Lib.ru/Классика: Лопатин Лев Михайлович. Вера и знание

ВѢРА и ЗНАНІЕ.

Наша статья есть продолженіе того, что въ прошломъ году было напечатано въ Русской Мысли подъ заглавіемъ "Опытное знаніе и философія", поэтому считаю необходимымъ предупредить читателя, что для полнаго ея пониманія необходимо знакомство съ первою моею статьею, ибо предлагаемая теперь есть только ея продолженіе и дальнѣйшее развитіе высказанныхъ въ ней мыслей. Въ моей прошлой статьѣ я разсматривалъ естественныя границы знанія эмпирическаго и философіи, на нихъ основанной. Выводъ былъ такой: эмпирическая философія, вѣрная своимъ началамъ, ни въ какомъ смыслѣ не даетъ дѣйствительнаго знанія; слѣдовательно, если наука должна быть тѣмъ, чѣмъ она была всегда въ глазахъ людей, ее искавшихъ и ей служившихъ, если она должна оставаться источникомъ и мѣриломъ истины, какъ этого хотятъ ея поклонники, она не можетъ быть обоснована только эмпирически. Какъ мы пришли къ такому выводу и что обозначаетъ этотъ терминъ -- "эмпирическая философія"?

Подъ именемъ эмпирической философіи, какъ должны помнить читатели моей первой статьи, я разумѣю философію индуктивную, то-есть такую, которая отправляется отъ слѣдующихъ двухъ положеній: первое, человѣческому познанію доступны только явленія; второе, единственная основа достовѣрности, единственный методъ мышленія, доставляющій плодотворные результаты, есть индукція, отъ которой должна исходить и исходитъ всякая дѣйствительная наука и которая предшествуетъ всѣмъ дедуктивнымъ процессамъ, какъ опирающимся уже на нее. На это могутъ возразить, что оба эти утвержденія не связаны между собою внутреннею необходимостью, что можно принять эмпирическое начало нашихъ познаній, не предполагая при этомъ, что единственный путь къ истинѣ есть непремѣнно индукція. И въ самомъ дѣлѣ въ послѣднемъ случаѣ возможны два взгляда, которые и встрѣчаются въ исторіи философіи. Во-первыхъ, можно утверждать, что точка отправленія для всѣхъ нашихъ выводовъ есть опытъ, не опредѣляя заранѣе логическихъ пріемовъ, которымъ должна слѣдовать мысль, его объясняющая. Во-вторыхъ, можно доказывать, что опытъ въ его грубой непосредственности -- не только основаніе, но и предѣлъ подлиннаго знанія, что разумъ недостовѣренъ по существу, что всякія привнесенія разсудка къ даннымъ чувства только исключаютъ ихъ. Однако ни то, ни другое воззрѣніе нельзя назвать эмпирическою философіей. Первое, особенно если опытъ брать въ широкомъ смыслѣ всякаго непосредственнаго вѣдѣнія, никакъ не ведетъ въ признанію познаваемости только явленій; требованіе непосредственнаго усмотрѣнія, какъ основы философской истины, отличаетъ не только философовъ-мистиковъ, какъ увидимъ далѣе, но и многихъ философовъ-раціоналистовъ. Ясное подтвержденіе мы находимъ въ Декартѣ, который утверждалъ всю свою философію на непосредственной очевидности факта мышленія и выводовъ, изъ него вытекающихъ, что, однако, не мѣшаетъ ему быть раціоналистомъ и метафизикомъ. Второе воззрѣніе есть отрицаніе всякой философія, а поэтому и эмпирической. Это мистицизмъ совсѣмъ беззавѣтный, въ своей наивной формѣ существовавшій только у древнихъ. При немъ нѣтъ мѣста не только познанію, но и слову. Дѣло идетъ не о немъ, но и не о тѣхъ мыслителяхъ, которые, опираясь на непосредственно-очевидные факты сознанія, строятъ онтологическія теоріи. Мы говоримъ объ эмпирической философіи, въ ея противоположности въ философіи метафизической. Съ этой точки зрѣнія исключительное признаніе индукціи есть ея наиболѣе важная особенность. Таковъ дѣйствительно эмпиризмъ новѣйшій, съ чѣмъ не станутъ спорить его представители. Мы имѣемъ дѣло съ нимъ и поэтому я безразлично употребляю терминъ эмпирическая или индуктивная философія и, говоря объ, разумѣю индуктивизмъ. Итакъ, общій ходъ мысли въ нашей первой статьѣ былъ слѣдующій:

Знаніе явленій предполагаетъ наблюденіе ихъ, а наблюденіе предполагаетъ воспріятіе. Воспринимать -- значитъ слышать, видѣть, осязать и т. д., наприм. я воспринимаю ощущенія, иными словами, воспринимать и ощущать -- одно и то же. Но мною ощущаются не вещи, какъ онѣ суть внѣ меня, а мои собственныя внутреннія состоянія: это -- одинъ изъ первыхъ и главнѣйшихъ тезисовъ эмпирической психологіи. Если такъ, ощущеніе мнѣ даетъ только меня самого; ощущая, я не выхожу изъ своего внутренняго міра.

Мои ощущенія во взаимныхъ отношеніяхъ между собою представляютъ нѣкоторыя постоянства совмѣстности и послѣдовательности. Мы замѣчаемъ эти постоянства: въ этомъ состоитъ индуктивное знаніе явленій; всякое индуктивное обобщеніе утверждаетъ постоянство во внѣшнихъ отношеніяхъ между явленіями. А явленіе есть ощущеніе; слѣдовательно, законы явленій суть законы ощущеній. Индуктивно мы знаемъ только законы ощущеній и ничего болѣе.

Говоря иначе, индуктивное обобщеніе не содержитъ и по своей несомнѣнной природѣ не можетъ содержатъ ничего, что не было бы дано въ воспріятіи. Оно лишь представляетъ въ общей формѣ то, что въ отдѣльныхъ явленіяхъ дано въ единичной формѣ. Различіе чувственнаго воспріятія и индуктивнаго знанія только въ формѣ, но никоимъ образомъ не въ содержаніи.

Изъ этого вытекаетъ первое слѣдствіе, что индуктивная философія должна отвергнуть бытіе внѣшняго матеріальнаго міра, независимаго отъ нашихъ ощущеній, потому что на какомъ основаніи можно было бы утверждать его? На томъ ли, что наши воспріятія должны имѣть какую-нибудь причину? Но что такое законъ причинности для эмпирической философіи?-- Очевидно, такой же индуктивный законъ, какъ и всякій другой. Онъ, какъ и всѣ другіе, долженъ относиться къ однимъ ощущеніямъ. Причинность для эмпирика -- это просто закономѣрность во всемъ, что имѣетъ мѣсто въ мірѣ явленій. Есть ли причинная связь законъ для вещей самихъ въ себѣ? Утверждать это, опираясь на опытъ, въ который вещи въ себѣ никогда не попадаютъ, было бы безсмысліемъ. Существуютъ ли наконецъ эти вещи въ? Ограничиваясь однимъ опытомъ, признать и это-было бы не менѣе странно. Не только утверждать бытіе вещей въ себѣ, но даже предполагать его какъ нѣчто вѣроятное, нѣтъ возможности, если справедливо, что опытъ есть единственный судья вещей существующихъ, что онѣ существуютъ, и не существующихъ, что онѣ не существуютъ.

Итакъ, матеріальнаго міра нѣтъ.

Существуютъ ли, по крайней мѣрѣ, подобныя намъ чувствующія существа? И на этотъ вопросъ отвѣтъ долженъ быть необходимо отрицательный. Что такое отличныя отъ насъ сознающія существа?

Внѣшнія причины нашихъ воспріятій -- ихъ жизни и дѣятельности; еслибы мы не воспринимали ихъ дѣйствій, мы не имѣли бы никакихъ поводовъ вѣрить въ ихъ бытіе. Утверждая его, мы отъ слѣдствія заключаемъ къ причинѣ; но имѣемъ ли мы на то право въ данномъ случаѣ? Для эмпирическаго ученія причинность есть субъективный законъ воспріятій и лишь какъ таковой можетъ входить въ доказательство индуктивнаго мышленія, а не объективный законъ сознающихъ центровъ въ ихъ взаимныхъ отношеніяхъ. Эти центры не содержатся и не обнимаются никакимъ высшимъ сознаніемъ, которое было бы намъ доступно непосредственно, слѣдовательно они никакъ не воспріятія. Изъ этихъ соображеній получается второй выводъ послѣдовательнаго эмпиризма: внѣ насъ нѣтъ духа, какъ нѣтъ матеріи, существуютъ одни ощущенія.

Но, даже не выходя изъ предѣловъ этого единоличнаго міра внутреннихъ грезъ, можно ли въ немъ путемъ индукціи отыскать законы, которые обладали бы дѣйствительною общностью, т. е. которые были бы законами въ подлинномъ смыслѣ этого слова и давали бы дѣйствительное знаніе хотя бы насъ самихъ?

Индуктивный законъ всегда есть возведеніе въ общее правило того, что наблюдалось въ формѣ нѣсколькихъ частныхъ случаевъ. Итакъ, во всякомъ индуктивномъ обобщеніи непремѣнно заключается логическій скачокъ отъ прошлыхъ случаевъ во всѣмъ будущимъ, что было съ неподражаемою ясностью указано еще Юмомъ. Поэтому самое большее, на что можетъ претендовать индуктивный законъ, это -- весьма значительная вѣроятность повторенія утверждаемой въ законѣ связи явленій для каждаго случая, взятаго въ отдѣльности. Но онъ не имѣетъ совсѣмъ никакой вѣроятности, какъ не допускающее исключеній правило для безконечнаго ряда всѣхъ случаевъ въ безграничномъ пространствѣ и безконечномъ времени. А между тѣмъ только подъ этимъ послѣднимъ условіемъ онъ обладалъ бы дѣйствительною общностью. Слѣдовательно для индуктивной философіи нѣтъ общихъ законовъ явленій въ строгомъ значеніи слова.

Что же получили мы? Индуктивная философія, взятая въ своей истинной сущности, отрицаетъ матеріб; итакъ, она есть безусловный идеализмъ. Она отрицаетъ объективный духовный міръ,-- она есть торетическій эгоизмъ; она отрицаетъ общее познаніе даже феноменальнаго міра,-- она есть скептицизмъ. Если соединить всѣ три особенности вмѣстѣ,-- она имѣетъ самыя неоспоримыя права назваться абсолютнымъ нигилизмомъ.

Выводъ покажется страннымъ,-- я знаю это,-- и все-таки очень трудно противъ него спорить. Мы сдѣлали его не на основаніи случайныхъ эксцентрическихъ мнѣній слишкомъ ревностныхъ представителей школы: онъ вытекаетъ изъ самаго существа основоположеній эмпиризма; онъ есть простое и ясное примѣненіе двухъ не менѣе простыхъ и очевидныхъ правилъ логики:

1) частныя наблюденія и общій выводъ въ индуктивномъ процессѣ различаются только по количеству, а не по содержанію;

2) объемъ утверждаемаго во всѣхъ формулахъ частныхъ наблюденій даннаго факта, взятыхъ вмѣстѣ, менѣе, нежели объемъ утверждаемаго въ индуктивномъ {Само собою понятно, что я здѣсь разумѣю индукцію, а не аристотелевскую.} заключеніи о немъ.

Что результатъ, къ которому мы пришли, не есть только выраженіе взглядовъ нѣкоторыхъ слишкомъ увлекающихся сторонниковъ эмпирической доктрины, это лучше всего доказывается тѣмъ, что ни одинъ изъ нихъ ни за что не согласится признать его, что они всегда уклонялись отъ него и останавливались въ то самое время, когда онъ, повидимому, былъ неизбѣженъ. Такая осторожность, конечно, есть несомнѣнный знавъ ихъ серьезности и здравомыслія, но не менѣе того и слабости ихъ философскихъ построеній. Плоха философія, спасеніе которой въ непослѣдовательности; безсильно міросозерцаніе, котораго единственная опора въ невѣрности собственнымъ началамъ!

И все-таки, лишь благодаря своей непослѣдовательности, позитивизмъ можетъ быть названъ популярною системой философіи въ наше время. Не нужно большой проницательности, чтобы понять, что философія, обращающая всю дѣйствительную жизнь въ безплодную сумятицу субъективныхъ призраковъ, невозможна, что позитивизмъ убилъ бы самъ себя, еслибъ открыто высказалъ все, что съ необходимостью заключается въ его основныхъ положеніяхъ, еслибъ онъ сталъ тѣмъ, чѣмъ быть хочетъ, т. е. сознательнымъ и откровеннымъ эмпиризмомъ.

Тайна успѣха позитивной доктрины -- въ ея неполнотѣ, въ ея недосказанности, въ невольной подтасовкѣ отвергаемыхъ ею метафизическихъ началъ тамъ, гдѣ безъ нихъ нельзя обойтись {Поучительный примѣръ внутренней неустойчивости выводовъ, на которую осуждаетъ себя чистый эмпиризмъ, стремящійся подучить водъ прочнаго философскаго міровоззрѣнія, представляетъ сочиненіе Льюиса "О жизни и духѣ", дѣльный, хотя можетъ-быть слишкомъ рѣзкій, разборъ котораго сдѣланъ г. Стадлинымъ въ статьѣ, помѣщенной въ Русскомъ Вѣстникѣ.}. Позитивисты не рѣшаются быть скептиками, а читающая публика мало задается вопросомъ, правы ли они въ своихъ колебаніяхъ. Если ихъ и упрекаютъ въ чемъ, то прямо въ противоположномъ недостаткѣ, въ излишествѣ скептицизма, въ неумѣренности отрицанія, тогда какъ въ этомъ отрицаніи -- весь смыслъ, вся суть ихъ философіи. Выкинуть его -- и отъ ихъ школы ничего не останется.

Позитивное ученіе можетъ сохранять физіономію реальнаго, твердаго, положительнаго міросозерцанія до тѣхъ поръ, пока внутренняя безсвязность и случайность его содержанія не станетъ явною для всѣхъ. Разъ совершится это, обаяніе позитивизма исчезнетъ навсегда. Его мѣсто займетъ или безповоротный скептицизмъ, или догматизмъ уже сознательный и смѣлый. Повторяемъ: непослѣдовательность была залогомъ успѣха позитивной философіи, но она же есть залогъ временности этого успѣха.

Если результатъ, къ которому мы пришли, вѣренъ, если эмпирическая философія равняется самому неограниченному отрицанію, если дѣйствительность въ ея рукахъ обращается въ пустую безсодержательную фикцію,-- со всею роковою и непобѣдимою силой поднимается вопросъ: какъ же возможно дѣйствительное знаніе?

На него мыслимы только два отвѣта, какъ читатель могъ видѣть изъ предъидущей статьи. Первый изъ нихъ есть признаніе раціональной метафизики,-- признаніе того, что существуетъ система истинъ неопытныхъ, т. е. индукціи основанныхъ, имѣющихъ объективное, научное достоинство, т. е. существуетъ или по крайней мѣрѣ должна существовать метафизика, какъ знаніе подлинное и не подлежащее сомнѣнію,-- знаніе, выражающее дѣйствительную природу вещей и дающее доказательство дѣйствительности опыта.

Но есть еще другой отвѣтъ и на немъ мы теперь должны внимательно остановиться; онъ указываетъ единственно возможное средство утверждать дѣйствительность знанія, не прибѣгая къ помощи раціональной метафизики. Онъ имѣетъ то общее съ эмпиризмомъ, что отрицаетъ всякія онтологическія теоріи, построенныя отвлеченнымъ разумомъ, но онъ глубоко отличается отъ него, распространяя область нашихъ убѣжденій далеко за предѣлы феноменальнаго міра. Мы сначала изложимъ общій смыслъ этого отвѣта.

Правы скептики, когда утверждаютъ, что метафизика, какъ наука, невозможна, что всѣ усилія построить ее жалки по своей безъуспѣшности. Но справедливо и то, что опытъ, предоставленный самому себѣ, ничего и не даетъ, кромѣ себя, т. е. кромѣ явленій нашего сознанія. Остается одинъ выходъ, чтобы спасти объективную достовѣрность познаній, и этотъ выходъ есть вѣра. Дѣйствительность нашему опыту даетъ она. Мы не имѣемъ никакихъ логическихъ доказательствъ существованія матеріальной природы, существованія объективнаго духовнаго міра, неизмѣнности наблюдаемыхъ законовъ явленій; но мы вѣримъ въ эти истины и тѣмъ должны удовлетвориться. Пускай досужіе умы изобрѣтаютъ и проповѣдуютъ свои сомнѣнія: они сами себя опровергаютъ тѣмъ, что не въ силахъ придать серьезнаго значенія своимъ выводамъ, и вѣрятъ по-прежнему, когда перестаютъ разсуждать. Гдѣ кончаются эмпирическія обобщенія, тамъ начинается область вѣрованій, и они должны служить намъ свѣточемъ въ образованіи прочнаго міросозерцанія.

На поставленный нами вопросъ существуютъ только эти два простые по содержанію отвѣта. Къ одному изъ нихъ непремѣнно присоединяется и отъ него исходитъ каждое онтологическое ученіе. Всякая метафизика есть или онтологія или онтологія вѣры, или раціонализмъ, или мистицизмъ.

Послѣднее опредѣленіе философіи вѣры, какъ мистицизма, я считаю вполнѣ соотвѣтствующимъ ея сущности, несмотря на огромное разнообразіе формъ, въ которыхъ она проявляется, и несмотря на то, что многія изъ этихъ формъ готовы считать себя за все, что угодно, только не за мистицизмъ. Въ самомъ дѣлѣ бываетъ мистицизмъ сознательный и прямой, бываетъ мистицизмъ скрытый и какъ бы не помнящій своего происхожденія; но ни тотъ, ни другой видъ его ничѣмъ существеннымъ между собою не различаются: оба одинаково ссылаются на непобѣдимую очевидность непосредственнаго убѣжденія, какъ на достаточное оправданіе своихъ началъ.

Мы видѣли, что нынѣ господствующее позитивное міросозерцаніе далеко не есть эмпиризмъ въ его чистой и послѣдовательной формѣ. Изъ этого необходимо заключить, что въ немъ, рядомъ съ элементомъ эмпирическимъ, присутствуетъ элементъ онтологическій, что въ его предположеніяхъ заложена какая-то метафизика, хотя но возможности тщательно спрятанная. Какая же метафизика преобладаетъ въ наше время? Есть ли это метафизика разума или метафизика вѣры?

Что не метафизикѣ, раціонально построенной, принадлежитъ въ настоящее время господство, это слишкомъ очевидно. Ея никогда- еще не отрицали такъ рѣшительно и такъ безповоротно. Между тѣмъ всякая теорія, чтобы быть умозрительною, должна облекаться въ умозрительныя формы, т. е. должна существовать какъ сознательно умозрительная теорія. Что не таковъ позитивизмъ, это не требуетъ доказательствъ. Слѣдовательно, остается одинъ возможный выводъ: въ позитивизмѣ существуютъ нѣкоторыя предположенія, обусловленныя началомъ вѣры, можетъ-быть невысказанныя и скрытыя, но не менѣе того дѣйствительныя и важныя для общаго характера школы.

Какія же это предположенія? Какой изъ видовъ философіи вѣры наиболѣе сроденъ позитивной доктринѣ? Въ прошлой статьѣ мнѣ уже приходилось говорить о той очевидной склонности, которую обнаруживаетъ позитивная школа, къ ученіямъ матеріализма. Если этого нельзя утверждать о всѣхъ представителяхъ позитивизма (напримѣръ, Милль, очевидно, менѣе другихъ раздѣляетъ эту наклонность), то съ полнымъ правомъ можно сказать о большинствѣ. Что же, возможно ли матеріализмъ признать за одинъ изъ многихъ видовъ философіи вѣры?

Этотъ вопросъ необходимо рѣшить прежде, чѣмъ перейдемъ къ разсмотрѣнію началъ всякой философіи вѣры безъ различія отдѣльныхъ направленій ея; иначе матеріалистическія предположенія будутъ постоянно мѣшать намъ и загораживать путь къ истинному пониманію нашей задачи, потому что именно матеріализмъ, высказанный или невысказанный, сознательный или безсознательный, откровенный или еще чаще скрывающійся за чуждыми ему представленіями, есть наиболѣе популярная форма метафизики въ наше время. Я постараюсь показать, что матеріализмъ есть одно изъ своеобразнѣйшихъ выраженій философіи вѣры, притомъ выраженіе чрезвычайно богатое неизцѣлимыми внутренними противорѣчіями {Мысль, что матеріалистичёское міросозерцаніе опирается на вѣру, была высказана неоднократно; съ наибольшею ясностью и строгостью она раскрывается въ сочиненіяхъ В. С. Соловьева.}.

Матеріализмъ, не есть система умозрительная; онъ въ послѣднихъ своихъ основаніяхъ ссылается "а непосредственное убѣжденіе или на очевидность чувства; иными словами, его подлинный принципъ есть вѣра, хотя принципъ не всегда высказанный,-- вотъ что должны мы доказать.

Снова можно опасаться, что и это положеніе покажется парадоксальнымъ. Матеріализмъ и вѣра въ глазахъ большинства вещи несовмѣстимыя. Онъ такъ враждебенъ во всякимъ проявленіямъ религіозныхъ началъ, онъ такъ далекъ отъ мистическаго тумана, и вдругъ его ставить на одну доску съ зауряднымъ мистицизмомъ! Такъ возразятъ многіе, и если имѣть въ виду несомнѣнныя различія философіи непосредственнаго откровенія, обыкновенно такъ называемой, отъ ученій матеріализма,-- такому возраженію нельзя отказать въ правдоподобіи, и тѣмъ не менѣе я надѣюсь оправдать мой выводъ; я желалъ бы только, чтобы читатель не забывалъ результатовъ, къ которымъ привело насъ предшествующее изслѣдованіе:

1. Матеріализмъ никоимъ образомъ не есть продуктъ обобщеній индуктивнаго знанія; онъ есть ученіе метафизическое.

2. Всякая метафизика представляетъ произведеніе или разума, или вѣры,-- она или умозрительна, или опирается на чувство.

Слѣдовательно весь вопросъ заключается въ томъ, можно ли матеріализмъ отнести въ числу теорій, построенныхъ путемъ чисто-спекулятивнымъ. Если нѣтъ, его принадлежность къ области вѣрованій не подлежитъ спору, потому что не существуетъ другихъ источниковъ человѣческаго познанія, кромѣ мышленія и чувства.

Разсматривая этотъ вопросъ, противники нашего мнѣнія прежде всего должны встрѣтиться съ слѣдующимъ затрудненіемъ, вытекающимъ изъ историческаго развитія идей матеріализма.. Отъ Левкиппа и Демокрита до Молешотта и Бюхнера включительно ни одинъ матеріалистъ не пытался доказать основного положенія матеріалистической философіи, а именно существованія матеріи. Напротивъ всѣ они смотрѣли на него какъ на очевидную аксіому и ссылались на свидѣтельство чувствъ. Только изъ этого отвращенія къ онтологическимъ обоснованіямъ своей доктрины объясняется незаконная связь матеріализма съ эмпиризмомъ; лишь изъ него дѣлается понятною вражда матеріалистовъ ко всякой метафизикѣ вообще, хотя ихъ собственное міросозерцаніе болѣе чѣмъ какое-нибудь другое имѣетъ метафизическій обликъ.

Итакъ, по крайней мѣрѣ въ своей исторіи, матеріализмъ является ученіемъ, основаннымъ на вѣрѣ въ объективность чувственныхъ воспріятій, на вѣрѣ въ то, что въ основѣ ощущеній левитъ внѣшній субстратъ, обладающій нѣкоторыми опредѣленными аттрибутами, и что ему одному принадлежитъ истинная дѣйствительность. Въ томъ, что матеріализмъ не есть логически построенная система понятій, въ томъ, что онъ слишкомъ много предполагаетъ, слишкомъ мало доказывая, въ томъ, наконецъ, что онъ какъ бы исключаетъ себя изъ области философской критики, правила которой считаетъ для себя необязательными,-- заключается его главный порокъ, но и главное препятствіе при его анализѣ, въ этомъ его сила надъ умами, но въ этомъ ее его и внутренняя слабость.

Но можетъ-быть нелогичность построенія отдѣльныхъ системъ матеріализма есть личный недостатокъ ихъ творцовъ? Можетъ-быть Левкиппъ, Демокритъ, Эпикуръ, Лукрецій Баръ, Гассенди, Гоббесъ, Ламеттри, Гольбахъ, Фохтъ, Молешоттъ, Бюхнеръ, Бцольбе просто не имѣли достаточно сильныхъ философскихъ способностей, чтобы представить свои воззрѣнія иначе? Но такое предположеніе было бы только странно: въ числѣ названныхъ, безъ сомнѣнія, находятся мыслители замѣчательнаго остроумія и глубокомыслія и подозрѣвать ихъ въ безсиліи ума нѣтъ ровно никакихъ основаній. Конечно, всего скорѣе приходится думать, что здѣсь вина не людей, а философіи, которую они защищали.

Какъ бы то ни было, фактъ на-лицо: до сихъ поръ матеріализмъ не былъ умозрительнымъ ученіемъ. Можетъ ли онъ быть имъ? Но прежде, чѣмъ приступимъ къ рѣшенію этого вопроса, нужно отвѣтить на другой: что мы называемъ матеріализмомъ? Какимъ идеямъ принадлежитъ это имя?

Изъ буквальнаго смысла слова ясно, что матеріализмъ есть міросозерцаніе, приписывающее истинное бытіе одной матеріи. Но однако самое это понятіе матеріи есть одно изъ наиболѣе шаткихъ въ философіи. Реальность матеріи утверждается въ доктринахъ самыхъ противоположныхъ и часто не имѣющихъ ничего общаго съ матеріализмомъ, а отъ этого зависитъ крайнее разнообразіе въ опредѣленіяхъ ея природы. Что общаго между матеріей Декарта и матеріей Лейбница, или между матеріей Платона и матеріей Лукреція Кара? А между тѣмъ каждый изъ нихъ признавалъ по-своему ея бытіе. Еслибы кто-нибудь стремился понять матеріальный міръ подобно Лейбницу, какъ систему живыхъ монадъ, и сводилъ бы къ нимъ все существующее, онъ не бѣлъ бы еще матеріалистомъ и никто не назвалъ бы его такъ. Слѣдовательно простое признаніе матеріи какой бы то ни было еще не составляетъ матеріализма; матеріализмъ есть нѣкоторое особое пониманіе матеріальнаго бытія. Какое же?

Я думаю, что наиболѣе соотвѣтствующая формула матеріализма есть слѣдующая: въ основѣ міровой жизни и ея явленій во всемъ ихъ безконечномъ многообразіи лежитъ протяженная, непроницаемая, движущаяся по чисто механическимъ законамъ субстанція. Я долженъ напомнить, что говорю здѣсь не о научныхъ теоріяхъ вещества и не объ идеалистическихъ его опредѣленіяхъ, которыхъ можно указать много особенно въ настоящее время и въ которыхъ то утверждается, что матерія есть явленіе абсолютно-неизвѣстной силы, то -- что она есть движеніе, то -- что она есть совокупность безтѣлесныхъ центровъ силъ и т. д.

Я стараюсь указать лишь такое опредѣленіе матеріи, которое выражало бы сущность матеріалистической философіи въ ея отличіи отъ другихъ направленій. Матерія есть протяженно-непроницаемая и механически-движущаяся субстанція -- вотъ, по моему взгляду, наилучшее выраженіе основного тезиса матеріалистическаго міросозерцанія. При этомъ нужно прибавить, что для строгаго матеріализма ея природа этимъ совершенно исчерпывается. Матерія есть только то. Ея главные аттрибуты: непроницаемость, протяженность, движеніе -- абсолютно раскрываютъ ея истинную сущность. Эти аттрибуты объективно принадлежатъ веществу,-- въ этомъ различіе матеріализма отъ идеалистическаго скептицизма. Эти аттрибуты одни только ему и принадлежатъ; въ немъ нѣтъ никакого внутренняго, самостоятельно-дѣйствующаго, разумнаго, духовнаго начала,-- этимъ матеріализмъ отличается отъ гилозоизма (ученіе о внутренно-живомъ веществѣ) древнихъ и новыхъ временъ. Такое воззрѣніе на міръ въ дальнѣйшемъ нашемъ изложеніи мы будемъ называть механическимъ. Итакъ, матеріализмъ есть механическое міросозерцаніе.

Въ этомъ пунктѣ могутъ сдѣлать нѣкоторыя возраженія. Могутъ указать, что ни древніе атомисты, ни въ новое время Гоббесъ не дѣлали ударенія на непроницаемости, какъ первоначальномъ свойствѣ вещества, и ограничивали понятіе тѣлесности опредѣленіями фигуры, величины и положенія. Съ другой стороны могутъ привести нѣкоторыхъ философовъ, именуемыхъ матеріалистами (наприм. Дидро), которые утверждали, что въ каждомъ атомѣ, рядомъ съ чисто-механическими свойствами и параллельно съ ними, существуютъ еще зачатки психической жизни. На такія возраженія нужно замѣтить, во-первыхъ, что геометрическое пониманіе вещества у древнихъ атомистовъ и у нѣкоторыхъ новыхъ мыслителей никогда не было доведено до конца въ виду непобѣдимыхъ затрудненій, съ нимъ соединенныхъ, и что идея о силѣ сопротивленія хотя и не высказывалась, но непремѣнно подразумѣвалась въ представленіи о толчкѣ) во-вторыхъ, что Дидро и мыслители ему подобные точно также выражаютъ свою теорію въ очень общемъ и несовершенномъ видѣ и что развитая во всей послѣдовательности, которая въ ней заключается, она должна обратиться въ дуализмъ, распространенный на всю природу, подобный которому видимъ въ системѣ Спинозы, слѣдовательно явиться отрицаніемъ матеріализма. Впрочемъ объ этомъ намъ еще придется говорить послѣ.

Теперь же считаю необходимымъ поставить на видъ, что я пишу не историческое изслѣдованіе, а разсматриваю различные типы умозрѣнія въ ихъ идеальныхъ формахъ, т. е. отвлеченно отъ историческихъ явленій, въ которыя эти типы воплощались. Я даю опредѣленія, которыя, по моему мнѣнію, соотвѣтствуютъ чистотѣ типовъ, и при анализѣ ихъ стараюсь не выходить изъ предѣловъ мною данной характеристики. Поэтому если кто-нибудь не вполнѣ согласенъ съ точностью избранныхъ мною названій, это не помѣшаетъ ему слѣдить за критическою оцѣнкой самыхъ типовъ, которые я обозначаю этими названіями.

Итакъ, можетъ ли матеріализмъ, понятый сообразно нашему опредѣленію, получить форму внутренно обоснованной и строго развитой умозрительной теоріи? Чтобы рѣшить это, необходимъ внимательный разборъ основоположеній матеріализма. Кромѣ того ясно, что если дѣло идетъ о понятіяхъ метафизическихъ и объ ихъ отвлеченной возможности, критика должна избрать путь діалектическій, т. е. произнести свое сужденіе, опираясь на ихъ всесторонній логическій анализъ. Умозрительная система, очевидно, требуетъ и умозрительной критики.

Въ дальнѣйшемъ ходѣ нашего изслѣдованія прежде всего нужно помнить, что мы разсматриваемъ матеріализмъ исключительно только съ философской точки зрѣнія, какъ метафизическую теорію, иначе наше отношеніе къ нему можетъ показаться слишкомъ отрицательнымъ и потому несправедливымъ. На самомъ дѣлѣ мы нисколько не имѣемъ намѣренія отрицать весьма важныхъ заслугъ матеріализма въ научной сферѣ, говоря опредѣленнѣе -- въ области наукъ физическихъ. Въ исторіи послѣднихъ матеріализмъ имѣлъ двоякое значеніе: онъ сосредоточилъ вниманіе мыслящихъ людей на внѣшней природѣ, такъ какъ ей одной приписывалъ дѣйствительность; употребляемый въ качествѣ гипотезы, онъ по самому характеру своихъ идей содѣйствовалъ введенію математической точности въ изученіе ея явленій. Правда, указанная польза прямо касается только естествовѣдѣнія, тѣмъ не менѣе она все-таки заставляетъ дать матеріализму почетное мѣсто среди другихъ явленій умственной жизни. Однако его полезность, какъ физической гипотезы, очень мало возвышаетъ его безотносительную философскую цѣну, и мы будемъ говорить только, о ней, такъ какъ вообще я думаю, что одинъ изъ главныхъ источниковъ нерѣшительности и неполноты въ обыкновенныхъ критикахъ матеріализма заключается въ безразличномъ смѣшеніи его умозрительнаго и научнаго значенія, которыя на самомъ дѣлѣ имѣютъ очень немного общаго между собою. Кто желаетъ познакомиться съ его значеніемъ для отдѣльныхъ наукъ, тому можно рекомендовать превосходное и замѣчательно безпристрастное сочиненіе Ланге: "Исторія матеріализма".

Прежде чѣмъ перейти къ нашему анализу, мы остановимся на первыхъ и основныхъ понятіяхъ всякой метафизики и постараемся представить ихъ въ возможно простой и популярной, хотя по необходимости въ общей и отвлеченной формѣ:

Задача метафизики -- въ познаніи дѣйствительно существующаго. Но что существуетъ и что можетъ существовать дѣйствительно? Чему мы приписываемъ дѣйствительность съ настоящихъ правомъ?-- Тому, что въ себѣ носитъ начало своего бытія, ибо въ противномъ случаѣ никакой дѣйствительности не существовало бы и не могло бы существовать. Дѣйствительно сущее, чтобы быть таковымъ, должно въ себѣ содержать возможность, силу, мощь своего бытія, потому что иначе оно немыслимо. Итакъ, настоящая, подлинная дѣйствительность принадлежитъ только самобытному, только тому, что отъ себя и чрезъ себя существуетъ. Наоборотъ, то, что получаетъ существованіе въ чемъ-нибудь отъ себя отличномъ, въ другомъ, то и дѣйствительность имѣетъ условную. Оно существуетъ, потому что произведено: а оно не было бы произведено, еслибы не было производящей причины.

Такимъ образомъ получаются два основныя понятія всякой метафизики, неразрывно между собою связанныя: идея бытія самобытнаго или безусловнаго, т. е. самостоятельнаго, отъ себя существующаго, въ себѣ, и только въ себѣ, имѣющаго начало,-- и идея бытія условнаго, относительнаго, т. е. зависимаго и произведеннаго.

Очевидно, что собственную дѣйствительность имѣетъ только самобытно-существующее. Все условное и существуетъ только условно, пока лишь существуетъ, утверждающее его въ бытіи; оно не имѣетъ дѣйствительности своей, а только извнѣ привнесенную. Это -- выводы, вытекающіе изъ природы разсматриваемыхъ понятій съ аналитическою необходимостью. Изъ этого съ очевидностью слѣдуетъ, что дѣйствительность не можетъ принадлежать однимъ только условнымъ или относительнымъ вещамъ. Относительно то, что не имѣетъ собственной дѣйствительности. Сказать, что существованіе принадлежитъ только относительному -- значитъ утверждать, что дѣйствительность принадлежитъ тому, что дѣйствительности не имѣетъ, и въ такомъ сужденіи заключается прямо вербальное противорѣчіе. И отъ этого противорѣчія не спасаетъ даже предположеніе ряда условныхъ существованій, теряющагося въ безконечности. Въ такомъ рядѣ каждое существованіе, взятое отдѣльно, найдетъ себѣ объясненіе въ цѣли причинъ и слѣдствій, въ предшествующихъ и сопровождающихъ обстоятельствахъ, но за то бытіе самаго безконечнаго ряда отъ этого не сдѣлается понятнѣе: оно все-таки будетъ висѣть въ пустотѣ, не находя ни въ чемъ точки опоры; оно останется воплощеннымъ противорѣчіемъ, дѣйствительностью не имѣющею дѣйствительности, слѣдовательно мыслію не мыслимою. Эта истина со всею отчетливостью была усвоена еще Аристотелемъ въ его метафизикѣ, но съ наибольшею очевидностью она раскрыта въ системѣ Спинозы. Продолженіе ряда причинъ въ безконечности ничему не помогаетъ; natura naturata (природа произведенная) требуетъ naturae naturantis (природы производящей). Относительное требуетъ самобытнаго, какъ своей внутренней основы, какъ своего единственнаго объясненія. Пусть цѣпь причинъ не имѣетъ начала и конца; самая эта цѣпь была бы нелѣпымъ, себя уничтожающимъ призракомъ, еслибы въ ней не проявлялась вѣчно живая дѣятельность внутренно-самобытнаго начала міра.

Самобытное на философскомъ языкѣ называется абсолютнымъ. Самый терминъ абсолютное происходитъ отъ латинскаго absolucre -- разрѣшать, освобождать, заканчивать. Оно есть начало независимое отъ всего внѣшняго ему,-- отъ всего, что не есть оно,-- слѣдовательно оно безусловно-свободно; оно есть начало, завершенное въ себѣ, законченное,-- слѣдовательно, оно содержитъ въ себѣ и отъ себя всю полноту своей дѣйствительности. Оно есть самое дѣйствительное изъ всего, что существуетъ.

Это послѣднее опредѣленіе также аналитически выводится изъ понятія объ абсолютномъ. Абсолютное есть то, что даетъ бытіе относительнымъ существамъ; что они имѣютъ какъ извнѣ данное, оно имѣетъ какъ свое. Если дѣйствительны условныя вещи, тѣмъ болѣе дѣйствительно ихъ начало; если міръ реаленъ относительно, его абсолютный принципъ реаленъ безусловно.

Итакъ, идея абсолютнаго есть первое понятіе всякой метафизики, являющееся вмѣстѣ съ самою ея задачею съ непобѣдимою неизбѣжностью. Оно представляетъ тотъ пунктъ, въ которомъ философія подаетъ руку религіи; въ то же время оно есть главный предметъ нападенія ея враговъ.

А между тѣмъ нѣтъ ни одной философской теоріи, въ которой идея абсолютнаго такъ или иначе не была бы утверждаема: это справедливо для догматиковъ всѣхъ оттѣнковъ и направленій, но это не менѣе вѣрно и для скептиковъ, хотя они рѣдко въ томъ сознаются. Въ самомъ дѣлѣ, какая главная мысль скептицизма?-- Предположеніе, что явленія въ своей относительности не выражаютъ истины, которая скрывается за ними; другими словами -- предположеніе, что такая истина дѣйствительно существуетъ за міромъ явленій. Отбросьте эту мысль -- и для сомнѣнія въ достовѣрности нашихъ познаній не останется никакого содержанія. Вещь въ себѣ Канта, непознаваемое Герберта Спенсера и т. д. суть различныя формы представленія абсолютнаго.

Абсолютное, какъ послѣднее основаніе всякой жизни, есть безусловная реальность. Это убѣжденіе также раздѣляется всѣми направленіями метафизической философіи. Можно указать только одно изъ нихъ, повидимому представляющее исключеніе: я разумѣю нѣмецкую философію послѣ Канта, въ особенности философію Гегеля. Именно гегелизмъ, это наиболѣе оригинальное и наиболѣе характерное ученіе, выросшее на почвѣ Байтовой "критики чистаго разума", утверждаетъ реальность и конкретное существованіе только отдѣльныхъ условныхъ вещей, только частныхъ образованій въ потокѣ мірового бытія. Абсолютная основа мірового процесса въ философіи Гегеля есть отвлеченное всеобщее въ его противоположности индивидуальному, есть мыслимая идея, а не реальность,-- абстрактный законъ жизни, а не самая жизнь. И Гегель не былъ одинокъ въ такомъ способѣ пониманія. Онъ только прямо, ясно и безоглядочно сказалъ то, къ чему уже приблизились его знаменитые предшественники -- Фихте и Шеллингъ.

Это ученіе можетъ поразить своею странностью человѣка, мало знакомаго съ нѣмецкою школою. Мысль есть абсолютное! Продуктъ отвлекающаго разсудка, впервые явившійся въ размышляющемъ сознаніи, есть источникъ всего существующаго! Не значитъ ли это строить вселенную на своей собственной головѣ, какъ язвительно замѣтилъ Шопенгауэръ? А между тѣмъ есть одно особенное предположеніе, отъ котораго исходилъ и Гегель, и мыслители ему сродные по духу, и которое доказываетъ, что ихъ ученіе не до такой степени странно, какъ это можетъ показаться сначала. Это предположеніе можно назвать универсализмомъ и оно сводится въ слѣдующему убѣжденію: не предметная реальность, какъ привыкли думать, есть реальность истинная; абсолютная дѣйствительность принадлежитъ бытію идеальному, какъ таковому, чистой мысли, которая не создается, а только сознается, отражается нашимъ разумомъ. Всеобщее, законъ въ своей отвлеченности безконечно реальнѣе своихъ частныхъ проявленій. Нельзя спорить, что въ этой теоріи замѣчаются многія несообразности и неясности, отъ нея неотдѣлимыя, тѣмъ не менѣе несомнѣнно, что Гегель не только не склоненъ отрицать внутреннюю актуальность абсолютнаго начала, но и внѣшнюю природу и исторію человѣчества съ безграничнымъ богатствомъ ими переживаемыхъ фазисовъ развитія обращаетъ во внѣшнее бытіе идеи, то-есть въ воплощенную аллегорію діалектически саморазвивающагося понятія. Мнимый противникъ дѣйствительности абсолютной основы перестаетъ быть имъ при ближайшемъ съ нимъ знакомствѣ.

Абсолютное само себя утверждаетъ въ бытіи; оно есть causa sui (причина самого себя), какъ говорилъ Спиноза; оно ничѣмъ извнѣ не опредѣляется, поэтому оно безконечно. Въ самомъ дѣлѣ, все конечное предполагаетъ, границу, предѣлъ,-- предполагаетъ, потому что граница должна быть уже дана, чтобы конечное явилось конечнымъ. Но такимъ образомъ осуществленное ограниченіе есть условіе конечности, слѣдовательно ничто конечное не безусловно; самое понятіе конечнаго бытія уничтожаетъ возможность его безусловности. Это настолько очевидно, что въ философіи абсолютное и безконечное, относительное и конечное обыкновенно разсматриваются какъ вполнѣ тождественныя выраженія.

Я указалъ съ возможною простотой и ясностью основныя опредѣленія абсолютнаго, насколько они вытекаютъ изъ понятія о немъ. Я взялъ самыя общія опредѣленія, которыя признаются болѣе или менѣе единогласно самыми противоположными школами философіи, въ которомъ догматизмъ сходится съ скептицизмомъ и реализмъ съ идеализмомъ, ибо то, что устанавливаетъ различія между этими направленіями, заключается уже въ подробностяхъ раскрытія основныхъ понятій. Но я намѣренно остановился на самыхъ общихъ признакахъ, потому что они по своей отвлеченности представляютъ наилучшее мѣрило при оцѣнкѣ всякой умозрительной теоріи.

Предполагается ли въ матеріализмѣ какое-нибудь абсолютное начало? Отвѣтъ, повидимому, не представляетъ трудностей; матеріализмъ утверждалъ нѣкоторый абсолютный принципъ вещей, и этотъ абсолютный принципъ есть безконечная матерія. Она есть первое по бытію, потому что все существующее естественно; она -- основа всякой жизни, потому что все возникаетъ въ силу законовъ, ей присущихъ; она несомнѣнно реальна, потому что изъ нея состоитъ все реальное; наконецъ, она безгранична въ пространствѣ и времени, ибо не было момента, когда она не существовала, и не будетъ такого, нѣтъ такихъ отдаленныхъ пространствъ, въ которыхъ вещество совсѣмъ бы отсутствовало. Итакъ, матеріализмъ признаетъ нѣкоторое абсолютное бытіе, въ которомъ соединяются всѣ необходимыя опредѣленія абсолютнаго начала; можно подумать, что съ этой стороны матеріализмъ неуязвимъ. Но точно ли это такъ? Точно ли матеріалистическое пониманіе абсолютнаго не страдаетъ внутренними противорѣчіями?

Абсолютное есть безконечная матерія, или безконечная матерія безусловна по своей природѣ,-- таковъ первый тезисъ матеріализма. Но что такое матерія?-- Субстанція протяженно-непроницаемая и движущаяся. Какія еще болѣе частныя свойства матеріальнаго вытекаютъ изъ этихъ общихъ признаковъ?-- Прежде всего изъ нихъ слѣдуетъ, что каждая тѣлесная вещь должна обладать формою или фигурою, другими словами -- занимать мѣсто въ пространствѣ. Въ самомъ дѣлѣ, подъ этимъ только условіемъ она можетъ явиться какъ опредѣленная протяженность, какъ дѣйствительная непроницаемость, и лишь при немъ мыслимо движеніе. Движеніе есть перемѣна мѣста. А можно ли мѣнять мѣсто, если его не имѣешь? Но имѣть, занимать мѣсто значитъ находиться въ какомъ-нибудь опредѣленномъ пространствѣ и отсутствовать въ другомъ, слѣдовательно быть ограниченнымъ въ пространствѣ, т. е. имѣть опредѣленныя очертанія или форму. Далѣе, что такое непроницаемость?-- Сила сопротивленія, недопускающая другое тѣло занимать мѣсто, занятое даннымъ тѣломъ. Говоря иначе, непроницаемость можетъ быть дѣйствительнымъ свойствомъ данной матеріальной вещи только въ томъ случаѣ, если подлѣ нея есть мѣсто ею незанятое, въ которомъ поэтому можетъ двигаться другое тѣло и вызвать въ ней актъ сопротивленія, то-есть тѣло должно быть ограниченнымъ, чтобы быть непроницаемымъ. Наконецъ, что означаетъ протяженность тѣлъ?-- Ихъ существованіе въ пространствѣ и его трехъ измѣреніяхъ. Но эти три измѣренія могутъ принадлежать тѣлу не какъ длина вообще, ширина вообще, глубина вообще,-- они должны явиться какою-нибудь длиною, какою-нибудь шириною, какою-нибудь глубиною, т. е. они должны получить опредѣленную величину. Итакъ, чтобы тѣло было протяженнымъ, оно должно быть ограниченнымъ.

Въ какомъ же смыслѣ движеніе, непроницаемость, протяженность могутъ относиться къ безконечному абсолютному? Эти свойства должны принадлежать ему, ибо безъ нихъ нѣтъ матеріальности. Но могутъ ли они опредѣлять его? Еще разъ вспомнимъ необходимое отношеніе абсолютнаго къ міру конечныхъ вещей, безусловнаго къ условному. Безконечное логически предшествуетъ конечному, ему одному присуща абсолютная реальность, какъ силѣ, все изъ себя изводящей. Поэтому аттрибуты безконечнаго должны принадлежать ему самому, какъ его безконечныя опредѣленія. Итакъ, весь вопросъ сводится въ слѣдующему: матеріальныя свойства могутъ ли быть перенесены на безконечное въ немъ самомъ, на безконечное какъ таковое?

Несообразность предпріятія обнаружится съ первыхъ шаговъ. Какъ, напримѣръ, безконечному можно приписать непроницаемость? Для кого оно непроницаемо? Предположить что-нибудь рядомъ съ нимъ -- значитъ ограничить его. Можетъ ли поэтому оно проявлять непроницаемость какъ дѣятельное свойство?-- Очевидно, нѣтъ; актъ сопротивленія требуетъ объекта, на который онъ былъ бы обращенъ. Можетъ ли ему принадлежать непроницаемость, какъ отвлеченная, хотя и неосуществимая возможность? Но это была бы возможность невозможнаго. Стало-быть непроницаемость есть свойство конечныхъ вещей, а не абсолютной основы въ ней самой.

Не выходитъ ли то же самое съ движеніемъ? Можетъ ли безконечное двигаться какъ таковое? Но движеніе есть перемѣна мѣста. Чтобы перемѣнить мѣсто, надо имѣть пространство около себя, т. е. быть ограниченнымъ въ пространствѣ. Итакъ, безконечный принципъ существующаго не можетъ имѣть пространственнаго движенія.

Если безконечному несвойственны движеніе и непроницаемость, оно тѣмъ самымъ теряетъ тѣлесную природу {Подобный нашему путь доказательства представляетъ въ одномъ изъ своихъ философскихъ писемъ А. С. Хомяковъ. Неприложимость вещественныхъ качествъ къ безконечному раскрыта имъ въ этомъ письмѣ съ замѣчательною силой и ясностью.}. Но можетъ ли далѣе безконечное обладать протяженностью? Здѣсь отвѣтъ не въ такой степени очевиденъ, какъ въ предшествующихъ случаяхъ. И въ самомъ дѣлѣ мы знаемъ одного изъ образцовѣйшихъ метафизиковъ всѣхъ вѣковъ -- Спинозу, который смотрѣлъ на протяженіе какъ на основной аттрибутъ безконечной субстанціи. Однако и въ этомъ пунктѣ поднимается очень много весьма важныхъ недоумѣній.

Правда, пространство, какъ общая единообразная форма, какъ чистая возможность тѣлесныхъ вещей, немыслимо ограниченнымъ,-- всякое данное пространство предполагаетъ пространство рядомъ съ собой. Но, съ другой стороны, не менѣе очевидна та общая истина, что реально существующій, осуществленный, законченный безконечный рядъ есть понятіе, представляющее для ума неодолимыя трудности. Дѣйствительно, въ самой идеѣ ряда, какъ опредѣленной, завершонной совокупности единицъ, подразумѣвается возможность прибавленія новыхъ единицъ въ началѣ и въ концѣ его, слѣдовательно его конечность {На этой истинѣ извѣстной нѣмецкій философъ и экономистъ Дюрингъ основалъ свое ученіе объ ограниченности міра. На ней же опирается, несмотря на искуственность толкованій, первая антиномія Канта.}. Поэтому, если возможность возрастанія ряда безконечна, каждый данный реальный рядъ ограниченъ, иначе онъ не былъ бы рядомъ. Безконечность рядовъ можетъ только, а не осуществиться, это -- безконечность не in actu, а in potentia, отрицательная, а не положительная, или, говоря языкомъ Гегеля, ложная, дурная, а не истинная. Все протяженное состоитъ изъ частей, слитыхъ или раздѣльныхъ, что безразлично въ изслѣдуемомъ вопросѣ. Все состоящее изъ частей отвлеченно можно разсматривать какъ рядъ. Поэтому никакая дѣйствительная протяженная вещь, никакая вещь, какъ реальное единство составляющихъ ее элементовъ, не- должна быть безконечной. Абсолютное есть реальность безконечная,-- слѣдовательно, оно не протяженно.

Впрочемъ это объясненіе можетъ-быть покажется слишкомъ абстрактнымъ и потому неубѣдительнымъ. Въ виду этого я остановлюсь на другомъ признакѣ всего матеріальнаго, который болѣе нагляденъ. Какъ бы мы ни опредѣляли сущность матеріи, будемъ ли мы видѣть въ ней чистую протяженность по примѣру Декарта и Спинозы, или найдемъ въ ней другія качества, опредѣлимъ ли мы ее какъ нѣчто сплошное и непрерывное, или раздѣленное пустымъ пространствомъ,-- за ней неизмѣнно останется одно вполнѣ очевидное свойство: матерія есть субстанція сложная, что необходимо слѣдуетъ изъ ея протяженности; можно сказать болѣе: она -- цѣлое, къ которому отдѣльныя вещи относятся какъ части, потому что она -- самъ міръ. Мы можемъ мыслить вещества отвлеченно отъ матеріальной, видимой природы, но въ дѣйствительности они составляютъ одно. Вселенная -- это реальность матеріи, и притомъ ея единственная реальность.

Этимъ вопросъ рѣшается: сложное цѣлое никогда не можетъ имѣть безусловной природы, ибо предполагаетъ существованіе частей, какъ свое условіе; сложное цѣлое никогда не опредѣляетъ себя къ дѣйствію, какъ самобытное, внутренно единое начало, потому что его дѣятельность есть совокупность актовъ его элементовъ; сложное цѣлое никогда не бываетъ производящею причиной своихъ частей, потому что первѣе ихъ, оно не имѣетъ никакого бытія. Итакъ, матерія есть просто сумма, аггрегатъ своихъ частей, и если въ ней есть какое-нибудь абсолютное, то оно, разумѣется, не можетъ быть отождествлено съ этимъ аггрегатомъ, а развѣ только съ отдѣльными единицами, изъ которыхъ онъ состоитъ. На этомъ выводѣ и приходится остановиться послѣдовательному матеріализму: нѣтъ безконечнаго абсолютнаго, существуетъ лишь абсолютное конечное, атомъ, недѣлимая единица вещества. Является результатъ прямо обратный тому, что утверждаютъ другія школы философіи: только конечное безусловно, а безконечное, т. е. вся совокупность атомовъ, вселенная, есть бытіе по самому своему существу условное. Матеріализмъ, логически развившій заключающіяся въ немъ начала, непремѣнно обращается въ атомизмъ.

Этотъ ходъ мысли совершенно неизбѣженъ, хотя онъ, можетъ-быть, не одинаково ясенъ для всѣхъ видовъ матеріализма. Такъ, если утверждаютъ, что матерія есть чистая протяженность безъ всякихъ другихъ атрибутовъ, или что она представляетъ субстанцію, сплошную и непрерывную,-- атомамъ, какъ отдѣленнымъ другъ отъ друга пустотой элементамъ вещества, нѣтъ мѣста, несмотря на необходимость ихъ съ точки зрѣнія общихъ предположеній матеріалистическаго міросозерцанія. Однако оба эти утвержденія еще никогда не были раскрыты въ понятныхъ формахъ и мало надежды, что подобная попытка когда-нибудь окажется успѣшной. Если ограничимся вторымъ (такъ какъ о первомъ намъ уже приходилось упоминать, когда рѣчь шла о геометрическомъ пониманіи матеріи), оно всегда должно останавливаться въ безсиліи передъ объясненіемъ движенія и разнообразія въ мірѣ. Если пространство сплошь и безъ малѣйшихъ промежутковъ наполнено веществомъ, какъ движеніе можетъ начаться? Если даже оно начнется, какъ отдѣльныя пространства будутъ различаться между собой тѣмъ, что въ нихъ содержится, когда всякое пространство совершенно одинаково наполнено матеріей, общая природа которой вездѣ одна? А въ такомъ случаѣ что же новаго можетъ внести въ нихъ движеніе? Такъ что и въ этихъ вопросахъ атомистическая теорія логичнѣе другихъ воззрѣній и матеріализмъ строго послѣдовательный долженъ признать пустое пространство рядомъ съ наполненнымъ.

Но если атомизмъ есть наиболѣе совершенная форма матеріалистической философіи, это не значитъ еще, чтобы въ немъ не было внутреннихъ недостатковъ и противорѣчій, какъ и въ другихъ ея формахъ. Наоборотъ, ея внутреннія противорѣчія выразились въ атомизмѣ съ особенною рѣзкостью и осязательностью. Односторонность каждой доктрины становится явною лишь тогда, когда она высказана до конца {Атомизмъ, какъ и матеріалистическую доктрину вообще, я буду разсматривать только въ его общихъ, метафизическихъ началахъ. Желающему ознакомиться съ его значеніемъ во всѣхъ областяхъ знанія можно указать замѣчательно талантливую книгу H. Н. Страхова: "Міръ, какъ цѣлое",-- и упомянутое уже сочиненіе Ланге.}.

Въ атомизмѣ со всею отчетливостью опредѣлялось то, что лежитъ въ основаніи матеріализма вообще,-- отрицаніе безконечнаго абсолютнаго. Но абсолютное есть первое понятіе всякой философіи, а безконечность есть его первоначальный необходимо въ немъ мыслимый аттрибутъ. Отрицая его, атомизмъ противополагаетъ себя всѣмъ другимъ метафизическимъ теоріямъ и не къ своей выгодѣ. Проповѣдуемая имъ абсолютность конечнаго прежде всего вноситъ въ міръ абсолютный случай, какъ его окончательное объясненіе. Какъ это происходитъ, будетъ видно изъ слѣдующихъ замѣчаній.

Мы еще разъ должны вернуться къ идеѣ абсолютнаго. Что такое абсолютное по своему понятію?-- Абсолютное есть причина самого себя, иначе безосновное (das Ungrunde Шеллинга), не предполагающее ничего раньше себя; оно есть начало всякаго бытія, всякой дѣйствительности, всякаго акта; поэтому оно -- источникъ всѣхъ конкретныхъ опредѣленій существующаго; поэтому далѣе оно, во-первыхъ, основа собственныхъ проявленій, собственныхъ видовъ существованія, собственной природы. Его природа, какъ вся совокупность его реальности, является его собственнымъ произведеніемъ, ибо оно -- causa sui. Оно есть возможность, мощь, сила собственной дѣйствительности.

Эти возраженія можетъ-быть покажутся отвлеченными, но общій смыслъ ихъ ясенъ. Подъ абсолютнымъ существомъ разумѣется такое, которое само себя опредѣляетъ къ бытію и отъ себя только зависитъ. Изъ этого необходимо слѣдуетъ, что абсолютное начало безгранично и безкачественно, потому что лежитъ въ основаніи всякаго качества, всякой границы и производитъ изъ себя всѣ формы своего существованія. Абсолютное въ первомъ моментѣ своего бытія (хотя только въ первомъ моментѣ), какъ чистая основа сущаго, предшествуетъ всѣмъ своимъ опредѣленіямъ, другими словами -- есть бытіе безусловно неопредѣленное. Всякое опредѣленіе есть уже раскрытіе его первоначальнаго, безразличнаго, въ себѣ замкнутаго единства, и находитъ въ немъ достаточную причину своего возникновенія. Такое представленіе о первомъ моментѣ абсолютнаго наблюдается одинаково въ развитыхъ философскихъ и религіозныхъ системахъ. Таково хаотическое, смѣшанное, но одухотворенное вещество гилозоистическихъ системъ древности и новаго времени; таково единое элейцевъ и неоплатониковъ или natura naturans Спинозы; таково абсолютное я Фихте, субъектъ-объектъ Шеллинга, первый моментъ абсолютной идеи Гегеля, воля Шопенгауэра. Я не буду говорить о многихъ другихъ примѣрахъ. Впослѣдствіи сдѣлается еще очевиднѣе, что всякая философія, которая ставила вопросъ о внутреннихъ моментахъ абсолютной жизни, никогда не обходилась безъ этого перваго момента, хотя указывался онъ, конечно, не всегда съ одинаковою ясностью. Это же понятіе такъ или иначе присутствуетъ во всѣхъ религіяхъ, идеальное содержаніе которыхъ получило достаточное развитіе. Таковъ, напримѣръ, Дао -- китайцевъ, Брама -- индійцевъ, Заруана-Акарана -- персовъ и т. д.

Значеніе этой идеи просто: всякая опредѣленность бытія предполагаетъ, какъ свое условіе, начало опредѣляющее, безъ котораго оно было бы необъяснимо. Это опредѣляющее начало по самому своему существу стоитъ выше всякихъ данныхъ границъ и опредѣленій. Отсюда -- нерасторжимая связь мыслей объ абсолютномъ съ признакомъ безграничности.

Эту истину нарушаетъ атомистическая философія и тѣмъ ставитъ себѣ неразрѣшимыя затрудненія. Постараемся усвоить ея точку зрѣнія во всей полнотѣ.

Атомы -- единственная дѣйствительность; они одни существуютъ и внѣ ихъ, прежде нихъ ничего нѣтъ и не было. Безсмысленно говорить объ ихъ причинѣ, когда они сами всему причина; они все объясняютъ, но ихъ нечѣмъ объяснить. Однако является совершенно неустранимый вопросъ: отчего атомъ ограниченъ, откуда онъ имѣетъ свои опредѣленія? Отчего одинъ атомъ имѣетъ одну совокупность опредѣленій, другой -- другую {Для большей наглядности въ полной критикѣ ни имѣемъ въ виду главномъ образомъ атомизмъ древнихъ, исходившихъ изъ разнообразія формъ атомовъ. Новѣйшій атомизмъ обнаруживаетъ противоположную тенденцію въ однообразію ихъ опредѣленій. Очевидно однако же, что это различіе не представляетъ ничего существеннаго, и что если разнообразіе атомовъ по природѣ случайно, таково же должно быть и ихъ предполагаемое однообразіе.}? Атомъ есть causa sui; слѣдовательно онъ долженъ быть источникомъ, внутреннею основой собственныхъ опредѣленій, долженъ логически предшествовать имъ. Но это совершенно немыслимо: въ атомѣ, намъ его понимаютъ матеріалисты, нѣтъ различныхъ моментовъ бытія, они ни въ канонъ смыслѣ не предшествуютъ своему ограниченію. Они суть недѣлимыя частицы вещества извѣстной формы, ранѣе этого они ничѣмъ не были, они не производятъ изнутри своихъ опредѣленій, они предполагаютъ ихъ, какъ единственное условіе своего бытія, какъ таковыхъ. Да и можетъ ли говорить о внутреннихъ актахъ постепеннаго раскрытія философія, для которой все дѣйствительное внѣшне и тѣлесно? Итакъ, откуда же взялись первоначальныя свойства атомовъ?-- Ни откуда, они даны, они -- фактъ, ни на что не сводимый. Они необъяснимы, и не въ томъ смыслѣ, что мы не знаемъ причинъ ихъ существованія, а въ томъ, что этихъ причинъ нѣтъ вовсе. Ихъ существованіе безпричинно. Ибо думать, что существуетъ таинственная и непознаваемая основа атомовъ или внѣ или внутри ихъ -- значитъ признать, что не однимъ атомамъ присуща дѣйствительность, или что въ каждомъ атомѣ есть внутренняя неуловимая сторона жизни, которой принадлежитъ первенство бытія передъ его внѣшнею стороной. Но и то и другое предположеніе уничтожаютъ и матеріализмъ вообще, и атомизмъ въ частности -- въ самомъ корнѣ.

Свойства атомовъ безпричинны, слѣдовательно они представляютъ непостижимую случайность. Ибо что же назвать случайнымъ по самой природѣ, какъ не то, что существуетъ совсѣмъ безъ всякихъ дѣйствительныхъ основаній? Свойства атома безусловно случайны, слѣдовательно и самъ онъ таковъ же. Это вѣрно объ атомѣ вообще; это должно быть вѣрно и о каждомъ отдѣльномъ атомѣ. Чтобы пояснить нашу мысль, возьмемъ, какъ примѣръ, величайшаго атомиста древности, система котораго есть наиболѣе простой и не смѣшанный типъ атомистической философіи. Демокритъ утверждалъ, что огонь состоитъ изъ круглыхъ и мелкихъ атомовъ. Еслибы мы спросили, отчего атомъ огня круглъ, откуда онъ получилъ свою круглоту и отчего другіе атомы имѣютъ иную форму,-- отвѣтъ по духу системы существуетъ только одинъ: этому нѣтъ причины, это дано изначала, потому что атомъ отъ вѣка круглъ. И въ самомъ дѣлѣ въ атомахъ нѣтъ ничего кромѣ протяженности, фигуры, положенія и движенія, и изъ этихъ общихъ свойствъ, конечно, нельзя вывести, почему именно этотъ атомъ круглъ, а другой какой-нибудь, положимъ, имѣетъ форму куба. И то и другое не носитъ въ себѣ никакой необходимости, слѣдовательно безусловно случайно.

И точно такъ же придется разсуждать о каждомъ атомѣ и о каждомъ ихъ свойствѣ. Что атомъ огня круглъ -- это случайно; что такихъ атомовъ не одинъ, а много -- случайно опять; что всѣ атомы (какъ предполагалъ Демокритъ) несутся внизъ -- случайно не менѣе; что мелкіе несутся медленнѣе, а крупные быстрѣе -- случайно также. Одинаково случайны отношенія атомовъ между собою. Отчего, напримѣръ, атомы движутся? Отчего къ протяженности, фигурѣ, положенію атомовъ прибавляется еще движеніе ихъ, когда одно изъ другого нисколько не вытекаетъ и атомы могли бы обладать всѣми этими свойствами, оставаясь неподвижными? Почему, наконецъ, атомы повинуются общимъ законамъ? На всѣ эти вопросы нѣтъ и не можетъ быть отвѣта. Эти качества даны или, лучше сказать, предположены -- вотъ и все.

Такимъ образомъ низведеніе абсолютнаго до конечнаго жестоко мститъ за себя. Вселенная обращается въ безграничную бездну случайностей, которыя громоздятся другъ на друга. Между тѣмъ случайность представляетъ собою понятіе, имѣющее смыслъ въ обыденныхъ житейскихъ сужденіяхъ, въ которыхъ имъ обозначается все неожиданное и непредвидѣнное,-- все, причина чего неизвѣстна. Но ему нѣтъ мѣста въ метафизической теоріи, заявляющей притязаніе на полное знаніе истинной природы вещей. Такъ оно есть колоссальная нелѣпость!

Въ самомъ дѣлѣ очевидно, что міръ, состоящій изъ безчисленнаго множества такихъ случайныхъ вещей и свойствъ, немыслимъ совершенно. По существу, случайное въ себѣ, есть то, что безусловно могло бы существовать совсѣмъ иначе. Приложимъ начало простой вѣроятности къ такому случайному міру. Каждый атомъ могъ бы существовать иначе въ безграничномъ множествѣ формъ. Слѣдовательно, даже въ каждомъ отдѣльномъ атомѣ данное соединеніе его свойствъ внутренно безконечное -- мало вѣроятно. Что же сказать о цѣломъ мірѣ, который состоитъ изъ такихъ невѣроятныхъ вещей? Не будетъ ли и онъ внутренно безконечно невѣроятенъ, т. е. невозможенъ? Мы, конечно, не усомнились бы согласиться, еслибы дѣло шло о возможности перваго его возникновенія. Его существованіе уже данное представляетъ ли нѣчто болѣе мыслимое?

Итакъ, міръ, составленный изъ безусловныхъ атомовъ, невозможенъ; измѣнится ли положеніе вопроса, если мы отвергнемъ недѣлимость отдѣльныхъ частицъ вещества, если мы признаемъ за субстанцію вселенной абсолютную матерію, безконечно дѣлимую? Такой міръ носитъ ли въ себѣ большую внутреннюю вѣроятность? Повидимому, главное затрудненіе въ немъ устранено: въ немъ не предполагается абсолютныхъ качественно-неизмѣнныхъ частей; каждое матеріальное образованіе, взятое отдѣльно, объясняется съ своими особенностями изъ причинъ, ему предшествовавшихъ. Но все-таки противорѣчіе этимъ не уничтожается, а только теряетъ наглядность и какъ бы отодвигается на задній планъ. Его источникъ -- не въ качественной неизмѣнности, а въ безусловной природѣ атомовъ, въ безусловности конечнаго. Отъ этой послѣдней идеи безконечная дѣлимость матеріи никакъ не освобождаетъ. Всякая матерія -- и дѣлимая, и не дѣлимая до безконечности -- одинаково состоитъ изъ частей, слѣдовательно обусловлена ими. Итакъ, если матерія -- бытіе абсолютное, на самомъ дѣлѣ, абсолютную природу имѣютъ ея части, она же есть только сумма ихъ. Мы уже видѣли, насколько неизбѣженъ этотъ выводъ. А если такъ, въ чемъ же поможетъ дѣлимость и измѣняемость вещества? Переставимъ вопросъ такъ: пускай каждый атомъ способенъ переживать перемѣны состояній, пускай начало этихъ перемѣнъ теряется въ безконечномъ прошломъ, уничтожается ли этимъ случайность признаковъ атома? Мнѣ кажется, никакимъ образомъ: каждое его состояніе отдѣльно имѣетъ причину въ предшествующихъ состояніяхъ, но весь безконечный рядъ въ его индивидуальной особенности (насколько онъ есть нить состояній именно этого атома) такъ же случаенъ, какъ и неизмѣнныя свойства атомовъ Демокрита. То же самое разсужденіе прилагается ко всякой матеріалистической теоріи: живая индивидуальность каждаго явленія внутренно случайна, хотя и вызвана безконечнымъ рядомъ предшествующихъ причинъ, ибо самый этотъ рядъ по существу случаенъ въ своихъ конкретныхъ опредѣленіяхъ.

Отсюда, вѣроятно, объясняется, почему матеріализму такъ часто ставится въ упрекъ случайность въ немъ творенія, хотя онъ болѣе, чѣмъ всякая другая система, настаиваетъ на низмѣнности законовъ природы, а также и то, почему эпикурейцы, единственные изъ философовъ, такъ легко возвели абсолютный произволъ въ уклоненіи падающихъ атомовъ въ принципъ созданія міра.

Но если даже не обращать вниманія на немыслимость абсолютнаго случая, логическія противорѣчія атомизма далеко еще не исчерпаны. Вслѣдъ за невозможностью бытія атомовъ подымается немыслимость ихъ взаимодѣйствія, немыслимость не менѣе очевидная. Атомы суть безусловныя существа. Подъ безусловнымъ началомъ мы понимаемъ то, что дѣйствуетъ отъ себя, и только отъ себя. Какъ же атомы могутъ оказывать вліяніе другъ на друга? Отчего одинъ атомъ сопротивляется другому? Отчего каждый атомъ имѣетъ способность занять мѣсто, т. е. сдѣлать невозможнымъ пребываніе въ немъ всякаго другого тѣла? Почему бы ему, при его абсолютной природѣ, не оставаться въ чисто внутреннемъ бытіи, ни въ какихъ внѣшнихъ дѣйствіяхъ не проявляясь?

Противорѣчіе это слишкомъ явно и изъ него выходъ только одинъ -- отрицаніе безусловности, а стало-быть и первобытности атома. Лейбницъ пытался найти другое рѣшеніе вопроса: онъ отрицалъ реальное взаимодѣйствіе субстанціальныхъ единицъ бытія -- монадъ -- и объяснялъ стройность мірозданія и съ Богомъ предустановленной гармоніи. Не ясно ли однако, что, признавъ участіе воли Божества въ судьбахъ міра, онъ отнялъ у своихъ монадъ дѣйствительную самобытность?

Но почему все это доказательство невозможности взаимодѣйствія атомовъ невольно представляется какъ будто схоластическимъ? Почему мысль о ихъ взаимодѣйствіи не только не возбуждаетъ, повидимому, никакихъ затрудненій, но даже является неизбѣжною съ самымъ понятіемъ о нихъ? Причина этого -- въ механической природѣ атома. Атомы протяженны, они движутся, и движутся въ одномъ пустомъ пространствѣ. Слѣдовательно, необходимо, чтобъ они сталкивались между собою, а слѣдовательно оказывали вліяніе одинъ на другой.

Итакъ, съ одной стороны, если мы имѣемъ въ виду ихъ абсолютную природу,-- ихъ взаимодѣйствіе немыслимо. Но, съ другой, если мы сосредоточимъ вниманіе на ихъ свойствахъ, взаимное ихъ вліяніе дѣлается необходимымъ предположеніемъ. Какъ примирить это новое противорѣчіе? Какъ одно и то же возможно и невозможно въ одно и то же время? Разрѣшеніе заключается въ мысли, уже высказанной нами: матеріальныя свойства не могутъ быть опредѣленіями безусловнаго начала, ибо они по существу относительны. Этимъ самымъ мы переходимъ къ одному изъ существеннѣйшихъ и коренныхъ, по нашему мнѣнію, недостатковъ матеріализма. Этотъ недостатокъ -- всецѣлая условность механическихъ опредѣленій вещества. Почему онъ такъ мало замѣчается?-- Потому, что въ нашихъ представленіяхъ о внѣшнихъ вещахъ мы не можемъ отдѣлаться отъ ихъ чувственныхъ качествъ, которыя вносятъ въ нихъ жизнь для насъ. Но мы должны отказаться отъ всѣхъ чувственныхъ образовъ, когда рѣчь идетъ о матеріальной дѣйствительности въ ней самой, мы должны отбросить все напоминающее ихъ, я тогда указанный мною недостатокъ станетъ передъ нами во всей своей очевидности.

Чтобъ объяснить, въ чемъ онъ состоитъ, мы начнемъ съ аналогіи. Еще въ XVIII вѣкѣ Гюсковичемъ было высказано предположеніе, что атомы не суть протяженныя тѣла опредѣленной фигуры, а математическія точки, центры силъ, дѣйствующихъ на другіе атомы, которые также только математическіе центры силъ; поэтому въ природѣ дѣйствительны только эти силы. Гюсковичъ не остался одинокимъ съ своею гипотезою,-- его взглядъ до нашего времени раздѣляется очень многими.

И тѣмъ не менѣе онъ никогда не сдѣлался всеобщимъ убѣжденіемъ, несмотря на его видимую простоту и строгость. Для сознанія обыкновенныхъ людей всякій иной выводъ кажется гораздо правдоподобнѣе и достойнѣе вниманія. Почему это? Отчего логичность общаго построенія такъ мало помогаетъ этой теоріи?-- Потому, что стоитъ только всмотрѣться въ нее, чтобъ увидать ея огромную внутреннюю несообразность.

Атомъ Гюсковича, взятый самъ въ себѣ, есть чисто идеальная точка, которая, какъ таковая, ничѣмъ не отличается отъ всѣхъ прилежащихъ къ ней точекъ пустого пространства. Что даетъ ей преимущественную реальность, что дѣлаетъ и началомъ вещей, это ея отношеніе къ силамъ. Но что такое сила? Для подобнаго воззрѣнія сила есть способность дѣйствія одного атома на другой,-- дѣйствія, которое является какъ движеніе этого другого атома; или, высказывая то же самое въ иной формулѣ, которая однако имѣетъ совершенно одинаковый смыслъ, получимъ: сила есть возможность движенія другого атома, обусловленная его отношеніемъ къ данному или, короче: сила есть возможность чужого движенія, потому что слова "способность" и t возможность" въ разсматриваемомъ случаѣ равнозначительны.

Въ самомъ дѣлѣ представимъ себѣ два центра силъ a и b; пускай а притягиваетъ b, Что выражаетъ это слово притягиваетъ?-- Только то, что b движется по направленію къ a. Что же будетъ означать, если мы скажемъ, что а обладаетъ силою притяженія?-- То, что при нѣкоторыхъ опредѣленныхъ условіяхъ центры b, c, d... должны двигаться къ а, что съ а связаны ихъ возможныя движенія. Итакъ, въ чемъ состоитъ присущая а сила притяженія?-- Она есть возможность движеній центровъ b, c, d... къ а и только стало-быть сила принадлежащая данному атому есть возможность движенія другого атома; въ силѣ выражается вліяніе даннаго атома на другой. Но что такое этотъ другой атомъ?-- Такая же идеальная точка, какъ и первая, точно также отличающаяся отъ всѣхъ остальныхъ безконечно малыхъ частей пустого пространства только тѣмъ, что она есть центръ силъ, которыя движутъ другіе атомы, и такъ въ безконечность.

Но можетъ-быть, опредѣляя силу, какъ простую возможность движенія, мы не высказываемъ о ней всего? Можетъ-быть, помимо производимыхъ ею внѣшнихъ движеній, она имѣетъ еще собственную внутреннюю дѣйствительность? Можетъ-быть силы -- это реальныя существа, которыя независимо отъ вызываемыхъ ими дѣйствій живутъ внутреннею полною жизнію? Ничто подобное, конечно, никогда не грезилось строгимъ послѣдователямъ этого математическаго пониманія міра. Сила -- не существо, не реальная вещь, а только свойство, только отвлеченная способность, получающая дѣйствительность лишь въ своихъ внѣшнихъ дѣйствіяхъ. Итакъ, назвавъ силу возможностью чужихъ движеній, мы сказали о ней все, и къ нашему опредѣленію нечего прибавить.

Но что же выходитъ? Атомъ есть центръ возможностей движенія другихъ атомовъ, и только это, и въ этомъ -- вся его реальность, и этимъ лишь онъ отличается отъ точекъ пространства ненаполненнаго. До тѣхъ поръ, пока мы имѣемъ въ виду отношенія атомовъ между собою, въ нихъ еще есть что-то говорящее нашей мысли; но картина совершенно измѣнится, когда мы зададимъ вопросъ: чѣмъ всѣ атомы въ своей совокупности, чѣмъ міръ отличается отъ пустоты? Пускай каждый атомъ есть математическій центръ силъ; но вѣдь, какъ точка, онъ ничѣмъ не отличается отъ точекъ, къ которымъ никакія силы отношенія не имѣютъ, и его силы суть только возможныя движенія такихъ же точекъ, какъ онъ самъ. Если онъ внутри себя есть лишь нуль пространства и ничего болѣе, онѣ такіе же нули, какъ и онъ. А прибавится ли реальности къ нулю оттого, что онъ находится въ нѣкоторомъ постоянномъ отношеніи къ другимъ нулямъ? Во что же обратится вселенная при подобномъ воззрѣніи на нее?-- Оказывается, что она состоитъ изъ безчисленнаго множества плавающихъ нулей и въ своемъ цѣломъ ничѣмъ не различается отъ пустого пространства. Другими словами, этотъ взглядъ, до конца проведенный, въ корнѣ упраздняетъ реальность матеріи, потому его и трудно такъ усвоить.

Въ чемъ же источникъ такой необходимости для разбираемой теоріи?-- Въ признаваемой ею абсолютной условности природы атома. Атомъ не имѣетъ собственной дѣйствительности; онъ -- только совокупность возможностей движенія другихъ атомовъ, которые также собственной дѣйствительности не имѣютъ. Слѣдовательно, нѣтъ ничего дѣйствительнаго. Каждый отдѣльный атомъ есть пустой призракъ; стало-быть призракъ -- и тотъ міръ, который изъ нихъ созданъ. Все это замѣтить довольно легко, когда дѣло идетъ о столь абстрактной теоріи. Сила есть понятіе отвлеченное и въ разсматриваемомъ его употребленіи его условность очевидна. Но, повидимому, совсѣмъ иную идею о веществѣ даетъ обыкновенный матеріализмъ или та теорія, которую мы назвали механическою. Вещество, оно наполняетъ пустоту. Слово наполняетъ, повидимому, указываетъ на дѣйствительную независимость и безусловность бытія. Оно съ такою наглядностью и осязательностью говоритъ нашему чувству и воображенію, что намъ въ высшей степени трудно думать иначе. Но, повторяемъ, когда вопросъ поставленъ о веществѣ въ немъ самомъ, нужно прежде всего помнить, что всѣ чувственныя опредѣленія его субъективны и что поэтому каждый признакъ матеріальной дѣйствительности должно изслѣдовать только съ отвлеченно-логической точки зрѣнія. Итакъ, вопросъ, къ которому мы теперь должны перейти, есть слѣдующій: что такое способность наполнять пространство предъ судомъ отвлеченной логики?

Совершенно ясно, что наполнять -- это только другое выраженіе для непускатъ на свое мѣсто. Наполнить -- значитъ оказаться непроницаемымъ, или наполненіе есть осуществленіе непроницаемости. Такимъ образомъ непроницаемость есть первое свойство вещественнаго, которое лежитъ въ основаніи другихъ его свойствъ.

Но что такое непроницаемость! Не есть ли это сила, именно сила исключающая, отталкивающая, только возведенная въ безконечную степень? Если отвлечемъ ее отъ ея проявленій, не есть ли она просто способность превращать или видоизмѣнять въ данномъ мѣстѣ всякое движеніе, идущее извнѣ, т. е. чистая возможность прекращенія и видоизмѣненія чужого движенія? А что въ такомъ случаѣ представляетъ изъ себя каждое тѣло?-- Говоря, можетъ-быть, не совсѣмъ обыкновеннымъ языкомъ, который вслѣдствіе этого однако ничего не теряетъ въ своей точности, оно есть часть пространства, въ наблюдаемый моментъ, имѣющая свойства не допускать въ своихъ предѣлахъ движеній другихъ тѣлъ, иными словами -- съ которою связана возможность остановки и перемѣны чужихъ движеній {Для простоты пониманія я совсѣмъ не упоминаю о собственномъ движеніи, которое пріобрѣтаетъ тѣло, воспринимая дѣйствіе другихъ тѣлъ, тѣмъ болѣе, что это движеніе не есть прямое выраженіе непроницаемости, но послѣдствіе законовъ толчка. Изъ дальнѣйшаго будетъ видно, что отъ этого давленія нисколько не измѣнилось бы общее опредѣленіе тѣла.}. Всмотримся хорошенько въ это понятіе. Мы видѣли главный недостатокъ теоріи Гюсковича: она страдаетъ тѣмъ, что превращаетъ каждый атомъ въ возможность возможностей, такъ что, проходя всю вселенную, мы нигдѣ не встрѣчаемъ дѣйствительныхъ вещей. Механическая теорія даетъ ли иное представленіе о тѣлѣ? Сила непроницаемости отличается ли чѣмъ-нибудь существеннымъ отъ дѣйствующихъ на разстояніи силъ теоріи Гюсковича?-- Слишкомъ очевидно, что нѣтъ. Ихъ различіе -- не въ природѣ, а въ способѣ проявленія; это тоже отталкивающая сила, но только дѣйствующая какъ безусловное исключеніе внѣшнихъ тѣлъ изъ данныхъ границъ или какъ совершенная остановка внѣшняго движенія въ данномъ мѣстѣ. Если атомъ Гюсковича есть сфера силъ, какъ возможностей чужого движенія, не менѣе того и атомъ механическій есть также сфера, въ которой господствуетъ сала непроницаемости, т. е. возможность превращенія и иного направленія чужихъ движеній. Въ своемъ существѣ оба понятія слишкомъ явно совпадаютъ.

Но можетъ-быть мы ошибаемся, отождествляя силу непроницаемости только съ возможностью движеній? Можетъ-быть въ ней мыслится что-нибудь большее? Можетъ-быть механическая теорія предполагаетъ въ ней еще нѣкоторую собственную жизнь и дѣятельность помимо ея внѣшнихъ эффектовъ? (Дѣло пока идетъ, конечно, только о пониманіи вещества у строгихъ послѣдователей матеріализма, а не о дѣйствительной внутренней сущности тѣлъ.) Но въ такомъ случаѣ слѣдовало бы указать, въ чемъ эта внутренняя жизнь состоитъ съ точки зрѣнія механической доктрины, и я сильно сомнѣваюсь, чтобы подобную задачу "можно было счастливо разрѣшить даже при самыхъ крайнихъ усиліяхъ ума. Чтобъ убѣдиться въ этомъ, представимъ себѣ (совершенно гипотетически, разумѣется) безконечную пустоту, въ которой существуетъ всего только одинъ непроницаемый, въ механическомъ смыслѣ тѣлесный, атомъ. Удалимъ при этомъ отъ него всѣ чувственные признаки, которые могутъ какъ-нибудь къ нему примѣшаться, и затѣмъ спросимъ себя, чѣмъ пространство, занятое атомомъ, отличается отъ всѣхъ другихъ окружающихъ пространствъ, ничѣмъ не занятыхъ? Можно сколько угодно разбирать и перевертывать этотъ вопросъ, но я глубоко увѣренъ, что мы въ этомъ наполненномъ пространствѣ, помимо опредѣленій чисто геометрическихъ, т. е. протяженія и формы, не отыщемъ рѣшительно ничего, кромѣ отвлеченной возможности останавливать и видоизмѣнять при извѣстныхъ условіяхъ движенія въ другихъ тѣлахъ, еслибы таковыя существовали; другими словами, въ этой отвлеченной возможности -- самая суть тѣлесности. Итакъ, мы должны признать, что между непроницаемымъ тѣломъ и динамическимъ атомомъ Гюсковича различіе -- не въ природѣ, а только въ характерѣ проявленій.

А если ихъ природа одна, то и въ механической теоріи тѣло имѣетъ чисто-условную дѣйствительность. Въ опредѣленіе тѣла входятъ только два признака: протяженность и возможность прекращенія движенія другихъ тѣлъ въ границахъ ими занятаго пространства. Но протяженность есть свойство не однихъ тѣлъ, но и пространства ненаполненнаго. Слѣдовательно, какъ ни странно это, начало конструирующее специфическую природу тѣла есть простая возможность. Но возможность есть понятіе абстрактное; возможность внѣ своего осуществленія -- ничто, отрицаніе бытія. Чтобы стать чѣмъ-нибудь, она должна получить дѣйствительность. Въ чемъ же получаетъ свою дѣйствительность тѣлесность матеріальной вещи?-- Въ состояніяхъ движенія другихъ тѣлъ, ибо возможность перемѣнъ въ чужомъ движеніи ничто внѣ этого движенія; она только лишь въ немъ и для него. Но эти другія тѣла что такое?-- Такія же абстрактныя возможности, какъ и первое. Въ тщетныхъ поискахъ за дѣйствительнымъ и живымъ, мы вездѣ наталкиваемся на абстракціи и попадаемъ въ тотъ же безвыходный кругъ, въ который уже завлекла насъ однажды динамическая теорія. Тѣла оказываются возможностями возможностей, призраками призраковъ, и вещественный міръ, стокъ реальный и устойчивый съ перваго взгляда, вновь расплывается въ пустоту, когда къ нему прикоснулась философская критика. Мы начали -- признавъ дѣйствительность всѣхъ механическихъ опредѣленій матеріи, а кончаемъ реальностью лишь того, что по существу нереально, т. е. одного абсолютно-пустого пространства.

И читатель могъ замѣтить, что этотъ роковой ходъ мысли опирается на очень простой истинѣ: что условно по существу, что получаетъ дѣйствительность только въ другомъ,-- требуетъ, чтобы дѣйствительность этого другого условною, при невыполненіи этого требованія дѣйствительность условнаго логически немыслима.

Итакъ, коренной недостатокъ, дѣлающій невозможнымъ матеріализмъ какъ философію, есть всецѣлая условность всѣхъ опредѣленій вещества, механически понимаемаго. Но откуда происходитъ самая эта условность? Можетъ ли механическая теорія быть измѣнена такъ, чтобъ относительность всего матеріальнаго уничтожилась? Такая задача по существу неразрѣшима. Источникъ условности всего матеріальнаго заключается въ главномъ тезисѣ матеріализма, въ томъ предположеніи, что протяженность есть первое и основное свойство всего существующаго, что пространство есть абсолютная форма всякаго бытія. Въ этомъ -- πρῶτα ψεῦδος всей системы.

Въ самомъ дѣлѣ, что такое пространство по своей общей и непосредственно очевидной природѣ?-- Взятое отвлеченно отъ содержался въ немъ, оно есть безразличная форма чистой внѣшности. Все находящееся въ пространствѣ существуетъ какъ совмѣстное, какъ поставленное въ рядъ. Всякое свойство въ пространствѣ есть отношеніе вещей, лежащихъ слѣдовательно -- внѣшнее отношеніе, всякое дѣйствіе -- внѣшнее дѣйствіе, всякая сила -- внѣшняя сила. къ чему сводится измѣненіе пространственнаго бытія?-- Оно есть или перемѣна мѣста въ цѣломъ или въ частяхъ, или перемѣна отношеній; но перемѣна отношеній въ пространствѣ предполагаетъ уже перемѣну мѣста въ комъ-нибудь изъ соотносящихся. Итакъ, всякое измѣненіе, всякая жизнь въ пространствѣ подразумѣваетъ движеніе и сливается съ нимъ. Въ пространствѣ нѣтъ ничего, кромѣ движеній, и слѣдовательно всякая сила въ немъ есть или возможность движенія, или само движеніе, уже произведенное. Именно такой взглядъ на силу установился въ современной физикѣ; и не очевидно ли, что никакія другія силы въ пространствѣ немыслимы? Но для возникновенія движенія необходимо, чтобы существовало реальное тѣло, которое движется. А это тѣло при ближайшемъ анализѣ оказывается связанныхъ съ даннымъ пространствомъ простою совокупностью возможностей движенія. Что же выходитъ? Движеніе тѣлъ есть движеніе возможностей движенія. Но это понятіе -- безъ содержанія, мысль себя уничтожающая, величайшее противорѣчіе, котораго умъ не можетъ вынести.

Какъ же разрѣшится оно? Его смыслъ ясенъ: никакая возможность не можетъ существовать какъ только возможность. То, что способно произвести что-нибудь внѣ себя и отъ себя отличное, должно быть дѣйствительно какъ вещь, обладающая этою способностью. Помимо дѣйствительности во внѣшнемъ аффектѣ, въ движеніи, она должна имѣть собственную, внутреннюю дѣйствительность, какъ въ себѣ и для себя живая сила. Прежде чѣмъ выразиться и воплотиться въ пространствѣ, какъ осуществленная или не осуществленная еще возможность чужого движенія, она должна существовать, какъ внутренно самобытный центръ, который предшествуетъ пространству; протяженность -- не первоначальное и основное, а производное и вторичное свойство вещей. Ясно, что матеріализмъ не удовлетворяетъ самаго перваго требованія метафизики -- давать знаніе дѣйствительности, и потому несостоятеленъ, какъ метафизическая система.

Этотъ выводъ подтверждается историческимъ развитіемъ философскихъ идей.

Родоначальникъ новой философіи, Декартъ проповѣдывалъ крайній дуализмъ матеріи и духа; матерія въ его системѣ есть субстанція, основной аттрибутъ которой -- протяженность. Но, предположивъ это, онъ сдѣлалъ шагъ далѣе: онъ совсѣмъ изгналъ понятіе силы изъ метафизики. Предшествовавшее разсужденіе показало уже намъ, какія важныя побужденія должны были склонить его къ этому. Онъ искалъ ясныхъ и твердыхъ опредѣленій вещей, и мы видѣли, какое неясное и противорѣчивое представленіе о силѣ вытекаетъ изъ механической теоріи. Онъ попытался отдѣлаться отъ него, но его опытъ не былъ удаченъ. Если матерія есть только протяженное бытіе, то вещество и пустота ничѣмъ между собою не различаются, а слѣдовательно вся матеріальная природа отождествляется съ безразличнымъ, однообразнымъ пространствомъ. Декартъ мечталъ уничтожить понятіе пустого пространства, а на дѣлѣ всю тѣлесную дѣйствительность обратилъ въ пустоту. Движеніе, жизнь, индивидуальность матеріальныхъ образованій остаются въ его теоріи неразгаданными задачами. Этотъ результатъ съ наибольшею наглядностью выразился въ философіи Спинозы, вовсе отвергнувшаго индивидуальность вещей во имя единства протяженной сущности. Такой выводъ однако обличалъ самъ себя; явилась настоятельная потребность въ иномъ рѣшеніи вопроса, и его далъ Лейбницъ.

Для Денарта существо всего матеріальнаго заключается въ протяженіи; Лейбницъ центръ тяжести своего объясненія положилъ въ понятіи индивидуальной силы. Но въ силѣ необходимо приходится различать два момента существованія: въ своемъ внѣшнемъ проявленіи она есть источникъ движенія, сила сопротивленія, непроницаемость, инерція. Съ внутренней стороны, въ самой себѣ, она есть стремленіе направленное къ какой-нибудь цѣли, слѣдовательно связанное съ представленіемъ; она -- живая дѣятельность, душа. Все существующее внутри себя имѣетъ психическую природу; не тѣлесное объясняетъ духовное, а наоборотъ дѣйствительныя субстанціи всѣхъ вещей суть недѣлимыя, не пространственныя начала -- монады.

Если такъ, протяженность никоимъ образомъ не составляетъ перваго и всеобъемлющаго свойства дѣйствительно-сущаго. Всякая протяженность принадлежатъ явленію, потому что во вселенной нѣтъ ничего, кромѣ монадъ и ихъ явленій. Протяженная матерія есть только феноменъ; а поэтому пространство есть только порядокъ сосуществующихъ явленій, также какъ порядокъ ихъ послѣдовательности. Реально въ пространствѣ лишь внутреннее основаніе порядка явленій, но это основаніе постигается умомъ и не имѣетъ чувственной наглядности, такъ какъ чувственныя формы суть слѣдствія нашего смутнаго представленія вещей.

Таково воззрѣніе Лейбница; по своей отвлеченности оно можетъ показаться труднымъ для пониманія. Кромѣ того, Лейбницъ ввелъ въ свое ученіе много спеціальныхъ затрудненій, не связанныхъ необходимо съ его основоположеніями, и не раскрылъ своихъ взглядовъ съ достаточною полнотой, и въ этомъ -- недостатокъ его философіи. Но онъ опредѣленно указалъ единственный исходъ изъ противорѣчій матеріализма, и въ этомъ -- его безсмертная заслуга.

Матерія механической теоріи есть бытіе абсолютно-внѣшнее. Логическая противорѣчивость такого понятія несомнѣнна: внѣшнее внѣшне чему-нибудь, слѣдовательно обращено къ нему. Если внѣшность отдѣльно взятаго предмета еще можно было бы объяснить по отношеніямъ въ другимъ по существу внѣшнимъ же вещамъ, то этого нельзя сказать о внѣшнемъ бытіи въ его совокупности. Внѣшнее подразумѣваетъ внутреннее, какъ свою противоположность и какъ условіе своей внѣшности; объектъ предполагаетъ субъектъ, природа находитъ свое окончательное объясненіе въ духѣ. Итакъ, все внѣшнее относительно,-- нѣтъ вещей въ себѣ внѣшнихъ. Сплошная, всеохватывающая условность -- его первое неустранимое свойство. Она особенно рѣзка и поразительна сказывается въ нѣкоторыхъ специфическихъ трудностяхъ механическаго міросозерцанія, наприм. въ вопросѣ о безконечной дѣлимости матеріи. Въ самомъ дѣлѣ, съ одной стороны, неоспоримо, что всякая сложность существуетъ только потому, что существуютъ элементы сложенія, слѣдовательно обусловлена ими по бытію; но, съ другой стороны, если мы примѣнимъ это правило въ протяженной субстанціи, мы не найдемъ ея послѣднихъ элементовъ. Всякая часть протяженнаго сама окажется протяженною, т. е. состоящею изъ частей, каждый элементъ будетъ безъ конца распадаться на новые элементы, и это до тѣхъ поръ, пока мы не остановимся у математической точки, т. е. у простого отрицанія протяженія, изъ котораго никоимъ образомъ ничто протяженное путемъ сложенія не можетъ возникнуть. Съ одной стороны слѣдствіе требуетъ основанія, обусловленное своихъ условій; съ другой все протяженное и въ частяхъ и въ цѣломъ есть уже нѣкоторая совокупность частей, есть уже нѣчто обусловленное, сложное, и въ немъ не обрѣтается условій его условности. Въ этомъ противорѣчіи, можетъ-быть, лучшее доказательство совершенной относительности основного опредѣленія механическаго вещества -- протяженности.

Безконечная дѣлимость вещества представляетъ одинъ изъ главнѣйшихъ камней преткновенія матеріализма и системъ къ нему близкихъ и надъ этимъ вопросомъ не мало потрудилась философія. Большинство матеріалистовъ постарались разсѣчь гордіевъ узелъ, признавъ фактически недѣлимые атомы. Мы уже говорили, насколько они были строго послѣдовательны въ своемъ выводѣ,-- помогли ли они однако своему дѣлу? Помимо указанныхъ уже недостатковъ атомизма, помимо крайняго произвола, съ которымъ тѣла раздѣляются на дѣлимыя и недѣлимыя и утверждается абсолютное отсутствіе условій для дѣлимости послѣднихъ, дѣйствительно ли атомистическая теорія устраняетъ противорѣчіе безконечной дѣлимости? Она не устраняетъ его, а только закрываетъ. Фактически недѣлимый атомъ не перестаетъ быть сложнымъ тѣломъ; его недѣлимость случайна, какъ и все въ атомизмѣ. Атомы все-таки протяженны; они все-таки состоятъ изъ частей, хотя и слитыхъ въ одно сплошное цѣлое. Отсутствіе промежутковъ не означаетъ еще простоты, а слѣдовательно атомы не представляютъ послѣднихъ единицъ сложенія.

Поэтому единственно логичная и до конца строгая форма атомизма все же динамическій атомизмъ Гюсковича. Но мы уже знаемъ, къ чему онъ ведетъ: онъ есть признаніе реальности за однѣми математическими точками, за условными центрами условныхъ силъ; онъ уже совершенно явно обращаетъ міръ въ ничто и есть самоотрицаніе атомистической философіи.

Въ самомъ дѣлѣ для него очевиднѣе, чѣмъ для какой-нибудь другой теоріи, поставлена дилемма: или нѣтъ ничего дѣйствительнаго, или существуетъ нѣчто высшее механическихъ формъ и механическихъ опредѣленій бытія; или вселенная есть пустое и безсодержательное ничтожество, или относительныя качества существующаго выражаютъ только поверхность, только внѣшнюю являемость вещей, и подлинная дѣйствительность во всемъ истинно сущемъ принадлежитъ внутреннему, идеальному, умопостигаемому принципу, который по истинной природѣ своей, какъ таковой, не имѣетъ ничего общаго съ опредѣленіями протяженности, внѣшности, формы и непроницаемости.

Но эта же самая дилемма, какъ мы видѣли, сохраняетъ все свое значеніе и для механической доктрины. Итакъ, для философіи остается единственно возможный выходъ въ томъ предположеніи, о которомъ мы уже говорили: пространство не есть абсолютная форма бытія въ немъ, и потому опредѣленія вещей, съ нимъ связанныя, не открываютъ ихъ внутренней истины.

Такой выводъ есть ли простое отрицаніе дѣйствительности пространства? Признаются ли тѣмъ самымъ всѣ пространственныя опредѣленія вещей за чисто случайныя и субъективныя? По простому смыслу разсматриваемаго предположенія приходить къ такому заключенію нѣтъ основаній. Имъ утверждается только производный, вторичный характеръ этихъ опредѣленій; въ нихъ высказывается, что пространство есть чистая форма внѣшней являемости, въ которой воспринимается внѣшнее дѣйствіе силы, т. е. такое ея дѣйствіе, которое направлено на субъектъ отъ нея отличный и по отношенію къ ней пассивный. Пока мы не можемъ излагать этой теоріи во всѣхъ ея подробностяхъ, а скажемъ только, что она очень далека отъ признанія (подобнаго тому, которое дѣлалъ Бантъ), что пространство есть абсолютно субъективная форма человѣческой чувственности, что поэтому природа вещей въ ней никакъ не отражается. Мы уже видѣли, что убѣжденіе въ производности пространственныхъ качествъ не помѣшало Лейбницу видѣть въ нихъ выраженіе внутренняго порядка дѣйствительности, хотя выраженіе чувственное и смутное. Взглядъ Банта невѣренъ уже потому, что явленіе, по непосредственному смыслу этого понятія, не есть бытіе реально отдѣльное отъ являемаго, фактъ отъ силы, въ немъ воплотившейся. Правда, всякій внѣшній актъ предполагаетъ дѣятельность двухъ факторовъ, извнѣ дѣйствующей силы и воспринимающаго субъекта, и слѣдовательно внѣшнее явленіе, какъ таковое, представляетъ результатъ не одной силы (дѣйствующаго объекта), но двухъ (объекта я субъекта), однако именно поэтому въ немъ конкретно присутствуютъ обѣ силы, и стало-быть оно такъ или иначе должно выражать свойства обѣихъ.

Мы все видимъ сквозь призму нашего духа, но то, то мы видимъ, не есть наша мечта, но сама дѣйствительность. Непосредственно мы знаемъ лишь одни воспріятія, но эти воспріятія -- не пустыя грезы нашей души. Повторяю, впослѣдствіи намъ можетъ-быть удастся обставить эти выводы болѣе подробнымъ и потому болѣе яснымъ анализомъ, теперь же мы должны ограничиться только этими очень общими соображеніями. Впрочемъ они достаточны, чтобъ указать отличительные признаки міросозерцанія, къ которому они влекутъ и которое, въ противоположность механическому воззрѣнію обыкновеннаго матеріализма и матеріалистическому динамизму Гюсковича, можно назвать идеальнымъ динамизмомъ.

Главный тезисъ идеальнаго динамизма -- отрицаніе абсолютнаго пространства: нѣтъ пространства, какъ абсолютно-первоначальной, безразличной среды, въ которой возникаютъ всѣ вещи, которая по бытію логически предшествуетъ имъ и условливаетъ ихъ. Напротивъ, утвержденіе такого пространства, какъ первой реальности, есть одно изъ существеннѣйшихъ и, прибавимъ, одно изъ туманнѣйшихъ и труднѣйшихъ предположеній матеріализма. Поэтому и между матеріалистами являлись теоріи, пытавшіяся устранить его; но это достигалось лишь цѣною большихъ недоразумѣній. Мы знаемъ, какъ неудачна была попытка Декарта, совершеннаго матеріалиста въ ученіи о природѣ, отринуть бытіе пространства, какъ начала отдѣльнаго отъ матеріи. Для этого онъ долженъ былъ уничтожить всякое различіе между ними, признать тѣлесность всего протяженнаго, то-есть въ сущности превратить матерію въ пространство. Очевидно, поэтому, что кто желаетъ сохранить независимость первой, долженъ повѣрить въ реальность второго.

Часто приходится слышать, что въ матеріализмѣ, и въ немъ одномъ, спасеніе отъ дуализма, до сихъ поръ разрывавшаго философію. Говорящіе это не замѣчаютъ, что ихъ цѣлебное средство въ себѣ самомъ носитъ язву, которую стремится залѣчить; они не видятъ, что матеріализмъ по существу есть дуалистическое ученіе. Уже оставивъ въ сторонѣ тотъ несомнѣнный фактъ, что обыкновенный дуализмъ духа и матеріи опирается исключительно на механическомъ опредѣленіи послѣдней, что съ самымъ строгимъ матеріализмомъ неразрывно связанъ доведенный до крайнихъ послѣдствій дуализмъ явленія и сущности въ области психологической,-- о чемъ намъ еще придется говорить далѣе,-- достаточно разсмотрѣть отношеніе пространства и вещества въ матеріалистической философіи, чтобы понять справедливость нашего замѣчанія. Еще Демокритъ объявилъ, что начала всего существующаго суть полное и пустое, т. е. вещество и пустое пространство, и механическое міровоззрѣніе, насколько оно сохраняло отчетливость и внутреннюю сообразность, никогда не могло отказаться отъ этого убѣжденія.

А между тѣмъ развѣ оно не содержитъ дуализма въ самомъ точномъ смыслѣ этого слова? Мы сказали выше, что для матеріалиста вещество есть абсолютный принципъ; но развѣ пространство не абсолютно такъ же, и не слѣдуетъ ли ему приписать безусловную природу съ еще большимъ правомъ, нежели матеріи? Въ самомъ дѣлѣ не есть ли оно несомнѣнное условіе бытія матеріи, какъ его среда, тогда какъ сказать наоборотъ невозможно? А въ такомъ случаѣ не являются ли для міра два безусловныхъ начала, т. е. не признается ли этимъ открытый и неразрѣшимый дуализмъ?

Этотъ дуализмъ въ предѣлахъ матеріалистическаго міросозерцанія не находитъ и не можетъ найти себѣ примиренія. Нѣтъ такого предположенія, которое его исключало бы, или по крайней мѣрѣ объясняло бы. Признаемъ ли мы, что и пространство и наполняющее его вещество происходятъ изъ одного общаго источника, суть явленія одной и той же сущности? Но тѣмъ самымъ заразъ утверждается условность и производность матеріи и пустоты, т. е. кореннымъ образомъ отвергается матеріализмъ. Понято ли пространство, какъ продуктъ матеріи? Это значитъ среду выводить изъ того, что существуетъ въ ней и благодаря ей, какъ бы существовали атомы, еслибы не была дана пустота, въ которой они разсѣяны? Остается только третья возможность: принято, что пространство есть основа матеріи, что оно есть единое абсолютное. Это предположеніе, повидимому, наиболѣе правдоподобно. Пространство въ механической теоріи неоспоримо является условіемъ всякаго внѣшняго бытія, но есть ли оно основа реальности вещества, слѣдовательно не только условіе возможности, но и причина дѣйствительности матеріальныхъ вещей? Есть ли она сила, производящая матерію? Едва ли кто-нибудь отвѣтитъ на этотъ вопросъ утвердительно. Пустое пространство и творческій актъ -- понятія рѣшительно несовмѣстимыя. Итакъ, вещество и пустота должны существовать какъ двѣ независимыя, одна на другую не сводимыя реальности.

Независимыя,-- а однако по своей сущности они въ высшей степени зависятъ другъ отъ друга. Что матерія всецѣло обусловлена пространствомъ, безъ котораго невозможно, это мы видѣли. Но что сказать о самомъ пространствѣ? Не есть ли и оно нѣчто обусловленное веществомъ если не реально, то по крайней мѣрѣ логически?

Въ этомъ пунктѣ мы встрѣчаемъ новое противорѣчіе, которое еще болѣе колеблетъ основанія матеріалистической философіи. Матеріализмъ вынужденъ приписать абсолютную реальность совершенно отрицательному понятію, которое получилось черезъ простое отвлеченіе всѣхъ положительныхъ признаковъ внѣшняго бытія.

Обстоятельное и подробное доказательство той истины, что пространство въ его противоположности веществу есть чисто отрицательное понятіе, можно найти въ превосходной книгѣ Страхова, о которой мы говорили выше. Мы ограничимся только самыми общими указаніями; его отрицательная природа очевидна изъ всѣхъ его признаковъ. Что, въ салонъ дѣлѣ, обыкновенно приписывается пространству? Оно безпредѣльно, безразлично и единообразно во всѣхъ своихъ частяхъ; оно равнодушно или абсолютно-пассивно по отношенію къ тому, что его наполняетъ. Внутренно оно характеризуется совершеннымъ отсутствіемъ жизни и движенія. Всѣ эти признаки объединяются въ одномъ: въ отсутствіи всякой существенности; оно -- пустота, отсутствіе бытія, нереальное. И этому-то нереальному приходится приписать абсолютную реальность! Во всей грубой наивности оказалась эта необходимость у Демокрита, который пустоту называетъ несуществующимъ и тѣмъ не менѣе усматриваетъ въ ней одно изъ абсолютныхъ началъ міра! Въ этой неизбѣжности признать несуществующее за существующее -- величайшій судъ, который произноситъ матеріализмъ самъ себѣ.

Мы не будемъ останавливаться долго на тѣхъ послѣдователяхъ матеріализма, которые въ двумъ началамъ: матеріи и пустотѣ присоединяютъ еще третье -- силу. Это представленіе о силѣ явилось послѣ открытія закона тяготѣнія Ньютономъ и имъ стремились объяснить взаимодѣйствіе всѣхъ частей вселенной. Но если вдумаемся въ это преобразованіе, мы увидимъ, что оно не только ничего не измѣняетъ въ предшествующихъ возраженіяхъ, на ставитъ всю систему въ противорѣчіе съ собою: вмѣсто сродной матеріализму двойственности вносится тройственность началъ; въ двумъ демокритовскимъ принципамъ: веществу и пустотѣ -- прибавляется еще третій -- сила. Кромѣ того, оно нарушаетъ основное положеніе всей системы, что все дѣйствительное матеріально, и сила понимается какъ нѣчто противоположное веществу, слѣдовательно невещественное; съ понятіемъ силы вносится мысль о дѣйствіи на разстояніи и взаимномъ вліяніи атомовъ, какъ бы далеко они ни отстояли. Но этого нельзя представить себѣ, если не признать, что для каждаго атома его тѣлесное присутствіе въ извѣстномъ мѣстѣ есть только частное проявленіе его бытія, что кромѣ того онъ невидимо существуетъ во всякомъ мѣстѣ вселенной; но въ такомъ случаѣ матеріальность дѣлается только явленіемъ, а не сущностью дѣйствительности, потомъ перестаетъ быть веществомъ, строго ограниченнымъ предѣлами пространства, имъ наполненнаго; оно превращается во что-то реальное, хотя и не вещественно, присущее каждой точкѣ міра. Подобное воззрѣніе на тѣлесную природу представляетъ уже слишкомъ явный переходъ въ идеализму.

Этимъ мы можемъ закончить умозрительную критику матеріалистической философіи. Она показала намъ, что съ точки зрѣнія отвлеченно-философской матеріализмъ падаетъ въ безсильной борьбѣ противъ своего главнаго недостатка -- отсутствія въ немъ безусловнаго начала. Этотъ недостатокъ влечетъ его, во-первыхъ, въ дуализму; во-вторыхъ -- къ признанію всецѣло относительныхъ опредѣленій вещей за ихъ окончательную природу; въ-третьихъ -- въ пониманію бытія какъ чисто случайнаго по самому существу своему.

Л. Лопатинъ.

(Продолженіе слѣдуетъ.)

"Русская Мысль", No 9, 1883

Оставить комментарий Лопатин Лев Михайлович (bmn@lib.ru) Год: 1883 Обновлено: 13/11/2017. 104k. Статистика. Статья: Философия Философия	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Статья первая.

Лопатин Лев Михайлович Вера и знание

ВѢРА и ЗНАНІЕ.

Лопатин Лев Михайлович
Вера и знание