Маколей Томас Бабингтон
Об афинских ораторах

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Августъ, 1824)
    Русский перевод 1862 г. (без указания переводчика).

   
   Маколей. Полное собраніе сочиненій.
   Томъ IV. Критическіе и историческіе опыты
   Изданіе Николая Тиблена.
   Санктпетербургъ. 1862
   

ОБЪ АѲИНСКИХЪ ОРАТОРАХЪ

(Августъ, 1824)

"То the famous orators repair,
Those ancient, whose resistless eloquence
Wielded at will that fierce democratic.
Shook the arsenal, and fblmined orer Greece
To Macedon and Artaxerxes' thrones.
Hilton. (*)

(*) "Обращаюсь въ тѣмъ славнымъ ораторамъ,
Къ тѣмъ древнемъ, которыхъ непобѣдимое краснорѣчіе
Управляло по своему произволу пылкой демократіею,
Потрясало арсеналы и гремѣло надъ Греціей
До предѣловъ Македонія и трона Артаксеркса."

   Слава великихъ классическихъ писателей не имѣетъ другихъ предѣловъ, кромѣ тѣхъ, которыя отдѣляютъ цивилизованнаго человѣка отъ дикаря. Ихъ творенія -- общее достояніе каждой просвѣщенной націи. Они доставляли сюжеты для живописца и образцы для поэта. Въ умахъ образованныхъ классовъ всей Европы ихъ имена неразрывно связаны съ дорогими воспоминаніями дѣтства: со старой классной комнатой, съ истасканной грамматикой, съ первой наградой, со слезами, которыя такъ часто проливались и такъ быстро высыхали. Уваженіе, съ которымъ смотрятъ на эти имена, такъ велико, что даже издатели и коментаторы, которые оказываютъ ихъ памяти низшій разрядъ услугъ, получаютъ подобно шталмейстерамъ и камергерамъ государей, права на высокія мѣста въ табели литературнаго первенства. Поэтому, нѣсколько странно, что произведенія такъ рѣдко разбирались на основанія точныхъ и философскихъ началъ критики.
   Сами древніе писатели мало намъ помогаютъ. Когда они вдаются въ частности, они становятся, большей частью, тривіальны; когда захотятъ обобщать, становятся неясны. Исключеніе правда, должно быть сдѣлано въ пользу Аристотеля. Какъ въ анализѣ, такъ и въ комбинаціяхъ, этотъ великій человѣкъ не имѣлъ соперника. Ни одинъ философъ не владѣлъ, въ равной степени, талантомъ разлагать установленныя системы на ихъ первичные элементы или соединять отдѣльныя явленія въ гармоническія системы. Онъ былъ великимъ Формовщикомъ въ умственномъ хаосѣ; онъ превращалъ мракъ въ свѣтъ и разладъ въ стройность. Онъ вносилъ въ литературныя изслѣдованія ту же мощь и ширь ума, которымъ такъ много обязаны какъ физическая, такъ и метафизическая науки. Его основныя принципы критики превосходны. Стоитъ привести одинъ примѣръ: установленное имъ ученіе, что поэзіи есть подражательное искусство, составляетъ для критика, если оно вѣрно понято, то же, что компасъ для моряка. Съ нимъ онъ можетъ отважиться на самыя обширныя странствованія. Безъ него онъ долженъ осторожно пробираться вдоль берега или пускаться въ безслѣдное пространство, ввѣрившись руководству первой попавшейся звѣзды. Открытіе это превращаетъ капризъ въ науку.
   Общія положенія Аристотеля драгоцѣнны. Но достоинство надстроекъ не соотвѣтствуетъ достоинству фундамента. Это можетъ быть приписано, отчасти, характеру философа, который, хотя способный сдѣлать все, что можетъ быть сдѣлано разлагающей и создающей силами ума, не имѣлъ, кажется, большой чувствительности или воображенія. Отчасти же, это можетъ быть приписано и недостатку матеріаловъ. Великія произведенія творческаго ума были тогда немногочисленны и недостаточно разнообразны, чтобы дать возможность, кому бы то ни было, составить полный кодексъ литературы. Требовать, чтобы критикъ понялъ роды сочиненій, никогда не существовавшіе, а потомъ изслѣдовалъ ихъ принципы -- было бы столь же неразумно, какъ требованіе Навуходоносора, чтобъ маги сначала разсказали ему его сонъ, а потомъ объяснили его.
   При всѣхъ своихъ недостаткахъ Аристотель былъ самый просвѣщенный и глубокій критикъ древности. Діонисій далеко не обладалъ ни такой изящной утонченностью, ни такимъ широкимъ пониманіемъ. Но онъ имѣлъ доступъ къ большему числу образцовъ и посвятилъ себя, повидимому, исключительно, изученію изящной литературы. Его частныя сужденія имѣютъ болѣе цѣны, чѣмъ общія правила. Онъ только историкъ литературы; Аристотель же -- ея философъ.
   Квинтиліанъ примѣнялъ къ литературѣ, вообще, тѣ же принципы, по которымъ привыкъ судить о декламаціяхъ своихъ воспитанниковъ. Онъ заботился только о риторикѣ -- и риторикѣ не самаго высшаго разряда. Онъ холодно говорятъ о несравненныхъ произведеніяхъ Эсхила. Онъ восхищается, выше всякаго выраженія, комедіями Эврипида -- этими неистощимыми рудниками общихъ мѣстъ. Онъ произноситъ нѣсколько неопредѣленныхъ словъ о Гомера какъ о поэтѣ. Потомъ начинаетъ смотрѣть на него только какъ на оратора. Безъ сомнѣнія, Гомеръ былъ ораторъ, и великій ораторъ. Но самое замѣчательное въ его удивительныхъ твореніяхъ -- это искусство, съ какимъ онъ пользуется своими ораторскими дарованіями для поэтическихъ цѣлей. Не могу я считать Квинтиліана великимъ критикомъ даже и въ его спеціальной области. Какъ ни справедливы многія изъ его замѣчаній, какъ ни прекрасны многія иллюстраціи, во мы постоянно замѣчаемъ въ его мысляхъ тотъ особенный вкусъ, который почва деспотизма обыкновенно сообщаетъ всѣмъ плодамъ творчества. Краснорѣчіе, въ его время, было не болѣе, какъ приправой, способствовавшей возбужденію въ деспотѣ притупленнаго вкуса къ панегирикамъ, забавой путешествующихъ патриціевъ и римскихъ матронъ -- синихъ-чулковъ. Поэтому, для Квинтиліана это скорѣе состязаніе, нежели война; борьба на рапирахъ, а не на мечахъ. Онъ, повидимому, заботится болѣе о граціи позы, чѣмъ о направленіи и силѣ удара. Надо отдать справедливость Квинтиліану и сознаться, что эту ошибку слишкомъ часто поддерживалъ самъ Цицеронъ, какъ наставленіемъ, такъ и примѣромъ.
   Лонгинъ имѣлъ, кажется, много чувствительности, но мало разборчивости. Онъ даетъ намъ краснорѣчивыя сентенція, но не принципы. Кто-то удачно замѣтилъ, что Монткскьё слѣдовало бы перемѣнить имя своей книги и назвать ее не "L'Esprit des Lois", а "L'Esprit sur les Lois". Такимъ же образомъ и пальмирскій философъ долженъ бы былъ озаглавить свое знаменитое твореніе не "Лонгинъ о Высокомъ", но "Высокое Лонгина". Происхожденіе высокаго есть одинъ изъ самыхъ интересныхъ и любопытныхъ вопросовъ для изслѣдованій критика. Въ нашемъ отечествѣ, Боркъ и Догальдъ Стюартъ разбирали его очень искусно и, мнѣ кажется, очень неуспѣшно. Лонгинъ избавляетъ себя отъ всякихъ изслѣдованій этого рода, говоря своему пріятелю Ткринціану, что послѣдній уже знаетъ все, что можно сказать объ этомъ вопросѣ. Жаль, что Теринціанъ не передалъ часть своего знанія учителю, потому что отъ Лонгина мы узнаемъ только, что высокое значитъ превосходное или возвышенное {Ἀκρὸτη καὶ ἐξοχῂ τις λὸγων ὲστι τα ὑψη}. Это опредѣленіе, столь удобное, по своей неопредѣленности, примѣняется безразлично какъ къ благородной молитвѣ Аякса въ "Иліадѣ", такъ и къ статьѣ Платона о человѣческомъ тѣлѣ, столь же полной фантазій, какъ какая-нибудь ода Коули. Не имѣя опредѣленнаго знамени, Лонгинъ бываетъ правъ только случайно. Онъ скорѣе фантастъ, чѣмъ критикъ.
   Новѣйшимъ писателямъ многія причины помѣшали пополнить недостатки ихъ классическихъ предшественниковъ. Во времена возрожденія литературы никто безъ большаго и тяжкаго труда не могъ пріобрѣсти точнаго и изящнаго знанія древнихъ языковъ. Къ несчастью, эти филологическія и грамматическія занятія, безъ которыхъ невозможно пониманіе великихъ произведеній аѳинскаго и римскаго генія, суживаютъ взглядъ и мертвятъ чувствительность тѣхъ, кто слишкомъ усердно имъ предается. Мощный умъ, долго предававшійся этимъ занятіямъ, можетъ сравниться съ исполинскимъ духомъ арабскихъ сказокъ, котораго уговорили совратиться, чтобъ войти въ очарованный сосудъ; а когда темница закрылась за нимъ, онъ увидѣлъ, что не въ силахъ выйти изъ тѣсныхъ предѣловъ, до размѣра которыхъ уменьшилъ свой ростъ. Когда средства къ достиженію цѣля были предметомъ долгаго труда, они, естественно, замѣняютъ цѣль. Евгеній Савойскій говорилъ, что величайшіе полководцы были тѣ, которые сразу стали вождями и приняли участіе въ великихъ военныхъ операціяхъ, не занимавшись мелочными разсчетами и маневрами, отнимающими время у младшихъ офицеровъ. Въ литературѣ это правило такъ же основательно. Великая тактика критики, вообще, лучше понимается тѣми, которые не имѣли случая долго валандаться со слогами и частицами рѣчи.
   Я помню забавный примѣръ этому, встрѣченный мною во Французскихъ Anas. Одинъ ученый, безъ сомнѣнія, человѣкъ съ большими свѣдѣніями, рекомендуетъ изученіе какого-то длиннаго латинскаго трактата, названіе котораго я теперь забылъ, о религіи, нравахъ, правительствѣ и языкѣ древнихъ грековъ: "потому что тамъ, говоритъ онъ, вы узнаете все важное, заключающееся въ "Одиссеѣ"и "Иліадѣ"", не принимая на себя труда читать эти скучныя книги." Увы! бѣдному джентльмену не пришло въ голову, что все знаніе, которому онъ придавалъ такъ много цѣны, было полезно только потому, что оно объясняетъ великія, презираемыя имъ, поэмы, и было бы такъ же безполезно дли всякой другой цѣли, какъ миѳологія каффровъ или словарь отантскаго языка.
   Изъ тѣхъ ученыхъ, которые не хотѣли ограничиваться филологическою критикою, немногіе имѣли успѣхъ. Древніе языки обыкновенно оказывали магическое вліяніе на ихъ способности. Они были "глупцами, вовлеченными греческими воззваніями въ заколдованный кругъ". "Иліада" и "Энеида" были для нихъ не книгами, а рѣдкостями или, лучше, святынями. Они такъ же мало восхищались этими произведеніями за ихъ достоинства, какъ набожный католикъ почитаетъ Casa Santa въ Лоретто ради ея архитектуры. Все классическое было хорошо. Гомеръ былъ великій поэтъ; но таковъ же былъ и Каллимахъ. Посланія Цицерона были хороши, но таковы же были и письма Фалариса. Даже относительно достовѣрности древнихъ писателей они впадаютъ въ то же заблужденіе. Авторитетъ всѣхъ разсказовъ, написанныхъ по-гречески и по-латыни, былъ для нихъ одинаковъ. Имъ никогда не приходило въ голову, что промежутокъ въ 500 лѣтъ или разстояніе въ 500 миль могли имѣть вліяніе на точность разсказа,-- что Ливій могъ быть менѣе правдивымъ историкомъ, чѣмъ Полибій, или что Плутархъ ногъ имѣть меньше свѣдѣній о друзьяхъ Ксенофонта, чѣмъ самъ Ксенофонтъ. Обманутые разстояніемъ времени, они, кажется, на всѣхъ классиковъ смотрѣли какъ на современниковъ; подобно этому зналъ я въ Англіи людей, которые, будучи обмануты разстояніемъ мѣста, полагали, что всѣ живущіе въ Индіи -- сосѣди и спрашивали у жителя Бомбея о здоровьѣ своего знакомаго въ Калькуттѣ. Надо надѣяться, что никакое нашествіе варваровъ не разразится снова надъ Европой. Но еслибъ подобное бѣдствіе случилось, то нѣтъ ничего мудренаго, что какой-нибудь будущій Ролленъ или Гиллизъ скомпилируетъ исторію Англіи по "Scottish Chiefs" миссъ Портеръ, по "Recess" миссъ Ли и по "Memoirs" сэра Натаніеля Раксалля.
   Пришла пора иначе размотрѣть древнюю литературу, безъ педантическихъ предубѣжденій, но въ то же время со справедливыми уступками обстоятельствамъ и обычаямъ того времени. Я далекъ отъ претензіи на знанія и дарованія, которыхъ требуетъ подобный трудъ. Все, чего я желаю, -- это только предложить собраніе отрывочныхъ замѣчаній о самой интересной долѣ греческой литературы.
   Едвали какія-либо сочиненія, изъ всего написаннаго въ мірѣ, достигли такого совершенства въ своемъ родѣ, какъ великія ораторскія рѣчи аѳинянъ. Произведеніе генія подчиняется тѣмъ же законамъ, которыми регулируются производство хлопка и сахарнаго тростника. Предложеніе соотвѣтствуетъ спросу. Количество можетъ быть уменьшено стѣснительными мѣрами и увеличено преміями. Поразительное совершенство, до котораго достигало краснорѣчіе въ Аѳинахъ, должно быть, главнымъ образомъ, приписано вліянію, какое оно тамъ имѣло. Въ смутныя времена, при чисто-демократическомъ государственномъ устройствѣ, среди народа, образованнаго до той степени, на которой люди дѣлаются наиболѣе воспріимчивы къ сильнымъ и неожиданнымъ впечатлѣніямъ, дѣлаются быстрыми, но не глубокими мыслителями, пылкими въ чувствахъ, нетвердыми въ убѣжденіяхъ, страстными поклонниками изящныхъ произведеній ума,-- ораторское искусство пользовалось такимъ поощреніемъ, какого съ тѣхъ поръ не встрѣчало нигдѣ.
   Вкусъ и знанія аѳинскаго народа служили любимымъ предметомъ презрительной насмѣшки для Самюэля Джонсона,-- человѣка, который, внѣ обычныхъ школьныхъ книгъ, ничего не зналъ о греческой литературѣ и который, кажется, вносилъ и въ то, что прочелъ о ней, немного больше разборчивости, чѣмъ обыкновенный школьникъ. Онъ постоянно утверждалъ, съ той заносчивой вздорностью, которая, не смотря на его великія дарованія и достоинства, дѣлаетъ его чуть-ли не самымъ смѣшны" характеромъ въ исторіи литературы, что Димосѳенъ говорилъ передъ скотскимъ, варварскимъ народомъ и что до изобрѣтенія книгопечатанія не могло быть и цивилизаціи. Джонсонъ былъ острый, во очень ограниченный наблюдатель человѣчества. Онъ постоянно смѣшиваетъ общій характеръ человѣческой натуры съ ея частностями. Онъ знаетъ Лондонъ отлично. Мѣткое" его замѣчаній о лондонскомъ обществѣ въ высшей степени удивительна. Но Fleet-Street составлялъ для вето весь міръ. Онъ видѣлъ, что тѣ изъ лондонцевъ, которые не умѣли читать, были глубоко невѣжественны, и заключилъ, что грекъ, имѣвшій мало книгъ или совсѣмъ ихъ не имѣвшій, былъ такъ же несвѣдущъ, какъ любой извощикъ м-ра Траля.
   Напротивъ, мы имѣемъ, кажется, полное право предполагать, что, по общему развитію, аѳинская чернь далеко превосходила низшіе классы любаго изъ когда-либо существовавшихъ государствъ. Надо принять въ соображеніе, что быть гражданиномъ значило быть законодателемъ, воиномъ, судьею, -- вообще, человѣкомъ, отъ голоса котораго могла зависѣть участь богатѣйшей изъ подвластныхъ областей, судьба замѣчательнѣйшаго изъ общественныхъ дѣятелей. Низшій родъ занятій -- земледѣліе и торговля -- отправлялись сообща рабами. Республика доставляла своимъ ничтожнѣйшимъ членамъ средства въ жизни, возможность имѣть досугъ и удовольствія. Книгъ было, дѣйствительно, немного, но онѣ были превосходны, и съ ними были всѣ коротко знакомы. Не пересматриваніемъ библіотекъ, но неоднократнымъ чтеніемъ и внимательнымъ размышленіемъ надъ нѣсколькими великими образцами -- формируется умъ. Теперь литераторъ долженъ прочесть многое, что скоро забудетъ, и многое, чего не стопъ помнить. Лучшія произведенія занимаютъ, въ сложности, только небольшую часть его времени. Демосѳенъ, говорятъ, шесть разъ переписывалъ исторію Ѳукидида. Будь онъ молодымъ политикомъ нашего вѣка, онъ успѣлъ бы въ то же количество времени пересмотрѣть безчисленное множество газетъ и памфлетовъ. Я не осуждаю этого отрывочнаго способа изученія, которое положеніе вещей, въ наше время, дѣлаетъ необходимымъ. Но мнѣ позволятъ усомниться, чтобы перемѣны, о которыхъ съ такимъ восторгомъ говорятъ поклонники новѣйшихъ учрежденій, на столько улучшили наше положеніе, въ дѣйствительности, на сколько это кажется свиду. Ромфордъ предложилъ, говорятъ, баварскому курфисту средство кормить солдатъ гораздо дешевле, чѣмъ прежде. Планъ его состоялъ, просто, въ томъ, чтобы принудить ихъ вполнѣ пережевывать свою пищу. По мнѣнію знаменитаго прожектёра, небольшое количество потребленной такимъ образомъ пищи болѣе питательно, чѣмъ большой обѣдъ, наскоро проглоченный. Не знаю, какъ было принято предложеніе Ромфорда, но для ума было бы питательнѣе, я думаю, переварить страницу, чѣмъ проглотить томъ.
   Книги, впрочемъ, составляли самую меньшую часть воспитанія аѳинскаго гражданина. Перенесемся, мысленно, на минуту, въ этотъ блестящій городъ. Вообразимъ, что мы входимъ въ его ворота, въ періодъ его могущества и славы. Вокругъ портика собралась толпа. Она съ восторгомъ смотритъ на антаблементъ, потому что Фидій устанавливаетъ фризъ. Мы поворачиваемъ въ другую улицу; тамъ читаетъ рапсодистъ; мужчины, женщины, дѣти толпятся вокругъ него; слезы катятся по ихъ щекамъ, глаза устремлены на поэта, самое дыханіе сдерживается, потому что онъ разсказываетъ, какъ Пріамъ упалъ къ ногамъ Ахиллеса и цѣловалъ его руки,-- ужасныя, убійственныя руки, погубившія столькихъ его сыновей {....καὶ κύσε χἔῖρας, δεινάς, άυδροφὸνουζ, αἴ οι πολεαζ κτἁνον υῖαζ.}. Мы вступаемъ на публичную площадь; здѣсь стоитъ кружокъ юношей, наклонившихся впередъ со сверкающими глазами и въ видимомъ ожиданіи. Сократъ состязается съ знаменитымъ атеистомъ изъ Іоніи и только-что довелъ послѣдняго до противорѣчія въ выраженіяхъ. Но насъ прерываютъ. Глашатай возвѣщаетъ: "Мѣсто для притановъ!" Готовится общее собраніе. Народъ кишитъ со всѣхъ сторонъ. Сдѣлана прокламація: "Кто хочетъ говорить?" Раздаются крики и рукоплесканія: Периклъ всходитъ на трибуну. За этимъ слѣдуетъ драма Софокла и ужинъ съ Аспазіей. Я не знаю ни одного новѣйшаго университета съ такой превосходной системой воспитанія.
   Знанія, пріобрѣтенныя этимъ путемъ, и сужденія, и составленныя этимъ способомъ, могли имѣть, дѣйствительно, свои недостатки. Предложенія, высказываемыя въ рѣчахъ, обыкновенно истекаютъ изъ односторонняго взгляда на вопросъ и не подлежатъ достаточно долго обсужденію, могущему ихъ исправить. Въ людяхъ съ большимъ даромъ слова почти всегда замѣчается наклонность къ софизмамъ и преувеличенію, которыми они обманываютъ на мгновеніе и себя, и слушателей. Такимъ образомъ, мы видимъ, что доктрины, не выдерживающія строгой критики, постоянно имѣютъ успѣхъ въ гостиныхъ, обществахъ, гдѣ ведутся дебаты, и даже въ судебныхъ и законодательныхъ собраніяхъ. Такому разговорному воспитанію аѳинянъ я готовъ приписать значительную распущенность мышленія, которая замѣчается въ большей части ихъ ученыхъ сочиненій. Даже самый нелогичный изъ новѣйшихъ писателей сталъ бы въ тупикъ отъ ребяческихъ заблужденій, которыми, кажется, увлекались нѣкоторые изъ величайшихъ умовъ древности. Сэръ Томасъ Летбриджъ широко раскрылъ бы глаза, читая политическую экономію Ксенофонта, и авторъ "Soirées de St. Petersbourg" {Жозофъ-де-Мэстръ.}, устыдился бы нѣкоторыхъ метафизическихъ аргументовъ Платона. Но тѣ самыя обстоятельства, которыя задерживали ростъ науки, были особенно благопріятны развитію краснорѣчія. Отъ привычки съ раннихъ лѣтъ принимать участіе въ оживленныхъ преніяхъ понятливый ученикъ пріобрѣталъ ту находчивость, то богатство языка и то знаніе характера и пониманія слушателей, которыя гораздо болѣе цѣнны для оратора, чѣмъ величайшія логическія способности.
   Горацій очень мило сравнилъ стихотворенія съ тѣни картинами, эффектъ которыхъ измѣняется по мѣрѣ того, какъ зритель перемѣняетъ мѣсто. То же сравненіе примѣняется, по крайней мѣрѣ, съ неменьшею вѣрностью и къ рѣчамъ. Ихъ нужно читать съ настроеніемъ тѣхъ, для кого они говорились; иначе онѣ непремѣнно покажутся нарушающими законы вкуса и разума, точно такъ же, какъ лучшая картина, видимая не въ томъ свѣтѣ, для котораго она назначалась, покажется годной только для вывѣски. Это постоянно забывается тѣми, кто разбираетъ ораторскія рѣчи. Читая на досугѣ, останавливаясь на каждой строчьѣ, обсуждая каждый аргументъ, они забываютъ, что слушатели такъ быстро увлекались отъ пункта къ пункту, что не могли замѣтить всѣхъ ложныхъ выводовъ, встрѣчавшихся на пути; они не успѣвали распутать софизмовъ или обращать вниманіе на легкую неточность выраженія; изысканная отдѣлка мысли и языка были бы совершенно излишни. Если прибѣгнемъ въ сравненію съ однороднымъ искусствомъ, то, можно сказать, что эти знатоки разсматриваютъ панораму въ микроскопъ и сердятся за декоратора за то, что онъ не далъ своей работѣ изящной отдѣлки Джерарда Доу.
   Ораторство надо цѣнить по законамъ, отличнымъ отъ тѣхъ, какіе прилагаются къ другимъ произведеніямъ. Истина составляетъ предметъ философіи и исторіи. Истина -- предметъ даже тѣхъ твореній, которыя, называются по преимуществу твореніями вымысла, во которыя, на самомъ дѣлѣ, относятся къ исторіи такъ, какъ алгебра къ ариѳметикѣ. Достоинство поэмы, въ ея своенравнѣйшихъ формахъ, все-таки состоитъ въ ея истинѣ -- истинѣ, переданной пониманію не прямо, словами, но окольнымъ путемъ, посредствомъ вымышленныхъ сочетаній, служащихъ et проводниками. Только одно ораторство имѣетъ цѣлью не истину, а убѣжденіе. Восторгъ толпы не дѣлаетъ Мура болѣе великимъ поэтомъ, чѣмъ Кольриджъ, или Битти болѣе великимъ философомъ, чѣмъ Беркли. Но критеріумъ краснорѣчія -- другой. Ораторъ, который исчерпываетъ всю философскую сторону вопроса, показываетъ всѣ прелести слога, но не производитъ эффекта на слушателей, можетъ быть великимъ критикомъ, великимъ государственнымъ человѣкомъ, великимъ писателемъ вообще, но онъ не ораторъ. Какъ скоро онъ не попалъ въ цѣль, то не составляетъ разницы, слишкомъ ли высоко или слишкомъ низко онъ мѣтилъ.
   Полная свобода печати въ Англіи, въ значительной степени, способствовала уничтоженію этого различія, и у насъ осталось мало того, что я называю собственно ораторствомъ. Наши законодатели, наши кандидаты, даже, въ важныхъ случаяхъ, наши адвокаты обращаются не столько къ слушателямъ, сколько къ стенографамъ. Они заботятся, не столько о немногихъ слушателяхъ, сколько о безчисленныхъ читателяхъ. Въ Аѳинахъ дѣло было иначе; тамъ единственною цѣлью оратора было непосредственное убѣжденіе и увѣреніе. И потому тотъ, кто хочетъ вѣрно оцѣнить достоинство греческихъ ораторовъ, долженъ стать, насколько это возможно, въ положеніе ихъ слушателей; онъ долженъ отрѣшиться на время отъ чувствъ и познаній новѣйшаго поколѣнія и усвоить себѣ предразсудки и интересы аѳинскаго гражданина. Тотъ, кто изучаетъ ихъ творенія въ этомъ духѣ, увидитъ, что многое изъ того, что для англійскаго читателя кажется погрѣшностями: частое нарушеніе тѣхъ превосходныхъ правилъ о доказательствѣ, которыми руководствуются ваши суды; введеніе чуждыхъ дѣлу предметовъ; уступки политическимъ соображеніямъ въ судебныхъ изслѣдованіяхъ; бездоказательныя утвержденія; страстныя мольбы, яростныя нападенія,-- все это составляетъ, на самомъ дѣлѣ, доказательство благоразумія и ловкости ораторовъ. Не останавливаясь умышленно на аргументахъ и фразахъ, читатель долженъ полагаться на свои первыя впечатлѣнія. Неоднократное и внимательное чтеніе и размышленіе потребно для произнесенія вѣрнаго приговора по всякой другой отрасли литературы. Но относительно произведеній, достоинство которыхъ зависитъ отъ ихъ мгновеннаго дѣйствія, самое поспѣшное сужденіе часто самое лучшее.
   Исторія краснорѣчія въ Аѳинахъ замѣчательна. Съ самыхъ раннихъ временъ тамъ процвѣтали великіе ораторы. Говорятъ, что Пизистратъ и Ѳемистоклъ много обязаны своимъ вліяніемъ таланту въ преніяхъ. Болѣе достовѣрно извѣстно намъ, что Периклъ отличался необыкновенными ораторскими способностями. Сущность нѣкоторыхъ изъ его рѣчей сообщена намъ Ѳукидидомъ, и этотъ превосходный писатель, безъ сомнѣнія, вѣрно передаетъ общій ходъ его аргументовъ. Но форма, которая имѣетъ въ ораторствѣ, по крайней мѣрѣ, такое же значеніе, какъ самое содержаніе, не представляла важности въ разсказѣ Ѳукидида. Понятно, что онъ не старался и сохранить ее. Въ его сочиненіи всѣ рѣчи -- каковъ бы ни былъ ихъ сюжетъ, характеръ и языкъ оратора -- совершенно одинаковы. Величавый спартанскій царь, яростный аѳинскій демагогъ, полководецъ, ободряющій войско, плѣнникъ, молящій о жизни, -- всѣ говорятъ однообразнымъ слогомъ, слогомъ, сверхъ того, совершенно негоднымъ для ораторскихъ цѣлей. Его пріемы мышленія необыкновенно эллиптичны,-- въ сущности чрезвычайно послѣдовательны, но часто съ виду несвязны. Мысль его, уже сама по себѣ довольно спутанная, сжата въ возможно меньшее количество словъ. Страсть его къ антитезамъ не мало способствовала этому. Каждый, вѣроятно, замѣтилъ, что въ стихахъ Попа и его подражателей, никогда не рѣшавшихся переводить фразу, начатую въ одномъ куплетѣ, въ другой,-- мысль гораздо болѣе сжата, чѣмъ у поэтовъ, которые позволяли себѣ эту вольность. Всякое искусственное дѣленіе, строго разграниченное и часто повторяющееся, имѣетъ то же свойство. Ясное выраженіе, внезапно и само по себѣ возникающее въ умѣ, часто отказывается приспособляться къ подобной формѣ. Тогда необходимо бываетъ или ослабить его разглагольствованіемъ, мы почти совершенно затемнить непроницаемой сжатостью. Даровитый человѣкъ, обыкновенно, набираетъ послѣднее; то же, понятно, избралъ и Ѳукидидъ.
   Едвали нужно говорить, что подобныя рѣчи никогда не могли произноситься. Они составляютъ, можетъ быть, самыя трудныя мѣста въ греческихъ произведеніяхъ и, вѣроятно, были бы также непонятны для аѳинскаго слушателя, какъ и для читателя новѣйшаго времени. Ихъ неясность была признана и Цицерономъ, который такъ же хорошо зналъ литературу и языкъ Греція, какъ и самый образованный изъ ея природныхъ жителей, и который, повидимому, занималъ почетное мѣсто между греческими авторами. Ихъ трудность для новѣйшаго читателя лежитъ не въ словахъ, но въ разсужденіяхъ. При изученія ихъ далеко не такъ нуженъ лексиконъ, какъ свѣтлая голова и глубокое вниманіе къ контексту. Они цѣнны для ученаго, потому что едвали не болѣе всѣхъ другихъ сочиненій выказываютъ богатство прекраснѣйшаго изъ языковъ; они цѣнны для философа, потому что характеризуютъ нравы и обычаи вѣка, въ высшей степени интереснаго; они изобилуютъ вѣрными и энергическими выраженіями. Но они не даютъ намъ возможности составить точное сужденіе о достоинствѣ древнихъ греческихъ ораторовъ.
   Хотя нѣтъ сомнѣнія, что до Персидскихъ войнъ Аѳины производили замѣчательныхъ ораторовъ, однако время, когда краснорѣчіе наиболѣе процвѣтало между гражданами, вовсе не совпадало со временемъ величайшаго могущества и славы страны. Оно началось по окончаніи Пелопонезскихъ войнъ. Въ сущности, кажется, шаги, которыми ораторское искусство аѳинянъ приближалось къ полнѣйшему своему совершенству, были почти одновременны съ шагами, которыми характеръ и владычество аѳинянъ шли къ паденію. Въ тѣ времена, когда маленькая республика одерживала побѣды, которымъ не было равныхъ въ продолженіе 25, полныхъ событіями, столѣтій, краснорѣчіе находилось въ младенчествѣ. Освободители Греціи сдѣлались ея грабителями и притѣснителями. Безмѣрныя вымогательства, жестокая мстительность, безуміе толпы, тираннія вельможъ наполняли Циклады слезами, кровью и трауромъ. Мечъ въ одинъ день опустошать цѣлые острова. Плугъ проходилъ по развалинамъ знаменитыхъ городовъ. Царственная республика цѣлыми тысячами отправляла дѣтей своихъ чахнуть въ каменоломняхъ Сиракузъ мл кормить собою коршуновъ Эгоспотамоса. Наконецъ, голодъ и рѣзни принудили ее смириться передъ врагами и купить свое существованіе пожертвованіемъ своими законами и властью. Въ теченіе этихъ злополучныхъ и мрачныхъ лѣтъ ораторство достигло высшаго совершенства. Когда нравственный, политическій и военный характеръ народа былъ совершенно униженъ, когда намѣстникъ македонскаго государя предписывалъ законы Греціи, тогда-то учрежденія Аѳинъ сдѣлались свидѣтелями величайшаго изъ состязаній краснорѣчія, когда-либо видѣннаго міромъ.
   Причины этого явленія, я думаю, легко опредѣлить. Раздѣленіе труда дѣйствуетъ одинаковымъ образомъ какъ на произведенія оратора, такъ и на произведенія механика. Древніе замѣчали, что пентатлетъ, раздѣлявшій свое вниманіе между сколькими упражненіями, хотя и не могъ соперничать съ кулачнымъ бойцомъ въ умѣньи владѣть цестомъ или со скороходомъ въ состязаніяхъ на стадіи, -- тѣмъ не менѣе пользовался, вообще, гораздо большей силой и здоровьемъ, чѣмъ тотъ и другой {Pentathlon (Pentathlos, quinquertium) означало у грековъ совокупное понятіе о пяти любимыхъ тѣлесныхъ упражненіяхъ: скаканіи, бросаніи диска, бѣганіи, борьбѣ и кулачномъ боѣ.-- Caestus -- ремень съ металлическими бляхами, которымъ обматывалась рука во время боя.}. То же самое бываетъ и съ умомъ. Превосходство въ техническомъ искусствѣ часто болѣе нежели уравновѣшивается слабостью общихъ способностей. Особенно часто встрѣчается это въ политикѣ. Государства были всегда лучше управляемы людьми, которые отличались широкимъ взглядомъ на общественныя дѣла и обладали скорѣе общимъ знакомствомъ со многими науками, чѣмъ полнѣйшимъ обладаніемъ одной. Соединеніе въ Греціи политической и военной отрасли не мало способствовало блеску раннихъ періодовъ ея исторіи. Послѣ раздѣленія этихъ отраслей появились болѣе искусные полководцы и болѣе великіе ораторы: но порода государственныхъ людей стала вырождаться и почти угасла. Ѳемистоклъ и Периклъ были бы не-подъ-стать Демосфену въ собраніи или Ификрату на полѣ битвы, но для высшаго управленія дѣлами они навѣрное были несравненно способнѣе каждаго изъ нихъ.
   Дѣйствительно, между развитіемъ въ грекахъ военнаго и ораторскаго искусства видно замѣчательное сходство. Оба совершенствовались одновременно и по сходнымъ причинамъ. Первые ораторы, какъ и первые воины Греціи, были, просто, милиціей. Оказалось, что въ обоихъ занятіяхъ практика и систематичность совершенствуютъ. {Мнѣ часто приходило въ голову, что обстоятельствамъ, упомянутымъ въ статьѣ, слѣдуетъ приписать одно изъ замѣчательнѣйшихъ происшествій въ греческой исторіи: -- я разумѣю безмолвное, но быстрое паденіе лакедемонскаго владычества. Вскорѣ послѣ окончанія Пелопонезской войны могущество Спарты начало клониться къ упадку. Ея военная дисциплина, ея общественныя учрежденія остались тѣ же. Агезилай, въ правленіе котораго произошла эта перемѣна, былъ даровитѣйшій изъ ея королей. Но спартанскія арміи часто разбивались въ рукопашныхъ бояхъ, что считалось невозможнымъ въ первыя времена греческой исторія. Всѣ признаютъ, что они сражалась въ высшей степени храбро, но не имѣли уже того успѣха, къ которому были пріучены прежде. Сколько я знаю, никто изъ древнихъ писатетлей не разъяснилъ этихъ обстоятельствъ. Я полагаю, истинная причина заключается въ слѣдующемъ. Изъ всѣхъ грековъ одни только лакедемоняне образовали постоянную армію. Между тѣмъ какъ граждане другихъ республикъ занималась земледѣліемъ и торговлею, спартанцы не имѣли другаго занятія, кромѣ изученія военной дисциплины. Потому-то, въ продолженіе Пелопонезскихъ и Персидскихъ войнъ, они имѣли надъ своими сосѣдями то преимущество, какое регулярные войска всегда имѣютъ надъ милиціей. Они лишились этой выгоды, когда другія государства начали впослѣдствіи употреблять наемныя войска, стоявшія, вѣроятно, настолько выше спартанцевъ въ искусствѣ вести войну, насколько спартанцы до сихъ поръ были выше своихъ противниковъ.} Поэтому, и то, и другое занятіе сдѣлались сначала искусствомъ, потомъ промысломъ. Соразмѣрно съ тѣмъ, какъ люди, посвятившіе себя имъ, становились искуснѣе, каждый въ своемъ ремеслѣ, ихъ общій характеръ дѣлался менѣе достойнымъ уваженія. Ихъ искусство пріобрѣталось такой дорогой цѣной, что они не могли пользоваться имъ изъ однихъ безкорыстныхъ видовъ. Такимъ образомъ, воины забывали, что они граждане, а ораторы -- что они государственные люди. Я не знаю болѣе вѣрнаго сравненія для Демосѳена и его знаменитыхъ современниковъ, какъ сравненіе, съ тѣми наемными войсками, которыя, въ ихъ время, дѣлали набѣги на Грецію, или съ тѣми, которыя, вслѣдствіе подобныхъ же причинъ, были, назадъ тому нѣсколько вѣковъ, бичемъ Итальянской республики; съ наемниками, отлично знающими свое ремесло, неотразимыми на полѣ битвы, могучими въ защитѣ и истребленіи, но защищающими безъ любви и истребляющими безъ ненависти. Мы можемъ презирать характеръ этихъ политическихъ кондотьеровъ; но невозможно разбирать систему ихъ тактики, не удивляясь ея совершенству.
   Я намѣревался заняться этимъ разборомъ и разсмотрѣть отдѣльно то, что осталось отъ Лизія, Эсхина, Демосѳена и Изократа, который, хотя, строго говоря, былъ скорѣе памфлетистомъ, чѣмъ ораторомъ, заслуживаетъ по многимъ причинамъ мѣсто въ изслѣдованіяхъ подобнаго рода. Но длина моего введенія и моихъ отступленій заставляетъ меня отложить эту часть предмета до другаго случая. "Magazines", поистинѣ, восхитительная выдумка для очень празднаго или очень занятаго человѣка. {Эта и нѣкоторыя другія статьи появились первоначально въ "Knight's Quarterly Magazine."} Онъ не обязанъ выполнять свой планъ или придерживаться своего сюжета. Онъ можетъ блуждать, сколько хочетъ, и останавливаться, какъ скоро почувствуетъ усталость. Никто не беретъ на себя труда помнить его противорѣчивыя сужденія или неисполненныя обѣщанія. Онъ можетъ быть столь поверхностенъ, непослѣдователенъ и безпеченъ, сколько ему угодно. "Магазины" походятъ на тѣхъ маленькихъ ангеловъ, которые, по прелестному раввинскому преданію, зарождаются, каждое утро, въ ручейкѣ, протекающемъ по райскимъ цвѣтамъ, жизнь которыхъ -- пѣснь, которые щебечутъ до заката солнца и потомъ безъ сожалѣнія возвращаются въ ничто. Подобные духи не имѣютъ ничего общаго съ пытливымъ копьемъ Итуріеля и съ побѣдоноснымъ мечомъ Михаила. Для нихъ достаточно -- понравиться и потомъ быть забытыми.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru