Лагарп Фредерик Сезар
Фенелон, воспитатель Герцога Бургонского

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Фенелонъ, воспитатель Герцога Бургонскаго.

  
   Воспитаніе Принца Бургонскаго, которому по наслѣдству принадлежала корона Лудовика XIV, дѣда его, было предметомъ соперничества первыхъ людей Французскаго Двора, первыхъ по личнымъ достоинствамъ и знатности происхожденія. Бовилье, главный надзиратель Принца, назначалъ помощникомъ своимъ Фенелона -- Лудовикъ повѣрилъ добродѣтельному Бовилье и славѣ, и Фенелонъ былъ призванъ ко Двору, дабы образовать Монарха.
   Гордость могла бы веселиться такимъ избраніемъ и честолюбіе величаться такою честію -- но въ душѣ Фенелона, какія чистѣйшія, несравненно благороднѣйшія чувства! И такъ сія великая душа, исполненная любовію къ человѣчеству, будетъ трудиться для его блага; она перельетъ въ душу юнаго Принца тотъ пламень, которымъ животворится сама, съ которымъ, какъ нѣкогда съ таинственнымъ огнемъ Весты, охранявшимъ, пока не угасалъ онъ на олтаряхъ, судьбу могущественнаго Рима, былобы сопряжено блаженство Франціи, естьли бы только навсегда сохранился онъ въ душѣ ея Государей. Сколь щастливымъ почитаетъ себя Фенелонъ! мысли его не будутъ уже безплодны, его живѣйшія желанія исполнятся и обратятся, въ благотвореніе. Все то, что нѣкогда въ уединенномъ кабинетъ мечталъ онъ для щастія народовъ, посѣется имъ въ душу питомца, и наконецъ произраститъ плоды благоденствія и славы. Голосъ его проникнетъ въ сію неизпорченную душу: онъ будетъ лишать ее истиною и добродѣтелію, напечатлѣетъ на ней свое подобіе. Таковы наслажденія Фенелона! Такова, смѣю сказать, была великая мысль Создателя, когда изрекъ Онъ: сотворимъ человѣка по образу и по подобію Нашему!
   Исполненный сими высокими надеждами, Фенелонъ съ восторгомъ посвящаетъ себя трудамъ превосходнаго своего званія. Принадлежать не себѣ, но совершенно своему питомцу; не позволять себѣ ни одного слова, которое не было бы урокомъ, ни одного поступка, который не былъ бы наставительнымъ примѣромъ; согласить почтеніе, принадлежащее младенцу, назначенному быть нѣкогда Монархомъ, съ тою покорностію, которой надлежитъ подчинить его, чтобы онъ научился со временемъ повелѣвать; говорить ему о санѣ великомъ для пріученія къ обязанностямъ величія; противиться склонностямъ, развиваемымъ лестію, порокамъ, усиливающимся отъ обольщенія; незыблемою твердостію и чистотою нравовъ удерживать въ должныхъ предѣлахъ надменное чувство независимости, естественное всякому Принцу; питать чувствительность его, не изнѣживая сердца; часто, не уменьшая довѣренности его, дѣлать ему упреки, или наказывая, сохранить его дружбу; разпространяя понятіе о должностяхъ, ограничивать въ немъ понятіе о могуществѣ; наконецъ никогда не обманывать ни воспитанника своего, ни Государства, ни собственной совѣсти -- таковы обязанности человѣка, которому говоритъ Государь: даю тебѣ моего сына, къ которому взываютъ народы: дай намъ отца!
   Къ симъ общимъ трудностямъ надлежитъ пріобщить частныя; соединенныя въ особенности съ характеромъ молодаго Принца. Имѣя щастливыя свойства, онъ въ то же время имѣлъ и всѣ недостатки, наиболѣе несовмѣстные съ игомъ повиновенія: высокомѣріе, не внемлющее урокамъ и раздражаемое прошивурѣчіемъ; перемѣнчивый нравъ, чрезмѣрную вспыльчивость и тайную склонность презирать людей, склонность, которая обнаруживалась каждую минуту -- таковы были порочныя качества, которыя надлежало изкоренить Фенелону, и которыя только онъ одинъ изкоренить могъ до основанія. Два преткновенія, равно погибельныя, предлежали ему -- или уступить отъ безсилія и усталости недостаткамъ столь упорнымъ, или неосторожною жестокостію раздражишь и навсегда обезобразишь душу сію, столь пылкую и надменную. Но Фенелонъ не могъ быть жестокимъ, и умѣлъ не быть слабымъ. Онъ зналъ, что каждый характеръ повинуется тайной, непобѣдимой силѣ, которая никогда не можетъ быть уничтожена, а развѣ только обманута и постепенно направлена къ лучшей цѣли. Герцогъ Бургонскій имѣлъ высокомѣрную душу, исполненную пламенемъ властолюбія: наставникъ умѣлъ обратить сіе опасное свойство на пользу человѣчества и добродѣтели. Не слишкомъ осуждая въ питомцѣ своемъ гордое мнѣніе, что онъ сотворенъ быть повелителемъ народовъ, онъ безпрестанно давалъ ему чувствовать, что суетная гордость его довольствовалась слишкомъ малымъ, когда прельщала его однимъ случайнымъ могуществомъ, которое получилъ онъ въ наслѣдство, подобно всѣмъ, пріобрѣтающимъ по смерти родителей имѣніе, и не влекла его къ тому владычеству, которымъ плѣняются истинно великія души, владычеству дарованій, приводящихъ насъ въ изумленіе, и добродѣтелей, обожаемыхъ, восхитительныхъ. Такъ, мало по малу, проникалъ онъ въ сію неизпорченную душу, которой пламенная чувствительность требовала одной только пищи: онъ разтворялъ ее тѣмъ сладкимъ удовольствіемъ, которое находимъ въ мысли, что мы любимы; тѣмъ благороднымъ чувствомъ, которое неразлучно съ благотвореніемъ; тою рѣдкимъ извѣстною славою, которою награждаемъ самихъ себя, когда одерживаемъ надъ собою побѣду. Предавался ли молодой Герцогъ изступленіямъ пылкаго своего нрава -- его оставляли одного, оставляли до тѣхъ поръ, пока не проходила сія буря, которая возпрепятствовала бы ему услыхать увѣщанія разсудка. Всѣ получали повелѣніе приближаться къ нему въ молчаніи, съ робкою покорностію, съ лицемъ печальнымъ и мрачнымъ; самыя упражненія его были на время прекращаемы; казалось, что всѣ убѣгали его сообщества, и еще не почитали его способнымъ къ занятіямъ благоразумнымъ: тогда молодой человѣкъ, приведенный въ ужасъ своимъ уединеніемъ, смущаемый тою робостію, которую читалъ на всѣхъ лицахъ, не въ состояніи будучи сносить ни самаго себя, ни присутствія другихъ, стремился въ объятія своего наставника и умолялъ, чтобы онъ примирилъ его съ самимъ собою. Тогда искусный учитель, пользуясь своими преимуществами, давалъ чувствовать Принцу, сколь изступленіе его было постыдно, сколь горестенъ жребіи человѣка, окруженнаго робкими, разливающаго окрестъ себя уныніе. Отеческій голосъ его проливался въ сердце, открытое для истины и раскаянія, и слезы питомца орошали его колѣна. Такъ Фенелонъ искалъ въ самой душъ Принца тѣхъ оружій, которыми побѣждалъ его недостатки; онъ просвѣщалъ его собственною его совѣстію; онъ наказывалъ его стыдомъ передъ самимъ собою -- наказаніе спасительное, ибо униженіе предъ другими есть обида, а униженіе передъ собственнымъ нашимъ сердцомъ есть урокъ благотворный.
   Съ такимъ же искуствомъ побѣждалъ онъ и вѣтренность ума его и перемѣнчивость его нрава. Юность принимаетъ познанія съ жадностію, но скоро утомляется ученіемъ: ей въ тягость продолжительная работа, которая бываетъ тягостною и для самаго зрѣлаго возраста. Фенелонъ, желая изкоренить въ питомцѣ своемъ непостоянство, ему естественное, старался показывать, будто соображается съ его склонностями въ то самое время, когда онъ самъ питалъ ихъ или производилъ. Разговоръ, въ который непримѣтно, какъ будто безъ намѣренія, заводитъ онъ молодаго Принца, пробуждалъ въ немъ свойственное лѣтамъ его любопытство. Взоры его пробѣгали, одно за другимъ, всѣ познанія, для него необходимыя, которыхъ пріобрѣтеніе казалось ему особенною милостію наставника, а лишеніе наказаніемъ жестокимъ. Искусство учителя сохраняло порядокъ и связь въ сихъ привлекательныхъ занятіяхъ, казавшихся любопытному питомцу однѣми разнообразными забавами. Онъ пріучался къ труду и чувствовалъ цѣну познаній. Великая тайна воспитателя состояла въ томъ, что онъ всегда обходился съ нимъ, какъ съ человѣкомъ совершеннымъ, и никогда не давалъ чувствовать, что почитаетъ его младенцемъ. Урокъ для всѣхъ воспитателей! Вы много выиграете, естьли вселите въ питомцевъ своихъ высокое мнѣніе о томъ, что они сами способны сдѣлать; вы легче овладѣете ихъ довѣренностію, естьли будете показывать къ нимъ уваженіе! Ихъ возрастъ имѣетъ всю простоту самолюбія и не способенъ имѣть подозрительности, съ нимъ неразлучной.
   Прибавьте къ симъ важнымъ трудамъ, въ сей постоянной заботливости, нѣжную, привлекательную кротость Фенелона, его неизмѣняемое терпѣніе, гибкость его ума, неизтощимость его въ изобрѣтеніи способовъ, когда надлежало быть полезнымъ -- и вы не будете удивляться той быстрой перемѣнѣ, которую скоро замѣтили въ молодомъ Герцогѣ, сдѣлавшемся напослѣдокъ любимцемъ Двора и народа. Ахъ! естьлибъ возможно было пробудить отъ смертнаго сна поколѣнія, почившія во мракъ гроба, тогда бы услышали мы отъ нихъ трогательныя похвалы воспитаннику Фенелона, похвалы, которыя послѵжили бы славнѣйшимъ панегирикомъ для воспитателя. Они сказали бы намъ: "Мы видѣли сего прелестнаго Принца, котораго младенчество приводило насъ въ трепетъ, котораго юность возвратила намъ надежду, котораго зрѣлый возрастъ изумлялъ насъ и приводилъ въ восхищеніе, котораго безвременная смерть заставила насъ проливать слезы. Мы видѣли его, столь обходительнаго и доступнаго въ кругу великолѣпнаго Двора, столь сострадательнаго къ нещастнымъ, обожаемаго въ своемъ семействѣ, привязаннаго къ порядку, спокойствію, законамъ; мы видѣли его, предводительствующаго войсками: онъ былъ отцемъ своихъ мужественныхъ солдатъ, подпорою ихъ въ трудѣ, попечителемъ въ болѣзняхъ и ранахъ; мы видѣли его, чувствительнаго къ удовольствіямъ изящныхъ наукъ, привязаннаго къ Философіи, благотворительствующаго Лафонтену; мы видѣли его, проливающаго слезы о бѣдствіяхъ народа, и увы! слишкомъ скоро повелѣло намъ Провидѣніе оросишь слезами безвременную гробницу его: въ то самое время, когда жесточайшіе, совокупные удары поражали великаго Лудовика, узрѣли мы низходягцую во гробъ надежду "Франціи, чудесное созданіе Фенелона!"
   Къ довершенію похвалы воспитателя и воспитанника скажемъ, что нѣжная дружба соединяла ихъ до самаго гроба. Герцогъ Бургонскій всегда почиталъ Фенелона отцемъ. Прочтите ихъ трогательную переписку -- душа ваша будетъ проникнута пріятными чувствами любви и удивленія. Герцогъ, приходя въ возрастъ, болѣе и болѣе наполнялъ себя великими правилами, внушенными въ него воспитаніемъ: естьлибъ судьба дозволила ему царствовать, то безъ сомнѣнія Фенелонова нравственность была бы политикой трона. Онъ мыслилъ -- по крайней мѣрѣ такъ позволяемъ себѣ думать, прочитавъ книги, сочиненныя для его воспитанія -- онъ мыслилъ, что люди, сбросивъ съ себя иго невѣжества и суевѣрія, не могутъ подчинены быть никакому другому игу, кромѣ законовъ, которыхъ живый образъ представляется намъ въ Государяхъ правосудныхъ; что всякой Монархъ, имѣя въ рукахъ своихъ двѣ великія пружины могущества, золото и желѣзо, и обязанный успѣхамъ просвѣщенія успѣхами общей покорности, тѣмъ болѣе обязанъ хранить естественныя права народовъ, принесшихъ подъ защиту престола все то, чего не могутъ уже они охранять силою собственною; что власть, все сдѣлавшая для самой себя, обращается въ преступленіе, когда упускаетъ что-нибудь для блага народовъ; что нѣтъ никакого оправданія передъ тѣми народами, которые спокойны и повинуются; что вопли повиновенія священны, и ропотъ нещастія, невнятный Государю, возносится къ престолу Бога; что никогда не позволено обманывать ни подданныхъ своихъ, ни враговъ, которымъ Государи, естьли возможно имъ, не должны давать чувствовать ни слабость излишнюю, ни силу обременительную; что положеніе народовъ, укоренившихся въ предѣлахъ твердыхъ, и немогущихъ уже, какъ прежде, погибельными переселеніями измѣнять лица вселенной, противно войнѣ, которая не иное что, какъ бѣдственная болѣзнь гордыхъ царей и честолюбивыхъ министровъ; что, наконецъ, изключая одни нещастія, посылаемыя самою Природою, разрушительную язву и голодъ, производимый неплодіемъ, всякое бѣдствіе народа есть незагладимое преступленіе правителя {Фенелонъ имѣлъ нещастіе пережить своего питомца. Услышазъ о смерти его, воскликнулъ онъ въ сокрушеніи сердца: всѣ радости мои на землѣ миновались! и самъ очень скоро послѣдовалъ за нимъ въ могилу. Не знаю, воздвигла ли Франція памятникъ образователю того Принца, котораго царствованіе, вѣроятно, избавило бы ее отъ многихъ нещастій, постигнувшихъ вмѣстѣ съ нею и всю Европу. Въ нашемъ Отечествѣ многіе умѣютъ удивляться добродѣтелямъ сего человѣка, истинно великаго какъ дѣятельностію для блага людей, такъ и искуствомъ изображать свои мысли и чувства языкомъ, для всѣхъ равно привлекательнымъ. Я видѣлъ въ саду И. В. Л., находящемся верстахъ въ 30 отд Москвы, въ подмосковномъ его селъ Савинскомъ, скромную урну, посвященную памяти Фенелона. На ровномъ мѣстѣ, гдѣ прежде было топкое болото, явились тѣнистыя рощи, пересѣляемыя прекрасными дорожками и орошенныя чистою, прозрачною какъ кристалъ водою. Расположеніе сада прекрасно; лучшее въ немъ мѣсто есть Юнговъ островъ (котораго рисунокъ приложенъ къ сему No). Вы видите большое пространство воды. Берегъ осѣненъ рощею, въ которой мелькаетъ Руссова хижина! На самой срединѣ озера Юнговъ островъ) съ пустынническою хижиною и нѣсколькими памятниками, между которыми замѣтите мраморную урну, посвященную Фенелону. На одной сторонѣ урны изображена Госпожа Гюйонъ, другъ Фенелона, а на другой Ж. Ж. Руссо, стоящій въ размышленіи передъ бюстомъ Камбрейскаго Архіепископа. Артистъ выбралъ ту самую минуту, въ которую Женевскій философъ воскликнули для чего не могу быть слугою Фенелона, чтобы удостоиться быть его камердинеромъ. Островъ осѣненъ разными деревьями: елями, липами, березами и другими; его положеніе чрезвычайно живописно, сего пріятнѣе быть на немъ во время ночи, когда сіяетъ полная луна, воды спокойны, и рощи, окружающія берегъ, отражаются въ нихъ какъ въ чистомъ зеркалѣ. Это мѣсто невольно склоняетъ васъ къ какому-то унылому, пріятному размышленію. Ж.} .

Ла Гарпъ.

"Вѣстникъ Европы". Часть XLIII, No 4, 1809

  
[]
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru