Лаврентьева Софья Ивановна
Мои воспоминания об Эрнесто Росси

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Мои воспоминанія объ Эрнесто Росси.

I.

   Я познакомилась съ нимъ лично въ 1890 г. Это былъ его третій пріѣздъ въ Петербургъ, но стала поклонницей его таланта съ его перваго пріѣзда туда, въ 1876 году.
   Этотъ первый его пріѣздъ состоялся для всѣхъ какъ-то совсѣмъ неожиданно. Не было ни обычныхъ передовыхъ рекламъ, ни заманчивыхъ зазываній на абонементъ. Паши газеты, вообще и раньше, упоминая имена нѣкоторыхъ французскихъ и преимущественно нѣмецкихъ драматическихъ артистовъ, какъ бы обходили имя Эрнесто Росси, будто боясь ошибиться, причисливъ его имя къ плеядѣ европейскихъ знаменитостей. Названіе "знаменитаго" было присоединено къ его имени только со времени объявленія абонемента на его спектакли, главною приманкой для которыхъ былъ шекспировскій репертуаръ итальянскаго артиста,-- репертуаръ, появлявшійся на нашей сценѣ очень рѣдко, а со времени упадка драматической труппы Александринскаго театра почти совсѣмъ сошедшій со сцены. Наша публика, пробудившись отъ спячки, наводимой тусклымъ, сѣренькимъ репертуаромъ нашихъ современныхъ драматурговъ, при столь же тускломъ исполненіи современныхъ посредственныхъ актеровъ,-- бросилась перечитывать Шекспира, тоже дремавшаго наполкахъ книжныхъ магазиновъ и библіотекъ,-- Шекспира, забытаго до того, или до того преданнаго остракизму, что въ первое же представленіе Отелло я видѣла нѣсколько дамъ, такъ называемыхъ изъ "общества", которыя, собравшись до начала представленія въ коридорѣ, подлѣ капельдинера, успѣвшаго заглянуть въ либретто,-- слушали его объясненія кровавой драмы великаго страдфордца.
   Я живо помню это первое представленіе Росси. Я видѣла до того Отелло только разъ, давно, во времена Леонидова и Снѣтковой 3-й. И вотъ появился этотъ Отелло, этотъ колоссъ, съ его могучей фигурой, обаятельно-музыкальнымъ голосомъ и простыми, благородными движеніями, этотъ именно герой, съ душою младенца, котораго не трудно было провести и не такому хитрецу, какъ Яго; съ той геніально-простой рѣчью передъ сенатомъ, которой онъ хотѣлъ оправдаться противъ обвиненія въ чарахъ, привлекшихъ къ нему Дездемону, не подозрѣвая, сколько чаръ было въ самой простотѣ героя-младенца, который въ минуты ревности, незнакомой прежде его довѣрчивому сердцу, возбуждаетъ въ васъ не отвращеніе, а жалость; и эта къ нему жалость охватываетъ васъ даже въ ту минуту, когда онъ душитъ Дездемону: передъ вами ярко развертывается скорбный листъ того страданія, которое должно было довести эту душу до этого преступленія!
   Это первое представленіе было электрической искрой, коснувшейся нашей публики. Слѣдующіе спектакли она стала наполнять Маріинскій театръ не для одного шекспировскаго репертуара, но болѣе всего для Росси, ставшаго положительно героемъ дня. Особенно встрепенулась молодежь, и какъ отрадно было видѣть эти молодыя лица, горѣвшія восторгомъ; тотъ энтузіазмъ, съ которымъ, съ высотъ театра, молодежь бѣжала, по окончаніи спектакля внизъ, къ рампѣ, безъ числа вызывая артиста, перелѣзала черезъ оркестръ на сцену, чтобы сказать ему нѣсколько словъ привѣта, чтобъ и отъ него, такъ любившаго эту молодежь, услышать ласковыя, понятныя молодому сердцу, слова, затѣмъ по часамъ ждала его на подъѣздѣ и, расходясь потомъ, еще горячая и отъ восторга и отъ тропическаго жара верхняго яруса, шла въ свои, часто бѣдныя коморки, къ неустанному труду, но съ подъемомъ духа отъ великаго произведенія, растолкованнаго великимъ артистомъ.
   Встрепенулась и наша критика. Спектаклямъ Росси посвящались длинныя рецензіи во всѣхъ газетахъ. Даже суровый "Незнакомецъ" растаялъ до того, что, коснувшись исполненія Росси роли Ромео, написалъ поэтическую "page d'amour", которой предпослалъ такое, вполнѣ, вѣрное замѣчаніе: "въ репертуарѣ Росси, заключающемъ въ себѣ 400 ролей, всякая роль можетъ назваться, лучшей". И точно публика терялась, желая назвать "лучшей" одну изъ исполненныхъ великимъ артистомъ передъ нею роль: онѣ именно всѣ были "лучшими"! Страсть Отелло, сомнѣнія Гамлета, величавое самодурство Лира-короля и святое смиренномудріе Лира-страдальца, мощное честолюбіе Магбета и чисто-юношеское, любовное воркованье Ромео -- все это проходило передъ нами полное жизни, одухотворенное, заставляя страдать и млѣть, трепетать и мечтать; все это были не ходульные герои подмостковъ, а люди со страстями всего человѣчества, всѣхъ временъ и народовъ.
   Въ свой бенефисъ онъ явился передъ публикой, наполнившей театръ съ верху до низу, въ новой роли Людовика XI, воспроизведя новый типъ, полный такихъ удивительныхъ деталей, что, какъ позже выразился объ этой ролѣ одинъ изъ молодыхъ критиковъ, "изученіе одной этой роли могло бы служить цѣлой школой для начинающихъ актеровъ". Этотъ бенефисъ былъ рядомъ самыхъ восторженныхъ овацій артисту, котораго публика хотѣла отблагодарить за рядъ духовныхъ наслажденій. Не буду говорить о вещественныхъ знакахъ восторга, въ видѣ вѣнковъ и дорогихъ подарковъ, ни о торжествахъ, приготовленныхъ ему "обществомъ литераторовъ и артистовъ" въ видѣ обѣдовъ, ужиновъ и радушныхъ проводовъ при отъѣздѣ въ Москву,-- проводовъ, имѣвшихъ то утѣшеніе, что разставаніе съ артистомъ, приглашеннымъ снова, на будущій сезонъ, въ тотъ же Маріинскій театръ, было не надолго.
   Теперь, въ ожиданіи его, еще прилежнѣе принялись за чтеніе Шекспира, многіе даже стали изучать итальянскій языкъ, для лучшаго пониманія артиста, такимъ образомъ сдѣлавшаго своему отечеству заслугу не только прославленіемъ итальянскаго искусства за границей, но и распространеніемъ тамъ итальянскаго языка.
   Этотъ слѣдующій сезонъ Росси встрѣтили уже какъ знакомаго и чествовали его еще болѣе; а онъ, желая отблагодарить русскую публику за ея гостепріимство, сдѣлалъ ей любезность, давъ перевести на итальянскій языкъ {Переводъ этотъ былъ сдѣланъ его секретаремъ Бридци, хорошо знавшимъ русскій языкъ.} и поставилъ въ свой бенефисъ Каменнаго гостя -- Пушкина; и всѣ, бывшіе на этомъ бенефисѣ, ставшимъ новымъ торжествомъ артиста, сознались, что никто не видалъ еще такого изящнаго и обаятельнаго Донъ-Жуана, передъ которымъ не устояла бы самая цѣломудренная и набожная Донпа Анна.
   Несчастно сложившіяся въ Россіи обстоятельства слѣдовавшихъ затѣмъ годовъ два раза помѣшали артисту снова явиться передъ нашею публикой; и въ третій разъ онъ пріѣхалъ въ Петербургъ только черезъ 12 лѣтъ, именно въ февралѣ 1890. г., приглашенный частной антрепризой г. Пальма, появившись на сценѣ Малаго театра.
   Годъ передъ тѣмъ я была съ родными во Флоренціи. Не будучи тогда лично знакома съ Росси, но неизмѣнно сохраняя въ душѣ культъ поклоненія его таланту и симпатіи къ его личности, я мечтала о томъ, чтобы встрѣтить его гдѣ-нибудь, зная, что во Флоренціи онъ имѣетъ свой домъ, а близь города -- виллу. Рокъ мнѣ благопріятствовалъ. Въ одинъ изъ вечеровъ мы были на оперномъ представленіи въ театрѣ "Re Umberto" (вскорѣ послѣ того сгорѣвшемъ). Давали оперу Дониццети Don Sebastiano. Мы были въ партерѣ. Въ первомъ же антрактѣ, смотрю, въ театральный залъ входитъ Росси: я сразу узнала его, такъ какъ онъ нисколько не измѣнился за эти годы, но не рѣшилась подойти къ нему съ привѣтомъ, несмотря на сильное желаніе. Свиданіе наше состоялось по окончаніи спектакля, когда мы столкнулись съ нимъ въ садикѣ передъ театромъ.
   -- Signor Rossi,-- проговорила я, взявъ смѣлость въ руки и подходя къ нему,-- Salute dal Pletroburgo! (Привѣтъ отъ Петербурга),
   -- Grazie, сага!-- воскликнулъ онъ, радостно блеснувъ своими выразительными глазами,-- venite di Pletroburgo? (Вы пріѣхали изъ Петербурга)?
   -- Si,-- отвѣчала я,-- di Pletroburgo, il pubblico di eni vi ama sempre e vi aspetta! (Да, изъ Петербурга, публика котораго васъ попрежнему любитъ и васъ ожидаетъ).
   Онъ оживился еще болѣе, заговорилъ о томъ, что онъ самъ мечтаетъ о томъ, чтобы вернуться въ Петербургъ, что онъ думалъ, что его уже тамъ забыли; но я подтвердила противное и, оставивъ его, поспѣшила за своими. Мои слова повели его на рѣшеніе возобновить переговоры съ Петербургомъ и слѣдствіемъ того и было его тамъ появленіе, на второй недѣлѣ Великаго поста, въ Маломъ театрѣ.
   

II.

   Старые поклонники и поклонницы Росси, тщетно ожидавшіе его 12 лѣтъ, встрепенулись; молодежь, не видавшая его до того, повѣрила старикамъ, и Малый театръ наполнился, и всѣ были поражены, увидя, что годы, пролетѣвшіе надъ артистомъ, не коснулись его своимъ всесокрушающимъ крыломъ, и онъ явился такимъ же молодцомъ физически и съ игрой еще болѣе прочувствованной и тонкой въ деталяхъ.
   Въ этотъ же его пріѣздъ состоялось и наше съ нимъ знакомство.
   Кто былъ знакомъ съ нимъ лично, тотъ знаетъ, сколько обаянія было въ этомъ человѣкѣ и помимо его геніальнаго таланта! Многостороннее образованіе и знакомство со всѣмъ прекраснымъ, въ области искусства вообще, дѣлало бесѣду съ нимъ всегда интересной и разнообразной. Онъ и во время своихъ путешествій не ограничивался узкими рамками сцены: онъ осматривалъ все, что было интереснаго въ томъ городѣ, куда пріѣзжалъ, его музеи, выставки, знакомился, если было время, со спеціальною промышленностью города, его исторіей. Онъ успѣвалъ массу читать серьезныхъ книгъ и помимо театральной литературы, и притомъ обладалъ удивительною памятью. Съ нимъ можно было говорить обо всемъ: о Шекспирѣ и природѣ, о живописи и литературѣ, о музыкѣ и исторіи народовъ; онъ всему сочувствовалъ, все обнималъ своей воспріимчивой душой. Съ какимъ восторгомъ въ этомъ же 1890 году, послѣ Петербурга и Москвы, объѣхавъ нѣкоторые города Россіи и играя въ Тифлисѣ, онъ мнѣ писалъ оттуда:
   "Кавказъ восхитилъ меня своей восточной растительностью, грандіозностью своихъ горъ, красотой и мужественностью своего народа, любезностью и гостепріимствомъ, которое я тамъ встрѣтилъ".
   Два года послѣ того, во время моего пребыванія въ Крыму, куда онъ все собирался пріѣхать, онъ писалъ:
   "Вы знаете, что во мнѣ, кромѣ артиста по профессіи, живетъ еще артистъ-любитель, наблюдатель, желающій насладиться всѣми тѣми красотами, которыми природа такъ щедро одарила человѣчество. Кавказъ оставилъ во мнѣ такое сильное впечатлѣніе и пріятное воспоминаніе, что я часто мыслію возвращаюсь къ его красотамъ и даже вижу ихъ во снѣ".
   Не могъ онъ забыть и тѣхъ овацій, которыми его чествовали въ Тифлисѣ и любилъ о нихъ разсказывать. Его воспоминанія о Россіи и русской публикѣ были самыми теплыми.
   "Моя мысль часто витаетъ среди васъ,-- писалъ онъ мнѣ, вернувшись въ 1890 г. въ Италію,-- въ этой странѣ, гдѣ еще не заглохла поэзія, гдѣ всепожирающій матеріализмъ не охладилъ еще сердецъ, полныхъ любви и чистыхъ вдохновеній, гдѣ еще сохранилось влеченіе ко всему прекрасному, правдивому, великому. Напрасно пугаютъ вашимъ льдомъ и снѣгомъ: подъ нимъ таится та теплота, что грѣетъ сердце и поддерживаетъ дѣвственность чувства. Вы еще сохранили идеалы въ искусствѣ, мы ихъ заглушили холоднымъ и грубымъ матеріализмомъ. Мы -- рѣшители, вы -- хранители всего прекраснаго и добраго. Вы видите вдали свѣтлое будущее, съ его распускающимися розами; мы -- безжалостно оборвали съ нашихъ идеаловъ всѣ лепестки и чувствуемъ только уколы обнаженныхъ шиповъ. Оставайтесь же вѣрны вашимъ чистымъ идеаламъ! Вѣдь, духъ еще болѣе, чѣмъ пища, нуждается въ питаніи и только имъ создается великій народъ!"
   Страстная любовь къ своему искусству наполняла всю его жизнь, не давая времени для отдыха.
   "Еще не знаю, что я буду дѣлать будущею зимой,-- писалъ онъ мнѣ осенью 1890 года, изъ своей виллы близъ Флоренціи,-- моимъ желаніемъ было бы составить хорошую труппу и ѣхать съ нею играть въ одинъ изъ хорошихъ городовъ. Я не переношу праздности, и вы хорошо понимаете, что тотъ, кто привыкъ къ постоянному труду, преимущественно умственному, не можетъ предаться праздности. Искусство, съ той самой минуты, какъ я отдался ему, всегда было для меня сладкой приманкой. Я ему остаюсь вѣренъ, потому что оно ни разу не обмануло меня. Оно было всегда моею матерью, моей возлюбленной и моимъ преданнымъ другомъ; я не могу платить ему неблагодарностью и забвеніемъ. И притомъ я чувствую въ себѣ еще столько силы, и духа, и тѣла, что не имѣю причинъ измѣнять своему долгу".
   Всѣ искусства любилъ и понималъ онъ, равно восхищаясь хорошей картиной и статуей, выразительной музыкой и пѣніемъ.
   "Какъ бы я хотѣлъ,-- писалъ онъ мнѣ во дни моего большого горя, совѣтуя мнѣ, притомъ, прилежнѣе заняться рисованьемъ,-- быть тепеіь близъ васъ, развлекать васъ, говоря съ вами о вашемъ искусствѣ и о моемъ, которыя оба хотя и принадлежатъ къ различнымъ лагерямъ, но такъ похожи другъ на друга. О, искусства, какъ онѣ хороши! Какъ эти восторги передъ произведеніями искусства возвышаютъ духъ человѣка, унося его въ міръ чистыхъ наслажденій! Какъ достойны сожалѣнія тѣ, кто лишены этого счастья, или тѣ, которые его не понимаютъ, кого природа не одарила счастьемъ понимать прекрасное!"
   Говорить объ успѣхахъ Росси и о тѣхъ наслажденіяхъ, что испытывала Публика, присутствовавшая при спектакляхъ великаго артиста, въ этотъ третій его къ намъ пріѣздъ,-- значило бы повторять прежнее. Всѣ только,-- о чемъ я уже упомянула,-- нашли въ его игрѣ еще болѣе чудесной отдѣлки деталей. Тогда же у него зародилась мысль изучить для русской публики роль Іоанна Грознаго, въ трагедіи графа Алексѣя Толстого,-- роль, которая давно интересовала его.
   "Иванъ Грозный,-- писалъ онъ мнѣ осенью этого же 1890 г.,-- переведенъ для меня на итальянскій языкъ г-жею Высоцкой, моею хорошею знакомой, русской, давно живущей въ Италіи, преимущественно во Флоренціи. Она вполнѣ свободно владѣетъ нашимъ прекраснымъ языкомъ и сдѣлала мнѣ точный переводъ. Я уже началъ изучать этотъ странный и трудный историческій характеръ и полагаю, что буду въ состояніи исполнить его толково, тѣмъ болѣе, что уже давно серьезно знакомился съ этою личностью путемъ исторіи. Въ "національной библіотекѣ, во Флоренціи, я нашелъ разнообразныя данныя этой эпохи,-- данныя чрезвычайно интересныя и вполнѣ достовѣрныя".
   Прилежно занявшись изученіемъ роли Ивана, Росси съ особеннымъ вниманіемъ проходилъ съ актерами своей труппы и ихъ роли, дѣлая безпрестанныя репетиціи, на которыхъ всегда самъ присутствовалъ. Такое же вниманіе обратилъ онъ и на костюмы, желая сдѣлать ихъ наиболѣе вѣрными. Я выслала ему историческіе рисунки этой эпохи.
   "Присланные вами рисунки,-- писалъ онъ мнѣ въ отвѣтъ,-- настоящій кладъ, такъ какъ могли служить моему театральному портному образцомъ всѣхъ костюмовъ для трагедіи".
   Желаніе артиста исполнить роль Іоанна Грознаго впервые въ Россіи, въ Москвѣ, однако, не исполнилось, хотя все клонилось къ тому, такъ какъ онъ уже былъ приглашенъ на Великій постъ, 1891 года, въ Москву, въ "Малый театръ". Но пріѣздъ этотъ не состоялся вслѣдствіе разныхъ подпольныхъ интригъ...
   Трагедію графа Толстого въ первый разъ пришлось исполнить Росси въ Тріестѣ, гдѣ она прошла съ громаднымъ успѣхомъ. Главный успѣхъ выпалъ, конечно, на долю великаго артиста, умѣвшаго и тутъ создать живой типъ.
   "Иванъ Грозный, данный впервые третьяго дня и вчера повторенный,-- писалъ онъ мнѣ изъ Тріеста,-- имѣлъ полный успѣхъ. Мнѣ, конечно, не приходится говорить о себѣ самомъ; но я посылаю вамъ статью одного журнала, которую вамъ вѣрно будетъ интересно прочесть. Одно, что я могу сказать, это то, что трагедія была разыграна всѣми актерами труппы съ большимъ одушевленіемъ и что обстановка и костюмы были вѣрны эпохѣ и блистательны".
   Изъ Тріеста же прислалъ онъ мнѣ три свои фотографіи въ роли Іоанна Грознаго: одну для меня, другую для одной нашей общей знакомой, а третью просилъ меня передать графинѣ Толстой, вдовѣ поэта, отъ которой онъ, вслѣдъ за исполненіемъ имъ, въ первый разъ роли Іоанна, получилъ телеграмму: въ ней графиня благодарила его за изученіе имъ произведенія ея покойнаго мужа и поздравляла его съ успѣхомъ. Я не была знакома съ графинею Толстой; но, узнавъ, что она находилась въ то время въ Аѳинахъ, послала ей туда фотографію, вмѣстѣ съ моимъ письмомъ, объяснявшимъ ей дѣло. Ея отвѣтное мнѣ письмо было чрезвычайно любезно; въ немъ она выражала желаніе и надежду познакомиться со мной, по возвращеніи изъ-за границы. Я сама то лѣто проводила за границей и осенью, вернувшись въ Петербургъ, нашла у себя письмо, въ которомъ графиня, тоже только что пріѣхавшая въ Петербургъ и на самое короткое время, любезно приглашала меня къ себѣ. Давно, по разсказамъ, заинтересованная этою, замѣчательною по уму и образованію, женщиной, я на другой же день отправилась къ ней. Меня встрѣтила высокая, красивая особа, со свѣжимъ, хотя и обрамленнымъ совсѣмъ бѣлыми волосами, лицомъ, чисторусскаго типа, съ самою привѣтливою улыбкой и ласковымъ взглядомъ ясныхъ, добрыхъ глазъ, въ глубокомъ траурѣ (не снимавшемся ею никогда со дня кончины ея мужа); и не прошло получаса, какъ мы уже говорили съ ней какъ давно знакомыя, затрогивая всевозможные вопросы и сходясь на многихъ изъ нихъ. Сошлись мы съ ней и на восторженныхъ отзывахъ о талантахъ Росси, съ которымъ лично она не была знакома.
   -- Мнѣ очень хочется съ нимъ познакомиться,-- говорила графиня.-- Послѣ завтра я уѣзжаю за границу, по дѣламъ; главное -- мнѣ нужно въ Парижъ; но не утерплю, чтобы не побывать въ моей милой Италіи! Поѣду во Флоренцію и тамъ познакомлюсь съ Росси; мой родственникъ, князь Д. большой его пріятель.
   Большою поклонницей Росси была и ея родственница, княжна Л., познакомившаяся съ нимъ въ Москвѣ. Когда я вслѣдъ за этимъ свиданіемъ описывала Росси мое знакомство съ графинею Толстой, отъ отвѣчалъ мнѣ:
   "Я вамъ невыразимо благодаренъ за хлопоты, которыя вы приняли на себя, переславъ мою фотографію графинѣ Толстой, и очень радъ, что она осталась ею довольна. Познакомиться съ нею будетъ для меня большою честью и удовольствіемъ, и какъ только я узнаю объ ея пріѣздѣ во Флоренцію, тотчасъ же явлюсь къ ней. Не забылъ я, конечно, и ту милую любезность, что оказывала мнѣ когда-то княжна Л., и грусть охватываетъ сердце, когда подумаю, какъ далеки отъ меня всѣ тѣ милыя личности, среди которыхъ я встрѣчалъ столько расположенія и энтузіазма:
   
          Nessun maggior dolore
   Che ricordarsi del tempo felice
   Nella miseria *)...
   *) Нѣтъ большаго горя, какъ вспомнить о счастливомъ времени среди печали.
   
   "Сказалъ папа Данте, устами Франчески, въ V пѣсни ада, и хотя я не нахожусь въ числѣ осужденныхъ за тѣ же грѣхи, но, вспоминая о миломъ прошломъ, ощущаю большую грусть"...
   Однако, Росси такъ и не пришлось познакомиться съ графиней Толстой; также какъ и для меня, мое первое свиданіе съ ней было и послѣднимъ. Дружески прощаясь со мной, она говорила, что къ Рождеству вернется въ Петербургъ и надѣется, что мы часто будемъ видѣться.
   -- Намъ много есть о чемъ съ вами поговорить,-- добавила она.-- Я привезу съ собой побольше итальянскихъ книгъ; будемъ читать.
   Но и въ Петербургъ графиня больше не вернулась. Захворавъ въ Лиссабонѣ, она была перевезена въ Парижъ, гдѣ и скончалась. Когда я написала о томъ Росси, онъ отвѣчалъ мнѣ:
   "Вѣсть о смерти графини Толстой меня сильно огорчила. Я былъ только по слухамъ знакомъ съ этою достойною особой, но питалъ къ ней глубокое уваженіе и ревниво хранилъ, поднесенный ею мнѣ, въ мой первый пріѣздъ въ Петербургъ, вѣнокъ, на лентахъ котораго находится самая сочувственная надпись {Orgoglio, vanto, onore е gloria di tue gente. La terra dei geli, innalza voti, perche di nuovo tu rivenga a riscaldarla dell' infocato tuo genio. (Гордость, хвала честь и слава твоихъ согражданъ. Страна льдовъ возноситъ мольбы, чтобы ты снова вернулся согрѣть ее пламенемъ твоего генія). Contessa Sofia Tolstoi. Pietroburgo 1722 Marzo 1877.}. Бѣдная женщина: умереть на чужой сторонѣ, вдали отъ своихъ милыхъ!"
   Послѣ Тріеста трагедія графа Толстого была дана Росси нѣсколько разъ въ Вѣнѣ и Берлинѣ. Подвергая иногда строгой критикѣ самую трагедію, восторгались исполненіемъ великаго трагика, создавшаго новую роль. Данная въ Брюсселѣ, понравилась и трагедія.
   "Иванъ, данный мною вчера,-- писалъ мнѣ оттуда Росси,-- имѣлъ блистательный успѣхъ. Конечно, Толстой -- не Шекспиръ; но все же публика и критика умѣли подмѣтить историческія красоты, вложенныя въ нее авторомъ и съ подобающимъ вниманіемъ истолкованныя артистомъ".
   

III.

   Мечта Росси исполнить роль Іоанна Грознаго въ Россіи сбылась только весной 1895 г., въ Москвѣ, гдѣ онъ выступилъ въ ней 9 апрѣля.
   "Сегодня вечеромъ идетъ Иванъ,-- писалъ онъ мнѣ изъ Москвы.-- Да поможетъ мнѣ Богъ и добрый геній, покровитель искусства! Полагаюсь на снисхожденіе публики; но, признаюсь, я сильно взволнованъ и знаю, что это волненіе не оставитъ меня до тѣхъ поръ, пока я не сброшу со своихъ плечъ это тяжелое бремя -- Ивана Грознаго!"
   На другой день представленія Росси телеграфировалъ мнѣ о своемъ успѣхѣ, а затѣмъ въ письмѣ, въ отвѣтъ на мое поздравленіе и заявленіе о томъ, что я помолилась объ его успѣхѣ, онъ писалъ мнѣ:
   "Ваши молитвы были услышаны Ботомъ. Я чувствую себя отлично, а Иванъ Грозный выдержалъ полный тріумфъ. Сегодня я даю его третій разъ для моего бенифиса, и мнѣ говорили, что почти всѣ билеты были разобраны".
   Успѣхъ Росси въ Москвѣ придалъ его импрессаріо смѣлость открыть, несмотря на позднее время, абонементъ на три спектакля въ Петербургѣ, въ Панаевскомъ театрѣ. Публика съ жадностью бросилась на этотъ абонементъ, обѣщавшій: Короля Лира, Іоанна Грознаго и Отелло, и первое же представленіе, данное 21 апрѣля, театръ былъ совершенно полонъ.
   -- А все же я немного побаиваюсь, какъ здѣсь понравится мой Иванъ!-- говорилъ Росси, пріѣхавъ ко мнѣ утромъ того дня.
   Но и здѣсь "Иванъ" прошелъ съ огромнымъ успѣхомъ, вызвавъ особенно шумныя оваціи послѣ третьяго дѣйствія. Не буду разбирать этого Ивана, о которомъ присяжные критики дали цѣлые трактаты и изъ котораго великій артистъ умѣлъ создать новый, вполнѣ самостоятельный типъ, несмотря на трудность впасть въ подражаніе другому, созданному имъ типу Людовика XI, въ сущности того же Іоанна Грознаго, подкрашеннаго лоскомъ европейской цивилизаціи. Гримировка его въ роли Ивана замѣчательная, съ приставнымъ горбатымъ носомъ, впалыми щеками и нависшими бровями.
   -- Oh, che brutta faccia {О, какая скверная рожа!}!-- говорилъ онъ, смотрясь въ зеркало своей театральной уборной.
   Онъ очень любилъ, чтобы близкіе знакомые навѣщали его въ уборной во время антрактовъ, чтобы поболтать, отдыхая и покуривая сигару. Эти уборныя частныхъ театровъ были очень неказисты и тѣсны, такъ что могли заразъ вмѣстить въ себѣ очень малое количество посѣтителей, что не мѣшало, размѣстившись какъ попало, вести очень оживленныя бесѣды. Являлись туда и авторы своихъ произведеній, съ подношеніемъ ихъ великому трагику, и дамы съ его фотографическими карточками, для полученія на нихъ fac simile оригинала, и онъ, усталый, послѣ только что сыграннаго акта, клалъ въ сторону свою сигару, ко всѣмъ относясь со свойственною ему любезностью и привѣтомъ.
   Успѣхъ этихъ трехъ спектаклей увеличилъ ихъ число еще на семь: четыре въ Панаевскомъ театрѣ и три въ Маломъ.
   Въ этотъ свой пріѣздъ Росси увидѣлъ, наконецъ, тѣ "бѣлыя ночи", которыя давно его интересовали, такъ какъ еще въ первый свой пріѣздъ въ Петербургъ онъ говорилъ, что непремѣнно пріѣдетъ сюда весной, чтобы любоваться ими. Весна стояла чудесная, рѣдкая для Петербурга, съ самаго его пріѣзда 21 апрѣля и до отъѣзда -- 12 мая. Это былъ рядъ совсѣмъ лѣтнихъ дней, съ ясными теплыми вечерами и прозрачными, тихими ночами. Спектакли въ Панаевскомъ театрѣ, начинавшіеся поздно, чуть не въ девять часовъ, оканчивались послѣ полуночи. Затѣмъ безконечные вызовы восторженной публики, среди которой опять-таки отличалась молодежь. Нужно сказать, что время для молодежи было самое трудное,-- время экзаменовъ и упорнаго труда. Что до того?! Верхніе ярусы все же были полны этою молодежью, забывавшей на время свою латынь, вниманія гармоніи языка Петрарки и Данте, въ мелодическомъ голосѣ великаго артиста, толковавшаго ей творенія великаго всемірнаго поэта. Тутъ, въ этихъ стѣнахъ, она забывала на время всю суть своихъ теоремъ и риторикъ и затѣмъ шла на трудъ, освѣженная, одухотворенная.
   -- Боже мой, какъ они высоко сидятъ тамъ, на верху!-- говорилъ мнѣ Росси.-- Мнѣ страшно за нихъ, когда я со сцены поднимаю голову и смотрю на нихъ!
   -- А каково же имъ оттуда бѣжать внизъ, спѣша вызывать васъ у рампы, чтобы поближе на васъ взглянуть?-- отвѣчала я.
   Но они бѣжали, прыгая черезъ ступеньки, по этимъ безобразнымъ, висячимъ въ воздухѣ, лѣстницамъ безобразнаго Панаевскаго театра, и, послѣ многочисленныхъ вызововъ, не довольствуясь этимъ, собирались у подъѣзда, терпѣливо ожидая выхода любимаго артиста, пока онъ переодѣнется и освѣжится.
   Бѣлая ночь, во всей своей дѣвственной прелести, съ легкимъ, едва зараждавшимся румянцемъ на востокѣ и съ еще не совсѣмъ угасшимъ румянцемъ заката, таинственно разстилалась надъ неподвижно дремавшей Невой. Мягкій, чуть-чуть зарябившій на минуту ея гладь, вѣтерокъ, предвѣстникъ близкаго утра, приносилъ ароматъ распускающейся сирени и снова замиралъ, и опять тишь кругомъ; только все прозрачнѣе становилась бѣлая ночь и гуще алѣлъ румянецъ востока, восхищая взоры артиста-художника, умѣвшаго понимать все прекрасное въ Божьемъ мірѣ... А восторженная молодежь шла по домамъ, чтобы встрѣтить восходъ солнца за сухими теоремами и риториками и столь же сухими стансами Виргилія и Гомера...
   Не довольствуясь одними апплодисментами, часть молодежи, наполнявшей безобразные верхи Панаевскаго театра, сдѣлала складчину на поднесеніе вѣнка и адреса великому артисту въ вечеръ его бенефиса.
   -- Знаете ли вы, что значитъ эта складчина?-- говорила я, когда онъ пріѣхалъ ко мнѣ на другой день послѣ своего бенефиса,-- вѣдь, это не тѣ десятки и сотни рублей, что небрежно выбрасываются богачами на подарокъ опереточной пѣвицѣ, это -- даже не рубли, а больше двугривенные, отрываются отъ необходимаго; можетъ быть онъ въ тотъ день и не пообѣдаетъ, когда отдастъ свой двугривенный на вашъ вѣнокъ, или за свое мѣсто на вышкѣ, откуда вами восторгается. А я видѣла сама, съ какой радостью выдавались эти двугривенные!
   Онъ слушалъ меня со слезами на глазахъ.
   -- О, молодежь всегда была моей любимой публикой!-- говорилъ онъ, и слово "student!", которымъ онъ обозначалъ всю учащуюся молодежь, какъ-то особенно нѣжно и мягко звучало въ его мягкомъ и мелодичномъ голосѣ.
   -- Вотъ и теперь,-- продолжалъ онъ: хоть я и пріѣхалъ немного поздно, когда они такъ заняты, но, вѣдь, надо же илъ немного и отдохнуть, и притомъ я не говорилъ имъ ничего дурного, и слова великаго поэта могутъ только возвысить ихъ духъ и навести на хорошія мысли.
   Боже мой, какой глубокой, восторженною любовью любилъ онъ этого поэта! Нужно было видѣть, какъ вспыхивали его глаза, какая нѣжная улыбка появлялась на его губахъ, когда онъ начиналъ говорить о немъ: казалось, что онъ говоритъ о любимой женщинѣ; даже голосъ его становился еще нѣжнѣй; и онъ начиналъ говорить тѣмъ полушепотомъ, которымъ говорятъ въ храмѣ. Обративъ мое вниманіе на какую-нибудь изъ фразъ, онъ прибавлялъ: "вѣдь, такъ могъ сказать только Шекспиръ!" -- и опять-таки это имя произносилось имъ такъ нѣжно, какъ имя любимой женщины. Когда онъ пріѣхалъ ко мнѣ тогда, на другой день своего бенефиса, давъ Гамлета, котораго, какъ всегда, игралъ превосходно и въ которомъ всегда производилъ на меня такое впечатлѣніе, что на другой день я чувствовала себя совсѣмъ разбитой, полубольной,-- я стала говорить ему "бъ его игрѣ, онъ перебилъ меня, проговоривъ съ восторгомъ:
   -- Да, вѣдь, вещь-то какая: ею нельзя не увлекаться!
   И онъ началъ говорить объ этомъ Гамлетѣ, котораго онъ одинъ умѣлъ такъ растолковать, что вамъ ясно становилось, что убійство отца менѣе подѣйствовало на него, чѣмъ измѣна матери и ея прелюбодѣяніе, этой матери, на которую онъ привыкъ смотрѣть, какъ на святыню; что разъ обманувшись въ такой женщинѣ, какою онъ до того считалъ свою мать, всѣ женщины низко упадутъ въ его глазахъ, и вамъ дѣлаются понятны рѣзкія слова, которыми Гамлетъ оскорбляетъ невинную Офелію. Если его мать, эта женщина, стоявшая въ его глазахъ такъ высоко, могла снизойти съ этой высоты, что же за существа другія женщины?-- Fragilita... nullita... ничего болѣе; почему понятенъ и этотъ грубый, ироническій вопросъ, преподнесенный имъ Офеліи: "честна ли ты?". Разъ, когда я спросила его, какая роль изъ Шекспировскаго репертуара самая его любимая, онъ отвѣтилъ:
   -- Я такъ люблю каждую изъ нихъ, что мнѣ трудно на это отвѣтить.
   Всего болѣе люблю исполнять Отелло, Лира и Гамлета. Если же бы меня спросили, которая изъ ролей меня всего болѣе утомляетъ, то я бы отвѣтилъ, что физически -- Отелло, а морально -- Гамлетъ.
   -- Я всегда радуюсь,-- говорилъ онъ какъ-то,-- когда молодые актеры покушаются играть произведенія этого чародѣя Шекспира; но только они должны думать о трудности этой задачи и не относиться къ ней легко. Шекспиръ такой авторъ, который требуетъ прилежнаго и глубоко-обдуманнаго изученія.
   Когда въ Петербургѣ, въ первый разъ, на сценѣ Малаго театра, появилась Элеонора Дузе, я, признаться, не пришедшая отъ нея въ тотъ восторгъ, который охватилъ многихъ любителей той исключительной нервностью, которой она одаряетъ всѣ изображаемыя ею личности,-- въ одномъ изъ своихъ къ Росси писемъ, не высказывая своего мнѣнія, спросила объ его.
   "Я не люблю,-- отвѣтилъ онъ мнѣ,-- высказывать свой взглядъ объ артистахъ вообще и объ артистахъ моей страны въ особенности. О Дузе скажу только, что она безспорно хорошая артистка, но лишенная божественнаго дара преображаться въ характеръ того лица, которое она хочетъ изобразить. Чтобы понравиться, нужно, чтобы характеръ изображаемаго лица подошелъ къ ея характеру; но сама она не способна преобразиться въ изображаемое ею лицо. Поэтому она можетъ нравиться въ роляхъ романтическихъ и драматическихъ, но никогда не удовлетворитъ критика въ роляхъ шекспировскаго репертуара: эту пищу не всякій можетъ воспринять; его изученію нужно отдаться серьезно, съ юныхъ лѣтъ; а тотъ, кто берется за это небрежно, не вдумываясь, не отдаваясь ему цѣликомъ, падаетъ подъ тяжестью непосильнаго дѣла -- pace sepulta!"
   

IV.

   Удивительная сила воли была у этого человѣка! Для послѣдняго представленія въ этотъ его пріѣздъ, весною, въ Петербургъ онъ далъ "Магбета". Передъ самымъ спектаклемъ я видѣла его въ театрѣ утомленнаго, чувствовавшаго себя нехорошо; а черезъ часъ передо мной, на сценѣ, былъ могучій герой Макбетъ, съ его неподражаемой, присущій ему пластичностью и звучнымъ сильнымъ голосомъ. На сценѣ онъ совершенно преображался и оживлялся. Послѣ этого, послѣдняго въ сезонѣ, спектакля, вызвавшаго еще большія. оваціи, потому что онѣ были прощальными, Росси сказалъ, экспромтомъ,-- также какъ послѣ Гамлета, въ свой бенефисъ,-- къ публикѣ рѣчь, отличавшуюся большой простотой и естественностью. При своей превосходной манерѣ говоритъ плавно, не торопясь, отчетливо выговаривая слова, онъ для этихъ рѣчей и слова-то подбиралъ всегда такія простыя, что его понимали даже тѣ, кто едва владѣлъ языкомъ. И какой чудесной гармоніей звучали эти слова въ его мелодичномъ, какъ музыка, голосѣ!
   На дняхъ я читала въ одномъ итальянскомъ журналѣ, среди воспоминаній товарища его юности, такой фактъ силы воли юноши,-- Росси, взявшаго девизомъ своей жизни слова: Volere è potere {Желать значитъ -- мочь.}. Въ самомъ началѣ своей сценической карьеры Росси страдалъ неясностью произношенія, что особенно замѣчалось въ буквахъ s и z, произносимыхъ имъ иногда такъ плохо, что часто трудно было отличить одну отъ другой.
   На вопросъ товарища: неужели онъ не старается избавиться отъ этого недостатка?-- Росси показалъ ему толстую тетрадь, всю исписанную словами, въ которыхъ эти буквы встрѣчались и соединялись, разсказавъ, что онъ часто цѣлыя ночи проводитъ за медленнымъ чтеніемъ этихъ словъ вслухъ; а затѣмъ, прохаживаясь взадъ и впередъ по своей каморкѣ, твердитъ ихъ наизусть. Часто даже, выходя, на улицу, онъ шелъ, бормоча ихъ про себя, какъ монахъ свою молитву.
   Послѣдніе дни пребыванія Росси въ Петербургѣ, въ эту весну 1895 года, были омрачены извѣстіемъ, полученнымъ изъ Флоренціи, о поврежденіяхъ, причиненныхъ землетрясеніемъ на его виллѣ. Но и тутъ онъ явилъ себя философомъ.
   "На меня обрушились всѣ бѣды,-- писалъ онъ мнѣ, затѣмъ, уже изъ Флоренціи:-- родственница, о болѣзни которой мнѣ писали въ Петербургъ, умерла, дочь моя больна, а землетрясеніе, о послѣдствіяхъ котораго лишь вскользь упомянула моя жена, боясь омрачить тѣ свѣтлые дни, что я проводилъ среди васъ,-- причинило очень серьезныя поврежденія въ моей виллѣ, требующія громадныхъ поправокъ. Какъ видно, радости всегда должны чередоваться съ огорченіями! Въ то время, какъ я былъ такъ счастливъ среди образованной и восторженной публики, превозносившей меня до небесъ,-- Всевышній захотѣлъ напомнить мнѣ о томъ, что я не богъ, а простой смертный. Но нѣтъ, другъ мой, я никогда не думалъ о себѣ такъ высоко; такое высокомѣріе я предоставлялъ глупцамъ. Я всегда смотрѣлъ на себя не болѣе, какъ на артиста, который, любя свое искусство, старался проповѣдывать его, гдѣ могъ. Притомъ огорченія въ этомъ мірѣ несравненно болѣе часты, чѣмъ радости; и все человѣчество болѣе или менѣе борется съ различными бѣдами. Но бѣда, если бы радостей было бы уже слишкомъ много! А небольшая доля философіи помогаетъ бороться съ горемъ".
   Въ высшей степени одаренный чувствомъ собственнаго достоинства и знавшій себѣ цѣну, онъ, въ то же время, былъ очень скроменъ. Нужно было вызвать его на то, чтобъ онъ разсказалъ о сдѣланныхъ ему гдѣ-либо оваціяхъ. Это видно и въ его мемуарахъ, гдѣ о своихъ успѣхахъ онъ упоминаетъ какъ о фактахъ, о которыхъ нельзя умолчать, разъ начавъ ихъ писать. Когда я задумала перевести ихъ, онъ писалъ мнѣ:
   "Въ моихъ запискахъ могутъ быть недостатки литературныя, но я смѣло могу сказать, что онѣ правдивы. Самая простота моего слога можетъ убѣдить читателя въ томъ, что все это основано на вѣрныхъ фактахъ, а не выдумано. Правда всегда была моимъ руководителемъ; и оттого что я часто практиковалъ ее, я и наживалъ себѣ огорченія и враговъ. Но я съ дѣтства научился слѣдовать правилу: "Дѣлай то, что ты долженъ дѣлать, и будь, что будетъ!" Когда у человѣка совѣсть спокойна, онъ можетъ спокойно выдержать всякую борьбу".
   И точно: правдивость его часто доходила до наивности. Это былъ тотъ же Отелло, герой съ душою младенца, котораго могъ провести любой Яго. Самъ онъ, такой правдивый, несмотря на многіе грустные опыты, такъ еще вѣрилъ въ правдивость людей вообще, что безпрестанно попадался; или эксплуатированный тѣми, кого считалъ преданными ему вполнѣ безкорыстно, или встрѣчая въ тѣхъ, кто еще недавно увѣрялъ его въ своей дружбѣ, кого онъ съ убѣжденіемъ называлъ "саго анисо",-- холодность, вызванную, быть можетъ, другими, болѣе выгодными разсчетами.
   Иногда, впрочемъ, и прорывались у него такія грустныя слова:
   -- Я очень хорошо знаю, что восторги, расточаемые артисту, не долговѣчны; почему и не удивляюсь, когда тотъ, кто вчера увѣрялъ меня въ своей преданности и любви, сегодня повертываетъ мнѣ спину, поклоняясь другимъ идоламъ.
   Послѣ одной театральной интриги, во главѣ которой стоялъ одинъ изъ главныхъ распорядителей, онъ писалъ мнѣ:
   "Не хочу добираться до того, что собственно побудило его такъ дѣйствовать противъ меня. Когда уважаешь самого себя, то стараешься отгонять мысль отъ дурныхъ дѣйствій другихъ".
   Но всѣ эти непріятности такъ скоро разсѣивались, при его философіи, и такъ скоро имъ забывались, что при первомъ же случаѣ онъ готовъ былъ протянуть руку тѣмъ самымъ личностямъ, которыхъ только минутно считалъ своими врагами. Вспышки гнѣва и неудовольствія при неудачахъ были у него мгновенны; и затѣмъ, утихая, онъ прибавлялъ:-- Э, да можетъ быть это къ лучшему!
   Не даромъ и вѣра его была основана на такихъ же, разъ выраженныхъ имъ, основахъ.
   -- Я совершенно спокоенъ, потому что твердо вѣрю въ то, что Всевышній, которому одному я повѣряю мои мысли и желанія, слѣдитъ и за мной своимъ неусыпнымъ, милостивымъ окомъ.
   Такъ же философски относился онъ и къ смерти.
   -- Я еще не хочу умирать,-- сказалъ онъ однажды,-- жизнь еще интересуетъ меня; но я совсѣмъ не боюсь смерти. Главное -- я хотѣлъ бы умереть вдругъ, безъ болѣзни; а то берегутъ больного, ухаживаютъ за нимъ, поддерживаютъ его жизнь до тѣхъ поръ, пока онъ такъ надоѣстъ, что станутъ говорить: "вотъ, надоѣлъ старикъ; умиралъ бы поскорѣй!..." Конечно,я знаю, что насъ, сценическихъ артистовъ, скоро забываютъ. Ну, вотъ: умру я теперь; вы еще, кто видѣлъ меня на сценѣ, будете меня помнить; разскажете другимъ, кто меня не видалъ, про то, каковъ я былъ; а потомъ и вы умрете, и тѣ, и другіе, что слышали про меня отъ васъ,-- и обо мнѣ никто не вспомнитъ!...
   Разъ какъ-то шутливо отнесясь къ тому, что онъ, за всѣ свои грѣхи, вѣроятно, не попадетъ въ рай, онъ серьезно прибавилъ:
   -- Нѣтъ; почему же? Вѣдь, туда должны попасть всѣ исполнившіе свое назначеніе. Если Богъ далъ мнѣ талантъ, эту искру божественнаго огня, часть Его самого, такъ значитъ Онъ все же отмѣтилъ меня; и если я этотъ, данный мнѣ талантъ не употребилъ во зло, а старался, посредствомъ его, внушать хорошія мысли другимъ, такъ я исполнилъ свое назначеніе!
   

V.

   Въ концѣ октября 1895 года онъ былъ приглашенъ играть въ Румыніи, начавъ съ Бухареста. Сначала эти спектакли должны были ограничиться однимъ мѣсяцемъ, но огромный успѣхъ артиста принудилъ его импрессаріо предложить ему продлить ихъ еще на мѣсяцъ, что и было принято Росси, несмотря на то, что у него уже былъ заключенъ контрактъ съ его прошлогоднимъ московскимъ импрессаріо на длинный рядъ спектаклей въ Россіи: съ 26 декабря по 18 апрѣля 1896 г. Такимъ образомъ его артистическій сезонъ растягивался на семь мѣсяцевъ безпрерывныхъ спектаклей, сезонъ слишкомъ длинный, слишкомъ утомительный для здоровья.
   Когда онъ пріѣхалъ въ Москву и написалъ мнѣ подробно объ этихъ переночевкахъ: послѣ спектаклей въ Москвѣ до начала поста и краткаго промежутка времени въ Петербургѣ, по разнымъ городамъ провинцій,-- я была поражена, выразивъ мои опасенія сначала въ письмѣ, а потомъ и лично, пріѣхавъ въ Москву, чтобъ это не слишкомъ утомило его; но онъ въ началѣ такъ хорошо себя чувствовалъ, что со смѣхомъ отклонилъ такія опасенія, говоря, что, напротивъ, только радуется, имѣя въ перспективѣ длинный рядъ спектаклей, которымъ всегда отдавался всею душой.
   Пріѣхавъ въ Москву 21 января, я точно нашла его бодрымъ, здоровымъ и веселымъ: его спектакли въ театрѣ "Новый Эрмитажъ" посѣщались очень охотно, и публика относилась къ нему восторженно.
   Въ день моего пріѣзда въ Москву онъ не игралъ вечеромъ, но былъ приглашенъ на любительскій спектакль въ "Охотничій клубъ", гдѣ сформировавшимся тамъ обществомъ давали шекспировскаго Отелло. Росси были присланы почетные билеты, и онъ предложилъ мнѣ ѣхать туда съ нимъ. Мы немного опоздали пріѣздомъ, такъ что, когда, встрѣченные при входѣ однимъ изъ распорядителей, вошли въ залу, занавѣсъ уже былъ поднятъ и свѣтъ въ залѣ спущенъ. Добравшись до своихъ креселъ въ первомъ ряду, мы усѣлись и стали смотрѣть на сцену, очень маленькую, но съ прекрасными декораціями, на которой толпилось слишкомъ много народа и стоялъ такой крикъ, что можно было бы давно разбудить не только одного Брабанціо, но даже весь городъ. Росси съ большимъ вниманіемъ слѣдилъ за спектаклемъ, передавая мнѣ тутъ же свои замѣчанія: ничто не ускользало отъ его удивительной наблюдательности и поразительнаго знанія сцены и дѣйствія въ ихъ малѣйшихъ деталяхъ. Иногда онъ по-итальянски повторялъ фразы, произносимыя актерами по-русски, какъ бы наслаждаясь красотою и выразительностью самой фразы. Обстановка была очень роскошна, можетъ быть, даже слишкомъ роскошна, особенно въ костюмахъ. Немного перехитрили артисты-любители и реальностью дѣйствія, заставляя, наприм.,-- то слишкомъ много и безцеремонно поднимать шуму, слишкомъ большому,-- для серьезнаго собранія въ сенатѣ,-- числу праздныхъ посѣтителей; то заставляя членовъ сената обдумывать государственные вопросы такими длинными паузами, которыя могли навести дремоту на театральную публику.
   Въ первый же антрактъ, когда прямо передъ нами грянулъ очень громкій и очень нестройный оркестръ духовыхъ инструментовъ, приводившій Росси въ отчаяніе,-- къ нему подошелъ одинъ изъ членовъ общества и, поблагодаривъ его за честь посѣщенія, выразилъ большое сожалѣніе, что онъ пріѣхалъ поздно и разстроилъ овацію, приготовленную ему въ моментъ его входа въ театральный залъ.
   -- Ну такъ, признаюсь, что я доволенъ тѣмъ, что запоздалъ!-- проговорилъ Росси, улыбаясь.
   Черезъ день послѣ того, когда я была у него, къ нему пріѣхалъ главный устроитель этихъ спектаклей и первый ихъ артистъ, исполнявшій тотъ разъ Отелло; господинъ очень представительной наружности, очень интеллигентный и страстный любитель театра. Пріѣхалъ, чтобы поблагодарить Росси за честь, сдѣланную обществу его посѣщеніемъ и спросить его мнѣніе объ исполненіи вообще и о своемъ въ особенности. Сначала Росси говорилъ очень сдержанно, болѣе касаясь обстановки и общаго колорита исполненія; но, когда артистъ-диллетантъ сталъ убѣдительно просить, чтобъ онъ его "хорошенько побранилъ", Росси прочелъ ему цѣлую лекцію о трагедіи и о ея героѣ, особенно останавливаясь на тѣхъ мѣстахъ, противъ которыхъ, по его мнѣнію грѣшилъ, слушатель. И нужно сказать къ чести слушателя, что онъ внималъ словамъ великаго артиста какъ словамъ Евангелія, не спуская съ него глазъ; подъ конецъ попросилъ позволенія записать его замѣчанія въ свою записную книжку, что тутъ же и исполнилъ; и, смотря на него, я подумала, какъ много теряютъ наши присяжные актеры, не пользуясь пребываніемъ въ ихъ городахъ великаго артиста, чтобы прійти попросить совѣта, въ которомъ онъ никому не отказывалъ, вмѣсто того въ своей надменности посредственностей воображающихъ себя геніями, даже игнорировавшихъ его спектакли!... Но возвращаюсь къ прерванному.
   На вопросъ Росси, давно ли артистъ-любитель сталъ заниматься сценическимъ искусствомъ, тотъ отвѣчалъ ему:
   -- Это вы отравили меня! Съ перваго же раза, какъ я васъ увидѣлъ, во мнѣ вспыхнула страсть къ сценѣ!
   Россй ободрялъ его; говоря, что у него много способностей, что и самая фигура его очень сценична; совѣтовалъ ему сыграть роль Ивана Грознаго, прибавивъ, что къ этой роли его фигура подходитъ болѣе, чѣмъ его собственная. Сдѣлалъ замѣчаніе объ излишней роскоши обстановки, слишкомъ развлекающей вниманіе зрителя, отвлекая отъ самой драмы; прибавилъ, что онъ хочетъ, когда оставитъ сцену, построить у себя на родинѣ театръ и играть въ немъ Шекспира при такой обстановкѣ, которая была при Шекспирѣ.
   Въ Москвѣ въ первый разъ Росси далъ и Скупого рыцаря Пушкина, никогда прежде не дававшагося въ Россіи, котораго перевела для него на итальянскій языкъ (въ прозѣ) та же г-жа Высоцкая, что переводила Іоанна Грознаго. Нечего и говорить о томъ, что новый, созданный имъ типъ былъ безукоризненно хорошъ и въ высшей степени драматиченъ. О немъ нѣсколько хорошихъ критикъ въ нашихъ газетахъ. Изучивъ Скупого рыцаря, Росси уже задумывалъ выбрать еще что-либо новое изъ произведеній русскихъ драматурговъ для своей любимой русской публики. Еще изъ Румыніи онъ писалъ, что прочитавъ на-дняхъ въ переводѣ Нахлѣбника Тургенева, онъ прельстился драматическимъ положеніемъ героя, задумалъ было его разучить и спрашивалъ моего совѣта. Но я взяла на себя смѣлость рѣшительно ему отсовѣтовать -- находя, что какъ положеніе всѣхъ лицъ, такъ и ихъ типы и обстановка, настолько исключительно русскіе, что въ передачѣ иностранныхъ артистовъ передъ русскою публикой могутъ стать даже смѣшными; прибавивъ, притомъ, что вообще драматическія произведенія Тургенева не пользовались у насъ успѣхомъ, потому что они мало сценичны. Тогда онъ остановился на выборѣ двухъ вещей: Бориса Годунова -- Пушкина и Воеводы -- Островскаго.
   Въ Москвѣ мы каждый день видались съ нимъ. Въ тѣ дни, когда онъ не игралъ, я часто у него обѣдала; и какіе это были веселые обѣды, въ обществѣ кое-кого изъ его друзей, въ столовой гостиницы "Метрополь", гдѣ онъ всегда останавливался. Въ высшей степени гостепріимный, онъ любилъ угостить, сердясь, если кто, по его мнѣнію, мало ѣлъ, или не пилъ вина.
   -- У Эрнесто Росси нельзя мало ѣсть, или не пить вина,-- говорилъ онъ,-- вино прибавляетъ жизни, крови!
   А самъ онъ пилъ очень мало, одно красное вино; а еще болѣе какую-то невинную, малиновую водичку, которую называлъ "квасъ". Впрочемъ, весной 1895 г., пріѣхавъ разъ ко мнѣ, въ жаркій день, онъ спросилъ: "Нѣтъ ли у меня кваса?" и когда я велѣла подать ему настоящаго баварскаго кваса, онъ съ удовольствіемъ выпилъ два стакана, выразивъ сожалѣніе, что у нихъ не дѣлаютъ такого прекраснаго напитка, пожелавъ притомъ узнать способъ его приготовленія.
   Послѣ обѣда (который, какъ въ Москвѣ, такъ и въ Петербургѣ, былъ въ три часа) онъ любилъ долго посидѣть за столомъ и поговорить. Это, большею частью и было самое веселое время, когда на сценѣ появлялись анекдоты, которые онъ разсказывалъ съ замѣчательнымъ юморомъ! Вообще, разсказчикъ онъ былъ превосходный: разсказъ лился у него плавно, въ красивыхъ выраженіяхъ, картинно, и съ какимъ неподражаемымъ искусствомъ представлялъ онъ какую-нибудь знакомую личность, безъ насмѣшки, съ полнымъ добродушіемъ, съ безмѣрно доброю улыбкой на губахъ и въ глазахъ, которые смѣялись прежде всего.
   Превосходно подражалъ онъ тоже пѣнію знакомыхъ оперныхъ пѣвцовъ, самъ владѣя очень красивымъ, мягкимъ баритономъ, позволявшимъ ему подражать вполнѣ даже голосу нѣкоторыхъ теноровъ; и пѣлъ съ большимъ выраженіемъ и чувствомъ. Въ свой пріѣздъ въ Россію, въ Москвѣ, онъ даже разъ участвовалъ въ домашнемъ спектаклѣ Араповыхъ (съ семействомъ которыхъ былъ дружески знакомъ), давшемъ оперу Тома Миньона, роль которой исполняла сама г-жа Арапова, владѣвшая прекраснымъ голосомъ, Росси же взялъ баритонную партію -- Лотаріо.
   Музыку и пѣніе онъ также любилъ, какъ все прекрасное; изъ музыкальныхъ классиковъ отдавая предпочтеніе Баху, утверждалъ, что послѣдующіе композиторы -- включительно до Гуно, написавшаго своего Фауста (цѣликомъ подъ впечатлѣніемъ Баха) -- всѣ, болѣе или менѣе, у него заимствовали. Вспоминалъ притомъ, что никто такъ не игралъ Баха, какъ Николай Рубинштейнъ, восторгаясь имъ и, какъ пьянистомъ, служившимъ свято искусству, весь отдаваясь вдохновенію, безъ малѣйшаго шарлатанства,-- и какъ человѣкомъ, который первый, въ его пріѣздъ въ Москву, протянулъ ему руку дружбы и гостепріимства.
   Нѣкоторые изъ вечеровъ, когда онъ былъ свободенъ, мы проводили съ нимъ въ итальянской оперѣ (Солодовникова), гдѣ для него всегда была готова ложа бель-этажа. Какъ музыку, такъ и исполнителей слушалъ онъ всегда съ большимъ вниманіемъ, съ свойственной ему живостью и наблюдательностью подхватывая всякую удачно выраженную фразу и столь же живо выражая свое неудовольствіе словами: "ай-ай-ай!" Провожая, послѣ спектакля, меня домой, онъ все время, въ каретѣ, или пѣлъ мотивы только что прослушанной имъ оперы, а иногда и другихъ, или вспоминалъ разныхъ пѣвцовъ временъ прошлыхъ и нынѣшнихъ, восхищаясь Кальцорали, Патти, Граціани, Котони, а изъ наиболѣе современныхъ расхваливая: Томаньо, Мазини, Батестини. Одною изъ наиболѣе любимыхъ оперъ была опера Риголетто, но онъ возмущался, когда композиторы брали для сюжета своихъ оперъ трагедіи Шекспира, считая это непозволительнымъ, и не могъ простить ни Россини, ни Верди ихъ Отелло, а еще болѣе Тома -- его Гамлета, несмотря на то, что, по словамъ Тома, его опера была вдохновлена Гамлетомъ Росси, которому онъ ее и посвятилъ.
   -- Заставить Гамлета чуть не плясать на сценѣ!-- говорилъ онъ съ негодованіемъ.
   Всего менѣе любилъ енъ говорить о политикѣ, которую считалъ тормазомъ искусства.
   "Эта проклятая политика, старая колдунья, врагъ всего добраго, вѣчно волнующая бѣдное человѣчество",-- писалъ онъ мнѣ, однажды, и далѣе; "искусство должно разбивать цѣпи скованныя политикой; и съ этимъ чувствомъ я путешествовалъ по свѣту, воздавая должное всему хорошему и честному, встрѣчаемому мной въ средѣ людей, этихъ существъ совершеннѣйшихъ изъ мірозданія;-- вѣря, что всюду, къ какой бы расѣ и національности они ни принадлежали, имъ присуще добро и зло, какъ вѣра въ то, что существуетъ Богъ и злой духъ".

С. Лаврентьева.

(Окончаніе слѣдуетъ).

"Русская Мысль", кн.XI, 1896

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru