Леббок Джон
Радости жизни

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    The pleasures of life.
    Перевод В. А. Геблера (1890).

   

Джонъ Лёббокъ.

РАДОСТИ ЖИЗНИ.

(Pleasures of Life).

СЪ ПРЕДИСЛОВІЕМЪ АВТОРА
ДЛЯ РУССКАГО ИЗДАНІЯ.

ПЕРЕВЕЛЪ
съ 18-го англійскаго изданія
В. А. Геблеръ.

ЧАСТЬ I.

Изданіе журнала "Пантеонъ Литературы".

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Н. А. Лебедева, Невскій проси., д. No 8.
1890.

   

Предисловіе автора къ русскому изданію.

   Я узналъ, что моя книга "Радости жизни" готова появиться въ русскомъ переводѣ, и весьма радъ тому, что она будетъ представлена моимъ русскимъ друзьямъ, которые уже столь благосклонно приняли нѣкоторыя изъ моихъ прежнихъ сочиненій {На русскомъ яз. извѣстны слѣд. сочиненія Дж. Лёббока: "Доисторическія времена или первобытныя эпохи человѣчества". Пер. Д. Н. Анучина. М. 1876.-- "Начало цивилизаціи и умственное и общественное положеніе дикарей". Перев. Д. А. Коропчевскаго. Спб. 1876. "Муравьи, пчелы и осы". Перев. Д. В. Аверкіева. Спб. 1887. Прим. ред.}.
   Въ настоящемъ случаѣ, есть одинъ пунктъ, относительно котораго я спѣшу сказать нѣсколько словъ въ объясненіе, а быть можетъ, и въ оправданіе.
   Часто говорили, будто бы списокъ книгъ, данный въ четвертой главѣ, является выраженіемъ моей личной идеи о сотнѣ самыхъ лучшихъ книгъ къ мірѣ. Я еще разъ скажу, что такая идея не руководила мною при составленіи упомянутаго списка. Я имѣлъ въ виду учащихся лондонской коллегіи рабочихъ {The London Working Men's College.} и привелъ перечень 100 книгъ, которыя, казалось мнѣ, всего чаще были рекомендованы, какъ подходящія для такихъ читателей.
   Естественно, что при подобныхъ обстоятельствахъ, въ спискѣ преобладаютъ англійскія сочиненія; изъ сочиненіи иностранныхъ писателей я могъ включить только такія, которыя были хорошо переведены. Нѣтъ надобности говорить, что если бы я обращался къ русской публикѣ, то мой списокъ былъ-бы иной {Оставляй 4-ю гл. въ томъ видѣ, какъ она изложена у автора, въ концѣ сочиненія мы приводимъ списокъ 100 книгъ, составленный нами для русскихъ читателей, взамѣнъ списка, помѣщеннаго въ англійскомъ изданіи. Ред.}.
   А теперь поручаю мою книгу снисходительности и благосклонности русскихъ читателей, съ моими лучшими пожеланіями счастія и благосостоянія великому русскому народу.

Джонъ Лёббокъ.

   High Elms
   Down, Kent.
   

Предисловія автора

КЪ 1 МУ ИЗДАНІЮ.

   Лица, присутствующія на публичныхъ актахъ при открытіи школъ и раздачѣ наградъ и аттестатовъ, обыкновенно обращаются къ вступающимъ въ жизнь съ словами совѣта и ободренія, которыя можетъ подсказать имъ ихъ житейскій опытъ.
   Въ молодости своей мнѣ часто приходилось страдать подъ вліяніемъ упадка духа и унынія. Поэтому на подобныхъ собраніяхъ я особенно старался обратить вниманіе моихъ слушателей на тѣ преимущества и блага жизни, которыя даны намъ въ удѣлъ. Въ предлагаемой книгѣ собраны нѣкоторыя изъ этихъ рѣчей. Тутъ выпущено все, имѣвшее характеръ случайный; сдѣланы и кое-какія иныя измѣненія и добавленія, уже послѣ пришедшія мнѣ въ голову. Надѣюсь, что мысли и изреченія, въ которыхъ я самъ почерпалъ величайшее для себя утѣшеніе, могутъ пригодиться и другимъ.
   Нужно-ли говорить, что здѣсь указаны далеко не всѣ источники счастія, открытые для насъ: многое и многое изъ радостей жизни осталось совершенно не упомянутымъ.
   Перечитывая корректурные листы, я чувствую, что нѣкоторыя изреченія могутъ показаться слишкомъ догматическими; позволяю себѣ, однако, надѣяться, что читатели будутъ снисходительны въ виду тѣхъ обстоятельствъ, при которыхъ говорилось все, собранное въ этой книгѣ.
   
   High Elms,
   Down, Kent, январь 1887 г.
   

КЪ 18-МУ ИЗДАНІЮ.

   Лекція, прочитанная мною три года тому назадъ въ Working Men's College и составляющая четвертую главу настоящей книги, дала поводъ къ большимъ спорамъ. "Pall Mall Gazette" вмѣшалась въ этотъ вопросъ и разослала рядъ циркуляровъ ко многимъ лицамъ, наиболѣе компетентнымъ, приглашая ихъ высказать свое мнѣніе. Это повело ко многимъ интереснымъ возраженіямъ, слѣдствіемъ чего было появленіе нѣсколькихъ другихъ списковъ книгъ. Когда моя книга была переведена на нѣмецкій языкъ, тамъ произошелъ подобный-же споръ. Я имѣлъ полное основаніе быть довольнымъ результатомъ этой полемики и, внимательно разсмотрѣвъ сдѣланныя указанія, не вижу основаній для какого-либо существеннаго измѣненія въ первоначальномъ спискѣ. Я не предполагалъ давать своего собственнаго списка и не имѣлъ прямого намѣренія рекомендовать своихъ собственныхъ любимцевъ. Моя попытка состояла въ томъ, чтобы дать такія сочиненія, которыя всего чаще рекомендовались прежними писателями, занимавшимися этимъ вопросомъ. Въ то время, какъ въ разнообразныхъ критическихъ замѣткахъ, написанныхъ по поводу моего Списка, были предложены обширныя добавленія, доходящія въ совокупности до нѣсколькихъ сотъ книгъ, -- въ моемъ оказывается очень мало упущеній. Что касается тѣхъ сочиненій, относительно которыхъ было высказано нѣкоторое сомнѣніе,-- именно кое-какія восточныя книги,-- то я могу замѣтить, что мой перечень составленъ не какъ перечень сотни наилучшихъ книгъ, но -- что далеко не одно и то-же -- лишь такихъ, которыя особенно часто рекомендовались, въ качествѣ наиболѣе заслуживающихъ прочтенія.
   Напримѣръ, касательно "Шикингъ" и "Аналектовъ" Конфуція, долженъ смиренно признаться, что я лично не восхищаюсь собственно ни однимъ изъ этихъ сочиненій; рекомендовалъ-же ихъ потому, что они пользуются глубокимъ уваженіемъ у китайской расы, состоящей изъ 400,000,000 нашихъ ближнихъ. Могу прибавить къ этому, что оба эти сочиненія -- очень коротенькія.
   "Раманана и Маха-Бхарата" (въ извлеченіи у Wheeler'а) и "Будда" Сентъ-Илера -- не только очень интересны сами по себѣ, но и очень важны по отношенію къ нашей великой восточной имперіи.
   Я былъ удивленъ столь большимъ разногласіемъ высказанныхъ мнѣній. Было опубликовано девять довольно длинныхъ списковъ. Эти списки содержатъ до 300 сочиненій, не упомянутыхъ мною, и нѣтъ ни одной книги, которая встрѣчалась-бы въ каждомъ спискѣ или даже въ половинѣ ихъ, и только около шести книгъ попадается болѣе чѣмъ въ одномъ изъ девяти списковъ.
   Если-бы эти авторитеты, или по крайней мѣрѣ большинство изъ нихъ были единогласны въ своихъ рекомендаціяхъ, я воспользовался-бы ихъ указаніями; но такъ какъ они значительно расходятся между собою, то оставляю мой списокъ почти въ томъ видѣ, какъ онъ предложенъ былъ первоначально. Я прибавилъ, впрочемъ, "Сакунталу" или "Потерянное Кольцо" Калидазы, да еще "Вильгельма Телля" Шиллера, выпустивъ, взамѣнъ ихъ, Лукреція и миссъ Austen: Лукреція -- потому, что хотя его сочиненіе въ высшей степени замѣчательно, оно, быть можетъ, является вообще менѣе подходящимъ, чѣмъ большая часть другихъ книгъ въ спискѣ; а миссъ Austen -- по той причинѣ, что англійскіе романисты и безъ того имѣютъ тутъ болѣе чѣмъ достаточное количество представителей.
   "Иные ропщутъ, когда на ихъ ясномъ небѣ, въ самой глубинѣ небесной лазури, появится единственное черное пятнышко. Иные же бываютъ исполнены благодарной любви, если хоть одна полоска свѣта, единственный лучъ божественнаго милосердія, блеснетъ во мракѣ ихъ ночи.
   
   "Въ богатыхъ палатахъ вы найдете людей съ недовольнымъ и гордымъ сердцемъ, которые спрашиваютъ, почему жизнь такъ горька к печальна, почему все хорошее недоступно. Въ бѣднѣйшихъ-же хижинахъ есть люди, сердце которыхъ полно умиленія къ небесной любви, оставившей имъ столь богатую сокровищницу даровъ,-- къ этой неутомимой и вѣчно бодрствующей любви".

Трентъ.

ГЛАВА I.
Счастіе, какъ долгъ.

   "Если человѣкъ несчастливъ, то въ этомъ онъ самъ виноватъ; ибо Богъ создалъ всѣхъ людей для того, чтобы они были счастливыми".

-- Епиктетъ.

   Жизнь -- великій даръ; достигнувъ зрѣлаго возраста, большая часть изъ насъ естественно задается вопросомъ, въ чемъ должна быть главная цѣль нашего существованія. Даже тѣ, которые не признаютъ основнымъ принципомъ "наибольшее благо для наибольшаго числа людей", даже тѣ согласны, что всѣ мы должны стараться содѣйствовать, по мѣрѣ силъ, счастію нашихъ ближнихъ. Съ другой стороны, есть много людей, которые, повидимому, сомнѣваются въ томъ, справедливо-ли добиваться личнаго счастія. Конечно, наше собственное счастіе не должно быть нашей исключительной задачей, да оно и не достижимо, если мы будемъ эгоистически стремиться къ нему. Мы можемъ имѣть много удовольствій въ жизни, но не должны давать имъ властвовать надъ собою, не то они скоро приводятъ за собою горе; "въ какое опасное и жалкое рабство впадаетъ тотъ, кто позволяетъ радостямъ или печалямъ (этимъ двумъ коварнымъ и жестокимъ властелинамъ) безпрестанно господствовать надъ собою!" (Сенека)
   Я имѣю полное право предполагать, что міръ былъ бы лучше и краше, еслибъ наши наставники обращали столько-же вниманія на счастіе, какъ долгъ, сколько и на долгъ, какъ счастіе, ибо мы должны быть какъ можно веселѣе, хотя бы для того только, чтобы быть счастливыми,-- а это, вмѣстѣ съ тѣмъ, и самое дѣйствительное средство, чтобы содѣйствовать счастію другихъ.
   Каждый, конечно, знаетъ, что веселый другъ подобенъ солнечному дню, который обливаетъ своимъ свѣтомъ все окружающее; большинство изъ насъ можетъ, по желанію, сдѣлать для себя изъ окружающаго міра дворецъ, или тюрьму.
   Безъ сомнѣнія, мы не безъ нѣкотораго эгоистическаго удовольствія поддаемся меланхоліи и представляемъ себя жертвами судьбы, жалуемся на наши невзгоды, въ особенности если онѣ болѣе или менѣе воображаемыя. Быть бодрымъ и веселымъ нерѣдко требуетъ извѣстнаго усилія; жить счастливо тоже своего рода искусство, и въ этомъ отношеніи, какъ и въ другихъ, намъ необходимо зорко слѣдить и умѣть управлять собою.
   Въ самомъ дѣлѣ, радость и печаль постоянно чередуются между собою. Слишкомъ часто
   
   "Мы смотримъ впередъ и назадъ,
   Вздыхая по томъ, чего нѣтъ:
   Нашъ самый искренній смѣхъ
   Бываетъ исполненъ тревоги;
   Наши лучшія пѣсни полны печали и грусти" (Шелли).
   
   Англичане, какъ нація, склонны къ меланхоліи. О нихъ говорятъ, что они даже въ самомъ веселіи скучны. Если такое мнѣніе не лишено правды, то будемъ надѣяться, что это явленіе временное, и старинная поговорка о "веселой Англіи" снова станетъ дѣйствительнымъ фактомъ. Настоящую меланхолію слѣдуетъ искать на Востокѣ. Что можетъ быть печальнѣе слѣд. строкъ поэта Омара Ханама:
   
   "Мы здѣсь живемъ одинъ или два краткихъ дня,
   Всѣ пріобрѣтенія наши здѣсь -- есть скорбь и горе;
   А затѣмъ, оставляя нерѣшенными задачи жизни,
   Съ мукой сожалѣнія, мы уже должны удалиться".
   
   А вотъ пѣснь Дева князю Сиддартхе:
   
   "Мы -- голоса блуждающаго вѣтра,
   Что стонетъ о покоѣ, не находя его.
   Подобно вѣтру, жизнь смертнаго, раба несчастія,
   Есть лишь стонъ, вздохъ, рыданье, буря и борьба".
   
   Если это дѣйствительно вѣрно, если жизнь смертнаго такъ печальна и полна страданій, то неудивительно, что Нирвана-прекращеніе скорой -- является завѣтнымъ желаніемъ, достигаемымъ даже цѣною самосознанія.
   Но не справедливѣе-ли будетъ поставить передъ собою совершенно иной идеалъ -- болѣе здоровую, болѣе мужественную и болѣе благородную надежду.
   Жизнь состоитъ не въ томъ, чтобы только жить, но чтобы жить хорошо. Есть люди, "которые живутъ безъ всякой цѣли, проходятъ въ мірѣ, точно былинка по рѣкѣ: они не идутъ, ихъ несетъ" (Сенека); но какъ Гомерь говоритъ устами Улисса, "какъ скучно бездѣйствовать, доходить до конца и останавливаться не отполированнымъ, не блестя отъ труда -- точно жить значитъ дышать!"
   Гете говоритъ, что въ тридцать лѣтъ онъ рѣшился "пользоваться жизнью уже не вполовину, во цѣликомъ наслаждаться и добромъ, и красотой."
   
   "Im Ganzen, Guten, Schönen
   Resolut zu Leben."
   
   Дѣйствительно, жизнь должна измѣряться мыслью и дѣятельностью, а не временемъ. Она несомнѣнно можетъ и должна быть радостна, полна интереса и счастлива; по итальянской пословицѣ, "если не всѣ могутъ жить на Piazza, то каждый можетъ грѣться на солнцѣ".
   Если мы будемъ дѣлать все для насъ возможное; не станемъ преувеличивать ничтожныхъ тревогъ; будемъ бодро смотрѣть -- не скажу на свѣтлую сторону вещей, но на самыя вещи, какъ онѣ есть въ дѣйствительности; если воспользуемся многочисленными благами, которыя насъ окружаютъ,-- то непремѣнно почувствуемъ тогда, что жизнь поистинѣ славное наслѣдіе.
   "У человѣка болѣе слугъ, чѣмъ онъ замѣчаетъ. На каждой тропинкѣ имъ попираетъ ногами то, что приноситъ ему пользу, когда болѣзнь дѣлаетъ его блѣднымъ и изнуреннымъ. О всемогущая Любовь! Человѣкъ есть цѣлый міръ и у него есть другой міръ, готовый служить ему!" (Гербертъ).
   Немногіе изъ насъ, однакоже, понимаютъ дивныя преимущества жизни, или дары, преемственно передаваемые намъ: великолѣпіе и красоту вселенной, которая будетъ нашей полной собственностью, если только мы того пожелаемъ, не понимаютъ, до какой степени мы можемъ сдѣлать себя тѣмъ, чѣмъ мы хотимъ быть, и осуществить данную намъ власть обезпечить себѣ миръ, восторжествовать надъ скорбью и печалью.
   Данте указалъ на упущеніе благопріятныхъ случаевъ, какъ на серьезный проступокъ:
   
   "Человѣкъ можетъ быть жестокимъ къ самому себѣ и къ своимъ собственнымъ благамъ, и за это онъ, во второмъ кругѣ, долженъ вѣчно оплакивать, въ безплодномъ раскаяніи, свое преступленіе. Кто лишаетъ себя жизни и свѣта, тотъ въ беззаботной расточительности губитъ свой талантъ, и потомъ предается печали, когда долженъ былъ бы пребывать въ радости".
   
   Рёскинь высказалъ ту-же мысль, прямо указывая на чудесную красоту этого славнаго міра, слишкомъ часто принимаемаго, какъ нѣчто заурядное, о которомъ если и вспоминаютъ иной разъ, то почти безъ благодарности. "Святые люди", сѣтуетъ онъ, "восхваляя любовь къ намъ Бога, очень рѣдко ссылаются на тѣ предметы, въ которыхъ она проявляется всего больше и непосредственнѣе; настаивая на томъ, что Онъ даетъ хлѣбъ, одежду и здоровье (хотя Онъ даетъ это и всѣмъ низшимъ существамъ), они не внушаютъ намъ благодарить Его за ту славу Его дѣлъ, которую Онъ лишь намъ однимъ позволилъ созерцать: они часто совѣтуютъ намъ размышлять въ замкнутой комнатѣ, и не посылаютъ насъ, какъ Исаакъ, въ поля вечерней порою. Они обращаютъ наше вниманіе на долгъ самоотверженія, но умалчиваютъ о долгѣ наслаждаться"; а между тѣмъ, какъ онъ справедливо замѣчаетъ въ другомъ мѣстѣ, "каждый изъ насъ, идя по своему жизненному пути, можетъ на выборъ -- или соединить всѣ голоса природы въ единую пѣснь ликованія, или истощить и погасить всѣ ея симпатіи къ себѣ до степени страшнаго, холоднаго молчанія -- заставить ее изрыгать камни и отрясать прахъ свой на насъ".
   Не должны ли всѣ мы допустить, вмѣстѣ съ Генри Тэйлоромъ, что "прошлое жизни полно потерянными случаями"? "Кто не пользуется и не наслаждается жизнью," -- говоритъ Т. Браунъ,-- "того я считаю привидѣніемъ, хотя онъ и обладаетъ всѣми видимыми свойствами тѣла".
   Дѣйствительно, св. Бернардъ даже прямо утверждаетъ, что "ничто не можетъ причинить мнѣ зла, кромѣ меня самого; вредъ, претерпѣваемый мною, я ношу въ себѣ, и дѣйствительнымъ страдальцемъ всегда бываю только по своей собственной винѣ".
   Равнымъ образомъ, и нѣкоторые языческіе моралисты очень часто проповѣдывали то-же самое. "Боги",-- говоритъ Маркъ Аврелій,-- "предоставили всѣ средства во власть человѣка, чтобы ему не дать возможности впасть въ дѣйствительныя бѣдствія. Можетъ-ли то, что не дѣлаетъ самого человѣка хуже, ухудшить его жизнь!"
   Епиктетъ разсуждаетъ совершенно также: "Если человѣкъ несчастливъ, то помните, что его несчастіе -- слѣдствіе его собственной вины; ибо Богъ создалъ всѣхъ людей, чтобы быть счастливыми". "Я",-- говоритъ онъ въ другомъ мѣстѣ, -- "всегда доволенъ тѣмъ, что случается; ибо я думаю, что то, чего хочетъ Богъ, лучше того, чего я хочу". А вотъ и еще: "Не домогайтесь, чтобы обстоятельства складывались такъ, какъ вы желаете; но желайте, что бы обстоятельства, сложившіяся извѣстнымъ образомъ, были именно таковы, какимъ имъ должно быть, и тогда жизнь ваша потечетъ спокойно... Если вы желаете чего-нибудь, принадлежащаго другому, вы теряете то, что составляетъ вашу собственность".
   Весьма немногіе, однако, въ состояніи пойти такъ далеко, какъ св. Бернардъ. Мы неизбѣжно должны страдать отъ горя, болѣзни и заботъ, отъ утратъ, жестокости, ошибокъ, даже отъ равнодушія тѣхъ, кого мы любимъ. Сколько дней бываетъ омрачено и опечалено однимъ гнѣвнымъ словомъ!
   Говорятъ, что Гегель спокойно окончилъ свою "Phaenomenologie des Geistes" въ Іенѣ, 14-го октября 1806 года, не зная рѣшительно ничего о жестокой битвѣ, которая происходила около него.
   Матѳей Арнольдъ говоритъ, что намъ можно было-бы брать примѣръ съ небесныхъ тѣлъ:
   
   Не страшась безмолвія, окружающаго ихъ, не развлекаясь зрѣлищами, которыя видятъ, они не требуютъ отъ предметовъ, стоящихъ внѣ ихъ сферы, ни любви, ни увеселенія, ни симпатіи. Соединенныя взаимной связью, не обращая вниманія на то, въ какомъ поло женіи находятся прочія созданія Божія, употребляя всѣ свои силы на осуществленіе своихъ собственныхъ задачъ,-- они достигаютъ той всемогущей жизни, какую вы видите."
   
   Правда, что
   
   "Каждый человѣкъ всегда
   Самому себѣ -- звѣзда;
   Наши личныя дѣла --
   Ангелы добра и зла",
   
   и что "гораздо лучше стоять себѣ вдали, подобно Помпеевой колоннѣ, и одиноко возвышаться въ своей незапятнанной чистотѣ, чѣмъ слѣдовать за толпой и дѣлать зло" {Т. Браунъ;}. Но многимъ такая отчужденность, сама по себѣ, показалась бы чрезвычайно тягостной, ибо сердце -- "не островъ, отрѣзанный отъ остальныхъ земель, а континентъ, крѣпко связанный съ ними" {Бэконъ.}.
   Если мы такъ мало принимаемъ къ сердцу интересы окружающихъ насъ людей, что не сочувствуемъ ихъ страданіямъ, то этимъ именно лишаемъ себя возможности раздѣлить ихъ счастіе и теряемъ гораздо болѣе, чѣмъ пріобрѣтаемъ. Если мы уклоняемся отъ симпатіи и заковываемъ себя съ головы до ногъ въ холодную стальную броню эгоизма, то чрезъ это самое для насъ становятся недоступными многія изъ величайшихъ и чистѣйшихъ радостей жизни. Дѣлая себя нечувствительными къ страданію, мы должны отказаться и отъ возможности наслажденія.
   Кромѣ того, многое изъ того, что мы называемъ зломъ, есть въ сущности скрытое добро, и намъ не слѣдовало бы "безразсудно враждовать противъ невзгодъ, еще не понятыхъ, и пренебрегать благами, часто заключающимися въ нихъ" {Т. Браунъ.}. "Удовольствіе и страданіе,-- говоритъ Плутархъ,-- это гвозди, которыми взаимно скрѣпляются тѣло и душа. Страданіе есть предупрежденіе объ опасности, положительная необходимость существованія. Если бы не оно, если бы не предостереженія, которыя даются намъ нашими чувствами, то самыя блага, которыми мы окружены, скоро и неизбѣжно оказались бы роковыми. Многіе изъ людей, не изучавшихъ этого вопроса, находятся подъ тѣмъ впечатлѣніемъ, что части тѣла, лежащія глубже другихъ, должны обладать наибольшей чувствительностью. На самомъ дѣлѣ происходитъ какъ разъ противное. Кожа -- постоянная и неусыпная стража, всегда готовая дать намъ сигналъ о приближающейся опасности; между тѣмъ какъ тѣло и внутренніе органы, которымъ извнѣ угрожаетъ менѣе опасности, сравнительно лишены чувствительности, пока находятся въ нормальномъ, здоровомъ состояніи.
   "Мы толкуемъ",-- говоритъ Хельпсъ,-- "о происхожденіи зла; но что такое зло? По большей части, мы разсуждаемъ о страданіяхъ и испытаніяхъ, какъ о чемъ-то такомъ, что имѣетъ свою хорошую сторону, пожалуй, развѣ въ результатѣ: но съ трудомъ допускаемъ мысль, что страданія могутъ быть хороши сами по себѣ. А между тѣмъ, они суть знанія, которыя нельзя пріобрѣсть инымъ путемъ, если люди не сдѣлаются богами и не получатъ способности постигать безъ участія опыта. Все, чему подвергаются люди, можетъ быть абсолютно самымъ лучшимъ для нихъ -- зла нѣтъ въ дѣйствительности, по крайней мѣрѣ, въ нашемъ обыкновенномъ значеніи этого слова".
   Дѣйствительно, "изъ долины всего лучше открывается видъ на холмъ" {Бэконъ.}, и "чтобы чувствовать великія блага, нужно извѣдать малыя бѣдствія" {Руссо.}.
   Если, однако, намъ кажется, что мы получаемъ не все, чего желаемъ, то вотъ какъ прекрасно объясняетъ и это обстоятельство итальянскій поэтъ Филикана въ своемъ знаменитомъ сонетѣ "Провидѣніе":
   
   "Провидѣніе святое, безконечное, неустанно заботится о вашихъ нуждахъ, внимаетъ всѣмъ нашимъ мольбамъ, приходитъ на помощь намъ во всѣхъ нашихъ потребностяхъ, и если даже порою отказываетъ въ томъ, что кажется принадлежащимъ намъ по праву, то или для того чтобы понудить насъ молиться, или же отказываетъ только для виду, а на самомъ дѣлѣ даруетъ, отказывая".
   
   Лица, не признающія идеи постояннаго вмѣшательства, найдутъ успокоеніе въ увѣренности, что законы вселенной дѣйствуютъ для общаго счастія.
   А если и приходитъ скорбь,-- то
   
   Скорбь должна быть, подобно радости, величественной, ровной, степенной, подкрѣпляющей, очищающей, возвышающей, освобождающей, настолько мощной, чтобы уничтожить мелкія треноги, чтобы внушить не линія мысли, серьезныя мысли, мысли, не покидающія насъ до конца").
   
   Если мы не имѣемъ основанія надѣяться, что жизнь будетъ сплошнымъ счастіемъ, то можемъ, по крайней мѣрѣ, значительно склонить вѣсы на правую сторону; и даже событія, которыя кажутся бѣдствіемъ, часто могутъ обратиться въ добро, если смѣло смотрѣть имъ въ глаза. "Нерѣдко, говоритъ Сенека, несчастіе обращается намъ на пользу, и великое бѣдствіе подготовляетъ путь для еще болѣе великой славы". Начало своего ученаго поприща Гельмгольцъ ставитъ въ зависимость отъ припадка болѣзни. Послѣдняя привела его къ пріобрѣтенію микроскопа, который онъ могъ купить только благодаря тому, что осеннія каникулы 1841 г. провелъ въ госпиталѣ, въ тифозной горячкѣ; какъ казенный воспитанникъ, онъ пользовался даровымъ лѣченіемъ,-- и вотъ, по выздоровленіи, у него оказались въ карманѣ сбереженія отъ его маленькихъ средствъ".
   "Савонарола",-- говоритъ Кастеляръ,-- "при иныхъ условіяхъ, несомнѣнно былъ бы добрымъ супругомъ, нѣжнымъ отцомъ, человѣкомъ неизвѣстнымъ исторіи, совершенно неспособнымъ запечатлѣть "на пескахъ времени" и въ человѣческой душѣ тотъ глубокій слѣдъ, который онъ оставилъ; но горе посѣтило его и, разбивъ его сердце, исполнило меланхоліи, характеризующей страдающую душу; и та-же печаль, увѣнчавшая чело его терновымъ вѣнкомъ, покрыла его, вмѣстѣ съ тѣмъ, блестящимъ вѣнцомъ безсмертія. Его надежды были сосредоточены на любимой женщинѣ, и обладаніе ею составляло цѣль его жизни; когда же впослѣдствіи ея семья отвергла его, отчасти вслѣдствіе его профессіи, отчасти-же по винѣ его самого, онъ убѣжденъ былъ, что для него настала смерть, тогда какъ въ дѣйствительности начиналось безсмертіе". {Aubrey de Mere.}
   Однакоже, невозможно отрицать существованія зла, и при чина его долгое время занимала человѣческій умъ. Дикарь рѣшаетъ этотъ вопросъ, предполагая существованіе злыхъ духовъ Греки приписывали людскія несчастія главнѣйшимъ образомъ непріязни и зависти боговъ и богинь. Другіе представляли себѣ два божественныхъ начала, враждебныхъ другъ другу -- одно дружественное и другое непріязненное для людей.
   Но, повидимому, уже въ самой свободѣ дѣйствія заключается существованіе зла. Если намъ предоставлено право выбора, то многое должно зависѣть отъ того, что именно мы изберемъ. По самой природѣ вещей, дважды два не могутъ равняться пяти. Епиктетъ представляетъ себѣ Юпитера обращающимся къ людямъ съ такой рѣчью: "Если-бы было возможно сдѣлать ваше тѣло и вашу собственность не подвергающимися никакому тлѣнію, я сдѣлалъ бы это. Но этого не могло быть, и потому я далъ вамъ частицу себя самого".
   Отъ насъ зависитъ разумно пользоваться этимъ божественнымъ даромъ. Онъ, этотъ даръ, составляетъ наше самое цѣнное сокровище. "Душа гораздо лучше всѣхъ остальныхъ вещей, которыми ты владѣешь. Поэтому можешь-ли ты показать мнѣ, какъ ты о ней заботился? Ибо едва-ли вѣроятно, чтобы ты, человѣкъ столь мудрый, беззаботно и безпечно пренебрегъ ею и довелъ до погибели драгоцѣннѣйшее изъ всѣхъ твоихъ достояній" {Епиктетъ.}.
   Кромѣ того, если нельзя вполнѣ избѣжать зла, все таки не подлежитъ сомнѣнію, что не только то, какую мы ведемъ жизнь, хорошую и полезную, или дурную и безполезную, но даже и то, счастлива ли она или несчастна,-- заключается въ нашей собственной власти и во многомъ зависитъ отъ насъ самихъ. "Отъ печали освобождаетъ безумца только время, мудреца-же освобождаетъ разумъ" {Ibid.}; никто еще до сихъ поръ не былъ глубоко несчастнымъ безъ собственной вины. Если не властелины, то, во всякомъ случаѣ, мы почти творцы самихъ себя.
   У большинства изъ насъ застилаютъ и омрачаютъ свѣтлый блескъ жизни не столько великія скорби, болѣзни или смерть, сколько мелкія "ежедневныя умиранія". Многія изъ тревогъ жизни сами по себѣ ничтожны и легко могли бы быть устранены!
   Какъ счастлива была бы повсюду домашняя жизнь, еслибы не безумныя ссоры, или недоразумѣнія, какъ ихъ удачно назвали! Мы сами тому причиной, если постоянно жалуемся или находимся въ дурномъ расположеніи духа; не слѣдуетъ намъ, хотя это и труднѣе, допускать себя быть несчастными, вслѣдствіе постоянныхъ жалобъ или мрачнаго настроенія другихъ.
   Многое изъ того, что причиняетъ намъ страданія, мы навлекли на себя сами, если не по дѣйствительной винѣ своей, то по крайней мѣрѣ по невѣжеству или по необдуманности. Тревоги сравнительно рѣдко приходятъ къ намъ, мы сами идемъ къ нимъ. Многіе изъ насъ тратятъ всю жизнь на пустяки. Лабрюйеръ говоритъ, что "большая часть людей употребляетъ значительную половину своей жизни на то, чтобы сдѣлать другую половину несчастной", или, выражаясь словами Гёте:
   
   "Во всѣ вѣка, истерзанный заботой человѣкъ
   Сѣялъ тщеславіе, чтобъ пожинать отчаяніе".
   
   Мы не только сильно страдаемъ отъ ожиданія грядущихъ золъ, какъ "Ной жилъ многіе годы подъ бременемъ скорбнаго ожиданія потопа, и Іерусалимъ былъ взятъ для Іереміи прежде, чѣмъ былъ осажденъ", но часто ужасно терзаемся отъ опасенія несчастій, которыя, въ концѣ концовъ, и совсѣмъ не являются. Намъ нужно стараться дѣлать все какъ можно лучше и спокойно ждать результатовъ. Мы часто слышимъ о людяхъ, изнемогающихъ отъ чрезмѣрной работы, но въ девяти случаяхъ изъ десяти они, въ сущности, страдаютъ только отъ безпокойства и тревоги.
   "Наши нравственныя мученія",-- сказалъ Руссо, "всѣ въ нашемъ мнѣніи о нихъ, кромѣ одного -- преступленія; послѣднее тоже въ нашей власти: наши физическія страданія уничтожаютъ насъ или сами уничтожаются. Время или смерть -- вотъ наше лекарство".
   
   "Часто въ насъ самихъ находятся средства, которыя мы приписываемъ небу" (Шекспиръ).
   
   Это, впрочемъ, относится ко взрослымъ. У дѣтей, конечно, бываетъ иначе. Обыкновенно говорятъ о счастливомъ дѣтствѣ, но я думаю, что это невѣрно. Дѣти часто бываютъ черезчуръ тревожны и крайне чувствительны. Человѣкъ долженъ быть мужемъ и господиномъ своей судьбы; но дѣти находятся во власти и подъ произволомъ тѣхъ, которые ихъ окружаютъ. Мы Стеръ Рарей, извѣстный укротитель лошадей, разъ какъ-то сказалъ намъ, что онъ зналъ одно сердитое слово, увеличивавшее пульсъ лошади на десять ударовъ въ минуту. Подумайте же, какъ подобное слово должно дѣйствовать на ребенка!
   Нельзя слишкомъ порицать дѣтей за то, что они черезчуръ тревожны; но это -- опасность, противъ которой нужно бороться. "Ужасы бури чувствуются преимущественно въ гостинной или въ каютѣ" (Эмерсонъ).
   Чтобы спастись отъ воображаемыхъ, или, въ крайнемъ случаѣ, вѣроятныхъ золъ, мы часто подвергаемся дѣйствительному страданію. "Человѣкъ",-- сказалъ Епикуръ, -- "который не доволенъ малымъ, ничѣмъ недоволенъ". Какъ часто мы "мучимся надъ тѣмъ, что не можетъ удовлетворить насъ". "Что превышаетъ наше потребленіе, то превышаетъ и потребность, составляя лишь бремя для несущаго". (Сенека). Большая часть изъ насъ задаетъ себѣ громадную массу безполезнаго труда и, такъ сказать, стѣсняетъ себя на жизненномъ пути совершенно излишней тяжестью ненужнаго багажа; а когда "у человѣка хвостъ длиннѣе, крылья его оказываются короче". (Бэконъ). Въ прелестномъ волшебномъ разсказѣ: "Alice through the Looking-Glass", "Бѣлый Рыцарь", отправляясь странствовать, запасся всевозможнымъ хламомъ, включая сюда и мышеловку, на случай, если его станутъ ночью безпокоить мыши, и улей, на случай встрѣчи съ роемъ пчелъ.
   Хирнъ (Hearne), въ своемъ "Путешествіи къ Устью Мѣдной Рѣки", разсказываетъ, что нѣсколько дней спустя послѣ того, какъ онъ отправился въ экспедицію, ему встрѣтилась на дорогѣ партія индѣйцевъ, которые отобрали у него значительную часть имущества. Хирнъ по этому поводу говоритъ: "Когда, такимъ образомъ, вѣсъ нашей поклажи поуменьшился, на слѣдующій день, наше путешествіе стало несравненно пріятнѣе". Я долженъ, однако, прибавить, что индѣйцы разбили у него физическіе инструменты, которые, безъ сомнѣнія, были довольно обременительны въ пути.
   Когда настаютъ тревоги, Маркъ Аврелій даетъ намъ мудрый совѣтъ "не забывать при каждомъ случаѣ, который причиняетъ тебѣ огорченіе, правило, что это не есть еще несчастіе, а съ достоинствомъ перенести его есть счастіе". Дѣйствительно, нашъ собственный гнѣвъ дѣлаетъ намъ болѣе вреда, чѣмъ то, что заставляетъ насъ гнѣваться; мы гораздо болѣе страдаемъ отъ гнѣва и досады, которымъ поддаемся вслѣдствіе тѣхъ или иныхъ поступковъ, чѣмъ отъ самыхъ поступковъ, раздосадовавшихъ насъ. До чего, напримѣръ, большинство людей безпокоится и тревожится по поводу ссоръ и семейныхъ дрязгъ. Въ девяти случаяхъ изъ десяти намъ совсѣмъ не слѣдуетъ страдать изъ-за того, что насъ порицаютъ за что нибудь. Если осужденіе справедливо, оно должно быть принято къ Свѣдѣнію, какъ предостереженіе; если оно несправедливо, къ чему-же намъ изъ-за него сокрушаться?
   Кромѣ того, предаваясь горю, мы еще болѣе увеличиваемъ тѣмъ случившіяся съ нами невзгоды.
   "Я долженъ умереть",-- говоритъ Епиктетъ. "Но если такъ, то слѣдуетъ-ли мнѣ умирать въ скорби и печали? Я долженъ быть заключенъ въ оковы. Если такъ, то къ чему же еще горевать? Я долженъ идти въ изгнаніе. Могутъ ли мнѣ помѣшать идти туда весело, съ довольнымъ лицомъ? Но я заключу тебя въ темницу. Человѣкъ, что ты говоришь? Ты можешь заключить мое тѣло въ темницу, но надъ моимъ духомъ даже самъ Зевсъ не имѣетъ власти".
   Да, если мы не можемъ быть счастливы, то причина этого въ насъ самихъ. Сократъ жилъ при тридцати тиранахъ. Епиктетъ былъ бѣднымъ рабомъ, и тѣмъ не менѣе какъ много мы ему обязаны!.
   "Возможно-ли," -- говоритъ онъ, -- "чтобы человѣкъ, у котораго нѣтъ ничего, нагой, бездомный, безъ очага, грязный, безъ раба, безъ родины, могъ вести жизнь легкую и спокойную? Смотрите, Богъ послалъ вамъ такого человѣка, чтобы показать вамъ, что это возможно. Взгляните на меня, я безъ родины, безъ дома, безъ имущества, безъ раба; сплю на голой землѣ; нѣтъ у меня ни жены, ни дѣтей, ни преторіума -- земля да небо, да вотъ единственный жалкій платъ. А въ чемъ я нуждаюсь? Есть у меня печаль? Есть страхъ? Не свободенъ-ли я? Когда кто изъ васъ видѣлъ меня страдающимъ отъ недостатка чего-нибудь мнѣ нужнаго, или впадающимъ въ то, чего я хотѣлъ бы избѣгнуть? Хулилъ-ли я когда-нибудь Бога или человѣка? Винилъ-ли я кого-нибудь? Видѣлъ-ли кто изъ васъ меня съ печальнымъ лицомъ? А какъ я встрѣчаю тѣхъ, которыхъ вы боитесь и которымъ поклоняетесь? Не обращаюсь-ли я съ ними, какъ съ рабами? кто, увидя меня, не подумаетъ, что онъ видитъ своего царя и господина?"
   Подумайте, какъ много у насъ такого, за что мы должны быть благодарны. Неиногіе оцѣниваютъ количество нашихъ ежедневныхъ благъ; мы привыкли смотрѣть на нихъ, какъ на мелочи, а между тѣмъ, "изъ мелочей составляется совершенство, а совершенство не мелочь", какъ сказалъ Микель Анджело. Мы забываемъ ихъ, потому что онѣ всегда съ нами; а между тѣмъ, для каждаго изъ насъ, какъ прекрасно замѣчаетъ мистеръ Петеръ, "эти простые дары, да и другіе столь-же заурядные, хлѣбъ и вино, плоды и молоко, могли-бы снова получить поэтическое и какъ-бы моральное значеніе, какое безспорно имѣютъ средства къ жизни, если-бы намъ возможно было отнестись съ меньшимъ пренебреженіемъ къ вещамъ, на самомъ дѣлѣ, отнюдь не ничтожнымъ".
   "Если и обыкновенны," -- говоритъ Исаакъ Вальтонъ.-- "блага, ежедневно получаемыя нами отъ Бога, мы не перестаемъ цѣнить и хвалить Его,-- не забудемъ-же восхвалять Его за невинную радость и удовольствіе, испытанныя нами въ минуту нашей встрѣчи. Что далъ-бы слѣпой за то, чтобы уви дѣть прелестныя рѣки, луга, цвѣты, ручьи и многія другія блага, которыми мы ежедневно наслаждаемся".
   Довольство, сказалъ намъ Епикуръ. состоитъ не въ большомъ богатствѣ, новъ малыхъ потребностяхъ. Въ этой счастливой странѣ, однакожъ, мы можемъ имѣть много потребностей, и лишь бы онѣ были разумны, всѣ ихъ въ состояніи удовлетворить.
   Дѣйствительно, природа щедро доставляетъ все существенно необходимое для человѣческаго счастія. "Внимательно слѣдить за ростомъ хлѣбнаго зерна или подстерегать первое появленіе цвѣта; дышать полной грудью надъ сохой или заступомъ: читать, думать, любить, молиться",-- все это, говоритъ Рёскивъ, "нѣчто такое, что дѣлаетъ человѣка счастливымъ".
   "Я попалъ въ руки воровъ",-- говоритъ Іеремія Тэйлоръ,-- "такъ что-же? Они оставили мнѣ солнце и луну, огонь и воду, любящую жену и многихъ друзей, чтобы пожалѣть обо мнѣ, а нѣкоторыхъ, чтобы помочь мнѣ; я попрежнему могу разсуждать; они не лишили меня ни веселаго вида, ни бодраго настроенія духа, ни спокойной совѣсти... И тотъ, у кого такъ много причинъ радоваться, и такихъ серьезныхъ причинъ, состоитъ, должно быть, въ большой дружбѣ съ печалью и сварливостью, если добровольно лишая себя всѣхъ этихъ удовольствій, предпочитаетъ сидѣть на маленькой горсточкѣ терній".
   "Когда у человѣка есть такіе предметы для размышленія, когда онъ видитъ солнце, луну, звѣзды и наслаждается землей и моремъ,-- онъ уже не одинокъ а даже не безпомощенъ". (Епиктетъ).
   "Въ сущности", какъ сказалъ Лютеръ, "можно было бы найти рай повсюду на землѣ. Есть-ли еще что-нибудь, чего мы могли бы попросить для себя?" "Всѣ формы красоты" -- говоритъ Грегъ {"Загадки жизни".},-- "щедрой рукою разсыпаны на предназначенномъ намъ жилищѣ, красоты, могущей привести въ восторгъ всякое чувство, угодить всякому вкусу: формы самыя благородныя и самыя восхитительныя, цвѣта самые роскошные и самые нѣжные, благоуханія самыя сладкія и самыя тонкія, гармонія самая тонкая и самая трогательная; великолѣпные солнечные эффекты дня и блѣдная грація луннаго свѣта; озеро, гора, первобытный лѣсъ и безпредѣльный океанъ; "безмолвныя твердыни вѣкового льда" въ одномъ полушаріи, чудеса тропической производительности въ другомъ; тишь и ясность солнечныхъ закатовъ; величественныя бури. Все въ безграничномъ изобиліи дано въ удѣлъ землѣ; мы не можемъ вообразить или пожелать ничего превосходнѣе или совершеннѣе того, что окружаетъ насъ ежечасно; благодаря особому свойству нашихъ ощущеній, мы воспринимаемъ все это сознательно. Запасы наслажденій, добытые нашими чувствами, неистощимы; не менѣе неистощимы и другіе элементы нашей сложной природы. Но кто изъ лицъ, извѣдавшихъ первые восторги юнаго воображенія, или пользовавшихся чуднымъ богатствомъ ^пра мысли, не согласится, что и умъ получилъ въ наслѣдіе, по крайней мѣрѣ, столь же щедрые дары, какъ и чувства? Кто, истинно вкусившій и постигшій любовь человѣческую въ ея начинающемся лепетѣ и радостяхъ конечнаго торжества, не благодарилъ Бога за это блаженство, дѣйствительно стоящее "выше пониманія". Если бы наша фантазія могла представить себѣ образъ Творца, занятаго облагодѣтельствованіемъ нѣжно любимыхъ имъ дѣтей, мы не нашли-бы ни одной радости, ни одного блага, котораго-бы не доставало намъ".
   

ГЛАВА II.
Долгъ, какъ счастіе *).

*) Взято изъ рѣчи, читанной въ институтѣ Харрисъ, въ Престонѣ.

   "Я всегда доволенъ тѣмъ, что случается; ибо я думаю, что то, чего хочетъ Богъ, лучше того, чего я хочу".

Епиктетъ.

   "О, Боже всесильный! эта убогая земля была бы для людей блаженнымъ жилищемъ радости, еслибы они были крѣпки въ Тебѣ, какъ это мы видимъ въ прочихъ вещахъ этого міра. О! тогда, не похожіе ни то, чѣмъ были прежде, какъ счастливы были бы люди!"

"Утѣшенія философіи" Боэція, изд. короля Альфреда.

   Долгъ не долженъ представляться намъ въ образѣ суровой учительницы. Онъ скорѣе добрая и любящая мать, всегда готовая укрыть насъ отъ заботъ и тревогъ этого міра и вести мирными стезями.
   Замкнуться отъ людей, въ большинствѣ случаевъ, значитъ вести жизнь скучную и эгоистическую. Наша обязанность -- сдѣлаться полезными, а отсюда и жизнь можетъ быть чрезвычайно интересной, хотя и чуждой тревоги.
   Но какъ наполнить намъ жизнь энергіей, сдѣлать ее интересной. и при этомъ удалять отъ себя заботу?
   Многіе великіе люди потерпѣли неудачу въ попыткахъ разрѣшенія этого вопроса. "Антоній искалъ счастія въ любви; Брутъ -- въ славѣ; Цезарь -- во власти: первый нашелъ безчестіе, второй -- отчаяніе, послѣдній -- измѣну, и всѣ -- гибель" {Colton, "Лаконъ, или многое въ немногихъ словахъ".}. Богатство, съ другой стороны, часто бываетъ сопряжено съ опасностью, безпокойствомъ и соблазнами; оно требуетъ заботы для своего сохраненія, хотя можетъ дать много счастія, если имъ благоразумно пользоваться.
   Какъ же, въ такомъ случаѣ, достигнуть этой великой цѣли? "Что,-- спрашиваетъ Маркъ Аврелій, -- въ состояніи руководить человѣкомъ? Одно и только одно философія. Послѣдняя состоитъ въ томъ, чтобы духъ человѣческій былъ свободенъ отъ насилія, стоялъ выше страданій и наслажденій, дѣйствовалъ всегда съ опредѣленною заранѣе цѣлью и, будучи въ то же время чуждъ коварства и лицемѣрія, не зависѣлъ отъ поступковъ другихъ людей. Все, что ни случается, онъ долженъ принимать какъ нѣчто, идущее оттуда, откуда и самъ онъ произошелъ; наконецъ, онъ долженъ ожидать смерти бодро и весело, ибо она есть не что иное, какъ разложеніе элементовъ, изъ которыхъ составлено всякое живое существо". Признаюсь, я не чувствую силы въ послѣднихъ словахъ, которыя, повидимому, едва-ли и нужны для его аргументаціи. Какъ бы то ни было, несомнѣнно, что мысль о смерти вліяетъ на образъ жизни менѣе, чѣмъ можно было бы ожидать.
   Бэконъ справедливо указываетъ на то, что "въ человѣческой душѣ нѣтъ страсти, какъ бы ни была она слаба, которая не противоборствовала бы страху смерти и не господствовала надъ нимъ... Месть торжествуетъ надъ смертью, любовь стоитъ выше ея, честь стремится къ ней, печаль находитъ въ ней убѣжище!"
   
   "Не думай, что мнѣ страшно видѣть, какъ духъ мой полетитъ чрезъ мрачныя врата суровой смерти; смерть не имѣетъ ужасовъ, когда жизнь правдива; лишь тотъ, кто дурно жилъ, боится умереть" {Омаръ Хайамъ.}.
   
   Дѣйствительно, намъ нѣтъ основанія испытывать подобный страхъ, если мы совершили все для насъ возможное, чтобы сдѣлать другихъ счастливыми, чтобы поселить "міръ на земли и въ человѣцѣхъ благоволеніе". Съ другой стороны, подобное настроеніе можетъ облегчить насъ отъ заботъ, которыя отнимаютъ у васъ такъ много времени и отравляютъ нашу жизнь. Когда мы сдѣлали все возможное, намъ слѣдуетъ спокойно ждать результата и быть довольными, какъ говорить Епик тетъ, "тѣмъ, что случится, ибо то, чего хочетъ Богъ, лучше того, чего я хочу".
   Если мы и не исполнимъ всего, что намѣрены исполнить, то, во всякомъ случаѣ, окажемъ спасительное вліяніе на самихъ себя. Можетъ статься, что человѣкъ и не въ состояніи сдѣлать многаго. "Ты не Геркулесъ, и тебѣ не подъ силу уничтожить порочность другихъ; ты даже не Тезей, способный искоренить злыя дѣла въ Аттикѣ. Но ты можешь очистить себя отъ собственнаго зла. Изъ себя самого, изъ своихъ собственныхъ мыслей, а не изъ мыслей Прокруста и Сцирона, изгони уныніе, страхъ, вожделѣнія, зависть, зложелательство, корыстолюбіе, сладострастіе, невоздержность. Эти пороки невозможно изгнать иначе, какъ обращая взоры къ Богу, сосредоточивая свои привязанности на Немъ одномъ и руководствуясь Его повелѣніями" {Епиктетъ.}.
   Люди иногда думаютъ, какое счастіе быть совершенно свободнымъ. Но рыба, какъ говоритъ Рёскинъ, свободнѣе человѣка. Что касается мухи, то она -- "черное воплощеніе самой свободы". Жизнь такъ называемаго удовольствія и самоугожденія не есть жизнь дѣйствительнаго счастія или истинной свободы. Напротивъ того, начиная потакать себѣ, мы попадаемъ въ самую невыносимую тираннію. Всѣ искушенія походятъ, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, на искушеніе, въ какое вводитъ вино. Сначала, быть можетъ, оно и пріятно, но на днѣ кубка лежитъ горечь. Люди пьютъ, чтобы удовлетворить желанію, созданному прежнимъ потворствомъ. Такъ бываетъ и во всемъ прочемъ. Повтореніе часто создаетъ томящую потребность, а не удовольствіе. Противиться становится все труднѣе и труднѣе, поддаваться же страсти, что сначала, быть можетъ, и сопровождалось слабымъ удовольствіемъ, скоро перестаетъ давать удовлетвореніе, и если даже такого рода привычка нѣкоторое время доставляетъ хоть облегченіе, то вскорѣ сама становится ненавистной.
   Сопротивляться трудно, уступать мучительно,-- пока, наконецъ, злополучная жертва рѣшается подкупить самого себя -- или думаетъ, что можетъ купить -- временное облегченіе отъ невыносимо мучительной потребности и душевнаго гнета цѣною гораздо большихъ страданій въ будущемъ.
   Съ другой стороны, самообладаніе, какъ бы ни было оно трудно на первыхъ порахъ, постепенно дѣлается легче и пріятнѣе. Природа наша обладаетъ какой-то таинственной двойственностью, и нѣтъ побѣды, которая сопровождалась-бы болѣе отраднымъ чувствомъ, какъ пріобрѣсти власть надъ самимъ собою.
   Не пріятнѣе ли ѣхать верхомъ на ретивомъ конѣ, хотя, быть можетъ, для этого и требуется нѣкоторая сила и ловкость, чѣмъ еле тащиться на какой-нибудь тощей клячѣ? Въ одномъ случаѣ, вы чувствуете подъ собой свободный, кипящій родникъ живой и бодрой силы; въ другомъ -- вамъ нужно постоянно подгонять лѣниваго и безжизненнаго раба.
   Управлять самимъ собою въ дѣйствительности составляетъ величайшее торжество. "Кто властелинъ надъ собою",-- говоритъ сэръ Т. Браунъ,-- "тотъ съ наслажденіемъ держитъ скипетръ верховной власти надъ собою, не завидуя славѣ вѣнценосцевъ"; ибо тѣ по истинѣ самые высокіе, кто всего ближе къ небу, и тѣ самые низкіе, кто дальше отъ него.
   Истинное величіе имѣетъ мало общаго съ высокимъ положеніемъ или властью. "Будучи такимъ, какимъ онъ былъ, Эврисеей" -- говоритъ Епиктетъ -- "не былъ въ сущности ни царемъ Аргоса, ни царемъ Микенъ, ибо не могъ даже управлять самимъ собою, тогда какъ Геркулесъ искоренилъ беззаконіе и водворилъ правосудіе, хотя былъ и нагъ, и одинокъ".
   Разсказываютъ, что Циній философъ спросилъ однажды Пирра, что онъ будетъ дѣлать, когда покоритъ Италію.-- "Я покорю Сицилію".-- "А послѣ Сициліи?" -- "Затѣмъ, Африку".-- "А потомъ, когда ты покоришь міръ?" -- "Я буду жить въ довольствѣ и веселиться".-- "Въ такомъ случаѣ", спросилъ Циній, "почему ты не можешь жить въ довольствѣ и веселиться теперь-же?"
   "Болѣе широкій взглядъ на вселенную,-- справедливо замѣчаетъ А. Хельпсь,-- долженъ въ извѣстной степени охлаждать личное честолюбіе. Что значитъ быть королемъ, шейхомъ, тетрархомъ на какомъ нибудь "клочечкѣ" (bit of a bit) этой крошечной земли?" -- "Всякое восхожденіе къ большимъ мѣстамъ",-- говоритъ Бэконъ,-- "совершается по витой лѣстницѣ", и "государи подобны небеснымъ тѣламъ, которыя пользуются большимъ уваженіемъ, но не имѣютъ покоя".
   Платонъ въ "Республикѣ" упоминаетъ о древнемъ миѳѣ, что послѣ смерти каждая душа должна избрать себѣ жребій для существованія на томъ свѣтѣ; и мудрый Улиссъ долго искалъ себѣ жизнь честнаго человѣка. Ему было не такъ легко найти ее. потому что она лежала заброшенной въ углу; но, овладѣвъ ею, онъ былъ въ восторгъ, ибо воспоминаніе обо всемъ, что пережилъ на землѣ, убѣдило его въ нелѣпости честолюбія.
   Кромѣ того, придворная жизнь доставляетъ массу безпокойства. Можетъ быть, церемоніалы -- важное дѣло, но они отнимаютъ много времени и страшно утомительны и скучны.
   И такъ, человѣкъ самъ для себя лучшее царство. "Кто управляетъ своимъ языкомъ",-- говоритъ Соломонъ:-- "лучше то го, кто беретъ города". Но самообладаніе, эта истинная и величайшая власть, рѣдко достается по наслѣдству. Каждый изъ насъ долженъ покорить самого себя; мы можень достигнуть этого, избравъ совѣсть своимъ путеводителемъ и полководцемъ.
   Въ сущности, кто прилагаетъ всѣ свои старанія, тотъ не знаетъ неудачи. Сенека замѣчаетъ, что никто не говоритъ, что триста Фабіевъ были разбиты, но что они были убиты, несли вы приложите къ дѣлу всѣ свои старанія, то вы, говоря словами древне-скандинавской баллады, пріобрѣтете
   "Успѣхъ въ самомъ себѣ, лучшій изъ всѣхъ".
   Такъ какъ я самъ причастенъ торговой дѣятельности, то меня чрезвычайно изумило мнѣніе такого авторитета, какъ Аристотель (высказанное почти въ формѣ не требующаго доказательствъ постулата), что торговля "несовмѣстима съ полной достоинства жизнью, какую мы желаемъ для нашихъ согражданъ, и совершенно противна благородной возвышенности ума, какую мы стремимся внушить имъ". Я не знаю, насколько дѣйствительно торговля у древнихъ грековъ отличалась такимъ духомъ и такой тенденціей; но если это такъ, не удивляюсь, что она не имѣла у нихъ большого успѣха.
   Невозможно допустить мысль, чтобы обычныя житейскія занятія въ такой странѣ, какъ наша -- торговля, промышленность, земледѣліе,-- занятія, которымъ посвящаетъ и по необходимости должно посвятить себя громадное большинство -- были несовмѣстны съ достоинствомъ человѣка. Благородна-ли жизнь или неблагородна,-- это зависитъ не отъ избранной профессіи, но отъ того, въ какомъ духѣ послѣдняя практикуется. Самая скромная жизнь можетъ быть благородной, тогда какъ жизнь самаго могущественнаго властелина или величайшаго генія можетъ быть низкой и достойной презрѣнія. Торговля не только совмѣстима съ человѣческимъ достоинствомъ, но я склоненъ думать и готовъ утверждать, что она будетъ процвѣтать, если вести ее съ благородными цѣлями и честными намѣреніями. То, что Рёскинъ говоритъ объ искусствѣ, съ нѣкоторымъ измѣненіемъ справедливо и относительно жизни вообще. "Что-бы ни рисовалъ человѣкъ: лепестокъ розы или неизмѣримыя глубины бездны, лишь бы любовь осѣняла его трудъ и была всегдашней спутницей его творчества. Трудится-ли онъ цѣлые мѣсяцы надъ нѣсколькими дюймами своего холста, или въ одинъ день покрываетъ краской фасадъ дворца -- лишь бы имъ руководила извѣстная цѣль, и онъ исполнится терпѣнія и не станетъ медлить съ работой".
   Правда, въ одномъ изъ слѣдующихъ томовъ, Рёскинъ возвращается къ этому предмету и говоритъ: "Хотя все пригодно для изученія и все прекрасно, но есть вещи болѣе полезныя и болѣе пріятныя для другихъ; наша обязанность -- всегда выбирать именно такіе предметы, если къ тому представляется удобный случай; не то -- будемъ довольны тѣмъ, что намъ доступно".
   Мы читаемъ о герояхъ древности и удивляемся имъ; но у каждаго изъ насъ есть свой собственный Мараѳонъ и Ѳермопилы; каждый встрѣчаетъ сфинкса, сидящаго у дороги, по которой ему предстоитъ пройти; всякому изъ насъ, какъ Геркулесу, предлагается на выборъ: Порокъ или Добродѣтель; мы можемъ, подобно Парису, вручить яблоко жизни Венерѣ, или Юнонѣ, или Минервѣ.
   Многіе, повидимому, думаютъ, что мы явились на свѣтъ въ такой вѣкъ, когда жизнь особенно трудна и тревожна, когда менѣе досуга, чѣмъ бывало въ старину, и борьба за существованіе обострилась и стала ожесточеннѣе, чѣмъ когда-либо.
   Но мы должны вспомнить, какъ много мы выиграли въ смыслѣ безопасности! Пусть вѣкъ нашъ -- вѣкъ тяжелаго труда, но если послѣдній не слишкомъ обременителенъ, это еще не зло. Если у насъ менѣе досуга, то потому лишь, что жизнь полна интереса. Веселость -- дочь труда; я думаю, что никогда еще скромныя заслуги и терпѣливый трудъ не были болѣе обезпечены относительно награды.
   Собственно говоря, мы не должны унывать, когда успѣхъ приходитъ не скоро, какъ не должны гордиться быстрымъ успѣхомъ. Мы часто жалуемся на разные внѣшніе предметы, тогда какъ мы сами во всемъ виноваты. Сенека, въ одномъ изъ своихъ писемъ, разсказываетъ, что служанка его жены, Гарпаста, почти лишившись зрѣнія, "не знала, что она слѣпа,-- ей казалось, что въ домѣ стало темно". То, что кажется намъ страннымъ въ ней, случается со всѣми нами. Человѣкъ не видитъ, что самъ онъ алченъ или корыстолюбивъ. Онъ говоритъ: "я не честолюбивъ, но въ Римѣ нельзя иначе жить; я не стремлюсь къ роскоши, но жизнь въ городѣ требуетъ большихъ расходовъ".
   Ньюманъ въ лучшемъ изъ своихъ гимновъ говоритъ:
   
   "Укажи мнѣ путь; мнѣ ненужна картина всего пейзажа; довольно для меня одного шага".
   
   Мы должны быть увѣрены, что слѣдуемъ за какимъ-нибудь дѣйствительно надежнымъ руководителемъ, и что, по лѣности, не уклоняемся отъ правильнаго пути. Лучшаго руководителя мы имѣемъ въ самихъ себѣ, и онъ поведетъ насъ прямой дорогой.
   Религія, безъ сомнѣнія, трудный подвигъ; но если часто мы въ недоумѣніи, что думать, зато рѣдко приходится колебаться въ выборѣ относительно того, что дѣлать.
   "Хорошо -- говорить хорошо, но лучше -- дѣлать хорошо; дѣлать хорошо есть духъ, а говорить хорошо -- буква".
   Клеантъ. который, кажется, вполнѣ заслужилъ статуи, воздвигнутой ему въ Ассосѣ, говоритъ:
   
   "Веди меня, о Зевсъ! и ты, о Рокъ!
   По пути, гдѣ вами мнѣ назначено идти;
   Я готовъ слѣдовать. Если я противлюсь,
   Я дѣлаю себя несчастнымъ, а все-таки долженъ идти".
   
   Если когда-нибудь закрадывается въ вашу душу сомнѣніе относительно того, что дѣлать, то вотъ хорошее правило: спросите себя, что вы пожелаете завтра, чтобы сдѣлать сегодня.
   Кромѣ того, окончательный результатъ будетъ зависѣть не столько отъ какого-нибудь единичнаго рѣшенія, или отъ того, какъ мы поступили-бы въ извѣстномъ случаѣ, сколько отъ общей обстановки нашей жизни. Сраженія часто бываютъ выиграны прежде, чѣмъ они даны. Чтобы обуздывать свои страсти, мы должны управлять своими привычками и зорко слѣдить за собою въ мелочахъ нашей обыденной жизни.
   Важность мелочей неоднократно указывалась философами, начиная съ Эзопа. "Изъ великаго безъ малаго выйдетъ стѣна неудалая",-- говоритъ оригинальная греческая пословица, которая, вѣроятно, восходитъ ко временамъ циклоповъ. Въ одной старинной индусской повѣсти Амми говоритъ своему сыну: "Принеси мнѣ плодъ того дерева и разломи его. Что тамъ?" -- Сынъ отвѣтилъ: "Нѣсколько сѣмянъ".-- "Разбей одно изъ нихъ. Что ты видишь?" -- "Ничего не вижу, господинъ мой".-- "Дитя мое", молвилъ Амми, "гдѣ ты ничего не видишь, тутъ-то и скрывается могучее дерево". Позволительно сомнѣваться, можно-ли назвать что-либо маловажнымъ.
   И такъ, намъ нужно слѣдить за собою въ мелочахъ. Если "вы не желаете быть сердитаго нрава, не давайте пищи привычкѣ: лишайте ее всего того, что служить къ ея усиленію: съ перваго раза сохраните спокойствіе, а потомъ считайте дни, въ которые вы не сердились. Прежде я обыкновенно каждый день предавался гнѣву; затѣмъ черезъ день; потомъ черезъ два дня, потомъ черезъ три. Если вы доведете этотъ промежутокъ до тридцати дней -- принесите жертву Богу. Ибо сперва привычка начинаетъ ослабѣвать, а потомъ совершенно уничтожается. Когда, наконецъ, вы можете сказать: "Я ни разу не чувствовалъ досады ни сегодня, ни вчера, ни даже въ теченіе двухъ или трехъ мѣсяцевъ; но былъ насторожѣ, когда случалось что-нибудь раздражающее",-- будьте увѣрены, что вы стоите на хорошей дорогѣ". (Епиктетъ).
   Эмерсонъ заключаетъ свое "Руководство жизни" поразительной аллегоріей. Юный смертный входитъ въ небесные чертоги. Тамъ возсѣдаютъ боги, и онъ одинъ съ ними. Они осыпаютъ его дарами и дѣлаютъ ему знакъ приблизиться къ нимъ. Но между нимъ и небожителями внезапно появляются снѣжные вихри призраковъ. Онъ воображаетъ себя среди огромной толпы и ему кажется, что онъ долженъ повиноваться ея велѣніямъ. Бѣшеная толпа бросается туда и сюда, устремляясь то въ одну, то въ другую сторону. Гдѣ-же ему сопротивляться? Онъ предоставляетъ себя во власть этихъ людей и увлекается ими. Можетъ онъ мыслить или поступать по собственной волѣ? Но толпа исчезаетъ,-- а боги все сидятъ по-прежнему на своихъ тронахъ: они одни съ нимъ однимъ.
   "Великій человѣкъ," -- говоритъ онъ въ другомъ мѣстѣ, -- "тотъ, кто посреди толпы сохраняетъ во всей неприкосновенности невозмутимость уединенія".
   Всѣ мы, если захотимъ, можемъ обезпечить для себя душевное спокойствіе.
   "Люди стремятся въ мѣста уединенія",-- говоритъ Маркъ Аврелій,-- "на дачи, на морскіе берега и въ горы; и ты склоненъ желать подобнаго-же. Но такое желаніе есть признакъ самыхъ заурядныхъ людей; въ твоей власти, гдѣ бы ты ни пожелалъ, уединиться, войдя въ себя. Куда бы человѣкъ ни удалился, онъ нигдѣ не найдетъ большаго покоя или болѣе полнаго отрѣшенія отъ тревогъ, какъ въ своей собственной душѣ, особенно когда мысли его таковы, что, заглянувъ въ нихъ, онъ обрѣтетъ совершенное спокойствіе".
   Счастливъ поистинѣ тотъ, у кого есть такое святилище въ собственной душѣ. "Кто добродѣтеленъ, тотъ мудръ; кто мудръ, тотъ добръ; а кто добръ, тотъ счастливъ" {"Boethius" короля Альфреда.}.
   Но мы не можемъ надѣяться на счастіе, если не ведемъ жизни чистой и полезной. Чтобъ составить хорошее общество для самого себя, мы должны имѣть обильный запасъ въ нашемъ умѣ, наполнивъ его мыслями чистыми и кроткими, пріятными воспоминаніями о прошломъ и разумными надеждами на будущее. Мы должны, сколько возможно, оградить себя отъ угрызеній совѣсти, заботъ и душевныхъ страданій. Мы сдѣлаемъ нашу жизнь чистой и мирной, если будемъ противиться злу, обуздывать наше вожделѣніе, и тѣмъ скорѣе, быть можетъ, достигнемъ этой цѣли, чѣмъ болѣе будемъ усиливать и развивать наше влеченіе къ добру. Мы должны, поэтому, быть осторожны относительно того, на чемъ позволяемъ сосредоточиваться нашему уму. Душа получаетъ окраску отъ своихъ мыслей; мы не можемъ соблюсти чистоты нашего ума, если допускаемъ осквернять его подробными разсказами о преступленіи и грѣхѣ. Душевный миръ, какъ прекрасно замѣчаетъ Рёскинъ, "долженъ настать въ свое время, подобно тому какъ вода, постепенно отстаиваясь, становится чистой и спокойной; вы не можете пропустить Свой умъ чрезъ фильтръ, чтобы придать ему чистоту, какъ не можете путемъ насильственнаго давленія принудить его къ спокойствію; вы должны держать его въ чистотѣ, если хотите, чтобъ онъ былъ чистъ, и не бросать въ него камней, если хотите, чтобъ онъ былъ спокоенъ".
   "Кара за несправедливость", сказалъ Сократъ, -- "не въ смерти и не въ бичеваніи, но въ роковой необходимости дѣлаться все болѣе и болѣе несправедливымъ".
   Немногіе люди вели болѣе мудрую или болѣе добродѣтельную жизнь, какъ Сократъ, о которомъ Ксенофонтъ сообщаетъ слѣдующее: "Онъ былъ такимъ, какъ я описалъ его. Это былъ человѣкъ благочестивый, не дѣлавшій ничего безъ Соизволенія боговъ; справедливый, такъ какъ никого не обижалъ даже въ пустомъ дѣлѣ, въ серьезныхъ-же дѣлахъ былъ полезенъ тѣмъ, которые наслаждались его бесѣдой; столь воздержанный, что никогда не предпочиталъ удовольствія добродѣтели; столь мудрый, что никогда не ошибался въ распознаніи лучшаго отъ худшаго; не нуждался въ совѣтѣ другихъ, но въ себѣ самомъ обладалъ средствами, чтобъ разсудить другихъ; отличался необыкновенной способностью выяснять и рѣшать спорные вопросы путемъ доводовъ, а также былъ искусенъ въ распознаваніи характера другихъ, въ опроверженіи тѣхъ, которые заблуждались и въ убѣжденіи ихъ хранить честь и добродѣтель,-- словомъ, онъ казался мнѣ лучшимъ и счастливѣйшимъ изъ людей Если кто осуждаетъ мое мнѣніе, то пусть сравнитъ поведеніе другихъ людей съ поведеніемъ Сократа, и тогда пусть рѣшаетъ".
   Съ другой стороны, Маркъ Аврелій далъ намъ въ высшей степени поучительный урокъ въ своей характеристикѣ Антонина: "Поступай во всемъ, какъ ученикъ Антонина. Помни его постоянство во всякомъ дѣлѣ, которое было сообразно съ разумомъ, его ровность во всемъ, благочестіе, невозмутимую ясность его лица, ласковость, пренебреженіе къ пустой славѣ и его желаніе понять вещи; какъ онъ никогда не пропускалъ никакого явленія, не изслѣдовавъ его со всевозможнымъ вниманіемъ и не постигнувъ его вполнѣ; какъ онъ поступалъ съ тѣми, которые несправедливо порицали его, не отвѣчая имъ, съ своей стороны, порицаніемъ; ничего не дѣлалъ второпяхъ, не внималъ клеветамъ и былъ аккуратнымъ изслѣдователемъ нравовъ и поступковъ, не склоннымъ упрекать людей, человѣкъ не робкій, не подозрительный и не софистъ; во всемъ, что касается жилища, постели, одежды, стола, прислуги, онъ былъ доволенъ до-нельзя малымъ: какъ онъ былъ трудолюбивъ и терпѣливъ, какъ умѣренъ въ пищѣ; извѣстны его вѣрность и неизмѣнность въ дружбѣ; какъ охотно онъ допускалъ свободу рѣчи въ тѣхъ, которые не соглашались съ его мнѣніями; какъ испытывалъ онъ удовольствіе, когда ему показывали что-нибудь лучшее, и какъ онъ былъ набоженъ безъ суевѣрія. Подражай во всемъ ему, чтобы совѣсть твоя была такъ-же чиста, какъ у него, когда прійдетъ твой послѣдній часъ".
   Дѣйствительно, такой душевный миръ -- неоцѣненный даръ, богатая награда за исполненный долгъ. Поэтому основательно спрашиваетъ Епиктетъ: "Развѣ нѣтъ награды? Ищете-ли вы награду большую, чѣмъ дѣлать то, что хорошо и справедливо? Въ Олимпіи вы не желаете ничего больше, и вамъ кажется достаточнымъ, когда васъ вѣнчаютъ на играхъ лавровымъ вѣнкомъ. Неужели-же быть добрымъ и счастливымъ вамъ кажется дѣломъ столь ничтожными и недостойными?"
   Вотъ что предсказываетъ Св. Бернардъ:
   
   "Pax erit ilia fidelibus, ilia beata
   Irrevocabilis, Invariabilis, Intemerata,
   Pax aine crin.iue, pax sine turbine, pax sine rixâ,
   Meta laboribus, inque tumultibus anchora fixa;
   Pax erit omnibus unica. Sed quibus? immaculatis
   Pectore mitibus, ordine stantibus, ore sacratis".
   
   "Миръ будетъ всѣмъ вѣрнымъ, миръ тотъ блаженный,
   Неотмѣняемый, неизмѣняемый, ненарушимый,
   Миръ безъ злодѣйства, миръ безъ волненій, миръ безъ раздоровъ,
   Конецъ всѣмъ тревогамъ, предѣлъ всѣхъ страданій и споровъ;
   Всѣмъ миръ пребудетъ единый. Кому-же? Сердцемъ смиреннымъ,
   Душой непорочнымъ, устами безгрѣшныхъ, нравомъ степеннымъ"
   
   Можно-ли желать большей награды, какъ "миръ паче всякаго разума", "который не дается за золото и не пріобрѣтается на вѣсъ серебра?" {Книга Іова.}
   

ГЛАВА III.
Что для насъ книги*).

*) Читано въ Коллегіи Рабочихъ, Working Men's College.

"Ахъ! вездѣ я счастливъ съ книгою въ рукѣ:
Тамъ ли, въ полѣ, здѣсь ли, въ темномъ уголкѣ.
Слушать ли дубравы шумъ надъ головой,
Слышать ли стоустый крикъ толпы людской,--
Лишь была бы книжка, гдѣ бы мнѣ читать
О быломъ и новомъ, думать и гадать.
Ввѣкъ не промѣняю я на злато книгъ:
Радость и веселье нахожу я въ нихъ".
Старинная англійская пѣсня.

   Изъ всѣхъ преимуществъ, какими мы пользуемся въ нашемъ XIX вѣкѣ, ни за одно, быть можетъ, мы не должны быть такъ благодарны, какъ за общедоступность книгъ.
   Чѣмъ мы обязаны книгамъ -- было хорошо высказано Ричардомъ де-Бюри, епископомъ дурхамскимъ, авторомъ "Филобиблона", самаго ранняго англійскаго трактата о прелестяхъ литературы, написаннаго еще въ 1344 и изданнаго въ 1473 году.-- "Онѣ" (т. е. книги), -- говоритъ онъ,-- "наши наставники, которые учатъ насъ безъ розогъ и ферулъ, безъ грубыхъ словъ и гнѣва, не за одежду и не за деньги. Если вы приближаетесь къ нимъ, онѣ не спятъ; если подстрекаемые любопытствомъ, обращаетесь къ нимъ съ вопросомъ, онѣ не скрываютъ ничего; если вы не понимаете ихъ объясненій, онѣ никогда не ворчатъ; если вы невѣжественны, онѣ не могутъ смѣяться надъ вами". Если въ то время люди были многимъ обязаны книгамъ, то насколько же больше теперь!
   Убѣжденіе, что книги -- дѣйствительные наши друзья, раздѣляютъ всѣ любители чтенія. "У меня есть друзья", -- сказалъ Петрарка,-- "общество которыхъ чрезвычайно пріятно для меня; они изъ всѣхъ временъ и изъ всѣхъ странъ. Имъ отдавали должное и въ рабочемъ кабинетѣ, и на полѣ брани, и они удостоены высокихъ почестей за свои познанія въ наукахъ. Легко получить къ нимъ доступъ, ибо они всегда къ моимъ услугамъ: я принимаю ихъ и отпускаю отъ себя, когда мнѣ угодно. Они никогда не докучаютъ мнѣ, но немедленно отвѣчаютъ на всякій мой вопросъ. Одни повѣствуютъ мнѣ о событіяхъ прошлыхъ временъ, другіе раскрываютъ тайны природы. Одни учатъ меня, какъ жить, а другіе -- какъ умереть. Нѣкоторые, своей живостью, прогоняютъ отъ меня заботы и веселятъ мой духъ, другіе сообщаютъ благородную энергію моему уму и научаютъ, какъ мнѣ укрощать свои желанія и зависѣть только отъ самого себя. Словомъ, они открываютъ передо мною разнообразныя картины изъ міра искусствъ и наукъ, и на ихъ указанія я могу смѣло полагаться во всѣхъ сомнительныхъ случаяхъ. За всѣ свои услуги они требуютъ отъ меня одного -- чтобъ я снабдилъ ихъ удобной комнатой въ какомъ нибудь уголку моего скромнаго жилища, гдѣ они могли бы мирно отдыхать; ибо эти друзья находятъ болѣе удовольствія въ тишинѣ уединенія, чѣмъ въ шумѣ свѣта".
   "Кто любитъ книгу",-- говоритъ Исаакъ Барроу, -- "тотъ никогда не будетъ ощущать недостатка въ преданномъ другѣ, спасительномъ совѣтникѣ, веселомъ товарищѣ, дѣйствительномъ утѣшителѣ. Изучая, читая, размышляя, человѣкъ можетъ невинно развлечь себя и пріятно провести время какъ во всякую погоду, такъ и при всѣхъ случайностяхъ судьбы".
   Соути (Southey) взглянулъ на дѣло нѣсколько меланхоличнѣе:
   
   "Средь мертвыхъ дни мои прошли;
   Куда свой взоръ ни направляю,
   Умовъ великихъ старины
   Я каждый день тутъ созерцаю;
   Они мнѣ вѣрные друзья,
   Веду бесѣду съ ними я".
   
   "Вообразите себѣ." -- говоритъ Экинъ (Aikin),-- "что въ нашей власти вызывать тѣни величайшихъ и геніальнѣйшихъ людей, когда либо существовавшихъ, и заставлять ихъ бесѣдовать съ нами на самыя интересныя темы,-- какъ неоцѣненна была-бы подобная власть! на сколько выше она всѣхъ обычныхъ удовольствій! На самомъ дѣлѣ, въ хорошо обставленной библіотекѣ мы имѣемъ эту власть. Мы можемъ разспрашивать Ксенофонта и Цезаря объ ихъ походахъ, заставлять Демосѳена и Цицерона произносить передъ нами свои рѣчи, присоединиться къ слушателямъ Сократа и Платона, слѣдить за доказательствами и выводами Эвклида и Ньютона. Въ книгахъ мы получаемъ отборнѣйшія мысли геніальнѣйшихъ людей въ ихъ наилучшемъ выраженіи".
   "Книги",-- говоритъ Іеремія Колльеръ,-- "руководство для юности и отрада старости. Онѣ подкрѣпляютъ насъ въ одиночествѣ и предохраняютъ отъ опасности сдѣлаться въ тягость самимъ себѣ. Онѣ помогаютъ намъ забывать косность (crossness) людей и вещей; усыпляютъ наши заботы и страсти и убаюкиваютъ наши разочарованія. Измученные живыми людьми, мы можемъ найти пріютъ у мертвыхъ, у которыхъ нѣтъ ни сварливости, ни гордости, ни лицемѣрія въ ихъ рѣчахъ".
   Джонъ Гершель разсказываетъ забавный анекдотъ, иллюстрирующій удовольствіе, получаемое даже отъ самой заурядной книги. Одному кузнецу, въ какомъ то селѣ, попался въ руки романъ Ричардсона "Памела, или вознагражденная добродѣтель"; онъ имѣлъ обыкновеніе, въ долгіе лѣтніе вечера, сидѣть при своей наковальнѣ и читать его вслухъ многочисленнымъ и внимательнымъ слушателямъ. Сочиненіе это не изъ краткихъ, но они терпѣливо прослушали его до конца. Когда, въ концѣ концовъ, благодаря счастливому стеченію обстоятельствъ, герой и героиня соединились узами любви и стали себѣ жить да поживать счастливо и долгіе годы, по всѣмъ правиламъ нравственности,-- восторженные слушатели пришли въ такое изступленіе, что стали кричать во все горло и, добывъ ключи отъ церкви, не долго думая, принялись звонить во всѣ колокола.
   "Любитель чтенія",-- говорить Лэй Хэнтъ (Leigh Hunt),-- "почувствуетъ нѣкоторое пріятное ощущеніе страха при чтеніи "Бертрама и Комнаты съ привидѣніями"; съ восторгомъ одобрить каждое изреченіе въ "Опытѣ" мистриссъ Барбольдъ;вообразить себя странствующимъ путникомъ въ пустынѣ при чтеніи Грея; дружески будетъ пожимать руку Роджеру Коверлею; съ готовностью обниметъ Пастора Адамса и швырнетъ Pounce'а изъ окна, вмѣсто шапки; будетъ путешествовать съ Марко Поло и съ Мунго Паркомъ: будетъ сидѣть дома съ Томсономъ; запрется съ Каулеемъ; будетъ дѣятеленъ съ Hutton'омъ; ласковъ съ Gay'емъ и Mrs. Inchbald; будетъ смѣяться вмѣстѣ съ Бёнклемъ; почувствуетъ себя печальными, заброшеннымъ, безпомощнымъ, а затѣмъ спасеннымъ цѣною собственныхъ усилій вмѣстѣ съ потерпѣвшимъ крушеніе морякомъ Дефо".
   Карлейль вѣрно сказалъ, что коллекція книгъ -- тотъ-же университетъ.
   Важность книгъ признавалась даже тамъ, гдѣ мы всего менѣе могли бы этого ожидать. Прежде у отважныхъ скандинавовъ существовало повѣріе, что руны обладали чудодѣйственной силой. Есть арабская пословица, которая гласитъ, что "одинъ день умнаго человѣка стоитъ цѣлой жизни глупца", и другая, -- хотя, быть можетъ, въ ней скорѣе отражается духъ калифовъ, чѣмъ султановъ, -- что "чернила науки драгоцѣннѣе, чѣмъ кровь измученныхъ".
   Говорятъ, что Конфуцій описывали себя, какъ человѣка, который е въ пламенномъ стремленіи къ познанію забывалъ пищу, пріобрѣтя-же какое-нибудь знаніе, въ радости забывалъ про скорби и даже не замѣчалъ, что старость подкрадывается къ нему".
   Но если такъ говорили китайцы и арабы, то гдѣ найти достаточно сильныя выраженія, чтобы выразить благодарность, какую мы должны чувствовать за все, полученное нами отъ книгъ? Мнѣ кажется, мы не цѣнимъ счастія -- принадлежать девятнадцатому столѣтію. Иной господинъ даже склоненъ пожалѣть, что онъ родился такъ поздно, и пожелать, хоть мелькомъ, взглянуть на книги, какія были лѣтъ сто назадъ.
   Сто лѣтъ тому назадъ книги были не только чрезвычайно дороги и неудобны, но многихъ, и изъ числа самыхъ лучшихъ, и совсѣмъ еще не существовало -- напр., сочиненій Скотта, Теккерея, Диккенса, Бульвера Литтона и Троллопа, не говоря уже о живыхъ авторахъ. А насколько интереснѣе сдѣлалась наука, благодаря, главнымъ образомъ, генію Дарвина, если не упоминать о другихъ! Ренанъ охарактеризовалъ нашъ вѣкъ, какъ самый забавный вѣкъ; по мнѣ лучше бы назвать его самымъ интереснымъ: такимъ вѣкомъ, который, какъ это и есть на самомъ дѣлѣ, представляетъ безпредѣльную перспективу захватывающихъ задачъ, безконечную возможность многаго; вѣкомъ высокаго интереса и ничтожной опасности, сравнительно съ тѣми, какія окружали нашихъ менѣе счастливыхъ предковъ.
   Цицеронъ сравнилъ комнату безъ книгъ съ тѣломъ безъ души. Но нѣтъ необходимости быть философомъ, чтобъ любить чтеніе.
   Дѣйствительно, чтеніе вѣдь не требуетъ непремѣнно изученія. Вовсе нѣтъ. "Я предлагаю",-- говоритъ Фридрихъ Гаррисонъ въ своей превосходной статьѣ о "Выборѣ книгъ",-- "я предлагаю поэтическій отдѣлъ литературы, какъ наиболѣе необходимый для ежедневнаго употребленія".
   Въ прологѣ къ "Легендѣ о добрыхъ женщинахъ", Чосеръ говоритъ:
   
   "Что до меня, едва освобожусь,
   Я насладиться въ чтеніи стремлюсь.
   Я въ чтенье вѣрую, и книгу почитаю,
   И въ глубинѣ души на книгу уповаю
   Такъ глубоко, что нѣтъ увеселеній
   Милѣй мнѣ книжныхъ наслажденій.
   Одна Природа врагъ моихъ всѣхъ чтеній.
   Когда ее украситъ мѣсяцъ май,
   Когда она, какъ сладкій свѣтлый рай,
   Полна цвѣтовъ, любви, и птицъ, и пѣнья,
   Прочь книги всѣ тогда, бѣгу,-- прощай и чтенье!"
   
   Но еслибы онъ пользовался всѣми преимуществами нашего современнаго положенія, сомнѣваюсь, чтобы онъ былъ въ силахъ оторваться отъ книгъ даже и въ маѣ мѣсяцѣ.
   Маколей, который имѣлъ все, что могутъ дать богатство и слава, блестящее положеніе и талантъ, находилъ, какъ говорятъ, наибольшее счастіе въ книгахъ. Г. Тревеліанъ, въ прекрасной біографіи его. говоритъ, что "о чувствахъ, какія Маколей питалъ къ великимъ мыслителямъ прошлыхъ вѣковъ, можно говорить только его-же словами. Онъ самъ передавалъ, какъ неизмѣримо былъ обязанъ имъ; какъ они указали ему путь истины; исполнили его умъ благородныхъ и изящныхъ образовъ; какой поддержкой служили для него во всѣхъ превратностяхъ судьбы -- утѣшеніемъ въ печали, облегченіемъ въ болѣзни, товарищами въ одиночествѣ, старыми друзьями, никогда не мѣняющими обращенія, одинаковыми въ богатствѣ и бѣдности, въ славѣ и неизвѣстности. Какъ ни велики были почести и богатство, которыя Маколей пріобрѣлъ своимъ перомъ, всѣмъ, знавшимъ его, было хорошо извѣстно, что отличія и награды, полученныя имъ за его собственныя сочиненія, были ничто въ сравненіи съ тѣмъ удовольствіемъ, какое онъ извлекалъ изъ чужихъ книгъ".
   Не было въ Лондонѣ общества, какъ бы ни казалось оно пріятно, которое Маколей предпочелъ-бы "компаніи Стерна или Фильдинга, Горація Вальполя или Босвеля". Любовь къ чтенію, о которой Гиббонъ выразился, что не примѣнялъ бы ея на всѣ сокровища Индіи, была, дѣйствительно, для Маколея "основнымъ элементомъ счастія въ одной изъ счастливѣйшихъ жизней, когда-либо занесенныхъ на страницы всемірной біографіи г.
   "Исторія",-- говоритъ Фуллеръ,-- "дѣлаетъ молодого человѣка старымъ, но безъ морщинъ или сѣдыхъ волосъ, даруя ему опытность преклоннаго возраста, безъ немощей или неудобствъ, присущихъ послѣднему".
   Да, наши книги такъ обаятельны, что мы должны подумать о томъ, какъ бы изъ-за нихъ не забыть другихъ своихъ обязанностей; образовывая свой умъ, мы не должны пренебрегать тѣломъ.
   Поклоннику литературы или науки физическое упражненіе часто представляется какой-то докучливой обязанностью, и многіе испытывали то же, что "прекрасный воспитанникъ Ашама (Лэди Дженъ Грэй), который, въ то время, какъ раздавался звукъ рожковъ и лай своры гончихъ, сидѣлъ въ уединенномъ альковѣ, впиваясь глазами въ ту безсмертную страницу, въ которой передавалось, какъ кротко и бодро первый мученикъ за свободу мысли (Сократъ) принялъ чашу изъ рукъ плачущаго тюремщика" {Маколей.}.
   Но, какъ справедливо замѣтилъ покойный лордъ Дерби {Его рѣчь въ Ливерпульскомъ колледжѣ, 1873 г.}, тѣ, которые не находятъ времени для физическаго упражненія, поневолѣ найдутъ время для болѣзни.
   Затѣмъ, книги нынче такъ дешевы, что доступны почти каждому. Не всегда было такъ. Это всецѣло -- пріобрѣтеніе нашего времени. Мистеръ Айрлэндъ, очаровательной книжечкѣ котораго "Энхиридіонъ любителя книгъ", вмѣстѣ съ каждымъ инымъ любителемъ чтенія, и я считаю себя обязаннымъ, разсказываетъ. что когда онъ былъ мальчикомъ, ему таксе наслажденіе доставляла Уайтова "Естественная исторія Сельборна", что, не долго думая, онъ переписалъ отъ начала до конца все сочиненіе, чтобы имѣть только свой собственный экземпляръ.
   Мэри Лэмбъ, въ трогательномъ стихотвореніи, такъ изображаетъ томленіе любознательнаго мальчика у книжной лавки:
   
   Разъ шла я мимо балагана;
   Купецъ тамъ книги продавалъ;
   И вотъ я вижу мальчугана:
   Онъ тихо, робкими руками,
   Какъ бы бойся, книжку взялъ
   И строки жадно за строками
   Бѣднякъ украдкой пожиралъ.
   Старикъ-торгашъ то подсмотрѣлъ
   И крикнулъ строгими словами:
   "Вамъ, сэръ, вѣдь книгъ не покупать,
   Такъ не должны вы ихъ читать!"
   Смутился мальчикъ, покраснѣлъ.
   Со вздохомъ прочь онъ удалился....
   Зачѣмъ читать онъ научился?
   "Ахъ не учиться-бъ никогда!"
   Мелькнуло въ мысли мальчугана --
   Въ товарѣ книжномъ грубіяна
   Онъ не нуждался бы тогда.
   
   Такое отрывочное чтеніе, дѣйствительно, имѣетъ свою особенную прелесть. Это, полагаю, отчасти обусловливается самой отрывочностью и краткостію чтенія. Многіе читатели лишаютъ себя значительной доли удовольствія въ чтеніи, принуждая себя слишкомъ долго и безпрерывно останавливаться на одномъ и томъ же предмеіѣ. Отправляясь, напр., въ длинное путешествіе по желѣзной дорогѣ, многія лица берутъ съ собой только одну книгу. Слѣдствіемъ такого обыкновенія бываетъ то, что книга -- если это не повѣсть -- имъ страшно надоѣдаетъ по прошествіи какого-нибудь часа. Между тѣмъ, будь у нихъ двѣ или -- что еще лучше -- три книги различныхъ по содержанію, причемъ одна изъ нихъ съ забавнымъ сюжетомъ, -- они, вѣроятно, испытали бы, что, перемѣняя книгу, едва начинаетъ чувствоваться утомленіе, и съ освѣженнымъ интересомъ вновь возвращаясь къ ней, они пріятно провели-бы цѣлые часы. Каждый, конечно, долженъ судить по-своему, но таковъ по крайней мѣрѣ мой личный опытъ.
   Я вполнѣ согласенъ поэтому съ лордомъ Иддеслэйгомъ (Iddesleigh) относительно прелести такого прихотливаго чтенія; но чѣмъ шире поле, тѣмъ важнѣе, чтобы мы пользовались самыми лучшими книгами по каждому отдѣлу. Это не значитъ, что намъ надобно ограничиваться только ими, но мы должны начинать съ нихъ, а онѣ уже навѣрно покажутъ намъ путь къ другимъ. Есть, разумѣется, иныя книги, которыя слѣдуетъ читать, отмѣчать, изучать и, такъ сказать, усваивать себѣ. Но такія составляютъ исключеніе. Что же касается гораздо болѣе значительнаго числа книгъ, то, вѣроятно, будетъ лучше читать ихъ быстро, останавливаясь лишь на самыхъ лучшихъ и самыхъ важныхъ мѣстахъ. Такимъ путемъ, безъ сомнѣнія, мы много потеряемъ, но еще болѣе выиграемъ, такъ какъ захватимъ болѣе широкую область. Вообще, я думаю, къ чтенію можно приложить мудрое изреченіе лорда Брума (Brougham), относящееся къ воспитанію, что полезно читать все о чемъ-бы то ни было и что-бы то ни было обо всемъ. Только такимъ путемъ мы можемъ узнать, въ какую сторону склоняются наши собственные вкусы, ибо таково общее правило,-- хотя, конечно, не безъ исключеній, -- что мы извлекаемъ мало пользы изъ книгъ, которыя не доставляютъ намъ удовольствія.
   Впрочемъ, каждый въ правѣ поступать тутъ, какъ ему угодно. Разнообразіе -- во всемъ безконечно.
   Библіотека не только содержитъ "несмѣтныя богатства на маломъ пространствѣ" {Marlowe.}, но мы можемъ, сидя въ нашей бы. бліотекѣ, въ то же время быть во всѣхъ частяхъ земли. Мы можемъ путешествовать вокругъ свѣта съ капитаномъ Кукомъ или Дарвиномъ, съ Кингслэемъ или Рёскиномъ, которые покажутъ намъ гораздо болѣе, быть можетъ, чѣмъ мы увидѣли-бы сами. Самый міръ для насъ безграниченъ: Гумбольдтъ и Гершель унесутъ насъ далеко, далеко, къ таинственнымъ туманностямъ, за предѣлы солнца и даже звѣздъ. Время такъ же безпредѣльно, какъ и пространство: исторія переноситъ насъ въ прошлое, а геологія идетъ еще далѣе, за милліоны лѣтъ до сотворенія человѣка, даже къ самой колыбели вселенной. Кромѣ того, мы не ограничены одной областью мысли. Аристотель и Платонъ увлекаютъ насъ въ сферу тѣмъ болѣе восхитительную, что мы можемъ вполнѣ оцѣнить ее лишь при нѣкоторой подготовкѣ.
   Да, отрада и утѣшеніе, отдохновеніе и счастье могутъ быть найдены въ библіотекѣ каждымъ, "кто запасается золотымъ ключемъ, отпирающимъ ея безмолвную дверь" {Маттьюсъ.}. Изъ библіотеки, если будемъ пользоваться ею, мы можемъ устроить себѣ истинный рай на землѣ, садъ Эдема, при отсутствіи малѣйшей невыгоды послѣдняго, ибо тутъ намъ все открыто, все разрѣшается, включая и плодъ отъ древа познанія, за который, какъ извѣстно, наша праматерь пожертвовала блаженствомъ рая. Тутъ мы можемъ читать самыя важныя страницы всемірной исторіи, самые занимательные томы путешествіи и приключеній, самые интересные разсказы, самыя прекрасныя поэмы; можемъ встрѣтиться со знаменитѣйшими государственными людьми, поэтами и философами, воспользоваться идеями величайшихъ мыслителей и насладиться грандіознѣйшими созданіями человѣческаго генія.
   

ГЛАВА IV.
Выборъ книгъ *)

*) Читано въ Коллегіи Рабочихъ, въ Лондонѣ.

"Кругомъ меня приказовъ ожидаетъ
Толпа мнѣ вѣрныхъ и безмолвныхъ слугъ --
Друзей моихъ и въ счастьи, и въ невзгодѣ,
При ясной и при пасмурной погодѣ.
Ангелы и Серафимы
Такъ сладко шепчутъ мнѣ, и тихи, и незримы,
Представъ предъ умственныя очи;
Гармоніей вѣковъ мой слухъ они ласкаютъ,
И духи неба всюду здѣсь витаютъ
Во всякій часъ и дня и ночи".
Прокторъ.

   А все-таки, сплошь и рядомъ, они тщетно ожидаютъ. Причина, я думаю, заключается въ томъ, что читающая публика завалена массою предлагаемыхъ ей книгъ.
   Въ доброе старое время книги были рѣдки и дороги. Теперь, напротивъ, можно сказать съ большей, чѣмъ когда-либо правдой, что
   
   ".... маленькая капля чернилъ, падая, подобно росѣ, на мысль, производитъ то, что заставляетъ думать тысячи, быть можетъ, милліоны" {Байронъ.}.
   
   Нашимъ предкамъ было трудно доставать книги. Наше затрудненіе теперь состоитъ въ томъ, что выбирать. Мы должны быть чрезвычайно осторожны въ выборѣ чтенія и не принимать, какъ матросы Улисса, мѣха съ вѣтромъ за мѣшки съ сокровищемъ,-- а то, пожалуй, мы и теперь повторимъ ошибку грековъ и, исключительно устремивъ вниманіе на языкъ и внѣшнюю форму изложенія, будемъ тратитъ напрасно время. Есть много книгъ, къ которымъ можно примѣнить саркастическое замѣчаніе, сдѣланное, говорятъ, одному злополучному автору: "Я не буду терять времени на прочтеніе вашей книги".
   Книга книгѣ рознь; есть такія книги, которыя, какъ выразился Лэмбъ, и книгами-то даже назвать нельзя. Удивительно, въ самомъ дѣлѣ, какъ много радостей жизни мы беззаботно упускаемъ изъ виду. На Востокѣ существуетъ пословица, гласящая, что можно еще избѣжать бѣдствій, посылаемыхъ небомъ, но отъ тѣхъ, которыя мы сами навлекаемъ на себя, нѣтъ спасенія.
   Единственно, полагаю, что удерживаетъ многихъ отъ желанія испробовать чтеніе такъ называемыхъ трудныхъ или серьезныхъ сочиненій, это -- боязнь не понять ихъ; мало, однако, найдется людей, которые въ правѣ жаловаться на узкость своего пониманія, если они сдѣлаютъ предварительно все возможное для его развитія.
   Впрочемъ, въ чтеніи самое важное выбирать такіе предметы, которыми интересуешься. Мнѣ помнится, что, много лѣтъ тому назадъ, я совѣтовался съ Дарвиномъ относительно выбора предмета для изученія. Онъ спросилъ, что меня интересуетъ болѣе всего, и совѣтовалъ избрать именно этотъ предметъ. Этотъ принципъ, въ сущности, примѣнимъ ко всякой дѣятельности и къ жизни вообще.
   Подчасъ я бываю склоненъ думать, что главными и наиболѣе прилежными читателями будущаго поколѣнія окажутся не наши юристы и доктора, лавочники и фабриканты, а рабочіе и ремесленники. Это вѣдь и вполнѣ естественно. Первые работаютъ преимущественно головой. Когда они покончатъ свои дневныя обязанности, ихъ мозгъ бываетъ совершенно изнуренъ, и потому значительная часть ихъ досуга должна быть посвящена прогулкѣ на свѣжемъ воздухѣ и тѣлеснымъ упражненіямъ. Рабочій и ремесленникъ, напротивъ, не только находятся въ работѣ гораздо меньшее количество часовъ, но и имѣютъ достаточное тѣлесное упражненіе въ теченіе рабочаго времени, а потому весь свой досугъ они свободно могутъ употребить на чтеніе и изученіе. Правда, этого не было до сихъ поръ по причинамъ совершенно очевиднымъ. Иное будетъ современемъ, когда, во-первыхъ, они получатъ превосходное воспитаніе въ элементарныхъ школахъ и, во-вторыхъ, имъ будетъ облегченъ доступъ къ лучшимъ книгамъ.
   Рёскинъ замѣтилъ, что его не изумляетъ, почему люди страдаютъ, но часто вызываетъ изумленіе, что они теряютъ. Безъ сомнѣнія, мы много страдаемъ по винѣ другихъ, но теряемъ гораздо болѣе вслѣдствіе собственнаго невѣжества.
   "Если-бы,-- говоритъ Джонъ Гершель:-- мнѣ пришлось просить себѣ у неба любви къ чему-нибудь, любви, которая служила-бы мнѣ опорой при всевозможныхъ обстоятельствахъ, была источникомъ счастія и радости въ жизни и защитой отъ ея испытаній, какъ бы ни были велики мои неудачи, какъ бы сурово и грозно ни смотрѣлъ на меня міръ,-- я молился-бы о ниспосланіи мнѣ любви къ чтенію. Дайте человѣку эту любовь къ чтенію и средства удовлетворить ей,-- и едва-ли вамъ не удастся сдѣлать счастливаго человѣка; развѣ только попадутся ему въ руки наименѣе пригодныя книги".
   Одно дѣло -- владѣть библіотекой, совершенно другое -- разумно пользоваться ею. Я часто удивлялся, какъ мало люди заботятся о выборѣ того, что они читаютъ. Книгъ, какъ извѣстно, безчисленное множество; наши часы для чтенія, увы! крайне ограничены. И все-таки, многіе читаютъ почти наобумъ, что попало. Зайдутъ къ пріятелю и берутъ первую попавшуюся книгу въ его комнатѣ; покупаютъ романъ въ какой-нибудь лавчонкѣ или на вокзалѣ желѣзной дороги, останавливаясь на соблазнительномъ заглавіи; думаю даже, что въ нѣкоторыхъ случаяхъ самый переплетъ вліяетъ на ихъ выборъ. Конечно, выбирать -- дѣло далеко не легкое. Я часто выражалъ желаніе, чтобы кто-нибудь составилъ списокъ сотни хорошихъ книгъ. Еслибы у насъ были подобные списки, составленные людьми знающими, они принесли-бы громадную пользу. Правда, я иногда слыхалъ, что въ дѣлѣ чтенія каждый долженъ самъ себѣ выбирать, но это напоминаетъ мнѣ совѣтъ -- не ходить въ воду, пока не научишься плавать.
   Имѣя въ виду отсутствіе такихъ списковъ, я составилъ здѣсь перечень книгъ, всего чаще упоминаемыхъ лицами, которыя прямо или косвенно касались вопроса объ удовольствіяхъ чтенія, и позволилъ себѣ включить сюда также нѣкоторыя другія изъ числа особенно любимыхъ лично мною. Всякій, кто взглянетъ на этотъ списокъ, пожелаетъ добавить еще другія книги, что собственно я и самъ не прочь бы сдѣлать, но въ такомъ случаѣ, число ихъ стало бы быстро увеличиваться {Были предложены различные, болѣе подробные списки; напр., у Конта "Катехизисъ позитивной философіи"; у Пикроaта "Курсъ англійскаго чтенія"; У Болдвина, "Любитель книгъ" и у Перкинза, "Лучшее чтеніе". См. также Айрленда "Книги для обыкновенныхъ читателей".}.
   По весьма понятнымъ причинамъ, я воздержался отъ упоминанія сочиненій живыхъ авторовъ, хотя многія изъ нихъ, какъ, напр., сочиненія Теннисона, Рёскина и другихъ,-- доставили мнѣ самому глубочайшее наслажденіе. Я выпустилъ равнымъ образомъ научныя сочиненія, за исключеніемъ одного или двухъ, на томъ основаніи, что эта область чрезвычайно быстро прогрессируетъ.
   Я чувствую, что моя попытка черезчуръ смѣла, и долженъ просить снисходительнаго отношенія ко мнѣ критики, ибо единственная цѣль, какую я имѣлъ въ виду, это -- побудить другихъ лицъ, болѣе меня компетентныхъ, подѣлиться съ нами своими мнѣніями.
   Кромѣ того, повторяю, я привожу эти сочиненія скорѣе какъ рекомендованныя другими лицами, чѣмъ выбранныя мною лично, хотя тутъ и проскользнуло нѣсколько сочиненій, особенно любимыхъ мною.
   Мнѣ кажется, что въ подобнаго рода подборѣ книгъ Слѣдуетъ придавать большое значеніе общему голосу всего человѣчества. Какъ между животными и растеніями, такъ и между книгами происходитъ "борьба за существованіе" и "сохраненіе наиболѣе способныхъ". Какъ сказалъ Алонзо Арагонскій, "старость есть хорошая рекомендація въ четырехъ случаяхъ -- хорошо жечь старый лѣсъ, пить старое вино, довѣрять старымъ друзьямъ и читать старыя книги". Однакожъ, нельзя безусловно согласиться съ этимъ безъ нѣкоторыхъ довольно существенныхъ оговорокъ. Самыя новѣйшія книги по исторіи и наукамъ содержатъ, или должны содержать, наиболѣе точныя свѣдѣнія и самые достовѣрные выводы. Кромѣ того, если книги другихъ временъ и племенъ пріобрѣтаютъ интересъ уже по самой своей древности и отдаленности отъ насъ, то, съ другой стороны, слѣдуетъ допустить, что многіе найдутъ еще большее наслажденіе, или будутъ чувствовать себя болѣе дома, имѣя въ рукахъ книги нашего времени и народа.
   Тѣмъ не менѣе, древнѣйшія въ мірѣ книги замѣчательны и интересны уже потому, что отъ нихъ вѣетъ стариной; сочиненія, которыя вліяли на умы или услаждали часы досуга милліоновъ людей въ отдаленныя времена и въ далекихъ странахъ, вполнѣ заслуживаютъ прочтенія уже по этой одной причинѣ, еслибы даже онѣ намъ и казались не вполнѣ заслуживающими лучшей репутаціи. Правда, многимъ такія сочиненія доступны только въ переводахъ; но переводы, хотя и не могутъ въ совершенствѣ передать оригинала, могутъ быть достойными удивленія и замѣчательными сами по себѣ. Библія, которая должна занимать первое мѣсто въ ряду книгъ, служитъ тому яркимъ доказательствомъ.
   Во главѣ всѣхъ не-христіанскихъ моралистовъ я долженъ помѣстить "Руководство" Епиктета, несомнѣнно одну изъ благороднѣйшихъ книгъ въ цѣлой литературѣ, столь небольшую и кромѣ того, столь доступную, что я всегда удивляюсь, почему она такъ мало читается {Русскій переводъ В. А. Алексѣева, подъ заглавіемъ "Основанія стоицизма". Спб. 1889.}. Рядомъ съ Епиктетомъ, я полагаю, долженъ стоять Маркъ Аврелій. "Аналекты" Конфуція, думаю, вызовутъ разочарованіе у большинства англійскихъ читателей, но то вліяніе, какое они имѣли на самую многочисленную расу людей, придаетъ имъ совершенно особый интересъ. Аристотелева "Этика", быть можетъ, нѣсколько теряетъ въ нашихъ глазахъ уже потому, что она имѣла столь глубокое вліяніе на наши понятія о морали {Русскій переводъ Э. Радлова. Спб. 1887.}. Коранъ, подобно "Аналектамъ" Конфуція, для большей части изъ насъ получаетъ главный интересъ потому, что подъ его вліяніемъ жили и нынѣ живутъ многіе милліоны нашихъ ближнихъ. Я сомнѣваюсь, чтобы подробное чтеніе его вознаградило насъ въ другихъ отношеніяхъ, и для большинства, вѣроятно, кое-какія извлеченія изъ него, не слишкомъ многочисленныя, покажутся достаточными. {Русск. переводъ, сдѣланный съ франц. перев., К. Николаева. М. 1864.}
   Писанія отцовъ церкви были собраны въ одинъ томъ Уэкомъ (Wake). Это маленькій томикъ, особенно интересный при сопоставленіи съ писаніями самихъ апостоловъ. Изъ позднѣйшихъ отцовъ церкви я включилъ только "Признанія" св. Августина, которыя докторъ Пюзи (Pusey) поставилъ во главѣ "Библіотеки св. отцовъ", и которыя, какъ замѣчаетъ онъ, "были неоднократно переводимы почти на всѣ европейскіе языки и вездѣ нравились", хотя Лютеръ былъ иного мнѣнія о произведеніяхъ св. Августина.
   Изъ другихъ сочиненій духовно-нравственнаго содержанія всего чаще рекомендуются слѣдующія: "О подражаніи Христу" Ѳомы Кемпійскаго {Русскій переводъ К. П. Побѣдоносцева. Спб. 1885.}, "Мысли" Паскаля {Русск. перев. П. Д. Первова. См. "Пант. Литер." 1889.}, "Tractatus Theologico-Politucus" Спинозы {Изъ сочиненій Спинозы на русск. яз. извѣстна "Этика" въ переводѣ В. Модестова.}, "Аналогія религіи" Бутлера, "Святая жизнь и смерть" Іереміи Тайлора, "Странствованіе пилигрима" Буньяна {Русск. перев. Ю. Д. З. Спб. 1881.}, и, наконецъ, прекрасный "Христіанскій годъ" Кебля.
   Далѣе, Аристотель и Платонъ стоятъ во главѣ другого отдѣла. "Политика" Аристотеля и Платоновы "Діалоги", если не всѣ, то, во всякомъ случаѣ, "Федонъ", "Апологія" и "Республика" {"Политика" Аристотеля. Пер. Скворцова. 1865.-- Соч. Платона. Пер. Карпова. Спб. 1863 -- 79.}, конечно, прочтутся всѣми, кто желаетъ узнать что либо относительно исторіи человѣческой мысли, хотя я сомнѣваюсь, чтобы послѣднее изъ названныхъ произведеній вознаграждало за то кропотливое и трудолюбивое изученіе, которое часто ему посвящается.
   Такъ какъ Аристотель -- отецъ, если не творецъ, современнаго научнаго метода, то естественнымъ и даже почти неизбѣжнымъ слѣдствіемъ этого оказалось, что принципы его вошли, такъ сказать, въ плоть и кровь нашего умственнаго склада, такъ что они кажутся теперь почти очевидными, между тѣмъ какъ его практическія наблюденія, хотя и очень замѣчательныя, -- напр., когда онъ наблюдаетъ, что въ каждый полетъ пчелы она ограничивается однимъ какимъ-нибудь цвѣткомъ,-- были замѣнены во многихъ случаяхъ другими, произведенными при болѣе благопріятныхъ условіяхъ. Мы не должны быть неблагодарны къ великому учителю, тѣмъ болѣе, что его именно уроки научили насъ, какъ идти впередъ.
   Что касается Платона, то мнѣ кажется,-- я говорю такъ съ полнымъ къ нему уваженіемъ,-- что въ нѣкоторыхъ случаяхъ, онъ играетъ словами: его аргументы очень сильны, очень глубокомысленны, часто очень благородны, но не всегда доказательны; на языкѣ иной конструкціи они могли бы подчасъ имѣть какъ разъ противоположный смыслъ. Если его методъ оказался менѣе плодотворнымъ, если въ метафизикѣ мы мало подвинулись впередъ, то этотъ самый фактъ, съ извѣстной точки зрѣнія, дѣлаетъ "Діалоги" Сократа столь-же поучительными теперь, какъ они были всегда; вопросы, о которыхъ они трактуютъ, будутъ постоянно возбуждать нашъ интересъ, а спокойный и возвышенный тонъ, которымъ они проникнуты, долженъ быть предметомъ нашего удивленія. Апологія и Федонъ достойны нашей полной признательности.
   Упомяну также Демосѳенову рѣчь "О вѣнцѣ" {Русск. пер. Нейлисова, 1887.}, которую лордъ Брумъ призналъ величайшей рѣчью величайшаго изъ ораторовъ; Лукреція {Русск. пер. В. А. Алексѣева, см. "Пант. Лит." 1889--90.}, "Жизнеописанія" Плутарха {Русск. пер. Дестуниса.}, Горація {Русск. пер. В. А. Алексѣева, см. Пант. Лит. 1888.}, по крайней мѣрѣ: "De Officiis", "De Amicitia" и "De Senectute" Цицерона {Русск. пер. А. Фета.}.
   Великія народныя эпопеи всегда составляли одну изъ популярнѣйшихъ отраслей литературы. Однакожъ, сколь немногіе, сравнительно, когда-либо читали Иліаду или Одиссею, Гезіода или Вергилія, по оставленіи школы {Русск. пер. Иліады -- Гнѣдича, Одиссеи -- Жуковскаго, Гезіода -- Властова, Вергилія -- Фета.}!
   "Пѣснь о Нибелунгахъ", наша великая англо-саксонская эпопея, находится, быть можетъ, въ слишкомъ большомъ пренебреженіи, безъ сомнѣнія, по причинѣ ея утомительности. Правда, Брунхильда и Кримхильда далеки отъ совершенства, но мало такихъ "живыхъ" женскихъ типовъ мы встрѣтимъ въ греческой или римской литературѣ {Русск. пер. М. И. Кудряшева, см. Пант. Лит. 1889.}. Я не долженъ пройти молчаніемъ также и "Morte d'Arthur" сэра Т. Малори (Malory), хотя, признаюсь, дѣлаю это изъ уваженія къ мнѣнію другихъ,
   Изъ греческихъ трагиковъ, если не всѣ произведенія Эсхила, то во всякомъ случаѣ, Прометей, быть можетъ,-- самая величественная поэма въ греческой литературѣ, и Трилогія (Симондсъ, въ своихъ "Греческихъ Поэтахъ", говоритъ о "недостижимомъ величіи" Агамемнона, а Маркъ Паттисонъ видитъ въ немъ "грандіознѣйшее созданіе творческаго генія; или, какъ совѣтуетъ М. Е. Грантъ Дёфъ, Персы {Эсхила "Прометей" въ рус. пер. Апельрота, Орестіяперев. Н--ва. Спб. 1869.}; Софоклъ (Эдипъ {Эдипъ -- перев. В. Водовозова, Медея -- перев. Шнейдера, см. Пант. Литер. 1888., Облака и Всадники -- Карновича, 1845--49.}), Еврипидъ (Медея) и Аристофанъ (Всадники и Облака); къ несчастію, какъ говоритъ Шлегель, по всей вѣроятности, даже величайшій ученый не понимаетъ и въ половину его насмѣшекъ, и я думаю, что большинство современныхъ читателей предпочтутъ современныхъ поэтовъ.
   Кромѣ того, мнѣ хотѣлось бы сказать два-три слова въ защиту восточной поэзіи. Далеко не лишнимъ будетъ познакомиться съ нѣкоторыми мѣстами изъ Магабгараты и Рамайаны (пожалуй, слишкомъ длинныхъ, чтобы читать ихъ цѣликомъ); Шахъ-Наме, твореніе великаго персидскаго поэта Фирдуси; и Шикингъ, классическая коллекція древнихъ китайскихъ одъ. Многіе, я знаю, будутъ того мнѣнія, что мнѣ слѣдовало-бы включить сюда и Омара Хайама {Отрывокъ изъ Рамайаны "Наль и Дамаянти" и изъ Шахъ-Намэ "Рустемъ и Зорабъ" въ переводѣ В. Жуковскаго, сдѣланномъ съ нѣмецкаго Рюккертова перевода.}.
   Въ исторіи мы начинаемъ сознавать, что недоумѣнія и приключенія королей и королевъ, хронологія сраженій и войнъ гораздо менѣе важны, чѣмъ развитіе человѣческой мысли, прогрессъ искусства, науки и права, и вслѣдствіе именно этого, самый предметъ исторіи становится интереснѣе, чѣмъ когда-либо. Тѣмъ не менѣе, я упомяну только, -- и то скорѣе съ литературной, чѣмъ съ исторической точки зрѣнія,-- о Геродотѣ (Сочин. 2 т., перев. Ф. Мищенко), Ксенофонтѣ (Анабазисъ, перев. Янчевецкаго), Ѳукидидѣ (Сочин. 2 т." пер. Ф. Мищенко) и Тацитѣ (Германія -- Сочин. 2 т., пер. В. Модестова); изъ новѣйшихъ историковъ лишь о слѣдующихъ трудахъ: "Исторія упадка и разрушенія Римской имперіи" Гиббона ("великолѣпный мостъ отъ древняго міра къ новому" {Перев. Невѣдомскаго, изд. Солдатенковымъ.}, "Исторія Англіи" Юма, "Французская революція" Карлейля, "Исторія Греціи" Грота и "Краткая исторія Англійскаго народа" Грина.
   Наука такъ быстро идетъ впередъ, что,-- хотя для многихъ умовъ это самый плодотворный и интересный предметъ,-- я не могу останавливаться на ней, полагая въ основаніе своего списка не только свое собственное мнѣніе, но и соображенія иного рода. Поэтому укажу лишь на "Novum Organum" Бэкона {Сочин. Бэкона, пер. П. А. Бибикова. 2 т.}, на "Логику" Милля (перев. Резенера, 2 т.) и "Происхожденіе видовъ" Дарвина (перев. Рачинскаго); въ области политической экономіи, на которую, повидимому, едва-ли обращаютъ должное вниманіе нѣкоторые изъ нашихъ правителей, на Дж. Ст. Милля (Русск. пер. Ч. 2 т.) и кое-какія мѣста изъ "Богатства народовъ" (Переводъ П. А. Бибикова, 3 т.), такъ какъ, по всей вѣроятности -- тѣ, которые не имѣютъ намѣренія изучать спеціально политическую экономію, едва-ли станутъ читать цѣлое сочиненіе.
   Что касается путешествій и странствованій, то быть можетъ, всего чаще по этому отдѣлу рекомендуются: "Путешествія" Кука, "Путешествія" Гумбольдта и "Дневникъ натуралиста" Дарвина; хотя, признаюсь, я былъ-бы не прочь присоединить сюда и еще много другихъ {Всѣ три сочиненія извѣстны въ русскихъ переводахъ.}.
   Недавно Брайтъ обращалъ особенное вниманіе читателей на менѣе извѣстныхъ американскихъ поэтовъ; но онъ, вѣроятно, предполагалъ, что каждый прочтетъ Шекспира, Мильтона (Потерянный Рай), Чосера, Данте, Спенсера, Драйдена, Скотта, Вортсворта, Попа, Саути, Байрона и другихъ, прежде чѣмъ ступить на болѣе отдаленную почву.
   Изъ другихъ книгъ наиболѣе рекомендуются для чтенія слѣдующія: "Уэкфильдскій священникъ" Гольдсмита (изданъ Маракуевымъ въ Москвѣ въ 1889 г.), "Путешествія Гулливера" Свифта (перев. Канчаловскаго, 2 т.) "Робинсонъ Крузо" Дефо (перев. Канчаловскаго, 2 т.), "1001 ночь" (пер. Доппельмайера, 3 т.), "Донъ-Кихотъ" (пер. Карелина, 2 т.), "Жизнь Джонсона" Босвеля, Уайтова "Естественная исторія Сельборна", избранныя сочиненія (Payne) Бёрка, "Опыты" Бэкона, Аддисонъ, Юмъ, Монтэнь, Маколей (Сочин., 16 т., изд. Вольфа) и Эмерсонъ; драматическія произведенія Мольера (Соч., изд Бакстомъ, въ 3 т.) и Шеридана "Школа Злословія" (пер. П. И. Вейнберга); "Прошлое и настоящее" Карлейля, "Самодѣятельность" Смайльса (пер. Кутейникова), "Фаустъ" и "Автобіографія" Гёте (Соч., изд. Гербелемъ, въ 10 т.).
   Не будетъ ошибкой указать и на слѣдующія сочиненія: "Человѣческое познаніе" Бёрклея, "Discours sur la Méthode" Декарта, ЛО пониманіи" Локка, "Исторія философіи "Льюиса (пер. В. Спасовича); затѣмъ, чтобы удержаться въ предѣлахъ одной сотни, изъ драматическихъ писателей я долженъ ограничиться Мольеромъ и Шериданомъ. Маколей смотрѣлъ на "La Vie de Marianne" Мариво, какъ на лучшій романъ, на какомъ-либо языкѣ написанный, но число приведенныхъ книгъ уже такъ близко къ комплекту, что я вынужденъ ограничиться англійскими романистами, и изъ послѣднихъ укажу слѣдующихъ: Миссъ Аустенъ ("Эмма", "Гордость и предразсудокъ"), Теккерея ("Ярмарка тщеславія" и "Пенденнисъ"), Диккенса ("Пиквикскій клубъ" и "Давидъ Копперфильдъ"), Дж. Элліотъ ("Адамъ Бидъ" или "Мельница на ручьѣ", Кингслея ("На западъ!"), Литтона ("Послѣдніе дни Помпеи"), и, наконецъ, романы Вальтеръ-Скотта, которые сами по себѣ уже составляютъ цѣлую библіотеку, но, какъ особенную милость, я попрошу позволенія считать ихъ за одно {Упоминаемые авторомъ романы: Теккерея, Диккенса, Дж. Элліота, Бульвера Литтона и Вальтеръ-Скотта (12 ром.) всѣ извѣстны въ русскихъ переводахъ, которые будутъ перечислены въ особомъ каталогѣ.}.
   У каждаго любителя книгъ уже одно перечисленіе этихъ именъ вызываетъ въ душѣ рядъ образовъ и признательныхъ воспоминаній о мирныхъ домашнихъ удовольствіяхъ, послѣ трудовъ и тревогъ протекшаго дня. Какъ благодарны мы должны быть за эти неоцѣненныя блага, за эту безчисленную толпу друзей, которые никогда не ириску чаютъ, не измѣняютъ намъ и не покидаютъ насъ! {Списокъ 100 книгъ, которымъ оканчивается эта глава, приведенъ отдѣльно, въ концѣ сочиненія, въ передѣлкѣ для русскихъ читателей.}
   

ГЛАВА V.
Прелесть дружбы *).

*) Сущность этой главы взята изъ рѣчи, читанной въ London Working Men's College.

   "Кто исключаетъ дружбу изъ жизни, тотъ какъ бы лишаетъ міръ солнца, ибо мы не получили ничего лучшаго отъ безсмертныхъ боговъ, ничего болѣе отраднаго".-- Цицеронъ.
   
   Въ большинствѣ случаевъ тѣ, которые писали въ похвалу книгъ, думали, что нельзя ничего сказать болѣе убѣдительнаго, какъ сравнивъ ихъ съ друзьями.
   Сократъ сказалъ, что "у каждаго человѣка есть свой особенный предметъ честолюбія -- лошади, собаки, деньги, честь и пр., что-же касается лично его, то онъ лучше желалъ-бы имѣть хорошаго друга, чѣмъ все это въ совокупности". Далѣе, люди знаютъ "число своихъ другихъ владѣній, какъ-бы ни были они многочисленны, но о числѣ своихъ друзей, хотябы оно было очень мало, не только ничего не знаютъ, но даже, когда пытаются сосчитать ихъ, то умалчиваютъ о нѣкоторыхъ изъ друзей -- такъ мало мысли ихъ заняты ими. И однакоже, на сколько хорошій другъ цѣннѣе всякаго вещественнаго достоянія".
   "Относительно цѣнности прочихъ вещей",-- говоритъ Цицеронъ,-- "большинство людей расходится во взглядахъ; что касается дружбы, то всѣ одного мнѣнія. Не безумно-ли, что люди, пользующіеся большимъ вліяніемъ, благодаря своему богатству, власти и средствамъ, пріобрѣтаютъ все, получаемое за деньги -- лошадей, рабовъ, роскошные наряды, дорогіе сосуды -- и не пріобрѣтаютъ друзей, самаго цѣннаго и самаго прекраснаго украшенія жизни?!" "И тѣмъ не менѣе,-- продолжаетъ онъ,-- "каждый человѣкъ можетъ пересчитать, сколько у него козловъ и овецъ, но не скажетъ, сколько у него друзей". При выборѣ собаки или лошади, мы поступаемъ съ величайшей осмотрительностью: справляемся о ея родословной, дрессировкѣ и характерѣ, тогда какъ относительно выбора друзей, предмета безконечно важнѣйшаго, отъ котораго будетъ зависѣть все доброе и недоброе въ нашей жизни,-- мы слишкомъ часто ввѣряемся слѣпому случаю".
   Несомнѣнно вѣрно, какъ говоритъ "Автократъ за завтракомъ" {"The Autocrat of the breakfast-Table", by Oliver Wendell Halmes. Пep.}, что всѣ люди докучливы, пока мы въ нихъ не нуждаемся. Ѳ. Браунъ остроумно замѣчаетъ, что "не думающія головы, не научившіяся оставаться наединѣ съ собою, представляютъ темницу для самихъ себя, если съ ними нѣтъ никого; между тѣмъ какъ, напротивъ, тѣ, чьи мысли кипятъ какъ въ котлѣ, бываютъ иногда вынуждены искать уединенія въ обществѣ, чтобы избѣжать толпы самихъ себя". Все-таки я не понимаю вполнѣ идеи Эмерсона, будто "люди теряютъ при взаимной встрѣчѣ". Въ другомъ мѣстѣ, правда, онъ смягчаетъ это выраженіе и говоритъ: "Почти всѣ люди теряютъ при взаимной встрѣчѣ". Если даже и такъ, то все-же мнѣ представляется это сомнительнымъ, въ особенности принимая во вниманіе слѣдующее: "Всякая ассоціація",-- прибавляетъ онъ,-- "необходимо должна быть компромиссомъ, и, что еще хуже, самый, такъ сказать, ароматъ букета каждой изъ прекрасныхъ личностей исчезаетъ, едва онѣ приближаются другъ къ другу". Какая печальная мысль! Дѣйствительно-ли это такъ? Неужели это неизбѣжно? И еслибы это было такъ, то принесли-ли бы друзья какую-нибудь дѣйствительную пользу? А я было думалъ, что вліяніе друзей имѣло какъ разъ противоположный результатъ: что букетъ прекрасной натуры распустился бы. его цвѣта сдѣлались бы болѣе блестящими, подъ благотворнымъ дѣйствіемъ теплоты и свѣта дружбы.
   Не разъ было говорено, что при обращеніи съ другомъ благоразуміе требуетъ не забывать, что этотъ другъ можетъ сдѣлаться врагомъ, а при обращеніи съ врагомъ, -- помнить, что онъ можетъ сдѣлаться другомъ; что бы ни думали о первой части этого совѣта, вторая, во всякомъ случаѣ -- очень мудрый совѣтъ.
   Повидимому, многіе люди употребляютъ болѣе усилій на то, чтобы сдѣлать себѣ враговъ, чѣмъ на то, чтобъ пріобрѣсть друзей, и находятъ болѣе удовольствія въ первомъ, чѣмъ въ послѣднемъ. Дѣйствительно, Плутархъ съ одобреніемъ ссылается на совѣтъ Пиѳагора -- "не пожимать руки слишкомъ многимъ"; но при хорошемъ выборѣ, несомнѣнно, что
   
   "У того, кто имѣетъ тысячу друзей,
   Никогда не бываетъ ни одного лишняго;
   А тотъ, кто имѣетъ только одного врага,
   Будетъ встрѣчать его повсюду".
   
   Къ несчастію, дѣйствительно, мало большихъ друзей, тогда какъ совсѣмъ не бываетъ малаго врага.
   Человѣкъ, вступая въ жизнь, попадаетъ въ многочисленное общество такихъ лицъ, которыя, не будучи активно злыми и способными преднамѣренно вести насъ по ложному пути, тѣмъ не менѣе не слѣдятъ за собою, небрежны къ собственному уму и, вмѣсто дѣльнаго разговора, часто занимаются ребяческими пустяками или глупой болтовней; словно не постигаютъ они, что достаточно легкаго усилія, чтобы разговоръ сдѣлался въ высшей степени поучительнымъ и пріятнымъ, отнюдь не будучи отъ этого педантичнымъ; тогда какъ, съ другой стороны, его можно превратить въ настоящее болото грязныхъ мыслей и сорныхъ словъ. Едва-ли есть на свѣтѣ такой человѣкъ, отъ котораго нельзя было-бы научиться многому, если только онъ возьметъ на себя трудъ поговорить съ нами. Да если даже иные и ничему насъ не научатъ, то могутъ помочь намъ и дать толчекъ мысли умными вопросами или своей симпатіей къ намъ. Если они не дѣлаютъ ни того, ни другого, въ такомъ случаѣ, и дѣйствительно ихъ общество, если его можно такъ назвать, пустая потеря времени, и о такихъ людяхъ, въ самомъ дѣлѣ, можно сказать: "Я желаю, чтобъ мы были незнакомы".
   Очень многое въ дѣлѣ счастья и чистоты нашей жизни несомнѣнно зависитъ отъ разумнаго выбора товарищей и друзей. Если наши друзья избраны неудачно, они неизбѣжно увлекаютъ насъ внизъ; хорошіе друзья, напротивъ, поднимаютъ насъ. Несмотря на это, многіе люди, повидимому, предоставляютъ простому случаю такое серьезное дѣло. Конечно, хорошо и справедливо оказывать вѣжливость и вниманіе всѣмъ, съ кѣмъ приходится сталкиваться, но выбирать ихъ въ дѣйствительные друзья -- дѣло иного рода. Есть люди, которые дѣлаютъ человѣка своимъ другомъ только потому, что онъ живетъ близко, занимается той-же профессіей, ѣдетъ по той-же линіи желѣзной дороги, или въ силу какого-нибудь иного столь-же основательнаго мотива. Не можетъ быть болѣе крупной ошибки. Такіе друзья, говоря словами Плутарха,-- не боболѣе какъ "истуканы и подобія дружбы".
   Иное дѣло -- быть дружески расположеннымъ къ каждому; мы должны помнить, что нѣтъ на свѣтѣ малаго врага; тѣ-же, кто дѣйствительно любилъ кого-нибудь въ жизни, будутъ относиться съ нѣкоторымъ участіемъ ко всѣмъ. Собственно говоря, почти въ каждомъ человѣкѣ есть что-нибудь хорошее. "Мнѣ доводилось",-- говоритъ Насмитъ въ своей прекрасной автобіографіи, -- "много слышать о неблагодарности и эгоизмѣ свѣта. Можетъ быть, мнѣ такъ ужъ посчастливилось, но я никогда не испытывалъ на себѣ вліянія подобнаго рода безчувственности".
   Таковъ и мой собственный опытъ:
   
   "Люди толкуютъ о недобрыхъ сердцахъ,
   За добрыя дѣла платящихъ холодностью.
   Увы! людская благодарность
   Чаще повергала меня въ печаль".
   
   Я не могу, поэтому, согласиться съ Эмерсономъ, будто "мы одиноки въ мірѣ. Друзья, какихъ мы ищемъ -- мечта и басни. Возвышенная надежда ободряетъ прямое и честное сердце,-- надежда, что есть-же гдѣ нибудь теплыя души, полныя терпѣнія, рѣшимости: онѣ могутъ насъ любить, да и мы можемъ полюбить ихъ".
   Конечно, сколько-бы достойные друзья ни прибавляли счастья и цѣнности жизни, въ главномъ мы все-же должны полагаться на себя: каждый человѣкъ самому себѣ -- лучшій другъ или злѣйшій врагъ.
   Съ грустью читаешь у Бэкона, что люди обыкновенно преувеличиваютъ значеніе дружбы, "что мало ея въ мірѣ, и всего менѣе между равными. Если и есть дружба, то развѣ между высшимъ и низшимъ. Едва-ли это можно признать прочнымъ убѣжденіемъ, ибо въ другомъ мѣстѣ онъ-же говоритъ: "мы можемъ пойти далѣе и утверждать съ полнымъ основаніемъ, что не имѣть истинныхъ друзей, безъ которыхъ міръ кажется пустыней, значитъ жить буквально въ самомъ несчастномъ одиночествѣ". Не только, прибавляетъ онъ, дружба вводитъ "дневной свѣтъ въ пониманіе, разсѣивая мракъ и неясность мыслей, она создаетъ ясное какъ день спокойствіе въ чувствахъ привязанности, усмиряя бури и волненія": въ бесѣдѣ съ другомъ человѣкъ "свободнѣе высказываетъ свои мысли; ведетъ ихъ въ болѣе стройномъ порядкѣ; замѣчаетъ, каковы онѣ, облеченныя въ слово; наконецъ, онъ становится умнѣе себя, и все это въ какой-нибудь часъ бесѣды, чего нельзя было-бы достигнуть за цѣлый день размышленія"... "Но мало люди замѣчаютъ, какая пустыня ожидаетъ ихъ, и какъ далеко она простирается, ибо толпа не общество, отдѣльныя лица -- только галлерея портретовъ, а самая бесѣда обращается въ бряцающій кимвалъ, если нѣтъ любви".
   Съ этимъ я не могу вполнѣ согласиться. Во всякомъ слу чаѣ, даже люди незнакомые могутъ представлять извѣстный интересъ! Многіе согласятся съ Джонсономъ, который, описывая пріятный вечеръ, подводитъ ему такой итогъ:-- "Сэръ, мы славно сегодня побесѣдовали":
   Епиктетъ даетъ очень дѣльный совѣтъ, рекомендуя уклоняться отъ разговора о такихъ вещахъ, которыя обыкновенно интересуютъ собесѣдниковъ, и не заводитъ рѣчи "ни объ одномъ изъ обыденныхъ предметовъ -- ни о гладіаторахъ, ни о конскихъ бѣгахъ, ни объ атлетахъ, ни о ѣдѣ или питьѣ, что составляетъ обычный предметъ разговоровъ; въ особенности не говорить о людяхъ, порицая ихъ"; когда-же онъ прибавляетъ: "или хваля ихъ", то достоинство послѣдняго внушенія кажется мнѣ сомнительнымъ. Конечно, Маркъ Аврелій даетъ болѣе мудрый совѣтъ: "Если ты желаешь доставить себѣ наслажденіе, размышляй о добродѣтеляхъ тѣхъ, которые живутъ съ тобой; напримѣръ, о дѣятельности одного, скромности другого, о щедрости третьяго, или о какомъ-нибудь другомъ хорошемъ качествѣ четвертаго. Ибо ничто такъ не радуетъ, какъ примѣры добродѣтелей, когда они обнаруживаются въ нравахъ людей, живущихъ съ нами. Ради этого, мы должны ихъ имѣть предъ собой". Однако, какъ часто мы знаемъ только наружность тѣхъ, кого называемъ своими друзьями, или только звукъ ихъ голоса, но рѣшительно ничего не вѣдаемъ объ ихъ умѣ и душѣ!
   Мы, кромѣ того, должны такъ-же стараться сохранить друзей, какъ и пріобрѣтать ихъ. Если бы каждый зналъ, что одинъ говоритъ о другомъ, то какъ Паскаль увѣряетъ насъ, "не было-бы и четырехъ друзей въ мірѣ". Я надѣюсь и думаю, что это преувеличеніе, но, какъ-бы то ни было, поста райтесь быть однимъ изъ четырехъ. А когда вы пріобрѣли друга, держитесь его. Если у тебя есть другъ, говоритъ восточная пословица, "часто посѣщай его, ибо путь, котораго не касается ничья нога, заростаетъ терніемъ и кустарникомъ". Привязанности не должны быть только "шатрами на ночь".
   Еще менѣе дружба даетъ намъ право дѣлать собою непріятное. Повидимому, нѣкоторые люди только тогда оцѣниваютъ своихъ друзей, когда лишились ихъ. Анаксагоръ сравнивалъ мавзолей съ духомъ богатства, превращеннымъ въ камень.
   "Кто хоть разъ въ жизни стоялъ на порогѣ могилы и имѣлъ возможность оглянуться на прошлое, окончившееся безвозвратно, кто, чувствуя, какъ безсильны въ ту минуту и пылкая любовь, и лютая скорбь, жаждалъ доставить хоть одну минуту радости умолкшему сердцу, или принести отошедшему въ вѣчность духу раскаяніе за мигъ нелюбезности, -- тотъ едва-ли на будущее время рѣшится взять себѣ на душу грѣхъ,.который можетъ быть выплаченъ только праху". (Рёскинъ).
   Смерть, дѣйствительно, не можетъ быть прекращеніемъ дружбы. "Друзья, -- говоритъ Цицеронъ, -- даже отсутствующіе, все-таки друзья, и въ бѣдности они богаты; немощные, они пользуются здоровьемъ; и,-- что еще труднѣе утверждать,-- даже умершіе въ нашей памяти живы". Это кажется парадоксомъ, но развѣ не правдивы объясненія Цицерона? "Для меня, дѣйствительно, Сципіонъ продолжаетъ и всегда будетъ жить; ибо я люблю добродѣтель этого человѣка, а это достоинство не умираетъ... Конечно, изъ всего того, чѣмъ судьба или время надѣлило меня, у меня нѣтъ ничего, что могъ-бы я сравнить съ дружбою Сципіона".
   И такъ, если мы будемъ выбирать себѣ друзей ради нихъ самихъ, а не ради того, что они имѣютъ, и если мы окажемся достойными столь великаго блага, то они будутъ всегда съ нами, въ разлукѣ и даже послѣ смерти, сохраняясь въ "благоуханіи воспоминанія".
   

ГЛАВА VI.
Цѣнность времени *).

*) Взято изъ рѣчи, читанной въ Политехническомъ институтѣ.

Каждый день есть маленькая жизнь.

"Qui considérerait bien le prix du temps,
et combien за perte est irréparable, pleurerait
amèrement sur de si grandes misères".
La Bruyère

   Цѣнность всѣхъ прочихъ полезныхъ даровъ находится въ зависимости отъ времени. Что такое Друзья, книги или здоровье, интересъ путешествія или радости домашняго очага, если у насъ нѣтъ времени насладиться ими? Часто говорятъ, что время -- деньги, но оно болѣе, чѣмъ деньги: оно -- жизнь; и тѣмъ не менѣе многіе, отчаянно стоящіе за жизнь, не помышляютъ о тратѣ времени.
   Спросите у мудреца, говоритъ Шиллеръ:
   
   "Минуты, потерянныя нами,
   Не можетъ возвратить сама вѣчность".
   
   По словамъ Данте,
   
   "Кто знаетъ больше всѣхъ, того больше всѣхъ печалитъ потеря времени".
   
   Это не значитъ, что нашимъ идеаломъ должна быть жизнь неусыпнаго труда. Отнюдь нѣтъ. Время, употребляемое на невинныя и разумныя удовольствія, на здоровыя игры, посвящаемое обществу и семейству,-- употребляется хорошо и умно. Игры не только сохраняютъ тѣлесное здоровье, но даютъ намъ силу управлять мускулами и членами, а этимъ нельзя пренебрегать. Кромѣ того, есть разнаго рода соблазны, справиться съ которыми всего лучше помогаетъ намъ физическое упражненіе.
   Только лѣнивые жалуются на то, что у нихъ нѣтъ времени, чтобы сдѣлать то, что они яко-бы желаютъ. Въ сущности люди вообще могутъ удѣлить время на то, что дѣйствительно намѣрены сдѣлать; тутъ оказывается недостатокъ не времени, а скорѣе желанія: преимущество досуга состоитъ главнымъ образомъ въ томъ, что мы имѣемъ такимъ образомъ полную возможность избрать себѣ предметъ для занятій, а не въ томъ, конечно, что съ нимъ соединяется привиллегія лѣности.
   "Время идетъ разнымъ аллюромъ у разныхъ лицъ. Я скажу вамъ, у кого время идетъ иноходью, у кого бѣжитъ рысью, у кого скачетъ галопомъ и у кого стоитъ неподвижно" (Шекспиръ).
   Сила вѣдь не столько въ числѣ часовъ, сколько въ томъ, какъ мы ихъ употребляемъ.
   
   "Круги хвалятъ не за то, что они отличаются величиной, а за то, что они точно начерчены; такъ и жизнь мы хвалимъ не за количество времени, а за количество поступковъ" {Waller.}.
   
   "Лѣность",-- говоритъ Іеремія Тэйлоръ,-- "есть величайшая въ мірѣ расточительность; она теряетъ то, что неоцѣненно теперь и невознаградимо въ прошломъ, такъ какъ никакая власть искусства или природы не въ силахъ возвратить прошлаго".
   Жизнь должно измѣрять мыслью и дѣятельностью, а не временемъ. "Только опредѣленное число пульсацій",-- говоритъ Пэтеръ, -- "даетъ намъ разнообразная жизнь. Гдѣ-же тутъ разглядѣть все, что доступно самой тонкой чувствительности? Можемъ-ли мы, быстро переходя отъ одной точки къ другой, всегда находиться въ фокусѣ, гдѣ соединяется энергія наибольшаго числа жизненныхъ силъ? Горѣть всегда этимъ чистымъ, какъ драгоцѣнный камень, пламенемъ, поддерживать въ себѣ этотъ огонь -- вотъ что обезпечиваетъ успѣхъ въ жизни. Не задастся жизнь, если человѣкъ создалъ себѣ привычки, ибо привычки заставляютъ вращаться въ кругѣ стереотипнаго міра..."
   Если же мы, не останавливаясь, идемъ впередъ, мы скорѣе встрѣтимся съ какимъ-нибудь благороднымъ порывомъ или успѣемъ сдѣлать наблюденіе, которое будетъ вкладомъ въ сокровищницу знанія, и, открывая болѣе обширный горизонтъ, какъ-бы освобождаемъ умъ на мгновеніе".
   Я не стану ссылаться на лорда Честерфильда, вообще надежнаго руководителя, но въ совѣтѣ, который онъ даетъ своему сыну относительно времени, конечно, заключается много глубокой мудрости. "Каждая минута, теряемая вами теперь, влечетъ за собою соотвѣтственный ущербъ вашему имени и выгодамъ; съ другой стороны, каждая минута, употребляемая вами теперь съ пользою, приноситъ громадный процентъ".
   Далѣе: "Удивительно, какъ человѣкъ можетъ терять въ абсолютномъ бездѣйствіи хоть одну минуту и безъ того маленькой частицы времени, назначенной намъ въ удѣлъ въ здѣшнемъ мірѣ... Познайте истинную цѣну времени; ловите каждую минуту и пользуйтесь ею".
   
   "Такъ ты не шутишь? лови минуту, и тотчасъ-же начинай, что можешь или что хочешь сдѣлать. (Гёте).
   
   "Я припоминаю".-- говоритъ Хиллардъ, -- "сатирическую поэму, гдѣ изображенъ чортъ, ловящій удочкой людей и приспособляющій приманку соотвѣтственно вкусамъ и темпераменту своей добычи; самой легкой для него поживой были лѣнивцы, потому что они глотали даже голый крючокъ". Дѣйствительно, умь лѣнивца питается на счетъ себя самого
   "Человѣческое сердце подобно жернову въ мельницѣ; когда вы кладете подъ него пшеницу, оно вертится, мелетъ и растираетъ ее въ муку, если вы не кладете пшеницы, оно все-таки продолжаетъ молоть -- и измалываетъ само себя". (Лютеръ).
   Не работа, а забота убиваетъ человѣка, и въ этомъ именно смыслѣ, понятно, было сказано: "не пещися о завтрашнемъ днѣ". I. Христосъ говоритъ намъ: "Воззрите на полевыя лиліи, какъ онѣ растутъ. Онѣ не работаютъ и не прядутъ, -- а и Соломонъ во всей славѣ своей не одѣвался такъ, какъ каждая изъ нихъ. Если-же полевую траву, которая сегодня есть, а завтра ее, быть можетъ, бросятъ въ печь, Богъ одѣваетъ такъ,-- кольми лучше вы, маловѣры!" Въ самомъ дѣлѣ, было-бы ошибкой предполагать, что лиліи лѣнивы или безпечны. Напротивъ, растенія чрезвычайно дѣятельны, и лиліи накопляютъ, въ своихъ сложныхъ луковицеобразныхъ корняхъ, значительную часть питательныхъ веществъ, чтобы ускорить свой ростъ на слѣдующій годъ. Что же касается заботы, то, конечно, онѣ ея не знаютъ.
   "Часы одарены крыльями; они летятъ къ Творцу времени и несутъ вѣсть о нашихъ поступкахъ. Всѣ наши молитвы не въ силахъ склонить ни одного изъ нихъ возвратиться или замедлить свой ходъ. Каждая дурно употребленная минута является новымъ показаніемъ противъ насъ на небѣ. Конечно, еслибы мы думали такъ, мы отпускали бы ихъ съ лучшими отзывами о насъ и не позволяли бы имъ улетать съ пустыми руками или съ опасными для насъ извѣстіями. Какое счастіе, когда они уносятъ съ собою не только добрую вѣсть, но и плоды добра, и, оставаясь съ Предвѣчнымъ, являются ходатаями за насъ предъ Его славнымъ трономъ!" (Мильтонъ.)
   Часто говорятъ, что время летитъ; но не столько время летитъ, сколько мы сами губимъ его, а даромъ загубленное время хуже, чѣмъ совершенное отсутствіе его. "Я губилъ время",-- говоритъ у Шекспира Ричардъ II, -- "а теперь время губитъ меня".
   "Кто бережливъ съ своимъ временемъ",-- говоритъ Іеремія Тэйлоръ,-- "тотъ будетъ разборчивъ въ выборѣ своихъ знакомыхъ и въ своихъ дѣйствіяхъ, изъ боязни, чтобы первые не увлекли его въ сферу тщеславія и не привели къ потерѣ, а послѣднія, будучи преступными, не оказались бы гибелью для него самого и свидѣтельствомъ противъ него, когда придется свести счеты съ вѣчностью".
   Продолжительность человѣческой жизни -- семьдесятъ лѣтъ, но какъ мало изъ нихъ принадлежитъ дѣйствительно намъ самимъ! Мы должны вычесть время, употребляемое на сонъ, на ѣду, на одѣваніе и раздѣваніе, на разнаго рода занятія и пр., и затѣмъ какъ мало остается въ нашемъ собственномъ распоряженіи!
   "Я прожилъ",-- сказалъ Лэмбъ, -- "номинально пятьдесятъ лѣтъ; но вычтите изъ нихъ часы, въ которые я жилъ для другихъ, а не для себя, и вы найдете меня еще молодымъ человѣкомъ".
   Собственно говоря, слѣдовало бы вычесть не тѣ часы, которые мы посвящаемъ другимъ людямъ, а скорѣе тѣ, которые не приносятъ пользы ни намъ самимъ, ни другимъ; послѣдніе увы! часто очень многочисленны.
   "Есть часы, которые берутъ у насъ, есть такіе, которые крадутъ, и такіе, которые ускользаютъ отъ насъ". (Сенека) Но какимъ бы способомъ мы ни теряли, возвратить ихъ никогда уже не будемъ въ состояніи. Удивительно, въ самомъ дѣлѣ, какъ много счастья мы безразсудно расточаемъ! Восточная пословица говоритъ, что бѣдствія, посылаемыя небомъ, могутъ быть устранены, но нѣтъ спасенія отъ тѣхъ, которыя мы сами на Себя навлекаемъ.
   Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, я совершилъ поѣздку въ главныя озерныя селенія Швейцаріи, въ компаніи съ извѣстнымъ археологомъ Морло (Morlot). Къ удивленію моему, я узналъ, что весь его годовой доходъ состоялъ изъ 100 фунтовъ ст., часть которыхъ употреблялась имъ еще на составленіе маленькаго музея. Я спросилъ у него, не намѣренъ-ли онъ занять какой-нибудь служебный постъ, но получилъ отрицательный отвѣтъ. Свой досугъ и свободу занятій, эти неоцѣненныя сокровища, онъ ставилъ гораздо выше серебра или золота, и ни одной частицы своего времени не истратилъ бы на пріобрѣтеніе денегъ.
   Да, время -- священный даръ; каждый день составляетъ маленькую жизнь. Взгляните на высокія преимущества лондонской жизни. Намъ открыты литературные памятники всего міра; въ нашей Національной галлереѣ мы можемъ видѣть самыя прекрасныя произведенія прежнихъ временъ, а въ Королевской академіи и другихъ галлереяхъ -- творенія величайшихъ современныхъ художниковъ. Быть можетъ, нѣтъ человѣка, который нашелъ-бы достаточно времени, чтобы обозрѣть Британскій музей во всѣхъ подробностяхъ. А посмотрите, что онъ содержитъ въ себѣ, или -- лучше -- чего въ немъ только нѣтъ? Тутъ самыя гигантскія изъ живущихъ нынѣ и уже вымершихъ животныхъ; удивительныя чудовища геологическихъ эпохъ; самыя прекрасныя птицы, раковины и минералы; драгоцѣнные камни и осколки иныхъ міровъ; самыя интересныя древности; любопытные и причудливые образчики, иллюстрирующіе жизнь различныхъ людскихъ племенъ; замѣчательныя драгоцѣнности, монеты, предметы изъ стекла и фарфора; мраморныя изваянія; остатки Мавзолея и храма Діаны въ Эфессѣ; древніе памятники Египта и Ассиріи; грубыя орудія нашихъ предшественниковъ въ Англіи, современныхъ гиппопотамамъ, носорогамъ, мускуснымъ быкамъ и мамонтамъ; наконецъ, прекрасные образцы греческаго и римскаго искусства.
   Можетъ быть, страданіе неизбѣжно, но никому неизвинительно быть мрачнымъ. И все-таки нѣкоторые люди мрачны. Они толкуютъ о будущей свѣтлой жизни, а между тѣмъ весь мракъ настоящаго ихъ положенія всецѣло зависитъ отъ нихъ самихъ. Хорошо сказалъ Артуръ Хельпсъ: "Какъ! ты мраченъ, когда тебѣ неизвѣстно, что придаетъ прелесть лиліи, чудный цвѣтъ фіалкѣ, розѣ -- ея благоуханіе; когда ты такъ-же мало знаешь, въ чемъ состоитъ ядъ ехидны, какъ не способенъ подражать веселымъ движеніямъ голубя. Какъ! ты мраченъ, когда земля, воздухъ и вода полны для тебя тайны, когда стоитъ тебѣ протянуть руку, чтобы коснуться предмета, свойствъ котораго ты не.постигаешь. Между тѣмъ, природа ежеминутно приглашаетъ тебя побесѣдовать съ нею, понять ее, покорить и получить ея благословеніе! Иди-же прочь, человѣкъ: учись чему-нибудь, дѣлай что-нибудь, пойми что-нибудь,-- и ни слова болѣе не говори о своей печали".
   

ГЛАВА VII.
Удовольствія путешествія *).

*) Изъ рѣчи, читанной въ Ольдхамѣ.

"L'Univers est une espèce de livre, dont on n'а
lu que la premiere page quand ou n'а vu que son pays".
Le Cosmopolite. "Я -- часть всего того, что я видѣлъ".
Теннисонъ.

   Подчасъ я склоненъ думать, что мало найдется предметовъ, относительно которыхъ мы, люди настоящаго поколѣнія, пользовались-бы большими преимуществами предъ нашими предками, чѣмъ увеличившаяся легкость путешествіи; но не рѣшаюсь сказать этого, не потому, что наши преимущества тутъ невелики, а потому, что много уже было сдѣлано замѣчаній относительно разныхъ другихъ сторонъ жизни.
   Самое слово "travel" (путешествіе) весьма многозначительно. Это производное отъ "travail"-чрезмѣрная работа и, какъ замѣчаетъ Skeat, поневолѣ напоминаетъ намъ о трудности и утомительности путешествія въ доброе старое время. Какъ все измѣнилось нынѣ!
   Нерѣдко говорятъ, что каждому слѣдовало-бы путешествовать пѣшкомъ, "какъ Ѳалесъ, Платонъ и Пиѳагоръ"; говорятъ, что въ наше время желѣзныхъ дорогъ, люди облетаютъ разныя страны и ничего не видятъ. Можетъ быть, это и такъ, но тутъ желѣзныя дороги ни при чемъ. Онѣ доставляютъ намъ неоцѣнимое преимущество, давая возможность быстро и при ничтожной усталости посѣщать страны, которыя были гораздо менѣе доступны нашимъ предкамъ. Какое счастіе! не только наши собственные острова -- наши привѣтливыя поля и бога тые лѣса, горы, полныя мира и тишины, веселыя рѣки и озера, поляны, холмы, замки, соборы и многія мѣста, увѣковѣченныя въ лѣтописяхъ нашей исторіи,-- не только все это, но и многое другое: солнце и пейзажи Юга, Альпы -- эти чертоги природы, голубое Средиземное море и города Европы, со всѣми ихъ историческими воспоминаніями и сокровищами,-- отдѣлены отъ насъ лишь разстояніемъ въ нѣсколько часовъ!
   У кого есть мало-мальски благопріятныя къ тому условія, не долженъ упускать случая путешествовать. Міръ принадлежитъ тому, кто видѣлъ его (Сенека). "Но кто желаетъ сдѣлать пріятными свои путешествія, прежде всего долженъ самого себя сдѣлать пріятнымъ".
   Согласно старинной пословицѣ, "глупецъ блуждаетъ; мудрецъ путешествуетъ". Бэконъ говоритъ намъ: "Слѣдуетъ видѣть и наблюдать: дворы государей, въ особенности въ часы аудіенціи, суды во время засѣданій и разбирательствъ, духовныя консисторіи; церкви и монастыри, съ находящимися въ нихъ памятниками; стѣны и укрѣпленія городовъ; гавани и порты, древности и развалины, библіотеки, коллегіи, диспуты и публичныя чтенія, если таковыя случатся; коммерческія су да и военные флоты; зданія и роскошные увеселительные сады при большихъ городахъ; музеи предметовъ вооруженія, арсеналы, магазины, биржи, пакгаузы, верховую ѣзду, фехтованіе, ученіе солдатъ, и тому подобное; комедіи, въ исполненіи которыхъ участвуетъ лучшій персоналъ артистовъ; собранія драгоцѣнностей и костюмовъ; музеи рѣдкостей и, въ заключеніе, все достопримѣчательное въ тѣхъ мѣстностяхъ, куда пріѣзжаешь".
   Но все это зависитъ отъ времени, какимъ мы располагаемъ, и отъ цѣли, Съ какою путешествуемъ. Если мы можемъ долго оставаться въ какомъ-нибудь мѣстѣ, то безъ сомнѣнія, совѣтъ Бэкона превосходенъ; но въ настоящую минуту я имѣю главнымъ образомъ въ виду лѣтнія каникулы, которыми пользуются для отдыха и поправленія здоровья, ради свѣжаго воздуха и скорѣе ради моціона, чѣмъ изученія. Тѣмъ не менѣе даже въ этомъ случаѣ, если есть глаза, чтобы видѣть, мы непремѣнно пріобрѣтемъ запасъ новыхъ знаній, равно какъ и запасъ здоровья.
   Хотя мы и читали самыя живыя и точныя описанія, внимательно изучали карты, планы, рисунки, все-таки дѣйствительность предстанетъ предъ нами, какъ откровеніе. Это вѣрно не только по отношенію къ горамъ и ледникамъ, дворцамъ и соборамъ, но даже и по отношенію къ самымъ простымъ предметамъ.
   Напримѣръ, какъ и всякій другой, я читалъ описанія и видѣлъ фотографическіе снимки и рисунки пирамидъ Ихъ форма очень простая. Не знаю, однако, могъ-ли бы я словами описать ихъ. Не то, чтобы онѣ были больше, отличались формою, цвѣтомъ или положеніемъ. Но когда я увидѣлъ ихъ, то почувствовалъ, что мое прежнее представленіе о пирамидахъ было блѣдной тѣнью дѣйствительности. Подлинное зрѣлище, казалось, придало жизнь идеѣ.
   Всякій, кто бывалъ на Востокѣ, согласится, что недѣля путешествія тамъ воскрешаетъ передъ взоромъ путешественника картины патріархальной жизни, описанныя въ Ветхомъ Завѣтѣ. А что вѣрно относительно Ветхаго Завѣта, то вѣрно и относительно исторія вообще. Для тѣхъ, которые были въ Аѳинахъ или Римѣ, исторія Греціи или Италіи дѣлается гораздо болѣе интересной; съ другой стороны, нѣкоторое знаніе исторіи и литературы чрезвычайно увеличиваетъ интересъ къ самымъ мѣстностямъ, гдѣ происходили знакомыя событія.
   Однако, хорошія описанія и картины помогаютъ намъ видѣть гораздо болѣе, чѣмъ, быть можетъ, мы замѣтили-бы сами. Даже есть основаніе предполагать, что нѣкоторыя лица выносятъ болѣе правильное впечатлѣніе изъ хорошаго рисунка или описанія, которое выдвигаетъ на первый планъ особенно рельефныя черты, чѣмъ изъ самостоятельнаго обозрѣнія, совершеннаго безъ посторонней помощи. Идея болѣе выигриваетъ въ точности, выразительности и даже въ деталяхъ, хотя и утрачиваетъ въ живости. Но, какъ-бы то ни было, для тѣхъ, которые не могутъ путешествовать, описанія и картины представляютъ громадный интересъ; людямъ-же, которые путешествовали, они открываютъ неисчерпаемый источникъ наслажденія, оживляя въ нихъ воспоминаніе о красивыхъ мѣстностяхъ и интересныхъ поѣздкахъ.
   Удивительно, въ самомъ дѣлѣ, какъ мало большая часть изъ насъ видѣли прекрасный міръ, въ которомъ мы живемъ. Норманъ Локіеръ разсказывалъ мнѣ, что, во время своей поѣздки съ научною цѣлью въ Скалистыя горы, онъ былъ удивленъ, встрѣтивъ тамъ престарѣлаго французскаго аббата, и не могъ не высказать этого. Аббатъ замѣтилъ его удивленіе и, въ разговорѣ съ путешественникомъ, слѣдующимъ образомъ объяснилъ свое присутствіе въ этой отдаленной странѣ:
   "Я вижу",-- сказалъ онъ,-- "что вы были удивлены, найдя меня здѣсь. Дѣло въ томъ, что нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, а былъ сильно боленъ. Мои врачи махнули на меня рукой. Однажды утромъ я, казалось, совсѣмъ ослабѣлъ и во снѣ мнѣ привидѣлось, что я переселился уже на тотъ свѣтъ. Тамъ ко мнѣ явился одинъ изъ ангеловъ и спросилъ меня: "Какъ вамъ понравился прекрасный міръ, который вы только что покинули?" Тогда мнѣ пришла мысль, что я, всю жизнь проповѣдуя о небѣ, почти ничего не видалъ на землѣ. Поэтому я рѣшился, если только Провидѣнію угодно будетъ пощадить меня, постараться увидѣть что-нибудь въ этомъ мірѣ,-- и вотъ почему я здѣсь".
   Какъ бы ни было велико наше желаніе, немногіе изъ насъ настолько свободны, чтобы послѣдовать примѣру почтеннаго аббата. Но хотя и не всѣмъ изъ насъ возможно посѣтить Скалистыя горы, есть другія страны поближе, которыя большинство изъ насъ безспорно могло бы найти время посѣтить. Никакія описанія не въ состояніи сравниться съ дѣйствительностью, но они могутъ хоть возбудить въ насъ желаніе доставить себѣ это великое преимущество. Я попытаюсь наглядно доказать это, приведя картины нѣкоторыхъ изъ нашихъ знаменитѣйшихъ соотечественниковъ; выберу только то, что относится къ чужимъ странамъ не потому, чтобы не было и въ Англіи подобныхъ же красотъ, но потому, что здѣсь вездѣ мы чувствуемъ себя дома.
   Слѣдующее мѣсто изъ "Часовъ прогулки въ Альпахъ" Тиндаля почти такъ-же хорошо, какъ и часъ, проведенный въ самыхъ Альпахъ:
   "Я окинулъ взглядомъ этотъ чудесный видъ по направленію къ Монъ Блану, Гранъ-Комбену, Вейсгорну и тысячѣ меньшихъ скалъ, которыя, казалось, всѣ вмѣстѣ радовались наступившему дню. Я спросилъ себя: какъ была совершена эта колоссальная работа? Кто изваялъ эти могучія, живописныя массы изъ простой неровности земной коры? И отвѣтъ былъ подъ рукой. Вѣчно юный, вѣчно могучій, -- дѣйствительный скульпторъ какъ разъ въ эту минуту поднимался на восточной части неба. Онъ-то и поднялъ на высоту воды, прорѣзавшія эти овраги; помѣстилъ ледники на горныхъ склонахъ, чтобы придать устойчивость горной массѣ, помѣстившейся въ долинѣ; и онъ-же, дѣйствуя въ теченіе ряда вѣковъ, въ концѣ концовъ, разрушить эти могучіе памятники, постепенно устремляя ихъ къ морю и бросая тамъ сѣмена будущихъ материковъ, такъ что жители болѣе старой земли будутъ видѣть слой чернозема и волнующуюся ниву на скрытыхъ скалахъ, которыя въ на стоящую минуту выносятъ на себѣ тяжесть Юнгфрау". И Альпы только въ двадцати четырехъ часахъ пути отъ Лондона!
   Сочиненія Тиндаля также заключаютъ въ себѣ много живыхъ описаній ледниковъ, этихъ "безмолвныхъ и торжественныхъ шоссе..... настолько широкихъ, что по нимъ можетъ пройти цѣлая армія въ боевомъ порядкѣ, и столь пустынныхъ, что они походятъ на улицу гробницъ въ погребенномъ городѣ". (Рёскинъ)
   Впрочемъ, ни у него, ни у кого-либо другого я не стану заимствовать описанія ледниковъ, ибо они такъ своеобразны и единственны въ своемъ родѣ, что всякому, кто не видалъ ихъ, нѣтъ возможности представить ихъ себѣ.
   Въ высшей степени любопытную исторію европейскихъ рѣкъ остается еще написать. Онѣ не всегда текли по ихъ теперешнимъ русламъ. Рона, напр., кажется, сама любила путешествовать. По крайней мѣрѣ есть, повидимому, основаніе предполагать, что верхнія воды Валэ вливались сначала въ Дунай, а слѣдовательно и въ Черное море. Потомъ онѣ стали впадать въ Рейнъ и Темзу, направляясь такимъ образомъ далеко къ сѣверу по равнинамъ, которыя нѣкогда соединяли горы Шотландіи и Норвегіи -- съ Арктическимъ океаномъ, и только въ сравнительно-недавнее время, заняли свое настоящее русло по направленію къ Средиземному морю.
   Но, какъ бы то ни было, Рейнъ Германіи и Рейнъ Швейцаріи -- весьма несходны. Катастрофа Шаффгаузена, повидимому, измѣнила весь характеръ рѣки, -- и тутъ нѣтъ ничего удивительнаго. "Постойте съ полчаса",-- говоритъ Рёскинъ,-- "подлѣ Шаффгаузенскаго водопада, на сѣверной сторонѣ, гдѣ пороги длинны, и внимательно наблюдайте, какъ сводъ воды сначала гнется, не разбиваясь на части, чистый и сверкающій въ своей быстротѣ, надъ арками скалъ у вершины, накрывая ихъ хрустальнымъ куполомъ въ двадцать футовъ толщины, -- вода въ немъ струится съ такою быстротой, что движеніе ея становится замѣтно лишь тогда, когда въ струяхъ, словно падающая звѣзда, промелькнетъ наверху кружокъ пѣны... Посмотрите, какъ то и дѣло, ослѣпляя васъ своимъ бѣлымъ блескомъ, снопъ водяныхъ брызгъ, подобно ракетѣ, вылетаетъ со свистомъ изъ водопада, разбивается въ дребезги на вѣтру и уносится прочь въ видѣ пыли, наполняя воздухъ свѣтомъ; между тѣмъ какъ тамъ, внизу, сквозь извивающіеся водовороты неугомонно бунтующей бездны, синева воды, поблѣднѣвшая отъ проникающей ее пѣны, кажется чище, чѣмъ небо сквозь бѣлое дождевое облако..
   Струящіяся массы воды приподнимаются время отъ времени, вслѣдствіе болѣе сильнаго напора волны, идущей отъ водопада, и опять опускаются на покрытыя мхомъ скалы, когда его ревъ затихаетъ".
   Но какъ бы мы ни наслаждались величественнымъ зрѣлищемъ могучей рѣки, въ ея ли порывистомъ стремленіи, или въ ея болѣе покойные моменты,-- есть нѣчто еще болѣе чарующее въ свободной жизни, молодой энергіи, искрящейся прозрачности и веселой музыкѣ малыхъ потоковъ.
   "Верхне швейцарскія долины",-- говоритъ тотъ же великій наблюдатель,-- "прелестны своими постоянными ручейками, которые словно нарочно выбираютъ себѣ самыя крутыя мѣста, чтобы оттуда прыжками сбѣгать внизъ, разбрасывая пригоршни хрусталя то здѣсь, то тамъ, смотря по тому, какъ подхватитъ ихъ вѣтеръ, и выказывая при этомъ граціозность фонтановъ, безъ малѣйшей тѣни ихъ формализма..... до тѣхъ поръ, пока, наконецъ не проложатъ себѣ пути, внизъ по покатости, къ густой травѣ и не исчезнутъ въ ней тихо и безъ шума. Здѣсь, въ тихой глубинѣ чистой воды, они извиваются между стеблей и кажутся тѣнью самихъ себя; но вотъ, немного погодя, они снова появляются, журча то тамъ, то здѣсь бьющими струйками и бодро спѣша впередъ, словно ихъ встревожила внезапная мысль, что день слишкомъ коротокъ и они не успѣютъ добраться до подошвы холма".
   Съ какою живостью Симондсъ изображаетъ намъ залитые солнцемъ берега Средиземнаго моря, столь любимые имъ, и контрастъ между пейзажемъ сѣвера и юга!
   "Въ сѣверныхъ ландшафтахъ, сквозь промежутки покрытыхъ листьями вѣтвей, глазу открываются мирныя, обнесенныя изгородью поля и пажити, по которымъ пасутся лѣниво-двигающіеся волы. Таинственная мечтательность и тихая задумчивость царствуютъ въ нашихъ массивныхъ рощахъ. Но на югѣ сѣтка оливковыхъ вѣтвей и листвы едва скрываетъ отъ взора веселое море и ясное голубое небо, между тѣмъ какъ краски ландшафта становятся еще рѣзче отъ ослѣпительной игры солнечныхъ лучей на кристаллахъ волнъ и отъ яркаго освѣщенія горизонта. Здѣсь нѣтъ укромныхъ уголковъ, нѣтъ меланхоліи. Природа точно ликуетъ въ вѣчномъ праздникѣ и пляскѣ, въ которыхъ участвуютъ и волны, и солнце, и тѣни. Далѣе, въ сѣверномъ пейзажѣ, округленныя формы покрытыхъ полною листвой деревьевъ соотвѣтствуютъ волнообразной почвѣ мѣстности. съ ея низменными холмами и нависшими облаками; но на югѣ остроконечные листья и острые сучья оливковыхъ деревьевъ образуютъ рѣзко-очерченные контуры, которые можно наблюдать всюду, посреди болѣе прихотливыхъ красотъ горной природы, въ долинахъ и на морскомъ берегу. Невозмутимая ясность и какая-то сосредоточенность характеризуютъ южный ландшафтъ, гдѣ жила раса замѣчательныхъ по своей красотѣ мужчинъ и женщинъ, жила въ чистыхъ лучахъ Феба, ихъ праотца-бога. Паллада взяла ихъ подъ свое покровительство, а золотая Афродита подарила ихъ красотой. Оливковыя деревья, однакожъ, не единственные предметы, играющіе роль въ этой идиллической картинѣ. Еще важнѣе стройная каменная сосна.... Близъ Массы, около Сорренто, есть двѣ гигантскихъ сосны, которыя такъ расположены, что, лежа на травѣ подъ ними, видишь и Капри, подымающійся изъ моря, и Байи, и весь Неаполитанскій заливъ, извивающійся вокругъ подошвы Везувія. Садовое пространство вдоль берега наполняютъ, переплетаясь вѣтвями, оливковыя, апельсинныя и розовыя деревья, между тѣмъ какъ тамъ, вдали, покоится сномъ блѣдная Инаримэ, съ ея прелестнымъ греческимъ именемъ, дѣвственный островъ среди морской бездны".
   "На болѣе дикихъ холмахъ вы найдете рощицы каменнаго дуба и поросли ежевики, красующейся своими малиновыми ягодами съ бѣлыми восковыми цвѣточками, благовонные мирты и лавровыя деревья, нѣжный тамарискъ и высокіе вересковые кусты, которые покачивають своими вѣтками надъ вашей головой. Ближе къ фэрегу растетъ лентискъ, душистое деревцо, ракитникъ и ароматическій розмаринъ. Ломоносъ и глянцевитыя гирлянды жесткой, колючей сассапарели плотно обвиваютъ кустарники своими цѣпкими, вьющимися прутиками; то тамъ, то сямъ, въ тѣнистыхъ уголкахъ, виноградъ пускаетъ отъ себя массу усиковъ, которые сгибаются отъ гроздьевъ, пробираются съ вѣтки на вѣтку по тутовому дереву или вязу, выбрасываютъ фестоны, на которыхъ молодые амуры могли бы удобно сидѣть и покачиваться, или сплетаютъ цѣлую сѣтку листьевъ, украшающихъ полуоткрытый шалашъ. Не слѣдуетъ забывать при этомъ звуковъ, которые вы слышите, любуясь этой картиной: блеянье стадъ, жужжаніе пчелъ, трели соловья, воркованье голубей, журчанье ручейковъ, пронзительная трескотня кузнечиковъ, кваканье лягушекъ и тихій шепотъ сосенъ. Нѣтъ ни малѣйшей мелочи, которую терпѣливый читатель не могъ бы отыскать у Теокрита".
   "Бываетъ и такой ландшафтъ, въ которомъ море и земля нераздѣлимы. Чѣмъ выше взбираешься по склону горы, тѣмъ восхитительнѣе открывается красота моря, которое словно поднимается вмѣстѣ съ вами и распространяется до самаго неба. Подчасъ маленькій клочекъ голубого цвѣта окаймленъ оливковыми вѣтвями, а то, на поворотѣ дорожки, вдругъ развертывается передъ вами во всю ширь безконечная лазурная гладь. Другой разъ, совершивъ трудный, крутой подъёмъ, мы въ из неможеніи падаемъ среди низкихъ кустарниковъ можжевельника, и видимъ..... Двойное море, по ту и по другую сторону, раздѣлено острымъ хребтомъ выдающагося холма; пестрѣю щее деревнями, расположенными вдоль всего берега, оно словно улыбается намъ своими живописными островками и серебристыми парусами".
   Уже въ одной теплотѣ юга для многихъ изъ насъ отрада и наслажденіе. Самая мысль о ней пріятна. Я читалъ и много разъ перечитывалъ Уоллэсово (Wallace) живое и наглядное описаніе тропическаго восхода солнца -- "солнца ранняго утра, которое превращаетъ все въ золото" {Morris.}.
   "До четверти шестого",-- говоритъ онъ,-- "царитъ полнѣйшая темнота; но около этого времени, рѣдкіе крики птицъ начинаютъ нарушать безмолвіе ночи, быть можетъ, показывая этимъ, что на востокѣ уже замѣтны первые признаки разсвѣта. Немного позже слышатся меланхолическіе голоса козодоевъ, разноголосое кваканье лягушекъ, жалобный свистъ горныхъ дроздовъ и странные крики птицъ и млекопитающихъ, принадлежащихъ данной мѣстности. Около половины шестого, замѣтно первое слабое мерцаніе свѣта; сперва медленно, а потомъ все живѣе и живѣе разливается окрестъ свѣтъ, и къ тремъ четвертямъ шестого настаетъ полный день. Въ слѣдующую четверть часа, свѣтъ мало измѣняется въ своемъ характерѣ; но вотъ, внезапно, появляется надъ горизонтомъ краешекъ солнца, покрывая увлажненные росою листья блестящими алмазами, посылая лучи золотого свѣта далеко въ лѣса и пробуждая всю природу къ жизни и дѣятельности. Птицы чирикаютъ и порхаютъ кругомъ, пронзительно кричатъ попугаи, болтаютъ обезьяны, пчелы жужжать среди цвѣтовъ, и великолѣпныя, блестящія бабочки лѣниво порхаютъ или сидятъ, расправивъ во всю длину крылья, обливаемыя теплыми, живительными лучами. Первый утренній часъ въ экваторіальныхъ странахъ полонъ прелести и красоты, которыхъ никогда не забудешь. Вся природа словно освѣжилась и почерпнула новыя силы въ прохладѣ и влажности минувшей ночи; новые листья и почки распускаются почти на вашихъ глазахъ, и часто можно замѣтить, какъ молодые побѣги выросли за ночь на нѣсколько дюймовъ. Воздухъ такъ упоителенъ, что и представить себѣ невозможно. За легкимъ, пріятнымъ холодкомь ранняго утра, слѣдуетъ живительная теплота; яркій солнечный блескъ освѣщаетъ роскошную растительность тропиковъ и создаетъ картину идеальной земной красоты, которую можетъ только воспроизвести волшебное искусство живописца или пламенныя слова поэта".
   Вотъ какъ Стэнли описываетъ колоссальныя статуи Аменофиса III, Мемнона грековъ, въ Ѳивахъ:-- "Солнце закатывалось; африканскія горы пылали краснымъ пламенемъ позади ихъ; зеленая равнина у подножія ихъ была окрашена въ темнозеленый цвѣтъ, вечернія тѣни покрывали широкія трещины въ ихъ вѣковыхъ фигурахъ. Когда я оглянулся на нихъ, то казалось, что, возвышаясь, на переднемъ планѣ горнаго хребта, онѣ составляли часть послѣдняго, -- Словно принадлежа какому-нибудь естественному произведенію природы".
   Но я долженъ удержаться отъ дальнѣйшихъ цитатъ, хотя и трудно остановиться. Эти отрывки вызываютъ воспоминанія о многихъ, многихъ славныхъ дняхъ; ибо путевыя удовольствія сохраняются на всю жизнь; часто, въ то время, когда мы сидимъ уже дома, "какой-нибудь свѣтлый, прелестный видъ Венеціи, Генуи или Монте-Роза снова возстаетъ передъ вашими глазами, и на душѣ у васъ такъ-же покойно, какъ въ одинъ изъ удачныхъ дней вашего путешествія" {Хельнсъ.}.
   Сильная любовь къ путешествію и наслажденіе имъ такъ мало противорѣчатъ любви къ домашнему очагу, что, быть можетъ, только тотъ и въ состояніи вполнѣ наслаждаться своимъ домомъ и отчизной, кто время отъ времени оставляетъ ихъ для путешествія. Путешествіе и домашній очагъ -- это какъ-бы дѣятельность и отдыхъ, они взаимно дополняютъ другъ друга; такъ что,-- хотя это и можетъ показаться парадоксальнымъ -- одно изъ величайшихъ удовольствій путешествія -- возвращеніе домой; кто не странствовалъ въ чужихъ краяхъ, тотъ не въ состояніи постигнуть всего благоговѣнія, какое чувствуетъ путникъ къ Домидукѣ -- кроткой и ласковой богинѣ, покровительствующей нашему возвращенію на родину.
   

ГЛАВА VIII.
Удовольствія семейнаго очага.

"Тамъ падаютъ хлопья пушистаго снѣга,
Во мракѣ ночномъ вьюга злится, реветъ;
Въ моей комнатѣ привѣтливо свѣтитъ огонекъ,
И здѣсь такъ уютно, тихо и тепло".
Гейне.

"There is no place like Home". Старая англійская пѣсня.

   Можно спросить себя, что пріятнѣе: -- уѣзжать-ли куда-нибудь на каникулы, которыя человѣкъ вполнѣ заслужилъ себѣ, или возвращаться домой, до-сыта насладившись ими, и съ возобновленными силами, свѣжимъ запасомъ воспоминаній и идей, снова очутиться у родного очага, въ кругу своей семьи, друзей и книгъ?
   "Сидѣть дома",-- говоритъ Лэй Хёнтъ, -- "читать старинный фоліантъ, гдѣ повѣствуется о романическихъ, но правдоподобныхъ путешествіяхъ и странствованіяхъ, съ ихъ героемъ -- старымъ бородатымъ путешественникомъ; читать у пылающаго камина, въ старомъ деревенскомъ домѣ, со спущенными шторами, и слышать на дворѣ шумъ вѣтра, какъ разъ достаточный для того, чтобы составить аккомпаниментъ шуму волнъ и лѣса, о которыхъ читаемъ -- это, конечно, одинъ изъ лучшихъ моментовъ въ жизни".
   Безъ сомнѣнія, большое счастіе -- побывать въ чужихъ краяхъ, совершить путешествіе, положимъ, въ Мексику, или Перу, поплавать между островами Тихаго океана; но разсказы старинныхъ путешественниковъ, повѣствованія Прескотта или путешествія капитана Кука, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, еще болѣе интересны: они описываютъ намъ состояніе общества, которое было тогда такъ несходно съ нашимъ, но которое теперь сильно измѣнилось, уступивъ европейскому вліянію.
   Такимъ образомъ, мы можемъ сдѣлать интересными наши ежедневныя путешествія, еслибы даже, какъ въ семействѣ Уэкфильдскаго священника, всѣ наши приключенія происходили въ предѣлахъ нашего дома, а всѣ наши странствованія -- ограничивались переходомъ изъ одной комнаты въ другую.
   Если прелести домашней жизни и скромны, онѣ за-то неисчерпаемы: человѣкъ "можетъ, лежа въ своей постели, какъ Помпей и его сыновья, перебывать во всѣхъ частяхъ земли".
   Поэтому слѣдуетъ "давать пищу таланту, весьма счастливому для человѣка моихъ наклонностей, таланту, благодаря которому человѣкъ путешествуетъ, сидя въ своемъ удобномъ креслѣ; не двигаясь изъ гостинной, переносится въ отдаленныя мѣста и къ отсутствующимъ друзьямъ; рисуетъ передъ своимъ умственнымъ окомъ различныя мѣстности и населяетъ ихъ воображаемыми лицами или обществомъ, воскресшимъ въ памяти" {Сэръ Т. Браунъ.}.
   Дѣйствительно, мы можемъ доставить себѣ безконечное разнообразіе, не покидая домашняго очага.
   Прежде всего, послѣдовательная смѣна временъ года разнообразитъ домашнюю жизнь каждаго. Какъ различенъ видъ изъ нашихъ оконъ, когда мы смотримъ на нѣжную зелень весны, богатую листву лѣта великолѣпные оттѣнки осени, или на тонкую кружевную архитектуру зимы!
   Нашъ климатъ такъ счастливъ, что даже въ худшіе мѣсяцы года "спокойныя утра съ солнечнымъ блескомъ посѣщаютъ насъ время отъ времени, появляясь, словно отблески покинувшей насъ весны, среди неприглядной дикости сырыхъ и вѣтряныхъ дней, которые ведутъ къ зимѣ. Пріятно въ дни такого серебристаго свѣта прокатиться въ лѣсу и посмотрѣть, какъ чудно прекрасны цвѣта увядающей природы. Вверху, надъ вашей головой, вязы и каштаны свѣшиваютъ свою богатую мантію золотыхъ листьевъ, между тѣмъ какъ буки темнѣютъ, принимая мрачно-бурые тоны, а дикая вишня такъ и рдѣетъ на солнцѣ, словно кроваво-красное вино. Въ изгородяхъ малиновыя ягоды боярышника и алые плоды шиповника переплетаются съ сѣдымъ ломоносомъ или съ ожератьями изъ коралловыхъ ягодъ бріоніи; терновникъ горитъ разноцвѣтными огнями; деренъ покрытъ пурпуровымъ блескомъ; тамъ и сямъ бересклетъ обнаруживаетъ свои плоды, словно розовыя почки, на тоненькихъ, нѣжныхъ вѣточкахъ. Подъ ногами лежать упавшіе листья, и, пробираясь по лѣснымъ тропинкамъ, мы тонемъ по колѣна въ потемнѣвшей почвѣ" {Дж. А. Симондсъ.}.
   Не только времена года, но и каждый день даетъ намъ рядъ великолѣпныхъ, безконечно разнообразныхъ картинъ. Удивительно, почему лишь немногіе люди, повидимому, умѣютъ извлечь удовольствіе изъ созерцанія красоты неба. Грэй, описавъ восходъ солнца,-- какъ сначала показалась слабая бѣлая полоса, слегка окрашенная въ золото и синій цвѣтъ; потомъ вдругъ она воспламенилась тонкой линіей ослѣпительнаго блеска, которая быстро увеличилась до размѣровъ полу-диска, затѣмъ цѣлаго диска, столь яркаго, что его нельзя хорошенько разсмотрѣть,-- Грэй прибавляетъ: "спрашиваю васъ, видѣлъ ли кто нибудь это прежде? Я съ трудомъ вѣрю этому" {Письма Грэя.}.
   Безъ сомнѣнія, съ перваго зарожденія поэзіи и до нашихъ дней, великолѣпіе утренняго и вечерняго неба всегда восхищало всѣхъ, у кого есть глаза, чтобы видѣть. Но Рёскину мы особенно обязаны тѣмъ, что онъ помогъ намъ глубже проникнуть въ эту красоту неба. Вотъ какимъ языкомъ, почти столь же блестящимъ, какъ само небо, описываетъ онъ его: -- Весь сводъ небесный, "отъ зенита до горизонта, дѣлается сплошнымъ, расплавленнымъ моремъ свѣта и огня; каждая черная полоска превращается въ массивное золото, каждая струйка и волна -- въ чистѣйшій, безъ малѣйшей тѣни, пурпуръ и багрецъ, и въ такіе цвѣта, для которыхъ нѣтъ словъ въ языкѣ и понятій въ умѣ,-- ихъ можно постигнуть только тогда, когда видишь. Темная, глубокая синева верхняго неба показывается во всей своей чистотѣ; тамъ она видоизмѣняется отъ безформенной массы прозрачнаго тумана, пока незамѣтно не исчезнетъ въ пурпурѣ и золотѣ остального неба".
   Въ самомъ дѣлѣ, подчасъ видишь въ это время "не цвѣтъ, а пожаръ", и хотя оттѣнки бываютъ богаче и разнообразнѣе утромъ и при закатѣ солнца, тѣмъ не менѣе великолѣпный калейдоскопъ красокъ продолжается весь день. И не странноли, что люди вообще такъ мало знакомы съ небомъ. Небо и есть именно та часть творенія, которая едва-ли не болѣе всѣхъ способна доставить удовольствіе человѣку; оно говорить его сердцу и поучаетъ его болѣе чѣмъ какая-либо иная часть мірозданія,-- и на это-то небо мы всего менѣе обращаемъ вниманія. Не много найдется другихъ твореній, которыя такъ всецѣло предназначались-бы для достиженія иной цѣли, болѣе существенной для человѣка, чѣмъ простое удовольствіе. Собственно говоря, существенная польза тутъ была бы вполнѣ достигнута, еслибы хоть однажды, въ теченіе трехъ дней, большая, черная туча омрачала небесную лазурь, и все было бы обильно орошаемо дождемъ, а потомъ опять все засіяло до слѣдующаго дождя, замѣняемаго развѣ густымъ покровомъ утренняго и вечерняго тумана, собирающагося взамѣнъ росы. Но, вмѣсто этого, мы видимъ иное. Нѣтъ ни одного дня, ни одной минуты въ нашей жизни, когда природа не открывала-бы зрѣлища за зрѣлищемъ, картины за картиной, великолѣпія за великолѣпіемъ, въ своемъ творчествѣ являя намъ образцы столь совершенной красоты, что становится вполнѣ очевиднымъ, что все это дѣлается для насъ и имѣетъ назначеніемъ своимъ доставленіе намъ постояннаго наслажденія" {Рёскинъ.}.
   Красота не прекращается съ окончаніемъ дня. "Немалое удовольствіе спать подъ открытымъ небомъ, когда шаръ земной служитъ намъ мѣстомъ отдыха, а надъ нами чудное зрѣлище звѣзднаго неба?" {Сенека.}. Что касается меня, я всегда досадую на обычай закрывать вечеромъ окна ставнями, какъ будто бы тамъ, внѣ дома, нѣтъ ничего, что заслуживало бы нашего вниманія. Между тѣмъ, что можетъ быть прекраснѣе, какъ "любоваться небеснымъ сводомъ, усѣяннымъ безчисленными золотыми блёстками", или наблюдать луну, какъ она плыветъ по ночному небу въ своемъ тихомъ, серебристомъ сіяніи. И если даже мы не согласимся съ тѣмъ, что "человѣкъ, который видѣлъ, какъ восходящая луна прорывается сквозь облака въ полночь, присутствовалъ, подобно Архангелу, при сотвореніи свѣта и міра" {Эмерсонъ.}, все-таки "звѣзды каждому изъ насъ говорятъ нѣчто многозначительное: у всякаго человѣка, если только онъ захочетъ посмотрѣть вверхъ, есть цѣлое полушаріе звѣздъ, готовыхъ датъ ему совѣтъ и привѣтствовать его своимъ лучемъ" {Хельпсъ.}; ибо, какъ въ другомъ мѣстѣ замѣчаетъ Хельпсъ, "ихъ глубокое значеніе для насъ заключается не столько въ томъ, что онѣ показываютъ намъ путь по морямъ нашей маленькой планеты, сколько въ томъ, что онѣ могутъ вывести насъ изъ мрачныхъ пучинъ нашихъ собственныхъ взволнованныхъ думъ". Дѣйствительно,
   
                     "Какъ прекрасна ночь!
   Росистой свѣжести исполненъ тихій воздухъ;
   Ни тучка, ни туманъ, ни облако, ничто
                     Небесную лазурь не омрачаетъ.
   Тамъ, въ полной славѣ дискъ божественной луны
   Плыветъ по тверди темно-голубой;
   И подъ ея серебрянымъ лучемъ
   Кругомъ пустыня мирно спитъ,
   Какъ небомъ окруженный океанъ.
                     Какъ прекрасна ночь!" {Саути.}
   
   
   Я никогда не удивлялся тѣмъ, которые поклонялись солнцу и лунѣ.
   Съ другой стороны, когда въ природѣ мракъ и холодъ, когда
   
   "Тамъ падаютъ хлопья пушистаго снѣга,
   Во мракѣ ночномъ вьюга злится; реветъ;
   Въ моей комнатѣ привѣтливо свѣтитъ огонекъ,
   И здѣсь такъ уютно, тихо и тепло.
   Задумчиво сижу я на скамьѣ,
   У весело пылающей печи.
   Слушая давно забытые напѣвы,
   Что шепчетъ мнѣ кипящій котелокъ" {Гейне.}.
   
   Ибо, въ концѣ концовъ, истинныя удовольствія домашней жизни заключаются не внѣ дома, а въ его стѣнахъ; и "домосѣдъ, для котораго нѣтъ музыки лучше своихъ собственныхъ кухонныхъ часовъ и тѣхъ арій, какія ему поютъ полѣнья, пылающія въ каминѣ, имѣетъ радости, о которыхъ другимъ и не снилось" {Эмерсонъ.}.
   Мы любимъ щелканье часового маятника и мерцаніе огня, равно какъ и карканье грачей, не столько ради ихъ собственной красоты, сколько ради ассоціаціи ихъ съ чѣмъ-то другимъ.
   Великая правда въ томъ, что углубляясь въ самихъ себя, мы можемъ вызвать какія угодно воспоминанія.
   
   "Какъ дороги этому сердцу мѣста моего дѣтства,
   Когда воспоминаніе воскрешаетъ ихъ передъ взоромъ,--
   Фрунтовый садъ, лугъ, густой, дикій лѣсъ
   И каждое любимое мѣсто, знакомое моему дѣтству" {Wood worth.}.
   
   Особенно привлекательны въ домашней жизни не столько
   
   "Интимныя радости дома
   И всѣ утѣхи подъ смиреннымъ кровомъ" {Куперъ.},
   
   сколько, согласно съ болѣе возвышеннымъ и лучшимъ идеаломъ Кэбля:
   
   Сладость мирной жизни, одинаковость взглядовъ.
   Когда сердца другъ другу довѣряютъ;
   Всѣ радости -- обычные тутъ гости,
   Здѣсь чистая любовь и дружба пребываютъ".
   
   Въ древнія времена, не только у дикихъ племенъ, но даже у грековъ, семейная жизнь, повидимому, была развита чрезвычайно слабо.
   Какой контрастъ между домашнею жизнью грековъ и той, напр., какую описываетъ Каулей, -- счастливой "книгами и садами",-- жизнью, главная прелесть которой --
   
   "Добродѣтельная жена, въ лицѣ которой соединены
   Обѣ эти утѣхи въ самой утонченной формѣ:
   Прекрасный садъ въ ея очахъ,
   А въ умѣ ея самыя лучшія книги".
   
   Кто любилъ мать или жену, сестру или дочь, тотъ не можетъ читать безъ удивленія и сожалѣнія описаніе женщины, сдѣланное однимъ изъ учителей церкви.....
   Въ немногомъ человѣчество успѣло достигнуть большаго, чѣмъ во взаимныхъ отношеніяхъ мужчинъ и женщинъ. Ужасно подумать, до чего женщины страдаютъ у дикихъ народовъ; даже у развитыхъ, умныхъ грековъ, за рѣдкими исключеніями, съ ними, повидимому, обращались скорѣе какъ съ экономками или игрушками, чѣмъ какъ съ существами, дѣлающими изъ семейной жизни рай земной.
   Индусская пословица: "никогда не бей жены, даже цвѣткомъ", -- доказывая значительный въ этомъ отношеніи прогрессъ,-- даетъ печальное свидѣтельство о томъ, что было ранѣе.
   Въ книгѣ "Начала цивилизаціи" я далъ много примѣровъ того, какую ничтожную роль играли семейныя привязанности въ жизни дикарей. Здѣсь я упомяну только одинъ случай, въ видѣ иллюстраціи. Алгонквинскій языкъ (въ сѣв. Америкѣ) не содержалъ въ себѣ слова для обозначенія "любить", такъ что, когда миссіонеры переводили библію на этотъ языкъ, они были принуждены сами придумать это слово. Что за жизнь и что за языкъ безъ любви!
   Однакожъ, въ бракѣ даже грубая страсть дикаря можетъ представить благопріятный контрастъ съ холоднымъ разсчетомъ, который, подобно очарованному кладу Нибелунговъ, почти навѣрное приводитъ къ несчастію. Въ Калевалѣ, финской эпопеѣ, божественный кузнецъ, Ильмаринненъ, выковалъ изъ золота и серебра невѣсту для Вейнемейнена, который сначала былъ очень доволенъ такой богатой женой, но потомъ скоро нашелъ ее невыносимо холодной, ибо, несмотря на костры и шубы, она леденила его всякій разъ, когда онъ къ ней прикасался.
   Кромѣ того, не говоря ужъ о простой холодности, какъ много мы страдаемъ отъ безумныхъ ссоръ изъ за пустяковъ, отъ простыхъ недоразумѣній, отъ запальчивыхъ словъ, необдуманно повторяемыхъ, иногда безъ смягчающихъ выраженій или тона, который лишилъ-бы ихъ извѣстной рѣзкости! Милосердіе, которое "переноситъ все, вѣруетъ во все, надѣется на все, терпитъ все",-- милосердіе сильно содѣйствовало-бы успокоенію жизненныхъ горестей и увеличенію семейнаго счастія. Дѣйствительно, домашній очагъ можетъ быть пріютомъ покоя и надежной гаванью отъ бурь и опасностей свѣта. Но чтобъ обезпечить это, мы не должны довольствоваться добрыми намѣреніями, но должны сдѣлать свой домъ веселымъ и радостнымъ.
   Если мы живемъ жизнью труда и страданій, если внѣшній міръ и холоденъ, и мраченъ,-- то какое удовольствіе -- возвратиться къ привѣтливой улыбкѣ счастливыхъ лицъ и теплымъ сердцамъ, любимымъ нами!
   

ГЛАВА IX.
Наука *).

*) Изъ рѣчи, читанной въ Mason College, въ Бирмингемѣ.

   "Блаженъ человѣкъ, который снискалъ мудрость, и человѣкъ, который пріобрѣлъ разумъ!
   Потому что пріобрѣтеніе ея лучше пріобрѣтенія серебра, и прибыли отъ нея больше, нежели отъ золота.
   Она дороже драгоцѣнныхъ камней; и ничто изъ желаемаго тобою не сравнится съ нею.
   Долгоденствіе въ правой рукѣ ея, а въ лѣвой у нея богатство и слава. Пути ея -- пути пріятные, и всѣ стези ея мирныя".

Книга притчей Соломоновыхъ.

   
   Тѣ, которые не испытали сами, съ трудомъ могутъ представить себѣ, до какой степени наука увеличиваетъ интересъ и разнообразіе жизни. Вполнѣ ошибочно Смотрѣть на нее, какъ на что-то сухое, трудное, или прозаическое -- многое въ ней столь-же легко, какъ и интересно. Мудрый инстинктъ древности не различалъ пророка отъ "ясновидящаго". "Глаза мудраго человѣка въ его головѣ, но глупецъ ходитъ во мракѣ". Техническія сочиненія, описанія видовъ и пр. находятся въ такомъ-же отношеніи къ наукѣ, какъ словари къ литературѣ.
   Иногда, разумѣется, наука можетъ и разрушить какой-нибудь поэтическій миѳъ древности, какъ напр., древнее индусское объясненіе рѣкъ, по которому "Индра вырылъ ихъ русла своими громовыми стрѣлами и повелѣлъ имъ течь по этимъ длиннымъ путямъ"; но дѣйствительныя причины естественныхъ явленій гораздо болѣе поразительны и заключаютъ болѣе истинной поэзіи, чѣмъ тѣ, которыя создались въ необузданномъ воображеніи человѣчества.
   Въ безконечномъ числѣ случаевъ, наука столь-же чудесна и интересна, какъ волшебная сказка.
   
   "Есть вещи, строгая дѣйствительность которыхъ превосходитъ нашъ волшебный міръ; по формѣ и по цвѣту онѣ прекраснѣе, чѣмъ наше фантастическое небо, прекраснѣе, чѣмъ тѣ чудныя созвѣздія, что Муза такъ искусно разсѣваетъ въ своей причудливой вселенной" {Байронъ.}
   
   Макэй справедливо восклицаетъ:
   
   "Благословенна ты, Наука! Когда земля, казалось, постарѣла, вѣра исказилась въ сердцахъ человѣческихъ, а разумъ охладѣлъ, тогда открыла ты, что міръ былъ юнъ, и его дѣтскій лепетъ замѣнила понятнымъ языкомъ".
   
   На ботанику, напримѣръ, многіе смотрятъ, какъ на сухую науку. Но если даже и безъ нея мы можемъ любоваться цвѣтами и деревьями, то въ качествѣ лишь постороннихъ, не посвященныхъ, подобно тѣмъ, которые лишь въ толпѣ могутъ любоваться великимъ человѣкомъ или прекрасной женщиной. Ботаникъ, напротивъ,-- нѣтъ, я не скажу ботаникъ, но всякій, имѣющій хотя бы поверхностныя познанія въ этой прелестной наукѣ -- отправляясь въ лѣса или въ одну изъ тѣхъ волшебныхъ мѣстностей, которыя мы называемъ полями, встрѣчаетъ тамъ радушный пріемъ въ средѣ веселой компаніи друзей, и у каждаго изъ нихъ есть что-нибудь интересное сообщить ему. Докторъ Джонсонъ сказалъ, что, по его мнѣнію, если вы видѣли одно зеленое поле, то видѣли всѣ; человѣкъ-же болѣе великій, чѣмъ Джонсонъ -- Сократъ -- истинный типъ ума безъ науки, сказалъ о себѣ, что онъ всегда жаждалъ познанія, но отъ полей и деревьевъ не могъ ничему научиться.
   Мнѣ извѣстны мнѣнія, что ботаники
   
   "не любятъ цвѣтка, который срываютъ, и не знаютъ его; вся ихъ ботаника есть не что иное, какъ собраніе латинскихъ названій".
   
   Сравните-же этотъ взглядъ съ словами человѣка, который едва-ли можетъ претендовать на глубокія познанія въ ботаникѣ, хотя и съ любовью изучаетъ природу. "Подумайте",-- говоритъ Рёскинъ,-- "чѣмъ мы обязаны травѣ луговъ, этому великолѣпному пестрому покрову, прикрывающему черную почву, этимъ нѣжнымъ, безчисленнымъ стебелькамъ, поднимающимъ свои мирныя головки надъ полями! Прослѣдите хоть одну минуту значеніе этихъ словъ. Вся весна и все лѣто тутъ -- прогулки по уединеннымъ, благоухающимъ тропинкамъ, отдыхъ въ полуденный зной, веселое оживленіе пасущихся стадъ, смыслъ всякой пастушеской жизни и размышленій; сила солнечнаго свѣта, озаряющаго міръ, и эти изумрудныя полосы, или нѣжно голубыя тѣни; между тѣмъ, при иныхъ условіяхъ, этотъ свѣтъ падалъ-бы на черную землю или на раскаленную, удушливую пыль; пастбища подлѣ журчащихъ ручьевъ, отлогости и вершины низкихъ холмовъ, покрытые тимьяномъ, откосы песчаныхъ дюнъ, виднѣющіеся изъ за голубой линіи моря; кудрявыя лужайки, смоченныя ранней росой или, въ вечерней теплотѣ, освѣщенныя косыми лучами солнца, со слѣдами счастливыхъ ногъ, заглушающихъ въ своемъ движеніи звукъ любимаго голоса".
   Мои личные вкусы и любимая наука повели меня, главнымъ образомъ, въ область естественной исторіи и археологіи; но если вы любите одну какую-нибудь науку, вы непремѣнно будете ощущать живой интересъ и ко всѣмъ остальнымъ. Какъ грандіозны истины астрономіи! Прюдомъ въ одномъ своемъ сонетѣ поэтически описалъ обсерваторію. Онъ говоритъ
   
   "Ужъ поздній часъ. Астрономъ на своей уединенной высотѣ, изслѣдуя всю область мрака, открываетъ въ пространствѣ далекіе міры, подобные блестящимъ островамъ".
   
   Онъ замѣчаетъ комету и, вычисляя ея орбиту, находитъ, что она возвратится черезъ тысячу лѣтъ.
   
   "Звѣзда придетъ. Она не смѣетъ ни на одинъ часъ обмануть Науку или опровергнуть ея вычисленіе. Люди пройдутъ и исчезнутъ, но бдительный на своей башнѣ, человѣкъ останется въ неутомимомъ созерцаніи", и еслибы даже всѣ люди погибли, то и тогда, вмѣсто нихъ, Истина стала-бы поджидать возвращенія звѣзды".
   
   Эрнестъ Ризъ (Rhys) хорошо сказалъ о комнатѣ человѣка, преданнаго наукѣ:
   
   "Странныя вещи происходятъ ночью въ этой маленькой комнаткѣ, какъ ни угрюма кажется она при дневномъ свѣтѣ; здѣсь царствуютъ волшебныя чары, когда вечеромъ красные огненные отблески играютъ сквозь печальный сумракъ".
   
   И истинный любитель науки, говоря Словами Рёскина, стоитъ на возвышеніи, откуда смотритъ назадъ на вселенную и впередъ черезъ цѣлыя поколѣнія людей.
   Если даже и справедливо, что наука была суха, погребенная въ огромныхъ фоліантахъ, то теперь, разумѣется, этого уже нѣтъ; и мудрое желаніе лорда Честерфильда, чтобъ у Минервы было три граціи, какъ у Венеры, нынѣ вполнѣ осуществилось.
   Повидимому, изученію естественной исторіи суждено замѣнить утрату того, что -- не очень удачно, по моему мнѣнію -- именуется "спортомъ", глубоко укоренившимся у насъ, благодаря практикѣ многихъ тысячелѣтій, въ теченіе которыхъ человѣкъ жилъ, главнымъ образомъ, произведеніями охоты. Дичь становится "постепенно мельче, рѣже и изысканнѣе". Наши доисторическіе предки охотились на мамонта, на покрытаго густой шерстью носорога и ирландскаго лося; древніе британцы имѣли дикаго быка, оленя и волка. У насъ есть еще фазанъ, куропатка, лисица и заяцъ; но даже и эта мелкая дичь становится все рѣже и рѣже, и нужно прежде всего озаботиться охраненіемъ ея, чтобы ее можно было убивать впослѣдствіи. Нѣкоторые изъ насъ даже теперь -- а позднѣе, безъ сомнѣнія, число таковыхъ увеличится -- удовлетворяютъ свои инстинкты, по существу того-же происхожденія, изученіемъ птицъ, или насѣкомыхъ, или даже инфузорій -- созданій, которыя своимъ разнообразіемъ болѣе чѣмъ возмѣщаютъ недостаточность своей величины.
   Эмерсонъ утверждаетъ, что когда натуралистъ "закупоритъ всѣхъ змѣй и ящерицъ въ свои стеклянныя банки, тогда и наука сдѣлаетъ съ нимъ то-же и положитъ человѣка въ бутылку". Я не отрицаю, что бываютъ подобные случаи, но это -- явленіе исключительное. Истинный натуралистъ не про стой, заурядный собиратель коллекцій.
   Невольно хочется привести здѣсь слѣдующее, хотя и довольно длинное, описаніе изъ прекраснаго сочиненія Гудсона и Гросса о Rotifera:
   "На Сомерсетширской сторонѣ Авона, недалеко отъ Клифтона, есть маленькая долина, на днѣ которой лежитъ старый рыбный прудъ. Ея склоны покрыты нѣкогда посаженными тутъ буками и елями, защищающими прудъ съ трехъ сторонъ, тогда какъ онъ открытъ вліянію мягкихъ юго-западныхъ вѣтровъ и полуденнаго солнца. Въ верхней части долины бьетъ прозрачный ключъ, который посылаетъ тоненькую струйку воды, извивающуюся среди ивняка, до верхняго конца пруда. Поперекъ долины, съ конца въ конецъ, проведена толстая каменная стѣна, чтобы запрудить ручей; но въ одномъ углу стѣны есть отверстіе, черезъ которое избытокъ воды, въ видѣ миніатюрнаго водопада, изливается въ нижнюю плантацію.
   "Если мы станемъ приближаться къ пруду по тропинкѣ лѣсного сторожа отъ избушки, что наверху, то нашъ путь будетъ лежать сквозь густую растительность, и мы незамѣтно придемъ прямо къ углу стѣны, такъ что еще шагъ, и мы будемъ имѣть возможность обозрѣть однимъ взглядомъ всю поверхность пруда, не тревожа ни единаго живого существа, могущаго быть тамъ.
   "Вдали, на верхнемъ концѣ, лысуха, или водяная курица, ведетъ свою маленькую семью между ивами; на упавшемъ стволѣ стараго бука, наполовину лежащемъ поперекъ пруда, сидитъ выпрямившись водяная крыса, почесывая свое правое ухо. а плескъ воды отъ скорлупы буковаго орѣха, у самыхъ нашихъ ногъ, свидѣтельствуетъ о близкомъ присутствіи бѣлки, которая обѣдаетъ гдѣ-нибудь въ густой, непроницаемой верхушкѣ надъ нами.
   "Но вотъ крыса подсмотрѣла насъ и безъ оглядки бѣжитъ прямо къ своей норѣ въ отмели, въ то время, какъ легкая рябь надъ нею остается единственнымъ признакомъ ея неслышнаго бѣгства. Водяная курица уже давно добралась до своего убѣжища, бѣлка тоже не бросаетъ скорлупъ. Теперь это настоящій безмолвный прудъ, безъ малѣйшаго признака жизни.
   "Но еслибы, сохраняя свои чувства и зрѣніе, мы могли превратиться въ живые атомы и погрузиться въ воду, то какого міра чудесъ мы тогда сдѣлались-бы участниками! Передъ нами открылось-бы волшебное царство, населенное самыми необыкновенными созданіями,-- созданіями, которыя плаваютъ при помощи своихъ волосковъ, имѣютъ рубиновые глаза, ярко горящіе на ихъ шеѣ, съ эластическими членами, то сокращающимися до такой степени, что совершенно исчезаютъ въ ихъ тѣлѣ, то вытягивающимися, и тогда во много разъ превосходящими ихъ собственную длину. Нѣкоторыя изъ этихъ животныхъ точно стоятъ на якорѣ, прикрѣпленныя тончайшими нитями, выпряденными изъ ихъ пальцевъ; другія сверкаютъ своей стеклянной броней, ощетиниваясь острыми колючками, или красуясь своими рельефами и причудливыми узорами; между тѣмъ далѣе прочно держится на большомъ стеблѣ живой вьюнокъ (convoloulus), который, какой-то невидимой силой, привлекаетъ неистощимый потокъ жертвъ въ свою зіяющую чашечку, умерщвляетъ и разрываетъ ихъ крючковатыми челюстями глубоко внутри своего тѣла.
   "Рядомъ съ вьюнкомъ, на томъ-же стеблѣ, есть нѣчто, похожее на нѣжную фіалку. Любопытный механизмъ окружаетъ четыре распростертыхъ лепестка этого животнаго; и цѣлая цѣпь крошечныхъ созданій, живыхъ и мертвыхъ, извивается туда и сюда по ихъ кривизнамъ и потомъ пропадаетъ въ невѣдомой безднѣ позади цвѣтка. Что тамъ съ ними дѣлается, мы не можемъ видѣть; ибо вокругъ стебля поднимается трубка изъ золотисто-бурыхъ, правильно нанизанныхъ другъ на друга шариковъ. Вотъ мчится мимо какое-то существо, и цвѣтокъ съ быстротою молніи исчезаетъ внутри своей трубки"Мы погружаемся еще ниже, и тутъ видимъ на днѣ медленно скользящія студенистыя массы, которыя вытягиваютъ безформенную руку изъ любой части своего тѣла и, схватывая добычу этими импровизированными органами, обвиваются вокругъ нея, чтобъ извлечь себѣ пищу; ибо эти живыя массы ползаютъ безъ ногъ, хватаютъ безъ рукъ, ѣдятъ безо рта и перевариваютъ безъ желудка".
   Однакожъ, весьма многіе чувствуютъ въ природѣ только то, что постигаетъ въ ней какой-нибудь червякъ; они любятъ птицъ, какъ любятъ ихъ мальчики -- бросая въ нихъ каменьями; или освѣдомляются о томъ, можно-ли ихъ ѣсть, вкусны-ли онѣ, какъ эскимосы справлялись о часахъ; или же поступаютъ съ ними такъ, какъ благочестивые афридійскіе поселяне поступили съ однимъ потомкомъ пророка -- убили его, чтобы доставить себѣ возможность поклониться его праху. Но мы имѣемъ право надѣяться, что постепенно любовь къ наукѣ -- этотъ аккордъ, "извлекаемый нами изъ струнъ природы" {Эмерсонъ.} -- будетъ дѣлаться все болѣе и болѣе "постояннымъ и священнымъ элементомъ человѣческаго чувства", какъ это и осуществилось уже по отношенію ко многимъ.
   Наука зоветъ насъ
   
   "въ этотъ храмъ, безграничный какъ наше изумленіе, -- въ храмъ съ его неугасаемыми свѣтильниками -- солнцемъ и луной, съ его хоромъ -- вѣтрами и волнами, съ его органомъ -- громомъ и съ его куполомъ-небомъ" {Smith.}.
   
   Тамъ, гдѣ непривычный глазъ видитъ лишь грязь и тину, наука часто открываетъ намъ изумительныя вещи. Слякоть, въ которой вязнутъ на улицѣ наши ноги, есть не что иное какъ грязная смѣсь глины, песку, сажи и воды. Но отдѣлите песокъ, какъ замѣчаетъ Рёскинъ, -- дайте атомамъ спокойно распредѣлиться, согласно ихъ природѣ,-- и у васъ получится опалъ. Отдѣлите глину, и вотъ она становится бѣлой массой, пригодной для тончайшаго фарфора; или же, при дальнѣйшей очисткѣ, вы получаете сапфиръ. Возьмите сажу, и если обработать ее надлежащимъ образомъ, она вамъ дастъ алмазъ. Наконецъ, вода, будучи очищена и дистиллирована, превратится въ каплю росы или кристаллизуется въ прелестную звѣздочку.-- А вотъ мелкая лужа: вы можете, по желанію, видѣть въ ней или тину, лежащую на ея днѣ, или же отраженное въ ней небо.
   Еслибы мы и воображали себѣ красоты и прелести, въ дѣйствительности не существующія, то все-же лучше поступать такъ изъ любви къ людямъ, хотя-бы это и было заблужденіе, и послѣдовать въ этомъ отношеніи Насмиту, который разсказываетъ въ своей занимательной автобіографіи, что онъ всегда считалъ взглядъ одного изъ своихъ друзей полнымъ чарующаго и ласковаго блеска, и былъ чрезвычайно удивленъ, открывъ однажды, что у его друга одинъ глазъ стеклянный.
   Но я дѣйствительно заблуждался бы, еслибы, говоря о наукѣ, настаивалъ исключительно на томъ интересѣ и той прелести, какіе она придаетъ часамъ нашего досуга. Нѣтъ, ея важность далеко не исчерпывается этимъ, ибо нельзя не признать благотворнаго вліянія научной культуры на образъ жизни.
   "Наука",-- было высказано королевской коммиссіей 1861 г.,-- "возбуждаетъ и развиваетъ непосредственно способность наблюденія, которая у весьма многихъ людей почти не существуетъ въ теченіе всей ихъ жизни; развиваетъ силу точнаго и быстраго обобщенія и умственную привычку къ методу и системѣ; приучаетъ молодыхъ людей вдумываться въ сплетеніе причинъ и слѣдствій; соединять ихъ съ извѣстнымъ пріемомъ разсужденія, интересующимъ и понятнымъ для нихъ. Наука, быть можетъ, представляетъ собою наилучшій коррективъ для той лѣни, которая составляетъ порокъ полу-проснувшихся умовъ и которая избѣгаетъ всякаго усилія, разъ оно не является, подобно напряженію памяти, чисто механическимъ".
   Съ другой стороны, когда мы созерцаемъ величіе науки, когда воображеніемъ переносимся назадъ въ первобытныя времена или въ необъятное, безпредѣльное пространство, -- какъ тогда ничтожны кажутся намъ наши мелкія тревоги и печали! "Ахъ, прекрасныя созданья!" -- восклицаетъ Хельпсъ, говоря о звѣздахъ, -- "самая главная польза, какую мы можемъ извлечь изъ васъ, состоитъ не въ томъ, что вы указываете намъ путь по морямъ нашей маленькой планеты, но въ томъ, что вы указываете намъ выходъ изъ мрачныхъ волнъ нашихъ собственныхъ взволнованныхъ мыслей". Всѣмъ намъ, какъ говорить онъ въ другомъ мѣстѣ, онѣ преподаютъ какой-нибудь важный урокъ; и у каждаго человѣка есть цѣлое полушаріе звѣздъ, готовыхъ, если онъ захочетъ только взглянуть вверхъ, дать ему совѣтъ или ласку.
   Въ адресѣ, поднесенномъ, много лѣтъ тому назадъ, профессоромъ Гёксли Южно-Лондонской коллегіи рабочихъ {South London Working Men's College.}, есть одно мѣсто, чрезвычайно поразившее меня въ то время и выраженное языкомъ болѣе сильнымъ, чѣмъ это возможно было-бы для меня.
   "Предположите",-- сказалъ онъ,-- "какъ нѣчто вполнѣ достовѣрное, что жизнь и судьба каждаго изъ насъ, рано или поздно, будетъ зависѣть отъ выигранной нами или проигранной партіи въ шахматы. Не думаете-ли вы, что всѣ мы должны были-бы считать главнѣйшею обязанностью -- изучить по крайней мѣрѣ названія и ходы фигуръ? Не думаете-ли вы, что мы смотрѣли бы съ неодобреніемъ, доходящимъ до презрѣнія, на отца, который допустилъ-бы своего сына вырости и не умѣть отличать пѣшки отъ коня, или на государство, поступившее точно также по отношенію къ своимъ гражданамъ? А между тѣмъ, это очень простая и элементарная истина, что жизнь, судьба и счастіе каждаго изъ насъ и, болѣе или менѣе, тѣхъ, которые связаны съ нами, -- зависятъ отъ нашего знанія правилъ игры, безконечно болѣе трудной и сложной, чѣмъ шахматы. Это та игра, въ которую играютъ съ незапамятныхъ временъ, при чемъ каждый изъ насъ -- мужчина и женщина -- является однимъ изъ двухъ игроковъ въ своей собственной игрѣ. Шахматная доска -- это міръ, фигуры -- это явленія вселенной, правила игры -- это то, что мы называемъ законами природы. Играющій съ нами, нашъ противникъ, скрытъ отъ насъ. Мы знаемъ, что его игра всегда прекрасна, вѣрна и исполнена терпѣнія. Но мы знаемъ также, цѣною горькаго опыта, что онъ никогда не пропускаетъ ошибки, не дѣлаетъ ни малѣйшаго снисхожденія къ незнанію. Человѣку, играющему хорошо, выплачиваются самыя крупныя ставки, съ избыткомъ той особенной щедрости и великодушія, которыя показываютъ, что сильный находитъ наслажденіе въ силѣ. А тому, кто худо играетъ, дѣлается шахъ и матъ -- не спѣша, но и безъ всякаго снисхожденія".
   Въ другомъ мѣстѣ, я старался показать очищающее и облагораживающее вліяніе науки на религію; старался показать, какъ она содѣйствовала -- если только ей не принадлежитъ по праву главная роль въ этомъ -- искорененію грубыхъ предразсудковъ, растлѣвающей вѣры въ волшебство и колдовство, -- искорененію жестокой, хотя-бы и имѣвшей благія намѣренія, нетерпимости, которая омрачала христіанскій міръ почти со временъ самихъ апостоловъ. Въ этомъ, разумѣется, она оказала не малую услугу самой религіи. Какъ хорошо и справедливо замѣтилъ Канонъ Фремантель, не одно духовенство, но и люди науки также -- служители религіи.
   Далѣе, національная необходимость научнаго воспитанія -- очевидна. Мы склонны забывать, на сколько мы обязаны наукѣ уже тѣмъ, что многіе изъ ея чудныхъ даровъ сдѣлались обычною принадлежностью нашей повседневной жизни; самая цѣнность ихъ заставляетъ забывать объ ихъ происхожденіи. На недавнемъ празднованіи шестисотлѣтняго юбилея Петергаузской коллегіи (Peterhouse College), къ концу длиннаго обѣда, уже за полночь, присутствующіе попросили сэра Фридриха Брамвеля (Bramwell) сказать что-нибудь въ формѣ апологіи прикладной наукѣ. Онъ отказался произнести длинную рѣчь, хотя такой сюжетъ былъ почти неисчерпаемъ,-- отказался на томъ основаніи, что единственный яркій примѣръ, который поразилъ его, какъ особенно подходящій при данныхъ обстоятельствахъ, это -- "примѣненіе спичекъ къ зажиганію свѣчей".
   Невольно сознаешь, какъ неудачны были слова поэта, будто
   
   "телеграфъ, по быстротѣ превосходящій свѣтъ, не несетъ ничего на своемъ лучѣ".
   
   Недавно появившійся отчетъ королевской коммиссіи о техническомъ образованіи изобилуетъ подробностями, иллюстрирующими выгоды, какія доставляетъ техническое образованіе Однако, техническое обученіе не должно начинаться слишкомъ рано, ибо, какъ вѣрно замѣчаетъ Вэнъ, "при правильномъ взглядѣ на научное воспитаніе, первоначальные принципы всѣхъ главныхъ наукъ и заимствованные изъ этихъ наукъ примѣры со всѣми деталями являются естественнымъ основаніемъ всесторонняго и основательнаго изученія какой-бы то ни было отдѣльной науки". Дѣйствительно, говора словами Джона Гершеля, "нужно всѣми силами стараться обратить вниманіе естествоиспытателя на то, что едва-ли есть какое-нибудь явленіе природы, которое можно вполнѣ и совершенно объяснить, во всѣхъ его подробностяхъ, безъ содѣйствія многихъ, а, быть можетъ, и всѣхъ наукъ". Самыя важныя тайны природы часто бываютъ скрыты въ такихъ мѣстахъ, гдѣ ихъ никакъ нельзя предполагать. Многія цѣнныя вещества были открыты въ фабричныхъ отбросахъ; Глауберъ возъимѣлъ счастливую мысль -- изслѣдовать то, что всякій другой выбрасывалъ. Быть можетъ, нѣтъ на землѣ народа, будущее счастіе и благосостояніе котораго зависѣло-бы болѣе отъ науки, чѣмъ у англичанъ. Населеніе нашей страны превышаетъ 35.000,000 и быстро увеличивается. Даже теперь оно гораздо больше, чѣмъ можетъ вмѣстить наша территорія. Человѣку, не занимающемуся изученіемъ статистики, трудно представить себѣ, что мы выплачиваемъ иностраннымъ государствамъ не менѣе 140.000,000 фун. стерл. въ годъ за пищевые продукты. Конечно, сумму эту мы пріобрѣтаемъ главнымъ образомъ за мануфактурныя произведенія. Нынѣ много толкуютъ о застоѣ въ торговлѣ и объ иностранной, въ особенности американской, конкурренціи; я замѣчу кстати, что эта конкурренція приметъ еще гораздо болѣе острую форму черезъ нѣсколько лѣтъ, когда Соединенные Штаты уплатятъ свой долгъ и, какъ слѣдствіе этого, уменьшатъ налоги.
   Но заглянемъ впередъ лѣтъ на сто,-- это не дальній промежутокъ времени въ исторіи народа. Наши каменноугольные запасы къ тому времени сильно уменьшатся. При настоящемъ процентѣ прироста, народонаселеніе Великобританіи удваивается приблизительно въ каждыя пятьдесятъ лѣтъ, такъ что, если такой приростъ будетъ продолжаться, наши потребности относительно ввоза съѣстныхъ продуктовъ выразятся въ ежегодной суммѣ свыше 400.000,000 фун. стер. Чѣмъ-же тогда покрыть подобный расходъ? Передъ нами три пути. Естественный приростъ населенія можетъ быть остановленъ, что равносильно страданію и оскорбительному насилію; или населеніе можетъ увеличиваться, но, въ такомъ случаѣ, оно будетъ влачить жалкое существованіе въ нищетѣ и лишеніяхъ; или же, наконецъ, при условіи развитія научнаго образованія и примѣненій науки, можно будетъ, по всей вѣроятности, доставить населенію счастіе и комфортъ. Въ сущности, нашъ выборъ лежитъ между наукой и страданіемъ. Если мы имѣемъ право надѣяться поддержать наше населеніе въ довольствѣ и благосостояніи, то лишь при условіи раціональнаго пользованія дарами науки. И наука сдѣлаетъ это для насъ, если только мы довѣримся ей. Положимъ, она не добрая фея, но все-таки она богато одаритъ тѣхъ, кто любитъ ее.
   Что безчисленныя, дивныя и плодотворныя открытія ждутъ успѣшныхъ изслѣдователей природы,-- въ этомъ никто не можетъ сомнѣваться. Чего-бы нельзя было отдать теперь за ознакомленіе съ какимъ-нибудь элементарнымъ учебникомъ слѣдующаго столѣтія! Вѣдь несомнѣнно,-- измѣняя извѣстное выраженіе,-- что даже мальчикъ-пахарь будетъ тогда болѣе свѣдущъ въ наукѣ, чѣмъ самый мудрый изъ нашихъ теперешнихъ философовъ. Бойль слѣдующимъ образомъ озаглавилъ одинъ изъ своихъ опытовъ: "О великомъ невѣжествѣ человѣка въ полезныхъ примѣненіяхъ естественныхъ предметовъ; или о томъ, что нѣтъ ни одной вещи въ природѣ, польза которой для человѣческой жизни была-бы уже вполнѣ понята" -- слова, и теперь еще столь-же вѣрныя, какъ и въ то время, когда они были написаны.
   Но, чтобы не подумали, что я слишкомъ оптимистически смотрю на дѣло, позвольте мнѣ сослаться на авторитетъ Джона Гершеля, который говоритъ: "Такъ какъ не можетъ быть никакого сомнѣнія въ томъ, что остается открыть безчисленныя и чрезвычайно важныя примѣненія веществъ и предметовъ, уже извѣстныхъ намъ, какъ равнымъ образомъ и тѣхъ, которые прогрессъ науки долженъ еще открыть впослѣдствіи,-- то изъ этого видно, что мы въ правѣ съ полнымъ основаніемъ надѣяться не только на постоянное преумноженіе въ физическихъ средствахъ человѣчества и на проистекающее отсюда улучшеніе въ условіяхъ его существованія, но и на безпрерывное приращеніе нашей силы проникновенія въ сокровенныя тайны природы и знаніе ея великихъ законовъ".
   И не съ чисто матеріальной только точки зрѣнія наука, такимъ образомъ, будетъ содѣйствовать благу народа. Она несомнѣнно возвыситъ и укрѣпитъ какъ національный, такъ и индивидуальный характеръ. Великій даръ, поднесенный Минервою Парису, нынѣ свободно предлагается каждому, ибо мы можемъ примѣнить какъ къ цѣлой націи, такъ и къ отдѣльной личности благородныя слова Теннисона:
   
   "Самоуваженье, самопознанье и самообладанье, вотъ что въ жизни ведетъ къ высшей власти, но не для власти (власть сама собой придетъ), а чтобъ жить по закону, который каждый найдетъ въ себѣ самомъ".
   
   "Въ тщетномъ и безумномъ упоеніи сердца", -- сказалъ Джонъ Куинсэй Адамсъ въ заключеніе своей послѣдней лекціи, при оставленіи каѳедры въ Бостонѣ, -- "упоеніи, которое иногда возбуждаютъ въ васъ болѣе свѣтлыя перспективы жизни, задумчивая привратница -- наука призоветъ васъ къ трезвымъ радостямъ, скрытымъ въ ея священной кельѣ. Въ постигшей васъ скорби, вслѣдствіе утраченныхъ надеждъ, ея ласковый голосъ будетъ нашептывать вамъ покой и миръ. Въ дружеской бесѣдѣ съ мертвыми властителями минувшихъ дней вы никогда не будете болѣть мучительнымъ сознаніемъ своей зависимости отъ живыхъ властелиновъ настоящаго вѣка.
   "Если въ вашей борьбѣ со свѣтомъ для васъ настанетъ когда-нибудь критическій моментъ, когда даже дружба, быть можетъ, сочтетъ благоразумнымъ отвернуться отъ васъ, когда священникъ и левитъ придутъ, посмотрятъ на васъ и, сто ронясь, пройдутъ мимо, -- тогда ищите убѣжища, мои неизмѣнные друзья, и будьте увѣрены, что вы найдете его, -- въ дружбѣ Лелія и Сципіона, въ патріотизмѣ Цицерона, Демосѳена и Ббрка, а также въ заповѣдяхъ и примѣрѣ Того, законъ Котораго -- любовь, Который, училъ насъ помнить обиды лишь для того, чтобы прощать ихъ".
   Позвольте мнѣ, въ заключеніе, привести живое и блестящее изображеніе того, чѣмъ мы обязаны наукѣ, данное архидіакономъ Фарраромъ въ его адресѣ Ливерпульской коллегіи, -- свидѣтельство тѣмъ болѣе цѣнное, что оно исходитъ отъ такого лица.
   "Въ этомъ великомъ коммерческомъ городѣ", -- сказалъ онъ,-- "гдѣ вы окружены торжествомъ науки и механизма,-- вы, чья рѣка пестрѣетъ большими паровыми судами, бѣлый кильватеръ которыхъ -- лучшая дорога къ дворцовому фасаду торговаго народа,-- вы хорошо знаете, что въ конечныхъ результатахъ науки ззключается не только красота и чудо, но также благотворительность и могущество. Она не только открыла намъ безконечное пространство, усѣянное безчисленными мірами; безконечное время, наполненное безчисленными существованіями; неисчислимые организмы, бывшіе до сихъ поръ невидимыми и замѣчательные по изяществу формъ и разнообразный окраскѣ; но также, какъ великій геній милосердія, посвятила себя служенію людямъ. Она трудилась, ея приверженцы трудились не для того, чтобы расширить власть или пріумножить великолѣпіе дворцовъ, но для того, чтобы увеличить человѣческое счастіе, сберечь человѣческія силы, уничтожить человѣческое страданіе. Тамъ, гдѣ въ старину люди работали, полу-ослѣпленные и полу нагіе, въ самомъ отверстіи пылающаго горна надъ раскаленнымъ до бѣла желѣзомъ, тамъ она примѣняетъ теперь механическое дѣйствіе невидимаго воздуха. Она завербовала въ свою службу солнечный лучъ, чтобъ рисовать для насъ, съ абсолютной вѣрностью, лица любимыхъ друзей. Она дала бѣдному рудокопу возможность работать въ безопасности, даже посреди взрывчатыхъ газовъ рудника. Своимъ хлороформированіемъ она достигла того, что больной страдалецъ остается въ спокойномъ и безсознательномъ состояніи въ то время, когда опытная рука искуснаго оператора вырѣзываетъ частицу нервной оболочки его глаза. Она не тщеславится пирамидами, построенными въ теченіе долгихъ и скучныхъ вѣковъ, потомъ и кровью несчастныхъ рабовъ, но указываетъ вамъ на маякъ и на пароходъ, на желѣзную дорогу и телеграфъ. Она возвратила зрѣніе слѣпому и слухъ глухому. Она продлила жизнь, уменьшила опасность, укротила безуміе и поборола болѣзнь. И на основаніи всего этого, я думаю, что ни одинъ изъ нашихъ сыновей не долженъ оставаться чуждымъ наукѣ, которая воспитываетъ разумъ и воспламеняетъ воображеніе, образуетъ и вырабатываетъ умъ, питая и укрѣпляя его".
   

ГЛАВА X.
Воспитаніе.

   Никакое удовольствіе не сравнится съ тѣмъ преимущественнымъ положеніемъ, какое даетъ истина".

Бэконъ.

"Божественная философія!
Ты не сурова и не сварлива, какъ думаютъ глупцы,
Но музыкальна, какъ лютня Аполлона,

Ты -- вѣчный пиръ со сладостнымъ нектаромъ,
На которомъ не бываетъ пресыщенья".
Мильтонъ.

   Можетъ показаться нѣсколько страннымъ, что мы включаемъ воспитаніе въ число радостей жизни; сплошь и рядомъ оно ведется такъ, что возбуждаетъ отвращеніе въ молодыхъ людяхъ, и предполагается оконченнымъ съ оставленіемъ школы; между тѣмъ, чтобы быть дѣйствительно успѣшнымъ, оно должно соотвѣтствовать умственнымъ потребностямъ дѣтей, возбуждая въ нихъ интересъ, и продолжаться въ теченіе всей жизни. Самый процессъ пріобрѣтенія знаній есть уже преимущество и благо. Прежде обыкновенно говорили, что нѣтъ царскаго пути въ наукѣ: правильнѣе было-бы сказать, что всѣ пути, ведущіе къ ней,-- царскіе пути.
   Іеремія Тейлоръ сказалъ:
   "Не глазомъ видимъ красоты неба, не ухомъ слышимъ сладкую гармонію музыки или отрадную вѣсть о благополучномъ исходѣ какого-либо дѣла; то душа воспринимаетъ чувственныя и интеллектуальныя ощущенія; и чѣмъ благороднѣе и выше душа, тѣмъ величественнѣе и пріятнѣе ея ощущенія. Если дитя смотритъ на роскошный мѣхъ горностая, на брилліанты звѣздной ночи, или на стройный порядокъ міра, если оно слышитъ рѣчи апостола, -- все это возбудитъ въ немъ только удовольствіе глупца или наслажденіе мула, потому что въ немъ самомъ нѣтъ еще рефлексовъ, которые отозвались-бы на эти ощущенія: оно не видитъ того, на что смотритъ".
   Въ этомъ и состоитъ важность образованія. Я говорю образованія, скорѣе чѣмъ обученія, ибо гораздо важнѣе развивать умъ, чѣмъ обогащать память. Ученіе есть средство, а не цѣль. "Употребленіе слишкомъ много времени на изученіе -- порождаетъ застой; смотрѣть на науку, какъ на предметъ украшенія -- афектація; въ своемъ сужденіи основываться исключительно на правилахъ, добытыхъ изъ книги -- педантизмъ: законы науки совершенствуютъ природу въ нашихъ глазахъ, но и сами совершенствуются опытомъ... Люди изворотливые и себѣ на умѣ презираютъ изученіе, люди простоватые благоговѣютъ передъ нимъ, люди-же умные дѣлаютъ изъ него нужное употребленіе". (Бэконъ).
   Хотя, какъ говоритъ Милль, "при томъ состояніи сравнительно ранняго человѣческаго развитія, какое мы теперь переживаемъ, человѣкъ не можетъ чувствовать ко всѣмъ другимъ людямъ ту симпатію которая сдѣлала-бы невозможнымъ всякое дѣйствительное разногласіе въ общемъ направленіи жизненной дѣятельности", тѣмъ не менѣе, воспитаніе, безспорно, болѣе содѣйствовало-бы укрѣпленію въ насъ чувства единства съ нашими ближними. Какъ-бы то ни было, если мы не будемъ заниматься наукой въ этомъ направленіи, то вся наша ученость, въ концѣ-концовъ, приведетъ насъ только къ безсилію и унынію, какъ Фауста:
   
   "Я философіи служилъ,
   И богословіе съ правами,
   И медицину изучилъ.
   Простакъ, напрасно я съ лѣтами
   Лишь трудъ и время истощилъ!
   И вижу, знаю только то,
   Путемъ обиднаго сознанья,
   Что мы не знаемъ ничего,
   Что точно стоило-бы званья" {Переводъ Струговщикова.}.
   
   Наши научныя занятія не должны быть "ни ложемъ для отдыха, ни монастыремъ, для уединенной прогулки; ни башней, съ высоты которой мы смотрѣли-бы внизъ на другихъ; ни крѣпостью, откуда мы могли-бы противостоять имъ; ни мастерской для заработка и торговли; но они должны быть богатымъ арсеналомъ и сокровищницей во славу Творца и для облагороженія жизни!" (Бэконъ).
   Такъ, говоря благородными словами Епиктета, "вы окажете величайшую услугу государству, если будете возвышать не крыши домовъ, а души гражданъ: ибо лучше великимъ душамъ жить въ маленькихъ домахъ, нежели низкимъ рабамъ скрываться въ большихъ хоромахъ".
   Поэтому-то чрезвычайно важно разсмотрѣть, дѣйствительно-ли наша современная система воспитанія вполнѣ способна осуществить этотъ высокій идеалъ. Дѣйствительно-ли она даетъ ту любовь къ пріобрѣтенію знаній, которая лучше самыхъ знаній? Все это изученіе классиковъ, которому наши сыновья посвящаютъ такъ много лѣтъ, дѣйствительно-ли даетъ въ результатѣ правильную оцѣнку ихъ; или, оставляя гимназію, они часто чувствуютъ къ классикамъ то-же, что и Байронъ --
   
   "Теперь прощай, Горацій, котораго я такъ ненавидѣлъ!"
   
   Слишкомъ крайнее сосредоточеніе на одномъ и томъ-же предметѣ -- большая ошибка, особенно въ ранніе годы жизни. Сама природа указываетъ истинную систему -- стоитъ только прислушаться къ ея голосу. Наши инстинкты -- хорошіе совѣтники, хотя и не всегда непогрѣшимые; дѣти извлекутъ мало пользы изъ уроковъ, которые ихъ не интересуютъ. Успѣшность въ ученьи, говоритъ Плиній, достигается веселостью -- "studia hilaritate proveniunt" -- и мы можемъ съ пользою для себя взять урокъ у Ѳеогниса, который, въ своей Одѣ на брачный союзъ Кадма и Гармоніи, влагаетъ въ уста музамъ слѣдующую пѣснь:
   
   "Что добро и что прекрасно,
   То послужитъ ежечасно
   Нашей цѣлью въ жизни сей;
   Что-же ало, что не прекрасно,
   Будемъ помнить ежечасно.
   Чтобъ уйти отъ зла скорѣй,
   Такъ припѣвы тѣ звучали,
   Вотъ, о чемъ безсмертныя вѣщали".
   
   Нѣкоторые, повидимому, думаютъ, что наша воспитательная система не оставляетъ желать ничего лучшаго, и что если намъ нужно о чемъ подумать, то развѣ о числѣ школъ и учащихся, о платѣ за ученье, объ отношеніи школъ для приходящихъ къ интернатамъ, и т. д.-- "Конечно",-- говорить м-ръ Симондсъ въ своихъ "Очеркахъ Италіи и Греціи",-- "есть много людей, которые думаютъ, что мы просто на просто толчемъ воду, когда не только защищаемъ дѣло воспитанія, но еще и занимаемся обсужденіемъ лучшей его системы; что наше населеніе такъ счастливо и образовано, какъ только возможно, и что, въ этомъ отношеніи, никакой существенный прогрессъ немыслимъ на самомъ дѣлѣ". М-ръ Гальтонъ, однако, высказалъ мнѣніе,-- и большая часть писавшихъ о соціальномъ положеніи Аѳинъ, повидимому, соглашается съ нимъ,-- что населеніе Аѳинъ, взятое въ цѣломъ, "было настолько выше насъ, насколько сами мы выше австралійскихъ дикарей".
   Что въ этомъ дѣйствительно есть нѣкоторая правда, -- этого, вѣроятно, не станетъ отрицать никто изъ изучающихъ греческую исторію. Гдѣ же причина такого явленія? Я имѣю основаніе думать, что въ этомъ отчасти виновата наша система воспитанія.
   Не приходится задумываться надъ тѣмъ, что обученіе ручному труду и изученіе наукъ станутъ поперекъ дороги преподаванію другихъ предметовъ. Хотя такъ много говорилось о важности науки и о значеніи техническаго образованія, или ремесленной подготовки (handtraining), какъ я предпочелъ-бы называть его,-- на дѣлѣ оказывается, къ несчастію, что при нашей системѣ воспитанія, начиная съ высшихъ школъ и кончая низшими, обѣ эти отрасли -- и наука, и ремесла -- находятся въ печальномъ пренебреженіи, и изученіе языковъ царитъ тутъ безраздѣльно.
   Жалоба эта слышится не теперь только. Аскамъ, въ "Школьномъ учителѣ", {Ascham. "The Schoolmaster".} уже давно сѣтовалъ на это; Мильтонъ, въ своемъ письмѣ къ Самуилу Гартлибу, жаловался, "что нашихъ дѣтей безразсудно принуждаютъ вязнуть въ грамматическихъ рифахъ и меляхъ"; онъ замѣчаетъ, что "хотя лингвистъ и долженъ, пожалуй, гордиться своимъ знаніемъ всѣхъ языковъ, на которые вавилонское столпотвореніе раздѣлило міръ, тѣмъ не менѣе, если онъ не изучилъ на этихъ языкахъ и самые предметы такъ-же, какъ слова и лексиконы, въ немъ нѣтъ ничего такого, въ силу чего его слѣдовало-бы считать человѣкомъ болѣе ученымъ, чѣмъ какого-нибудь торговца, знающаго только свой родной языкъ. Локкъ говоритъ, что "школы готовятъ насъ скорѣе къ университету, чѣмъ къ жизни". Составлялись коммисіи за коммисіями, собирались комитеты за комитетами,-- и всѣ они повторяли ту же жалобу. Пришли-ли мы, наконецъ, къ чему-нибудь теперь?
   Правда, я постоянно слышу увѣренія въ томъ, что если даже улучшеніе идетъ не такъ быстро, какъ этого можно было-бы желать, тѣмъ не менѣе мы дѣлаемъ значительный прогрессъ. Но такъ-ли это? Мнѣ сдается, что нѣтъ. Мнѣ кажется) что наша теперешняя система въ дѣйствительности не воспитываетъ ума, не развиваетъ наблюдательности, даже не даетъ той суммы знаній, какую мы въ правѣ ожидать отъ времени, посвящаемаго ученью.
   Сэръ Граптъ-Дэфъ (Grant-Duff) высказалъ мнѣніе, что отъ мальчика или дѣвочки четырнадцати лѣтъ мы имѣемъ разумное основаніе требовать "умѣнья читать вслухъ внятно и пріятно, писать крупнымъ разборчивымъ почеркомъ и знанія элементарныхъ правилъ ариѳметики, особенно сложенія въ нѣсколько слагаемыхъ -- что далеко не вездѣ достигается; говорить и писать по французски свободно и правильно и имѣть нѣкоторое знакомство съ французской литературой; переводить ad aperturam libri изъ обыкновенной французской или нѣмецкой книги; имѣть вполнѣ основательныя элементарныя свѣдѣнія по географіи, куда нужно включить и кое-какія познанія въ астрономіи,-- достаточныя для того, чтобы пробудить въ немъ любознательность; знанія главнѣйшихъ фактовъ изъ области геологіи и исторіи,-- чего достаточно, чтобы дать ему ясное, но совершенно общее понятіе о томъ, какимъ образомъ крупнѣйшія черты какъ физическаго, такъ и политическаго міра, въ которомъ онъ живетъ, вылились въ ихъ настоящую форму; въ правѣ требовать отъ него развиваемой съ ранняго дѣтства способности къ наблюденію растеній, или животныхъ, или ископаемыхъ, или другихъ естественныхъ предметовъ; общаго знакомства съ тѣмъ, что есть лучшаго въ тѣхъ важнѣйшихъ англійскихъ классикахъ, которые соотвѣтствуютъ его возрасту; и, наконецъ, первоначальныхъ свѣдѣній въ рисованіи и музыкѣ".
   Безъ сомнѣнія, чтобы достигнуть этого, "усердіе должно быть нашимъ оракуломъ, а разумъ -- нашимъ Аполлономъ", какъ говоритъ сэръ Т. Браунъ; конечно, такое требованіе нельзя назвать чрезмѣрнымъ,-- и несмотря на то, какъ мало мы удовлетворяемъ ему! Общеобразовательная система часто подвергается гоненію, такъ какъ говорятъ, что поверхностныя знанія безполезны. Но вѣдь громадная разница -- имѣть поверхностное знаніе какого-либо предмета, или быть хорошо и основательно подготовленнымъ по этому предмету. Мы отстаиваемъ именно это послѣднее: нужно знать -- какъ удачно выразился лордъ Брумъ -- "все о чемъ-нибудь и что-нибудь обо всемъ".
   "Нужно всѣми силами стараться",-- говоритъ Джонъ Гершель,-- "обратить вниманіе естествоиспытателя на то, что едва ли есть какое-нибудь явленіе природы, которое можно вполнѣ и совершенно объяснить, во всѣхъ его подробностяхъ, безъ совокупнаго содѣйствія многихъ, быть можетъ, всѣхъ наукъ".
   Въ большей части нашихъ общественныхъ школъ и колледжей, господствующая нынѣ система приноситъ все въ жертву классикамъ и ариѳметикѣ. Классики и ариѳметика -- предметы чрезвычайно важные; но все-таки они не должны исключать науку и новые языки. Да и наконецъ, кромѣ того, наши сыновья оставляютъ колледжъ неспособными говорить ни полатыни, ни по-гречески, и сплошь и рядомъ безъ всякаго интереса къ классической исторіи или литературѣ. Но мальчикъ, при обученіи котораго наука была оставлена въ пренебреженіи, имѣетъ серьезныя причины жаловаться, что для него "совершенно закрытъ и доступъ къ знанію".
   Дѣйствительно, сосредоточивая вниманіе очень много на одномъ или двухъ предметахъ, мы этимъ самымъ разстраиваемъ свое собственное намѣреніе и возбуждаемъ чувство отвращенія тамъ, гдѣ желали создать интересъ.
   Наша великая ошибка въ воспитаніи, какъ мнѣ кажется, состоитъ въ томъ, что мы преклоняемся передъ книжной ученостью и смѣшиваемъ образованіе съ воспитаніемъ. Мы напрягаемъ память, вмѣсто того, чтобы развивать умъ. Дѣти, въ нашихъ начальныхъ школахъ изнемогаютъ отъ механической письменной работы и нескончаемой путаницы правописанія; они подавлены столбцами историческихъ датъ, списками королей и мѣстностей, что не даетъ ихъ уму никакого опредѣленнаго понятія и не имѣетъ ближайшаго отношенія къ ихъ ежедневнымъ нуждамъ и занятіямъ; между тѣмъ въ нашихъ публичныхъ школахъ то-же несчастное положеніе является результатомъ скучной монотонности латинской и греческой грамматики. Къ дѣтямъ мы должны примѣнять какъ разъ противоположный методъ: давать имъ умственную пищу въ благотворномъ разнообразіи и стараться скорѣе развить ихъ вкусы, чѣмъ наполнять ихъ головы сухими фактами. Самое главное не столько въ томъ, чтобы выучить каждаго ребенка, сколько въ томъ, чтобы возбудить въ каждомъ ребенкѣ желаніе учиться. Что за важность, если ученикъ знаетъ немного болѣе или немного менѣе? Мальчикъ, который выноситъ изъ школы большія знанія, но вмѣстѣ съ ними и ненависть къ своимъ урокамъ, быстро позабудетъ почти все, чему когда-либо научился, между тѣмъ какъ иной, который пріобрѣлъ жажду къ знаніямъ, хотя-бы даже его свѣдѣнія были малы, самъ скоро научится большему, чѣмъ первый когда-либо зналъ. Дѣти по природѣ любятъ знанія. Они постоянно задаютъ вопросы. Это слѣдуетъ поощрять. Въ сущности говоря, мы можемъ до значительной степени довѣриться ихъ инстинктамъ, и въ этомъ случаѣ они сами сдѣлаютъ многое, чтобъ воспитать себя. Весьма часто, однакожъ, пріобрѣтеніе знаній преподносится имъ въ такой скучной и утомительной формѣ, что у нихъ заглушается или даже совсѣмъ пропадаетъ охота къ изученію; такъ что, въ сущности, наши школы являются заведеніями, гдѣ прививается отвращеніе къ наукѣ, и онѣ, такимъ образомъ, производятъ дѣйствіе какъ разъ противоположное тому, къ какому мы стремимся. Словомъ, нужно такъ воспитывать дѣтей, чтобы они умѣли наблюдать и думать, ибо этимъ путемъ имъ будетъ открытъ источникъ самаго чистаго наслажденія въ часы досуга и самой мудрой разсудительности въ житейскихъ трудахъ.
   Другой недостатокъ нашей воспитательной системы, недостатокъ, который, смѣю думать, можно было-бы исправить,-- состоитъ въ томъ, что въ настоящее время воспитаніе какъ-бы стремится поселить убѣжденіе, что все извѣстно.
   Говорятъ, что докторъ Бёсби (Busby) не снималъ своей шапки въ присутствіи короля Карла, чтобы мальчики видѣли, какой онъ великій человѣкъ. Однакожъ, я сомнѣваюсь, чтобы мальчики были введены въ заблужденіе шапкой, и отношусь крайне скептически къ теоріи воспитанія доктора Бёсби.
   Джонъ изъ Безигстока, бывшій въ 1252 г. архидіакономъ въ Лейстерѣ, выучился греческому языку, въ бытность свою въ Аѳинахъ, отъ Констанціи, дочери архіепископа аѳинскаго, и впослѣдствіи часто говорилъ, что хотя онъ хорошо и усердно занимался въ парижскомъ университетѣ, но большему научился отъ аѳинской двадцатилѣтней дѣвушки. Не всѣ мы можемъ пріобрѣтать знаніе при столь-же пріятныхъ условіяхъ, но главная ошибка, усматриваемая мною въ системѣ доктора Бёсби, заключается въ томъ, что эта система скрываетъ отъ взора крупный фактъ человѣческаго невѣжества.
   Мальчикамъ какъ будто-бы даютъ понять, что учителя знаютъ все. Еслибы, напротивъ, въ ихъ умѣ былъ напечатлѣвъ тотъ великій урокъ, что то, что мы знаемъ, есть какъ-бы ничто въ сравненіи съ тѣмъ, чего мы не знаемъ, что передъ нами лежитъ "великій неизвѣданный океанъ истины", то это несомнѣнно послужило-бы имъ могущественнымъ стимуломъ, и во многихъ изъ нихъ родилось-бы благородное стремленіе расширить предѣлы человѣческихъ познаній и увеличить интеллектуальную власть человѣка. "Философія",-- сказалъ Аристотель, -- "начинается пытливостью, ибо Ирида -- дитя Ѳавманта".
   Воспитаніе не должно прекращаться съ оставленіемъ школы; если оно было въ ней хорошо начато, то будетъ продолжаться взю жизнь.
   Кромѣ того, каково бы ни было наше занятіе или профессія въ жизни, весьма желательно, чтобы мы создали для себя какой-нибудь другой спеціальный интересъ. Въ выборѣ предмета каждый долженъ руководствоваться своими собственными наклонностями и интересами. Я не стану дѣлать попытки совѣтовать, что именно заслуживаетъ предпочтенія: искуство или наука; слѣдуетъ-ли намъ изучать атомы въ солнечномъ лучѣ или небесныя тѣла. Каковъ бы ни былъ предметъ, избранный нами, его достанетъ, и болѣе чѣмъ достанетъ, на цѣлую жизнь. Безъ сомнѣнія, жизнь полна наслажденій, но всѣ мы должны быть наготовѣ и ждать дней тревоги, страданія и печали; и вотъ, когда придутъ такіе дни, мы найдемъ незамѣнимое утѣшеніе въ занятіи, глубоко насъ интересующемъ: оно поможетъ намъ, хотя-бы до нѣкоторой степени, уйти отъ самихъ себя.
   "Образованный умъ",-- говоритъ Милль,-- "я не хочу скасказать умъ философа, но всякій умъ, которому былъ открытъ доступъ къ знанію, и который научился въ достаточной степени упражнять свои способности,-- такой умъ найдетъ источники неистощимаго интереса во всемъ его окружающемъ; въ предметахъ природы, произведеніяхъ искусства, вымыслахъ поэзіи, событіяхъ исторіи, въ прошлой и настоящей жизни человѣческаго рода и его надеждахъ въ будущемъ. Правда, можно сдѣлаться равнодушнымъ ко всему этому, не исчерпавъ даже и тысячной доли всего; но это можетъ случиться только тогда, когда съ самаго начала предметы эти не возбуждали въ немъ интереса ни нравственной своей стороной, ни ради любви къ человѣчеству и когда мы искали въ нихъ только удовлетворенія любопытства".
   Надо мной добродушно подсмѣялись за высказанный мною взглядъ, что настанетъ время, когда наши мастеровые и ремесленники будутъ большими любителями чтенія. Конечно, не безъ основанія можно считать наше соціальное положеніе способнымъ къ большому улучшенію. Распространеніе школъ, дешевизна книгъ, устройство безплатныхъ библіотекъ -- все это, надо надѣяться, будетъ имѣть цивилизующее и облагораживающее вліяніе. Все это даже, я полагаю, будетъ сильно содѣйствовать уменьшенію бѣдности и страданія, столь значительная часть которыхъ происходитъ отъ невѣжества и отъ отсутствія интереса и жизнерадости въ некультурной жизни.
   Что касается нашихъ первоначальныхъ школъ, то безъ сомнѣнія чрезвычайно трудно такъ распредѣлить ихъ, чтобы не Поощрять болѣе, чѣмъ бы слѣдовало, чисто-ремесленнаго образованія. Но здѣсь не мѣсто обсуждать вопросъ о религіозномъ или нравственномъ воспитаніи.
   Если намъ удастся возбудить любовь къ знанію, то за этимъ непремѣнно послѣдуетъ и самое знаніе.
   Поэтому, намъ нужно стараться такъ воспитывать своихъ дѣтей, чтобы каждая прогулка въ полѣ была для нихъ удовольствіемъ; чтобы открытія науки представляли для нихъ живой интересъ; чтобы наша національная исторія и наша поэзія были для нихъ источникомъ законной гордости и разумнаго наслажденія. Словомъ, наши школы, если онѣ хотятъ быть достойными своего имени, выполнить свою высокую обязанность, -- не должны быть только мѣстами сухой учебы, но должны представлять изъ себя нѣчто большее. Дѣтей, обучающихся въ нихъ, онѣ обязаны такъ воспитывать, чтобъ эти дѣти были способны оцѣнить и вкусить тѣ умственные дары, которые могутъ и должны быть источникомъ интереса и счастія для всѣхъ безъ различія: для высшихъ и низшихъ, для богатыхъ и бѣдныхъ.
   Мудрая система воспитанія внушитъ намъ по крайней мѣрѣ то, какъ мало еще человѣкъ знаетъ, сколь многому еще нужно ему научиться; она дастъ намъ возможность реально понять, что люди, жалующіеся на скучное однообразіе жизни, должны винить только самихъ себя, и что знаніе есть удовольствіе такъ же, какъ и сила. Она всѣхъ насъ приведетъ къ попыткѣ -- вмѣстѣ съ Мильтономъ -- "взглянуть въ свѣтлое лицо истины среди мирной и тихой атмосферы знанія", приведетъ къ желанію -- лично испытать, вмѣстѣ съ Бэкономъ, что "никакое удовольствіе не сравнится съ тѣмъ преимущественнымъ положеніемъ, какое даетъ истина".
   Итакъ, намъ слѣдуетъ воспользоваться хоть отчасти, такъ какъ мы не можемъ пока сдѣлать этого вполнѣ, знаніемъ, какъ залогомъ здоровья и силы, и проникнуться убѣжденіемъ, до чего мы должны быть благодарны за неоцѣненный даръ жизни.
   

Списокъ 100 книгъ *).

(Сочиненія живыхъ авторовъ не упоминаются).

Вслѣдствіе желанія автора, списокъ 100 кн. приводится въ томъ видѣ, какъ онъ составленъ имъ. Перечень сочиненій для русскихъ читателей будетъ приведенъ въ концѣ сочиненія. Ред.

   Библія.-- "Размышленія" Марка Аврелія.-- Епиктетъ.-- "Этика" Аристотеля.-- "Аналекты" Конфуція.-- "Будда и его религія" Сентъ-Илера.-- "Отцы церкви" Узка (Wake).-- "О подражаніи Христу" Ѳомы Кемпійскаго.-- "Исповѣдь" Св. Августина.-- Коранъ (избранныя мѣста).-- "Теолого-политическій трактатъ" Спинозы.-- "Катехизисъ Позитивной философіи" Конта.-- "Мысли" Паскаля.-- "Аналогія религіи".-- "Святая жизнь и смерть" Тайлора.-- "Странствованіе пилигримма" Буньяна.-- "Христіанскій годъ" Кебля.

-----

   "Діалоги" Платона (особенно: Апологію, Федона и Республику).-- "Memorabilia" Ксенофонта.-- "Политика" Аристотеля.-- "De Coronâ" Демооеена -- "De Officiis", "De Amicitia", и "De Senectute" Цицерона.-- "жизнеописанія" Плутарха.-- "Человѣческое познаніе" Бэрклэя.-- "Рѣчь о методѣ" Декарта.-- "On the Conduct of the Understanding" Локка.

-----

   Гомеръ.-- Геэіодъ.-- Вергилій.-- "Мага бгарата".-- "Рамайана {Сокращеніе этихъ поэмъ въ "Исторіи Индіи" Talboys Wheeler, т. I и II.}".-- "Шах-Намэ".-- "Пѣснь о Нибелунгахъ".-- "Смерть Артура". Мэлори.

-----

   Шикингъ (собраніе древнихъ китайскихъ одъ).-- "Прометей" Эсхила.-- Трилогія Ореста.-- "Сакунтала", "Эдипъ" Софокла.-- "Медея" Эврипида -- Аристофановы "Всадники" и "Облака".-- Горацій.-- Лукрецій.

-----

   Чосера "Кентербэрійскіе разсказы" (напр., въ изданіи Moriss'а; или же, если исправлены, въ изданіи Кларка или миссиссъ Haweis).-- Шекспиръ.-- Мильтона "Потерянный Рай", его же "Лицидій", "Комусъ" и болѣе мелкія вещи.-- "Божественная комедія" Данта.-- "Царица фей" (Fairie Queen$ Спенсера.-- "Поэмы" Драйдена.-- "Поэмы" В. Скотта.-- Уордсвортъ (собраніе Арнольда).-- "Талаба истребитель" Саути.-- "Проклятіе Кехамы".-- Попъ: "Критическіе опыты", "Опыта" о человѣкѣ" и "Похищеніе Локона".-- Бэрисъ.-- "Чайльдъ-Гарольдъ" Байрона.-- Грэй.

-----

   Геродотъ, сочиненія, 2 т.-- "Анабазисъ." Ксенофонта.-- Ѳукидитъ.-- Тацитъ.-- Ливій, сочиненія.-- Гиббона "Упадокъ и разрушеніе Римской Имперіи", -- "Исторія Англіи" Юма.-- "Исторія Греціи" Грота.-- "Французская революція" Карлейля.-- "Краткая исторія Англіи" Грина.-- "Исторія философіи" Льюиса.

-----

   "Арабскія сказки".-- "Путешествія Гулливера" Свифта. "Робинзонъ Крузо" Дефо.-- "Уэкфильдскій священникъ" Гольдсмита.-- "Донъ-Кихотъ" Сервантеса.-- "жизнь Джонсона" Босвеля.-- Мольеръ.-- Шеридана: "Критикъ", "Школа злословія" и "Соперники".-- "Прошлое и настоящее" Карлэйля.

-----

   "Novum Organum" Бэкона.-- "О богатствѣ народовъ" Смита (не все).-- "Политическая экономія" Милля.-- "Путешествія" Кука.-- Путешествія Гумбольдта,-- "Естественная исторія Сельборна" Уайта (White).-- Дарвина: "Происхожденіе видовъ -- "Путешествіе натуралиста".-- " Логика" Милля.

-----

   Опыты: Бэкона (пер. Бибикова), Монтэня, Юма, Маколэя, Аддисона, Эмерсона.-- Избранныя сочиненія Борка.-- "Самодѣятельность" Снайльса.

-----

   "Задигъ и Микромегасъ", Вольтера.-- "Фаустъ" и "Автобіографія" Гёте.-- Миссъ Остенъ: "Эльма, или Гордость и предразсудокъ".-- Теккерей: "Ярмарка тщеславія", "Пенденнисъ".-- Диккенсъ: "Пиквикскій клубъ", "Давидъ Копперфильдъ".-- "Послѣдніе дни Помпеи" Литтона.-- "Адамъ Бидъ" Джорджа Эліота.-- "На западъ!" (Westward На!) Кингслэя.-- Романы Вальтеръ-Скотта.
   

ПРИЛОЖЕНІЕ.

Сэръ Джонъ Леббокъ.

(Біографическій очеркъ).

   Когда однажды спросили Плутарха, что онъ намѣренъ сказать о дѣятельности старшаго Плинія, онъ отвѣчалъ: "легче было-бы привести то, чего онъ не зналъ, чѣмъ перечислить все то, что онъ зналъ". Въ значительной мѣрѣ это замѣчаніе приложимо и къ автору предлагаемаго сочиненія о "Радостяхъ жизни". Сэръ Джонъ Леббокъ представляетъ собою столь разносторонняго и пылкаго ученаго, столь неутомимаго работника и человѣка столь популярнаго въ области общественной дѣятельности, что было-бы трудно, въ тѣсныхъ предѣлахъ настоящаго очерка, вполнѣ охарактеризовать его на всѣхъ этихъ поприщахъ.
   Сэръ Джонъ Леббокъ -- старшій сынъ покойнаго сэра Джона Уильяма Леббока, третьяго баронета, изъ Mitcham Grove, въ графствѣ Суррэй, и High Elms, въ графствѣ Кентъ. Отецъ автора былъ главой большого банкирскаго дома Робертсъ, Леббокъ и Ко. Состоя долгое время казначеемъ и вице-президентомъ королевскаго общества, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ пользовался авторитетомъ въ астрономіи. Его трактаты о "Лунной теоріи", о "Пертурбаціи планетъ", "Изслѣдованія приливовъ и отливовъ", "Теорія вѣроятностей" и многія другія сочиненія цитируются еще и понынѣ послѣдователями разныхъ школъ. Такъ, напр., его книга о "Вѣроятностяхъ" на 20 лѣтъ предшествовала сочиненію Кэтлэ (Quetelet", и такъ какъ она была издана анонимно, то ее долго приписывали Августу де Морганъ -- ясное доказательство ея цѣнности для всѣхъ тѣхъ, кто сколько-нибудь зналъ проницательный умъ бывшаго профессора математики въ университетскомъ колледжѣ.
   Четвертый и настоящій баронетъ (титулъ баронета былъ учрежденъ въ 1808 г. въ пользу его двоюроднаго прадѣда), сынъ предыдущаго, родился 30 апрѣля 1834 года, въ Eaton Square. Его мать, Генріетта, была дочерью подполковника Джорджа Hatham, изъ Іорка. Первоначальное свое воспитаніе онъ получилъ въ частномъ училищѣ м-ра Уэрингъ, но потомъ поступилъ въ Итонскую школу, гдѣ одновременно съ нимъ обучались графъ Далькэйтъ (нынѣ герцогъ Buccleuch), лордъ Грэй де Уильтонъ, м-ръ Шоу-Лефевръ, членъ парламента, и м-ръ Джзстисъ Читти. Однако, ему не суждено было поступить въ какой-либо изъ университетовъ, ибо, благодаря внезапной болѣзни двухъ компаньоновъ своего отца, онъ былъ поставленъ въ необходимость теперь-же ознакомиться со всѣми сложными операціями крупнаго банкирскаго дѣла, которое рано или поздно должно было перейти въ его собственное завѣдываніе. Итакъ, онъ покинулъ рощи Итона, поэтическія аллеи въ Stoke Poges и лѣса Уиндзора, чтобы переселиться въ болѣе прозаическую атмосферу Lombard Street. Но онъ избѣгалъ ея подавляющаго вліянія, проводя свои досуги въ High Elms {Т. е. высокіе вязы.}, прекрасномъ родовомъ имѣніи, близь Фаризоро (Farnborough), въ графствѣ Кентъ,-- въ замкѣ, стоящемъ въ срединѣ помѣстья, которое содержитъ до 1500 акровъ и было куплено еще дѣдомъ автора. Въ этомъ уединеніи, благопріятномъ для умственнаго труда, онъ проводилъ время въ занятіяхъ естественной исторіей, посвящая также немало часовъ въ недѣлю дополненію своего образованія, до нѣкоторой степени прерваннаго его преждевременнымъ удаленіемъ изъ Итона вслѣдствіе затруднительныхъ обстоятельствъ банка въ Lombarb Street {Это одна изъ самыхъ старыхъ банкирскихъ фирмъ Англіи; она была основана въ 1770 г.}.-- Въ 1865'г. умеръ отецъ сэра Джона, и онъ наслѣдовалъ титулъ баронета.
   Скажемъ прежде всего нѣсколько словъ о политической жизни автора "The Pleasures of Life".-- Только въ 1870 г. Леббокъ былъ выбранъ представителемъ отъ Мэдстона, между тѣмъ какъ Уайтъ былъ торій скимъ кандидатомъ. Еще ранѣе онъ сдѣлалъ двѣ попытки проникнуть въ нижнюю палату -- сначала въ 1865 г., по настоянію либеральнаго комитета, а потомъ въ 1868 г., когда онъ вторично потерпѣлъ неудачу, хотя благодаря большинству только 50 голосовъ. Это -- для западнаго Кента. Въ томъ-же году (1868) его предложили либеральнымъ кандидатомъ для представительства лондонскаго университета, при чемъ его поддерживалъ комитетъ, состоявшій изъ такихъ лицъ, какъ Баббэджъ, Эри (Airy), Гэксли, Ляйэлль, Максъ-Мюллеръ, Тиндаль и пр. Свойственная ему скромность побудила его, однакожъ, уступить поле дѣйствія лорду Шербруку (въ то время еще мистеръ Лоу); отсюда его вторая попытка для зап. Кента. При общихъ выборахъ 1874 г., когда, какъ мы невѣрно думаемъ, Гладстонъ вышелъ въ отставку, Леббокъ былъ выбранъ, при чемъ его либеральнымъ товарищемъ былъ сэръ Сиднэй У отерло, а консервативными кандидатами -- майоръ Россъ и полковникъ Стэнли. Это произвело цѣлую бурю преній; Дж. Леббокъ имѣлъ 1558 голосовъ, С. Уотерло -- 1491; Россъ -- 1414, а Стэнли -- 1365. На общихъ выборахъ 1880 г. оба либеральные члена отъ Мэдстона потеряли свои мѣста, и, такимъ образомъ, Леббокъ нѣсколько недѣль не могъ принимать участія въ парламентскихъ засѣданіяхъ. Однако-же, лондонскій университетъ, которому въ 1868 г. не удалось удержать его, воспользовался теперь благопріятнымъ случаемъ, представившимся ему, благодаря возведенію м-ра Лоу (Lowe) въ перское достоинство,-- и сэръ Джонъ, въ маѣ 1880 г., безъ всякой оппозиціи вступилъ въ парламентъ представителемъ отъ университета.
   Дѣятельность Леббока была чрезвычайно обширна, какъ это выпадаетъ на долю очень немногимъ членамъ парламента. Онъ -- непосредственный виновникъ огромнаго числа парламентскихъ постановленій. Мы укажемъ здѣсь нѣкоторыя изъ мѣръ, предпринятыхъ палатой исключительно по иниціативѣ Леббока, про котораго было справедливо сказано, "что его можно поставить въ число успѣшныхъ "членовъ палаты общинъ".
   1. Билль о реформѣ медицинскихъ актовъ аптекарскихъ компаній.
   2. Билль о банковыхъ праздникахъ.
   3. Билль о скрывающихся должникахъ.
   4. Билль о древнихъ памятникахъ (провалившійся въ палатѣ лордовъ).
   5. Билль объ урегулированіи числа занятыхъ часовъ въ торговыхъ заведеніяхъ.
   6. Билль о билляхъ, касающихся вексельнаго курса {1. The Apothecaries Company Medical Act Amendmend Bill.
   2. The Bank Holiday Bill.
   3. The Absconding Debtors Bill,
   4. The Ancient Monuments Bill (не принятый палатою лордовъ).
   5. The Shop Honrs Regulation Bill.
   6. The Bills of Exchange Bill.-- Мы могли бы провести массу другихъ биллей, но боимся утомить вниманіе читателей.}.
   Эта послѣдняя мѣра, заключающая въ себѣ свыше ста статей, кодифицируетъ и консолидируетъ всю совокупность законовъ и постановленій, относящихся къ векселямъ, письменнымъ обязательствамъ и чекамъ. Прежде англійскій законъ объ этомъ важномъ предметѣ былъ разбросанъ въ болѣе чѣмъ тридцати парламентскихъ актахъ, нынѣ отмѣненныхъ, и приблизительно въ 3000 легальныхъ приговорахъ. Привести все это къ единому парламентскому акту -- значило оказать чрезвычайно важную услугу торговому міру. Этотъ актъ, кромѣ того, точно опредѣлилъ законнымъ порядкомъ нѣкоторые нерѣшенные пункты, которые могли повести къ серьезной потерѣ и разорительнымъ, тяжбамъ. Дѣйствительно, послѣ изданія этого кодекса коммерческая дѣятельность замѣтно оживилась. Онъ исправляетъ также законъ въ нѣсколькихъ пунктахъ, шедшихъ въ разладъ съ общими желаніями людей, занимающихся торговлей. Наконецъ, эта мѣра въ высшей степени важна еще и въ томъ отношеніи, что она есть первый шагъ въ дѣлѣ кодификаціи англійскаго закона.
   Всѣ эти и масса другихъ мѣръ, опущенныхъ нами (напр., билль о реформѣ постановленій касательно безплатныхъ читаленъ), какъ указываетъ и самое названіе ихъ, имѣютъ непосредственное и практическое значеніе для ежедневной жизни. Быть можетъ, наиболѣе извѣстный изъ всѣхъ его биллей, это -- постановленіе о банковыхъ праздникахъ. Дни "святого Леббока", до настоящаго времени, подвергались осужденію со стороны тогдашнихъ пессимистовъ на томъ основаніи, что будто-бы эти періодическія сатурналіи ведутъ къ деморализаціи народа. Но, въ сущности говоря, подобный взглядъ имѣетъ своей подкладкой какое-то исключительное отвращеніе къ народнымъ увеселеніямъ; и эта гуманная мѣра тѣмъ болѣе чести дѣлаетъ Дж. Леббоку, что онъ самъ принадлежитъ къ тому самому классу, за которымъ предполагается наименьшая симпатія къ стремленіямъ и развлеченіямъ огромной массы его соотечественниковъ. Милліоны благословляютъ его имя за четыре добавочныхъ уставныхъ праздника, прибавленныхъ имъ къ очень небольшому числу до того времени существовавшихъ нерабочихъ дней. Въ недалекомъ будущемъ станетъ очевидно, что не Bank Holiday создаетъ благопріятныя условія для распущенности нравовъ, а отсутствіе того воспитанія, въ которомъ, вплоть до закона Форстера, привиллегированные классы отказывали народнымъ массамъ. Каждый наступающій день "Св. Леббока" доказываетъ это. Весьма замѣчательно, что это единственные праздники, когда-либо установленные законодательствомъ для отдыха и увеселенія. Всѣ другіе суть церковные.
   Другая, въ высшей степени интересная, мѣра (предпринятая сэромъ Лэббокомъ съ особенной любовью какъ благодаря его личнымъ наклонностямъ, такъ и его опытности), это именно -- билль о древнихъ памятникахъ. "Національная портретная галлерея" {Это періодич. изд. нынѣ прекратилось.} замѣчаетъ по этому поводу:
   "Имѣется въ виду предохранить грубые памятники доисторическихъ временъ, разсѣянные на Британскихъ островахъ,-- памятники, которымъ теперь грозить разрушеніе, или вслѣдствіе беззаботности и невѣжества, или же вслѣдствіе корыстолюбія. На эти памятники, хотя существующіе теперь по необходимости какъ частная собственность, нація имѣетъ неоспоримое наслѣдственное право, ибо она является наслѣдницей людей, построившихъ ихъ, но не имѣвшихъ наслѣдниковъ, и ей несомнѣнно принадлежитъ право беречь книги безкнижнаго вѣка. Говорятъ, что частная просвѣщенность поможетъ дѣлу предохраненія этихъ остатковъ старины. Къ несчастію, она не привела къ желанной цѣли, какъ объ этомъ печально свидѣтельствуетъ масса интереcныхъ доисторическихъ памятниковъ, или уже разрушенныхъ, или близкихъ къ разрушенію. Аббатства и старинные замки обыкновенно стоятъ нетронутыми, или потому, что ихъ красота невольно поражаетъ буколическій взоръ, или всего чаще потому, что они, подобно заржавленной кольчугѣ, изорванному знамени и пр., служатъ яснымъ доказательствомъ того, что у собственника былъ дѣдъ, какъ равно и помѣстье. Но даже и это не всегда удерживаетъ святотатственныя руки, тогда какъ грубые памятники забытыхъ людей часто разрушаются только ради того, чтобы получить нѣсколько шиллинговъ за камни и землю. Принципъ билля, говоря словами Леббока, состоялъ въ томъ, "что въ случаѣ если владѣлецъ одного изъ этихъ древнихъ памятниковъ пожелаетъ разрушить его, то, прежде чѣмъ сдѣлать это, онъ долженъ будетъ обратиться къ націи съ предложеніемъ покупки за подходящую цѣну". Для этой цѣли билль предлагалъ учредить общество коммиссіонеровь, спеціально обязанныхъ слѣдить за сохранностью нашихъ древнихъ памятниковъ; и, быть можетъ, однимъ изъ лучшихъ доказательствъ его цѣнности служитъ то, что всѣ археологическія общества королевства обратились въ парламентъ съ петиціями, требуя утвержденія этого билля. Конечно, современемъ онъ сдѣлается закономъ, совершенно въ томъ-же родѣ, какъ подобныя-же законодательныя мѣры, относительно того же самаго предмета, существуютъ въ другихъ странахъ. Что касается возраженій, то всѣ они чрезвычайно нелѣпы и дѣтски неосновательны; такъ, напр., противники такого закона говорятъ, что люди, воздвигшіе эти памятники, были дикари, о которыхъ никто не заботится или, по крайней мѣрѣ, не долженъ заботиться; что самые памятники безобразны и чужды всякаго искусства, и нѣтъ въ нихъ ничего такого, ради чего ихъ стоило-бы предохранять; и, главнѣе всего, что предохранять ихъ -- это значитъ "серьезно вмѣшиваться въ права собственности".
   Законопроектъ, при второмъ чтеніи, прошелъ три раза въ нижней палатѣ, но, какъ мы видѣли выше, былъ отвергнутъ палатою лордовъ. Въ измѣненной, хотя уже менѣе удовлетворительной формѣ, билль былъ разсмотрѣнъ и утвержденъ правительствомъ въ 1882 г.
   Сэръ Джонъ былъ членомъ королевской ученой коммиссіи, международной монетной коммиссіи, также коммиссіи золота и серебра и воспитательной коммиссіи. Онъ, кромѣ того, состоитъ предсѣдателемъ счетнаго комитета при нижней палатѣ {The House of Commons Committee ou Public Accounts.}. Изъ его политическихъ сочиненій слѣдуетъ упомянуть мемуаръ о "Государственномъ управленіи Великобританіи" {"Imperial Policy of Great Britain".}, который обратилъ на себя вниманіе литературныхъ кружковъ. Также привлекъ большое вниманіе его недавній билль о принудительномъ раннемъ окончаніи работъ (Compulsory Early Closing), и, взвѣсивъ всѣ доводы за и противъ, мы можемъ по совѣсти сказать, что эта мѣра была справедлива и достойна государственнаго человѣка, и полагаемъ, что въ свое время она найдетъ мѣсто въ книгѣ статутовъ. Если это осуществится, то массы будутъ имѣть еще болѣе основанія называть сэра Леббока своимъ благодѣтелемъ.
   Что касается дѣятельности Леббока въ фискальной области, то здѣсь онъ является въ одно и то-же время и спеціалистомъ, и реформаторомъ. Вскорѣ по вступленіи своемъ въ товарищество съ фирмою Lombard Street, онъ ввелъ систему такъ называемаго Country Clearing. Банкиры и ихъ служащіе легко поймутъ, что мы хотимъ сказать; по читателямъ, незнакомымъ съ техникою дѣла, мы вкратцѣ опишемъ этотъ способъ. Clearing House (т. е. ликвидаціонная контора) долго былъ учрежденіемъ, гдѣ просто сводились счеты по чекамъ, уплаченнымъ ихъ владѣльцами. Но Country Clearing имѣетъ цѣлью упростить операціи по переводу векселей, такъ какъ теперь всѣ чеки, вмѣсто того чтобъ отдѣльно посылаться по почтѣ въ тѣ банки, на которые они переведены,-- препровождаются за-разъ въ столицу. Такъ, напр., какой-нибудь провинціальный банкъ взявшій въ теченіе дня, положимъ, 200 чековъ, переведенныхъ на 100 банкировъ, разсѣянныхъ по всей странѣ, долженъ былъ, понятно, написать 100 отдѣльныхъ боновъ; теперь-же векселя идутъ всѣ въ Лондонъ, а оттуда уже пересылаются по своему назначенію,-- что представляетъ очевидную экономію труда. Вниманіе Леббока на этотъ важный вопросъ было обращено съ тѣхъ поръ, какъ онъ сталъ всматриваться въ операціи своего собственнаго банка. Другая значительная услуга, оказанная имъ своему сословію, это -- методъ экзамена (производимаго коллегіей лондонскаго Сити) для клэрковъ {Clerks -- банковскіе чиновника.}, поступающихъ къ банкирамъ и въ акціонерныя компаніи,-- методъ, сходный съ тѣмъ, какой примѣняется въ экзаменахъ, установленныхъ правительствомъ для гражданскихъ коммиссіоверовъ (Civil Service Commissioners).
   Леббокъ также состоитъ почетнымъ секретаремъ лондонской ассоціаціи банкировъ; а когда основался институтъ банкировъ, считающій нынѣ свыше 2,000 членовъ, онъ былъ единогласно выбранъ президентомъ. Несмотря на свои другія многочисленныя и сложныя обязанности, онъ нашелъ время написать много цѣнныхъ вещей по разнымъ финансовымъ вопросамъ, и, какъ мы уже упомянули, онъ былъ членомъ учрежденной правительствомъ международной монетной коммиссіи.
   Теперь, переходя къ другой сферѣ дѣятельности Леббока. мы можемъ сказать, не боясь противорѣчія, что онъ есть одинъ изъ знаменитѣйшихъ натуралистовъ, когда-либо видѣнныхъ Европой со временъ Кювье. Въ теченіе своей жизни онъ употребилъ много времени на то, чтобы подвинуть впередъ естественныя науки, истинная цѣль которыхъ, какъ это высказалъ самъ Кювье,-- "вести человѣческій умъ къ его на значенію, т. е. къ познанію истины". Его вліяніе въ этой области огромно, и было-бы достаточно одного перечисленія его произведеній, чтобы доказать справедливость нашихъ словъ. Подобно тому, какъ Бюффонъ сказалъ, что "человѣкъ, который не любитъ низшихъ созданій, одушевленныхъ или неодушевленныхъ, самъ стоитъ ниже презираемыхъ имъ существъ",-- такъ и сэръ Джонъ утверждалъ, что нѣтъ ничего, происходящаго отъ руки Божіей, къ чему-бы мы должны быть равнодушными. И дѣйствительно, онъ былъ натуралистомъ съ самаго ранняго дѣтства. Его наклонности въ этомъ направленіи были поощряемы и заботливо воспитываемы его почтеннымъ отцомъ, который естественно былъ въ восторгъ, когда покойный Чарльзъ Дарвинъ поселился въ Даунѣ (Down) и, такимъ образомъ, сдѣлался его ближайшимъ сосѣдомъ. Съ тѣхъ поръ сэръ Леббокъ былъ восторженнымъ ученикомъ великаго учителя, и, какъ это теперь хорошо извѣстно, онъ принадлежитъ къ числу его самыхъ ревностныхъ послѣдователей.
   Его изслѣдованія въ зоологіи были главнымъ образомъ посвящены антропологіи, съ одной стороны, и развитію, нравамъ и структурѣ низшихъ животныхъ, преимущественно насѣкомыхъ и раковъ (Crustacea) -- съ другой. Въ этой послѣдней области онъ сдѣлалъ многочисленныя открытія, которыя описаны имъ въ болѣе чѣмъ сотнѣ мемуаровъ, изданныхъ королевскимъ, линнеевскимъ и другими учеными обществами. Онъ написалъ также очень обстоятельный трактатъ объ одной изъ наименѣе извѣстныхъ группъ насѣкомыхъ, подъ заглавіемъ "Монографія о Thysanura и Collembola", Кромѣ того, онъ посвятилъ много кропотливаго труда на изученіе связи между насѣкомыми и растеніями, въ особенности того способа, посредствомъ котораго первыя оплодотворяютъ послѣднія, перенося цвѣточную пыль съ цвѣтка на цвѣтокъ въ своихъ поискахъ за пищей. Наблюденія сэра Джона въ популярной формѣ можно найти въ его сочиненіи: "Происхожденіе и метаморфозы насѣкомыхъ" (5-е изданіе), а также въ его другомъ трудѣ подъ заглавіемъ "Дикіе цвѣты въ отношеніи ихъ связи съ насѣкомыми" (5-е изд.). Въ своей жизни онъ посвятилъ много времени (при чемъ его семейство оказывало ему полезную помощь) наблюденіямъ нравовъ насѣкомыхъ, иногда съ поразительными, но всегда интересными результатами. "Муравьи, пчелы и осы" были предметомъ разнообразныхъ научныхъ рѣчей, читанныхъ передъ британской ассоціаціей и королевскимъ обществомъ и потомъ изданныхъ имъ въ "International Science Series" отдѣльнымъ томомъ. Это сочиненіе достигло теперь 10-го изданія.
   Продолжая нашъ обзоръ ученой дѣятельности Леббока, мы заимствуемъ нижеслѣдующее изъ "Національной портретной галлереи".-- "Эти чтенія (вышеупомянутыя сообщенія о муравьяхъ, пчелахъ и осахъ), независимо отъ ихъ цѣнности, какъ дѣйствительный вкладъ въ сокровищницу человѣческихъ познаній, были причиною того, что нынѣ обращаютъ больше вниманія на біологическую исторію разсматриваемыхъ видовъ, и вотъ почему они плодотворны, какъ и всякая истинная наука".-- Но сэръ Джонъ скоро сталъ расширять сферу своихъ наблюденій и дѣлать продолжительныя экскурсіи въ другія области науки. Это необходимо должно было послѣдовать, если наука представляетъ собою нѣчто иное, чѣмъ простую, безпорядочную массу фактовъ, нагроможденныхъ въ одну кучу носильщиками,-- фактовъ, которымъ не достаетъ архитектора, чтобы воздвигнуть изъ нихъ стройное и прекрасное зданіе. Предметъ всякаго естественно-историческаго изученія -- открыть законы, и конечная цѣль всего этого накопленія фактовъ -- найти путь черезъ дикую чащу данныхъ. Нынѣ погрѣшность большинства теоретиковъ состоитъ въ томъ, что они выводятъ свои слѣдствія изъ слишкомъ узкихъ посылокъ; будучи несвѣдущими въ другихъ отдѣлахъ науки, они неспособны примѣнить достаточно разностороннія познанія къ вопросамъ, подлежащимъ обсужденію, или къ тому, чтобы видѣть связующія звенья между одной отраслью изученія и другой. Безъ сомнѣнія, наука въ настоящее время такъ обширна, что тотъ, кто хотѣлъ бы вполнѣ овладѣть одной какой-нибудь отраслью знанія, долженъ былъ-бы посвятить на это цѣлую жизнь. Но, при всемъ томъ, нѣтъ основанія зоологу гордиться своимъ незнаніемъ ботаники, или геологу -- тѣмъ, что онъ не умѣетъ отличить одного химическаго элемента отъ другого.
   "Итакъ, сэръ Дж. Леббокъ сталъ заниматься археологіей на ряду съ другими предметами своего изученія. Онъ изслѣдовалъ любопытныя скорлупныя насыпи (schell mounds) на побережьи Даніи, извѣстныя подъ названіемъ "Kjokkenmoddinger", или кучи кухонныхъ отбросовъ,-- и первый познакомилъ англійскихъ читателей съ этими грубыми остатками древнихъ скандинавскихъ дикарей {Въ первый разъ на эти насыпи обратили вниманіе Steenstrup и другіе датскіе археологи.}. Полный археологическаго рвенія, онъ также изучилъ гравій рѣки Соммы отъ Аміена до моря, въ своихъ поискахъ за доисторическими остатками; из слѣдовалъ богатыя костями пещеры департамента Дордоньи, озерныя жилища Швейцаріи, и подробно осмотрѣлъ множество публичныхъ и частныхъ музеевъ. Эти изысканія были предметомъ разныхъ статей въ "Natural History Review" и другихъ журналахъ, были потомъ собраны въ одно и изданы подъ заглавіемъ "Доисторическія времена по древнимъ остаткамъ и нравы и обычаи современныхъ дикарей" {"Pre-historic. Times as illustrated by Ancient Remains, and the Manners and Customs of Modern savages".} -- сочиненіе, выдержавшее шесть изданій. Чтеніе литературы, касающейся современныхъ дикарей, привело его къ разсмотрѣнію начала цивилизаціи и къ вопросу о томъ, какимъ образомъ обычаи, распространенные повсемѣстно въ періодъ дѣтства или, лучше, младенчества міра измѣнились или остались лишь у немногихъ грубыхъ племенъ. Первоначально эти вопросы были предметомъ его сообщеній въ королевскомъ обществѣ, весною 1868 г., а позднѣе значительно дополнены и изданы въ его трудѣ "Начало цивилизаціи и первобытное состояніе человѣка" (1870 г.) {"The Origin of Civilization and the Primitive Condition of Man".}. Это сочиненіе выдержало четыре англійскихъ и два американскихъ изданія и, подобно другимъ произведеніямъ сэра Джона, было переведено на языки французскій, нѣмецкій, итальянскій, датскій, русскій, венгерскій, голландскій, шведскій и др. Присвоенъ Появленіи, оно возбудило большую полемику, ибо нѣкоторые изъ наиболѣе новыхъ и оригинальныхъ взглядовъ автора были приняты не всѣми. Это по всей вѣроятности величайшее изъ сочиненій Леббока, хотя въ нѣкоторыхъ изъ своихъ выводовъ онъ былъ предупрежденъ, и хотя, тамъ и сямъ, онъ даже выказалъ тенденцію подыскивать факты для подтвержденія какъ-бы заранѣе предвзятыхъ заключеній. Такое произведеніе должно было стоить автору громаднаго труда. Одинъ перечень источниковъ, на которые онъ ссылается, занялъ-бы пространство настоящаго очерка. Поэтому, если оставить въ сторонѣ изложенныя въ немъ теоріи, это сочиненіе чрезвычайно полезно, какъ справочная книга (work of référence), и даетъ почти тевтонски-подробнѣйшій запасъ фактовъ, какой врядъ-ли возможно собрать для себя изучающему антропологію одними собственными усиліями. Здѣсь ученіе Дарвина примѣнено къ изслѣдованію общественнаго и умственнаго состоянія дикарей, ихъ искусствъ, ихъ системъ брака и родства, ихъ религій, языковъ, нравственнаго характера и законовъ. Кромѣ того, это сочиненіе исполнено надеждъ. Авторъ вѣритъ въ то, что "законъ человѣчества не есть вырожденіе, но прогрессъ; не паденіе и утрата первобытнаго состоянія совершенства, но постепенное улучшеніе и движеніе впередъ къ болѣе высокому и лучшему положенію".
   Эти книги, однакожъ, составляютъ лишь малую часть всего, написаннаго Леббокомь. Часто трудъ ученаго бываетъ наиболѣе тяжелъ тамъ, гдѣ онъ выражается въ наименьшемъ объемѣ. Въ запискахъ ученыхъ обществъ, въ научныхъ и археологическихъ журналахъ, найдется свыше 100 статей, крупныхъ и мелкихъ, неутомимаго труженика, жизнь котораго мы разсказали. Даже и эти "сообщенія" не обнимаютъ всего, сдѣланнаго имъ. Какъ простой любитель, онъ издалъ съ оригинальной рукописи трактатъ девяностолѣтняго Свэнъ-Нильсона о "каменномъ вѣкѣ Швеціи",-- страны, гдѣ имя "сэра Леббока" пользуется большой извѣстностью у его сотрудниковъ ".
   Но его писательская дѣятельность, однако, не ограничилась исключительно областью политики и науки. Послѣднее его сочиненіе, "Радости жизни", появившееся въ январѣ 1887 г., выдержало восемнадцать изданій въ теченіе этихъ трехъ лѣтъ! Эта книжка встрѣтила самый радушный пріемъ среди читающей публики и имѣла, поистинѣ, рѣдкій успѣхъ, какъ мы и видимъ по числу изданій ея въ сравнительно столь короткій промежутокъ времени. Масса писемъ, полученныхъ имъ,-- какъ говоритъ самъ авторъ,-- показала ему, что "его самыя смѣлыя надежды болѣе чѣмъ опраздались". Свѣтлое и жизнерадостное настроеніе Леббока отразилось въ этомъ сочиненіи, гдѣ, постоянно ссылаясь на древнихъ и новыхъ писателей, онъ старается убѣдить нашихъ современниковъ, изнывающихъ подъ бременемъ пессимизма, что жизнь наша есть неисчерпаемый источникъ радостей во всѣхъ ея сферахъ; что отъ насъ самихъ зависитъ насладиться всею полнотой ея даровъ и избѣгнуть ея темныхъ сторонъ. Въ отвѣтъ тѣмъ, которые утверждали, что его собственная жизнь была исключительно свѣтлой и полной, и что, поэтому, онъ не можетъ судить о другихъ, сэръ Леббокъ пишетъ: "Я и не пытаюсь дѣлать этого. Я не забываю ни одного изъ благъ, доставшихся на мою долю, и. надѣюсь, я благодаренъ за нихъ. Но если судьба была столь милостива ко мнѣ, то по этой самой причинѣ не имѣю-ли я тѣмъ болѣе права писать на подобную тему? Кромѣ того, у меня были,-- у кого ихъ нѣтъ?-- и свои собственныя скорби". Въ прошломъ году (апрѣль 1889) появилась въ печати вторая часть "Радостей жизни", которая будетъ тоже переведена нами на русскій языкъ.
   Человѣкъ, которому еще нѣтъ и 60-ти лѣтъ, могъ написать эту громадную массу разныхъ сочиненій только благодаря самому неутомимому трудолюбію и экономіи времени. Онъ всегда вставалъ рано и, когда возможно, успѣвалъ работать утромъ три -- четыре часа до завтрака. Все исполненное имъ служитъ примѣромъ того, чего можно достигнуть при "хорошо употребленной жизни" (life well spent"). Сэръ Джонъ написалъ также неоцѣненную книгу "О представительствѣ" ("On Representation"), достигшую теперь пятаго изданія.
   Мы вкратцѣ охарактеризовали сэра Дж. Леббока въ его тройственной роли государственнаго человѣка, финансиста и натуралиста. По своимъ политическимъ убѣжденіямъ онъ -- либералъ и всегда трудился на пользу народа. Подобно тому, какъ нѣкоторые изъ ливерпульскихъ купцовъ хотѣли утопить въ Мерсеѣ Уильберфорса, стремившагося къ уничтоженію торговли рабами, такъ-же точно въ настоящее время многіе изъ консервативныхъ (и даже либеральныхъ) хозяевъ мастерскихъ и магазиновъ точатъ зубы на сэра Джона за то, что онъ такъ горячо отстаиваетъ интересы бѣлыхъ рабовъ "метрополіи". Какъ естествоиспытатель (и болѣе чѣмъ на половину медикъ), онъ знаетъ, на сколько полезенъ для человѣка нѣкоторый отдыхъ отъ ежедневной тяжелой работы; и мы осмѣливаемся сказать людямъ, относящимся враждебно или индифферентно къ этому вопросу, что никакія "аудіенціи", никакіе "митинги", собираемые съ цѣлью противостоять утвержденію его билля о раннемъ окончаніи работъ, не приведутъ ни къ чему, не смотря на его недавнее непринятіе въ палатѣ общинъ.
   Было бы противно духу времени, если бы одинъ классъ чрезмѣрно богатѣлъ и наживался на счетъ здоровья другого; и хотя, въ силу необходимости, всегда будетъ капиталъ и трудъ, такъ-же, какъ и "бѣдные будутъ всегда съ нами", тѣмъ не менѣе можно сдѣлать многое, чтобы уменьшить бездну, отдѣляющую оба класса. Хотя горячій сторонникъ общей политики Гладстона, исполненный теплыхъ и даже восторженныхъ чувствъ уваженія къ бывшему премьеру, сэръ Дж. Леббокъ, къ своему величайшему сожалѣнію, какъ онъ не разъ высказывался,-- чувствовалъ себя неспособнымъ слѣдовать за своимъ политическимъ вождемъ въ ирландскомъ вопросѣ. Онъ, слѣдовательно, уніонистскій либералъ Но что слѣдуетъ намъ отмѣтить прежде всего, такъ это именно то, что, въ какойбы роли онъ ни являлся -- и иные могутъ даже считать нѣкоторыя изъ его мѣръ утопіями -- сэръ Дж. Леббокъ -- человѣкъ глубокой добросовѣстности и самаго серьезнаго убѣжденія. Люди, подобные ему, оставляютъ замѣтный слѣдъ на своемъ времени, и Леббоку принадлежитъ мѣсто въ современной исторіи,-- мѣсто, которое никто другой занять не можетъ.
   По наружности онъ нѣсколько напоминаетъ бѣднаго Робертсона, котораго Стонфордъ Брукъ обезсмертилъ въ своихъ "Life and Letters of F. W. Robertson". Его портретъ (имѣющійся у васъ), хотя и воспроизведенный по лучшему фотографическому снимку Баррьда, не передаетъ того мягкаго, умнаго выраженія, ни того ласковаго и утонченнаго взгляда, какими въ столь высокой степени обладаетъ оригиналъ. Лицо его таково, что оно внушаетъ довѣріе. Это открытое лицо, на которомъ отражается искреннее, сочувственное и терпѣливое вниманіе, когда онъ слушаетъ разсказъ о какой-нибудь несправедливости, и которое внезапно одушевляется негодованіемъ при извѣстіи о какомъ-нибудь притѣсненіи,-это лицо, говоримъ мы, есть явленіе любопытное для людей, интересующихся физіономикой.
   Въ 1856 г., т. е. въ возрастѣ двадцати трехъ лѣтъ, сэръ Джонъ женился на Ellen Frances, дочери Петра Гордерна, и отъ этого брака у него родилось три сына и три дочери. Въ 1879 г. онъ имѣлъ несчастіе лишиться лэди Леббокъ. Онъ вступилъ во второй бракъ съ миссъ Фоксъ-Питтъ, дочерью генералъ-маіора Питтъ-Риверса. Его вторая дочь вышла замужъ за мистера Сиднея Бекстона, члена парламента.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru