на Стебальскаго, стоявшаго тутъ же и упорно молчавшаго. Когда она кончила, онъ самъ подошелъ къ ней, взялъ ее за пульсъ и велѣлъ тотчасъ раздѣть, перемѣнить бѣлье и вытереть ее виномъ. Гуля нервно смѣялась и говорила:
   -- Какой все вздоръ; я здорова, и со мной ничего не сдѣлается.
   Однако, когда ее уложили въ постель, у нея послѣ легкаго озноба открылся сильный жаръ и въ высшей степени возбужденное состояніе. Наташѣ опять выпала роль сидѣлки, и она осталась ночевать въ комнатѣ Гули.
   Гуля не засыпала и, не смотря на убѣжденія Наташи успокоиться, безпрестанно говорила, разсуждала, припоминала, какъ она сидѣла подъ кустомъ, когда они проѣзжали въ тарантасѣ.
   -- Что за странная фантазія была прятаться? спрашивала Наташа:-- и отчего не прійти тотчасъ домой?..
   -- Не могла я... тихо отвѣчала Гуля.
   -- Не могла -- отчего?..
   -- Ахъ не спрашивайте... Оставьте меня въ покоѣ...
   Но Наташа не послушалась. Ее чрезвычайно интересовали ощущенія Гули, и она слѣдила за ихъ проявленіями со жгучимъ, неравнодушнымъ любопытствомъ.
   -- Однако, вѣдь вы желали видѣть Льва Николаевича, -- вы шли къ нему на встрѣчу, я знаю... настаивала она.
   -- Знаете?
   И Гуля, отбросивъ отъ себя одѣяло, приподнялась на постели.
   -- Ничего вы не знаете и не можете знать, сказала она:-- и сама-то я только сегодня узнала...
   -- Что?..
   -- Такъ... ничего.
   И Гуля опять опрокинулась на подушки, закинувъ руки за голову. Она смотрѣла вверхъ горячимъ, восторженнымъ взглядомъ.
   -- Эхъ, Наташа... начала было она и замолчала, какъ бы не желая продолжать. Но ее очевидно мучило такое страстное желаніе высказаться, что она не могла устоять противъ него.
   -- Чудныя бываютъ вещи на свѣтѣ! продолжала она.-- Наташа, что я такое была до сихъ поръ?.. Я и сама не знаю... Чортъ знаетъ что!.. Шатало меня изъ стороны въ сторону, и туда, и сюда бросало; а ничего настоящаго; ничего, за что бы ухватиться, чѣмъ наполнить жизнь... Пустота, мракъ, неизвѣстность!... Ни свѣту, ни радости!
   Она вдругъ замолчала, закрывъ лицо руками.
   -- И вдругъ... продолжала она, снова приподнимаясь на постели и глядя восторженнымъ взглядомъ впередъ:-- вдругъ шатанье прекратилось... Я почувствовала, что держусь, Наташа!.. держусь крѣпко, крѣпко!
   Вздохъ облегченія вырвался изъ ея груди.
   -- Ухватилась -- и больше не выпущу!.. Ничего не боюсь! Я больше не мразь, не ничтожество... О! вы увидите, что мнѣ удивятся! Мнѣ поклонятся! Обо мнѣ еще заговорятъ, постойте!... Я удивлю міръ!...
   Она, очевидно, начинала бредить. Глаза и щеки ея горѣли; изъ губъ вырывалось прерывистое, пламенное дыханіе. Наташа положила ей холодные компрессы на голову. Подъ ихъ прикосновеніемъ, глаза Гули мгновенно закрылись и она видимо начала успокоиваться.
   -- А какъ я лодку-то качала! заговорила она черезъ нѣсколько минутъ:-- нарочно, чтобъ опрокинулась... напугать хотѣла...
   -- И такъ напугались порядочно, сказала Наташа.
   -- Кто же? вѣдь не онъ, не Левъ Николаевичъ?..
   -- Льву Николаевичу не въ первый разъ видѣть, какъ люди тонутъ, отравляются и умираютъ, отвѣчала сухо Наташа и отошла отъ нея.
   Ей было не до разговоровъ. Она чувствовала себя измученной, раздраженной, несчастной... Эта Гуля, безхарактерная, взбалмошная, ничего не значущая дѣвченка, теперь принимала въ ея глазахъ колоссальные размѣры. "При ея природной безсовѣстности, безъ развитія, безъ всякаго понятія о добрѣ и злѣ, въ какую страшную игру она могла играть. И главное: безъ любви, безъ страсти, просто изъ одного самолюбія" -- думала Наташа. Она вся похолодѣла. Болѣе всего ее мучило сознаніе, что нельзя объ этомъ говорить со Стебальскимъ, нельзя просить у него ни совѣта, ни помощи. Какой-то стыдъ удерживалъ ее.
   Къ утру Гулѣ стало хуже. Страшный ознобъ поднималъ ее съ постели, и ноги подергивались судорогами. Александра Ивановна, только что отдохнувшая отъ страха за свои столы и комнату, снова заливалась слезами отъ опасенія заразы, и заклинала Стебальскаго вылѣчить Гулю.
   -- Что у нея за болѣзнь? спросила Наташа у Стебальскаго, встрѣтившись съ нимъ одна въ корридорѣ:-- горячка, воспаленіе, тифъ?..
   -- У нея просто нервный припадокъ, отвѣчалъ Стебальскій шопотомъ:-- часа черезъ два все пройдетъ; но я не говорю этого ей, потому что отъ досады, что не признаютъ ее опасно-больной, припадокъ можетъ усилиться. нервные субъекты иногда выдумываютъ на себя болѣзни, чтобъ заинтересовать; не надо ихъ дразнить тѣмъ, что не вѣришь.
   -- Однако'вы даете ей лѣкарство?
   -- Да... успокоивающія капли; просто вода съ миндальной эссенціей. Но послушай, Наташа; если кто въ самомъ дѣлѣ боленъ, такъ это ты. Я вижу, что ты всю ночь не сомкнула глазъ.
   -- Да, я не спала, сказала Наташа.
   -- И прошлую ночь также ты не спала на желѣзной дорогѣ; потомъ ѣзда по скверной дорогѣ, наконецъ этотъ переполохъ, и опять ночь безъ сна. Ты воображаешь, что у тебя желѣзные нервы?..
   -- Что же мнѣ дѣлать?
   -- Иди сейчасъ со мной во флигель, въ твою комнату; ты должна лечь и...
   Онъ былъ внезапно прерванъ появленіемъ хозяйки дома, Анфисы Егоровны. Давно уже изъ всѣхъ дверей и щелокъ она слѣдила за Стебальскимъ, надѣясь, что онъ явится къ ней съ визитомъ; но услышавъ, что онъ собирается уходить во флигель, не вытерпѣла и перехватила его.
   -- Вчерашній день была такая суетня, что я не имѣла удовольствія съ вами познакомиться, начала она театрально и на распѣвъ стараясь вспомнить пріемы своей молодости:-- честь имѣю рекомендоваться, я ваша хозяйка; не угодно ли въ гостиную?
   И Анфиса Егоровна, неумѣло драпируясь въ свою свадебную шаль, направилась въ парадныя комнаты, которыя нарочно для этого случая были особенно прибраны и со всей мебели сняты чахлы.
   Стебальскій покорился и пошелъ за нею.
   -- Подать кофе намъ въ гостиную, выговорила повелительно Анфиса Егоровна, ни къ кому не обращаясь и зная, что кругомъ не было ни души.
   -- Прошу покорно садиться, обратилась она къ Стебальскому, опускаясь на диванъ.
   Онъ сѣлъ молча.
   -- Какъ вамъ нравится ваша квартира? начала разговоръ хозяйка.
   -- Покамѣстъ я еще не замѣтилъ никакихъ неудобствъ, отвѣчалъ Стебальскій.
   -- У меня не найдете неудобствъ, возразила она:-- не знаю, какъ у другихъ, а у меня только все удобное. Моя усадьба отъ пятисотъ душъ выстроена.
   Она молчала съ минуту, какъ бы наслаждаясь эффектомъ своихъ словъ, потомъ продолжала:
   -- Давно ищу случая поговорить и посовѣтоваться на счетъ моей болѣзни... Конечно, у меня въ Москвѣ доктора отличные... Меня всегда придворный лѣкарь пользуетъ....
   -- А что у васъ болитъ?
   -- Какъ вамъ сказать -- все болитъ! Спина, ноги ломятъ, безсонница... глаза болятъ; а главное мнѣ надо къ сроку... Не знаю, возьметесь ли вы?
   -- Къ сроку?
   -- Вылѣчить-то меня. 15-го у насъ ярмарка, такъ чтобъ къ этому числу я была здорова, со спиной еще можно и подождать, а вотъ глаза и ноги...
   Наташа, послѣдовавшая за ними въ гостиную, хотѣла было выручить Стебальскаго изъ непріятнаго для него разговора, но ее вызвала изъ другой комнаты Лиза.
   -- Что тебѣ? спросила Паташа.
   -- Мнѣ нужно серьезно поговорить съ тобою.
   Лиза безпокойно ходила по комнатѣ въ очевидномъ волненіи и, при входѣ Наташи, тотчасъ же обратилась къ ней съ вопросомъ:
   -- Почему ты со вчерашняго дня не сказала мнѣ ни слова о томъ, что меня интересуетъ?
   -- Помилуй, Лиза, когда же было разговаривать? Вчера, только что мы пріѣхали, началась эта суматоха съ пропажей Гули, потомъ я легла у нея въ комнатѣ и теперь все была съ нею.
   -- Нѣтъ, это пустыя отговорки; ты просто не хотѣла сдѣлать мнѣ удовольствія. У тебя совсѣмъ нѣтъ альтруистическихъ чувствъ, хоть это теперь самое модное. По моему, нечего было и выдумывать новаго слова, если поступать по старому.
   Наташа не могла удержаться отъ улыбки.
   -- Чего же тебѣ отъ меня нужно, Лиза, какихъ разговоровъ? сказала она.
   -- Понятно, что я желаю знать про Георга Риднера, отвѣчала Лиза оскорбленнымъ тономъ.
   -- Ахъ, про Георга... Ну, спрашивай.
   -- Ты видѣла его передъ отъѣздомъ?
   -- Видѣла.
   -- Почему онъ не пріѣхалъ сюда?
   -- Курсы консерваторіи еще не кончились.
   -- Говорилъ онъ что-нибудь обо мнѣ?
   -- Ничего не говорилъ. Мнѣ кажется, что онъ о тебѣ и не думаетъ; онъ такъ мало тебя знаетъ.
   -- Ахъ перестань! Это вѣчно твоя манера -- сказать что-нибудь непріятное.
   -- Вовсе нѣтъ; я говорю то, что думаю.
   -- Ты думаешь всегда дурное; тебѣ, небось, никогда не придетъ въ голову, что Георгъ любитъ меня.
   -- Конечно; но еслибъ это и было, я вовсе не желаю быть между вами посредницей.
   -- Вотъ какъ! давно бы сказала! А я-то считала тебя своимъ другомъ...
   -- Нѣтъ, ужь уволь пожалуйста; я къ дружбѣ неспособна.
   -- Тебѣ хорошо; ты ни въ комъ не нуждаешься. Вонъ у тебя и "названные" отцы, и братья, и матери. А у другихъ этого нѣтъ.
   -- Такъ что-жъ мнѣ дѣлать?
   -- Какъ что? Подѣлиться.
   -- Какъ-же я буду дѣлиться?
   -- Отдай мнѣ Георга. Научи, какъ ему нравиться, ты всѣ его вкусы знаешь.
   -- Пусти меня, Лиза, мнѣ пора идти; надо посмотрѣть, что съ Гулей, сказала Наташа, и пошла было къ двери.
   -- Не пущу, не пущу; вскричала Лиза, кидаясь и борясь съ ней:-- говори сейчасъ, что нужно дѣлать!
   Но Наташа вырвалась отъ нея и убѣжала.
   Предсказаніе Стебальскаго сбылось. Съ Гулей уже все прошло, осталась только слабость отъ припадка. Она была очень весела, и изподтишка, съ лукавой усмѣшкой, прислушивалась къ разсказамъ прислуги, о томъ, какъ она всѣхъ перепугала.
   

ГЛАВА III.

   -- Баринъ, голубчикъ, зайди хоть на одну минутку, оченно нужно! послышался сзади Стебальскаго плачущій голосъ.
   Стебальскій, только что вышедшій погулять и уже стоявшій на опушкѣ лѣса, обернулся и увидалъ бѣгущую къ нему съ конца деревни худую, растрепанную и заплаканную бабу. Онъ тотчасъ узналъ въ ней свою знакомую и пошелъ за нею.
   Въ послѣднее время, Стебальскаго все чаще и чаще осаждали больные, онъ какъ-то вдругъ сдѣлался популяренъ въ народѣ. Нѣсколько удачныхъ операцій, два три неожиданныхъ выздоровленія сдѣлали то, что мужики съ полнымъ довѣріемъ стали относиться къ нему, и онъ неожиданно для себя самого, почувствовалъ себя въ тѣсной связи съ той средой, о которой всѣ пишутъ, толкуютъ и разсуждаютъ иногда, не видавъ ее и представляя изъ нея нѣчто въ родѣ миѳа. Это не были городскіе рабочіе и фабричные, съ которыми Стебальскому доводилось до сихъ поръ имѣть дѣло: это былъ настоящій народъ, не вкусившій отравы столичной испорченности, народъ простой, выносливый, искренній и еще вѣрящій въ добро. Съ особенно отраднымъ чувствомъ входилъ Стебальскій въ ихъ убогія избы, гдѣ ему платили не золотомъ, а тѣмъ, что дороже золота, чего не купишь ни за какія деньги и что было для него особенно цѣнно. Онъ зналъ, что такое быть уважаемымъ, нужнымъ, желаемымъ, цѣнимымъ и... эксплуатируемымъ; но быть любимымъ, -- это было для него ново и непривычно-сладко.
   -- Вотъ сюда, родимый, сюда пожалуй, -- здѣсь лежитъ! суетливо отворяя дверь, говорила баба.
   Стебальскій вошелъ и чуть не наткнулся на бабу, лежавшую на широкой деревянной скамьѣ; у нея была проломлена голова, и кровь еще сочилась изъ раны. Это была женщина еще молодая, страдавшая ужаснымъ и таинственнымъ недугомъ, извѣстнымъ въ простонародіи подъ названіемъ "падучки". Болѣзнь, не поддававшаяся ни лѣкарствамъ, ни научнымъ экспериментамъ, чрезвычайно интересовала Стебальскаго, и онъ часто заходилъ навѣщать больную, надѣясь терпѣливымъ изслѣдованіемъ добиться возможности предупреждать и облегчать припадки.
   -- Что, опять былъ припадокъ? быстро спросилъ онъ, подходя и осматривая рану.
   -- Какъ же, батюшка, какъ же! Нынче всю ночь съ ней промаялась... ужь она билась, билась! Я только-было дѣтей хотѣла къ сосѣдкѣ свести... глядь, а ужь она на полу... о край печки ударилась, да вишь голову-то какъ раскроила.
   Стебальскій, нагнувшись, внимательно изслѣдовалъ дыханіе больной, потомъ приподнялъ безжизненно-лежавшую руку и сталъ щупать пульсъ. Лицо его омрачилось.
   -- Много крови вышло?
   -- Много, батюшка; уныло и однообразно отвѣчала старуха, печально подгорюнившись и предчувствуя въ этомъ вопросѣ что-то недоброе для своей единственной дочери -- матери четверыхъ дѣтей.
   -- Подай-ка мнѣ воды въ ковшикъ, да нѣтъ ли тряпочки перевязать, сказалъ онъ.
   Старуха торопливо подала ему цѣлую связку бѣлыхъ полотняныхъ тряпокъ.
   -- Откуда это? спросилъ онъ, удивившись, и тотчасъ же подумалъ:-- вѣрно Наташа принесла...
   Но, по описанію старухи, онъ узналъ Гулю, и это открытіе поразило его. Всѣмъ было извѣстно непреодолимое отвращеніе Гули къ больнымъ и ко всякаго рода страданіямъ,-- что же могло это значить? Любопытство его было затронуто.
   -- Развѣ она ходитъ по больнымъ? спросилъ онъ.
   -- Да какъ же; она -- почитай -- всѣхъ твоихъ больныхъ знаетъ...
   -- Что же она у нихъ дѣлаетъ, лѣчитъ что-ли по своему?
   -- Ну, нѣтъ; зачѣмъ лѣчить. Такъ сидитъ, разговариваетъ.
   -- Объ чемъ же она разговариваетъ?
   -- Да вотъ объ тебѣ спрашиваетъ, какихъ больныхъ больше жалѣешь, трудныхъ, аль какихъ полегче... Объ нашей Палагеюшкѣ тоже; всхлипнула вдругъ старуха, указавъ на больную:-- не брезгаешь-ли молъ припадочными... Онъ, говорю, какъ отецъ родной...
   Старуха неожиданно зарыдала.
   -- Будетъ-ли жива-то? спросила она сквозь слезы.
   -- Полно, полно, старуха, не плачь; все сдѣлаю. Будетъ жива. Стебальскій заботливо и увѣренно доканчивалъ перевязку, потомъ сдѣлалъ примочку, объяснилъ, какъ употреблять ее, и велѣлъ приходить за собой тотчасъ, если больной сдѣлается хуже.
   Вечернія тѣни давно спустились на окрестность, когда онъ снова подошелъ къ рощѣ. Послѣ мягкаго тумана сумерекъ настала ночная мгла; и вдругъ въ этой мглѣ зажглись миріады звѣздъ, выплылъ серебряный рогъ мѣсяца, и все, что днемъ имѣло самый заурядный видъ довольно красивой русской мѣстности, приняло вдругъ сказочный колоритъ... Глубина сосновой рощи казалась безконечной и изъ тьмы ея вѣяло какой-то тайной; песокъ и камешки на берегу пруда отсвѣчивали бѣлымъ, страннымъ блескомъ, и внизу, тихо струясь и журча, какъ живая, лежала въ лучахъ мѣсяца скатерть воды.
   Стебальскій, прямо изъ душной и смрадной избы, вырвавшись на просторъ, въ ароматъ душистой лѣтней ночи, стоялъ, какъ очарованный, жадно вдыхая въ себя живительный воздухъ. Казалось, онъ не могъ налюбоваться этой картиной и, только про, стоявъ нѣсколько минутъ въ нѣмомъ созерцаніи, тихо сошелъ внизъ и спустился къ плотинѣ. Но онъ не успѣлъ еще пройти и десяти шаговъ, какъ на встрѣчу ему, изъ ночнаго тумана, выступили двѣ женскія тѣни, и онъ услыхалъ голосъ Наташи;-- Ну, ступай Маша, домой, и скажи, что я сейчасъ приду.
   -- Наташа, ты? окликнулъ ее Стебальскій.
   -- Здѣсь! отвѣчала она какимъ-то страннымъ, взволнованнымъ голосомъ.
   -- Что съ тобой?.. ты чѣмъ-то встревожена, гдѣ ты была? спросилъ Стебальскій, когда она подошла къ нему. Лицо ея горѣло и она, очевидно, была подъ вліяніемъ только что пережитаго ощущенія.
   -- Ахъ! сказала она, содрогаясь всѣмъ тѣломъ:-- вы и не знаете... я чуть было не утонула и ужь одну минуту думала, что никогда не увижу васъ больше... Я только отъ этого... право отъ одного этого страха и выплыла... прибавила она, засмѣявшись.
   -- Наташа, что ты говоришь! Неужели правда? Какъ, какъ могло это случиться? вскричалъ Стебальскій, захватывая обѣ ея руки въ свои.
   Наташа разсказала ему, какъ она поѣхала съ Гулей кататься на лодкѣ, и какъ та, изъ шалости, все время качала лодку, а когда Наташа хотѣла отнять у нея весло, то она такъ перекачнула лодку, что Наташа упала въ воду. И тутъ Наташѣ показалось, что на лицѣ у Гули мелькнуло выраженіе торжества, но это было такъ смутно, что она не рѣшилась сказать объ этомъ Стебальскому.
   Стебальскій слушалъ молча, крѣпко охвативъ Наташу одной рукой и съ особенной, порывистой нѣжностью прижимая къ себѣ ея голову, какъ бывало дѣлалъ это въ ея дѣтствѣ.
   -- Ахъ, страшно умирать! проговорила Наташа, нервно двинувъ похолодѣвшими плечами:-- страшно!.. Но зато, хорошо теперь, прибавила она, помолчавъ:-- хорошо здѣсь, возлѣ васъ, возлѣ друга, который защититъ и пригрѣетъ...
   И она довѣрчиво прижалась къ нему.
   -- Ахъ, Наташа, Наташа,-- что ты со мной дѣлаешь? могъ только выговорить Стебальскій. Онъ чувствовалъ какую-то дрожь, головокруженіе, истому... Вся кровь отхлынула у него къ сердцу, и онъ безсознательно сжалъ Наташу въ объятіяхъ. Но она тихо выскользнула отъ него и, съ выраженіемъ безконечной нѣжности въ лицѣ и голосѣ, сказала, что не можетъ дольше оставаться. Затѣмъ она накинула на голову свалившійся платокъ и, какъ бы съ сожалѣніемъ покидая его, ласково кивнула головой на прощанье.
   -- Куда же ты, куда, Наташа?.. вскричалъ было Стебальскій, идя за нею.
   -- Къ Викторіи Августовнѣ, она присылала за мной... донесся до него уже издали отвѣтъ Наташи.
   Стебальскій остался одинъ въ странномъ смятеніи чувствъ. Никогда не испытывалъ онъ ничего подобнаго; нѣсколько минутъ онъ стоялъ, какъ ошалѣлый, не понимая, что съ нимъ дѣлается, затѣмъ машинально снялъ фуражку и, запрокинувъ голову назадъ, сталъ смотрѣть сначала на небо, усѣянное звѣздами, потомъ на воду, лѣсъ и окрестность. Ему казалось, что онъ никогда не видалъ ихъ, не слыхалъ ни шелеста листьевъ, ни журчанья воды. И точно! зеленыя сосны, высокіе папоротники и прозрачныя волны -- все говорило ему то, чего онъ не слыхалъ во всю жизнь, и языкъ этотъ впервые былъ ему понятенъ.
   Жилъ ли онъ до сихъ поръ? Да, его жизнь была полна интересомъ науки, пытливый умъ погружался въ изысканія, въ открытія, въ изученіе законовъ природы;-- одна сторона существованія была удовлетворена вполнѣ; зато другая, равно предъявляющая свои права, была забита, уничтожена, затоптана. Тотъ источникъ земнаго счастья, отъ котораго каждый долженъ вкусить хоть однажды, чтобъ быть вполнѣ человѣкомъ, никогда не приближался къ его устамъ. И вотъ теперь вся его природа возжаждала этого источника... Все до сихъ поръ подавленное, скрытое теперь поднялось живое, требовательное, мятежное... Онъ вспомнилъ свое первое свиданіе съ Наташей послѣ разлуки, вспомнилъ, какъ онъ боролся противъ охватившаго его чувства и какъ онъ съумѣлъ тогда подавить его. Теперь было не то; теперь, еслибъ онъ и хотѣлъ бороться, онъ бы не могъ. Какое ему дѣло, что въ волосахъ его скоро будетъ серебриться сѣдина, когда въ груди у него билось сердце юноши, со всей дѣвственностью ощущеній, со всей свѣжестью нетронутыхъ, непочатыхъ силъ!.. Съ нимъ произошло то, что нѣкоторые садовники дѣлаютъ съ растеніями: весною, въ маѣ, они сжимаютъ бутонъ розы, заливаютъ его воскомъ и пріостанавливаютъ развитіе цвѣтка. Наступаетъ осень: все кругомъ отцвѣло, листы облетѣли, яркія краски потускли; а розовые бутоны, освобожденные отъ восковой оболочки, просыпаются, оживаютъ и зацвѣтаютъ на диво, спѣша отдать всѣ свои соки на это послѣднее торжество жизни.
   Стебальскій самъ не помнилъ, какъ и зачѣмъ онъ сошелъ съ плотины, повернулъ подъ сосновыя деревья и легъ на траву, поглощенный безсознательнымъ блаженствомъ -- счастьемъ любить.
   Внезапно онъ вздрогнулъ. Его мечты облеклись въ плоть и кровь: по дорожкѣ отъ дома бѣжала Наташа. Она нерѣшительно оглянулась вдаль, въ ту сторону, гдѣ оставила Стебальскаго; медленно прошла нѣсколько шаговъ и, не видя его, опять повернула назадъ.
   Стебальскій вскочилъ. Зачѣмъ она очутилась здѣсь? Онъ забылъ, какое теперь время, и ему представлялось, что уже за полночь.
   -- Ахъ, вотъ вы гдѣ! сказала Наташа, обрадовавшись: а я вышла къ вамъ на встрѣчу.
   Стебальскій смотрѣлъ на нее молча, не слыша ея словъ, но упиваясь звукомъ ея голоса.
   -- Викторія Августовна очень безпокойна, продолжала Наташа:-- не знаю, что съ нею; все на меня сердится. Требуетъ зачѣмъ-то васъ...
   -- Но развѣ она еще не легла -- вѣдь уже ночь? замѣтилъ Стебальскій.
   -- Что вы! еще только вечеръ, половина одиннадцатаго. Всѣ наши сидятъ на лугу передъ домомъ, а я убѣжала сюда.
   -- Ко мнѣ? тихо спросилъ Стебальскій.
   -- Къ вамъ! отвѣчала Наташа смѣясь.
   Они пошли рядомъ, медленно, будто останавливаясь на каждомъ шагу; очарованіе лѣса держало ихъ въ своей власти; вотъ они зашли подъ тѣнь темныхъ, стройныхъ сосенъ, и ихъ охватила теплая, нѣжащая мгла... Невольно они ускорили шаги, чтобы выйти изъ этой опасной, чарующей атмосферы; и -- вотъ передъ ними лугъ съ густой зеленой травой, отливавшей голубымъ цвѣтомъ отъ множества незабудокъ. Огромный старый дубъ красовался одинъ какъ царь посреди луга, широко отбрасывая отъ себя тѣнь. За лугомъ виднѣлся фасадъ дома съ освѣщенными окнами, откуда доносились звуки фортепіано.
   -- Это Лиза играетъ, сказала Наташа, прислушиваясь:-- какой это мотивъ!.. ахъ да: "Горныя вершины"...
   -- Постой, Наташа, заговорилъ Стебальскій, взявъ ее за руку:-- останемся еще немного. Мнѣ сдается, что такой ночи и такой прогулки не повторится больше никогда.
   -- Хорошо, останемся, отвѣтила Наташа, съ какой-то дрожью въ голосѣ, чувствуя во всемъ существѣ приливъ невѣдомаго счастья. Сойдемте въ долину, тамъ такъ хорошо теперь.
   Они завернули за большой дубъ и спустились въ долину, тянувшуюся параллельно съ лѣсомъ у подошвы горы. Эта долина, не очень глубокая, но ровная, какъ аллея, была полна такой тишины, прохлады и одиночества, какъ будто въ первые дни мірозданія. Шаги идущихъ заглушались мягкимъ ковромъ травы; звуки фортепіано почти не долетали сюда, но Наташа угадывала ихъ и вполголоса напѣвала:
   
   Горныя вершины
   Спятъ во тьмѣ ночной,
   Тихія долины
   Полны свѣжей мглой.
   Не пылитъ дорога
   Не дрожатъ листы,
   Подожди немного --
   Отдохнешь и ты.
   
   Наташа понемногу отдавалась музыкальному чувству, голосъ ея крѣпчалъ и лился все свободнѣе, проникая въ душу ея спутника, разливаясь по всему его существу какой-то невыносимой, блаженной, духъ захватывающей, болью. Онъ сказалъ правду: такія минуты не повторяются два раза въ жизни. Можетъ быть счастье сильнѣе, ярче, восторженнѣе; но такого не будетъ...
   Грустно-торжественныя слова романса необыкновенно подходили къ настроенію Стебальскаго. "Отдохнешь и ты", повторилъ онъ: -- все испытать, все узнать -- и отдохнуть... Какъ хорошо!
   -- Но вѣдь это о смерти говорится, прервала Наташа, невольно содрогаясь: страшная вещь -- смерть!
   -- Не думаю, вполголоса сказалъ Стебальскій.
   Ему было такъ хорошо, что онъ дѣйствительно желалъ бы не пережить этого... Но минута прошла, и онъ снова сдѣлался самимъ собою. Мысль, никогда его не покидавшая, строгая суровая мысль о цѣли его трудовъ тотчасъ отогнала другія.
   -- Знаешь ли, сказалъ онъ Наташѣ:-- что я все болѣе и болѣе набираю матеріаловъ и наблюденій для моей книги.
   -- Между народомъ? спросила Наташа.
   -- Да; хотя и въ отрицательномъ смыслѣ. До сихъ поръ я еще не встрѣтилъ ни одного примѣра душевной болѣзни у крестьянъ, если не считать одного слабоумнаго и одну истеричную. Но слабоуміе это врожденное; истерика -- болѣзнь очень обыкновенная; это не тѣ загадочныя мозговыя отклоненія, которыя поражаютъ меня въ цивилизованныхъ субъектахъ.
   -- Это оттого, что тѣ меньше работаютъ мозгомъ? спросила Наташа.
   -- Конечно; но вѣдь это не значитъ, что мозгу полезнѣе не развиваться. Напротивъ, задача въ толъ, чтобъ онъ могъ развиваться нормально, не въ ущербъ здоровью, а для этого надо подобрать такія условія...
   Онъ замолчалъ и задумался.
   -- Какъ ты думаешь, Наташа, могло ли бы на Гулю повліять благотворно какое нибудь сильное, личное чувство?
   Наташа, казалось, затруднилась отвѣтомъ:
   -- Только не чувство привязанности, сказала она, помолчавъ: -- этого чувства въ ней нѣтъ совсѣмъ и, ради его, она не сдѣлаетъ ни единой уступки...
   -- А мнѣ напротивъ кажется, что она именно способна вся отдаться личному чувству...
   -- Можетъ-быть; только, повторяю, не этому. Вы слишкомъ мало ее знаете, и она какъ-то инстинктивно старается обмануть и васъ, и всѣхъ, выставляя на показъ именно то, чего въ ней нѣтъ.
   -- Ты, кажется, хочешь сказать, что она уже успѣла ослѣпить меня, засмѣялся Стебальскій:-- но право, на мой взглядъ, ты къ ней пристрастна, Наташа; ты какъ-то особенно мрачно на нее смотришь...
   -- Я говорю только то, что знаю, сказала Наташа:-- передо мной она не рисуется и не скрывается, и мнѣ легче, чѣмъ вамъ, судить объ ея характерѣ.
   -- А вотъ ты и не знаешь, прервалъ Стебальскій:-- что она заботится о моихъ больныхъ и сегодня еще принесла цѣлую связку тряпокъ Пелагеѣ. Она не хвасталась этимъ, я случайно узналъ.
   Наташа съ изумленіемъ выслушала эту новость, она показалась ей невѣроятной.
   -- Не знаю, сказала она:-- Гуля ни отъ кого не скрывала своего отвращенія къ больнымъ и, сколько я знаю, никогда никого не навѣщала. Значитъ, тутъ что нибудь другое...
   -- Ничего, кромѣ того, что она преодолѣла свои дурные инстинкты. Нѣтъ, она вообще способна къ совершенствованію, и о больныхъ она думаетъ столько же, если не больше, чѣмъ мы съ тобой. Вотъ какъ можно ошибаться!
   Наташа помолчала съ минуту, и мало-по-малу щеки ея залило огненной краской.
   -- Нѣтъ, право, я не могу такъ... заговорила она быстро, но вдругъ спохватилась, прибавила сдержаннымъ тономъ: -- можетъ быть, мнѣ не слѣдуетъ говорить такъ о ней... Можетъ-быть, это мое личное чувство...
   -- Нѣтъ, отчего-же, говори пожалуйста, прервалъ Стебальскій:-- выскажи свое мнѣніе. Со мной ты можешь быть откровенна, какъ съ самой собою; ты.знаешь, я не употреблю во зло твоего довѣрія; скажи, что ты думаешь о ней?
   Наташа молчала нѣсколько секундъ.
   -- Мое мнѣніе составлено уже давно, сказала она: -- и мнѣ приходилось только все болѣе и болѣе утверждаться въ немъ. Какъ бы ни казались противорѣчивы ея поступки другимъ, я знаю всегда ихъ источникъ. Это -- безмѣрное самолюбіе, не регулированное ни развитіемъ, ни силой ума, и безмѣрная жажда удивлять, поражать, занимать собою. При этомъ полная несостоятельность въ умственномъ и нравственномъ отношеніи. Она вся поглощена собою, она -- центръ, вокругъ котораго вращаются всѣ ея мысли, и вы хотите, чтобъ она думала о другихъ!
   -- Постой, Наташа, это ужасно односторонне; лучше скажи, что она нервна, непослѣдовательна, что сегодня она не можетъ отвѣчать за то, что будетъ чувствовать завтра.
   -- Вотъ этого-то и нѣтъ, а какъ бы она желала, чтобъ это было; съ жаромъ вскричала Наташа: -- Да, она много бы дала, чтобъ ей приписывали самыя тонкія, сложныя, психическія побужденія.
   -- Зачѣмъ ей это?
   -- Чтобъ замаскировать свою душевную нищету. Легче прослыть сумашедшей, больною, чѣмъ ничего не значущей. О, я давно наблюдаю за ней, она интересуетъ меня не меньше, чѣмъ васъ, только съ другой точки зрѣнія.
   -- Съ какой же?
   -- Какъ типъ особой, нарождающейся породы людей; она служитъ мнѣ ключомъ для пониманія и объясненія другихъ,-- тѣхъ, которые безъ нея были бы мнѣ совсѣмъ темны и непонятны.
   -- А развѣ много такихъ, Наташа?
   -- О, да; они встрѣчаются на каждомъ шагу, и я пришла къ заключенію, что это въ самомъ дѣлѣ новая болѣзнь мозга -- это безмѣрное самолюбіе и это полное отсутствіе настоящей нравственной силы.
   -- Въ чемъ же это проявляется, Наташа?
   -- Въ томъ, что человѣкъ, ничего не имѣющій за душею, безъ образованія, безъ характера, безъ знанія, берется за самое крупное дѣло, чуть не за міровую задачу, и такихъ -- все больше и больше.
   -- Это вовсе не такъ удивительно и не такъ ново, Наташа, улыбнулся Стебальскій: -- и причина этому очень проста. Чтобъ посвятить себя добросовѣстному, научному изслѣдованію тѣхъ золъ, съ которыми хочешь бороться, нужна масса знанія и труда, но не всякому это доступно! А отличиться, блеснуть, -- это всякій можетъ!
   -- Я понимаю, что вы хотите сказать, пылко прервала Наташа -- трудъ тяжелъ, а самолюбіе безгранично. Конечно, легче проблеснуть метеоромъ, съ громомъ и трескомъ закончить свою жизнь, которая въ сущности ничего и не стоитъ, потому что -- какая же это жизнь безъ сознанія собственной нравственной силы?...
   -- Объ этомъ не спорю. Дѣйствительно, жизнь безъ иниціативы, безъ личной нравственной силы, имѣетъ мало значенія. Какъ бы ни были хороши и блестящи нахватанныя съ чужихъ словъ теоріи, а все-же онѣ не даютъ человѣку почвы. Малѣйшій критическій анализъ, малѣйшее измѣненіе понятій, даже просто всемогущее время уносятъ и стираютъ фальшивыя краски, и сегодняшній герой рискуетъ завтра слетѣть съ пьедестала. При такихъ условіяхъ, конечно,-- ранняя смерть самое лучшее -- по крайней мѣрѣ -- безъ разочарованія самимъ собою. Но мы совсѣмъ удалились отъ предмета разговора. При чемъ тутъ Гуля?
   -- Гуля? Она также продуктъ современныхъ условій, также дитя своего вѣка. Разъ попавъ въ такую среду, гдѣ ничто, кромѣ извѣстнаго кодекса понятій, не признается, гдѣ ничто постороннее не цѣнится, понятно, что ей остается только одно:-- отличиться въ глазахъ своихъ товарищей. Это дѣлается ея idée fixe, самолюбіе разгорается, воображеніе рисуетъ самыя разнообразныя картины величія, гдѣ она играетъ первую роль...
   Стебальскій задумался.
   -- А скажи, пожалуйста, Наташа, не пыталась ли она когда ни будь воспользоваться тѣми преимуществами, которыя дала ей природа? Вѣдь она хорошенькая, ей легко было бы пріобрѣсти вліяніе между своими, ну, хоть посредствомъ любви, что ли...
   -- Любовь? о, любовь въ нашемъ кружкѣ играетъ тоже второстепенную роль, сказала Наташа:-- не до любви, когда въ душѣ -- одно тщеславіе и самолюбіе. Любовь, какъ и все остальное, должна служить вѣрную службу одному только богу -- самолюбію! Посмотрите на Гулю;-- развѣ она полюбитъ равнаго себѣ человѣка? Нѣтъ, она ищетъ невозможнаго... она готова отказаться отъ счастья, отъ взаимности, отъ всего на свѣтѣ, лишь бы всѣ ахнули отъ изумленія -- отъ смѣлости ея выбора...
   -- Такъ ли это, Наташа, возразилъ Стебальскій, улыбаясь: -- кто же захочетъ, хотя бы и ради удовлетвореннаго тщеславія, промѣнять дѣйствительность на фантазію, на призракъ...
   -- Однако вы видите, что за этотъ призракъ совершаютъ преступленія... Возьмите процессъ Качки или того четырнадцатилѣтняго мальчика, который убилъ ребенка и объявилъ на судѣ: -- "мнѣ давно хотѣлось, чтобъ обо мнѣ говорили, печатали во всѣхъ газетахъ"...
   Стебальскій внимательно слушалъ. Онъ самъ давно и много думалъ на эту тему и приходилъ къ тѣмъ же заключеніямъ, но онъ нарочно противорѣчилъ Наташѣ, чтобъ дать ей высказаться.
   -- Не думаю, сказалъ онъ:-- чтобъ Гуля была способна закончить свой романъ такимъ трагическимъ эпизодомъ, какъ эта Качка, объ которой ты вспомнила.
   -- О, она несравненно страшнѣе, вскричала Наташа съ такой пылкостью, какъ будто коснулись ея больнаго мѣста:-- и если ужь вы хотите знать правду, то вотъ что я вамъ скажу: я не вѣрю предчувствіямъ, но Гуля страшна мнѣ. Она давитъ меня, какъ кошмаръ... я боюсь ее. Она страшна, какъ всѣ люди безъ почвы, безъ привязанностей, безъ прошедшаго и будущаго, безъ всякихъ задерживающихъ элементовъ. Что можетъ остановить ее? Какая сила? У нея нѣтъ ничего, кромѣ жизни; эту жизнь -- свое единственное достояніе -- она готова бросить во всякую данную минуту, лишь бы она принесла за собой шумъ и трескъ процесса, и дала бы ей хоть мигъ одинъ, хоть передъ смертью, насладиться сознаніемъ, что и она -- знаменитость!
   -- Какъ ты преувеличиваешь, Наташа: -- я же скажу тебѣ, что въ Гулѣ есть спеціальныя особенности, понятныя только доктору-психіатру, и еслибъ только возможно было поднять ея нравственный уровень...
   -- Его нѣтъ... этого уровня... тихо сказала Наташа.
   -- А я говорю тебѣ, что, кромѣ всѣхъ высказанныхъ тобою причинъ, у нея есть еще, можетъ-быть, наслѣдственное предрасположеніе къ душевнымъ болѣзнямъ и...
   Стебальскій остановился на полу-словѣ и помолчалъ.
   -- Со мной самимъ какія-то галлюцинаціи слуха, замѣтилъ онъ:-- мнѣ все кажется, будто чьи-то шаги крадутся за нами наверху долины, между кустами.
   -- Я давно ихъ слышу, сказала шопотомъ Наташа.
   -- Что же это такое? спросилъ онъ, наклонясь къ ней.
   -- Я думаю, что это Гуля. Когда мы проходили мимо большаго дуба, мнѣ показалось, что кто-то прячется въ вѣткахъ подъ нимъ. Я увѣрена, что это она.
   -- Развѣ ты замѣтила за ней что-нибудь подобное?
   -- О, да, много!
   -- Вы съ ней не ладите въ послѣднее время, продолжалъ Стебальскій.
   -- Да; я внушаю ей какую-то необъяснимую антипатію, хотя по временамъ она бросается ко мнѣ на шею и душитъ своими поцѣлуями; но только это не ласка, нѣтъ... это что-то совсѣмъ другое.
   Все это они говорили шопотомъ. Вдругъ наверху надъ ними шумно хрустнула вѣтка, будто переломленная гнѣвной рукой. Они остановились и взглянули туда. Черезъ минуту передъ ними явилась сама Гуля съ какимъ-то злымъ, подозрительнымъ, искаженнымъ лицомъ.
   

ГЛАВА IV.

   -- Я вовсе не пряталась, сказала Гуля громко и рѣзко; она, вѣроятно, слышала конецъ ихъ разговора о ней.
   -- И причины никакой нѣтъ прятаться, спокойно сказалъ Стебальскій. Пойдемте съ нами.
   Гуля пошла рядомъ, молча, вертя и ощипывая вѣтку,
   -- Вы какъ будто не въ духѣ, замѣтилъ Стебальскій, предлагая ей папиросу и закуривая самъ.
   -- Что жъ, не диковина! Всяко бываетъ! отвѣчала она съ видимымъ раздраженіемъ:-- я вѣдь не изъ тѣхъ, что всю жизнь ничего, кромѣ удачи, не знаютъ...
   -- А вы такихъ знаете?
   -- Еще бы! протянула Гуля и прибавила значительно:-- да и вы знаете... которые однихъ себя признаютъ за людей, они одни и хороши, и умны, а другіе -- такъ... никуда негодная мразь...
   -- Какое вамъ дѣло до мнѣнія другихъ, если вы сами знаете себѣ цѣну...
   -- Знать себѣ цѣну! Да кто же это можетъ, во-первыхъ, а во-вторыхъ, отъ этого не легче. Вѣдь это же бѣситъ наконецъ -- такое самомнѣніе! Съ какой стати! И чѣмъ, и какъ, и почему одинъ человѣкъ можетъ быть лучше другаго?
   -- Такъ, по вашему, всѣ равны?
   -- По крайней мѣрѣ, должны бы быть равны, это простая справедливость! горячо доказывала Гуля:-- А если этого нѣтъ, если это ужь испорчено людскими учрежденіями, то я бы желала, по крайней мѣрѣ, одного...
   -- Чего?
   -- Чтобъ послѣдніе сдѣлались первыми, а первые -- послѣдними.
   -- Если вы говорите о внѣшнихъ привилегіяхъ, то, пожалуй, я спорить не буду. Но въ умственномъ отношеніи всегда должны и будутъ являться болѣе богато-одаренныя натуры, которыя должны вліять на болѣе слабыхъ.
   -- Вотъ это-то и есть ужасающая, вопіющая несправедливость! Чѣмъ виноватъ тотъ, кто родится менѣе талантливымъ? вѣдь не онъ себя создавалъ!
   -- Примиритесь съ этимъ, какъ съ фактомъ; ничего нѣтъ ужаснаго подчиняться привилегіи ума и развитія;-- гораздо возмутительнѣе, когда умный подчиняется глупому, или здоровый сидитъ на діетѣ больнаго.
   -- Никто не долженъ выдѣляться изъ общаго уровня, кричала Гуля съ сверкающими глазами:-- никто не долженъ смѣть стоять выше другаго.
   -- Почему же? есть личности, которымъ по праву принадлежитъ первое мѣсто:-- люди таланта, знанія, энергіи...
   -- Я бы желала спросить, пріятно-ли вамъ было бы стоять на послѣднемъ мѣстѣ?
   -- Позвольте, вступилась Наташа, которой давно уже хотѣлось принять участіе въ разговорѣ: -- я не понимаю, причемъ тутъ послѣднія и первыя мѣста?.. Поле для дѣятельности человѣческаго ума такъ обширно, что нечего бояться, чтобы одинъ человѣкъ захватилъ себѣ все... Одинъ можетъ бытъ артистомъ, другой -- ученымъ, третій еще чѣмъ-нибудь; развѣ это мѣшаетъ имъ уважать другъ друга, восхищаться и поклоняться взаимно таланту.
   -- Поклоняться! Какія рабскія выраженія! Свободный человѣкъ ничему не поклоняется и никого не признаетъ авторитетомъ!
   -- Напротивъ -- ничтожный человѣкъ не признаетъ таланта и авторитета другаго, потому что боится, чтобы отъ сравненія не выступило ярче его ничтожество.
   -- Не говорите вздора, Наташа, махнула на нее Гуля рукой: -- вы очень хорошо знаете, что люди равны. Всѣ -- богатые и бѣдные, умные и глупые -- всѣ хотятъ жить. Никто не захочетъ быть незамѣтнымъ презрѣннымъ нулемъ, всякому пріятно пройти не безслѣдно, а оставить по себѣ хоть какую-нибудь память. А по вашему выходитъ такъ, что однимъ нужно в.се, а другимъ -- ничего.
   -- Вовсе этого не выходитъ; но каждый долженъ правдиво относиться къ своимъ способностямъ и не переоцѣнивать себя. Нельзя же скомкать все и всѣхъ въ одно безобразное цѣлое... Цвѣты бываютъ всякіе: полевые и садовые, но никому не приходитъ въ голову обрывать ихъ лепестки и приставлять отъ розы къ гвоздикѣ, чтобъ уравнять ихъ красоту. Предоставьте каждому быть самимъ собою, иначе это будетъ не равенство, а разрушеніе и насиліе.
   -- Ну, пустились въ діалектику! презрительно замѣтила Гуля: -- не достаетъ только, чтобъ вы приплели еще соловья и луну. А я вамъ скажу, что пора всѣхъ этихъ бредней прошла, наступило болѣе трезвое пониманіе вещей, и сила будетъ теперь стоять на сторонѣ тѣхъ, которые какими-бы то ни было средствами послужатъ къ пробужденію и преобразованію общества.
   -- И чтобъ доказать,. что они сила, -- не будутъ останавливаться ни передъ какими средствами, будь это хоть убійство!
   -- Чтожъ такое! Я люблю честолюбцевъ,-- въ нихъ сила есть, предпріимчивость; они не проповѣдуютъ корпѣнья на одномъ мѣстѣ, сказала Гуля.
   Губы Наташи сложились въ горькую и презрительную усмѣшку.
   -- Правда, сказала она:-- мы живемъ въ такое время, что и фальшивое золото часто сходитъ за настоящее, но все же немного надо ума, чтобъ понять, что та сила, о которой вы говорите, равняется силѣ ребенка, бросающаго зажженную спичку въ солому. Конечно, потери могутъ быть громадныя: можетъ сгорѣть цѣлый городъ, погибнуть много жертвъ, но причемъ тутъ будетъ сила ума, разумное и сознательное отношеніе къ дѣлу? Тѣмъ-то такъ и привлекательно вообще разрушеніе, что въ немъ можетъ участвовать всякій: глупый, слабый и ни къ чему не годный. Иное дѣло -- создавать! Тутъ ужь не спрячешься за громкія фразы, не скроешься подъ плащемъ гуманности и самоотверженія; тутъ потребуются другія силы, сюда можетъ явиться только человѣкъ, вооруженный знаніемъ, свѣтомъ науки и широкимъ общечеловѣческимъ міровоззрѣніемъ!
   Гуля только что собиралась отпарировать слова своей подруги, и на губахъ ея уже вертѣлся одинъ изъ тѣхъ готовыхъ отвѣтовъ, которыхъ развелось такое множество въ нашъ просвѣщенный вѣкъ; но она не успѣла ничего сказать, потому что вниманіе ея было отвлечено шумомъ шаговъ и звукомъ голосовъ. Черезъ минуту къ нимъ подошли Александра Ивановна съ Лизой.
   -- Что вы тутъ запропастились, сказала Лиза:-- двинемся куда нибудь -- или гулять, или домой.
   -- Пойдемте лучше простоквашу ѣсть, прибавила Александра Ивановна:-- сегодня необыкновенно удалась, я по книжкѣ дѣлала...
   -- Я не хочу, раздражительно сказала Гуля:-- здѣсь только и дѣла, что ѣсть...
   Александра Ивановна обидѣлась, что ея гостепріимство было такъ дурно принято, и ретировалась въ молчаніи; Гуля зѣвала во весь ротъ, разговоръ не клеился. Наташа вспомнила не безъ угрызенія совѣсти о безпокойствѣ Викторіи Августовны и потащила всѣхъ къ дому.
   Вмѣстѣ съ Стебальскимъ вошла она въ спальню его жены; но оба они никакъ не ожидали найти ее въ такомъ раздраженіи,
   -- For schame! обратилась Викторія по-англійски къ Наташѣ:-- are you not ashamed of yourself!
   Стебальскій поспѣшилъ выслать горничную и спросилъ, въ чемъ дѣло, чѣмъ провинилась Наташа.
   -- Это неприлично, возразила Викторія, тяжело дыша:-- ходить ночью отыскивать посторонняго мужчину...
   -- Какого посторонняго мужчину -- это ты про меня говоришь? спросилъ Стебальскій, улыбаясь.
   -- Да, про васъ! отвѣчала ему жена, раздражаясь еще болѣе:-- здѣсь въ обществѣ не принята такая свобода отношеній.
   -- А развѣ ты сама не твердила намъ, что у васъ въ Англіи иначе, что тамъ дѣвушки вполнѣ свободны, сказалъ Стебальскій, стараясь обратить все въ шутку.
   -- Да, онѣ свободны, пока не взяли на себя обязательствъ, возразила съ жаромъ Викторія: -- но невѣста моего сына должна считать себя почти уже замужней женщиной...
   -- Я не невѣста вашего сына,-- хотѣла сказать Наташа; но Стебальскій, видя судорогу, пробѣжавшую по лицу больной, сдѣналъ ей быстрый знакъ, чтобъ она ушла, и затворилъ за нею дверь. Подходя отъ двери опять къ постели, онъ встрѣтилъ взглядъ жены, и что-то въ немъ поразило его, какое-то значительное выраженіе, не выяснившееся покамѣстъ.
   Онъ сѣлъ и, взявъ обѣ руки несчастной женщины, началъ тихо гладить ихъ. Викторія въ изнеможеніи закрыла глаза и тяжело переводила дыханіе. Стебальскій хотѣлъ поднести къ ея губамъ питье, но она слабо отвела стаканъ и, вскинувъ на мужа большіе, горящіе во впадинахъ глаза, проговорила:
   -- Мнѣ нужно, чтобъ Георгъ былъ тутъ... Понимаешь ли: чтобъ я жила, мнѣ нужно, чтобъ онъ былъ со мной.
   -- Онъ, вѣроятно, пріѣдетъ, сказалъ Стебальскій.
   -- Когда пріѣдетъ? кто сказалъ, что онъ пріѣдетъ? развѣ тогда, когда трава выростетъ на моей могилѣ. Мнѣ нужно его сейчасъ, сію минуту... Ни воздухъ, ни молоко, ни сосны -- ничто не поможетъ мнѣ,-- только его счастье можетъ дать мнѣ жизнь. Его счастье въ любви Наташи, и она будетъ любить его!
   Стебальскаго будто ужалило что-то при этихъ словахъ; онъ сдѣлалъ невольное движеніе...
   -- Ты имѣешь что нибудь противъ этого? спросила Викторія, и, на этотъ разъ, нельзя уже было сомнѣваться въ выраженіи ея взгляда... Она наблюдала за мужемъ; она догадывалась...
   Стебальскій быстро всталъ и отошелъ къ письменному столу, стоявшему въ глубинѣ комнаты. Лицо его было въ огнѣ, руки дрожали, перебирая бумаги и карандаши. "Неужели она поняла это! думалъ онъ: неужели это написано у меня на лицѣ?"
   -- Что ты дѣлаешь? спросила Викторія, слѣдившая за нимъ съ неотступнымъ вниманіемъ.
   -- Пишу телеграмму къ Георгу, отвѣчалъ Стебальскій.
   Онъ всталъ, вполнѣ владѣя собою, спокойный и серьезный, какъ всегда, и подалъ женѣ листъ бумаги.
   -- Хорошо; когда же ты пошлешь? спросила она, пробѣжавъ его глазами.
   -- Завтра на разсвѣтѣ.
   Викторія взяла его руку и прижала ее къ своимъ горячимъ губамъ. Онъ сѣлъ возлѣ нея, зная, что его присутствіе дѣйствуетъ на нее цѣлебнѣе всякихъ лѣкарствъ.
   -- Я еще не скоро умру? спросила она со вздохомъ.
   -- Я вполнѣ надѣюсь, что это лѣто укрѣпитъ тебя надолго, отвѣчалъ Стебальскій.
   -- Мнѣ только бы дожить до свадьбы Георга съ Наташей. Тогда всѣ мои желанія въ мірѣ будутъ исполнены.
   -- Но почему ты такъ увѣрена, что твой сынъ будетъ счастливъ съ нею? сказалъ Стебальскій.
   -- Онъ этого хочетъ, и его желаніе должно быть исполнено. Гдѣ онъ найдетъ другую, какъ она!.. Ахъ, продолжала Викторія со слезами въ голосѣ: -- неблагодарная дѣвочка!.. Я иногда сама не знаю, люблю я ее или ненавижу... Зачѣмъ въ ней есть всѣ тѣ качества, какія я желаю видѣть въ моей дочери, и въ то же время другія, которыя я вырвала бы изъ нея, еслибъ могла!
   -- А объ этомъ ты не думаешь, будетъ ли она счастлива съ Георгомъ?
   Викторія взглянула на него съ горечью, съ негодованіемъ.
   -- Если она теперь не цѣнитъ его, то это только временно, возразила она: -- это пройдетъ, это перемѣнится, когда условія будутъ другія, и Георгъ будетъ здѣсь...
   Этотъ разговоръ сильно волновалъ больную, и Стебальскій уговорилъ ее позвать горничную и лечь спать.
   На другой день, Гуля пришла къ завтраку совсѣмъ больная, блѣдная, мрачная, и глядѣла на всѣхъ изподлобья. Она ничего не ѣла и встала изъ за стола прежде другихъ. Наташа нашла ее потомъ сидящею на боковомъ крылечкѣ, выходившемъ въ садъ: она обѣими руками сжимала виски.
   -- Голова болитъ? спросила Наташа.
   -- Нестерпимо.
   Онѣ помолчали. Гуля подняла на Наташу странный, пристальный взглядъ.
   -- Тяжело мнѣ! сказала она:-- боюсь я!..
   -- Чего, Гуля? спросила Наташа, садясь возлѣ нея.
   -- Будущаго боюсь. Не знаю, что будетъ -- хорошо или дурно, но только боюсь... Ахъ, эти призраки будущаго... какъ они пугаютъ меня,-- а не хотятъ сказать мнѣ, почему я не должна говорить... Почему, въ самомъ дѣлѣ?.. Скажите, Наташа, считаете ли вы, что есть такія вещи, которыхъ говорить нельзя?
   -- Конечно, есть, сказала Наташа.
   -- Но если это правда, если это фактъ? вскричала Гуля, выпрямившись и сверкая глазами. Развѣ честно скрывать правду?
   -- Если эта правда касается одной васъ, то можно и молчать о ней.
   -- Молчать!.. молчать!! повторила Гуля, возвысивъ голосъ и схватившись за голову:-- если я буду молчать, у меня голова разлетится наконецъ въ дребезги... А сказать -- боюсь; такъ и бьетъ лихорадка при одной мысли!..
   Наташа отчасти понимала Схмыслъ этихъ безсвязныхъ рѣчей, и онъ пугалъ ее, но помочь и посовѣтовать она ничего не могла.
   -- Гдѣ Левъ Николаевичъ? спросила неожиданно Гуля.
   -- Онъ занятъ у себя, пишетъ.
   -- Пишетъ, усмѣхнулась Гуля:-- вся его жизнь въ этой книгѣ! Думаетъ-ли онъ когда нибудь о живыхъ людяхъ, желала бы я знать.
   -- Для кого-же онъ пишетъ, кому-же онъ посвятилъ всего себя, если не больнымъ и страждущимъ людямъ! съ жаромъ сказала Наташа.
   -- Да, знаю, прошептала Гуля: -- личныхъ привязанностей у него нѣтъ. Онъ счастливый, безстрастный, безъ слабостей, недосягаемый!
   

ГЛАВА V.

   Къ вечеру того же дня пріѣхалъ Георгъ Риднеръ. Мать его какъ будто воскресла при видѣ его. Вопреки своимъ обычаямъ строгаго уединенія, она сдѣлала, въ честь его пріѣзда, нѣчто въ родѣ вечеринки. Пригласила всѣхъ къ себѣ во флигель, даже старуху Анфису Егоровну, и во весь вечеръ оказывала Наташѣ особенное вниманіе, ласкала ее, хвалила и глядѣла на нее съ такой улыбкой, что ни для кого не осталось ни малѣйшаго сомнѣнія въ томъ, что она смотритъ на нее, какъ на свою будущую невѣстку. Это открытіе взволновало всѣхъ, такъ что никто почти не могъ спокойно пить и ѣсть. Наташа чувствовала себя чрезвычайно неловко; Стебальскій, несмотря на всю сдержанность, не могъ подавить непріятнаго впечатлѣнія, произведеннаго на него манерой жены и ея наступательнымъ образомъ дѣйствій. Александра Ивановна, блѣдная, глядѣла съ ужасомъ на свою дочь, которая даже и не старалась скрывать свои чувства, кусала губы, то вскакивала, то садилась, и яростно отталкивала отъ себя подаваемыя ей чашки чаю.
   -- Какая подлость! говорила она почти вслухъ, проходя мимо Гули, которая, одна изъ всѣхъ, была весела и равнодушна.
   -- На кого вы?.. спрашивала та со смѣхомъ.
   -- Развѣ вы не видите, что дѣлается? возражала Лиза: -- просто сдѣлка, чтобъ поймать жениха.
   -- Да, да, весело поддакивала Гуля.
   -- Но не замѣчаете ли вы, продолжала Лиза:-- что самъ Риднеръ всѣмъ своимъ поведеніемъ протестуетъ противъ этого посягательства на него?
   -- Не знаю; онъ всегда молчаливъ и холоденъ.
   -- Холоденъ? ну, это мы посмотримъ.
   Лиза рѣшительно сѣла возлѣ Георга, и хотѣла было начать съ нимъ разговоръ, но въ это время всѣ стали прощаться съ хозяйкой. Сидѣть нельзя было долго, чтобъ не утомить больную.
   Наташа собралась уходить вмѣстѣ со всѣми, потому что ея комната во флигелѣ отдавалась теперь Георгу, а она переходила въ большой домъ. Но Викторія Августовна остановила ее; и когда всѣ посторонніе ушли, она притянула ее къ себѣ и, другой рукой обнявъ Георга, прижала ихъ вмѣстѣ къ груди...
   -- Георгъ, поцѣлуй свою жену, сказала Викторія, сближая ихъ въ тѣсномъ объятіи.
   Наташа задыхалась. Она чувствовала мятежное біеніе сердца Георга возлѣ ея сердца; видѣла его лицо, преобразившееся, дышащее страстью возлѣ ея лица. Она двадцать разъ цѣловала Георга, но теперь отъ нея требовался поцѣлуй любви, и все существо ея возмущалось противъ этого. Наташа вырвалась, вся пылая, со спутанными волосами, со слезами на глазахъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, никогда! сказала она:-- я уже говорила вамъ... и говорю опять... я не могу, не хочу!
   -- Нелли! вскричала Викторія задыхающимся голосомъ:-- Нелли!
   Но Наташа уже бѣжала изъ флигеля по садовой дорожкѣ, безъ платка, подъ накрапывавшимъ дождемъ. Георгъ, не обращая вниманія на состояніе матери и забывъ захватить шляпу, бросился въ садъ за Наташей. Стебальскій изъ своего кабинета слышалъ всѣ эти голоса, звуки, шаги, и, распахнувъ окно, могъ видѣть двѣ темныя тѣни, скрывшіяся въ глубинѣ аллеи акацій... Въ этотъ вечеръ онъ не писалъ.
   Георгъ, крѣпкой и властной рукой, остановилъ Наташу.
   -- Это не можетъ такъ продолжаться, сказалъ онъ съ замѣтнымъ волненіемъ: -- вы должны сказать мнѣ, Нелли, за что и почему вы отвергаете меня.
   -- Я уже говорила вамъ прежде, что не люблю васъ, Георгъ, отвѣчала она.
   -- Что же я сдѣлалъ, чтобъ лишиться вашего уваженія и вашей симпатіи?
   -- Вы не лишились ихъ; странно, что вы этого не понимаете.
   -- Я понимаю, что дѣвушка, съ дѣтства любившая человѣка, какъ брата, должна полюбить его со временемъ, какъ мужа, если... если у нея нѣтъ другой привязанности.
   -- Опять этотъ инквизиторскій допросъ! вспыхнула Наташа: -- любила ли я, люблю ли я -- это до васъ не касается, и никогда не будетъ касаться!.. Оставьте меня, и пусть этотъ разговоръ будетъ послѣднимъ.
   -- Довольно,-- сказалъ Георгъ измѣнившимся голосомъ; сдавивъ ея руку внезапно похолодѣвшею рукою:-- вы высказались достаточно. Вы разорвали узы самыя священныя, самыя драгоцѣнныя, какія только существуютъ для людей: узы семьи, благодарности, симпатіи, воспоминаній дѣтства. Отнынѣ мы чужіе, хуже, нежели чужіе...
   -- Георгъ! вскричала Наташа, потрясенная его тономъ, выражавшимъ глубокое нравственное страданіе.
   -- Мнѣ тяжело будетъ васъ видѣть и встрѣчаться съ вами, продолжалъ онъ:-- но я обрекаю себя на это, ради моей матери, которую вы хладнокровно готовы убить. Ей жить недолго; пусть умретъ, не зная, что дитя, которое она взлелѣяла, бездушно поразило ее въ самомъ дорогомъ -- въ ея сынѣ!
   Послѣднія слова Георга раздались уже, когда онъ повернулъ назадъ. Быстро, не оглядываясь, онъ пошелъ къ флигелю, въ спальню матери. Успокоивъ ее нѣжными словами и неопредѣленной надеждой, что съ Наташей не все еще кончено, онъ опять вышелъ, несмотря на дождь, и проблуждалъ до зари. Онъ испытывалъ горькое разочарованіе деспотической натуры, встрѣтившей сопротивленіе тамъ, гдѣ ожидалъ найти безусловную покорность.
   Наташа проплакала всю ночь; и ей невыразимо тяжело было разорвать всѣ узы дружбы, связывавшія ее съ единственной семьей, какую она имѣла въ мірѣ, и отказаться отъ мысли, что у нея есть мать и братъ.
   Однако, на слѣдующее утро, когда она пришла поздороваться съ своей воспитательницей и застала мирную семейную картину за завтракомъ на англійскій ладъ, при веселыхъ лучахъ проникавшаго сквозь бѣлыя гардины солнца, ей показалось, что тучи миновали и горизонтъ прояснился. Викторія обошлась съ ней очень благосклонно, какъ будто ничего не случилось вчера; Георгъ съ обычной вѣжливостью предложилъ ей мѣсто, подвинулъ кофе и сливки, и даже вмѣшался въ разговоръ съ его матерью. Но недолго Наташа осталась въ этой пріятной иллюзіи. Скоро она убѣдилась, что Георгъ никогда не забудетъ и не проститъ ей отказа; что ея слова уязвили его глубоко, что они какъ будто вѣчно написаны въ воздухѣ между ею и имъ... Это можно было видѣть изъ его ледянаго молчанія, когда они оставались вдвоемъ, изъ звука его голоса, даже изъ пожатія руки, которымъ они обмѣнивались, начиная съ этого утра... Еслибъ пожатія могли быть деревянныя, желѣзныя или ледяныя, то именно пожатіе Георга причислялось бы къ этому разряду. Каждымъ своимъ движеніемъ, взглядомъ, словомъ онъ выражалъ безмолвное осужденіе, неумолимый приговоръ Наташѣ. Впрочемъ, онъ не всегда избѣгалъ говорить съ нею; но, при этомъ, съ удивительнымъ искусствомъ умѣлъ отнимать у разговора всякую короткость, всякій интересъ, всякій намекъ на прежнюю интимность. Одного только онъ не могъ и не умѣлъ сдѣлать: это -- надѣть маску равнодушія: въ этомъ сказывалась его ахиллесова пята.
   Такъ прошло нѣсколько дней. Наташа продолжала аккуратно брать уроки у Стебальскаго, но и тутъ также почва колыхалась, какъ бы возвѣщая скорый взрывъ вулкана... Ни въ комъ не было спокойствія, каждый таилъ въ себѣ душевную бурю и боролся съ желаніемъ высказаться... Наташа не разговаривала со Стебальскимъ о своихъ отношеніяхъ къ Георгу и о томъ, что произошло между ними. Для Стебальскаго это было больное мѣсто, котораго онъ избѣгалъ; и, въ тоже время, по странному противорѣчію, онъ досадовалъ на Наташу, зачѣмъ она не говоритъ ему.
   Наступило лѣто знойное и съ частыми грозами; то синія, мрачныя тучи застилали горизонтъ; то снова солнечный свѣтъ обливалъ всю окрестность; то на землю низвергались потоки дождя, и вѣтеръ гудѣлъ по лѣсу, съ трескомъ и хрустомъ нагибая деревья...
   

ГЛАВА VI.

   -- Что съ вами, Гуля -- куда вы бѣжите? спрашивала Наташа въ одинъ вечеръ, стоя у калитки сада, откуда она съ удивленіемъ глядѣла на безпорядочный бѣгъ Гули по лугу, отдѣлявшему садъ отъ рощи.
   Гуля внезапно остановилась, глядя на Наташу, но какъ будто не узнавая ее.
   -- Это вы, сказала она: -- постойте, постойте. Гдѣ же онъ? остался онъ въ рощѣ или пошелъ домой?
   Она стала напряженно глядѣть въ ту сторону, откуда пришла, и скоро Наташа увидала, что изъ рощи медленнымъ шагомъ идетъ Стебальскій.
   -- Молчите, молчите, говорила Гуля, предупреждая вопросы Наташи и безсознательно ломая ей руку. Къ намъ подошли, я и убѣжала... Какого-то больнаго тамъ везли на телѣгѣ и подъѣхали къ намъ... А теперь онъ одинъ идетъ изъ рощи... зачѣмъ я убѣжала?...
   -- Вы были въ рощѣ со Львомъ Николаевичемъ? спросила Наташа, стараясь уловить нить ея безсвязныхъ словъ.
   Гуля сначала не отвѣчала, слѣдя глазами за Стебальскимъ, потомъ, когда онъ скрылся за строеніями, она обратилась къ Наташѣ и схватила ее за плечи съ такимъ выраженіемъ лица, что та отступила, ошеломленная. Глаза Гули блестѣли, грудь поднималась отъ какого-то безумнаго восторга; все существо ея дышало дикимъ экстазомъ...
   -- Да, да, я была съ нимъ! сказала она, особенно отчетливо и значительно упирая на слова, и приближая свое лицо къ лицу Наташи такъ, что почти жгла ее своимъ дыханіемъ:-- я была съ нимъ, повторила она, тряся Наташу съ нервной силой за плечи.
   Наташа молчала, потрясенная, озадаченная, взволнованная, ища на лицѣ Гули разгадки ея поведенія.
   -- Ну и что же? спросила она наконецъ.
   -- Ничего! отрѣзала Гуля, глядя на нее съ торжествомъ; но черезъ минуту она упала на шею къ Наташѣ, и шепнула ей на ухо:
   -- Я ему сказала!...
   Наташа вздрогнула и вспыхнула, и отшатнулась отъ Гули... Но та, ничего не замѣчая, смѣялась и рыдала у нея на плечѣ. Съ ней сдѣлалась истерика, такъ что надо было посадить ее на траву; но и въ истерикѣ восторженное выраженіе не сходило съ ея лица, и слезы смѣнялись блаженной улыбкой.
   -- Вы ему сказали? допрашивала Наташа, наклонившись надъ нею и глядя на нее строго и враждебно: -- какъ вы рѣшились, какъ вы осмѣлились!... что же вы сказали?
   -- Все сказала, все!...
   -- Чему же вы радуетесь! вскричала Наташа съ непонятнымъ гнѣвомъ:-- вѣдь это признаніе отдалитъ васъ отъ него. Онъ не позволитъ...
   -- Нѣтъ, нѣтъ, вы ничего не знаете!-- Гуля вскочила и стояла передъ нею, торжествуя и смѣясь.-- Что хотите говорите, а онъ мой!... Никто, кромѣ меня... никогда, никогда: никто, кромѣ меня!
   И она прыгнула въ кусты и скрылась, оставивъ Наташу пораженную, неподвижную, въ такомъ смятеніи чувствъ, какого она сама не могла объяснить себѣ. Она слышала голосъ Лизы, искавшей ее, другіе голоса, звавшіе ужинать; но она была не въ состояніи идти туда и видѣть кого нибудь. Быстро отворила она калитку и прошла черезъ лугъ въ уединенную долину, гдѣ недавно гуляла со Стебальскимъ. Тамъ она сѣла, захвативъ голову обѣими руками, и стала думать. Что могли значить намеки и поступки Гули? Они задѣли Наташу въ самомъ дорогомъ для нея: въ ея мнѣніи о Стебальскомъ и вѣрѣ въ него. Что могло произойти между имъ и Гулей, чтобъ повергнуть ее въ такое восторженное состояніе... Конечно, Стебальскій не могъ отвѣчать на любовь этой полубезумной дѣвушки: объ этомъ не могло быть и рѣчи. Но тогда какой же мотивъ побудилъ его принять благосклонно ея признаніе, и -- какъ замѣтно было изъ поведенія Гули -- даже поощрить его?... И невольно Наташѣ припоминались всѣ, когда нибудь слышанные ею разсказы и сужденія о легкомъ отношеніи мужчинъ къ любовнымъ связямъ, о ихъ кодексѣ нравственности, о тщеславіи относительно "побѣдъ"... Пусть такъ;-- но чтобъ онъ, Стебальскій, человѣкъ науки, человѣкъ убѣжденій, аскетъ, не стоялъ въ этомъ отношеніи выше другихъ -- противъ этого возмущалось все существо Наташи. Но все-таки сомнѣніе запало ей въ душу: ея дѣвственное воображеніе не допускало никакого компромисса; Стебальскій долженъ былъ строгими словами образумить Гулю, оттолкнуть отъ себя; а между тѣмъ произошло нѣчто другое... Что же именно, какъ и почему?
   Наташа склонила голову въ колѣнямъ и тихо, горько заплакала. Что-то угнетало ее, давило, что-то будто отнималось у нея... Спустя долгое время, она встала, отерла слезы и, съ выраженіемъ рѣшимости въ лицѣ, пошла къ дому. Она приняла твердое намѣреніе -- просить самого Стебальскаго разрѣшить ея недоумѣнія. До сихъ поръ онъ былъ ея единственнымъ другомъ: свои сомнѣнія на его счетъ она могла высказать только ему-же.
   На другой день, когда Наташа пришла брать урокъ, Стебальскій былъ пораженъ ея блѣдностью.
   -- Что съ тобою? спросилъ онъ, глядя ей въ лицо.
   Къ удивленію его, она покраснѣла, затѣмъ опять поблѣднѣла сильнѣе прежняго.
   -- Наташа... съ тобой случилось что-то, сказалъ онъ.
   -- Ничего не случилось; но, вѣроятно, меня разстроила Гуля вчера вечеромъ.
   -- Вчера вечеромъ?
   -- Да; съ ней была истерика, и вообще она вела себя очень странно, отвѣтила Наташа слегка дрожащимъ голосомъ.
   -- Какъ же она вела себя? Припомни, пожалуйста, и разскажи подробно, сказалъ заинтересованный Стебальскій.
   Наташа разсказала все до послѣдняго слова, до малѣйшаго жеста. При словѣ: "онъ мой!" Стебальскій поморщился, и когда она кончила, сказалъ:
   -- Досадно, что такъ вышло; но иначе нельзя было; впрочемъ, этого и надо было ожидать.
   -- Такъ это правда, вскричала Наташа съ краской негодованія, вскакивая съ своего мѣста:-- правда, что вы поощрили ее, вы одобрили ея безуміе, вы обманули ее! Но если вы ее не любите, то какъ назвать вашъ поступокъ?.. Вѣдь это игра, завлеканіе, кокетство!... Ахъ, Левъ Николаевичъ, что вы сдѣлали! Кому же вѣрить послѣ этого?..
   И она съ отчаяніемъ закрыла лицо руками.
   Стебальскій былъ пораженъ и въ то же время очарованъ вспышкой Наташи, Онъ привыкъ жить въ своемъ гордомъ нравственномъ одиночествѣ, не отдавая никому отчета въ своихъ дѣйствіяхъ; и для него было такъ ново, что его контролируютъ, упрекаютъ, принимаютъ къ сердцу его поступки. Всегда бывши только учителемъ и совѣтникомъ -- онъ съ сладкимъ трепетомъ слушалъ слова равенства изъ устъ женщины; онъ жаждалъ никогда неиспытаннаго имъ чувства подчиненія, покорности, смиренія передъ дорогимъ существомъ.
   Въ отвѣтъ на горячую тираду Наташи, онъ улыбнулся, взялъ ее за обѣ руки и посадилъ передъ собой.
   -- Я все разскажу тебѣ, Наташа, какъ моему судьѣ, сказалъ онъ мягкимъ и почти робкимъ тономъ: -- не скрою отъ тебя ни одной моей мысли, ни одного побужденія, и если я дурно сдѣлалъ, покарай меня!
   Тогда онъ въ свою очередь разсказалъ то, что произошло наканунѣ. Вотъ какъ это было:
   Въ сумеркахъ онъ возвращался изъ села, своей обыкновенной дорогой, по плотинѣ черезъ сосновую рощу, какъ вдругъ услышалъ, что его называетъ по имени чей-то дрожащій, сдавленный, неузнаваемый голосъ. Онъ осмотрѣлся и увидѣлъ Гулю, сидѣвшую подъ деревомъ и закрывавшую лицо руками. Думая, что она нездорова и проситъ помощи, Стебальскій поспѣшно подошелъ и отнялъ ея руки отъ лица. Къ его изумленію, эти руки крѣпко ухватились за него, и лицо Гули, съ пылающими щеками, съ говорящимъ взглядомъ, съ улыбкой, полной страсти, поднялось къ нему. Прежде чѣмъ она выговорила, онъ понялъ, что она хотѣла сказать. Видно было, что для нея наступила та минута, когда человѣка толкаетъ впередъ что-то сильнѣе его, хотя бы за этимъ "впередъ" стоялъ конецъ всему. Пусть будетъ, что будетъ, но надо, чтобъ онъ хоть разъ услышалъ тѣ слова, которыя рвутся съ ея губъ...
   -- Я люблю васъ, люблю, люблю! шептала Гуля въ лицо Стебальскому:-- развѣ вы не видѣли, не понимали до сихъ поръ... Я не скрывала, я не хочу скрывать! я не должна скрывать!
   Стебальскій не отнималъ рукъ и не сводилъ съ нея пристальнаго, любопытнаго взгляда психіатра... Онъ изучалъ игру нервъ въ ея лицѣ, вибраціи голоса, въ дрожаніи членовъ...
   -- Да скажите же мнѣ что нибудь! вскричала Гуля, вскакивая на ноги: -- не смотрите на меня съ такимъ лицомъ, или я съ ума сойду!
   -- Что же мнѣ сказать? возразилъ Стебальскій осторожно и мягко, обращаясь съ ней, какъ съ больною въ бреду.
   -- Человѣкъ ли вы! за что вы меня томите?
   -- Человѣкъ ли я? усмѣхнулся Стебальскій: -- кажется, я точно не человѣкъ въ такомъ смыслѣ, какъ вы понимаете. Эти чувства, и волненія были мнѣ всю жизнь незнакомы.
   -- Я это знаю, я слышала. Но участіе, жалость можете вы ощущать?.. Вы не смѣетесь, не презираете?
   -- Нѣтъ; за что же!
   -- Ну, да, вѣдь не за что? говорила Гуля, задыхаясь и едва держась на ногахъ. Вѣдь это не преступленіе -- васъ любить. Развѣ человѣкъ воленъ въ своихъ чувствахъ? а если они существуютъ, то честнѣе ихъ высказать, нежели лгать. Вѣдь я только хотѣла сказать... я думала: "Что же это такъ мучиться... Когда онъ увидитъ все и пойметъ, можетъ быть, онъ сжалится". Это не будетъ любовь... я не любви прошу... какая ужь тутъ любовь,-- а просто хоть добраго слова, какого нибудь участія.
   -- Я всегда имѣлъ къ вамъ участіе, сказалъ Стебальскій, и въ то же время отмѣтилъ въ скобкахъ у себя въ умѣ: "Болѣзненная и непроизвольная словоохотливость".
   -- Да, прежде... Но теперь, теперь, послѣ того, что вы знаете, вы не оттолкнете меня отъ себя?
   -- Нѣтъ; но я, конечно, не могу любить васъ.
   -- Но вы позволяете, вы соглашаетесь, чтобъ я одна изъ всѣхъ женщинъ васъ любила?
   -- Я не могу не соглашаться на то, что не отъ меня зависитъ, сказалъ Стебальскій, осторожно улыбнувшись. Онъ видѣлъ, что противорѣчіе доведетъ Гулю до умоизступленія.
   Гуля хотѣла еще что-то сказать, но на дорогу выѣхала телѣга, въ которой лежалъ одинъ человѣкъ, а другой сидѣлъ и правилъ. Правящій соскочилъ и подошелъ къ Стебальскому. Гуля не въ состояніи была присутствовать при ихъ разговорѣ, хотя въ ея упоенной головѣ мелькнула мысль: "Всѣ идутъ къ нему, всѣ вѣрятъ ему; онъ знаетъ такъ много, онъ такъ великъ, и -- позволилъ мнѣ любить себя!"
   Еслибъ Стебальскій былъ доступнѣе и выказалъ какую нибудь слабую сторону, любовь Гули немедленно охладилась бы: ее именно прельщало невозможное. И въ то же время, по странному ходу мыслей, у нея выходило, что Стебальскій -- ея неотъемлемый, что она имѣетъ на него какія-то права.
   

ГЛАВА VII.

   Дождь лилъ ливмя и къ ночи усилился. Вой вѣтра долго не. давалъ Наташѣ сомкнуть глазъ; наконецъ, она успокоилась и крѣпко заснула. Вдругъ что-то мгновенно, внезапно разбудило ее, ей послышался какъ будто шорохъ въ ногахъ ея постели.
   -- Кто тутъ? спросила она, съ безпокойствомъ приподнимаясь.
   Отвѣта не было, но ясно чувствовалось присутствіе человѣка.
   -- Кто тутъ, повторила она громче, съ бьющимся сердцемъ.
   -- Тише, не кричите, сказалъ голосъ возлѣ ея:-- это я, Пахомова?
   -- Пахомова? какими судьбами? говорила Наташа, обнимая ее въ темнотѣ; потомъ накинула на себя блузу и зажгла лампу.
   -- Напрасно вы зажигаете, замѣтила Пахомова: -- впрочемъ все равно.
   Она подошла къ окну, сдвинула тяжелыя занавѣсы и заколола ихъ булавкой, чтобы снаружи не видно было свѣта.
   -- Зачѣмъ вы это? спросила съ удивленіемъ Наташа.
   -- Все покойнѣе, сказала Пахомова, съ утомленіемъ опускаясь на стулъ; ноги такъ и подгибались подъ нею. Она показалась Наташѣ изможденною, похудѣвшею, постарѣвшею.
   -- Какъ же это вы сюда попали? спрашивала она:-- и ночью, въ такую бурю!
   -- Буря-то и загнала меня, отвѣчала Пахомова: -- телѣжка моя сломалась на дорогѣ. Я дошла пѣшкомъ, я знала, что вы здѣсь живете. Сторожъ провелъ меня въ домъ.
   -- Какъ вы нашли мою комнату?
   -- Какая-то женщина встала и указала мнѣ. Я знала, что вы меня не выгоните.
   Наташа опять обняла ее. Она видѣла, что передъ нею стоитъ гонимая судьбою.
   -- Я приготовлю вамъ чаю, сказала она:-- у меня есть спиртовая лампа; я сейчасъ вскипячу воды.
   Она налила изъ графина воды въ маленькую кострюлю.
   Пахомова не въ силахъ была отказываться; платье на ней было мокрое; она вся дрожала и куталась въ платокъ.
   -- Вы жили въ деревнѣ? спросила Наташа.
   Та кивнула только годовой.
   -- Однако вы не поправились, а скорѣе похудѣли, замѣтила Наташа.
   -- Я не веселиться ѣздила,-- съ прежней рѣзкостью отвѣтила Пахомова.
   -- А гдѣ всѣ ваши -- Еремѣевъ, Путиловъ?..
   -- Каждый при своемъ дѣлѣ.
   Разговоръ не клеился. Пахомова молча стала пить чай.
   -- Стебальскій здѣсь? спросила она, не поднимая глазъ.
   -- Да, онъ здѣсь.
   -- Поздно онъ встаетъ?
   -- Часовъ въ семь. Вамъ нужно его видѣть?
   -- Необходимо.
   Опять разговоръ пресѣкся.
   -- Гуля также здѣсь, сказала Наташа.
   -- А! бьетъ баклуши, замѣтила Пахомова съ легкимъ презрѣніемъ.
   -- Да, другаго ничего нельзя сказать про нее. Впрочемъ она вѣдь не совсѣмъ здорова.
   -- Даетъ волю нервамъ, возразила хладнокровно Пахомова. А какія надежды подавала прежде, года два тому назадъ. Я думала, она будетъ развиваться съ годами, а вышло напротивъ. Она совершенно неспособна къ сосредоточенности, устойчивости, къ самобытности; міръ фантазіи заѣлъ ее. Я думаю, что иногда она просто бредитъ на яву.
   -- И я того же мнѣнія, сказала задумчиво Наташа. Она стала еще страннѣе; вотъ завтра вы ее увидите.
   -- Завтра? переспросила Пахомова:-- да развѣ вы думаете, что я жить сюда пріѣхала?
   -- Развѣ нельзя ужь пробыть одинъ день,-- я представила бы васъ, какъ мою гостью...
   Пахомова пожала презрительно плечами.
   -- Вотъ ужь я и не думала о томъ, кто здѣсь хозяинъ, кто нѣтъ, и пріѣхала я вовсе не въ гости. Завтра, прежде чѣмъ ваши проснутся, я буду въ дорогѣ.
   -- Куда же вы ѣдете?
   -- Куда глаза глядятъ. Оттуда, гдѣ я была, пришлось утекать не мнѣ одной. Однако, что вы не ложитесь?-- я лягу.
   Съ этими словами, Пахомова легла на диванъ.
   -- Постойте, я вамъ дамъ простыню и подушку...
   -- Не надо ничего, сказала Пахомова рѣшительнымъ тономъ и, подложивъ подъ голову свой сакъ-вояжъ, улеглась совсѣмъ одѣтая, сбивая въ ноги предложенное ей одѣяло.
   -- Потушите же лампу, нетерпѣливо сказала она.
   Наташа исполнила ея желаніе и легла, не разспрашивая ничего болѣе. Она догадывалась, какая причина гнала Пахомову куда глаза глядятъ, и ей до боли жаль было видѣть даромъ пропадавшія силы и безплодно тратившуюся энергію...
   На другое утро, когда Наташа открыла глаза, Пахомовой уже не было въ комнатѣ; но сакъ-вояжъ ея лежалъ на диванѣ.. Наташа вспомнила изъ словъ Пахомовой, что ей необходимо видѣться со Стебальскимъ, и, боясь, что затруднительно будетъ найти къ нему доступъ въ такое раннее врмея, поспѣшила сама одѣться, чтобъ пойти помочь ей. Но Пахомова не нуждалась ни въ чьей помощи и содѣйствіи. Какъ она отъискала дорогу къ флигелю Стебальскаго и какъ вызвала его оттуда, осталось тайной для Наташи, но она издали увидѣла ихъ обоихъ тихо разговаривающими сзади флигеля, на лужайкѣ подъ сводомъ акацій. Оба были, казалось, взволнованы; Пахомова просила о чемъ-то; Стебальскій въ знакъ согласія, кивалъ головою. Потомъ онъ сталъ въ свою очередь въ чемъ-то убѣждать ее: она отказывала. Увидѣвъ Наташу, они вышли изъ подъ акацій и стали медленно подходить къ ней, не переставая разговаривать.
   -- Вотъ я уговариваю ее, сказалъ Стебальскій Наташѣ:-- пробыть у меня нѣсколько дней. Не понимаю, отчего она не соглашается.
   -- Здѣсь вамъ было бы покойно и безопасно, обратилась Наташа къ Пахомовой, которая сурово молчала, хотя въ ней, повидимому, происходила борьба. Она то краснѣла, то блѣднѣла.
   -- Ужь не боитесь-ли вы меня компрометировать! продолжалъ Стебальскій: -- такъ вамъ должно быть хорошо извѣстно, что я этого никогда не боялся, что я двадцать разъ дѣлалъ то же и для другихъ.
   -- У меня есть свои причины, проговорила Пахомова сквозь зубы.
   -- Не можете-ни вы сказать ихъ мнѣ? Я не злоупотреблю вашихъ довѣріемъ, сказалъ Стебальскій съ такой простотой и добротой, съ такимъ участіемъ, что Пахомова видимо была тронута и смущена. Губы ея дрогнули.
   -- Я сказала-бы вамъ все другое, но этого не могу. Прощайте.
   Она торопливо, въ смущеніи, протянула ему руку, но онъ отвелъ ее.
   -- Зачѣмъ-же?-- Я еще провожу васъ, сказалъ онъ:-- я знаю, что спѣшить вамъ некуда; пройдемтесь по саду.
   -- Нѣтъ... если ужь ѣхать, такъ ѣхать, говорила Пахомова; однако пошла за нимъ по саду. Іюльское солнце успѣло уже высушить дорожки; только трава и листья деревъ еще сверкали кое-гдѣ алмазными каплями. Садъ какъ будто отдыхалъ отъ ночнаго погрома, купаясь въ лучахъ солнца и нѣжась въ прохладѣ утра, не успѣвшей еще превратиться въ полуденный зной. Ни пылинки не было видно на блестящихъ зеленыхъ листьяхъ; по обѣимъ сторонамъ широкой дорожки вилась кайма изъ алыхъ и бѣлыхъ розъ въ цвѣту; такъ далеко, какъ хваталъ глазъ, все розы и розы до того мѣста, гдѣ онѣ словно вдвигались въ темную глубь орѣховой аллеи. Вся природа жила роскошною, безмятежною жизнью, какъ-бы издѣваясь надъ кропотливыми заботами и интересами существъ, одаренныхъ самосознаніемъ... Она призывала къ счастью, къ лѣни... Должно быть, Пахомова глубоко почувствовала это, потому что она вдругъ остановилась, сдвинула брови, и рѣшительно сказала:
   -- Я поѣду. Такъ вы все сдѣлаете, о чемъ я васъ просила, Левъ Николаевичъ?
   -- Все сдѣлаю. Я напишу сегодня; если понадобится, я самъ поѣду въ Петербургъ. Но васъ я, вѣроятно, не найду тамъ?
   -- Вѣроятно. Прощайте; надо полагать, что мы съ вами больше не увидимся, проговорила она какимъ-то страннымъ, рѣзкимъ тономъ, крѣпко пожала ему руку и быстро, почти бѣгомъ, пошла къ дому.
   Войдя въ Наташей въ ея комнату, Пахомова какъ-то растерянно схватилась за свой сакъ-вояжъ, за большой платокъ, за калоши; и, оставивъ все это, сѣла на диванъ, подперши обѣими руками голову. Наташа никогда не видала ее въ такомъ состояніи нерѣшимости и смятенія; изъ груди ея вырывались невольные вздохи, и она по временамъ смотрѣла вокругъ себя смягченнымъ, почти влажнымъ взглядомъ. Ей хотѣлось остаться, это было ясно...
   Вдругъ она встала, суровая, блѣдная, жесткая.
   -- Будетъ баловаться, проговорила она, накидывая платокъ.-- Прощайте, Наташа. Скажите Стебальскому...
   -- Что? спросила та.
   -- Что я хотѣла испытать, точно-ли человѣкъ -- властелинъ своихъ страстей, и что опытъ удался. У меня была одна страсть, одна слабость... и я съумѣла побѣдить ее. Скажите ему это,-- пусть хоть меня-то не считаетъ тряпкой...
   -- Скажу.
   Пахомова одѣлась и вышла, съ тѣмъ чтобъ на селѣ нанять лошадей. Наташа пошла проводить ее. Въ корридорѣ онѣ встрѣтились съ Гулей.
   -- А! проповѣдница крайнихъ доктринъ! что такъ скоро утекаете? сказала Гуля Пахомовой. Я только успѣла узнать, что вы здѣсь, а вы ужь и хвостъ кажете.
   Пахомова не удостоила ее отвѣтомъ.
   -- А васъ ожидали тамъ въ залѣ къ чаю, продолжала Гуля ей вслѣдъ. Новое лицо -- всѣ въ волненіи отъ вашего появленія.
   Въ самомъ дѣлѣ, Александра Ивановна, узнавъ отъ горничныхъ о пріѣздѣ въ бурю, ночью, таинственной гостьи, пришла въ такое сильное волненіе, что сочла нужнымъ принять успокоительныя капли. Она прибѣгала къ этому средству каждый разъ, если какой-нибудь камушекъ выкатывался на гладко-выполированную дорогу, по которой текла ея жизнь. Долго разсуждала она съ горничными: какъ это странно, что являются въ домъ неизвѣстныя личности и -- главное -- пѣшкомъ, въ дождь. Ну, пріѣхала бы какъ слѣдуетъ, въ экипажѣ, съ чемоданомъ, съ поклажей, какъ порядочные люди ѣздятъ, а то прибѣжала, какъ изъ земли выросла... Вѣдь можно подумать Богъ знаетъ что!
   Извѣстіе объ отъѣздѣ Пахомовой снова поставило Александру Ивановну въ свою тарелку, и она съ обычной акуратностью принялась варить кофе, поджидая Стебальскаго. Она взяла, можно сказать, съ бою согласіе Стебальскаго раздѣлять общіе завтраки и обѣды, и внутренно ликовала: -- всякій заѣзжій гость могъ видѣть собственными глазами, что профессоръ Стебальскій составляетъ почти часть ея семьи. Онъ явился вмѣстѣ съ Наташей, которая только что проводила Пахомову и встрѣтилась съ нимъ на дворѣ. Она передала ему порученіе Пахомовой и спросила: знаетъ ли онъ, о какой страсти она говорила?
   Онъ пожалъ плечами и сказалъ:
   -- Я вообще ничего не знаю объ ея частной жизни; я отличалъ ее только, какъ хорошую ученицу и сидѣлку.
   Наташа не сказала больше ничего; но почувствовала невольное уваженіе въ недосягаемости этого человѣка.
   -- Да! у него свой собственный внутренній міръ, подумала она -- и онъ не обращаетъ вниманія на наши слабости и страсти... онъ даже не замѣчаетъ ихъ!
   Она задумалась и на душѣ ея стало и горько, и сладко...
   -- Тебя, бѣдняжку, разбудили ночью! встрѣтила Александра Ивановна входившую Наташу, и съ соболѣзнованіемъ покачала головою. Я всегда говорю, обратилась она въ Стебальскому:-- что люди безъ воспитанія неудобны для знакомства. Можно-ли будить ночью!
   -- Ее загнала буря, замѣтилъ Стебальскій.
   -- Помилуйте, воспитанные люди не ѣздятъ въ бурю, а остаются дома, возразила Александра Ивановна.
   Никто не возражалъ ей; ободренная этимъ, она начала тянуть канитель о томъ, что гораздо выгоднѣе и удобнѣе выбирать для поѣздокъ хорошую погоду, чѣмъ дурную. Но -- дверь балкона растворилась, и явилась Лиза, раскраснѣвшаяся, торжествующая, ведя за собой Георга... Обыкновенно онъ не присутствовалъ при завтракахъ; но на этотъ разъ Лиза какимъ-то образомъ словила ого. Георгъ разсказалъ, что онъ только что возвратился съ далекой прогулки; вставши въ шесть часовъ, онъ пошелъ версты за три въ такъ называемый "Крутой верхъ", гдѣ удивительный видъ съ горы, и внизу протекаетъ Ока.
   -- Я съ вами пойду туда, вскричала Лиза:-- ахъ, поскорѣе-бы.
   -- Развѣ вы пройдете три версты! съ насмѣшкой сказала Гуля:-- гдѣ ужь вамъ, когда вы такъ не любите гулять.
   -- Пожалуйста, не рѣшайте за меня и не мѣшайтесь не въ свое дѣло, гнѣвно отозвалась Лиза.
   Всѣ заинтересовались "Крутымъ верхомъ". Наташа, Стебальскій, даже сама Александра Ивановна -- всѣ захотѣли видѣть то, что описывалъ Георгъ. Но только въ умѣ Александры Ивановны все это было сопряжено съ лошадьми, экипажами, прислугой, самоваромъ и пирожками. Какъ бы то ни было, рѣшено было совершить эту экскурсію сегодня или завтра, смотря по погодѣ.
   Глаза Гули заблистали, поднявшись на Стебальскаго. Ей вообще рѣдко удавалось быть съ нимъ, и перспектива нѣсколькихъ часовъ прогулки приводила ее въ восторженное состояніе.
   Но Стебальскій не видѣлъ ея взгляда и не обратилъ на нее ни малѣйшаго вниманія.
   

ГЛАВА VIII.

   Все благопріятствовало предположенной прогулкѣ. Дождь прибилъ пыль; день былъ прохладный, умѣряемый легкими облачками, застилавшими слишкомъ горячіе лучи солнца. Около шести часовъ вечера уже возможно было пуститься въ путь. Но никто не захотѣлъ ѣхать съ Александрой Ивановной въ тарантасѣ, и прежде чѣмъ она собралась съ своими самоварами, узелками и корзинами, остальная компанія ушла пѣшкомъ. Тогда на Александру Ивановну напало раздумье: вполнѣ ли гладка дорога, нѣтъ ли на ней косогоровъ, не поднимется ли вѣтеръ, не пойдетъ ли дождь! Она стояла въ нерѣшимости, съ пледомъ въ рукѣ, когда сверху спустилась Анфиса Егоровна съ ключами, облеченная, по случаю отсутствія общества, въ самый домашній безцеремонный костюмъ.
   -- Ну, ты куда собралась! укоризненно обратилась она къ Александрѣ Ивановнѣ. Гдѣ тамъ самоваръ ставить? да и лошадей-то оводы съѣдятъ. Вонъ по полю, говорятъ, бѣшеная собака бѣгаетъ.
   -- Какъ, бѣшеная собака? въ ужасѣ повторила Александра Ивановна.
   -- Да какъ же! спроси у Ѳедьки, спроси у Захара, они сами ее видѣли, отогнали ее кольями отъ нашихъ дворовъ.
   -- Ахъ, Боже мой, какъ бы наши ее не встрѣтили.
   -- И встрѣтятъ, непремѣнно встрѣтятъ, подтвердила Анфиса Егоровна съ злорадствомъ. И подѣломъ имъ: не шляйся далеко.
   -- Ахъ! вѣдь Лиза съ ними... Зачѣмъ я отпустила Лизу!
   -- Твоя Лиза такая же шальная. Онѣ намедни, съ "гулящей" съ этой, привели сюда чужую собаку. Можетъ, она-то самая и взбѣсилась; увидитъ ихъ, да прямо къ нимъ.
   -- Какъ же вы прежде не сказали?
   -- Да съ ними докторъ,-- что имъ сдѣлается.
   -- Прикажете отпрягать? спросилъ слуга, которому надоѣло стоять съ корзинками и слушать этотъ разговоръ.
   -- Конечно отпрягать, сказала Александра Ивановна: -- нѣтъ, постой, Степанъ... Съѣзди, пожалуйста, сейчасъ, догони ихъ... Скажи барышнѣ, Лизаветѣ Ивановнѣ, что мамаша совѣтуетъ ей воротиться домой... очень проситъ, скажи.
   Слуга, не отвѣчая и даже не дослушавъ, вышелъ. Дорогой онъ ворчалъ про себя: "Какъ же! воротится она! такъ сейчасъ и послушалась. Гдѣ я, въ чорту, ее искать буду!"
   И онъ преспокойно велѣлъ отпрягать, а самъ ушелъ на село.
   Компанія гуляющихъ была уже далеко, и приходилось идти дѣйствительно по косогорамъ, лощинамъ и оврагамъ. Одна Наташа справлялась еще кое-какъ съ трудностями пути. Лиза же вовсе не умѣла ходить по немощенной дорогѣ и непритворно мучилась, балансируя на своихъ французскихъ каблукахъ. Только сантиментальная любовь ея къ Георгу могла вынудить у нея эту жертву далекой ходьбы. Зато она считала себя вправѣ требовать безпрестанно его сочувствія и помощи при всѣхъ неровностяхъ пути. Георгъ былъ вѣжливъ, ровенъ и холоденъ; Наташу онъ, казалось, не видалъ вовсе и смотрѣлъ черезъ нее, какъ черезъ призракъ. Она также не заводила съ нимъ рѣчи и пріютилась къ Стебальскому, тихо разговаривая о посѣщеніи Пахомовой. Гуля, съ самаго начала прогулки, впала въ нервное состояніе; ее укололо то, что спутники ея какъ будто раздѣлились на двѣ пары, а она осталась одна. Съ этой минуты, задачей ея сдѣлалось обратить на себя вниманіе во что бы то ни стало. Она нарочно искала опасныхъ мѣстъ, падала съ крутизны внизъ, дико вскрикивая, и потомъ нервно хохотала. Платье ея было изорвано, руки исцарапаны до крови, и ей это видимо доставляло удовольствіе: она даже нарочно схватывала крапиву, чтобъ обжечься. Цѣль ея была достигнута: Стебальскій чаще и чаще сталъ оборачиваться на нее и замѣчать за нею.
   -- Зачѣмъ вы жжете себѣ руки крапивой? говорилъ онъ: -- развѣ это для васъ пріятно?
   -- Это ужасно больно, отвѣчала она: -- мнѣ хочется, чтобъ было больно.
   Сорвавъ вѣтку крапивы, она, жмурясь и взвизгивая, хлестнула себя нѣсколько разъ по шеѣ... Стебальскій вырвалъ у нея вѣтку; Гуля расхохоталась и взглянула на него смѣло, пристально, страстно...
   -- Господа, сказала Наташа: -- никто изъ васъ не запасся съѣстнымъ?
   -- Какъ! а ты развѣ не взяла? вскричала Лиза? Ну, это настоящая измѣна съ твоей стороны.
   -- Отчего же ты не взяла, если такъ жалѣешь объ этомъ? возразила, смѣясь, Наташа.
   -- Я думала, что другіе возьмутъ. Не всѣмъ же тащить; это кто-нибудь одинъ долженъ.
   -- Ну, ужь я не намѣрена, вступилась Гуля: -- терпѣть не могу таскать съ собой. Кромѣ папиросъ, никогда ничего не беру.
   -- Утѣшься, Лиза, сказала Наташа: -- я взяла съ собой ѣды. Смотри.
   Она выгрузила изъ кармановъ пучки зеленаго гороха и бобовъ.
   -- Ахъ ты злая! вскричала Лиза, подбѣгая -- нарочно пугала,-- давай. Сдѣлаемъ привалъ, господа, я не могу идти.
   Лиза сѣла на траву, съ горохомъ на колѣняхъ.
   -- Не хотите ли курить? сказала Гудя Стебальскому, фамильярно подавая ему папиросу.
   -- Я не желаю ни курить, ни садиться, отвѣтилъ Стебальскій. Когда идешь къ цѣли, нечего мѣшкать на пути.
   -- Это правда, сказалъ Георгъ своимъ серьезнымъ, твердымъ тономъ. Мы идемъ въ "Крутой верхъ" и должны отдыхать только тамъ, не прежде.
   -- Да когда я не могу, устала!, капризно захныкала Лиза, сморщивъ брови.-- Я не привыкла къ такой ходьбѣ.
   -- Вы не должны были идти въ такомъ случаѣ, непоколебимо возразилъ Георгъ.
   -- Я не знала, что устану. Ну, пусть меня несутъ на рукахъ, я не встану! съ обворожительной улыбкой прибавила она вдругъ, протягивая руки къ Георгу.
   -- Зачѣмъ же нести? возразилъ Георгъ съ тѣмъ же хладнокровіемъ.-- Вы посидите тутъ, сколько захотите, и потомъ придете къ намъ. Мы дальше "Крутаго верха" не пойдемъ и сядемъ тамъ на горѣ.
   -- Какъ! бросить меня одну на дорогѣ! вскричала Лиза, мгновенно поднимаясь на ноги.
   -- Не бросить, а не тревожить васъ, если вы хотите сидѣть.
   Во время этихъ переговоровъ, Георгъ постепенно все удалялся, а Стебальскій давно уже ушелъ впередъ.
   -- Наташа! звала Лиза, спѣша догонять своихъ спутниковъ:-- собери свой горохъ, я его тамъ разсыпала.
   -- Ну, это можешь собирать сама, отвѣчала Наташа.
   -- Ахъ, какіе всѣ ужасные люди! съ глубокимъ вздохомъ проговорила Лиза, присоединяясь къ компаніи.
   Когда они дошли до мѣста, солнце садилось и они могли любоваться его великолѣпнымъ закатомъ съ вершины горы, которая и называлась "Крутой верхъ".
   Мѣстоположеніе было оригинальное, нѣсколько дикое. Внизу горы разстилалась Ока; на противоположномъ берегу одиноко стояла избушка паромщиковъ; на водѣ близь нея колыхался парамъ, привязанный канатомъ. Далѣе тянулась широкая дорога въ гору, теряясь на краю горизонта. Съ этой стороны также спускалась по горѣ широкая дорога, довольно опасная по своей крутизнѣ; почва здѣсь была песчаная, темно-желтаго цвѣта; направо, сплошной стѣною, высился лѣсъ.
   Всѣ молчали, какъ бы присутствуя при какомъ-то торжественномъ зрѣлищѣ; изрѣдка только перекидывались отрывистыми фразами. Красный шаръ солнца закатился и въ воздухѣ повѣяло прохладой. Стебальскій сталъ курить, а Наташа, выбравъ укромное мѣстечко, усѣлась на склонѣ горы, подъ тѣнью одиноко стоявшаго дерева.
   -- Что это за прелесть! вскричалъ Стебальскій, любуясь на разстилавшійся передъ нимъ пейзажъ:-- какъ отдохнемъ, пойдемъ въ лѣсъ. Ты пойдешь, Наташа.
   -- Пойду; отвѣчала она, высыпая изъ фартука набранные ею полевые цвѣты: -- тамъ, я думаю, и грибовъ, и цвѣтовъ теперь вволю!
   -- Вамъ нравится это мѣсто? говорила Лиза Георгу:-- для деревни, конечно, ничего; но сознайтесь, что у насъ на островахъ, въ Петербургѣ, лучше есть мѣста.
   -- Гораздо хуже; отвѣчалъ лаконически Георгъ.
   -- Поскорѣе бы лѣто прошло -- скука! продолжала она.
   Между тѣмъ Гуля, полулежа почти у ногъ Стебальскаго, не сводила съ него страннаго взгляда, который вскорѣ сталъ давить его своей неотступностью. Ему хотѣлось говорить съ Наташей, и онъ, машинально, чтобъ избѣгнуть взгляда Гули, постепенно отвертывался отъ нея въ сторону. Гуля, куря папиросу, роняла огонь на платье, прожигала на немъ огромныя дыры, такъ что раза два Стебальскій принужденъ былъ бросаться тушить. Она смѣялась и продолжала шалить нарочно. Ему это надоѣло, и онъ сказалъ ей строго:
   -- Больше я не стану о васъ хлопотать, Галина Семеновна; если хотите сгорѣть, то горите.
   -- Ну и сгорю,-- вамъ-то что! возразила она.
   -- Мнѣ -- ничего. Я и говорю, что это ваша воля.
   -- Моя воля? сказала Гудя, вдругъ приподнявшись съ волненіемъ:-- нѣтъ, не моя! Развѣ всегда человѣкъ имѣетъ свою волю? Развѣ не бываетъ, что какъ ни стараешься, не можешь удержать себя.
   -- Это только такъ кажется; а по большей части -- это распущенность, замѣтилъ Стебальскій.
   -- Послѣ этого, всякое сильное чувство -- распущенность! съ горечью сказала Гуля.
   -- Нѣтъ; но иногда простую блажь, прихоть, принимаютъ за что-то необыкновенное, великое, считаютъ все себѣ позволеннымъ.
   Гуля вспыхнула и бросила на него странный взглядъ; потомъ вскочила, разсыпавъ на траву папиросы, и скорыми шагами ушла за выступъ горы. Ея фигура то появлялась, то скрывалась за возвышеніями, и можно было безошибочно сказать, по ея неровнымъ движеніямъ и неожиданнымъ скачкамъ, что она находится въ крайней степени возбужденія. Стебальскій покачалъ головою.
   -- Вы опасаетесь за нее? сказала ему тихо Наташа:-- пребываніе здѣсь не принесло ей пользы?
   -- Да, отвѣтилъ задумчиво Стебальскій:-- я думалъ, что съ ней легче справиться. Кажется, я сдѣлалъ ошибку.
   -- Въ чемъ? Въ томъ, что вы настояли, чтобъ она пріѣхала?
   -- Но вѣдь безъ этого нельзя было, возразилъ онъ, пожавъ плечами:-- для того чтобъ лечить ее, мнѣ надо было ее наблюдать, а тутъ случились такія комбинаціи, которыхъ я не могъ предвидѣть...
   Наташа подняла на него вопросительный, наблюдательный взглядъ и -- казалось -- ждала продолженія.
   -- Впрочемъ, прибавилъ онъ, помолчавъ:-- я не жалѣю. Чтобы ни было дальше съ этой дѣвушкой,-- она обогатила меня драгоцѣнными матеріалами.
   -- И вамъ не жалко, и не страшно -- ради науки -- производить надъ нею опыты?... Взбунтовать и поддерживать въ ней то, что вамъ нужно для вашихъ экспериментовъ? какъ-то особенно горячо и взволнованно сказала Наташа..
   -- Тамъ, гдѣ я сознаю, что дѣйствую въ пользу науки, я не могу останавливаться изъ-за какихъ нибудь постороннихъ соображеній.
   Наташа не отвѣчала. Она такъ глубоко задумалась, что не слыхала, какъ Стебальскій назвалъ ее по имени; онъ уже нѣсколько секундъ наблюдалъ за нею, когда она наконецъ обернулась къ нему и встрѣтилась съ нимъ глазами. На лицѣ ея лежало тяжелое, недоумѣвающее выраженіе; во взглядѣ было что-то суровое и осуждающее. Стебальскій не могъ выдержать этого взгляда, и ему страстно захотѣлось измѣнить его выраженіе.
   -- Я думалъ, что ты одна могла бы понять меня, Наташа, заговорилъ онъ тихимъ, нѣсколько взволнованнымъ голосомъ:-- но ты или не хочешь, или не можешь этого. А вѣдь это такъ просто. Я всю жизнь посвятилъ наукѣ, я вѣчно стремился къ открытію законовъ, управляющихъ мышленіемъ, я гонялся за этимъ съ самой моей юности. Пойми, что это исканіе сроднилось со мною, что оно неотступно живетъ и зрѣетъ въ моемъ мозгу; я задался мыслью пролить свѣтъ на самую темную сторону человѣческаго духа, уловить вѣчно ускользающій процессъ мышленія и подчинить его научнымъ изслѣдованіямъ. И вотъ встрѣчается субъектъ, дающій мнѣ живой матеріалъ для моихъ наблюденій, и ты осуждаешь меня; ты хочешь, чтобъ я прошелъ мимо и отвернулся. Значитъ ты не понимаешь, что это все для меня, что еслибъ мнѣ въ самомъ дѣлѣ удалось овладѣть хоть чѣмъ нибудь въ этой области знанія, я бы всѣмъ пожертвовалъ и ни передъ чѣмъ не остановился...
   -- Я понимаю это, тихо сказала Наташа:-- но иногда горько думать, что человѣкъ только въ этомъ смыслѣ имѣетъ для васъ значеніе...
   --.Не говори этого, Наташа, прервалъ Стебальскій съ какой-то лихорадочной живостью:-- одно изъ другаго вовсе не вытекаетъ, хотя, быть-можетъ, было бы лучше... Впрочемъ этотъ разговоръ ни къ чему не поведетъ...
   -- О чемъ это вы разсуждаете? обратилась къ нимъ Лиза, истощенная усиліями заставить разговориться Георга и завидовавшая, что другіе находятъ о чемъ говорить.
   Ей не успѣли еще отвѣтить, какъ невдалекѣ раздался пронзительный, нервный крикъ испуга. Стебальскій вскочилъ прежде всѣхъ и бросился въ ту сторону, куда пошла Гуля. Крикъ повторился еще тревожнѣе, еще испуганнѣе. Стебальскій осматривался кругомъ, стоя на вершинѣ горы и имѣя передъ глазами только небо вверху и широкую рѣку внизу.
   "Неужели она упала съ обрыва"? подумалъ онъ, и подбѣжалъ къ тому мѣсту, гдѣ гора образовала крутой обрывъ прямо надъ рѣкой. Дѣйствительно Гуля была тамъ, лѣпясь на крутизнѣ, хватаясь руками за осыпавшуюся землю и вся дрожа. Вѣроятно, она сама изъ шалости попробовала спуститься съ обрыва, но оборвавшись и увидавъ, что это не шутка, а смертельная опасность, начала звать на помощь. Къ счастью, она скатилась недалеко, на какую-нибудь сажень отъ вершины горы, но ей не за что было держаться, ноги ея скользили по крутизнѣ, и -- не будь она такъ легка, она давно потеряла бы равновѣсіе. Стебальскій ступилъ на самый край обрыва и протянулъ ей руку. Гуля сдѣлала усиліе, чтобъ достать до нея, но не могла, покачнулась, сползла еще ниже и опять огласила воздухъ отчаяннымъ крикомъ. Лицо ея исказилось страхомъ, зрачки расширились.
   Тогда Стебальскій самъ соскочилъ съ обрыва и, съ трудомъ удерживаясь на ногахъ, схватилъ ее за руку и помогъ ей принять болѣе ловкое положеніе. Она отдохнула, румянецъ возвратился на ея щеки, грудь задышала ровнѣе; еще не въ силахъ встать, она -- чтобъ оправиться отъ волненія -- присѣла на томъ мѣстѣ, гдѣ лѣпилась, и, крѣпко держась за руку Стебальскаго, глядѣла ему въ лицо. Онъ терпѣливо дожидался, пока она отдохнетъ, чтобъ вытянуть ее вверхъ, какъ вдругъ во всемъ существѣ Гули произошла внезапная, неожиданная перемѣна. Ловкимъ, кошачьимъ движеніемъ она ухватилась за обѣ руки Стебальскаго и -- вмѣсто того, чтобъ подняться -- старалась стащить его внизъ. Мгновенно она вся преобразилась: выраженіе безпомощности исчезло съ лица, глаза загорѣлись страннымъ, опаснымъ блескомъ, и словно молнія торжества пробѣжала по всѣмъ чертамъ ея. Она глядѣла прямо въ лицо Стебальскаго, тонкія ноздри ея раздувались, полуоткрытыя губы шевелились, какъ будто говоря: "Ты мой теперь! Ты въ моей власти"!
   И дѣйствительно теперь Стебальскій былъ безпомощенъ и вполнѣ въ ея власти. Онъ держался на ногахъ только благодаря страшному усилію; обѣ руки его были въ плѣну; и -- прежде чѣмъ онъ успѣлъ бы ихъ вырвать -- Гуля могла однимъ движеніемъ низвергнуть его внизъ. И она также знала это, и это сознаніе опьяняло, возвеличивая ее въ собственныхъ глазахъ. Въ горделивомъ безуміи, ей казалось, что этотъ человѣкъ, отъ котораго она такъ трепетала, теперь самъ дрожитъ передъ нею, зависитъ отъ нея, вполнѣ подчиненъ ея волѣ, и она можетъ дѣлать съ нимъ все, что угодно. Ей было весело, страшно весело, и радостный нервный смѣхъ потрясъ все существо ея.
   Въ этомъ смѣхѣ, въ выраженіи глазъ, въ игрѣ физіономіи Стебальскій прочелъ безъ труда все, что происходило въ больномъ мозгу Гули; и мысль о личной опасности совершенно стушевалась предъ интересомъ этого новаго психическаго явленія, совершавшагося передъ его глазами. Увлеченный страстью изслѣдованія, движимый научнымъ интересомъ, онъ не сводилъ съ Гули любопытнаго взгляда, наблюдая на ея лицѣ борьбу интеллекта съ приливами безумія и отъискивая ту неуловимую нить, которая разграничиваетъ разсудокъ отъ умопомѣшательства. О, еслибъ найти эту грань, овладѣть этой тайной жизни и духа!..
   А Гуля все смѣется, все тянетъ его къ себѣ... Какъ у нея разгорѣлись глаза, какъ пылаютъ щеки и губы! Она, точно вакханка, вся запрокинулась назадъ и смотритъ, смотритъ на него...
   Съ горы кто-то окликнулъ Стебальскаго по имени, но онъ не слышалъ, совершенно поглощенный интересомъ минуты. Вдругъ его схватили чьи-то руки и съ силою потянули вверхъ.
   Это была Наташа, блѣдная, рѣшительная, неузнаваемая. Съ того мгновенія, какъ она увидѣла Стебальскаго надъ бездной, во власти сумашедшей Гули, все исчезло изъ ея головы. Съ неестественной силой, съ увѣренностью лунатика ступая по крутизнѣ, она втащила Стебальскаго за собою, и Гуля также какимъ-то образомъ поднялась вслѣдъ за ними. Стебальскій и Наташа стояли, держась за руки и смотря въ лицо другъ другу, съ страннымъ выраженіемъ полнаго самозабвенія. И дѣйствительно: міръ, жизнь, окружающее,-- все исчезло. Въ глазахъ Наташи выливалась ярко и ясно вся любовь ея, а Стебальскій, ошеломленный, ослѣпленный, въ какомъ-то блаженномъ чаду, жадно смотрѣлъ ей въ глаза. Долго длилась эта нѣмая, но полная значенія картина, наконецъ они пришли въ себя и вспомнили, что вокругъ нихъ есть зрители.
   Но было уже поздно. Есть такія выраженія лица, такія движенія, такіе звуки голоса, которые, какъ молнія, освѣщаютъ всю глубину человѣческой, души... на мгновеніе, правда,-- но это мгновеніе уже не забудется тѣми, кто его видѣлъ.
   Георгъ на краю обрыва стоялъ блѣдный до того, что не похожъ былъ на живаго человѣка; ледяная кора его наружнаго безстрастія вдругъ спала съ него, и подъ нею обнаружилась буря страстей, гнѣва, отчаянія, все страданіе обманутой любви и надежды.
   Его сразилъ не поступокъ Наташи: она была способна сдѣлать это и для другаго; его сразило то, что онъ ясно увидѣлъ за этимъ поступкомъ...
   Возвращеніе домой было молчаливо, полно смятенія и внутренней тревоги. Гуля не проронила ни слова: она была будто пришиблена чѣмъ-то; въ ея лицѣ читались: недоумѣніе, вопросъ, ужасъ...
   

ГЛАВА IX.

   Придя домой, Стебальскій тотчасъ ушелъ къ себѣ; всѣ разошлись по своимъ комнатамъ, разстроенные; даже Лиза почему-то не хотѣла разсказать матери о томъ, что произошло, и Александра Ивановна терзалась любопытствомъ, видя, что никто не хочетъ ужинать.
   Наташа только-что легла въ постель, какъ къ ней постучалась горничная Викторіи Августовны.
   -- Васъ просятъ сейчасъ во флигель, сказала она.
   -- Кто меня проситъ?..
   -- Викторія Августовна велѣла вамъ сказать, что она не можетъ дожидаться до утра, что если вы даже легли, то чтобъ потрудились встать для нея.
   У Наташи упало сердце. Каждый разъ, когда ее призывала жена Стебальскаго, это свиданіе оказывалось роковымъ. Что ей было отъ нея нужно въ такой поздній часъ? Какое еще роковое предчувствіе томило ея душу и не давало ей спать?..
   Наташа одѣлась и пошла съ горничной. Во флигелѣ все было безмолвно; изъ комнатъ Стебальскаго и Георга выходили узкія полосы свѣта; но двери были плотно заперты. Спальня Викторіи освѣщалась одной лампадой, висѣвшей на цѣпочкѣ съ потолка; и въ этомъ полусвѣтѣ она сама, на своей бѣлой постели, казалась призракомъ, вышедшимъ изъ могилы. Какъ ни привыкла Наташа видѣть ее всегда восковою и прозрачною, съ большими впалыми глазами, но на этотъ разъ она содрогнулась при видѣ пристальнаго, ужасающаго взгляда, устремленнаго на нее. Викторія взяла ее за руку, притянула къ себѣ и продолжала смотрѣть на нее тѣмъ же страшнымъ взглядомъ.
   -- Что вамъ? прошептала Наташа, не въ силахъ переносить его.
   Викторія хотѣла говорить; изъ груди ея вырвались только хриплые звуки.
   -- Мой сынъ, выговорила она наконецъ:-- мой сынъ говорилъ со мною... Онъ мнѣ сказалъ...
   Она тяжело перевела духъ, и платокъ, поднесенный ею къ губамъ, окрасился кровью.
   -- Георгъ сказалъ, что ты не можешь любить его, потому что... ты... любишь другаго... произнесла Викторія, все крѣпче сжимая руку Наташи.
   Наташа отшатнулась, блѣдная, вся похолодѣвъ.
   -- Отвѣчай мнѣ.
   Наташа молчала.
   -- Говори, я тебѣ приказываю... Говори: правда ли, что ты любишь его?.. моего... мужа?..
   Послѣднее слово замерло въ горловой спазмѣ, и по лицу Викторіи пробѣжали конвульсіи.
   Настало страшное молчаніе. Наташа вытянула свою руку, стараясь освободить ее и отдалиться отъ этого лица, отъ этихъ глазъ... Черезъ минуту, рука ея стала свободна; она взглянула: Викторія лежала безъ движенія, и струя крови медленно стекала вдоль ея бѣлаго пеньюара.
   Всѣ собрались, всѣ прибѣжали; немедленно подана была помощь; но душевное потрясеніе было слишкомъ сильно, чтобъ не разбить хрупкую оболочку, въ которой и такъ уже едва держалась душа. Викторія не приходила болѣе въ сознаніе; земныя страсти, которыхъ она сдѣлалась жертвой, оставили ее; и ничто не нарушало больше ея предсмертнаго сна. Георгъ и Наташа встрѣчались у ея постели, не обмѣниваясь ни словомъ, ни взглядомъ; онъ неспособенъ былъ прощать и забывать, а ей не въ чемъ было просить прощенія.
   Можетъ быть, Георгъ ненавидѣлъ теперь Наташу, но равнодушнымъ къ ней быть не могъ. Это неравнодушіе вылилось въ одной фразѣ, полной горечи и упрека.
   -- Это вы убили ее, сказалъ онъ Наташѣ однажды, когда они остались одни.
   Наташа была бы вправѣ возразить ему, что вина была на его сторонѣ въ этой послѣдней катастрофѣ; но она не хотѣла начинать подобное препирательство у постели умирающей; она отвѣтила ему только молчаливымъ, сосредоточеннымъ взглядомъ. Ни Стебальскій" ни Георгъ не знали навѣрное, что произошло между Викторіей Августовной и Наташей въ эту роковую ночь, хотя оба догадывались, что больную сразилъ на смерть какой нибудь душевный ударъ. Наташа замѣтила, что Георгъ никогда не оставался втроемъ со Стебальскимъ и съ нею, и тотчасъ уходилъ. Онъ чрезвычайно измѣнился за эти дни: его матовая англійская бѣлизна перешла въ тотъ темный, мрачный оттѣнокъ, которымъ всегда сопровождаются страданія души; поблекшія губы стиснулись съ такимъ выраженіемъ, какъ будто имъ никогда уже больше не улыбнуться.
   Наташа не выходила изъ флигеля и не видалась съ обитательницами дома. Александра Ивановна присылала каждое утро узнавать о здоровьѣ жены Стебальскаго и извиняться, что не можетъ навѣстить сама по случаю своего собственнаго нездоровья.
   Однажды Гуля перепугала всѣхъ, ворвавшись въ комнату Викторіи Августовны въ разстроенномъ состояніи духа, вся дрожащая, съ какими-то испуганными глазами. При видѣ умирающей, она начала громко, конвульсивно рыдать, такъ что ее должны были вывести.
   -- Сжальтесь надо мной, сжальтесь, говорила она Стебальскому въ другой комнатѣ, гдѣ ее посадили:-- не доводите меня... не доводите меня...
   Онъ пожималъ плечами.
   -- Въ чемъ же сжалиться? что васъ тревожитъ? спрашивалъ онъ.
   -- Я сама себя боюсь, отвѣчала она, дрожа. Мнѣ такія приходятъ мысли... ахъ, какія мысли!
   -- Какія же, скажите мнѣ.
   -- Не смѣю сказать. Послѣ... не здѣсь... не теперь. Впрочемъ я знаю, что этого не можетъ быть. Когда вы вотъ такъ говорите со мной, я успокоиваюсь.
   Больную не могла потревожить эта сцена: она ее не слыхала, не замѣчала и не сознавала; интеллектъ ея уже спалъ непробуднымъ сномъ; тлѣлся еще только, едва замѣтно, огонекъ животной жизни. Наконецъ угасъ и онъ...
   Наканунѣ похоронъ, Наташа, проходя мимо комнаты Георга, увидѣла, что онъ укладываетъ свой чемоданъ. Повинуясь внезапному побужденію, она вошла къ нему.
   -- Георгъ, сказала она проникнутымъ, задушевнымъ голосомъ:-- неужели мы такъ разстанемся?..
   Въ глазахъ ея стояли слезы. Правильныя черты Георга исказились на мгновеніе, какъ отъ прикосновенія къ незажившей ранѣ: но онъ быстро овладѣлъ собою и поднялъ на Натащу холодный, непреклонный взглядъ.
   -- Развѣ мы можемъ разстаться иначе? замѣтилъ онъ.
   -- Я думаю, что да, сказала въ глубокимъ чувствомъ Наташа: -- мы были братомъ и сестрою; я васъ люблю и теперь, какъ любила прежде. Почему бы намъ не остаться друзьями?
   -- Мы и останемся друзьями; я желаю вамъ добра; вы мнѣ, вѣроятно, тоже.
   -- Вы говорите въ насмѣшку, возразила Наташа: -- неужели я не услышу отъ васъ на прощаніе ни одного добраго слова?..
   -- Я не знаю, что вы желаете слышать.
   -- Ну, хоть слово прощенія, сказала Наташа, рѣшившись побѣдить свою гордость:-- я васъ оскорбила; простите меня.
   -- Не у.меня вы должны просить прощенія, а... тамъ!..
   Онъ кивнулъ головой туда, гдѣ лежало тѣло его матери.
   Голосъ его въ первый разъ дрогнулъ, грудь поднялась, и кровь бросилась ему въ лицо. Но этому волненію, Наташа поняла намекъ, заключавшійся въ его словахъ, и щеки ея запылали.
   -- Я ни въ чемъ не виновата противъ нея, сказала Наташа, твердо глядя ему въ глаза.
   -- Вы можете это утверждать? вскричалъ онъ, съ движеніемъ страстнаго гнѣва.
   -- Я всегда любила ее, какъ мать, возразила Наташа: -- а въ чувствахъ непроизвольныхъ я никому не обязана давать отчета.
   Опять Георгъ превратился въ статую и продолжалъ укладывать вещи, не замѣчая Наташи.
   -- Вы уѣдете послѣ похоронъ? спросила она.
   -- Да..
   -- Дайте же руку на прощаніе.
   Онъ молчалъ и не двигался. Наташа подошла къ нему и взяла его руку. Эта холодная, негнущаяся рука осталась неподвижна, безотвѣтна, жестка, какъ кусокъ льда. Наташа медленно опустила ее, покачала головой и пошла къ дверямъ.
   Но на порогѣ ее остановилъ Георгъ. Онъ положилъ руку ей на плечо и, блѣдный, смотрѣлъ на нее загорѣвшимися глазами.
   -- Въ послѣдній разъ, сказалъ онъ:-- ради памяти моей матери, хотите вы быть моей женой?
   -- Нѣтъ, Георгъ, я уже сказала вамъ.
   -- Ну, такъ навсегда.
   Дверь захлопнулась между ею и Георгомъ.
   

ГЛАВА X.

   Александра Ивановна хотѣла было взять на себя роль утѣшительницы Стебальскаго и переселить его въ большой домъ; но онъ не захотѣлъ и остался доживать во флигелѣ послѣднія, остававшіяся ему, недѣли. Георгъ уѣхалъ тотчасъ послѣ похоронъ, не видавшись ни съ кѣмъ.
   Печально-торжественные обряды погребенія произвели необыкновенное впечатлѣніе на Гулю. Она рыдала въ церкви, цѣлый день ничего не ѣла и какъ будто избѣгала людей, стараясь уходить въ лѣсъ, въ оврагъ или куда нибудь подальше. Ей, казалось, нравилась дурная погода; лишь только небо хмурилось или накрапывалъ дождь, она убѣгала бродить.
   Одинъ разъ -- это было на третій день послѣ похоронъ -- Стебальскаго застигла гроза на дорогѣ, когда онъ ѣхалъ отъ одного больнаго изъ ближняго села. Вѣтеръ дулъ холодный, рѣзкій, словно осенній; Стебальскій озябъ и велѣлъ подъѣхать прямо къ большому дому, гдѣ, по его соображеніямъ, пили чай. На дворѣ было уже темно. Онъ не ошибся; въ залѣ кипѣлъ самоваръ, и Александра Ивановна предсѣдательствовала за столомъ. По правую руку ея сидѣла Анфиса Егоровна, пившая чай въ прикуску; а по лѣвую Лиза, уничтожавшая булку за булкой, со скучающимъ и унылымъ видомъ.
   -- А что же вы не въ полномъ комплектѣ? спросилъ Стебальскій, садясь по приглашенію хозяйки и съ недоумѣніемъ осматриваясь.
   -- Проказница-то наша опять вѣдь убѣжала! отвѣчала со смѣхомъ Александра Ивановна. Какъ только гроза и дождь -- такъ она гулять. Прежде мы за нее боялись, а теперь ужь привыкли.
   -- Кто ее удержитъ! вмѣшалась Анфиса Егоровна. Родни у нея нѣтъ, слушаться ей некого, вотъ и колобродитъ. А наше дѣло -- сторона.
   -- А Наташа гдѣ? перебилъ Стебальскій.
   -- Наташа... вотъ тоже сумазбродка! пошла отыскивать ту. Я ей говорю: что ты за ней приставлена что-ли? Нѣтъ, не послушала, ушла.
   -- Куда же она ушла? спрашивалъ тревожно Стебальскій.
   -- Въ лѣсъ, апатично отвѣтила Лиза. Ей сказали, что Гуля пошла въ лѣсъ,-- и она туда за нею.
   -- Я всегда говорю, начала Александра Ивановна: -- лучше всего такихъ, какъ Галина Семеновна, предоставлять самимъ себѣ...
   Стебальскій не слушалъ. Онъ подошелъ къ окну, отворилъ его и высунулся, несмотря на то, что въ комнату врывался вѣтеръ съ дождемъ. Небо было сплошь покрыто черными тучами, и темь была такая, что хоть глазъ выколи.
   -- Однако, это скверная исторія, сказалъ Стебальскій измѣнившимся голосомъ; и, поспѣшно взявъ свою фуражку, вышелъ.
   Александра Ивановна была рѣшительно оскорблена: отворить окно въ такой вѣтеръ, бросить налитый ему стаканъ чаю, не извиниться и уйти -- что же это такое!
   -- Оригиналы всѣ эти доктора, сказала она себѣ въ утѣшеніе.
   Стебальскій въ страшномъ безпокойствѣ направился къ лѣсу. Гораздо опаснѣе бури, дождя и темноты ему казалась встрѣча Наташи съ Гулей въ такую ночь. Онъ самъ бы не могъ дать себѣ отчета, чего именно онъ боялся; но Гулю, въ послѣднее время, онъ считалъ способною на все въ припадкѣ мономаніи. Вѣроятнѣе всего, что она станетъ пугать Наташу, пожалуй, опять сядетъ въ лодку и утопить и себя, и ее... Ужаснувшись этой мысли, Стебальскій поколебался было, не пойти-ли къ пруду, но какой-то инстинктъ велъ его къ лѣсу. И тамъ были крутые обрывы и другія опасности во время темноты. До лѣса было не болѣе четверти версты.
   Стебальскій мигомъ прошелъ это разстояніе и углубился подъ мрачные своды деревьевъ. Тамъ было дѣйствительно страшно: подъ лѣсной вершиной стоялъ вой, трескъ и шумъ; деревья казались какими-то живыми гигантами, вдругъ воскресшими и заговорившими. Ихъ непонятныя рѣчи были полны мрачныхъ угрозъ; длинные сучья махали, какъ руки, и яростно стукались одни о другіе. Стебальскому показалось, будто гдѣ-то вдали раздается слабый крикъ: "Гуля, Гуля"! Онъ въ свою очередь крикнулъ: "Наташа, Наташа"! но только вой вѣтра ему отвѣтилъ. Его захватила за душу тоска по Наташѣ, страхъ за нее, жажда ея присутствія. Онъ терялъ голову и готовъ былъ въ эту минуту вѣрить и предчувствіямъ, и примѣтамъ, всему! Возбужденные нервы рисовали ему ужасныя картины, наводили на ужасныя догадки: ему чудилась или смерть Наташи, или какое нибудь отчаянное, безпомощное положеніе. Опять сквозь шумъ вѣтра ему послышался будто стонъ или какой-то жалобный звукъ. "Наташа, Наташа"! крикнулъ онъ, помня только одну ее, забывъ совершенно о существованіи Гули. И вдругъ онъ услышалъ вдали задыхающійся, заглушаемый бурею голосъ: "Гдѣ вы?.. гдѣ, гдѣ же вы"?
   Онъ бросился на этотъ голосъ, крича: "Здѣсь, здѣсь, сюда"! Но его не пускала чаща, -- сучья, стволы поваленныхъ вѣтромъ деревьевъ; въ темнотѣ онъ кружился между сучьями и пнями, и отчаянно все-таки продирался впередъ. Вдругъ онъ наткнулся на человѣка, на трепещущее, падающее, беззащитное существо, и крѣпко охватилъ его руками... Въ его объятіяхъ была Наташа живая, невредимая, прижимавшаяся къ нему съ восклицаніемъ счастья.
   Онъ нашелъ ее. Теперь все было кончено: ночь, буря, одиночество -- все исчезло, все вылетѣло изъ головы. Что сталось съ ними обоими въ эту минуту, они не знали; но ясно, что для нихъ не нужно было ни словъ, ни объясненій, чтобъ понять, какъ полно, какъ беззавѣтно и пылко они любили другъ друга!
   Всемогущее, неошибающееся "безсознательное" вступило въ свои права, даруя своимъ избранникамъ мигъ беззавѣтнаго блаженства... Все томленье, вся жажда, все исканіе счастья, такъ долго накоплявшіяся въ ихъ душѣ -- нашли наконецъ исходъ въ этотъ мигъ; не было болѣе мѣста ни сомнѣнію, ни колебанію; каждый зналъ навѣрное то, что чувствовалъ другой, и это сознаніе давало имъ такую полноту блаженства, такое удовлетвореніе, выше которыхъ не существуетъ для человѣка.
   Сколько прошло времени: часъ или нѣсколько мгновеній -- они не знали; они все стояли на одномъ мѣстѣ, ошеломленные, онѣмѣвшіе отъ этого нахлынувшаго на нихъ счастья.
   Медленно возвращались они въ ощущенію дѣйствительности и, къ способности выражать чувства словами.
   -- Ахъ, Наташа! проговорилъ Стебальскій съ глубокимъ, блаженнымъ вздохомъ.
   Онъ посадилъ ее на опрокинутый стволъ дерева, подъ защитой густыхъ вѣтвей сломанной березы, спускавшихся до земли, и нѣжно обвилъ ее руками, защищая отъ вѣтра.
   -- Ты знала, что я люблю тебя, спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ, не знала, я не смѣла... отвѣчала она.
   -- Но ты... точно ли ты... Не ошибаюсь ли я, Наташа? Я также не смѣлъ думать... Когда же это началось?
   -- Это было всегда; но когда я увидала васъ тамъ въ обрывѣ, въ ея рукахъ, тогда только я поняла, какъ я люблю васъ, и что вы такое... что ты такое для меня!
   -- Я подумалъ это. тогда... но я боялся... О, Наташа, Наташа!-- такъ вотъ оно -- счастье!
   Какъ бы въ отвѣтъ на эти слова, возлѣ нихъ, совсѣмъ близко, раздался какой-то страшный, непонятный звукъ, не то вопль, не то стонъ,-- словно злые духи позавидовали человѣческому счастью. Кто-то бился въ кустахъ, кто-то задыхался и метался, какъ въ предсмертной агоніи...
   Стебальскій и Наташа вскочили въ ужасѣ; не вдругъ вспомнили они про Гулю -- такъ поглотило ихъ чувство, передъ которымъ померкло все остальное. Но это была она. Она все время была тутъ, еще до прихода Стебальскаго, крадучись за Наташей шагъ за шагомъ, и находя лукавое удовольствіе прятаться и не откликаться ей. Она видѣла и поняла ихъ встрѣчу, слышала ихъ короткій, но значительный разговоръ. Съ натянутыми, какъ струны, нервами перечувствовала она всѣ перипетіи ихъ страстной встрѣчи; она не могла выдержать дольше, сдавленные крики вырвались изъ ея груди и потрясли весь организмъ.
   -- Боже мой, что съ нею? говорила Наташа, стараясь приподнять ея голову и взять ея руки, которыя отталкивали ее. Потомъ эти руки опустились безсильно; съ послѣднимъ тяжелымъ стономъ прекратились конвульсіи и наступила безмолвная неподвижность.
   -- Она въ обморокѣ, сказалъ Стебальскій.-- Нельзя оставить ее здѣсь, надо понести.
   -- Понесемъ вмѣстѣ, сказала Наташа.
   -- Нѣтъ; я одинъ могу; она легка.
   Онъ бережно, съ помощью Наташи, поднялъ Гулю къ себѣ на плечо, и понесъ ее. Они шли молча; по временамъ только Стебальскій подносилъ руку Наташи къ губамъ и безмолвно, съ блаженнымъ упоеніемъ, цѣловалъ ее.
   Когда они вышли изъ лѣса, на встрѣчу имъ мелькнули фонари. Это Александра Ивановна надумалась, что невѣжливо допускать знаменитаго доктора блуждать ночью одного въ лѣсу, и послала къ нему людей.
   Гуля, въ первый разъ въ жизни, была въ такомъ глубокомъ обморокѣ, что ее съ полчаса не могли привести въ чувство. Очнувшись, она не говорила ни слова и лежала, уткнувшись въ подушку. Ее напоили теплымъ, надѣли сухое бѣлье; но когда Наташа хотѣла лечь въ ея комнатѣ, Гуля вдругъ воспротивилась этому такъ энергично и такъ враждебно, что нечего было и думать объ этомъ.
   -- Я хочу быть одна, повторила она: -- одна, одна! никого не нужно. Я здорова. Вовсе нечего няньчиться со мной, какъ съ больною.
   Стебальскій сдѣлалъ знакъ, чтобы ее оставили въ покоѣ.
   -- А! и вы здѣсь, докторъ! сказала Гуля, повернувшись къ нему:-- благодарю васъ... Ну, до свиданія, до свиданія!
   Она неожиданно засмѣялась короткимъ нервнымъ смѣхомъ. Всѣ вышли.
   

ГЛАВА XI.

   Наташа спала эту ночь долго и сладко. И сквозь сонъ она чуяла вѣяніе наступившаго счастья. Первая мысль ея, по пробужденіи, была: "онъ любитъ меня"! И вся пылая отъ этого сознанія, она закрыла лицо руками. Потомъ съ невыразимой отрадой она подумала, что Стебальскій свободенъ, что ихъ счастье не нарушитъ ничьего покоя, не испортитъ ничьей жизни. Гулю она не считала,-- какія надежды или права могла имѣть Гуля? да и самая любовь ея была скорѣе какая-то нервная блажь, чѣмъ нормальное чувство женщины.
   Наташа быстро умылась и начала заплетать свои толстыя косы, сама удивляясь въ зеркалѣ блеску своихъ глазъ и той красотѣ, которая разлилась по всему ея существу. Отъ нея вѣяло прелестью весны, счастья, надежды, наступающаго праздника жизни... Она надѣла платье свѣтлое и свѣжее, какъ она сама, и пошла въ залу, но, проходя мимо комнаты Гули, зашла провѣдать ее. Къ удивленію Наташи, Гули тамъ не было, но все въ порядкѣ: постель перестлана, вещи убраны. Горничная сказала Наташѣ, что "Галина Семеновна еще чѣмъ свѣтъ поднялись и ушли гулять".
   Наташа сообщила объ этомъ Александрѣ Ивановнѣ, разливавшей въ залѣ чай.
   -- Какъ -- опять пропала! вскричала та съ жалобнымъ видомъ: ни одной минуты покою съ нею. Это, наконецъ, неделикатно: вчера ее поили малиной, а сегодня она опять пошла по сырости. Кто же виноватъ! ну, скажите, кто виноватъ?
   -- Это все про меня? раздался голосъ съ балкона:-- успокойтесь: не пропала и больше пропадать не буду.
   И на порогѣ двери изъ сада показалась Гуля, веселая, нарядная, съ лицомъ, оживленнымъ скорой ходьбой.
   -- Ахъ, ахъ! заохала Александра Ивановна: -- ахъ, проказница!
   -- А вы думали, я умру послѣ вчерашняго? видите -- я жива, и никогда еще такъ хорошо себя не чувствовала!..
   И дѣйствительно, Гуля порхала по комнатѣ, переставляла на окнахъ цвѣты, улыбалась и пѣла.
   -- Вы очаровательны сегодня, Наташа, прелестны, восхитительны! неожиданно обратилась она къ ней:-- какъ жаль, что некому любоваться на васъ!
   И она засмѣялась страннымъ смѣхомъ. Глаза ея сверкнули, но тотчасъ же закрылись рѣсницами, какъ бы не желая выдавать то, чему еще не время выступать на свѣтъ.
   Наташа молчала; обращеніе Гули наводило на нее непріятное чувство и какой-то невольный страхъ.
   -- Отчего это съ нами нѣтъ Льва Николаевича? сказала черезъ нѣсколько минутъ Гуля, лукаво взглянувъ на Наташу.
   -- Онъ придетъ въ кофею, замѣтила Александра Ивановна: -- впрочемъ мы сегодня такъ поздно пьемъ чай, что ужь и кофейная пора пришла. Ты бы сходила во флигель, Наташа, позвала бы его, а то онъ тамъ у себя зафилософствуется и позабудетъ.
   -- Хорошо, сказала Наташа, поспѣшно вставая.
   Гуля проводила ее до балкона и глядѣла все время ей вслѣдъ. Когда Наташа обернулась, она послала ей двумя пальцами воздушный поцѣлуй. Всѣ эти поступки бросали Наташу въ дрожь, но она не могла долго останавливаться на нихъ; ощущеніе недавняго счастья еще слишкомъ поглощало ее...
   Она поспѣшила пойти во флигель, но -- тамъ всѣ комнаты были пусты. Вѣроятно, Стебальскій ушелъ къ какому нибудь больному. Наташа съ любовью окинула взглядомъ кабинетъ, носившій слѣды его присутствія; сѣла въ его кресло передъ столомъ, гдѣ разложена была его рукопись -- плодъ долголѣтнихъ трудовъ. Поджидая его самого и перечитывая написанное имъ, Наташа забыла о времени; ей напомнилъ о немъ посолъ отъ Александры Ивановны съ приглашеніемъ пить кофе.
   -- Гдѣ же это Левъ Николаевичъ? спрашивала Александра Ивановна и послала человѣка узнать отъ кучера -- не уѣхалъ-ли куда нибудь Стебальскій.
   Во время кофе, Гуля наблюдала за Наташей; ее очевидно удивляло и раздражало спокойствіе послѣдней. Дѣйствительно Наташа была еще такъ полна розовыхъ грезъ, такъ лихорадочно жила своей новой внутренней жизнью, что мысль о какомъ нибудь несчастій -- положительно не входила ей въ голову.
   Послѣ завтрака она убѣжала въ с"адъ, оттуда въ поле, на плотину, надѣясь его встрѣтить. Усталая, но не обезнадеженная, она вернулась домой, а Стебальскаго все не было.
   Насталъ часъ обѣда. Александра Ивановна послала узнать, нѣтъ-ли Стебальскаго на селѣ, у больныхъ, и не видалъ-ли кто нибудь, куда онъ пошелъ или поѣхалъ.
   -- Нѣтъ нигдѣ, и никто не видалъ его,-- объявила съ какимъ-то торжествомъ Гуля, ходившая также за справками.
   -- Не пріѣзжалъ-ли за нимъ кто нибудь, предположила Наташа:-- иди его могли перехватить на дорогѣ и упросить ѣхать къ опасно больному.
   -- Все-таки онъ предупредилъ бы, чтобъ не ждали къ обѣду, говорила Александра Ивановна, въ ажитаціи касательно вопроса: ждать или не ждать.
   -- Странно только, что никто не видалъ его сегодня, вставила Гуля съ загадочной улыбкой.
   Послѣ обѣда Наташа опять ушла за справками на деревню. Но никто положительно не видалъ Стебальскаго въ этотъ день, хотя многіе больные ждали его.
   Тогда для Наташи наступила реакція. Ея радостное, спокойное и доброе настроеніе замѣнилось чувствомъ ужаса и тоски. При возвращеніи изъ деревни, колѣни ея дрожали и подгибались подъ нею; всѣ радужныя краски померкли, свѣтъ солнца потухъ. Какъ могъ онъ не повидаться съ нею сегодня и оставить ее въ такой неизвѣстности? Какъ могло это быть послѣ вчерашняго?.. Нѣтъ, это не простое отсутствіе; съ нимъ что нибудь случилось, какое нибудь несчастье... Онъ могъ сломать руку, ногу; можетъ быть, лежитъ гдѣ нибудь, разбитый, безъ чувствъ, безъ помощи... Ужасъ напалъ на Наташу. Не владѣя больше собой, она вбѣжала въ домъ, какъ сумашедшая.
   Первою ее встрѣтила Гуля, смотря на нее любопытнымъ, пронизывающимъ взглядомъ. Еслибъ Наташа не была такъ взволнована, она бы прочла въ этомъ взглядѣ:-- "а! наконецъ! наконецъ! начинается!"...
   -- Гдѣ Александра Ивановна? мятежно спросила Наташа:-- надо разослать людей искать его...
   И она поспѣшно бросилась дальше, но Гуля схватила ее за платье.
   -- Куда вы! что вы хотите дѣлать? опомнитесь, не порите горячку! остановила она ее строго.
   -- Но что же дѣлать? задыхаясь, спросила Наташа.
   -- Погодите; можетъ быть, онъ вовсе не желаетъ, чтобъ его отъискивали, сказала Гуля, понизивъ голосъ:-- можетъ быть, вы этимъ повредите ему.
   -- Гуля!.. умоляющимъ жестомъ протянула къ ней руки Наташа:-- Гуля, вы что-то знаете!
   -- Ничего я не знаю; а мало-ли какія могутъ быть обстоятельства.
   -- Гуля, Гуля, вы знаете; я вижу, я чувствую, вскричала Наташа:-- не мучьте меня, скажите!
   -- Право, ничего не знаю, усмѣхнулась та, и въ глазахъ ея забѣгали какіе-то огоньки.
   -- Ну, такъ я пойду сзывать народъ, сказала Наташа, бросаясь къ дверямъ.
   Гуля опять повелительно остановила ее.
   -- Не дѣлайте этого, сказала она съ таинственнымъ видомъ:-- оставьте его въ покоѣ; можетъ быть, онъ скрывается.
   Озадаченная Наташа глядѣла на нее во всѣ глаза. Смутныя догадки мелькнули у нея въ головѣ. Зачѣмъ Стебальскому скрываться? онъ никогда не былъ ни въ чемъ замѣшанъ. Но кто знаетъ: послѣднее посѣщеніе Пахомовой, ея просьба, которую онъ обѣщалъ исполнить -- вве это могло бросить на него тѣнь...
   -- Гуля, скажите мнѣ, по крайней мѣрѣ, живъ-ли онъ, свободенъ-ли онъ? взывала она въ своей мучительницѣ.
   -- Не скажу.
   -- Но я не могу жить въ такой неизвѣстности. Вы можете успокоить меня однимъ словомъ, и не хотите... Нѣтъ, я вамъ не вѣрю, вы ничего не знаете!
   -- Знаю, шепнула съ усмѣшкой Гуля.
   -- Такъ говорите.
   -- Завтра.
   И Гуля пошла къ двери.
   -- Одно слово, вскричала Наташа, бросаясь за ней:-- онъ живъ и здоровъ?
   -- Завтра скажу, былъ неумолимый отвѣтъ.
   Вполнѣ одинокая, теряя голову, Наташа пошла сообщить Александрѣ Ивановнѣ о загадочныхъ намекахъ Гули. Та въ душѣ обрадовалась тому, что можно найти естественное толкованіе отсутствію Стебальскаго, и не надо ни объявлять полиціи, ни хлопотать. Она поддержала Наташу въ той мысли, что Стебальскій могъ быть отозванъ по важному дѣлу, что Гуля знаетъ, куда онъ поѣхалъ, что, можетъ быть, даже онъ поручилъ ей передать, куда и зачѣмъ; но эта взбалмошная дѣвчонка нарочно не говоритъ, чтобъ придать себѣ значеніе и заинтриговать всѣхъ. Александра Ивановна напомнила Наташѣ, что такія исчезновенія не рѣдкость въ Петербургѣ, и что въ деревнѣ можетъ быть то же самое; и лучше не поднимать гвалта прежде времени.
   Однако, оставшись одна съ своей дочерью, Александра Ивановна сказала ей:
   -- Ну, нѣтъ, слуга покорная, я не намѣрена больше здѣсь оставаться. Уѣдемъ въ Петербургъ, Лизочка. Богъ съ нимъ и съ лѣтомъ, и съ деревней; я тутъ такъ намучилась оо всѣми этими!... разстроила все свое здоровье. Сохрани меня Богъ когда нибудь приглашать жильцовъ; помни ты это, Лизочка, во всю твою жизнь. Кто бы тебѣ ни встрѣтился, какъ бы онъ ни увѣрялъ, что нуждается и голодаетъ -- не связывайся, держи себя подальше!
   -- Еще бы, сказала Лиза:-- эта Галина никакого удовольствія не доставила; только однѣ непріятности.
   -- Да; чего-чего мы отъ нихъ не натерпѣлись нынѣшнее лѣто, продолжала Александра Ивановна:-- и умирали-то они, и собакъ бѣшеныхъ скликали,-- развѣ это пріятно хозяевамъ! А вотъ теперь этотъ послѣдній пассажъ... И вѣдь сумазбродная Наташа того и гляди подниметъ гвалтъ, пошлетъ за полиціей... Каково это мнѣ-то, съ моими нервами!
   -- Уѣдемъ поскорѣе, согласилась Лиза:-- здѣсь все время была такая тоска. Въ Петербургѣ все ужь лучше.
   -- Вотъ послѣ этого и дѣлай добро, оказывай услуги, хлопочи о другихъ, грустно разсуждала Александра Ивановна,-- а какая благодарность! Правду про меня всегда говорили, что я слишкомъ не эгоистична, совсѣмъ забываю о себѣ для другихъ.
   -- Когда же мы уѣдемъ, мама?
   -- Будемъ потихоньку укладываться хоть съ завтрашняго же дня. А тѣ двѣ, какъ хотятъ; какое намъ до нихъ дѣло.
   Успокоившись на этомъ рѣшеніи, мать и дочь заснули спокойнымъ сномъ безъ всякихъ тревожныхъ грезъ и видѣній.
   

ГЛАВА XII.

   Ужасна была эта ночь для Наташи. Она не раздѣвалась и не ложилась; ей чудилось каждую минуту, что ее позовутъ, что будутъ какія нибудь извѣстія. Сколько разъ ей слышались топотъ лошадей, шумъ шаговъ, даже голосъ Стебальскаго... Она выбѣгала на крыльцо и иллюзія разсѣевалась. Ничто не нарушало спокойствія ночи; звѣздное, холодное, безучастное небо глядѣло съ своей недосягаемой высоты недоступно и непреклонно. "Естьтли что нибудь ужаснѣе неизвѣстности! думала Наташа, переходя отъ окна къ окну и стараясь проникнуть вдаль своими воспаленными безсонницей глазами. А тутъ рядомъ съ ней спитъ дѣвушка, ея подруга, которая все знаетъ, все можетъ разрѣшить однимъ словомъ. И этого слова нельзя вырвать у нея, если она не захочетъ. Завтра... завтра! что скажетъ она завтра?
   Но Наташа ошиблась, думая, что Гуля спить. Она также не ложилась, прислушивалась къ ходьбѣ Наташи, подкарауливала, какъ она выбѣгала на улицу, и съ какимъ-то сладострастнымъ замираніемъ сердца, перебирала въ умѣ подробности придуманной ею медленной пытки!
   Первымъ словомъ Наташи, когда она увидѣла Гулю на другое утро, былъ вчерашній вопросъ:
   -- Гдѣ онъ?
   -- Почемъ я знаю, пошутила Гуля съ какой-то кривой улыбкой.
   -- Вы обѣщали сказать, говорите, произнесла повелительно Наташа, стиснувъ обѣ ея руки.
   -- Какъ это вы сами не можете догадаться: онъ просто уѣхалъ, сказала наконецъ Гуля.
   -- Зачѣмъ? куда?...
   -- Разумѣется, въ Петербургъ.
   Наташа вскочила съ бьющимся сердцемъ и разгорѣвшимися щеками.
   Ей подавали надежду: по крайней мѣрѣ, Стебальскій былъ живъ и здоровъ!
   -- Такъ онъ теперь тамъ, въ Петербургѣ! вскричала она, отдыхая.
   У Гули конвульсивно передернулось лицо. Ей очевидно хотѣлось что-то выговорить, что-то открыть, но она всею силою воли удержала рвавшіяся вонъ слова.
   -- Да, отвѣтила она коротко.
   -- Но отчего же онъ исчезъ такъ таинственно, не сказавшись никому? спросила Наташа.
   -- Пахомова вызвала его запиской въ ту ночь, когда...
   У Гули опять покривилось лицо.
   -- Пахомова! развѣ она опять пріѣзжала? вы ее видѣли? разспрашивала Наташа.
   -- Ну, довольно съ васъ, сказала Гуля:-- на сегодня слишкомъ довольно. До завтра.
   -- А развѣ завтра еще что нибудь откроется?
   -- Можетъ быть! засмѣялась Гуля съ хитрымъ видомъ.
   -- Не оставилъ-ли онъ мнѣ записки, не просилъ-ли передать мнѣ что нибудь?
   Гуля отрицательно покачала головою и, развалившись на диванѣ, начала напѣвать пѣсню.
   -- Гуля! подступила къ ней Наташа, сложивъ руки, съ главами полными слезъ: -- Гуля, вѣдь вы не злы,-- можетъ быть, вы не понимаете, какъ вы заставляете меня страдать... Гуля, милая, пожалѣйте меня... скажите мнѣ все... Вѣдь я уже два дня терплю эту пытку!
   И подавляя рыданія, Наташа опустилась передъ ней на колѣни.
   -- А! заговорила Гуля нервнымъ голосомъ:-- теперь и Гуля имѣетъ для васъ значеніе... А то все думали: Гуля такъ себѣ дѣвчонка, незначущее созданіе, козявка, стоитъ-ли обращать вниманіе на то, что она чувствуетъ, что думаетъ!.. А Гуля -- сила! Вотъ вы узнаете, какая она сила!
   Говоря это, Гуля была блѣдна какъ смерть, руки ея конвульсивно подергивались, глаза странно прищуривались и въ нихъ бѣгали злые, демонскіе огоньки.
   -- Если я когда нибудь оскорбила васъ безъ намѣренія, горячо прервала ее Наташа:-- то вы уже довольно отмстили мнѣ. Кончите эту жестокую игру, выведите меня изъ неизвѣстности, отдайте мнѣ то, что Левъ Николаевичъ велѣлъ мнѣ отдать!
   Гуля раскрыла губы, какъ будто хотѣла дѣйствительно открыть все; но опять успѣла сдержаться, и пробормотавъ: "завтра! завтра!" убѣжала въ садъ.
   Все-таки свѣдѣнія, доставленныя Гулей, пролили нѣкоторое утѣшеніе въ душу Наташи. Мысли ея могли теперь остановиться хоть на чемъ нибудь опредѣленномъ. Тайный пріѣздъ Пахомовой и переговоры ея со Стебальскимъ не имѣли въ себѣ ничего невѣроятнаго; да и къ чему было Гулѣ выдумывать все это?.. Однимъ словомъ, самымъ простымъ исходомъ изъ этой неизвѣстности было: поѣхать въ Петербургъ. И Наташа рѣшилась ѣхать. Ее удерживало только это роковое "завтра..."
   Она сообщила мачихѣ о своемъ намѣреніи узнала, что та тоже уѣзжаетъ. Гуля присутствовала при ихъ разговорѣ, но какъ будто не обращала на него ни малѣйшаго вниманія и не заботилась о своемъ собственномъ отъѣздѣ. Все это время она ни съ кѣмъ не говорила; только безпрестанно что-то напѣвала и иногда посмѣивалась про себя. Вообще она казалась необыкновенно весела и возбуждена.
   Однако она сама подошла къ Наташѣ послѣ рѣчи объ отъѣздѣ.
   -- Вы хотите ѣхать въ Петербургъ? спросила она.
   -- Да, хочу, отвѣчала Наташа.
   -- Не ѣздите, не надо ѣздить... Останьтесь здѣсь.
   -- Зачѣмъ же мнѣ оставаться?
   -- Говорятъ вамъ, нельзя вамъ ѣхать, если вы для Льва Николаевича, сказала настойчиво Гуля.
   -- Что это значитъ?
   -- Есть другія извѣстія, проговорила шопотомъ Гуля:-- его нѣтъ въ Петербургѣ.
   -- Такъ гдѣ же онъ?
   -- Ближе, гораздо ближе.
   -- О, Гуля! всплеснула руками Наташа.
   -- Тс! завтра! произнесла та, прикладывая палецъ къ губамъ:-- завтра вы все узнаете.
   Наступило и это "завтра." Наташа, измученная безсонницей, подавленная трехдневной пыткой, лишь только настало утро, отворила дверь комнаты Гули. Та, совсѣмъ одѣтая, стояла, наклонившись надъ комодомъ и перебирала что-то. При скрипѣ двери, она вздрогнула, какъ вздрагиваютъ застигнутые врасплохъ, кинула на Наташу исподлобья, искоса взглядъ смущенія и испуга, и поспѣшно набросила пестрый платокъ на какой-то предметъ, который, очевидно, хотѣла отъ нея спрятать. Въ умѣ Наташи, какъ молнія, мелькнула мысль, что это касается Стебальскаго, что эта его записка къ ней или вещь, которую онъ просилъ передать.
   Не колеблясь и не разсуждая, Наташа бросилась на Гулю и между ними завязалась борьба. Оттолкнутая, побѣжденная Гуля отлетѣла въ уголъ, и оттуда, нагнувъ голову, съ выраженіемъ какого-то животнаго, приниженнаго страха, глядѣла на Наташу, которая сорвала платокъ съ таинственной загадки... Но что же это? что за вещь такъ тщательно прятала Гуля? Это просто маленькій дамскій револьверъ, даже какъ-будто знакомый Наташѣ. Она съ недоумѣніемъ держала его въ рукахъ, и онъ внушалъ ей какой-то безотчетный ужасъ.
   Между тѣмъ Гуля оправилась; глаза ея опять забѣгали, и хитрая улыбка скривила губы. Она медленно подошла.
   -- Что вы такъ на меня накинулись! сказала она: -- что вы такъ смотрите на револьверъ; на немъ узоровъ не написано. Это тотъ самый, которымъ выстрѣлила въ себя Юлія Ѳедоровна. Я тогда, себя не помня, схватила его и спрятала отъ нея; а потомъ онъ такъ и остался въ моихъ вещахъ, она не хватилась, а я забыла.
   -- Ну, будетъ объ этомъ, сказала со вздохомъ Наташа:-- я пришла къ вамъ узнать... Вы сказали, что я сегодня все узнаю.
   -- А вы повѣрили мнѣ вчера -- оттого и не поѣхали въ Петербургъ? съ злой усмѣшкой спросила. Гуля.
   Наташа безпокойно взглянула на нее, и ее поразило что-то странное въ лдцѣ и во всей позѣ Гули.
   -- Вы сказали, что онъ ближе... проговорила блѣдная Наташа.
   Гуля истерически засмѣялась.
   -- Да, онъ ближе, онъ совсѣмъ близко, сказала она. Хотите знать гдѣ? ну, этого я не скажу... Вы увидите сами.
   Глаза ея заискрились злораднымъ торжествомъ, при видѣ мертвенной блѣдности Наташи.
   -- Ахъ, какая же вы простушка, Наташа, вскричала она черезъ минуту, презрительно пожимая плечами:-- ни о чемъ-то вы не можете сами догадаться!
   И переведя духъ, устремивъ на Наташу горящіе глаза, она продолжала:
   -- Какъ же это вы были такъ просты, чтобъ подумать, что я, зная все про васъ и про него, могла это оставить такъ, могла простить!.. Я была тутъ возлѣ васъ, и все слышала, всѣ ваши объясненія и милованія... И вы это знали, вы меня увидали, и даже ухомъ не повели... такая я вамъ казалась незначущая, ничтожная... Что я могу вамъ сдѣлать?... А я знала, что могу сдѣлать!..
   -- Что же вы сдѣлали? спросила Наташа какъ-то неестественно-спокойно.
   -- Я встала ночью, заговорила Гуля:-- въ ту самую ночь, когда вы такъ сладко спали съ его поцѣлуями на губахъ... (голосъ ея прервался и дрогнулъ):-- взяла перо и бумажку, и написала слѣдующее: -- "Приходите къ опушкѣ лѣса, гдѣ оврагъ. Важное сообщеніе. Опасность для Н. Колевиной. Полиція дѣлала обыскъ на ея квартирѣ". Подписала: Пахомова. Онъ ни моей, ни ея руки не знаетъ. Взяла эту записочку, подошла къ его окну и постучалась. Онъ отворилъ окно, я спряталась за ставню и бросила къ нему письмо. Видите, какъ все было просто!..
   Наташа слушала съ расширившимися зрачками. Она будто переживала ужасный сонъ.
   -- Что дальше? прошептала она.
   -- Я побѣжала къ оврагу; у меня съ собой была захвачена еще одна вещица... продолжала Гуля съ тихимъ смѣхомъ, указавъ глазами на револьверъ. Вслѣдъ за мною пришелъ и онъ...
   -- Дальше, дальше! вскричала Наташа, вскочивъ съ поднявшимися дыбомъ волосами.
   -- Я высказала ему все, все... я больше не боялась его, я знала свою силу... я знала, что мнѣ стоитъ только нажать вотъ такъ пальцемъ, и куда дѣнется вся его гордость, все его презрѣніе ко мнѣ, вся его любовь къ вамъ!.. Захочу,-- ничего не будетъ!..
   Наташа пошатнулась.
   -- Люди, люди, кто тутъ! закричала Гуля изо всей силы:-- Александра Ивановна, Лиза! идите всѣ сюда, слушайте: я убила Льва Николаевича Стебальскаго, я положила его на повалъ вотъ изъ этого револьвера; тамъ у опушки лѣса онъ лежитъ, на днѣ оврага!
   На ея крикъ сбѣжался весь домъ: всѣ съ ужасомъ слушали. Она продолжала кричать.
   -- Везите меня въ Петербургъ, въ судъ. Я хочу всѣмъ, всему міру сказать, что это я убила знаменитаго доктора Стебальскаго, я, я! и никто больше... я одна!
   Она сама побѣжала показывать мѣсто кровавой драмы. Сначала надѣялись, что все это -- галлюцинація безумной, но слова ея оказались справедливы... Стебальскій палъ жертвою тѣхъ самыхъ тайныхъ силъ, противъ которыхъ онъ выступилъ во всеоружіи науки. Безсмысленно, слѣпо порвалась нить его жизни.
   Процессъ Гули надѣлалъ много шуму. Онъ кончился тѣмъ, что ее отвезли въ домъ умалишенныхъ. Наташа, вызванная въ числѣ свидѣтелей, не явилась, и ее не могли нигдѣ отъискать.
   Только нѣсколько лѣтъ спустя, одинъ знакомый открылъ ея существованіе въ глухомъ мѣстечкѣ на югѣ Россіи, при лазаретѣ, въ качествѣ сестры милосердія.

П. Лѣтневъ.

"Наблюдатель", NoNo 1--6, 1882

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru