Ляцкий Евгений Александрович
Любовь и запросы личного счастья в жизни Н. Г. Чернышевского

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Из биографических очерков по неизданным материалам).

   

Любовь и запросы личнаго счастья въ жизни Н. Г. Чернышевскаго

(Изъ біографическихъ очерковъ по неизданнымъ матеріаламъ).

XXI 1).

1) См. "Современникъ", 1912 г., кн. IX--XI.

   Желанное свиданіе состоялось днемъ раньше -- въ четвергъ, 19 февраля.
   Чернышевскій сидѣлъ послѣ обѣда у себя въ гостиной и игралъ съ Н. Д. Пыпинымъ въ шашки. Онъ собирался затѣмъ отправиться къ Н. И. Костомарову, но раздумывалъ, не побывать ли ему по пути у Васильевыхъ. Томила надежда увидѣть Ольгу Сократовну, но это не приносило обычной отрады: въ душу заползала мучительная, ревнивая тоска. Палимпсестовъ, порученіе котораго быть защитникомъ Ольги Сократовны Чернышевскій выполнилъ на послѣднемъ вечерѣ съ такимъ героическимъ самоотверженіемъ, продолжалъ свои ухаживанія за нею. Ему показалось, что Ольга Сократовна намекнула или проговорилась, что Палимпсестовъ, можетъ быть, будетъ у нихъ въ четвергъ, и Николаю Гавриловичу не хотѣлось, чтобы его пріятель и соперникъ, при всемъ "благородствѣ" и "истинно-дружескомъ" расположеніи, увидѣлся съ Ольгой Сократовной раньше пятницы и "сказалъ ей что-нибудь нехорошее про него". Волнуясь ревнивой тревогой, Чернышевскій однако не испытывалъ враждебнаго чувства къ Палимпсестову и возможность сопернической интриги объяснялъ слишкомъ большой довѣрчивостью, существовавшей въ отношеніяхъ Палимпсестова и Ольги Сократовны... Къ Васильевымъ онъ предполагалъ зайти только на минуту: зайдетъ, попроситъ прощенія, и, если она приметъ его "оправданія", онъ объяснитъ ей тѣ изъ своихъ поступковъ, которые могли показаться ей оскорбительными.
   Пока, двигая шашками и стараясь одолѣть своего противника, онъ размышлялъ объ этомъ, въ комнату вошелъ Чесноковъ.
   -- Вотъ вамъ высочайшій приказъ отправиться со мной,-- сказалъ онъ, подавая записку.
   Чернышевскій тотчасъ же узналъ почеркъ Ольги Сократовны, и сердце его сильно забилось. Онъ развернулъ записку и прочелъ: "Вас. Дм.! приходите къ намъ въ 3 1/2 часа и приводите съ собою Чернышевскаго. Мнѣ весьма нужно его видѣть".
   "Ясно: она хочетъ помириться со мною послѣ тѣхъ рѣзкостей, которыя она допустила наканунѣ",-- подумалъ Чернышевскій и отправился наверхъ одѣваться. Ему пришлось пройти черезъ комнату, гдѣ спала "маменька". Онъ пробрался мимо нея на цыпочкахъ, боясь разбудить ее, чтобы, увидавъ его оборы, она не стала опрашивать, куда онъ идетъ. Это удалось Чернышевскому, и маменька не проснулась.
   Отправились къ Васильевымъ и вошли въ домъ, по обыкновенію, съ задняго крыльца. Дверь къ Ростиславу была заперта. Оказалось, онъ былъ боленъ. Пріятели остановились въ нерѣшительности передъ комнатой Ольги Сократовны. Они слышали голосъ ея и Екатерины Матвѣевны (Патрикѣевой).
   Ольга Сократовна вышла и поздоровалась съ ними.
   -- Плохая вы кокетка,-- сказалъ ей, улыбаясь, Чернышевскій,-- я хотѣлъ быть у васъ нынѣ и такъ.
   Ольга Сократовна засмѣялась и вообще казалась обрадованной его приходомъ.
   Перешли въ столовіую.
   Сѣли.
   Ольга Сократовна вынула билетики -- для игры. Подошла и Екатерина Матвѣевна.
   Чернышевскій сидѣлъ противъ Ольги Сократовны.
   Передъ началомъ игры, заворачивая рукавъ "немного выше локтя", она сказала:
   -- Смотрите, какая прелестная рука.
   -- Это обязываетъ меня поцѣловать ее...
   Чернышевскій произнесъ эти слова "обыкновеннымъ своимъ вялымъ тономъ". Присутствіе Патрикѣевой его раздражало и связывало. Онъ не хотѣлъ говорить несерьезно, а говорить серьезно было нельзя.
   Разговоръ не клеился. Ольга Сократовна и Екатерина Матвѣевна уходили къ себѣ, потомъ возвращались. Настроеніе было неопредѣленное и тягостное. Наконецъ, вернувшись въ столовую одна, она подошла къ Чернышевскому и положила полуобнаженную руку на спинку его стула. "Это затѣмъ, чтобы я цѣловалъ ее, конечно",-- сообразилъ онъ,-- и "началъ цѣловать ея руку выше локтя".
   Чернышевскому такъ запомнилось все, о чемъ они говорили! Въ общемъ это были Тѣ же разговоры о томъ, что ему хотѣлось бы говорить съ ней "серьезно", но она вызывала въ немъ другія мысли, другія настроенія; она "кокетничаетъ съ нимъ и заставляетъ его говорить ей любезности и комплименты". Повидимому, Ольга Сократовна не была настроена къ серьезной бесѣдѣ, и то, что говорилъ ей Николай Гавриловичъ въ комплиментарномъ духѣ, нравилось ей болѣе самыхъ продуманныхъ, самыхъ искреннихъ, самыхъ глубокихъ доводовъ разсудочной мысли.
   Потомъ она убѣжала къ матери и, вернувшись, заявила Чернышевскому, что маменька хочетъ его видѣть.
   И, взявши Чернышевскаго за руки, Ольга Сократовна вмѣстѣ съ своей пріятельницей, повели его въ комнату къ Аннѣ Кирилловнѣ.
   -- Только смотрите,-- со смѣхомъ говорили онѣ,-- не слишкомъ долго сидите, потому что это окучно.
   -- Это будетъ зависѣть не отъ меня,-- отвѣчалъ Чернышевскій.
   У Анны Кирилловны пробыли недолго. Лицо ея показалось Чернышевскому умнымъ, но вообще она не понравилась ему: "видно, что не совсѣмъ добрая женщина"... Она умѣло, съ тактомъ, вела разговоръ, такъ что Чернышевскому и Чеснокову приходилось давать лишь учтивые отвѣты.
   "Дѣвицы въ это время шалили"...
   Когда визитъ кончился, снова вернулись въ столовую. Чернышевскій началъ было говорить сначала "въ обыкновенномъ родѣ, среднее между любезничаньемъ и серьезнымъ разговоромъ". Наконецъ, видя, что время уходитъ, и что опять останется между нимъ и Ольгой Сократовной недоговореннымъ то важное и большое, что терзало и жгло его душу въ послѣдніе дни, онъ потерялъ терпѣніе и обратился къ ней съ рѣшительнымъ видомъ:
   -- Ольга Сократовна, я долженъ сказать вамъ нѣсколько словъ серьезно.
   -- Говорите.
   -- Здѣсь нельзя, пойдемте со мною...
   Онъ взялъ ее подъ руку, и они прошли въ другую комнату, смежную съ комнатой брата. Онъ не помнилъ, каковы были первыя слова, произнесенныя имъ. Вѣроятнѣе всего, въ нихъ заключалась просьба выслушать его до конца. Зато онъ хорошо запомнилъ все, что было сказано имъ потомъ.
   -- Я буду говорить рѣшительно, серьезно и прямо,-- началъ онъ, когда оба они усѣлись на кровать,-- она налѣво, онъ направо. Но только прошу васъ выслушать меня и говорить со мною такъ же искренно и прямо, какъ говорю я...
   Но, начавъ свою рѣчь столь рѣшительно, Чернышевскій тутъ же запнулся, ища словъ.
   -- Не знаю, какъ мнѣ начать...
   Ольга Сократовна молчала, и онъ не сразу могъ отыскать тѣ слова, которыя подходили бы къ "щекотливымъ вещамъ", входившимъ въ планъ его разговора.
   Ольга Сократовна не выводила его изъ смущенія; онъ же не рѣшался взглянуть ей въ лицо и "смотрѣлъ прямо впередъ, усиливаясь найти выраженіе какъ можно деликатнѣе".
   -- Не знаю, какъ сказать,-- повторилъ онъ, путаясь въ словахъ,-- не умѣю выбирать выраженія такія, чтобы не оскорбили васъ...
   -- Не ищите,-- сказала, наконецъ, Ольга Сократовна,-- говорите, что хотите сказать.
   -- Это будетъ не совсѣмъ то, что должно ожидать въ нашихъ отношеніяхъ.
   "Я не чувствовалъ,-- такъ опредѣлялъ Чернышевскій свое состояніе,-- чтобы моя кровь кипѣла, но я былъ въ напряженномъ состояніи, хотя нисколько не терялъ головы".
   Онъ не терялъ головы, но волненіе тѣмъ не менѣе было такъ сильно, что онъ долго не могъ собраться съ духомъ. Наконецъ, онъ началъ:
   -- Вотъ что я скажу вамъ: вы держите себя довольно неосторожно. Если когда-нибудь вамъ случится имѣть надобность во мнѣ, если когда-нибудь...
   Здѣсь онъ снова запнулся, чувствуя, что къ нему совсѣмъ не шли тѣ слова, какія были нужны для передачи его мысли.
   -- Если когда-нибудь... вы получите такое оскорбленіе, послѣ котораго вамъ понадобился бы я, вы можете требовать отъ меня всего...
   -- Да этого никогда не случится!-- воскликнула Ольга Сократовна.
   -- Я знаю, что этого почти не можетъ быть, но если бы...-- Чернышевскій не кончилъ мысль и добавилъ съ рѣшимостью, не оставлявшей сомнѣнія въ силѣ чувства: вы можете требовать отъ меня всего.
   Ольга Сократовна, казалось, была тронута.
   -- Такъ вы хотите быть моимъ другомъ?-- сказала она.-- Благодарю васъ.
   Чернышевскій почувствовалъ живѣйшую радость при этихъ словахъ. Въ приливѣ неожиданно нахлынувшей на него бодрости, онъ хотѣлъ со всѣмъ жаромъ своего убѣжденія развить дальнѣйшіе доводы своего "плана", но въ эту минуту въ комнату вбѣжала Екатерина Матвѣевна и заявила, что она соскучилась безъ нихъ, что ихъ уединенная бесѣда длится слишкомъ долго. За нею вошелъ Василій Дмитріевичъ, потомъ подали чай.
   Разговоръ былъ прерванъ при самомъ началѣ. Патрикѣева мѣшала возобновить его.
   -- Вы все любезничаете?-- насмѣшливо произнесла она тономъ, въ которомъ явственно звучала ревнивая нотка.
   -- Вовсе нѣтъ,-- произнесли въ одинъ голосъ Николай Гавриловичъ и Ольга Сократовна. Онъ хорошо запомнилъ эту совмѣстность возраженія: "вовсе нѣтъ,-- сказали мы,-- записалъ онъ въ Дневникѣ, не забывъ подчеркнуть, что это было -- въ первый разъ: "въ первый разъ говорю о насъ вмѣстѣ".
   -- Вовсе нѣтъ...
   Ольга Сократовна даже не скрыла нѣкоторой досады.
   -- Вы все мѣшаете,-- сказала она полушутя, полусерьезно.
   Выпивъ чай, она вышла въ столовую. Чернышевскій послѣдовалъ за нею. Она сѣла у окна, у длиннаго стола, упиравшагося въ уголъ, онъ -- у того же стола по другую сторону. Разговоръ возобновился не сразу. Чернышевскій посмотрѣлъ на нее пристально, и Ольга Сократовна долго не отводила отъ него своего взгляда, "не сводила глазъ".
   Онъ началъ приходить въ то состояніе ни передъ чѣмъ не отступающей рѣшимости, которая всегда овладѣвала имъ, когда въ глубину его ощущенія проникало сознаніе безповоротности, и являлось убѣжденіе, что всѣ пути къ отступленію были отрѣзаны.
   -- Я не имѣю права сказать того, что скажу,-- началъ онъ, окончательно овладѣвъ собою.-- Вы можете посмѣяться надо мною, но я все-таки окажу: вамъ хочется выйти замужъ, потому что ваши домашнія отношенія тяжелы.
   -- Да, это правда. Пока я была молода, ничего не хотѣлось мнѣ,-- я была весела. Но теперь, когда я вижу, какъ на меня смотрятъ дома, моя жизнь стала весьма тяжела. И если я весела, то это болѣе принужденность, чѣмъ настоящая веселость.
   Чернышевскій былъ и тронутъ и взволнованъ такой довѣрчивостью Ольги Сократовны.
   -- Я не могу, не имѣю возможности отвѣчать вамъ на это тѣмъ,-- сказалъ онъ,-- чѣмъ долженъ былъ бы отвѣчать.
   Но спустя минуту онъ продолжалъ:
   -- Скажите, у васъ есть женихи?
   -- Есть два.
   -- Но они дурны?-- Сердце Чернышевскаго упало, и трудно рѣшить, было ли ему пріятнѣе, чтобы женихи Ольги Сократовны оказались неподходящими людьми, или такими, которые могли бы составить ея счастье. Не безъ внутренней тревоги опросилъ онъ:
   -- Линдгренъ?
   Это имя онъ произнесъ съ видимой ироніей, желая показать, что, конечно, не онъ состоялъ претендентомъ на руку Ольги Сократовны.
   -- Нѣтъ,-- улыбнувшись, отвѣтила Ольга Сократовна.
   -- Яковлевъ?-- продолжалъ допытываться Чернышевскій.-- Онъ же дурной человѣкъ?
   -- Поэтому-то я не могу выйти за него. Одинъ мой женихъ -- старинный знакомецъ папеньки. Когда мы ѣздили въ Кіевъ, мы заѣзжали въ Харьковъ. Тамъ меня сваталъ одинъ помѣщикъ, довольно богатый -- 150 душъ, но онъ старъ, и я отвѣчала ему, что безъ папаши я не могу согласиться... Да не согласилась бы, если бы и было согласіе папеньки Какъ мнѣ рѣшиться сгубить свою молодость?
   Чернышевскій былъ окончательно растроганъ. На него нахлынула волна участливаго, дружескаго чувства, которое сразу приблизило его къ Ольгѣ Сократовнѣ. Въ порывѣ нѣжной заботы и искренней готовности, чуть не потребности пожертвовать собой во имя спасенія страдающей и въ то же время любимой женской души, онъ почувствовалъ не только рѣшимость, но даже своего рода обязанность высказать Ольгѣ Сократовнѣ все, что онъ надумалъ.
   -- Выслушайте искреннія мои слова,-- началъ онъ уже безъ всякаго смущенія, съ задушевной простотою и сердечностью человѣка, увѣреннаго въ своихъ правахъ на взаимную преданность и дружбу.
   -- Здѣсь, въ Саратовѣ, я не имѣю возможности жить, потому что никогда не буду получать столько денегъ, сколько нужно: карьеры для меня здѣсь нѣтъ. Я долженъ ѣхать въ Петербургъ. Но это еще ничего. Я не могу здѣсь, жениться, потому что не буду имѣть никогда возможности быть здѣсь самостоятельнымъ и устроить свою семейную жизнь такъ, какъ бы мнѣ хотѣлось. Правда, маменька чрезвычайно любитъ меня и еще болѣе полюбитъ мою жену, но у насъ въ домѣ вовсе не такой порядокъ, съ которымъ бы я могъ ужиться. Поэтому я теперь чужой дома; я не вхожу ни въ какія семейныя дѣла, все мое житье дома ограничивается тѣмъ, что я дурачусь съ маменькой и только. Я даже рѣшительно не знаю, что у насъ дѣлается дома. Итакъ, я долженъ ѣхать въ Петербургъ. Пріѣхавъ туда, я долженъ буду много хлопотать, много работать, чтобы устроить свои дѣла. Я не буду имѣть ничего по пріѣздѣ туда:-- какъ же я могу явиться туда женатымъ?
   Ольга Сократовна слушала его очень внимательно и не перебивала. Онъ продолжалъ:
   -- Съ моей стороны было бы низостью, подлостью связывать съ своею жизнью еще чью-нибудь и потому, что я не увѣренъ въ томъ, долго ли я буду пользоваться жизнью и свободой. У меня такой образъ мыслей, что я долженъ съ минуты на минуту ждать, что вотъ явятся жандармы, отвезутъ меня въ Петербургъ и посадятъ въ крѣпость, Богъ знаетъ, на сколько времени. Я дѣлаю здѣсь такія вещи, которыя пахнутъ каторгою, я такія вещи говорю въ классѣ.
   -- Да, я слышала это,-- сказала Ольга Сократовна такимъ тономъ, по которому нельзя было рѣшить, одобряетъ ли она рѣчь Чернышевскаго въ классѣ или нѣтъ.
   -- И я не могу отказаться отъ этого образа мыслей. Можетъ быть, съ лѣтами я нѣсколько поохладѣю, но едва ли.
   -- Почему же?-- опросила Ольга Сократовна.
   

XXII.

   Произнося эти слова, Чернышевскій ни на минуту не забывалъ, что передъ нимъ была "демократка", которая не могла не одобрить его образа мыслей. Но тутъ постигло его первое, легкое разочарованіе, которому, однако, онъ не придалъ особаго значенія.
   -- Почему же?-- повторила Ольга Сократовна, какъ бы удивляясь той увѣренности, съ какою Чернышевскій говорилъ о невозможности измѣнить свой образъ мыслей.
   -- Неужели, въ самомъ дѣлѣ, не можете перемѣниться?
   -- Я не моту отказаться отъ этого образа мыслей, потому что онъ лежитъ въ моемъ характерѣ, ожесточенномъ и недовольномъ ничѣмъ, что я вижу кругомъ себя. И я не знаю, охладѣю ли я когда-нибудь въ этомъ отношеніи. Во всякомъ случаѣ, до сихъ поръ это направленіе во мнѣ все болѣе и болѣе только усиливается, дѣлается рѣзче, холоднѣе, все болѣе и болѣе входитъ въ мою жизнь. Итакъ, я жду каждую минуту жандармовъ, какъ благочестивый схимникъ каждую минуту ждетъ трубы страшнаго суда. Кромѣ того, у насъ будетъ скоро бунтъ, а если онъ будетъ, я буду непремѣнно участвовать въ немъ.
   Чернышевскій говорилъ съ большимъ воодушевленіемъ, но вдругъ замѣтилъ, что Ольга Сократовна смѣется. Очевидно, все, что онъ говорилъ, показалось ей столь страннымъ и невѣроятнымъ, что, когда онъ упомянулъ о бунтѣ, она уже не могла удержаться въ границахъ самой внѣшней серьезности.
   -- Какимъ же это образомъ?-- спросила она съ нескрываемой ироніей.
   Чернышевскій нѣсколько опѣшилъ. Его представленію о "демократизмѣ" Ольги Сократовны было нанесено сильное пораженіе. Онъ не могъ даже скрыть своего разочарованія.
   -- Вы объ этомъ мало думали, или вовсе не думали?-- спросилъ онъ Ольгу Сократовну значительно и серьезно
   -- Вовсе не думала,-- отвѣтила Ольга Сократовна просто и весело, какъ бы забавляясь наивностью мечтателя, который развлекалъ ее своими бреднями.
   Но онъ уже овладѣлъ собой и заговорилъ еще убѣжденнѣе, еще пламеннѣе. Противодѣйствіе его настроенію еще сильнѣе разожгло его душу, всегда готовую вспыхнуть огнемъ возмущенія и протеста.
   -- Это непремѣнно будетъ,-- заговорилъ онъ быстро и страстно, уже входя въ свою роль революціонера-проповѣдника. Неудовольствіе народа противъ правительства, налоговъ, чиновниковъ, помѣщиковъ все растетъ. Нужно только одну искру, чтобы поджечь все это. Вмѣстѣ съ тѣмъ растетъ и число людей изъ образованнаго кружка, враждебнаго противъ настоящаго порядка вещей. Готова и искра, которая должна зажечь этотъ пожаръ. Сомнѣніе одно: когда это вспыхнетъ? Можетъ быть, лѣтъ черезъ десять, но, думаю, скорѣе. А если вспыхнетъ, я, несмотря на свою трусость, не буду въ состояніи удержаться. Я приму участіе.
   Убѣжденность, съ какою говорилъ Чернышевскій, произвела на Ольгу Сократовну нѣкоторое впечатлѣніе. Она перестала смѣяться.
   -- Вмѣстѣ съ Костомаровымъ?-- опросила она, какъ бы желая узнать, представляетъ ли образъ мыслей Николая Гавриловича исключительное явленіе, или есть еще и другіе люди, склонные разсуждать подобно ему.
   -- Едва ли,-- отвѣтилъ Чернышевскій,-- онъ слишкомъ благороденъ, поэтиченъ: его испугаетъ грязь, рѣзня... Меня не испугаетъ ни грязь, ни пьяные мужики съ дубьемъ, ни рѣзня.
   -- Не испугаетъ и меня!-- неожиданно, съ нѣкоторымъ одушевленіемъ, не то задоромъ, не то отвагой, заявила Ольга Сократовна. Но въ ея тонѣ Чернышевскій почувствовалъ что-то, что мѣшало ему повѣрить въ искренность ея восклицанія. "О, Боже мой!-- 'подумалъ онъ съ горечью:-- если бы эти слова были сказаны съ сознаніемъ цхъ значенія"! И онъ закончилъ свою мысль холоднымъ, упавшимъ голосомъ.
   -- А чѣмъ это кончится? Каторгою или висѣлицей... Вотъ видите, что я не могу соединить ничьей участи съ своею.
   Ольга Сократовна ничего не отвѣтила Чернышевскому на эти слова. Но, когда онъ взглянулъ ей въ лицо, ему стало ясно, что впечатлѣніе послѣ всѣхъ его словъ, произнесенныхъ съ такимъ убѣжденіемъ и искренностью, было одно: ей стало "скучно"...
   -- Вамъ уже скучно слушать подобныя разсужденія, а они будутъ продолжаться цѣлые годы, потому что ни о чемъ, кромѣ этого, я не могу говорить...
   Ольга Сократовна больше не смѣялась и не перебивала Чернышевскаго.
   -- Довольно уже и того,-- продолжалъ онъ съ грустью въ голосѣ,-- что съ моей судьбой связана судьба маменьки, которая не переживетъ подобныхъ событій, а какая участь можетъ грозить женѣ подобнаго человѣка? Я вамъ разскажу одинъ примѣръ. Вы помните имя Искандера?
   И, не дождавшись отвѣта, Чернышевскій разсказалъ о томъ, какъ Искандеръ женился по любви, какъ былъ арестованъ, сидѣлъ въ крѣпости, затѣмъ -- какъ все это отразилось на здоровья его жены, наконецъ, о томъ, какъ ему пришлось эмигрировать...
   Ольга Сократовна слушала внимательно, но трудно было рѣшить, насколько интересовала и какъ глубоко огорчала ее судьба Искандера.
   -- Я не равняю себя съ Искандеромъ по уму,-- продолжалъ Чернышевскій,-- но долженъ сказать, что въ рѣзкости образа мыслей не уступаю ему и долженъ ожидать подобной участи.
   Онъ остановился на минуту. Ему стало легче, словно большая тяжесть упала съ него. И въ то же время грусть, безконечная грусть овладѣла имъ, когда онъ подошелъ къ логическому финалу своей рѣчи:
   -- Вотъ видите, наши отношенія не должны кончиться тѣмъ, чѣмъ слѣдовало бы имъ кончиться. Намъ слѣдуетъ ихъ прекратить...
   -- Правда...
   Чернышевскому показалось, что Ольга Сократовна произнесла это слово съ сожалѣніемъ.
   Разговоръ былъ конченъ. Оставалось встать и уйти. Но уходить не хотѣлось: сердце горѣло и парализовало усилія воли.
   Чернышевскій хорошо запомнилъ эти минуты. "Мы посидѣли нѣсколько секундъ въ молчаніи. Мнѣ стало жаль -- ее и себя".
   -- Вы недовольны окончаніемъ моего разговора?-- обратился онъ снова къ Ольгѣ Сократовнѣ.-- Хорошо, если вамъ угодно, я скажу то, чего не долженъ бы говорить. Вы всегда можете обратиться ко мнѣ.
   -- Да вы уѣдете...
   Ольга Сократовна произнесла эти слова такъ, что Николай Гавриловичъ почувствовалъ, что она сожалѣетъ объ его отъѣздѣ и не хочетъ этого.
   -- Извѣстите меня въ Петербургѣ, все равно, и я по одному вашему слову исполню все, что вы отъ меня потребуете.
   Ольга Сократовна молчала.
   -- Вы недовольны этимъ?-- Хорошо, я окажу больше: я поѣду весной въ Петербургъ. Къ Рождеству я устрою тамъ свои дѣла и пріѣду въ Саратовъ. Если у васъ не будетъ другого жениха, лучше, я буду просить васъ быть моею женою. Но только съ тѣмъ условіемъ говорю я это, чтобы вы считали себя рѣшительно несвязанною никакими обязательствами въ отношеніи ко мнѣ, только съ этимъ условіемъ, не иначе. Хорошо?.. Такъ?..
   Ольга Сократовна наклонила голову въ знакъ согласія.
   -- Итакъ, я говорю вамъ: считайте меня своимъ женихомъ, не давая мнѣ права считать васъ своею невѣстою. Довольны ли вы?
   -- Довольна.
   -- Дайте же мнѣ вашу руку въ знакъ согласія.
   Онъ взялъ ея руку, и она не отняла ея у него.
   -- Дайте же мнѣ еще что-нибудь на память объ этомъ разговорѣ.
   -- Что же?
   -- Какую-нибудь бездѣлушку въ родѣ тѣхъ, которыя вы давали.
   Ольга Сократовна соображала. Въ ожиданіи отвѣта Чернышевскій вынулъ папиросницу, чтобы закурить.
   -- Дайте одну мнѣ,-- сказала Ольга Сократовна.-- Вы сами ихъ дѣлали? Она останется у меня на память.
   -- Нѣтъ, не берите,-- онѣ гадкія. Я лучше дамъ вамъ что-нибудь другое.
   -- Да съ вами нѣтъ ничего, что вы могли бы дать.
   Чернышевскій пощупалъ карманы жилета.
   -- Возьмите этотъ ключикъ.
   Онъ хотѣлъ было дать ей перстенекъ, да онъ показался ему не хорошъ.
   -- Это, говорятъ, дурная примѣта,-- улыбнулась она.
   Чернышевскій вспомнилъ, что, дѣйствительно, въ народѣ говорятъ: "ключикъ отдать -- сердце потерять",-- и махнулъ рукой.
   -- О, все равно!-- сказалъ онъ и засмѣялся.
   -- Такъ вы не вѣрите примѣтамъ?.. Хорошо... Да чѣмъ же вы отопрете ящикъ?
   -- У меня есть другой.
   Ольга Сократовна взяла ключикъ. Она вынула связку ключей, чтобы тотчасъ ввязать его между нихъ, затѣмъ, ни слова не говоря, вышла въ комнату рядомъ. Вернувшись оттуда, она подала Чернышевскому другой, тоже очень маленькій ключикъ.
   -- Я беру ключъ отъ вашего сердца, вотъ вамъ ключъ отъ моего,-- сказала она.
   -- Я не требую непремѣнно вполнѣ одинъ владѣть имъ,-- отвѣчалъ Чернышевскій.-- Я прошу только, чтобы въ немъ было мѣсто для памяти о томъ, что я искренно привязанъ и преданъ вамъ, что я люблю васъ.
   

XXIII.

   Онъ испытывалъ состояніе той легкой и кроткой, слегка восторженной грусти, которая не исключала смутной надежды на счастье, на отвѣтное чувство любви -- самоотверженной и неизмѣнной.
   Они перешли въ комнату Ростислава. Тамъ сидѣла Патрикѣева. Она тотчасъ же стала приставать къ Чернышевскому, много ли онъ "любезничалъ съ Ольгой Сократовной", и кого онъ болѣе любитъ изъ нихъ.
   -- Вы ребенокъ,-- сказалъ ей Чернышевскій.
   -- А меня вы какъ назовете?-- опросила Ольга Сократовна:-- тоже ребенкомъ?
   -- Нѣтъ, васъ я назову не ребенкомъ, а... И онъ не договорилъ, но мысленно докончилъ: моею невѣстою, которая знаетъ жизнь и испытала ее.
   Забылъ ли Чернышевскій, что только за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ онъ съ такой убѣдительной ясностью доказывалъ неизбѣжность разлуки? Куда дѣвались его трезвая разсудительность и планъ?
   И то и другое было далеко, очень далеко...
   Чернышевскій и самъ не замѣтилъ, какъ въ новомъ направленіи къ самоанализу центръ тяжести его разсужденій передвинулся отъ прежняго положенія -- "разлука неизбѣжна" -- къ другому, заключавшему въ себѣ сомнѣніе: "дѣйствительно-ли неизбѣжна разлука?"
   Ему стало казаться, что онъ "уже нѣсколько дней ожидалъ", что "эти отношенія или должны кончиться или должны привести" его "къ подобному разговору, конецъ котораго" онъ "предугадывалъ".
   Теперь, послѣ обмѣна ключами, онъ почувствовалъ большое облегченіе. "Сказавши такія страшныя и странныя вещи, давши обязательство такой важности", онъ "чувствовалъ себя рѣшительно спокойнымъ".
   И уходя отъ Ольги Сократовны, и долго послѣ того онъ "былъ спокоенъ, рѣшительно спокоенъ чувствомъ того, что поступилъ", какъ, по его мнѣнію, "слѣдовало поступить, что не отступилъ", когда ему говорили: "хочу быть съ тобою".
   Но прошло нѣсколько дней, и глубокое раздумье овладѣло Чернышевскимъ. "Обязательство" было слишкомъ отвѣтственно, слишкомъ серьезно. Рѣшимость его была внѣ сомнѣнія, но и послѣдствія поспѣшнаго рѣшенія столь важнаго жизненнаго вопроса, какъ бракъ, могли быть гибельны. Въ душѣ поднялась тревога, какой онъ не знавалъ ранѣе.
   "Не могу рѣшительно сказать,-- повѣряетъ онъ Дневнику свои думы,-- чтобы у меня не оставалось никакихъ сомнѣній на счетъ того, не найду ли я впослѣдствіи въ своемъ поступкѣ опрометчивости и рискованія своею участью. Я не могъ не рисковать, это я знаю; и если бы я отказался отъ риска, я замучился бы упреками совѣсти и собственнымъ презрѣніемъ, это такъ... Но мнѣ все-таки кажется, что я сдѣлалъ страшный рискъ. Я не могу не итти, но къ чему меня приведетъ эта дорога, я еще не знаю".
   "Мнѣ жаль ее, мнѣ совѣстно передъ собою не дать руки, которую хотѣли взять, чтобы выйти изъ напасти: ей хочется избавиться отъ своихъ непріятныхъ отношеній къ матери, которая ее терпѣть не можетъ"...
   Создавшаяся коллизія чувствъ не имѣла для Чернышевскаго особенной остроты. Если Ольга Сократовна готова была выйти за него замужъ, чтобы избавиться отъ домашнихъ непріятностей, то юнъ любилъ ее не исключительно изъ "потребности любить", но и оттого, что она была несчастна. Онъ сознавалъ это слишкомъ ясно. "Какъ скоро человѣкъ въ тяжеломъ положеніи, и я могу помочь ему, у меня рождается къ нему любовь, и если это собственно отъ меня зависитъ, я всегда исполню все, что онъ отъ меня потребуетъ. Я это говорю не въ похвальбу себѣ".
   "Итакъ, это была одна изъ главныхъ причинъ, почему я согласился... Отказаться было бы вѣчнымъ позоромъ для меня. Я навѣки остался бы заклейменъ презрѣніемъ въ своихъ глазахъ. Я былъ бы несчастливъ, я мучился бы собственнымъ презрѣніемъ. Я не могъ не поступить такъ, какъ поступилъ"...
   И хотя этотъ поводъ являлся достаточнымъ аргументомъ для Чернышевскаго, когда твердое и обдуманное рѣшеніе прервать завлекавшія его отношенія привело къ поступку, на который онъ не считалъ себя въ правѣ и въ разумности котораго сомнѣвался, тѣмъ не менѣе онъ не могъ не сознать, что "не пожертвовалъ бы собой", еслибы не чувствовалъ къ ней слишкомъ сильной привязанности раньше".
   "На меня чрезвычайно много подѣйствовала ея довѣрчивость ко мнѣ,-- писалъ Чернышевскій далѣе,-- вѣрно она поняла мой характеръ, и вѣрно я кажусь ей хорошимъ человѣкомъ -- честнымъ, благороднымъ человѣкомъ, если она рѣшилась такъ поступить въ отношеніи ко мнѣ. А если она понимаетъ меня такъ, какъ я въ самомъ дѣлѣ, и все-таки рѣшается выйти за меня, значитъ она думаетъ быть счастлива со мною. А ума и проницательности, чтобы понять, у нея слишкомъ достаточно... Достаточно и расчетливости, разсудительности, чтобы не обмануться въ своихъ соображеніяхъ о томъ, хороша ли будетъ ея жизнь со мною.
   "Но мнѣ ея довѣріе ко мнѣ чрезвычайно льститъ".
   "Я доволенъ собою, я поступилъ такъ, какъ долженъ былъ поступить, хотя лежало у меня на совѣсти одно сомнѣніе -- объ аневризмѣ: я зналъ, что должно будетъ вести подобный разговоръ, и раньше должно было дать послушать свою грудь доктору Стефани. Однако, аневризму я не вѣрю, и это мало меня безпокоитъ.
   "Да, я поступилъ почти такъ, какъ должно было поступить".
   Удовлетвореніе отъ того, что онъ "поступилъ, какъ должно", такъ обрадовало Чернышевскаго и возвысило его въ его глазахъ, что онъ "дошелъ до рѣшительнаго восторга", онъ "сталъ рѣшительно блаженнымъ". Онъ сталъ думать и о своемъ счастьи, и чѣмъ больше онъ думалъ о немъ, тѣмъ глубже оно становилось при мысли о томъ, что онъ "можетъ быть, станетъ ея мужемъ". Это счастье теперь такъ же вошло въ его "натуру", "стало частью" его "существа, какъ политическія и соціальныя убѣжденія".
   Онъ пошелъ къ Костомарову "въ рѣшительно радужномъ расположеніи духа", онъ чувствовалъ, что его "сердце стало не таково, какъ было раньше".
   

XXIV.

   Минутами Чернышевскій испытывалъ состояніе не то тревоги, не то сомнѣнія, которое овладѣвало имъ часто послѣ долгихъ и напряженныхъ размышленій. Въ такія минуты томленіе неопредѣленностью, когда для него самого затуманивалось сознаніе того, грустно ли ему или весело, чувствуетъ ли онъ себя счастливымъ или нѣтъ, онъ не любилъ оставаться одинъ и шелъ къ кому-нибудь изъ друзей, чтобы снова вернуть себѣ и бодрость духа и остроту мысли.
   Теперь онъ пошелъ къ Н. И. Костомарову, пошелъ безъ явнаго намѣренія дѣлить съ нимъ свое настроеніе,-- думалось говорить о другомъ, о научномъ, общественномъ, поиграть въ шахматы. Вышло не то. "Хотя вовсе не хотѣлъ высказываться, но не могъ: отъ избытка сердца говорили уста"...
   -- Я теперь рѣшительно измѣнился,-- сказалъ онъ Николаю Ивановичу.-- И эта перемѣна все будетъ усиливаться. Мое презрѣніе къ самому себѣ, источникъ моего ожесточенія, причина того, что все я покрываю ядовитымъ презрѣніемъ, прошло. Теперь я почти доволенъ собою, потому что на-дняхъ поступилъ почти рѣшительно, какъ порядочный человѣкъ, и нахожусь въ мирѣ съ самимъ собою".
   Костомаровъ слушалъ его внимательно и серьезно... Онъ инстинктивно почувствовалъ, что нужно дать Николаю Гавриловичу облегчить душу. Особенно вновѣ было ему примирительное настроеніе Чернышевскаго.
   -- "Я теперь не хочу ругать никого".
   И онъ "сдержалъ свое слово, не хотѣлъ даже смѣяться, надъ Провидѣніемъ и будущей жизнью, отъ чего бы не удержался раньше".
   На душѣ у него становилось легче и легче. Съ восторгомъ заговорилъ онъ о томъ, что семейная жизнь есть высшее счастье, и говорилъ долго. Затѣмъ онъ намекнулъ, о своемъ намѣреніи жениться, и, въ концѣ концовъ, "почти проболтался", не скрывъ даже того, что собирается показать себя доктору:
   -- Я завтра къ Стефани. Если нѣтъ у меня ни аневризма, ни чахотки, я на-дняхъ дѣлаю предложеніе одной дѣвицѣ. Nur sprechen Sie Niemand von meiner. Ileirath.
   20 февраля, утромъ, Чернышевскій, дѣйствительно, отправился къ доктору Стефани Тотъ "слушаетъ во всѣхъ мѣстахъ грудь и говоритъ, что дыханіе рѣшительно чистое, что біеніе сердца весьма правильное, что онъ ручается, что опасности нѣтъ никакой. Но что біеніе сердца: въ самомъ дѣлѣ сильное, конечно, отъ того, что взволнованъ и отъ того, что шелъ пѣшкомъ, и что такимъ образомъ не должно опасаться ни чахотки, ни аневризма".
   Чернышевскій сказалъ Стефани, что собирается жениться, и что потому ему нуженъ отвѣтъ "самый строго-истинный, чтобы не погубить другихъ".
   Стефани увѣрилъ его "честнымъ словомъ", и они простились.
   Хотя Чернышевскій и ожидалъ, что его "опасенія -- вздоръ, что они происходятъ единственно отъ мнительности", однако, былъ доволенъ, что это сомнѣніе съ него снято...
   Отъ недавнихъ сомнѣній не осталось слѣда. Онъ чувствовалъ себя счастливымъ. "Сбылось то, что я ожидалъ,-- пишетъ онъ,-- мое озлобленіе противъ себя проходитъ. Проходитъ и мое ожесточеніе, моя желчь противъ всего, что попадается мнѣ. Вотъ рѣшительная картина моей внутренней жизни до и послѣ: раньше былъ туманъ, покрытое все одной тучей небо, на которомъ только изрѣдка мелькали свѣтлыя мѣста среди облаковъ. Теперь, это чистое, ясное, лазурное небо, по которому только изрѣдка пробѣгаютъ облака, но и эти облака озарены счастьемъ моей жизни, мыслью о ней, и они скоро расплываются отъ теплыхъ лучей яркаго солнца... Это восторгъ, какой является у меня при мысли о будущемъ соціальномъ порядкѣ, при мысли о будущемъ равенствѣ и отрадной жизни людей -- спокойный, сильный, никогда не ослабѣвающій восторгъ. Это не блескъ молніи, это равно не волнующее сіяніе солнца. Это не знойный іюльскій день въ Саратовѣ, это вѣчная, сладостная весна Хіоса"...
   

XXV.

   На слѣдующій день, 21 февраля, Чернышевскій, по окончаніи уроковъ, дождался на дворѣ Венедикта и спросилъ о здоровьи Ростислава.
   Венедиктъ усмѣхнулся.
   -- Нездоровъ,-- отвѣтилъ онъ кратко.
   Усмѣшка Венедикта остановила дальнѣйшіе разспросы Чернышевскаго. А спросить очень хотѣлось.
   Идя домой, онъ жалѣлъ, что не былъ у Васильевыхъ вчера, рѣшилъ быть у нихъ нынче.
   Зашелъ, купивъ по дорогѣ пару перчатокъ для предстоявшаго на слѣдующій день маскарада.
   Ростиславъ лежалъ въ столовой, Ольга Сократовна была въ комнатѣ рядомъ, "за своими ширмами". Она была не одна; по голосу Чернышевскій узналъ, что съ ней была ея кузина Рычкова.
   Посидѣвъ нѣсколько у постели Ростислава, Чернышевскій заглянулъ въ комнату Ольги Сократовны. "Онѣ сидѣли у окна, она подрубала платокъ".
   -- Ольга Сократовна, мнѣ нужно сказать вамъ два слова.
   -- Говорите.
   -- Нѣтъ,-- одной.
   -- Ну, говорите
   Кузина встала и отошла къ шкафу, остановившись, такъ, что ей могло быть все слышно.
   -- Нѣтъ, Ольга Сократовна, выйдите сюда.
   Она вышла. Онъ взялъ ее за руку и отвелъ въ сторону.
   -- Мнѣ должно, я думаю,-- сказалъ онъ,-- быть завтра съ визитомъ у Анны Кирилловны.
   -- Зачѣмъ?
   -- Я думаю, что визитъ должно сдѣлать?
   -- Нѣтъ, не къ чему: у насъ знакомства ведутся не такъ.
   Ольга Сократовна "держалась довольно далеко" отъ него, такъ что ему "нельзя было говорить шопотомъ", онъ положилъ ей руку на талію, слегка наклонился къ ней и продолжалъ:
   -- Я еще говорилъ съ вами не такимъ языкомъ, какимъ долженъ былъ бы говорить, какимъ долженъ говоритъ женихъ. Меня мучаетъ это. Завтра я буду говорить другимъ языкомъ. Тогда было препятствіе, которое уничтожилось.
   -- Хорошо, мы переговоримъ завтра,-- сказала она.-- Вы будете въ маскарадѣ?
   -- Буду непремѣнно.
   Онъ пожалъ ей руку и хотѣлъ уже итти домой, но въ это время внесли чай. Ему предложили. Онъ взялъ стаканъ и присѣлъ у стола. Разговоръ сдѣлался общимъ. Поговорили о томъ, о другомъ, о Палимпсестовѣ, который прислалъ Ольгѣ Сократовнѣ стихи. Она просила Чернышевскаго кланяться ему и напомнить, чтобы былъ на маскарадѣ. Она будетъ танцевать съ нимъ четвертую кадриль, а Николай Гавриловичъ будетъ "визави". Передавали о томъ, что говорили о Чернышевскомъ у Чесноковыхъ, вспоминали о Линдгренѣ... Выпивъ свой чай, Николай Гавриловичъ всталъ и снова началъ прощаться.
   -- Прощайте же, Ольга Сократовна.
   -- Такъ вы будете непремѣнно?
   -- Буду. Прошу только, чтобы вы помнили о томъ, что я искренно и глубоко привязанъ къ вамъ.
   Уходить не хотѣлось. Чернышевскій медлилъ. Въ сосѣдней комнатѣ одна изъ сестеръ Ольги Сократовны играла на роялѣ, а Патрикѣева съ Чесноковымъ танцовали.
   Чернышевскій и Ольга Сократовна оставались одни въ комнатѣ.
   -- Теперь мы съ вами почти женихъ и невѣста,-- снова заговорилъ онъ,-- Я прошу васъ поцѣловать меня, это будетъ залогомъ нашихъ отношеній.
   -- Нѣтъ,-- отстранила Ольга Сократовна движеніе Чернышевскаго,-- это будетъ меня мучить.
   -- Я никогда не цѣловалъ ни одной женщины.
   -- И я никогда никого не цѣловала.
   Чернышевскій не нашелся ничего сказать на это, но позже онъ себя упрекнулъ за свою ненаходчивость: "конечно, я долженъ бы сказать, что объ этомъ-то нечего и опрашивать..."
   "Это цѣломудріе,-- записалъ онъ въ Дневникѣ,-- при видимомъ завлеканіи (напр., обнаженіе руки) сильно на меня подѣйствовало, и я не знаю, что меня болѣе связывало бы: то ли, еслибъ она меня поцѣловала, или то, что она не согласилась поцѣловать меня,-- это цѣломудріе и эти слова, искреннія слова -- "это будетъ меня мучить".
   Теперь онъ говорилъ "повидимому спокойно", но это было только "повидимому", на самомъ же дѣлѣ онъ весь "дрожалъ отъ волненія". Въ разговорѣ онъ все время повторялъ, что для него "жить съ нею было бы счастьемъ".
   -- Конечно, все это должно оставаться тайной. Вы пока никому не будете этого говорить?-- спрашивалъ Чернышевскій.
   -- Конечно.
   -- И теперь мы должны видѣться рѣже?
   -- Конечно... Это я буду дѣлать, какъ мнѣ покажется нужнымъ. Если хотите, я не буду выходить къ вамъ, когда вы будете бывать...
   Въ комнату вбѣжала Патрикѣева и начала приставать, чтобы они шли танцоівать. Ея приставаніе наскучило Чернышевскому, и онъ сказалъ ей:
   -- Если вы не отойдете, я поцѣлую васъ...
   И поцѣловалъ ей руку.
   Патрикѣева противилась, но Чернышевскій чувствовалъ, что ей было это "пріятно".
   Ольга Сократовна запротестовала.
   -- Какъ, при мнѣ?!-- воскликнула, она.-- Какой безсовѣстный!
   Патрикѣева убѣжала, боясь, чтобы Чернышевскій и впрямь не привелъ свою угрозу въ исполненіе. Но, конечно, онъ не поцѣловалъ бы ее, потому что "это было бы нарушеніе вѣрности, хотя бы въ шутку".
   -- Такъ вы въ самомъ дѣлѣ ревнивы, Ольга Сократовна?-- спросилъ онъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ ревнива.
   -- Ревновать вамъ не будетъ повода.
   Ольга Сократовна помолчала.
   -- Любили-ли вы кого-нибудь?-- спросила Ольга Сократовна, очевидно, позабывъ, что, танцуя съ ней у Шапошниковыхъ (13 февраля), онъ уже "разсказалъ ей повѣсть своей любви", то есть, какъ ему нравилась "одна молодая дѣвушка". Или Ольга Сократовна еще разъ хотѣла услышать, что то была не любовь?..
   -- Нѣтъ, никогда никого,-- 'Отвѣтилъ Чернышевскій.-- Только разъ въ жизни интересовался одной дѣвицей.. Кромѣ нея, я ни къ кому не чувствовалъ влеченія... Это та дѣвица, съ которой, помните? я хотѣлъ объясниться предложеніемъ учить ее мудрости человѣческой... Да, я никого еще не любилъ... Люблю ли я васъ, этого я не знаю, потому что не испыталъ никогда любви. Я не знаю, то ли это чувство, которое я имѣю къ вамъ. Но я могу сказать, и это будетъ правда, что съ тѣхъ поръ, какъ я увидѣлъ васъ, единственною моею мыслью были вы. Составляетъ ли это любовь, или для того, чтобы была любовь, нужно еще что-нибудь, не знаю. Но что съ тѣхъ поръ, какъ увидѣлъ васъ, я думаю только о васъ -- это правда...
   Чернышевскій замолчалъ. "Кончилось мое любезничанье,-- подумалъ онъ,-- не буду уже я болѣе сближаться ни съ одной дѣвицей... я не молодой человѣкъ: я семьянинъ"...
   Онъ сказалъ: "Скоро же прошла моя молодость!", и слезы навернулись у него на глазахъ. "Она кончилась нынѣшній день, а началась съ того дня, въ который я увидѣлъ васъ у Акимовыхъ... Однако, это былъ опасный путь, и хорошо, что онъ скоро довелъ меня до конца и конца прекраснаго".
   Грусть налетѣла на него нежданно и нарушила послѣдовательный ходъ его мыслей. Онъ не далъ ей овладѣть собой и минуту спустя спохватился:
   -- Да, я всегда позабываю во-время сказать то, что должно: религіозны ли вы?
   -- Нѣтъ,-- отвѣтила Ольга Сократовна.
   --Я долженъ вамъ сказать, что не вѣрю всѣмъ этимъ вещамъ,-- продолжалъ Чернышевскій.
   -- Я и сама почти не вѣрю.
   -- Я это сказалъ потому, что это могло бы въ противномъ случаѣ быть источникомъ огорченій для васъ,-- заключилъ онъ.
   Потомъ они перешли въ залъ, и Чернышевскій сталъ описывать Ольгѣ Сократовнѣ "свои понятія о супружескихъ обязанностяхъ" по тому поводу, что она сказала, что поцѣлуетъ его только тогда, когда это потребуется; что, когда онъ будетъ ея мужемъ, тогда, конечно, она обязана будетъ повиноваться, и что онъ будетъ имѣть право требовать ея поцѣлуя.
   Онъ говорилъ "о свободѣ жены", о своей "покорности ея волѣ" и, наконецъ, прибавилъ:
   -- Я говорю рѣшительно, какъ какой-нибудь соблазнитель.
   -- А развѣ вы не можете быть соблазнителемъ?
   -- Э, помилуйте!-- И онъ махнулъ рукой, какъ будто говоря: "куда"?!
   -- Но я долженъ сказать вамъ,-- продолжалъ Чернышевскій,-- что я дѣлаю вамъ предложеніе только потому, что думаю, что этимъ оказываю вамъ... (онъ искалъ подходящаго слова)... оказываю вамъ услугу. Такъ-ли?
   -- Почти такъ.
   -- Я говорю вамъ такія вещи, что вы можете быть искренни. Зачѣмъ это: "почти"? Говорите прямо.
   -- Если хотите, "почти" могу опустить,-- отвѣтила Ольга Сократовна.
   -- Я человѣкъ прямой и. искренно привязанный къ вамъ,-- продолжалъ Чернышевскій,-- Не думайте, чтобы когда-нибудь я вздумалъ воспользоваться вашею откровенностью и сказать, что я сдѣлалъ вамъ одолженіе, женясь на васъ. Нѣтъ, вы доставляете мнѣ невѣроятное счастіе на всю жизнь. Этого отвѣта я и спрашивалъ у васъ для того, чтобы мнѣ самому быть спокойнымъ, что я не лишилъ васъ лучшей будущности. Я, повторяю вамъ, принимаю на себя обязанность быть вашимъ женихомъ, не возлагая на васъ никакихъ обязанностей. Такъ-ли? Вашу руку, что вы не будете стѣсняться въ выборѣ, если бы представился кто-нибудь лучше меня?.
   Она подала ему свою руку, которую онъ крѣпко пожалъ.
   Затѣмъ онъ дошелъ до крайнихъ границъ предусмотрительности, самъ заговоривъ о приданомъ. Онъ зналъ, что этотъ вопросъ играетъ обыкновенно видную роль въ дѣлѣ сватовства, и потому рѣшилъ, что онъ долженъ ясно и просто опредѣлить свое къ немуотношеніе.
   -- Да...-- сказалъ онъ дѣловито,-- относительно приданаго, само-собою, что чѣмъ менѣе, тѣмъ лучше: лишь бы можно было сдѣлать свадьбу.
   -- Я приношу вамъ саму себя, вотъ настоящее приданое,-- отвѣчала Ольга Сократовна. (Ея слова восхитили Чернышевскаго: "какъ просто и благородно!" -- подумалъ онъ). Но что мнѣ назначено,-- продолжала Ольга Сократовна,-- то будетъ мнѣ дано. Не думайте, чтобы я любила наряды. Если теперь для меня папенька что-нибудь дѣлаетъ, то это потому, что онъ меня любитъ, и я постоянно отказываюсь отъ того, что онъ хочетъ сдѣлать. Я не привыкла къ роскоши... Я не привязана къ удовольствіямъ.
   -- Итакъ, вы выходите за меня потому, что вамъ тяжело жить дома?-- настойчиво добивался Чернышевскій отвѣта на этотъ вопросъ.-- Но не позабудете-ли вы это, не будете-ли раскаиваться?
   -- Нѣтъ, я слишкомъ много перенесла, чтобы забыть.
   -- Итакъ, я вашъ женихъ, если у васъ не будетъ жениха лучше меня. Я васъ не стѣсняю, но самъ обязываюсь. Конечно, я понимаю, что нашъ разговоръ не въ такомъ тонѣ, въ какомъ онъ долженъ бы быть: не такъ долженъ говорить женихъ, предлагающій свою руку. Но я долженъ былъ говорить такъ. Вы недовольны моимъ тономъ?
   -- Нѣтъ, вы говорите такъ, какъ должно.
   -- Итакъ, повторяю вамъ, что я думаю, что жить съ вами будетъ для меня источникомъ очень-очень большого счастія. Я буду привязанъ къ вамъ, преданъ вамъ рѣшительно. За это прошу только, чтобы вы не забывали, что я люблю васъ. Теперь вы, можетъ-быть, считаете меня простачкомъ, но вы увидите, что я не увлекался, не ослѣплялся, не обманывался, что я понимаю, что дѣлаю, что" увлекаюсь вами потому, что вы достойны того, чтобы увлечься вами...
   Къ нимъ подошли.
   -- Нашъ разговоръ, кажется, конченъ?-- обратился Чернышевскій къ Ольгѣ Сократовнѣ.
   -- Кажется,-- отвѣтила она.
   -- Вы помѣнялись мѣстами?-- опросилъ Чесноковъ.
   -- Да, роли, наоборотъ противъ обыкновеннаго,-- отвѣтилъ Чернышевскій,-- въ самомъ дѣлѣ, мнѣ дѣлали предложеніе, и я принималъ его.
   Онъ всталъ и на этотъ разъ уже окончательно началъ прощаться.
   -- Вы будете въ маскарадѣ завтра?-- напомнила Ольга Сократовна.
   -- Теперь зачѣмъ же?-- спросилъ Чернышевскій.
   -- Будьте.
   -- Непремѣнно буду, если вамъ такъ угодно. Я танцую съ вами первую и пятую кадриль, съ Катериной Матвѣевной -- вторую и четвертую. Когда мнѣ быть въ маскарадѣ?
   -- Въ девять часовъ. Мы будемъ въ десятомъ.
   И они разстались.

Евг. Ляцкій.

"Современникъ", кн. XII, 1912

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru