Макговерн Уильям
Тайна Лхасы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: журнал "Смена", NoNo 3--10, 1924.

0x01 graphic

Вилльям Монгомери Мак-Говерн.
Тайна Лхасы

I.
План путешествия

   До сих пор еще Тибет остается таинственной неизвестной страной, а Лхаса, столица Тибета, недоступным священным городом буддистов, куда напрасно пытаются проникнуть самые смелые европейские исследователи. Все вместе, и суровая природа страны, и нетерпимость ее обитателей к иностранцам, делают проникновение в Тибет почти невозможным. Громадное плоскогорье с средней высотой в 14--15 тысяч футов над уровнем моря, превышающей вершину Монблана, окружено со всех сторон и пересечено по поверхности еще более высокими горами. Некоторые из них выше 20.000 футов и постоянно покрыты льдом и снегами.
   Расположенный на этом плоскогорье Тибет, хотя и граничит с плодороднейшими провинциями Индии и Китая, но так холоден и мрачен, что представляет в большей части своей совершенную пустыню, лишенную деревьев и растительности, если не считать грубой колючей травы, которой кормятся стада оленей, овец, диких ослов (яков) -- представляющих домашний рогатый скот тибетцев. Из хлебных растений растет и вызревает здесь лишь ячмень и то в частях Тибета с наиболее мягким климатом.
   Редкое население этой громадной и пустынной страны чрезвычайно ревниво и нетерпимо относится ко всякому проникновению сюда иностранца. Большинство -- кочевники, постоянно меняющие вместе со стадами свое жилье. Другие образуют небольшие разбросанные поселки. Около небольших городов, расположенных обыкновенно на высоких холмах, возвышаются гигантские старинные замки. На каменных стенах этих замков -- часовые, внимательно осматривающие кругом, не идет ли кто-либо чужой. Старинные замки одновременно и монастыри. Тибет -- страна монахов. Здесь из каждых четырех жителей один непременно духовное лицо (Лама).
   Монахи -- привилегированное [пользующиеся преимуществами] сословие -- живут большими общинами в громадных зданиях, расположенных отдельно от других построек. Эти монастыри -- сборище. вооруженных монахов, которые проводят свое время в ссорах и набегах на соседей.
   Подчас один монастырь идет походом на другой, а иногда эти "духовные" воители проникают в города, расправляясь с каким-нибудь неугодившим им губернатором.
   Такие монастыри, насчитывающие сотни, а иногда тысячи обитателей, держат в страхе и трепете целые округа. Монахи ненавидят всех иностранцев. Они наиболее опасны для тех, кто пытается проникнуть с научными целями внутрь страны. В своей ненависти к иностранцам они не обращают внимания ни на какие гарантии, которые могут быть предоставлены гражданскими властями.
   В самом центре этой темной и глухой страны лежит священная Лхаса. Здесь обитает, по понятиям тибетцев, их воплотившееся божество -- Далай-Лама, который в одно и то же время -- и светский властитель и первосвященник своего народа.
   В своем великолепном дворце, Потале, он показывается в торжественных случаях, облеченный всем блеском, который необходим для "живого бога", и в пышных аудиенциях принимает многочисленных наложников, которые со всех концов Тибета, и из Дальней Монголии стекаются к нему, чтобы принести богатые дары и получить благословение.
   Всякий иностранец, желающий проникнуть в Лхасу, должен преодолеть, прежде всего, чрезвычайные физические препятствия, которые представляет из себя путь по плоскогорью, даже если бы он прошел лед, снег и горные обвалы, он сталкивается на самом плоскогорье с раздраженным населением, которое, грезя смертью, преграждает дорогу и требует немедленного удаления из страны.
   В качестве востоковеда и антрополога [антропология -- естественная история человечества -- изучает наружные признаки и особенности человеческих рас и племен], я давно интересовался Тибетом. Как восточник, я страстно ждал ознакомиться с хранящимися в Тибетских храмах рукописями, скрытыми пока для науки. Я был заинтересован Тибетским народом, его обычаями, его религией, его правительством, тем более что все это представляется до крайности своеобразным и единственным в своем роде.

II.
Приготовления

   В предыдущие годы много времени я посвятил теоретическому изучению Тибетского языка и обычаев, надеясь, что это поможет мне рано или поздно предпринять желанное путешествие.
   Около 2-х лет тому назад Джордж Найт возымел мысль организовать путешествие в Тибет, чтобы ознакомиться с народом и страною.
   В поисках за средствами для снаряжения экспедиции, Найт обратился к Вилльямсу Дедериху -- другу покойного Шекльтона, известного полярного исследователя. Дедерих не только горячий поборник научных исследований, но и человек, опыт которого чрезвычайно облегчает все сложные задачи подготовки к экспедиции. При его помощи идея была скоро воплощена в дело.
   Так как вся Тибетская жизнь проникнута буддизмом, являющимся государственной религией, -- всякая попытка работ в Тибете, всякое путешествие или исследование его должны быть начаты с изучения буддизма и его обычаев.
   Чтобы сделать это наименее заметным образом, необходимо было обеспечить участие в задуманном Тибетцев-буддистов. Отчасти в этих целях экспедиции было придано название буддийской миссии в Тибет.
   В начале состав экспедиции был такой: м-р Найт, как начальник экспедиции, капитан Эллам в качестве его помощника, м-р Фредерик Флетчер, как геолог, м-р Вилльям Гаркур, как кино съемщик. Меня пригласили некоторое время спустя в качестве научного эксперта, так как мое знакомство с языком и мои предыдущие работы по Тибету могли быть полезными экспедиции. Университет разрешил мне годовой отпуск, и я мог принять приглашение.
   Нам надо было прежде всего выбрать, каким путем попытаемся мы проникнуть в Тибет. Таких путей было три: один с Востока через Китай, другой с запада через Кашмир (Северную Индию), третий путь с Юга; его можно было начать с Даржеллинга, пройти небольшое полунезависимое государство Сикким, лежащее между двумя более обширными областями Непалом и Бутаном.
   На этом пути мы и остановились, ибо он приводил экспедицию в ближайшее соприкосновение с средней частью Тибета, в которой лежат два главных и наиболее интересных центра Тибета -- Лхаса и Шигатце. Эта дорога была удобнее и по той причине, что в результате военной экспедиции полковника Юнгезбенда, Индийское Правительство получило право иметь своих представителей в двух городах Тибета, в Ятунге, в долине Чумби, лежащим сейчас же за границей Сиккима и в Гиантце в 140 милях дальше внутрь страны. Иностранцы могли быть допускаемы в эти два города при условии проезда лишь большой дорогой и не сворачивая с нее по сторонам.
   Индийское Правительство, которому сообщили о нас, дало нам разрешение проехать в Гиантце и сообщило, что мы можем оттуда обратиться к Тибетскому Правительству за разрешением посетить Лхасу или другие места Тибета, но в дальнейшем отказало нам в каком-либо содействии и поддержке.
   В июле 1922 года мы отплыли в Индию, и после короткой остановки в Калькутте и Даржеллинге для экипировки, найма слуг и организации транспорта, мы отправились в Ятунг через Бели, британского уполномоченного по Сиккиму. Бели дал нам разрешение на проезд в Гиантце, но обязал каждого из нас честным словом немедленно покинуть Гиантце и вернуться в Индию, если Тибетские власти не позволят нам посетить Лхасу.
   Мы проехали в Гиантце, через Пари, заслуженно пользующегося репутацией самого грязного города в мире. Не откладывая, послали мы длинное сообщение Далай-Ламе, с изъяснением цели нашего путешествия и нашего желания посетить Лхасу. Но всемогущие Лхаские монахи подняли такой крик по поводу нашего предполагаемого прибытия в Лхасу, или вообще в Тибет, что правительство было принуждено не только отказать нам в разрешении посетить Лхасу, но и настаивать на нашем немедленном удалении из Гиантце.
   Я ожидал, что таков именно будет исход нашей первой попытки проникнуть в Тибет, а поэтому исподволь стал готовиться к тому, чтобы проникнуть в страну переодетым.
   При обычном способе путешествия -- Лхаса всего в двух с небольшим неделях пути от Гиантце -- и при моих знакомствах с тибетцами, я бы мог предпринять путешествие непосредственно из Гиантце. Но я дал честное слово Бели вернуться в Индию, в случае отказа в пропуске, и должен был вернуться в Даржеллинг, чтобы выполнить свое обещание и не быть ничем связанным в будущем.
   В то же время и использовал свое пребывание в Гиантце для получения сведений, которые могли бы мне пригодиться в моем будущем путешествии. Дело в том, что меня столь хорошо знали лично по дороге Ятунг Гиантце, что я решил во всяком случае не пользоваться этой дорогой впредь; мне необходимо было поэтому ознакомиться с другими путями, расспросить про другие проходы, ведущие из Индии в внутренний Тибет. Все эти сведения должны были быть собраны очень осторожно, ибо Тибетские власти подозрительно следили за каждым моим движением. Поэтому долгие часы были потрачены мною на длинные разговоры с разными людьми, от которых я мог узнать, при помощи невинных вопросов, о других частях страны.
   Постепенно моя записная книжка заполнялась рядом сведений касательно городов, деревень, дорог, глубины снега на перевалах, характере разных тибетских пограничных чиновников и т. д.
   Так как путешествие возможно было лишь в переодетом виде, с опасностью быть открытым, к нему можно было приступить лишь, научившись вести себя по Тибетски. Усиленные, с самого моего прибытия сюда, занятия разговорным тибетским языком дали мне известную свободу речи. Я уже мог болтать часами без всякого затруднения, но это еще не был настоящий тибетский простонародный язык. Большей частью мне приходилось говорить с моими слугами, с моим туземным секретарем, Тибетскими властями, -- словом людьми, говорящими цивилизованным Тибетским языком. Так я решил путешествовать в качестве простого носильщика, чтобы не обращать на себя внимания, мне надо было усовершенствоваться в простонародном языке и манерах кули.
   Поэтому, к великому соблазну и удивлению остальных членов экспедиции, которые ничего не знали о моих планах, я шел постоянно на кухню слушать разговоры наших слуг у очага, тщательно отмечая их тон, приемы, ужимки, с какими они говорят о своих господах, ругаются и ссорятся между собой, флиртуют с местными дамами и девицами.
   Всего наша партия пробыла более 3-х месяцев в Гиантце; я все время практиковался в Тибетском языке и усвоении приемов кули, Найт и другие товарищи ездили осматривать гору Чумалхари и ее окрестности.
   За это время я почувствовал, что приобрел достаточный местный отпечаток, чтобы выполнить свой проект с известным вероятием успешного исхода. Вернулась к этому времени и остальная наша партия.
   Наша миссия, как таковая, в это время уже не существовала и я готовился к моей собственной попытке. До этого времени я никому не открывал своих планов и лишь, вернувшись в Даржеллинг, сообщил о них Найту.
   Сначала он отнесся очень несоответственно и у нас было бурное объяснение, но в конце концов предложение было принято, и с этого момента м-р Найт оказался моим деятельным помощником.
   Сначала предполагалось, что со мной пойдет еще кто-либо из членов миссии; но потом мысль об этом была оставлена -- из всех товарищей единственно я в совершенстве владел Тибетским языком. Так, как выяснилось, что я пойду один, -- мне пришлось потратить некоторое время на обучение кинематографическим снимкам. Потребовалось еще около месяца, чтобы привести все в порядок. Надо было организовать транспорт и подобрать слуг. Съездив потихоньку в город Калимпонг, я купил там трех пони и трех мулов. В самом Даржилинге я нанял четырех слуг, число достаточное для приведения в исполнение моего плана. Это были: мой туземный секретарь (впоследствии в Тибете он должен был играть роль моего господина; в связи с некоторыми свойствами характера я прозвал его Сатаною); мой личный слуга, туземец Латен, который и раньше сопровождал меня и был известен, как преданный честный человек; конюх Сайс, специально, чтобы смотреть за животными; четвертый был простоватый парень, которому я дал прозвище Диоген -- он был приглашен, как запасной на всякий случай.
   Все они были туземцы, природные Сиккимцы.
   Сикким -- Тибетская провинция, только лежащая по ту сторону гор. Сиккимцы -- это Тибетцы, недавно перекочевавшие на южный склон Гималаев. Их близкое родство с Тибетцами признается и властями Лхасы, и они беспрепятственно пропускаются в священный город. Кроме того, так как мои слуги были из Сиккима, а наречие их несколько отличается от Лхаского, я предполагал, что мне безопаснее идти вместе с ними, чем двигаться с жителями какой-либо центральной провинции Тибета, так как всякие промахи в отношении Тибетского этикета и некоторая неправильность произношения могли быть легко объяснены нашим сиккимским происхождением.
   Одним из главных затруднений при найме слуг была необходимость скрывать от них мою цель, ибо иначе тибетцы узнали бы об этом и все рухнуло бы. В то же время я понимал, что нельзя тайно выехать из Даржеллинга.
   Таинственное и внезапное исчезновение тотчас же возбудило бы подозрение, за которым последовала бы погоня. Поэтому все надо было делать с особой осторожностью.
   Вследствие этого я говорил им, что отправляюсь в двухмесячное путешествие по Сиккиму, чтобы осмотреть неисследованные части и взобраться с геологическими целями на одну или две вершины.
   Это давало мне возможность исчезнуть на несколько дней из города, не возбуждая больших подозрений. В то же время это позволяло мне оценить моих слуг. Если они испугаются мысли взбираться зимой на 20.000 футовый ледник, они ко мне не наймутся.

III.
Снабжение припасами и снаряжением

   Обыкновенным исследовательским снаряжением мне нельзя было, увы, воспользоваться; все должно было строго соответствовать предполагаемому переодеванию.
   Запасы пищи были доведены до минимума, так как я твердо решил есть лишь ту земную пищу не только в Тибете, но и в Сиккиме, через который мне надо было снова пройти и, следовательно, все покупать в пути.
   Всего на всего я взял три жестянки квакерской овсянки и 5 фунтов сахара. Сахар был роскошью, ведь Тибетцы совершенно не едят ни сахара, ни каких-либо суррогатов его, являясь единственным известным мне народом, не потребляющим сладкого.
   Таким образом, только овсянка была нашим экстренным запасом.
   В прошлом я мог долгое время обходиться одной похлебкой, но я знал, что мы можем попасть в опасное положение, если нас застанет снежная буря на перевале и нам придется некоторое время стоять, не двигаясь ни взад, ни вперед.
   Обеспечение себя надлежащей одеждой было также связано с большими затруднениями; у меня было несколько, частью купленных, частью подаренных мне костюмов ламы; но все это были такие костюмы, которые носят местные богатые люди, и они совершенно не годились для жалкого кули.
   Наконец, я достал три костюма кули, один новый по заказу и два старых, достаточно поношенных; наличность одного только нового платья могла, конечно, показаться подозрительной.
   Было приготовлено все необходимое для переодевания, включая парик, -- смесь -- одина и орехового сока, чтобы окрасить тело, черные очки, два лимона и бутылочка клея.
   Последнее было необходимо, чтобы изменить цвет моих голубых глаз.
   Никто, кроме европейцев нашей миссии, ничего не знал. Чтобы несколько отвлечь от меня внимание, Найт тоже решил предпринять самостоятельное путешествие по Сиккиму. Официально мы должны были разными дорогами идти в Немайантце, очень чтимый в Сиккиме монастырь.

IV.
Путешествие по Сиккиму

   Мы выступили из Даржилинга 10 января. Никто, даже Найт, не знал, каким путем я пойду, хотя путь этот был мною подробно разработан.
   Я желал во что бы то ни стало посетить оба главных города Тибета -- Шигатце и Лхасу. И так как я предполагал открыть свое инкогнито в Лхасе, -- а можно было ожидать, что это обстоятельство помешает свободе моего дальнейшего движения по стране, -- естественно следовало начать с Шигатце.
   Направление Пари--Глантце было, очевидно, невозможно, -- по этой дороге меня довольно хорошо знали и легко могли открыть; по этому я выбрал извилистую окольную дорогу через весь Сикким с тем, чтобы проникнуть в Тибет около Кампо -- Двонго, далее, пройти на север через провинцию Тсане вплоть до Шигатце и берегов Брамапутры. Оттуда я предполагал двинуться по Брамапутре на Восток, переправиться через нее недалеко от Лхасы и затем попасть в самую Лхасу.
   Дорога эта очень мало известна, пользуются ею лишь мелкие торговцы и разносчики; зимой никто по ней не ездит, и она считается закрытой, ибо проход в 18.000 фут. высотою, на 4.000 фут. превышающий желапский, обыкновенно бывает завален снегом. Для нас это имело и то преимущество, что зимой здесь не было оснований ожидать заставы.

V.
Пускаемся в путь

   Так как первые два дня мне все равно надо было идти дорогою на Пемайантце -- официальное назначение моего путешествия, то выступление свое из Даржеллинга я мог сделать спокойно и открыто. В день, назначенный для выхода, обычная сутолока сборов задержала нас до 11 часов, и поэтому я решил идти 9 января лишь до Манжитара, лежащего сейчас же за Сиккимской границей, а там переждать последующего дня. Так как много разного народа толкалось около нас во время последних сборов, я условился с Найтом, что он пришлет ко мне одного из слуг передать мне какой-нибудь, как будто забытый мною, предмет.
   Когда слуга уходил, я громко звучал ему: передай Найт, что через 2 недели мы встретимся с ним в Помайантце!
   Потом мне передавали, что это мое обращение, немедленно ставшее достоянием всего базара, и несколько рассеяло подозрения об истинных моих намерениях.
   Весь первый день мы спускались с возвышенности, при чем спуск был настолько крут, что с трудом можно было делать его верхом. После только что Сыпавшего дождя, животные спотыкались и скользили на каждом шагу; Латен нес кинематографический аппарат, вещь довольно легкую и небольшую, и полетел с ним очень неловко и тяжело. Я испугался за целость аппарата, но все обошлось благополучно. Вскоре после полудня мы достигли конца спуска и добрались до моста через реку Ранжир, границу между Сиккимом и Британской Индией. Сейчас за мостом пограничная станция Манжитар. На половине моста мы были остановлены, и проделали скучную процедуру поверки паспортов; один из туземных полицейских офицеров все стремился узнать, какую гарантию я могу дать в том, что не пойду из Сиккима в Непол, Бутан или Тибет; так как допрашивающий был туземец, я отказался понимать его, сославшись на незнание Сиккимского и других языков. На Востоке часто незнание оказывается лучшим орудием, чем мудрость, ибо подчас "глупо обнаруживать свои познания". Отчаявшись что-либо узнать у меня, полицейский, в конце концов, махнул на меня рукой. Таким образом, мне удалось избежать какой-либо неловкости.
   Я увидел, что полиция была гораздо придирчивее, чем обыкновенно; очевидно, Бели, английский политический агент в Сиккиме, предпринял ряд предосторожностей против попыток, в роде моей.

VI.
Изготовление пищи

   Эту ночь мы провели под открытым небом, всего в полумиле от деревни, где могли пополнить свои запасы припасов.
   Ежедневно нам нужно было топливо для костров, бамбуковые листья для животных, молоко для меня, некоторые припасы для всех.
   Мясо, рис, яйца и чай мы имели еще в своих запасах, и только время от времени пополняли их.
   Вообще говоря, в обитаемых частях Сиккима все это очень легко достать, но сейчас Манжитар был единственным местом, где можно было достать молока, ибо кругом была эпидемия рогатого скота, и все сиккимские коровы либо подохли, либо не давали молока.
   В течение первых дней путешествие наше шло очень однообразно. При остановке, прежде всего, разбивалась моя палатка и я удалялся туда. Находилось иногда там место и для Сатаны, остальная прислуга спала на чистом воздухе. Конюх приготовлял мулов и пони на ночь; в то время, как Латен и Диоген готовили пищу; наши кухонные принадлежности состояли из двух чугунных котлов, сковороды и чайника. Чайник и один из котлов были общей собственностью, ибо я ел тот же самый рис и пил тот же самый чай, как и мои слуги, с тем лишь исключением, что, по восточному обычаю, сначала я кончал свою трапезу, и потом уже к ней приступали слуги; сковорода служила исключительно для приготовления моей яичницы.
   Второй котел специально служил для приготовления мяса и зелени для слуг.
   Вообще я никогда не любил ни вареного, ни рубленого мяса, и поэтому мне легко было довольствоваться яйцами; при этом я настолько приучился есть пальцами, что даже яйца и рис я ел по-сиккимски, не прибегая ни к вилке, ни к ложке. Когда было окончено с едой, подавалось местное пиво (марка), если его можно было достать в соседней деревне, и понемногу распиналось под аккомпанемент обычной болтовни восточных слуг. Я при этом покуривал свою трубку, иногда пил молоко; в том и другом случае упражнялся в разговоре. Затем, проведя в беседе часа два, мы обыкновенно засыпали.
   Возвращаюсь к дневнику; на следующий день (11 января) мы сделали семь миль подъема от Манжитара к Намтце. Переход этот занял более 5 часов; благодаря плохой дороге, животным неоднократно приходилось давать отдых.
   Как и в Тибете, наблюдалась резкая разница температуры утром и в полдень. Рано утром приходилось кутаться, а в полдень мы раздевались чуть не догола.
   Когда на полпути мы остановились, около деревушки Кийтам, отдохнуть и напиться чая, Сатана повстречался с каким-то старым приятелем, несколько лет тому назад надувшим его при продаже лошади. Как это всегда бывает, молчаливые и бесстрастные восточные люди подняли такой страшный шум и брань, что перебудили всю деревню. Оба спорщика гонялись друг за другом с кулаками, но дело кончилось без кровопролития, ибо оба они были трусами. В конце концов, они пришли ко мне, и я кончил дело тем, что туземца прогнал, а Сатану отправил вперед в путь. Мы прибыли в Намтце около 9 часов утра, но животные были столь измучены, что необходимо было остановиться на целый день. В Тибете, по его большим плато, обычный дневной переход, это 15--16 миль, а при благоприятных условиях удается сделать и два таких перехода за день, но перерезанный и скалистый характер Сиккима делает такой темп продвижения совершено невозможным. Две мили в час это хорошее среднее достижение, а больше 10 миль в день не сделаешь, особенно при подъемах.
   Кроме того, мне хотелось, чтобы животные были свежи к перевалам. Мы разбили палатку на самом базаре, и, так как я путешествовал пока, как Европеец, то стал центром всеобщего внимания. В полдень местный помещик -- "Хази", в сопровождении своего сына, пришел к нам с визитом. Посетители пробыли у нас не менее 4 часов -- обычная продолжительность восточного визита. За это время Хази и его сын съели недельную порцию нашего сахара, и выпили несколько чайников чая. Хази и его сын были сиккимцы; большинство же жителей деревни, и все без исключения торговцы были непалийцы. Такой же состав и в большинстве деревень. Сиккимцы, как истые тибетцы, страшно ленивы, так что непалийцы, трудолюбивые, как пчелы, оттеснили их от множества занятий. Земли считаются за сиккимскими. "Хази", но земледельцы сплошь почти также непалийцы, и сиккимцы все более и более становятся трутнями своей страны. Можно сказать, что только власть Британского правительства мешает непалийцам завладеть страной и лишить сиккимцев их земли.

VII.
Съемка Кашендцонга

   На следующий день (12 января) мы продолжали наш подъем на гору, пока не достигли плато Дамтонга.
   Дважды, уже во время дороги, у меня требовали предъявления паспорта, обстоятельство необычное раньше, очевидно, дорога в Лхасу с каждым годом становится все трудней. К счастью, пока я был под покровительством английского закона, все шло благополучно. Здесь я сделал свои первые снимки. Когда мы подымались все выше и выше по дороге, нам открылся великолепный вид на Кашендцонгу, гораздо лучший вид, чем из Даржелинга, и я этот вид снял.
   Кашендцонга третья по высоте вершина, мира, -- достигает 28.000 футов над уровнем моря, и Монт -- Эверест только на 1.000 футов выше ее; так как Кашендцонга выделяется из великолепной панорамы Гималайских гор, на нее, вероятно, легче взобраться, чем на другие горы, но, пожалуй, много времени пройдет прежде, чем подъем на эту гору будет кем -- либо организован.
   Кашендцонга служит предметом всеобщего почитания в Сиккиме, и играет большую роль в местном буддийском богослужении; специальные церемонии и особые священные танцы исполняются в честь горы; предания указывают, что в недавнем еще прошлом эти церемонии сопровождались человеческими жертвоприношениями.

VIII.
Дорога направо

   От Дамтанга дорога разделяется: налево идет путь в большой Монастырь в Пемайантце, направо дорога в Гак -- ток, столицу Сиккима. До этого момента, все мои спутники были уверены, что я пойду на Пемайантце, мне же следовало идти на Ганток. Так как я еще не хотел открывать своих планов, я ограничился сообщением слугам, что Найта еще не будет дней 10 в Помайантце, а потому мы можем повернуть направо, пройти несколько дней в этом направлении, ознакомиться с неизвестными еще частями центрального Сиккима.
   Дорога была очень тяжелая, мы не сделали и половины нашего дневного пути, как животные стали останавливаться, и их приходилось погонять. Тогда конюх дал каждому из животных по хорошему глотку крепкого чая, обычное в подобных случаях средство Сиккимцев. К моему удивлению, животные охотно выпили чай, и бодрее пошли дальше.
   При этом мул постарше, самка, прозванная нами "парижанкой", так развеселилась, что помчалась в скан и, в своем стремлении к игривым скачкам, разбила ящик, в котором хранилась наша скудная, тщательно оберегаемая провизия. Вскоре после поворота наша дорога перешла в крутой спуск; мы спускались ниже и ниже, прошли деревни Теми и Тарко, от которых к северу виднелись перевалы в Тибет, и, наконец, достигли долины, по которой мчится река Листа.
   Проход, к которому я направлялся, образуется именно рекою Тистой, но до него было еще несколько дней тяжелого пути.

IX.
Около перевалов

   Нам надо было двигаться, возможно, скорее. Погода держалась хорошая, и я знал, что если удастся достигнуть перевала до снежной бури, мы можем пройти его благополучно, между тем всякая задержка могла оказаться опасной.
   Однако, Сатана был в таком состоянии, что его невозможно было поднять, и я был вынужден остановиться на день. Короткий переход не убавил моего аппетита, и я в один присест съел цыпленка и 6 яиц. Наша ранняя остановка дала мне немного времени, которое я употребил на подготовку к будущему своему переодеванию.
   До сих пор я путешествовал, как англичанин, и имел разрешение продолжать путешествие до перевалов, т. -- е. мог не переодеваться еще несколько дней. Но я боялся возбудить внимание своим видом европейца, проходя по последним сиккимским деревням. Европеец здесь столь редкое явление, что его присутствие не может не отмечаться, и если бы меня увидели в таком виде на перевале, несомненно, пошел бы слух, что я перебрался в Тибет. Этого я хотел, во что бы то ни стало, избежать. С другой стороны, я не хотел и переодеваться слишком рано, чтобы не выдать себя, ибо, если бы деревенские власти увидали меня переодетым по тибетски, то, не смотря на все мои разрешения, они могли остановить меня.
   Поэтому я пошел на компромисс. Я решил избегать всех деревень и посылать туда за припасами одних слуг. В то же время я остриг и окрасил свои волосы и переоделся по сиккимски, так, что издалека казался туземцем. С другой стороны, я еще не подкрасил своего лица и тела и не вычернил своих глаз и хотел быть европейцем, если бы кто пришел в наш лагерь и стал задавать вопросы. Любопытно, что мое странное поведение не возбудило никаких подозрений у моих слуг, весьма возможно, потому, что они вообще считали меня полусумасшедшим чудаком еще в Гиантце, когда я носил там Тибетскую одежду. Они считали это специальным приемом для изучения туземцев. Слуги мои все еще думали, что я вот-вот изменю направление пути и пойду на Пемайантце, но я осведомил их, что раз мы зашли так далеко, то мне необходимо пойти в Лахен -- поглядеть там знаменитого Лахенского отшельника, побеседовав с ним, вернуться в Пемайантце через Ганток. О моих истинных целях они до сих пор ничего не подозревали, так как отлично знали, что перевалы зимой недоступны, и не помышляли, что я решил перейти их.

X.
Избегаем деревень

   Кончивши окраску своих волос, я нашел, что Сатана по-прежнему лежит в полубесчувственном состоянии под палящими лучами солнца; я приказал слугам втащить его в палатку, ибо иначе у него мог бы произойти солнечный удар, что могло помешать моим дальнейшим планам.
   Я никогда не видел человека столь мертвецки пьяного, как он. На следующее утро (16 января) мы двинулись дальше на север, и после 4 или 5 миль отвратительной дороги добрались до Дрикшу; здесь дорога от Гаг -- тока к перевалу еще раз подходит к берегам р. Тисты. Тут я стал испытывать большое беспокойство, здесь была застава, и меня могли остановить, так как Бели мог подозревать, что я постараюсь пройти этим путем, освободившись от данного ему слова.
   Поэтому я прошел мимо Дрикшу, и, не останавливаясь, послал слуг купить там провизии на несколько ближайших дней. Я строго приказал слугам ничего не говорить обо мне деревенским властям, -- и ограничиваться указанием, если будут спрашивать, что идут они все в Лахен на богомолье. Несколько миль спустя я достиг высокого плато Акатонг; здесь я решил остановиться на ночь и ждать возвращения слуг.
   Здесь на плато прежде была деревушка, но по политическим причинам ее перенесли на несколько миль ниже к реке. На картах это изменение не отмечено; вообще правительственные карты Сиккима во многом неправильны.
   Что касается Акатонга, то хотя деревня отсюда и перенесена, но место это все же посещалось и после этого, так как славилось своими горячими целительными ключами. Однако, года два тому назад, горный обвал завалил этот ключ; Сиккимцы так ленивы, что и не подумали откопать их, и место совершенно опустело. Эта часть Сиккима очень слабо населена и не имеет богатых деревень. Объясняется это, прежде всего, отсутствием непалийцев и индусов, которые вообще приносят богатство сиккимцам и без которых сиккимцы не могут использовать никаких богатств страны.
   Причина же отсутствия непалийцев удивительна. Вся эта часть Сиккима находится под властью монастыря Подан самого большого в Сиккиме после монастыря Пемайантце.
   Настоятель этого монастыря, очень родовитый и богатый, был большим интриганом. Он унаследовал всю ненависть коренного тибетца к иностранцам и, когда, лет 45 тому назад, сиккимское правительство, под давлением Англичан, широко ввозило непалийцев, как хорошую рабочую силу, он добился того, что в этот район не допускалось никаких вселение. Достигнутому им дипломатическому успеху страна обязана своею нищетою.
   Редкость деревень и убогость тех, мимо которых мы проходили, крайне затрудняли снабжение наше провиантом. К счастью, мы кое -- что научились извлекать сами, животные питались бамбуковыми листьями, которых было много по сторонам. Мы же нашли несколько съедобных папоротников. Напитком же, увы, вместо молока и пива, служила лишь ключевая вода.
   Яиц и мяса оставалось совсем мало, но нам удалось купить у возвращающейся из Лахена партии несколько кусков замороженного тибетского мяса, которое принято здесь есть сырым. Я потом в Тибете привык есть мясо и в таком виде, но в Сиккиме мы еще варили его. Я ел свое мясо даже жареным, хотя оно имело в таком виде темный и особенно непривлекательный вид, слуги же тушили или варили его с зеленью.
   Коренные Сиккимцы предпочитают мясо варить: они серьезно убеждены, что жареное или печеное мясо стесняет грудь при подъемах на горы.

XI.
Снег на перевалах

   На следующий день (17 января) мы сделали еще 10 миль и достигли двух маленьких деревушек Сингтим и Тонг.
   Мое переодевание наполовину оказалось, очевидно, удачным, потому что на нас при проходе не обратили в деревне никакого внимания, чего никогда не было бы, если бы проходил европеец. Дорога шла, все поднимаясь, на высоте до 7.000 футов, и было свежо. К моему несчастью, погода стала быстро меняться, стало быстро темнеть, появились облака; можно было думать, что на горах выпал новый снег. Мое сердце прямо сжималось.
   Страна представляла из себя почти полную пустыню. Мы миновали несколько полуразрушенных покинутых домов, жителей не было видно.
   В этот день нам было очень трудно выбрать место для стоянки, так как я, с одной стороны, избегал деревень, с другой -- боялся потерять из виду дорогу. В конце концов, мы решили устроиться в небольшой, заваленной листьями, пещере. Результат был очень плачевный. Мы проснулись утром и нашли свои тела покрытыми присосавшимися пиявками.
   Летом пиявки одно из бедствий Сиккима, но зимой по причине холодов их почти не видно. Эти пиявки зазимовали под листьями и были пробуждены теплотою наших тел. К несчастью, они присасываются без боли, которая является лишь потом. Отрывать их трудно и больно, только при помощи соли мы могли отделаться от них, и остальную часть ночи провели в большом беспокойстве.
   На следующий день (18 января), подкрепившись утром крепким чаем, мы сделали большой переход.
   Утреннее солнце ярко освещало покрытые свежим снегом вершины гор. Гора Кашендцонга особенно выделялась своей снежной головой. Ее видно буквально из каждого места Сиккима; не мудрено, что сиккимцы считают ее стражем страны. Дорога была удобная и хорошая, вдалеке выделялись, уже типичные для Тибета, лишенные растительности горы. На полдороге мы перебрались через рукав реки по оригинальному висячему мосту. Мост состоит из трех положенных бамбуковых стволов, по одному идут, а за два других держатся руками.
   Надо быть очень ловким, чтобы с ношей пройти через такой мост, для животных же он совершенно недоступен. Видно было по всему, что здесь нет прилежных непалийцев. Даже и сиккимцев встречалось мало, а больше были ленчи. После полудня мы остановились в живописной долине, в полумиле от деревни Тсантонг, к великому негодованию Латона и Сатаны, которые не могли достать пива. Они никак не могли понять моего пристрастия к ночевкам под открытым небом.
   Когда я с ними пререкался на счет остановки, я услышал странный шум в кустах. Мысль о шпионах и сыщиках невольно мелькнула у меня в голове, но, к нашему удивлению, из кустов вышла корова, постояла один момент и затем тяжело рухнула на землю.
   Ее, очевидно, бросили пастухи, как безнадежно больную, и, услышав наши голоса, она поднялась и пришла, рассчитывая найти помощь от людей, -- чувство, присущее животным по отношению к их господину -- человеку.
   Слуги хотели было вырезать от нея кусок мяса, но я запретил, и мы с большими усилиями оттащили труп от места нашей стоянки.

XII.
Последний пограничный пост

   На следующий день (19 января) мы проснулись очень рано, так как мне хотелось еще до наступления света пройти через деревню и правительственный пограничный пост Тсантонг. Я знал, что обычно здесь переписывали всех проходящих людей, и не хотел, подвергнуться опасной регистрации; сделать это было тем труднее, что дорога идет прямо через деревню. Мы шли, соблюдая полную тишину, и я молил всех индусских богов, чтобы какой -- нибудь из наших мулов не начал брыкаться и кусаться в неподходящий момент. Все, однако, прошло благополучно; уже потом я узнал, что после того, как стало известно, что я пробрался здесь, полицейские власти Тсантонга были вызваны в Ганток, посажены в тюрьму и удалены со службы, за то, что не могли захватить меня.
   Прежде, чем перейти деревню, мы прошли через реку по замечательному историческому мосту. Под мостом этим Тиста шумит и летит сплошным водопадом. Еще очень недавно с этого моста сталкивали пленных в быстрину; местные крестьяне передавали мне, что они нередко слышали раздирающие крики тонущих.
   Хотя административно Сикким и простирается несколько миль за Тсантонгом, но на всех картах эта деревня отмечена, как пограничная с Тибетом. К северу от нее ближайшие 50 миль тянутся перевалы в Тибет, представляющие из себя узкие долины между гигантскими горами. В сущности, это переходное пространство между Тибетом и Сиккимом, ни на то, ни на другое непохожее.
   Обитатели этих мест также совершенно особый народ, непохожий ни на тибецтев, ни на сиккимцев, ни на ленчей. Они носят название "лапа", или жителей горных перевалов. Они говорят своим собственным языком, и отличаются особым складом жизни, своеобразными обычаями, это сплошь пастухи, живущие тем, что дают их стада яков -- рогатого скота, совершенно неизвестного в Сиккиме.
   В Тсантонге р. Тиста разбивается на два рукава. Направо идет Лахунг или река малого перевала, и налево -- Лахен или река большого перевала. Долины этих обеих рек составляют обитаемую часть страны, но, так как горы разделяют эти обе долины, то "лапы" правой и левой стороны сильно отличаются друг от друга. В каждой долине по одной большой деревне -- Лахунг и Лахен. Так как я решил идти долиной Лахена, мы повернули налево, и продолжали путь до полудня, при чем дорога шла все время в гору.
   Местами долина была очень узка, в одном месте деревянная загородка преградила путь. Она была устроена, чтобы ла -- хенский скот не проходил в Сикким, одна только рогатка на протяжение 50 миль.
   Скоро нам стал попадаться и снег и лед. Животные наши стали скользить и падать, и мы принуждены были спешиться.
   Прекрасные горные виды каждую минуту открывались перед нами. Каждый поворот долины открывал новый вид лучше предыдущего. Наконец, мы остановились в 2 милях от деревни Лахен, и я приказал разбить палатку прямо на снегу.
   На следующий день (20 января) погода начала вдруг быстро портиться. Хотя переход через перевал и можно было бы сделать, но мы могли попасть под снежную бурю.
   К тому же, наши животные были измучены и нуждались в дневном отдыхе. Наши сумки были пусты, и следовало их пополнить. У нас вовсе не было провизии, между тем могло пройти несколько дней, пока мы не достигнем других деревень уже за перевалом. Словом, необходимо было пополнить запасы в Лахене. Только тут я сообщил слугам, что хочу сделать перевал. Они думали до этого момента, что Лахен был моею конечною целью для беседы там с "созерцающим ламою". Я ничего не сказал им сейчас про Лхасу, а просто сообщил, что хочу дойти до Кампа -- Дцонга в Тибете. Они пришли в ужас при одной мысли о такой попытке, повторяли, что проходы закрыты, но я настоял на своем, говоря, что мы только попробуем пройти, и вернемся, если это будет необходимо. Слуги, в конце концов, согласились, но только настаивали, чтобы я дал побольше денег Ламе в Лахене, чтобы тот "снял снег с перевалов, и открыл нам проход".

XIII.
Секрет обнаружен

   С большим трудом перешли мы перевалы.
   Я тотчас послал слуг в Лахен купить провизии и строго внушил, что необходимо молчать обо мне и моих планах.
   Если бы они исполнили мое распоряжение, течение последующих событий было бы, быть может, иным, но, по их возвращении, я узнал; что сахара не было в Лахене, так как тибетцы вовсе не едят его, и что Сатана встретил здесь старого друга из Пемайантце, которому, взявши с него обещание молчать, он рассказал, кто я, и зачем я иду к тибетским перевалам.
   Я пришел в бешенство, узнав это. Я знаю восточное обыкновение держать секреты, и был уверен, что все скоро станет общим достоянием, следовательно, все мои старания, чтобы секрет сохранился в Сиккиме, были тщетны. Через несколько недель власти в Гантцонге узнают о моем отправлении. Я не думал, что они прямо донесут обо мне тибетскому правительству, но полагал, что тибетские шпионы узнают о моем проходе и без этого осведомления ,и будут следить за мной.
   Могу добавить, что все это оправдалось. Бели был осведомлен, что я иду в Тибет, но я ошибся в предположении своем, что он будет нейтрален в этом деле, ибо он стал принимать активные меры, чтобы помешать моему проходу в Лхасу.
   Как бы то ни было, я был так поражен этими новостями, что потерял и сон и аппетит -- 34 часа постился и не мог сомкнуть глаз; тотчас же я приказал своим людям двигаться в путь, пока деревня еще не проснулась, новости не распространились и местные власти не пришли производить обследование.

XIV.
Горная болезнь

   Мы продолжали наш путь по снежному покрову. Наш караван подвигался медленно, однако, к 12 часам дня мы уже были в 12 милях за Лахеном и достигли высоты в 12.000 ф. над уровнем моря. Здесь -- это я знаю по опыту -- критическая высота в отношении горной болезни. Весьма редко здоровые люди чувствуют приступ горной болезни до этой высоты, но по достижении ее начинают страдать -- и дальнейшее продвижение может быть опасным.
   Если же, с другой стороны, человек достиг этой высоты, ничего не испытывая, он свободно может идти и до 20.000 футов; любопытно отметить, что именно на этой высоте Сатана начал жаловаться на головокружение и шум в ушах.
   Но это было с ним одним, и, когда я дал ему несколько головок чеснока, он стал чувствовать себя лучше.
   Следующие две мили привели нас к Танго, последней деревне в Сиккиме, деревне, скорее на карте, чем в действительности.
   Через следующие 2 мили мы пришли к мосту, где на 1/4 мили дорога и все боковые холмы представляли из себя сплошной ледяной покров, по которому сначала нам казалось невозможным пройти. Животным было еще труднее, они скользили и падали на каждом шагу. Наши вещи получили серьезные повреждения от их неоднократных падений.
   Слуги совершенно потеряли головы и бегали с криком около падающих животных. Двое из них, Сатана и Латен, кроме того, увеличивали тревогу своим воплем. В конце концов, я восстановил порядок, мы начали посыпать лед песком и делать на нем вырубки нашими ножами, при помощи которых мы третьего дня пробивались через заросли. Кое-как наш караван прошел, но один этот перевал взял у нас более часа, и мы столь утомились, что тотчас же сделали остановку.
   В тоже время Гиантце, пони Латена, стал показывать признаки крайнего истощения. Бедное животное прислонилось к дереву и отказалось двигаться дальше, не ело и не пило. В таких случаях сиккимцы всегда прибегают к чаю и спирту; мы сварили крепкого чая и прибавили туда спирта, который Латен купил в Лахене. С большим трудом мы влили порцию смеси в горло животного. Животное сопротивлялось и, в конце концов, разбило бутыль, из которой мы его поили. Временно пони почувствовал себя лучше, но было ясно, что он долго не выдержит.
   За это время мы так утомились, что нам было тяжело разбить лагерь. Мы решили спать под открытым небом.
   Ужас охватил меня, когда, проснувшись через 2 часа, я увидел, что идет сильный снег. Ничего нельзя было сделать, утешал себя, что это снег из облака, скоро перестанет и не является еще началом серьезной снежной бури, но я скоро убедился, что жестоко ошибался.
   Снег стал валить все сильнее и сильнее; я испытывал, однако, приятное чувство, ибо было страшно холодно и снежный покров является теплым одеялом. Поэтому я и не подумал укрыться под дерево и, только для того, чтобы дать к себе доступ воздуху, я проделал над головой отверстие при помощи моих возжей. Слуги спали всю ночь, но рано утром (22 января) они проснулись и, увидав снег, начали в отчаянии кричать, думая, что все пропало. Их крик усилился, когда они обнаружили, что нигде нет меня; дело в том, что надо мною было на 3 фута снега и меня вовсе не было видно; слуги были уверены, что я погиб. Я им закричал, а затем голова моя высунулась из -- за снега. Это им показалось очень удивительным и смешным, и большая часть их страха прошла.

XV.
Граница Тибета достигнута

   Наш путь продолжался с большими трудностями. Часто, теряя дорогу, местами мы проваливались по грудь; затем нам надо было протаптывать дорогу для животных, так как иначе они не могли сделать и одного шага. К счастью, даже заболевший пони чувствовал себя относительно хорошо. Когда, через два часа пути, мы подошли к другой группе пастушеских хижин, мы выбились совершенно из сил, и мне нетрудно было убедить моих слуг -- не идти дальше. Наш переход в ближайший день (24 января) был также короток. Пройдя около мили, я остановился: настолько было трудно идти дальше. Здесь мы нашли еще группу хижин; внутренне мне не хотелось возвращаться в Лахен.
   Был великолепный день. Солнце сияло и грело, и снег во многих местах начал таять. Вдруг неожиданный поворот дороги обнаружил небольшую площадку на вершине холма, почти лишенную снега. Здесь животные могли найти немного грубой зимней травы, так что вопрос о пище для них был временно разрешен; наши собственные запасы пищи быстро таяли, но мы все же имели достаточно на несколько дней; поэтому я решил устроить здесь зимнюю квартиру и немного подождать, не удастся ли перейти перевал. При неудаче мне пришлось бы вернуться в Сикким и ждать еще не менее 2 месяцев для Возобновления новой попытки войти в Тибет; поэтому я решил: теперь или никогда, -- хотя бы мне пришлось рисковать жизнью. С 24 по 26 -- е января мы простояли на одном и том же месте.
   Все это время я отдыхал и устраивал маленькие развлечения для слуг; иначе их слабый дух упал бы во время этого вынужденного безделья.
   26 января я решил двинуться снова в путь. Снег уже растаял в этой части долины. На такой высоте, как наша, когда воздух разрежен, солнечные лучи в течение дня имеют страшную силу, хотя ночью и холодно; под такими лучами снег быстро тает и уменьшается. И мне казалось, что мы можем попытаться пройти. Вопрос о пище был так остр, что мы не могли дольше оставаться.
   Как только мы проснулись, я стал убеждать слуг следовать за мной. Благодаря позднему вставанию, мы сделали лишь 4 мили. Это привело нас к избе, где мы скрывались во время первой снежной бури. Вскоре после прибытия мы услыхали рев снежного леопарда, который так напугал животных, что Диогену пришлось спать с ними в качестве сторожа.
   Следующий день был самым страшным днем, какой только я провел. Я до сих пор еще с дрожью в сердце вспоминаю об этом несчастном дне.
   Мы нашли, что в этой части долины, как более укрытой, снег не столь быстро тает, и по большей части дорога лежит не менее, как на 4 -- 5 футов. Чем дальше мы поднимались, тем глубже тонули в снегу. Вскоре долина стала суживаться в узкую щель; здесь снега было навалено еще больше.
   Мое нездоровье усилилось; меня схватило вовсю, я боялся обнаружить мое заболевание перед слугами и отослал караван вперед, сам же едва плелся сзади. Пройдя 50 -- 60 шагов, я задыхался, падал в снег и должен был останавливаться, чтобы передохнуть несколько минут. К солнечному восходу я догнал караван, и мы прошли еще 2 часа, не зная, где мы, ибо дорога нами была потеряна, и мы руководились лишь общим контуром долины. Часто нам казалось, что мы находимся на верном пути, как вдруг наш передовой проваливался, попавши в какую-либо канаву; мы всячески возбуждали себя, но к 81/8 мы были еще далеко от места назначения, -- плато Ситанга. За день мы прошли не больше 7 -- 8 миль, но это заняло не менее 14 часов.
   Мы окончательно потеряли дорогу и брели по цельному снегу. Было темно, несмотря на луну. Вдруг снова начался сильный снег. Я ничем не реагировал на это, но Латен начал пронзительно вопить. Затем этот вопль перешел в истерическое рыдание, которого ничем нельзя было остановить. Так как дальше было нельзя двигаться, я оглянулся, нет ли где убежища. Вдруг мы увидели около русла реки скалу, с которой ветер сдул снег, тут мы и задумали разбить палатку, так как спать под открытым небом при таком снеге и поднимающейся буре было опасно.

XVI.
Ночная буря

   Полотнища нашей палатки держались лишь при помощи сброшенных ящиков, потому что в скалу не было никакой возможности забить колышки; в палатку мы все залезли, хотя она была лишь для одного человека, много для двух. Для животных утоптали место в снегу под скалою.
   Для них мы ничего больше не могли сделать, и очень боялись, как бы они не замерзли за ночь. Счастливым обстоятельством для наших запасов пищи было то, что мы настолько измучились, что не чувствовали вовсе голода и удовлетворялись маленьким куском мяса. Его мы сели сырым, на тибетский манер, так как нельзя было развести огня. Через час ветер стал так силен, какой только может быть в тибетских проходах. Скоро палатку сбило на нас, и мы лежали под нею друг на друге, а полотнище хлестало нас.
   Скоро пошел град. Наконец, всю палатку сорвало одним страшным порывом ветра. Сатана вдруг вспомнил, что он был раньше священником, начал взывать ко всем тибетским святым, особенно к некоему Падма -- Самбата, жившему около 1000 лет тому назад. Он кричал, и каялся в том, что пошел со мною и просил за это прощения. Около 3 часов утра ветер стих и только тогда мы могли немного заснуть.

XVI.
Странный проводник

   Когда рассвело, я обнаружил любопытное явление. Наш друг, -- снежный леопард, -- так перепугавший наших животных, -- обходил нас утром кругом, и, по -- видимому, направился к перевалу, по крайней мере, туда вели следы его лап; была известная правильность в направлении его следов, и мне пришло в голову, что он шел по дороге.
   Дальнейшее исследование показало, что это предположение было правильным. Следуя за следами леопарда, мы спасли себя от траты времени на поиски дороги. Для меня до сих пор представляется чудом, как это леопард мог узнать дорогу, на 4 -- 5 футов заваленную снегом, вероятно руководствуясь каким -- то чутьем. Слуги считали эти следы благоприятным предзнаменованием, известным вмешательством Будды, который услышал их молитву; я им не возражал.
   Через четыре часа пути произошло еще одно счастливое событие: долина становилась все уже и уже. Утесы с обеих сторон сходились и нависали, и мы шли как будто какой -- то трубой. В тот самый момент, когда снег стал особенно глубок, и дальнейшее продвижение казалось невозможным, долина дороги вдруг раздвинулась, и мы попали в совершенно новую местность. Как будто кто -- то махнул волшебной палочкой, настолько сразу все чудесным образом изменилось. Ни одного дерева, ни одного кустика. Вместо глубоких сугробов небольшой слой снега и тут и там большое пространство совершенно обнаруженной земли, земли бесплодной и каменистой, свойственной Тибету; через две -- три мили долина еще раздвинулась вправо и в ево, и перешла в широкое плато, с севера и юга окруженное громадными снеговыми горами.
   Технически мы были еще в Сиккиме. Но географически и геологически это уже был настоящий Тибет, и резкое уменьшение снега было первым признаком; индусская сторона Гималаев заливается дождем в течение лета и снегом зимою.
   Воспрянув духом, мы продолжали нашу дорогу и расположились на ночлег под ледником.
   Еще пара дней и в полдень мы достигли перевала в 18.000 фут. над уровнем моря, и могли кричать с радостью: Ла -- Гиаль Ла! -- победа, победа! Туземцы боялись заночевать на вершине перевала, но теперь уже у них не было выбора. Животные не могли двигаться дальше, так что волей-неволей мы разбили наш лагерь здесь же.

XVIII.
Начинается моя новая роль

   В ту ночь я поведал весь мой план моим людям. До сего времени они не знали о моем намерении попасть в Тибет.
   Я им сказал, что моя цель не только Тибет, но, главным образом, Лхаса, и что для достижения этого я должен идти переодетым. Каждому из них я подробно объяснил его роль и настаивал на том, чтобы каждый тщательно ее выполнял. Из багажа я вынул великолепный костюм, который носят знатные сиккимцы, и торжественно подарил его Сатане. С этого момента он должен был быть господином -- сиккимским помещиком, идущим на богомолье в Лхасу, а мы все -- его свитой. Остальные слуги должны были продолжать нести свои обычные обязанности, и лишь я был разжалован в помощники Латену, на должность повара и судомойки. Я должен сказать, что все слуги стали осуществлять проект с величайшим удовольствием. Они смотрели на это, как на игру, а опасность, которой мы подвергались при обнаружении переодевания, мало волновала их слабые умы.
   Настоящее и полное переодевание я проделал на следующий день (31 января); оно было чрезвычайно мучительно. Мои волосы были уже выкрашены, надо было сделать лишь несколько заключительных штрихов, но чтобы окрасить все мое тело, я должен был стоять голым на утреннем ледяном ветру, в то время, как Латен покрывал меня с ног до головы составом из ореха и подина. Я находил необходимым покрасить все мое тело, а не только обычно видимые его части, ибо было возможно ожидать в пути полного медицинского исследования.
   Наконец, дело дошло до трудной работы с моими глазами, по тому, что голубой цвет моих глаз был самым слабым местом всего переодевания. Для этого я имел два средства. Во -- первых, лимонный сок, который я впустил в глаза, несмотря на острую боль и сильное раздражение слизистой оболочки; от них зрачки временно потемнели. Засим свои воспаленные и потемневшие глаза я закрыл дымчатыми очками и положил большой запас клея под ресницы, чтобы иметь вид создаваемого этим обычного страдания глаз. Ближайшая следующая задача была свернуть все мое европейское одеяние и другие уличающие предметы и спрятать их в углубление скалы на удивление того человека, который может на них наткнуться.

XIX.
Опасность обнаружения

   Мы выступили дальше. -- Через 8 миль длинный исток привел нас в первое тибетское поселение. Любопытно, что в деревушке мы встретили двух людей, которые хотели перейти перевал в обратном направлении несколько дней тому назад и были принуждены вернуться. Один из этих людей от обморожения умирал; по соседству с деревней был воинский пост. Летом, когда проход открыт, здесь находятся также и чиновники, которые осматривают всех проходящих, но на зиму, когда всякое движение между Сиккимом и Тебетом прекращается, чиновники эти ушли в замок Кампа -- Дцонга, на несколько миль дальше. Я очень опасался, что при входе в деревню кто- нибудь откроет меня, но, очевидно, все было в порядке, и на нас не обратили внимания.
   Мне очень хотелось отправиться в Кампа -- Дцонга сейчас же и, после короткого отдыха, мы двинулись дальше; не доходя 4 миль до города, я опять остановился. Кампа -- Дцонга официальный центр этой части Тибета. Здесь имеют местопребывание два губернатора и все подчиненные им власти.
   От них я мог ожидать всякого беспокойства. Несмотря на удачу в деревне, я опасался здесь более тщательного и внимательного осмотра. Наше внезапное прибытие среди зимы могло возбудить разные комментарии и могло дать повод к следствию. Поэтому я послал Сатану и Латена добыть продуктов и нанять комнату для остановки в гостинице. Сатана должен был сказать, что животные и слуги придут потом. Диоген и я дежурили у животных до конца дня и хотели войти в город, как только стемнеет.

XX.
Затруднения в пути

   Согласно плану, мы двинулись, когда стало темно, но были несколько задержаны в пути внезапным падением второго пони. Я не хотел потерять его, и мы простояли некоторое время, безуспешно пытаясь поднять его; но, в конце концов, пони издох на наших глазах; мы вошли в город около 11 часов и нашли, что все в порядке. Латен был допрошен чиновниками, но ничего не выдал. Всем нам пришлось спать на дворе гостиницы, ибо все комнаты были заняты постояльцами, пришедшими из ближайших деревень на праздник. Этот сон под навесом позволил мне бросить взгляд на город при лунном свете. Ясная лунная ночь скрашивала грязь улиц и очень выгодно выставляла замок на высоком холме. Не считая развалин, имеется 54 таких замка в Тибете, называемых Дцонгами. Каждый из них представляет столицу округа, управляемого двумя губернаторами, один из которых светский, а другой духовный -- прекрасный образчик двойного характера Тибетского правительства.
   В три часа утра на следующий день (1 февраля) мы пустились в путь к Шигатце -- второй столице Тибета, главному городу провинции Тсанг и местопребыванию Траши -- Ламы. Когда мы немного отошли от города, мы увидали замечательную панораму всех Гималаев; это был самый замечательный вид, который я когда -- либо где -- либо видал. Наша дорога шла через большую долину Кампа. Хотя Тибет и представляет из себя плато, тем не менее он пересечен рядом горных хребтов, которые делят страну на бассейны отдельных рек. Долина Кампа, лежащая на высоте 15.000 -- 16.000 футов над уровнем моря, одна из таких долин; как правило, равнины эти довольно слабо населены, но в этот день в течение утра мы прошли шесть небольших деревень.
   Теперь у нас остался один пони, на котором можно было ехать верхом и я настоял, чтобы Сатана, как господин, ехал на нем. Смерть двух пони очень увеличила наш ручной багаж; чтобы отвлечь подозрения какв деревнях, через которые мы проходили, со стороны встречных путешественников, я взялся нести самый большой и тяжелый мешок, обычная участь последнего по рангу слуги.

XXI.
Страна озер

   К полудню мы подошли к северной границе долины Кампа и стали подниматься на одну из гор, которые делят ее на бассейны.
   Дорога была очень песчаная, и мы находили, что подъем здесь даже труднее, чем на сделанном нами перевале. Поднявшись, мы попали в другую долину.
   Большая деревня лежит в этой долине немного ниже, но я решил заночевать под открытом небом, ибо знал, что чем дальше мы будем от деревни, тем меньше шансов быть открытыми. Вечером нам удалось зажечь огонь. Мы не нашли здесь ни куска дерева, но собрали старый коровий помет, который служит в Тибете вместо топлива. Это единственное топливо в этой стране, лишенной и угля и деревьев; коровий помет (кизяк) специально собирается детьми, а затем сушится. Он дает хороший огонь, но его надо часто подкладывать. Кроме того, вследствие содержащегося в нем аммония, кизяк придает особый запах пище, которая на нем готовится; странно, к этому запаху туземцы настолько привыкли, что кушанье, изготовленное без этого дымка, кажется им менее привлекательным.
   Я никогда не представлял себе, что буду спать вповалку с туземцами, но этой ночью было столь холодно, что мы могли спать, лишь согревая друг друга теплотою своего тела. Даже Диоген стал жаловаться на холод и боль в ногах. На следующий день (2 февраля) мы двинулись в Тутса и увидали небольшое замерзшее озеро. Тибет страна озер; на его плато разбросано множество их, больших и малых. Некоторые пополняются тающим в горах снегом, другие постепенно высыхают. Можно думать, что бассейны Тибета были некогда гигантскими озерами, которые затем испортились и обратились в небольшие сравнительно водоемы; некоторые из озер с пресной водой, другие соленые или горько соленые. Одни покрываются на зиму льдом, в других вода столь солена, что совершенно не замерзает.

XXII.
Грубость сатаны

   Первое время ледяное пространство озера представляло для нас некоторое препятствие. Один из мулов поскользнулся на нем и повредил себе ногу. Бедное животное протащилось еще не -- сколке дней, а затем издохло от этого повреждения. Сатана сделался столь раздражителен вследствие утомления последних дней, что стал прямо невыносим. Я не мог, между тем, порвать с ним отношений и должен был быть с ним в мире, несмотря на его постоянные угрозы донести тибетским властям.
   К сожалению, он прекрасно понимал мое затруднительное положение и постоянно извлекал из него для себя выгоды. После полудня мы подошли к большому городу Кума. Здесь какой -- то пастух повстречался с нами и пошел рядом до самой своей хижины, расположенной на милю, или около того, дальше; он все время заговаривал со мною, полагая, вероятно, что я, в качестве последнего слуги -- кули, буду более доступен; хотя в своих ответах я и был лаконичен, сколько возможно, так как боялся, что неверное употребление какого -- либо слова выдаст меня, однако, он продолжал разговаривать, идя рядом, и в то же время продолжая свое вязание, любимое занятие тибетских крестьян, одинаково и мужчин и женщин.
   Этой ночью мы остановились в пустынном, оставленном пастухами летнике, в 10 милях далее Кумы; ясное утро превратилось скоро в сумрачный день. Было туманно, и, оглянувшись, мы видели, что сильный снег валил в том самом проходе, который мы только что сделали. Если бы мы еще прождали два дня на той стороне перевала, мы, конечно, погибли бы. Да и наше теперешнее положение было довольно серьезно. Другая буря, очевидно, надвигалась, и нам снова предстояло вынести страшный холод. Достаточно было высунуть палец, чтобы чувствовать укусы мороза. К несчастью, мы не находили нигде кизяка, не могли зажечь огня и отвести душу за чаем. Нам страшно хотелось пить, и хотя мы расположились на берегу небольшой реки, вода в ней замерзла, и, единственно, посасывая лед, мы могли удовлетворять нашу жажду. Ночью было еще хуже; было так холодно, что мы не могли спать, особенно страдал Диоген со своими отмороженными ногами.

XXIII.
Решение идти деревнями

   Рано утром, 3 -- го февраля, слуги заявили мне, что их страдания так велики, что они не могут идти так, как мы до того делали, т. -- е. минуя деревни. Или все наше путешествие следует бросить, или вместо того, чтобы ночевать под открытым небом -- мы должны заходить в тибетские деревни, где можно найти себе теплый ночлег на постоялом дворе. Это, конечно, увеличивало шансы быть обнаруженным: каждый день я буду под наблюдением деревенских жителей, но я понял, что я больше не могу подвергать своих слуг таким лишениям.
   Кроме того, я был доволен успехами моего переодевания: много раз я встречался и говорил с тибетцами, которые, очевидно, не находили ничего необычного в моем говоре и внешнем виде. Поэтому я принял предложение слуг, и мы больше не останавливались уже под открытым небом. События ближайшего же дня поставили меня в более близкое соприкосновение с тибетцами. Через час или два мы встретили двух мелких торговцев, отца и сына, которые возвращались после торгового путешествия в свой родной город Шигатце. Мы остановились на минутку поговорить с ними; затем, узнав, что мы идем в одном направлении, они стали просить разрешения путешествовать вместе с нами. К моему ужасу, Сатана, действуя в качестве господина, принял это предложение; хотя я был и против такого риска, тем не менее, я был лишен возможности протестовать, так что мы пошли вместе. Забавная и милая пара были эти разносчики! Я сначала был очень обеспокоен их близостью, но потом с удовольствием слушал их болтовню, тем более, что они довольствовались вполне моими монотонными и односложными ответами. Неудобно было лишь то, что их присутствие не позволяло мне ни на минутку выходить из моего положения слуги, я не мог отдать приказания людям, и был обязан обращаться с Сатаною самым почтительным образом.
   Уже под вечер мы всей компанией пришли в деревню Яко, и здесь я впервые близко познакомился с настоящим тибетским постоялым двором; тибетцы очень любят странствовать по своей собственной стране, и в каждой деревне 2 -- 3 постоялых двора. Более приспособленные помещения имеются для курьеров правительства и чиновников; обычно же постоялый двор состоит из обширного двора с навесами и стойлами, расположенными по сторонам.
   Одна часть двора огорожена и покрыта крышей, она служит общей комнатой для всех путников, ищущих убежища. Здесь они едят, пьют, разговаривают и спят. Железная жаровня в углу служит, как печь. Кизяк и припасы можно получать от "немы", -- так называется хозяйка гостиницы, -- приготовлять же пищу путешественники должны сами. Мебели нет никакой, -- один голый пол. Ночью каждый спутник раскладывает свой овечий ковер, и заваливается спать вся партия вповалку. Путешественники либо спят одетые, либо раздеваются и подкладывают снятые одежды под себя, как подстилку, или покрываются ими.
   Спят они чаще всего на животе, поджав под себя ноги; искусственного освещения не употребляется среди крестьян вовсе, так что путники отправляются на покой, лишь только стемнеет.

XXIV.
Чем питаются и как живут Тибетцы

   Нет никакого подобия умывальников в тибетских постоялых дворах, и многие тибетцы вообще никогда не моются в течение всей своей жизни и покрыты густым слоем жира и грязи, который помогает им переносить холод.
   Надо добавить, что с момента прихода в Тибет и до самой Лхасы, и я ни разу не вымыл рук и лица; поступить так -- значило бы привлечь к себе внимание.
   На следующий день (4 февраля) два разносчика научили нас путешествовать на настоящий тибетский манер. Следуя их примеру, мы поднимались за 2 часа до восхода солнца и отправлялись в наш дневной переход, не пивши, и не евши. Мы его делали медленным спокойным шагом до 11 час. дня, когда остановились на час на постоялом дворе и приготовили там первую пищу. В 12 час. путешествие вновь возобновилось и прекратилось перед самым заходом солнца, когда мы остановились у деревни Ябу -- Дцонг, где мы решили провести ночь, пройдя около 30 миль. Последующие дневные переходы были повторением описанного.
   Наш обед и завтрак состояли из одних и тех же блюд; это были: мясо, ячмень и чай; мясо, которое едят в Тибете, это баранье и мясо яка. Оно приготовляется так: задняя нога животного выставляется на двор, чтобы она замерзла; это предохраняет ее на несколько месяцев, хотя днем она и оттаивает. На ночь она опять замерзает, процесс, который постоянно повторяется.
   Тибетцы не претендуют на то, что мясо это слегка портится, и находят, что оно в таком виде даже вкуснее.
   В редких случаях мясо варят, но по большей части путешественники едят его сырым. Разрезая его на части своими большими ножами, они едят его пальцами.
   Употребляемый в Тибете чай очень грубого сорта. Это так называемый китайский кирпичный самого низкого сорта; несколько кусочков чаю отбивают от большой плитки и бросают в кипящий котел. После того, как чай хорошенько вскипит, прибавляют туда много масла, и немного соды и соли. Все это мешается, опять кипятится. Любопытно отметить, что ни молока, ни сахара в Тибете не употребляют. Иногда баранье сало заменяет при приготовлении чая масло. Весьма часто масло, которое кладут в чай, очень плохое и прогорклое. Его держат месяцами, пока оно не попадет в употребление при этом, масло считается самым лучшим, если оно долго лежит. Такой тибетский чай потребляется в неограниченном количестве и служит одновременно и питьем и едой.
   Ячмень сначала молотится, а затем обращается в довольно мягкую муку. Горсточка этой муки бросается в чай и мнется пальцами в круглые клецки. Их затем едят, вылавливая пальцами.
   Аристократические фамилии в Тибете привыкли к некоторым китайским блюдам, но крестьяне круглый год едят одно и тоже. Дичь и рыба считаются тибетцами нечистыми для еды. Растительная пища почти неизвестна.
   Сырое, несколько испорченное мясо, чай с маслом и ячменная мука не очень аппетитны, но переход в 30 миль отбивает все прочие чувства, кроме голода, так что я ел все это с жадностью. Сатана, как господин, иногда позволял себе на постоялых дворах кое -- какие китайские лакомства, но я, как слуга, был принужден есть с тибетскими крестьянами и не смел ничем таким воспользоваться.
   На следующий день (5 февраля) мы пришли в Шигатце; мы были теперь в самой населенной части Тибета и проходили днем через многочисленные, но небольшие по размерам своим деревни. Я подсчитал, что Тибетское плоскогорье едва ли имеет свыше 1.500.000 жителей. За это время мои ноги были так избиты грубой тибетской обувью, что идти было прямо мучительно. Я пробовал идти босиком, но острые камни резали мои ноги, и когда я стал оставлять за собой красные следы, мне пришлось опять надеть эту обувь.
   Бедному Диогену было еще хуже; благодаря своим отмороженным ногам, он очень уставал и Сатана часто бил его, чтобы поднять и побудить идти. Уже к самому вечеру мы перешли маленькую возвышенность и увидали Тра -- шиль -- Гумпо, -- громадный монастырь в 5 милях от Шигатце.
   Самый город Шигатце лежал за холмом одну милю дальше; у подножья монастыря была небольшая деревушка. В ней наши компаньоны -- торговцы имели свои собственные дома. За время пути мы так подружились, что они пригласили нас остановиться у них вместо того, чтобы искать пристанища в гостинице в самом городе. Мы с радостью приняли это приглашение и решились провести у них целый день с целью дать и себе и животным небольшой отдых.
   Мы хотели также посмотреть город и посетить монастырь, который ежегодно привлекает тысячи богомольцев.

XXV.
Центральный Тибет

   Центральный Тибет состоит из 2 провинций: Тсанг -- на востоке и Тсу -- на западе. В первой -- столица Шигатце, в другой -- Лхаса. Не так давно обе провинции были отдельными государствами, и настоятель монастыря Трашинь -- Гумпо являлся также королем Тсанга, но теперь чиновники из Лхасы управляют обеими провинциями.
   Политически, следовательно, Далай -- Лама выше, чем Траши -- Лама, но в отношении религиозном оба они почитаются одинаково. Благодаря авторитету Траши -- Ламы, многие тибетцы глядят на Далай -- Ламу, как на светского владыку, а на Траши -- Ламу, как на духовного руководителя Тибета. Мне было очень приятно узнать, что Траши -- Лама будет проходить днем в религиозной процессии по городу, и я, пробравшись вместе с богомольцами, буду иметь возможность увидеть его. Это человек с умным и красивым лицом, что соответствует и его характеру, как его рисуют, и высокому, занимаемому им посту. Монастырь Трашинь -- Гумпо -- самый образцовый по своим порядкам. Он известен своею ученостью и привлекает много учащихся со всех сторон Тибета. Здесь они получают очень высоко ценимые ученые степени. В нем сейчас не менее 5000 -- 6000 монахов.
   В этот же день мы приобрели пожилого осла, с целью облегчить наш остальной путь. Вечером наши хозяева задумали устроить нам прощальный банкет. Он состоял из большого количества обычных тибетских блюд, которые усердно поливались спиртными напитками. Один из них -- "чанг" представлял из себя очень вкусное некрепкое пиво, сваренное из ячменя, приятное и освежающее после долгого пути. Второй назывался арак; не тот арак, который мы знаем, это была простая крепкая водка. Арак с трудом переносят даже очень крепкие головы.
   Этот арак чуть не погубил всего.
   Вечер начался очень весело. Веселые жесты, веселые народные песни быстро следовали одна за другой, но скоро компания очень опьянела. И Латен и Сатана пили один арак, не прикасаясь к другому напитку. Они скоро перестали владеть собою, и, напившись пьяными, начали между собою страшную ссору.
   От брани они перешли к ударам, и их едва удалось разнять. В пылу драки они забыли свои роли и оба требовали, чтобы я, как господин, разрешил их распрю. Я был страшно встревожен, и если бы наши хозяева не были столь простодушными людьми, переодевание могло бы открыться; однако, все сошло благополучно.

XXVI.
В стране без карт

   Мы рано встали на следующий день (7 февраля) перед нашим последним переходом. Первые три дня наша дорога должна была идти по южному берегу знаменитой Брамапутры.
   Брамапутра вытекает с гор крайнего запада Тибета, протекает несколько сотен миль по самому центру Тибета в правильном восточном направлении, параллельно цепи Гималаев, а затем поворачивает на юг, и, прорвавшись через горы, переходит в Индию, где она впадает в Бенгальский залив, недалеко от Калькутты; когда мы подошли к реке, то увидали, что долина реки занимает 2 или 3 мили, при чем река в сухое время разбивается на ряд небольших, но очень быстрых потоков.
   Я был в стране совершенно не обозначенной на географических картах, даже не нанесенной хотя бы приблизительно теми шпионами, которые посылались Британским правительством с этою целью в Тибет. Конечно, я старался собрать как можно больше географических подробностей.
   В силу моего переодевания в принятой на себя роли, регулярное наблюдение было, конечно, невозможно, но каждую ночь, после того, как мои спутники на постоялом дворе ложились спать, я выходил на двор и при лунном свете наносил необходимые заметки касательно той части страны, которую мы прошли днем.
   Первый день нашего пути был омрачен смертью мула, нога которого была ранее повреждена. В Шигатце ему стало лучше, так что эта смерть была для нас неожиданна; мы потеряли таким образом уже 3-х животных из 6, что мы взяли в начале пути, между тем нам предстояло еще несколько дней пути до Лхасы. Эта новая смерть сильно увеличила вес того, что нам пришлось тащить на собственных своих плечах, и при первом удобном случае я купил другого осла.
   Нас надули с этой покупкой, так как наш вновь приобретенный осел стал, пройдя 3 или 4 мили. Кнут не оказывал на него никакого действия, и, протащив его еще с милю, мы оставили его на дороге, распределив между собой его ношу. При таком положении Сатана должен был идти пешком, так как на его пони навалили часть груза; сам он при этом категорически заявил, что не может ничего нести сам, так как это совершенно не соответствовало бы той роли господина, какую он должен играть.

XXVII.
Подозрения возникают

   8 февраля мы нашли тангку полную нищими певцами, которые толпились на нашем дворе и назойливо требовали денег. На следующее утро Сатана сделал первую свою попытку шантажировать меня. Он понял, как мне хочется пройти в Лхасу, и решил, что я заплачу какую угодно сумму, лишь бы дело не сорвалось. Он потребовал от меня 1000 рупий, грозя в противном случае сообщить властям, кто я. Мое первое ощущение было побить его, но я понял, что это нехорошо, и пошел на компромисс.
   Я обещал дать ему 200 рупий за его молчание, сумму значительно меньшую той, которую я дал бы ему, если бы он работал добросовестно. В то же время я потребовал, чтобы он предъявил свое требование в письменной форме. Он по наивности сделал это; тогда я сообщил ему, что он в моей власти, и что, если нас вернут или вышлют из Лхасы в результате его действий, я его засажу в тюрьму в Индии за шантаж.
   9 февраля мы пришли в деревню Тан -- гуру. Приближаясь к этой деревне, мы прошли мимо громадного монастыря. Один из монахов остановил нас и стал допрашивать, ибо наш сиккимский костюм возбудил его подозрения, но Сатана, который, надо дать ему справедливость, был великолепный актер, ответил на все вопросы монаха, к полному моему удовольствию.
   Наш дальнейший путь привел нас к реке, и я увидал в чистой воде множество рыб громадной величины; в то же время берега реки были покрыты дикими гусями и утками, совершенно не пугавшимися нашего приближения. Их число и полное спокойствие объясняется отношением тибетцев к охоте и рыбной ловле. Нельзя губить жизнь диких животных, нельзя убивать диких птиц, нельзя ловить рыбу, говорят они. В то же время можно сколько угодно убивать домашних животных, и тибетцы очень любят их мясо.
   Река здесь покойна, и небольшие лодки ходят между Шигатце и Тангуру, после же этого места Брамапутра переходит в стремительный поток, так что ниже почти на 60 миль плавание совершенно невозможно.
   Сооружаемые Тибетцами лодки чрезвычайно грубы и просты по конструкции. Они сделаны из кожи, натянутой на распорках, и очень похожи на суда древних британцев. На озерах таких лодок не знают вовсе. В Тибете много монастырей и храмов расположено на островах больших озер и сообщение с берегом происходит лишь зимой по льду, когда вода замерзает и можно пройти пешком.
   Следующий день (10 февраля) мы достигли места, где река Ронг впадает в Брамапутру. С этого места было невозможно продолжать дорогу вдоль реки, ибо берега подошли к самому руслу, и река мчалась между 2 вертикальными скалами.

XXVIII.
Путешествие с туземцами

   Хотя Лхаса лежит на север от Брамапутры, но мы должны были сделать длинный крюк на Юго-Запад, следуя течению реки Ронга, к ее истоку, -- озеру Ямдро, оттуда мы должны были вернуться к Брамапутре и, перейдя ее, попасть в самую Лхасу. Вскоре мы остановились у подножья "Великолепного Дцонга", или замка Рингпо, расположенного в немногих милях от долины Ронга. На постоялом дворе мы нашли небольшую партию тибетцев, которая шла к Ятзе и великому озеру, и решили идти с ними до этого места; мы нашли совместное путешествие очень удобным, особенно в виду тибетского обычая вставать и пускаться в путь до света, пока кругом еще темно. Когда же мы были одни, нам было легко заблудиться в темноте в ранние утренние часы, так как мы не знали дороги, а карты были неверны.
   На следующий день (11 февраля) наша разросшаяся партия продолжала свой путь по долине Ронга. Ветер буквально сбивал нас с ног. Я нахожу, что в этих узких горных долинах ветер более концентрируется, чем на равнине, и теперь ветер так дул, что с трудом можно было двигаться; хотя долина узка, но на ней довольно много деревень, так как почва здесь очень плодородна. Вскоре мы дошли до места, откуда по боковой дороге только два -- три дня пути до Гиантце; только три месяца тому назад я с полным комфортом жил в этом городе, и я невольно сравнил это с моим теперешним положением. Около полудня мы прошли через деревню, славящуюся своими теплыми ключами. Вода здесь собирается в бочки вдоль самой дороги, и я видел множество купавшихся в них тибетцев. Таких ключей очень много в Тибете; им приписывается большая целительная сила, и тибетцы, преодолев свою нелюбовь к воде, сидят часто в ней целыми часами.

XXIX.
Холодная ванна

   Теплые ключи нередко содержат здесь серу и помогают, поэтому во многих отношениях: сера уничтожает, в частности, паразитов, которыми страдают все тибетцы. В грязной одежде тибетцев вошь плодится во множестве. И мы не остались целы от этой заразы. Постоялые дворы полны вшами, и их я в изобилии находил на себе. Сначала их присутствие было для меня прямо невыносимо, но потом я привык.
   Конечно, мне было бы очень приятно избавиться от их присутствия при помощи серной ванны, но я не смел и мечтать об этом, так как в теплой воде могла сойти моя краска и обнаружиться мое переодевание.
   Этою ночью мы остановились в Рампа. На постоялом дворе мы нашли одну тибетскую даму, которая ехала в Шигатце; так как она долго болтала о разных достопримечательностях и событиях Лхасы, я получил от нее много полезных сведений.
   Следующий день (12 февраля) принес мне большое испытание. Река шла по долине, образующей впадину в 30 почти футов высоты. Путь наш шел вдоль самого берега. В темноте раннего утра я оборвался и полетел в реку; к счастью, наклон крутого берега смягчил мое падение. Но все же я с шумом полетел вниз и, пробив лед, провалился в ледяную воду; таким образом, вместо теплой ванны я без всякого со своей стороны желания получил холодную.
   Невольно у меня вырвалось несколько сильных английских проклятий, которые, к счастью, не были поняты моими спутниками. Вода была не глубока, и меня вытащил Лате, без особых повреждений; переменив одежду, я мог продолжать путь.

XXX.
Северная история

   Вскоре мы встретили одного знатного тибетца из Лхасы, который со свитой путешествовал в обратном направлении. Он был назначен губернатором в западную часть Тибета и ехал верхом с десятком слуг. Это была целая процессия; все путевые издержки ложились на деревни, через которые будущий губернатор проезжал.
   После полудня мы увидали озеро Яндро, которое лежит за самой деревней. Наши компаньоны остановились здесь. Мы хотели идти дальше к Паде Дцонг этою же ночью, как вдруг я услышал дурные новости, которые заставили меня изменить мой план.
   Майор Белли узнал от сиккимцев о моем переходе через перевал Лахен, и, так как дальше мои следы терялись, он догадался, что я переодетым направился в Тибет.
   Вместо того, чтобы остаться нейтральным, Белли не только сообщил о своих предположениях тибетским властям, но просил их глядеть в оба, арестовать меня и выслать в Индию. В результате такого осведомления из Лхасы посланы были во все стороны приказы выслеживать и ловить меня. Мало того, так как было сообщено, что я путешествую переодетым, приказано было останавливать и осматривать всех вообще идущих в Лхасу.
   Эти слуги проникли и в Ятце, и жители деревни были очень возбуждены, хотя то обстоятельство, что я пришел вместе с туземцами, ставило меня вне прямых подозрении. Мы были лишь в 75 милях от Лхасы и должны были выйти на большую дорогу между Лхасой и Гиантце, на которую, конечно, должно было быть обращено особое внимание.
   Хотя мы пробирались через Паде тихонько ранним утром, два маленьких чиновника появились из замка, и, остановив нас, стали спрашивать, откуда мы, и не видели ли мы иностранца, который идет в Лхасу? Мне казалось, что все пропало. Но они подвергли основательному и перекрестному допросу лишь Сатану, как господина, на меня же, как на носильщика, почти не было обращено внимания, и мы были скоро пропущены. Тибетская логика никак не могла допустить мысли, что европеец будет делать по 30 миль в день, таща на своих плечах тяжелый тюк, в то время, как его слуга будет комфортабельно ехать на принадлежащем другому муле.
   Дорога по-прежнему шла вдоль озера и в одном месте мы увидали двух людей, провалившихся в лед и тонувших. Остальная идущая мимо публика только глазела на них, не думая оказать помощь.
   Вспомнив свое вчерашнее утреннее купанье, я не мог без дрожи глядет на них.
   После полудня мы оставили озеро за собою и поднялись на гору, которая отделяет бассейн Ятце от бассейна Брамапутры. С вершины перевала Кампа мы еще раз увидали эту реку. Перевал представляет из себя пограничную линию между провинцией Тсанг, с ее столицей Шигатце, и провинцией Тсу со столицей Лхасой. Вид здесь великолепный, но, в качестве Тибетского кули, я не мог остановиться полюбоваться красотою места; мы спустились немедленно и остановились в деревне Камро. Когда мы расположились спать, хозяйка постоялого двора зашла покалякать с нами; она рассказала, что иностранный дьявол задумал пробраться в Лхасу и спрашивала, не видели ли мы его?
   Конечно, мы ничего про него не знали; хозяйка уверила нас, что столь велика бдительность тибетских властей и столь необыкновенна духовная сила его святейшества Далай-Ламы, что наглый обманщик будет, конечно, обнаружен и немедленно выслан в свою страну.

XXXI.
Секрет открыт

   На следующее утро (14 февраля) мы продолжали наш путь по берегу Брамапутры и утром достигли места, где надо было переправиться через реку. Я уже говорил выше, что большинство жителей здесь пользуется утлыми кожаными лодками; мы, однако, с нашими вьючными животными переправились на дощанике, единственном, как мне передавали, в Тибете.
   Перейдя реку, и сделав еще пять миль пути, мы дошли до Чушула, где Кийчу (река счастья) сливается с Брамапутрой.
   На этой реке, недалеко от ее истока, и стоит Лхаса. Наши попутчики, которые были родом из Чушула, попросили за нас деревенское начальство, и нас моментально пропустили. За Чушулом мы опять подошли к Брамапутре и попали в деревню Янгме. Здесь мы подверглись самому тщательному и придирчивому осмотру, ибо от этой деревни всего один день пути до Лхасы, но, благодаря ловкости Сатаны, все прошло благополучно.
   Двигаясь по Тибету, мы гнали наших животных во всю, чтобы скорее достичь Лхасы. Теперь мы испытывали последствия этого форсирования. После полудня наш старый друг -- мул "парижанка" пал, и единственный оставшийся в живых его сотоварищ едва тащился. Мы могли еще кое -- как дотащиться до деревни Янгме, но сделать со столь измученными животными остальные 23 мили до Лхасы было невозможно, между тем я не мог ни минуты медлить. Здесь очень помог Латен; благодаря его хлопотам, удалось у какого - то крестьянина обменять нашего последнего мула на лошадь; кроме того, он нанял еще двух лошадей до самой Лхасы. Это была единственная сделка с лошадьми, от которой я, несомненно, выиграл, ибо обмененный на лошадь мул скончался через четыре часа после сделки.

XXXII.
У самой Лхасы

   Все пошло на лад, ибо эта покупка позволила мне сделать последний день нашего пути (15 февраля) верхом. Дело в том, что за последние дни моя дизентерия столь усилилась, что я не мог от слабости идти. В полдень, 15 февраля, мы увидали Драпун, один из 3 величайших монастырей Тибета. В нем 8.000 монахов, при чем это самые буйные во всем Тибете люди. Немного дальше поворот дороги открыл нам вид на Поталу, дворец Далай -- Ламы. Мы увидали это роскошное здание сзади, но и с этой стороны дворец имел очень величественный вид. Наконец, цель моего путешествия была на виду.
   Я оставил Диогена и Сайса, чтобы снять и принести ношу осла, а сам с остальными спутниками устремился к городу.
   В 6 часов утра мы прошли через загородку, отделяющую холм, на котором высится Потала, и очутились в Потала -- Толл, маленькой деревушке, ютящейся у подножья Священного Дворца.
   Здесь мы встретились с неожиданным затруднением. Все дни мы видели толпы народа, идущего в Лхасу, так как наступал Тибетский Новый год, и в этот день тысячи людей, среди которых особенно много монахов, устремляются в Лхасу на специальные праздники, которые устраиваются в это время в городе. Город был наполнен народом, и негде было остановиться, так как во всех гостиницах было по 30 человек в каждой комнате. И такое скопление народа и переполнение было не только в этой деревне, но во всей Лхасе.
   Больше двух часов безуспешно искали мы места, где можно было бы остановиться. Улицы Лхасы по поводу праздника были наполнены пьяной толпой.
   Я очень боялся быть обнаруженным в такой момент, так как меня могла бы, буквально, разорвать на куски эта буйная толпа.
   После долгих и напрасных поисков, в тот самый момент, когда мы собирались уже лечь спать на улице, Латен подошел в центре города к дому, где жили чиновники. Здесь он объяснил, что мы, -- богомольцы из Сиккима, и умоляли дать нам на ночь приют, хотя бы здесь вообще не отдавали комнат. К нашему удивлению, он имел успех: нам дали комнату; я был так слаб, что меня втащили в нее двое слуг.

XXXIII.
Долой переодевание

   Меня положили в маленькой комнате, и я немедленно заснул. Проснувшись, я узнал имя нашего благодетеля; это был Лепча, почтовый чиновник Сонам.
   Так как я решил немедленно сообщить правительству Индии, что я пробрался в Лхасу, надо было открыться Сонаму в тот же вечер.
   Смыв с себя все, что можно было смыть, я вошел в его комнату и объявил свое имя. Он остолбенел. Затем, придя в себя и узнав о моем желании, он постарался устроить все самым лучшим образом.
   Он настоял, чтобы я поместился в большой и удобной комнате рядом, а сам занял каморку, которая была первоначально предоставлена нам; я провел у него все свое пребывание в Лхасе.
   В одном отношении Лхаса очень современна. Только самые богатые люди имеют здесь особняки. Большинство же нанимают себе комнаты или квартиры в больших домах, которых здесь довольно много. У моего хозяина Сонама было 5 таких комнат.
   На следующий день (16 февраля) я уговорился с хозяином, чтобы он уведомил Майора Белли и Далай -- Ламу о моем прибытии в Лхасу; в то же время я решил смирно сидеть дома, пока не выяснится отношение ко мне тибетского правительства; помимо всего прочего, я, вообще, чувствовал себя очень плохо; мне необходимо было полежать и отдохнуть. Я с радостью убедился, кроме того, что окно моей квартиры выходит на широкую базарную площадь Лхасы, центральное место священного города.
   Придвинув свою постель к окну, я, одновременно, мог и отдыхать, и наблюдать, что делается кругом.
   К счастью, мое окно было одно из немногих, имеющихся здесь окон со стеклами; другие окна в Лхасе затянуты материей или промасленной бумагой. Весь день базарная площадь была полна народом, поющим, глазеющим и танцующим. Многие были пьяны, некоторые из толпы пускали ракеты, иногда очень большие. Вдруг наш дом затрясся от страшного взрыва; я думал сначала, что под мою квартиру подложена бомба.
   Но потом оказалось, что взорвался большой склад ракет, при чем 5 человек были убиты и 4 тяжело ранены.
   При неосторожном и неумелом изготовлении фейерверков, такие события часто происходят в Лхасе; существует даже правительственное распоряжение, запрещающее пускание и изготовление ракет, но население никак не может отказаться от этого любимого удовольствия.
   Каждый вечер, в 81/2 часов, сигнальный колокол приглашает жителей тушить огни; кроме того, во всех четырех кварталах города пускаются сигнальные ракеты; после них выходить на улицу строго воспрещается.

XXXIV.
Официальная аудиенция

   Как раз в это время в Потале, за милю от меня, у Далай-Ламы был торжественный Новогодний прием, на котором были все важные чиновники и именитые люди Тибета. Среди приема, как мне потом сообщили, Далай-Ламе было передано известие о моем прибытии. Он ничего не сказал на приеме, но тотчас же отдал распоряжение своему любимому министру Тсаронгу посетить меня и определить, что я из себя представляю. После полудня Тсаронг вернулся в свой дворец, расположенный неподалеку, и, несмотря на сильный приступ лихорадки, послал мне очень любезное приглашение явиться. Когда я пришел, он спал, но его тотчас разбудили, и он очень любезно принял меня в своем кабинете. Мы провели в оживленной беседе не менее 3 часов.
   Тсаронг очень оригинальный, самобытный и крупный человек. По моему мнению, в Тибете он играет такую же роль, как некогда Бисмарк [Бисмарк, один из организаторов Германской империи (1871--1918 г.), состоял в должности германского председателя министров (канцлера) до вступления на престол Вильгельма II] в Германии, действуя лишь в меньшем масштабе и с другим людским материалом.
   Тсаронг сам пробился и вышел в люди; таких деятелей в Тибете очень мало; пока он стоит одиноко.
   Хотя в Тибете и нет строгой кастовой системы, но все важнейшие посты в государстве, кроме стоящих на верху "воплощенных богов", заняты представителями 40 аристократических фамилий, большинство средних административных постов также распределено между лицами, принадлежащими к другим 120 старинным родам.
   Тсаронг не принадлежит к той или другой группе. Отец его простой крестьянин, делатель луков и стрел. -- Занятие, которое в Тибете не принадлежит к очень почтенным.
   Имя Тсаронг и титул "Шапе" приобретены им позднее. Мальчиком его звали Намганг.
   При живости и способностях, Намгангу трудно было усидеть в Лхасе; уже в 16 лет он в Монголии среди отчаянных голов и искателей приключений.
   Здесь же было положено начало его карьере; когда в 1904 г. Далай -- Лама должен был искать убежища в Монголии под давлением надвигавшейся военной экспедиции Юнгхазбенда [Империалистическая Англия давно покушалась на Тибет и сейчас еще не оставила мысль забрать его в свои руки. Эта кровавая экспедиция причинила Тибету много бедствий], положение его святейшества было таково, что ему нечем было содержать немногих оставшихся при нем слуг. В это время он и взял к себе Намганга, как личного слугу. Верность и ум нового слуги скоро привлекли к нему внимание Далай-Ламы, и Намганг стал быстро возвышаться. В знак особого внимания, Намганг был скоро пожалован в воинское звание, и при возвращении Далай-Ламы в 1908 г. в Тибет, -- был уже капитаном.
   Его быстрое возвышение пошло после китайского вторжения в Тибет в 1909 -- 1910 г. Далай-Лама бежал тогда в Британскую Индию. Китайцы послали за ним погоню.
   Намганг геройски защищал Чушул; отбил от него китайцев и дал возможность Далай-Ламе благополучно уйти в британские владения. Намганг сделал попытку пробиться за ним, но был отрезан. Тем не менее ему удалось, переодевшись курьером Британской Правительственной почты, спастись из Тибета.
   Таким образом, молодой офицер соединился со своим повелителем в Даржеллинге.
   Благодаря этому обстоятельству, Тсаронг отнесся к моему прибытию в Лхасу, как к ловкой штуке, напомнившей ему собственные его приключения. Он вспомнил тотчас же, что в то время, как я пробирался переодетым из Индии в Тибет, ему пришлось таким же порядком двигаться в обратном направлении.
   В 1911 г. вспышка революции в Китае ослабила силу занимавших Тибет китайских войск. Воспользовавшись этим, Намганг помог восстановить Далай-Ламу. Он тайно пробрался в Тибет, организовал повсюду крестьянские восстания против китайских гарнизонов и, в конце концов, принудил их повсюду к сдаче. В то же время утвердившееся в Тибете при помощи китайцев Тибетское правительство было либо изгнано, либо перебито. Среди убитых был государственный секретарь "Шапе", по имени Тсаронг. Он и его сын были в клочки разорваны в Лхасе восставшей монахами.
   В награду за заслуги Намганга сделали "Шапе" и вместе с тем командующим армией и управляющим монетным двором. Так как погибший Тсаронг не оставил после себя прямых наследников, Намгангу подарили все его поместья.
   По этим поместьям он и получил имя Тсаронг.

XXXV.
Моя беседа с Тсаронгом

   Во время моего первого свидания с Тсаронгом, после длинной беседы на общие темы, мы перешли к моим личным делам.
   Тсаронг, -- я это знал, и раньше -- был за разрешение приезда в Лхасу всей нашей партии; как частное лицо, он и сейчас выражал удовольствие, что мне, хотя и тайно, удалось осуществить свои намерения. Он сказал мне также, что и Далай-Лама ничего не имел против. Тем не менее, Тибетское правительство, действуя под давлением монахов, отказало мне в дозволении приехать. Так как я, тем не менее, пробрался переодетым, мне необходимо сейчас пройти некоторые формальности для выяснения моего положения. Тсаронг посоветовал мне, не откладывая ни минуты, оповестить о моем прибытии Лхаские городские власти.
   Они, в свою очередь, доведут об этом до сведения Кашака или Кабинета Министров, состоящего из Ланчена или первого Министра и четырех Шапе или государственных секретарей. Кашак должен будет решить, что со мною сделать.
   Тсаронг, в качестве члена Кабинета, обещал замолвить за меня слово, когда в Кашаке мое дело будет слушаться; так как решение других членов Кашака зависело только от них, хорошо было уже то, что у меня имеется столь влиятельная заручка. Тсаронг предупредил меня вместе с тем, чтобы в своих, сообщениях властям я ни в коем случае не делал указаний на гостиницы, где я останавливался, или на людей, с которыми я путешествовал. Иначе правительство и фанатичное население может принять неприятные, по отношению к ним, меры за то, что они не узнали вовремя и не остановили меня. Из этого указания я мог сделать вывод, насколько бессилен в тех случаях, когда возбуждается фанатизм, даже самый могущественный человек Тибета. Мы расстались с Тсаронгом самым сердечным образом. Так как стало уже темно, я отправился осматривать город без опасения быть открытым.

XXXVI.
"Святые отцы" Тибета

   На следующее утро (17 февраля) я узнал от Сонама, что тибетские городские власти, которые, одновременно, несут и судебные функции, заседают в Городской Управе, находящейся через улицу прямо против моих окон. Около самого входа в это здание я увидал два больших каменных кольца, укрепленных прямо в землю. Я никак не мог себе представить, для чего они служат. Но скоро убедился в их назначении: боковая дверь здания вдруг открылась, и несколько служителей вытащили какую-то женщину. Ее обнажили и привязали руками к одному кольцу, ногами к другому.
   Затем двое служителей подошли с плетями и дали ей в общем 150 жестоких ударов. Каждый удар плети прорезал кожу, делая большие кровавые раны. Сначала женщина кричала и вопила, затем впала в бессознательное состояние. Ее тогда облили водой, привели в чувство, а затем истязание продолжалось. Я поинтересовался узнать, за что ее наказывают, и мне ответили, что эта продавщица фейерверков и ракет, в магазине которой произошел вчера взрыв, стоивший жизни нескольким людям. Когда наказание было окончено, женщина была так слаба, что не могла даже подняться; ее втащили в здание и бросили на пол. После такого зрелища я посматривал с некоторым беспокойством на это мрачное здание, думая о том, какой же прием получу я здесь? Тем не менее, не много спустя, я послал туда Сатану и Латена, чтобы объявить о моем прибытии и просить их, в свою очередь, передать обо мне Кабинету.

----------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: журнал "Смена", NoNo 3--10, 1924.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru