Lib.ru/Классика: Лавров Петр Лаврович. Задачи позитивизма и их решение

П. Л. Лавров

Задачи позитивизма и их решение

1868

П. Л. Лавров. Философия и социология

Избранные произведения в двух томах. Том 1.

Академия наук СССР. Институт философии

М., Издательство социально-экономической литературы "Мысль", 1965

Г. Г. Льюис и Д. С. Милль. "Огюст Конт и положительная философии". Перевод с английского, Спб., 1867.

В лучшем современном учебнике по истории философии, именно Фридриха Ибервега (Fr. Ueberweg. Grundriss der Geschichte der Philosophie von Thaies bis auf die Gegenwart), первый выпуск которого, появившийся в 1863 г., вышел уже третьим изданием, а последний, появившийся в 1866 г.,-- вторым, автор посвящает Ог. Конту следующие строчки: "Огюст Конт основал особую философскую систему, тесно связанную с математическими науками; он рассматривает теологию, метафизику и точное исследование как три ступени развития, одна за другой следующие, и дозволяет человеку умозрение лишь в том, что относительно (das Relative), но не допускает умозрений о безусловном происхождении вещей и их назначении". Остальное изложение посвящено библиографии, которая у Ибервега обработана с чрезвычайным тщанием. Этот объем, отмежеванный позитивизму, не более того, который назначен одному Ройе-Коллару или одному Кузену в эклектической школе Франции; он не превосходит даже отчета об лэвенском философе, супранатуралисте Убаге (Ubagh), о котором, надо полагать, никогда и не слыхал читатель. Таково понимание философского значения позитивизма в стране, которая приписывает себе монополию философского мышления. Мы нарочно взяли в пример учебник, который по беспристрастию автора ко всем школам, по тщательности собирания сведений о философской литературе занимает положительно первое место,-- книгу, которую можно безусловно рекомендовать как учебное пособие. (Как руководство едва ли можно решиться рекомендовать который-либо из существующих учебников.)

Ибервег для французской философии сделал, впрочем, больше, чем для других; он поместил при своей книге на шести страничках очерк современной французской философии, сделанный французом Жанэ. Кто знает, что Жанэ -- один из самых верных последователей кузеновского психологического эклектизма, тот, конечно, не удивится, что и Мэн-де-Биран, и Кузен получили больше места в этом очерке, чем Ог. Конт, но ему все-таки посвящено ³/₄ страницы -- почти столько же, как Ламенне. Это характеристично для оценки взгляда, существующего на позитивизм во Франции между лицами, занимающими кафедру философии. Игнорировать позитивизм уже невозможно, как в 1844 г. (два года по окончании большого сочинения Конта), когда "Dictionnaire philosophique" вовсе не упомянул о Конте. Теперь позитивизм слишком сильно вкореняется с году на год в обществе, особенно в среде людей, изучающих науку. Но у него пытаются отнять его значение, рассматривая его только как продукт оппозиции господствующей психолого-эклектической школе.

Позитивизм пришлось признать силой, потому что, по замечанию Литтре {В первом томе нового издания Cours de Philosophie positive (1864), см. "Préface d'une disciple", XLVI.}¹, "в противоположность прочим системам, которые наделали много шума и потом не набирали себе новых последователей, позитивная философия, наделавшая мало шума, не переставала усиливаться скрытым набором новых членов, что происходило вследствие силы вещей, а не пропаганды". Во Франции позитивизм получает приверженцев преимущественно из числа медиков и воспитанников политехнической школы. Самым блестящим его представителем является Литтре -- один из замечательнейших ученых Франции.

Но главную опору позитивизм имеет в Англии. В 1864 г. Ложель², один из тех колеблющихся, но не лишенных значения умов, которых много во Франции, разбирая Герберта Спенсера, так характеризовал {"Revue des deux mondes", 15 févr. 1864.} настроение умов в Англии: "Всюду в Англии замечается явное стремление уловить лишь относительное, конкретное, устраняя то, что обще, систематично, безусловно... Но какая тенденция могла бы быть более противна развитию философии? Безусловное составляет предмет всякого метафизического учения; подобное учение обязано сжать в отвлеченные формулы все, что мысль способна охватить, поставить в виде вопроса, если не разрешить, задачи всех времен, всех поколений, смутно волнующиеся в течение веков в совести человечества. Но английский ум их отвергает. Тайное и глубокое убеждение побуждает его думать, что забота о неразрешимых вопросах составляет признак эпох упадка".

Поэтому в Англии мы находим и ценителей, которые добросовестнее других отнеслись к позитивизму в его историческом значении. Льюис в своей биографической истории философии дал Ог. Конту значительное место, заключил изложением его учения свою историю и стал явно в ряды позитивистов, объявляя, что "в "Cours de Philosophie positive" мы имеем самую высшую систему, произведенную философией, потому что эта система, вообще говоря, самая истинная". Один из первостепенных философских умов современной Европы, Дж. Ст. Милль, бывший в сороковых годах корреспондентом Конта, принадлежит также к его наследникам. Хотя Милля, как всякий самостоятельный ум, нельзя причислить к чьей-либо чужой школе, но он настолько же может быть отнесен к группе мыслителей, которые более или менее ведут свое начало от Конта, насколько Фихте, Шеллинг, Гегель, Гербарт и Шопенгауэр связаны с Кантом при бесспорной самостоятельности умов каждого из них.

Но распространение позитивизма далеко не может быть ограничено теми, которые признают свою связь с Ог. Контом, насколько бы они ни отходили в частностях от его учения. Замечательные умы, весьма мало знавшие о Конте, другие, на которых его влияние, по-видимому, было крайне ограничено, наконец, третьи, прямо оппонирующие Конту, при ближайшем беспристрастном рассмотрении должны быть поставлены с позитивизмом в более близкую связь, чем с каким бы то ни было другим из предшествующих течений мысли. Все это аналогические явления, имеющие одно и то же законное основание в духе времени, или еретические учения, отступающие от позитивизма, с тем чтобы лучше осуществить те самые цели, которые он себе ставил.

Так, позитивисты признают дух своего учения в следующих словах: "Важнейший результат мыслящего физического исследования заключается в следующем: в разнообразии найти единство, охватить все особенности, представляемые открытиями последнего времени, разделить частности на основании изучения, тем не менее не быть подавленным их массой... Этим путем... нам, может, удастся, поняв природу, как бы овладеть с помощью идей грубым материалом эмпирического воззрения... Что я называю физическим описанием мира, не имеет претензии на место рациональной науки природы; это лишь мыслящее рассмотрение эмпирически данных явлений как цельной природы... Совокупность опытных знаний во всех их частях и разработанная во всех ее частях философия природы не могут быть противоречивы, если только философия природы согласно ее обещанию есть разумное понимание действительных явлений во вселенной". Между тем эти слова писаны человеком, которого никто никогда не причислял к ученикам или последователям Конта, человеком, который, впрочем, слышал один семестр публичных лекций Конта о положительной философии, но мысль которого работала совершенно самостоятельно в области точных наук. Эти слова взяты из "Космоса" Александра фон Гумбольдта {"Kosmos", I (1845), 6, 31, 69.}.

Точно так же отзвучие позитивизма можно бы искать в ученом, разграничивающем "текучую" область знания от "неподвижной" области верований, когда он требует, чтобы естествоиспытатель "свидетельствовал лишь о том, что доступно научному познанию", признает, что "страна неведомого все снова расширяется перед нами и то, что мы знаем, не удовлетворяет нас", и рядом с "надеждой исследования и общением знающих" ставит "смирение знания, терпение изучения". Между тем и этот великий ум в сфере науки связан с позитивизмом лишь общностью духа времени. Слова, приведенные нами, взяты из предисловия к "Четырем речам" Вирхова {Vier Reden über Leben und Kranksein, 1862.}.

Мы нарочно взяли два примера из замечательнейших представителей Германии прошлого и настоящего поколения, чтобы показать, как и в этой стране, где прямое влияние позитивизма было наименее значительно, сами собой представляются аналогические явления в людях науки. Но еще скорее можно было бы найти подобные примеры во Франции и в Англии. В письмах Ренана и Бертло, помещенных в "Revue des deux mondes" 1863 г., в историческом и критическом понимании Тэна можно узнать попытки самостоятельных умов пробить свою дорогу в том же направлении, как и позитивизм. Еще ближе к нему Ренувье со своим заявлением, что "все относительно", что "начало знания -- явление и цель знания -- законы явлений" {Ch. Renouvier, Essai de critique générale, 1854.}. Что касается до Англии, то Ложель утверждает влияние позитивизма на Герберта Спенсера, Спенсер считает Бокля приверженцем Конта, хотя всего справедливее вместе с Миллем признать, что эти замечательные мыслители, "несмотря на сродство гения, на одинаковую обширность знаний и на склонность к одним и тем же умозрениям", шли своим собственным путем.

Миросозерцание, которому признают себя более или менее сродными такие умы, как Милль, Литтре и Льюис, уже не может не считаться значительным. Когда же у него оказываются единомышленники и сотрудники между замечательнейшими представителями современной европейской мысли всех стран, то мыслящий человек не может не обратить на него внимания как на одну из характеристических черт современности. Поэтому нельзя не порадоваться, что наша публика имеет возможность ознакомиться с главными особенностями позитивизма в книге, заключающей мнения Льюиса и Милля об этом учении. Конечно, отношение к нему двух авторов, соединенных в этом томе, довольно различно. Льюис -- энциклопедически развитый литератор, но не самостоятельный и не глубокий мыслитель. Его сила -- уменье изложить, сгруппировать мысли, заинтересовать читателя. В своей знаменитой биографии Гёте, как в своей биографической истории философии или в своих физиологических очерках, Льюис остался эссеистом. Как писатель, способный охватить сущность предмета и критически его осветить строго продуманным взглядом, Льюис стоит значительно ниже. Джон Стюарт Милль -- один из сильнейших современных умов. Конечно, как всякий мыслитель, именно во имя цельности и самостоятельности своего взгляда, он может уступать в частностях другим, более второстепенным мыслителям, но проницательность и трезвость его критики поразительны даже в слабейших местах его произведений, даже там, где надо признать ошибочность его взгляда. Как передовой общественный деятель и как специалист в области теоретических и практических вопросов, он к самостоятельности мысли присоединяет наивыгоднейшие условия, чтобы быть ценителем Конта.

Конечно, можно сказать, что еще лучше бы для читателя ознакомиться прямо с оригинальными сочинениями Конта, и, бесспорно, это знакомство очень желательно. Но в настоящем случае именно вследствие особенности позитивного учения недостаток обращения к оригинальным источникам менее чувствителен, чем для какой бы то ни было иной системы. Хотя позитивизм основан Контом, но он менее всякого другого учения связан с личными взглядами основателя. Это так верно, что даже ни один из сколько-нибудь мыслящих позитивистов не подчинился вполне слову учителя. Литтре отрекся от всей второй половины трудов Конта. Льюис признал, кроме того, недостаток взгляда Конта на психологию и многие другие частности. Милль во множестве случаев полемизирует с Контом. Но при всех этих отступлениях и при многих других неизбежных впоследствии для позитивистов они останутся позитивистами и им нельзя будет сделать упрека, с которым обращались к гегельянцам сороковых годов, что их правая партия с левой разошлись слишком далеко и совершенно потеряли возможность понимать друг друга. Позитивизм вовсе не есть учение Огюста Конта. Даже более: он заключает в себе тайное требование дополняться, изменяться, развиваться даже в довольно существенных частях. Этого требования не видел Конт в своем первом сочинении и еще менее мог видеть его впоследствии. Это требование не вполне сознают и лучшие приверженцы позитивизма в наше время. Тем не менее оно так сильно, что позитивизм во имя присущих ему условий может переродиться в новую философию, которая, не будучи уже позитивизмом, тем не менее будет удовлетворять требованиям позитивистов, тогда как все другие учения (материализм, идеализм, супранатурализм, скептицизм), еще существующие в наше время, могут войти в новую философию лишь как элементы, в которых иные частные области приняты за общие, иные формулы -- за реальные объекты, иные половинные ответы -- за полные. Приверженцам всех этих учений придется отречься от некоторых из своих основных положений и придать основным своим категориям совершенно иной смысл. Приверженцам позитивизма не придется отречься ни от чего основного; напротив, только та философская система может иметь надежду на господство в будущем, которая удовлетворит всем требованиям позитивизма, и удовлетворит несравненно лучше, чем это сделали Конт, Литтре, Милль и др. Но в то самое время, когда эти требования будут удовлетворены, и удовлетворены философской системой, в то самое время позитивизм перестанет существовать, потому что его особенность заключается именно в отрицании возможности философской системы. Самая большая несообразность в нем та, что он называет себя философией. Он заключает в себе лишь постановку вопросов для философии, уяснение условий, которые она должна выполнить; да еще различные мыслители, принадлежащие к группе позитивизма или находящиеся с ним в связи, дали частные философские воззрения на ту или другую область мысли и жизни. Но эти частные решения вопросов с позитивизмом вовсе не солидарны; это воззрения Конта, воззрения Милля, которые могут быть приняты одним, отвергнуты другим без отношения к развитию позитивизма в его непреложных основаниях. Его же основания действительно непреложны, и это именно придает ему огромную силу. Независимо от их воли все люди науки, если они не ослеплены каким-либо предвзятым миросозерцанием, должны признать истину этих оснований и видеть в них самый нераздельный элемент своего мышления. Всей современной цивилизации приходится видеть в позитивизме свое естественное требование. Гегель сказал: "Философия есть ее время, схваченное в мысли". О позитивизме можно сказать: это наше время, схваченное в вопросе. Философия, которая ответит на этот вопрос, будет действительно философией нашего времени³.

Книга, заглавие которой мы выписали в начале статьи, состоит из двух частей: в той части, которая принадлежит Льюису, читатели найдут весьма ясное изложение "Курса положительной философии"; в той части, которая принадлежит Миллю,-- весьма дельную критическую оценку деятельности Конта вообще и по частным вопросам. Милль указывает и связь той или другой идеи Конта с предыдущими мыслителями. Но оба критика, кажется, не указали с достаточной ясностью более существенную филиацию позитивизма как учения вообще в прошедшей истории мысли и тесную связь его с последним периодом внутренней истории Европы. Мы не находим также этих указаний ни в статье г. Гогоцкогоо Конте (в III томе "Философского словаря"), ни в статьях о Конте в "Современнике" и в "Русском Слове". Статьи же в "Отечественных записках", на которые указывает г. Гогоцкий, и "Письма о конечных причинах", упоминаемые в предисловии русского перевода книги Льюиса и Милля, нам вовсе не известны. Поэтому мы рассчитываем остановиться на этом пункте в одном из ближайших номеров "Современного обозрения"] а теперь перейдем прямо к предмету настоящей статьи⁴.

-----

В тридцатых годах нашего века раздвоение между господствующими философскими учениями и общественной философией стало поразительно. Это были два мира, как будто не понимавшие друг друга и не хотевшие знать один о другом. Экономические, технические вопросы обусловливали жизнь общества; политические экономы исследовали законы богатства народов и останавливались перед задачами пролетариата; национальности заявляли свои права; промышленность получала громадное развитие; биржа господствовала над дипломатией; наука природы распространяла свои завоевания, неуклонно подвигаясь шаг за шагом и все более обусловливая деятельность личностей, жизнь обществ, распоряжения правительств; история, опираясь на археологию и языкознание, восстановляла минувшее в целости его жизни и доказывала, как неотразимо оно обусловливает настоящее. И все эти области со всеми своими задачами, завоеваниями, во всех многочисленных разветвлениях интересов, ими затронутых, оставались вне миросозерцании, господствовавших на кафедрах. Взаимодействие обеих сфер было самое ограниченное. Те, которые хотели чему-либо действительно научиться и быть в какой-либо сфере практически полезными, оставляли в стороне Фихте и Гегеля, Мэн-де-Бирана и Кузена. Они слушали Кювье и Лапласа, Гумбольдта и Гаусса, Вольфа и Гримма, Бентама и Оуэна, шли на фабрики и торговали, агитировали с ториями или вигами, с легитимистами и доктринерами, с карбонариями или социалистами. Между тем философы глядели с некоторым пренебрежением на эмпириков, и последний замечательный идеалист Германии, умерший восемь лет тому назад, Шопенгауэр прямо заявляет, что лишь "бесполезное" имеет какое-либо значение.

Так как философия даже в форме элементарного стремления требует единства, то не мудрено, что с разных точек зрения начали появляться разные оппозиционные попытки построить миросозерцание на иных основаниях. Но эти основания были большей частью слишком частны и потому, удовлетворяя тому или другому требованию мысли или жизни, привлекали к себе группу последователей, не оказывая ни малейшего влияния вне ее. Таковы были попытки психологов школ Гербарта и Бенеке, исторической школы юристов, более влиятельных практических учений социалистов и утилитаристов, наконец, самой обширной и могущественной школы материалистов. Последние направления именно тем страдали, что социалисты и утилитаристы в основах своих учений не имели ничего общего с какими-либо теориями природы, а материалисты из своего принципа не могли получить никакого практического построения⁵. Следовательно, объяснение природы и задача жизни оставались все-таки раздельными сферами.

Таково было положение европейской мысли, когда Огюст Конт между 1830--1842 годами написал свой "Курс положительной философии".

Ему не предстояло сказать что-либо особенно новое, но ему предстояло установить ясно и определительно ту точку зрения, которая заключалась в основе движения европейской общественной мысли начиная с XVII века. На первом плане стоит единство и всеобъемлемость научных приемов. "Все науки, физические и социальные, как ветви одной науки, подлежат одному и тому же методу исследования" (Льюис, 12). При этом строже, чем кто-либо, Конт разграничил научные приемы от ненаучных и указал аналогию ненаучных гипотез с религиозными представлениями. Он утверждал, что "нынешняя интеллектуальная анархия зависит главнейше от совмещения трех радикально несовместимых философий: теологической, метафизической и положительной" (Льюис, 17). Разница в этих трех способах воззрений, по учению Конта, заключалась в следующем:

"Теологический строй мысли есть первоначальная, самобытная форма мышления. Сущность этого взгляда на вещи: факты вселенной регулируются не неизменными законами последовательности, а простой, непосредственной волей существ, действительных или вымышленных, существ, обладающих по этому представлению жизнью и разумом... На последней ступени все эти божества исчезают в личности единого бога..."

"Вид мышления, который Конт обозначает термином "метафизический", приписывает явления не воле существ, земных или небесных, а реализированным отвлечениям. На этой ступени все разнообразные деятели природы уже не сводятся более к богу как их причине и регулятору. Эту роль исполняют здесь способности, силы, скрытые свойства. Но на них смотрят как на действительные существования, присущие конкретным телам, хотя и отличные от них; эти существования имеют свое пребывание в конкретных телах и некоторым образом одушевляют их" (Милль, 11--12). Позитивное же воззрение заключается в следующем: "Нашему знанию доступны только явления; это знание явлений относительно, но безусловно. Мы не знаем ни сущности, ни даже реального способа возникновения известного факта, для нас доступны только его отношения к другим фактам путем преемственности и сходства. Эти отношения постоянны, т. е. при одних и тех же обстоятельствах они бывают те же самые. Постоянные сходства, связывающие несколько явлений, и та или другая постоянная последовательность, ставящая их в определенный порядок -- или как предыдущие, или как последующие в отношении друг к другу, называются их законами. Законы явлений -- вот все, что мы знаем касательно явлений. Сущность их природы, их первичные, деятельные, или конечные причины не известны и не доступны для нас" (Милль, 7--8).

Но позитивное воззрение является не только более разумным уяснением природы, оно, по мнению Конта, есть завершение предыдущих теорий. Верный своему времени, которое придало такое важное значение историческим разысканиям, Конт не отрицал прошедшего. Напротив, фетишизм, католицизм находят в нем весьма снисходительного ценителя. Прошедшее в глазах учителя позитивизма заключает неизбежные подготовительные ступени для позитивизма. История есть такое же доказательство истины этого учения, как и изучение природы. Для этого следует лишь проследить развитие человечества.

"Умственное развитие мы необходимо должны признать преобладающим принципом этого общего развития. Нет сомнения, что наш слабый разум требует начального толчка и постоянного побуждения со стороны желаний, страстей и чувств; но все-таки только ум вел человечество вперед. Только этим путем и под возрастающим влиянием ума на поведение людей и ход общества человеческое развитие достигло той постоянной правильности и настойчивой непрерывности, которые отличают его от смутных и бессвязных усилий высших животных".

"Поэтому изучение системы человеческих мнений, т. е. общая история философии, необходимо должно занять главную роль в рациональном распределений исторического анализа. Истинно научный принцип выразится тут великим философским законом о постоянной и неизбежной последовательности трех общих состояний: первоначального -- теологического, переходного -- метафизического и окончательного -- позитивного. Наша мысль проходит через эти три состояния во всякой умственной работе".

"Чтобы этот закон мог как следует выполнить свое научное назначение, остается только установить принципом, что материальное развитие должно идти путем не только подобным, но и совершенно соответствующим пути умственного развития" (Л., 295).

Таким образом, науки представляются нам как науки явлений и их группировки. Объяснить явление -- значит указать его связь с другими явлениями, его обусловливающими. Усвоить науку данного явления нельзя иначе, как усвоив предварительно науки тех явлений, от которых первое зависит. Отсюда вопрос о науке вообще сводится на вопрос о зависимости ее частей между собой, т. е. о зависимости явлений одно от другого. Классификация наук уже сама в себе заключает представление о науке вообще, так как эта классификация должна одновременно удовлетворять трем условиям и отвечать на три вопроса; какая зависимость существует между явлениями природы? какому пути должен следовать ум отдельного человека, чтобы объяснить себе явления природы? в каком историческом порядке развивалась в человечестве наука явлений природы? Классификация науки, которая вполне верно отвечала бы на один из этих вопросов, разрешила бы столь же верно и два остальные, хотя первый вопрос относится к реальному миру, второй -- к внутренним психическим процессам, третий -- к истории. Но если мы нашли реальную зависимость между явлениями, то само собой разумеется, что мы не можем и в мысли усвоить данное явление, не усвоив те, от которых оно зависит; и как не может сделать это отдельная личность, так не могло сделать и человечество в историческом развитии его мысли. Верная классификация наук есть одновременно формула связи природы, формула процесса научного понимания, формула истории научной мысли. Конт говорит: "Логически понятый порядок, в котором наши главные теории совершают свое основное развитие, следует неизбежно из их взаимной зависимости. Конечно, все науки могут быть вчерне обработаны (ébauchées) зараз; их практическое употребление даже требует этой одновременной обработки. Но она может относиться лишь к наведениям, свойственным каждому разряду умозрений. Это индуктивное движение может доставить достаточные начала лишь для самых простых знаний. Во всех прочих случаях принципы могут быть установлены, лишь подчиняя каждый ряд научных наведений совокупности выводов, истекающих из менее сложных, следовательно, и менее зависимых областей. Таким образом, наши различные теории догматически опираются одна на другую в неизменном порядке, долженствующем определить исторически их окончательное установление (avènement décisif), так как наименее зависимые должны были всегда развиться ранее" (М., 43). Эта теория немедленно прилагается к двум главным разветвлениям наук -- к наукам абстрактным, имеющим дело прямо с явлениями, и к наукам конкретным, имеющим дело с предметами; лишь к первым приложима в наше время философская классификация. "Конкретные науки по необходимости идут позже в своем развитии, чем науки абстрактные, от которых они зависят. Это не значит, чтобы они позже начали изучаться; напротив, они стали разрабатываться прежде всего, так как в наших абстрактных исследованиях мы непременно выходим из самобытных фактов. Но хотя мы можем делать эмпирические обобщения, невозможно составить научную теорию конкретных явлений, пока не будут узнаны законы, которые регулируют и объясняют их, а эти законы составляют предмет абстрактных наук. Следовательно, нет ни одного конкретного исследования, которое бы в настоящее время достигло своей законченной формы и могло бы считаться наукой в истинном смысле; все они представляют собой только материалы для науки. Это происходит отчасти по недостаточности фактов, а больше потому, что абстрактные науки, исключая поставленные в самом начале ряда, еще не достигли той степени совершенства, которая необходима для того, чтобы сделать действительно конкретные науки возможными" (М., 34-35) {Заметим здесь, что Милль не совсем правильно говорит (32), что Конт "первый сделал разграничение между абстрактными и конкретными науками". Уже у Бэкона конкретные науки входят в рубрику естественной истории, как дело памяти, тогда как абстрактные подразумеваются под физикой, подлежащей рассудку. И позже разграничение встречается, хотя не совсем точно.}.

Само собой разумеется, что классификация наук в смысле формулы процесса научного понимания имеет не только теоретическое, но и практическое значение. "Прежде чем предпринять методическое изучение какой-нибудь основной науки, абсолютно необходимо ознакомиться с науками, обнимающими те явления, которые предшествуют ей в энциклопедической иерархии, ибо последние всегда сильно влияют на те, законы которых предполагают изучать.

Если замечание это справедливо относительно общего образования, то оно справедливо и относительно специального образования ученых. Натуралисты-философы, предварительно не изучившие астрономии, по крайней мере с общей точки зрения; химики, которые, прежде чем заняться своей наукой, предварительно не изучили астрономии и затем физики; физиологи, не подготовившие себя для специальных трудов предварительным изучением астрономии, физики и химии,-- все одинаково не имеют одного из основные условий интеллектуального развития. Этот недостаток еще заметнее в том случае, когда кто-либо хочет посвятить себя положительному изучению социальных явлений и между тем предварительно не запасся общими сведениями по астрономии, физике, химии и физиологии.

В самом корне Контовой системы лежит следующий принцип: пока люди не станут изучать наук в их естественном порядке, что ныне случается редко, до тех пор научное образование не достигнет самых общих и самых существенных результатов.

Конт говорит далее, что его энциклопедический закон служит основанием научного образования не только в отношении доктрины, но что он одинаково важен и в отношении метода. Переходя от одной науки к другой, мы открываем разные изменения, которым подвергается метод, во всех науках совершенно одинаковый. Только таким путем можно прийти к познанию положительного метода. Каждая наука развивает свои собственные характеристические процессы: одна -- наблюдение, другая -- опыт одного рода, третья -- опыт иного рода" (Л., 53--54) {Нельзя не заметить аналогии между приемом Конта, изучающего разные методы в разных науках, и приемом Бокля, изучающего историческое влияние различных общественных элементов у разных народов.}.

Таким образом, позитивизм ставит ясно и определенно задачу человеческой мысли, задачу, которая при ее разрешении охватит реальный мир, идеальный процесс познающей мысли, исторический процесс развивающейся цивилизации и практический процесс рационального обучения. Надо понять связь всех явлений, доступных человеку, начиная с движения масс до общественного развития; надо понять это, устраняя всякие сущности, реальные или идеальные, но бытие которых не указано свидетельством опыта, употребляя только научный метод, ставя только гипотезы, допускающие поверку, ограничиваясь только процессом явлений, переходящих одно в другое и обусловливающих одно другое, вне теологических и метафизических соображений; надо понять это так, чтобы с тем самым уяснился логический процесс понимания внешнего мира человеком и процесс внутренней истории человечества. Философия, которая таким образом тесно свяжет свое построение с завоеваниями науки и с критическими приемами научного метода, будет, вероятно, единственной философией, годной для нового человечества в его настоящем развитии. Она сводится на философскую систему объективных явлений, которая была бы в то же время системой феноменологии рационально мыслящего духа и системой истории человечества.

Конту принадлежит бессмертная заслуга, что он поставил ясно и определительно эту задачу в ее полном составе и попытался решить ее. Немецкий идеализм тоже ставил себе подобную задачу, пытаясь путем исследования феноменологии духа открыть законы природы и процесс истории, но для немецких идеалистов дух религиозный, художественно-творческий, метафизически-творческий стоял не ниже, а пожалуй, и выше духа научно познающего. Конт определительно поставил последний способ мышления на высшую точку, все же остальное -- как его подготовление и указал реальную связь феноменологии духа с объективной связью явлений: мысля реальные явления в их связи, дух человека проходит через фазисы своего логического развития, а человечество -- через фазисы своей истории. В этом случае Конт угадал, что научная мысль господствует в новой Европе и что лишь та философия может окончательно удовлетворить новую Европу, которая поставит научную мысль руководящим элементом своего построения.

Классификация, предложенная Контом для действительного осуществления своей мысли, была, конечно, недостаточна. Но оно так и должно было быть, потому что при анархии мысли, на которую он указывал и которая продолжает существовать, научные исследования еще перемешиваются с метафизическими тенденциями, целые отделы знаний должны быть еще организованы и понятие о научной связи явлений не совсем выяснилось даже во многих передовых умах, чему легко было бы привести многочисленные примеры. Несмотря на свою громадную ученость, Контмог надлежащим образом усвоить лишь некоторые части науки в их рациональном порядке. Воспитанный на науках объективного мира, он имел в виду преимущественно этот мир и потому не умел справиться с психологией и этикой. Первую он вовсе устранил, заменив френологическими соображениями весьма ненаучного свойства; из второй сделал в последнее время седьмую науку, следующую за социологией. Эти ошибки не имеют решительно никакого влияния на правильность постановки им задачи человеческому мышлению. Все лучшие его ученики (Литтре, Милль, Льюис) видели эти недостатки, и, конечно, более научная обработка отдельных вопросов психологии и этики укажет и средства исправить в этом отношении классификацию Конта. Надо хорошо помнить, что учение положительной философии не есть вовсе то же самое, что учение Конта. В последнем есть очень много вовсе не положительного, частью потому, что наука переросла уже эпоху Конта, частью потому, что он недостаточно знал некоторые области, частью потому, что он сам, выросши под влиянием теологических и метафизических воззрений, несмотря на свои усилия, чаще им поддавался, чем бы это можно было ожидать от проповедника позитивизма.

Основной ряд объективных явлений, им установленный, вероятно, останется в науке: число, протяжение, движение, тяготение, теплота, электричество, химический процесс, жизнь, общественность. Но какие члены дополняют этот ряд? На какие элементы распадутся иные из этих членов? Как они свяжутся между собой? Все это предстоит решить будущему. Неудачно употребленный Контом термин астрономия вызвал многие возражения, но лишь потому, что под этим термином можно понимать две существенно различные вещи. Недостаток психологии в классификации Конта признан почти всеми позитивистами. Недостаточное знакомство с политической экономией и след раннего сближения с Сен-Симоном помешали Конту дать в социологии место теории экономических вопросов, но и это уже признано его учениками, так что Литтре говорит {Е. Littré, Auguste Comte et la philosophie positive, 675.}: "Одна из самых важных и нужных задач, которые можно рекомендовать последователям позитивизма,-- это обработка политической экономии с точки зрения позитивной философии". Точно так же устраняются почти все частные возражения против классификации и мнений Конта. Эти возражения поражают более или менее верно Огюста Конта, но не касаются задачи позитивизма.

Столь же мало значения можно придавать возражениям против связи между классификацией наук и их генезисом. Слишком натянутое в иных случаях отыскивание следов трех фазисов мысли есть скорее слабость Конта, чем целой системы. Вообще относительно исторической части сочинения Конта, то есть 5-го и 6-го томов его философии, надо признать их весьма замечательным обобщением, которого недостатки во всяком случае нельзя приписать позитивизму вообще, но личному взгляду автора. Конечно, можно считать несколько преувеличенной похвалой слова Милля: "Мы видим в этом обозрении величайшее произведение Конта после его обзора наук; в некоторых отношениях первое даже изумительнее последнего... Его нужно прочитать, чтобы оценить. Кто не верит, что из философии можно сделать науку, тот, вероятно, отказался бы от своего взгляда, прочитав эти два тома" (М., 96).

Гораздо существеннее некоторые другие пункты возражений.

Устраняя конкретные науки из позитивной классификации, Конт этим не уничтожил их. Предметы их реальны, подлежат человеческому исследованию, входят в систему человеческих представлений и понятий, влияли на историческое развитие человеческой мысли. Распределение планет и созвездий, вод и материков, равнин и горных хребтов, геологических наслоений и минералов, ботанических и зоологических видов -- словом, космос, как он был и есть, нельзя оставить в стороне, когда мы хотим понять природу, феноменологию познающего духа, историю мысли. Позитивизм не выполнит своей задачи, пока не внесет и этот элемент в его полноте в свою классификацию. Конечно, космологические (конкретные) науки должны при этом распасться. Понять распределение предметов можно лишь как результат процессов, действовавших и давших начало тому или другому распределению, и в этом случае различные распределения должны разместиться в науках явлений как одна из понятых форм их процессов. Вне этого остается смотреть на распределение предметов как на данный материал, из которого черпается понимание явлений, но который сам остается недоступен пониманию. Но подобный взгляд на вещи соответствовал бы ответу, что задача, поставленная позитивизмом, неразрешима, следовательно, равнялся бы самоуничтожению позитивизма.

Весьма важное возражение было выставлено на вид Гербертом Спенсером, именно невозможность линейной классификации наук {Г. Спенсер, Классификация наук (1866) и "Генезис науки" в "Опытах", т. I.}, взамен которой английский мыслитель представил три группы наук на основании принципа перехода от однородного к разнородному и наоборот (дезинтеграции и интеграции), принципа, который обусловливает все его построения. Эти три группы суть науки абстрактные (логика и математика), абстрактно-конкретные (науки явлений) и конкретные (науки космогонические). Если бы возражение Спенсера было безусловно верно, то с ним и позитивизм был бы отвергнут, так как отсутствие единой возможной классификации соответствовало бы положениям: природу понять нельзя, так как понимание ряда ее явлений совершенно не связано с пониманием системы предметов, ее составляющих, и, кроме того, абстрактные понятия логики и математики составляют еще обособленный цикл, не имеющий ничего общего с явлениями или распределениями природы, а понять что-либо мы можем, только прилагая к нему общелогические приемы и законы чисел; феноменология духа и история мысли не имеют ничего общего с пониманием природы; рациональное общее образование невозможно и стремиться к нему бесполезно, так как каждая группа наук может дать вполне развитых специалистов, для которых вовсе не нужно знать двух других групп.

По эти положения Спенсер вовсе не думал выводить, и связи между тремя своими группами наук он никогда не думал оспаривать. Его цель расположить готовый мир науки в систему, которую всего удобнее охватить человеческой мысли. Об этой задаче можно только сказать, что она совершенно отлична от задачи позитивизма, который не разделяет классификации реальных фактов от процесса их научного усвоения мыслью личности или историей человечества. Мысль человека идет всегда линейно. Чтобы данный закон природы был научно понят, необходимо, чтобы предварительно были усвоены некоторые факты и поняты другие простейшие законы. Но усвоение известных фактов и понимание простейших законов обусловливает некоторым образом определенную степень культуры, по крайней мере в том смысле, что определенные рутинные приемы в технике становятся невозможными. Итак, каждый закон, понятый научно, предполагает: (1) ряд простейших законов и групп фактов, (2) ряд предшествующих процессов личной мысли, (3) ряд исторических ступеней общественного развития. Найти место каждого научного закона во всех этих рядах и показать связь, которая вследствие существования этих рядов имеет место между фактами реального мира, феноменами мысли и внутренней истории общества, представляет совершенно рациональную задачу, но классификация, которая удовлетворит этой задаче, будет неизбежно линейная. Конечно, она должна разбить все существующие систематические классификации наук, построенные на основании группировки вследствие одностороннего теоретического принципа или на основании практического удобства соединения занятий. Удовлетворяя своей цели, эта позитивная классификация нисколько не мешает существованию других классификаций наук, соответствующих удобнейшему обозрению всего мира мысли как готового, практической группировке ученых-специалистов и т. п.

Столь же важно возражение, выставленное идеалистами и касающееся весьма существенного пункта позитивизма, встречается в статье Гарстена по поводу журнала Литтре и Вырубова, помещенной в первом номере философского журнала Фихте⁶. Позитивисты не признают ничего, кроме относительного, и между тем признают законы природы, которые безусловны; мало того, они считают их фактами, из которых можно получить путем наведения и вывода новые факты. Но факт есть дело восприятия, и один он относителен. Отыскивая же законы, позитивисты впадают в противоречие с собственными требованиями, так как, во-первых, всякий закон не относителен, не воспринимается чувствами и есть не факт, а идея. А затем, так как вне законов нет науки, то и наука относительного не существует, и позитивизм есть мышление, само не понимающее, чего оно хочет. К сожалению, и в лагере мыслителей, связанных с позитивизмом, считают это возражение как бы основательным. Льюис предлагает (в главе "Законы природы") отстранить слово закон. Даже такой сильный ум, как Милль, допускает, что закон причинности может быть не общ. Если бы это возражение идеалистов имело правильное основание, то позитивизм решительно не имел бы смысла, потому что каждая специальная наука устанавливает законы, предполагает их неизменность и без этого не может ни делать предсказаний в теории, ни ставить целей в технике, а позитивизм, выдающий себя за основу теории наук, или должен отказаться от отыскивания неизменных законов, или отрицать их неизменность. В сущности указанное возражение истекает из взаимного непонимания. Вследствие раздвоения научных и философских работ почти со времен Бэкона одни и те же термины употребляются учеными и философами с различными смыслами и слова относительное, безусловное, закон, факт значат иное в сочинении ученого-специалиста и в сочинении идеалистического мыслителя. Надо отдать справедливость идеалистам, что они свою терминологию разработали очень тщательно, и в этом отношении общие рассуждения специалистов уступают им именно по недостатку философии, которая была бы тесно связана с научной мыслью. Позитивистам в этом случае вредит и недостаток философского принципа, о чем еще скажем ниже. Все это имеет следствием, что идеалисты беспрестанно могут ловить позитивистов на словах, ставить их в споре на почву терминологии, предполагающей другую точку зрения, и, по-видимому, одержать победу. Но это кажущаяся победа. Стоит позитивистам твердо держаться научного смысла слов, и все противоречия исчезнут. Дело в том, что для науки закон есть психический факт, который относителен, потому что подлежит непрерывной поверке и критике других фактов, психических и объективных, но получает характер более и более неоспоримый или, если угодно, безусловный, по мере того как всесторонняя критика подтверждает его, подвергая постоянной поверке. Безусловные законы математики столь же относительны в своем генезисе, но так как мы всегда можем их поверить мысленно и с первой минуты мышления могли это сделать, то они являются нам безусловными. Наука стремится именно к обобщению фактов, воспринятых внутренними чувствами, фактами психическими, воспринимаемыми только мыслью. Но научная относительность этих фактов, т. е. зависимость от восприятий и других фактов, совершенно уживается с тем, что можно бы назвать научной безусловностью, т. е. невозможностью усомниться в них, если мы остаемся в области науки, а не переходим в область метафизики. С точки зрения метафизики совершенно правильно сомневаться в неизменности связи причины со следствием, в существовании внешнего мира, в том, что наши основные логические и математические истины суть и объективно истины, и т. п., но на точке зрения науки в этом сомневаться нельзя, потому что, отнимая эти основания, мы уничтожаем и ту самую точку зрения, на которой стоим, так что уже далее вовсе не имеем права мыслить. Итак, позитивизм со своей точки зрения имеет полное право искать неизменные законы, требуя в то же время, чтобы все в мышлении позитивиста было сознано как относительное.

Гораздо меньшее значение для сущности позитивизма имеют замечания относительно права употреблять гипотезы и вследствие того права связывать гипотетически различные области фактов, изучаемые как особенные, на основании различия восприятий. В этом отношении Конт был иногда чрезмерно строг, иногда чрезмерно уступчив. Конечно, всякая гипотеза, допускающая поверку, хотя бы лишь в будущем, вполне законна. Следовательно, гипотеза Дарвина, которая могла бы быть поверена через довольно значительное число поколений, вполне позитивна, хотя теперь она еще представляет воззрение, недоступное поверке. Гипотеза преобразования физических явлений одно в другое тоже позитивна, потому что может быть поверена количественно. Но уже нельзя считать позитивной теорию невесомого и неощутимого эфира, которая по всем нынешним научным соображениям будет навсегда недоступна поверке. И здесь мы встречаемся с отношением позитивизма к материальному; на отношении этом полезно остановиться, так как оно хорошо выясняет сущность позитивизма.

Позитивистов беспрестанно смешивают с материалистами, и Гартсен, о котором мы упомянули выше, прямо причисляет Литтре к материалистам на основании того, что "сущность материализма -- отрицать реальность души и принимать ее за продукт некоторых факторов". Едва ли это определение верно, так как оно обозначает одно мнение, а не философскую систему. Но даже и оно не подходит к позитивизму, так как ни один последовательный позитивист не отрицает ни реальности души, ни реальности бога. Позитивист говорит только, что их ни утверждать, ни отрицать в науке нельзя, что наука должна быть построена без введения в нее сущностей, существование которых нельзя поверить научно. Напротив, и Конт, и Литтре, и все последовательные позитивисты одинаково отрицают и материализм, и атеизм как метафизические системы.

В самом деле, материализм можно рассматривать в двух формах. Грубый материализм говорит о веществе как о чем-то совершенно реальном и понятном и из свойств этой сущности, недоступной ни опыту, ни мысли в своей общности, выводит все сущее. Позитивизм же не может допустить в себе сущности, так как он весь ограничен лишь миром явлений; для последовательного позитивиста слово вещество не может быть не чем иным, как обобщающей формулой. Если иногда тот или другой позитивист употребит это слово как бы в смысле сущности, то надо винить писателя, а не учение.

Более утонченную отрасль материализма представляет механическая теория мира. Движение в этом воззрении есть основной факт, который преобразовывается во все остальное. Теплота и свет, химические явления, органические процессы, мысль, общественные и исторические процессы суть лишь различные проявления одного и того же основного факта. Это воззрение, как бы близким ни казалось к позитивизму, тем не менее существенно от него отличается, хотя -- и это довольно важно заметить -- не противоречит ему. Для позитивизма области особенных явлений существенно различны, пока наука не дает возможности придумать поверку для гипотезы их тожественности. Пока мы не можем поверить, происходит ли точно волнообразное движение эфира при явлениях света и теплоты или молекулярное движение при химических процессах, до тех пор для науки и для позитивизма воспринимаемые нами явления движения, теплоты и химических замещений суть явления различные. Более позитивна гипотеза сведения жизненных явлений на механические и химические, так как поверка этой гипотезы получением организмов как продуктов механико-химического процесса возможна в будущем. Нельзя также считать позитивным главный пункт материалистической теории -- рассмотрение психических явлений как особого рода преобразованных движений, потому что наука не имеет еще и надежды проследить в нервах и в мозгу разницу элементарных ощущений приятного и неприятного, следовательно, положить физиологическое основание этике и эстетике. Тем не менее она может различать мозговые процессы, соответствующие формированию представлений, понятий и их преобразованию. Итак, если материализм, как философское миросозерцание, имеет право допускать тожество двух процессов, то позитивизм, который может идти лишь так далеко, как распространяются методы научной поверки, не может этого сделать. Во всех этих случаях противоречия между материалистическими положениями и позитивными не существует, но при настоящем состоянии науки позитивисты не имеют права принимать материалистическую теорию, так как она не подлежит поверке. Если бы когда-либо наука приобрела новые факты, вооружилась более широкими средствами поверки, так, что возможность определенного ответа представилась бы хотя в далеком будущем, то и отношение позитивизма к материалистической теории могло бы сделаться иным.

Сказанное о гипотезах в позитивизме весьма легко применить и к вспомогательным выражениям, столь часто встречающимся в науках и философских сочинениях. Конт чрезвычайно восставал против слов причина, химическое сродство и т. д.; но в сущности эти слова, точно так же как слова сила, душа, вещество, жизненная сила и т. п., могут быть совершенно рационально употреблены позитивистами в строго определенном смысле обобщающей формулы для группы явлений, следовательно, в смысле, который допускает всегда умственную поверку при замене формулы более точным выражением.

Мы видели, что поверка играет весьма важную роль в позитивизме, потому что она одна оправдывает его обобщения, его группировку фактов, его гипотетические сближения или формулы, им употребленные. Между тем именно эта часть была несколько пренебрежена как Контом, так и его более непосредственными последователями. Милль говорит по этому поводу (50--52): "Философия науки есть не что иное, как сама наука, рассматриваемая не по отношению к ее результатам и истинам, которые она определяет, а по отношению к процессам, посредством которых ум достигает этих результатов, признакам, по коим он узнает эти истины, а также по отношению к стройному и методическому расположению их в видах возможно большей ясности понимания, равно как самого полного и удобного применения, одним словом, это -- логика науки. Касательно первых пяти основных наук своего ряда Конт достиг предположенной цели с успехом, которому едва ли можно достаточно надивиться. Даже менее изумительную часть его общего обозрения -- том о химии и биологии, который уже тогда стоял ниже действительного состояния этих наук и находится далеко позади нынешнего положения их, даже этот том нам никогда не случалось открывать без того, чтобы не почувствовать всей обширности умозрений, заключенных в нем, и не убедиться, что путь поставить эти науки на совершенно рациональную ногу, далеко еще не вполне усвоенный большинством людей, занимающихся разработкой их, нигде так успешно не был указан.

Но для верной оценки этого великого философского произведения мы должны иметь в виду то, что не было исполнено, так же как и то, что было сделано. Некоторые из главных недостатков и слабостей Контовой системы мышления находятся, как это обыкновенно случается, в тесной связи с высшими ее успехами.

Философия науки состоит из двух главных частей. Одна занимается методами исследования, другая рассматривает требования доказательности; одна указывает пути, которыми ум человеческий приходит к заключению, другая -- способ, каким устанавливается их очевидность. При полноте первая представила бы органон открытия, последняя -- органон доказательности. Конт ограничивается главным образом первой из этих частей и разрабатывает ее с таким совершенством, что не имеет до сих пор соперника в этом деле. Ничто не может сравниться с его обзором средств, какими ум человеческий располагает для исследования законов явлений; с его разбором обстоятельств, которые делают известный основной вид исследования применимым или неприменимым к тому или другому классу явлений; с его изложением расширений и видоизменений, какие испытывает процесс исследования, приспособляясь ко всякой новой области изучения; наконец, с его изображением даров, какими каждая из основных наук обогащает метод положительного исследования, так как та или другая наука лучше всего бывает способна довести до совершенства тот или другой процесс. Эти и многие сродные предметы Конт разработал с таким глубоким знанием дела, которое оставляет желать весьма немногого. Не менее удивителен и его обзор самых обыкновенных истин, достигаемых каждой наукой и рассматриваемых касательно их отношения к общей сумме человеческого знания и касательно их логической важности как вспомогательных средств к дальнейшему прогрессу. Но за всем этим остается совершенно особый вопрос. Мы изучили прямой путь доискиваться результатов; но когда результат достигнут, как узнать, что он верен? Как удостовериться, что процесс был веден правильно, что наши посылки, состоят ли они из обобщений или из частных фактов, действительно доказывают заключение, которое мы основали на них? Конт не думает затрагивать этого вопроса. Он не дает пробного камня для доказательства... Конт утверждает, что только та гипотеза законна, которая допускает возможность поверки, что ни одна из них не должна признаваться истинной, исключая случаев, когда может быть показано не только то, что она согласуется с фактами, но и то, что ее ложность несовместима с ними. Он, следовательно, ищет критерия для индуктивных доказательств и, не указывая такого, кажется, оставляет в стороне как непрактичную главную задачу собственно так называемой логики. В начале своего трактата он говорит о теории метода, отделенной от частных приложений, как о вещи возможной, но ненужной: метод, по его мнению, изучается только тогда, когда прилагается, и логика науки может быть с пользой передана только самою наукой. К концу труда Конт принимает более решительный тон и считает химерой всякую мысль о научной логике вне ее применения. В следующих сочинениях он зашел в этом направлении так далеко, что признал ее вредной".

Милль счел необходимым дополнить этот недостаток позитивной философии своей "Системой логики".

С недостатком теории доказательств у Конта Милль связывает, по-видимому, и те печальные явления, которые обозначили последний фазис деятельности Конта и которых предвестники, по мнению Милля, встречаются уже в курсе позитивной философии. Допущение известного взгляда не вследствие его научности, а вследствие некоторой субъективной потребности действительно замечается у Конта не раз. Эта субъективная потребность создала и "Позитивную политику", от которой отреклись почти все ученики Конта, и знаменитый позитивный культ человечества, и все странности, Которые делают последние годы жизни Конта как бы принадлежащими другой личности, а не автору "Курса позитивной философии".

Но едва ли этот переход Конта не лежит глубже, в самых условиях создания позитивизма, именно в его отношении к задаче философии вообще. Здесь нам приходится обратиться к тому, что, на наш взгляд, составляет самый существенный недостаток позитивизма, если его рассматривать не как способ мышления, не как ростановку задач, а как философскую систему.

Вернейший и дельнейший из прямых последователей Огюста Конта Литтре определяет значение позитивизма так {Cours de Philosophie positive, I, Préface d'un disciple, XLVI-XLVII.}: "Заслуга позитивной философии заключается не в том, что она среди смут, оплакиваемых теологией, но которым последняя не помешала родиться, как не мешает им расти, предложила принцип, доктрины и организации (многие делали это и прежде), но что позитивная философия предложила такой принцип, который концентрирует в себе все достоинства положительной науки, когда одна лишь наука осталась не подверженной нападениям и растущей".

Что именно тесная связь с наукой составляет силу позитивизма -- об этом уже говорено выше; но какой же принцип дал позитивизм? Мы видели, что он поставил философии задачу правильной классификации научной мысли, но мы не получим ответа, если спросим Конта, Литтре или Льюиса: почему именно эти задачи поставлены позитивизмом? почему три ветви объективного знания природы, субъективного мышления личности и исторического развития человечества совпадают и правильной классификации? почему число этих ветвей не увеличить или не уменьшить? почему позитивное мышление предпочтительнее теологического и метафизического? для чего существует позитивная философия или какая бы то ни была другая?

Конечно, возможен ответ чисто эмпирический: наука составляет теперь высший и важнейший элемент общественной жизни; для того чтобы этот элемент употреблять с пользой, надо его уяснить: позитивная философия имеет в виду эту практическую цель для нашего времени. Опыт доказал, что другие воззрения мешают правильному развитию науки, следовательно, надо их считать низшими. Уяснить же науку в ее целости можно лишь путем правильной классификации явлений. Если при этом удастся объяснить и процесс познающего мышления, и процесс развития человечества, то тем лучше; это эмпирическое совпадение мы должны взять, как оно есть, оставляя в стороне вопрос, почему оно так.

Но, сводя вопрос на практическую почву, едва ли позитивисты могут остаться в выгоде относительно противников, потому что все школы ставят определение полезнейшего, лучшего, нужнейшего так, что их учение выйдет наиболее удовлетворяющим условиям. Доказать, которое из этих определений правильное, нельзя, не выйдя из какого-либо более общего принципа; следовательно, спор будет бесконечен. История тоже не может здесь быть принята за безусловное доказательство, так как бесспорно в ней встречаются и периоды прогресса, и периоды остановки в развитии. Почему же не принять преобладание научного мышления за патологическое явление и не допустить, что наше время надо лечить от этого пагубного направления (как и думают иные почтенные проповедники), а вовсе не способствовать современности укрепиться в науке, устраняя все остальное?

Но есть и другое, гораздо более важное препятствие позитивизму стать на практическую точку зрения для объяснения своего существования. Эта точка зрения вовсе в нем не заключается, и, объясняя что-либо практическим мотивом, позитивизм становится как бы в противоречие с самим собой или, точнее говоря, переходит в чужую область. В самом деле, где искать в позитивизме практических мотивов действия, где искать его определения лучшего, полезнейшего, должного? Конечно, в социологии, где только и могут появиться подобные категории. Но социология в позитивизме есть тоже не иное что, как классификация фактов и явлений в их рациональной зависимости и в их генезисе. Льюис говорит (281): "Не восхищаясь политическими фактами, но и не порицая их, общественная наука, как и все остальные, видит в них только простые предметы наблюдения и на каждое явление смотрит с двойной точки зрения: его гармонии с современными ему явлениями и связи с предшествовавшими и последующими состояниями человеческого развития". Какое же право в таком случае имеет позитивист говорить, что одно лучше сделать, чем другое, что это надо, а этого не надо?

Пожалуй, позитивисты ответят на это так: мы и не думали охватывать своей философией все сущее; это невозможное стремление мы оставляем метафизикам. Мы нашли важную область, господствующую над современными вопросами, именно науку, и задали себе задачу -- понять значение этой области во всех ее особенностях, во всех ее разветвлениях, во всем ее распространении. Мы знаем, что многое остается вне этой области. Пока оно не вошло в науку, оно не вошло и в нашу философию. Пусть оно и остается вне ее. Практические мотивы не входят в нашу философию, но мы ими так же можем руководствоваться, как и все другие люди.

Конечно, подобное воззрение очень суживает пределы позитивизма и, кроме того, представляет два неудобства: теоретическое и практическое.

Если жизненные побуждения должного, лучшего, достойнейшего, полезного, справедливого суть факты, то почему не отыскивать для них законы, как и для других фактов, именно в той форме, в которой мы их воспринимаем, как поставление целей, нас волнующих? Согласно ли с основами позитивизма в этой области смотреть на факты как на объективные явления, когда они имеют субъективное значение? Имеем ли мы на этих основаниях право выкидывать из фактов этой области именно то, что составляет их характеристическую особенность?

Теоретически позитивизм обязан построить и теорию практических мотивов как субъективных побуждений.

Если наука выделена из жизни, то какое право имеют позитивисты считать науку важнейшим, нужнейшим элементом современности? Во всякое время, во всяком обществе важнейший элемент есть сама жизнь с ее желаниями, волнениями, наслаждениями и страданиями. Практически важнее всего практическая философия, указывающая не только что и как бывает, каким образом происходят те или другие общественные явления, но и цель, к которой человек обязан стремиться, идеи, которые желательно воплотить в общественный строй.

В сущности позитивизм, ставя выше всего науку с ее методами как нечто само по себе обязательное, решал практический вопрос, но решал его эмпирически и, введя этот мотив в свое основание, затем не возвращался к нему. Огюст Конт почувствовал, по-видимому, что жизнь не может быть выкинута из мышления и что позитивное мышление должно ее построить так, как она есть в ее особенности. Отсюда возник и субъективный метод, употребленный им для позитивной политики, метод, против которого так восстали его вернейшие ученики, который привел к странному зданию позитивной религии и вызвал такие злые насмешки.

Собственно, Конт был прав в этом случае. Не мысль о субъективном методе в практической части позитивизма была неверна, а прием Конта, личное настроение, им внесенное в эту область своего мышления. Как во всех недостатках его системы, и тут виновата не сама система, а человек.

В чем может заключаться рациональная разница между объективным и субъективным методом мышления? Объективно то, что подлежит во всех частностях поверке нескольких исследователей. Субъективно то, что может быть проверено лишь одной личностью. Объективный метод требует, чтобы исследуемые явления, устанавливаемые истины и способ их доказательства доступны были поверке всякого, кто одарен достаточным знанием и надлежащими орудиями для получения восприятий. Субъективный метод неизбежно употребляется там, где само явление доступно лишь одному наблюдателю или где для установления истины мы употребляем приемы, для которых существует подобное же ограничение. При этом вовсе нет основания считать субъективный метод всегда выводным, как, по-видимому, думает Конт, или метафизическим, как полагает Литтре. Субъективный метод может научно употребляться для установления истины путем наведения или вывода, если только значительное число наблюдателей, критически развитых и способных к научному наблюдению, могут каждый отдельно воспринять аналогичные явления. Так, теплота, свет, цвета и звук суть явления субъективные, и метод исследования теплоты сделался объективным лишь тогда, когда термометр, калориметр и другие приборы позволили свести изучение явлений теплоты на изучение объективных явлений протяжения, веса, движения, испарения, замерзания и т. п. Но и до существования подобных приборов субъективное исследование теплоты могло быть научно, так как всякий мог субъективно ощущать явление теплоты, хотя степень ощущения могла в каждом случае очень разниться, смотря по личностям. Видения Сведенборга не могли служить основанием научному употреблению субъективного метода, потому что они были доступны одному лицу. Сообщения с миром духов у спиритов тоже не могут служить подобным основанием, потому что личности, входящие в подобные сообщения, не находятся в состоянии, делающем их способными к научным наблюдениям, и аналогические явления среди помешанных и шарлатанов вместе с отсутствием аналогических явлений у лиц критически развитых заставляют отнестись скептически ко всем явлениям подобного рода.

Посмотрим же, можно ли употребить объективный метод в этике, социологии и политике. Если же необходимо употребить субъективный, то будет ли он научен? Объективный элемент в этой области ограничивается действиями личности, общественными формами, историческими событиями. Они подлежат объективному описанию и классифицированию. Но чтобы понять их, надо рассмотреть цели, для которых действия личности составляют лишь средства, цели, которые воплощаются в общественных формах, цели, которые вызвали историческое событие. Но что такое цель? Это нечто желаемое, приятное, полезное, должное. Все эти категории чисто субъективные и в то же время доступны всем личностям. Следовательно, входя в исследование, эти явления принуждают употреблять субъективный метод и в то же время позволяют это сделать вполне научно.

Но здесь есть еще одно обстоятельство, обособляющее исследования практических вопросов от вопросов теоретических и придающее в области первых еще более широкое приложение субъективному методу. В теоретических вопросах дан реальный мир, подлежащий поверке и все явления которого мы можем понять не иначе как следующие необходимой связи причин и следствий. Обе задачи могут быть предложены: по данным реальным явлениям найти законы, ими управляющие, и причины, их вызвавшие; по данным явлениям, распределениям предметов и законам, имеющим место в данном случае, найти ряд последующих процессов явлений и перераспределений предметов. Обе задачи при достаточных условиях допускают лишь одно решение, и колебание относительно его, различные возможности, о которых мы при этом говорим, относятся не к объективному течению явлений, а к недостаткам нашего знания об условиях задачи.

В практических вопросах представляются задачи гораздо более различные. Действительная связь внешнего мира, воспринимаемого человеком, с человеческой деятельностью такова: внешний мир вызывает побуждения; побуждения преобразовываются в цели; цели в свою очередь вызывают действия личностей, понятия -- общественные формы; из столкновения различных действий и под влиянием различных общественных понятий совершаются исторические события. При этом две задачи практической философии таковы: по данным действиям, общественным формам или событиям найти побуждения и цели, их вызвавшие; по данным побуждениям определить цели, по целям -- действия личностей, а по действиям личностей в данных общественных формах определить последующие исторические события. Но при решении обеих этих задач всякий наблюдатель сознает, что в них входит элемент субъективной оценки побуждений и целей. Не все побуждения становятся целью; не все цели вызывают действия, хотя мы воспринимаем все побуждения как возможные цели и все цели как возможные источники действий. Но здесь понятие о возможном создается нами как совершенно иное, чем в вопросах теоретических. Там мы сознаем, что результат, имеющий получиться, мы изменить не в состоянии, хотя не знаем, каков он будет; здесь для нас неустранимо сознание, что мы можем изменить результат в известной степени. Я не знаю, пойдет ли вечером дождь; это возможно, но от меня не зависит. Я не знаю, попаду ли я под дождь; это возможно, но я могу сделать, что не попаду. Ядро, вылетевшее из орудия и направленное в данную точку, может отклониться направо и налево; которое из этих отклонений произойдет, я не знаю и влиять на это отклонение не в моей власти. Я могу пойти из ворот направо и налево, но который путь я выберу, зависит от меня. Конечно, с точки зрения весьма многих теорий в сравниваемых случаях разницы нет. И там и тут я не знаю условий, определяющих заранее результат, но он неизбежен во имя совокупности условий, мне известных и неизвестных; сила побуждений, увлекательность цели не устанавливаются мною, а только сознаются. Как два шара, столкнувшиеся на биллиарде, неизменно пойдут после толчка таким путем, а не другим, так несколько побуждений, одновременно в нас вызванных при данных условиях, неизбежно определяют дальнейший путь нашей мысли. Как несколько растворов солей, слитых вместе, вследствие неизбежного процесса химического средства дадут определенный осадок, выделят определенные газы и дадут процеженный раствор определенного состава, так и при нескольких целях, одновременно нас привлекающих, можно было бы впредь сказать, которая потеряет для нас привлекательность, которая останется в форме отложенного желания и которая вызовет немедленно более или менее энергическое действие. Так могут рассуждать те, которые в наших чувствах и мыслях видят действие провидения, ведущего человека в продолжение всей его жизни к определенной цели. Так могут рассуждать поклонники безусловного духа, воплощенного в истории человечества, для которых каждая личность есть лишь орган жизни этого духа, неспособный ни задержать, ни ускорить неизменное течение его жизни. Так могут говорить материалисты, для которых система чувствительных нервов совершенно так же неизбежно вызывает сознательный рефлективный процесс произвольных действий, как бессознательный рефлекс судороги, независимо от того, что мы сознаем. Но все эти решения вопроса независимо от их правильности или неправильности суть решения метафизические. Они берут факт не так, как мы его воспринимаем, а как мы его строим в нашем представлении. Они отбрасывают ежедневное наблюдение, чтобы "искать в недоступной нам области" {"Se proposer un lieu inaccessible, où l'on cherchera, est toute l'histoire de la métaphysique" (Cours de la Phil. positive, I, Préface d'un disciple, XXVIII).}. Но доступно лишь сознание произвольного поставления целей и произвольного выбора между побуждениями и между целями, а влияние провидения, жизнь безусловного духа, последовательность рефлекса, вызванного сознанным ощущением и оканчивающегося действием, которое мы сознаем как произвольное, для нас недоступны. Аналогии могут нас склонить к принятию того или другого воззрения, но научно можно признать лишь факт сознания произвольности в постановке целей, в выборе между побуждениями и целями, оставляя метафизике вопрос: призрачно это сознание или нет. Когда же мы сказали научно, то мы можем сказать и позитивно. Позитивная философия не имеет права выкинуть из своего рассмотрения факт, доступный всеобщему наблюдению, не имеет права оставить факт, как он воспринимается, в стороне, чтобы искать ему объяснения в недоступной области. Произвольный выбор побуждений и целей есть всеобщий (следовательно, научный) факт субъективного наблюдения, и позитивизм обязан изучать связь побуждений с действиями как произвольную, следовательно, обязан допускать критику побуждений и целей, как она представляется сознанию, то есть как критику для произвольного выбора. Только в этой форме понимание фактического процесса жизни соответствует этому процессу так, как он воспринимается и как он может быть воспринят. Метафизически можно рассматривать будущие действия личности и события истории лишь как неизбежные следствия. Позитивно будущее человека и общества определяется произвольным выбором между побуждениями и целями, при ограничении этого выбора -- условиями, насколько эти условия могут быть проверены наукой.

Итак, научная критика в практических вопросах имеет еще задачу, которая не существует для теоретических. Будущее действие личности подвергается критике не только как неизбежное, но как возможное и зависящее от выбора, желательное в большей или меньшей степени, как имеющее место в классификации желательного и нежелательного по его нравственному достоинству. Итак, жизненный процесс требует своей особой субъективной классификации побуждений, целей и действий как нравственно лучших и нравственно худших. Она неизбежно субъективна, потому что сознание нравственности лучшего и худшего доступно только отдельной личности. Ее задача вполне научна, или позитивна, потому что всякая личность столь же неизбежно прилагает к своим и чужим побуждениям, целям и действиям категории нравственно лучшего и худшего. Дело науки указать рациональные основания этой классификации, как в химии она классифицирует тела по их сродству с кислородом или водородом при данной температуре. Химик не знает, почему при известных обстоятельствах кислород отделяется от одного тела, чтобы соединиться с другим, но, беря факт как он есть, он определяет, что при таких-то обстоятельствах произойдет определенное замещение. Моралист не знает, почему из нескольких побуждений, присутствующих в нескольких личностях, в одной из них такое-то побуждение обратится в цель и в действие, а в другой -- другое, в третьей же все побуждения не вызовут никакого действия; но он классифицирует эти личности на основании их способности подчиняться тем или другим побуждениям, ставить себе те или другие цели, осуществить их тем или другим действием. Эту классификацию он может произвести лишь на основании того самого субъективного процесса, который, как убеждает всеобщее субъективное наблюдение, сознается личностью как побудительная причина выбора на основании нравственной оценки.

Но, придя на эту точку зрения, позитивист замечает, что и объективная критика подходит под нравственную оценку. Знание реального мира сознается желательным, как истина или как польза, и эти явления подлежат столь же законно классификации в нравственном отношении, как и все другие. Стремления к расширению мира истины, к увеличению полезных материалов жизни могут сталкиваться в жизни и действительно сталкиваются со стремлениями к воплощению справедливости. Ученый может усомниться, что лучше: разрабатывать кратные интегралы или броситься в воду спасать утопающего? Фабрикант может усомниться, что лучше: употребить барыш на расширение производства или пожертвовать его на увеличение заработной платы? Это фактическое столкновение столь же важно разрешить мыслителю, как и сомнение педагога: в каком порядке удобнее понять явления реального мира?

Итак, в позитивизме совершенно законно может и должен быть употреблен субъективный метод для всех явлений, подлежащих лишь субъективному, но общему наблюдению. Столь же законно позитивизм должен заключать субъективно-нравственную оценку побуждений, целей и действий как возможных для личности, но подлежащих произвольному выбору. На основании этой оценки неизбежны для позитивизма оценка общественных форм и указание основ лучшего общественного строя, желательнейшего течения событий истории. Нравственный суд в приложении к личности, к обществу, к прошедшему и будущему в истории есть всеобщий факт, который можно позитивно регулировать, но отрицать и выкинуть из числа фактов нельзя.

Совершенно сообразно требованиям позитивизма Конт пытался дать в этом случае в своей позитивной политике классификацию нравственно лучшего, отыскать общественные формы, удовлетворяющие требованиям этой классификации, и угадать в будущем события, которые приведут к осуществлению нравственно лучшего. Лишь последний пункт может быть признан ненаучным. Но и тут представляется совершенно естественный позитивный мотив. Нравственно лучшее, как математическая истина, кажется столь очевидным для того, кто сознал то или другое как нравственно лучшее, что он не может усомниться в воплощении этой идеи в жизнь, как только люди увидят эту идею. Появление бесспорной истины кажется нераздельно с ее принятием, и тогда, как определенная цель, она неизбежно должна вызвать определенный ряд событий, который можно предсказать.

Точно так же Конт не противоречил требованиям позитивизма, когда в позднейший период своей жизни находил, что нравственная классификация, как основная, ставит на высшие ступени чисто нравственные требования, сравнительно с чисто умственными, что в личностях, высших нравственно, направление мысли на те или другие истины, доля научных разысканий в жизни обусловливается нравственными соображениями. Во всяком случае подобная мысль лежит в основе его выражения: "Чувство должно всегда господствовать над умом" {Politique positive, I, 405.}, выражения, против которого так полемизирует Литтре {Е. Littrê, Auguste Comte et la Philosophie positive, 551.}.

Но ни по своему личному развитию, ни по точке зрения, на которую он стал, Конт не был в состоянии правильно приложить позитивные приемы к области, где приходилось гораздо более угадывать, чем в области теоретических построений. С личными элементами, внесенными Контом в свою систему, читатель может окончательно познакомиться из второй половины статьи Милля в книге, нами рассматриваемой. Важное дополнение в этом случае может доставить книга Литтре "Огюст Конт и позитивная философия". Здесь возрастающая нетерпимость великого мыслителя ко всякому возражению, раздражительность, доходящая до самого дикого ослепления, поражают читателя тем более, чем он глубже вдумывается в вопрос, как должен быть силен этот ум, чтобы при стольких извращающих данных остаться верным хотя каким-нибудь разумным требованиям. Его поведение относительно жены, которую он оскорбил даже в своем последнем завещании, несмотря на ее достоинства и постоянное содействие ему, им же самим признанное, не может не возмутить беспристрастного читателя. Что сказать об этом "первосвященнике человечества", который над могилой одного из лучших своих друзей находит в своей речи лишь возможность упрекнуть его в эгоизме? Что сказать о мыслителе, который, собирая около себя учеников, чтобы читать им свое произведение, заранее объявляет, что он "не хочет ни слышать, ни принимать никаких возражений"? {Е. Littrê, Auguste Comte et la Philosophie positive, (p.) 527.} Что сказать о теоретике науки, который принимает за умственно-гигиеническое правило ничего не читать о дальнейших успехах науки с тех пор, как он приступил к своему главному сочинению, то есть в продолжение 27 лет? Что сказать о практическом понимании значения позитивизма человеком, который находит возможным примкнуть к людям декабрьского переворота и из-за этого расходится с самым честным, самым преданным, самым мыслящим из своих учеников {Там же, 617. Примечание.}? Что сказать о человеке, требующем, чтобы три иностранца, которых он вовсе не знает, которые оказали ему временную помощь, обратили ее в постоянную, если по этому вопросу он ссорится с человеком, наиболее способным не только сочувствовать ему, но и понять его,-- с Джоном Стюартом Миллем? Мы не говорим уже о смешной и мелочной стороне позитивного культа, на которую читатель может найти указания в книге Эрдана "Мистическая Франция" ("La France mystique", Amsterdam, 1858, стр. 239-330).

Позитивное построение практической философии можно было угадать или вывести. Угадать его можно было вследствие личного усвоения тех политических и социальных идеалов, которые столь же неизменно руководили всею новой литературой эпохи и политикой независимо от случайных отступлений, ошибок и пертурбаций личности, сколь научные требования руководили всей новой ученой литературой независимо от случайных метафизических и теологических увлечений. Но научные требования угадать было легче, потому что для этого нужен был лишь сильный ум. Чтобы угадать нравственные идеалы современности, надо было быть способным их усвоить теоретически и хотя частью воплотить практически; но Огюст Конт не был способен на это.

Он, который приложил такую сильную критику к метафизическим и теологическим реальностям, не мог усвоить убеждения, что критика составляет нравственное право и нравственную обязанность личности. Он, который понял, что в практических вопросах надо употребить субъективный метод, был настолько непоследователен, что для этих самых вопросов искал решения не в субъективных идеалах личного убеждения, а в некоторых неподвижных объективных идеях, долженствующих руководить личностью, как предполагали и большинство метафизиков. Он, который признал права исторического прошедшего на текучесть подготовительных форм для позитивизма, захотел заковать будущее истории в неподвижные формы деспотической организации. Собственный нравственный идеал Конта стоял слишком низко, чтобы он мог угадать практические потребности своего времени так верно, как силою своего ума он угадал его теоретические задачи. В этой области ему принадлежит лишь указание, что позитивизм может распространяться на область практических вопросов, что в этой области субъективные приемы имеют решительное преобладание и что эта область должна по своему значению стоять выше теоретической области; но его собственные попытки здесь были так ошибочны и неудачны, что его вернейшие ученики вовсе не поняли значения этих указаний.

Конт окончательно задумал установить новую религию и в ее основание положить троицу великого фетиша: земли, великой среды -- пространства и великого существа -- человечества. Эта религия имела свой культ, свои празднества и свой календарь. Конечно, нельзя не удивляться психической аберрации замечательного ума, который в основу учения кладет устранение теологических созданий и, оставаясь, по его мнению, вполне последовательным, приходит к созданию религии, лишь тем отличающейся от ряда предыдущих верований, что отвлеченные предметы ее почитания никогда не могли бы воодушевить массы. Это печальное явление может довольно ясно указать, как высшие умы могут совершенно сбиться с дороги простого последовательного суждения, если только они не употребляют всех усилий критики, чтобы остаться на этой дороге, и особенно если они считают хорошей умственной гигиеной не читать чужих мнений. Впрочем, существуют прямые указания, что в 1845 г. Конт второй раз подвергался некоторому патологическому состоянию духа {См. отрывок из письма к Миллю 27 июня 1845 г. в книге Литтре, 581.}, но ни из чего не видно, чтобы лица, близкие к Конту в последние 12 лет его жизни, признавали его мышление ненормальным, и это заставляет, по-видимому, еще более допустить, что между здоровым мышлением и мышлением явно патологическим находятся промежуточные состояния частнопатологического и временнопатологического мышления, которые еще недостаточно исследованы.

Но это внесение религиозного элемента в учение Конта вызывает вопросы: насколько элементарные религиозные требования (как мы их указали выше) безусловно не согласны с позитивизмом? насколько какой-либо культ противоречит требованиям позитивного мышления?

Оба эти вопроса могут показаться весьма многим позитивистам вовсе не уместными, потому что позитивное мышление по самой своей основе отстраняет теологическое и метафизическое воззрение. Но тут дело идет о теологических реальностях для теоретического объяснения явлений мира, а элементарные религиозные требования заключают в себе безграничную практическую преданность какой-либо идее, не допуская ее критики, постоянно или временно. Пока практические идеалы создаются в духе человека, до тех пор их критика обязательна, иначе мы имеем все шансы за то, что эти идеалы выйдут уродливы. Но когда дело идет о воплощении идеалов в действие, в общественные формы, в жизнь, в историю, едва ли не желательно, чтобы вся энергия личности и общества концентрировалась на этом воплощении, устраняя временно их критику. Едва ли даже можно придумать быстрое и энергическое воплощение идеалов без этого условия, то есть без совершенной, безграничной преданности личности или общества воплощаемой идее во время процесса ее воплощения, иначе говоря, без религиозного отношения к своему практическому идеалу. Конечно, минута, когда должна прекратиться критика, н минута, когда она должна возобновиться, объективно определены быть не могут и много зла может произойти от того, что период религиозного отношения к практической идее будет излишне продолжен или излишне сокращен. Можно бы сказать, что безусловное повиновение нравственно обязательно для солдата с минуты начала войны до минуты ее окончания, но здесь дело идет не о пассивном повиновении, а о воодушевлении практическим идеалом настолько, чтобы по убеждению предаться ему без колебания, какие бы жертвы он ни требовал для своего осуществления. Только такое отношение к практическому идеалу может быть названо религиозным, и в этом смысле религиозные требования не только не противоречат позитивизму, но входят как совершенно рациональный элемент в его практические задачи, хотя субъективное затруднение перехода от теоретического периода критики идеала к практическому периоду религиозной преданности ему и наоборот остается весьма велико.

Относительно культа надо надлежащим образом установить смысл этого слова. Что такое культ в самом общем его значении? Это совокупность действий, концентрирующих мысль человека на высших принципах его деятельности и отвлекающих ее от мелочных обыденных забот, частности которых могут сделать человека индифферентным к тому самому, что одно может придать человечный смысл и мелочам, и целой жизни. Если предметы культа чужды жизненным вопросам, то в жизни образуется раздвоение: культ сообщает привычки искать возвышающий элемент жизни вне реальных вопросов ее или обращается в чистую рутину; жизнь же, к существенным вопросам которой мысль теряет привычку обращаться, опошляется все более и более для массы общества. Но последнее обстоятельство может иметь меси о и тогда, когда всякий привычный культ был бы устранен. Пока все общество не достигнет значительного благосостояния и значительного умственного развития, нельзя ожидать, чтобы сами собою высшие жизненные принципы были привычною мыслью для большинства людей и чтобы мелочные заботы не опошляли его, а следовательно, до тех пор весьма полезно, чтобы в культурные привычки этого большинства входило временное обращение к этим принципам. Поэтому если позитивное мышление заключает в себе нравственные идеалы и стремится к их воплощению путем полной преданности им, то едва ли для него противоречиво ввести в культурные привычки ряд празднеств, обращенных на уяснение основных требований позитивизма словом и на привлечение к этим требованиям эстетической обстановкой, или употреблять календарь, где представители позитивных начал и события, содействовавшие развитию этих начал, привлекали бы на себя внимание массы, связывая прошедшее с настоящим и подготовляя будущее. Изменение обыденных привычек еще долго будет одной из существеннейших революций.

Когда у Конта мы находим, что он выше ценит католицизм, чем протестантизм, более вооружается против метафизического фазиса, чем против теологического, и под конец своей деятельности сближает всего более позитивизм с фетишизмом, то невольно припоминаем закон Гегеля, по которому всегда высшая, третья ступень развития идеи более аналогична по форме с первой, чем со второй, и есть в действительности лишь лучше понятая первая ступень развития; вторая же ступень процессом отрицания содействует лишь совершению процесса развития. Конечно, Конта нельзя заподозрить в каком-либо заимствовании у Гегеля, из произведений которого Конт, по собственному его сознанию, не читал ни строчки. Но интересно видеть, как в то самое время, когда Гегель сходит со сцены (он умер 14-го ноября 1831 г.), Конт приступает в своему великому труду (первый том "Курса позитивной философии" написан в первый семестр 1830 г.). Кроме того, нельзя не заметить некоторых аналогий между этими двумя учениями. И гегелизм, и позитивизм -- учения рационалистические: для первого разум человека был высшим принципом, для второго наука была образцом всякого мышления. Между тем и тот и другой пришли в мысли их основателей к религиозному воззрению: безусловное сделалось богом гегелизма, а человечество -- великим существом позитивистов; в последние годы жизни Гегеля ученики его с таким же религиозным благоговением, с таким же отсутствием критики относились к слову учителя, с каким позитивисты принимали самые странные мнения Конта {В этом отношении весьма интересны признания Литтре о том, как он слушал первое чтение "Позитивной политики", в упомянутой выше книге, стр. 528. Ср. также у Эрдана.}. Точно так же Гегель и Конт одинаково видели в предыдущих способах мышления подготовительные ступени своему воззрению как окончательному и завершающему все предыдущее. Оба построили философию истории как доказательство истины своего воззрения {Несколько удивительно, что в книге г. Стасюлевича⁷"Опыт исторического обзора главных систем философии истории" (1866) мы не встречаем имени Ог. Конта. Там нет также и Бюшэ.}. Некоторые из этих аналогий при вероятности полной независимости Конта от Гегеля указывают на силу общественной философии, которая лежала бессознательно в основе деятельности обоих мыслителей. Что касается до религиозного исхода этих рационалистических учений, то он может служить указанием, как сильны в обществе вообще некритические привычки мысли, когда при малейшей возможности учения, в своей основе требующие рационального отношения к верованиям, принимают характер верований, и это встречается с наиболее определенными чертами в том учении, которое наиболее враждебно относится к теологическим приемам мысли.

Мы сказали выше, что позитивное построение практической философии можно было угадать или вывести. Мы видели, что Конт по своему личному развитию не мог угадать это построение. Но позитивизм вообще, так как он обособился от прочих учений, не может его и вывести, потому что для вывода рациональных начал практической философии надо иметь то, что, как сказано выше, обусловливает философскую систему и чего нет у позитивизма,-- надо иметь философский принцип.

Недостаток этого принципа придает позитивизму тот эмпирический характер, вследствие которого он может лишь увертками ответить на основные вопросы о своем методе и о своем праве на существование (см. стр. 75). Вследствие этого он ограничивается требованиями от будущей философии, но сам не дает этой философии. Вследствие этого позитивисты не знают, как отнестись к практическим вопросам. Если, следуя за материалистами, они отвергнут всякую нравственную классификацию побуждений, целей и действий, то они впадают в противоречие с задачей позитивизма исследовать факты так, как мы их воспринимаем, и внести науку во все области исследования. Если они обратятся к практическим вопросам с единственным приемом, соответствующим действительности, то где им искать руководства для употребления субъективного метода? И почему же принимать разные методы в разных областях?

А требования позитивизма остаются верными для будущей философии, и, повторяем, лишь та философия будет действительно философией нового времени, которая удовлетворит этим требованиям.

1. Состояние специальных наук должно указывать философской системе важнейшие пункты, которые она должна охватить.

2. Научно-критическое мышление должно занимать высшее место в классификации приемов мысли и должно быть строго отличено от мышления ненаучного.

3. Зависимость между связью объективных явлений природы" процессом развития личного мышления и процессом развития человечества в истории должна быть построена с возможной полнотой и подробностью.

Два главные рационалистические учения нашего времени не могут удовлетворить этим требованиям. Материалистический принцип, весьма удобный для наук теоретических, не дает основания поставить научное мышление выше какого-либо другого, так как всякое мышление, истинное и ошибочное, научное, метафизическое или теологическое, есть с точки зрения этого принципа одинаково необходимый продукт вещества или столь же необходимое преобразование движения. Идеализм не может справиться со специальными науками, так как реальные явления из идей построить весьма трудно, а придать высшее значение научному мышлению было бы противоречиво, потому что идеи, разум, дух, полагаемые им в основание построения, суть реальности метафизические, "отысканные в недоступной области", для науки же это лишь формулы. Оба эти учения разделяют с позитивизмом крайнее затруднение в приступе к области практических вопросов, которая для материализма совсем недоступна, как призрак, и сам вопрос: что лучше? что должно? -- не имеет места.

Не останавливаясь на различных попытках создать новую философию, более или менее удовлетворяющую вышепоставленным требованиям, чтобы не очень распространить эту статью, заметим, что у двух замечательнейших мыслителей можно найти указания на вероятное будущее построение; мы говорим о Людвиге Фейербахе и о Джоне Стюарте Милле. Ограничимся несколькими словами относительно последнего.

Мы привели выше его определение философии и там же указали на один его недостаток, именно на то, что по этому определению философия совпадает с антропологией. Можно бы указать и на другой, который бы очень ясно бросился в глаза, если бы Милль вздумал написать историю философии. Ему пришлось бы тогда или исключить многие учения, которые до сих пор никто не исключал из истории этого предмета, или внести в нее такие учения, которые вовсе не подходят под его определение. Но допустим это определение не как формулу для прошедшего философии, а как требование для будущего и внесем в него тот элемент, который, как сказано выше, составляет, на наш взгляд, характеристическую особенность как элементарного философского мышления в человеке, так и объективной общественной философии и сознательной философской системы; это -- требование единства. В таком случае мы получим положение Милля в следующей преобразованной форме: философия будущего должна внести единство во все сущее как сущее для человека, научно познанного, как существо разумное, нравственное и социальное. Иначе, человек в его реальном единстве, как ощущающий и действующий, как желающий и познающий, есть догматический принцип, который служит центром философской системы.

Посмотрим на главные следствия подобного принципа. Из того, что человек реален и мыслит себя как существо реальное, он мыслит все столь же реальное, как и он, под теми условиями, под которыми сознает себя реальным. Он реален дотуда, докуда ощущает; поверка его реальности заключается в реальности для него двигать тем, что реально ему принадлежит; и все вне его настолько реально, насколько им ощущается и насколько движется им или независимо от него. Ощущение есть источник его знания реального мира; движение -- простейшая идея об объективном реальном процессе. Оттого единственная понятная человеку философия реального мира есть представление всего сущего как результат движения в его преобразованиях. Но поверка этой философии заключается в ощущениях, следовательно, прочны в ней лишь те пункты, которые могут быть проверены различными ощущениями и выводами из них. Но выводы из ощущения дают науку реального мира. Следовательно, философия реального мира или философия природы может с антропологической точки зрения заключаться лишь в представлении мира как механической системы, самым тесным образом примыкая к результатам научного исследования и классифицируя объективные явления по мере их усложнения, начиная движением и кончая социальными явлениями.

В развитии этого ряда на ступени зоологической жизни организмов подлежит исследованию явление сознания, и с него для человека реальный мир получает двойное значение. Ощущения, воспринимаемые от внешнего мира, дают в сознании начало психическим процессам образования представлений и понятий. Представления и понятия становятся единственными орудиями познания реального мира Человеком. Самая элементарная идея из области объективного мира -- движение -- в понятии представляется сложной и дает начало отвлеченным формам реального существования -- протяжению и времени, которые, как прямо полученные из движения, и составляют для человека единственную область объективных ощущений, где отсутствует качество. Это область количеств, подлежащих отвлеченным законам числа. Дальше этого научная отвлеченность не идет, а идет лишь философская мысль" обобщающая и счисляемое и несчисляемое, и ощутимое и сознаваемое категорией бытия. С числа, таким образом, начинается научный ряд понятий, с бытия -- философский. Оба они коренятся как отвлеченности в движении, с которого начинается ряд реальных понятий. Здесь позитивная, идеалистическая и материалистическая точки исхода находят свое рациональное оправдание. Человек как реальное существо не может иначе представить себе природу, как систему движения, не может иначе научно понять ее, как начиная с законов чисел, не может найти никакого обобщения далее обобщения бытия. Все эти три начала антропологически одинаково верны, но все они верны со своей точки зрения, для своего рода фактов, и оправдание их всех, точно так же как различение их особенностей, лежит в основном принципе, в реальном человеке.

В сознании человека рядом с ощущением становится чувство (Gefühl, sentiment) и различает ощущения, представления, понятия по двум полярным противоположностям чисто субъективного свойства. Между полюсами приятного и неприятного, полезного и вредного, истинного и ложного, должного и предосудительного, обобщенными в формулах добра и зла, располагаются рядами все результаты психической деятельности человека, причем середину рядов занимает то, что безразлично для чувства, в каком бы то ни было отношении; и случается, что продукты психических процессов, занимающие одни из крайних мест в одной классификации, попадают в середину другой: весьма полезное, или вредное, или ложное может не вызывать ни удовольствия, ни страдания. Но здесь есть одна классификация, которая господствует над другими. Обобщая условия научного знания, почерпнутые из мира реального, чтобы приложить их к миру чувства (и это можно только с антропологической точки зрения), мыслитель этого направления и здесь ищет постоянных законов в разнообразии явлений, но законов, принадлежащих тому же классу фактов, который законы обобщают. Которая из классификаций в области чувств представляет наиболее стойкости? Которая обусловливает в человеке процесс, сознаваемый им в себе как самый важный?

Наука объективная говорит человеку, что самый существенный процесс в нем есть жизнь. Человек сознает жизнь как развитие личности под влиянием природы и общества и потом как прекращение развития под влиянием природы. Первое доставляет ему наслаждение, второе -- страдание. Следовательно, для него развитие составляет самый важный процесс. Которая же из классификаций в области чувства обусловливает этот процесс? Сама по себе классификация на основании удовольствия его не заключает, так как мгновенно приятное для личности может быть весьма вредно для ее развития и жизни вообще. Классификация на основании личной пользы столь же мало обусловливает развитие личности, так как личность развивается под влиянием общества, а полезное для одной личности может быть весьма вредно для других, следовательно, подрывать общественность, а с нею и личное развитие. Последнее приложимо и к классификации на основании удовольствия. Чтобы приятное и полезное для личности обусловливало ее развитие, оно должно быть подчинено классификации во имя истины и брать в соображение пользу и удовольствие других личностей, т. е. классификацию на основании нравственной обязанности. Остается спор между научной и нравственной классификациями. Здесь также вопрос решается во имя научного принципа, что в каждой области знания господствует та классификация, которая ближе к самому принципу области. В области, нами рассматриваемой, человек проявляется как личность чувствующая, следовательно, из двух классификаций должна господствовать та, которая вызывает сильнейшее проявление чувства, способное переходить в аффект и в страсть. В этом отношении истинное и ложное несравненно слабее действуют на чувство, чем нравственно обязательное и безнравственное. Кроме того, классификация на основании последнего начала господствует и по своей определительности над всеми прочими. Нравственно обязательное доставляет всегда тем большее удовольствие, чем яснее оно сознано как обязательное; оно всегда заключает наибольшее количество пользы, потому что берет в соображение пользу наибольшего числа людей, а в большей части случаев представляет характер и личной пользы; если оно обязательно, то оно есть и истина, так как в мире нравственном нет других истин, кроме обязательных. Подобным же образом факты отрицательного полюса нравственной классификации всегда принадлежат и к отрицательным полюсам прочих классификаций. Но наоборот оно не так. С самых крайних точек классификаций во имя удовольствия, пользы и истины факты смешиваются в области нравственно безразличного. Все это дает научное основание в области чувства поставить нравственную классификацию руководящей, т. е. искать развитие личности преимущественно в развитии ее нравственного достоинства.

Научный метод требует поверки, и поверка предыдущего положения заключается в том, что начала прочих классификаций должны войти в процесс развития нравственного достоинства. Посмотрим, так ли оно?

Самый элементарный факт чувства представляют полюсы приятного и неприятного, так как они охватывают все прочие распределения, но их факты легко попадают в индифферентную точку прочих классификаций. Следовательно, единственно научное начало для исследования этой области представляет стремление наслаждаться и задача этого исследования может быть формулирована так: исследовать развитие нравственного достоинства личности из ее стремления наслаждаться.

Приложение мысли к наслаждению немедленно ставит ему требование безвредности; развитие личности прибавляет выбор полезнейшего; следовательно, сейчас поставлена задача классификации во имя пользы для всего доступного человеку. Но это самое заключает уже требование знания, что полезно, безвредно и вредно? Практическое знание требует в свою очередь расширения теоретического знания и развития мысли, то есть построения классификации истинного, более или менее сомнительного и ложного. Следовательно, нравственная обязанность развивать свое достоинство из желания наслаждаться при посредстве обдумывания наслаждения ставит личности требования развить в себе знание и мысль, приложить ее к классификации на основании пользы и употребить эту классификацию на развитие своего нравственного достоинства.

Здесь оказывается возможность вернуться к предыдущему, проверив его точность и скрепив тем разные отрасли системы.

Во имя нравственного чувства, признанного вообще высшим началом в человеке, оказывается обязательным разобрать законы усвоения истины, т. е. построить научную логику, отделить область научного от ненаучного и установить как высшее руководство для развития человека научно-критическое мышление, признавая вредным все, что ему противодействует и его извращает.

На основании научно-критического мышления вся предыдущая философия природы, оставаясь в прежней связи, получает новую перспективу. Группы научно исследованные получают нравственно развивающее значение для мысли, и связь объективных явлений оказывается обусловливающей и связь феноменологии научно-критического мышления. Вся же система философских категорий, развивающихся из категории бытия до категории истории природы, представляет мыслителю полный процесс феноменологии духа, скрепленный научными данными и разрастающийся в постепенно отдаляющиеся от них явления научных гипотез, философских гипотез, вспомогательных идей, обобщающих идей, отвлеченных формул и т. д. Единство человека как чувствующего и познающего здесь выказывается блестящим образом, так как нравственное чувство требует научной критики, и знание, полученное на основании научной критики, становится нравственно развивающим началом личного достоинства. Субъективный метод в области чувства выказывается опорою объективного исследования реального мира, тогда как начала объективного метода послужили руководством для приложения метода субъективного там, где он был неизбежен.

Знание реального человека как принципа системы, выказывая тесную зависимость психических и физических его процессов, в свою очередь расширяет понятие о нравственном достоинстве личности. Она сознает, что она должна развивать себя не только как личность мыслящую и чувствующую, но и как личность реально живущую. Нравственное достоинство личности требует ее физического, умственного и нравственного развития. Практические знания теперь получают свое место в системе. Гигиена и медицина, технология, педагогия с разными побочными отраслями ложатся в основание человеческой культуры. Общественность, указанная как необходимый двигатель развития личности, выказывается как нравственная потребность для ее развития.

Но научная мысль, поставленная в руководство для развития личности, открывает новую область исследования, скрытую в слове требование, нераздельную с категорией нравственного чувства. В нем заключается факт субъективного наблюдения о произвольном выборе при процессе перехода от мысли к действию. Реальный человек не может мыслить ощущаемый мир, иначе как выходя из реальной категории движения; точно так же он не может реально отнестись к какому-либо своему будущему действию, иначе как уподобляя его в сознании движению, им совершаемому сознательно. Но он сознает свои движения как зависящие от произвола и потому переносит сознание произвольного выбора на всю свою деятельность. Это не мешает ему теоретически подводить эту деятельность под общее механическое миросозерцание, но это миросозерцание для рассматриваемой области остается метафизическим, не имеющим никакого научного приложения. Научно неизбежно строить практическую философию на основании допущения произвольного выбора, как неизбежно мыслить мир на основании механической теории. Философски, с антропологической точки зрения (и только с нее), оба эти условия одинаково последовательно вытекают из основного принципа как его проявления. Ощущение движения тела и сознание произвольности этого движения суть одинаково элементарные явления в бытии реального человека. Сознавая себя как Я, он сознает свою способность двигать тело, и двигать его произвольно. Объективное наблюдение этого явления развивается в механическую теорию мира; субъективное наблюдение того же явления развивается в нравственную теорию жизни. То и другое одинаково неизбежно, потому что вытекает из условий существования и развития реального человека.

Чувство, как источник действия, переходит в категорию побуждения. Осмысленное, оно становится целью. Мир действия представляется как ряд средств для осуществления жизненных целей. Побуждения, цели и средства требуют себе соответственной классификации. Выходя из субъективного сознания произвольного выбора, они могут искать руководства для этой классификации лишь в субъективном чувстве. Так как в нем нравственная оценка есть высшая, то эта классификация устанавливается нравственным судом. Но, будучи элементом субъективным, этот суд, чтобы быть рациональным, не может ставить себе какого-либо объективного неподвижного критерия. Критерий нравственного суда должен быть субъективен, но в то же время всеобщ, т. е. одинаково доступен каждому человеку в отдельности. Как элемент развития, он должен быть доступен развитию и в то же время в каждый отдельный момент должен представляться личности совершенно определенным руководством. Опираясь на предыдущую ступень мышления, этот критерий, отожествляясь с нравственным достоинством личности, должен обусловливать общественную связь, осмысливая ее, обращая культуру общества в цивилизацию.

Критерий, удовлетворяющий этим условиям, есть личное убеждение, факт субъективный и всеобщий. Оно в форме нравственного идеала развивается в личности вместе с ее развитием и в каждый момент становится перед личностью обязательным руководством ее деятельности. Оно в форме справедливости обращается в высшее нравственное обязательство личности, связывает личности признанием равноправности их достоинств как личностей и придает культуре возможность развиваться, требуя от нее перехода к формам, все более удовлетворяющим требованиям личного достоинства и всеобщей справедливости.

Когда этот высший нравственный принцип установлен, он освещает и рациональное отношение между четырьмя классификациями, которые мы получили в области чувства, тогда как до сих пор мы относились к ним лишь эмпирически. Удовольствие есть источник личного развития. Истина осмысливает это развитие. Взаимная польза есть источник культурной общественной связи. Нравственный суд есть осмысление общественности как справедливейшей возможной цивилизации. Следовательно, с точки зрения справедливости как высшего нравственного критерия классификации чувства идут рационально попарно в следующем порядке: личные -- приятное и истинное; общественные -- общеполезное и справедливое.

Общественные формы, таким образом, получают рациональный критерий для своей оценки. Там, где критика их возможна во имя справедливости, она есть их безусловная мера. Там, где условия естественной необходимости и культурных привычек делают этот критерий неприложимым, он заменяется следующей ступенью практической классификации, наибольшей полезностью, и развивается в утилитарную теорию общественности. Лишь как одна из категорий полезного, как оживляющее начало для личности получает здесь свое общественное значение прекрасное, развивающееся по своим самостоятельным законам в эстетическую теорию и в искусство, как на предыдущей ступени истинное по своим законам развивалось в логику науки и в науку. Аффекты личности получают здесь общественное значение как содействующие или противодействующие развитию личности и общества, причем справедливая классификация требовала бы во имя человеческого достоинства усиления аффекта с возвышением его предмета в нравственной классификации. Религиозная преданность становится желательным аффектом, когда обращена на высший принцип нравственности, на воплощение в общественных формах справедливости. Обращенная на низшие нравственные ступени личной привязанности, частных общественных форм или на абстракты, имеющие значение лишь как обобщающие формулы науки и теоретической философии, она не имеет нравственного оправдания. Нравственная теория аффектов, или практическая мораль, получает здесь свое законное место. Личность, действующая на общество на основании научного знания необходимого и нравственного убеждения о справедливейшем, есть источник истории. Столкновение личных деятельностей на тех же основаниях, различных для каждой личности, производит объективный процесс истории. Объективная жизненная философия личности представляет объединяющий элемент биографии личности во времени. Объективная общественная философия представляет объединяющий элемент данной эпохи общественной жизни. Процесс взаимной зависимости объективных философий последовательных личностей, сосуществующих обществ и последовательных эпох жизни человечества составляет осмысленную историю человечества, рациональную философию его истории. Здесь опять объективный элемент получает преобладание; субъективный элемент входит лишь как одно из объясняющих явлений в биографическое развитие. Призрачный в разветвлении философии природы, реальный в разветвлении практической философии, он становится безразличным для философии истории. Она одинаково может отыскивать свои законы, признает ли она нравственную оценку и нравственный выбор за реальные, но не имеющие значения в столкновении большого числа личностей или отнесет то и другое к области призраков. Тем не менее она обусловливается столь же неизбежно совокупностью объективного и субъективного метода, как философия природы обусловливалась объективным, а практическая философия субъективным методом. Реальный человек сознает себя как элемент объективного процесса истории и события истории -- как обусловливающие его судьбу независимо от его воли, следовательно, рациональный прием для обработки истории есть прием объективный. С другой стороны, мыслитель, строящий философию истории, есть личность, имеющая неизбежно свой субъективный нравственный идеал и верующая в него тем энергичнее, чем выше мыслитель по нравственному достоинству. Во имя этого нравственного идеала события истории представляются мыслителю неизбежно как содействующие или противодействующие его нравственному идеалу, как прогрессивные или реакционные. Сознательная или бессознательная теория прогресса есть необходимое условие человеческого построения истории, и условие неизбежно субъективное, так что объективно-научный метод и здесь, как выше, в области феноменологии духа, придает прочную основу философии истории, а субъективно-нравственный располагает ее в перспективу прогресса. Как объективный процесс, история является новой поверкой предыдущих построений и новой связью, уясняющей единство системы. Объективная философия эпохи зависит самым тесным образом от степени умственного развития живущих личностей, следовательно, от того, какие объективные явления поняты научно и какие ожидают еще этого фазиса. Но по связи объективных явлений научное их понимание следует порядку, определенному этой связью, следовательно, понимание процесса развития объективной общественной философии оказывается неизбежно зависящим от понимания процесса феноменологии духа и от научного понимания связи объективных явлений. Наука есть развивающий элемент для личного мышления; природа -- развивающий элемент для истории человечества. Отсюда история представляет возможность рационально оценить прошедшее и попытки построения будущего. Научная мысль из обязательного процесса мысли, каким она была на предыдущей ступени, становится прогрессивным элементом процесса истории, имеющим свое прошедшее. Она развивается из инстинктивной техники, все более и более осмысленной; из религиозных аффектов, все более и более переходящих с фактов природы на факты нравственного сознания; из удовольствия, возбужденного объективным любопытством, все более и более расширяющим область знания и осмысливающим ее. Эти три подготовительных фазиса рационального мышления неизбежно ему предшествуют, различаются между собой во времени появления и одновременно обусловливают общественную культуру. С первой философской сознательной мысли начинается осмысливающаяся цивилизация, и определенные вопросы в области знания вызывают научную мысль, действие которой на личность и на общество следует неизменному закону связи объективных явлений. Тогда на естественном основании природы и на столь же неизбежном процессе феноменологии научной мысли под влиянием распределения условий цивилизации в отдельном обществе и в совокупности человеческих обществ развивается история человечества. Естественно необходимое, культурно привычное и человечно развивающее обусловливают ее процесс в различной степени в разные эпохи; поэтому он представляет в своих частностях самые большие затруднения для научного понимания и для объединяющего философского представления. Эти затруднения вытекают из самого отношения реального человека к процессу истории, следовательно, антропологически неизбежны.

Но если прошедшее истории представляет подобные затруднения, то они еще усиливаются для предвидения будущего. Антропологическая философия не может отнестись к построению будущего, следовательно, к построению истории человечества в ее целости иначе как скептически, в смысле предсказания объективного процесса. Для ближайшего будущего философия может указать лишь возможности и вероятности. Для дальнейшего -- лишь желательное. Но и на это желательное антропологист смотрит не иначе как скептически. По аналогии минувшего он знает, что желательное для общественного строя изменяется с течением времени, и убежден, что его нравственно-общественный идеал заменится другим. Смотря по состоянию общественной философии, личности склоняются к тому, чтобы считать этот другой, будущий, неизвестный идеал высшим или низшим сравнительно с идеалами их времени.

Мы должны извиниться перед читателем, что наполнили последние страницы соображениями, несколько отходящими от главного предмета статьи, но в сущности они не так далеко отходят от него. Мы хотим показать, что требования позитивизма, как совершенно правильные, могут быть удовлетворены философией, выходящей из одного принципа и охватывающей на основании этого принципа все области мысли и жизни, причем объективный и субъективный методы имеют свое законное место и определенное положение. Но, удовлетворяя требованиям позитивизма, едва ли эта философия может быть названа позитивизмом или даже его отраслью. С таким же правом ее можно бы назвать идеализмом, материализмом, утилитаризмом или каким там угодно измом из наличной истории мысли. Она имеет в виду поглотить прежние миросозерцания, указав их место и отправление в рациональной системе, удовлетворяя их рациональным задачам в пределах их рациональности, но это делали и пытались сделать все главные системы. Казалось бы, что она имеет право на самостоятельное место в истории мысли, и, каково бы ни было отношение других философских миросозерцании к ее построению, отношение ее к позитивизму таково: она не признает его философию, но признает его требования своими руководящими требованиями, она считает себя попыткой разрешить задачи, совершенно правильно поставленные позитивизмом. Как сказано, указания на это построение можно найти у Мил ля, у Фейербаха, далее у Прудона в частной области, а пожалуй, и в других местах, даже в необширной русской философской литературе. Но это уже выходит из программы нашей статьи.

ПРИМЕЧАНИЯ

Включенные в настоящее издание труды П. Л. Лаврова расположены в основном в хронологическом порядке. Публиковавшиеся ранее произведения воспроизводятся по последним прижизненным изданиям. Произведения, рукописи которых хранятся в фонде Лаврова в Центральном государственном архиве Октябрьской революции (ЦГАОР), сверены с этими рукописными материалами. Сверка проведена В. И. Кашиловым, Ю. К. Митиным, В. Д. Силаковым, Т. В. Ягловой. Обнаруженные опечатки внесены в текст; пропуски и добавления, а также существенные в смысловом отношении разночтения помещены в настоящем томе в разделе "Из рукописей опубликованных работ". Этот раздел, а также большая часть примечаний, содержащих указания на источники цитат, составлены В. Д. Силаковым.

Правописание принято для настоящего издания современное. Лавров писал: "эманципация", "фильяция", "ипотезы", "пальятив" и т. п. Все эти слова исправлены. Но некоторые из его слов оставлены: "приуготовительный", "аналогический", "энергический", "поверить", "поверка", "дикий", "переживание" в смысле "подготовительный", "аналогичный", "энергичный", "проверить", "проверка", "дикарь", "пережиток".

Несколько увеличено количество абзацев для удобства восприятия текста. Отсутствующие в подлиннике переводы иностранных слов и выражений и прочие редакционные вставки даны в квадратных скобках.

Задачи позитивизма и их решение

Статья напечатана в "Современном обозрении" No 5, 1868, за подписью "П. Л." и перепечатана отдельной брошюрой в 1906 г. в издании "Русского богатства".

Для настоящего издания работа сверена с рукописью (ЦГАОР, ф. 1762, оп. 2, ед. хр. 232).

¹ Литтре, Эмиль (1801--1881) -- французский философ-позитивист и государственный деятель.

² Ложель, Антуан Огюст (р. 1830) -- французский писатель, автор книг "Science et philosophie" ("Наука и философия"), 1862, "Les Etats-Unis pendant la guerre" ("США во время войны"), 1865, и др.

³ Таким образом, ошибочно принимая основания позитивизма за "непреложные", Лавров все же видел в позитивизме лишь постановку вопроса, ответ на который только еще должен быть найден; следовательно, по Лаврову, подлинную философию еще предстоит создать. Подробнее об отношении Лаврова к позитивизму см. во вступительной статье к настоящему изданию.

⁴ Вместо этой фразы в рукописи имеется текст, публикуемый в настоящем томе в разделе "Из рукописей опубликованных работ" (к стр. 584, 1 сн.).

⁵ Лавров не был знаком в это время с произведениями Маркса и Энгельса. Как известно, именно марксизм дал научное понимание преобразующей роли практической деятельности людей и органически соединил теорию и практику.-- 586

⁶ Вырубов, Григорий Николаевич (1843--1913) -- известный русский ученый, один из душеприказчиков Герцена. Вместе с Эмилем Литтре издавал в 1867--1883 гг. журнал "Revue de la philosophie positive" (подробнее см. статью о Г. Н. Вырубове в книге К. А. Тимирязева "Наука и демократия". М., 1963).

Фихте, Иммануил Герман (1796--1879) -- основал и издавал "Zeitschrift für Philosophie und philosophischen Kritik".

⁷ Стасюлевич, Михаил Матвеевич (1826--1911) -- профессор Петербургского университета; с 1865 г. издавал умеренно либеральный журнал "Вестник Европы", в котором печатался Лавров.

Оставить комментарий Лавров Петр Лаврович (bmn@lib.ru) Год: 1868 Обновлено: 22/05/2017. 120k. Статистика. Статья: Философия Философия	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Г. Г. Льюис и Д. С. Милль. "Огюст Конт и положительная философии". Перевод с английского, Спб., 1867.

Лавров Петр Лаврович Задачи позитивизма и их решение

Задачи позитивизма и их решение

Лавров Петр Лаврович
Задачи позитивизма и их решение