Линнанкоски Йоханнес
Человек древнего мира

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Иоганнес Линнанкоски.
Человек древнего мира

Перевод Г. И. Тюнни

   Словно это было вчера, -- так отчетливо помню я день, когда впервые увидел тебя, человек древнего Рима!
   Была весна. Виноградная лоза развертывала листья.
   Я, человек- Севера, только что прибыл из великих городов, каждый нерв которых заряжен электрическим током культуры и сверх-культуры XX века.
   Весенней ночью я мчался по направлению к спокойной, мирной провинции, чувствуя в своих нервах шум мировых городов. И вот предо мною встал ты, человек древнего Рима, покинув свою многовековую могилу. Ты явился как привидение, титан и бог, о котором я много читал, слышал, думал.
   Вот что пережил я в этот день.
   Милый городок Прованса весь утопал в золотых лучах утреннего солнца, когда я, пришлец из чужой страны, направлял свои шаги по главной улице на площадь города, наблюдая чужой мне народ и его жизнь.
   Как ты прекрасна, женщина Прованса! Ты величественна, точно королева в своей благородной прическе, в изящных складках плаща, и. я затрудняюсь сказать, что ярче: блеск твоих очей или солнечный луч?
   О тебе, провансальский мужчина, я также не хочу сказать чего-либо дурного; ты весел,- твои добродетели -- общительность и любезность.
   Так наблюдал я до самого полудня -- горожан в их ежедневных хлопотах, сельских жителей, едущих с добродушной улыбкой в маленьких повозках, запряженных осликами, -- людей большого света и ремесленников, взрослых и детей.
   Я садился с ними за стол, радуясь их веселью, любуясь изяществом, которое украшало каждый жест их рук.
   Потом я пошел за ними туда, где они играли, и наблюдал, как радостные крики наполняли парк, как старцы гонялись за мячом наравне с подростками, как гибкость юноши и грация девушки соперничали в плавном ритме фарандолы.
   "Счастливый народ! -- думал я, дитя мрачного Севера, -- тебе знакомы радость и веселье, ты сумел так устроить свою жизнь, что посторонний не ведает, где кончается труд и где начинается игра".
   И вот предстал предо мною ты, человек древнего Рима. Я шел по улице, всей душой утопая в яркой сутолоке дня.
   И вдруг на повороте, пред моим взором, встала часть почерневшей, каменной стены.
   Стена поднималась, как привидение из могилы, и, глядя на могучие плечи этого привидения, на вековые шрамы его мрачных висков, я понял, что предо мною не творчество вчерашнего дня, не сооружение нежных, хрупких рук провансальца, пред моими глазами -- твой мощный труд, человек древнего Рима!
   Сам Цезарь проходил этими улицами, тяжелые шаги, его легионов потрясали эти равнины.
   Я быстро иду вдоль стены Амфитеатра, иду и вижу, понимаю, что ты -- исполин, и что ў твоих руках, римлянин, скалы были не тяжелее маленьких камней, `которыми играют дети.
   Слава о твоей архитектуре, человек древнего Рима, веками разносилась по свету в речах, книгах и картинах, но только сейчас, посреди арены, вмещавшей десятки тысяч зрителей, мне становится ясно, что ты был выше своей славы, что даже зрелища твои были зрелищами не человека, а титана.
   Я хожу вдоль и поперек города и всюду на своем пути встречаю возведенные тобою стены, ворота, колонны и триумфальные арки. Я ступаю по камням улиц, -- они на четверть аршина протоптаны ногами бесчисленных поколений.
   И когда я, после всего виденного, снова озираю город с возвышенного места, -- люди, которые еще так недавно вызывали у меня восхищение, мужчины и женщины Прованса, сморщились, кажутся странно маленькими: я вижу, что они и по сей день живут, как зяблики, под защитою твоих стен, исполин!
   Восхищение и любопытство побуждают меня выйти за город, -- я чувствую, что не видел всего, что должен увидать.
   Я иду по дороге шириною не менее самой широкой улицы современного города, по ровной, вековечной дороге, недоступной сокрушительной силе времен. И чем дальше я иду, тем чудеснее становится она, дорога титанов.
   Она тянется прямо, как туго натянутая струна. Еще немного -- и я вижу себя идущим на вышине двухэтажного дома по виадуку через обширную долину по направлению к дальним деревням на горизонте.
   Я останавливаюсь, пораженный видом миллионных полчищ камней, которые ты, человек древнего Рима, собрал здесь.
   В эту минуту восхищения я вижу провансальцев; широко улыбаясь, они едут мимо меня. Глядя, как спичечные ножки их осликов семенят по твоей исполинской дороге, которая кажется дорогою богов к бессмертию, я не знаю, должен ли я плакать или смеяться; я понимаю, что ты создал эти мощные артерии не для ослов, я понимаю, что твои мускулы напрягались и горели силою и пламенем великой идеи. И желая понять, увидеть ее воочию, я обращаю свой взор на долину.
   Словно огромная змея, блистая серебряными чешуйками, пронизывает долину водная артерия. И это не природная река, а творение человеческих рук: я вижу, как далеко, на горизонте она берет свою влагу из мощного русла Роны и исчезает за областью зрения в противоположной стороне,
   Я начинаю подозревать тайну этой серебристой змеи и, устремляясь в долину, вижу, как от берегов главного канала, по обширной равнине, к ея краям тянутся тысячи оросительных каналов. Но теперь эти каналы пусты, русла их засорились, железные шлюзы, вделанные в камень, лежат опрокинутые, снедаемые ржавчиной, а жаждущая равнина взывает запекшимися устами: куда ушел ты, человек древнего Рима?
   Мне грустно, я поворачиваю назад, в жаркие улицы города, полные солнца. На обратном пути, встретив девушку, нежный цветок Прованса, пасущую на обширной равнине пару жалких коз, -- я чувствую, что кровь в моих жилах начинает обиженно кипеть, и я отвечаю на ее приветливую улыбку лишь суровым кивком головы.
   В моей груди пылает огонь, и мне думается, что этот огонь -- сродни тому, который две тысячи лет назад жег твою душу, человек древнего Рима, жег твою грудь жаждой деяния...
   Почти бегом спешу я чрез долину на холм, чтобы последним взором окинуть творения твоих рук во всей полноте, чтобы понять идеи, которые воодушевили твои железные руки на титанический труд в Галлии.
   Взором души я вижу легионы, которые ты привел в эту долину, вижу, как водружаешь ты свои орлы на самом высоком холме ее, как сверкает над головами галльских племен твой короткий меч, завоевавший мир.
   Но меч для тебя оружие только двух первых дней: уже на третий ты влагаешь его в ножны и взамен его поднимаешь орлов -- божественных птиц труда и культуры.
   Глаза благодарно ласкают склоны садов, которыми ты украшал края диких обрывов, и я понимаю, что ты хотел сделать из этой галльской долины рай, что ты уже видел душою, как на месте болот волнуются колосья пшеницы, сотни тысяч скота пасутся в высокой, до головы человека, траве, зерно и всякая живность тянется бесконечными обозами по исполинским дорогам на радость людям и во славу богов.
   Я разумею теперь, что твое появление было самым могучим переворотом, который когда-либо переживало человечество, и что твоя идея завоевания мира была идеей труда, а не меча.
   Спускаясь медленным шагом с возвышенности, я не могу воздержаться от мысли о некоторых современных завоевателях мира, не могу не спросить:
   Где те дороги, те мосты, те сады и каналы орошения, та жгучая идея творчества и созидания, которыми они, завоеватели, содействовали культуре завоеванных ими народов?
   Солнце опустилось за леса и горы на западе; его последние лучи еще золотили вершины холмов, когда я возвращался в город по римской дороге, такой же вечной, как та, по которой я вышел из города.
   Здесь, на дороге, возле самого города, меня поразило еще одно видение.
   Аллея могучих деревьев стоит почетным караулом, -- я чувствую, как веет на меня покоем вечной ночи, между деревьями, одна за другой, двумя бесконечными рядами виднеются гробницы. Сделанные из больших каменных глыб, эти усыпальницы имеют угрюмый, внушительный вид. Я не могу подавить чувство, которое меня охватывает, порывистым движением обнажаю свою голову и, дитя пигмеев, почтительно кланяюсь гробницам исполинов.

* * *

   Вечером того же дня я сижу в комнате провансальского отеля, чувствую, как теплый ток возбуждения проходит по моему телу, и мне хочется крикнуть дальнему Северу:
   "Ничего нет вечного в мире, кроме труда! Кто служит богам труда, тот стоит, окруженный вихрями вечного времени, с высоко поднятой головой! И пусть колесница разрушения раздавит его, -- он будет жить в своем творчестве и даже из руин созданного им гордо провозгласит миру:
   -- Я существовал и творил великое!"

-----------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Сборник финляндской литературы / Под ред. В. Брюсова и М. Горького. -- Петроград: Парус, 1917. -- 490 с.; 21 см. -- С. 209--219.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru