А. М. Майков Три смерти Лирическая драма ---------------------------------------------------------------------------- А. Н. Майков. Сочинения в двух томах. Том второй. М., "Правда", 1984 ---------------------------------------------------------------------------- ПОСВЯЩАЕТСЯ НИКОЛАЮ АПОЛЛОНОВИЧУ МАЙКОВУ Поэт Лукан, философ Сенека и эпикуреец Люций приговорены Нероном к казни, по поводу Пизонова заговора. Комната в античном вкусе; посредине стол с яствами; около него Люций, эпикуреец, один, как следует, возлежит за обедом. Сенека пишет завещание. Лукан в глубокой задумчивости. В углублении сцены группа друзей и учеников Сенеки. Люций (омыв после еды руки водою в чаше, поданной рабом, говорит) Мудрец отличен от глупца Тем, что он мыслит до конца. И вот - я долго наблюдаю И нахожу, что смерть разит Всего скорее аппетит. Я целый час жую, глотаю, Но всё без вкуса - и не сыт!.. Вина попробуем! Быть может. Живая Вакхова струя Желудок дремлющий встревожит... Ну, кто же пьет со мной, друзья? Лукан!.. да ты как в лихорадке! В Сенеке строгий стоицизм Давно разрушил организм! И если вы в таком упадке - Не мудрено, что в этот час Мой здравый разум бесит вас! Лукан В час смерти шутки неприличны! Люций Но лучше умереть шутя, Чем плакать, рваться, как дитя, Без пользы! Лукан Мнения различны! Кто жизнь обжорству посвятил, Тот потеряет с ней немного! Люций Э, милый! не суди так строго! Я, признаюсь, еще б пожил И неохотно умираю... Но, чтобы с честью этот шаг Свершить, - в твоих, мой друг, стихах Себе отваги почерпаю. "Посланье к смерти" помнишь ты? В нем есть высокие черты! С скелета смерти снял ты смело Земной фантазии цветы... Ты помнишь: (декламирует) "Друзья! нам смерть страшна лишь чем? Все кажется, что не совсем, Не разом мы умрем, Что будем видеть мы свой труп, Улыбку неподвижных губ, Глаза с тупым зрачком; А мухи стаей по лицу, Без уваженья к мертвецу, И по лбу поползут; И с содроганьем от тебя Родные, близкие, друзья В испуге отойдут..." Лукан Ужасный образ! Как я мог!.. Люций Позволь! В конце - благой урок. (Читает далее.) "Что даже из земли сырой За резвой жизнию земной Следить твой будет слух; И между тем как над тобой Весна покров расстелет свой И запестреет луг - Червь на тебя уж нападет И жадно есть тебе начнет И щеки, и бока..." Лукан (перебивая его) Да перестань! Люций (продолжает) "И будешь вечно рваться ты На свет из душной темноты - Да крышка-то крепка! Но, смертный, знай: твой тщетен страх. Ведь на твоих похоронах Не будешь зритель ты! Ведь вместе с дружеской толпой Не будешь плакать над собой И класть на гроб цветы; По смерти стал ты вне тревог, Ты стал загадкою, как бог, И вдруг душа твоя, Как радость, встретила покой. Какого в жизни нет земной, - Покой небытия!" Ведь превосходно! Эпиктетом Проникнут живо каждый стих! Прошу покорно - верь поэтам! Мечты и верованья их Подвижней тучек золотых!.. Вы все на колокол похожи, В который может зазвонить На площади любой прохожий! То смерть зовет, то хочет жить, То снова к жизни .равнодушен... Задача, право, вас понять!.. Лукан (вспыхнув) Чти ж этим хочешь ты сказать? Что ветрен я и малодушен?.. Сенека (переставая писать, удерживает Лукана) Оставьте спор! Прилично ль вам Безумным посвящать речам Свои последние мгновенья! Смерть - шаг великий! (К Люцию.) Верь, мой друг, Есть смысл в Платоновом ученье - Что это миг перерожденья. Пусть здесь убьет меня недуг, - Но, как мерцание Авроры, Как лилий чистый фимиам, Как лир торжественные хоры. Иная жизнь нас встретит - там! В душе, за сим земным пределом, Проснутся, выглянут на свет Иные чувства роем целым, Которым органа здесь нет. Мы - боги, скованные телом, И в этот дивный перелом, Когда я покидаю землю, Я прежний образ свой приемлю, Вступая в небо - божеством! Люций Я спорить не хочу, Сенека! Но отчего так создан свет. Что где хоть два есть человека - И два есть взгляда на предмет? Твое, как молот, сильно слово - Но убеждаюсь я в ином... Существования другого Не постигаю я умом! Взгляни на лавры вековые: Их листья, каждый в свой черед. Переменяются что год - Одни спадут, взойдут другие, А лавр всё зелен, вечно свеж, И листья будто вечно те ж... Вот так и мы - Лукан, Сенека, Слуга покорный ваш - умрет... Отпадший лист! Но заживет, Как прежде, племя человека! Иной появится певец, Другие будут жить и вздорить, Страдать, любить, о том же спорить, О чем и мы с тобой, мудрец!.. Но пусть по смерти жить мы будем! (Тебе готов я уступить!) А всё себя мы не принудим Без сожаленья кончить жить! Нам неприятна перемена. Вот что мне кто-то говорил: На острове каком-то жил Философ секты Диогена. Он в бедном рубище ходил, Спал, где пришлось прилечь к сараю, Босой, с клюкой, нужда кругом... Каким уж случаем, не знаю, Всему вдруг вздумалося краю Его избрать своим царем. Что ж? Царский пурпур одевая И тряпки ветхие скидая, О них вздохнул он тяжело И пожалел удел убогой, Сказав: ведь было же тепло Под сей циническою тогой! Не то же ль с жизнию земной? Достигши вечного предела. Жалеешь бросить это тело - Покров убогий и худой! Ты говоришь, что мы одною С богами жизнью заживем? Да лучше ль нам? Ну, как порою, Смотря, как мы свой век ведем, Богини с грозными богами, Как волки, щелкают зубами! Смотря, как смертный ест и пьет И с смертной тешится любезной, Они, быть может, бесполезно Крепясь, облизывают рот! Что мне в их жизни без волнений? Мирами, что ли, управлять? В них декорации менять, И, вместо всяких развлечений, Людьми, как шашками, играть, И, как актерами плохими, Отнюдь не увлекаться ими, Ни скучной пьесой!.. Нет! клянусь, Я в боги вовсе не гожусь... Лукан Нет! не страшат меня загадки Того, что будет впереди! Жаль бросить славных дел начатки И всё, что билося в груди, Что было мне всего дороже, Чему всю жизнь я посвятил! Мне страшно думать - для чего же Во мне кипело столько сил? Зачем же сила эта крепла, Росла, стремилась к торжествам? Титан, грозивший небесам, Ужели станет горстью пепла? Не может быть! Где ж смысл в богах? Где высший разум? Провиденье? Вдруг человека взять в лесах, Возвысить в мире, дать значенье, И вдруг - разбить без сожаленья, Как форму глиняную, в прах!.. Ужели с даром песен лира Была случайно мне дана? Нет, в ней была заключена Одна из сил разумных мира! Народов мысли - образ дать, Их чувству - слово громовое, Вселенной душу обнимать И говорить за всё живое - Вот мой удел! Вот власть моя! Когда для правды бесприютной, В сердцах людей мелькавшей смутно, Скую из слова образ я, И тут врагов слепая стая Его подхватит, злясь и лая, Как псы обглоданную кость, - Всё, что отвергнуто толпою, Всё веселилося со мною, Смотря на жалкую их злость!.. А злоба мрачных изуверов, Ханжей, фигляров, лицемеров, С которых маски я сбивал? Дитя - их мучил и пугал! Столпов отечества заставить Я мог капризам льстить моим - Тем, что я их стихом одним Мог вознести иль обесславить! С Нероном спорить я дерзал - А кто же спорить мог с Нероном! Он ногти грыз, он двигал троном, Когда я вслед за ним читал, И в зале шепот пробегал... Что ж? не был я его сильнее, Когда, не властвуя собой, Он опрокинул трон ногой И вышел - полотна белее? Вот жизнь моя! и что ж? ужель Вдруг умереть? и это - цель Трудов, великих начинаний!.. Победный лавр, венец желаний!.. О, боги! Нет! не может быть! Нет! жить, я чувствую, я буду! Хоть чудом - о, я верю чуду! Но должен я и - буду жить! Входит центурион со свитком в руке. Люций (указывая на центуриона) Вот и спаситель! Ну! покуда Тут нет еще большого чуда. (К центуриону.) Какие новости? Центурион (подавая ему свиток) Декрет Сената. Люций Други! шлет привет Сенат к нам! Уваженье к власти! Лукан Читай! Люций Стой! Кто решит вперед - Жизнь или смерть? Заклад идет? Лукан Я б разорвал тебя на части За эти шутки! Вырывает свиток и читает декрет, в котором, между прочим, сказано, что Цезарь, в неизреченной милости своей, избавляет их от позорной казни, дарует им право выбрать род смерти и самим лишить себя жизни; сроку до полуночи. Центурион обязан наблюсти за исполнением декрета и о последующем донести. Люций Недурен слог. Писать умеют. Лукан Злодеи! Изверги! Люций Притом Приличье тонко разумеют - Что одолжаться палачом Неблагородно человеку... (К центуриону.) Но что ты смотришь на Сенеку? Лукан Ты тронут! Ты потупил взгляд! В твоем лице следы смущенья! О, верь мне, то богов внушенье! Спаси нам. жизнь! Благословят Тебя народы! Пред тобою Мудрец с маститой сединою - Он чист, как дева, как Сократ! Центурион Мой долг... Лукан Твой долг! А жить без славы! Для дикой прихоти губя Людей, отечество, себя, Прожить слепцом в грязи кровавой! О, если долг в твоей груди Не всё убил, то отведи Меня в Сенат! Как с поля битвы Пред смертью ратнику, сказать Дай мне последние молитвы! Дай мне пред смертью завещать Без лжи, перед лицом вселенной, Всё, что привык я неизменной, Святою истиной считать! Центурион, не обращая внимания на Лукана, удаляется в глубину комнаты. Лукан продолжает в сильном волнении. Я им скажу: в них чести нет! В них ум какой-то мглой одет! Для них отечество и слава - Речей напыщенных приправа! Величие народа в том, Что носит в сердце он своем; Убив в нем доблести величье, Заставив в играх и пирах Забыть добра и зла различье, В сердца вселяя только страх, От правды казнью ограждаясь И пред рабами величаясь, Они мечтают навсегда Избегнуть кары и суда... Я им скажу: готовят сами Свой приговор себе они! Что, упоенные льстецами И мысля в мире жить одни, Себе статуи воздвигают, Как божества, на площадях... Но век их минет: разломают, С проклятием растопчут в прах Отцов статуи их же дети! Детей проклятий ряд столетий Не снимет с головы отцов... Сенека Лукан! оставь, оставь слепцов! Люций Пришла ж охота на циклопов На двуутробок и сорок Взглянуть пред смертью! Взять урок У них дилемм, фигур и тропов! Лукан Но как без боя всё отдать!.. Хотя б к народу мне воззвать! Певец у Рима умирает! Сенека гибнет! И народ Молчит!.. Но нет, народ не знает! Народу мил и дорог тот, Кто спать в нем мысли не дает! Люций Да, мил, как бабочка ночная, Покуда крыльев не ожжет, Через огонь перелетая... Народ твой первый же потом И назовет тебя глупцом. Лукан (закрыв лицо руками) Но Цезарь!.. Мы ведь с ним когда-то Росли, играли, как два брата! Он вспомнит время детских игр И приговор свой остановит... В нем сердце есть... Ведь он не тигр... Рим часто попусту злословит... Что я ему? Мои мечты Да песни - все мои заботы!.. Люций Мой бедный мальчик, с жизнью счеты Еще не кончил, видно, ты! Один из учеников Сенеки входит в комнату. С ним раб. Он говорит шепотом. Ученик Друзья, чур тише, - я с надеждой! Лукан Прощенье?.. Ученик В доме выход есть; Со мной две женские одежды. Пробраться к Тибру, в лодку сесть - И в Остию! Беги с Луканом, А я останусь здесь с рабом. Лукан с ним сходен видом, станом, Я сед, гляжу уж стариком... Бегите! Время есть до срока. И вы уж будете далеко, Как нас найдут здесь поутру. Лукан Я говорил, что не умру! Сенека Беги, Лукан! Мне с сединою Нейдет уж бегать от врагов. Люций А жаль! я б посмотрел, каков Ты в юбке!... Ученик Гибель пред тобою! Смерть в каждом доме! Целый Рим - Что цирк. Людей травят зверями. Постум убит рабом своим; Пизон вскрыл жилы. Под досками Раздавлен Кай. Чего ж вам ждать? Сенека Мой друг, не дважды умирать! Раз - это праздник! Ученик Но с тобою Погибнет всё! Ты много нам Не досказал! Сенека Найдешь и сам Всё, что осталося за мною, - Лишь мысли, истину любя. Лукан Учитель! я молю тебя! Ученик Ведь ты последняя лампада Во мраке лжи! Сенека Оставь меня. Ни просьб, ни лести мне не надо. Верь, каждый шаг свой - знаю я! Ученик Я это знал... я знал тебя! О, горе! Что же будет с нами!.. Жить в мраке, плача и скорбя, Что свет мелькнул перед глазами - И скрылся!.. Ты душой высок! Ты недоступен нам, Сенека! Ах, правда, в сердце человека Есть нечто высшее, есть бог!.. Сейчас я видел - и смущеньем Я поражен как мальчик был... Я через форум проходил. С каким-то диким изумленьем Народ носилки окружил. В носилках труп Эпихариды... (Под видом праздников Киприды Пизон друзей сбирал к ней в дом.) Вчера она, под колесом, В жестоких муках, не винилась И никого не предала!.. Трещали кости, кровь текла... В носилках петлю изловчилась Связать платком - и удавилась. Воскликнул сам центурион: "В рабынь вселился дух Катонов!" А Рим? Сенат? Весь обращен Иль в палачей, или в шпионов! Лукан Эпихарида! Ученик Да, она Душа безумных сатурналий! Лукан И ты хотел, чтоб мы бежали! Люций Бывают, точно, времена Совсем особенного свойства. Себя не трудно умертвить, Но, жизнь поняв, остаться жить - Клянусь, немалое геройство! Лукан И смерть в руках ее была Для целой половины Рима - И никого не предала! А жить бы в золоте могла! На площадях боготворима В меди б и в мраморе была, Как мать отечества!.. О, боги! Сенека! и взглянуть стыжусь На образ твой, как совесть, строгий! Да разве мог я жить как трус? Нет, нет! Клянусь, меня не станут Геройством женщин упрекать! Последних римлян в нас помянут! Ну, Рим! тебе волчица - мать Была! Я верю... В сказке древней Есть правда... Ликтор! я готов... Я здесь чужой в гнилой харчевне Убийц наемных и воров! Смерть тяжела лишь для рабов! Нам - в ней триумф. (Обнимает Сенеку и друзей и говорит, подняв глаза к небу.) О боги! боги! Вы обнажили предо мной Виденья древности седой И олимпийские чертоги, Затем чтоб стих могучий мой Их смертным был провозвещатель!.. Теперь стою я, как ваятель В своей великой мастерской. Передо мной - как исполины - Недовершенные мечты! Как мрамор, ждут они единой Для жизни творческой черты... Простите ж, пышные мечтанья! Осуществить я вас не мог!.. О, умираю я, как бог Средь начатого мирозданья! Лукан, обняв Сенеку и Люция, уходит, сопровождаемый ликторами. Сенека (хочет за ним следовать, но останавливается на движение бросившихся к нему учеников и, проведя рукою по челу, говорит тихо и торжественно) Одну имел я в жизни цель, И к ней я шел тропой тяжелой. Вся жизнь моя была досель Нравоучительною школой; И смерть есть новый в ней урок, Есть буква новая, средь вечной И дивной азбуки, залог Науки высшей, бесконечной! Творец мне разум строгий дал. Чтоб я вселенную изведал И, что в себе и в ней познал, В науку б поздним внукам предал; Послал он ввстречу злобу мне. Разврат чудовищный и гнусный, Чтоб я, как дуб на вышине, Средь бурь, окреп в борьбе искусной, Чтоб в массе подвигов и дел Я образ свой напечатлел... Я всё свершил. Мой образ вылит. Еще резца последний взмах - И гордо встанет он в веках. Резец не дрогнет. Не осилит Мне руку страх. Здесь путь свершен, - Но дух мой, жизнию земною Усовершен и умудрен, Вступает в вечность... Предо мною Открыта дверь - и вижу я Зарю иного бытия... Друзья с воплями обнимают колена философа. Смотря на них, он продолжает. Жизнь хороша, когда мы в мире Необходимое звено, Со всем живущим заодно, Когда не лишний я на пире, Когда, идя с народом в храм, Я с ним молюсь одним богам... Когда ж толпа, с тобою розно, Себе воздвигнув божество, Следит с какой-то злобой грозной Движенья сердца твоего, Когда указывает пальцем, Тебя завидев далеко, - О, жить отверженным скитальцем, Друзья, поверьте, нелегко: Остатки лучших поколений, С их древней доблестью в груди, Проходим мертвые, как тени, Мы как шуты на площади! И незаметно ветер крепкий Потопит нас среди зыбей, Как обессмысленные щепки Победоносных кораблей... Наш век прошел. Пора нам, братья! Иные люди в мир пришли, Иные чувства и понятья Они с собою принесли... Быть может, веруя упорно В преданья юности своей, Мы леденим, как вихрь тлетворный, Жизнь обновленную людей. Быть может... истина не с нами! Наш ум ее уже неймёт, И ослабевшими очами Глядит назад, а не вперед, И света истины не видит, И вопиет: "Спасенья нет!" И, может быть, иной прийдет И скажет людям: "Вот где свет!" Нет! нам пора!.. Открой мне жилы!.. О, величайшее из благ - Смерть! ты теперь в моих руках!.. Сократ! учитель мой! друг милый! К тебе иду!.. (Уходит, сопровождаемый учениками.) Люций Ты кончил хорошо, Сенека! И славно выдержал!.. Ну, вот - Героем меньше!.. Злость берет. Как поглядишь на человека! Что ж из того, что умер ты? Что духом до конца не падал? Для болтовни, для клеветы Ты Риму разговоров задал Дня на два! Вот и подвиг твой! (Смотрит в окно на небо и дальние горы.) Как там спокойно! Горы ясны... Вот так и боги безучастно С небес глядят на род людской! Да что и видеть?.. (Оглядывается в комнату.) Здесь ужасно И жить, не только умирать! А жить осталося не много... Что ж пользы Немезиде строгой Час лишний даром отдавать? Для дел великих отдых нужен, Веселый дух и - добрый ужин... По смерти слава - нам не в прок! И что за счастье, что когда-то Укажет ритор бородатый В тебе для школьников урок!.. До тайн грядущих - нет мне дела! И здесь ли кончу я свой век Иль будет жить душа без тела - Всё буду я не человек!.. Ну, а теперь, пока я в силе, С почетом отпустить могу Я тело - старого слугу... Эй, раб! Входит раб. Люций В моей приморской вилле Мне лучший ужин снаряди, В амфитеатре, под горами. Мне ложе убери цветами; Балет вакханок приведи, Хор фавнов... лиры и тимпаны... Да хор не так, как в прошлый раз: Пискун какой-то - первый бас!.. В саду открой везде фонтаны; Вот ключ: там в дальней кладовой Есть кубки с греческой резьбой, - Достань. Да разошли проворно Рабов созвать друзей... Пускай, Кто жив, тот и придет. Ступай К Марцеллу сам. Проси покорно, Хранится у него давно Горацианское вино. Скажи, что господин твой молит Не отказать ему ни в чем, Что нынче - умирать изволит! Ну, всё... ты верным был рабом И не забыт в моей духовной. Раб упадает к его ногам. Да не торгуйся, не скупись - Чтоб ужин вышел баснословный!.. Да! главное забыл... Стучись В палаты Пирры беззаботной! Снеси цветов корзины ей, И пусть, смеяся безотчетно, Она ко мне, весны светлей, На ужин явится скорей. Раб уходит. И на коленях девы милой Я с напряженной жизни силой В последний раз упьюсь душой Дыханьем трав и морем спящим, И солнцем, в волны заходящим, И Пирры ясной красотой!.. Когда ж пресыщусь до избытка, Она смертельного напитка, Умильно улыбаясь, мне, Сама не зная, даст в вине, И я умру шутя, чуть слышно, Как истый мудрый сибарит, Который, трапезою пышной Насытив тонкий аппетит, Средь ароматов мирно спит. <1851> ПРИМЕЧАНИЯ Три смерти. Впервые - "Библиотека для чтения", 1857, No 10, с. 195, с подзаг. "Лирическая сцена из древнего мира", без посвящ., с обширными авторскими примечаниями, более не переиздававшимися, и цензурной купюрой ст. 284-292, замененных двумя строками точек. Окончательный текст впервые - Полн. собр. соч. А. Н. Майкова, СПб., 1893, т. 3, с. 3. Лирическая драма "Три смерти" представляет собой часть обширного творческого замысла Майкова, связанного с постоянным интересом поэта к истории античности и раннего христианства. Замысел возник в конце 1830-х годов. Первой попыткой его воплощения явились "римские сцены времен пятого века христианства" "Олинф и Эсфирь" (1841), напечатанные в "Стихотворениях Аполлона Майкова", СПб., 1842. В предисловии к публикации автор писал, что эти сцены "суть опыт изобразить противоположность" двух начал, которые явились в Римской империи периода упадка и "не могли остаться в мире: чувственность и духовность, жизнь внешняя и внутренняя, явились во вражде, в противодействии, в борьбе на жизнь и смерть". Первый опыт не удался поэту, "римские сцены" при его жизни никогда не перепечатывались полностью. Значительную роль в дальнейшем формировании драматического цикла сыграл, по-видимому, отзыв Белинского, в котором не только были отмечены серьезные недостатки "Олинфа и Эсфири", но и определены возможности развития интересовавшей Майкова темы, им не реализованные (В. Г. Белинский. Поли, собр. соч. в 13 тт., М., 1953-1959, изд. АН СССР, т. VI, с. 2223). Мысли Белинского об истории Рима, обращенные скорее в современность, чем в прошлое, оказались созвучными размышлениям и настроениям поэта и в какой-то мере способствовали созданию лирической драмы "Три смерти". Работе Майкова над драматическим циклом предшествовало и сопутствовало серьезное изучение важнейших источников и исторических сочинений, относящихся к интересовавшей его эпохе. В биографических заметках второй половины 1850-х годов он писал: "Изучение философских систем породило "Три смерти", пьесу, которая писалась долю, или, лучше сказать, за которую я принимался несколько раз, обделывая то одно, то другое лицо, смотря по тому, находился ли я под влиянием стоицизма или эпикуреизма" (Ежегодник, 1975, с. 80). С другой стороны, замечал автор в письме к С. С. Дудышкину от 19 мая 1858 г., "...я не мог этих философов заставить остаться отвлеченными идеями, - в каждом из них сказывается человек, несмотря на то, что у каждого в голове теория; Лукан - малодушный мальчик, который, по восприимчивой натуре, в минуту может быть героем; Сенека все-таки вышел стариком и падает перед сомнением в своем призвании; Люций тоже иногда выходит из себя" (Ежегодник, 1975, с. 108). В набросках предисловия к "Трем смертям" поэт дает истолкование того периода истории, к которому относится его произведение, и характеризует главных действующих лиц драматического действия: "Всякому ясно, что эта пьеса представляет три взгляда на жизнь людей древнего мира, в эту эпоху уже быстро катившегося к своему падению <...> Сам этот эпикуреец более по имени эпикуреец, или представитель эпикурейцев последних времен Рима, когда они далеко ушли от учения своего основателя <...> Они в эти времена скорее были скептики в своих метафизических понятиях, и из доктрин учителя сохранили только любовь к наслаждениям земными благами <...> Сенека представляет противуположную сторону - твердое убеждение в своей философии - и страдание оттого, что она отвергнута миром, и оттого, что он чувствует бессилие человека спасти мир без непосредственной помощи божества. Лукан - молодой человек, избалованный счастьем, увлекающийся минутой. Спасти жизнь - его главная цель. Оттого такая непоследовательность в его мыслях: то он стращает возмутить Рим, то рвется у ног Нерона испросить прощение. Геройский конец женщины вдохновляет его - и он умер героем. В изложенных мною общих чертах я строго старался соблюсти историческую верность. Характер эпохи, картина общества, характер каждого лица - вот черты, от которых уклониться было бы грех. Что же до фактической верности - то перед нею я сильно погрешил: впрочем, кто хочет знать историю, тот обратится к Тациту, а не к моей пьесе, которая не более как поэтическое воспроизведение в картине духа эпохи". Как видно из незаконченных примеч. Майкова к драме, он собирался специально оговорить наиболее существенные отступления от исторических фактов, как, например, сцена смерти Сенеки, В "Трех смертях" можно отметить и ряд других эпизодов, восходящих к сочинениям историков, но переданных с некоторыми изменениями. Таков, например, рассказ Лукана о поэтическом состязании с Нероном или Ученика - об Эпихариде. Драма была закончена, по-видимому, в конце 1851 г. Ее первоначальная редакция под загл. "Выбор смерти", значительно более острая с политической точки зрения, чем окончательная, по цензурным условиям не могла быть ни поставлена, ни напечатана, распространялась в списках и воспринималась как протест против тирании, как выступление в защиту свободы личности и свободы слова. "Майков написал превосходное стихотворение "Выбор смерти"... - писал П. А. Плетнев Я. К. Гроту 29 сентября 1851 г. - Это что-то небывалое в новейшей поэзии нашей" (Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым, т. 3, Пб., 1896, с. 559). "Оба новые стихотворения свои, - продолжал он 31 октября того же года, - Майков читал у меня сам: одно "Выбор смерти", а другое "Савонарола" <...> Только теперь и думать нельзя о напечатании: цензура покамест похожа на удава, который инстинктивно бросается душить все, что дышит" (Там же, с. 560). 19 ноября того же года Плетнев писал М. П. Погодину: "О печатании новых стихотворений Майкова при нынешней цензуре нечего и думать, хотя в них ничего нет, кроме высокой и прекрасной исторической истины" (ГБЛ). "Весело думать - и почти не верится, - писал Г. П. Данилевский Погодину 26 декабря 1851 г., - что в наше время еще являются такие произведения, как "Свои люди - сочтемся!" и "Выбор смерти"!" (Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. XI, СПб., 1897, с. 414). В декабре 1854 г. драма была разыграна в доме архитектора А. Штакеншнейдера, причем Сенеку играл автор, Лукана - поэт В. Г. Бенедиктов, Люция - домашний учитель рисования Н. О. Осипов (Е. А. Штакеншнейдер. Дневник и записки, М. -Л., 1934, с. 44). Современники и в дальнейшем высоко оценивали "Три смерти". "С новым удовольствием прочел я лучшее поэтическое произведение нашего времени в октябрьской Библиотеке <для чтения>, - писал Майкову 27 ноября 1857 г. известный публицист П. Л. Лавров, - и с нетерпением ожидаю появления полного собрания стихотворений не только первого, но и единственного нашего объективного поэта" ("Литературный архив", т. 2, М. -Л., 1940, с, 285). В "Трех смертях" "мы не можем не признать венца всей майковской деятельности..." - утверждал в 1859 г. критик А. В. Дружинин (А. В. Дружинин. Собр. соч. в 8 тт., Пб., 1865-1867, т. 7, с. 513). В 1861 г. Д. И. Писарев назвал "Три смерти" в числе лучших произведений Майкова (Д. И. Писарев. Собр. соч. в 4 тт., М. -Л., 1955-1956, т. 1, с. 196). М. Горький рекомендовал включить драму "Три смерти" в один из сборников русской поэзии, выпускавшихся издательством 3, И. Гржебина. Николай Аполлонович Майков (1796-1873) - отец поэта. "Посланье к смерти" - оригинальное стих. Майкова. В черновых тетрадях поэта сохранился его набросок (др. ред., с датой: 1851. Ноябрь). Как волки, щелкают зубами! - К этому стих, в "Библиотеке для чтения" примеч. автора: "Здесь Люций пародирует насмешки Лукиана над языческими богами - черта, показывающая лучше всего падение веры в древнюю мифологию в римском мире". Ну, Рим! тебе волчица - мать и т. д. - По преданию, Рим был основан братьями-близнецами Ромулом и Ремом, которых нашла в лесу и выкормила своим молоком волчица. Иные люди в мир пришли. - Эту мысль Майков комментировал следующим образом: "Имелося в виду предание о знакомстве Сенеки с апостолом Павлом" (см. Ф. Д. Батюшков. "Два мира". Трагедия А. Н. Майкова - В его кн.: Критические очерки и заметки, т. 1, СПб., <1900>, с. 65). Речь идет о легенде, распространявшейся в средние века католической церковью, которая высоко ставила учение Сенеки. Горацианское вино - фалернское, воспетое в одах Горация.