Ли Генри Чарльз
Инквизиция и катары

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Глава из издания: История инквизиции в средние века
    Перевод А. В. Башкирова (1911)


  

Генри Чарльз Ли

ИНКВИЗИЦИЯ И КАТАРЫ

   Текст печатается по изданию:
   Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века / Перевод с французского А. В. Башкирова, -- СПб., 1911
  

КАТАРЫ

   Религиозные движения, о которых мы только что говорили, были естественным результатом стремления возвратить церкви простоту апостольских времен. Но отличительной чертой религиозного настроения этой эпохи было то, что самая горячая ненависть к Риму была основана на веровании, которое едва ли можно назвать христианским; это смешанное учение распространялось так быстро и сохранялось так упорно, несмотря на все принимаемые против него меры, что одно время оно угрожало даже самому существованию католицизма. Быть может, объяснение этого факта надо искать в том обаянии, которое производит дуализм -- антагонизм вечных начал добра и зла -- на умы тех, кто считает существование зла несовместимым с верховным владычеством бесконечно доброго и бесконечно могущественного Бога. Когда же к дуалистическому учению прибавляется учение о переселении душ, содержащее в себе и награды и наказания за земную жизнь человека, то легко прийти к убеждению, что найдено удовлетворительное оправдание людских страданий; и понятно, что в эпоху, когда страдания эти были почти общим уделом, как это было в XI и XII веках, люди были склонны объяснять учением дуализма происхождение зла. Но эти соображения не выясняют еще, почему манихейство катаров, патаренов или альбигойцев не остался только умозрительной школьной теорией, но сделался верой, до такой степени возбуждавшей слепой фанатизм, что верующие не отступали ни перед какой жертвой для распространения своего учения и спокойно всходили на пылающий костер. Широко распространенное и глубоко вкоренившееся убеждение, что христианство стало суетным благодаря своему сацердотализму, что оно удалилось от своего прообраза, что оно должно погибнуть, уступив место новой религии, может в значительной степени объяснить то бескорыстное рвение, которое вызвал неодуализм среди людей бедных и неграмотных.
   Из всех ересей, с которыми приходилось бороться церкви первых веков, ни одна не возбуждала столько опасений и такого к себе отвращения, как манихейство. Мани так искусно соединил древнеперсидский дуализм не только с христианством, но и с гностицизмом и буддизмом, что его учение нашло себе последователей как в высших, так и в низших классах, как среди образованных людей, так и среди простых работников. Церковь инстинктивно почувствовала, что перед ней выступает новый и чрезвычайно опасный враг, и как только она получила возможность располагать поддержкой государства, она беспощадно начала преследовать манихейство. Среди многочисленных указов императоров -- и христиан, и язычников, -- указов, направленных к подавлению свободы мысли, наиболее суровыми и жестокими были указы против манихеев. Преследование достигло своей цели, и после долгой борьбы в пределах империи были подавлены все внешние проявления манихейства, но втайне это учение продолжало существовать даже и на западе империи. На востоке манихейство также отодвинулось к границам империи, но все же продолжало сохраняться не только во внутренних провинциях, но и в самом Константинополе. Отказавшись от почитания Мани, манихеи признали своими руководителями двух других из своих ученых -- Павла и Иоанна Самосатского, из которых первый дал еретикам свое имя -- павликиане. Во время царствования императора Констанция, в 653 году, некто Константин разработал это учение, и оно удержалось, несмотря на ужасные преследования, встречаемые с тем же героизмом, который проявляли позднее манихеи Запада.
   Оттесненные за границы империи, в земли сарацин, затем опять передвинувшиеся к границам империи, павликиане некоторое время жили независимо в горах Армении и, никому неизвестные, вели войны против Византии. В VIII и IX веках Лев Исаврянин, Михаил Куропалат, Лев Армянин и императрица-регентша Феодора тщетно старались их уничтожить; во второй половине X века Иоанн Цимисхий проявил веротерпимость и переселил огромное число их во Фракию, где они быстро размножились и показали себя одинаково способными как к мирным занятиям, так и к бранному делу. В 1115 году Алексей Комнин проводил лето в Филиппополе и вел богословские диспуты с еретиками, из которых многие, по словам его дочери, обратились в истинную религию. Почти непосредственно за переселением манихеев в Европу при Цимисхий мы встречаем на Западе новые следы ереси -- доказательство того, что дух прозелитизма не ослаб у них с веками.
   В своих основных положениях учение павликиан было тождественно с учением альбигойцев. Простой дуализм, или маздеизм, рассматривает вселенную как произведение творческих сил Ормузда и Аримана, причем каждый из них старается парализовать действия другого, откуда и в жизни и в природе происходит бесконечная борьба между добром и злом. Это учение объясняет причину существования зла и в то же время призывает людей прийти на помощь Ормузду, поддерживая его дело добрыми словами, добрыми помышлениями и добрыми делами. Под влиянием гностических умозрений Мани изменил это учение, отождествив добро с духом, а зло с материей; несомненно, это положение более тонкое и более философское, но оно неизбежно вело к пессимизму и крайностям аскетизма, так как душа могла выполнить свое назначение только при условии подавления и умерщвления плоти. Таким образом, в учении павликиан мы находим два равносильных начала: Бог и Сатана, из которых первый был творцом мира невидимого, духовного и вечного, а второй -- мира видимого, вещественного и тленного. Иегова Ветхого Завета -- это Сатана, а пророки и патриархи -- его темные слуги, и поэтому надо отвергнуть все книги Ветхого Завета. Новый Завет является истинным Священным Писанием, но Христос не был человеком; это был призрак, фантом. Сын Бога, Он только по-видимому родился от Девы Марии, но в действительности сошел с неба, чтобы разрушить культ Сатаны. Переселение душ обеспечивает награду добрым и наказание злым. Таинства признавались не имеющими никакого значения, а священники и отцы -- простыми наставниками. Таковы известные нам основные положения учения павликиан; тождество их с основными положениями учения катаров настолько очевидно, что мы не можем согласиться со Шмидтом, который выводит катаров из болгарских монастырей. Другое неопровержимое доказательство связи между катарами и манихеями представляет священное одеяние Совершенных у катаров: оно несомненно заимствовано у маздеев, у которых kosti и sadere были существенными частями одежды верующих. Те из катаров, которые носили священные одежды, были известны у инквизиторов под именем haereticus indutus или vestitus и считались посвященными во все тайны еретического учения.
   Но катаризм был верованием чисто антисацердотальным. Он отрицал весь церковный строй как нечто бесполезное; в глазах его римская церковь была синагогой Сатаны, спасение в которой было немыслимо. Исходя из этого, он отрицал таинства, обедни, предстательство Девы Марии и святых, чистилище, мощи, иконы, кресты, святую воду, индульгенции и вообще все то, что, по словам священников, обеспечивало верным вечное спасение; равным образом катары осуждали десятинный налог и приношения, которые делали для духовенства прибыльным делом присвоенную ими себе заботу о спасении душ. Считая себя церковью Христовой, катары полагали, что они имеют право вязать и разрешать, данное Иисусом Христом его ученикам; consolamentum, или духовное крещение, смывало все грехи, но молитва не имела никакой силы, если грешник продолжал грешить.
   Священное Писание катары переводили на народный язык, но в молитвах они сохранили язык латинский, и поэтому для большинства верующих молитвы были непонятны. Для отправления их крайне простого богослужения у них было особое посвященное духовенство; но быстрый рост общин и их ревность в обращении других в свою секту создали в скором времени необходимость в правильной организации и в иерархии. Катары называли себя просто "христианами"; над ними стояли избираемые из Совершенных епископ, Filius Major, Filius Minor и диакон. Всякое духовное лицо трех высших степеней имело при себе диакона, который помогал ему и в случае надобности заменял его; обязанности всех их были почти одинаковы; впрочем, главной обязанностью Filii было посещать членов церкви и наставлять их в вере. Filius Major избирался конгрегацией, а повышение его в сан епископа происходило, когда открывалась вакансия; посвящение совершалось через наложение рук, или consolamentum, которое заменяло крещение и было необходимым обрядом при вступлении в церковь. Так как учение, что таинства были недействительны, если совершались руками, оскверненными грехом, вызывало среди верных немало беспокойств, то часто consolamentum делалось два или три раза. Обыкновенно, но не повсеместно, признавали, что духовное лицо низшего сана не могло посвящать в высший сан, и поэтому во многих городах было по два епископа, чтобы в случае смерти одного не было надобности прибегать для посвящения ему преемника к помощи Filius Major.
   Ритуал катаров был суровым в своей простоте. Католическая евхаристия была заменена у них благословением хлеба, происходившим ежедневно за столом. Старейший из присутствовавших брал хлеб и вино, а остальные в это время читали молитву Господню; затем старейший со словами "Благодать Господа нашего Иисуса Христа да будет со всеми нами" преломлял хлеб и раздавал его присутствовавшим. Этот освященный хлеб пользовался особым уважением среди массы катаров, которые в большинстве были лишь верующие, credentes, и не были еще, как Совершенные, всецело присоединены к церкви. Часто они по целым годам сохраняли кусок освященного хлеба и время от времени съедали по крошке его. Перед едой и питьем катары всегда произносили молитву; если на трапезе присутствовал Совершенный, то восседавшие, перед тем как прикоснуться к пище или к питью, говорили benedicite, на что Совершенный отвечал: "Diaus vos benesiga". Ежемесячно происходила церемония исповеди, на которой присутствовали все верующие общины. Consolamentum, или consolament, которое соединяло душу верующего со Святым Духом и, как христианское крещение, очищало от всякого греха, совершалось торжественно. Оно состояло в наложении руте и могло быть исполнено кем-либо из Совершенных, даже и женщиной, лишь бы лицо, совершающее его, не находилось в состоянии смертного греха; для выполнения обряда требовалось сослужение двух лиц. Этот способ принятия в церковь назывался инквизиторами hereticatio; обыкновенно, за исключением тех, кто желал вступить в число служителей церкви, к этому обряду прибегали лишь перед смертью; весьма возможно, что это обусловливалось боязнью преследований; но часто верующий, credens, присоединялся посредством обряда la covenansa, обязуясь принять consolamentum перед смертью; это обязательство должно было быть выполнено даже и в том случае, если умирающий был не в состоянии говорить и не мог отвечать на вопросы. Сам по себе обряд был несложен, но ему обыкновенно предшествовал продолжительный пост. Священнодействующий спрашивал вступающего: "Брат, желаешь ли ты принять нашу веру?" После многих коленопреклонений и благословений неофит отвечал: "Моли Бога обо мне, грешном, чтобы привел Он меня к благому концу и сделал из меня доброго христианина". На это священнослужитель отвечал: "Да услышит Господь Бог моление наше, и да соделает Он из тебя доброго христианина, и да приведет тебя ко благому концу. Отдаешь ли ты себя Богу и Евангелию?" Если от вступающего следовал утвердительный ответ, то его снова спрашивали: "Обещаешься ли ты, что отныне ты не будешь вкушать ни мяса, ни яиц, ни сыру, ничего животного, кроме водного и растительного; что не будешь говорить неправду, не будешь клясться, не будешь вести развратной жизни, не пойдешь один, если будешь иметь возможность найти спутника; что не отречешься от веры из боязни воды, огня или другого какого-либо наказания?" Если неофит давал требуемые от него обеты, то присутствовавшие склоняли колени, а священнодействующий накладывал ему на голову Евангелие и читал первую главу от Иоанна: "Вначале было Слово" и т. д., после этого он облекал его в священные одежды, и все присутствующие давали друг другу лобзание мира: мужчины целовались между собой, а женщины прикасались к локтю.
   Эта церемония, при которой неофит давал обет вести чистую и безупречную жизнь, считалась символом отречения от Духа Зла и возвращения души к Богу. Если вступающий находился в браке, то требовалось обязательное согласие обоих супругов. Когда hereticatio совершалась на смертном одре, то обыкновенно она сопровождалась обрядом endura, или privatio. Священнодействующий спрашивал вступающего, желает ли он быть исповедником или мучеником; если он избирал последнее, то на уста ему накладывали подушку или салфетку (германские катары называли ее Untertuch) и в это время читали над ним известные молитвы. Если он выражал желание сделаться исповедником, то он три дня должен был провести без пищи, получая лишь немного воды для утоления жажды. Если он выздоравливал, то становился "совершенным". Среди катаров было распространено самоубийство, и нередко, чтобы лишить себя жизни, прибегали к обряду endura. Мучение, претерпеваемое перед смертью, освобождало, по мнению катаров, от мук загробного мира, и добровольное лишение себя жизни голодом, ядом, истолченным стеклом или открытием вен не было редкостью среди катаров; а родственники умирающего, со своей стороны, обыкновенно старались еще ускорить его конец, полагая, что этим они исполняют свой долг по отношению к нему.
   Обряд сектантов, известный под именем melioramentum и называемый инквизиторами veneratio, имел в глазах последних большое значение, так как служил для них доказательством принадлежности к ереси. Когда верующий, credens, подходил к своему духовному лицу или прощался с ним, он трижды преклонял перед ним колени, говоря: "Benedicite", на что священнослужитель отвечал: "Diausvos benesiga". Этим со стороны верующего выражалось уважение к Святому Духу; который, как думали, пребывал на священнослужителе; об этом обряде часто упоминается в судебных процессах, так как он служил несомненным подтверждением виновности тех, кто совершал его.
   Эти обряды, равно как наставления, даваемые при hereticatio, свидетельствуют о том, как сильна была у катаров тенденция аскетизма; и это было неизбежным последствием дуализма, лежавшего в основе их учения. Так как все вещественное было создано Сатаной и было поэтому злом, то дух вел против него постоянную борьбу, и катары в своих молитвах просили Бога не щадить их тела, рожденного в грехе, но быть милостивым к их душе, заключенной в телесной оболочке, как в тюрьме (No aias merce de la carn nada de corruptio, mais aias merce de l'esperit pausat en carcer). Отсюда вытекало требование избегать всего, что вело за собой воспроизведение животной жизни. Чтобы подавлять плотские желания, катары три дня в неделю ели только хлеб и воду, исключая те случаи, когда они были в пути; кроме того, в году у них было три поста по сорок дней каждый. Браки также были запрещены, и лишь немногие еретики разрешали брак между девственными молодыми людьми и девственными девушками при условии, что они прекратят половые сношения после рождения первого ребенка. Более снисходительные дуалисты, безусловно запрещая брак для совершенных, разрешали его простым верующим, но среди более строгих телесный брак заменялся духовным единением души с Богом, совершавшимся через обряд consolamentum. Катары были убеждены, что половое сношение было первородным грехом Адама и Евы, запрещенным плодом, посредством которого Сатана продолжает сохранять свою власть над людьми.
   На показаниях перед судом Тулузской инквизиции в 1310 году об одном из наставников ереси было сказано, что он ни за какие блага мира не коснется женщины; в другом деле одна женщина показала, что ее отец, после того как над ним была совершена hereticatio, запретил ей прикасаться к нему, и она не нарушала этого запрещения даже у его смертного одра. Аскетизм катаров доходил до того, что им было запрещено употреблять в пищу все животного происхождения -- мясо, яйца и молоко; исключение делалось только для рыбы. Осуждение брака, запрещение мяса и возбранение клятвы были главными внешними признаками, на которых основывались при привлечении к суду инквизиции. В 1229 году два видных тосканских катара, Петр и Андрей, публично в присутствии папы Григория IX отреклись от своих заблуждений; через два дня они торжественно засвидетельствовали искренность своего обращения, вкусив мяса перед собранием епископов, что и отмечено в официальном протоколе.
   С течением времени столь широко распространенная ересь неизбежно должна была подразделиться. Среди итальянских катаров мы находим, с одной стороны, Concorrezenses (от места Конкоррецо близ Монца в Ломбардии) и с другой -- Bajolenses (от Баньоло в Пьемонте), которые исповедовали видоизмененную форму дуализма; по их учению. Сатана был ниже Бога, который позволил ему создать мир и сотворить человека. Concorrezenses учили, что Сатана ввел в тело человека слегка согрешившего ангела, и они восстанавливали древнюю ересь традуцианизма, утверждая, что все человеческие души произошли от этого бесплодного духа. Bajolenses, напротив, учили, что все души созданы Богом до сотворения мира и что они согрешили уже с того времени. Эти умозрения породили легенду, в которой Сатана является в роли правителя неба, обязанного собирать все хвалебные песни и псалмопения, которые ангелы должны были ежедневно возносить Богу. Восхотев сделаться равным Богу, Сатана похитил и сохранил для себя часть ангельских хвалебных песен; узнав об этом, Бог заменил Сатану архангелом Михаилом, а виновного с его учениками сверг. Тогда Сатана освободил часть земли от покрывавшей ее воды и создал Адама и Еву. Ицет-но целых тридцать лет старался он вдохнуть в них души живые; наконец ему удалось сманить с неба двух сочувствовавших его делу ангелов, которые и вступили в тела Адама и Евы, а затем последовательно вселялись в тела Еноха, Ноя, Авраама и всех пророков, безуспешно ища себе спасения. Наконец, с приходом на землю Иисуса Христа их подвиг искупления окончился на Симеоне и Анне, и им было разрешено вернуться на небо. Души людей суть такие же падшие ангелы, проходящие длинный путь искупления.
   Это верование было так распространено среди катаров, что привело их к учению о переселении душ, весьма сходному с подобным же учением буддистов, хотя и видоизмененному верованием, что сошествие на землю Иисуса Христа имело целью освобождение этих падших душ. Пока душа не становилась достаточно совершенной для того, чтобы вознестись к своему создателю как в Moksha или в поглощении Брамы, она должна была пройти ряд последовательных существований. Но так как душа для искупления своих грехов могла входить в тела низших животных, то, естественно, как в буддизме и браманизме, явился запрет убивать все живущее, кроме насекомых и рыб. Катары, повешенные в Госларе в 1052 году, даже и у виселицы отказались зарезать цыпленка; в XIII веке это испытание считалось верным средством узнать еретика.
   Среди еретиков встречались редкие философские умы, которые сумели отрешиться от этих пустых умозрений и предвосхитили теорию современного рационализма. В глазах этих людей Природа заняла место Сатаны. Бог, создав мир, поручил его управление Природе, силе творческой и все уравнивающей. Даже произведение новых видов не есть действие Божественного промысла, а лишь проявление движения природы -- эволюции, по современной терминологии. Эти натуралисты, как они себя называли, отрицали подлинность чудес; чудеса евангельские они старались объяснить, и объяснения их не менее правдоподобны, чем объяснение церкви; признавая, что природа управляет стихиями, они утверждали, что незачем обращаться к Богу с молитвой о ниспослании благоприятной погоды. Они оставили много сочинений, и один из их католических противников засвидетельствовал, насколько эти сочинения, в особенности "Perpendiculum scientiarum", были увлекательны; о последнем сочинении он говорит, что оно производило на читателей глубокое впечатление благодаря смешению в нем философских идей с удачно подобранными текстами Святого Писания.
   Не касаясь слабых сторон учения дуализма, мы припомним, сколько впечатлительных и пылких умов доходило до толкований подобного рода, так как они живо чувствовали несовершенство человеческой природы и ясно видели противоречие между ею и созданным ими идеалом. Так, например, в 1560 году горячий реформатор Flacius Illyricus весьма близко подошел к мифам катаров и вызвал оживленные споры своим учением, что первородный грех не был простой случайностью, а вытекал из сущности человеческой природы. Он утверждал, что в момент грехопадения человек совершенно и бесповоротно потерял образ и подобие Божие, что он стал подобием Сатаны, так как абсолютное добро изменилось в нем в абсолютное зло. Его друзья Musaeus и Judex вполне основательно доказывали ему, что это учение прямо вело к манихейству.
   Очень близко подходит также к манихейству христианский аскетизм по своему отрицательному взгляду на плоть, которую он считает врагом души. "Многие, -- пишет св. Франциск Ассизский,-- согрешая или получая ущерб, обвиняют своего врага или своего соседа. Но это несправедливо, ибо всякий из нас имеет власть над своим врагом: единственный источник всякого греха -- это наше собственное тело. Благословен раб, держащий в плену этого врага своего и стоящий на страже против его нападений; когда он ведет себя таким образом, ему не страшен никакой видимый враг". В другом месте св. Франциск заявляет, что тело его -- самый страшный враг его и что он охотно отдал бы его демону.
   По учению доминиканца Таулера, главы германских мистиков XIV века, человек, сам по себе, не что иное, как сосуд всякой скверны, существо, зачатое во зле и рожденное в грехе, могущее только внушать к себе отвращение; и этот взгляд разделяли даже те ученики Таулера, которые отличались редкой любовью и снисхождением к ближнему.
   Так же далеко, как Мани или Будда, в своей ненависти к телу, этому источнику греха, идет Жан-Жак Олье, основатель большой богословской школы в Сен-Сюльписе. В своем "Cathechisme du Chrethien pour la vie intИrieure", который, насколько я знаю, и до сих пор еще употребляется в Сен-Сюльписской школе, он, между прочим, пишет следующее: "Я не удивляюсь, что вы говорите, что нужно ненавидеть свою плоть, что нужно питать отвращение к самому себе и что человек в своем настоящем виде должен быть презираем... Поистине, нет зла, нет такого бедствия, которые не должны бы упасть на него за его грешную плоть". Спорить при подобных учениях о том, Бога или Сатану следует считать творцом такого отвратительного существа, как человек, значило бы спорить о словах. Заранее можно сказать, что творцом человека не мог быть всеблагой Бог, начало абсолютного добра.
   Не было ничего привлекательного в учении катаров для людей чувственных, скорее, оно должно было отталкивать их, и если катаризм мог распространиться с поразительной быстротой, то объяснение этому факту нужно искать в недовольстве массы церковью за ее нравственное ничтожество и за ее тиранию. Хотя аскетизм, возводимый катарами в закон, и был совершенно неприменим в действительной жизни огромной массы людей, но нравственная сторона этого учения была поистине удивительна; и в общем основные его положения соблюдались в жизни строго, и остававшиеся верными церкви с чувством стыда и сожаления сознавались, что в этом отношении еретики стояли много выше их. Но, с другой стороны, осуждение брака, учение, что сношение между мужчиной и женщиной равносильно кровосмешению, и другие подобные преувеличения вызывали толки, что кровосмешение среди еретиков было обычным явлением; рассказывались небывалые истории о ночных оргиях, на которых сразу гасились все огни, а люди предавались свальному греху; а если после этого рождался ребенок, то его держали над огнем, пока он не испускал дух, а потом из тела этого ребенка делали адские дары, обладавшие такой силой, что всякий, вкусивший их, не мог более выйти из секты.
   До нас дошло много подобных россказней, которые пускались в обращение с очевидной целью возбудить против еретиков народную ненависть; но не надо забывать, что инквизиторы, т. е. люди, знавшие лучше всех правду об еретиках, всегда утверждали, что все рассказы о тайном разврате катаров -- пустая выдумка. Я перечитал много сотен судебных отчетов и приговоров и нигде не нашел даже намека на это, кроме нескольких следственных дел, веденных в 1387 году Фра Антонио Секко в альпийских долинах. Вообще же инквизиторы не тратили времени на розыски свидетельств в подтверждение заведомо ложных преступлений. "Если вы спросите еретиков, -- пишет св. Бернар, -- то окажется, что они самые лучшие христиане; в речах их вы не найдете ничего предосудительного, а дела их не расходятся со словами. Согласно своему нравственному учению, они никого не обманывают, никого не притесняют, никого не ударяют; щеки их бледны от постоянных постов, они не сидят сложа руки и трудами снискивают себе хлеб". Последнее заявление совершенно верно, так как катары в большинстве случаев были хорошие крестьяне и трудолюбивые работники, которые видели господствующее вокруг них зло и работали с надеждой на лучшее будущее. Богословы, состязавшиеся с ними, считали их невеждами и мужиками; во Франции они были известны под именем Texerant (ткачей), так как ересь особенно сильно распространялась среди этих скромных работников, монотонное занятие которых давало много свободного времени для размышлений. Но хотя масса катаров и была необразованна, их наставники были сведущими богословами, и у них была богатая народная литература, всюду, к сожалению, бесследно погибшая, за исключением перевода Нового Завета и краткого служебника. Их глубокое знание Священного Писания засвидетельствовано Лукой, епископом Тюйским, который предупреждает христиан не вступать в богословские споры с катарами, если они не знают основательно Закона Божьего и не могут опровергнуть положений противника. Строгая нравственность катаров, насколько мы знаем, никогда не ослабевала; сто лет спустя после св. Бернара мы встречаем те же самые отзывы о нравственных достоинствах катаров, которые были высказаны в середине XIII века во Франции. Формула исповеди, которую они приносили в своих собраниях, показывает, насколько строго умели они предупреждать и подавлять суетность мысли и слова.
   Но особенно страшна была для церкви способность катаров к совращению других в свою ересь; ни усталость, ни опасность не останавливали их. Их миссионеры ходили по всей Европе и всюду призывали к покаянию и обращению; их можно было встретить даже у подножий костров, на которых сжигались их братья. Наружно они выдавали себя за католиков и образцово соблюдали все церковные обряды, пока, заручившись доверием соседей, не начинали тайно трудиться над их обращением. Путешествуя, они раздавали свои листки, в которых не стеснялись извлекать выгоду даже из суеверий католичества; так, например, они сулили прощение грехов тем, кто будет читать листки и распространять их; или, например, выдавали себя за посланных от самого Иисуса Христа и говорили, что их носят ангелы на крыльях своих. Рассказывают, что много католических священников перешли в ересь благодаря чтению этих листков, которые приносили им для прочтения их неграмотные прихожане; отсюда можно сделать грустный вывод о степени умственного развития духовенства той эпохи. Еще более достойный порицания прием был пущен в ход катарами Монку во Франции: они сделали образ Божьей Матери и нарисовали ее кривой и безобразной, говоря, что Иисус Христос, чтобы показать свое смирение, нарочно избрал Себе в матери такую безобразную женщину; затем они стали творить этим образом чудеса исцеления, притворяясь для этого больными; образ этот быстро прославился настолько, что многочисленные копии с него помещались повсюду в церквях и часовнях, пока еретики, к великому соблазну верных, не открыли своего обмана. Нечто подобное проделали и с распятием, у которого недоставало верхней перекладины и на котором ноги Спасителя были сложены крестом и прибиты тремя гвоздями. Этот новый тип распятия вызвал много подражаний, пока, к великому смущению верных, не открылось, что он был сделан катарами в насмешку. В провинции Леон, как мы увидим ниже, были более наглые случаи обманов, которые также пользовались успехом.
   Ревность к вере, доводившая усердие миссионеров до сумасшествия, проявлялась также в строгом соблюдении неофитами наставлений, преподанных им при вступлении их в ряды совершенных. В этом отношении катары были вполне сходны с вальденсами. Инквизиция жаловалась, что ей с трудом удавалось добиться признания у простого верующего (credens), деревенская изворотливость которого часто торжествовала над искусством инквизиторов; но зато легко было обнаружить совершенного, который никогда не говорил неправды и отказывался принести присягу Один из инквизиторов не советует своим товарищам спрашивать у подозреваемого прямо: "Не катар ли ты?", так как ответом будет простое "да". Но если предложить совершенному во имя его Бога сказать все, касающееся его, то он без утайки расскажет всю свою жизнь. Если принять во внимание, что эта откровенность вела на костер, то действительно интересно отметить, что ни одному инквизитору не приходила в голову мысль о нравственной высоте его жертв.
   Мы с трудом можем представить себе, что, собственно, в учении катаров порождало энтузиазм и ревностное искание мученической смерти; но никакое другое вероучение не может дать нам такого длинного списка людей, которые предпочитали бы ужасную смерть на костре вероотступничеству. Если бы было верно, что из крови мучеников родятся семена церкви, то манихейство было бы в настоящее время господствующей религией Европы. Во время первого преследования, о котором сохранились известия, а именно -- во время преследования в Орлеане в 1017 году, тринадцать катаров из пятнадцати остались непоколебимы пред пылающими кострами; они отказались отречься от своих заблуждений, несмотря на то что им было обещано прощение, и их твердость вызвала удивление зрителей. Когда в 1040 году были открыты еретики в Монфорте и миланский архиепископ призвал к себе их главу Джерардо, то последний не замедлил явиться и добровольно изложил свое учение, счастливый, что ему представился случай запечатлеть свою веру ценой жизни. Катары, сожженные в Кёльне в 1163 году, произвели на всех глубокое впечатление тем радостным мужеством, с которым они встретили ужасную смерть. Когда они были уже в предсмертной агонии, то их глава Арнольд, по словам очевидцев, уже наполовину обгоревший, освободил руку и, протянув ее к своим ученикам, с невероятной кротостью сказал им: "Будьте тверды в вере вашей. Сегодня будете вы со святым Лаврентием". Среди этих еретиков была одна девушка поразительной красоты, возбудившая жалость даже у палачей; ее сняли с пылающего костра и обещали выдать замуж или поместить в монастырь; она сделала вид, что принимает предложение, и спокойно стояла, пока все ее товарищи не умерли мученической смертью; потом она попросила своих сторожей показать ей прах "совратителя душ". Они указали ей тело Арнольда; тогда она вырвалась из их рук и, накрыв лицо платьем, бросилась на догоревшие останки своего учителя, чтобы вместе с ним сойти в преисподнюю. А еретики, открытые в это же время в Оксфорде, решительно отказались покаяться, повторяя слова Спасителя: "Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное". Осужденные на медленную и позорную смерть, они, предшествуемые своим вождем Гёрардом, весело шли к месту казни и громко пели: "Будьте благословенны, ибо люди гонят вас". Во время крестового похода против альбигойцев, когда был взят замок Минервы, крестоносцы предложили своим пленным на выбор -- отречение или костер; нашлось до 180 человек, которые предпочли смерть, по поводу чего монах, повествующий об этом, замечает: "Без сомнения, все эти мученики диавола перешли из временного огня в огнь вечный". Один хорошо осведомленный инквизитор XIV века говорит, что катары, если они не отдавались добровольно в руки инквизиции, всегда были готовы умереть за свою веру в противоположность вальденсам, которые ради сохранения жизни не останавливались перед притворным отречением от ереси. Католические писатели изо всех сил стараются уверить нас, что непоколебимая твердость в убеждениях у этих несчастных не имела ничего общего с твердостью христианских мучеников, но была просто ожесточением сердца, внушенным Сатаной; Фридрих II ставит катарам в вину их упорство, так как благодаря ему наказание, наложенное на виновных, не устрашало других.
   Вполне естественно, что манихеев обвиняли в поклонении дьяволу. Люди, сроднившиеся с повседневной церковной практикой, с покупкой всего просимого и желаемого ценой молитвы, вкладов и добрых дел, конечно, думали, что манихеи, признававшие Сатану творцом всего вещественного, призывали его, испрашивая себе земных благ. Земледелец не мог, например, просить Бога о даровании ему богатого урожая, но должен был молить об этом дьявола, которого считал создателем хлеба. Правда, была секта люцифериан (Luciferiani), которые боготворили Сатану, считая его братом Бога, несправедливо изгнанным с неба, и раздавателем земных благ; но эти сектанты, как мы увидим ниже, были близки к "Братьям Свободного Духа", которые сами произошли, по всей вероятности, от Ortlibenses. Мы не находим ни одного свидетельства, чтобы катары когда-либо поколебались в своей вере в Иисуса Христа или стремились к какому-либо иному благу, кроме единения с Богом.
   Таково было верование, быстрое распространение которого по югу Европы, вполне понятно, испугало церковь. Какими бы ужасными ни казались нам средства, направленные к подавлению ереси, каким бы чувством сострадания ни проникались мы к несчастным жертвам убеждения, мы без всякого колебания можем утверждать, что при тех условиях вопрос о католицизме был также вопросом и о цивилизации и прогрессе. Если бы катаризм стал господствующей религией или даже религией, равноправной с католицизмом, то, несомненно, его влияние было бы гибельно. Если бы аскетизм, возводимый катарами в догмат в вопросе о половых сношениях, стал общим, то он неизбежно повлек бы за собой вымирание человеческого рода; а так как это явно нелепо, то весьма вероятно, что раньше, чем человечество примирилось бы с предстоящей ему гибелью и с идеей о возвращении всех изгнанных душ к их создателю Богу, брак был бы заменен свободным сожительством, что привело бы к разрушению идеи семьи. Осуждая видимый мир и вообще все вещественное как дело рук Сатаны, катаризм наносил тяжелый удар стремлению людей к улучшению внешних условий их существования; поэтому, если бы это верование распространилось среди большинства людей, оно привело бы Европу в дикое состояние первобытных времен. Проповедь катаров не была только восстанием против церкви, но и отрицанием человека перед природой. Подобное учение было осуждено уже в самом своем зародыше, и мы с трудом можем понять, как оно могло удерживаться так упорно и так долго хотя бы и пред лицом церкви, возбуждавшей к себе так много презрения и ненависти. Конечно, преследование вызывало экзальтацию и помогало катаризму находить себе последователей между энтузиастами и недовольными; но мы опять повторяем, что, если бы катаризм одержал победу и сохранился в своей первоначальной чистоте, он неизбежно погиб бы под давлением своих собственных основных заблуждений, и, кроме того, он породил бы жреческое сословие, не менее привилегированное, чем католическое Духовенство, и на нем не замедлило бы отразиться развращающее действие человеческого честолюбия, этого неиссякаемого источника всякой неправды и всякого гнета.
   Почва для восприятия катаризма была, по всей вероятности, подготовлена старым манихейством, продолжавшим жить отчасти кое-где в глуши. В 563 году собор в Браге в Испании счел нужным предать анафеме догматы манихеев, посвятив им семнадцать канонов. В первой половине VIII века в римской диоцезе всякому вновь посвященному епископу напоминали папское предостережение не принимать уроженцев Африки в монашеские ордены, так как опыт показал, что среди них много манихеев. У Муратори напечатана анафема на латинском языке, которая направлена против учения манихеев, и она, относясь к 800 году, свидетельствует, что в это время в Западной Европе были еще манихеи. Как мы уже упоминали, около 970 года Иоанн Цимисхий переселил павликиан во Фракию, откуда они очень быстро распространились по всему Балканскому полуострову. Когда в 1097 году крестоносцы, под начальством Богемунда Тарентского, прибыли в Македонию, они узнали, что все жители города Пелагонии были еретики; они остановились и после долгой осады взяли город, сровняли его с землей и перебили все его население. В Далмации павликиане основали приморский город Дугунтию (Trau), который стал местопребыванием одного из главных их епископов; в эпоху Иннокентия III число павликиан в славянских землях полуострова было огромно, они совращали местных жителей целыми толпами и причиняли папе немало хлопот. Даже тогда, когда катары стали очень многочисленны в Западной Европе, они не забывали, что главный стан их находился на правом берегу Адриатики. Там же под влиянием богомилов зародилась та форма дуализма, которая известна под именем конкоррецианизма, и катары добровольно обращались к балканским епископам за разрешением возникавших между ними богословских недоразумений и споров.
   Вскоре после водворения манихеев в Болгарии влияние их миссионеров сказалось и на Западе. Правда, от этой эпохи до нас дошло мало документальных известий, и нам часто приходится довольствоваться случайными указаниями; но если мы видим, что Герберт д'Аурильяк, избранный в 991 году реймским архиепископом, счел необходимым в своем исповедании веры заявить, что Сатана творит зло по своей доброй воле, что Ветхий и Новый Заветы имеют равное значение, что брак и употребление мяса в пищу разрешены, то мы вправе заключить из этого, что павликианское учение проникло уже на севере до Шампани и, по-видимому, катаризм свил здесь себе гнездо очень рано; по крайней мере, уже в 1000 году один крестьянин из деревни Вертю, по имени Летард, был уличен в распространении антисацердотального учения, очевидно манихейского происхождения; говорят, что он утопился в колодце, когда его положения были опровергнуты епископом Либурнием. Но замок Мон-Вимер, в окрестностях Вертю, долгое время оставался центром ереси. К этому же времени относится рассказ о равеннском грамматике Вильгарде, который по внушению злых духов, являвшихся ему в виде Виргилия, Горация и Ювенала, составил из латинских поэтов непогрешимое руководство к жизни и распространял учение, во многом несогласное с верой. По всей вероятности, его учение в основе своей было манихейское; оно не могло быть слепым культом классических авторов, так как эта эпоха была чересчур уж груба, чтобы в ней мог стать популярным подобный культ; к тому же мы знаем, что Вильгард имел многочисленных учеников по всем городам Италии и что после осуждения их учителя Петром, архиепископом равеннским, они были частью сожжены, частью перебиты. Эта же ересь распространилась в Сардинии и Испании, где она была жестоко подавлена.
   Немного позднее катары появляются в Аквитании, где они многих совратили в ересь, которая оттуда тайно распространилась по всему югу Франции. В 1017 году ее обнаружили даже в Орлеане при обстоятельствах, обративших на нее всеобщее внимание. Зараза была занесена туда пришедшей из Италии женщиной, которая совратила много видных лиц местного духовенства; они, с ревностью неофитов, стали распространять новое учение и необдуманно послали для этого в разные стороны проповедников, что и обнаружило их. Узнав об этом, король Роберт Благочестивый немедленно поспешил в Орлеан вместе с королевой Констанцией и созвал совет епископов, чтобы решить, какие принять меры к подавлению ереси. Признанные на допрос еретики исповедовали свою веру и заявили, что они скорее умрут, чем отрекутся от нее. Народ был так враждебно настроен против еретиков, что Роберт поставил королеву у дверей церкви, где происходило собрание, чтобы народ не разорвал еретиков, когда они будут входить в церковь. Но королева разделяла народную ненависть к еретикам и, когда их вели, ударила одного из них (своего духовника) палкой так сильно, что выбила ему глаз. Еретиков вывели за городские стены и там, пред пылающим костром, им предложили отречься от своих заблуждений; они предпочли смерть, и их мученический конец поразил всех присутствовавших. Все совращенные ими были разысканы и без всякой жалости сожжены. В 1205 году новый очаг ереси был открыт в Люттихе, но эти еретики проявили меньшую твердость и получили прощение, после того как отреклись от своих заблуждений.
   Примерно в это же время появились еретики и в Ломбардии, в замке Монфорте, близ Асти; их безжалостно преследовали соседние сеньоры и епископы и сжигали повсюду, где находили. Около 1040 года архиепископ Миланский Эриберто, объезжая свою епархию, посетил Асти и, услыхав рассказы об этих еретиках, пожелал посмотреть их. Они явились без всякого колебания, захватив с собой своего учителя Джерардо и графиню Монфорте, которая также принадлежала к их секте; все горячо исповедовали свою веру, и Эриберто, в надежде обратить их, взял их с собой в Милан. Не думая оправдать надежд епископа, они, наоборот, старались распространять свою ересь между любопытными, стекавшимися толпами к их тюрьме; кончилось тем, что возбужденная чернь, вопреки воле епископа, вытащила их из тюрьмы и предложила им выбор между крестом и костром. Немногие сдались, большинство же, закрыв лицо руками, бросилось в пламя. В 1045 году еретики появились в Шалоне; епископ Рожер обратился к люттихскому епископу Вазо с вопросом, что ему делать с ними и не следует ли ему обратиться к светской власти, чтобы погасить ересь в зародыше, пока она не охватила всего населения; добродушный Вазо ответил, что их надо оставить на волю Бога, "ибо, -- добавил он, -- те, кого сегодня мир считает плевелами, быть может, когда наступит жатва, будут собраны Богом вместе с пшеницей". "Те, -- писал он дальше, -- кого мы считаем врагами Бога, могут быть помещены Им на небе выше нас". Вазо уже слышал, что еретики выделялись бледным цветом лица и что духовные судьи, воображая, что всякий бледный должен быть еретиком, отправили на тот свет огромное число добрых, но бледных католиков, и это заставило его быть осмотрительным в своем ответе.
   Уже в 1052 году ересь появляется в Германии, где благочестивый император Генрих Черный перевешал много еретиков в Госларе. В последние годы XI столетия об еретиках слышно было мало, хотя о них поднимался в 1056 году вопрос в Тулузе, а в 1062 году в Базье; в 1200 году ересь охватила уже всю Ажанскую епархию.
   В XII столетии зло стало распространяться по северу Франции. Покровителем еретиков считался граф Иоанн Суассонский; но, несмотря на это, суассонский епископ Лизиард захватил нескольких из них и первый применил к ним, в целях обнаружения их виновности, суд Божий, что стало впоследствии правилом. Один из осужденных, брошенный в воду, над которой было произнесено заклинание, всплыл на ее поверхности; сильно смущенный этим, епископ заключил их всех в тюрьму, а сам отправился на собор в Бовэ (1114 г.), чтобы посоветоваться с другими епископами. Но чернь не разделяла сомнений епископа: боясь, что добыча ускользнет из ее рук, она ворвалась в тюрьму и сожгла всех еретиков в отсутствие епископа; составитель хроники с похвалой отзывается об этом проявлении благочестивой ревности.
   В это же время новый очаг катаризма был открыт во Фландрии. Ересиарх, призванный епископом г. Камбрэ, открыто исповедовал свои убеждения, и его заперли в хижину, которую подожгли со всех сторон, где он и умер, славословя Бога. В этом случае чернь, по-видимому, была на стороне осужденного, так как она позволила его друзьям собрать его останки; и здесь-то обнаружилось, как много было у него сторонников, особенно среди ткачей. В это же время папа Паскаль II писал констанцскому епископу, что еретиков, вернувшихся в лоно церкви, следует принимать как друзей; отсюда мы можем заключить, что катаризм проник уже и в Гельвецию.
   По мере удаления от XI века случаи обнаружения ереси становились более частыми. В 1144 году ее отмечают в Люттихе, в 1153 году -- в Артуа, в 1157 году -- в Реймсе, в 1163 году -- в Везеле, где в то же время была сделана знаменательная попытка -- свергнуть светский суд аббатства св. Мадлены. В 1170 году катаризм проявляется в Безансоне, а в 1180 году его снова обнаруживают в Реймсе. Последний случай представляет интересные и картинные подробности, сохраненные нам одним из действующих лиц драмы, неким Жерве де Тильбюри, бывшим в то время еще молодым каноником в Реймсе. Однажды после полудня он ехал верхом в свите своего архиепископа ГЪшьома, как вдруг его внимание привлекла красивая девушка, работавшая одна в винограднике; недолго думая, он обратился к ней с любезными предложениями, но она отвергла их, говоря, что, если послушается его, будет бесповоротно осуждена. Тккая строгая добродетель была очевидным признаком ереси, и архиепископ тут же приказал отвести девушку в тюрьму, по подозрению в катаризме (в это время только что окончилось безжалостное преследование катаров Филиппом Фландрским). Обвиняемая была допрошена архиепископом и назвала имя женщины, наставившей ее; последняя была немедленно схвачена и на допросе проявила такое знакомство со Священным Писанием, что ни у кого не осталось сомнения, что ее учил ответам сам Сатана Сбитые с толку богословы отложили дело до другого дня; обе обвиняемые решительно отказались уступить, несмотря ни на угрозы, ни на обещания, и их единогласно присудили к сожжению. Тогда старшая из женщин громко рассмеялась и сказала: "Судьи неправедные и безумные! Неужели вы думаете, что сожжете меня на вашем огне? Не боюсь я вашего приговора, мне не страшен ваш костер!" И с этими словами она вынула из-под платья клубок ниток и, держа нитку за конец, бросила его за окно, громко при этом закричав: "Возьми его!" Клубок взвился на воздух; женщина вылетела за ним из окна и пропала... Молодая девушка осталась и безропотно приняла смерть на костре.
   В 1208 году катаризм появился в Бретани, именно в Нанте и Сен-Мало.
   Во Фландрии ересь пустила глубокие корни между промышленниками и мастеровыми, которые в это время сделали города центрами богатства и прогресса. В 1162 году реймский архиепископ Генрих, во время своего пребывания во Фландрии, составлявшей часть его провинции, нашел там широко распространившееся манихейство. В эту эпоху в каноническом праве не было ясных и точных законов относительно ереси, и архиепископ, хотя и заключил еретиков в тюрьму, позволил им, однако, обратиться к папе Александру III, бывшему тогда в Турени. Папа проявил милосердие, к великому стыду архиепископа и брата его Людовика VII, которые советовали применить строгость и настаивали, чтобы обвиняемые за получение свободы уплатили огромный штраф -- в 600 марок. Несомненно, папа вынес подобное решение потому, что ересь распространилась уже и в высших слоях общества; но, несмотря на милостивое отношение папы, преследование началось с такой силой, что многие еретики были вынуждены покинуть страну; позднее мы находим их в Кельне. Однако двадцать лет спустя зло оказалось еще более распространенным, и Филипп, герцог Фландрский, впоследствии умерший в Палестине, вместе с реймским архиепископом Шльомом ревностно преследовал еретиков. Современные свидетельства передают, что ересь была распространена среди всех сословий; были среди еретиков дворяне, крестьяне, духовные лица, солдаты, ремесленники, молодые девушки, замужние женщины и вдовы; много из них было сожжено, но зараза не была уничтожена.
   Население германских стран стояло сравнительно в стороне от религиозного движения, хотя близкое соседство рейнских провинций и Франции вызывало отдельные случаи проявления ереси. От 1100 года до нас дошло известие о нескольких еретиках в Цэире, которые, по-видимому, остались безнаказанными, хотя двое из них были священниками; в 1200 году в том же городе было снова обнаружено восемь человек еретиков, некоторые из них были преданы суду, но, пока тянулось дело, чернь захватила пленников в свои руки и тут же сожгла их. По-видимому, в Кельне в эту эпоху уже существовала правильно организованная катарская церковь, так как один из сожженных называется епископом. В 1163 году в Кёльне были обнаружены восемь мужчин и три женщины, пришедшие сюда из Фландрии, где в это время свирепствовало гонение. Так как они держались в стороне от других и не ходили в церковь, то соседи их, католики, решили, что это еретики, схватили их и привели к епископу; они исповедовали свою веру и радостно пошли на костер. В это же время другие еретики были сожжены в Бонне. Вот и весь список еретиков, замученных в Германии в XII веке. Несомненно, заходили в немецкие страны миссионеры из Венгрии, Италии и Франции; они встречаются в Швейцарии, Баварии, Швабии и Саксонии, но число новообращенных ими было невелико.
   Не более процветала ересь и в Англии. Вскоре после начала преследования во Фландрии, в 1166 году, были обнаружены в Англии тридцать человек, мужчин и женщин, по-видимому фламандцев, которые, убегая от благочестивого рвения Генриха Реймского, перебрались за море и выступили там с проповедью своего учения. Им удалось соблазнить только одну женщину, да и та отреклась на суде от своих заблуждений; сами же они остались непреклонны. Тогда Генрих, поглощенный ссорой с Беккетом и желавший подчеркнуть свою верность церкви, собрал под своим председательством собор епископов в Оксфорде, чтобы выяснить вопрос о религиозных воззрениях лиц, привлеченных к ответственности. Последние признались во всем и были присуждены к наказанию кнутом, заклеймены знаком ключа на лице и изгнаны из страны. Какое значение Генрих II придавал этому делу, видно из того, что вскоре после этого на Кларендонском заседании он особым постановлением запретил принимать еретиков под страхом разрушения дома лица, принявшего их; в то же время он потребовал от шерифов присяги, что они будут строго соблюдать этот закон и потребуют подобную же присягу от всех управляющих имениями баронов, от всех рыцарей и от всех владельцев свободных земель; после падения Римской империи это был первый случай внесения закона против религиозных убеждений в сборник королевских указов. Я уже не раз отмечал, с каким героизмом осужденные принимали наказание; то же было и теперь: обнаженные до пояса, безжалостно избитые плетями, заклейменные раскаленным железом, они были в суровую зиму изгнаны в деревню, где погибли все вместе, так как никто не хотел дать им приюта. Англия оказалась страной негостеприимной Для ереси, и в течение долгого времени мы не находим в ней следов ереси. Только в конце столетия было обнаружено несколько еретиков в Йоркской провинции, а в начале следующего столетия было открыто несколько еретиков в Лондоне, из которых один был сожжен. Но, не принимая во внимание этих отдельных случаев, можно сказать, что католичество в Англии сохранилось в полной чистоте до самого появления Виклифа.
   Италия, через которую болгарская ересь проникла на Запад, была, вполне естественно, сильно заражена ею; центром ереси считался Милан; отсюда выходили миссионеры, сюда приходили учиться пилигримы из западных стран; здесь же, наконец, впервые появилось несчастное название "патарены", под которым вскоре катары стали известны у всех народов Европы.
   Папы, поглощенные войной с империей и вынужденные часто покидать Италию, обращали мало внимания на еретиков в первой половине XII века, когда, однако, как мы знаем, их учение привлекало сторонников. В Орвието в 1125 году им удалось даже захватить на некоторое время власть в свои руки, но после кровопролитной борьбы католики низложили их. В 1150 году движение было поднято снова Диотесальви из Флоренции и Гёрар-дом из Массано; епископу удалось добиться их изгнания, но их место заняли две женщины, Милита из Монтемеано и Джулитта из Флоренции, их благочестие и любовь к ближним снискали им уважение духовенства и народа, пока в 1163 году не открылось, что они стояли во главе многочисленной группы еретиков. Многие из последних были сожжены или повешены, другие же изгнаны. Но в скором времени во главе движения стал Петр Ломбардский и образовал около себя многолюдную общину, в числе членов которой было много дворян. В конце столетия (1199 г.) был канонизован св. Петр Паренцский, который был убит еретиками за то, что крайне сурово преследовал их.
   Безуспешно в 1184 году папа Луций III, поддерживаемый Фридрихом Барбароссой, издал на Веронском соборе такой строгий эдикт против еретиков, каких до того времени еще не бывало. Он с негодованием рассказывает, как в Римини народ не допустил начальника города принести присягу, которую от него требовали; посему изгнанные незадолго перед этим из города патарены поспешили вернуться и спокойно зажили в нем. Папа грозил отлучить от церкви весь город, если его эдикт не будет исполнен в течение тридцати дней.
   Эти эпизоды можно рассматривать как примеры борьбы, охватившей тогда многие города Италии. Крайнее политическое дробление этой страны делало почти невозможным применение общих мер преследования. Подавленная в одном городе, ересь начинала процветать в другом, и лишь только гроза утихала, появлялись новые миссионеры и новые мученики. Вся Северная Италия, от подошвы Альп и до Папской области, была как бы усеяна гнездами еретиков, которые встречались даже и на юге, до самой Калабрии.
   Когда в 1198 году на папский престол вступил Иннокентий III, то он тотчас же начал деятельно бороться против ереси. Упорство еретиков ярко обнаружилось в борьбе, вспыхнувшей тогда в Витербо -- городе, где светский и духовный суд принадлежал папе. Напуганный успехами ереси, Иннокентий в марте 1199 года обратился к жителям Витербо с посланием, в котором подтверждались и усиливались наказания, определенные для тех, кто будет принимать еретиков или покровительствовать им. Но, несмотря на это, еретики в 1205 году произвели городские выборы и избрали представителем города одного отлученного от церкви. Негодование папы не знало границ. "Если бы, -- писал он к жителям Витербо, -- стихии сговорились уничтожить вас всех, без различия пола и возраста, предав вашу память на вечный позор, то и это наказание было бы для вас еще мало". Он приказал сместить новый муниципалитет, запретил исполнять его распоряжения, велел водворить обратно изгнанного епископа и строго соблюдать законы против ереси; если же в течение пятнадцати дней старый порядок не будет восстановлен, то жители соседних городов и замков должны поднять оружие и поступить с Витербо как с мятежным городом. Но действие этих грозных повелений было непродолжительно; через два года, в феврале 1207 года, в городе вспыхнули новые волнения, и только в июне того же года, когда Иннокентий сам прибыл в Витербо, все патарены удалились из города; папа очистил город от заразы, разрушил все дома еретиков и конфисковал их имущество. В сентябре месяце он завершил эти меры, обратившись ко всем верным Папской области с эдиктом, которым предписывалось всем общинам внести в их местные законы новые мероприятия против еретиков, а должностные лица были обязаны дать присягу, что они будут наблюдать, под страхом самых тяжелых наказаний, за исполнением новых законов. Более или менее суровые меры, принятые в Милане, Ферраре, Вероне, Римини, Флоренции, Прато, Пьяченце, Фаэнце и Тревизо, показывают, как широко распространилось зло, как трудно стало бороться с ним и какую богатую пишу давало ему дурное поведение духовенства.
   Но особенно сильной была борьба на юге Франции, где, как мы видели, почва более благоприятствовала развитию ереси. В начале XII века сопротивление открыто проявилось в Альби, где народ не допустил епископу Сикару и аббату из Кастр посадить в тюрьму упорствующих еретиков. В это же время Амелий Тулузский применил более кроткую меру, пригласив в свой город знаменитого Роберта д'Арбрисселя, проповеди которого, как говорят, вернули многих в лоно церкви. В 1119 году под председательством Каликста II происходил в Тулузе собор, вынесший осуждение манихейства; однако собор был вынужден ограничиться против них одним только отлучением от церкви. Замечательно, что Иннокентий II, изгнанный из Рима антипапой Pier-Leone, собрав во время своего пребывания во Франции в 1131 году большой собор в Реймсе, не принял на нем никаких мер против еретиков; но как только он был восстановлен на римском престоле, то понял необходимость активной борьбы против ереси и на втором Латеранском соборе 1139 года издал эдикт, который интересен как первое датированное обращение к помощи светской силы. Катары не только отлучались от церкви, но светской власти предписывалось принимать меры как против них, так и против лиц, им покровительствовавших. Такое же постановление было сделано в 1148 году на Реймском соборе, запретившем кому бы то ни было пускать на свои земли еретиков, поселившихся в Гаскони, в Провансе или еще где-либо; не разрешалось даже давать еретикам временного пристанища; нарушение этого постановления влекло за собой отлучение от церкви и интердикт.
   Когда папа Александр III был изгнан из Рима Фридрихом Барбароссой и антипапой Виктором, то он прибыл во Францию и созвал большой собор в Туре. Собрание было огромное; в нем участвовало семнадцать кардиналов, сто двадцать четыре епископа (в том числе Фома Беккет) и сотни аббатов, не считая множества других духовных лиц и мирян. Собор прежде всего, как следует, предал анафеме антипапу а затем обратил свое внимание на ересь, которая, зародившись в Тулузе, распространилась, подобно заразной болезни, по всей Гаскони, всюду поражая своим ядом верных чад церкви. Епископам этих стран было приказано предавать анафеме всех, кто дозволит еретикам селиться на своих землях или будет что-либо продавать им или сам покупать у них; исключенные таким образом из общения с людьми, они были бы вынуждены отказаться от своих заблуждений; князьям предписывалось заточать еретиков в тюрьмы, а имущество их конфисковать. Но состоявшийся через два года съезд в Ломбере (близ Альби) показал, как заблуждался папа, думая, что можно запереть еретиков в карантин. На этом съезде состоялся публичный диспут между представителями католической церкви и Bonshommes; на диспуте присутствовали Понс, архиепископ Нарбоннский, несколько епископов и более сильных сеньоров, между прочим Констанция, сестра короля Людовика VII и супруга Раймунда Тулузского, Тренкавель из Безье, Сикар из Лотрека и многие другие. Почти все население Ломбера и Альби отозвалось на приглашение, и, несомненно, съезду этому придавали значение крупного государственного дела. Обе стороны избрали третейских судей. Ход диспута известен нам из многих католических источников; но для нас этот инцидент интересен потому только, что из него мы видим, что ересь уже ускользнула из власти местных церквей, что разум восторжествовал над насилием, что еретики нисколько не скрывали своих убеждений и что католические богословы были вынуждены уступить своим противникам и согласиться делать ссылки только на Новый Завет. Бессилие церкви обнаружилось еще в том, что съезд, разбив все положения еретиков, должен был ограничиться лишь запрещением дворянам Ломбера оказывать покровительство катарам. На следующий год на соборе в Кабестене Понс, архиепископ Нар-боннский, доставил себе платоническое удовольствие, подтвердив заключения Ломберского съезда. Деморализация достигла таких размеров, что Понс не мог наказать нескольких монахов цистерцианского ордена за то, что они самовольно покинули монастырь и открыто стали жить с любовницами; архиепископ, видя свое бессилие, обратился, по-видимому безрезультатно, к Александру III.
   Церковь была явно беспомощна; тот факт, что она, осуждая учение еретиков, не могла коснуться их самих, ясно свидетельствует, что у нее не было средств вести борьбу со столь сильным врагом. И дворяне, и простой народ не хотели быть ее орудием, а без их помощи все церковные проклятия были, конечно, пустыми словами. Катары поняли это, и через два года после съезда в Ломбере они, в 1167 году, созвали свой собор в Сен-Феликсе-де-Караман, близ Тулузы. Председательствовать на соборе прибыл из Константинополя епископ Никита, их высшее духовное лицо; прибыли также делегаты и из Ломбардии. На этом соборе был осужден видоизмененный дуализм конкоррецианов и были избраны епископы на вакантные кафедры Тулузы, Валь-д'Арана, Каркассона, Альби и территории Франции к северу от Луары; на последнюю кафедру был избран Роберт Сперонский, позднее укрывшийся в Ломбардии, где он дал свое имя секте сперонистов. Кроме того, на этом соборе были избраны комиссары для разграничения Тулузской и Каркассонской епархий. Одним словом, все дело велось так, как будто это был собор независимой и признанной церкви, предназначенной заменить собой старую римскую церковь. И действительно, катарская церковь, опиравшаяся на любовь и уважение народа, чем не пользовалась церковь римская, могла тогда надеяться на возможность своего главенства.
   Успех ее в последующее десятилетие был так велик, что действительно мог породить в ней самые широкие иллюзии. Раймунд Тулузский, вполне пользовавшийся властью независимого государя, заключил союз с Фридрихом Барбароссой, признал антипапу Виктора и его преемников и не обращал никакого внимания на папу Александра III, которого вся остальная Франция признавала законным папой. Ослабленная расколом церковь не могла энергично бороться с ересью. Но в 1177 году сила перешла на сторону папы, и Фридрих изъявил ему покорность. Раймунд по необходимости последовал за своим сюзереном (значительная часть его владений зависела от империи) и неожиданно для себя увидел, что он должен остановить распространение ереси; но, несмотря на его могущество, задача оказалась выше его сил. Большинство жителей его городов, независимых и привыкших к самовластию, были катары; многие из его рыцарей и сеньоров тайно или явно покровительствовали ереси; простой же народ презирал Духовенство и уважал еретиков. Когда говорил проповедь еретик, то народ стекался толпами слушать его; если же на кафедру всходил католик, что бывало в то время довольно редко, то его с ядовитой улыбкой спрашивали, по какому праву учит он слову Божию? Раймунд, ведший постоянные войны со своими могущественными вассалами и с такими сильными соседями, как короли Арагонии и Англии, не мог, конечно, согласиться на то, чтобы уничтожить Добрую половину своих подданных; можно поэтому сомневаться в искренности его желания искоренить ересь; но что бы там ни было, а положение, в котором он очутился, весьма интересно, потому что в нем лежал зародыш тех неприятностей, которые выпали на долю его сына и внука и повлекли в конце концов падение его дома.
   Решившись сохранить, по крайней мере, внешние приличия, Раймунд обратился за помощью к Людовику VII и, вспомнив о том, как мощно Бернар подавил ересь генрихиан, обратился к его преемнику, Генриху Клервосскому, настоятелю ордена цистерцианцев. В своем обращении он в самых мрачных красках описал положение вещей в своих владениях: духовенство развращено; церкви пусты и в развалинах; таинства в презрении; дуализм торжествует над тринитаризмом. Как ни горячо было его желание стать орудием Божьего мщения, он чувствовал себя бессильным, так как все наиболее видные из его подданных перешли в ересь, то же сделала и вся лучшая часть простого народа. Духовных наказаний более не боялись; можно было добиться чего-нибудь положительного только силой. Если бы король согласился прибыть, то Раймунд провел бы его сам лично через всю страну и сам бы указал ему еретиков" заслуживающих наказания.
   Английский король Генрих II, который, в своем положении герцога Аквитанского, был очень заинтересован в этом деле, только что заключил мир с королем Франции, и оба монарха постарались соединить свои силы и вместе пойти на помощь Раймунду. Со своей стороны, клервосский аббат написал Александру III, призывая его выполнить свою обязанность и подавить ересь, подобно тому как подавил он схизму. Самое меньшее, что мог, по его словам, сделать папа, это приказать своему легату, кардиналу Петру Сен-Хризогонскому, остаться во Франции и вступить в борьбу с еретиками. Скоро, однако, рвение королей остыло, и вместо того, чтобы выступить со своими армиями, они ограничились тем, что послали посольство, в состав которого вошли кардинал-легат, архи-епископы Нарбонны и Буржа, Генрих Клервосский и другие прелаты; в то же время они обратились с просьбой к графу Тулузскому виконту Туреньскому и к дворянам оказать помощь посланным.
   Если бы Раймунд был искренен, то он заслуживал бы не такой помощи. Короли решили предоставить свободу действия духовенству, и Раймунд был настолько благоразумен, что не пожелал истощать своих сил в борьбе со своими же подданными, тем более что в это время против него составлялся по наущению Альфонса II Арагонского заговор между дворянами Нарбонны, Нима, Монпелье и Каркассона. Охотно оказывая свое покровительство прелатам-миссионерам, он и не думал поддерживать их силой оружия. Когда они прибыли в Тулузу то еретики толпой окружили их, встретили их свистом и ругали их лицемерами и вероотступниками. Генрих Клервосский утешает себя тем, что, если бы он и его спутники прибыли в Тулузу года на три позднее, не нашли бы там ни одного католика, который вышел бы к ним навстречу.
   Были составлены и розданы миссионерам длинные списки еретиков; во главе стоял Петр Моран, очень богатый и влиятельный старик, пользовавшийся таким огромным уважением среди еретиков, что народ называл его Иоанном Евангелистом; ввиду этого его наметили первой жертвой преследования. Долго тянулось дело, пока удалось уличить его в ереси; но тогда, чтобы спасти свое состояние от конфискации, он отрекся от ереси и согласился перенести тяжелое и унизительное наказание: раздетого до пояса и жестоко бичуемого с двух сторон -- епископом Тулуз-ским и аббатом из Сен-Сернена -- его провели на глазах несметной толпы к алтарю собора Св. Стефана, где ему объявили, что он должен предпринять на три года путешествие в Святую Землю, а до отъезда ежедневно подвергаться публичному бичеванию на улицах Тулузы; кроме того, ему приказали вернуть церкви все ее занятые им земли и отдать ей все нажитые процентами деньги и, наконец, обязали уплатить графу Тулузскому пятьсот фунтов серебра как выкуп за оставленные ему земли.
   Эти энергичные меры произвели на всех большое впечатление, и множество катаров согласилось вернуться в лоно церкви; но что обращения эти были весьма неискренни, видно из того, что Моран, по возвращении из Палестины, был три раза избираем в синдики, и семья его оставалась непримиримым врагом католицизма; в 1234 году один старик, по имени Моран, был осужден как совершенный, а в 1235 году другой Моран, бывший синдиком, был отлучен от церкви за то, что был против введения инквизиции. Огромный штраф, наложенный на первого Морана, сделал свое дело, возбудив в графе религиозное рвение; но и этого было мало, чтобы заставить его сделать невозможное. Когда легат решил уничтожить двух ересиархов -- Раймунда де Бэмиака и Бернара Раймунда, катарских епископов Валь д'Арана и Тулузы, то он был вынужден дать им охранные листы, чтобы они согласились явиться к нему, и ограничился лишь отлучением их от церкви. Немного позднее, во время следствия против могущественного Рожера Тренкавеля, виконта Безье, посадившего в тюрьму епископа города Альби, легат не мог получить полного удовлетворения; правда, он отлучил Рожера от церкви, но епископ остался в тюрьме. Торжественно обставленное посольство вернулось во Францию, не сделав, по свидетельству хроник, ничего положительного; правда, оно добилось, что Раймунд Тулузский и его дворяне издали указ об изгнании еретиков, но указ этот остался мертвой буквой.
   В сентябре того же 1178 года Александр III созвал третий Латеранскии собор; в приглашении упоминалось о плевелах, которые заглушают пшеницу и должны быть вырваны с корнем. Собор собрался в 1179 году и отметил, что патарены открыто совращают верных по всей Гаскони, Альбигойе и графству Тулузскому; он призывал светскую власть силой заставить их отказаться от своих заблуждений и, как всегда, предавал анафеме еретиков и всех тех, кто давал им пристанище и оказывал покровительство; к еретикам были отнесены котерцы, брабансонцы, арагонцы, наварцы, а также баски и тривердинцы. Затем собор принял другую, более внушительную меру, а именно -- объявил крестовый поход против христиан, и с этого времени церковь стала пользоваться и в своих частных распрях услугами этой всегда легко собираемой армии. Прощение всех грехов на два года было обещано всем, кто поднимет оружие на защиту святого дела; церковь брала их под свое покровительство и обещала вечное спасение всем, кто падет в борьбе за ее интересы; понятно, подобные обещания привлекли под знамена церковной рати массу воинов, на душе которых лежали всевозможные преступления и которые не требовали от церкви за свою службу ни копейки жалованья.
   Вернувшись с собора, нарбоннский архиепископ Понс тотчас же опубликовал этот декрет, дополнив его анафемами и интердиктами против тех, кто вымогал с путешественников новые дорожные пошлины, чем очень злоупотребляли феодальные сеньоры и на что, как мы увидим ниже, постоянно жаловались в делах с альбигойцами. Генрих Клервосский отказался занять беспокойную тулузскую кафедру которая оставалась незанятой с конца 1178 года, но ему дали звание кардинала Альбано, и вскоре он был послан, в качестве папского легата, проповедовать и вести крестовый поход. Благодаря своему красноречию он собрал значительные силы, во главе которых в 1181 году вступил во владения виконта из Безье и осадил крепость Лавор, куда со многими видными патаренами скрылась дочь Раймунда Тулузского, виконтеса Аделаида. Современники сообщают нам, что Лавор был взят чудом и что повсюду во Франции были разные знамения, предвещавшие победу христиан. Роже из Безье поспешил смириться и клятвенно обещал не поддерживать более еретиков. Катарские епископы Раймунд де Бэмиак и Бернар Раймунд, которые были заключены в тюрьму отреклись от ереси и получили хорошие приходы в Тулузе; много и других еретиков проявили раскаяние, но все они вернулись к своим заблуждениям, как только миновала гроза. Крестоносцы были созваны под знамена лишь на короткое время, и уже на следующий год кардинал-легат вернулся в Рим, в сущности не сделав ничего и только увеличив ожесточение в землях еретиков, опустошенных его войсками. Раймунд Тулузский в это время был поглощен безнадежной войной с арагонским королем и, по-видимому, совершенно безучастно отнесся к крестовому походу.
   Скажем теперь несколько слов о котерцах и брабансонцах, которых Латеранский собор признал еретиками наравне с катарами и с которыми нам не раз еще придется встретиться. Поддержка, оказываемая им Раймундом VI Тулузским, была причиной враждебного к нему отношения церкви не менее, чем его покровительство еретикам. Это были флибустьеры, предшественники тех сомнительных вольных банд, которые, в особенности в XIV веке, наводили ужас на мирных граждан и нанесли огромный вред цивилизации. Разнообразие названий, под которыми они были известны -- брабансонцы, геннегаусцы, каталонцы, арагонцы, наваррцы, баски и т. д., -- показывает, как широко было распространено зло и как всякая отдельная провинция старалась отнести на счет соседей происхождение этих разбойничьих шаек. Более обычные названия: Brigandi, Pilardi, Ruptarii, Mainatae и т. п. указывают на характер их занятий; названия же Cotarelli, Palearii, Triaverdins, Asperes, Vales открывают широкое поле для фантазии этимологов. Банды эти составлялись из лентяев, гуляк, разоренных войнами крестьян, беглых рабов, лишенных прав, бежавших из тюрем арестантов, развратных священников и монахов и вообще из подонков общества, которые всплывали наверх благодаря постоянным волнениям, происходившим в ту эпоху. Сплоченные в более или менее многочисленные группы, люди эти открыто жили в стране, и если сеньорам представлялась надобность в военных силах на срок более продолжительный, чем законный срок обязательной службы вассалов, то они являлись по первому зову ко всякому, кто давал им жалованье или возможность безнаказанно грабить. Современные хроники полны жалоб на постоянные опустошения, производимые этими шайками, а церковные летописи отмечают, что их грабежи и разбои еще тяжелей ложились на церкви и монастыри, чем на феодальные замки и крестьянские хижины. Они издевались над священниками, которых называли "певцами", и одной из их любимых забав было забивать их палками до смерти, упрашивая при этом пропеть что-нибудь: "Спой нам, голубчик певец! Спой что-нибудь!" Святотатства их доходили до крайних пределов; они, например, украв дароносицу, открыто выбрасывали из нее Святые Дары и растаптывали их ногами. Народ смотрел на них хуже, чем на еретиков, и считал их атеистами. В 1181 году епископ г. ТУрнэ, Стефан, в сильных выражениях описал страх, испытанный им, когда он по поручению короля проезжал по Тулузскому графству, совершенно разоренному только что кончившейся войной между графом Тулузским и королем Арагонским. Страна представляла огромную пустыню, где встречались лишь разрушенные церкви и покинутые жителями деревни; на каждом шагу боялся он нападений разбойников и еще более страшных шаек котерцев. По всей вероятности, под влиянием того, что на юге был объявлен против них крестовый поход одновременно с походом против еретиков, немного позднее объявили поход и против разбойничьих шаек центральной Франции. Окруженные у Шатодена, они в июле 1183 года потерпели страшное поражение, потеряв убитыми, по одним сведениям, 6000 человек, а по другим -- 10 500; победители разделили между собой, кроме богатой добычи, пятьсот публичных женщин, бывших в разбойничьем стане. Хотя защитники порядка и называли себя миротворцами, Paciferi, но тем не менее они особой кротостью не отличались; через две недели после победы у Шатодена они захватили шайку рыцарей большой дороги, а все 1500 человек были тут же повешены, а другим 80 пленникам выкололи глаза.
   Но, несмотря на все суровые меры, зло продолжало существовать, так как условия, его породившие, оставались в силе, и вечно воевавшие со своими соседями феодальные сеньоры постоянно нуждались в услугах этих наемников без веры и совести.
   Неудача крестового похода 1181 года, по-видимому, надолго отняла у церкви энергию, и в течение четверти столетия ересь могла сравнительно свободно распространяться в Гкскони, Лангедоке и Провансе. Строго говоря, декрет папы Луция III, данный в Вероне в 1184 году, был первой попыткой основать инквизицию; но декрет этот не оказал непосредственного влияния; правда, в 1195 году папский легат, созвав в Монпелье местный собор, подтвердил необходимость строгого исполнения канонов Латеранского собора относительно еретиков и разбойников, имущество которых должно быть конфискуемо, а сами они обращаемы в рабство; но все эти постановления оставались мертвой буквой ввиду индифферентного отношения дворянства, распоряжения которого не пользовались никаким уважением. Быть может, взятие Иерусалима неверными в 1186 году также направило на Палестину сохранившийся религиозный жар, не оставив ничего на поддержание веры в самой Европе. Как бы то ни было, факт тот, что не было предпринято ни одного серьезного преследования ереси, пока энергичный Иннокентий III, испробовав без всякого успеха кроткие меры, не объявил смертельной войны против ереси.
   Во время затишья Лионские бедные по необходимости действовали заодно с катарами; рвение в деле обращения в ересь, бывшее сильным даже при преследованиях, теперь с отменой стеснительных условий проявилось во всей силе, не боясь более духовенства, небрежного к своим обязанностям и павшего духом. Еретики проповедовали и обращали в ересь, а священники думали только о том, как бы урвать часть причитающейся на их долю десятины и других доходов из алчных рук дворянства и у враждебно настроенных прихожан. Иннокентий III с прискорбием отмечает грустный факт, что еретики проповедовали и учили открыто, без всякой помехи. Вильгельм Тудельский сообщает, что еретики были полновластными хозяевами в округах Альби, Каркассона и Лорагэ (в Лангедоке) и что вся область между Бордо и Безье была заражена ересью. Готье Мане передает, что в Бретани совершенно не было еретиков, но зато их было много в Анжу, а в Аквитании и Бургундии число их было несметно. Гильом де Пюи-Лоранс говорит, что сатана мирно царствовал почти во всей Южной Франции; к духовенству относились с таким презрением, что священники скрывали тонзуру, а епископы были вынуждены посвящать без разбора всякого приходящего; страна была как бы проклята и производила только терния и волчцы, грабителей и разбойников, воров и убийц, прелюбодеев и ростовщиков. Цезарь Гейстербахский сообщает, что альбигойская ересь распространялась с такой поразительной быстротой, что в короткое время она охватила до тысячи городов, и если бы еретики не были перебиты верными, то вся Европа была бы охвачена ересью. Один немецкий инквизитор утверждает, что в Ломбардии, Провансе и в других странах было больше еретических богословских школ, чем истинно католических, что еретики вели публичные диспуты, на которые народ стекался толпами, что они проповедовали на площадях, полях, в домах и что никто не осмеливался остановить их, боясь их многочисленных и могущественных покровителей. Как мы уже видели, у еретиков были правильно организованные епархии; у них были не только мужские школы, но и женские, и однажды в одном женском монастыре все монахини перешли в катаризм, не бросив монастыря и не переменив своей одежды.
   Вот до какого состояния дошла церковь. Занятая усилением своей светской власти, она почти забыла о своих духовных обязанностях, и ее царство, основанное на духовных устоях, падало вместе с ними. Редко переживала церковь такое опасное положение, как то, в котором она находилась, когда тридцативосьмилетний Лотарио Конти надел папскую тиару. В своей вступительной речи он заявил, что его главной заботой будет уничтожение ереси, и, несмотря на свои бесконечные столкновения с императорами и королями, он до самой своей смерти оставался верен этой задаче. К счастью, он обладал всеми качествами, необходимыми для кормчего корабля св. Петра, несомого бурными ветрами через подводные скалы; правда, вел он его не всегда с достаточной мудростью, но всегда с неослабным мужеством и с непоколебимой верой в свою высокую миссию.
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru