Lib.ru/Классика: Лазаревич Лаза. Школьная икона

ШКОЛЬНАЯ ИКОНА.

Разсказъ Л. К. Лазаревича.

Важнѣйшею побудительною причиной, обусловливающею появленіе предлагаемаго перевода повѣсти Лазаревича, былъ тотъ значительный этнографическій интересъ, который въ ней заключается; а это обстоятельство для русскаго читателя имѣетъ несомнѣнную важность.

Этнографическія данныя, разработанныя въ болѣе или менѣе интересной художественной формѣ, представляютъ лучшее средство для ознакомленія нашего читающаго общества съ славянскими племенами и служатъ весьма нагляднымъ показателемъ дѣйствительно замѣчательной близости этихъ племенъ другъ къ другу. Разсказъ Лазаревича важенъ именно какъ показатель этой близости между племенами русскимъ и сербскимъ. Но, кромѣ этого обстоятельства, предлагаемая сербская повѣсть любопытна и въ другомъ отношеніи, чисто-художественномъ: она можетъ служить довольно типическою представительницей сербской беллетристики, показательницей той степени развитія, на которой находится теперь эта послѣдняя. Несмотря на чрезвычайную простоту и кажущуюся безъискусственность, съ которыми ведется разсказъ въ произведеніи Лазаревича, читатель не можетъ не сознаться, что нѣкоторыя мѣста повѣсти полны захватывающаго интереса и обличаютъ въ авторѣ несомнѣнное дарованіе, хотя и не очень глубокое. Несмотря на наивность въ нѣкоторыхъ беллетристическихъ пріемахъ, обнаруживаемую не разъ авторомъ, въ общемъ его повѣсть написана довольно гладко и не лишена занимательности.

Въ заключеніе переводчикъ проситъ читателя простить ему тѣ уклоненія отъ чистоты русской рѣчи, какія неизбѣжно вызывались переводомъ сродственнаго нарѣчія; въ нѣкоторыхъ мѣстахъ цѣликомъ оставлены болѣе или менѣе характерныя или удобопонятныя сербскія выраженія; въ другихъ попадаются незначительныя отступленія отъ правилъ русскаго языка въ построеніи рѣчи съ цѣлью характернѣе оттѣнить особенности подлинника.

А. Степовичъ.

Глава I.

Въ нашемъ селѣ была церковь, а при церкви былъ попъ. Попъ, въ свою очередь, имѣлъ церковь, село и попадью, то-есть онъ служилъ въ церкви, управлялъ селомъ и жилъ съ попадьей. Попъ былъ все и вся. Имѣли мы и школу, но она была въ подчиненномъ положеніи, подобно писцу въ судѣ: она служила церкви и селу, а, слѣдовательно, и попу. Ниже я разскажу вамъ о ней поболѣе.

Все село было, такъ сказать, поповымъ владѣніемъ. Попъ заправлялъ "кметомъ" {Кметъ болѣе или менѣе соотвѣтствуетъ нашему старостѣ. Встарину кметы не только собирали подати, объявляли народу указы правительства, но и чинили судъ и расправу. Иногда слово "кметъ" означаетъ и вообще селянина, особенъ живущаго на чужой землѣ (въ Босніи). Прим. перев.}, а кметъ -- селомъ. Сотскаго либо десятскаго не было совсѣмъ,-- вѣдь, никто и не подумалъ бы ослушаться попа; съ другой стороны, и попу въ мысль не могло придти, что его слова могутъ говориться на-вѣтеръ, или что онъ пользуется властью, не приличествующей его сану.

У Степана, что ходитъ раскарякой, рожь перезрѣла, а онъ еще не сжалъ ея.

-- А что же ты, Степанъ, не жнешь?

-- Да какъ же мнѣ жать, батюшка?

-- Серпомъ!

-- Знаю, батюшка, что серпомъ, да куда же мнѣ раньше идти? Вѣдь, ты знаешь, что я "инокостенъ" {Т.-е. живущій отдѣльно отъ другихъ, своею семьею, а не родомъ, общиной или "задругою", какъ говорятъ сербы. Задруга у сербовъ соотвѣтствуетъ велико-русской общинѣ; подобно этой послѣдней, она есть единица, обнимающая въ себя много семей, связанныхъ ближайшимъ родствомъ и вполнѣ между собою равноправныхъ. Члены задруги, подъ управленіемъ избраннаго всѣми главы-господаря, сообща исполняютъ всѣ домашнія, полевыя и проч. работы своего общаго хозяйства. Никто въ задругѣ лично не можетъ считаться собственникомъ относящагося къ ней имущества, ибо всѣ ея члены имѣютъ одинаковыя права на него. Личная собственность можетъ пріобрѣтаться лишь какъ нѣчто благопріобрѣтенное, съ общаго согласія членовъ задруги, а никакъ не по наслѣдству. Впрочемъ, если кто не желаетъ оставаться членомъ задруги, можетъ выйти изъ нея и владѣть тогда лично принадлежащей ему частью.

Старѣйшина заправляетъ всѣми дѣлами этой общины: распредѣляетъ работы, продаетъ и покупаетъ, что нужно, распоряжается деньгами изъ общей казны, находящейся на его рукахъ, уплачиваетъ подати и налоги. Когда онъ очень уже состарится, то передаетъ свою власть умнѣйшему изъ остальныхъ членовъ, не взирая его лѣта; въ случаѣ же неудачи въ таковомъ назначеніи, выбирается новый старѣйшина, болѣе способный вести общее дѣло.

Наемные рабочіе являются въ задругѣ лишь тогда, когда, вслѣдствіе частыхъ смертныхъ случаевъ, въ ней происходитъ естественный недостатокъ силъ.

Что касается числа членовъ въ задругахъ, то оно бываетъ довольно разнообразно и доходитъ не только до тридцати и сорока, но даже и до шестидесяти.

Члены задруги, въ обыкновенное время живущіе врозь, будучи заняты каждый своимъ дѣломъ, въ большіе праздники, какъ общіе, такъ и семейные (наприм., на Рождество Христово, именины и проч.), сходятся въ одномъ домѣ.

Что касается, степени зажиточности задругъ, то она бываетъ довольно велика: не не рѣдкость видѣть до 1,500 овецъ и козъ, принадлежащихъ одной задругѣ.

Общія хозяйства случаются и въ городахъ, особенно въ далматскомъ приморьѣ, гдѣ можно встрѣчать задруги, состоящія, наприм., изъ купцовъ, человѣкъ до 50 въ каждой. Прим. перев.}.

-- А "молба" {Моба или молба собственно означаетъ молитву, мольбу. Кромѣ того, такъ называется еще и обычай ходить въ праздники на работу къ болѣе или менѣе состоятельнымъ людямъ за пищу и питіе, а затѣмъ и самые люди, ходящіе на "молбу". Главнымъ образомъ, ходятъ жать, и оттого жнеческія пѣсни зовутся также и "молбарске пѣсме", рѣже косить, копать кукурузу, собирать сѣно, прясть и проч. Обикновенно идутъ на "молбу" парни, дѣвушки, молодицы, причемъ наряжаются какъ на праздникъ Пасхи или Вербное воскресенье ("Цвѣте"); цѣлый день жнутъ и поютъ, дурачатся всячески и веселятся ("чепаю се", наступаютъ, наприм., другъ другу на ноги, собственно цѣпляются), а послѣ вечери играютъ и поютъ до поздней ночи. Въ Сріемѣ, когда, дожавши ниву, идутъ въ домъ ужинать, дѣвушки дѣлаютъ изъ платковъ подобіе знаменъ, идутъ съ ними и поютъ, изображая собою какъ бы сватовъ или воиновъ. Придя къ дому, онѣ втыкаютъ знамена въ землю. "Молба" собирается обыкновенно въ скоромные дни и, притомъ, въ такіе праздники, когда на себя не принято работать. Хозяинъ угощаетъ при этомъ работающихъ совершенно такъ, какъ бы онъ славилъ свое "крестно име" (именины), а потому это дѣлается всегда у состоятельныхъ лицъ. На "молбу" приходятъ пріятели изъ другихъ селъ и приводятъ съ собою парней и дѣвушекъ. Сербская "молба" соотвѣтствуетъ, такимъ браэомъ, нѣсколько русской "толокѣ" (въ южной Россіи) и "помочи" (въ средней). Мужчины, идущіе на молбу, зовутся "мобары", а женщины -- "мобарицы". Прим. перев.}?

-- Э, что! Нужно заколоть овцу, да припасти ведро водки, а, вѣдь, ты знаешь, какъ я бѣдую.

-- А ты возьми какую-нибудь "церковную" скотинку, наймедся, конечно, сколько-нибудь и водки; вотъ и зови завтра "молбу".

Дѣйствительно, назавтра уже до вечеренъ все сжато, связано и сложено въ снопы.

Попъ называлъ все, что было у него своего,-- "церковнымъ" и "народнымъ", а все, что принадлежало селу,-- "нашимъ". Онъ могъ войти въ любую хату, взять тамъ что угодно, и никто ему не сказалъ бы ни, слова. Онъ такъ и дѣлалъ.

Слѣзла у него какъ-то шина съ колеса, а кузнеца Петра нашелъ онъ сидящимъ передъ корчмой.

-- Вѣдь, ты, кажется, въ рабочій день сидишь передъ корчмой?-- сказалъ онъ ему.

-- Благослови, батюшка!-- говоритъ кузнецъ, подходя къ рукѣ.-- Да что же мнѣ дѣлать, когда нѣтъ работы?

-- А ты видѣлъ церковную повозку съ шинными колесами?

-- Нѣтъ, батюшка!

-- Не видѣлъ?... Ей-Богу, тебѣ и некогда-то благодаря корчмѣ. Нужно мнѣ и тебя занять дѣломъ.

Идетъ попъ далѣе, а кузнецъ, словно обваренный кипяткомъ, бѣжитъ къ попову дому набивать шину.

Окрасивши зеленою краской купленную въ городѣ повозку и подложивши подъ нее искусно двѣ старыя подковы, онъ достигъ того, что повозка не тряслась, и попу было спокойно на ней сидѣть.

Увидалъ какъ-то вечеркомъ батюшка, что новый полевой сторожъ Лука гонитъ чьихъ-то свиней въ "оборъ" {Загороженный дворъ, куда загоняютъ скотину, выгнанную съ полей. Прим. пер.}.

-- Куда гонишь, Лука?

-- Благослови, отче! Въ оборъ.

-- А чьи?

-- Не знаю.

-- А чего больше: свиней или кабановъ?

-- Свиней.

-- А мѣчены онѣ?

-- Да, въ правое ухо.

-- А, это "церковныя" свиньи! Гони ихъ, гони въ оборъ и дай имъ кукурузы. Кланяйся старостѣ да скажи, чтобъ онъ велѣлъ селянамъ получше смотрѣть за этими свиньями: если я еще хоть разъ услышу, что онѣ забрались въ чужое добро, то я ихъ тотчасъ же продамъ, хотя бы мнѣ за нихъ не дали и ста грошей. Не мой будетъ ущербъ!

Никто не зналъ, да и онъ самъ, гдѣ онъ родился. Въ ту пору, къ которой относится мой разсказъ, мы всѣ вмѣстѣ съ нимъ считали ему лѣтъ подъ пятьдесятъ. Попадья могла быть года на два моложе, а можетъ быть и нѣтъ. Впрочемъ, оба они были люди здоровые, но дѣтей не имѣли, а потому всю сельскую дѣтвору считали какъ бы своею. Кто изъ нея не имѣлъ чулокъ, достаточно было ему въ воскресный день пройти возлѣ попова дома, и уже возвращался онъ не босоногимъ. Все добро, что было у нихъ, они считали, какъ я уже сказалъ, не своимъ, но общимъ, народнымъ. Народъ сѣялъ для нихъ, жалъ, косилъ, собралъ въ копы, вѣялъ. Митя, церковный служитель, носилъ продавать на базаръ, а попъ пряталъ деньги. А на что имъ двумъ это добро? Вѣдь, у нихъ ни щенка, ни котенка! Пока живы, съ нихъ будетъ довольно, а умрутъ -- станетъ оно народнымъ, какимъ, въ сущности, и было.

Уже давно батюшка не можетъ, какъ слѣдуетъ, владѣть ни косой, ни заступомъ, тѣмъ не менѣе, онъ постоянно въ работѣ и хлопочетъ за все село. Онъ то на одной нивѣ, то на другой; то въ школѣ, то въ церкви. У него вездѣ дѣло, всюду онъ суется, и все охватываетъ его память. Случится ли въ судѣ какое-нибудь затруднительное дѣло, тотчасъ бѣгутъ за батюшкой, и онъ ужь мгновенно успокоитъ всѣхъ, и всѣ довольны.

Дома у него все было по-просту, по-старинѣ. Попадья цѣловала его въ руку, когда онъ шелъ въ село или когда возвращался домой. Всю прислугу замѣнялъ имъ Митя, церковный служитель, тоже считавшійся какою-то постоянною принадлежностью церкви и села, а, слѣдовательно, и самого попа.

Батюшка очень часто говорилъ въ церкви проповѣди,-- сильныя и поучительныя проповѣди, такъ что тебя охватывалъ невольный трепетъ. Въ церкви служилось ежедневно, а по воскресеньямъ въ ней было такъ полно, что яблоку некуда было упасть. Прежде, давно уже, бывало, каждую пятницу и каждый даже малый праздникъ (довольно усердно) наполнялась церковь женщинами; но однажды батюшка, послѣ обѣдни въ одну изъ такихъ пятницъ, сталъ предъ алтаремъ и началъ говорить, что Богъ потому и оставилъ для церкви воскресенье и большіе праздники, чтобъ остальные дни человѣкъ молился работая; что онъ, попъ, въ эти дни молится за всѣхъ работающихъ, что, наконецъ, не работать по пятницамъ -- богомерзко, ибо этотъ день празднуютъ турки, и что онъ, въ концѣ-концовъ, вычеркнетъ изъ списка крещеныхъ всякаго, кто не будетъ работать по пятницамъ. И, дѣйствительно, люди въ нашемъ селѣ, вѣрите ли, совсѣмъ не то, что въ другихъ,-- нѣтъ никого, кто чествовалъ бы пятницу.

А по воскресеньямъ, какъ я уже сказалъ, церковь до того полна народомъ, что еще половина погоста занята имъ. Если батюшка желаетъ сказать что-нибудь важное въ своей проповѣди, то велитъ старостѣ позвать тѣхъ, кого наиболѣе касается эта проповѣдь. И вотъ, когда кто учинить какое-нибудь дурное дѣло, онъ его изобличитъ передъ всѣмъ народомъ и побудитъ къ покаянію, и никогда не случалось, чтобы кто-нибудь ослушался святыхъ словъ. Однажды какъ-то напало на людей какое-то ослѣпленіе и стали они зачастую разрушать чужіе заборы, разбирать плетни и впускать скотину. Колья-то растащили, да и разбитыхъ головъ стало словно тыквъ, и что день, то хуже. И самъ староста поручилъ было цыгану сковать крюкъ для висячаго замка, который онъ собирался купить, какъ вдругъ одно изъ воскресеній сталъ попъ предъ алтаремъ и началъ говорить проповѣдь. Говорилъ онъ прекрасно, такъ что просто хоть плачь. Напослѣдокъ онъ раскраснѣлся и, весь дрожа, сказалъ такія слова: "Что это вы дѣлаете, братья? Христіане вы? И откуда пришла къ намъ эта напасть, что стало хуже у насъ, чѣмъ даже въ Турціи? Вчера вечеромъ зовутъ меня прочитать молитву Арнаутовичу, а тутъ ему Серпиничъ сломалъ ребро, и все изъ за какой-нибудь кобылы -- дыхлеца. И зачѣмъ вы пришли въ этотъ храмъ, если такъ поступаете? И чѣмъ я-то согрѣшилъ передъ Богомъ, что вы не даете мнѣ спокойно дожить моихъ старыхъ дней? И какъ я пойду на небо,-- куда ни сегодня-завтра позоветъ меня Всевышній, -- какъ я осмѣлюсь предстать предъ Его ликъ и дать отчетъ о своемъ стадѣ? Или вы хотите, чтобы я заперъ это святое мѣсто, дабы вы не оскверняли его своими богопротивными ногами и не чернили меня все хуже и хуже предъ Отцемъ небеснымъ? Послѣдній разъ говорю вамъ и приглашаю: оставьте собачью злобу другъ къ другу и несчастныя дѣла ваши. Слышалъ ли ты хорошо мои слова, Райковичъ, и ты, Ивановичъ, и ты, Іованъ Боичичъ, и ты, Настасій Андричъ? Или, можетъ быть, вы думаете, будто я не видѣлъ, что въ этомъ Божьемъ домѣ находитесь и вы четверо? Прогоню васъ, если будете такъ же продолжать и далѣе, несмотря на мою старость, и поставлю сторожа Митю предъ погостомъ съ палкою: пусть онъ перебьетъ ноги тому изъ васъ, кто рѣшится ступить ногою на эту святую землю. Прокляну и васъ, и всѣхъ ссорящихся, и разбойниковъ здѣсь этою чашей, а тамъ и живите себѣ, какъ можете. Послушайте меня, говорю послѣдній вамъ разъ: вы четверо -- во всякомъ злѣ коноводы. Или примиритесь, или будете отселѣ воевать съ самимъ Богомъ!" Такъ говорилъ онъ, и мы всѣ дрожали, какъ въ лихорадкѣ: вѣдь, это не шутка -- такія словеса, да еще съ угрозою проклятія. Народъ весь осматривается кругомъ и ищетъ глазами эту четверку; но всѣ четверо свѣсили головы, смотрятъ изподлобья и уже готовы лобызаться предъ всѣмъ честнымъ народомъ. И въ самомъ дѣлѣ послѣ службы -- чмокъ! Здороваются и такіе, что прежде не хотѣли и смотрѣть другъ на друга, староста бросилъ колъ, которымъ подперъ двери. И говоритъ народъ долго о батюшкиныхъ словахъ, и у всякаго такъ полно и легко на сердцѣ, словно бы онъ только что выкупался. Такъ-то дѣйствовать нашъ батюшка и никогда онъ не уставалъ и не переставалъ дѣйствовать. Богу молился онъ такъ: "Боже, прости мнѣ мои прегрѣшенія и удержи меня во здравіи, пока воля Твоя!" И Богъ одарилъ его и попадью крѣпкимъ здоровьемъ.

Но когда попадьѣ минуло, по нашему разсчету, лѣтъ этакъ пятьдесятъ пять, начала она нѣсколько жаловаться, каждое утро подвергаться рвотамъ, а черезъ нѣсколько мѣсяцевъ и ноги стали у ней отекать, такъ что она не могла даже и хлѣба замѣсить. Она говорила о своемъ состояніи такъ: "хочетъ душа моя словно бы на носъ выскочить!" Всякій трудъ казался ей тяжелымъ, и все бы хотѣлось ей лежать. Правда, она никому не жаловалась, но за то у батюшки была какая-то тягота на сердцѣ, и все ему приходили въ голову черныя мысли, что можетъ онъ, пожалуй, лишиться друга; одолѣла его заботушка, и сталъ онъ не разъ и не два вставать по ночамъ. Ходитъ, бывало, ночью по двору и все прислушивается у окна. Пришла пора, попадьѣ стало еще хуже; правда, рвоты покинули ее, но за то не только ноги начали отекать все сильнѣе, но дошло уже и до туловища, и нерѣдко падала она въ обморокъ. Все болѣе и болѣе изнемогала попадья и одною ночью окончательно слегла. Схватили ее ужаснѣйшія боли у крестца, и вся она свилась въ клубъ. Сидитъ батюшка у постели и не шевельнется: только шепчетъ молитвы. Попадья очень слаба; приходя въ себя, она только все стонетъ и молитъ Бога принять ея душу. Что же это такое дѣлаюсь? А вотъ что. Разъ попадья схватилась за поясницу, вскрикнула и вся побагровѣла. Попъ просто окаменѣлъ. "Пошли,-- говоритъ она,-- скорѣе за Иконіей Марковой". Попъ разбудилъ Митю, и тотъ бросился за бабкою, а самъ онъ воротился къ попадьѣ.

Боли появлялись только на мгновеніе, но все чаще и чаще, и когда потуги оставляли попадью, она чувствовала себя легко, стыдливо посматривала на попа съ какимъ-то ужаснымъ спокойствіемъ на лицѣ. Пришла Иконія, попадья попросила мужа выйти и осталась одна съ бабкою. Свѣтаетъ день Святаго Духа. Сѣлъ попъ на лавочкѣ во дворѣ, охватилъ руками сѣдую голову и не шевельнется. Тутъ вдругъ что-то блеснуло въ его умѣ вскочилъ онъ со скамейки, усмѣхнулся и въ это самое мгновеніе услышалъ окрикъ младенца изъ комнаты. Упалъ попъ на: траву и сталъ молиться.

Хорошенько еще не разсвѣло, а ужь все село узнало, что у попа родился младенецъ женскаго пола. Всѣ отъ мала до велика, одѣвшись радостно, двинулись къ церкви, бросились цѣловать попа въ руку и поздравлять. А онъ словно помолодѣлъ благословляетъ всѣхъ по ряду, а Митѣ приказалъ всѣ "це ковные" чулки, пояса, сорочки вынести во дворъ и раздать нищимъ. Въ этотъ день отслужили обѣдню, причемъ попъ пѣлъ особенно хорошо, а послѣ служенія, словно море, разлилось веселье по всему народу. Полна и корчма, и всѣ пьютъ за здравіе батюшки и его дома; а нашелся шутникъ, что предложилъ здравицу за "церковную попадью", но Креста Замлатъ далъ ему за это знатную оплеуху и повалилъ на землю, а оскорбленный народъ крикнулъ ему: вонъ!

Все шло хорошо, и всѣ разсчитывали на благополучный исходъ. Попадья нѣсколько оправилась и уже на третій день могла подняться въ постели. Попъ расхаживаетъ по селу по-старому, но уже нѣсколько разсѣянъ, и на лицѣ его видны усилія скрыть радость. Наединѣ же онъ частенько-таки, повернувъ глаза въ ту сторону, гдѣ находятся его домашніе, повторяетъ: "Слава Тебѣ, Господи!"

Но однимъ вечеромъ онъ, воротившись изъ села, засталъ жену въ обморокѣ, а Иконію всю въ поту отъ труда. У батюшки подкосились ноги. Схвативши эпитрахиль, онъ набросилъ ее на шею и сталъ читать молитву. Все напрасно! Еще только разъ открыла она очи, указала своею желтою рукой на ребенка, лежавшаго возлѣ, схватила затѣмъ руку мужа и поцѣловала ее, прошептавъ только: "Благослови меня и разрѣши от грѣховъ!" Потомъ у нея, должно быть, отъ боли исказились черты лица, она вздрогнула и словно усмѣхнулась и нѣсколько раскрыла руку, когда Иконія вложила въ нее восковую свѣчу.

Когда заступъ сдѣлалъ свое дѣло -- насыпалъ могильный холмикъ надъ прахомъ попадьи, махнулъ попъ намъ рукой, и мы ушли въ его избу, оставивъ его одного на могилѣ.

Сидѣли мы въ комнатѣ, можетъ быть, полчаса. Митя вынесъ водки въ кружкѣ и началъ насъ угощать. Мужчины пьютъ, женщины причитаютъ и вздыхаютъ, а въ чашѣ уже не хватаетъ водки.

Что дѣлалъ попъ одинъ на могилѣ, никто изъ насъ не зналъ; но прошло еще полчаса, онъ возвратился и только что вошелъ въ ворота, какъ запищало дитя въ комнатѣ. Не поздоровавшись ни съ кѣмъ, вошелъ онъ какъ-то словно безсознательно въ комнату, гдѣ находился ребенокъ, и, удаливъ оттуда женщинъ, остался нѣсколько времени съ ребенкомъ одинъ. Удивительный это былъ младенецъ: какъ только почувствовалъ бороду отца на своемъ лицѣ, тотчасъ успокоился и заснулъ. Долго смотрѣлъ на него бѣдный отецъ, но затѣмъ, отерши глаза, вышелъ къ намъ.

Всѣ встали.

-- Я хотѣлъ было кое о чемъ поговорить со стариками,-- сказалъ попъ.

Женщины одна за другой поцѣловали его въ руку и гуськомъ вышли къ воротамъ, ушла и молодежь; только Иконія осталась одна въ комнатѣ съ ребенкомъ.

-- Братья!-- началъ попъ,-- вы всѣ знаете, какъ меня благословилъ Богъ и какъ я Ему платилъ за свои вѣдомые и невѣдомые грѣхи.

Всѣ молчатъ и никто не рѣшается даже сѣсть. Стоитъ и попъ, и бѣлая его борода трясется.

-- Я, -- говоритъ, -- братья, остался одинъ и безпомощенъ въ горѣ. Такова воля Божья,-- да будетъ его воля и слава! Но о ребенкѣ нужно пещись. Что я могу сдѣлать для него, старый и слабый человѣкъ?

Всѣ молчатъ и еле дышатъ.

-- Птицамъ небеснымъ далъ Богъ иную силу и пути, человѣку же остается разумъ и христіанское сердце.

Снова молчаніе, и никто не знаетъ, что начать, какъ его утѣшить, что ему сказать.

Батюшка поднялъ голову и посмотрѣлъ на всѣхъ.

-- Тяжко ли селу?-- спросилъ онъ.

-- Не дай Богъ!-- крикнули селяне.-- И не говори такъ, если помнишь Бога.

Выступилъ впередъ Аксентій Смиляничъ.

-- По твоей, попъ, волѣ и съ твоего благословенія мы прибавимъ къ ребенку въ няньки хорошую женщину, а не то отдадимъ какой-нибудь досужной бабѣ: пусть воспитываетъ дѣвочку, пока она не начнетъ сама ѣсть.

Въ эту минуту отворились двери и вошла Иконія, вся въ слезахъ, неся младенца на рукахъ.

-- Я,-- говоритъ,-- оставлю ребенка при себѣ и не отдамъ его никому, хоть вы рѣжьте меня. Покойница взяла съ меня клятву воспитывать и беречь младенца.

-- Ну, возьмемте Иконію!-- крикнули селяне.

-- Хорошо,-- говоритъ попъ.-- Но дитяти нужна грудь...

Выступилъ впередъ нерѣшительно Станой Глувичъ и началъ

-- Съ вашего позволенія, ты, батюшка, и вы, братья, скажу вамъ, что... вы, впрочемъ, всѣ это знаете: моя хозяйка мѣсяца два тому родила. Дайте мнѣ ребенка и Иконію, и у меня будутъ смотрѣть за нимъ, какъ за своимъ!

-- Съ твоего, отче, благословенія, я думаю, такъ будетъ лучше всего,-- сказалъ староста.

-- Пусть будетъ такъ, да благословитъ васъ Богъ!-- сказалъ попъ, и вслѣдъ за этимъ Иконія возвратилась въ комнату. Еще не все,-- продолжалъ онъ.-- Человѣкъ смертенъ, и неизвѣстенъ ему его послѣдній часъ. Нашъ будетъ грѣхъ, коли умретъ среди насъ, живущихъ, некрещеная душа. Я хочу окрестить младенца, прежде чѣмъ онъ будетъ взятъ изъ моего дома.

-- Окрестимъ!-- сказали селяне.

-- А кто будетъ кумомъ?

Между селянами возникли жаркіе споры, но скоро изъ среды ихъ выступилъ Нинко Вилотичъ и сказалъ:

-- Если тебѣ угодно, отче, то покумимся со мною. Такъ весь народъ, слава ему, выбралъ меня.

Батюшка трижды поцѣловался съ нимъ.

Затѣмъ понесли дитя въ церковь, переполненную народомъ окрестили его и дали ему имя Марія.

Когда возвратились всѣ домой, Митя снова вынесъ водки и первую чару подалъ Нинку. Тотъ взялъ чару, снялъ шапку всталъ; затѣмъ, когда то же сдѣлали и прочіе, онъ началъ такъ

-- Кумъ мой и отче, да будетъ счастлива у тебя Марія и наше кумовство! Дай Богъ, чтобы ты дождался отъ нея всякаго добра и радости, чтобъ она была твоимъ утѣшеніемъ и опорой на старости лѣтъ, чтобы ты гордился и хвалился ею, какъ все наши люди гордятся тобою и не нахвалятся на тебя, много лѣтъ и въ непрестанномъ здравіи и веселіи.

-- Аминь, дай Богъ!-- отозвались тихо селяне.

Когда чара еще разъ обошла всѣхъ присутствовавшихъ, начали они о чемъ-то перешептываться между собою и затѣмъ Нинко Вилотичъ первый вошелъ въ комнату, гдѣ находилось дитя, и положилъ ему подъ голову червонецъ. За нимъ сдѣлали то же староста, Аксентій Смиляничъ и всѣ остальныя лица въ порядкѣ старшинства, и каждый дарилъ дитя по мѣрѣ возможности. Когда кончился этотъ обрядъ одариванія малютки, Иконія снялась счетомъ полученнаго младенцемъ и насчитала два червонца и еще серебряныхъ и мѣдныхъ денегъ на четыре, съ половиною червонца; все это она завязала въ платокъ и отдала батюшкѣ со словами: "На, спрячь; это все Маріино!" Затѣмъ она еще разъ поднесла младенца къ отцу для прощальнаго поцѣлуя и ушла съ Глувичемъ въ его хату. Прочіе селяне также попрощались съ батюшкой и ушли; и онъ остался у себя въ домѣ одинъ, какъ сухое дерево, а на сердце пала ему злая тоска-кручинушка.

Долго крѣпился старикъ, не желая гнѣвить Бога, но старостъ взяла свое: онъ припалъ лицомъ къ кровати, гдѣ еще вчера лежала его покойница жена, и горько зарыдалъ. Слезами отогналъ онъ невеселыя, черныя мысли, облегчилъ надтреснутое сердце. Такъ разбитая лодка тонетъ, и ничего уже въ волнахъ не видно: только жалкіе остатки ея представляютъ еще изъ себя вдали, словно сновидѣнія, какіе-то неясные образы...

Глава II.

Наша школа помѣщалась въ одной простой досчатой хижинкѣ, раздѣленной на три комнаты: одну, большую, для дѣтей, другую, малую, для учителя и третью -- кухню, гдѣ помѣщался и школьный служитель. Школьная комната, гдѣ учились дѣти, была довольно низка, какъ, впрочемъ, и вся изба, гдѣ находилось училище. Двѣ двери вели въ училище: одна, со двора, для учениковъ, а другая, меньшая, съ лѣвой стороны, для учителя. Въ школѣ было и пыльно, и довольно неопрятно, и ударялъ въ носъ сильный жилой запахъ; окна были залѣплены бумагой. На стѣнѣ висѣлъ единственный старый деревянный образъ святаго Саввы; онъ весь почернѣлъ и такъ потрескался, что лицо святаго еле можно было распознать. Только глаза святителя странно блестѣли и глядѣли на зрителя, съ какого бы конца комнаты онъ ни смотрѣлъ на образъ. Строгіе, черные, эти глаза пронизывали насквозь душу и словно бы о чемъ допрашивались у тебя Учителемъ былъ одинъ бѣдный портной, человѣкъ очень спокойный и достойный; весь день онъ проводилъ въ школѣ, ночью шилъ священническія шапки и посылалъ для продажи въ городъ; что касается до его свѣдѣній, то едва ли онъ зналъ что нибудь сверхъ того, чему училъ дѣтей. Онъ и пѣлъ въ церкви хотя не имѣлъ почти никакого голоса. Священникъ частенько-таки гонялъ его, но къ нашему доброму учителю мало что приставало. Онъ ни во что не вмѣшивался въ селѣ, всякому старался угодить, а батюшки боялся; словомъ, его какъ бы совсѣмъ не было у насъ. Впрочемъ, мы были имъ довольны: каковъ есть, таковъ и хорошъ,-- вѣдь, онъ нашъ! Я бы о немъ и не упоминалъ ваш совсѣмъ, если бы не то обстоятельство, что и онъ принималъ извѣстное участіе въ воспитаніи Маріи. А какое это было участіе, увидите изъ дальнѣйшаго разсказа.

Хорошо маленькой Маріи въ Глувичевой хатѣ. Ребенокъ развивается такъ, что любо посмотрѣть. Бабы наперерывъ одна передъ другою являются съ разными подарками и издѣліями своихъ рукъ; дѣвочкѣ не было еще и года, а ужь у нея былъ полонъ сундукъ чулковъ, сорочекъ, платочковъ и прочихъ подобныхъ вещей.

Когда Марьицѣ исполнилось годъ и девять мѣсяцевъ, попъ, посовѣтовавшись съ селомъ, пристроилъ къ своей избѣ еще одну комнату, взялъ ребенка и Иконію къ себѣ и отдалъ имъ одну комнату, а себѣ взялъ другую. Такъ ему не мѣшали тѣ бабы, что ежеминутно навѣдывались къ Марьицѣ, брали ее къ себѣ и приводили опять домой.

Такимъ образомъ росла себѣ дѣвочка у отца, и стукнуло ей восемь лѣтъ.

Однимъ вечеромъ сидѣлъ батюшка на своемъ дворѣ со своими друзьями: кумомъ Нинкомъ и Станоемъ Глувичемъ и велъ съ ними такой разговоръ:

-- Слышите ли, кумъ и ты, братъ Станой? Дитя, какъ видите, ростетъ, слава Богу, и развивается. Еще немного времени пройдетъ, и дѣвочка моя сама себѣ начнетъ заплетать косу. Я много думалъ и ломалъ голову надъ тѣмъ, что намъ съ нею дѣлать далѣе. Дѣвочку слѣдуетъ учить домоводству и пріучать ко всякому хозяйскому дѣлу, а чему она научится у меня въ хижинѣ, гдѣ нѣтъ и прялки, а не то что станка? Иконія тоже постарѣла и едва держится на ногахъ. Какъ же вы думаете насчетъ всего этого? Когда мы сами сговоримся, то спросимъ послѣ другихъ разумныхъ людей въ селѣ, чтобы знать, какъ думаютъ они объ этомъ.

-- Я думаю, что лучше всего отдать Марьицу опять ко мнѣ въ хату,-- сказалъ Глувичъ.

-- Нѣтъ,-- возразилъ кумъ Нинко,-- у тебя она была почти два года, а у меня только въ воскресенье. Нѣтъ, отдайте вы ее въ мою хату. У меня и "задруга" больше, и, слава Богу, челядь разумная, такъ что дѣвочкѣ будетъ чему у меня научиться.

-- Спасибо тебѣ, кумъ!-- сказалъ попъ,-- я и самъ такъ думалъ было. Завтра мы еще поговоримъ со всѣмъ честнымъ народомъ, а затѣмъ во имя Божіе пусть и идетъ дѣвочка въ твой домъ для науки.

Но назавтра у церкви все дѣло получило, иной исходъ. Только что батюшка разсказалъ старѣйшинамъ и старикамъ о своемъ предположеніи, которое всѣ одобрили, какъ откуда ни возьмись учитель, который ровно изъ земли выросъ, какъ разъ въ ту минуту, какъ хозяйка кума Нинка радостно взяла Марьицу за руку съ цѣлью вести ее къ себѣ.

-- Прошу васъ, братья,-- началъ учитель,-- и вы, господинъ попъ, позвольте и мнѣ сказать кое-что.

Не мало-таки подивились люди, услыхавши такія слова учителя, который вообще словно совсѣмъ не существовалъ.

-- Ну, хорошо, говори!

-- Я скажу, господинъ попъ, и вы, господа старѣйшины и кумы, что несправедливо было бы осудить это дитя на толканіе по чужимъ избамъ, при своемъ собственномъ имѣніи.

Батюшка покраснѣлъ, когда услышалъ слово "имѣніе", а кумъ Нинко вытаращилъ глаза и, снявши трубку съ чубука, проговорилъ:

-- Ужели ты, ничтожный, мою избу называешь "чужою", и развѣ придется этому дитяти стучаться въ мой домъ?!

Учитель прикусилъ языкъ и затѣмъ съ мольбою въ голосѣ проговорилъ:

-- Прошу васъ, "господарь" Нинко и кумъ, и васъ, батюшка, выслушайте меня. Я хотѣлъ бы, чтобы вы допустили воспитать эту дѣвочку по-городски, ибо она, вы это знаете и сами такъ думаете, не рождена для сельскихъ работъ; это было бы очень стыдно для такого большаго села. Честь и слава вашему дому,-- тутъ учитель сбросилъ шапку и поклонился въ сторону кума Нинка,-- но я думаю и утверждаю, что дитя это слѣдует воспитать...

-- Какъ это?-- спросилъ Мойсилъ Прокичъ.

-- Думаю и утверждаю, что дитя это нужно отдать въ школу,-- сказалъ учитель.

-- Какъ въ школу? Кто же это видѣлъ, чтобы дѣвочка ходила учиться въ школу?

-- А идите-ка въ городъ, господарь и хозяинъ Станой, и вы тамъ увидите это. Тамъ всѣ дѣти -- и мальчики, и дѣвочки -- ходятъ учиться, и приходитъ время, когда и по селамъ это же будетъ; не грѣхъ ли будетъ намъ опоздать съ воспитаніемъ этой дѣвочки? Нѣтъ, я, все-таки, думаю и утверждаю, что ее нужно учить и ничего болѣе!

Селяне переглянулись другъ съ другомъ въ недоумѣніи.

-- Какъ думаешь, кумъ?-- спросилъ у попа Нинко.

-- Никогда объ этомъ не думалъ,-- отвѣтилъ тотъ.

-- А какъ это выйдетъ?-- спросилъ учителя Аксентій Смилиничъ.

-- Очень хорошо; дитя будетъ ходить цо мнѣ въ училищѣ съ другими, научится читать и писать и не будетъ подъ старость просить другихъ о прочтеніи ей писемъ. А какъ уже, ея выростетъ, письма въ нашемъ селѣ уже не будутъ писаться такъ рѣдко, какъ теперь, потому что каждый селянинъ будетъ въ состояніи послать письмо. Затѣмъ въ училищѣ учатся и землѣописанію, и священной исторіи, и другимъ разнымъ наукамъ.

-- Какъ бы изъ этого не вышло худа!-- сказалъ староста, какъ ты думаешь, отче, и вы, братья?

-- А что, попытаемъ, да?-- сказалъ кумъ Нинко.

Всѣ согласились съ этимъ, и Марьица осталась при отцѣ и стала ходить въ училище.

Прошло полгода. Внезапно занемогъ какъ-то батюшка, и такъ-то разболѣлся, что и самъ отчаялся въ своей жизни; показалось ему, что онъ не проживетъ и одной ночи, и позвалъ ея къ себѣ Нинка, Аксентья Смилянича, Станоя Глувича и старосту и такъ сказалъ имъ:

-- Братья! Такъ мнѣ стало худо, что, вѣрно, скоро придет мой часъ. Я васъ позвалъ къ себѣ, чтобы переговорить насчет нѣкоторыхъ обстоятельствъ.

Тутъ Нинко хотѣлъ было пріободрить батюшку, но ему словно завязало языкъ, и онъ только глоталъ слюну. Также точно и Аксентій со Станоемъ, свѣсивши головы, только и могли прильнуть лицомъ къ постели.

Попъ продолжалъ:

-- Прежде всего, вотъ что, братья! Въ этомъ сундучкѣ находятся "народныя" деньги, а ключъ отъ него лежитъ на столѣ подъ скатертью,-- Митя знаетъ. Всѣхъ денегъ тысяча сто одинъ червонецъ.

Всѣ переглянулись.

-- На эти деньги, прежде всего, постройте училище и церковь. Не выставляйте на посмѣяніе ни себя, живыхъ, ни меня, мертваго. Не начинайте этого дѣла, пока хорошенько не обсудите его и пока не наберется достаточно денегъ, чтобы не посрамиться передъ свѣтомъ. Такъ вотъ что оставляю вамъ въ залогъ, а теперь смотрите...

Хотѣли было они что-то сказать, но слова не выходили изо рта и они только откашливались.

Батюшка замолчалъ и, передохнувши нѣсколько, съ усиліемъ продолжалъ:

-- Дитя мое... оставляю вамъ на охраненіе. Есть Богъ у васъ и душа есть!...

Кумъ Нинко кашлянулъ и промолвилъ:

-- Будемъ смотрѣть, какъ за своимъ!

Батюшка продолжалъ:

-- Мы люди смертные, а потому не примите во зло моихъ словъ, братья; мнѣ нужно съ вами хорошо поговорить, ибо съ той дороги, по которой я пойду, никто не возвращается. Избави Богъ отъ неожиданнаго смертнаго случая или какихъ другихъ бѣдъ: что бы дѣлала тогда эта сиротка?... Я прошу васъ, братья, на всякій случай отдѣлимъ для нея нѣкоторую часть "народнаго" имущества.

-- Кумъ!-- сказалъ кумъ Нинко,-- у тебя не мало добра, да и я еще добавлю своего...

Попъ нетерпѣливо замахалъ руками.

-- Стойте, вы не поняли меня! У меня нѣтъ своего добра, видитъ Богъ. Все принадлежитъ вамъ и этому святому храму. Отдѣлить ей даже то, чѣмъ владѣлъ я до сихъ поръ, было бы много. Зачѣмъ дѣвочкѣ столько добра, да и Богъ знаетъ еще, чья она будетъ, въ чьи руки попадетъ еще! Такъ я говорю только вотъ что: опредѣлимте ей столько, чтобъ она не считала себя нищею сиротой и чтобъ имѣла чѣмъ жить, если ей не дай Богъ, какой-нибудь... Подождите, сейчасъ я окончу. Такъ вотъ я разсчиталъ и рѣшилъ вотъ что: отдѣлимъ ей, если на то будетъ ваша воля, тотъ кусокъ земли, гдѣ стоитъ изба поле возлѣ нея, "забранъ" {Лѣсокъ, гдѣ нельзя рубить деревья.} со рвомъ и леваду съ источникомъ. Вотъ это все пусть принадлежитъ ей! Согласны ли вы?

-- Какъ установишь, такъ пусть и будетъ!

-- Въ ковчегѣ,-- продолжалъ батюшка,-- въ одномъ платочкѣ завязано шесть съ половиною червонцевъ, которыми вы одарили ее при крещеніи. И то пусть будетъ ея!

-- Божье и ея!-- отвѣчали селяне.

-- Ну, теперь мнѣ легче будетъ умереть. Съ сердца словно спало какое-то бремя.

Но странно, какъ только сбросилъ батюшка съ плечъ заботу, прошла и болѣзнь его. Правда, къ ночи у него опять сдѣлался жаръ, но онъ скоро оставилъ больнаго и далъ ему крѣпко заснуть. Пробудился попъ на разсвѣтѣ уже здоровымъ и тотчасъ же вышелъ во дворъ. Марьица дала ему умыться, и старецъ, несмотря на общую слабость, пошелъ довольно твердыми шагами черезъ улицу и вошелъ въ церковь.

Но распоряженія, какія сдѣлалъ онъ насчетъ своего имѣнія во время болѣзни, остались.

Народъ и до сего дня зоветъ ту леваду съ источникомъ "Марьинъ Виръ" (источникъ), а "забранъ" со рвомъ "Марьинъ Шарампонъ" (земляная насыпь). Кто не вѣритъ, пусть поразспроситъ объ этомъ у кого-нибудь изъ нашего села. Прошло еще три года. Маша окончила третій "разредъ" (классъ), и учитель присталъ къ отцу ея и другимъ людямъ, чтобы позволили ей ходить въ училище еще одинъ годъ "частнымъ образомъ". Такъ она училась еще и въ четвертомъ разрядѣ. Уже не разъ ее просили селяне писать письма въ родственникамъ-солдатамъ; иногда, гдѣ нужно писать, она замѣняетъ и батюшку: наприм., выдать "крыптено писмо" (свидѣтельство о крещеніи) или другое что-нибудѣ въ этомъ родѣ. А учитель потерялъ при ней и то небольшое ученое значеніе, какое имѣлъ прежде, ибо Марьица выучилась всему тому, что зналъ и онъ. Теперь уже селяне не жалѣютъ, что отдали ее въ школу, а отецъ каждый разъ при взглядѣ на нее подымаетъ очи къ небу, и когда кто начнетъ хвалить ее, у него на глазахъ показываются слезы, словно у малаго ребенка.

Онъ уже совсѣмъ постарѣлъ, ослѣпъ и сдѣлался забывчивъ. Я помню, что когда, бывало, подхожу къ его рукѣ, онъ каждый разъ спрашиваетъ меня, чей я.

Мы всѣ уже считали, что Марьица кончила "воспитаніе", да и учитель теперь не возражалъ противъ того, чтобы ее пріучить къ домашнимъ работамъ. Батюшка уже думалъ вести объ этомъ рѣчь съ народомъ, но случилось опять одно обстоятельство, перевернувшее вверхъ дномъ всѣ наши разсчеты. Въ тотъ годъ въ нашъ окружный городъ прибылъ самъ владыко. Не буду разсказывать вамъ о всѣхъ приготовленіяхъ, какія повлекла за собою встрѣча владыки для нашихъ священниковъ, о томъ шумѣ и бѣготнѣ, какіе поднялись въ округѣ по этому поводу; довольно сказать, что нашъ батюшка былъ старѣйшій въ цѣломъ округѣ и что, вслѣдствіе того, на его долю выпадала особая честь и особое положеніе при поздравленіи новаго владыки. Народъ постановилъ ради этого обстоятельства сдѣлать батюшкѣ новую рясу, и учитель цѣлыя двѣ недѣли шилъ шапку и пустилъ въ ходъ все свое искусство. Когда батюшка сѣлъ въ повозку передъ нашею церковью, его ожидало двѣнадцать всадниковъ изъ нашего сельскаго ополченія, чтобы сопровождать его въ городъ; во время пути они все время стрѣляли изъ ружей и пѣли. Вслѣдъ за батюшкой въ другой повозкѣ ѣхалъ кумъ Нинко съ Глувичемъ, за ними Савва Нинкова и Станія Аксентіева съ Марьицей, сидѣвшею между ними, а затѣмъ еще много народу. Говорятъ, что, когда нашъ священникъ подъѣхалъ къ городу, тамъ начали звонить въ колокола и палили изъ пушекъ, такъ какъ человѣкъ, стоявшій на распутіи, когда увидѣлъ поѣздъ нашего батюшки, вообразилъ, что это самъ владыко, и тотчасъ же поворотилъ коня съ этимъ извѣстіемъ... Пріѣхалъ, наконецъ, самъ владыко и пригласилъ къ себѣ на обѣдъ все священство и многихъ свѣтскихъ лицъ. Нашъ батюшка, говорятъ, сидѣлъ на почетномъ мѣстѣ: съ нами не шути!

Послѣ обѣда свѣтскія лица разошлись мало-по-малу, и у владыки осталось только духовенство. Тогда владыко началъ одного за другимъ спрашивать объ имени, о приходѣ и проч.; спросилъ и нашего батюшку. Тотъ разсказалъ обо всемъ, какъ оно есть, и все хвалить насъ, какъ своихъ дѣтей. Честь и слава ему! Тогда, говорятъ, владыко сказалъ:

-- Ты, отче, здѣсь самый старый, скажи мнѣ, ради Бога сколько тебѣ лѣтъ?

-- Я,-- отвѣчалъ батюшка, -- и народъ считаемъ, что такъ лѣтъ семьдесятъ.

-- Хорошая старость!-- сказалъ владыко.-- Дастъ Богъ, про живешь еще долго. А прости мнѣ, отче, еще одинъ вопросъ: гдѣ ты учился?

-- Я, -- говоритъ попъ, учился у своего отца, который священствовалъ уже очень давно. А когда его убили турки, остался сиротой и прибѣжалъ въ то село, гдѣ послѣ меня и священникомъ поставили.

-- Такъ ты и не окончилъ никакого училища?

-- Никакого.

-- А знаешь ли правила службы, какъ слѣдуетъ, и "обре дословіе?"

-- Я, отче владыко, скажу тебѣ, какъ одинъ старый попъ Стоко: кого я крестилъ, тотъ не потурчился, кого вѣнчалъ, тотъ не разошелся, а кого похоронилъ, тотъ не повампирился, не сдѣлался вукодлакомъ {Вукодлакъ, срв. малорос. "вовкулака". Такъ зовется человѣкъ, изъ котораго по народнымъ разсказамъ, черезъ сорокъ дней послѣ смерти исходитъ нѣкій дьявольскій духъ и оживляетъ его ("повампирисе"). Послѣ этого вукодлакъ вылѣзаетъ ночью изъ гроба, давитъ людей и пьетъ ихъ кровь. Благочестивый человѣкъ может сдѣлаться вукодлакомъ только въ томъ случаѣ, когда черезъ него, уже мертваго, перелетитъ какая-нибудь птица или перебѣжитъ какое-нибудь другое животное; поэтому всегда стерегутъ мертвеца, чтобы не перешло что-нибудь черезъ него. Вукодлаки обыкновенно появляются зимой (отъ "Божича" до "Спасова дня" т.-е. отъ Рожд. Хр до Вознесенія). Если вдругъ умираетъ много людей на селѣ, говорятъ, что есть въ гробу вукодлакъ (кое-кто начинаютъ даже разсказывать, что видѣли его ночью съ покрываломъ на плечахъ), и стараются узнать, кто бы это "се повампирно". Для этого берутъ иногда воронаго жеребца безъ "бильеги" (знаковъ, примѣтъ, быть можетъ, пятенъ?), ведутъ его на кладбище по могиламъ: этотъ жеребецъ не посмѣетъ пройти черезъ могилу, гдѣ вукодлакъ. Тогда эту могилу раскапываютъ; собираются всѣ селянѣ съ глоговыми (изъ боярышника) кольями (вукодлакъ только этихъ кольевъ боится; по тому-то, когда вспоминаютъ въ домѣ о вукодлакѣ, говорятъ: "на дорогѣ броть (марева и глогово тьрнье", оттого что и холмы, на коихъ сѣется марена, покрыты глоговымъ "тьрньемъ"). Если человѣкъ въ гробѣ не распался, его протыкаютъ. Вукодлака въ гробу обыкновенно находятъ разъѣзшимся, раздувшимся и покраснѣвшимъ отъ людской крови ("црвенъ, као вампир"). Вукодлакъ иногда является и къ своей женѣ (особенно если она молода и красива) и живетъ съ ней; говорятъ, что дитя, родившееся отъ та кого брака, безъ костей. Во время голода часто будто бы видятъ вукодлака около мельницъ, житныхъ и кукурузныхъ кладовыхъ. Прим. перев.}.

Попъ Дмитрій потянулъ нашего за рясу.

Владыко пріятно улыбнулся.

-- Хорошо, отче,-- говоритъ онъ,-- что сказалъ мнѣ это. Хвала тебѣ. Такіе мнѣ и нужны!

Когда уже разошлись всѣ отъ владыки, попъ Дмитрій напалъ на нашего батюшку:

-- Какъ ты смѣлъ говорить такъ передъ его преосвященствомъ?

-- А какъ же мнѣ говорить?-- сказалъ нашъ батюшка.-- Я свое сказалъ, всякое лыко въ строку ставилъ. Еще только забылъ сказать ему, что и турка одного окрестилъ; вы знаете его, онъ теперь достойный христіанинъ и одинъ изъ лучшихъ хозяевъ въ селѣ.

Но владыкѣ въ самомъ дѣлѣ полюбился нашъ батюшка, ибо въ первое же воскресенье послѣ того, только что кончилось богослуженіе, подкатила къ церкви коляска; съ козелъ сошелъ слуга и, поцѣловавъ батюшкѣ руку, сказалъ:

-- Кланяется вамъ отецъ владыко и проситъ пріѣхать къ нему на обѣдъ.

Сѣлъ нашъ батюшка въ экипажъ и взялъ съ собою и Марьицу. И летѣла же эта коляска! И какъ это только люди цѣлы бываютъ при этой ѣздѣ. Кони, что твои драконы! Гдѣ ѣхалъ нашъ батюшка, сбрасывалъ народъ шапки, и у всякаго сердце полно было радости.

Вѣдь, это не шутка: такъ-то ѣдетъ нашъ батюшка! Ну, и человѣкъ же, хоть въ самые владыки годится!

Когда попъ прибылъ въ городъ, то, какъ разсказывалъ Янко Радуловичъ, у котораго мы покупаемъ соль и домъ котораго какъ разъ находится возлѣ Владыкина подворья, самъ владыко вышелъ въ воротамъ, помогъ попу выйти изъ коляски и еще, вдобавокъ, не далъ ему руки цѣловать, а самъ поцѣловался съ нимъ.

Марьица тотчасъ же подбѣжала къ владыкѣ и поцѣловала его руку, а онъ ее въ лицо, и при этомъ спросилъ:

-- Твоя?

-- Божья и моя!-- сказалъ батюшка.

-- Пусть живетъ себѣ на здоровье!-- сказалъ владыко, лаская дѣвочку.

Сѣли за обѣдъ. Посадили и Машу возлѣ отца; столъ былъ для нея очень высокъ, и самъ владыко устроилъ ей сидѣнье поудобнѣе. Затѣмъ вошелъ старый слуга и внесъ чашку съ кушаньемъ, а Марьица подбѣжала и чмокъ его въ руку.

Старикъ смутился и покраснѣлъ.

Когда слуга вышелъ, владыко приласкалъ дѣвочку и сказалъ ей:

-- Этого старика не нужно цѣловать въ руку, дочь моя: это мой поваръ.

-- Ничего, пусть себѣ цѣлуетъ, отче владыко; это старый человѣкъ. Я самъ ее такъ училъ!-- сказалъ батюшка.

-- Отъ тебя, отче,-- сказалъ владыко,-- можетъ и взрослый человѣкъ чему-нибудь поучиться. А какъ зовутъ твою дочку?

-- Марья.

-- Да будетъ благословенна!

Послѣ обѣда долго еще о многомъ разговаривалъ владыко съ гостемъ; приглашалъ его занять мѣсто у себя, въ консисторіи, но гость наотрѣзъ отказался, заявивъ, что никоимъ образомъ не можетъ покинуть своего села.

-- Не стоитъ,-- говоритъ,-- изъ-за меня одного производить въ консисторіи перемѣщеніе.

Владыко добродушно и ласково разсмѣялся.

Съ Марьицей онъ тоже много и долго разговаривалъ.

-- Какой это святой?-- спросилъ онъ у нея, показывая пальцемъ на одинъ образъ, висѣвшій на стѣнѣ.

-- Царь Лазарь, отвѣтила дѣвочка.

-- А откуда ты это узнала?

-- Прочитала тамъ, внизу.

-- А ты умѣешь читать?

-- Умѣю.

Владыко принесъ одну книгу и предложилъ Марьицѣ прочитать кое-что. Она открыла въ серединѣ книги, нахмурила брови и начала читать громко и однообразно, какъ читаютъ обыкновенно всѣ дѣти: "Маче (двинулъ) войску старецъ Югъ Богдане. У Богдана сильна войска была..."

-- Остановись,-- сказалъ владыко.-- Кто это Югъ Богданъ?

-- Его уже нѣтъ въ живыхъ,-- отвѣтила Марьица,-- онъ погибъ на Косовомъ.

-- А что такое это Косово?

-- Косово -- это поле, гдѣ сербы потеряли свое царство и гдѣ погибъ царь Лазарь,-- при этомъ глазки ея снова устремились на изображеніе царя Лазаря.

-- Хорошо, дитя мое, очень хорошо!-- сказалъ владыко.-- Возьми эту книгу съ собою и читай ее дома.

Это былъ одинъ сборникъ пѣсенъ въ золотомъ переплетѣ. Попъ склонилъ голову, и отъ умиленія слезы закапали у него изъ глазъ на тарелку. Затѣмъ владыко спросилъ ее, чему она училась, и, узнавъ, что она окончила четыре класса, спросилъ у гостя: "Что же ты думаешь теперь дѣлать съ нею?"

-- Думаю, отче владыко, отдать ее въ домъ кума, чтобы она пріучилась къ хозяйству.

-- Жаль было бы,-- сказалъ владыко,-- оторвать твою дѣвочку отъ училища: у нея способности, какихъ немного. Нѣтъ, она не родилась для прялки. Позволь ей дальше учиться!

-- Развѣ же ты не слышалъ, отче владыко, что она уже окончила школу?

-- Знаю. Окончила сельскую школу, а теперь ты отдай ее въ городскую, отвези въ Бѣлградъ.

Батюшку при этихъ словахъ словно кто ножомъ ударилъ. "Какъ же это мнѣ разлучиться со своимъ ребенкомъ?", и у него затряслась борода.

-- Э!-- говоритъ владыко,-- вѣдь, ты, желая своему дитяти наибольшаго блага, не долженъ становиться ему на пути поперекъ счастія!

-- Не дай Богъ,-- сказалъ попъ, захлебываясь отъ слезъ.-- Но что же мнѣ дѣлать? Научи меня!

-- Пошли ее въ Бѣлградъ учиться высшимъ наукамъ.

-- А сколько лѣтъ нужно ей тамъ быть?

-- Четыре года.

Попъ поблѣднѣлъ и широко раскрылъ глаза:

-- Чему же это тамъ столько времени учатся?

-- Наукамъ,-- сказалъ владыко.

-- А для чего онѣ ей?

-- Какъ для чего, отче? Теперь иной свѣтъ,-- не тотъ, что былъ за твою молодость, и станетъ опять инымъ, когда твоя дочь совсѣмъ выростетъ. Окончивши училище, она можетъ сдѣлаться и учительницею, если захочетъ. А затѣмъ въ городѣ ее, быть можетъ, ждетъ иное счастіе.

Попъ замолчалъ и задумался. Молчитъ и владыко.

Такъ прошло нѣсколько времени. Наконецъ, попъ спросилъ, много ли придется платить за ученіе.

-- Только пять-шесть червонцевъ,-- сказалъ владыко. У батюшки отлегло на сердцѣ.

-- Не будетъ изъ этого ничего, отче владыко, -- сказалъ онъ,-- гдѣ у меня найдется столько денегъ?

-- Да, вѣдь, у тебя имущества, какъ мнѣ говорили, на тысячу золотыхъ!

-- Какихъ тысячу золотыхъ! Какое тамъ имущество! Нѣтъ у меня ничего. Правда, народъ отдѣлилъ для нея кое-что, но это не стоитъ и сотни червонцевъ. Нѣтъ, ничего не выйдетъ изъ этой школы!

-- Ладно,-- сказалъ владыко.-- Съ деньгами мы, если только ты согласишься, отлично устроимся. Есть у меня маленькое имѣніе, которое я отдѣлилъ на школу; вотъ оно и пойдетъ на наше дѣло: лучшаго случая я и не знаю!

-- Отче владыко! но что скажетъ село?!...

Ну, а въ селѣ, извѣстно, кто можетъ сказать что-нибудь противъ воли и словъ владыки? Недолго тамъ толковали. Покорились селяне, да и съ концомъ дѣло. Сердце-то болитъ у нихъ, да, вмѣстѣ съ тѣмъ, и нельзя иначе,-- нужно. Черезъ мѣсяцъ уже снарядили дѣвочку въ путь. Приготовленія дѣлались немалыя. Цѣлый день передъ отъѣздомъ бѣгали всѣ женщины изъ села въ дому батюшки и все носили разныхъ разностей: сыру, пироговъ съ вареньемъ, калачей, булочекъ, горшечковъ со сметаной и сливками, живыхъ и жареныхъ куръ, ветчины и столько съѣдобной всякой всячины, что полководцу хватило бы цѣлый отрядъ накормить ею. Митя принесъ изъ города новый пестрый сундукъ, и Иконія наполнила его чулками, рубахами и платками. Женщины усѣлись на скамьѣ подъ орѣхомъ, цѣлуютъ Мару и плачутъ, и она, перепуганная, переходитъ съ колѣнъ на колѣни; она сама, правда, не плачетъ, но смотритъ на всѣ милыя ей вещи какими-то задумчивыми глазенками, бросаетъ вишни, не говорить ничего, не ѣстъ и не пьетъ ничего. Дѣвочка совсѣмъ словно не при себѣ, щечки горятъ, и слова произносятся ею какъ бы въ бреду.

-- Дай Богъ, чтобы все это кончилось добромъ, -- сказала тетка Стефанія.

Когда уже смерклось, мужики и бабы разошлись по домамъ и оставили батюшку одного. Онъ тоже почти ничего не ужиналъ и въ эту ночь даже взялъ Марьицу въ себѣ. Иконія хотя тоже не могла легко съ нею разстаться,-- дѣлать нечего, легла уже у дверей поповой воинаты. Когда сонъ, коего не можетъ отогнать никакая дѣтская забота, овладѣлъ неспокойною душей Марьицы, когда черныя рѣсницы упали на раскраснѣвшіяся щеки дѣвочки, и грудь ея начала равномѣрно подниматься, легъ и отецъ въ свою постель. Комнату освѣщала лампада, горѣвшая предъ иконой и сообщавшая всей обстановкѣ особый благоговѣйный видъ. Если бы въ это время Иконія заглянула туда, ей бы могло показаться, что она видитъ обличія святыхъ.

Увядшее лицо старца наклонилось надъ полными жизнью чертами дѣвочки, и по бѣлой бородѣ его катились крупныя капли. Нагнулся онъ поцѣловать дорогія уста, но дитя отмахнулось во снѣ рукою, поворотилось на другую сторону и крѣпко заснуло. Глубоко вздохнулъ старецъ и тоже повалился на постель...

Давно пала на землю роса, зарумянился и востокъ, а старый батюшка все еще не спалъ. Наконецъ, онъ заслышалъ, что у воротъ его избы остановилась повозка, всталъ и вышелъ во дворъ.

Кумъ Нинко отпускалъ у лошадей постромки; было свѣжее осеннее утро, и отъ коней шелъ паръ. Возница взлѣзъ на телѣгу и ногой совалъ подъ сидѣнье сѣно. Вышелъ батюшка къ воротамъ. Въ селѣ все было еще тихо; только иногда слышался стукъ оконницы или скрипъ колодезнаго журава. Куры начали вынимать изъ-подъ крыльевъ свои головы, но еще не сходили съ насѣсти.

-- Добраго утра, кумъ, и благослови,-- обратился къ батюшкѣ Нинко, когда увидѣлъ его. Выпрямился на повозкѣ и возница и сникъ шапку.

-- Раненько-таки справился ты, кумъ, -- сказалъ батюшка послѣ взаимнаго привѣтствія.

-- Что мнѣ?!-- сказалъ Нинко.-- Я проснулся очень рано и не могъ заснуть.

-- Ну, пойдемъ въ избу,-- сказалъ попъ.-- Мара еще спитъ, и Иконія намъ приготовитъ кофе.

Я вамъ и не сказалъ еще, что у нихъ былъ такой договоръ: кумъ Нинко отвезетъ дѣвочку въ Бѣлградъ и отнесетъ владыкино письмо, куда слѣдуетъ. Самъ отецъ не могъ этого сдѣлать по своимъ церковнымъ обязанностямъ, а также по причинѣ старости. Да и какъ бы пустилъ его одного въ путь-дорогу народъ? Каково, наконецъ, было бы ему оставить дитя въ Бѣлградѣ и возвратиться одному домой? Богъ знаетъ, могъ ли бы онъ еще и выдержать это.

Много и долго еще говорили кумовья о томъ и другомъ, а больше всего, разумѣется, о дорогѣ и Марѣ. Попъ давалъ много разныхъ совѣтовъ, просилъ обратить вниманіе на то и другое и по возвращеніи разсказать обо всемъ. Такіе-то разговоры вели между собою старики во все время Марьинаго сна. Но вотъ уже окончательно разсвѣло. Передъ воротами попова дома остановились еще двѣ повозки. Пришло много всякаго народа изъ ближнихъ и дальнихъ мѣстъ; еще полчаса -- и уже вся изба была полна людей, а у воротъ стояло болѣе десяти повозокъ.

Мара еще спала крѣпкимъ сномъ.

-- Вотъ ужь и день,-- сказалъ кумъ Нинко.-- Я думаю, что съ Божьей помощью и съ твобго, кумъ, благословенія можно двигать...

Но тутъ вмѣшалась въ разговоръ Иконія, у которой отъ плача были совсѣмъ красные глаза:

-- Да, вѣдь, дитя еще спитъ!

Вотъ тебѣ и помѣха! Кто бы могъ рѣшиться разбудить дѣвочку?

Прошла еще четверть часа, и со стога сѣна и съ травы пошелъ паръ. Батюшка всталъ и пошелъ въ избу. Всѣ замолкли, никто и ухомъ не шевельнулъ. Вошелъ онъ въ комнату. Долго смотрѣлъ онъ на эту мирную и безпечную молодую совѣсть; затѣмъ сталъ предъ образомъ, помолился, рѣшительно подошелъ къ кровати и потянулъ дочку за руку со словами: "Мара, дѣтка, вставай!..." Дѣвочка протерла глазки и, открывъ ихъ, глубоко вздохнула, взглянула на отца большими невинными черными очами и проговорила:

-- Какъ я хорошо спала, отецъ! Мнѣ снилось, будто я въ большомъ городѣ, и будто я ѣхала въ золотой коляскѣ, и она качается, какъ и владыкина...

-- А теперь ты поѣдешь, дочка, въ Бѣлградъ, -- сказалъ отецъ, съ трудомъ открывши уста,-- тамъ ты всего увидишь...

-- Въ Бѣлградъ?!-- сказала дѣвочка и вся перемѣнилась въ лицѣ, а сердце у нея такъ и застучало.

-- Вставай уже! Всѣ ждутъ тебя,-- сказалъ отецъ и выбѣжалъ изъ комнаты. Затѣмъ туда вошла Иконія съ другими женщинами и черезъ четверть часа вывела изъ комнаты дѣвочку всю въ слезахъ.

-- И что вы, бабы, плачетесь и доводите ребенка до слезъ? Только это и знаете вы!-- крикнулъ на женщинъ Аксентій Сминяничъ, но при этомъ самъ отеръ рукавомъ невольную, досадливую слезу.

Митя вынесъ Марьинъ сундукъ и поставилъ его въ сѣнѣ подъ сидѣньемъ.

-- Съ Богомъ, Мара!-- сказалъ отецъ, поцѣловавши дѣвочку,-- да поможетъ Онъ тебѣ!

Затѣмъ и всѣ прочіе стали прощаться съ дѣвочкой и цѣловать ее. Наконецъ, Нинко взялъ ее на руки и понёсъ, какъ двухлѣтнее дитя. Сказавши, чтобъ она перекрестилась, онъ усадилъ ее въ повозку, затѣмъ самъ перекрестился, сѣлъ рядомъ съ нею и прошепталъ:

-- Поцѣлуй отца еще разъ и скажи: благослови меня!

Она нагнулась черезъ край повозки въ отцу, протянула руку и, сказавши: "благослови ме(ня), бабо (отецъ)",-- приложилась устами къ сморщенной рукѣ отца.

Бабы закрыли глаза, мужчины стали водить палками по песку и смотрѣть совсѣмъ въ другую сторону черезъ заборъ. Настала мертвая тишина. Отецъ возложилъ обѣ руки на Марьину голову и началъ что-то шептать. Когда же онъ поднялъ руки и выпрямился, Нинко крикнулъ возницѣ: "пошелъ!"--и кони тронулись съ мѣста. Попъ уцѣпился на ходу за повозку и, обнявшись съ кумомъ Нинкомъ, промолвилъ: "Береги мнѣ дитя, ради самого Творца всего живаго!"

Нинко охватилъ дѣвочку рукою и привлекъ къ себѣ. Кони побѣжали; бѣдная Мара обернулась къ отцу и съ испугомъ крикнула: "Не хочу въ Бѣлградъ, не хочу",-- но ея слабаго возгласа не услышали ни отецъ, ни возница, ни даже Нинко. Кони побѣжали еще скорѣе, и она прислонилась головою къ Нинковой груди и неутѣшно и сильно зарыдала. Уже сквозь пыль едва видно повозку, уже она повернула на Зебичеву улицу, а бѣдный старецъ и весь народъ все еще не двигались съ мѣста и не сводили очей съ повозки. Когда, наконецъ, она совсѣмъ исчезла изъ глазъ, бѣдный отецъ отеръ слезы, посмотрѣлъ на народъ, слабо кивнулъ головой, словно промолвилъ: "съ Богомъ!" -- и пошелъ прямо черезъ дорогу. Отворивши церковныя двери, онъ бросился къ алтарю, палъ ницъ и, прислонившись головою къ полу, лежалъ такъ съ четверть часа; когда же онъ поднялся и оглянулся, то увидѣлъ полную церковь народа.

Когда Нинко черезъ нѣсколько дней возвратился изъ Бѣлграда, то онъ долго не могъ удовлетворить любопытства всѣхъ желавшихъ знать подробности его путешествія.

Разсказывалъ онъ много всякихъ чудесъ про Бѣлградъ, и мы ему во всемъ вѣрили. Относительно Мары онъ сказалъ, что прежде всего, пошелъ съ владыкинымъ письмомъ въ одно училище и передалъ его начальнику; этотъ послѣдній, прочитавши письмо, повелъ его въ домъ профессора Вучетича и тамъ оставилъ Мару. Говорилъ онъ немало и о разныхъ диковинкахъ которыя онъ видѣлъ въ этомъ домѣ и значенія которыхъ часто не понималъ; эти диковинки, по его словамъ, не одного могутъ легко привести въ смущеніе и пристыдить за его невѣжество Такъ, онъ разсказывалъ, что постоянно плевалъ возлѣ себя случайно повернувши глаза, онъ замѣтилъ, что въ комнатѣ стояла огромная песочница, и онъ чуть было не плюнулъ въ нее за обѣдомъ у того же профессора его, Нинка, уговаривали налить супу себѣ въ тарелку, но онъ, будто бы, сказалъ: слава Богу, я еще могу ѣсть, и изъ "чиніи" (чашки, миски), ибо не хотѣлъ пачкать тарелки; мы, впрочемъ, напередъ уже знали что онъ насъ не осрамитъ. Попъ во время разсказа частенько таки его останавливалъ словами: "А Мара?" -- или: "А она шт (что) каже?" Нинко говорилъ, что могъ; по его словамъ, она весела, какъ птица, а люди, у которыхъ она живетъ, полюбили ее какъ нельзя болѣе: просто, говоритъ, не отходитъ отъ нихъ Дай Богъ все это къ добру. Только какъ-то смущенно разсказывалъ онъ про разставанье съ нею: "Ничуть,-- говоритъ,-- не плакала!" И гдѣ же это бываетъ, чтобы дитя не плакало въ такихъ случаяхъ?

И не буду распространяться о томъ, каково намъ было жить безъ нашей дѣвочки, какъ бѣдняжка отецъ ходилъ, словно потерянный, и, желая одного, говорилъ о другомъ, какъ мы был всѣ ровно убитые и какъ покраснѣлъ кумъ Нинко, когда дней черезъ десять пришло отъ Марьицы письмо, гдѣ говорилось, "как ей е(сть) самой, како е хътѣла, да (чтобы) се ухвати за кум-Нинкова кола (повозку), кадъ (когда) се онъ врачао (возвращался), како се све (все) крыс(тъ, скрывается) одъ господье (-жи) на (и) плаче(тъ) сама, и како хоче(тъ), да умре(тъ)". Не стану я останавливаться и на томъ, какъ батюшка быстро снарядилъ въ Бѣлградъ подводу и отправилъ это письмо владыкѣ Все это какъ слѣдуетъ пойметъ только тотъ, кому самому при ходилось отправлять близкое сердцу существо на чужбину, или кто самъ долженъ былъ провести свою юность внѣ роднаго очага. А кто то, либо другое испыталъ, тотъ очень хорошо знаетъ, какъ время усмиряетъ и самую тоску: улегаются въ сердцѣ ея волны, и только еще дорогое письмо скользитъ по усталой его поверхности, какъ ласточкино крыло по мирному лону водъ. Незамѣтно уходятъ день за днемъ, недѣля за недѣлей, мѣсяцъ за мѣсяцемъ. Прошедшее, кромѣ того, представляется намъ временемъ очень короткимъ, за то будущее является цѣлою вѣчностью для сердца, которому приходится ждать, подобно тому, какъ живой человѣкъ не можетъ дождаться послѣдняго мѣсяца своихъ школьныхъ лѣтъ.

Настали лѣтніе жары, и лица нашихъ селянъ прояснились; какая-то безпокойная радость отразилась и на увядшемъ лицѣ батюшки. Вотъ ужь Иконія бѣлитъ его избу и приготовляетъ все къ пріему Мары.

Въ одинъ прекрасный день сѣлъ кумъ Нинко въ повозку и отправился съ Божіей помощью въ Бѣлградъ, причемъ радостный сельскій людъ только одно твердилъ ему: "торопись, не мѣшкай долго!"

Марьина комнатка -- словно рай. Окна украшены липовыми вѣтвями, подъ потолкомъ подвѣшены стебли васильковъ, на печи тоже цвѣты, а на кровати постлано новое одѣяло. Комнатѣ недоставало только милой обитательницы, которая и не подозрѣвала о своей необычайной власти надъ нашими сердцами. Боже, что было, когда она, наконецъ, пріѣхала! Отецъ внѣ себя отъ радости, Иконія чуть не душится отъ слезъ и не можетъ выпустить дитяти изъ рукъ; женщинъ полонъ домъ, и только и слышны восклицанія: "Леле (горе, увы) мене! Како е(сть) дѣте изслабн(л)о!" Тычутъ въ руки и ротъ дѣвочкѣ калачи и другія лакомства. А она, въ сущности, мало измѣнилась; только немного подросла, да нѣсколько поблѣднѣе стало лицо, а черныя очи словно еще сдѣлались чернѣе и еще ярче блестятъ. Дорогая гостья наша просто не знала въ это мгновеніе, что и дѣлать, гдѣ и на чемъ остановиться. Она то сядетъ на кровати, съ калачомъ въ рукѣ, и начнетъ болтать ногами, то, соскочивши оттуда, побѣжитъ на кухню къ Иконіи, чтобы сказать ей что-нибудь, то помчится по двору, поманитъ куръ, поглядитъ, какъ сосѣдъ Беричъ устраиваетъ пугало для птицъ, то, наконецъ, направится въ Нинкову и Глувичеву избы. А наши добрые селяне рады ей, словно владыкѣ, бѣгутъ со всѣхъ сторонъ посмотрѣть на нее и не могутъ, кажется, досыта наглядѣться.

Такъ-то радовала наша дѣвочка и отца, и все село. Была она и у владыки съ отцомъ, была и въ школѣ, коротала время и съ подругами въ играхъ или за работою. Щеки ея становились все круглѣе и румянѣе, пока, наконецъ, не прошелъ мѣсяцъ іюль и не собрался кумъ Нинко запрягать лошадей, чтобъ увезти изъ села нашу душу. Вотъ она уѣхала отъ насъ и во второй разъ, и все пошло по-старому. Снова нужно было ждать цѣлый годъ, и когда онъ истекъ, насъ чуть не убило одно письмо Мары, въ которомъ она писала слѣдующее; "Сладкій бабо (отецъ)! Хоче(тъ) сердце, да мы (мнѣ) пукне (разорвется), што ты (тебѣ) не могу до(й)ты. Притчао (говорилъ) ты е(сть) владыко, да ме(ня) е премѣстно(-лъ) у еда(и)нъ пансіонатъ, гдѣ се говори(ть) само (только) (по) французски. Цѣле(-ой) године (годъ) шла самъ (есмь) у школу, а садъ (теперь) ме(ня) ни о роспуску(-кѣ) не (хо)че да пусте(-ятъ) кучи (домой). Веле(-ятъ, говорятъ), морамъ (я должна) учити (по) французски, да (до)стигнемъ(-у) друге (-ой) и т. д." Можете себѣ представить, каково намъ было послѣ этого письма! Да что мы могли сдѣлать?

Никто изъ насъ не рѣшился бы и напомнить бѣдному отцу, чтобы онъ отправился въ владыкѣ и попросилъ его посодѣйствовать намъ въ этомъ дѣлѣ и выхлопотать Марѣ отпускъ хоть на недѣльку. Такое напоминаніе еще сильнѣе растравило бы сердечную рану нашего батюшки, ибо бѣдняга, конечно, уже и самъ о томъ говорилъ съ владыкой. Повѣсили мы свои головы и смолкли.

Прошелъ еще годъ. Къ самому времени школьнаго роспуска получилъ батюшка письмо, въ которомъ извѣщалось, что Мара и теперь не можетъ пріѣхать домой, такъ какъ госпожа, у которой жила она, собиралась ѣхать въ Вѣну и хотѣла и ее взять съ собою. Такова воля и владыки, чтобы дѣвочка, прежде чѣмъ воротиться совсѣмъ домой, увидѣла нѣсколько поболѣе свѣта и научилась бы всему, что представится ей на пути. Попу владыко такъ сказалъ: "Потерпи, отче, еще годокъ! Пусть дитя проѣздится по свѣту. А послѣ, когда оно воротится къ тебѣ, ты уже болѣе не разстанешься съ нимъ!" И такъ, опять наступила для насъ вѣчность, послѣ которой, быть можетъ, наконецъ, и заблеститъ и для насъ солнце. А, между тѣмъ, время идетъ своею чредой, а съ нимъ и разныя перемѣны. Нашъ старый учитель оставилъ насъ -- отошелъ въ вѣчность. Богъ да проститъ его душу! Жаль намъ было его и схоронили мы его торжественно. Затѣмъ распустили дѣтей и закрыли училище. Теперь мы всѣ надѣялись, что у насъ учительницею будетъ Мара. Уже отецъ ея съ нѣсколькими стариками былъ ради этого и у владыки, и тотъ обѣщалъ имъ навѣрное устроить все по ихъ желанію. Бѣдняга покойный учитель, правду сказать, стоялъ у насъ,-- да проститъ намъ Богъ!-- рѣшительно поперекъ дороги въ этомъ дѣлѣ. Увидите, дождались ли мы того, чего такъ долго и такъ страстно ждали.

Глава III.

Былъ воскресный полдень. Народъ собрался у "Записа" {Записомъ называютъ всякій предметъ, имѣющій въ томъ или другомъ отношеніи чудодѣйственную силу, талисманъ; здѣсь это слово означаетъ крестъ, вырѣзанный на деревѣ. Примѣч. перев.}. Вынесли изъ судилища судейскій столъ и возлѣ него поставили длинную скамейку и нѣсколько треногихъ стульевъ, гдѣ усѣлись наши старики съ батюшкою и разговаривали о томъ и о семъ; молодежь забавлялась разными играми и веселилась. Только смотримъ, по дорогѣ къ нашему селу ѣдетъ повозка, а въ ней какой-то господинъ, нѣсколько страннаго вида. На головѣ у него была надѣта соломенная шляпа съ красною лентой, и изъ-подъ шляпы выбивались на лобъ темные волосы. Густыя брови казались почти сросшимися, и между ними виднѣлась глубокая морщина, не расходившаяся даже тогда, когда "господинъ человѣкъ", снявши шляпу, вытиралъ платкомъ потъ со лба; можетъ быть, онъ и родился съ нею, тѣмъ не менѣе, странно вырѣзывалась она на молодомъ лицѣ, посреди котораго помѣщался носъ, нѣсколько крючкомъ, а подъ нимъ небольшіе, но густые усы, старательно расчесанные въ обѣ стороны и распушенные такъ, что по краямъ они были шире, нежели по срединѣ. Нижняя губа нѣсколько отвисла, а верхняя, напротивъ, вздернута, вслѣдствіе чего обнаруживался рядъ бѣлоснѣжныхъ зубовъ, немного искривленныхъ, на подобіе забора (покривившагося отъ ветхости). Нѣсколько блѣдное лицо отнюдь не было, однако, худощаво, а полузакрытые темные глаза, щурясь постоянно, глядѣли въ сторону. Было ему года двадцать два, двадцать три. Съ возницей онъ не разговаривалъ и выкуривалъ сигару за сигарой; смотрѣлъ только вокругъ себя и какъ будто не весело. Впрочемъ, люди съ подобною морщиной, какъ у этого господина, вообще кажутся постоянно мрачными и угрюмыми на видъ. Въѣзжаетъ онъ въ наше село и подъѣзжаетъ прямо къ толпѣ. Смотримъ мы: кто бы это могъ быть? "Господинъ человѣкъ" соскочилъ съ повозки, неловко и грузно, словно очень уставши, и подошелъ къ столу, у котораго сидѣлъ священникъ. Не поздоровавшись даже ни съ кѣмъ, онъ только слегка кивнулъ головой и спросилъ:

-- Есть ли здѣсь староста?

Мы подумали, что это новый писарь, и встали.

Староста подошелъ къ нему со словами:

-- Я здѣсь, господинъ!

Пріѣзжій вытащилъ папиросу, сунулъ ее въ ротъ и, въ упоръ глядя на старосту, подвинулся къ столу еще ближе, нагнулся къ попу и протянулъ руку.

-- Живъ бно (былъ), сине!-- сказалъ батюшка.

Господинъ мгновенно схватилъ спичечницу, стоявшую передъ батюшкою и, быстро отдернувъ руку назадъ, выпрямился и бросилъ со стороны взглядъ на него, причемъ морщина на лбу сдѣлалась какъ бы еще глубже; затѣмъ, поведя лѣвымъ плечомъ въ сторону старосты, онъ спросилъ его:

-- Гдѣ здѣсь училище?

-- Тутъ, господинъ, сейчасъ же возлѣ церкви.

-- Веди меня туда!

-- Оно заперто.

-- А ты отвори; я назначенъ сюда учителемъ.

Такъ вотъ оно что! Новый учитель! Какъ же это такъ?!

Попъ въ упоръ посмотрѣлъ на него; мы ободрились, усѣлись снова, предложили мѣсто и учителю, но онъ сѣсть не захотѣлъ, а сказалъ опять старостѣ:

-- Ну же, поскорѣй! Я усталъ. Отвори школу и пришли мнѣ служителя.

-- Да посиди же, господинъ!-- сказалъ ободрившійся староста.-- "Ни е(сть) сабля за вратомъ" (шеей, т.-е., вѣдь, тебя никто въ шею не гонитъ).

Учитель усмѣхнулся какъ-то странно, лѣвою стороной рта, закрылъ лѣвый глазъ, а правымъ посмотрѣлъ сначала на обувь старосты, а затѣмъ на его шапку и проговорилъ:

-- Не хочу, веди меня поскорѣй!

-- Да посиди же и выпьемъ чего-нибудь!-- продолжалъ усердствовать староста, но всѣ его приглашенія остались тщетны.

Надъ морщиной у учителя показались еще двѣ, и онъ рѣзко отвѣтилъ:

-- Веди меня!

Староста ушелъ съ нимъ.

-- Что за диво такое!-- проговорилъ Остоя Пурешевичъ.-- Тутъ что-то либо очень умное, либо черезъ-чуръ глупое!

Селяне повели плечами и, ничего не понимая, вдались въ разныя темныя предположенія.

На другой день учитель пришелъ въ харчевню и, нахмурившись, сѣлъ себѣ отдѣльно и все время молчалъ; заказавши себѣ кушанье и съѣвши его, онъ отправился опять въ школу. Стоялъ іюль мѣсяцъ, и продолжались дни роспуска; вотъ почему мы еще и не посылали дѣтей въ училище. Отъ батюшки учитель, видимо, удалялся и за цѣлую недѣлю не проговорилъ съ нимъ ни одного слова. Пришло воскресенье, священникъ ждетъ учителя на "пѣвницу" (клиросъ), но учителя нѣтъ, какъ нѣтъ. Послѣ службы батюшка зашелъ къ нему узнать, здоровъ ли онъ. Войдя въ комнату, онъ увидѣлъ, что учитель босой и безъ жилета лежитъ на кровати и читаетъ какую-то растрепанную книгу.

-- Помози Богъ!-- сказалъ батюшка.

Поднявши ноги вверхъ, словно оглобли, учитель потомъ спустилъ ихъ съ кровати и, закрывши книгу, оставилъ въ ней указательный палецъ. Отвѣтивши кое-какъ на попово привѣтствіе, онъ продолжалъ сидѣть на постели.

-- А гдѣ это ты, учитель?-- сказалъ ему батюшка.

-- Здѣсь я!

-- Знаю, что здѣсь. А когда въ церковь пойдешь пѣть?

-- Я не пьянъ, чтобы пѣть!

Попъ отступилъ одинъ шагъ назадъ, нагнулся впередъ и посмотрѣлъ на учителя.

-- Что ты смотришь на меня такъ?

-- Ничего,-- сказалъ батюшка.-- Въ церкви пѣніемъ славится имя Божіе!

-- А когда славится, то ты и прославляй Его. А меня не трогай,-- видишь, дѣло дѣлаю!-- и онъ снова развалился на кровати и открылъ книгу.

Попъ перекрестился и вышелъ изъ комнаты, а оттуда полегоньку домой; селянамъ онъ не сказалъ о происшедшемъ ни слова, но самъ крѣпко задумался. Съ этого времени онъ уже болѣе ни о чемъ не спрашивалъ учителя и не входилъ съ нимъ въ споры.

Съ своей стороны, и учитель, встрѣчаясь съ священникомъ, старался пройти мимо него незамѣтно; онъ наклонялъ голову, нахмуривался еще болѣе, вертѣлъ тросточкой и пробирался словно мимо турецкаго кладбища. И Богъ его знаетъ, зачѣмъ онъ это дѣлалъ, и что думалъ о немъ попъ! Такимъ образомъ, учитель совершенно отъ всѣхъ отстранился, и я могъ бы по пальцамъ перечесть всѣ слова, какія только онъ произнесъ,-- такъ мало онъ говорилъ. Случалось, онъ замѣчалъ, что и тѣхъ немногихъ словъ, какія онъ иногда изволилъ произносить, никто не разумѣлъ; тогда онъ сердито поворачивалъ голову въ другую сторону и угрюмо уходилъ. Разъ ему пришлось проѣхать возлѣ кузницы. Кузнецъ, работая надъ чѣмъ-то очень тяжелымъ, усталъ и весь вспотѣлъ, такъ что сорочка прилипла къ его широкой спинѣ; онъ сталъ въ дверяхъ на сквознякѣ, и вѣтеръ продувалъ и охлаждалъ его вспотѣвшее тѣло.

-- Эй ты, зачѣмъ такъ сталъ здѣсь?-- спросилъ кузнеца учитель, поровнявшись съ нимъ.

-- Затѣмъ, что усталъ,-- отвѣтилъ кузнецъ.

-- Знаю, что такъ; да зачѣмъ сталъ на сквознякѣ? Вѣдь ты сталъ такъ, что тебя, вспотѣвшаго, вѣтеръ такъ и хлещетъ

-- Я всегда такъ дѣлаю, когда вспотѣю. Стану на вѣтеръ и весь словно разбухну. За то послѣ, какъ возьму опять молотъ, мнѣ кажется, что въ немъ не болѣе пяти драхмъ, а спина у меня такъ и скрипитъ.

Учитель усмѣхнулся однимъ краемъ рта и однимъ глазомъ посмотрѣлъ на кузнеца еще одинъ разъ и, не сказавъ ему ни чего, завернулся въ плащъ и пошелъ далѣе. А то, другой разъ какъ-то былъ такой еще случай. Павелъ Беричъ ѣхалъ на волахъ порожнякомъ. Въ одномъ мѣстѣ упрямая скотина уперлась и ни съ мѣста; Павелъ разсердился, весь побагровѣлъ, какъ перецъ, кричитъ на воловъ и бьетъ ихъ кнутомъ куда ни попало. Вдругъ передъ нимъ очутился учитель и, словно какой начальникъ, кричитъ:

-- Зачѣмъ ты бьешь эту скотину?

-- А что мнѣ съ ней дѣлать, когда она не хочетъ идти?

-- А зачѣмъ ты ее не бережешь? Она бы и шла!

Павелъ вытаращилъ глаза; затѣмъ, объяснивши, что нельзя иначе, снова ударилъ воловъ.

-- Да ты хуже скотины!-- сказалъ ему учитель.

Тогда Павелъ еще болѣе озлился и крикнулъ:

-- Не причиняй ты мнѣ досады... Говорю тебѣ: смотри за своимъ дѣломъ. Знаю я тебя хорошо, кто ты!

-- А кто я?

-- Жидовинъ. Я не видѣлъ, чтобы ты крестился или кланялся. Не знаю только жидовскаго закона.

Тутъ онъ еще крѣпче ударилъ по воламъ, и они тотчасъ же тронулись съ мѣста. Павелъ схватился за заднюю ось и, вскочивши на возъ, крикнулъ уже издалека учителю:

-- Запомни ты себѣ, учитель, кого ты назвалъ скотиною!

Селяне, конечно, видѣли, что новый учитель совсѣмъ не то, что старый, и думали, что это ученый человѣкъ, а впрочемъ мало заботились о немъ. Болѣе всего не говорило, однако, въ пользу учителя то обстоятельство, что батюшка тоже на него рукой махнулъ. Съ учителемъ водился и знался только Ероѳей Ковачевичъ, который и защищалъ его передъ нами. Ероѳей хаживалъ къ учителю и о чемъ-то бесѣдовалъ съ нимъ. Однажды Ероеей притащилъ американскій плугъ и сталъ хвалиться, что учитель научилъ его обращаться съ нимъ. Но плугъ, когда его завели въ новину, лопнулъ пополамъ, словно онъ былъ сдѣланъ изо льда, и тогда не было конца жалобамъ и ругательствамъ Ероѳея, который особенно негодовалъ на то, что далъ себя учить человѣку, не смыслившему ни въ паханіи, ни въ копаніи. Тогда и онъ покинулъ учителя, и этотъ послѣдній жилъ съ той поры совершеннымъ отшельникомъ и молчальникомъ. Однажды онъ такъ писалъ своему другу: "Нѣтъ никакого дѣла! Ничего нельзя подѣлать съ народомъ. Занимаясь съ нимъ, употребляя время на писаніе и разговоры, я испортилъ свое житейское поприще, а, вѣдь, я спалъ и думалъ о томъ, чтобы сдѣлаться учителемъ... И вотъ всѣ мои попытки безъ пользы пропали. Народъ грубъ и закоренѣлъ въ невѣжествѣ. Попъ и два три капиталиста держатъ въ своихъ рукахъ полсела и, стараясь держать селянъ подолѣе въ темнотѣ, выжимаютъ изъ нихъ соки, а сами ничего не дѣлаютъ. Просто, хоть пропадай, глядя на эти несправедливости!..."

Глава IV.

Приближался Петровъ день. Мы все время ждали отъ Марьицы увѣдомленія о присылкѣ лошадей; но пришелъ и Петровъ день, а письма отъ ней нѣтъ, какъ нѣтъ. На третій день послѣ этого народъ, возвращаясь вечеромъ съ работъ, остановился у судилища и завелъ рѣчь о сушильняхъ. Я былъ съ Родоемъ Николичемъ на охотѣ и на обратномъ пути также присталъ къ толпѣ.

Вечерѣло. Вдали показалась какая-то повозка. Староста посмотрѣлъ въ ту сторону, стараясь разсмотрѣть, кто бы это былъ. Вдругъ онъ всплеснулъ руками и крикнулъ: "Мара! Мара!" Закричали и мы всѣ, а Радой даже выпалилъ изъ двухстволки. Попъ, какъ былъ безъ шапки, подбѣжалъ къ повозкѣ, остановился и, разведя какъ-то безпомощно руками, зарыдалъ; вѣтеръ игралъ его бѣлою бородой и остатками кудрей на головѣ.

Марья пріѣхала одна. Поддерживая лѣвою рукой платье, она правою сняла шляпу съ головы и, схватившись за рѣшетку телѣги, легко соскочила на землю.

Отецъ взялъ ее за голову обѣими руками и поцѣловалъ въ лобъ; у насъ у всѣхъ показались слезы на глазахъ отъ умиленія. Поздоровалась она и съ нами: каково она выросла -- и не узнаешь! Всѣ наши парни, коимъ она пожала руку, покраснѣли. Народу собралось множество, и ее, словно невѣсту, повелъ къ отцовскому дому. Самъ батюшка отъ радости совсѣмъ онѣмѣлъ, точно рыба, и только отиралъ глаза.

Люди, болѣе старые, еще кое о чемъ спрашивали у пріѣзжей, а ужь кто помоложе, у тѣхъ словно отняло языкъ. Да и шутка ли, въ самомъ дѣлѣ: Мара стала словно госпожа какая Что за платье у нея, и какъ оно идетъ къ ней!

На другой день встала она, вышла къ воротамъ. А отецъ тутъ, какъ тутъ; онъ уже давно былъ во дворѣ и все смотрѣлъ скоро ли встанетъ Марица и выйдетъ. На зарѣ былъ небольшой дождикъ, и земля была еще влажна, а на шелковицѣ, что у воротъ, еще не высохли дождевыя капли, и въ нихъ играло утреннее солнце и блестѣло, словно поліелей въ городской церкви. Дятелъ заклекталъ на ближнемъ букѣ, и съ орѣха отозвался къ нему другой. Облака расходились, и солнце разгоралось все сильнѣе.

Марьица стояла въ воротахъ и смотрѣла вдаль какимъ-то кроткимъ взглядомъ; она глубоко дышала и въ груди своей чувствовала что-то странное, необычное.

-- О чемъ ты задумалась, моя голубка?-- спросила ее Іконія.

Марьица вздохнула еще глубже и отвѣтила:

-- Такъ, ни о чемъ особенно.

Взглядъ ея былъ, попрежнему, устремленъ вдаль, и изъ устъ ея невольно вырвались слова:

-- Какъ все прекрасно, полно жизни, и какъ свѣжъ воздухъ!

Иконія заглянула ей въ глаза и затѣмъ посмотрѣла въ ту строну, куда устремлены были Марьины взоры.

-- Ты смотришь на шелковицу?-- спросила она.

Марьица слабо усмѣхнулась и промолвила:

-- И на шелковицу, и всюду!

Затѣмъ она задумчиво прибавила:

-- Я просто проголодалась за этимъ воздухомъ и просто упиваюсь имъ!

-- Э, я приготовлю тебѣ кофе,-- сказала простодушная Иконія.-- Я, вѣдь, знаю, ты стала горожанкою. Ты предпочитаешь бѣлый кофе?

Въ это время подошелъ изъ саду и отецъ. Его неземной образъ опять принялъ земныя черты, и весь онъ сіяетъ радостью и безъ умолку болтаетъ, а на рясѣ тамъ и сямъ виднѣются чистыя слезы искренней отцовской любви. Черезъ заборъ, въ сосѣднемъ дворѣ, на чердакѣ, виднѣется единственное окошечко, возлѣ него Павелъ Беричъ, сынъ Ненада Берича, одинъ изъ сельскихъ жениховъ, тотъ самый, котораго учитель назвалъ скотиной. Усѣлась Марьица съ отцомъ подъ орѣхомъ, а Иконія внесла бѣлый кофе. Отецъ не сводитъ глазъ съ дочери.

-- Что ты дѣлала, дочка, послѣ того, какъ встала съ постели?

-- Созерцала природу, -- сказала она невинно, причемъ ея они поднялись, а утомленные глаза, будучи устремлены на отца, словно облили его какимъ нибудь животворнымъ бальзамъ.

Сложивши два указательные пальца и сплетя остальные, счастливый отецъ положилъ на столъ сложенныя такимъ образомъ руки и, повернувшись на скамейкѣ въ правую сторону, далъ глаза къ небу и произнесъ задумчиво:

-- Природу! Да, и я о ней думалъ и ей поклонился. Великая это книга, и кто умѣетъ по ней читать, тотъ приближается къ Богу!...

Уходятъ дни за днями. Мара стала царицей села; у всякаго она была на устахъ. Насъ не покидала надежда, что эта превосходная дѣвушка будетъ у насъ учительницей.

А она, между тѣмъ, ходитъ себѣ по полямъ, прогуливается по нимъ съ задумчивымъ, но яснымъ лицомъ, на которомъ написано что-то другое, но только не печаль тоска, либо забота кручинная. На одной изъ такихъ прогулокъ повстрѣчалась ои и съ учителемъ, и эти встрѣчи повторились нѣсколько разъ. Сначала она побаивалась его, но затѣмъ мало-по-малу привыкла. Такъ прошелъ цѣлый мѣсяцъ и Мара сдѣлалась еще задумчивѣе; поступки ея стали также поражать насъ своею странностью. Такъ, бывало, сидитъ она съ нами, разсказываетъ о томъ и семъ, что бываетъ на свѣтѣ, а затѣмъ вдругъ вскочитъ и, сказавши: "треба радити" (нужно работать), убѣжитъ, только ее видѣли, а мы лишь пялимъ глаза вслѣдъ ей. А то еще придет бывало, послѣ полудня, когда отецъ приляжетъ немного на коврѣ и смотритъ на него, наклонится надъ нимъ, а потомъ вдругъ отскочитъ, подниметъ голову, войдетъ въ комнату и возьметъ книгу. Ходя по полямъ, слушаетъ она, бывало, пѣсни соловьевъ то ласково-нѣжныя, то грустно-тоскливыя, то веселыя, подобно свадебнымъ напѣвамъ, то скорбныя, какъ надгробное пѣніе. И слушала бы она безъ конца эти пѣсни, и взоръ ея как то неопредѣленно блуждаетъ по направленію солнечныхъ лучей. И вдругъ она топнетъ ножкой и, поднявши голову, произносиг "Luscinia philomela". Иной разъ сорветъ она подорожникъ и обвернетъ имъ палецъ, какъ дѣлывала ей, бывало, Иконія, когда она, еще ребенкомъ, порѣжетъ себѣ пальчикъ. Посмотритъ она эту травку, подумаетъ о чемъ-то и вдругъ сердито броси и произнесетъ увѣренно: "Plantago lanceolata" -- простое зелье. Иногда она одна стоитъ въ своей комнатѣ и, видимо, сильно борется сама съ собою; показываются на глазахъ слезы, и она начинаетъ вдругъ плакать, а затѣмъ тотчасъ же вытретъ глаза, схватитъ книгу, ударитъ ею объ столъ, раскроетъ и бросится читать.

Иной разъ она садилась подъ орѣховымъ деревомъ съ вязаньемъ, клала передъ собою книгу и, нахмурившись, начинала безостановочно читать.

Въ это же время на ближнемъ лугу можно было видѣть мокраго человѣка; опершись на "косище" (рукоятка косы), онъ внимательно смотрѣлъ на батюшкинъ дворъ. Вытащивши свирѣль, онъ извлекалъ изъ нея унылые звуки, и они плавно разносились по воздуху. И Богъ знаетъ, что это была за пѣсня и что она означала.

Бывало, броситъ онъ вдругъ въ сердцахъ свирѣль о сухую землю, рванетъ себя сердито за усы и угрюмо поглядитъ на деревянное строеніе, гдѣ помѣщается школа. Кровью начинаютъ наливаться его глаза, они становятся влажными, и лицо горитъ, словно въ горячкѣ.

На землю спустилась ночная тѣнь.

Вотъ кто-то тихонько пробирается вдоль батюшкина забора; на немъ не бѣлѣетъ сорочка селянина, и его обувь не оставлялъ на землѣ широкихъ слѣдовъ отъ "опанокъ" (особый родъ сельской обуви, башмаки). Вотъ онъ оперся объ изгородь, а изъ батюшкина дома, подобно блѣдному лучу мѣсяца, легко крадется другая тѣнь въ длинномъ платьѣ и подходитъ къ плетню; слышенъ продолжительный и неясный шепотъ. И никто не видитъ этого и не замѣчаетъ, кромѣ черныхъ очей Павла, устремленныхъ въ ночномъ мракѣ изъ сосѣдняго двора.

-- Я не знаю просто, что и дѣлать!-- говоритъ голосъ со двора.

-- Останься!-- слышенъ отвѣтъ съ улицы.

-- А ты уже и разсердился?

-- Мнѣ нѣтъ дѣла до ничтожныхъ душонокъ, и не бобы разодить съ тобою пришелъ я сюда: я хочу дѣла! Или любишь меня, или не любишь -- одно изъ двухъ. Я не терплю двуличія, не выношу людей, кои не смѣютъ дѣлать то, что хотятъ, и не ютятъ того, что могутъ. Или... или... Я вижу все теперь, лучше воротись, читай себѣ чувствительные романы и цѣлуй отца въ руку...

-----

Ночь эта была темна на рѣдкость. Нигдѣ ничего не было слышно, только сова выкрикивала свою страшную пѣсню. Псы, поджавши хвосты, немолчно заливаются по всему селу, и усталый селянинъ, невольно проснувшись, шепчетъ: "О твою слава", перекрестившись, снова засыпаетъ. Прислонившись къ одному изъ столбовъ колокольни, стоялъ Павелъ Беричъ и, словно соколъ, всматривался въ темноту. Какъ разъ въ это самое время изъ двора школы выѣхала повозка и довольно быстро покатилась по улицѣ. Павелъ выстрѣлилъ изъ пистолета, и воспламенившаяся пакля угодила какъ разъ въ "стрѣху" (кровлю) училищнаго зданія и, притомъ, именно въ воробьиное гнѣздо. Повозка поѣхала еще скорѣе.

Изъ сосѣдняго двора выскочилъ съ небольшимъ ружьемъ старикъ Матвѣй Бенадичъ, сражавшійся, говорятъ, еще подъ начальствомъ Милоша.

-- У помочь!-- крикнулъ Павелъ, подбѣжавши къ нему.

-- Шта е? (что такое?)

-- Побѣже (убѣжалъ) учитель!

-- Туда ему и дорога! Чего поднялъ крикъ?-- проговори сердито не выспавшійся Матвѣй.

Павелъ подошелъ къ нему ближе и что-то прошепталъ, послѣ чего Матвѣй и самъ выстрѣлилъ изъ ружья съ крикомъ:

-- У помочь, братьо!

Проснулся и батюшка и съ испугу побѣжалъ прямо въ Марьину комнату, крича:

-- Устай, некаква буна! (вставай, какой-то бунтъ).

Но изъ Марьиной постели не отозвался никто.

Попъ ощупалъ руками кровать, чтобы разбудить Марьицу, но кровать была пуста. Тогда онъ бросился въ поле; какой необыкновенный ужасъ обуялъ бѣднаго старика, такъ что ои еле держался на ногахъ.

Аксентій Смиляничъ, узнавши его во мракѣ, проговорилъ:

-- Убѣжалъ!

-- Кто?

-- Учитель!

У батюшки отлегло отъ сердца и онъ вздохнулъ свободнѣе.

-- Счастливой ему дороги!-- сказалъ онъ.

-- Что?-- сказалъ Аксентій.-- А Мара?... Вѣдь, и Мара съ нимъ.

Слова эти, какъ громъ, поразили несчастнаго отца, и онъ грохнулся о землю; селяне подхватили его.

Въ это время показался изъ двора Павелъ съ повозками лошадьми.

-- Сѣдайте! (садитесь) -- крикнулъ онъ, -- теперь мы его поймаемъ!

Двое-трое схватили попа и положили его въ повозку; тамъ же помѣстилось и нѣсколько вооруженныхъ людей. Павелъ гналъ лошадей, какъ только ногъ, и билъ ихъ чуть не до крови. За нимъ мчалось еще нѣсколько телѣгъ. Собралось множество народа; но удивительно было равнодушіе молодежи: какъ она ни любила Мару, но считала дѣло потеряннымъ и, если бы не побужденія стариковъ, не пошла бы и въ погоню.

А старики стрѣляютъ изъ ружей, усаживаются на повозкѣ м мчатся изъ села.

Староста просто пришелъ въ ярость и, словно звѣрь, ревѣлъ:

-- Живаго или мертваго!

И вдругъ всѣ, увлеченные какою то неодолимою силой, страстно пожелали догнать учителя и отнять у него дѣвушку. Поднялся еще большій крикъ, и толпа, словно вихрь, полетѣла Зебичевою улицей. Нѣсколько всадниковъ промчались стрѣлой. Кинулся и я въ одну изъ повозокъ. Выѣхавъ изъ села, мы скоро догнали нѣсколько повозокъ, а за нами тоже еще ѣхали люди, и весь этотъ длинный поѣздъ, весь этотъ шумъ и гамъ, -- все направлялось впередъ одною силой, однимъ страстнымъ желаніемъ. Вотъ мы въѣхали въ первое село. Миновавъ школу, учитель которой былъ въ дружбѣ съ нашимъ, и корчму, мы обратились къ взбудораженнымъ селянамъ съ вопросомъ, не замѣтилъ ли кто чего, но никто изъ нихъ не могъ намъ сказать ничего, положительнаго.

-- Вѣрно, ушли черезъ Яругу!-- послышалось въ толпѣ.

И все бросилось назадъ, подобно стаѣ скворцовъ, съ криками:

-- Туда, тамъ мы ихъ найдемъ!

Опять застучали телѣги, кое-гдѣ треснули оси и отлетѣло нѣсколько подковъ.

Повернувши на Яругу, подъѣхали мы весьма близко и къ нашему селу, откуда донеслись до нашихъ ушей ружейные выстрѣлы; вмѣстѣ съ тѣмъ, все небо сдѣлалось багрянаго цвѣта.

-- Въ село, въ село!-- послышалось со всѣхъ сторонъ, и все бросилось снова по Зебичевой улицѣ. По селу бѣгали люди и кричали: "Пожаръ! Горитъ школа! Горитъ церковь!" И снова выстрѣлы, стукъ и громъ котловъ и крючьевъ, и сквозь этотъ весь шумъ проносятся мелкіе звуки церковнаго колокола. Прибѣжали мы къ школѣ, а она вся въ пламени. Церковь, слава Богу, еще не тронута огнемъ, но и на нее вѣтеръ уже наноситъ искры, и можно всякую минуту ждать, что она тоже вспыхнетъ.

Батюшка, до сего времени лежавшій въ повозкѣ почти безъ чувствъ, теперь соскочилъ съ нея и побѣжалъ, словно двадцатилѣтній парень. Взглядъ его глазъ былъ ужасенъ, и мы одно время думали, что онъ сошелъ съ ума.

-- Воды!-- крикнулъ онъ, и тысяча котловъ воды вылилась въ пламя, но оно отъ этого вспыхнуло еще сильнѣй, и цѣлье снопы искръ полетѣли къ небу. Гребень крыши былъ уже весь въ пламени; трескъ стропилъ показывалъ, что оно добралось и до потолка; въ школѣ сдѣлалось свѣтло, какъ днемъ.

Вдругъ загремѣлъ батюшкинъ голосъ:

-- Икона, икона!

Мы посмотрѣли черезъ окно, и на насъ глянулъ все тотъ же нѣсколько печальный и степенный ликъ святаго. Батюшка бросился къ одному окну и, несмотря на то, что его схватили двое изъ нашихъ селянъ подъ мышки съ цѣлью удержать, вскочилъ въ комнату. Въ это самое время и возлѣ этого самаго окна упала часть горящей крыши и преградила попу обратный путь. Дымъ взвился клубомъ. Крикъ ужаса пронесся въ народѣ и всѣ бросились лить воду и рубить стѣны. Батюшки не было видно. Тогда Станой Исаковичъ началъ рубить дверь, и, когда она вылетѣла, мы увидѣли, что батюшка, весь въ огнѣ, стоитъ съ иконою въ рукахъ, высоко поднявъ ее надъ головою.

Мы были ни живы, ни мертвы; охваченные ужасомъ, мы забыли даже лить воду. А онъ стоитъ, весь въ пламени, съ длинною сѣдою бородой и, поднявши икону, поетъ: "Первѣе бе пришелъ еси, светителю Савво..." Голосъ его звучалъ сильно былъ ясно слышенъ сквозь шумъ пламени и трескъ разрушавшейся постройки.

Нинко, увидѣвши кума въ такомъ ужасномъ положеніи, закричалъ не своимъ голосомъ:

-- Спасайте кума, хотя бы мы всѣ погибли!

Затѣмъ онъ полѣзъ по одной вербѣ до самаго "шлема" (гребень, темя крыши) и въ какой-то бѣшеной ярости, не зная, за что взяться, началъ рубить топоромъ потолокъ. Одна балка съ трескомъ рухнула внутрь между двухъ скамей, посыпались искры, и проломленный потолокъ весь очутился во власти разъяренной стихіи, которая, видимо, добиралась уже и до пола.

-- Додайте мы добаръ котао (котелъ, ведро) пунъ (полонъ) воды!-- закричалъ Нинко. Ему подали воды, и онъ охватилъ котелъ обѣими руками. Опершись ногами объ одну вѣтку, а спиною о другую, онъ раскачалъ котелъ и вылилъ воду въ отверстіе потолка; но въ это время верба не выдержала тяжести Нинка, и онъ грузно слетѣлъ на землю. Между тѣмъ, вылившаяся внутрь вода зашипѣла, дымъ повалилъ изнутри столбомъ и скрылъ отъ нашихъ глазъ всю внутренность комнаты. Голосъ батюшки былъ еще слышенъ, но неясно, и словъ нельзя было разобрать. Скоро дымъ разошелся, и мы увидѣли, какъ батюшка перескочилъ черезъ бревно, курившееся на полу, и направился къ двери.

-- Воду на двери! Лейте на балку!-- послышалось со всѣхъ сторонъ. Цѣлое облако воды было вылито на стѣну, гдѣ была дверь.

Только что батюшка перескочилъ черезъ порогъ, какъ Бурмазевичъ, стоявшій въ сторонѣ и не видѣвшій его, ударилъ топоромъ по вереѣ, и горящая поперечина ударила бѣднаго старика въ затылокъ и свалилась на него. Онъ упалъ грудью о землю, но икону, все-таки, держалъ въ рукахъ, надъ головою. Мы вылили на него цѣлую кадь воды и постарались поскорѣе вытащить его изъ-подъ бревна. Въ это же мгновеніе школьное зданіе съ ужаснымъ трескомъ рухнуло о землю и превратилось въ какое-то ужасное пожарище. Мы отнесли батюшку въ его избу; изо рта и носа лилась у него кровь, и ноги висѣли, какъ у мертваго. Бѣдный старикъ еще дышалъ. Мы растерли масломъ пострадавшія части его спины, пропитали сорочку уксусомъ, надѣли на него и уложили въ постель. Онъ не приходилъ въ себя. Тогда староста крикнулъ къ собравшемуся вокругъ народу: скорѣе добраго возницу за лѣкаремъ, а добраго всадника за владыкою! И тотчасъ же помчались за врачомъ, а Воинъ Арнаутовичъ, сѣвши на своего бѣлаго коня, поскакалъ за владыкою, постоянно пуская въ дѣло "оструги" (шпоры).

Скоро пошелъ сильный дождь. Изъ груды безобразныхъ развалинъ пожарища еще нѣсколько времени вспыхивалъ огонь и летѣли къ небу искры, но ливень одолѣлъ-таки, и передъ зарей лишь слегка дымилось пожарище.

На зарѣ пріѣхали владыко и лѣкарь, и тогда же возвратилось сознаніе и больному. Оглядѣвшись вокругъ, онъ спросилъ: "Гдѣ икона?" Мы ему показали.

-- Положите ее здѣсь,-- сказалъ онъ, указавши рукою на грудь. Мы такъ и сдѣлали.

-- Какъ ты себя чувствуетъ, отче?-- спросилъ владыко съ глазами, полными слезъ.

Больной заворочался и обратилъ глаза въ ту сторону, гдѣ стоялъ владыко.

-- Шта те боли? (что у тебя болитъ) -- переспросилъ владыко Больной съ труденъ подложилъ руку подъ икону и указал на сердце:

-- Овдѣ! (здѣсь).

Подошелъ лѣкарь. Повернувши больнаго нѣсколько разъ туда и сюда, онъ началъ колоть его булавкою, сначала въ ноги а затѣмъ и выше пояса, и все спрашивалъ:

-- Больно ли? Чувствуетъ ли что-нибудь?

Больной слабо отвѣчалъ: нѣтъ!

-- Но гдѣ же болитъ у тебя?-- снова спросилъ его врачъ.

-- Здѣсь!-- и при этомъ больной опять указалъ на сердце Лѣкарь распорядился, чтобы больнаго не тревожили какимъ нибудь шумомъ или разговоромъ, а владыкѣ наединѣ сказалъ

-- Ничего не будетъ изъ этого! У него сломанъ спинно хребетъ.-- Онъ ушелъ, а владыко возвратился въ комнату.

-- Отче,-- сказалъ онъ,-- не имѣешь ли какого желанія?

-- Хочу исповѣдаться,-- отвѣтилъ больной.

Владыко задумался и затѣмъ спросилъ:

-- Какой же грѣхъ мучитъ тебя?

Больной сдѣлалъ слабое движеніе рукою, какъ бы подзыва насъ къ себѣ. Мы подошли и стали вокругъ постели и скамейки, на которой сидѣлъ владыко.

Больной началъ слабымъ голосомъ:

-- Отче владыко, помнишь ли, какъ ты спрашивалъ меня чему я учился?

-- Помню.

-- Помнишь ли, какъ ты мнѣ сказалъ, что моего ученья достаточно для добраго пастыря?

-- Помню.

-- Послушай же меня, отче владыко, и вы, братіе! Погубилъ я душу, что не учился въ школѣ; погубилъ и дитя свое и его увелъ у меня некрещеный человѣкъ.

-- Какъ же это такъ, отче?-- спросилъ владыко.

-- Такъ, отче владыко! Не держи болѣе такихъ простыхъ поповъ, какъ я... каковъ я былъ...-- Тутъ онъ умолкъ и, откашлявшись, прибавилъ едва слышно:-- А вы, братья, не берите попа неученаго. Стройте сейчасъ же школу и учите дѣтей. Настаетъ другой свѣтъ! А ей... ей простите! Она не виновата...

Въ это время послышался на дворѣ крикъ, и дверь быстро отворилась. На порогѣ показалась Мара, блѣдная, какъ смерть, измученная непогодою, вся мокрая и съ распущенною косой. Мы были словно оглушенные. Сдѣлавши одинъ шагъ, она пала на колѣни; склонивши голову, она закрыла лицо руками, и черная ея коса разсыпалась по землѣ. Попъ вздрогнулъ и слезы попались у него на глазахъ; затѣмъ онъ кивнулъ пальцемъ. Мы привлекли Мару къ кровати.

-- Еще ближе,-- шепнулъ онъ.

Бѣдная дѣвушка на колѣняхъ подползла къ кровати, но не посмѣла ни поднять головы, ни отнять рукъ отъ лица. Больной поломилъ руку на ея голову и что-то прошепталъ. Мара схватила его руку и облила ее горячими слезами. Улыбка заиграла за добромъ отцовскомъ лицѣ; онъ схватилъ дочь за подбородокъ, поднялъ ея лицо и, глядя на нее, промолвилъ:

-- Служи ему!-- при этомъ его взоръ перенесся на образъ святаго Саввы, лежавшій у него на груди. Жадно смотритъ ея больное лицо, усмѣхается и не можетъ вдосталь на отца наглядѣться.

-- Теперь мнѣ совсѣмъ хорошо! Теперь у меня ничто не болитъ!

Это были послѣднія слова нашего батюшки.

-----

Прошло шесть лѣтъ. Я шатался по свѣту, пока война не вызвала меня на родину. По окончаніи ея я получилъ приказаніе идти въ Б., причемъ долженъ былъ проѣзжать и черезъ овоеродное село. На послѣдней станціи мнѣ попался новый проводникъ въ лицѣ нѣкоего Иліи Ѳеофиловича, моего земляка. Познакомились мы и стали припоминать старину. Приблизившись въ селенію, я завернулся въ плащъ и беззаботно спросилъ спутника: а скажи мнѣ, ради Бога, что сдѣлалось съ...-- я хотѣлъ спросить съ Марой, но у меня языкъ не поворотился, и я невинно спросилъ: съ Павломъ Беричемъ?

-- Э, землякъ и господинъ, его не стало еще въ ту ночь, какъ сгорѣла школа. Долго мы ничего о немъ не знали, пока, наконецъ, не пришелъ Марко трубачъ изъ койска и не сказалъ, что Павелъ ушелъ въ Бѣлградъ и поступилъ въ военную службу. Вчера мы были по дѣламъ въ городѣ, и нашъ коммиссаръ прочелъ намъ въ вѣдомостяхъ слѣдующее: "Погибли при нападеніи на укрѣпленія въ Горицѣ двадцать девятаго декабря тычача восемьсотъ семьдесятъ седьмаго года: такой и такой и такой-то и, наконецъ, Павелъ Беричъ, поручикъ!"

-- Откуда?-- крикнули мы всѣ.

Онъ прочиталъ названіе нашего села.

-- Богъ да (е)му душу прости(тъ)! (Да проститъ Богъ его душу!)

-- А этотъ... вашъ учитель?... Слышали что-нибудь о немъ?

-- Э, когда нашъ Божій ангелъ отрекся отъ него и возвратился съ покаяніемъ къ отцу, учитель, говорятъ, ушелъ въ Бѣлградъ и тамъ женился на какой-то модисткѣ. Остоя богословъ разсказывалъ, что онъ теперь разошелся съ этою женой, такъ какъ она жаловалась, что онъ билъ ее и обижалъ.

-- Не будетъ онъ, землякъ, никогда счастливъ!

Въѣхали мы въ село. Воспоминанія стѣснили мнѣ грудь...

-- Полегше, Илія, полегше. Затяни узду!

Мы шагомъ проѣхали мимо новой огромной каменной школы. Звонили къ вечернѣ; сквозь окошко я увидѣлъ маленькихъ учениковъ, читавшихъ молитву. Передъ ними стояла женщина.

Я узналъ ее!...

"Русская Мысль", кн.IV, 1887

Оставить комментарий Лазаревич Лаза (перевод: А. Степович) (yes@lib.ru) Год: 1880 Обновлено: 04/12/2019. 107k. Статистика. Повесть: Проза, Переводы Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Перевод А. Степовича. Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн.IV, 1887.

Лазаревич Лаза Школьная икона

ШКОЛЬНАЯ ИКОНА.

Глава I.

Глава II.

Глава III.

Глава IV.

Лазаревич Лаза
Школьная икона