Лазаревский Борис Александрович
Mademoiselle Marie

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:


Борис Лазаревский

Mademoiselle Marie

   Видел я ее хрупкую, изящную всего два раза, вернее один, и до сих пор не знаю, как была ее фамилия, но вспоминаю эту девушку так же часто и с таким же самым чувством, как и девятнадцатилетнего брата Всеволода, убитого под Мукденом. А между тем человек я не сантиментальный, не увлекающийся и не суеверный; по роду занятий я судебный следователь, на глазах которого прошло много сложных человеческих драм. Здесь же ничего сложного не было и, тем не менее, я и сейчас не могу себе ответить на целый ряд "почему?" и "зачем?". Может быть, ответит кто-нибудь другой.
   После окончания Московского университета мне ужасно захотелось побывать на юге и посмотреть на море, о котором я до этих пор не имел представления. Были деньги и я решил объехать все крымское и кавказское побережье, начиная с Одессы. Этот город сделал на меня большое впечатление, хотя я пробыл здесь всего три дня. Нигде и никогда до сих пор я не видел так резко подчеркнутой разницы между жизнью природы и людей.
   Сочные листья только что политых каштанов и чинар, ласковый воздух и ярко синее, спокойное, как вечность, море. Перед заходом солнца оно казалось бледнее, прибережные скалы ярко-оранжевыми, а небо в каких-нибудь четверть часа становилось нежно-зеленым и грустным.
   Смуглые мужчины и ярко одетые дамы, днем и ночью, спешили что-то сделать, с кем-то встретиться и наговориться и, казалось, интересовались всем на свете, кроме окружавшей их красоты.
   Перед отъездом на юг, отец мне сказал:
   -- Непременно найди в Одессе моего старого товарища профессора Иванова и передай ему вот это письмо, хотя мы уже лет десять как не переписываемся, но мне бы хотелось узнать, как он теперь живет. В научном смысле на Иванова когда-то возлагались большие надежды. Еще будучи приват-доцентом, он открыл совсем новый минерал и назвал: "Иванид". Вообще это очень интересный человек. Адрес я его потерял, но знаю, что летом он живет где-то на даче за городом.
   Благодаря последнему обстоятельству, мне удалось исполнить поручение отца только на третий день. Я попал к Ивановым около полудня. Оказалось, что у него собственная дача. Массивные, металлические ворота, между столбами из красного кирпича. Двухэтажный дом с огромными зеркальными стеклами, вокруг довольно густой сад, великолепные цветники с бананами посредине и вензелями по сторонам, дорожки, усыпанные гравием, -- все это говорило, что здесь живут хорошо и широко. Молодцеватый дворник, поливавший из брандспойта деревья, сказал мне, что господа завтракают. Я все-таки вошел в парадную дверь, передал встретившему меня лакею письмо отца и попросил доложить о себе.
   Минут через пять послышались мягко скрипевшие по ковру шаги и ко мне вышел очень высокий, седой господин, одетый в элегантную чесучовую пару, с коротко остриженной бородой и большим родимым пятном возле носа. Глаза его смотрели лениво. Он подал мне руку и также лениво и без улыбки сказал:
   -- Мне очень приятно видеть сына Алексея Ивановича, милости просим.
   Мы прошли на веранду и я познакомился с женой Иванова. Заплывшее угреватое лицо, красный, вздернутый носик и все время мигающие, узенькие глазки, в ушах крупные бриллианты и ноющий фальшивый голос. Два толстеньких, как йоркширские поросята, мальчика встали и вежливо расшаркались. Одному было на вид лет двенадцать, другому лет десять, оба гладко выстриженные, с немного кривыми мускулистыми голыми ногами в сандалиях, и туго обтянутых коротких штанишках.
   Насколько меня поразила неинтеллигентная наружность матери Коли и Володи, настолько же удивила одухотворенная красота их гувернантки mademoiselle Marie.
   Первой моей мыслью была: "И как это госпожа Иванова, имея еще не совсем старого мужа, решается держать в доме такую обаятельную девушку?", но вглядевшись в прекрасные лучистые глаза Marie, я понял, что она скорее умрет, чем позволит себе близость с нелюбимым. И удивило меня еще ее чудесное русское произношение, но потом оказалось, что она окончила гимназию в Петербурге.
   Нужно было очень хорошо владеть собой, чтобы не глядеть на Marie и поддерживать скучный разговор с профессором и его женой. Он спросил меня, какой я окончил факультет (хотя знал это из письма отца) и куда думаю поступать, сказал несколько банальных слов о падении нравов среды студенчества и побранил евреев. Об отце ничего не спросил и молча начал есть землянику со сливками. Профессорша вытерла салфеткою губы, посмотрела на меня и заныла:
   -- Однако, какой вы еще молодой. Знаете, что, не идите вы в чиновники, а поступайте юнкером во флот, проплаваете шестнадцать месяцев и сделаетесь хорошеньким мичманом. У меня брат вице-адмирал и я вам это устрою.
   Я поблагодарил и ответил уклончиво. Marie повела своими синими глазами в мою сторону и едва заметно улыбнулась. Затем она встала, сказала короткое мерси и ушла с мальчиками к морю.
   Профессор тоже поднялся, взял лежавший возле него нераспечатанный номер "Нового Времени" и, обращаясь ко мне, лениво произнес:
   -- Вы нас с женой извините, после завтрака мы должны сделать визит, вновь назначенному Английскому консулу.
   -- По-оль, а нельзя ли этот визит отложить до завтра?
   Он погладил бороду, достал из жилетного кармана какую-то крупинку, пожевал ее, прищурился, посопел носом и категорически ответил:
   -- Неудобно. И, пожалуйста, не одевайся слишком долго.
   Я хотел откланяться, но г-жа Иванова совсем неожиданно перешла из ноющего тона в очень быстрый, похожий на крик цесарки:
   -- Нет, нет, нет, вы у нас пробудете целый день. Ни я, ни Поль никогда не допустим, чтобы приехавший в чужой город молодой человек и сын друга Поля был принят нами так холодно. Оставайтесь, оставайтесь...
   Профессору это, кажется, не очень понравилось, он промычал что-то неопределенное и ушел одеваться.
   Зачем г-жа Иванова так настойчиво удерживала меня -- я и до сих пор не могу решить.
   Они собирались довольно долго и уехали только во втором часу в наемном автомобиле. Оставшись один, я хотел сейчас же побежать к морю, но, сам не знаю почему, сделать это постеснялся. Сначала обошел и осмотрел комнаты. Все и везде было богато и безвкусно. В кабинете стоял огромный, крытый малиновым сукном стол, на нем лежали два портфеля и несколько чудесных пресс-папье, как в магазине. В великолепной серебряной чернильнице, изображавшей голову медведя, не оказалось чернил. В дубовых шкафах и на полках было много научных книг, все очень старых изданий, и я выпачкал в пыли руки. Из художественной литературы не оказалось ровно ничего. Впрочем, на круглом столике валялась книжка "Вестника Европы", но еще февральская и неразрезанная.
   Стало скучно и тяжко. Я снова вышел на воздух и медленно спустился по глинистой дорожке к берегу. Marie сидела на камне и читала французскую книжку. Мальчики босиком ходили в воде и что-то вылавливали сачками.
   -- Холодная вода? -- крикнул я им.
   -- Нет. Когда пройдет два часа после завтрака, мы будем купаться,
   а вы хотите с нами?
   -- Не знаю.
   Я подошел к Marie и спросил, что она читает.
   -- "Sur l'eau" Мопассана. Какая чудесная вещь, недаром Толстой написал к ней предисловие. А вы читали этот рассказ?
   -- Да.
   -- Вы первый раз на юге?
   -- Первый.
   -- Нравится вам здесь?
   -- Да как вам сказать. Из всего того, что я видел за эти три дня самое сильное и хорошее впечатление произвели только море да вы...
   Marie слегка покраснела.
   -- Я вижу, вы умеете и комплименты говорить.
   -- Уверяю вас, я только искренен. А вам здесь хорошо живется?
   -- Хорошо, не хорошо, а нужно жить.
   И не этой общей фразой, а лишь тембром голоса Marie точно рассказала мне не только все свое прошедшее и настоящее, но я почувствовал, что и в лучшее будущее она не верит. А может быть, это мне только так показалось, но для меня вдруг стало ясно, что эта девушка великая аристократка духа и жить среди рабов всяких условностей -- ей нелегко. Потом пришло в голову, что таким, как она, на этом свете нигде и никогда не может быть хорошо и судьба мудро делает, если посылает им смерть рано. И казалось еще, что Marie не проживет дольше двух-трех лет.
   Может, на меня так повлияла ее красота и красота моря -- не знаю. До сих пор не разобрался, хотя все это было очень давно.
   Я тоже сел на ближайший к ней камень. Легкий ветерок шевелил лепестки рыжеватых, скорее золотых волос на ее затылке и кружево на легком батистовом платье. Точеный, идеально правильный носик смотрел в печатные строки. Чуть двигались длинные, такие же черные, как и брови, ресницы. Говорить ей банальщину было как-то стыдно, а о серьезном -- тяжело. Так прошло около пяти минут. Наконец, она закрыла книгу, вздохнула и произнесла:
   -- Хорошо!..
   Искреннее удовольствие, с которым она еще раз похвалила эту вещь, было для меня целой характеристикой души Marie.
   -- Ну, как вы нашли профессора? -- вдруг спросила она, -- это, кажется, старый друг вашего отца.
   -- Да. Вы позволите мне говорить искренно?
   -- О, да. Искренность, это лучшее, что есть на свете, я, кажется, уже лет десять ни от кого ее не слыхала. Впрочем, Коля и Володя бывают иногда искренними.
   -- Видите ли, отец говорил о нем, как о большом ученом и хорошем человеке. Но только, насчет учености...
   Marie улыбнулась.
   -- Да, науку свою он забросил, но зато он хороший администратор и, кажется, скоро получит какое-то большое назначение по министерству внутренних дел.
   Она замолчала, потом чуть вздрогнула плечами и вдруг рассмеялась громко и весело, почти по-детски.
   -- Чему вы? -- спросил я.
   -- Да так... вспомнила. Говорят, что в молодости он открыл какой-то новый минерал и назвал его своим именем... "Иванид", что ли. Ну, а местные студенты сочинили, будто это вовсе и не минерал, а часть тела, когда-то засыпанного обвалом, и затем окаменевшего барана. Носик Marie сморщился, и она опять расхохоталась. Мне пришло в голову, что если бы она все время была только серьезной и говорила только умные вещи, то не была бы такой милой.
   -- Вообще значит, считая от сего момента, профессор дает науке столько же, сколько и его дворник? -- сказал я.
   -- Ну, зачем же так резко, -- он уже дал.
   -- И женился он, вероятно, по расчету...
   -- Этого мы с вами не знаем, -- строго и коротко ответила Marie.
   -- Как не знаем, ведь из профессорского жалованья такой дачи не выстроишь.
   -- Madame Иванова очень добрая...
   Marie вынула маленькие черные часики, взглянула на них и, подняв голову, звонко закричала:
   -- Коля, Володя, уже четверть четвертого, пора купаться. -- Потом обернулась ко мне и добавила, -- советую и вам. Если у вас нет костюма, то вы можете его получить в купальне за пять копеек. Это освежает не только тело, но и душу. Я, к сожалению, не умею плавать и принуждена топтаться на одном месте; не то, что не умею, а сердце у меня неважное, сейчас же забивает дыхание и на глубине, чуть больше сажени, я рискую утонуть.
   Marie грустно улыбнулась, подошла к мальчикам и сказала им какую-то длинную фразу по-французски.
   -- Bien, bien, -- ответили они одинаковыми голосами и побежали к мужской купальне. Я пошел за ними. Было много народу.
   Крик, гоготанье и бульканье мальчишек, фырканье взрослых и топот босых ног меня оглушили. Сравнительно небольшие, зеленые волны показались страшными. С трудом надев неудобный костюм, я заставил себя опуститься по скользкой обросшей зеленым мхом лесенке в воду. Но как только окунулся, сейчас же почувствовал себя действительно хорошо.
   Женская купальня находилась всего в пятнадцати -- двадцати саженях и с той стороны слышались такие же веселые, только более звонкие голоса. Я легко различал не только фигуры, но и лица. Скоро показалась Marie, Она действительно не плавала, а только держалась за канат и топталась на месте, впрочем, очень недолго. Когда она поднималась по лестнице, яркое солнце осветило ее нежные плечи, руки и ноги.
   Я невольно замер и подумал: "Кто будет тем счастливцем, которому она будет принадлежать?".
   В это время большая волна ревниво хлюпнула мне в самое лицо и высоко подняла все мое тело.
   Я тоже скоро вышел. Быстро вытерся, оделся и отправился на то самое место, где Marie читала. Она подошла скорыми, мелкими шажками, свежая, красивая, молодая, как белый тюльпан после дождя, и весело спросила:
   -- Ну, что, правда, чудесно купаться в море?
   -- Да, хорошо.
   -- Ну, вот, теперь вы не будете таким пессимистом и не станете нападать на профессора. Знаете, в нем есть одно очень положительное качество; он очень хороший отец.
   -- "Это ты сама хороша, -- подумал я, -- и потому не можешь сказать и никогда не скажешь ни о ком ни одного дурного слова"...
   Скоро прибежали Коля и Володя. На горе показался лакей и вежливо, но громко произнес:
   -- Барыня вернулись и просят чай кушать,
   -- Сейчас идем, -- ответила Marie и, обращаясь ко мне, добавила: -- у нас всегда в это время пьют чай.
   Я не хочу описывать конца этого дня. Скучный он был. Почти ни одного слова не удалось мне больше сказать с Marie. Когда я начал прощаться, она была в гостиной. Я на минутку вошел туда и, подавая ей руку, произнес:
   -- Как бы я желал еще раз увидеться и поговорить с вами.
   -- Нет, уж больше не увидимся, -- ответила она спокойно и серьезно.
   Я хотел спросить, почему, но сзади заскрипели шаги профессора.
   И в Ялте, и в Афонском монастыре, и в Батуме я не мог отделаться от мыслей о Marie. Думал я о ней почти каждый день и зимой в Москве, думал, когда шел на службу и когда писал скучные судебные протоколы.
   Весной снова неудержимо захотелось поехать на юг, но нельзя было. Только в конце июля представился случай, и очень удобный. Помощник секретаря, товарищ по службе, ехал в отпуск на две недели в Одессу (у его родных была там дача) и приглашал с собою и меня.
   Я не люблю и никогда не любил жить у чужих.
   Но здесь чересчур велико было искушение. Хотя сердце настойчиво мне твердило, что Marie я больше не увижу и что у Ивановых ее уж нет. Уверенность эта была во мне настолько сильна, что, приехав в Одессу, на дачу, расположенную всего в нескольких кварталах от дачи профессора, я, в течение первых трех дней, не пошел туда. Но все-таки я ошибся.
   Был табельный день. С утра везде на дачах и особенно на берегу суетилось, гуляло и купалось много народу. Все время, где-то гремела военная музыка. Дул горячий ветер, и море было темно-синее, неспокойное, с белыми барашками на горизонте. Далекий парус совсем прильнул к ним.
   Мой товарищ, так же, как и я, не выносил толпы ни в каком виде и, поэтому, выкупавшись, мы сейчас же вернулись в дом. Опустили на всех окнах сторы и сели играть в шахматы. Оба так увлеклись, что продолжали играть и после обеда и досидели до вечера. Когда мы вышли на веранду, на небе уже горели звезды. Взглянув на самую крупную из них, я почему-то вспомнил Marie.
   Мы решили спуститься к морю, взять шлюпку и покататься только вдвоем. Ветер уже стих и людей стало меньше. Музыка все еще где-то играла. Плакал корнет-а-пистон...
   Не доходя до лодочной пристани, на берегу, мы встретили какую-то странную процессию с фонарями. Я сначала думал, что это продолжение иллюминации, -- какой-нибудь факельцуг, но ухо мое уловило чей-то плач, и мы с товарищем сделали попытку посмотреть поближе -- в чем дело.
   -- С дачи Иванова гувернантка утонула, -- спокойно произнес равнодушным басом какой-то человек и дохнул водкой.
   У меня екнуло и похолодело сердце. Я схватил этого человека за руку и спросил:
   -- Какая гувернантка, у каких Ивановых?
   -- У прохфесора, француженка, -- так же спокойно ответил бас и добавил: -- менины барыни там справляли, поехали на лодках в море фейерферки пускать. Один огонь как-то не тогда вспыхнул, все испугались и кинулись на левый борт шлюпки, она и перевернулась. И недалеко от берега... Все спаслись, только одна барышня захлебнулась, два часа искали, сейчас вытащили. Если б не ночью...
   Ясно вспомнился мне ее отчетливый спокойный голос: "Нет, уж больше не увидимся"...
   Я пробился вперед и увидел полуобнаженную, обмокшую фигуру Marie.
   Ее несли на брезенте. Роскошные волосы слиплись, глаза были открыты, но уже успели остеклиться. Головка мерно покачивалась в такт шагов живых людей.
  

----------------------------------------------------

   Первая публикация: журнал "Пробуждение" No 23, 1912 г.
   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru