Lib.ru/Классика: Лейкин Николай Александрович. Перепись

Н. А. Лейкинъ

Въ деревнѣ и въ городѣ.
Разсказы.

Изданіе пятое.

Типографія П. П. Сойкина, Стремянная, собств. д., No 12.

1908.

http://az.lib.ru/

OCR Бычков М. Н.

ПЕРЕПИСЬ.

Утромъ купецъ Иванъ Денисовичъ Шелкаевъ, уходя изъ своей квартиры на Пескахъ, говорилъ провожавшей его женѣ:

-- О переписи я вамъ уже толковалъ...

Та тотчасъ-же сдѣлала кислое лицо и отвѣчала:

-- Да, да... Это ужасти что такое!.. Какіе нынче порядки!..

-- Ну, закудахтала, закудахтала! Чего-жъ тутъ кудахтать-то! -- остановилъ ее Шелкаевъ, надѣвая шубу.-- Страшнаго тутъ ничего нѣтъ.

-- Ну, вотъ, поди-жъ ты! А я ужъ два раза сны страшные видѣла.

-- Брось. Мы по окончаніи года счетъ лавки дѣлаемъ, такъ надо-же и насъ самихъ сосчитать. Такъ вотъ... О переписи я уже говорилъ.... Самая перепись 28 числа въ будущій вторникъ будетъ.

-- Я не изъ-за этого. А вотъ помяни мое слово.... какъ перепишутъ всѣхъ -- навѣрное на купеческій капиталъ накинутъ, да и на лавку тоже...

-- Дай ты мнѣ сказать... Чего ты стрекочешь! -- пожималъ плечами Шелкаевъ.-- Такъ вотъ я и говорю... О переписи я уже толковалъ вамъ... А передъ переписью сегодня или завтра будутъ ходить по квартирамъ счетчики и раздавать переписные листки съ объясненіемъ...

-- Сегодня?-- всплеснула руками супруга.

-- Дашь ты мнѣ говорить или нѣтъ?-- воскликнулъ Шелкаевъ.-- Такъ вотъ придутъ съ листками... Смотрите-же, не вздумайте не брать ихъ и отказываться.

-- Зачѣмъ-же не брать, если ужъ такое положеніе!

-- Да вѣдь ужъ я васъ знаю, оттого и говорю. Такъ листки взять, выслушать все внимательно, что будутъ говорить, и листки положить ко мнѣ на конторку. Поняла?

-- Все поняла, -- отвѣчала супруга.

-- Ну, такъ я пошелъ.

Шелкаевъ ушелъ въ лавку. А супруга его бросилась тотчасъ-же будить своихъ дочерей.

-- Эки халды! -- кричала она, входя въ ихъ спальню.-- Сегодня счетчики придутъ, будутъ листки какіе-то раздавать, а онѣ дрыхнутъ до десятаго часа!

Старшая дочка Соня, дѣвушка лѣтъ двадцати двухъ, спавшая внизъ лицомъ, подняла на постели голову сфинксомъ и спросила заспаннымъ голосомъ:

-- Да неужто сегодня придутъ? вѣдь сказывали, что во вторникъ.

-- Во вторникъ всѣхъ васъ, дуръ, переписывать будутъ, а сегодня придутъ, чтобы всѣмъ листки раздавать.

-- Это зачѣмъ-же? На память, что-ли?-- спросила вторая дочь, Надя и, сѣвъ на постель, начала одѣваться.

-- На память, на память. И тебѣ особенный листокъ поднесутъ. Вмѣстѣ съ вѣникомъ, -- отвѣчала мать.

-- За что-же съ вѣникомъ-то? У васъ все съ вѣникомъ!... За какія такія провинности?

-- А вотъ за такія, чтобы дрыхла меньше. Вставайте... Да одѣвайтесь, какъ слѣдуетъ, чтобъ чучелами-то въ капотахъ не сидѣть... А то придутъ... Я одна... Мнѣ одной-то и не сообразить. Отецъ вашъ сказалъ, что счетчики будутъ какія-то объясненія дѣлать.

-- Зачѣмъ-же чучелами сидѣть? Мы очень хорошо понимаемъ, что при кавалерахъ это даже невозможно и молодые люди, -- прибавила Соня.

-- Да даже и стыдно, потому мы читали, что все это молодые люди, -- прибавила Соня.

-- И неизвѣстно, кому какая судьба...-- продолжала Надя.-- Можетъ быть и...

-- Женихи? Вотъ дуры-то! Люди по дѣлу придутъ, а онѣ.

-- Ахъ, маменька, ничего неизвѣстно! Лидинька Самихина на одной сторонѣ улицы только въ окошко глядѣла, а на другой сторонѣ улицы тоже молодой человѣкъ изъ окошка смотрѣлъ... Сначала другъ другу только улыбались и пронзительность глазъ дѣлали, а потомъ -- женихъ и невѣста...

-- Ну, ну, ну! За пронзительность глазъ вамъ здоровую трепку...

Дѣвушки одѣвались, надѣвали чулки, сапоги, юбки. Надя полненькая блондинка, говорила:

-- Вотъ жизнь-то! Только и слышишь, что вѣникъ, да трепку, да потасовку.

-- Какое платье сегодня надѣть? -- спросила она мать.

-- Ты прежде рыло-то умой да лобъ перекрести, а потомъ и о платьѣ...

-- Боже мой, какіе несовременные разговоры! Рыло... Не вздумайте пожалуйста такъ при счетчикахъ разговаривать съ нами. Вѣдь это одинъ конфузъ будетъ, -- говорила Соня, подходя къ умывальнику. -- Ты, Надя, какъ хочешь, а я надѣну бланжевое платье, въ которомъ я на свадьбѣ у Трегубовыхъ была.

-- Сонька! Да ты никакъ съума сошла! Вѣдь у насъ не балъ, -- сказала мать.

-- А во что-же прикажете мнѣ одѣться? Шерстяное коричневое у меня засалившись, а съ полосками синее тѣсно, и я боюсь, что оно по швамъ треснетъ.

-- Ты-бы еще больше калачей ѣла! Но отчего тебѣ чернаго не надѣть?

-- Что-жъ у насъ похороны, что-ли?

-- Вотъ дура-то! Да неужели ты его раньше-то на похороны надѣвала! И наконецъ, ты можешь съ желтымъ бантомъ на груди...

-- Вотъ развѣ что съ желтымъ бантикомъ...

-- А я надѣну черное съ голубымъ бантомъ, -- откликнулась Надя.-- Прилично, благородно и просто.

Соня уже умылась и прихорашивалась передъ зеркаломъ.

-- Мажься, мажься! Штукатурь морду-то! -- кричала ей мать.

-- Опять морда! И какъ это вы не можете благородно выражаться. Морда... штукатурь... Какая-же тутъ штукатурка, если я чуть-чуть жидкой пудрой...

-- Да вѣдь это бѣлила, матушка...

-- Пудра, пудра, но только на кольдкремѣ. Иначе-же вѣдь сухая пудра не пристанетъ. Сами-же вы сейчасъ сказали, чтобъ счетчикамъ чучелами не показываться.

-- Само собой, -- откликнулась Надя.-- И я должна немножко освѣжить лицо. Люди придутъ листки раздавать, а мы будемъ Богъ знаетъ съ какими лицами. У меня вонъ прыщъ на лбу, такъ нужно-же его замазать. Дай-ка, Соня, мнѣ губной помадки.

-- Да что вы, цѣловаться будете со счетчиками, что-ли?! -- крикнула мать.

-- Ать, Боже мой! Да вамъ-то какое дѣло! Нельзя-же эѳіопками быть.

Надя примазалась и говорила:

-- Ни одного малюсинькаго прыщика не было, а какъ объявили, что счетчики пойдутъ по квартирамъ, какъ на зло, два прыщика вскочили.

-- А у меня три, -- откликнулась Соня.

-- Торопитесь, торопитесь одѣваться-то! Десятый часъ. Могутъ сейчасъ эти счетчики придти! -- кричала матъ.

Дѣвушки продолжали одѣваться.

II.

Семейство Коклюшкиныхъ за вечернимъ чаемъ.

Вокругъ большого стола въ столовой виднѣется и гимназическая блуза, и коричневое платье гимназистки. Есть и маленькія дѣти въ рубашкахъ. Тутъ-же бонна -- тощая пожилая дѣвица съ прыщами на лицѣ. Отецъ въ коломянковокь пиджакѣ, полный мужчина съ лысиной, куритъ, сидя, надъ горячимъ стаканомъ чая. За самоваромъ мать -- среднихъ лѣтъ женщина съ добродушнымъ лицомъ безъ бровей. Дѣти съ аппетитомъ уписываютъ сухари. Разговоръ о переписи.

-- Не только что свои лѣта съ днемъ и годомъ рожденія надо сообщить въ графѣ, по даже у кого какіе недостатки есть, -- разсказываетъ отецъ.

-- Папа, у меня есть недостатки?-- спрашиваетъ мальчикъ въ темной ситцевой рубашкѣ.

-- Есть.

-- Какіе, папа?

-- Шалунъ, лѣнивецъ.

-- Неужели даже это надо записывать?-- удивляется мать.

Отецъ подмигиваетъ ей, что дескать я шучу.

-- А что за это послѣ переписи будетъ?-- задаетъ вопросъ другой мальчикъ, тоже въ рубашкѣ.

-- Розги, -- подсказываетъ дѣвочка въ гимназическомъ платьѣ.

-- Это тебѣ...-- откликается мальчикъ.

-- А ужъ о такихъ недостаткахъ, кто, напримѣръ, заикается или близорукъ, положительно надо показать въ графѣ.

-- А у кого прыщи на лицѣ?-- спрашиваетъ, заикаясь, гимназистъ и косится на бонну съ прыщавымъ лицомъ.

-- Прыщи это не недостатокъ, это временное, а заиканье -- недостатокъ, потому что оно постоянное, -- даетъ отвѣтъ отецъ.

-- Неправда. У насъ одинъ мальчикъ куда хуже меня заикался, а теперь пересталъ. Онъ говорилъ, что ему языкъ подрѣзали, потомъ дырку сдѣлали.,

-- Вздоръ.

-- Нѣтъ, папенька, у него и посейчасъ дырка. Онъ намъ показывалъ.

-- Пустяки. Сочиняешь. Заиканье надо показать, близорукость, косоглазіе.

-- А кто кривобокій?-- спрашиваетъ гимназистка.-- У насъ въ классѣ есть кривобокая одна дѣвочка.

-- Горбатость, кривобокость -- это тоже надо показывать.

-- Да почемъ ты знаешь, Петръ Миронычъ? Вѣдь еще листковъ намъ не подавали, -- замѣчаетъ мать.

-- Я сужу по прошлымъ переписямъ. Давно-ли перепись-то была! Тамъ была и графа о тѣлесныхъ недостаткахъ. Говорятъ, эта перепись точно такая-же, какъ была, только на всю Россію, а не на одинъ Петербургъ. А я помню, я тогда показывалъ въ графѣ про покойницу тетку Варвару: глухая.

-- А кто не покажетъ о недостаткахъ, что тому?-- спрашиваетъ мать.

-- На основаніи такой-то статьи штрафъ, а в случаѣ несостоятельности -- арестъ.

-- Домохозяину или тому лицу, которое?...-- спросила до сихъ поръ молчавшая бонна.

-- Да вѣдь нынче, кажется, счетчики будутъ сами записывать, -- сказалъ отецъ.

-- То-есть, какъ это сами?

-- Придетъ счетчикъ, скажетъ: выходите всѣ изъ своихъ комнатъ. Ну, и начнетъ разспрашивать и переписывать, что у кого есть.

До сихъ поръ молчавшая тощая бонна съ прыщавымъ лицомъ передернула плечами и гнѣвно сказала:

-- Но вѣдь это-же насиліе!

-- Позвольте узнать, въ чемъ насиліе? -- спросилъ отецъ.

-- Да какъ-же... Будутъ осматривать и описывать.

-- Когда я сказалъ, что осматривать?

Но тутъ вошла старуха бабушка, дальняя родственница отца, въ пуховой косынкѣ на головѣ поверхъ чепца и въ мѣховой накидкѣ, мѣхомъ снаружи. Она шлепала туфлями и бормотала:

-- А меня-то тоже будутъ описывать?

Всѣ разсмѣялись и заговорили:

-- И васъ, и васъ, бабушка. Напишутъ, что вы табакъ нюхаете, напишутъ, что у васъ есть вотъ Ванька, -- про кота сказалъ гимназистъ.

Бабушка, уже нѣсколько выжившая изъ ума, погрозила внуку пальцемъ и сказала:

-- Да Ванька-то мой умнѣе тебя, нужды нѣтъ, что котъ.

-- Подвиньте бабушкѣ стулъ, дайте бабушкѣ сѣсть, -- командовала дѣтямъ мать.

Бабушка, держась за стулъ руками, медленно опустилась на стулъ.

-- Вѣдь, я думаю, прежде всего про года спрашивать будутъ, -- проговорила она.

-- Это ужъ первое дѣло. Года, сколько зубовъ во рту.

-- А я года-то свои и забыла. Не знаю ужь сколько. Забыла...

-- Вамъ восемьдесятъ пятъ. Такъ въ паспортѣ, -- заявилъ отецъ семейства.

-- Въ паспортѣ невѣрно. Тогда мать меня промолодила, когда замужъ выдавала, и поднесла какому-то засѣдателю барашка въ бумажкѣ. Объ этомъ я какъ сейчасъ помню. А мнѣ больше... Куда больше, но сколько по настоящему -- не помню.

-- Да говорите, что девяносто. А зубовъ, молъ, два...-- подсмѣивались дѣти.

-- Что?-- переспросила бабушка, не слыша.

-- Какъ ръ паспортѣ, такъ и говорите, -- сказалъ отецъ.

-- А за обманъ-то что будетъ?

-- Да что съ васъ взять! Ничего не будетъ.

-- Что? Какъ ты говоришь?

-- Ничего, говорю, не будетъ. Кто въ такихъ годахъ, какъ вы, того не штрафуютъ, ни подъ арестъ не сажаюгъ.

Бабушка, все равно, не слыхала и заговорила не впопадъ:

-- А, вотъ какъ... Когда у насъ холера-то большая была?

-- Въ тридцать первомъ году, -- подсказалъ ей отецъ семейства.

-- Такъ вотъ, въ первую холеру я ужь была замужемъ, а въ венгерскую кампанію у меня покойникъ мужъ скончался. А въ крымскую кампанію...

Мать семейства машетъ рукой.

-- Ну, началось! Попала на рельсы и поѣхала! Теперь ужь безъ конца...

Дѣти вскочили изъ-за стола и уходили изъ столовой. Бонна шла за ними.

Отецъ семейства развернулъ газету. Мать стала прятать чайницу и сахарницу въ буфетный шкафъ. Бабушку никто не слушалъ, а она продолжала:

-- Въ крымскую кампанію у насъ домъ сгорѣлъ, а въ замиреніе, когда замиреніе вышло, дочь у меня померла...

III.

Было утро. Вдова Агнія Павловна Магарычева сидѣла около мѣднаго кофейника, поставленнаго на подносъ вмѣстѣ съ чашками, сахарницей и молочникомъ и смотрѣла въ листъ всеобщей переписи, испещренный графами и надписями. Видъ Агніи Павловны былъ растерянный, какой-то безпомощный. На носу было пенснэ, но оно то и дѣло сваливалось, такъ какъ Агнію Павловну ударило въ потъ и носъ былъ влажный. Даже немногочисленные волосы на головѣ Агніи Павловны растрепались. Агнія Павловна тяжело вздыхала.

Вошла дочь въ блузѣ, съ чернымъ лакированнымъ кушакомъ -- дѣвушка далеко за двадцать, блондинка съ кудерками на лбу.

-- Счетчикъ былъ?-- спросила она мать, взглянувъ на листъ.

-- Былъ, -- со вздохомъ отвѣчала мать, показывая листъ.

-- Какая досада, что я его не видала!

-- Вольно-жь тебѣ до сихъ поръ дрыхнутъ!

-- Молодой или старый?

-- А я даже хорошо и не замѣтила. Въ усахъ какой-то.

-- Какое равнодушіе! Въ усахъ, вы говорите?

-- Да, въ усахъ.

-- Военный или статскій?

-- Разбери, что тутъ такое! -- бормочетъ мать, не отводя глазъ отъ листа и придерживая на потномъ носу пенснэ.

-- Это-то вы ужъ, надѣюсь, успѣли замѣтить, -- продолжаетъ дочь.

-- Да что такое? О чемъ ты спрашиваешь?

-- Военный этотъ счетчикъ, говорю, или статскій?

-- Статскій, статскій. Бухгалтеру еле впору все это разобрать, а не только вдовѣ беззащитной.

-- Брюнетъ или блондинъ?

-- Что? Что такое ты ко мнѣ пристаешь! У меня голова не въ порядкѣ, руки трясутся, а ты...

-- Брюнетъ, говорю онъ, или блондинъ?

-- Да что ты, счетчица, что-ли? Пришла и разспрашиваетъ! Мнѣ и листа этого довольно.

Дочь сѣла къ столу и стала наливать себѣ кофе.

-- Да что такъ вамъ убиваться-то особенно! -- сказала она. -- Пригласите завтра Петра Матвѣича -- онъ вамъ все и напишетъ.

-- Петра Матвѣича! -- отвѣчала мать.-- Петра Матвѣича звать, такъ надо закуску приготовитъ, водки и пива купить, а у меня купило-то притупило.

-- Покажите-ка мнѣ, что у васъ тамъ...-- протянула дочь руку къ листу.

-- Кофеемъ обольешь! Я тебя знаю.

-- Зачѣмъ-же я буду кофеемъ обливать! Что я маленькая, что-ли!

-- Неряха! Послѣ тебя всегда пруды на столѣ отъ кофею.

Дочь взяла листъ и стала его разсматривать.

-- Ко вторнику, непремѣнно ко вторнику надо. Утремъ зайдетъ, чтобы было все прописано... Все, все, говоритъ, непремѣнно ко вторнику, -- твердила мать.

Она опять тяжело вздохнула.

-- Да ничего тутъ нѣтъ мудренаго-то, -- сказала дочь.-- Да вотъ я начну про себя. "Фамилія, имя отчество или прозвище"...

-- Нѣтъ, ты ужь пожалуйста оставь. Лучше я на закуску какъ-нибудь собьюсь, въ самомъ дѣлѣ, Петра Матвѣича позову, -- остановила ее мать.-- Пусть онъ налопается, но все-таки онъ толково напишетъ.

-- Да вѣдь я только къ примѣру и писать не буду, а на словахъ...

-- Ну, на словахъ, сколько хочешь. Языкомъ можешь болтать.

Дочь начала:

-- Магарычева, Анна Михайловна, Прозвище надо. Въ пансіонѣ меня звали: Кудлашкой. "Кудлашка". Дальше. "Полъ мужской или женскій". Какъ это странно! Ужъ Анна Михайловна, такъ значитъ женскій.

-- А вотъ недавно, говорятъ, какого-то мужчину въ женскомъ платьѣ поймали, -- замѣтила мать.

-- Но вѣдь все-таки онъ былъ Иванъ или Василій. "Какъ записанный приходится главѣ хозяйства и главѣ семьи?" Вы вѣдь глава семейства, вы и глава хозяйства.

-- Врешь. Глава хозяйства купецъ Триклиновъ.

-- Позвольте. Онъ домовладѣлецъ, стало быть, глава дома, а вѣдь хозяйство-то ваше...

-- Да... и то...

-- Ну, такъ, стало быть, я, главѣ хозяйства дочь? Главѣ семьи тоже дочь. Дочь.

-- Надо два раза.

-- Дочь, дочь. "Сколько минуло лѣтъ отъ роду или мѣсяцевъ?" Ну, двадцать два,

-- Да вѣдь тебѣ двадцать семь.

-- Ахъ, оставьте, пожалуйста... Не ваше дѣло!

-- Смотри, въ тюрьмѣ насидишься за обманъ.

-- Мнѣ сидѣть, а не вамъ.

-- Нѣтъ, мнѣ, потому что я листъ подписать должна. Ты знай, я тебѣ выставлю полностью двадцать семь лѣтъ, такъ и Петру Матвѣичу скажу.

-- Можете говорить, что угодно, но я себѣ больше двадцати двухъ лѣтъ не признаю. Двадцать два. "Холостъ, женатъ, вдовъ или разведенъ?" Ну, это до меня не относится. Это для мужчинъ.

-- Должна-же написать, что ты не замужняя.

-- Понимаете-ли вы, тутъ только -- холостъ, женатъ или вдовъ. "Сословіе, состояніе или званіе". Дочь коллежскаго регистратора.

-- Врешь? Отставного и умершаго, надо прибавить.

-- Ну, все равно.

-- Какъ все-равно! Надо точка въ точку... Мнѣ за обманъ-то отвѣчать, а не тебѣ.

-- "Здѣсь-ли родился, а если не здѣсь, то гдѣ именно?" Въ Рязани. "Здѣсь-ли приписанъ, а если не здѣсь, то гдѣ именно?" Ну, это до насъ не относится. Мы чиновники. "Гдѣ обыкновенно проживаетъ: здѣсь, а если не здѣсь, то гдѣ именно?" Зимой здѣсь, а лѣтомъ въ Озеркахъ.

-- Но вѣдь жили и на Черной Рѣчкѣ на дачѣ. Не спутай, Бога ради, не подведи меня.

-- Ну, въ Озеркахъ, на Черной Рѣчкѣ и въ Новой Деревнѣ.

-- Нынче въ Колонію поѣдемъ.

-- Ну, можно прибавить и Колонію. Какъ хорошо Софьѣ-то Алексѣевнѣ будетъ, что нигдѣ не спрашиваютъ женщинъ про замужество или вдовство. Она всѣмъ говоритъ, что вдова, а вѣдь на самомъ дѣлѣ дѣвица, нужды нѣтъ, что у ней мальчикъ. Можетъ ничего не писать.

-- Не можетъ быть! Обязана!..

-- Да нѣтъ-же здѣсь ничего про женщинъ! "Вѣроисповѣданіе"... Православное. "Родной языкъ". Само собой, русскій. Напишу также про себя, что говорю и по-французски.

-- Ну, вотъ, только двадцать словъ и знаешь!

-- Однако эти двадцать французскихъ словъ говорю-же! "Умѣетъ-ли читать?" Само собой... "Гдѣ обучается, обучался или кончилъ курсъ образованія?" Въ пансіонѣ у мадамъ Кошкиной.

-- Да вѣдь ты тамъ не кончила, -- замѣчаетъ мать.

-- Я глухо и говорю. Понимай, какъ знаешь.

-- Охъ, подведешь ты меня подъ отвѣтственность.

-- "Занятіе, ремесло, должность или служба". Занятіе -- читаю, шью, вяжу... Тутъ есть главное и побочное. Вотъ ужъ я не знаю какъ...

-- А вотъ, гдѣ главное-то занятіе -- тутъ и пишу: "сижу на шеѣ у матери".

-- Какъ это глупо! Но хорошо, я напишу, а вы ужъ потомъ и расхлебывайте, -- сказала дочь.

-- Нѣтъ, нѣтъ, ты пожалуйста... Я пошутила.

Дочь отбросила отъ себя листъ и слезливо заморгала глазами.

-- Всегда съ попрекомъ... Безъ попрека ни на часъ, -- сказала она и отвернулась.

IV.

Купецъ Иванъ Никитичъ Густомясовъ съ особенной важностью приступалъ къ составленію листа переписи. Былъ вечеръ, часъ девятый, воскресенье. Приказчики его лабазовъ, проживающіе вмѣстѣ съ нимъ одной квартирѣ и по случаю воскреснаго дня пришедшіе домой изъ лабазовъ въ семь часовъ вечера, не были отпущены со двора. Кухарка просилась проводить на желѣзную дорогу отъѣзжавшаго въ деревню кума, но и она не была отпущена по случаю переписи.

Въ гостиной комнатѣ былъ раскрытъ карточный столъ и на немъ поставлена лампа. Тутъ же стояла чернильница и лежали письменныя принадлежности. За столомъ сидѣлъ самъ Иванъ Никитичъ Густомясовъ въ халатѣ, въ серебряныхъ очкахъ на носу, а по стѣнамъ на стульяхъ размѣстилась вся семья его. Семья была уже переписана. Оставалось внести только прислугу и приказчиковъ. Около Густомясова лежала цѣлая стопка паспортовъ, но по паспортамъ онъ не могъ внести въ графы всѣ свѣдѣнія объ своихъ служащихъ, а потому и призывалъ ихъ для разспросовъ. Приказчики и мальчики давно уже толпились въ прихожей, въ смежной комнатѣ и заглядывали оттуда въ гостиную черезъ полуотворенную дверь. Хозяинъ нѣсколько разъ кричалъ имъ:

-- Отерли-ли ноги-то хорошенько? Кто не отеръ, сходи и оботри! Сейчасъ вызывать буду.

-- Отерли, Иванъ Никитичъ, -- слышался отвѣтъ.

-- Ну, то-то. Спиридоновна! Иди сюда! Пришлите Спиридоновну!

Изъ дверей выпихнули маленькую, худенькую, сгорбленную и морщинистую старуху, въ байковомъ платкѣ на головѣ и въ темномъ ситцевомъ платьѣ. Войдя въ гостиную, она прежде всего начала креститься на образа, потомъ поклонилась на всѣ четыре стороны.

-- Чего ты кланяешься-то? Здѣсь не церковь, -- замѣтилъ ей Густомясовъ.

Вмѣсто отвѣта, она тяжело вздохнула и произнесла:

-- О, Господи, прости мои прегрѣшенія!

-- Отерла-ли ноги-то?-- опять спросилъ ее Густомясовъ.

-- А я въ валенкахъ, батюшка благодѣтель. Валенки чистыя... Никуда не выходила.

-- Ну, то-то, Спиридоновна, -- началъ Густомясовъ.-- Вотъ ты хоть и Спиридоновна, а по паспорту ты оказываешься вовсе не Спиридоновпа, а Кондратьевна.

-- Спиридоновна я, батюшка, всегда была Спиридоновна, а это въ паспортѣ перепутано. Въ волости перепутали... Давно уже перепутали. А Кондратьева моя фамилія. Отецъ былъ Спиридонъ Кондратъевъ, а не Кондратій Спиридоновъ, -- дала отвѣть старуха.

-- Гмъ... Какъ-же мнѣ тебя записать?

-- Да ужъ пишите, благодѣтель, по настоящему. Я и въ поминанье покойника тятеньку записываю Спиридономъ, а не Кондратьемъ. Кондратій былъ дѣдушка, царство ему небесное.

-- Боюсь, какъ-бы въ отвѣтъ не попасть. Въ документѣ иначе. Ну, пусть будетъ Спиридоновна! Имя-то вѣрно-ли -- Татьяна? Можетъ быть никогда Татьяной не была?

-- Татьяна, Татьяна. Всегда Татьяной звали.

-- "Кондратьева, Татьяна Спиридоновна", записалъ Густомясовъ и спросилъ себя:-- вотъ тоже вопросъ: Какъ ты мнѣ приходишься?

-- Да какъ? Вамъ ужъ лучше знать, какъ...

-- Родней ты мнѣ не приходишься, жилицей тоже не состоишь.

-- Благодѣтель вы мой, батюшка, Иванъ Никитичъ, за благодѣтеля я васъ считаю.

-- Это я тебѣ благодѣтель. Ну, а ты мнѣ кто-же?

-- Даете вы мнѣ уголокъ, даете вы мнѣ кусокъ -- ну, я, и считаю васъ за благодѣтеля.

-- Напишу -- призрѣваемая изъ милости.

-- Пишите, батюшка, благодѣтель, пишите.

-- Сколько тебѣ лѣтъ? Въ паспортѣ показано, что шестьдесятъ пять, только, я думаю, куда больше.

-- Охъ, больше, благодѣтель! Куда больше. Я такъ полагаю, что ужъ семьдесятъ съ хвостикомъ.

-- Но вѣдь не могу-же я писать, что семьдесятъ съ хвостикомъ! Надо писать опредѣленно.

-- Пишите семьдесятъ пять.

-- Но семидесяти пяти тебѣ нѣтъ.

-- Есть, есть, батюшка.

-- Ну, семьдесятъ пять. Дѣвица ты?

-- Охъ!

Старуха вздыхаетъ и переминается.

-- Въ паспортѣ сказано, что дѣвица,-- говоритъ Густомясовъ.

-- О, Господи, прости мои великія прегрѣшенія! Я вамъ вотъ что, Иванъ Никитичъ, я вамъ какъ на духу...

-- Ну, да не надо, не надо... Молчи... Запишу, какъ въ паспортѣ. Ты гдѣ родилась-то? Не упомнишь?

-- Гдѣ упомнить, батюшка! Вѣдь я тогда была махонькая, несмышленая. Надо полагать, что въ банѣ, по нашему деревенскому обычаю, и навѣрное.

-- Да не про баню! Баню не нужно. А въ деревнѣ или въ городѣ?

-- Въ деревнѣ, въ деревнѣ, благодеѣтель. Костромскіе, кажется, родители-то были, а потомъ ужъ въ Псковъ въ мѣщане приписались. Или нѣтъ, не костромскіе... А какъ это?..

-- Забыла?

-- Запамятовала, благодѣтель батюшка.

-- И уѣзда какого не помнишь?

-- Не помню, не помню. А губернія Калужская -- вотъ какъ.

-- Ну, запишемъ: Въ Калугѣ. Вѣроисповѣданіе? Вѣра какая?

-- Вѣра? Охъ, была по стариковской вѣрѣ. А теперь ваша.

-- Стало быть православная. Читать не умѣешь?

-- Цифирь. Только цифирь умѣю.

-- Опять не знаю, какъ писать. Буквъ-то читать не умѣешь?

-- Не умѣю, не умѣю.

-- Ну, значитъ, напишемъ, что -- нѣтъ. Занятіе, ремесло.

-- Я, благодѣтель, золотошвейка была. И была какая золотошвейка! но вотъ глаза...

-- Да вѣдь это была, а теперь ужъ нѣтъ.

-- Только чулки, только чулки... Чулки могу... Самъ носишь мои чулки, Иванъ Никитичъ.

-- Живетъ благотворительностью. Побочныя занятія: вяжетъ хозяевамъ носки. Ну, иди съ Богомъ, все.

Старуха опять начала крестится на образа. Опять поклонилась на всѣ четыре стороны и виновато отправилась въ прихожую.

-- Максимъ Гавриловъ! -- крикнулъ Густомясовъ.

-- Здѣсь! -- откликнулся изъ-за дверей голосъ.

Въ гостиной показался рыжебородый краснолицый приказчикъ, въ сѣрой пиджачной парѣ и сапогахъ бутылками. Онъ отдалъ поклонъ хозяину, хозяйкѣ, сидѣвшей у стѣны, пригладилъ себя ладонями по волосамъ и остановился передъ столомъ, крякнувъ въ руку.

Начался опросъ.

Максимъ Гавриловъ Гавриловъ... крестьянинъ Любимовскаго уѣзда, -- началъ Иванъ Никитичъ Густомясовъ, обращаясь къ стоявшему передъ нимъ приказчику.

-- Точно такъ-съ... Вашъ землякъ. Въ пятнадцати верстахъ отъ того мѣста, откуда вы сами изволите быть, -- отвѣчалъ приказчикъ.

-- Объ этомъ не пишется, стало быть и разговаривать нечего. Я уже шестнадцатый годъ, какъ состою въ петербургскомъ купечествѣ.

-- Еще недавно ваша кровная тетенька, старушка божья, пріѣзжала и мнѣ посылку привозила съ гостинцами изъ нашей деревни.

-- Тетенька сама по себѣ, а я самъ по себѣ. О чемъ разговаривать! Дѣло идетъ о переписи, а ты пустопорожніе разговоры разсыпаешь.

-- Виноватъ-съ...

-- Ну, то-то. Тутъ вотъ въ графѣ пропечатано о прозвищѣ. Есть у тебя какое-нибудь прозвище? Смотри, не утаивай. За это въ отвѣтъ попадешь.

-- Дразнятъ-съ... Это дѣйствительно... -- нѣсколько сконфуженно произнесъ приказчикъ.

-- А какъ?

-- Да ужъ извѣстно, непріятнымъ манеромъ.

-- Ну, ну...

-- Слабость. Слабостью дразнятъ.

Хозяинъ улыбнулся.

-- Что-же это обозначаетъ?-- спросилъ онъ.

Приказчикъ сконфузился еще больше. Покосившись на сидѣвшее на стульяхъ въ этой-же комнатѣ хозяйское семейство, онъ отвѣчалъ

-- Совѣстно сказать-съ... Дамы... также и при дѣтяхъ.

-- Гм...-- хрюкнулъ хозяинъ.-- Ну, хорошо... Потомъ мнѣ объяснишь. А мы такъ и запишемъ, что Слабость. "Максимъ Гавриловъ Слабость", -- прочиталъ онъ записанное.-- Женатъ, кажется?

-- Женатъ-то женатъ, Иванъ Никитичъ, но...

-- Что, но? Въ паспортѣ сказало, что женатъ.

Приказчикъ махнулъ рукой.

-- Лучше ужь ничего не пишите!

-- Какъ-же такъ, чтобъ не писать? За это я въ отвѣтъ попаду. Вѣдь ты-же женатъ?

-- Четвертый годъ жена по отдѣльному виду при докторѣ живетъ. Вѣдь изъ-за этого я и въ деревню не ѣзжу. Трудно, Иванъ Никитичъ, съ бабой сообразить, коли самъ здѣсь, въ Петербургъ, а она тамъ, въ деревнѣ. Ни ее поучить настоящимъ манеромъ, ни что... Просилъ ейнаго дядю... Да развѣ дядя что можетъ? Ну, и запустилъ. Вотъ уже четыре года скоро... Богъ съ ней! Бабенка молодая... Дѣтей нѣтъ.

-- Однако, въ паспортѣ ты значишься и, женатымъ...-- возразилъ Густомясовъ.

-- Женатъ-съ, женатъ-съ... Настоящимъ манеромъ желать.

-- И не разведенъ?

-- Боже избави!

-- Ну, такъ мы такъ и запишемъ, что женатъ. Умѣетъ-ли читать? Да... Гдѣ учился? Въ сельскомъ училищѣ?

-- Никакъ нѣтъ-съ. У пастуха.

-- Какъ у пастуха?

-- Такъ точно-съ... У пастуха. Лѣтомъ онъ у насъ былъ пастухъ, а по зимамъ грамотѣ училъ. И отлично училъ, Иванъ Никитичъ. Въ мое время сельской школы у насъ не было, а училъ пастухъ, и вотъ я, слава Тебѣ Господи, и читать, и писать -- въ препорціи...

-- Ну, иди съ Богомъ и присылай Ивана Антипова.

Максимъ Гавриловъ, поклонясь, удалился. Вошелъ Иванъ Антиповъ -- черный, кудрявый, съ маленькой бородкой, въ франтовскихъ сапогахъ гармоніей, въ черномъ пиджакѣ нараспашку и въ черной атласной жилеткѣ, "травками", поверхъ которой бѣлѣла большая шейная часовая серебряная цѣпочка.

-- Иванъ Антиповъ Антиповъ, -- прочиталъ Густомясовъ.-- Это у меня все ужъ записано. Записано, что ты холостъ...

-- Какъ на духу долженъ я отвѣчать?-- спросилъ приказчикъ, косясь на хозяйское семейство.

-- Само собой, долженъ говорить правду.

-- Въ такомъ случаѣ, есть-съ...

-- Что есть? Ты говори толкомъ! -- крикнулъ на него Густомясовъ.

-- Сударка есть, Иванъ Никитичъ, -- потупясь далъ отвѣтъ приказчикъ.

-- О, это вздоръ! Это не пишется.

-- При младенцѣ-съ. Теперича ужь мясоѣдъ на исходѣ, а послѣ Пасхи вамъ и Аннѣ Семеновнѣ, супругѣ вашей, хочу поклониться, чтобы благословили грѣхъ прикрыть.

-- Не пишется, не пишется. Пока ты не повѣнчался, ты холостъ.

-- Благодаримъ покорно, -- поклонился приказчикъ.-- А мы вѣдь располагали, что если такія строгости насчетъ этой переписки, что все безъ утайки... и такъ какъ даже старуха Спиридоновна...

-- Ну, довольно. Тутъ вотъ о прозвищѣ... Нѣтъ-ли у тебя какого-либо прозвища?

-- Есть. Безмѣнъ. Мы по деревнѣ такъ всѣ Безмѣны и были, а вотъ какъ я поѣхалъ въ Питеръ мальченкомъ, то въ волости мнѣ въ паспортѣ...

-- Иванъ Безмѣнъ! Иванъ Безмѣнъ! -- забормоталъ маленькій сынишка Густомясова, сидѣвшій около матери, и засмѣялся.

-- Смирно! -- крикнулъ ему Густомясовъ и сказалъ приказчику:-- Безмѣнъ... Странное прозвище.

-- А это изъ-за того, что у насъ въ избѣ на всю деревню одинъ безмѣнъ былъ. Какъ что вѣшать -- сейчасъ къ намъ за безмѣномъ. А потомъ мы и вышли Безмѣновы.

-- Стало быть Безмѣновы, а не Безмѣны. Это дѣло другое, -- сказалъ хозяинъ.

-- Кто Безмѣнъ, кто Безмѣновъ. Пишите Безмѣновъ.

-- Ну, ладно. Иванъ Антиповъ Безмѣновъ, -- сказалъ хозяинъ.-- Гдѣ грамотѣ обучался?

-- У старухи-вѣковухи.

-- У васъ старообрядческая молельная въ деревнѣ, что-ли!

-- Такъ точно-съ. Крылошанки и обучали. Отъ насъ школа-то далеко.

-- Постой... Такъ ты, можетъ быть, по старой вѣрѣ, а я тебя записалъ православнымъ.

-- Нѣтъ-съ. Гдѣ-же, въ солдатахъ побывавши, старую вѣру сохранить! Покойникъ тятенька -- это дѣйствительно... и маменька тоже... а я церковный.

-- Ну, то-то.

Въ это время въ прихожей, гдѣ стояли другіе приказчики, послышался шумъ отъ нѣсколькихъ голосовъ, между которыми слышенъ былъ и голосъ хозяйскаго сынишки.

-- Что тамъ? Смирно! -- крикнулъ хозяинъ и отложилъ въ сторону перо.

Появился приказчикъ Максимъ Гавриловъ.

-- Запретите, Иванъ Никитичъ, вашему Мишенькѣ дразниться. Пришелъ къ намъ и Слабостью меня дразнитъ, -- говорилъ Максимъ Гавриловъ.-- Слабость да Слабость. Я вамъ насчетъ этого прозвища, какъ на духу, а онъ при всѣхъ... "Эй, говоритъ, Слабость! Максимъ Слабость!"

Густомясовъ вскочилъ со стула.

-- А гдѣ у меня подтяжки? Вотъ я его подтяжками!..-- закричалъ онъ.

-- Оставь, оставь... Онъ больше не будетъ. Ну, что ребенка...-- вступилась за сына мать.

-- Такъ поди и нарви ему уши...

Густомясовъ усѣлся.

VI.

-- Позовите сюда кухарку! Софью кухарку позовите! -- возглашаетъ Густомясовъ, вновь усаживаясь за столъ.

-- Нельзя-ли безъ нея, Иванъ Никитичъ, обойтись?-- обращается къ Густомясову жена.-- Она опару для аладьевъ заправляетъ къ завтрему.

-- Какая тутъ опара, матушка, если у насъ сегодня первая всероссійская перепись. Позвать сюда Софью!

Два мальчугана срываются со стульевъ и бѣгутъ въ кухню звать кухарку. Черезъ минуту одинъ изъ нихъ возвращается и сообщаетъ:

-- Сейчасъ придетъ. Только платокъ накинетъ. Она растрепанная.

Густомясовъ ждетъ и закуриваетъ папиросу. Черезъ пять минутъ является второй мальчуганъ.

-- Папенька! Софья спрашиваетъ, можетъ-ли она босикомъ придти. Ей обуваться долго...-- говоритъ онъ.

-- Ахъ, Боже мой! Да пусть какъ есть идетъ. Только-бы скорѣе!

Мальчуганъ бѣжитъ съ рѣшеніемъ. Показывается Софья -- женщина среднихъ лѣтъ, босая, но въ ситцевомъ платкѣ на головѣ и байковомъ на плечахъ. Она кланяется хозяину и произноситъ:

-- Мужъ былъ солдатъ и безъ вѣсти пропавши, а теперь я ни вдова, ни замужняя.

Густомясовъ смотритъ на нее пристально и отвѣчаетъ:

-- Такъ ужъ я тебя теперь не знаю, какъ и писать. Тутъ въ листѣ такой графы нѣтъ. Тутъ только сказано -- женатъ, вдовъ, холостъ или разведенъ.

-- Охъ, батюшка! Сама я мучаюсь такимъ манеромъ восемь лѣтъ изъ-за него, подлеца! Пропалъ и женѣ хоть-бы слово...

-- Да можетъ быть умеръ ужъ давно.

-- Охъ, нѣтъ, голубчикъ. Три года тому назадъ, на вешняго Николу приходилъ въ деревню, утащилъ у братьевъ новый полушубокъ и топоръ и убѣгъ. Охъ, грѣхи!

-- Ну, тогда запишемъ, что замужняя, -- сказалъ Густомясовъ.

-- Замужняя, замужняя, въ церкви вѣнчаны, -- подтверждаетъ кухарка.

-- Такъ Круглова, Софья Степанова?

Густмясовъ хочетъ писать, но кухарка его останавливаетъ.

-- Я не Софья, Иванъ Никитичъ, а Соломонида.

-- Какъ Соломонида? Годъ у насъ живешь, все была Софья, а тутъ Соломонида стала?

-- И по сейчасъ всѣ Софьей зовутъ, а по паспорту я Соломонида.

-- Да не можетъ быть!

Густомясовъ схватываетъ паспортъ и начинаетъ его разсматривать.

-- Съ перваго мѣста я Софьей зовусь. Какъ изъ деревни пріѣхала, -- Софья, а раньше была Соломонида, -- стоитъ на своемъ кухарка.

-- Да... Соломонида. Съ чего-жъ ты это имя-то перемѣнила?

-- Не я, а барышни, у которыхъ я жила.

-- Какъ барышни?

-- Очень просто. Поступила я, какъ изъ деревни пріѣхала, къ двумъ барышнямъ въ горничныя. Двѣ барышни были, съ мамашей жили. "Какъ имя?", спрашиваютъ. "Соломонида", говорю. "Охъ, какое, говоритъ, имя у тебя трудное! "Будь ты лучше Софья. Софья легче выговорить". Ну, съ тѣхъ поръ Софьей и осталась.

-- Смотри, нѣтъ-ли тутъ подвоху какого съ твоей стороны?

-- Да какой-же можетъ быть подвохъ-то, господинъ хозяинъ? У насъ, вонъ, землякъ есть. Такъ тотъ въ кучерахъ на десяти мѣстахъ Иваномъ жилъ, а поступилъ къ генеральшѣ, -- приказали Терентьемъ быть. Лакею, вишь ты, трудно выкликать его у подъѣзда, потому что кучеровъ Ивановъ очень много.

-- Ну, Соломонида, такъ Соломонида. Читать умѣешь?

-- Только по вывѣскамъ, Иванъ Никитичъ, а такъ, по печатному, не умѣю.

-- Стало быть, питейный домъ отъ портерной лавки всегда отличишь?

-- Да что вы, Иванъ Никитичъ, я не пьющая.

-- Ну, лучше ужъ я запишу, что ты читать не умѣешь.

-- Воля ваша, хозяинъ.

-- Годы въ паспортѣ поставлены правильно? Тутъ тридцать девять.

-- Да кто-жъ ихъ знаетъ! Годы писарь пишетъ. Эта его дѣло. Написалъ, такъ значитъ, правильно. Больше ничего?

-- Можешь уходить.

Кухарка кланяется и уходитъ.

-- Софья! -- кричитъ ей вслѣдъ хозяйка.-- Въ опару-то не забудь изюму положить.

-- Никифоръ Даниловъ теперь! -- говоритъ Густомясовъ и кричитъ:-- Никешка!

Входитъ лавочный мальчикъ въ пиджакѣ съ хозяйскаго плеча, но съ обрѣзанными рукавами, и кланяется

-- Никифоръ Даниловъ, -- пишетъ Густомясовъ и спрашиваетъ:-- Прозвище у тебя есть?

Мальчишка таращитъ глаза и не понимаетъ.

-- Дразнятъ тебя какъ нибудь?

-- Дразнятъ.

-- Какъ?

-- Мальчишки ерошкой дразнятъ, приказчики -- ты, говорятъ, сопѣль.

-- То-есть какъ это сбпѣль?

-- А вотъ что я носомъ соплю.

-- Ну, это не то. Гдѣ обучался грамотѣ?

-- У Василь Ферыча.

-- Кто это Василь Ферычъ?

-- Учитель у насъ въ селѣ.

-- Въ сельской школѣ учился, -- говоритъ Густомяовъ, записывая.-- А родился въ своей деревнѣ?

-- Нѣтъ, мамка сказывала, что я родился въ монастырѣ, -- бойко отвѣчаетъ мальчикъ.

-- Какъ въ монастырѣ, въ какомъ монастырѣ?

-- А туда мамка на богомолье ходила. Она пошла въ монастырь Богу молиться, а я тамъ въ монастырѣ и родился.

-- Да что ты врешь!

-- Истинно, Иванъ Никитичъ... Меня въ деревнѣ такъ и звали Монастырскій.

-- Такъ вотъ оно прозвище-то у тебя какое! А ты говоришь про какого-то ерошку. Такъ мы и запишемъ: Никифоръ Даниловъ Монастырскій. Можешь уходить.

-- Меня еще плаксой дразнили, господинъ хозяинъ, -- заявляетъ мальчикъ.

-- Ступай вонъ! Довольно.

-- А то поросенокъ...

-- Убирайся! Вотъ разохотѣлся! Да позови Веденейку!

Входить второй лавочный мальчикъ -- Веденей.

Оставить комментарий Лейкин Николай Александрович (bmn@lib.ru) Год: 1908 Обновлено: 05/07/2013. 42k. Статистика. Рассказ: Проза В деревне и в городе (1908)	Скачать FB2 Ваша оценка:

Лейкин Николай Александрович Перепись

Лейкин Николай Александрович
Перепись