Магален Поль
Бездомный

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: журнал "Дѣло", NoNo 5--6, 1879.

Поль Магален.
Бездомный.

Романъ.

Глава I.

   Поль Аданъ нанесъ уже сильный ущербъ весьма солидному состоянію, полученному имъ отъ отца, когда на подмосткахъ одного изъ небольшихъ парижскихъ театровъ, въ толпѣ фигурантокъ, онъ замѣтилъ дѣвушку, сразу поразившую его пылкое сердце. Поль Аданъ былъ молодъ и поэтъ, -- поэтъ въ душѣ и по занятію, хотя отецъ его, копившій для своего наслѣдника крупныя движимости и недвижимости въ маленькомъ провинціальномъ городкѣ Франціи, готовилъ этой единственной отрасли своего добродѣтельно мѣщанскаго дома совсѣмъ иную будущность. Онъ мѣчталъ видѣть въ своемъ Полѣ одно изъ будущихъ свѣтилъ французской адвокатуры. Но "будущее свѣтило" предпочло озарять собою другія сферы; молодая, кипучая, яркая натура чувствовала, что задохнется въ пыли судебныхъ коридоровъ и залъ, и широко раскрыла свои объятія жизни такой-же молодой, такой-же кипучей и такой-же яркой. Когда друзья спрашивали Поля, чѣмъ онъ занимается, онъ отвѣчалъ: "Веселюсь. Когда погода хорошая, я волочусь за женщинами, которыхъ встрѣчаю на улицѣ, покупаю розы и нюхаю ихъ; когда идетъ дождь, я навѣщаю знакомыхъ мнѣ женщинъ, декламирую имъ стихи и угощаю ихъ ужиномъ... Когда я устану, то ложусь спать, а выспавшись и отдохнувъ, начинаю съизнова... Я вѣрю! Я вѣрю въ солнце, въ весну, въ наслажденіе, въ чудесные стихи, въ прелестныхъ женщинъ... Было, однако, время, когда Поль вѣрилъ въ счастіе и прогресъ своей родины; это было время его школьныхъ годовъ, совпавшее съ знаменательною эпохою сорокъ восьмаго года. Съ этими идеалами онъ вошелъ въ жизнь и, какъ большинство французовъ той эпохи, ожидавшихъ отъ движенія 1848 года полнаго обновленія своего отечества, остановился въ смущеніи и негодованіи предъ результатомъ совершенно противоположнымъ -- кровавымъ декабрьскимъ переворотомъ. Тогда Поль отвернулся отъ общей жизни Франціи и, говори его собственными словами, "сталъ жить для самого себя". Въ разгарѣ этой жизни мы и встрѣчаемъ его увлеченнымъ прелестями молодой фигурантки, носившей въ своемъ кругу прозвище "маленькаго пажа". "Маленькій пажъ" была доброе, милое, наивное созданіе, понимавшее въ жизни весьма мало, а всего меньше -- жизнь съ милымъ въ шалашѣ безъ денегъ. Въ ту пору, или, точнѣе, въ тотъ самый вечеръ, когда нашъ молодой поэтъ встрѣтился съ нею въ ея гостиной, роскошно убранной тремя ея любовниками, -- она, правда, мечтала о шалашѣ, но это былъ шалашъ, за наемъ котораго надо было заплатить шесть тысячъ фр. въ одно лѣто, и который представлялъ изъ себя хорошенькую дачу въ окрестностяхъ Баденъ-Бадена. Наличные капиталы Поля ограничивались тремя тысячами франковъ, которые, впрочемъ, были проиграны имъ тутъ-же, въ этой гостиной; но у него въ запасѣ оставалась еще ферма, стоившая сто тысячъ франковъ. Недолго нужно было раздумывать молодому поэту для того, чтобы рѣшиться превратить въ наличныя деньги эту землю, приносившую ему мизерный доходъ въ четыре тысячи франковъ,-- превратить для того, чтобы положить къ ногамъ своей красавицы столько презрѣннаго метала, сколько она потребовала-бы и пожелала. И въ то время, когда она еще сладко спала послѣ того вечера, на которомъ съ милою наивностью разсказала Полю не только, о шеститысячномъ шалашѣ, но и о томъ, что она "любитъ брильянты, и жемчугъ, и старый фарфоръ, и маленькихъ черныхъ лошадокъ" и т. п. безвредныя вещи,-- въ это самое время онъ уже летѣлъ въ вагонѣ на свою родину, въ тотъ провинціальный городокъ, гдѣ его отецъ потомъ и кровью подготовилъ для сына блистательную будущность и гдѣ онъ, за нѣсколько лѣтъ до того, отошелъ въ вѣчность, сильно разочарованный въ своихъ добродѣтельныхъ надеждахъ. Цѣль поѣздки Поля было свиданіе съ его нотаріусомъ. для производства какой нибудь операціи съ стотысячною фермою, "послѣднею тучей разсѣянной бури".
   Нотаріусъ, г. Мишонъ, уже около двадцати лѣтъ (начало нашего разсказа относится къ семидесятому году, кануну французско-нѣмецкой войны) былъ мэромъ своего городка и членомъ генеральнаго совѣта, почему считался въ своемъ департаментѣ серьезнымъ авторитетомъ; клерикалъ и бонапартистъ, онъ имѣлъ особенное пристрастіе къ родовой знати, высшимъ сановникамъ, людямъ съ важными манерами и хорошо одѣвавшимся. "Мы здѣсь -- свои", обыкновенно говорилъ онъ, когда сходился съ такими личностями. Въ отношеніи ко всѣмъ другимъ онъ держался холодно, сухо, даже строго, и лицо его вполнѣ соотвѣтствовало этой выдержкѣ, принадлежа къ разряду тѣхъ, которыя очень характеристически называются "похоронными физіономіями".
   Признаніе Поля, что изъ всего отцовскаго состоянія у него не осталось ни гроша въ наличности и что единственнымъ ресурсомъ представлялась ферма, которую молодой человѣкъ рѣшился "спустить", во что-бы то ни стало, не желая довольствоваться скромнымъ доходомъ въ четыре тысячи франковъ,-- это признаніе не могло, конечно, расположить нотаріуса въ пользу своего кліента. Но кліентъ былъ слишкомъ хорошо одѣтъ и имѣлъ слишкомъ изящныя манеры для того, чтобы г. Мишонъ рѣшился обнаружить хотя тѣнь неудовольствія. Онъ, напротивъ того, обѣщалъ употребить всѣ старанія, чтобы какъ можно скорѣе совершить какую-нибудь выгодную операцію съ злополучной фермой, т. е. продать или заложить, причемъ, однако, объяснилъ, что надо вооружиться нѣкоторымъ терпѣніемъ, такъ-какъ подобныя дѣла не дѣлаются въ одинъ день; любезность свою нотаріусъ простеръ даже до того, что пригласилъ въ этотъ день молодого человѣка къ обѣду.
   Нотаріусъ былъ вдовецъ, и семейство его состояло изъ дочери и племянницы. Дочь Селина обладала той дѣвственной и вполнѣ идеальной красотой, которую какъ-то странно встрѣчать въ дѣйствительной жизни,-- до такой степени она похожа на созданіе изящнаго искуства! Волосы блѣдно-золотого цвѣта лежали густою волною на прелестной головкѣ; удивительная бѣлизна лица оживлялась чрезвычайно-нѣжнымъ румянцемъ; синева глазъ, безъ преувеличенія, напоминала первую лазурь весенняго неба; на губахъ постоянно играла дѣтская, веселая, чистая улыбка; всѣ черты были удивительно тонки и правильны; станъ поражалъ изяществомъ и стройностью. Племянница, Марта, была тоже хороша, но въ другомъ родѣ. Черные волосы спускались на умный лобъ; въ черныхъ глазахъ съ изумруднымъ отливомъ сверкала энергія; пурпурный цвѣтъ отчасти толстыхъ губъ очень хорошо гармонировалъ съ темнымъ оттѣнкомъ ея блѣднаго и смуглаго лица. Обѣ дѣвушки были ровесницы. Отецъ Марты былъ республиканецъ; послѣ декабрьскаго переворота онъ уѣхалъ изъ Франціи въ Швейцарію, гдѣ и умеръ изгнанникомъ. Родственныя чувства одержали въ этомъ случаѣ у Минтона верхъ надъ политическими убѣжденіями бонапартиста, и онъ пріютилъ сироту, тѣмъ болѣе, что успѣлъ спасти небольшое состояніе, перешедшее къ ней отъ матери.
   За обѣдомъ, особенно на первыхъ порахъ, гость велъ себя довольно разсѣянно. Одного взгляда на воздушную Селину было достаточно этой пылкой, впечатлительной натурѣ, чтобы "маленькій пажъ", со всей идиллической прелестью жизни "въ шалашѣ" и иныхъ мѣстахъ, разомъ вылетѣлъ изъ его ума и сердца, Совершенно новое, невѣдомое для него ощущеніе овладѣло его существомъ; чѣмъ-то необыкновенно-чистымъ, свѣжимъ, благоуханнымъ пахнуло на него. Ему хотѣлось стать передъ этой дѣвушкой на колѣни, сложить руки и восторженно, благоговѣйно смотрѣть на нее; ему хотѣлось-бы въ эти минуты не слышать ничего, кромѣ тихой, мелодической музыки въ отдаленіи. А между тѣмъ Мишонъ занималъ своего гостя разговоромъ о политикѣ.
   -- Я ѣздилъ въ Парижъ послѣдній разъ лѣтъ осьмнадцать назадъ, говорилъ нотаріусъ; -- это было въ 1852 года, а именно въ апрѣлѣ. Мнѣ хотѣлось видѣть императора, -- и я съѣздилъ-бы теперь туда вторично, не будь всѣхъ этихъ послѣднихъ смутъ...
   -- Какія смуты? спросилъ Поль, напрягая все свое вниманіе, чтобъ по крайней мѣрѣ слышать, что говоритъ его амфитріонъ.
   -- Ну, да вотъ эти выборы, похороны Виктора Нуара...
   -- Ахъ, да! Политика! Вы о политикѣ?
   -- Глядя на васъ, подумаешь, что вы ничего этого и не замѣтили.
   -- О, напротивъ, напротивъ. Эти событія, дѣйствительно, измѣняли физіономію Парижа на день или на вечеръ. Жизнь перемѣщалась; она сосредоточивалась въ Бельвилѣ или Нельи вмѣсто того, чтобы быть на Итальянскомъ бульварѣ или въ Лоншанѣ. Я все это помню очень хорошо... Черезъ нѣсколько дней будетъ плебисцитъ.
   -- Парижъ ведетъ себя неблагоразумно, сказалъ Мишонъ: -- парижане никогда и ничѣмъ недовольны. Наполеонъ III, повѣрьте мнѣ, создалъ много великаго.
   -- Да, улицу Риволи, я знаю.
   -- И Лувръ, смѣю вамъ замѣтить.
   -- О, да, и Лувръ! Еще-бы!
   -- И экспедицію въ Китай.
   Поль чувствовалъ. что онъ самъ точно унесся въ Китай.
   "Я долженъ ей казаться идіотомъ!" подумалъ онъ.
   И, сдѣлавъ надъ собой отчаянное усиліе, сказалъ, обращаясь къ нотаріусу:
   -- Пожалуйста извините меня. Вамъ можетъ показаться, что я какъ-то пренебрежительно смотрю на вещи, которыя совершенно основательно интересуютъ васъ. Но сознаюсь, къ стыду моему, большія, длинныя улицы и политика не производятъ на меня никакого дѣйствія. Съ тѣхъ поръ, какъ я окончилъ курсъ, я жилъ, главнымъ образомъ, какъ молодой человѣкъ, какъ фланеръ. Что нравится мнѣ въ Парижѣ, что усиливаетъ въ немъ мое кровообращеніе, -- это постоянный приливъ людей, разнообразіе зрѣлищъ, безпрерывное обновленіе ощущеній. Самые лучшіе художники, самые искусные ремесленники, изобрѣтатели, остроумные прожектеры, которымъ нужно возстановить рушившееся богатство, миліонеры, которымъ надо разстратить свое состояніе, честолюбцы, игроки, ненасытные, всѣ тѣ, которые желаютъ работать до упаду, веселиться до упаду, быстро обогатиться, быстро раззориться, выставить на показъ свое богатство или скрыть свою бѣдность, -- все это стекается въ Парижъ. Парижъ ведетъ себя неблагоразумно, говорите вы. Еще-бы! Какъ-же ему вести себя иначе? Парижъ живетъ при газѣ, Парижъ нервенъ, у Парижа лихорадка. Но это Парижъ -- и въ немъ ни на кого не нападаетъ зѣвота!..
   Поль повернулся къ Мартѣ, но смотрѣлъ на Селину, и продолжалъ:
   -- Удивительное, я вамъ скажу, зрѣлище представляютъ собою, напримѣръ, Елисейскія поля въ дни большихъ скачекъ. Представьте себѣ четверть парижскаго населенія, пятьсотъ тысячъ человѣкъ, направляющихся въ одно и то-же время къ одному и тому-же мѣсту. Это цѣлый муравейникъ экипажей, всадниковъ, пѣшеходовъ. Это движущійся слой людей, экипажей и лошадей, -- слой, подъ которымъ исчезаетъ все -- улица, алея, тротуаръ, тропинка. Надъ головами этой толпы поставьте солнце, которое золотитъ зелень, придаетъ веселый видъ нарядамъ, заставляетъ сверкать еще ярче то, что и безъ того ярко блеститъ,-- и у васъ голова закружится отъ этой волшебной картины.
   Онъ снова обратился къ нотаріусу:
   -- Знаете-ли, что меня всегда удивляло? Что вторая имперія, у которой есть свои писатели, люди талантливые, люди, главнымъ образомъ, умные,-- до сихъ поръ не нашла себѣ поэта для воспѣванія всѣхъ этихъ великолѣпій.
   -- Поэты, робко замѣтила Марта,-- обыкновенно почерпаютъ вдохновеніе въ сожалѣніяхъ о прошломъ, въ надеждахъ да будущее, въ сомнѣніи, приводящемъ въ отчаяніе умъ, въ сладостныхъ чувствахъ, утѣшающихъ его, въ великихъ мысляхъ, возвышающихъ его. По крайней мѣрѣ, тѣ поэты, которыхъ я читала. Простое зрѣлище для глазъ, какъ-бы оно ни было великолѣпно,-- не поэзія.
   -- А ощущенія, доставляемыя этимъ зрѣлищемъ? Развѣ вы ихъ ставите ни во что? Неужели вы думаете, что человѣкъ, выходя изъ опьяненія этими яркими красками и этимъ великолѣпіемъ, остался тѣмъ-же, чѣмъ былъ? Нѣтъ, сотни новыхъ желаній родились въ немъ; онъ жаждатъ найти удовлетвореніе всѣмъ имъ, и такъ-какъ ему некогда ждать, то онъ быстро переходитъ съ одного на другое. Ваша поэзія, -- та, о которой говорите вы,-- слитокъ золота. Наша чеканится на мелкую монету, но въ каждой изъ этихъ монетъ есть искра яркаго блеска.
   -- Я, сказала Марта, -- выросла въ Швейцаріи; передъ моими глазами были озера, горы, вѣчный снѣгъ и надъ нимъ небо. Мнѣ трудно составить себѣ понятіе объ Елисейскихъ поляхъ и Тюльери,
   Окончившійся обѣдъ положилъ конецъ этому разговору. Вечеромъ, ложась спать, Селина спросила свою кузину:
   -- Какъ ты нашла этого молодого человѣка?
   -- Онъ мнѣ очень поправился, отвѣчала Марта,-- а тебѣ?
   -- Папа говоритъ, что это безпутный малый.
   Марта ничего ни отвѣчала. Послѣ минутнаго молчанія Селина опять спросила:
   -- Замѣтила ты, какъ онъ смотрѣлъ на меня?
   -- Да.
   -- Отчего онъ такъ смотрѣлъ на меня?
   -- Оттого, что находитъ тебя прелестной.
   -- Ты думаешь?
   -- Я увѣрена.
   

ГЛАВА II.

   Черезъ день Поль уже не думалъ о продажѣ своей фермы, о возлюбленной актрисѣ и идиллической виллажіатурѣ въ окрестностяхъ Баденъ-Бадена. Весь міръ его сосредоточился теперь въ этомъ стройномъ, эфирномъ существѣ съ золотистыми волосами и голубыми глазами. Черезъ три дня онъ снова былъ у нотаріуса, хотя тотъ опредѣлительно объяснилъ ему, что надо потерпѣть. Торопливость молодого человѣка не понравилась Мишону; онъ принялъ его холодно и сказалъ:
   -- Мнѣ невозможно заняться вашимъ дѣломъ до окончанія великаго плебисцита, который состоится черезъ двѣ недѣли. Впрочемъ, въ результатѣ этого голосованія невозможно сомнѣваться. Наполеоновская династія выйдетъ изъ него еще болѣе сильною, чѣмъ теперь, порядокъ возстановится и недвижимости станутъ продаваться выгоднѣе. Мнѣ предстоитъ необходимость отлучаться изъ города почти безпрерывно; но я о васъ не позабуду и похлопочу. Не трудитесь пріѣзжать ко мнѣ, я напишу вамъ.
   Эти слова были равносильны вѣжливому отказу въ пріемѣ; но любовь слишкомъ сильно овладѣла Полемъ, чтобы онъ могъ отступить передъ такими препятствіями. Онъ уѣхалъ въ Ліонъ и прожилъ тамъ пятнадцать дней. Знаменитый плебисцитъ совершился; исходъ его въ пользу Наполеона заставилъ Поля предположить, что онъ застанетъ нотаріуса въ самомъ лучшемъ настроеніи, и онъ снова поскакалъ въ маленькій городокъ. Молодой человѣкъ не ошибся: Мишонъ сіялъ и горячо пожалъ руку своему кліенту, Воспользовавшись его минутнымъ отсутствіемъ, Поль сошелъ въ садъ, гдѣ находились обѣ дѣвушки. Селина радостно воскликнула, Марта была печальна. Поль весело подошелъ къ нимъ, но остановился въ смущеніи при видѣ этой печали.
   -- Я только-что видѣлъ вашего батюшку, сказалъ онъ Селинѣ;-- онъ, кажется, очень счастливъ.
   -- О, совершенно счастливъ. Весь вчерашній день онъ провелъ въ Бургѣ, ожидая результатовъ плебисцита.
   -- Вы страдаете? спросилъ Поль Марту.
   -- Да, отвѣчала она медленно: -- этотъ человѣкъ, котораго теперь привѣтствуютъ, этотъ Наполеонъ -- виновникъ бѣдствій моего отца...
   Въ это время Поля пригласили въ кабинетъ къ нотаріусу, и Мишонъ не мало удивился, когда услышалъ категорическое заявленіе своего кліента, что онъ не хочетъ ни продавать, ни закладывать своей фермы, рѣшился жить доходами съ нея, а такъ-какъ они очень не велики, то при этомъ работать и поселиться въ провинціи, гдѣ жизнь не такъ дорога, какъ въ Парижѣ.
   -- На это рѣшеніе, сказалъ онъ, -- навели меня ваши совѣты; пріятная тишина, которою дышешь въ вашемъ домѣ, дала мнѣ понять прелесть семейной жизни. Вы недавно говорили мнѣ о моемъ отцѣ; будь онъ теперь живъ, онъ попросилъ-бы васъ сдѣлаться моимъ руководителемъ на этомъ новомъ пути.
   Довѣріе молодого человѣка польстило самолюбію нотаріуса. При этомъ онъ съ удовольствіемъ подумалъ, что Поль былъ молодъ и даровитъ, что такой protégé принесетъ ему честь и будетъ очень полезенъ какъ ему лично, такъ и его партіи. И онъ посовѣтовалъ Полю сперва хорошенько заняться юридическими науками, т. е. припомнить то, что было забыто въ шумной и веселой жизни, а затѣмъ сдѣлаться адвокатомъ и избрать своимъ мѣстопребываніемъ Ліонъ. Слова, которыми заключился этотъ совѣтъ, заставили поэта кинуться на шею къ нотаріусу. "Садитесь завтра-же за книги, сказалъ Мишонъ,-- посѣщайте суды, а по воскресеньямъ, когда вы будете свободны, пріѣзжайте ко мнѣ; будемъ толковать и совѣтоваться".
   Первый шагъ былъ сдѣланъ, но препятствій оставалось еще безчисленное множество. Дни уходили за днями, а то, что главнымъ образомъ интересовало Поля, почти не подвигалось впередъ. Нотаріусъ только и говорилъ, что о плебисцитѣ и о маннѣ небесной, которая съ этихъ поръ должна была безпрерывно сыпаться на Францію, блаженную страну, такъ хорошо и благородно умѣвшую вотировать. Марта молчала. Селина потупила глаза. Цѣлый мѣсяцъ поэтъ собирался съ духомъ, чтобы объясниться. Наконецъ, онъ рѣшился выбрать въ повѣренные своей тайны Марту, и однажды, когда они остались одни, сказалъ ей:
   -- До этихъ поръ я жилъ дурно. Я пріѣхалъ сюда за тѣмъ, чтобы взять послѣдніе остатки моего наслѣдства и рискнуть ими за какимъ-нибудь игорнымъ столомъ. Но здѣсь мнѣ внезапно открылся новый міръ. Я понялъ высокую прелесть долга, чистыя привязанности, истинную поэзію. Чудо это совершила ваша кузина. Я люблю ее.
   Марта страшно поблѣднѣла. Она ничего не отвѣчала.
   -- Я никогда и никому не говорилъ, что люблю ее, продолжалъ Поль.-- Я не посмѣлъ-бы сознаться въ этомъ даже ей самой. А между тѣмъ у меня нѣтъ силъ молчать долѣе. Вы, ея сестра, будете моею повѣренною... Помогите мнѣ, не оставляйте меня! Мнѣ хотѣлось-бы работать, сдѣлаться человѣкомъ. Но я слабъ и для достиженія моей цѣли мнѣ нужна надежда. Попросите Селину подать мнѣ надежду!
   Онъ держалъ руки дѣпушки въ своихъ и пылающимъ взглядомъ спрашивалъ у нея отвѣта.
   -- Итакъ, произнесла она, наконецъ, медленно и сдавленнымъ голосомъ,-- итакъ, вы ее любите, очень любите? Да, я это знала, я это замѣчала... И вы желаете, чтобъ я сказала ей о вашей любви?
   -- Вотъ уже болѣе мѣсяца, какъ я ни о чемъ другомъ не думаю. Сто разъ уже я собирался подойти къ вамъ, заговорить такъ, какъ говорю теперь, -- и каждый разъ удалялся, не сказавъ ни слова. Я такъ боялся, что вы не повѣрите мнѣ...
   -- Я вамъ вѣрю, перебила его Марта.
   -- О, вскричалъ онъ,-- вы ангелъ!
   -- Нѣтъ, я не ангелъ. Я женщина; я живу на землѣ, я мыслю, страдаю и дѣйствую. Черезъ недѣлю я вамъ дамъ отвѣтъ.
   Черезъ недѣлю, въ тѣни деревьевъ маленькаго садика, Поль сидѣлъ на скамейкѣ рядомъ съ Селиной; онъ держалъ ея руки въ своихъ и называлъ ее своею ненаглядною, своею невѣстою. А она улыбалась ему сквозь слезы и глубоко смотрѣла ему въ глаза; она не сопротивлялась, когда онъ привлекъ ее къ себѣ на грудь и взялъ у нея первый поцѣлуй...
   Въ тихомъ упоеніи проходили первые дни, слѣдовавшіе за этой сценой. Поль не видѣлъ ничего на свѣтѣ, кромѣ своей возлюбленной, и только по-временамъ обращался къ Мартѣ, какъ-бы призывая ее въ свидѣтели своего счастія. Но онъ не видѣлъ также, что Марта совершенно преобразилась. Ея глаза блестѣли какимъ-то страннымъ огнемъ; голосъ, въ то время, когда она пѣла за роялемъ, звучалъ такими нотами, какихъ у нея никогда не было. Старый нотаріусъ ничего этого не замѣчалъ и радовался, видя, какъ его молодой protégé серьезно занимается дѣломъ. И Поль, дѣйствительно, занимался; шесть дней недѣли онъ проводилъ за усидчивой работой. Теперь у него была опредѣленная цѣль -- жениться на той, которую онъ любилъ. Воскресенье проводилось въ домѣ нотаріуса. Тѣ часы этого дня, въ которые Мишонъ оставлялъ трехъ молодыхъ людей наединѣ, посвящались проектамъ будущей жизни; Марта молчаливо слушала радужные планы Поля, и только когда онъ заводилъ рѣчь о ней, обѣщая самъ отыскать ей мужа, она перебивала его словами: "будемъ лучше говорить о васъ!" Но сознаться отцу Поль все еще боялся; мысль, что онъ, еще не вышедшій на дорогу, еще только подготовлявшійся къ карьерѣ, встрѣтитъ отказъ, страшила его*
   Политическія обстоятельства заставили его рѣшиться.
   

ГЛАВА III.

   10 іюля -- оно пришлось на этотъ разъ въ воскресенье -- по маленькому городку разнеслась вѣсть о предстоящей войнѣ. Поль, пріѣхавъ къ нотаріусу, засталъ его разглагольствующимъ передъ небольшою толпою крестьянъ. Мишонъ казался или старался казаться совершенно спокойнымъ; но его словамъ, никакое государство Европы не было-бы въ силахъ бороться съ Франціей, и Пруссія сочла-бы за счастіе получать приказанія отъ Наполеона III. Онъ призвалъ Поля въ свидѣтели справедливости этого мнѣнія, и молодой человѣкъ, не слушая его и думая совсѣмъ о другомъ, согласился съ нимъ. Но когда слухи о войнѣ стали распространяться все больше и больше, Полемъ овладѣло тревожное безпокойство. Онъ не раздѣлялъ ни политическаго увлеченія, ни восторженнаго оптимизма Минтона. Война съ Германіей отнюдь не представлялась ему дѣломъ невозможнымъ, и онъ, какъ истинный сынъ своей родины, видѣлъ передъ собою весьма вѣроятную необходимость стать въ ряды защитниковъ отечества. Стало быть, предстояла разлука съ милой, и въ виду этого Поль рѣшился объявить нотаріусу о любви къ его дочери, попросить ея руки и уѣхать не иначе, какъ женихомъ Селины.
   Онъ не могъ дождаться воскресенья и пріѣхалъ въ суботу. Увидѣвъ его въ необычное время, обѣ дѣвушки поблѣднѣли.
   -- Война объявлена? спросила Марта.
   -- Нѣтъ еще; но будетъ объявлена, можетъ быть, завтра. И, можетъ быть, мнѣ придется уѣхать...
   Селина вскрикнула. Поль объявилъ, что рѣшился сегодня-же переговорить съ ея отцомъ. Марта глубоко задумалась и, какъ-будто говоря сама съ собой, сказала:
   -- Война! Да, война, война племенъ, ужасная, неумолимая, ведущая неизвѣстно къ чему! Какъ знать? Можетъ быть, къ искупленію! Воздухъ очистится порохомъ; люди забудутъ свой эгоизмъ; идея самопожертвованія поселится въ сердцахъ... Я страдаю, но невольно надѣюсь.
   Нотаріусъ вернулся домой. На его лицѣ, обыкновенно такомъ холодномъ и неподвижномъ, была какая-то особенная экзальтація.
   -- А! сказалъ онъ Полю, -- вы привезли мнѣ великую новость... Ну, да, война объявлена. Черезъ мѣсяцъ мы все покончимъ...
   Онъ остановился, потому что въ эту минуту дочь его кинулась къ нему на шею съ крикомъ: "война!".
   -- Что съ тобою? Что случилось, дитя мое?
   Она подняла голову, посмотрѣла на Поля и сказала:
   -- Онъ уѣдетъ!
   Рыданія заглушили ея голосъ. Старикъ понялъ все. Онъ отослалъ дѣвушекъ въ ихъ комнаты, остался наединѣ съ Полемъ и сказалъ ему:
   -- Милостивый государь, вы злоупотребили моимъ гостепріимствомъ.
   Выслушавъ оправданія молодаго человѣка, нотаріусъ задумался и потомъ продолжалъ:
   -- Я вамъ вѣрю. Тѣмъ не менѣе вы виноваты, что обратились къ дочери, не узнавъ мнѣнія отца. Вы смутили ея покой; въ ней родилось новое чувство. Если я потребую, чтобы вы прекратили свое искательство, то сдѣлаю ее несчастною; если вамъ придется уѣхать, какъ это слѣдуетъ предвидѣть, она заболѣетъ отъ безпокойства. Моя дочь слабаго здоровья; ея мать умерла въ молодыхъ лѣтахъ. Отецъ обязанъ имѣть въ виду всѣ эти обстоятельства. Вотъ на чемъ я останавливаюсь поканѣсть: вы теперь-же возвратитесь въ Ліонъ и будете ожидать тамъ моего отвѣта. Я долженъ переговорить съ моею дочерью.
   -- Я повинуюсь вамъ. Я заранѣе соглашаюсь на всѣ испытанія, какимъ вамъ будетъ угодно меня подвергнуть... Прошу васъ только объ одномъ: если мнѣ придется уѣхать въ армію, обѣщайте мнѣ, что я прощусь съ ней.
   -- Я напишу вамъ. Вотъ все, что я могу обѣщать сегодня.
   Поль уѣхалъ. Прошла недѣля, другая. Писемъ никакихъ не было. Поль съ лихорадочнымъ безпокойствомъ читалъ газеты; онъ пожиралъ первыя извѣстія о ходѣ вспыхнувшей войны. Часто приходили ему на память слова Марты: "люди забудутъ свой эгоизмъ; идея самопожертвованія поселится въ сердцахъ". Но мысль о Селинѣ подавляла всѣ остальныя ощущенія, и неизъяснимая радость овладѣла имъ, когда послѣ долгаго и томительнаго ожиданія онъ получилъ листокъ бумаги на которомъ рукою Марты была написана только одна строка: "Селина здорова; надѣйтесь". Между тѣмъ, политическія событія шли гораздо быстрѣе, чѣмъ исторія этой любви. За пораженіемъ при Фрешвиллерѣ послѣдовало пораженіе при Форбахѣ; пруссаки вошли во Францію. Поль понялъ, что настало и для него время дѣйствовать. До сихъ поръ, какъ откровенно сознавался онъ самъ, онъ жилъ только для собственнаго удовольствія. Хорошенькія гризетки, зрѣлища, путешествія составляли весь кругъ его дѣятельности, и онъ удовлетворялся ею; читалъ онъ только стихи и романы; проявленія жизни соціальной и политической нисколько не занимали его. Но за эти послѣдніе три мѣсяца въ душѣ его возникло и развилось новое чувство -- чувство любви къ родинѣ, и оно было очень сильно, потому что онъ соединилъ его съ первыми волненіями любви къ милой женщинѣ. Какъ-разъ въ это время въ городкѣ, гдѣ жила Селина, формировались мобили. Поль рѣшился вступить въ этотъ батальонъ и написалъ къ нотаріусу, умоляя позволить проститься съ тою, безъ которой жизнь была ему не въ жизнь.
   На слѣдующій день желанное разрѣшеніе было получено.
   Поль нашелъ Мишона сильно измѣнившимся. Старикъ совсѣмъ пожелтѣлъ и сжатыя губы его раскрывались только для того, чтобы обвинять оппозиціонную партію въ несчастіяхъ Франціи. Онъ встрѣтилъ Поля съ натянутою благосклонностью и сказалъ ему:
   -- Настоящія обстоятельства совсѣмъ не благопріятствуютъ вашимъ планамъ. Вы уѣдете. Когда, воина окончится, мы возобновимъ этотъ разговоръ.
   Видѣться съ Селиной молодой человѣкъ могъ не иначе, какъ въ присутствіи ея отца и кузины. Бѣдная дѣвушка сильно поблѣднѣла и похудѣла; отецъ успокоивалъ ее; онъ говорилъ, что бояться за Поля нечего, что изъ гарнизонныхъ резервовъ составятъ новую армію, что будутъ привезены полки изъ Африки, что до мобилей еще не скоро дойдетъ очередь. Напротивъ того, Марта, съ раскраснѣвшимся лицомъ, съ разгорѣвшимися глазами, говорила о самопожертвованіи и долгѣ.
   -- Всѣ въ настоящее время должны быть солдатами, доказавала она Селинѣ; -- развѣ у вашихъ поселянъ, которые скоро пройдутъ мимо тебя съ знаменемъ впереди, тоже нѣтъ невѣстъ и сестеръ? А вѣдь они идутъ-же! Неужели ты захотѣла-бы, чтобы человѣкъ, избранный тобою, остался ниже ихъ? Нѣтъ. Первые по образованію, уму. богатству должны быть первыми и по мужеству. Ихъ обязанность -- служить примѣромъ.
   Селина ничего не отвѣчала на эти увѣщанія. Но въ сердце Поля голосъ Марты проникъ очень глубоко. Ему чудилось, что это его собственный внутренній голосъ. Это его совѣсть говорила такія слова, и онъ чувствовалъ, что становится чище и лучше, слушая ее.
   "Да, -- думалъ онъ, -- настала минута искупить безплодно прожитые дни молодости, осуществить прекрасныя грезы былаго времени!.. Старикъ говоритъ, что до мобилей еще не скоро дойдетъ очередь, что ихъ по пошлютъ въ огонь. Но вѣдь я въ огонь-то и хочу идти! Вѣдь именно на полѣ битвы, лицомъ къ лицу съ непріятелемъ, жажду я испробовать свои силы, обнаружить новаго человѣка, родившагося во мнѣ!"
   Поль уѣхалъ въ Бургъ, гдѣ его батальонъ долженъ былъ ожидать дальнѣйшихъ распоряженій высшаго начальства. Распоряженія эти не заставили себя ждать. 4-го сентября была провозглашена республика, а 7-го батальонъ получилъ приказъ выступить на слѣдующій день въ походъ. Молодой человѣкъ поскакалъ проститься съ своею возлюбленной въ послѣдній разъ.
   

ГЛАВА IV.

   Прежде, чѣмъ продолжать разсказъ, мы должны познакомить читателя съ новымъ дѣйствующимъ лицомъ, другомъ Поля, Эдмономъ Лорестаномъ, которому суждено играть большую роль въ судьбѣ Поля. Эдмонъ Лорестанъ представлялъ собою полнѣйшую противоположность съ Полемъ и уже съ самыхъ молодыхъ лѣтъ отличался солидностью и практичностью. Окончивъ курсъ сообразно со всѣми параграфами уставовъ, выдержавъ всѣ необходимые экзамены и получивъ степень доктора юридическихъ наукъ, онъ нѣкоторое время колебался въ выборѣ карьеры между администраціею и адвокатурою. Образованіе министерства Оливье рѣшило его выборъ; въ наполеоновскомъ правлеи іи этого періода онъ видѣлъ, по его словамъ, "либеральную имперію", находилъ, что "служить такому правительству надо", и поступилъ на службу. Черезъ нѣсколько времени передъ нимъ обрисовалась уже перспектива должности подпрефекта. Въ началѣ войны мы встрѣчаемъ его уже въ новомъ свѣтѣ. Послѣ пораженія французовъ при Форбахѣ, онъ говорилъ Полю: "только республиканская энергія можетъ спасти насъ". И когда Поль, очень изумленный такимъ поворотомъ въ образѣ мыслей, напомнилъ пріятелю о "либеральной имперіи" и перспективѣ подпрефектуры, тотъ отвѣчалъ:
   -- Наполеоновская имперія была фактъ. Побѣда упрочила-бы его, но пораженіе разрушаетъ. Это судьба всѣхъ правительствъ, дѣйствующихъ безъ принципа. Что касается моей подпрефектуры, то это былъ очень смутный планъ, отъ котораго я давно отказал ея.
   Онъ записался въ тотъ самый батальонъ, въ который поступилъ Поль, по наканунѣ выступленія въ походъ вбѣжалъ къ своему пріятелю и, показывая только что полученную депешу, воскликнулъ:
   -- Другъ мой, поздравь меня! Я назначенъ подпрефектомъ.
   -- Ты? Но вѣдь ты отказался отъ административной службы.
   -- Да, во время имперіи. Теперь совсѣмъ другое дѣло. Когда опасность становится общею, надо жертвовать собою, и я рѣшаюсь на это.
   -- Но мнѣ кажется, что мы всѣ идемъ жертвовать собою. Для чего тутъ нужна подпрефектура?
   -- Я окажу болѣе существенныя услуги. Я подниму на ноги весь мой округъ, я возбужу вокругъ себя энтузіазмъ, который вызоветъ изъ земли цѣлые легіоны.
   -- Цѣлые легіоны въ одномъ округѣ! Это ты ужь хватилъ слишкомъ...
   Этого-то флюгера Поль ввелъ въ домъ нотаріуса, и послѣ сентябрьской катастрофы, Поль, какъ сановное лицо, пользовался у Мишона не малымъ авторитетомъ. Тѣмъ не менѣе 4-е сентября нанесло Мишону страшный ударъ. Всѣ Мишоны, какіе только заключались въ его лицѣ.-- Мишонъ-землевладѣлецъ, Мишонъ-нотаріусъ, Мишонъ-мэръ, -- были поражены въ одно и тоже время.
   И оппозиціонная партія, сдѣлавшаяся теперь государственною властью, уже была недостаточна для его ненависти. Онъ обвинялъ главный штабъ въ неспособности, ивтендантство въ бездѣйствіи, генераловъ въ измѣнѣ. По его словамъ, даже императорское правительство надѣлало не мало промаховъ; одинъ Наполеонъ III былъ ни въ чемъ не виноватъ. Окружающіе погубили его. Къ этому политическому горю присоединилось и семейное: Селина видимо чахла. Эдмонъ вызвался помочь въ этомъ отношеніи: онъ предложилъ Полю мѣсто секретаря въ своей канцеляріи, что избавляло его отъ необходимости ѣхать въ армію. Поль отвѣчалъ молчаніемъ.
   Наканунѣ дня, назначеннаго къ выступленію въ походъ, Поль, какъ мы видѣли, пріѣхалъ проститься съ невѣстой. За обѣдомъ и нотаріусъ, и Эдмонъ снова принялись его уговаривать. Истощивъ все свое краснорѣчіе, подпрефектъ обратился къ Селинѣ:
   -- Я разсчитываю на васъ, сказалъ онъ; -- я надѣюсь, вы убѣдите моего друга, что онъ долженъ остаться со мной, быть моимъ помощникомъ.
   Поль поднялъ голову.
   -- Я того-же мнѣнія, сказалъ Мишонъ дочери.
   -- Вы останетесь, не правда-ли? спросила Селина, послушная своему сердцу.
   -- Вы останетесь? повторилъ нотаріусъ.
   -- Ну, полно, ребенокъ, рѣшайся! настаивалъ Эдмонъ.
   Взглядъ Поля, обходившій вокругъ стола, остановился на Мартѣ. Лицо молодой дѣвушки выражало презрѣніе и безпокойство. Полу-приподнявшись на стулѣ, наклонивъ впередъ голову, она смотрѣла на молодого человѣка такъ, какъ-будто хотѣла прочесть въ его душѣ.
   -- Самопожертвованіе и примѣръ! тихо, почти про себя, произнесъ Поль.
   И затѣмъ сказалъ вслухъ:
   -- Я уѣду.
   При этомъ словѣ Марта быстро встала.
   -- О, я была увѣрена въ этомъ! воскликнула она.
   На лицахъ нотаріуса и подпрефекта выразилось сильное удивленіе; дѣвушка смутилась и сѣла, но въ ту-же минуту снова вскочила и подбѣжала къ Селинѣ, съ которой сдѣлалось дурно.
   -- Пожалуйста, оставьте насъ! сказала она мужчинамъ.
   И когда всѣ ушли, она стала отирать слезы сестры и нѣжно говорила ей:
   -- Послушай, моя дорогая! Есть положеніе ужаснѣе отсутствія любимаго человѣка, ужаснѣе опасности, грозящей ему, ужаснѣе даже его смерти; это -- сознаніе, что онъ не исполнилъ своего долга. Пусть твоя любовь внушаетъ тебѣ героизмъ, а не безсильное уныніе! О, я знаю тебя лучше, чѣмъ ты сама. Еслибы Поль остался, ты краснѣла-бы за него и краснѣла-бы за себя, еслибы и послѣ этого продолжала его любить... Страдай, плачь! Мы будемъ страдать и плакать вмѣстѣ. Это доля женщины въ общемъ самопожертвованіи. Наши братья и женихи отдаютъ отечеству свою жизнь, мы будемъ отдавать ему нашу скорбь... Теперь пойдемъ къ Полю.
   -- Да, сказала Селина,-- да, я хочу видѣть его, проститься съ нимъ.
   Какъ только молодыя дѣвушки показались въ гостиной, Поль бросился къ нимъ. Селина протянула ему руку и сказала:
   -- Я была не права; вы хорошо дѣлаете, что ѣдете.
   И она снова заплакала. Поль поднялъ на Марту взглядъ, въ который онъ вложилъ всю благодарность своего сердца.
   -- Я хотѣлъ-бы, прошепталъ онъ ей, указывая на Селину,-- сказать ей одно слово.
   Марта тотчасъ-же пошла на-встрѣчу къ входившимъ въ комнату нотаріусу и Эдмону и заняла ихъ какимъ-то разговоромъ.
   Поль наклонился къ своей невѣстѣ.
   -- Это кольцо, сказалъ онъ,-- я получилъ отъ моей матери. Обѣщаете вы ждать меня?
   -- Вы меня любите? спросила Селина.
   -- Да, отвѣчалъ онъ съ такимъ глубокимъ выраженіемъ, что она вздрогнула;-- да, я люблю васъ!
   -- Хорошо, я буду васъ ждать.
   

ГЛАВА V.

   10-го сентября энское ополченіе, въ которое записался Поль, вступило въ Парижъ.
   Странно сдѣлалось на душѣ у молодаго человѣка, когда онъ, пообѣдавъ въ отелѣ, пошелъ по этимъ, давно знакомымъ улицамъ. Подъѣзжая къ Парижу, онъ создавалъ себѣ картину осажденной столицы: воображеніе рисовало ему черныя знамена на всѣхъ общественныхъ зданіяхъ и памятникахъ, колокольный звонъ и пушечные выстрѣлы, призывающіе гражданъ къ защитѣ города, затворенные магазины, опустѣвшія улицы... А между тѣмъ, на самомъ дѣлѣ, Парижъ явился ему такимъ-же, какимъ былъ за нѣсколько мѣсяцевъ до того, только военные мундиры представляли новинку. Чувство освобожденія, охватившее всѣхъ послѣ паденія наполеоновской имперіи, и надежда на скорое торжество уменьшали ужасъ и уныніе пораженія и сообщали парижанамъ какое-то особенно доблестное оживленіе.
   Погруженный въ глубокую задумчивость, Поль дошелъ до окраины города и вдругъ остановился. Большое красное пятно освѣщало восточную часть горизонта. По загороднымъ бульварамъ, печальнымъ, почти пустымъ, подвигалось къ городу, вздымая пыль, огромное стадо. Двѣ-три тысячи быковъ шли, плотно прижавшись другъ къ другу, ускоряя шагъ. За нимъ, несясь въ галопъ, чтобы не отставать, слѣдовало другое стадо. Это были овцы. По тротуару шли погоньщики, держа шляпы въ рукахъ, съ откинутыми назадъ волосами, въ сопровожденіи собакъ съ грязною шерстью и налившимися кровью глазами. Собиралась гроза; небо заволокло густыми, черными тучами и все торопилось поспѣть поскорѣе домой. Это ускоренное движеніе, эта эмиграція изъ деревень, шевелившаяся между домами городскихъ бульваровъ, эти массы роговъ и шерсти въ зловѣщемъ сумракѣ -- производили странное впечатлѣніе. "Осажденный городъ!" прошепталъ Поль и съ грустью вернулся въ Парижъ.
   На слѣдующее утро десятитысячная толпа -- мужчины, женщины, дѣти -- направилась къ страсбургской статуѣ; всѣ кварталы Парижа имѣли въ ней своихъ представителей. Два батальона національной гвардіи тоже приняли участіе въ этой процесіи. Одинъ былъ уже вполнѣ сформированъ и экипированъ: правильная маршировка, одинаковые мундиры, одинаковые букеты изъ имортелей на ружьяхъ. Другой только-что составился и отличался разнообразіемъ костюмовъ и отсутствіемъ всякой военной выправки; на штыкахъ ружей имортели смѣшивались съ маргаритками и георгинами; одинъ рабочій привязалъ къ стволу своего ружья цвѣточный горшокъ, украшавшій его окно, другой осторожно несъ маленькое растеніе въ цвѣту.
   Передъ ними, подъ золотымъ дождемъ солнечныхъ лучей, посреди коловадъ, арокъ, фонтановъ Парижа, возвышалась статуя Страсбурга, покрытая надписями и цвѣтами, держа въ рукахъ французское знамя.
   Батальоны остановились, и впродолженіи нѣсколькихъ минутъ благоговѣйнаго молчанія не было слышно ничего, кромѣ отдаленнаго стука телѣгъ, нагруженныхъ оружіемъ, и пушечныхъ колесъ. Потомъ всѣ головы поднялись разомъ, точно по одному волшебному мановенію, всѣ лица поблѣднѣли и изъ груди всѣхъ вырвался крикъ: "да здравствуетъ Франція! да здравствуетъ республика!" Всѣ находившіеся здѣсь готовы были пойти на смерть по первому призыву. Идея самопожертвованія охватила всѣ сердца; женщины первыя сказали-бы своимъ мужьямъ: "идите!" Забвеніе себя читалось во всѣхъ глазахъ. Ни одно лицо не было похоже на другое, но всѣ имѣли одинаковое выраженіе. На этой громадной площади не было теперь ни мужчинъ, ни женщинъ: были только герои, героини, вдохновленные люди!
   И для того, чтобы произвести такое дѣйствіе, достаточно было одного каменнаго изображенія и одного знамени?-- Да, потому что этотъ камень изображалъ собою французскій осажденный городъ! Да, потому что это знамя олицетворяло союзъ всѣхъ французскихъ городовъ!
   Идея отечества представилась Полю во всемъ ея величіи.
   Если-бъ наканунѣ этого дня его попросили опредѣлить слово "отечество", онъ отвѣчалъ-бы: "отечество -- это земля, на которой построенъ мой домъ, деревня, въ которой я родился, семейство, къ которому я принадлежу кровью, религіозная, литературная, артистическая традиція тѣхъ, которые жили до меня, языкъ, которымъ я говорю, взглядъ, который я имѣю на прекрасное и благородное". Теперь это слово приняло для него болѣе обширное и болѣе высокое значеніе: "отечество -- это группа людей, связанныхъ между собою одними и тѣми-же правами и однѣми и тѣми-же обязанностями".
   Между тѣмъ на площадь прибывали новые батальоны; они становились около статуи и привѣтствовали ее тѣмъ-же крикомъ. Поль въ какомъ-то упоеніи смотрѣлъ на это зрѣлище, и угасшія историческія воспоминанія воскресали въ немъ. Эти люди, кричавшіе: "да здравствуетъ республика!" были правы; только республика могла теперь создать во Франціи всеобщій энтузіазмъ... Охваченный прошедшимъ своей родины и полный вѣры въ ея будущее, молодой человѣкъ протянулъ руки къ статуѣ и, смѣшавъ свой голосъ съ голосами національной гвардіи, женщинъ я дѣтей, крикнулъ, какъ они: "да здравствуетъ республика!"
   Этотъ день былъ рѣшительнымъ днемъ для Поля. Энтузіазмъ патріотизма, въ благородномъ значеніи этого слова, охватилъ его вполнѣ. "Я понялъ теперь, -- говорилъ онъ себѣ, -- я понялъ его... Да, отъ такого народа можно ожидать всего. Нидо только захотѣть. Нужна только одна высшая воля, которая соединила-бы всѣ эти отдѣльныя воли, дала-бы имъ надлежащее направленіе". Поэтому онъ ощутилъ истинное наслажденіе, когда по городу разнесся слухъ, что на-дняхъ будетъ произведенъ большой смотръ передъ отправленіемъ войскъ въ дѣло. Дѣйствительно, 13-го сентября на всемъ пространствѣ отъ тріумфальной арки до Бастиліи бульвары и улицы были переполнены защитниками Парижа. Національные гвардейцы спускались съ пѣснями изъ предмѣстьевъ; трубные и барабанные сигналы оглашали улицы; сверканіе штыковъ ослѣпляло глаза. Главное стремленіе всѣхъ этихъ будущихъ воиновъ состояло въ томъ, чтобы добыть хорошее оружіе. "Лейте пушки!" говорили одни. "Дѣлайте ружья!" говорили другіе. Планъ защиты города, вышедшій изъ клубовъ и газетъ, переходилъ изъ рукъ въ руки. Всѣ ждали, всѣ надѣялись. Но время шло, а правительство не принимало никакихъ наступательныхъ дѣйствій. Жаждѣ дѣятельности внизу отвѣчали уныніе и медлительность вверху. А между тѣмъ непріятель подвигался все ближе и ближе и оцѣпилъ Парижъ. Конецъ сообщеніямъ, конецъ депешамъ, конецъ всему, что соединяло столицу Франціи съ остальными частями государства.-- всему, кромѣ солидарнаго сознанія общей опасности.
   Поль видѣлъ это и нисколько не падалъ духомъ. У него была теперь своя вѣра -- вѣра въ возрожденную Францію; въ умѣ его все тѣснѣе и тѣснѣе соединялась идея республики съ идеею Франціи. Ему казалось необходимымъ, чтобы теперь въ осажденной столицѣ организовалась власть по общему выбору гражданъ,-- власть, готовая на всѣ жертвы, полная самой рѣшительной смѣлости. "Эта выборная власть,-- доказывалъ онъ,-- заставитъ взяться за дѣло другую, исполнительную, каторая, попрежнему оставалась въ бездѣйствіи".
   -- Но это било-бы равносильно разъединенію въ виду непріятеля! возражали Полю нѣкоторые изъ его товарищей.
   -- Не знаю, чему это было-бы равносильно, отвѣчалъ онъ въ лихорадочномъ волненіи;-- знаю только, что въ виду непріятеля самое худшее -- ничего не дѣлать.
   25-го числа для него блеснулъ лучъ надежды. Ополченцы, въ походной формѣ, со всѣми лагерными принадлежностями, двинулись изъ своихъ казармъ. Но но прошло часа, какъ ихъ снова остановили. И вотъ опять ученья и смотры на бульварахъ, опять пригитовленія къ чему-то и только приготовленія! А между тѣмъ вѣсти, одна печальнѣе и ужаснѣе другой, безпрерывно приходили къ этимъ людямъ, жаждавшимъ дѣла: Страсбургъ сдался, Фальсбургъ тоже; провинція, подъ вліяніемъ страшной седанской катастрофы, казалась совершенно уничтоженною; національная жизнь шевелилась только въ большихъ городахъ.
   "А правительство все молчитъ!-- думалъ Поль,-- а вѣянія свыше все таки лѣтъ!"
   Однажды утромъ самый младшій изъ членовъ правительства сѣлъ въ одинъ изъ воздушныхъ шаровъ, поддерживавшихъ сообщеніе между осажденною столицею и остальными частями Франціи, и поднялся по направленію къ сѣверу. "Этотъ человѣкъ,-- сказалъ себѣ Поль,-- везетъ провинціи призывъ Парижа, и этотъ призывъ будетъ услышанъ". Надежда, не покинула его. Она усилилась еще болѣе, когда 9-го октября три батальона энскаго ополченія окончательно оставили свои казармы, переправились черезъ Сену и вышли изъ Парижа. Толпа съ удивленіемъ любовалась военною выправкою и молодцоватостью этихъ поселянъ, которые въ одинъ мѣсяцъ успѣли превратиться въ настоящихъ солдатъ.
   За стѣнами Парижа ополченцы стали лагеремъ; батальонъ Поля помѣстился впереди всѣхъ.
   

ГЛАВА VI.

   13-го октября десять тысячъ человѣкъ заняли аркельскія высоты. Между холмами поднялись бѣлые столбы дыма. Прусскія батареи отвѣчали на выстрѣлы съ батарей Бисетра и Монружа. Непріятельскія ядра и картечи сыпались градомъ во французскія траншеи. Такъ шло дѣло цѣлый день, и когда наступилъ вечеръ. Французы и пруссаки были въ такомъ-же положеніи, въ какомъ находились наканунѣ. Незачѣмъ было терять столько пороху!
   Батальонъ Поля сняли съ передовой лиліи и отвели на отдыхъ въ аркельскіе дома. Топить было нечѣмъ. Траншейныя работы привели солдатъ въ крайнее изнеможеніе; платье ихъ обратилось въ лохмотья. Каждое утро лазаретныя телѣги увозили десятокъ-другой этихъ несчастныхъ, зараженныхъ оспой, которая быстро распространилась въ войскѣ. Наконецъ, ополченцамъ роздали теплыя шинели, кожаные ранцы и другія необходимыя вещи; въ это-же время они узнали, что національная гвардія выказала въ Шатоденѣ такой-же героизмъ, съ какимъ волонтеры дрались въ Банье. Все это воскресило надежду въ сердцахъ солдатъ. "Значитъ,-- думали они,-- не все еще потеряно. Франція будетъ сопротивляться, луврская армія двинется на соединеніе съ парижскою. Мэцъ не положитъ оружія"...
   Бѣдные волонтеры! Укладывая свои вещи въ новые, красивые ранцы, они уже видѣли передъ собою доблестныя битвы, бѣгущаго непріятеля, отнятыя у него провинціи... Они забыли свои страданія... Вдругъ дурныя вѣсти стали смѣнять одна за другою хорошія. Другіе отряды волонтеровъ, тѣ, что были расположены на сѣверной сторонѣ Парижа, завладѣла мѣстечкомъ Бурже; впродолженіи двухъ дней, укрѣпившись за полуразрушенными стѣнами и барикадами, они выдерживали натискъ цѣлой арміи, въ ожиданіи подкрѣпленія и пушекъ,-- и не получили ни того, ни другаго... Пруссаки снова вошли въ Бурже, -- вошли по трупамъ французовъ... Базенъ сдалъ непріятелю Мецъ и сто тысячъ человѣкъ. Нѣмецкія войска, покончивъ дѣло на Мозелѣ, собирались спуститься къ Луарѣ, занять орлеанскія земли и Турингію. Въ Парижѣ били тревогу. Смутные слухи долетали въ лагерь изъ столицы. Разсказывали, что въ Парижѣ возстаніе и что правительство ниспровергнуто.
   -- Какъ! воскликнули нѣкоторые офицеры, -- мало было для насъ мэцскаго позора? Неужели суждено намъ переживать другое страшное бѣдствіе -- внутреннее возмущеніе въ виду непріятеля?
   -- Есть нѣчто даже болѣе ужасное, чѣмъ такое возмущеніе, возражали имъ другіе и въ томъ числѣ Поль; -- это -- бездѣйствіе главнокомандующаго, который стоитъ передъ непріятелемъ, сложа руки.
   1-го ноября -- новый слухъ: затѣялось дѣло о перемиріи, между Версалемъ и Парижемъ уже начались переговоры. Эта перспектива мира, прекращенія страданій, возвращенія домой, относительнаго успокоенія послѣ столькихъ бѣдствій -- подѣйствовала благопріятно на нѣкоторыхъ изъ товарищей Поля. Но онъ весь закипѣлъ негодованіемъ:
   -- Какъ! Только для этого, только для капитуляціи и позора насъ призвали сюда, дали намъ въ руки заступъ и ружье? Нѣтъ, это не можетъ быть, нѣтъ, это ложь! Правительство не отнесется съ пренебреженіемъ къ взрыву патріотизма въ сердцахъ офицеровъ и солдатъ.
   2-го числа переговоры были прерваны. Въ лагерѣ получилось приказаніе: "будьте готовы двинуться!" Предстояло генеральное сраженіе.
   -- Наконецъ! воскликнулъ Поль;-- дѣло! дѣло!
   Но прошелъ день, два, десять, пятнадцать -- все оставалось въ прежнемъ положеніи. Осада тянулась. Ополченцы, сидя передъ своими палатками, смотрѣли на воздушные шары, пролетавшіе надъ ихъ головами и уносившіе въ провинцію ихъ письма... 20-го ноября имъ приказали вернуться въ Парижъ: правительство національной защиты давало имъ недѣлю на полный отдыхъ. Въ теплыхъ и чистыхъ комнатахъ гвардейскихъ казармъ они нашли удобныя постели и покой.
   

ГЛАВА VII.

   Поль уже нѣсколько дней былъ въ лихорадкѣ. Жестокія мученія пришлось вытерпѣть на первыхъ порахъ ему, избалованному съ дѣтства, богатому, привыкшему къ комфорту и роскоши, къ праздности. Вначалѣ компаніи чувство патріотизма, возникшее въ немъ вмѣстѣ съ любовью, и сознаніе опасности Франціи привели его въ то возбужденное состояніе, которое энтузіазмъ сообщаетъ всякой нервной натурѣ. Вечеромъ онъ ложился, совершенно разбитый ходьбою, ученьемъ, тяжелыми работами; протягиваясь на соломѣ, доскѣ или тощемъ тюфякѣ, онъ говорилъ себѣ, что не будетъ въ силахъ встать, и сознаніе своего безсилія, своей безпомощности доводило его до слезъ. "Что, если я умру? думалъ онъ; -- умру отъ истощенія, отъ усталости, не ставъ ни разу лицомъ къ лицу съ непріятелемъ! Умру далеко отъ нея!" И въ эти минуты онъ завидовалъ солдатамъ-поселянамъ, крѣпко спавшимъ вокругъ него: "эти люди могутъ все перевести; они здоровѣе, сильнѣе меня!" Но утромъ, при первомъ звукѣ сигнальной трубы, душа оживляла тѣло, и Поль былъ ни ногахъ раньше другихъ. Лучше многихъ другихъ вынесъ онъ всѣ невзгоды стоянки въ Аркелѣ.
   Но по возвращеніи въ Парижъ онъ вдругъ опустился. Силы измѣнили ему. Онъ едва могъ держаться на ногахъ; щеки впали, исхудавшее тѣло дрожало отъ озноба. А между тѣмъ ему хотѣлось ходить, все видѣть, все слышать. Воля еще разъ восторжествовала надъ физическою немощью; еще разъ Поль побѣдилъ крайнее изнеможеніе, слѣдующее за крайнимъ напряженіемъ.
   Передъ его глазами снова былъ Парижъ. Но два мѣсяца измѣнили видъ осажденнаго города. Наступили голодъ и холодъ. При грохотѣ бомбардировки, въ полу-мракѣ утренней зари, ряды женщинъ толпились у дверей булочниковъ и мясниковъ, ожидая ломтя хлѣба, куска свѣжаго или соленаго мяса, -- ожидая по цѣлымъ часамъ, стоя въ грязи или снѣгу, дрожа отъ холода въ худенькихъ, рваныхъ платьяхъ. Поль обратился къ одной изъ нихъ съ вопросами и когда выразилъ сожалѣніе объ ея участи, она отвѣчала: "это все ничего, если Франція побѣдитъ!" Улицы были пусты. Ни одного экипажа. Небольшое число уцѣлѣвшихъ лошадей, грязныхъ, похожихъ на скелеты, кое-какъ тащили лазаретныя фуры или пушечные лафеты. Въ предмѣстьяхъ, вдоль внѣшнихъ бульваровъ, попадались на-встрѣчу отъ времени до времени люди въ мундирахъ, съ маленькими гробиками въ рукахъ: дѣти умирали тысячами. Вечеромъ, въ ледяной мглѣ тумана, слышались слабые голоса. Это другія дѣти, въ дырявыхъ башмакахъ, тоненькихъ блузахъ, съ посинѣвшими отъ стужи личиками, просили милостыни на кусокъ хлѣба... А въ это время на площадяхъ, скверахъ, происходило ученье одной части національной гвардіи, тогда какъ другая стояла въ караулѣ на городскихъ укрѣпленіяхъ. Всѣ граждане надѣли военныя фуражки и пальто.
   "Наконецъ, думалъ Поль, -- правительство рѣшилось дѣйствовать. Общественное мнѣніе одержало побѣду надъ его колебаніями и медлительностью. Теперь только, когда уже наступили голодъ и зима, оно принимается за то дѣло защиты, къ которому должно было приступить гораздо раньше. Но лучше поздно, чѣмъ никогда. Можетъ быть, борьба будетъ еще рѣшительнѣе, потому что отчаяніе поможетъ ей".
   Экипировка солдатъ дѣятельно продолжалась; фабрики не переставали изготовлять оружіе. Вездѣ составлялись подписки для поднесенія отечеству пушекъ. Корпораціи подавали примѣръ. Въ театрахъ давались представленія "въ пользу пушекъ". Всѣ драмы и комедіи сошли со сцены, -- на ней раздавались только стихи и пѣсни, способные еще болѣе воспламенить патріотизмъ. Зрители отвѣчали на нихъ восторженными криками. Въ клубахъ волненіе не стихало ни на минуту. Ораторы центральныхъ кварталовъ поддерживали правительство, давали ему совѣты, говорили о необходимости единодушія въ виду непріятеля. Въ кварталахъ окраинъ, гдѣ бѣдствіе давало себя чувствовать сильнѣе, гдѣ ожиданіе дѣйствовало мучительнѣе, граждане, всходившіе на трибуну, высказывали недовѣріе, оправдывавшееся двухмѣсячнымъ бездѣйствіемъ; они продолжали требовать немедленнаго и рѣшительнаго сраженія. Вездѣ на первомъ планѣ стояла твердая рѣшимость побѣдить. Долговременность муки не только не повлекла за собою унынія, но еще усилила негодованіе.
   Департаменты сносились съ Парижемъ. Голуби, разсѣкая ледяной воздухъ, каждый день опускались, полу-мертвые, на парижскія крыши и приносили депеши подъ своими изувѣченными крыльями. Съ восторгомъ читали парижане, что луарская армія подвигалась къ столицѣ, что другая армія остановила на сѣверѣ успѣхи непріятеля, что третья формировалась въ центральныхъ городахъ, четвертая находила поддержку въ Гарибальди и его волонтерахъ. Все это могло сдѣлаться, благодаря упорному сопротивленію Парижа. И въ виду такого результата, Парижъ отгонялъ отъ себя всякое сомнѣніе. "Правда, еще ничего не сдѣлано, но все можетъ еще сдѣлаться!" Мужчины пожертвуютъ своими деньгами и жизнью, женщины -- своимъ здоровьемъ, дѣти не станутъ обращать вниманія на свои страданія. Это общее самоотреченіе, этотъ общій энтузіазмъ перейдутъ-же, наконецъ, и въ сердце министровъ и генераловъ! Они пробовали миролюбиво уладить дѣло съ прусскимъ королемъ -- и потерпѣли неудачу; они разсчитывали на помощь другихъ государствъ -- всѣ отвернулись отъ нихъ. Теперь оставался только одинъ исходъ -- драться. Голосъ необходимости и голосъ народа говорили этимъ правителямъ одно и то-же, должны были внушить имъ одно и то-же рѣшеніе.
   Мысль, что роковой часъ близокъ, движеніе на улицахъ, клубныя рѣчи,-- всѣ эти взрывы страстнаго одушевленія усиливали лихорадочное состояніе Поля. Онъ возвращался съ ученья въ казарму совершенно больной. Внутренняя экзальтація обнаруживалась во время сна бредомъ. Даже на-яву онъ по-временамъ терялъ сознаніе и пониманіе дѣйствительности; общее потрясеніе организма мѣшало ему послѣдовательно мыслить и разсуждать. Историческія воспоминанія бродили въ мозгу, какъ молодое вино, и вырывались оттуда`въ сопровожденіи восторженныхъ восклицаній.
   Однажды утромъ Полю подали депешу. Всего двѣ строки, но оттуда. О немъ не забывали, его письма всѣ были получены, она здорова!.. Эта депеша была каплей росы въ пламени пожара, сладостнымъ волненіемъ, мгновенно успокоившимъ острыя потрясенія молодого человѣка. Онъ ее показывалъ всгрѣчному и поперечному и говорилъ: "я получилъ извѣстія изъ дома!". Въ первый разъ, за очень долгое время, заснулъ онъ въ этотъ день спокойнымъ сномъ, а на слѣдующее утро, какъ-бы для того, чтобы укрѣпить всѣ его надежды, по городу разнесся слухъ о скорой вылазкѣ.
   

ГЛАВА VIII.

   Въ октябрѣ осадную линію можно было бы еще прорвать во многихъ, пунктахъ. Въ ноябрѣ только одинъ пунктъ представлялъ возможность для вылазки.
   27-го числа этого мѣсяца Парижъ забылъ холодъ, забылъ голодъ, забылъ всѣ лишенія, когда увидѣлъ, что по улицамъ и набережнымъ потянулись зарядные ящики, пушки, мулы, нагруженные багажемъ, линейные полки, батальоны волонтеровъ, инженерные солдаты, морскіе стрѣлки.
   На слѣдующій день стѣны домовъ были покрыты прокламаціями: прокламація правительства національной обороны, говорившая о республикѣ; прокламація генерала Трошю, призывавшая гражданъ довѣриться волѣ божіей; прокламація -- знаменитая прокламація -- генерала Дюкро: "...Солдаты второй арміи, клянусь передъ вами, передъ лицомъ всей націи, что я возвращусь въ Парижъ не иначе, какъ мертвымъ или побѣдителемъ. Вы, можетъ быть, увидите мою смерть, но не увидите моего отступленія! Тогда не останавливайтесь, но спѣшите отомстить за меня!".
   -- Точь-въ-точь тѣ слова, съ которыми нашъ, землякъ Жуберъ обращался къ итальянской арміи! говорили энскіе ополченцы.
   Изъ ихъ батальоновъ составили 40-й временный полкъ. 28-цо ноября его расположили у подошвы холма Валерьянъ. Лихорадочное нетерпѣніе овладѣло офицерами и солдатами, но ихъ снова ожидало бездѣйствіе. Гдѣ-то вдали раздавалась канонада. "Отчего-же мы стоимъ здѣсь? кричали они,-- впередъ! впередъ!". Такъ прошло еще нѣсколько дней. Но вотъ отрядъ Поля получилъ приказаніе сопровождать два орудія, которыя предназначалось установить на берегу Марны. Вокругъ Поля собралась небольшая группа людей, думавшихъ и чувствовавшихъ такъ-же, какъ онъ. Эта группа останавливала всѣхъ прохожихъ, старалась разузнать, что дѣлается въ главной арміи, отъ которой наши ополченцы были совершенно отдѣлены.
   -- Для чего эти орудія?
   -- Чтобы прикрыть отступленіе.
   -- Отступленіе! Стало быть, мы потерпѣли пораженіе?
   -- Напротивъ, мы два раза разбили непріятеля.
   -- Въ такомъ случаѣ для чего-же отступать?
   -- Генералъ утверждаетъ, что армія не можетъ переносить холода.
   -- Холода?
   -- Это такъ говорится, а на самомъ дѣлѣ мы потеряли день 29-го числа, потому что мосты для переправы черезъ Марну оказались слишкомъ коротки, и 1-го декабря, потому что ожидали подкрѣпленій, которыя явилась только ночью. Прибавьте къ этому два дня -- 30-е и 2-е, когда дрались, -- вотъ вамъ четыре дня, во время которыхъ нѣмцы имѣли время сосредоточить всѣ свои силы прямо противъ насъ. Теперь по изъ-за чего подставлять себя подъ пулю.
   Слушая эти извѣстія, Поль сжималъ голову обѣими руками.
   -- Не изъ-за чего! воскликнулъ онъ.
   -- Говорятъ, что нѣсколько времени спустя мы снова примемся за дѣло...
   -- Нѣтъ! Да если и примемся, что изъ этого проку? Всегда будетъ одно и то-же! Развѣ не всѣ исполняли свой долгъ? Развѣ офицеры жаловались? Развѣ солдаты отступали? Нѣтъ, теперь, какъ и всегда, недоставало одного: направленія, мозга главнокомандующаго, сердца гражданина. Защищать Парижъ, не вѣря въ возможность защиты! Устраивать сраженіе, не вѣря въ побѣду! Ждать, ждать и вѣчно ждать! Подвергать голоду, холоду, позору два миліона людей! Нѣтъ, это слишкомъ, это слишкомъ, это слишкомъ!
   И эти люди плакали отъ бѣшенства.
   На слѣдующій день полкъ расположился на другомъ берегу Марны, въ покинутыхъ виллахъ и фермахъ. Тутъ онъ пробылъ цѣлый мѣсяцъ въ томъ-же бездѣйствіи. Наконецъ, 28-го числа непріятель, занимавшій позицію противъ нихъ, открылъ страшныя батареи. Полку грозила опасность быть совершенно уничтоженнымъ картечью, сброшеннымъ въ рѣку. Тогда ему приказали снова перейти черезъ Марну. Въ восемь часовъ вечера всѣ батальоны поочередно переправились черезъ каменный мостъ. Оледенѣвъ отъ холода, сгибаясь подъ тяжестью ранцевъ и оружія, наши ополченцы прошли венсенскій лѣсъ. Было девять часовъ съ половиною. Вѣтеръ пронзительно свисталъ между деревьями; снѣгъ хрустѣлъ подъ ногами. Они шли безмолвные и унылые.
   Насталъ новый годъ. Въ громадной и холодной комнатѣ венсенскаго укрѣпленія, среди самой печальной обстановки, поздравили другъ друга съ праздникомъ бѣдные солдаты. Всѣ, даже самые веселые и добрые, были подавлены тоскою.
   -- Хоть-бы печки правительство подарило намъ на новый годъ! сказалъ одинъ изъ нихъ съ горечью.
   Эта жалоба не осталась безплодною. Въ каждой комнатѣ укрѣпленія поставили печь. Но въ то-же самое время пятьсотъ человѣкъ посылали каждый вечеръ исправлять поврежденія въ ножанскомъ фортѣ и наполнять землею мѣшки въ Фонтеяэ-ле-Буа. Несчастнымъ приходилось работать заступомъ въ совсѣмъ замерзшей землѣ. Затѣмъ они возвращались домой подъ градомъ непріятельскихъ пуль, дрожа отъ холода, полумертвые отъ усталости, изнемогая отъ недостатка сна. 6-го января было дано приказаніе выступить; но дождь и гололедица помѣшали. 9-го получились хорошія вѣсти изъ провинціи: вся Франція подъ ружьемъ: сѣверъ -- съ Федербомъ, востокъ -- съ Шанзи, западъ -- съ Бурбаки.
   Поль, сидя въ казармѣ, дѣлалъ наблюденія надъ своими товарищами. Нѣкоторые изъ нихъ смотрѣли другъ на друга съ нерѣшительностью, спрашивая себя: не наступила-ли, наконецъ, въ самомъ дѣлѣ, желанная минута? Но большинство уже ни во что не вѣрило, ни на что не разсчитывало, повиновалось машинально и медленно, по привычкѣ и изъ страха.
   "Увы! думалъ Поль, -- то-же самое во всѣхъ остальныхъ казармахъ, во всѣхъ остальныхъ фортахъ. Вездѣ холодная и тупоумная медлительность довела до апатической усталости все, что было энергическаго и рѣшительнаго. Вездѣ бездѣйствіе и зимняя стужа одержали побѣду надъ отвагою и храбростью!"
   И жгучее раздраженіе овладѣвало молодымъ человѣкомъ; онъ метался съ мѣста на мѣсто.
   11-го числа -- второе приказаніе выступить. Въ шесть часовъ утра бригада двинулась. На пути она встрѣчала артилерію, кавалерію, батальоны національной гвардіи. Эти послѣдніе и ополченцы обмѣнивались другъ съ другомъ криками и бранью. Національные гвардейцы, какъ республиканцы, требовали войны до послѣдней крайности, и ополченцы иронически кидали имъ теперь въ лицо это слово. Всѣ жаждали драться. Никому не довелось осуществить это желаніе. И теперь всѣ упрекали другъ друга въ томъ, въ чемъ никто изъ нихъ не былъ виноватъ.
   Поль, мучимый лихорадкою и становившійся съ каждымъ днемъ все мрачнѣе и раздражительнѣе, вспылилъ.
   -- Этотъ раздоръ между защитниками Парижа -- сущее преступленіе! кричалъ онъ своимъ товарищамъ.-- Развѣ вы забыли наше вступленіе въ столицу, наше шествіе но бульварамъ, пріемъ, оказанный намъ? Забыли статую Страсбурга на площади Согласія? Забыли и тотъ генеральный смотръ, на которомъ вся масса была какъ одинъ человѣкъ? Вы упрекаете въ бездѣйствіи этихъ людей! Да вѣдь они хотѣли дѣйствовать не меньше васъ, страдать не меньше васъ, идти на непріятеля не меньше васъ! Тѣ немногіе изъ нихъ, которыхъ послали въ огонь, сражались удивительно! Нѣтъ, виноваты не они, а генералы, на которыхъ и должна пасть вся тяжкая отвѣтственность!
   Послѣ пятичасовой ходьбы по обледенѣлой землѣ ополченцы остановились въ Жантили. Маленькая площадь деревушки была загромождена артилеріею; дома стояли отворенными. Здѣсь снова два дня стоянки. Затѣмъ, въ шесть часовъ вечера, опять въ дорогу, куда -- неизвѣстно! Бѣдные волонтеры, усталые и голодные, потянулись военнымъ шагомъ. Ночь стояла непроглядно-темная и земля была покрыта замерзшимъ снѣгомъ. Батальоны направились черезъ поля, потомъ вышли на узкую, ухабистую тропинку вдоль внѣшнихъ укрѣпленіи. Въ темнотѣ они спотыкались на каждомъ шагу. Прусскія ядра, направленныя на Парижъ, пролетали надъ ихъ головами; были и такія, которыя падали недалеко отъ нихъ.
   Бригада остановилась на окраинѣ орлеанской дороги, за Монружемъ. Солдаты поставили ружья въ козлы. По дорогѣ, направляясь къ Кламару, двигались войска. Отрядъ моряковъ, съ топориками за поясомъ, прошелъ передъ вторымъ батальономъ, который тотчасъ-же послѣдовалъ за нимъ. Офицеры были того мнѣнія, что все это служило приготовленіемъ къ вылазкѣ, долженствовавшей совершиться на разсвѣтѣ. Но у станціи желѣзной дороги въ Кламарѣ раздалась команда: "стой! вольно!"
   На порогѣ станціи стояла группа генераловъ. Они тотчасъ-же ушли въ комнаты; вслѣдъ за ними отправились туда-же всѣ штабъ-офицеры полка. Совѣщаніе длилось четверть часа.
   -- Мы начинаемъ атаку, сказали они, возвратясь, младшимъ офицерамъ.-- Вы отправитесь впередъ и, при первомъ выстрѣлѣ со стороны непріятеля, выставите вашихъ людей застрѣльщиками.
   -- Идти впередъ -- это очень пріятно, сказалъ одинъ подпоручикъ;-- но не мѣшало-бы при этомъ быть знакомымъ съ мѣстностью и знать, куда именно идешь.
   -- Этого мнѣ не сказали, отвѣчалъ штабъ-офицеръ.
   -- Ну, въ такомъ случаѣ маршъ впередъ!
   И вотъ наши волонтеры снова въ пути, вотъ они перешли послѣднюю французскую заставу и идутъ, крайне удивляясь, что въ нихъ никто не стрѣляетъ. Вдругъ изъ-за шалаша, поставленнаго среди виноградниковъ, вылетаетъ выстрѣлъ. За нимъ непрерывно сыпятся другіе.
   -- Застрѣльщики!
   Ополченцы бросаются въ виноградникъ. Пули свистятъ надъ ихъ головами. Они путаются въ желѣзныхъ проволокахъ, протянутыхъ по землѣ. Въ двадцати шагахъ отъ нихъ огонь вылетаетъ изъ прусскихъ траншей. Одна часть ополченцевъ легла на землю, другая укрылась за деревьями.
   -- Стрѣляй не спѣша!
   Поль прислонился къ дереву и посмотрѣлъ вокругъ себя.
   Было немного позже полуночи. Луна начинала всходить и отблескъ ея на снѣгу производилъ голубоватый полусвѣтъ. Всѣ дома въ Кламарѣ казались илюминованными, потому что изъ каждаго окна вылетали выстрѣлы. Виноградники имѣли такой видъ, какъ-будто въ нихъ носились взапуски блуждающіе огоньки. Артилерія гремѣла на возвышенностяхъ. По-временамъ лучъ электрическаго свѣта озарялъ позиціи. Позади ополченцевъ, въ правой сторонѣ, изъ укрѣпленія Исси, зажженнаго бомбами, неслись къ небу густые столбы дыма, изъ которыхъ сыпались искры.
   "А, вотъ она, нынѣшняя война!-- думалъ молодой человѣкъ.-- Непріятель -- невидимка, пушечные выстрѣлы и огонь!"
   Ноги у него были холодны, какъ ледъ, голова горѣла. Мало-по-малу изнеможеніе отъ усталости и холода совершенно овладѣло имъ. Всѣ предметы представлялись ему какъ во снѣ. Ополченцы стрѣляли на-удачу. Пруссаки отвѣчали тѣмъ-же. Пули не попадали ни въ кого. Это продолжалось два часа. Затѣмъ пули стали задѣвать подпорки виноградныхъ лозъ и взрывать землю. Нѣсколько человѣкъ повалились съ крикомъ.
   Выстрѣлы со стороны непріятеля продолжались безъ умолку. Ополченцы, въ смущеніи, уменьшили свой огонь.
   -- Продолжать! крикнули командиры.
   Но это былъ напрасный трудъ. Пруссаки выходили массами изъ своихъ траншей и быстро подвигались впередъ съ криками "ура!" Стрѣльба внезапно прекратилась. ,
   -- Мы оцѣплены со всѣхъ сторонъ! вскричали волонтеры.
   Желѣзныя проволоки на землѣ затрудняли ихъ отступленіе. Они побѣжали по направленію къ большой дорогѣ. Передъ Полемъ, стоявшемъ неподвижно у своего дерева, выросла чья-то фигура.
   -- Что вы здѣсь дѣлаете? Мы окружены со всѣхъ сторонъ.
   -- Окружены! машинально повторилъ Поль.
   -- Да! Слѣдуйте за мною. Это очень нетрудно.
   Поль сжалъ свое ружье въ рукахъ и крикнулъ:
   -- Уходите, если желаете. Я остаюсь.
   И онъ кинулся впередъ.
   Почти въ ту-же минуту онъ получилъ сильный ударъ въ лѣвую ногу и упалъ безъ чувствъ на снѣгъ.
   

ГЛАВА IX.

   Поль очнулся въ больницѣ. Рана, полученная имъ, оказалась не опасною, но, по словамъ докторовъ, приходилось вылежать въ постели не менѣе шести недѣль. Спасъ его, какъ узналъ онъ, придя въ себя, Гренье, съ которымъ мы еще не имѣли случая познакомить читателя. Гренье былъ крестьянинъ изъ того самаго мѣстечка, гдѣ жилъ нотаріусъ Мишонъ, и когда вспыхнула война, онъ пошелъ въ ополченіе и попалъ въ одинъ батальонъ съ Полемъ. Молодой человѣкъ скоро привязался къ этому честному, прямому, хотя холодному на видъ и неповоротливому, какъ всѣ его земляки, человѣку; этотъ послѣдній, въ свою очередь, относился къ Полю, какъ къ любимому младшему брату. Очень обрадовался Поль, когда, придя въ себя, увидѣлъ передъ своею постелью коренастую фигуру Гренье.
   -- Мой доротой пріятель! вскричалъ онъ:-- это ты спасъ меня? Разскажи мнѣ скорѣе, какъ было все дѣло.
   -- Штука не мудреная. Въ ту минуту, какъ вы упали, товарищи были уже далеко; я сталъ звать и ихъ вернулось человѣкъ двѣнадцать. Подняли мы васъ подъ руки и подъ ноги, да и маршъ. Только идти нельзя было очень шибко, -- проклятая эта проволока такъ и путала ноги... Не успѣли мы сдѣлать двадцать шаговъ, видимъ -- пруссаки ужь чуть не на нашей спинѣ. Вы въ это время никуда не годились, съ вашего позволенія, а попасть въ плѣнъ -- штука не совсѣмъ пріятная и красивая. Стало-быть, вамъ не слѣдъ сердиться на вашихъ носильщиковъ за то, что они васъ положили на землю и подрали дальше; имъ казалось, что вы уже мертвецъ, да тутъ дѣло шло объ ихъ собственной шкурѣ. Я самъ уже намѣревался поступить какъ они, но вспомнилъ о бѣдныхъ дѣвушкахъ, тамъ дома, у нотаріуса. Что онѣ скажутъ, какъ я вернусь безъ васъ? Подумалъ я это, да и взвалилъ васъ себѣ на плечи, точно мѣшокъ съ картофелемъ, и давай бѣжать, спотыкаясь немножко... Пули такъ и свистѣли вокругъ меня... Нѣтъ, никогда въ жизни не видѣлъ я такой перестрѣлки... Наконецъ, выбрался я на дорогу и думаю: ну, теперь будетъ полегче и побезопаснѣе... Глядь -- передо мною десятокъ пруссаковъ. Оборачиваюсь назадъ -- другой десятокъ! Вы что-бы сдѣлали на моемъ мѣстѣ? Я вытянулся на землѣ во всю длину и притворился мертвецомъ. Не успѣлъ я повалиться, какъ слышу, громко кричатъ и бѣгутъ. Это наши моряки угощали пруссаковъ своими топориками. Да какъ угощали -- любо-дорого! Еслибы вы видѣли, какъ нѣмцы стали улепетывать въ свои траншеи! По спинамъ одинъ другого взлѣзали, точно крысы! Тогда я опять взвалилъ васъ на плечи и добрался сюда.
   -- Драгоцѣнный товарищъ! Я, стало-быть, правду сказалъ, что вы меня спасли!
   -- Да, пожалуй, спасъ-то васъ я, но вѣрно и то, что не будь нашихъ моряковъ, пропали-бы и вы, и я!
   -- Ну, а чѣмъ кончилось сраженіе?
   -- Никакого сраженія не было. Составили, правда, колонны атаки и онѣ вошли въ Кламаръ, чтобы взять его; но чуть вступили туда, все тутъ перепуталось, перемѣшалось: пруссаки съ французами, наши съ пруссаками, такъ что всѣ стрѣляли, какъ попало, на-удачу. Затѣмъ, дали сигналъ къ отступленію и мы вернулись. У насъ въ батальонѣ человѣкъ пятнадцать раненыхъ.
   -- Гдѣ вы стоите теперь?
   -- Мы вернулись въ Жантильи и я отправлюсь теперь туда, потому что спокоенъ на вашъ счетъ. А мудреная эта война, нечего сказать! Зябнешь, голодаешь, стрѣляешь одинъ въ другого изъ-за кустовъ, точно играешь въ жмурки, и въ-концѣ-концовъ всякій разъ вернешься туда-же, откуда вышелъ... По-моему, въ этомъ наши начальники виноваты...
   Черезъ два дня послѣ этого, Поля перевезли въ другую больницу, въ самомъ Парижѣ. Лежа на постели, онъ слышалъ на улицѣ звуки трубъ и барабановъ и спросилъ, что это значитъ. Ему отвѣчали, что пятьдесятъ девять полковъ національной гвардіи, армія, всѣ, кто только держалъ въ рукахъ ружье, направлялись къ Сенѣ, и что на этотъ разъ уже несомнѣнно предстояла генеральная вылазка.
   -- Наконецъ! говорили съ радостью и завистью раненые.
   Они раздѣляли послѣднюю надежду Парижа, приподнимались на постеляхъ, чтобы лучше слышать шумъ на улицахъ, и говорили: "завтра, завтра!" Экзальтація патріотизма соединялась въ нихъ съ горячечнымъ жаромъ. Очень немногіе изъ нихъ спали въ эту ночь, а чуть разсвѣло, всѣ воскликнули разомъ, взглянувъ другъ на друга: "сегодня!"
   Безпрерывно доходили къ нимъ новыя извѣстія. Сраженіе началось съ полнымъ успѣхомъ на всѣхъ пунктахъ. Пруссаки вездѣ терпѣли пораженіе. Въ шесть часовъ ихъ позиціи были отняты. Въ восемь наступившая темнота прекратила битву.
   -- Побѣда! Мы побѣдили! восторженно говорили больные.
   -- Еще день -- и все будетъ кончено!
   -- Держу пари, что сегодня вечеромъ никто изъ нашихъ не будетъ голоденъ.
   -- И никто не будетъ зябнуть...
   -- А вѣдь вотъ говорили, что національная гвардія не станетъ драться!
   -- Она дралась лучше всѣхъ.
   -- Я совсѣмъ забылъ свою боль.
   -- Я тоже.
   -- И я.
   "Славные люди!" думалъ Поль.
   Больной, лежавшій рядомъ съ нимъ, имѣлъ брата, служившаго сержантомъ въ одномъ изъ маршевыхъ батальоновъ. Это былъ парижскій рабочій, живой, энергическій малый, знавшій все, что дѣлалось. Его посѣщенія были всегда настоящимъ праздникомъ для обитателей лазарета.
   -- Только-бы съ моимъ братишкой не приключилось ничего дурного! говорилъ больной Полю.
   Утромъ сержантъ явился. Мундиръ его балъ весь въ грязи. Глаза страшно сверкали на блѣдномъ лицѣ.
   -- Ну? крикнули всѣ раненые въ одинъ голосъ.
   -- Ну, отвѣчалъ онъ,-- все кончено!
   И, поцѣловавъ брата, прибавилъ:
   -- Ахъ, ты моя бѣдная старина!
   -- Мы разбиты?
   -- Ни, ни! Да это все одно: намъ приказали вернуться.
   -- Вернуться! Отчего?
   -- Отчего? Эку штуку спросили!.. Оттого, что былъ туманъ. Ну, что, теперь довольны?
   Онъ засмѣялся.
   -- Генералы сказали, что войскамъ будетъ слишкомъ темно идти впередъ. Вотъ назадъ идти -- это дѣло другое!
   И сержантъ продолжалъ смѣяться.
   -- Сколько мертвыхъ? спросилъ одинъ больной.
   -- Говорятъ, три тысячи... Прощайте.
   -- Куда ты?
   -- Не знаю. Къ товарищамъ... Поссориться съ кѣмъ-нибудь, отколотить кого-нибудь... Все кончено! Это ужасно!.. Ну, прощайте*
   Онъ быстро вышелъ.
   Поль велѣлъ принести себѣ газеты, но бросилъ ихъ, не читая.
   "Къ чему?" думалъ онъ.
   Однакожъ, послѣдніе звуки агоніи Парижа долетали къ нему помимо его желанія. То приходила вѣсть объ отставкѣ генерала Трошю, того самаго, который еще недавно писалъ: "губернаторъ Парижа но будетъ капитулировать!" То гремѣла бомбардировка, то доносились ружейные выстрѣлы... Пришелъ Гренье.
   -- Штука скверная, сказалъ онъ; -- пруссаки разыгрываютъ на фортепьяно въ траншеяхъ.
   Но конецъ приближался... Бомбардировка прекратилась... Однажды ночью ударили въ набатъ. Потомъ водворилась глубокая тишина, господствовавшая впродолженіи двухъ дней.
   Утромъ на третій день дверь лазарета отворилась и нѣсколько моряковъ внесли носилки съ лежавшимъ на нихъ человѣкомъ. Больные, приподнявшись на постеляхъ, спросили:
   -- Развѣ опять дрались?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ одинъ изъ моряковъ, -- напротивъ, мы сдали укрѣпленія. Тогда вотъ этотъ старикъ сказалъ намъ: "это, можетъ быть, глупо, но я никогда не привыкну жить безъ моей пушки!" И онъ выстрѣлилъ изъ пистолета себѣ въ голову. Мы принесли его сюда...
   -- Положите его на эту постель! сказалъ вошедшій докторъ.
   Онъ наклонился, чтобы осмотрѣть рану.
   Но солдатъ стремительно оттолкнулъ его и соскочилъ на полъ. Это былъ, дѣйствительно, старикъ. Сѣдые волосы спутались и прилипли къ вискамъ. Лицо и шея были забрызганы кровью. Онъ уставилъ впередъ мертвенный взглядъ, открылъ ротъ, желая что-то сказать; но губы не могли произнести ни одного звука. Тогда онъ пошелъ по комнатѣ, шатаясь, какъ пьяный; потомъ онъ вдругъ остановился, попытался снова заговорить и, увидѣвъ безсиліе, съ бѣшенствомъ схватился руками за горло. Зрачки его страшно расширились и онъ упалъ лицомъ на землю.
   

ГЛАВА X.

   Недѣли проходили за недѣлями -- безконечно-длинныя, мучительныя недѣли!
   Въ тотъ день, когда нѣмецкая армія обогнула арку Звѣзды и спустилась по Елисейскимъ полямъ, сержантъ маршевыхъ батальоновъ пришелъ навѣстить своего брата.
   -- Пруссакамъ, сказалъ онъ, -- все-таки не достанутся наши пушки съ Пасси и Марсова поля. Вчера мы успѣли перетащить ихъ на Монмартръ.
   Минуло шесть недѣль съ того дня, какъ Поль получилъ рану. Хирургъ сдѣлалъ послѣднюю операцію и сказалъ: "черезъ нѣсколько дней вы можете смѣло встать, а до тѣхъ поръ -- полнѣйшее спокойствіе". Гренье навѣщалъ теперь своего молодого пріятеля каждый день; онъ сообщилъ ему, что получилъ письмо изъ дома отъ своей матери и что тамъ всѣ здоровы. Письма изъ провинцій, дѣйствительно, стали получаться; Поль тоже не оставался безъ нихъ. Эдмонъ писалъ ему нѣсколько разъ; Мишонъ тоже поздравилъ его съ храбрымъ поведеніемъ во время войны, и подъ этимъ письмомъ дрожащая рука Селины приписала нѣсколько словъ. Двадцать разъ въ день молодой человѣкъ перечитывалъ эти слова. Его, стало быть, по-прежнему любили, и онъ любилъ. Отъ него одного теперь зависѣло взглянуть на эти прошедшіе шесть мѣсяцевъ, какъ на дурной сонъ, снова вернуться къ прерванному счастью, снова приняться за осуществленіе пріостановленныхъ плановъ. Отчего-же сердце его не ощущало прежней радости? Отчего, видя предъ собою свѣтлое будущее, онъ не находилъ уже въ себѣ счастливаго энтузіазма своей натуры?
   Иногда онъ пытался сбросить съ себя это бремя унынія и разочарованія. "Что мнѣ за дѣло,-- думалъ онъ,-- до этой страны, которая сама отдаетъ себя на гибель? Чѣмъ общественное униженіе можетъ нарушить счастье отдѣльныхъ личностей? Побѣждаетъ нація или падаетъ передъ непріятелемъ, -- развѣ это можетъ служить основаніемъ для того, чтобы влюбленные начинали меньше любить другъ друга, чтобъ семейная жизнь утрачивала свою прелесть?.. Меня погубила,-- продолжалъ онъ,-- картина Парижа въ сентябрѣ. Я пережилъ безумный сонъ. Но теперь, когда я проснулся, прежнее время возвратится. Развѣ годъ тому назадъ я заботился хоть сколько-нибудь о свободѣ, объ отечествѣ, о справедливости? Въ то время я довольствовался подобіемъ любви. Теперь меня будетъ удовлетворять любовь дѣйствительная. Мои товарищи поступаютъ очень благоразумно, стараясь забыть про войну и думая только о томъ, какъ-бы поскорѣе вернуться домой"...
   Онъ вызывалъ образъ Селины, онъ видѣлъ передъ собою это чистое лицо ребенка, съ его перламутровой кожей и сіяніемъ изъ золотыхъ волосъ; кузина Марта была подлѣ нея, и обѣ онѣ, стоя на порогѣ сѣраго домика, говорили ему: "вернись!" Старикъ Мишонъ находился тутъ-же и ожидалъ его съ ласковой, отеческой улыбкой.
   -- Но вѣдь это истинное блаженство, говорилъ себѣ молодой человѣкъ, -- блаженство!
   И онъ негодовалъ на самого себя за то, что не ощущалъ полнаго счастья...
   2-го марта Парижъ узналъ о заключеніи мира. Гренье вошелъ въ лазаретъ блѣдный, какъ смерть. Поль протянулъ къ нему руки.
   -- А, вы тоже страдаете, сказалъ онъ;-- бѣдный мой другъ!
   -- Ничего, это пройдетъ... Только, надо правду сказать, сильно меня эта штука ошеломила. Сидѣлъ я у цирюльника, ждалъ своей очереди побриться и слушалъ, что толковали другіе. Былъ тутъ одинъ баринъ, который, какъ видно; зналъ всѣ дѣла, и объяснялъ, почему мы подписали миръ: во-первыхъ, Парижъ сдался, чтобъ не умереть съ голода; затѣмъ всѣ наши войска были или въ плѣну, или побиты; ни денегъ, ни времени, чтобы составить новыя арміи; половина Франціи въ рукахъ пруссаковъ,-- что-жь тутъ подѣлаешь?.. Этотъ баринъ говорилъ тоже, что Франція -- страна совсѣмъ безъ горъ, вся плоская, съ большими городами, рѣками, желѣзными дорогами, такая, говоритъ, страна, въ которой нельзя вести партизанскую войну, какъ въ другихъ земляхъ, напримѣръ, въ Испаніи, во время Наполеона. Ну, словомъ, объяснялъ такъ, что всѣ съ нимъ соглашались. Только вдругъ одинъ рабочій, котораго телько-что кончили брить, встаетъ, вытираетъ лицо салфеткой и говоритъ: "Это пустяки! А по-моему, мира подписывать не слѣдовало".-- "Такъ что же слѣдовало дѣлать, спрашиваютъ другіе,-- если сопротивляться нельзя было"?--. "А вотъ что слѣдовало сказать пруссакамъ: вы сильнѣе, ну, такъ оставайтесь у насъ, грабьте насъ, жгите, убивайте, дѣлайте, что хотите, но мы не подпишемъ"...
   -- А! вскричалъ Поль,-- наконецъ!
   -- Онъ только эти слова и сказалъ. Но сказалъ такъ, что всѣ, которые были тутъ, стали за него. А я,-- вы вѣдь знаете, какъ я люблю свою матушку и каково-бы мнѣ было, если-бы пруссаки вломились въ нашу ферму, -- я, однако, взялъ этого рабочаго за руку и говорю ему: "вы славный человѣкъ, и все, что вы сказали, сущая правда..."
   -- Да, истинная правда! Но не одинъ языкъ, а сто тысячъ языковъ должны были-бы бросить ее въ лицо холоднымъ и вялымъ эгоистамъ! Бѣдная Франція, бѣдный Парижъ! Вы погибли навсегда! Мы лишились своего сердца!
   -- Что такое? произнесъ чей-то голосъ.
   Это былъ сержантъ маршевыхъ, батальоновъ, стоявшій у постели своего брата и слушавшій весь разговоръ между Гренье и Полемъ.
   -- Что такое? повторилъ онъ.-- Мы лишились своего сердца, Парижа? Кто это сказалъ? Должно быть, у людей память коротка. Развѣ Парижъ привѣтствовалъ наполеоновскій coup d'état? Развѣ Парижъ вернулъ во Францію Бонапартовъ? Въ эти ужасные девятнадцать лѣтъ, съ перваго до послѣдняго дня, кто воевалъ съ наполеоновской имперіею, какъ не мы, парижане? Мы. чтоли, объявили эту войну? Ужь, конечно, нѣтъ! Зато кто 4-го сентября потребовалъ себѣ оружія? Мы всѣ, сколько насъ есть,-- артисты, купцы, буржуа, рабочіе! Кто, изнемогая отъ голода и усталости, говорилъ, однако, 1-го февраля своимъ депутатамъ: "мы обязываемъ васъ не вступать ни въ какіе мирные переговоры съ непріятелемъ"? Мы, опять-таки мы! Впродолженіи пяти мѣсяцевъ осады мы говорили, повторяли тысячу разъ: "заставляйте насъ терпѣть холодъ, голодъ, нищету, все, что хотите; за это мы просимъ у васъ одной только милости: пустите насъ драться!" Въ этой милости намъ отказали. И вотъ теперь надъ нами издѣваются! Говорятъ, что Парижъ недостоинъ оставаться столицей Франціи! Насъ чураются, точно зачумленныхъ какихъ! А знаете, за что? За то, что Парижъ -- патріотъ, что Парижъ -- республиканецъ! Ну да, это правда, мы хотѣли войны; ну да, Парижъ -- республиканецъ! Все, что мы уже вынесли, что перетерпѣли, что еще придется намъ вытерпѣть, -- все это для насъ вздоръ, если не тронутъ республики!.. Но если кто наложитъ на нее руку!.. О, пусть только попытается наложить... тогда...
   Поль, тронутый до глубины души этимъ крикомъ скорби, сжалъ руки сержанта въ своихъ и сказалъ:
   -- Что-бы ни случилось, я никогда не отстану отъ васъ!..
   

XI.

   Между тѣмъ, въ маленькомъ сѣромъ домикѣ, куда рвалась душа Поля и гдѣ двѣ молодыя дѣвушки не переставали говорить о немъ и ждать его, -- положеніе дѣлъ приняло нѣсколько другой видъ. Однимъ изъ усерднѣйшихъ посѣтителей семейства нотаріуса сдѣлался другъ отсутствующаго жениха -- Эдмонъ Лорестанъ. Да и какъ было ему не пріѣзжать часто, когда Поль самъ просилъ его объ этомъ? Но мало-по малу эти посѣщенія приняли особенный характеръ. Подпрефектъ республики и бывшій мэръ имперіи вели между собою долгія бесѣды, какъ бесѣдуютъ офиціальныя личности, имѣющія претензію смотрѣть на вещи съ высшей точки зрѣнія и понимать истинную суть дѣла.
   Въ этихъ бесѣдахъ Эдмону приходилось говорить о республиканскихъ чувствахъ Поля; онъ съ прискорбіемъ отзывался о его чрезмѣрной экзальтаціи. Старикъ Мишонъ, каждый разъ, какъ заходила рѣчь объ этомъ предметѣ, сердито наморщивалъ брови. Зато политическія "убѣжденія" его собесѣдника приходились ему по-сердцу. Хамелеонъ Эдмонъ уже успѣлъ перемѣнить своего божка: удивленіе, которымъ онъ еще недавно, судя по его словамъ, былъ проникнутъ къ Гамбетѣ, перенеслось теперь на Тьера.
   -- Ни республика, ни монархія! восклицалъ онъ.-- Франція, одна Франція!
   Старикъ нотаріусъ выражалъ ему свое удовольствіе за то, что онъ такъ хорошо понимаетъ и усвоиваетъ уроки событій.
   Миръ былъ подписанъ, но Поль не вернулся домой. Прошло еще нѣсколько времени -- и Селина получила письмо, отнявшее у нея послѣднюю надежду. "Если Франція, -- писалъ онъ своей невѣстѣ, -- оправится отъ своего пораженія, она будетъ обязана этимъ республикѣ... Упроченіе во Франціи республиканскаго правленія -- это нашъ нравственный реваншъ, первый реваншъ!.. О, моя дорогая невѣста! Не думайте, что моя любовь къ вамъ уменьшилась; напротивъ того, она заняла еще больше мѣста въ моемъ надорванномъ сердцѣ. Благодаря ей, я понялъ всю прелесть мужественныхъ рѣшеній. Я хочу, чтобы человѣкъ, который вернется къ вамъ, былъ достоинъ васъ".
   Марта, читая вслухъ это письмо, раздѣляла все волненіе, которымъ оно было, проникнуто. Благородная симпатія оживляла ея лицо. Вдругъ она остановилась и вскрикнула:
   -- Что съ тобой, Селина? Развѣ ты не чувствуешь того-же, что Поль?
   -- Несчастный! Несчастный! отвѣчала Селина, плача; -- мой отецъ никогда не проститъ ему!
   -- Что тебѣ за дѣло, если ты любишь его?
   -- Отецъ выгонитъ его изъ дому...
   -- Что-жь такое? Ты останешься вѣрна ему!
   -- Полю непремѣнно слѣдовало возвратиться... Ты сильнѣе меня!.. Я безъ ужаса не могу подумать, что онъ уже шесть мѣсяцевъ, какъ оставилъ насъ... Въ первый разъ я ничего не сказала, я подчинилась обстоятельствамъ, Но теперь, когда всѣ друзья возвращаются, снова не видѣть его, снова его ждать, думать, что онъ подвергается новымъ опасностямъ, знать, что онъ навсегда разошелся съ моимъ отцомъ, -- нѣтъ, Марта, это слишкомъ, этого я не въ силахъ вынести... Я, наконецъ, ненавижу его республику, я ревную его къ ней! Онъ любитъ совсѣмъ не меня! Иначе онъ былъ-бы здѣсь, со мною!
   -- Что-же ты думаешь дѣлать?
   -- Что хочешь. Я не вѣрю больше ни во что! Я ни на что больше не надѣюсь!
   И бѣдное дитя громко рыдало.
   На слѣдующій день пріѣхалъ Эдмонъ. Онъ тоже получилъ письмо отъ Поля и отдалъ его Мишону съ словами: "вы простите моему другу, принявъ во вниманіе его молодость, неопытность, отчаяніе, вызванное въ немъ извѣстіемъ о капитуляціи; онъ поддался увлеченію".
   Нотаріусъ прочелъ письмо, ничего не отвѣчалъ и сильно-насупился. Эдмонъ пошелъ въ садъ къ Селинѣ.
   -- Что сказалъ отецъ? спросила она.
   -- Ничего. На вашемъ мѣстѣ, я приказалъ-бы Полю возвратиться.
   -- Ахъ, я это уже сдѣлала!
   -- И...
   -- Онъ больше не слушаетъ меня!..
   Прошло нѣсколько времени. Обѣ дѣвушки стояли у окна и ждали появленія почтальона, какъ ждали его каждое утро, когда въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дома увидѣли Гренье, уже давно возвратившагося изъ Парижа. Онъ почти бѣжалъ и махалъ какою-то бумагой.
   -- Письмо! разомъ крикнули дѣвушки и кинулись къ нему на встрѣчу.
   -- Да, письмо,-- письмо изъ Парижа.
   -- Это не его почеркъ!
   Всѣ трое страшно поблѣднѣли. Марта стала читать вслухъ. Это писала какая-то незнакомая женщина. Поль принялъ участіе въ возвращеніи Парижа и былъ снова раненъ; одна пуля разбила ружье въ его рукѣ, другая ударила его въ плечо. Изнемогая отъ боли, онъ кое-какъ перетащился на ту сторону кладбища Лашеза и, подвигаясь все дальше и дальше, упалъ, наконецъ, передъ однимъ изъ домовъ предмѣстья. Хозяйка и дочь ея подняли его и пріютили. Письмо было отъ одной изъ нихъ. По ея словамъ, рана не представляла никакой опасности; черезъ нѣсколько дней больной совсѣмъ оправится и тогда попытается перебраться за-границу. Женщина, писавшая подъ диктовку Поля, умоляла его друзей не писать ему, такъ-какъ письма могли быть перехвачены, а затѣмъ послѣдовали-бы непріятности, какъ молодому человѣку, такъ и его хозяевамъ...
   Марта доканчивала чтеніе, когда въ комнату вошелъ Мишонъ. Онъ увидѣлъ письмо, взялъ его и прочелъ. Мишонъ, подумавъ немного, сказалъ племянницѣ: "иди въ свою комнату и жди меня тамъ". "А ты, прибавилъ онъ, обращаясь къ дочери,-- ступай за мной".
   Отецъ и дочь, не смѣвшая поднять глаза отъ испуга и волненія, вошли въ кабинетъ нотаріуса.
   -- Съ тѣхъ поръ, какъ Гренье возвратился, началъ старикъ,-- ты писала г. Адану?
   -- Да.
   -- Сколько разъ?
   -- Два раза.
   -- Ты умоляла его возвратиться?
   -- Да.
   -- И онъ не возвратился?
   Селина опустила глаза и не отвѣчала.
   -- Если онъ не возвратился, стало быть, онъ не любитъ тебя.
   -- О, нѣтъ, нѣтъ, любитъ! Но Марта объяснила мнѣ, что онъ пожертвовалъ своею любовью тому, что считалъ своимъ долгомъ.
   -- А! Это Марта изволила объяснить тебѣ? У тебя очень хорошая совѣтница!
   Нотаріусъ протянулъ дочери письмо, которое, за нѣсколько минутъ до того, отдала ему Марта.
   -- Прочти еще разъ это письмо... Хорошо... Ну, теперь потрудись сказать мнѣ, какъ ты думаешь держать себя въ отношеніи г. Адана?
   -- Не знаю, батюшка. Мы еще ничего не рѣшили.
   -- Мы, т. е. мадмуазель Марта? Ну, я тебѣ помогу. Ты видишь изъ письма, что г. Аданъ сталъ на сторону недовольныхъ капитуляціей Парижа, что онъ присоединился къ возставшимъ и навлекъ на себя подозрѣнія высшихъ властей. Оставаться ему въ Парижѣ и, пожалуй, во Франціи едва-ли возможно... Положимъ, онъ уѣхалъ, напримѣръ, въ Швейцарію. Ты съ радостью поѣхала-бы къ нему туда?
   -- О, съ большою, большою радостью!
   -- А если-бъ онъ снова попросилъ у, меня твоей руки, ты согласилась-бы выйти за него? Замѣть себѣ хорошенько, что ему уже никогда нельзя будетъ возвратиться во Францію и что, сдѣлавшись его женою, ты на-всегда разстанешься съ твоимъ отцомъ и твоею родиною.
   Селина не отвѣчала. Нотаріусъ задумался.
   -- Я вижу, наконецъ сказалъ онъ,-- что ты колеблешься, начинаешь понимать, что оставаться при твоихъ прежнихъ планахъ было бы съ твоей стороны неблагодарностью и безуміемъ. Послушай меня, дитя мое. Твоя мать умерла, у меня нѣтъ никого, кромѣ тебя. Ты будешь богата и счастливя, -- я этого хочу. И это сдѣлается, если у тебя хватитъ силы и духу отказаться отъ этого человѣка.
   -- Онъ несчастливъ. Я поступила-бы нехорошо....
   -- Это опять слова Марты? Слушай только своего отца. Только отцы знаютъ, что нужно для счастья ихъ дѣтей. Если ты попросишь у меня согласія на эту свадьбу, я не дамъ его. Если-бы ты вздумала выйти замужъ безъ моего позволенія...
   -- Батюшка!
   -- Если-ба ты вздумала выйти замужъ безъ моего позволенія, я никогда больше не пустилъ-бы тебя къ себѣ на глаза...
   Онъ на минуту остановился и потомъ продолжалъ:
   -- Долго говорить я считаю безполезнымъ. Запомни себѣ только вотъ что. Ты знаешь, какъ я тебя люблю? Но если мнѣ скажутъ: "ваша дочь выйдетъ за г. Адана или умретъ", я, не задумываясь, предпочелъ-бы твою смерть. Я укеръ-бы вслѣдъ за тобою. Всякое несчастіе лучше и легче, чѣмъ позоръ такого брака...
   -- Батюшка, однакожь, Марта...
   -- Марту я завтра отвезу въ Ліонъ; она вернется въ тотъ домъ, гдѣ выросла. Посмотримъ, будетъ-ли она тамъ заниматься республиканской пропагандой...
   -- Папа, не разлучайте меня съ Мартой! Она такъ любитъ меня, такъ мнѣ предана! Мы ея единственные родственники... безъ нея я умерла-бы отъ печали и скуки... Сжальтесь надъ вашими обѣими дочерьми!
   Старикъ немного подумалъ и отвѣчалъ:
   -- Поклянись мнѣ памятью твоей матери, что не будешь больше писать г. Адану, -- и Марта останется здѣсь.
   Дѣвушка съ минуту колебалась и потомъ сказала съ какимъ-то отчаяніемъ:
   -- Клянусь вамъ!
   -- И ты откажешься отъ этого человѣка?
   Селина зарыдала.
   -- Обѣщай мнѣ, по крайней мѣрѣ, -- такое обѣщаніе всякая дочь должна давать отцу, -- что не будешь скрывать отъ меня ничего и никогда не выйдешь замужъ вопреки моему желанію. Ты колеблешься, дитя мое?...
   Онъ обнялъ дочь, тихо поцѣловалъ ее въ лобъ, погладилъ ея волосы и щеки.
   -- Поди теперь, сказалъ онъ,-- дай отдохнуть этой милой головкѣ!
   Селина вышла. Онъ прошепталъ:
   -- Этой свадьбѣ не бывать!
   

ГЛАВА XII.

   29 іюля 1871 г. человѣкъ, въ длинной синей блузѣ съ потертыми швами и старой войлочной шляпѣ, пріѣхалъ въ Женеву съ невшательскимъ поѣздомъ и прямо со станціи направился въ городъ. Этого человѣка нетрудно было принять за привидѣніе: длинная борода и длинные волосы увеличивали желтизну впалыхъ щекъ; глаза, казавшіеся расширившимися отъ худобы лица, блестѣли болѣзненнымъ огнемъ; одна рука висѣла безъ движенія вдоль тѣла; шелъ онъ съ трудомъ, немного хромая. На набережной онъ спросилъ одного изъ прохожихъ, какъ пройти на почту, и, войдя туда, справился, нѣтъ-ли писемъ на имя Фрица Левенталя.
   -- Откуда вы ожидаете писемъ? спросилъ почтовый чиновникъ.
   -- Изъ Франціи.
   Произнося эти слова, голосъ пріѣзжаго дрожалъ.
   -- Изъ Франціи, повторилъ онъ.
   -- Я слышалъ. Но изъ какого мѣста Франціи?
   -- Изъ Бурга, въ энскомъ департаментѣ.
   Чиновникъ подалъ письмо. Поль, -- читатели догадались, что это былъ онъ, -- дрожащею рукою, тою, которая еще дѣйствовала у него, разорвалъ конвертъ и сѣлъ на одну изъ скамеекъ, поставленныхъ вдоль стѣнъ почтовой галереи. Выраженіе его лица теперь измѣнилось; сіяніе молодости и надежды вдругъ прогнало слѣды болѣзни, скорби и усталости; на губахъ показалась улыбка.
   Онъ прочелъ письмо. Улыбка исчезла, лицо опять сдѣлалось мертвенно-желтымъ. Письмо состояло изъ нѣсколькихъ строкъ:

"Милостивый государь!

   "Вамъ, безъ сомнѣнія, неизвѣстно, что со времени вашего отъѣзда изъ Франціи все ваше имущество конфисковано и что по этому я не имѣю возможности получать съ него доходъ для доставленія вамъ.

Мишонъ".

   -- Еще годъ тому назадъ онъ отдавалъ мнѣ свою дочь!.. Теперь я безпріютный скиталецъ!..
   Болѣе часа просидѣлъ онъ тутъ, какъ ошеломленный, ничего не видя и не слыша. Прохожіе останавливались передъ нимъ и дѣлали свои заключенія:
   -- Разбойникъ, замышляющій какую-нибудь скверную штуку! говорилъ одинъ.
   -- Пьяница, неимѣющій чѣмъ опохмѣлиться! замѣчалъ другой.
   -- Несчастный, получившій печальное извѣстіе! съ состраданіемъ прошепталъ женскій голосъ.
   Наконецъ, Поль вышелъ изъ своего забытья. Онъ сдѣлалъ движеніе энергической рѣшимости и двинулся дальше. Но силы измѣнили ему, ноги едва переступали съ мѣста на мѣсто. Онъ смотрѣлъ на вывѣски лавокъ и, повидимому, тревожился, не находя того, чего искалъ. Наконецъ, въ улицѣ Нѣмцевъ онъ остановился передъ грязною лавченкою, на дверяхъ которой были навѣшаны старыя платья. Войдя въ эту трущобу, молодой человѣкъ съ трудомъ стащилъ съ себя блузу, потомъ снялъ жилетъ и, не говоря ни слова, протянулъ его хозяину лавки, съ любопытствомъ слѣдившему за всѣми его движеніями. Хозяинъ понялъ; онъ взялъ жилетъ, тщательно осмотрѣлъ его и потомъ сказалъ:
   -- Три франка.
   Поль, продолжая молчать, протянулъ руку. Получивъ три франка, онъ снова надѣлъ блузу, вышелъ и направился дальше. Скоро онъ опять остановился передъ дверію, надъ которою висѣлъ красный фонарь, украшенный надписью: "Меблированныя комнаты. Ресторанъ". Несчастный спустился по каменной лѣстницѣ, и очутился въ сырой, темной, узкой комнатѣ, уставленной столиками. Онъ тяжело опустился на скамейку и сказалъ: "Ѣсть. Постель". Но не успѣлъ онъ проглотить нѣсколько кусковъ, какъ свинцовый сонъ одолѣлъ его. Служанка сжалилась надъ нимъ; она позвала гарсона, и оба они, взявъ бѣднаго больного подъ руки, помогли ему взобраться на лѣстницу и растянуться на дрянномъ и страшно засаленномъ тюфячишкѣ.
   Путешественникъ проснулся только на слѣдующій день, и когда расплатился, въ карманѣ у него осталось всего нѣсколько су. На нихъ онъ купилъ хлѣба и, спрятавъ его подъ блузу, нахлобучивъ шляпу, пошелъ снова бродить по городу. Веселый шумъ толпы, -- день былъ воскресный, -- яркій блескъ солнца, почти удушливая жара скоро утомили его еще болѣе. Онъ опустился на одну изъ скамеекъ набережной и напрасно старался привести въ порядокъ, связать свои мысли. А между тѣмъ онъ чувствовалъ, сознавалъ необходимость подробно и точно обсудить свое положеніе. Гдѣ найти поддержку? На кого разсчитывать? Наканунѣ, выйдя изъ вагона на женевской станціи, онъ считалъ себя богатымъ. Изнемогая отъ усталости, страдая отъ своихъ двухъ ранъ, дурно одѣтый, онъ, однако, не падалъ духомъ въ увѣренности на скорую перемѣну: изъ Бурга нотаріусъ пришлетъ ему денегъ; нѣсколько недѣль отдыха и довольства возстановятъ упавшія силы; правда, у него отнята возможность возвратиться на родину, но онъ поселится гдѣ-нибудь на границѣ, въ разстояніи нѣсколькихъ часовъ отъ своихъ друзей; при сознаніи исполненнаго долга и воспоминаніи о вынесенныхъ опасностяхъ, жизнь сдѣлается еще когда-нибудь для него прекрасною; скитальчество когда-нибудь да прекратится, -- вѣдь отецъ Селины слишкомъ любитъ ее для того, чтобы на-вѣки разлучить ее съ возлюбленнымъ...
   Съ такими мыслями вступилъ бѣдный поэтъ на женевскую землю. Письмо Мишона поразило его въ голову и въ сердце. Все рушилось! Имущество конфисковано, невѣста отнята. Вѣчная нищета, вѣчное скитальчество и вѣчное одиночество!.. Этотъ ударъ ошеломилъ Поля. Притупилось тѣло, притупился духъ,-- все точно замерло... Здоровый, сытный обѣдъ, постель въ свѣтлой и свѣжей комнатѣ, два слова: "она, по-прежнему, любятъ тебя", -- и молодой человѣкъ былъ-бы спасенъ. Но у него ничего не было. Онъ доѣдалъ послѣдній кусокъ хлѣба, и въ карманѣ не оставалось ни гроша... Черезъ нѣсколько часовъ наступитъ ночь. Гдѣже онъ приклонитъ голову? Въ какую дверь рѣшится постучаться онъ въ такомъ видѣ, безъ платья, безъ бѣлья? Придется, можетъ быть, протянуть руку и просить милостыни? Или подождать, чтобъ его арестовали, какъ бродягу, и дали даровое помѣщеніе?..
   Все это Поль смутно чувствовалъ и говорилъ себѣ: "надо на что-нибудь рѣшиться, надо придумать что-нибудь, надо непремѣнно сдѣлать то, на что рѣшусь". И онъ искалъ, искалъ -- и не находилъ ничего. Утомленный мозгъ отказывался отъ работы... А въ это время картины прошлаго вертѣлись передъ нимъ пестрымъ калейдоскопомъ. Машинально, апатически повторялъ онъ: "Селина! Марта! Эдмонъ!" и продолжалъ сидѣть на той же скамьѣ, на берегу озера, какъ-то безсмысленно, неподвижно глядя на крошки хлѣба, лежавшія на его блузѣ...
   Наступилъ вечеръ. Полю захотѣлось ѣсть. Онъ всталъ и пошелъ. Черезъ нѣсколько времени слабость заставила его прислониться къ стѣнѣ одного дома. Мимо него прошли два человѣка. Въ ихъ разговорѣ Поль разслышалъ слово "Парижъ".
   -- Господа! сказалъ онъ.
   Проходившіе обернулись.
   -- Извините, пожалуйста... Вы говорили о Парижѣ. Не зяаете-ли, гдѣ здѣсь собираются французскіе изгнанники?
   -- Знаемъ, отвѣчалъ одинъ изъ нихъ.-- Мы сами изгнанники.
   -- Меня зовутъ Поль Аданъ. Я былъ раненъ два мѣсяца тому назадъ подъ стѣнами Парижа, потомъ я видѣлъ униженіе моей родины, еще болѣе унизительный миръ; я не вынесъ всего этого, горячо протестовалъ и изгнанъ изъ отечества.
   Лица этихъ двухъ человѣкъ поблѣднѣли, глаза сверкнули; они пожали руки Полю.
   -- Пойдемте съ нами, сказалъ старшій;-- мы проведемъ васъ.
   -- Это немного далеко, прибавилъ другой,-- дайте мнѣ руку.
   

ГЛАВА XIII.

   Въ томъ домѣ, куда привели Поля, онъ встрѣтилъ горячее сочувствіе и полную готовность помочь ему; но всѣ эти люди были бѣдны,-- бѣдны почти такъ-же, какъ онъ самъ. Когда онъ разсказалъ свою исторію и опустился на скамью въ изнеможеніи, почти безъ чувствъ, когда приведшіе его сообщили, что нашли его прислонившимся къ стѣнѣ и едва едва державшимся на ногахъ, что ему негдѣ даже переночевать, что онъ, можетъ быть, не ѣлъ со вчерашняго дня,-- тогда нѣсколько рукъ опустились въ карманы, къ тощимъ кошелькамъ.
   -- Не нужно, сказалъ одинъ рабочій съ загорѣлымъ и энергическимъ лицомъ,-- предоставьте это мнѣ!
   Онъ подошелъ къ Полю и, сѣвъ подлѣ него, сказалъ:
   -- Вы меня не знаете, но я васъ знаю. Я не имѣю ни жены, ни дѣтей и заработываю въ день отъ шести до семи франковъ. Мы подѣлимся моими двумя тюфяками и будемъ ѣсть вмѣстѣ до тѣхъ поръ, пока вы, дастъ Богъ, устроитесь какъ-нибудь. Идетъ, что-ли?
   Поль поднялъ на него тусклые глаза и хотѣлъ что-то отвѣчать. Рабочій остановилъ его словами.
   -- Вы огорчаете меня отказомъ.
   Молодой человѣкъ положилъ свои руки въ руки своего новаго друга, я они отправились.
   Рабочій занималъ большую, свѣтлую комнату на набережной Живыхъ-Водъ. Изъ окна видъ открывался широко на озеро. Подѣливъ тюфяки, хозяинъ потребовалъ, чтобы гость взялъ въ свое распоряженіе кровать. Онъ помогъ Полю улечься, устроилъ ему поудобнѣе подушку и сидѣлъ около него до тѣхъ поръ, пока тотъ не заснулъ. Глубокое состраданіе овладѣло имъ при видѣ этого мертвеннаго изаеможевія, этого тяжелаго, болѣзненнаго сна. "Бѣдное дитя!" повторялъ онъ и, наконецъ, уснулъ самъ, растянувшись на тюфякѣ, положенномъ на полъ въ углу комнаты.
   Когда Поль проснулся, солнце стояло уже высоко. Рабочаго не было дома, -- онъ отправился въ свою мастерскую. Молодой человѣкъ открылъ окно. На небѣ не было ни облачка; легкій вѣтерокъ освѣжалъ воздухъ; звуки, доносившіеся изъ отдаленнаго города, смѣшивались въ однообразномъ шопотѣ. Эта благодатная тишина природы хорошо подѣйствовала на настроеніе больного. Онъ долго сидѣлъ у окна, находя отраду въ своей слабости, освободившейся отъ физической боли. Его состояніе было похоже на состояніе выздоравливающаго.
   -- Мнѣ лучше, говорилъ онъ самъ себѣ, -- я могу думать.
   Двѣ потребности представились ему въ неотразимой настоятельности. Во-первыхъ, узнать все, что произошло въ домѣ нотаріуса за этотъ послѣдній мѣсяцъ. Ограничился-ли гнѣвъ старика Мишона однимъ Полемъ или обрушился въ такой же степени на дочь и племянницу? Молодой человѣкъ не сомнѣвался въ любви Селины, но онъ зналъ ея слабость; бѣдное дитя страдало изъ-за него, для него. Ждать долѣе было невозможно; необходимо узнать, что тамъ дѣлается. Вторая потребность, менѣе возвышеннаго свойства, была, однако, не менѣе настоятельною и безотлагательною. Для того, чтобы жить, нанять квартиру, купить бѣлья и платья, нельзя было обойтись хоть безъ небольшихъ денегъ. Въ такомъ видѣ, въ такомъ костюмѣ невозможно показаться на улицу, а тѣмъ болѣе пойти куда-нибудь просить должности, занятія.
   Одинъ только человѣкъ могъ въ одно и то-же время удовлетворить обѣимъ этимъ потребностямъ. Это былъ Эдмонъ. Правда, Поль соображалъ, что политическія причины разъединили теперь двухъ друзей; но онъ также былъ убѣжденъ, что Эдмонъ не поступитъ безжалостно съ побѣжденнымъ, взгляды котораго, болѣе крайніе, чѣмъ его собственные, были, однако, въ сущности одни и тѣ-же. И скиталецъ написалъ длинное письмо къ подцрефекту. Онъ разсказалъ ему все до послѣдней подробности, говорилъ, какъ брату, о своихъ душевныхъ волненіяхъ и своей нищетѣ.
   Часу въ первомъ дня возвратился хозяинъ квартиры. Онъ принесъ завтракъ и, какъ наканунѣ, старательно ухаживалъ за своимъ больнымъ. Тронутый Поль, желая доказать доброму человѣку хоть чѣмъ-нибудь свою благодарность, прочелъ ему письмо къ Эдмону и разсказалъ свою исторію.
   Отвѣтъ подпрефекта не заставилъ себя ждать. Черезъ три дня почтальонъ вручилъ Полю страховое письмо со вложеннымъ въ него билетомъ въ пятьсотъ франковъ. О, какъ забилось сердце молодого человѣка, когда онъ сорвалъ печать! Этотъ билетъ былъ больше, чѣмъ деньги,-- онъ доказывалъ, что другъ не измѣнилъ, онъ являлся, стало-быть, олицетвореніемъ вѣры, надежды, молодости!.. Но само письмо оказалось довольно лаконическимъ. Подпрефектъ сообщалъ въ короткихъ словахъ, что самъ Тьеръ, собственными устами, обѣщалъ ему въ скоромъ времени мѣсто префекта, что онъ много работаетъ и рѣдко посѣщаетъ семью нотаріуса, что ему всегда будетъ очень пріятно получать извѣстія отъ стараго друга. Вотъ и все. Напрасно Поль нѣсколько разъ читалъ и перечитывалъ эти строки, онъ не нашелъ ничего больше въ нихъ, ни между ними.
   -- Предстоящая префектура совсѣмъ поглотила его, говорилъ онъ себѣ, разсуждая объ Эдмонѣ, -- влюбленный понялъ-бы меня!
   Грусть снова вернулась къ нему, но онъ скоро оправился:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я не хочу поддаваться унынію! Я напишу къ Гренье, напишу прямо къ ней. Ни одинъ отецъ не можетъ помѣшать въ такомъ случаѣ; она любитъ меня, она отвѣтитъ мнѣ...
   Онъ вышелъ изъ дома, купилъ бѣлья и платья, побрился и причесался. Рабочій, возвратившись вечеромъ, не узналъ своего квартиранта въ изящномъ джентльменѣ, котораго онъ засталъ у себя въ комнатѣ... Нищета принижаетъ тѣхъ, на кого она обрушивается. Но въ хорошо воспитанномъ, привыкшемъ къ хорошей жизни человѣкѣ, къ этому приниженью присоединяется чувство сравненія между тѣмъ, что онъ былъ, и тѣмъ, что сталъ, и это чувство совершенно парализуетъ его, отнимаетъ всякую энергію, доводитъ до апатіи въ отношеніи къ себѣ. Съ возвращеніемъ перваго луча матеріяльнаго благосостоянія, противоположность обнаруживается съ такою же силою: опущенный и смущенный взглядъ подымается и становится смѣлѣе; движенія пріобрѣтаютъ прежнюю гибкость; съ возможностью дѣйствовать возвращается и желаніе дѣятельности.
   Поль, увидя себя въ прежнемъ приличномъ видѣ, снова ощутилъ въ себѣ бодрую силу своего возраста и своей натуры.
   -- Я веду васъ сегодня обѣдать, сказалъ онъ новому другу;-- за десертомъ мы потолкуемъ,
   Они вошли въ ресторанъ и усѣлись у окна, откуда видъ открывался на озеро. Обѣдъ шелъ весело, оживленно. Бѣлая скатерть, хорошая сервировка, вкусный столъ дѣйствовали на Поля и, помимо его вѣдома, довершали дѣло воскрешенія, начатое у портного и парикмахера. Онъ разсказалъ собесѣднику свои планы до войны.
   -- Какъ только я полюбилъ, я понялъ величіе и прелесть труда. То, чѣмъ я хотѣлъ заняться въ то время по требованію чести, чтобы сдѣлаться достойнымъ моей невѣсты, то-же самое попытаюсь я дѣлать теперь еще по оди.ой причинѣ -- по необходимости заработывать насущный хлѣбъ. Къ несчастію, я не имѣю такой професіи, какъ вы. Заняться здѣсь адвокатурой -- для меня немыслимо: у меня нѣтъ средствъ выжидать кліентовъ. Остается одинъ шансъ -- найти какое-нибудь, хоть самое скромное мѣстечко въ какой-нибудь конторѣ или компаніи. Женева -- городъ торговый и промышленный; здѣсь, я думаю, даже иностранцу нетрудно добыть себѣ занятіе.
   -- Труднѣе, чѣмъ вы полагаете. Но вы правы, и попытаться вамъ слѣдуетъ. Только совѣтую -- берегите ваши деньги.
   

ГЛАВА XIV.

   На слѣдующее утро, видя все въ розовомъ свѣтѣ, полный вѣры въ будущность, имѣя точкою опоры нѣсколько золотыхъ монетъ, бренчавшихъ въ его карманѣ, Поль началъ обходить женевскихъ банкировъ, выписавъ по адресной книгѣ ихъ адресы.
   Первый блинъ, вышелъ комомъ. Банкиръ, маленькій человѣчекъ, наряженный почему-то съ утра во фракъ и шелковый жилетъ, широко раскрытый на груди, на которой сверкали три бриліантовыя запонки, съ веселымъ, сіяющимъ, розовымъ лицомъ, -- разсыпался въ любезностяхъ, но когда выслушалъ исторію просителя, то еще болѣе разсыпался въ извиненіяхъ... Разница въ политическихъ убѣжденіяхъ! Притомъ проситель -- католикъ! А банкиръ -- тоже католикъ. И вдругъ -- два католика такихъ діаметрально-противоположныхъ убѣжденій!.. Невозможно, рѣшительно невозможно!..
   "Не туда попалъ! думалъ Поль, выходя на улицу; -- какъ видно, мнѣ слѣдуетъ обратиться къ протестанту".
   Второй банкиръ былъ субъектъ иного свойства. Онъ напоминалъ собою старика Мишона: та-же длинная, холодная и сухая физіономія, тотъ-же сдержанный видъ, тотъ-же черный костюмъ. Этому до католицизма Поля не было никакого дѣла, такъ-какъ онъ былъ кальвинистъ, но изъ разсказа молодого человѣка онъ почему-то вывелъ заключеніе, что передъ нимъ стоитъ существо, насквозь проникнутое атеизмомъ и, поднявъ глаза къ потолку, онъ произнесъ гробовымъ голосомъ нѣчто вродѣ короткой проповѣди.
   Тѣмъ аудіенція и кончилась.
   -- Нѣтъ, надо пойти другимъ путемъ, рѣшилъ Поль и обратился за справками къ одному молодому человѣку, съ которымъ познакомился въ кофейнѣ:
   -- Есть здѣсь, въ Женевѣ, какой-нибудь банкиръ изъ республиканцевъ?
   -- Да вѣдь въ Щвейцаріи всѣ республиканцы, отвѣчалъ тотъ.
   -- Поймите меня хорошенько. Я ищу республиканца, незараженнаго жаждою прозелитизма ни въ пользу Пія IX, ни въ пользу Кальвина.
   -- А, вотъ что! Вамъ фран-масона нужно? Есть, есть и такіе.
   И онъ далъ адресъ. Поль отправился къ фран-масону. Результатъ оказался тотъ-же, только съ нѣкоторыми варіяціями въ причинѣ отказа...
   Бѣдный искатель занятій вернулся въ совершенномъ изнеможеніи въ свою комнату на набережной Живыхъ-Водъ.
   -- Что дѣлать, чтобы не умереть съ голода? спросилъ онъ своего друга рабочаго.
   Тотъ покачалъ головою.
   -- Ищите еще, Только малодушный трусъ приходитъ въ отчаяніе отъ первыхъ неудачъ.
   -- Ваша правда. Я буду искать.
   Но вездѣ повторялась та-же исторія. Къ концу недѣли всѣ банкиры были извѣданы. "Еще нѣсколько дней, думалъ Поль,-- и я опять буду безъ копейки. Что дѣлать тогда? За что приняться?.. Когда мнѣ можно будетъ снова возвратиться во Францію? Когда съ моего имущества будетъ снятъ секвестръ?"
   И передъ этою перспективою дней, недѣль, мѣсяцевъ безъ занятія для удовлетворенія жажды дѣятельности, безъ средствъ для добыванія насущнаго хлѣба, безъ любимаго существа, которое замѣнило бы отечество,-- молодой скиталецъ опять впалъ въ глубокое уныніе... Но по-временамъ негодованіе закипало въ немъ и пробуждало энергію.
   -- Нѣтъ, говорилъ онъ,-- я не поддамся апатіи! Я не растрачу моей молодости въ безполезныхъ поискахъ, въ ребяческихъ ожиданіяхъ, въ вѣчно разбивающихся надеждахъ, въ пустыхъ мечтаніяхъ! Если нужно, я выучусь какому-нибудь ремеслу!.. Я уѣду въ Америку...
   Но въ это время образъ Селины появился передъ нимъ... Онъ ждалъ письма, онъ позволялъ себѣ надѣяться даже на пріѣздъ ея... Вѣдь всего нѣсколько миль раздѣляли ихъ, и она любила его. Да, любила; онъ усомнился-бы во всемъ, только не въ этомъ... Наконецъ, письмо получилось. Оно было также страховое, какъ и письмо Эдмона.
   -- У васъ много добрыхъ друзей во Франціи! сказалъ почтальонъ.
   Поль не слышалъ его. Онъ уже разорвалъ конвертъ и читалъ.
   -- Роспишитесь въ полученіи.
   -- Да, да... Здѣсь?.. Хорошо, хорошо.
   Это писала Марта. Она сообщала все, до послѣдней подробности, разсказывала о тревогахъ своихъ и Селины, о холодномъ гнѣвѣ нотаріуса, о его запрещеніи дочери когда-бы то ни было писать жениху. Но Марта спѣшила прибавить: "я пишу за двоихъ". Отъ Эдмона онѣ узнали о конфискаціи имущества ихъ друга, и у нихъ одновременно явилась мысль -- всѣ деньги, какія имъ удалось сберечь, отдать для оборота этому пострадавшему другу. Письмо оканчивалось словами: "Не унывайте! Надѣйтесь!"
   Поль читалъ и перечитывалъ несчетное число разъ. Онъ произносилъ нѣкоторыя мѣста вслухъ, переходилъ отъ восторженнаго восхищенія къ тихому волненію.
   -- О! говорилъ онъ, -- когда человѣка любятъ такъ, какъ любимъ я, онъ можетъ совершить все, что хочетъ... Теперь я вѣдь обезпеченъ на нѣсколько мѣсяцевъ! Какъ бережно стану я тратить этотъ маленькій капиталъ, каждая частица котораго представляетъ собою для меня лишній день независимости, достоинства, надежды на лучшее!.. Нѣтъ, я не уѣду изъ Женевы, потому что оставить этотъ городъ -- значитъ оставить ее. Но эти милыя созданія принесутъ мнѣ счастье. Я становлюсь суевѣрнымъ. Невозможно, чтобы то, чего желаютъ онѣ, не сдѣлалось. Въконцѣ-концовъ моя энергія сломитъ всѣ препятствія...
   Тѣмъ не менѣе, старанія отыскать какое-нибудь занятіе долго оставались безплодными. Наконецъ, однажды, сидя въ кофейнѣ, Поль увидѣлъ вошедшаго туда господина, лицо котораго показалось ему знакомымъ; вошедшій, въ свою очередь, смотрѣлъ на Поля съ тѣмъ-же выраженіемъ. Черезъ нѣсколько минутъ они узнали другъ друга.
   -- Мы ужинали вмѣстѣ годъ тому назадъ!
   -- Въ фридландской улицѣ!
   -- У "Маленькаго пажа!"
   -- Душевно радъ съ вами встрѣтиться!
   Этотъ господинъ ѣхалъ играть въ рулетку и остановился въ Женевѣ только на нѣсколько часовъ. Это былъ отчаянный и старый жуиръ, смотрѣвшій на политическія убѣжденія, какъ онъ самъ выражался, съ чисто-критической стороны, но человѣкъ умный и съ сердцемъ. Онъ выслушалъ исторію Поля и сказалъ:
   -- Пойдемте обѣдать. Вы мнѣ позволите выпить за ваше здоровье?
   -- Отъ всего сердца, отвѣтилъ Поль;-- мнѣ отрадно побыть съ человѣкомъ, который можетъ говорить мнѣ о Парижѣ, хотя, прибавилъ онъ съ серьезною улыбкой,-- я далеко не тотъ, чѣмъ былъ при второй имперіи.
   Они оставили кофейню и нѣсколько минутъ шли молча. Старый парижанинъ внимательно наблюдалъ своего компаньона. Молодость Поля возбуждала его симпатію. А можетъ быть, онъ и завидовалъ ему немного! Но особенно интересовала его, даже волновала мысль, что этотъ молодой человѣкъ, съ которымъ онъ встрѣчался у бульварныхъ актрисъ, пошелъ потомъ драться за свое отечество, свои политическія идеи, т. е. за такія вещи, которыя представлялись ему, старому практику, чистыми отвлеченностями.
   -- Есть у васъ деньги? спросилъ онъ Поля съ нѣкоторою робостью.
   -- Очень немного. Однакожъ, довольно для того, чтобы имѣть возможность перебиться нѣсколько мѣсяцевъ. Если я въ чемъ существенно нуждаюсь, такъ это въ мѣстѣ, какъ-бы скромно оно ни было. Я имѣю честолюбивое желаніе заработывать себѣ хлѣбъ.
   Парижанинъ снова посмотрѣлъ на него и съ то-же робостью опросилъ:
   -- Какого-бы собственно мѣста желали вы? Мнѣ знакомъ здѣсь директоръ одной желѣзной дороги.
   -- Ахъ, поговорите, поговорите съ нимъ обо мнѣ! Если нужно, я пойду смазывать колеса и переносить багажъ...
   Старый игрокъ пожалъ руку Поля.
   -- Меня ждетъ рулетка, но пусть ее ждетъ! Я пробуду лишній день въ Женевѣ и повидаюсь съ этимъ господиномъ.
   На слѣдующее утро, въ условленный часъ, Поль засталъ въ той-же кофейнѣ своего парижскаго знакомаго. Первыя слова старика были:
   -- Дѣло сдѣлано. Идемте!
   Одинъ изъ директоровъ лозанско невшательской желѣзной дороги далъ Полю скромное мѣсто на иверденской станціи, съ жалованьемъ въ тысячу четыреста франковъ.
   

ГЛАВА XV.

   Вскорѣ послѣ этой перемѣны въ судьбѣ молодого скитальца, Селина и Марта ходили по дорожкамъ своего садика.
   -- Онъ получилъ мѣсто! Получилъ мѣсто! повторяла Марта.-- Какое счастіе!
   -- Да... да... разсѣянно говорила невѣста.
   -- Какъ холодно ты принимаешь это важное извѣстіе!
   -- Какое важное извѣстіе? Что Поль. служитъ гдѣ-то на станціи желѣзной дороги?
   -- Нѣтъ, но что Поль заработываетъ себѣ хлѣбъ своимъ трудомъ, самъ удовлетворяетъ своимъ потребностямъ и нуждамъ, независимъ отъ другихъ, сохраняетъ въ своемъ несчастій силу и достоинство характера, т. е. то, что такъ трудно сохранить, когда приходится бороться съ бѣдностью!
   -- Ты все преувеличиваешь!
   -- Потому что я нахожу его, дѣйствительно, великимъ! Какая разница между празднымъ и безполезнымъ юношей, какимъ онъ пріѣхалъ сюда полтора года назадъ, и теперешнимъ зрѣлымъ человѣкомъ! Ты была первымъ двигателемъ этого преобразованія. Ты въ-правѣ гордиться этимъ.
   -- Гордиться!.. Ахъ!..
   -- Ты недовольна, жалуешься... Да что-же можетъ сравниться съ блаженствомъ видѣть возвышеніе того, кого любишь? Развѣ ты можешь упрекнуть Поля хоть въ чемъ-нибудь?
   -- Во многомъ; но ты меня не поймешь. Во-первыхъ, онъ уѣхалъ. Ты одобрила это рѣшеніе; я была согласна съ папа и г. Лорестаномъ: по-моему, ему слѣдовало остаться. А когда представилась возможность возвратиться, какъ поступилъ онъ? Посовѣтовался-ли онъ со мною? Нѣтъ. Для него составляли все его политическія убѣжденія; я тутъ была совсѣмъ лишняя... Что со мною станется теперь?
   -- Не мнѣ указывать тебѣ твой образъ дѣйствій. Онъ заключается въ двухъ словахъ: вѣрить, ждать.
   -- Марта, тебѣ хорошо говорить, -- ты сильна.
   -- Я пряма.
   -- Не будь жестока къ твоей бѣдной Селинѣ...
   -- Я только справедлива.
   Въ эту минуту у домовой калитки позвонили. Это пріѣхалъ Эдмонъ Лорестанъ.
   Съ нѣкотораго времени подпрефектъ сдѣлался особенно частымъ посѣтителемъ дома нотаріуса. Предлогомъ учащенія визитовъ онъ выставлялъ предстоящее полученіе должности префекта и желаніе воспользоваться послѣднимъ временемъ близкаго сосѣдства, въ виду скораго отъѣзда. На самомъ-же дѣлѣ его привлекала Селина. Когда онъ увидалъ ее въ первый разъ, она поразила его своею красотою, но такъ-какъ это была невѣста его друга, то онъ отретировался, сказавъ себѣ: "здѣсь дѣлать нечего, проку мало!" Это не былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которыхъ возбуждаетъ соперничество и привлекаетъ борьба, точно такъ-же, какъ не принадлежалъ онъ и къ тѣмъ избраннымъ натурамъ, что могутъ любить безнадежно и съ самопожертвованіемъ. Когда-же съ Полемъ совершилась окончательная катастрофа, почтенный подпрефектъ сталъ предаваться постепенно соображеніямъ и разсчетамъ, свойственнымъ мелкимъ натурамъ. "Селина сдастся, думалъ онъ.-- Какая дѣвушка не сдалась-бы на ея мѣстѣ? Она забудетъ. Въ такихъ случаяхъ забываютъ..."
   Чувство, которое дочь нотаріуса возбуждала въ немъ, меньше походило на любовь,-- этотъ человѣкъ не былъ способенъ ни на что страстное, -- чѣмъ на очень живое влеченіе къ предмету, составленному изъ матеріальныхъ выгодъ брака съ единственною дочерью богатаго человѣка и въ то-же время изъ личныхъ прелестей невѣсты. Но этотъ анализъ ускользалъ отъ Эдмона. Дай ему на выборъ Селину и какую-нибудь пансіонерку, съ такимъ-же приданымъ, онъ не поколебался-бы. Ему казалось, что онъ, дѣйствительно, любитъ ее. Относительно Поля онъ ни за что на свѣтѣ не согласился-бы сдѣлаться виноватымъ, такъ-какъ былъ однимъ изъ тѣхъ спокойныхъ эгоистовъ, у которыхъ всякое угрызеніе совѣсти разстраиваетъ хорошее пищевареніе. Но развѣ сами событія не подсказывали ему теперь софизмовъ, необходимыхъ для успокоенія совѣсти? "Старикъ Мишонъ, говорилъ онъ себѣ подъ диктовку этихъ софизмовъ, -- никогда не отдастъ своей дочери моему другу послѣ того, что случилось. Стало быть, не я отнимаю у Поля его невѣсту, -- она не принадлежитъ уже ему, не принадлежитъ никому. Если она не выйдетъ за меня, то выйдетъ за другого. Пусть-же буду лучше я, чѣмъ другой".
   И будущій префектъ сталъ дѣйствовать съ своею обычною ловкостью. Онъ началъ съ отца и приводилъ старика въ восторгъ своими административными мѣрами. Въ то-же время онъ понималъ значеніе Марты и, чтобы привлечь ее на свою сторону, высказывалъ ей свои республиканскія убѣжденія, но она слушала его холодно и не отвѣчала. Зато Селинѣ его посѣщенія и бесѣды доставляли удовольствіе. Въ ея присутствіи онъ никогда не разсуждалъ о серьезныхъ предметахъ; онъ занималъ ее разсказами о разныхъ городскихъ новостяхъ, привозилъ ей журналы модъ и альбомы, пользовался всѣми случаями, чтобы деликатно говорить ей, что она красавица. Дурно отзываться о Полѣ было-бы неловкимъ маневромъ, и Эдмонъ воздерживался отъ него. Каждый разъ, какъ имя его друга случайно попадало въ разговоръ, онъ. тотчасъ-же замѣчалъ: "бѣдный Поль! У него было столько сердца!" или: "столько ума!" Но всѣ эти отзывы дѣлались въ прошедшемъ времени, тономъ надгробной рѣчи, точно говорившій хотѣлъ пріучить дѣвушку къ мысли, что ея женихъ умеръ.
   И этотъ образъ дѣйствій оказался успѣшнымъ. Милая дѣвочка, какъ всѣ дѣти, измѣряла свое собственное чувство чувствомъ другихъ относительно ея. Она любила, когда ее любили. Въ подобныхъ случаяхъ первое впечатлѣніе -- самое живое и самое сильное. Это первое впечатлѣніе произвелъ на нее Поль. Поэтому онъ покамѣстъ занималъ еще въ ея сердцѣ первое мѣсто. Но не трудно было предвидѣть, что разлука и время мало-по-малу изгладятъ эту любовь. Между тѣмъ подпрефектъ все больше и больше нравился ей. Законъ равенства мало-по малу сближалъ эти двѣ одинаковыя натуры, отъ которыхъ Марта рѣзко отдѣлялась непоколебимою прямотою своихъ убѣжденій, а Поль -- горячностью и порывистостью своего энтузіазма.
   Марта страдала. Послѣднія политическія событія еще болѣе укрѣпили, закалили эту сильную натуру, нисколько не уменьшивъ въ ней способности любить. Она давала много, получала мало и не протестовала противъ несправедливости обмѣна. Чистота ея жизни, привычка къ возвышеннымъ мыслямъ обнаруживались въ спокойствіи ея движеній и рѣчи. Веселость ея имѣла кроткій и добрый характеръ. Въ отношеніи къ Селинѣ она держала себя, какъ мать, и когда Селинѣ случалось проявлять наивный эгоизмъ избалованнаго ребенка, кузина не оскорблялась этимъ, чувствуя себя достаточно вознагражденною за свою преданность довѣріемъ, которое дѣвушка питала къ ней. Старикъ Мишонъ всегда походилъ больше ни простого опекуна ея, чѣмъ на второго отца. Но она чувствовала, что онъ уважалъ ее, цѣнилъ по достоинству. Сирота вспоминала смерть своего отца: она помнила, какъ очутилась ребенкомъ въ чужомъ домѣ и какъ нашла здѣсь семейство, перестала быть одинокой.
   Но теперь дядя уже не прощалъ ей ея приверженности къ Полю; кузина уже не повѣряла ей всѣхъ своихъ мыслей; Марта видѣла, что отецъ подозрительно слѣдитъ за нею, а на лицѣ дочери читала сдержанность, похожую на боязнь.
   -- Я донимаю, говорила себѣ Марта:-- во мнѣ видятъ представительницу Поля. Дядя смотритъ на меня, какъ на помѣху его планамъ. Сама Селина уже не смѣетъ быть, по-прежнему, откровенной со мною. Бѣдный Поль! Еслибъ онъ зналъ все, что здѣсь дѣлается, -- онъ, который такъ любитъ, для котораго въ этой любви заключено все!
   Теперь благородная дѣвушка писала своему другу все чаще и подробнѣе. Окончивъ письмо, она прочитывала его вслухъ Селинѣ и спрашивала:
   -- Не припишешь ли ты что-нибудь?
   -- Ты знаешь, что папа запретилъ мнѣ...
   -- Я напишу подъ твою диктовку.
   -- Къ чему? Развѣ твое письмо идетъ не отъ насъ обѣихъ?
   Марта повторяла: "бѣдный Поль!" Такое отношеніе къ нему возмущало ея прямую, правдивую натуру. Но въ то-же время невольная радость обличала глубоко-затаенную тайну ея сердца. "Этотъ бракъ не состоится!" говорила она и прибавляла: "Тѣмъ лучше! Потому что она не любитъ его, какъ слѣдовало-бы его любить, недостойна его любви!"
   Съ наступленіемъ зимы, посѣщенія Эдмона сдѣлались еще чаще. Нотаріусъ затворялся съ нимъ въ кабинетѣ на цѣлые часы; иногда онъ приглашалъ туда и дочь, и бесѣда продолжалась между троими. Скоро по мѣстечку разнесся слухъ, что дочь Мишона выходитъ замужъ за подпрефекта. Мартѣ ни слова не говорили объ этомъ ни дядя, ни кузина, но городскіе слухи дошли и до нея. Въ первую минуту тайна ея сердца порывисто прорвалась наружу: она вбѣжала въ свою комнату и, зарыдавъ, воскликнула: "Свободенъ! Свободенъ! Онъ будетъ свободенъ!" Но это былъ только минутный взрывъ. "Я поступаю неблагородно!" сказала та себѣ и пошла къ кузинѣ, чтобы узнать всю правду.
   -- Селина, что происходитъ у насъ въ домѣ? спросила она, прямо приступивъ къ дѣлу.
   -- Но... ничего... отвѣчала та съ смущеніемъ лгущаго ребенка.
   -- Всѣ говорятъ, что твой отецъ выдаетъ тебя замужъ.
   Селина потупила глаза.
   -- Мнѣ неизвѣстны намѣренія папа.
   -- Стало быть, они неизвѣстны тебѣ одной?
   Дѣвушка молчала.
   -- Селина, я люблю тебя, Селина, отвѣчай мнѣ. Я вѣрю, что ты ничего не знаешь. Но предположу что эти слухи основательны, что твой отецъ, дѣйствительно, рѣшился выдать тебя замужъ; какъ-бы ты поступила въ такомъ случаѣ? Ты не отвѣчаешь?
   -- Что-же мнѣ отвѣчать тебѣ? Когда отецъ приказываетъ, дочери остается только повиноваться.
   -- Даже тогда, когда эта покорность есть клятвопреступленіе?
   -- Папа говоритъ, что Поль первый нарушилъ данное слово.
   -- Это ложь! Ты знаешь, что онъ любитъ тебя, надѣется на тебя и ждетъ тебя...
   -- Но развѣ онъ можетъ вернуться во Францію? Развѣ я могу поѣхать къ нему въ Швейцарію?
   -- Нѣтъ, но ты можешь остаться его невѣстой! Любишь ты его?
   -- Мнѣ не позволяютъ больше любить его.
   -- Отвѣчай прямо -- да или нѣтъ. Любишь ты его?
   Селина заплакала и тихо, чуть слышно произнесла:
   -- Да.
   -- О, ты снова прежняя Селина! радостно воскликнула Марта.-- Поцѣлуй меня! Все спасено!
   -- Нѣтъ.
   -- Нѣтъ?
   -- Ты знаешь моего отца. Онъ обѣщалъ мою руку г. Лорестану. Я никогда не найду въ себѣ силы сопротивляться ему.
   -- Г. Лорестанъ -- негодяй, обманывающій своего друга!
   -- Г. Лорестанъ согласенъ съ папа: онъ находитъ, что я свободна. Безъ этого онъ не попросилъ-бы моей руки. Онъ любитъ меня.
   -- Онъ сказалъ тебѣ это?
   -- Да. Въ присутствіи отца.
   -- И ты согласилась слушать его? Поди, ты низкая дѣвушка!
   -- Марта!..
   -- Да, низкая... Тамъ, въ Швейцаріи, на чужой сторонѣ, есть человѣкъ, несчастный, раззоренный, обязанный работать, какъ поденьщикъ, чтобы не умереть съ голода. Этотъ человѣкъ -- твой женихъ. У него одна мысль -- ты; одно утѣшеніе -- ты; одна надежда -- ты. Ты говоришь, что любишь его, и -- кидаешь его!..
   -- Марта!..
   -- Да, кидаешь! И для кого? Для другого, недостойнаго тебя,-- для безсовѣстнаго честолюбца, который согласился служить второму правительству послѣ службы первому и который завтра измѣнитъ этому второму для третьяго, какъ измѣнилъ своему другу!
   -- Марта!..
   -- Оставь меня!
   -- Марта, ты когда-нибудь пожалѣешь, что такъ говорила со мною... Ты -- мой единственный другъ, моя сестра...
   -- Твоя сестра...
   Марта подбѣжала къ Селинѣ и, крѣпко обнявъ ее, со слезами на глазахъ, вся дрожа, сказала:
   -- Ну, да! Отъ тебя зависитъ, чтобы я осталась твоею сестрою, чтобы я стала любить тебя больше, чѣмъ когда-либо, чтобы я отдала тебѣ всю мою жизнь. Останься честною и не нарушай своей клятвы!
   Дѣвушка тихо высвободилась изъ ея объятій.
   -- Еще ничего не сдѣлано, сказала она,-- и до этой свадьбы еще далеко.
   -- Ахъ, произнесла Марта, опускаясь на стулъ,-- вотъ какъ она отвѣчаетъ мнѣ! Поль погибъ!
   Весь этотъ день и слѣдующій благородная дѣвушка старалась оставаться одна. Она ходила взадъ и впередъ по дому и по саду, съ тѣми внезапными и рѣзкими измѣненіями въ походкѣ и выраженіи лица, которыя обличаютъ внутреннюю борьбу. Наконецъ, утромъ третьяго дня она сказала себѣ: "прежде, чѣмъ на что-нибудь рѣшиться, посовѣтуюсь съ честнымъ человѣкомъ". И она направилась къ домику Гренье.
   

ГЛАВА XVI.

   Скучно и безцвѣтно потянулись для Поля дни въ ничтожномъ городишкѣ, Иверденѣ, куда забросила его судьба. Несмотря на всѣ, постигшія его, бѣдствія, въ немъ сохранялись еще во всей силѣ молодость, восторженность, постоянная потребность находиться въ обществѣ людей, равныхъ ему по развитію, потребность симпатическаго общенія съ человѣчествомъ, которую поселили и поддерживали въ немъ сперва его натура, потомъ его новыя убѣжденія.
   Оторванный отъ родины и близкихъ, онъ жаждалъ встрѣтить и пожать чью-нибудь дружескую руку. Ему такъ хотѣлось увидѣть на окружавшихъ его лицахъ привѣтливую улыбку, услышать теплое, задушевное слово, -- а вокругъ него двигались все чужіе, холодные люди, которымъ не было никакого дѣла до его страданій!.. И съ каждымъ днемъ онъ все больше и больше отрывался отъ жизни дѣйствительной, уходя въ призрачный міръ мечтаній и воспоминаній... Картины прошлыхъ лѣтъ, тѣхъ лѣтъ, когда онъ еще не зналъ, что значитъ страданіе, -- поочередно проходили передъ его глазами. Всѣ тѣ атрибуты благосостоянія, которые нѣкогда казались ему совершенно естественными условіями жизни: комфортабельная и удобная квартира, столовое бѣлье безукоризненной чистоты, вкусныя кушанья, живая и остроумная бесѣда, освѣщенные бульвары, музыка, хорошенькія лица, -- все это воскресало въ его головѣ, какъ воспоминанія о потерянномъ раѣ. Потомъ на смѣну ихъ приходили другія картины. Вотъ, на берегу Средиземнаго моря, рядъ домовъ ослѣпительной бѣлизны; вотъ улицы Лондона, утонувшія въ туманѣ, сквозь который всѣтъ газа пробивается точно кровавыя звѣзды; вотъ бельгійскія фабрики, закопченныя и шумныя. Повидимому, нехорошо: тамъ палящій зной, здѣсь холодъ и шумъ, но зато вездѣ жизнь, дѣятельность, веселость,-- вездѣ, кромѣ этого швейцарскаго мѣстечка... Тутъ ни солнца, ни газа, а главное -- почти ни одного человѣка, который согласился-бы сблизиться съ вами, не освѣдомившись предварительно, кальвинистъ-ли вы и не принадлежите-ли къ какому-нибудь другому кантону?..
   Но бывали часы, когда Поль старался сбросить съ себя подавлявшее его уныніе.
   -- Да, говорилъ онъ, утѣшая самъ себя, -- я парія въ мертвой странѣ; но я заработываю хлѣбъ собственнымъ трудомъ и отъ нея отдѣляетъ меня только нѣсколько верстъ.
   Всего былъ лишенъ теперь несчастный: Парижа, Франціи, денетъ, сообщества близкихъ и знакомыхъ, но у него оставалась Селина. Граница, черезъ которую не имѣла права переступить его нога, разъединяла только ихъ тѣла. Вечеромъ, когда онъ произносилъ: "моя милая невѣста!" ему слышалось, какъ она отвѣчала: "мой милый женихъ!" А когда на каждомъ изъ этихъ домовъ, окружавшихъ его, на каждомъ изъ этихъ лицъ онъ читалъ, написанное крупными буквами, слово я,-- на его собственномъ домѣ и въ его сердцѣ бросалось ему въ глаза неизгладимое мы!
   Великимъ утѣшеніемъ служили для него письма Марты. Она сообщала ему малѣйшія подробности ихъ домашней жизни, но не ограничивалась этимъ. Наученная воспоминаніями собственнаго дѣтства, она знала, что идеи становятся жизнью человѣка, однажды сразившагося за нихъ, и обсуждала въ бесѣдѣ съ другомъ тѣ идеи, которыя были рождены во Франціи событіями послѣдняго времени. Героическая дѣвушка надѣялась на организацію новаго національнаго собранія, на обнародованіе общей амнистіи... При чтеніи этихъ строкъ, яркій свѣтъ озарялъ темноту, окружавшую изгнанника. Онъ спѣшилъ отвѣчать своей утѣшительницѣ, и письма его, несвязныя, когда онъ говорилъ только о своихъ матеріальныхъ лишеніяхъ, становились краснорѣчивыми и пламенными. когда дѣло заходило объ его убѣжденіяхъ, его отечествѣ, будущности.
   Одно время онъ двѣ недѣли не получалъ ни одной строки. Затѣмъ пришло письмо, въ которомъ имя Селины было упомянуто всего одинъ разъ: "она здорова" -- вотъ все, что сказала Марта. Напрасно онъ читалъ и перечитывалъ это письмо: ничего больше не говорилось тутъ о ней, о той, которая составляла для него въ жизни все...
   -- Неужели меня не понимаютъ? говорилъ онъ, -- неужели они не чувствуютъ, до какой степени мнѣ необходимо знать все: что она дѣлаетъ, что говоритъ, что ѣстъ за обѣдомъ, какого цвѣта лента надѣта на ней? Нѣтъ, нѣтъ, Марта не понимаетъ меня! Но она сама, Селина!.. Вѣдь сестра читаетъ ей свои письма ко мнѣ!
   И онъ отправилъ къ Мартѣ всего нѣсколько строкъ: "Не говорите мнѣ больше о политикѣ; говорите только о себѣ самихъ!" Марта отвѣчала ласковымъ, нѣжнымъ письмомъ, въ которомъ не было ни слова о политикѣ, но не говорилось также и о Селинѣ... Поль написалъ снова: "Марта, умоляю васъ! Скажите мнѣ всю правду! Что происходитъ у васъ? Не подготовляете-ли вы меня къ несчастью? Не дѣлается-ли Селина жертвою отцовскаго насилія? Не измѣнилась-ли она сама?" Но, написавъ эти строки, онъ сказалъ себѣ: "Нѣтъ, нѣтъ! Я не хочу, я никогда не буду сомнѣваться въ ней! Все, кромѣ этого"сомнѣнія!"
   И несчастный сталъ снова ждать.
   

XVII.

   Каждый разъ, какъ приходилъ поѣздъ изъ Женевы, Поль отправлялся на станцію съ надеждою увидѣть знакомое лицо, услышать знакомый голосъ... Много времени прошло въ этихъ напрасныхъ ожиданіяхъ...
   Черезъ недѣлю послѣ полученія послѣдняго письма Марты, онъ сидѣлъ въ обычное время на платформѣ станціи, когда изъ вагона подходившаго поѣзда раздался крикъ:
   -- Г. Поль!
   И огромная фигура, съ дорожной сумкой въ рукѣ, вывалилась на платформу.
   -- Гренье! Дорогой мой! кричалъ Поль, горячо обнимая пріѣзжаго;-- вы, вы здѣсь! У меня! Боже мой, какая радость!
   И онъ крѣпко сжималъ руки Гренье, любовно разглядывалъ его -- и вдругъ поблѣднѣлъ.
   -- Что случилось?
   Гренье не отвѣчалъ.
   -- Никто не заболѣлъ у васъ?
   -- Никто, никто, слава-богу.
   -- И вы пріѣхали только, чтобъ навѣстить меня?
   Гренье съ безпокойствомъ оглядѣлся вокругъ себя.
   -- Я понимаю, сказалъ Поль,-- чужіе люди васъ стѣсняютъ... Идемте ко мнѣ. Тамъ никто не помѣшаетъ намъ.
   Но нетерпѣніе было слишкомъ сильно. На дорогѣ отъ станціи Поль остановился и сказалъ:
   -- У меня не хватаетъ силъ ждать. Вотъ скамья,-- сядемъ... Говорите!
   Они сѣли, но молчаніе длилось еще нѣсколько минутъ. Гренье смотрѣлъ въ землю, потомъ поднялъ глаза; они встрѣтились съ глазами Поля.
   -- Спрашивайте меня, произнесъ онъ почти шопотомъ, -- я буду отвѣчать на всѣ ваши вопросы.
   -- Что дѣлаетъ Селина? Она знаетъ, что вы поѣхали сюда?
   -- Меня послала сюда м-ль Марта...
   Изъ блѣднаго лицо Поля сдѣлалось мертвенно-зеленымъ. Испуганный Гренье взялъ его за обѣ руки.
   -- Ну, полно, вѣдь вы мужчина... Лучше сказать вамъ все сразу. М-ль Селина выходитъ замужъ...
   Молодой человѣкъ вскочилъ, какъ ужаленный.
   -- Селина?.. Неправда!..
   -- Полно, полно!.. Будьте мужчиной!..
   -- Это неправда!.. Ты обманываешь меня! Ты повторяешь заученый урокъ!.. Селина -- замужъ! Это невозможно!.. Это... Впрочемъ, нѣтъ, -- это правда; такія вещи нельзя выдумать... Извини меня... Она выходитъ замужъ... Да... За кого?..
   Гренье молчалъ.
   -- За кого?..
   -- За г. Эдмона Лорестана...
   Поль дико захохоталъ, потомъ закачался, поднесъ руку къ сердцу и снова упалъ на скамью... Глаза его дико блуждали, губы беззвучно шевелились.
   -- Поль, повторилъ Гренье,-- Поль! Дорогой другъ мой!..
   Но молодой человѣкъ не слушалъ его.
   Наконецъ, онъ поднялъ голову и посмотрѣлъ вокругъ себя нерѣшительнымъ взглядомъ человѣка, вышедшаго изъ темной могилы на свѣтъ. Нѣсколько жалобныхъ стоновъ вырвалось изъ груди. Онъ вздрогнулъ, потомъ вдругъ выпрямился. Кровь снова поднялась къ лицу.
   -- Я не умеръ, къ несчастью, сказалъ онъ.
   Черезъ нѣсколько минутъ они были въ его квартирѣ. Поль усадилъ гостя въ единственномъ креслѣ комнаты, самъ помѣстился на кровати и сказалъ:
   -- Я васъ слушаю. Теперь ужь не бойтесь ничего, вы можете говорить; я достаточно оправился...
   -- Ахъ, разсказъ мой будетъ педологъ. Вы знаете, что началось съ того, что г. Мишонъ запретилъ своей дочери писать вамъ.
   -- Знаю.
   -- Хотѣлъ онъ было запретить и мнѣ получать ваши письма. Ну, конечно, я только посмѣялся... Наполеоновское-то время вѣдь кончилось... М-ль Марта приходила къ намъ на ферму каждый день, но приходила одна. Старикъ глазъ не спускалъ съ дочери и всюду бралъ ее съ собою... О г. Лорестанѣ еще и рѣчи не было,-- рановато ужь это было-бы!.. Но зато батюшка не переставалъ возстановлять ее противъ васъ, разсказывалъ про васъ нивѣсть какіе ужасы, сталъ даже говорить, что лучше ему видѣть ее мертвою, чѣмъ замужемъ за такимъ человѣкомъ, какъ вы... Бѣдная дѣвушка молчала и плакала, а вечеромъ пересказывала все сестрѣ, и та разстраивала все, что успѣвалъ сдѣлать отецъ за этотъ день. По суботамъ она читала ей ваши письма, а по воскресеньямъ пріѣзжалъ къ ней Лорестанъ. Тутъ оказывалось двое противъ двоихъ; только въ одной парочкѣ была м-ль Селина, которая, какъ вы знаете, не изъ особенно храбрыхъ...
   -- Знаю, знаю. Дальше.
   -- Должно быть, дочки всегда кончаютъ тѣмъ, что соглашаются съ батюшками. Въ одномъ могу васъ завѣрить, что длилось это не мало... Этотъ господинъ почти-что поселился въ домѣ И не отходилъ отъ вашей невѣсты. Вмѣшались въ дѣло и патеры. Наконецъ, добились-таки, чего хотѣли.
   -- Но Марта, Марта?..
   -- Ахъ, она сдѣлала все, что могла. Только куда-же ей было совладать? Отъ нея все скрывали. До послѣдняго дня она не переставала защищать васъ. "Невозможно, говорила она,-- чтобъ моя сестра была такою безсердечной. Я не буду вѣрить до тѣхъ поръ, пока ихъ не огласятъ въ церкви!.." Вамъ она уже не смѣла писать. Наконецъ, разъ утромъ приходитъ она къ намъ. Бѣдняжка! Вотъ ужь кто васъ любитъ, такъ любитъ! Маѣ просто жаль было смотрѣть на нее... Вошла она и сказала только одно слово: "кончено!" И упала на скамью, вотъ какъ вы только-что... Потомъ чуть слышно прибавила: "онъ не долженъ быть одинъ, когда узнаетъ эту новость..." И при этотъ посмотрѣла на меня... Я отвѣчалъ: "вы знаете, что мой паспортъ при мнѣ..."
   Глаза Гренье наполнились слезами.
   -- Вотъ и все, докончилъ онъ;-- я и пріѣхалъ.
   Поль слушалъ неподвижный, нѣмой, какъ статуя.
   -- Ахъ, ты Господи! сказалъ добрякъ, цѣлуя его, -- л, право, не знаю, что съ вами дѣлается... Хоть-бы вы заплакали немного!
   -- Нѣтъ.
   Гренье робко прибавилъ:
   -- М-ль Марта нѣсколько разъ напоминала мнѣ, чтобъ я не забылъ сказать вамъ, что ея сестра долго противилась.
   -- Да, пока не износились платья, въ которыхъ она ходила, когда я уѣхалъ! Довольно, прибавилъ онъ твердо и рѣшительно, -- если хочешь, мы не будемъ больше говорить о ней, даже не произнесемъ больше ея имени...
   Черезъ минуту онъ положилъ дрожащую руку на плечо своего собесѣдника и спросилъ:
   -- Но скажи мнѣ,-- ты -- мужчина, совѣтовавшій и мнѣ только-что быть мужчиной, -- если-бы, уѣзжая въ Парижъ, ты былъ женихомъ и, возвратившись, увидѣлъ, что твой другъ отнялъ у тебя невѣсту, что-бы ты сдѣлалъ?
   -- Я? Очень понятно, что: я бы переломалъ ему ребра. Хотите, я за васъ переломаю ребра вашему пріятелю?
   -- Нѣтъ, я хочу не того, другъ мой: я хочу, чтобы ты одолжилъ мнѣ на-время свой паспортъ, этотъ жилетъ, эту блузу я эту шляпу.
   -- Вы желаете съѣздить во Францію?
   -- Я буду назадъ черезъ два дня.
   -- Но это съумасшествіе! Васъ могутъ арестовать.
   -- Ну, что-жь! Пусть арестуютъ.
   -- И тогда сошлютъ.
   -- Дитя! Не все-ли мнѣ равно теперь?
   Гренье обдумывалъ.
   -- Отвѣчай, сказалъ Поль:-- будь ты на моемъ мѣстѣ, что-бы ты сдѣлалъ?
   -- На вашемъ мѣстѣ... сдѣлалъ-бы то-же самое, что и вы!..
   

XVIII.

   На слѣдующій день, въ то время, какъ Поль мчался въ вагонѣ, домъ нотаріуса Мишона сверкалъ огнями; совершалось торжество обрученія. Гости собрались. Женихъ, получившій за недѣлю до того мѣсто префекта, сіялъ самодовольствомъ; Селина, потерявшая опору въ Мартѣ, но неспособная обходиться безъ опоры, переходила отъ Эдмона къ отцу, отъ отца къ жениху. Марта сидѣла въ отдаленіи. Наканунѣ этого дня она заявила нотаріусу рѣшительное намѣреніе свое уѣхать изъ его дома и только по настоятельнымъ увѣщаніямъ старика согласилась не дѣлать этого до обрученія. Гости безмятежно пили кофе въ гостиной и разговаривали о политикѣ. Вдругъ у садовой калитки раздался сильный звонокъ.
   Эдмонъ обмѣнялся взглядомъ съ будущимъ тестемъ.
   -- Я не ожидаю никого больше, сказалъ нотаріусъ.
   Въ сѣняхъ послышались голоса. Черезъ минуту дверь гостиной отворилась, и въ комнату быстро вошелъ человѣкъ въ одеждѣ брессанскаго поселянина, съ низко надвинутой на лобъ шляпой. Нотаріусъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ нему на встрѣчу и спросилъ: "что вамъ угодно"? Незнакомецъ остановилъ его жестомъ и, снявъ шляпу, открылъ блѣдное лицо, черные глаза котораго горѣли лихорадочнымъ огнемъ.
   -- Поль! вскрикнули разомъ обѣ дѣвушки.
   Молодой человѣкъ отстранилъ рукою Мишона, подошелъ къ группѣ, впереди которой неподвижно стоялъ Эдмонъ Лорестанъ, и, крикнувъ: "подлецъ! подлецъ!" ударилъ его въ лицо.
   Эдмонъ зашатался отъ сильнаго удара. Когда онъ выпрямился, Поль былъ уже у двери.
   -- Въ Женевѣ, черезъ два дня! снова крикнулъ онъ и исчезъ, захлопнувъ за собою дверь.
   Все это произошло съ быстротою молніи...
   Удивленіе, вызванное появленіемъ Поля, и то чувство ожиданія, которое всегда неразлучно съ чѣмъ-нибудь неопредѣленнымъ, на первыхъ порахъ точно парализовали присутствующихъ. Теперь они пришли въ себя. Поднялась суета и тревога.
   -- Схватите его! кричалъ Эдмонъ.
   -- Онъ, можетъ быть, вооруженъ! благоразумно замѣтилъ нотаріусъ, удерживая будущаго зятя.
   Но Эдмонъ оттолкнулъ его и бросился впередъ; за нимъ послѣдовали нотаріусъ и нѣсколько гостей.
   -- Схватите его! повторялъ женихъ.
   Въ сѣняхъ лакей дрожалъ отъ испуга, прижавшись къ стѣнѣ. Нотаріусъ схватилъ его за руку.
   -- Гдѣ онъ? Отчего ты не остановилъ его?
   -- Онъ грозилъ мнѣ... У него былъ револьверъ...
   -- Куда онъ побѣжалъ?
   Лакей указалъ глазами на дверь, выходившую въ садъ.
   -- Вонъ туда... Только вы не извольте ходить: онъ, пожалуй, выстрѣлитъ въ васъ.
   Старикъ сталъ обдумывать.
   -- Господа, сказалъ онъ, наконецъ, -- дайте знать жандармамъ!.. Поскорѣе! Его непремѣнно надо схватить, непремѣнно!.. Гдѣ мой зять?
   Эдмонъ, съ двумя гостями, искалъ Поля по всему саду.
   -- Вернитесь, вернитесь! кричали имъ; -- онъ вооруженъ! Вернитесь!
   -- Поздно! замѣтилъ одинъ изъ гостей.
   -- О, я найду его! кричалъ Эдмонъ внѣ себя.
   -- Вы его найдете въ Женевѣ, замѣтилъ тотъ-же гость.
   -- О, Боже мой, Боже мой! повторялъ патеръ, бывшій тоже въ числѣ приглашенныхъ, поднимая руки къ небу.
   Одни гости поспѣшили уѣхать, другіе вернулись въ гостиную и окружили Селину, лежавшую въ обморокѣ. Эдмонъ, схватившись за голову руками, ничего не видѣлъ, ничего не слышалъ и плакалъ отъ бѣшенства.
   А между тѣмъ Поль былъ здѣсь-же, въ домѣ. Услыхавъ голоса гнавшихся за нимъ гостей, онъ вспомнилъ, что въ сѣняхъ была маленькая дверь, которую, обыкновенно, забывали запирать на ключъ. Онъ слегка толкнулъ ее, дверь отворилась. Поль увидѣлъ узкій коридоръ, оканчивавшійся лѣстницею, которая въ эту минуту была освѣщена фонаремъ. Онъ прошелъ коридоръ, поднялся по лѣстницѣ, не разсуждая, зачѣмъ дѣлаетъ это, повинуясь только инстинкту человѣка, убѣгающаго отъ преслѣдованія.
   -- Что дѣлать теперь? Куда спрятаться?
   Онъ старался сообразить, смотрѣлъ вокругъ себя. Въ это время на лѣстницѣ раздались шаги; кто-то поднимался. Поль машинально растворилъ какую-то дверь, потомъ затворилъ ее за собою и очутился въ темной комнатѣ... Шаги приближались. Поль сдерживалъ дыханіе, чтобъ слышать малѣйшій звукъ. Онъ разслышалъ шелестъ платья, слабый стонъ, щелкъ ключа въ замкѣ.
   -- Барышня, гдѣ спички? произнесъ женскій голосъ, видимо служанки.
   Ей отвѣчалъ другой, болѣе мягкій голосъ. Поль узналъ Марту и понялъ, что она вела Селину. Онъ продолжалъ вслушиваться. Марта въ коридорѣ говорила служанкѣ:
   -- Не отходите отъ нея. Сидите у ея постели. Я. только перемѣню платье и сейчасъ вернусь.
   Комната, въ которой находился бѣглецъ, внезапно освѣтилась. Марта, стоя на порогѣ, вскрикнула.
   -- Что съ вами, барышня? спросила служанка, подбѣгая.
   -- Ничего, ничего. Я нечаянно ударилась. Пустяки... Идите.
   Она вынула ключъ, заперла дверь извнутри и, блѣдная, какъ смерть, съ расширившимися зрачками, повернулась къ Полю:
   -- Вы! Вы!
   Ничего больше не могла она произнести. Все тѣло ея дрожало. Ища опоры, она инстинктивно прислонилась къ двери, какъ-будто для того, чтобы не позволить никому войти. Поль, наклонившись къ ней, держалъ ея руки и шепталъ: "Марта, дорогая Марта!" И они смотрѣли другъ на друга и безъ словъ понимали одинъ другого...
   Марта пришла первая къ сознанію дѣйствительности.
   -- Васъ ищутъ, васъ преслѣдуютъ, сказала она.-- Мы погибли! Зачѣмъ вы не убѣжали?
   -- Не имѣлъ времени. Я кинулся по лѣстницѣ... Эта комната была отперта.
   -- Что вы намѣрены дѣлать теперь?
   -- Не знаю. Мнѣ некогда было подумать... Подождите!
   Онъ съ минуту соображалъ, потомъ сказалъ:
   -- Я сейчасъ уйду.
   -- Уйдете?
   -- Да. Ваши домашніе думаютъ, что я уже далеко. Ночь темна. Можетъ быть, мнѣ удастся пробраться.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, вездѣ разставлены караулы, васъ схватятъ!
   -- Не все-ли мнѣ равно теперь? Я сдѣлалъ, что хотѣлъ. Я увидѣлъ васъ. До всего остального мнѣ нѣтъ дѣла.
   -- Я не хочу, чтобъ вы ушли! Завтра мы подумаемъ, найдемъ какое-нибудь средство... Предоставьте все мнѣ... А теперь мнѣ надо вернуться къ Селинѣ. Я унесу свѣчу. Вы не дѣлайте ни малѣйшаго движенія... Даете-ли мнѣ слово, что не будете стараться убѣжать?
   -- Я буду дѣлать все, что вы скажете.
   -- Хорошо. Подождите меня.
   Мало-по-малу въ домѣ водворилась глубокая тишина. Наконецъ, Марта возвратилась.
   -- Никто ничего не подозрѣваетъ, сказала она.
   -- Милая сестра!
   -- Я хотѣла сойти внизъ, принести вамъ хлѣба и вина; но побоялась, чтобы не замѣтили... Здѣсь у меня нѣтъ ничего, кромѣ куска шоколада. Вы, конечно, страшно изнеможены. Кушайте!
   Она сѣла въ кресло, смотрѣла на Поля и тихо повторяла: "кушайте, кушайте!"
   -- Нѣтъ, сказалъ онъ, вставая и хватаясь руками за грудь.-- Я не знаю, что со мной... Я задыхаюсь... Силы на минуту воскресли во мнѣ, и я отомстилъ за себя! Теперь мнѣ хотѣлось-бы плакать, но я не могу, не могу!
   Онъ сталъ на колѣни передъ нею и повторилъ: "нѣтъ, не могу!" и зарыдалъ.
   -- Боже мой! говорила Марта;-- тише, тише!
   -- Да, да!
   Онъ грызъ платокъ, поднималъ къ ней лицо, покрытое слезами, а она тихо проводила рукой по его лбу и шептала, точно обращаясь къ ребенку: "ну, полно, полно!"
   Наконецъ, сдержанныя рыданія несчастнаго перешли въ безмолвныя слезы. Полулежа у ногъ дѣвушки, онъ склонилъ утомленную голову на ея руки.
   -- Бѣдное дитя, сказала она,-- вы устали!
   -- Нѣтъ, мнѣ хорошо...
   Такъ прошло нѣсколько минутъ. Она встала и сказала:
   -- Завтра силы будутъ нужны вамъ. Вы совсѣмъ разбиты. Лягте на эту постель и засните!
   -- Но вы?..
   -- Я, отвѣчала она, зарумянившись отъ дѣвической стыдливости,-- проведу ночь около Селины.
   Поль попытался возражать; она материнскимъ тономъ приказяля"
   -- Я хочу, чтобъ вы заснули; я этого хочу!
   Пришлось согласиться. Онъ легъ, не раздѣваясь, на постель и черезъ нѣсколько минутъ крѣпко заснулъ.
   Марта вошла въ уборную, смежную съ ея спальней, и скоро вышла оттуда въ ночномъ неглиже. Она приблизилась къ постели и долго, долго смотрѣла въ лицо Поля.
   -- Бѣдное, бѣдное дитя!.. Лишь-бы только ему удалось уйти!
   Она думала только объ его бѣгствѣ, его спасеніи. Мысль, что въ ея комнатѣ былъ спрятанъ молодой человѣкъ, что она находилась тутъ съ нимъ съ глазу-на-глазъ, что онъ спалъ на ея постели, нисколько не смущала ее. Она была чиста и любила его... какъ друга.
   Было уже поздно, когда Поль проснулся. Онъ услышалъ, какъ Марта говорила въ коридорѣ служанкѣ: "хорошо, хорошо. Вы очень утомлены; идите спать. Мою комнату я уберу сама". Этотъ голосъ вдругъ воскресилъ передъ молодымъ человѣкомъ всю дѣйствительность. Въ одно мгновеніе увидѣлъ онъ предъ собою все, случившееся въ эти послѣдніе два дня: пріѣздъ Гренье въ Иверденъ, страшную вѣсть о замужествѣ Селины, свою рѣшимость отомстить, поѣздку, сцену съ Эдмономъ...
   -- Я далъ ему пощечину!-- и онъ улыбнулся,-- Что-же дѣлать теперь?
   Но на-сколько были ясны его воспоминанія, на-столько-же утратилъ онъ способность соображать настоящее. Онъ чувствовалъ себя успокоившимся, облегченнымъ, но въ то-же время ощущалъ какую-то пустоту. Ничто не влекло его, ничто не шевелило; ему хотѣлось-бы, кажется, вѣчно оставаться здѣсь, лежа въ бездѣйствіи.
   -- Однакожь, говорилъ онъ себѣ,-- я долженъ уѣхать, я долженъ быть завтра въ Женевѣ.
   Вошла Марта, неся бутылку вина, хлѣбъ, нѣсколько кусковъ ветчины.
   -- Кушайте, сказала она, улыбаясь,-- А главное, не дѣлайте ни малѣйшаго шума. Я пойду, узнаю, что дѣлается...
   И, показывая ключъ отъ двери, бывшій у нея въ рукѣ, прибавила:
   -- Вы мой плѣнникъ.
   -- Приходите скорѣе назадъ, сказалъ онъ,-- я долженъ васъ видѣть.
   Въ домѣ и на улицѣ раздавались шаги, голоса, движеніе.
   "Это меня ищутъ! думалъ онъ; -- пускай! Не все-ли мнѣ равно?.."
   И онъ слабо улыбался, какъ больной, который уже пересталъ страдать, но у котораго нѣтъ еще силъ снова начать жить такъ, какъ онъ жилъ до своей болѣзни. Поль не поинтересовался даже посмотрѣть во дворъ сквозь занавѣски окна...
   Въ полдень Марта пришла снова.
   -- Дядя, сказала она, -- уѣхалъ въ Бургъ. Г. Лорестанъ остался здѣсь. Вчера вечеромъ между ними происходило совѣщаніе. Оскорбленный вами Лорестанъ объявилъ, что онъ считаетъ съ своей стороны невеликодушнымъ и даже постыднымъ способствовать усиленію уже тяготѣющаго надъ вами приговора, и что поэтому онъ не желаетъ преслѣдовать васъ. А дядя не хочетъ, чтобы онъ съ вами дрался. Наши гости, бывшіе свидѣтелями происшествія, дали слово сохранить все втайнѣ. Къ несчастію, сгоряча подняли тревогу, и васъ навѣрное арестуютъ на станціи желѣзной дороги. Вы должны уѣхать на лошадяхъ.
   -- На лошадяхъ?..
   -- Да. Я уже все устроила. Вы знаете моего поэта, конторщика дяди, Клода Берара. Онъ дѣлаетъ все, что я захочу. Я послала его въ Маконъ нанять кабріолетъ и лошадей. Онъ скажетъ, что его прислалъ мой дядя, и навѣрное получитъ экипажъ безъ всякихъ затрудненій. Какъ только стемнѣетъ, вы выйдете черезъ садъ и сойдетесь съ Бераромъ на бургской дорогѣ, въ полу-лье отсюда. Бераръ захватитъ для васъ пальто и шляпу.
   Поль слушалъ, и удивленіе его къ энергической дѣвушкѣ росло все болѣе и болѣе.
   -- Что-же, вы недовольны вашей сообщницей? Какъ, вы еще не завтракали? Скорѣе-же садитесь за столъ!
   Она замолчала, но черезъ нѣсколько секундъ продолжала, краснѣя:
   -- Я помогу моей кузинѣ одѣться и сведу ее въ садъ. Слугъ нечего опасаться...
   Она остановилась, точно не рѣшаясь продолжать, но вскорѣ оправилась.
   -- Селина слаба, сказала она, -- но она неспособна на измѣну. Хотите ее видѣть?.. Она больна.
   Она ждала, устремивъ пристальный взглядъ на Поля. Молодому человѣку показалось сперва, что любовь возвращается къ нему, но, вспомнивъ, что Селина станетъ женою другого, онъ отрицательно покачалъ головою.
   -- Не желаю, сказалъ онъ твердымъ голосомъ.
   Глаза Марты заблестѣли.
   -- Не желаю, повторилъ Поль.-- Она умерла для меня... Прошлое умерло, и никакими человѣческими силами не сдвинуть камня, подъ которымъ погребена моя любовь... Еслибъ я не обѣщалъ этому негодяю ожидать его въ Женевѣ, мнѣ кажется, я охотно далъ-бы себя арестовать. Сидѣть въ тюрьмѣ или жить на чужбинѣ изгнанникомъ, право, разница не велика. Если я переносилъ изгнаніе, то только потому, что меня поддерживала надежда, но эта надежда исчезла... Да и на что мнѣ самая жизнь теперь?..
   Она слушала его съ грустью и не отвѣчала.
   -- Вы понимаете меня, продолжалъ онъ.-- Простите мнѣ мой эгоизмъ, милая сестра. Жить еще можно на свѣтѣ, если существуютъ такіе люди, какъ вы, Гренье и подобные вамъ. Мнѣ измѣнилъ мужчина, меня забыла женщина,-- неужели изъ-за этого я долженъ сомнѣваться въ человѣческой честности? Но этотъ мужчина былъ моимъ стариннымъ другомъ; эта женщина была единственной женщиной, которую я искренно любилъ! Они разбили мое сердце, и я чувствую, что теперь ни на что негоденъ. Простите, что я говорю такъ съ вами...
   -- Я должна снова покинуть васъ, отвѣчала она.-- Если хотите сдѣлать мнѣ удовольствіе, покушайте и выпейте немного вина. Я этого хочу.
   -- Извольте, я повинуюсь.
   Она заходила еще нѣсколько разъ втеченіи этого дня, и они обмѣнивались нѣсколькими незначущими фразами. Опасаясь растравить его рану, она не рѣшалась разспрашивать его объ его жизни на чужбинѣ. Но каждый разъ, какъ она уходила, онъ думалъ о ней и сравнивалъ ее съ своей бывшей невѣстой. Какъ онъ былъ слѣпъ! Вотъ дѣвушка, которую ему слѣдовало полюбить! Но теперь уже поздно.
   Въ шесть часовъ Марта снова появилась.
   -- Дядя пріѣхалъ, сказала она.-- Онъ ничего не говоритъ. Приготовьтесь къ отъѣзду. Когда слуги сядутъ за ужинъ, а дядя и кузина расположатся въ гостиной, вы можете смѣло отправляться; я предупрежду васъ.
   Стемнѣло. Пришла Марта и дружески простилась съ нимъ.
   -- Когда я войду въ гостиную, сказала она, -- выходите и вы. Я сильно хлопну дверью, это послужитъ вамъ сигналомъ.
   -- Я пришлю вамъ депешу, какъ только буду въ безопасности, отвѣчалъ онъ.
   Онъ взялъ ее за руки. Она нѣсколько дрожала.
   -- Увижу ли я васъ снова? сказалъ онъ.
   -- Да, непремѣнно.
   Онъ обнялъ ее и поцѣловалъ.
   -- Прощайте, сестра! Но что съ вами? спросилъ онъ тревожно, замѣтивъ ея сильное волненіе.
   -- Это ничего, пройдетъ!
   Она пожала ему руку, пошла къ двери, но вдругъ вернулась и бросилась къ нему въ объятія.
   -- Прощайте! Нѣтъ, до свиданья!
   Она удалилась твердымъ шагомъ. Вскорѣ хлопнула дверь гостиной, и онъ сошелъ въ садъ.
   

ГЛАВА XIX.

   Гостиная была освѣщена одной лампой. Мишонъ, заложивъ руки за спину, медленно ходилъ взадъ и впередъ. Закутанная въ шаль, Селина лежала на кушеткѣ. Они молчали. Марта, войдя въ комнату, помѣстилась у окна, на подоконникѣ котораго стояла ея рабочая корзинка, и стала рыться въ ней, будто отыскивая что-то, ей необходимое; между тѣмъ она чутко прислушивалась и старалась проникнуть своимъ взглядомъ въ темноту. "Онъ вышелъ изъ сада, думала она, -- онъ теперь въ полѣ, да поможетъ ему Богъ!"
   -- Марта, подозвалъ ее Мишонъ.-- Я долженъ предупредить васъ, что вчерашнее происшествіе нисколько не измѣнило моихъ предположеній. Селина выйдетъ замужъ черезъ три недѣли.
   Марта не отвѣчала и посмотрѣла на кузину, но та отвернулась отъ нея, стараясь избѣжать ея взгляда. Селина, очевидно, была неспособна на борьбу. Она молча соглашалась, лишь-бы ее не тревожили упреками.
   "Какъ могъ Поль полюбить ее?-- думала Марта.-- А развѣ я не любила ее? Развѣ я не была очарована ею? Развѣ я не полагала, что у нея есть сердце? Но я уже не люблю ее болѣе, а онъ пришелъ въ отчаяніе, узнавъ, что потерялъ ее!"
   -- Я провела ночь подлѣ кузины, сказала она громко; -- я устала; позвольте мнѣ уйти.
   -- Я пойду съ тобою, сказала Селина.
   Когда молодыя дѣвушки поднялись наверхъ, Селина остановилась.
   -- Отецъ не говорилъ тебѣ, сказала она:-- дуэль не состоится.
   -- А!
   -- Узнала ты что-нибудь?
   -- Ничего,
   -- Если узнаешь, ты скажешь мнѣ?
   -- Скажу.
   Онѣ разошлись по своимъ комнатамъ. Марта цѣлую ночь не сомкнула глазъ; подъ утро она задремала, но вскорѣ проснулась и сошла въ контору. Тамъ ждалъ ее Клодъ Бераръ.
   -- Ну? спросила она.
   -- Я разстался съ нимъ въ трехъ лье за Бургомъ. Онъ нанялъ въ гостинницѣ другой экипажъ. До сихъ поръ все шло отлично.
   -- Вы никого не встрѣтили?
   -- Нѣсколькихъ проѣзжихъ, но они не обратили на насъ вниманія. Изъ предосторожности мы объѣхали Бургъ.
   -- Болѣе ничего не случилось?
   -- Лошадь очень устала, я оставилъ ее въ Бургѣ и возвратился по желѣзной дорогѣ.
   -- Отлично.
   -- А что сказалъ г. Мишонъ, не заставъ меня, когда воротился?
   -- Ничего; онъ даже не замѣтилъ вашего отсутствія.
   -- О, тѣмъ лучше; всю дорогу я думалъ, что если онъ узнаетъ...
   -- Онъ никогда не узнаетъ. Наша тайна останется между нами двумя... Г. Клодъ, я очень довольна вами, вы мужественный человѣкъ, и я вамъ очень признательна... Что написали вы? Вы давно мнѣ ничего не читали.
   -- Я думаю, м-ль, отвѣчалъ Клодъ таинственно,-- я нашелъ сюжетъ, который вамъ понравится.
   -- Какой-же?
   -- Это сюжетъ опасный, отвѣчалъ онъ, понижая голосъ.-- Я, впрочемъ, пока написалъ только заглавіе: "Изгнанникъ* и составилъ програму.
   -- Изгнанникъ!
   -- Не такъ громко. Я представляю изгнанника на горѣ, откуда онъ издали видитъ свою родину. Къ нему прилетаетъ маленькая птичка. "Откуда ты?" спрашиваетъ онъ ее.-- "Изъ Франціи", отвѣчаетъ она.-- "Скажи мнѣ, что тамъ новаго?" Между ними происходитъ разговоръ, по окончаніи котораго изгнанникъ горюетъ, что у него нѣтъ крыльевъ... Но что съ вами, м-ль?
   -- Не знаю, меня кольнуло въ сердце и сперлось дыханіе. На воздухѣ это пройдетъ... До свиданья, г. Клодъ; ваша тема очень хороша.
   На другой день Марта получила телеграму, которой Поль увѣдомлялъ ее о своемъ прибытіи въ Женеву, а черезъ нѣсколько дней возвратился и Гренье.
   -- Если-бы не мать, я-бы остался при немъ, сказалъ Гренье Мартѣ.
   -- Что-же? Онъ боленъ? Потерялъ мѣсто?
   -- Ни то, ни другое, но г. Поль безпокоитъ меня. Онъ не ѣстъ, не спитъ, не слышитъ, когда съ нимъ говорятъ. Щеки у него ввалились; глаза горятъ, какъ въ лихорадкѣ. Я посовѣтовалъ ему уѣхать изъ Швейцаріи въ Англію или Америку и, какъ вы думаете, что отвѣчалъ онъ мнѣ? "На кой прахъ!" сказалъ онъ. Мнѣ пришло на мысль, что, можетъ быть, онъ не совсѣмъ еще излечился отъ своей любви, и я произнесъ имя м-ль Селины. "Я не люблю ее болѣе", отвѣчалъ онъ. Заговорилъ я о Лорестанѣ. "У меня нѣтъ ненависти къ нему; любовь и ненависть -- все умерло во мнѣ". Утромъ онъ акуратно ходитъ на свою работу, вечеромъ прогуливается; но все это онъ продѣлываетъ машинально, точно всѣ чувства заглохли въ немъ.
   -- Онъ не просилъ васъ писать?
   -- Просилъ, но тоже совершенно машинально.
   -- Говорилъ онъ обо мнѣ?
   -- Одинъ разъ.
   По мѣрѣ того, какъ приближался день свадьбы Селины, Марта все болѣе и болѣе уединялась, стараясь не встрѣчаться съ гостями, теперь чаще, чѣмъ прежде, посѣщавшими домъ нотаріуса. Одна дума занимала ее теперь, и эта дума часто приводила ее въ сильное волненіе. Наконецъ, она написала письмо Полю и получила отвѣтъ всего въ десять строкъ.
   Въ день полученія ею этого письма, Мишонъ заговорилъ съ нею о свадьбѣ Селины и сталъ умолять ее, чтобы она непремѣнно присутствовала на этой свадьбѣ.
   -- Это невозможно! отвѣчала она съ усиліемъ, по твердо.
   -- Упрямица! сказалъ нотаріусъ.-- Я болѣе не стану убѣждать тебя, но я никогда не забуду, что ты была старшей сестрой, почти матерью для Селины. Я-бы желалъ, чтобы ты осталась со мной до твоего замужества... Ты окончательно рѣшилась оставить твоего стараго дядю?
   -- Да, отвѣчала Марта, опуская глаза,-- я должна это сдѣлать.
   -- Ты уже взрослая дѣвушка; черезъ шесть мѣсяцевъ ты будешь совершеннолѣтняя. Я радъ, что мнѣ удалось увеличить твой капиталецъ. Въ этомъ кошелькѣ доходъ твой за нынѣшній годъ. Ты довольна, что получила деньги?
   Марта дрожащею рукою взяла кошелекъ и сильно покраснѣла. Она поблагодарила дядю и поспѣшила въ свою комнату.
   Здѣсь провела она десять спокойныхъ, счастливыхъ лѣтъ; каждая вещь въ этой комнатѣ была дорога ей; теперь она прощалась съ нею. Тяжело сжалось сердце молодой дѣвушки; слезы невольно закапали изъ ея глазъ. Но скоро она отерла ихъ, и твердая рѣшимость изобразилась на ея лицѣ. Теперь уже ничто не могло поколебать ея рѣшенія.
   

XX.

   Гренье былъ правъ, Поль пересталъ походить на человѣка, имѣющаго волю. Все онъ дѣлалъ теперь машинально, автоматически. Всѣ чувства умерли въ немъ вмѣстѣ съ любовью. Пробовалъ онъ спасти себя отъ апатіи и принимался за книги, но читать не могъ; брался за перо, но никакая идея не зарождалась въ его мозгу.-- Наконецъ, ему надоѣло жить, и мысль о самоубійствѣ становилась для него съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе привлекательной.
   "Къ чему жить?-- разсуждалъ онъ.-- Какія обязанности могутъ меня удерживать? У меня нѣтъ ни семьи, ни отечества; я никому не нуженъ. Каждый такъ-же хорошо, какъ и я, можетъ исполнять мою работу. Если-бы гдѣ-нибудь шла борьба и я могъ сразиться за правое дѣло, я полетѣлъ-бы туда. Но вездѣ господствуетъ эгоизмъ; вездѣ люди руководствуются только личными интересами. Въ моей бездомной жизни только два исхода: жизнь работника, нестерпимая безъ семьи, или самоубійство".
   Наступила весна, но она не принесла съ собою облегченія Полю. Однажды, въ воскресенье, Поль, какъ обыкновенно, гулялъ по берегу озера и почувствовалъ, что ноги его трясутся, кровь леденѣетъ, а на лбу его выступили крупныя капли пота. Онъ былъ принужденъ присѣсть на обрубокъ дерева. "Если я останусь здѣсь, я не въ состояніи буду подняться", подумалъ онъ, но мысль о болѣзни нисколько не смутила его.
   "И къ лучшему! Скорѣе все покончится!" сказалъ онъ вслухъ и пошелъ въ городъ. По крайней мѣрѣ четверть часа онъ поднимался въ свою квартиру въ третьемъ этажѣ и бросился на свою постель, безсильный, изнеможенный.
   "Ахъ, приходила-бы смерть скорѣе!" думалъ онъ.
   Солнце ярко свѣтило къ нему въ окна. Онъ хотѣлъ встать, чтобы спустить шторы, но не могъ. Скорченными пальцами онъ натянулъ на себя одѣяло и закричалъ слабымъ голосомъ:
   -- Уберите это солнце! Тѣни! Дайте мнѣ тѣни!.. Ради Бога, пить! Я весь горю!..
   Наступила ночь; его схватила горячка. Вскорѣ онъ потерялъ сознаніе. Сколько часовъ, сколько дней провелъ онъ такимъ образомъ -- онъ не могъ дать себѣ отчетъ. Кто это стоитъ передъ нимъ? Тѣни или живые люди? Иногда казалось ему, что мужчины въ черныхъ одеждахъ наклоняются надъ его изголовьемъ. А то представлялась ему женщина, съ краснымъ лицомъ, гигантскаго роста. Случалось, видѣлъ онъ и другую женскую фигуру, и это видѣніе дѣйствовало на него отрадно, успокоительно. Его восхищала ея грація, изящество всѣхъ ея движеній; ея кроткое блѣдное лицо съ успокоительной улыбкой наклонялось надъ больнымъ. Съ какой предупредительностію она подавала ему лекарство!
   Она приходила ночью и исчезала, какъ только начинался день. Послѣ ея посѣщенія, Поль всегда чувствовалъ себѣ лучше, точно она уносила съ собою болѣзнь.
   Одну ночь онъ не видѣлъ ея; онъ спалъ; но утромъ, открывъ глаза, онъ увидѣлъ ее у своего изголовья.
   -- А! сказалъ онъ,-- такъ это не сонъ?
   Онъ попытался подняться, но у него не хватило силъ на это.
   -- Марта!
   -- Да, это я! Вы заболѣли, и я пріѣхала за вами ухаживать.
   Онъ жестомъ поблагодарилъ милую дѣвушку.
   -- У меня была сестра, продолжала она, -- я потеряла ее. Тогда я вспомнила, что у меня остался братъ.
   -- Что вы говорите!
   -- Развѣ я не обѣщала вамъ, что мы увидимся?
   -- О, разскажите мнѣ... прошепталъ онъ, простирая къ ней руки.
   -- Какъ я сюда попала? Самымъ простымъ образомъ. Я объявила дядѣ, что до наступленія моего совершеннолѣтія я буду жить въ пансіонѣ, гдѣ воспитывалась. Въ тотъ самый моментъ, когда я хотѣла отправиться въ Ліонъ, Гренье разсказалъ мнѣ, какъ вы несчастны. Вмѣсто того, чтобы отправиться въ Ліонъ, я пріѣхала сюда. Вотъ и все.
   -- Вы ангелъ!
   -- Я женщина, видѣвшая страданія и сама страдавшая. Пріѣхавъ сюда, я остановилась у пастора и до сихъ поръ живу у него. Это очень близко отъ васъ. Мы видѣлись ежедневно.
   -- Вы останетесь въ Ивердевѣ?
   -- Конечно.
   -- Марта! Марта! вскричалъ больной, смотря на нее съ признательностію, но, замѣтивъ, что она покраснѣла, прибавилъ:
   -- Сестра!

-----

   Марта и Поль уже три года женаты и живутъ въ Иверденѣ. Поль сохранилъ свое мѣсто. Онъ работаетъ цѣлую недѣлю, а въ воскресенье они встаютъ очень рано и поднимаются на гору, съ которой видна Франція, Но, вѣроятно, они скоро вернутся на родину, которую горячо и безпредѣльно любятъ.

"Дѣло", NoNo 5--6, 1879

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru