Максимов Сергей Васильевич
Побирушки и погорельцы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Бродячая Русь Христа-ради.

   

БРОДЯЧАЯ РУСЬ ХРИСТА -- РАДИ.

   

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ТИПОГРАФІЯ ТОВАРИЩЕСТВА "ОБЩЕСТВЕННАЯ ПОЛЬЗА".
БОЛЬШАЯ ПОДЪЯЧЕСКАЯ, д. No 39.
1877.

   

НИЩАЯ БРАТІЯ.

-- Ай же ты, Спасъ -- Спасъ милосердый.
Не давай ты имъ (нишей братіи) горы золотыя,
Не давай ты имъ рѣки медвяныя
Сильные -- богатые отнимутъ;
Много тутъ будетъ убійства,
Тутъ много будетъ кровопролитья.
Ты дай имъ Свое святое имя:
Тебя будутъ поминати,
Тебя будутъ величати.
Отъ того они слова
Будутъ сыты, да и пьяны,
Будутъ и обуты и одѣты.
Будутъ и тепломъ обогрѣты
И отъ темныя ночи пріукрыты.
(Изъ русской старины о Вознесеніи Господнемъ).

   

ПОБИРУШКИ и ПОГОРѢЛЬЦЫ.

Не родомъ нищіе ведутся, а кому Богъ дастъ.
И церковь не строй, а сиротство прикрой, да нищету пристрой.
Народныя пословицы.

I.

   На дворѣ осень. Однако, еще не та пора ея, когда неустанные дожди распускаютъ невылазную грязь и холодную, пронизывающую до костей сырость, когда исчезаетъ спокойное настроеніе духа и сѣренькая природа кажется еще сумрачнѣе.
   Осень была въ началѣ. Листья деревьевъ измѣнили цвѣтъ: шаршавая осиновая роща изъ долговязыхъ деревьевъ окрасилась въ свѣтло-желтый, какъ охра; вишневые приземистые кусты ярко покраснѣли,-- листья на нихъ стали какъ карминъ; но дубовый пожелтѣлый листъ еще не перешелъ въ грязный и мрачный бурый цвѣтъ Лиственные лѣса начали уже навѣвать грусть и усиливать осеннюю тоску и только березовые перелѣски по низинамъ отливали совсѣмъ лимонной окраской умиравшей листвы, и пріятно для глазъ вырѣзались на темномъ фонѣ хвойныхъ лѣсовъ, оживляя и скрашивая ихъ мертвенную, несмѣняемую одежду.
   Утренники съ холодкомъ уже давно начались и холодная роса усердно выгоняла на солнечную дневную пригрѣву сочныя и маслянистыя головки грибовъ -- остаточные признаки растительной силы, несомнѣнно истощонной и значительно ослабѣвшей. Свѣжій и сухой холодокъ днемъ, задерживавшій высыханіе всего намоченнаго росой и дождемъ, давалъ чувствовать въ тѣлѣ ту бодрость и силу, которыя дѣлаютъ пріятнымъ трудъ и оживляютъ работы въ той мѣрѣ, въ какой умѣютъ цѣнить это всего больше въ деревняхъ и всего чаще на поляхъ и гумнахъ.
   Я вспоминаю теперь одну такую осень на Клязьмѣ, во Владимірской губерніи, когда, потаскавшись пѣшкомъ въ тѣхъ мѣстахъ и натолкавшись между офенями, возвращался я отъ богомазовъ на встрѣчу новыхъ впечатлѣній, которыя на тотъ выходъ были тоже остаточными.
   Въ самомъ дѣлѣ, стояла пора хлопотливой деревенской осени, въ самомъ серьезномъ ея величіи, когда идетъ строгая повѣрка и оцѣнка сельскихъ работъ и земледѣльческихъ знаній. Не богата такими впечатлѣніями промысловая Владимірская губернія, однако кое-что даетъ, потому что и на Клязьмѣ крестьяне стараются еще сохранять старинный и завѣтный характеръ земледѣльческаго народа.
   -- Гдѣ ни бѣгаютъ: кто съ лучкомъ, кто съ иглой, а кто, какъ и нашъ братъ, съ коробочкомъ,-- гдѣ ни бѣгаютъ, а къ осени домой гоношатъ, подсказываетъ мой товарищъ по телѣгѣ, красно-глаголивый говорунъ -- офеня.
   -- Послѣ Покрова опять всѣ на всѣ четыре разойдутся. Такъ ли я говорю?
   Вопросъ относился къ третьему изъ насъ, сидѣвшему на облучкѣ и имѣвшему за эту работу получить отъ насъ, по доставленіи на условленное мѣсто, "чалковый рупь".
   Угрюмо отвѣчалъ онъ въ поучительномъ солидномъ тонѣ:
   -- Мы тоже. По берегамъ-то Клязьмы, въ поймахъ корье деремъ.
   -- Ивовое?
   -- Съ черноталу (съ ивы). Выждемъ вотъ ненастную погоду -- и пойдемъ драть.
   -- Не отъ васъ ли это колодцы-то копать ходятъ?
   Не дождавшись отвѣта, мой спутникъ обратился ко мнѣ:
   -- Только однимъ ремесломъ и занимаются и на него простираются. Не надо колодцевъ -- и они безъ дѣла. Какова промышленность?
   -- А ты не зубоскаль. Закопаешь, братъ, когда что ни посѣй -- ничего не взойдетъ. У насъ вонъ и на попѣ кругомъ поля-то объѣзжали бабы, да и тутъ ничего не выдрали.
   Разговоръ продолжался все въ такомъ родѣ: съ насмѣшливыми, бойкими замѣтками съ одной стороны, въ самомъ простодушномъ и откровенномъ тонѣ съ другой.
   Эта другая сторона любопытна была для меня тѣмъ, что разговоръ ея былъ рѣзко отличенъ отъ обыкновеннаго и не всегда понятенъ по множеству новыхъ словъ. Нашъ товарищъ успѣлъ наговорить ихъ довольно даже за коротенькимъ обѣдомъ, за который сѣли мы по пріѣздѣ съ нимъ на мѣсто. (Я ихъ записалъ тогда и теперь помню).
   Онъ, постучавшись въ окно знакомой избы, попросилъ высокую кичку, высунувшуюся въ окно, "припоромить" (пріютить). Войдя въ избу, тотчасъ же принялся пить, оправдавшись тѣмъ, что онъ сильно бажаетъ (жаждетъ) и кружку съ квасомъ назвалъ "ручкой":
   -- Покормись, завѣдай (покушай, отвѣдай)! говорилъ онъ, предлагая мнѣ своего домашняго пирога изъ-за пазухи, и когда пирогъ мнѣ не понравился, посовѣтовалъ, указывая на деревянный ящикъ съ прорѣзной высокой спинкой и приподнятой крышечкой:
   -- Трухни солью-то!
   Худенькаго хозяйскаго ребенка назвалъ "непыратымъ", а себя, послѣ того, какъ приласкалъ эту дѣвочку, выхвасталъ "незагнойчивымъ", что, послѣ хлопотливыхъ допросовъ и догадокъ съ нашей стороны, оказалось въ значеніи человѣка "ласковаго".
   Описывая деревенское хозяйство, онъ какъ-то кстати упомянулъ "баранъ де пудокъ" (робокъ).
   На вопросъ мой:
   -- Знаешь ли ты, что значитъ слово "робкій"?
   Отвѣчалъ:
   -- Не вѣду.
   Это былъ одинъ изъ судогодскихъ лѣсовиковъ, которые и пастбища до сихъ поръ зовутъ "пажитями" и вмѣсто посѣтить говорятъ "назрить", вмѣсто толстый -- "дебѣлый", вмѣсто горячій -- "ярый" -- словомъ еще продовольствуются многими старинными оборотами и словами изъ глубокой древности.
   Наслушались мы, наѣлись и поѣхали съ новымъ цокуномъ опять на одной лошадкѣ въ телѣгѣ дальше.
   Но и дальше видимъ все тѣже суетливыя и торопливыя приготовленія къ годичному испытанію. Куда ни посмотришь -- вездѣ хлопотливый спѣхъ и видимые слѣды усиленныхъ и чрезмѣрныхъ заботъ и трудовъ. Ни днемъ, ни ночью слѣды эти не исчезаютъ, и если не слышно лихорадочнаго базарнаго крика, толкотни и суетни толпящагося народа, за то и въ глубокую полночь видно и слышно, что наглазное спокойствіе только кажущееся.
   На бѣлесоватомъ безоблачномъ просвѣтѣ ночнаго голубого неба вырѣзаются обглоданныя крылья вѣтряной мельницы, смѣняясь одно другимъ: совсѣмъ обломанное -- заплатаннымъ и починеннымъ, и оба то исчезнутъ во мракѣ, густо задернувшемъ землю, то выплывутъ одно послѣ другого на густую темную синеву неба. Немазаное колесо такъ и скрипитъ, и слышно, какъ срываются кулаки съ зубьевъ, а песты толчеи такъ и колотятъ, словно и они тоже побаиваются и торопятся.
   Изъ того же неодолимаго глазомъ мрака не медлитъ дать знать о себѣ шумомъ и стукомъ водяная мельница, гдѣ въ перебой и перегонку за струями воды, сплескиваемой съ колеса въ омутъ, торопливо стучитъ шестерня. Мигаетъ въ маленькомъ оконцѣ огонекъ: знать полусонный мельникъ зажегъ его, чтобы смазать валъ или заправить мельничную снасть. Пусть быстрѣе трясется крытцо и спорнѣе стряхиваетъ готовую горячую муку въ подставной сусѣкъ: одолѣли мужики заказами. Всѣмъ надобно скоро, и всѣмъ заразъ.
   Поворчалъ онъ, присѣлъ на порогъ, прислонился къ косяку, захотѣлъ подремать, а спать нельзя, такова ужь эта осень передъ Покровомъ.
   И солнышко давно закатилось, и заря прогорѣла, а въ деревняхъ не до сна: играютъ огоньки и спятъ только малые ребятишки. Долго еще не подниматься на небѣ солнцу, бѣлѣетъ небо предразсвѣтнымъ блескомъ еще до зари, а въ разныхъ мѣстахъ спопутнаго проснувшагося селенія уже взлетаютъ на воздухъ невысокіе столбы густой пыли. Это вѣютъ обмолоченный хлѣбъ, и гремятъ ускоренно цѣпомъ на гуменникахъ торопливые хозяева.
   У неосторожныхъ стали вспыхивать овины. Всего одинъ вечеръ ѣхали мы, а не одну такую бѣду видѣли: первую прямо, вторую налѣво.
   Вспыхивала вдали, какъ порохъ, свѣчка; на нашихъ глазахъ превращалась въ пламя и разливала свѣтъ отъ него но темному небу короткимъ заревомъ. Упало вскорѣ зарево, погасла и свѣчка, предварительно выбросивъ изъ себя облачко яркихъ искръ и густого чернаго дыма, который мы не видали только потому, что мѣшала вечерная мгла и даль. Стало быть, сбѣжались во-время мужики, растаскали горѣвшія бревна, залили водой головешки, затоптали лаптишками затлѣвшуюся солому, накиданную по гуменнику.
   Второе зарево держалось дольше; оно все искрилось и очень скоро встало въ ночномъ мракѣ и на темномъ небѣ огненной полосой несомнѣннаго пожара. Такъ понимаютъ и спутники и въ одно слово со вздохомъ говорятъ оба:
   -- Деревня занялась.
   -- Упаси Богъ вѣтра!
   -- Клѣтищи, кажись, горятъ: словно бы въ ихней сторонѣ, али Объѣдово?
   -- Видалъ ты Объѣдово-то въ этой сторонѣ! Развѣ я не знаю гдѣ Объѣдово-то? Вонъ оно какъ будетъ, Объѣдово-то твое!
   Рукой мой офеня -- проходимецъ своей и чужой земли -- указалъ прямо.
   -- Ну, такъ либо Жуковица, либо Шпариха. Шпариха, надо-быть -- она самая!-- соглашался нашъ проводникъ. Но послѣ долгаго раздумья, онъ опять отказывался, иногда, для очистки совѣсти, немного поспоривъ.
   Споръ однако не выяснялъ мѣста, деревня не отгадывалась: на ночное время нужна особая снаровка, которой не всякой владѣетъ.
   Въ этомъ согласились и спорщики:
   -- Угадай ты ночью-то!
   -- А не угадаешь.
   -- Дорога-то тебя какъ водитъ? Какъ она тебя водитъ? Ты думаешь все прямо ѣдешь, а она тебя задомъ поставила, да повернула на право совсѣмъ. А тамъ ты за поворотомъ опять въ лѣвѣ очутился. Угадай тутъ!
   -- А можно. Дѣдушка! (проходящему старику) гдѣ горитъ?
   -- Пропастищи горятъ.
   -- Совсѣмъ значитъ искали не въ той сторонѣ; попали пальцемъ въ небо: вотъ како дѣло.
   -- Отъ овиновъ надо-быть, дѣдушко?
   -- Отъ чего больше?-- Отъ нихъ: отъ овиновъ.
   Дулъ вѣтеръ въ лазейку овина, на яму, гдѣ горятъ сухія дрова, выбивалъ изъ нихъ и крутилъ наверхъ крупныя искры. Одна крупная пролетѣла сквозь рѣшетины потолка, на которыхъ разосланъ сухой хлѣбъ: зажгла солому. Въ плохо притворенное окно "садила", опять влетѣлъ вѣтеръ и раздулъ тлѣвшее мѣсто: занялся и хлѣбъ и рѣше-тины.
   Перепуганные мужики не сладили съ огнемъ и вѣтромъ: вырвалъ вѣтеръ головешку и вонзилъ въ первую соломенную крышу жилья, да такъ, что никто того не примѣтилъ: слизнулъ огненнымъ языкомъ эту избу. А тамъ загорѣлась и сосѣдняя, и еще третья въ другомъ порядкѣ, да такъ вся деревня подъ рядъ. Кричатъ на пожарѣ всѣ, что есть мочи. Бѣгаютъ отъ избы къ избѣ словно опоеные, наталкиваются, сшибаютъ съ ногъ ребятъ и бабъ, обходящихъ избы съ образомъ "Неопалимой купины", который на такіе случаи имѣется во всякой деревнѣ.
   -- А все пострѣлята-ребята. Ихъ сторожить оставили, да глядѣть, а они спать завалились: пригрѣваетъ тепломъ-то овиннымъ!-- толковалъ мой спутникъ, всматриваясь въ пожарище.
   -- Не ребятки тутъ виноваты, замѣчалъ ямщикъ:-- запажины въ этомъ дѣлѣ бѣда. На нихъ зерна заваливаются, попадаютъ въ зерна искры -- искра въ сухомъ зернѣ лютой звѣрь. Ты ее затаптываешь, а она тебѣ лапоть прожигаетъ. Гляди еще и унесешь его съ искройто въ какое недоброе мѣсто: залѣзетъ въ прошву, не скоро изъ нее искру-то выколотишь.
   -- Построить бы мужику овинъ-отъ каменный, да желѣзную крышу сдѣлать, да пожарную трубу вдвинуть. Эдакіе-то я во Владимірѣ видалъ. Вотъ оно и не было бы бѣды, замѣтилъ офеня и засмѣялся.
   -- Оставь, парень, шутки-то: завтра-чай сбирать пойдутъ?
   -- Что имъ дѣлать-то осталось?
   -- До единаго человѣка на сборъ выйдутъ.
   Разговоръ продолжался все на ту же тему, а тѣмъ временемъ взошло солнышко, засіялъ свѣтленькой денекъ. Освѣтилась дорога, и на ней большая толпа задымленыхъ, немытыхъ, въ рваныхъ армякахъ погорѣльцевъ.
   -- Какіе такіе?
   -- Изъ Дубковъ.
   -- Когда погорѣли-то?
   -- Да вотъ третій день ходимъ.
   -- Примите, Христа ради, отъ насъ!
   -- Спаси тебя Богъ на святой твоей милостынкѣ!
   Подали и мы этимъ людямъ, этимъ осеннимъ встрѣчнымъ спутникамъ, въ томъ убѣжденіи,--что ужъ если они случайно погорѣли, то у пикъ сгорѣло все, что было изъ спасенаго и копленаго: дома у нихъ ничего но осталось. Иной безъ шапки выскочилъ и въ торопяхъ не успѣлъ захватить армячишка: такъ и остался. Другой въ лаптяхъ на одной ногѣ, а ребята всѣ въ однихъ рубашонкахъ. Сколько ни было въ деревнѣ жителей, всѣ вотъ они на-лицо. Всѣ вышли на большую дорогу."
   -- Не осталось ли кого?
   -- Да дядя Митрій, ветхой человѣкъ. Искали его -- не нашли.
   -- Глухой онъ былъ, и на ногахъ не твердый: сгорѣлъ.
   -- Еще кого не забыли ли?
   -- Антонъ не пошелъ, у надо зять богатый, Федосей, пріютилъ самъ мужикъ денежный; пошолъ къ кому вздумалъ. А остальные всѣ здѣсь въ кучѣ, всѣ здѣсь.
   Одинъ время отъ времени въ подробныхъ и охотливыхъ разсказахъ о пожарѣ схватывается за ухо.
   -- Что у тебя?
   -- Ожогъ ухо-то. Спалъ я: проснулся, горимъ. Спасибо еще, что западало ухо, а-то бы и не проснуться. Надо-быть огня въ нутро-то попало, и спалило тамъ. Такъ и закатываетъ,-- мѣста не нахожу. Елееле успѣлъ выскочить.
   Въ самомъ дѣлѣ, идетъ онъ безъ армяка и безъ шапки, лишь подвязался синимъ платкомъ, выпрошеннымъ въ спопутной деревнѣ у встрѣчной бабы.
   Это темное пятно, вырѣзавшееся на свѣтлой веселой картинѣ честнаго осенняго труда, отодвинулось отъ насъ на дорогу и задній планъ, и исчезло въ сосѣдней деревнѣ. Появлялось оно потомъ еще нѣсколько дней на околицахъ ближнихъ селеній и на проселкахъ унылыхъ заклязменскихъ мѣстъ.
   Пятна эти, впрочемъ, скоро изчезнутъ. Появленіе погорѣльцевъ въ осеннее время, явленіе сколько неизбѣжное и почти обязательное, столько же и скоропреходящее. Глубоко сознавая нужду, нарождающую подлинную голь, просвѣчивающую до бѣлаго тѣла, погорѣльцамъ охотно помогаютъ всѣ тѣ, которые счастливѣе работали, давно уже выучились разумѣть, что попасть въ бѣду можно отъ одного сгорѣвшаго овина, отъ одной жолтенькой копеечной свѣчки, какъ говоритъ и ясно доказываетъ городъ Москва. Въ сущности погорѣли случайно, несчастіе выбрало ихъ на этотъ годъ по капризу, но не отказывало съ посѣтить) на будущій другихъ очередныхъ
   Погорѣльцы -- нищіе временные, а потому не тяготятъ и не докучаютъ: имъ бы обогрѣться, да прокормиться на время нечаяннаго случая,-- бѣда избывная. Дать имъ "придти въ себя, приласкать ихъ, чтобы по отчаивались,-- и воровать, и грабить они по пойдутъ. Иной хоть и по говорить о подачѣ милостыни въ ссуду съ возращеніемъ при первой поправкѣ, да такъ думаетъ, и такъ сдѣлаетъ. Не въ состояніи сдѣлать этого одинъ, можетъ бытъ, только тотъ, у котораго огонь спалилъ животину и лопатину. Остаться безъ лошади, когда негдѣ взять ссуды, потерять овецъ и корову, когда на базарахъ приведется потомъ покупать ихъ на чистыя деньги: вотъ, гдѣ для совершеннаго обнищанья дѣйствительныя и сильныя причины. А такъ какъ всѣ эти бѣды сплошь и рядомъ валятся разомъ на одну и ту же горемычную голову, то неудивительно, что не бываетъ такихъ деревенскихъ пожаровъ, послѣ которыхъ не оставался бы хотя одинъ несчастный въ совершенномъ нищенствѣ, безъ надежды поправленія, съ полнымъ правомъ идти на всѣ четыре стороны. Если у него не хватитъ находчивости и умѣнья поступить такъ, то, пристроившись къ родному пепелищу, онъ по во многомъ выгадаетъ. Помочь за угощеніе виномъ и ѣдой ему не подъ силу и не по средствамъ, та помочь, которая другимъ людямъ подостаточнѣе и находчивѣе его въ одинъ день плуга коситъ, и поля убираетъ, и избы на пожарищахъ выстраиваетъ въ двѣ,-- три недѣли. Для вдовъ, для солдатокъ, для сиротъ и малосильныхъ семей пожаръ -- истинное несчастіе.
   Изъ этого несчастнаго разряда деревенскихъ жильцовъ выдѣляется на погорѣлое мѣсто та неимущая братія, которая весь вѣкъ потомъ бродитъ по избамъ и стучится по подоконьямъ. Селится она на род. немъ пожарищѣ, на старомъ мѣстѣ, въ чьей-нибудь банѣ, которая уцѣлѣла отъ огня, и отъ которой отступился хозяинъ. Онъ подарилъ ее жалкому бѣдному человѣку, прорубилъ, глядя на его немощь, пошире окна и передѣлалъ банный полокъ на избяныя полати, каменку на бѣлую печь. Пріютившаяся тутъ бѣдность съ того и жизнь начинаетъ, что ходитъ по новымъ строеніямъ и сбираетъ про себя, въ замѣну дровъ, щепу и стружки.
   Если положить по одному такому горемыкѣ на любой пожаръ и на каждую деревню, и если, повѣривъ оффиціальной цифрѣ, свидѣтельствующей, что на каждый мѣсяцъ выпадаетъ во всей Россіи тысяча пожаровъ (а на осенніе мѣсяцы въ три раза больше), сообразить общее число погорѣльцевъ, превращающихся въ полныхъ нищихъ, можно глубоко призадуматься. Для размышленій и думъ здѣсь просторъ въ обѣ стороны: и въ ту, гдѣ скопляется неотразимо и неустанно каждый деньсовершенно безпомощная нищета, безсильная для себя, безполезная для другихъ, и въ ту сторону, сосѣднюю съ первой и ближнюю къ ней, гдѣ живетъ и дѣйствуетъ благодѣющая сила, которая сдерживаетъ зло нищеты, умѣетъ сокрушать его во время и не даетъ разыграться.
   Нищета ходитъ большими шагами,-- да и взаимная помощь, сосѣдское сердоболье за ней поспѣваютъ. Погорѣльцы дѣйствуютъ съ открытымъ лицомъ и со спокойной совѣстью; для городовъ умываютъ да--же лица, одѣваются въ лучшія платья, заручаются открытыми форменными свидѣтельствами,-- и во всякомъ случаѣ на сборѣ, въ качествѣ нищей братія и попрошаекъ, ходятъ недолго.
   Кто слѣдилъ за деревенскою осенью на самыхъ мѣстахъ, тотъ видѣлъ это чудо воочію: погорѣльцы бродятъ недолго; разъ прошли, другой разъ этихъ въ одномъ мѣстѣ въ нищей братіи не увидишь: хожеными путями они не пользуются. На зиму, сосѣдское сердоболье ихъ присадитъ гдѣ-нибудь по сватовству и кумовству, а съ ранней весны осенніе погорѣльцы уже рубятъ свои новыя избы, послѣ посѣва яровыхъ и въ ожиданіи озимей. Помогаютъ имъ всѣ беззавѣтно, уготовываютъ милостынькой и себѣ путь поглаже: авось, того и гляди и самимъ не сегодня, завтра приведется по этой дорожкѣ прогуляться.
   Людская слабость -- лѣнь, семейное безсиліе, да власть Божья, сказывающаяся неурожаемъ, плодятъ и множатъ неимущую братію, и въ малохлѣбныхъ мѣстахъ вырождаютъ невеселыя правила. Пропустилъ два, три дня горячей рабочей поры -- значитъ -- навѣрное потерялъ если не все, то очень много. Когда своевременно не высохнетъ хлѣбъ на корню, когда высохшій не уберется во-время съ поля,-- зерно на половину утечетъ (обсыплется), а затѣмъ позобаетъ перелетная птица то, что не успѣютъ вколотить въ землю и загноить тамъ сильные проливные дожди, Нищій готовъ.
   Удивляться тутъ собственно нечему: деревенская жизнь въ крестьянскомъ тягловомъ положеніи, что переходъ черезъ рѣчку по жордочкѣ: и жордочка тонка, и рѣчка глубока. Сорваться можно каждый день -- стоитъ только чуть-чуть позазѣваться, а завязнуть затѣмъ въ тинѣ (и, конечно, по горло) -- неотразимая неизбѣжность. Вотъ, между прочимъ, почему, но всегдашнемъ страхѣ подобныхъ опасностей, хлопотлива и суетлива въ работахъ деревенская осень, даже и тамъ, гдѣ земля давно отказывается кормить и гдѣ не прекращаютъ съ ней знакомства и дружбы только по старой памяти, какъ на этотъ разъ въ той мѣстности, куда привелъ я читателя.
   Въ подобныхъ мѣстностяхъ малохлѣбной полосы лѣсныхъ губерній, если выпалъ на несчастную долю земледѣльцевъ неурожай, то онъ сейчасъ же и скажется прямо: въ городахъ -- наплывомъ нищихъ, тѣхъ самыхъ хозяевъ, которые все лѣто питались надеждами, а въ началѣ осени торопливо работали, на что-то разсчитывали; въ деревняхъ -- докучливымъ крикомъ малыхъ ребятъ и стуканьемъ палкой въ подъоконницу стариковъ и старухъ. Тѣ и другіе, въ виду голодовки, по исконному деревенскому обычаю, забываются дома и предоставляются самимъ себѣ.
   А въ счастливое урожайное время?
   И въ такое рѣдкое счастливое время съ умнаго лица русскаго деревенскаго человѣка не сходитъ невеселая сосредоточенная задумчивость; морщины не сглаживаются; улыбка бываетъ, по смѣхомъ лице не оживляется и глаза рѣдко блещутъ веселостью.
   -- Зачѣмъ умолотъ считать? Къ чему себя повѣрять? Дѣло извѣстное: не хватаетъ.
   -- Что Богъ дастъ -- все въ закромахъ будетъ, а намъ его, Батюшку, повѣрять не приходится. На Божью власть не пойдешь съ жалобой къ мировому.
   -- Грѣхъ умолотъ считать; чего тутъ считать? И сосчитаешь когда лишній овинъ, все на тоже выйдетъ: чего тутъ считать?
   И не повѣряютъ себя. Вѣрнаго отвѣта на то, каковъ приводовъ (приростъ) никто сказать не рѣшается и всякой боится; и узнать о томъ въ тѣхъ мѣстахъ отъ самихъ хозяевъ совсѣмъ невозможно. Въ самомъ дѣлѣ, трудъ учета излишній: даже полный урожай круглый годъ не прокормитъ; безъ прикупки чужого хлѣба не обойдешься. А такъ какъ хлѣбная торговля всегда идетъ на чистыя деньги, то и надо промышлять эти ходячія и размѣнныя деньги тамъ, гдѣ онѣ водятся.
   Во Владимірской губерніи, давно истребившей лѣса, это лучше всего понимаютъ: давно -- по пословицѣ -- обжогшись на молокѣ дуютъ и на воду. Съ незапамятной старины, въ тѣхъ мѣстахъ пріобрѣли промысловый навыкъ и хорошо знаютъ даже про самыя отдаленныя мѣста, гдѣ даютъ деньги и хорошо кормятъ.
   

II.

   Не дологъ осенній день. Скоро набѣгаютъ сумерки, когда легко смѣшать встрѣчнаго прохожаго безразлично съ воромъ и волкомъ. Неохотно везутъ лошади и то и дѣло срываются ногами въ неожиданныя мокрыя колдобины или скользятъ по налощенному дождями глиннику и падаютъ. Любя животинку, проводники изъ крестьянской бѣдности, занимающейся извозомъ по великой нуждѣ и на досугѣ, осенними вечерами ѣздить не любятъ. Насъ остановили въ первой встрѣчной деревнѣ и высадили въ первую случайную избу, лишь только представилась къ тому возможность.
   Изба, пріютившая насъ, какъ и всѣ тысячи прежнихъ, дававшихъ пріютъ и угрѣву, съ дорожнаго холоду и сырости, сразу понравилась и успокоила насъ. Большая печь дышала тепломъ. Отъ нея, съ придаткомъ участія наполнявшихъ избу хозяевъ, было и жарко и душно. Дѣдушка, лежавшій на полатяхъ, метался и поскрипывалъ полатными брусьями; а съ печи, которою завладѣваютъ старухи, доносился почти непрерывный, стонъ: даже малые ребятки, свернувшіеся на грязномъ полуподъ материнскимъ полушубкомъ, разметались, переплелись ручонками и уткнулись головками) самымъ неудобнымъ способомъ.
   Покормили насъ заѣзжихъ людей, чѣмъ удалось, однако не дальше неизмѣннаго молока и яичницы, которая за похвальный обычай являться всегда съ услугамъ называется между прочимъ скородумкой. Надо спать. Повидимому, легкое занятіе сидѣть въ телѣгѣ и ѣхать, но на осеннее время, по грязнымъ проселкамъ, въ этомъ большой трудъ и великое испытаніе: устанешь до тоски и истомы. Крестьянская изба, награждающая тепломъ, особеннаго ночнаго спокойствія не даетъ, но кое-какой получить можно, принаровясь по навыку и приспособясь по опыту.
   На печь и на полати не лѣзешь; тамъ и дышать нечѣмъ да и привычные къ нимъ старики не одинъ разъ за ночь слѣзаютъ оттуда и уходятъ въ сѣни освѣжить себя и очнуться. На полу дуетъ, по тягѣ изъ дверныхъ щелей и изъ голбчика надъ подъизбицей въ неплотныя окна безъ двойныхъ рамъ и въ волоковое окно, которое и прорубается, какъ извѣстно, для этой тяги прямо противъ печи. Свернулись мы въ куткомъ хозяйскомъ углу, въ которомъ не прорубаютъ оконъ; свернулись мы тутъ въ вѣрномъ разсчетѣ на посѣщеніе тѣхъ докучливыхъ хозяевъ, которые зарождаются во мху въ стѣнахъ и любятъ, по обычаю житья на чужой счетъ, выходить на разбой темною ночью, когда уже въ свѣтцѣ и послѣдній уголекъ на лучинѣ пересталъ чадить и стрекать. Усталость взяла свое. Клоповъ мы какъ будто не слыхали: крѣпкій, здоровый молодой сонъ посѣтилъ насъ съ товарищемъ, въ качествѣ истиннаго покровителя и услужливаго благодѣтеля.
   Проснулись мы, по обыкновенію, довольно рано, немного позднѣе самихъ хозяевъ. Проснулись отъ того холоду, который, по обыкновенію, напустила хозяйка, затопившая печь и отворившая дверь въ сѣни настежь. Свѣжая лучина въ свѣтцѣ трещала и угольки, стрекавшіе въ подставленную лоханку, шипѣли, опрокидываясь въ воду, и немедленно всплывали на поверхность ея. Дѣдко сползъ съ полатей и очень усердно мылъ изъ рукомойника морщинистыя и мозолистыя руки, много потрудившіяся, а теперь безнадежныя. Сквозь полумракъ освѣщенія лучиной и на сколько позволяла напряженность глазъ, можно было высмотрѣть и другія подробности проснувшейся избы,-- всѣ, впрочемъ, какъ бы заказныя для нашихъ деревенскихъ избъ и семей безъ изъятія, однообразныя и достаточно невеселыя.
   Шевелятся на полу проснувшіяся дѣтки въ ветхихъ рубашонкахъ, свалившихся съ плечъ. Одинъ испуганно-любопытными глазками посматривалъ въ нашъ уголъ, какъ бы дивится новому пятну на однообразной и приглядѣвшейся картинѣ, и въ одно и тоже время радуется, что пятно это появилось: что оно значитъ и зачѣмъ тутъ зачернѣло? Ребятамъ даютъ понѣжиться, побаловаться: никто ихъ по будитъ и не торопитъ вставать.
   Со вздохами по временамъ, шепчетъ молитву хозяинъ, стоя противъ передняго угла, въ которомъ, среди непрогляднаго мрака, затонуло тябло съ образами, почернѣлыми и источенными тараканами, охотливыми до дешовыхъ иконъ, писанныхъ въ Холуѣ красками на яичномъ бѣлкѣ. Молящаяся фигура хозяина то взмахнетъ головой порывисто и круто откинетъ со лба назадъ волосы, свалившіеся на лицо во время поклоновъ, то почешетъ подъ мышками, то слазитъ рукой за спину, и не перестаетъ шептать молитвы. Время отъ времени онъ прекращаетъ поклоны, обдергиваетъ рубаху и поправляетъ подпояску. Всталъ на молитву и дѣдъ впереди сына.
   Хозяйка прежде другихъ поднялась и прежде всѣхъ помолилась на перегородкой; теперь она возится съ горшками, перетираетъ ихъ и постукиваетъ. Видно тамъ, какъ широкимъ огненнымъ языкомъ зализываетъ печное пламя черное чело печи: слава Богу, печь съ трубой, изба не курная и, стало быть, на ночной холодъ не выгонитъ. Можно продолжать осматриваться, хотя собственно смотрѣть нечего. Можно высмотрѣть одну лишь неизбывную бѣдность, которою -- по деревенской пословицѣ -- изувѣшаны шесты. На стѣнахъ ничего не видно, кромѣ сбруи въ нашемъ углу и надъ нашими головами; не видать даже и завѣтныхъ лубочныхъ картинокъ. Иконы и въ самомъ дѣлѣ крѣпко попорчены и хотя села Холуй и Палѣхъ мы оставили всего лишь третёводни, а вотъ эти иконы и подмѣнить на новыя видно нечѣмъ. На хозяйкѣ сарафанъ въ заплатахъ, на плечахъ молодухи ситцевая рубаха только и есть, что видно: подъ сарафаномъ -- нижній станъ весь изъ домотканаго толстаго холста. На обоихъ хозяевахъ порты и рубахи тоже изъ домашней пестряди; видно и при дешевизнѣ фабричнаго миткаля, который подъ бокомъ запасаютъ на всю Россію и Азію, выгоднѣе обойтись безъ него, потому что на всякій день не закупишь. Полушубковъ безъ заплатъ мы и не видимъ, а непришитые и торчащіе дырьями овчинные лоскутья для каждаго полушубка словно заказаны были нарочно.
   Не веселый видъ; не веселая картина!
   Все мы это видимъ, и разглядываемъ, и обдумываемъ вотъ уже цѣлый часъ, а еще никто не проронилъ словечка. Всѣ очень мрачно настроены; всѣ высматриваютъ изъ-подлобья и не взглядываютъ другъ на друга, словно взаимно надоѣли и съ вечера ложились побранившись и передравшись. А ничего и похожаго не было.
   Намъ почуялись за все это время какіе-то глухіе звуки человѣческаго голоса, да и тѣмъ довѣряться не рѣшаемся, и они едва ли не создались въ воображеніи нашемъ. Угрюмо глядитъ изба; угрюмо смотрятъ и жители ея. Молодуха, напримѣръ, какъ только встала, такъ и усѣлась, минуты не медля, за работу. Она подхватила подъ себя донцо прялки и пощипывала торопливыми руками новую льняную бороду, надѣтую на гребень. Большуха, какъ перетерла горшки, такъ и полѣзла за квашней на припечекъ, и съ такимъ усердіемъ начала мѣсить и катать хлѣбы, что мы не знали чему подивиться: ея ли торопливости въ работѣ, ея ли способности всюду поспѣть и, по возможности, какъ можно больше и скорѣе все передѣлать.
   Еще немного спустя времени, и остальные всѣ очутились за работой.
   Стали и ребятокъ подымать съ полу на дѣло. Оживилась изба первымъ говоромъ, живымъ словомъ, и опять смолкла и задумалась: надъ чѣмъ? Надъ тѣмъ ли, что вотъ опять новый день коротать надо: пришелъ онъ безъ твоей воли, но съ твоей заботой, длинный день и хлопотливый. Вчерашній изжили кое-какъ, а кто его знаетъ, чѣмъ этотъ новый день подаритъ. Не отъ воспоминаній ли о вчерашнемъ, когда ничего веселаго въ подспорье не выдумалось, не отъ думъ ли при взглядѣ въ непроглядную темень, предшествующую сегодняшнему, стало всѣмъ такъ боязно и у всѣхъ проявилось невеселое, задумчивое настроеніе духа. И народилось оно такъ вотъ вдругъ, безъ видимыхъ причинъ. На бѣду, и умъ отдохнулъ, и память посвѣжѣла: неужели они представляютъ себѣ и оцѣниваютъ только невеселыя картины?
   Должно быть такъ.
   Заплетая вчера новый лыковой лапоть и думая про кожаные сапоги съ голенищами, смекалъ хозяинъ про умолотъ хлѣба:
   -- Хорошъ былъ, не въ примѣръ лучше прошлогодняго. А давай Богъ, если своего новаго хлѣба хватитъ отъ Покрова до зимняго Николы.
   -- Да нѣтъ: и примѣру того но было, чтобы даже до Веденья доставало. И до Веденья не протянешь, и надо со своихъ харчей уходить, оставлять дома только бабъ со стариками и ребятами -- имъ до Николы хлѣба достанетъ. На Никольскихъ торгахъ могутъ прикупить чужаго хлѣба, а на это надо денегъ добыть, такихъ денегъ, которыя можно бы было размѣнять на мелочь.
   И мужикъ проковырялъ такую большую дыру кочедыкомъ въ лаптѣ, что и лапоть испортилъ. Отбросивъ его на лавку, мужикъ огрызнулся на липовыя лыки и сталъ распутывать новую связку изъ цѣлой сотни свѣжихъ покупныхъ лыкъ. Съ вечера они отмокли въ корытѣ съ горячей водой и расправились, сдѣлались широкими лентами. Чернота и неровности соскоблены ножомъ. Взято 20 лыкъ рядомъ въ руку. Сталъ кочедыкъ -- кривое шило выплетать сначала подошву, затѣмъ подъемъ на колодкѣ и въ концѣ концовъ пятку.
   Хорошо бы тутъ пѣсню приладить: сама она просится на уста, а гдѣ ее взять? На голодный животъ и пѣсня не поется.
   Пахтая смѣтану на масло для продажи на сельскомъ базарѣ, и хозяйка вздумала свое:
   -- Вотъ уйдутъ сами за промысломъ: какъ колотиться? Не уторгуетъ ли опять барынька-становиха на маслѣ по двѣ копѣйки съ фунта, не выпроситъ ли опять матушка-попадья фунтикъ въ придачу на духовное свое знаніе, да еще на своемъ безмѣнѣ вѣшать будетъ?-- Сохрани Богъ!
   Вздумала такъ, да и вздрогнула.
   Маленькій баловникъ надѣлъ горшокъ на голову, да не сдержалъ его маленькими ручонками: сорвался горшокъ на полъ и разбился.
   Бросилась мать за перегородку къ печи, нахлопала тамъ сына до сыта, и сама накричалась до слезъ:
   -- Гдѣ я теперь горшокъ-отъ возьму? Въ чемъ я кашу варить буду? Не по сосѣдямъ же за горшкомъ-то ходить да выпрашивать: вѣдь и по дастъ никто, да всякъ и пристыдитъ тебя. Что ты, пострѣленокъ, разбойникъ экой, надѣлалъ? Вотъ и глиняной бы горшокъ, а сколь дорогъ!
   Долго кричала и еще дольше потомъ ворчала баба, грозясь на сына и взглядывала на дѣда -- потатчика ребячьимъ шалостямъ и заступника за внуковъ.
   Но и дѣдъ не вступился, и дѣдъ смолчалъ: видно, дѣло говорила баба, и велику бѣду напрокудилъ внукъ.
   Свѣсивъ голову и сѣдую бороду съ полатей, старый дѣдъ -- ежевыя въ семьѣ рукавицы -- думалъ свою думу, смотря на спину и голову сына, который точалъ въ куту подъ полатями новый лапоть.
   -- Пойди, кормилушко, на старое дѣло, выходи, голубчикъ, за новыми денежками: охъ-охо-хо-хо! Не пора ли ужь?-- Вотъ и осенины въ глубь пошли: къ Покрову подваливаютъ. Хлѣбъ теперь по всему свѣту сжали, серпы иступили и воткнули ихъ въ стѣну въ холодной свѣтелкѣ: тебя серпы эти ждутъ. Самъ я за ними съ покойничкомъ-Батюшкой хаживалъ, и самъ одинъ собиралъ, и тебя выучилъ: передалъ тебѣ тѣ мѣста, гдѣ меня знали и почитали; ты сотенъ по двѣнадцати приносилъ, а велика ли корысть?
   Старикъ углубился въ расчеты:
   -- Тупой серпъ надо выправить, отточить и вызубрить; на то и зубрильщики въ сосѣдяхъ живутъ. Ему за сотню надо дать полтора, а не то и два цалковыхъ. Себѣ серпъ обойдется въ двѣ копѣйки -- дадутъ четыре, пять копѣекъ. За зиму падаютъ рублей до ста, да 60 проѣздишь, проѣшь: 30 рублевъ дома останутся на ковъ, на соль, на государеву подать. А еще завидуютъ добрые люди, сказываютъ, что нашъ-де промыселъ -- самый барышный. А не пойти попробовать?
   Немедленно за этимъ вопросомъ у дѣда мелькнулъ въ головѣ холщовый мѣшокъ черезъ правое плечо къ лѣвому боку, высокая черемуховая палка, да паперть церковная, да базарная площадка со старцами-слѣпцами и калѣками.
   Онъ дальше не думалъ, и на сына пересталъ смотрѣть. Повернулся онъ на полатяхъ на снину, и съ тяжолыми вздохами поглядывалъ въ осѣвшую и покривившуюся матицу задымленнаго и почернѣлаго потолка.
   Все это было вчера, а не то ли же и сегодня, когда въ торжественномъ молчаніи начался Божій день. Заходили ноги тотчасъ, какъ только были спущены съ постели на полъ, и засуетились руки, лишь только удалось всполоснуть ихъ холодной колодезной водой. Злоба дневи довлѣетъ: вонъ и подъ окошкомъ заныли зяблые дѣтскіе голоса. Истово и настойчиво выпрашиваютъ они подаяніе "Христа ради".
   -- Чьи дѣтки?
   -- Солдаткины. Солдатка у насъ тутъ на задахъ живетъ, христовымъ именемъ бродитъ.
   Опять стукъ съ улицы въ подоконницу, на этотъ разъ молчаливый, безъ приговоровъ.
   -- Матренушка надо быть.
   -- Она и есть! отвѣчаетъ хозяйка, подавая въ волоковое окно кусочекъ обглоданнаго хлѣбца.
   -- Вдова сусѣдская. На краю живетъ. Послѣ мужа въ сиротахъ защищала. Убило его въ лѣсу лѣсиной, такъ и не раздышался: померъ.
   Новый стукъ и опятъ безъ приговоровъ.
   -- Старикъ Мартынъ: этотъ къ намъ съ чужины пришелъ. У насъ на деревнѣ присталъ. Живетъ который ужь годъ!
   И этому подали.
   -- Сами-то вотъ собирать не выходимъ, такъ къ намъ идутъ,-- объяснялъ старикъ-дѣдъ мудреную истину простымъ немудрымъ и охотливымъ словомъ для насъ лично.
   Больше стуку мы не слыхали: значитъ всѣ прошли. И всѣхъ одѣлили.
   -- У насъ ихъ всего трое (объяснилъ дѣдъ своимъ хладнокровнымъ, спокойнымъ тономъ). Въ сосѣдней деревнѣ ихъ пятеро: тѣмъ тяжелѣе нашего. Въ богатыхъ селахъ десятками убогіе водятся.
   И сталъ разсуждать: отчего это такъ?
   -- Богатѣлей ли тамъ завелось много, и много они ѣдятъ и все они пожираютъ: ничего другимъ не остается,-- какъ судить?
   -- Думалъ я и такъ: на богатаго, молъ, бѣдность вѣру кладетъ и къ нему подселяется, и выходитъ: чѣмъ больше, тѣмъ хуже. Промежъ себя бѣдность не сговорится, наберется ее много: со всѣми-то и не сладятъ, всѣхъ-то ихъ и не прокормить.
   -- Думалъ я, вотъ видишь, и на хорошее, а никакъ въ разумъ свой взять не могу, отчего это въ большихъ селахъ и городахъ всякой нищей братіи много? Какихъ хочешь, тѣхъ тамъ и просишь: и слѣпыхъ, и зрячихъ, и хромыхъ, и безногихъ. Одного парнишечко за руку водитъ, иного товарищъ возитъ на телѣжкѣ: такую маленькую приладили. Во Мстерѣ видалъ такого, что на однихъ локоткахъ ходитъ и не говоритъ, а мычитъ словно теленокъ.
   -- На что только произволеніе Божіе не простирается за грѣхи наши? И хоть весь ты свѣтъ обойди, а во всякой деревнѣ на убогаго человѣка попадешь, а нѣтъ -- такъ и по три, по четыре ведется. На всякомъ вотъ православномъ соленьѣ экая повинность лежитъ -- надо такъ говорить. Никто ее въ счетъ не кладетъ, а всякой платитъ, со смиреніемъ по Божьему указу: вонъ какъ и наши же бабы, давѣ. Какъ вотъ это дѣло теперь разсудить? Ну-ко, братцы, подумайте!
   

III.

   Въ безчисленномъ и несослѣдимомъ сонмищѣ, вдоль и поперекъ бороздящемъ всю Русь, съ самаго его основанія, подъ разными видами неимущаго лица и подъ общимъ названіемъ "нищей братіи", такъ же, какъ и между просителями на построеніе церквей, играютъ на двѣ руки.
   Одни въ самомъ дѣлѣ нищаютъ, придя по силѣ обстоятельствъ въ крайную бѣдность и, при недостаткѣ силъ или энергіи, ноютъ подъ чужими окнами и вымаливаютъ себѣ насущную помощь. Другіе, съ примѣра и въ подражаніе этимъ, нищатся, какъ вѣрно выражаются въ деревняхъ, т. е. притворяются нищими и побираются именемъ Христовымъ безъ нужды.
   Всѣ они одной масти даже и по мундиру, но при внимательномъ взглядѣ на внутреннія качества, не только подлинные нищіе и притворные побирухи, или, какъ тотъ же народъ называетъ ихъ нищеброды, непоходятъ другъ на друга, но и въ каждой изъ двухъ родовыхъ категорій встрѣчаются по нѣскольку видовыхъ подраздѣленій.
   Объ нихъ-то и пойдетъ настоящій разсказъ нашъ, въ продолженіе прежнихъ о ходокахъ и шатунахъ, разгуливающихъ по бѣлому свѣту и дѣйствующихъ Христовымъ именемъ и Христа-ради.
   "Христа-ради", какъ уже не нами сказано, бываетъ разное, хотя не только нѣтъ города, но и какой нибудь деревушки на Руси, гдѣ бы этихъ невеселыхъ словъ не было слышно одновременно въ противоположныхъ краяхъ селенія, по неотложному наряду, ежедневно. Въ деревняхъ -- каждымъ раннимъ утромъ, чуть забрезжетъ свѣтъ, когда крестьянская бѣдность, способная работать, надѣяться и еще не отчаявался, потягивается и позѣвываетъ, приготовляясь топить печи и вскорѣ захочетъ ѣсть. Въ городахъ, гдѣ толсто звонятъ да тонко ѣдятъ, и гдѣ живетъ извѣрившаяся до отчаянія мѣщанская голь, неизбывное "Христа-ради", вытягиваемое зяблыми и надтреснутыми голосами, слышится безъ разбору круглый день, съ утра до вечера, пока сіяетъ свѣтъ и пока непроглядная темнота не распутаетъ всегда робкую и запуганную честную бѣдность.
   Деревенское подоконное "Христа-ради", по домашнему положенію и взаимному договору, безхитростная, прямодушная и грубо-откровенная голь изъ самаго ближняго сосѣдства, "дворъ о дворъ" одной деревни и много "съ поля на поле" сосѣдней. Голь, впрочемъ, настоящая: сгорбленная и оборванная, очень растрепанная и неумытая, съ робкимъ запуганнымъ видомъ и голосомъ, съ длинной черемуховой палкой въ рукахъ и перекинутымъ, черезъ плечо къ лѣвому боку на бедро, холщовымъ мѣшкомъ.
   Въ немъ вся цѣль жизни и ея секретъ, для него всѣ хлопоты и мольбы и на этотъ разъ уже только объ малыхъ остаткахъ и объѣдкахъ, что убереглось за ночь отъ таракановъ и завалялось на столѣ послѣ ребятъ.
   Эти и не всегда поютъ подъ окномъ, ограничиваясь стукомъ черемуховаго падога въ досчатый подоконникъ, и молчаливо выпрашиваютъ обычную, неизбывную подать, давно заусловленную и всегда обязательную.
   -- Тукъ-тукъ!-- слышимъ и разумѣемъ. Разумѣемъ такъ, что подать сейчасъ надо. Вчера не выходилъ и не сбиралъ: значитъ доѣдалъ сборное третеводни. А сборъ, надо быть, задался хорошій: на два дня вишь хватило.
   -- Принялся, стучать въ другой разъ -- значитъ, больно ѣсть захотѣлъ.
   -- На, вотъ, прими Христа-ради! Держи полу, лови обглоданный ломоть чернаго хлѣба, либо кусокъ пирога съ кашей также чернаго и не доѣденнаго, а то -- на большое счастье -- и оба вмѣстѣ. Прими -- не прогнѣвайся!
   -- Чего гнѣваться? Голодному кусокъ за цѣлой ломотокъ: вонъ ужь отъ голоду-то и животъ подвело и заикалось.
   Этой такъ (что все равно): поискала баба на столѣ, пошарила въ столѣ, и подъ столъ заглянула, хоть шаромъ кати:
   -- Нѣту, мартынушко, у самихъ, родимый человѣкъ, нѣту. Приходи въ другой разъ. Либо ребятки подобрали, либо телка стащила, ни кусочка нѣтъ. Не прогнѣвись, Христа-ради.
   -- Кому гнѣваться-то велишь? Кому ты такъ сказываешь? Тотъ ли я человѣкъ, чтобы губы надувать? У тебя не нашелъ, можетъ, Василиса выброситъ. У Маланьи вчера блины по покойничкѣ по ихнемъ пекли: туда пойду. Свой вѣдь я человѣкъ-отъ. Со своей нуждой никакъ не слажу, а про вашу нужду тоже доподлинно знаю. Ну-ко полно -- Христосъ съ тобой!-- чего мнѣ на тебя гнѣваться? Другой разъ и впрямъ подашь. Сколько ужь я у тебя перебралъ, а и ну-поди много! Свои люди, сусѣдскіе люди!
   Въ самомъ дѣлѣ, свои: убогій идетъ прямо-таки изъ той склонившейся на бокъ, худо выкрытой избы, но еще не обезсилѣвшей по угламъ до того состоянія, чтобы не сдерживать тепла, прямо-таки изъ той самой избы, которая еще не превратилась въ бапю, однако, вытѣснялась изъ ряда прочихъ избъ на край, на самую околицу селенія. Выдѣлилась же она туда по тому же необъяснимому и повсюдному закону, по какому и въ церквахъ таже неимущая братія протискивается къ самымъ дверямъ церковныхъ выходовъ, и не дерзаетъ подвигаться близко къ серединѣ, а тѣмъ больше къ иконостасу.
   Да и эта изба но своя, а пригрѣлъ въ ней также бѣдный, по сердобольный человѣкъ на, такихъ коммерческихъ условіяхъ:
   -- Мѣста не пролежишь: бери его подъ себя. А на счетъ пищи: сама въ міръ хожу, чужія окна грызу,-- пищу самъ промышляй, какъ умѣешь. Если хворосту въ печь насбираешь, водицы изъ колодца выходишь: на что лучше! Мнѣ такіе-то и во-сняхъ все видѣлись. На нихъ и свѣчки къ образамъ ставливала. Разболокайся, да живи съ Богомъ -- со Христомъ!
   Да еще сверхъ того и пошутила:
   -- Разживайся, съ легкой руки, уголькомъ да глинкою изъ пустой моей печи.
   Не только раздѣтую деревенскую бѣдность, но и одѣтую для сбора подаяній и стало быть для показа въ людяхъ во все свое лучшее и нарядное, хоть и не оглядывай тотъ, у кого чувствительное и впечатлительное сердце: нагота и рвань бьютъ въ глаза и могутъ вызвать изъ нихъ непрошеныя слезы. Лучше прибодривши съ и вооружись терпѣніемъ, послушаемъ, что всегда неохотно разсказываетъ эта бѣдность, на громадное большинство случаевъ совсѣмъ молчаливая. Да бываютъ подходящіе случаи -- можно иногда добиться до откровенности. Къ тому же теперь намъ это сдѣлать легко: ихъ всего двое.
   Одинъ запищалъ во вдовствѣ и сиротствѣ отъ недостатка посторонней помощи и въ томъ возрастѣ, когда еще ѣсть очень хочется. Другой ниспустился до безпокойнаго положенія нищаго отъ совершеннаго одиночества въ свѣтѣ. Сходство между обоими можно наслѣдить простымъ глазомъ, а до неизбѣжнаго различія между ними и случайныхъ особенностей можно дойти распросами. Запищавшее вдовство болтливо: у него на вопросы -- цѣлыя повѣсти, гдѣ граница между житейской правдой и доморощеными выдумками давно уже стушевалась. Надо было вызывать состраданіе, стало быть подкрашивать бѣды. Сначала самому не вѣрилось, потомъ привычка взяла верхъ, и пришлось укрѣпиться на вымыслѣ, какъ бы подлинной истинѣ и бывальщинѣ.
   Однако, очистивъ налеты фантазіи, можно получить самую нехитрую повѣсть, завязка которой сведется всегда на одно.
   Покойничекъ зашибалъ съ горя; передъ смертью всего пуще. Вѣкъ проживалъ онъ сиротой и въ маломъ достаткѣ. Маялся съ нуждой и старался одолѣть ее трудомъ. Работа не вывезла и сломила: весь словно развинченный сталъ. Какъ не зашибать! Думалъ все худое, все походя проклиналъ, а самъ пересталъ беречься. Хоть бы сдохнуть-до поскорѣй. А тамъ все равно: на рулѣ ли, плывя на баркѣ, не успаровилъ и ударило этимъ бревномъ такъ, что мало сказать, духъ на мѣстѣ вышибло, да еще и въ воду выкинуло. Съ овина ли сорвался со всего маху грудью на бревно. Дерево ли въ лѣсу рубилъ и надрубилъ его, и трещитъ оно -- и покачнулось, отскочить въ сторону хотѣлъ, да не уснаровилъ; словно подпихнулъ кто подъ лѣсину: раздавила она всю грудь въ доску. Подобрали, холодное тѣло товарищи притащили къ избѣ, сказали женѣ:
   -- Прибирай-ко!
   Всплеснула она руками, бросилась на холодное тѣло и завыла, сперва нескладно, что пришло на умъ, а лотомъ опамятовалась и наладилась. А такъ какъ выла она цѣлые сутки недаровымъ матомъ, не переставая, на всю деревню, то всѣ сосѣди, одинъ за другимъ, не. реслушали ее, а бабы даже и переплавились всѣ. Досужія подвывали.
   На этотъ случай давняя практика съ отдаленной старины приготовила для нихъ складныя причитанья -- плаксы, которыми можно и себя высказать, и другихъ вызвать на состраданіе и участіе {Одну такую плаксу, подслушанную мною въ Олопецкой губернія (прославленной въ послѣднее время въ качествѣ мѣстности, умѣвшей цѣльнѣе сохранить въ себѣ всякую старину), привожу въ томъ самомъ видѣ, какъ вылетѣла она изъ устъ вдовы-плакальщицы (олончанки):
   
   Моя ты законная милосць-державушка!
   Ужъ я какъ-то стану жиць безъ тебя, круцинная головушка!
   Кругъ меня-то, круцинной головушки,
   Віютъ витрушки съ западками --
   Говорятъ-то многи добрые людюшки съ прибавками!
   
   Какъ жила я при тоби, моя законная милосць-державушка
   Было мни гладкое словецюшко пріятное,
   Была лёкка переминушка,
   И довольны были хлѣбушки!
   Не огрублена я была грубымъ браннымъ словецюшкомъ,
   И не ударена побоями цяжёлыма,
   Цяжёгама -- несносныма!
   
   Ты придай-ка ума-разума,
   Во младую во головушку,
   Ты законная милосць-державушка:
   Мни-ка, какъ буде жиць посла твоего бываньиця?
   
   Буду вольная вдова да самовольная,
   Буду я жона да безнарядная,
   И вдова да безнацяльная!..
   Не но силушки наложатъ роботушку
   Не по-розмысламъ -- въ головушку заботушку!..
   И усё буду боятьця, круцинная головушка теперюшко,
   Цьто бы витрушки меня не обвіяли,--
   Цьто бы людюшки не обаяли!..}.
   Потомъ по пословицѣ: на вдовій дворъ хоть щепку брось; съ мужемъ была мужа; безъ мужа и того хуже; а вдовой и сиротой, хоть. волкомъ вой.
   Вдова въ крестьянствѣ нищаетъ первою.
   Запищала и пошла по дворамъ: въ первое время горе выплакивать, утѣшеніе получить, а потомъ уже окончательно съ одною цѣлью: съ горемъ мыкаться и жалобиться.
   Да и сосѣдки зовутъ:
   -- Сегодня пироги я пекла -- заходи-ко отвѣдать!
   -- Вотъ ты все въ избѣ-то своей воемъ воешь: перестань-ко! Приходи въ нашу на досужій часъ посудачить.
   -- Мужняя-то душенька теперь налетаетъ въ избу тосковать по своемъ: -- одной-то тебѣ не страшно ли тамъ?
   -- Весельемъ нашимъ не похвалимся, а тепла у насъ про тебя хватитъ.
   -- Тяжело твое дѣло, по сказанному: вели Богъ подать, не вели Богъ просить. Какъ теперь тебѣ съ этимъ приведется ладить?
   Такихъ ласковыхъ словъ довольно. Довольно ихъ для обѣднѣвшаго и убогаго человѣка: онъ не заставитъ просить; самому надо гдѣ-нибудь преклонять головушку. Въ своей избѣ теперь не сидится; въ чужой словно бы рай Божій. Въ своей избѣ -- вонъ столъ въ парадномъ переднемъ углу, на немъ ѣда лежала, а теперь самъ кормилецъ легъ: синій весь, лицо такое-то черное, что и признать его нельзя.
   Вонъ и кутной уголъ, хозяйскій: сиживалъ въ немъ покойничекъ и все молча копошился, а въ разговоръ когда вступалъ, хорошихъ словъ, какъ замужъ за него вышла, не слыхивала: все говорилъ про великую нужду, да про разныя печали. Въ кутъ, по смерти его, и взглянуть страшно. Нужда теперь и безъ него изо всѣхъ угловъ кричитъ, а того пуще изъ передняго лѣваго, угла бабьяго: какъ вернулась съ погоста, такъ и печь не тапливала.
   -- И хорошо это: взглянешь когда ночью на покинутое мѣсто, такъ и толкнетъ въ сердце, и замретъ оно; и горло схватитъ, и слезы подступятъ. Хорошо еще, когда голосить захочется: въ причитаньяхъ однихъ только и спасенье. А вотъ въ чужой сосѣдской избѣ про все это и забудешь, оттого туда такъ и хочется.
   Стыдно каликѣ въ міръ идти, а попустится на такое дѣло -- не попомнитъ, стыдъ совсѣмъ забудетъ.
   Входя въ чужую избу вдовьимъ обычаемъ, по сиротству, порядокъ соблюдать немудрено (этому дѣлу и не учатъ, само дается). Отворила дверь, вошла, помолилась въ передній уголъ; но, и поздоровавшись, не пойдешь туда, а сядешь тутъ же, гдѣ стоишь, у самой двери. Передній, правой уголъ затѣмъ и зовется большимъ, что сажаютъ туда только дорогихъ гостей: попа-батюшку, своихъ да богоданныхъ родителей, кумовьевъ да сватьевъ (и чѣмъ крупнѣе человѣкъ, тѣмъ глубже подъ самые образа). Въ лѣвый передній, отведенный обычаемъ бабамъ, для ихъ стряпни и работъ, тоже сиротѣ не двинуться безъ зову и позволенія: не всякая любитъ, чтобы въ ея горшки заглядывали, да плошки обнюхивали. Такое же святое это мѣсто, какъ правый задній уголъ -- хозяйскій кутъ.
   Вотъ это мѣсто подлѣ него, на кончикѣ лавки и у самаго косяка входной двери -- самое подходящее, сиротское. Конечно, по знакомству и сосѣдству, долго на этомъ мѣстѣ сидѣть не приведется, а все-таки присѣсть надо уже потому, что всякій это цѣнитъ.
   Послѣ того, какъ ясно покажешь, во что теперь себя во вдовствѣ ставишь, хорошо бываетъ: почитаютъ. И почтеніе это, конечно, выходитъ изъ сердобольнаго лѣваго кута, куда, послѣ приглашенія, хоть и за самую перегородку ступай: значитъ, подлиннымъ гостемъ сдѣлалась.
   Однако не гоститъ пришла: и сама это твердо знаетъ, и другіе понимаютъ. Въ хлѣбѣ-соли не отказываютъ. Иная за большой столъ не сажаетъ, а кускомъ не обходитъ, привыкши обычаемъ кормить голодныхъ сосѣдокъ тутъ же за перегородкой, у печи. При этомъ, конечно, поѣсть разъ и два чужого -- не велика хозяевамъ убыль. Вотъ въ третій разъ зайти -- не такъ-то легко придумать, какъ это складнѣе сдѣлать, не всегда войдешь сразу. А ну,-- оговорятъ?
   Бабы не оговорятъ (развѣ какая ужь злая), у бабъ мягкое сердце, а вотъ -- мужики...
   Мужики страшны: супротивное и сердитое слово у нихъ спроста сказывается; на оговоръ слово скоро покупается и не за большую цѣну. Мужиковъ надо обойти такъ, чтобы не казаться имъ лишнимъ гостемъ, объѣдалой да опивалой.
   -- А чѣмъ заслужить? Мудрено ли: подъ праздникъ можно напроситься столы поскоблить, лавки помыть, а подъ большіе праздники и стѣны съ дреской прочистить, и полы ножомъ оскоблить, и отымалкой вымыть.
   -- Про помощь бабамъ и сказывать нечего: тамъ всякая въ угоду, такъ какъ на нихъ лежитъ вся домашняя обуза по самое горло: немножко, на соломенку малую подмогу сдѣлать, имъ ужь и легче, онѣ уже и чувствуютъ это, и благодарятъ. Помочь постирать, баньку истопить, пошить, попрясть, поткать:-- столько работъ, что и не пересчитаешь, столько случаевъ угодить, что на каждый день набрать можно, была бы охота.
   Да когда и работъ нѣтъ -- угодить бабамъ не трудно по той общей женской слабости, для которой въ деревняхъ и въ ближнемъ сосѣдствѣ пищи болѣе, чѣмъ даже гдѣ-либо.
   -- Вотъ ты по домамъ-то ходишь, не слыхала ли чего, не поразскажешь ли?
   -- Не токмо, мать моя, слышала, а вотъ -- надобно побожась сказать -- сама все видѣла. Вотъ этими самыми глазыньками, что и на тебя же гляжу, все, боярынька моя, видѣла. Разскажу тебѣ такъ, какъ ужъ и никому не разсказать. Вотъ прислушай-ко.
   И духъ захватило, и даже въ горлѣ щолкнуло: такъ опромѣтью и накинулась она съ разговоромъ:
   -- Вотъ сидимъ мы это, матыньки мои: такъ вотъ я, такъ-то она. Сидимъ это на лавкѣ-то... котенокъ подъ бокомъ мурлычитъ. И котеночка этого я имъ принесла, выпросила: отдайте-ко молъ котоночкато, такой ужъ у васъ пригожій вылизался. Бери, говоритъ, неси, говоритъ, не жаль, говоритъ: у насъ -- слышь -- опять кошка-то сукотной ходитъ. Вотъ мурлычетъ это котенокъ-отъ: "вилы-грабли щтогъ метали", такъ-то истово выпѣваетъ. Сидимъ это -- гуторимъ, разяощикъ-то этотъ кудревастый и входитъ. Входитъ онъ это, сударыни мои....
   И пошла, какъ вода сквозь прорванную плотину на мельницѣ Хоть бревна и валежникъ закатывай -- не поможетъ.
   Задумчиво стояла вода въ омутѣ, повиновалась и не шелохнулись, пока не было выхода, а прорвалась, нашла выходъ, молитесь Богу: сама она теперь все свое возьметъ, вырвется на свободу. Подхватило -- и понесло.
   Нищенкѣ того и надо было, да и бабамъ того же самаго.
   Осенніе вечера длинные, а зимніе еще того длиннѣе; временемъ подремлется, временемъ веретеномъ посучишь. Чтобы не очень смаривало, достанешь съ печи сухое березовое полѣно, лучины нащиплешь. Больше, пожалуй, ничего и не придумаешь. А такъ какъ такихъ будничныхъ вечеровъ впереди цѣлая сотня, то и велика бываетъ радость, когда доведется хоть одинъ такой вечеръ провести непохоже на прежніе.
   Запросъ съ одной стороны вызвалъ предложеніе услугъ -- съ другой наладился взаимный обмѣнъ. За товаромъ ѣздить недалеко, самъ напрашивается на руки. Какъ пріобрѣтеніе его изъ первыхъ рукъ, такъ и сбытъ его, въ качествѣ ходоваго и всѣми нужнаго, производится обыкновенно самыми простыми способами.
   Деревенскій бытъ не умѣетъ разнообразить сорты его, а обмѣнъ основывается на двухъ лишь способахъ: на требованіяхъ со стороны потребителей, а при отсутствіи его охотливымъ предложеніемъ самого производителя,-- первыхъ рукъ въ этомъ живомъ дѣлѣ. За то они и становятся очень хлопотливыми, не зѣваютъ и не дремлютъ; непосѣдливо стараясь о запасахъ и новыхъ пріобрѣтеніяхъ, не особенно хлопочутъ о фальшивомъ и подлинномъ товарѣ. Главная забота заключается лишь въ томъ, чтобы тотъ или другой имѣлся всегда на лицо и въ готовности. Пришелъ производитель со свѣжимъ товаромъ въ избу покупателя, и сталъ товаръ свой раскладывать и показывать, между прочимъ, такого, напримѣръ, сорта и достоинствъ:
   -- Ушли, желанная моя, солдаты-то. И сама такъ-то я рада, что и сказать тебѣ не могу. Курочка, то у меня хохлушка была, знаешь ее,-- вѣдь одинъ пострѣлъ поймалъ и головку отвернулъ таково-то скоро. Я глазомъ мигнуть не успѣла, а онъ ее и за пазуху спряталъ.
   -- Ау шабра-то, желанная моя, молоко все выпило: и свѣжее, и кислое. И творогъ поѣли,-- идутъ, да только усы обтираютъ.
   -- Съ мужиками-то въ кабакѣ водку пили. Изъ кабака и въ дорогу ушли. И тотъ-отъ, что отставалъ отъ нихъ,-- и тотъ убѣжалъ догонять, и такъ-то онъ перебиралъ ногами-то по дорогѣ. Надо быть строго у нихъ это. Безстыжая-то дѣвка вѣдь за деревню выбѣгала, провожала "го.
   -- По матери, сударыня, по матери по своей. Сама вѣдь ты помнишь покойницу-то.
   -- Хорошимъ словомъ не помяну. Какъ солдаты-то лѣтомъ стояли, видалъ ли ее кто за работой -- все съ ними. Провожать-то ихъ куды ходила! Пять недѣль въ деревню-то не показывалась, а пришла вся избитая, въ синякахъ, а лѣвый-отъ глазъ такъ ей разворотили, что я какъ увидѣла, такъ и ахнула.
   -- Не похвалю я, мать, сосѣдушекъ нашихъ,-- нечѣмъ. Поглядѣла я на нихъ въ то время. Да и всѣ-то наши бабыньки -- не тѣмъ ихъ помянуть.
   -- Да вотъ, желанная моя, взять бы. теперь къ примѣру эту... Нищенка показывала рукой на сосѣднюю избу, и взяла въ примѣръ ее, взяла другую, представила третью. Про всѣхъ и каждую она знала больше другихъ,-- и теперь уже не столько по любви къ искусству, сколько уже по прямой своей обязанности. Не смотритъ она на то, что этотъ товаръ старый и залежалый,-- найдется у нея по первому же спросу и требованію свѣжій и новый.
   -- Попы-то со святомъ ѣздили -- вѣдь дьяконъ опять крестъ обронилъ. Проѣзжіе мужики нашли ужъ, и принесли ему,-- а онъ третій день и глазъ не открывалъ: все спалъ, сказывала дьяконица. Проснется когда, попроситъ кваску испить, да и опять спать. Ужь и попы паши!..
   -- Что говорить?!
   -- Не то со святомъ, но то за сборомъ. Я съ пѣтухами поднялась, уснаровлю, думаю, къ обѣднѣ. Пошла на село, а тамъ, слышь, четвертое воскресенье не звонили. Дьячекъ на встрѣчу попался,-- телку свою искалъ: что, молъ, Изотычъ, будетъ обѣдня-то?-- Большой, слышь, не будетъ, а я маленькую безъ звону разогрѣлъ, да самъ и сладилъ, а ты-де, говоритъ, опоздала.
   -- Ужь и поповны у нихъ!
   -- Есть ди ужь другіе экіе глаза завидущіе? Все-то бы она у тебя взяла, что видитъ. Все-то бы она выклянчила,-- и всего еще ей мало. А вѣдь грѣхъ сказать, чтобы нужда ихъ больно велика была: такія знать урождаются.
   -- Станемъ къ примѣру, говорить хотя бы про протопопицу... али бо дьяконицу...
   А станетъ говорить -- все знаетъ; нуждается только въ одномъ подговорѣ. Поддержи, подскажи, подмажь машину, подсыпь зерна,-- жернова молоть не перестанутъ, и цѣлые годы они не перетираются.
   -- И какіе у васъ, у чертей -- у нищенокъ, языки длинные!-- въ удивленіи и съ досадой скажетъ мужикъ.
   -- Съ моей бабой васъ на одну осину вѣшать.
   -- Кто бабьимъ сварамъ заводчикъ?-- онѣ! (подскажетъ другой
   недовольный)!
   -- Скажи на милость: сидятъ бабы по избамъ толковыя, какъ овцы смирныя,-- пиши ты ихъ на икону: совсѣмъ святыя. А побывай одна такая-то,-- словно она въ бабъ-то зелья какого насыплетъ; откуда у нихъ разговоръ возьмется: и повеселѣютъ, и загудятъ, что рой пчелиный, и на мѣстѣ не посидятъ -- всю-то избу выстудятъ!
   -- У меня всѣ переругались. Большуха которую-то сноху приколотила даже. А все нищенка чего-то ей нашептала.
   -- Я вотъ диву даюсь: все-то онѣ, братъ, знаютъ.
   -- Мудреное ли дѣло? Ты вонъ по двору-то ходишь, навозъ, чай къ лаптямъ пристаетъ, много его за день-то въ избу натаскаешь
   Пройдись-ка по двору-то другой разъ, что у тебя на лаптяхъ-то будетъ? Какъ имъ не знать, шлюхамъ!
   -- Я, братъ ты мой, одной такой-то до Дмитріевой субботы и глазъ къ себѣ не велѣлъ казать.
   -- Ужь очень смущаютъ, хуже солдатъ: надо говорить правду.
   Говоря правду, нельзя умолчать о такихъ особенностяхъ, какія представляютъ собою эти люди, неизбѣжные для каждой православной деревни.
   Вотъ они, за поголовнымъ безграматствомъ сельскаго люда, живыя ходячія газеты съ внутренними извѣстіями изъ самаго ближняго сосѣдства; толковыя изъ нихъ даже съ курсами и биржевыми цѣнами установившимися на извѣстный продуктъ также на ближнемъ базарѣ, и всегда съ обличеніями самаго сердитаго свойства. Разница въ томъ что опроверженія на нихъ считаются ненужными:
   -- Что ты возьмешь съ убогаго человѣка,-- тѣмъ вѣдь кормится.
   Однако, отъ ихъ ока, недремлющаго и отъ старости и по обязанности, шаловливая молодежь хоронится въ овинахъ и за гуменниками, а старческій грѣхъ уходитъ даже въ дальнія деревни. Нравовъ они не исправляютъ, а въ понужденіяхъ къ укрывательству грѣха и порока оказываютъ нѣкоторую долю участія. Деревенскія драмы, супружескія измѣны, любовныя связи молодыхъ паръ безъ нихъ не узнаютъ, а съ ними, искусившимися въ наблюденіяхъ и опытными при частыхъ разсказахъ, охотливый садись, слушай и составляй руководящія правила изъ того матеріала, что ласкаетъ суевѣрное воображеніе, и изъ другого, пригоднаго для житейскаго руководства супруговъ и родителей. Для тѣхъ и другихъ они непокупные блюстители и даровые приставники.
   -- И парня-то, какъ черезъ тынъ перелѣзалъ, хоть и въ спину, видѣла, а по кушаку, да по сапогамъ признала. Ее-то, срамотницу. такъ въ безстыжую-то рожу и разглядѣла, какъ въ зеркальце: она-молъ самая, потаскушка экая!
   -- Покупалъ, мать, твой-отъ на базарѣ къ городу морковь и снесъ сударушкѣ-то своей: и какъ морковь-то грызла, видѣла, и обглоданый-то хвостикъ подъ окномъ на завалинкѣ валялся -- видѣла. Меня не проведутъ. Мнѣ бы вотъ къ ней въ деревню-то только зайти,-- обоихъ бы на чистую воду вывела.
   -- А пойду: мнѣ, мать, больно щецъ съ убоинкой-поѣсть захотѣлось, а тамъ обѣщались. Такъ мнѣ щецъ захотѣлось, что и разсказать не смогу. Яичекъ я, матынька моя, ни печоныхъ, ни вареныхъ и, не помню когда, не отвѣдывала. И каковы они на скусъ-отъ, забыла совсѣмъ. Даже вотъ сплюнуть теперь захотѣлось. Прости-ко ты меня на этомъ, не гнѣвайся!
   -- Хотѣла я у тебя попросить...
   И вкрадчивымъ голосомъ попроситъ и выпроситъ. Заручившись даяніемъ, она обяжется новымъ порученіемъ, приметъ на себя другую роль и выполнитъ волю пославшей такъ, какъ будто получала годовое денежное обезпеченіе.
   На нищей братіи, и кромѣ этихъ случайныхъ и экстренныхъ надобностей, лежатъ другія обязанности и службы, сдѣлавшія ихъ неизбѣжными въ деревенскомъ быту по прадѣдовскимъ преданіямъ и на вѣковой деревенской вѣрѣ.
   Надо сварить овсяной крупы, припустить туда немножко меду и идти въ село помянуть родителей на Радуницѣ (во вторникъ на Ѳоминой недѣлѣ) и на Дмитріеву су боту (осенью),.-- кто лучше помянетъ? Чья слеза и молитва скорѣй и легче дойдутъ и дородителей-покойничковъ, и до самого Бога?
   -- Конечно нищей братіи, которая тутъ на погостахъ про эти случаи собралась вся и готова къ услугамъ.
   -- Къ кому можетъ обратиться за помощью тотъ, у кого родятся дѣти, да не живутъ?
   -- Къ нищей братіи: отдай ребенка въ окно первому убогому человѣку, который придетъ за милостинькой. Онъ приметъ дитя, поласкаетъ его на улицѣ, обнесетъ кругомъ дома и отдастъ въ двери -- будетъ жить. Убожья рука счастливая.
   Печотъ боязливая баба по обѣту на весенняго Богослова (8-го мая память евангелиста Іоанна Богослова), чтобы урожай былъ на яровое, которое съ этого дня кое-гдѣ и посѣютъ:-- кого тѣми обѣтными пирогами будетъ она угощать, задобривая на молитву?
   -- Опять-таки нищихъ и странниковъ.
   Это -- ихъ праздникъ съ пирогами, весенній.
   Лѣтомъ варятъ для нихъ мірскую кашу, тоже въ качествѣ угощенія, на примѣтный-въ крестьянствѣ день Акулины (13 іюня), который зовется и "гречишникомъ" (за недѣлю до него или недѣлю послѣ сѣютъ гречу), и "Задери хвосты" (потому что на скотъ въ полѣ начинаетъ нападать мошка).
   Зимой нищей братіи опять почетъ на Никольщину, когда всѣ варятъ пиво и всѣ перегостятъ другъ у друга.
   -- Всего припасено, будь добрымъ сосѣдомъ, не мысля зла, будь молельщикомъ, вспоминая про живыхъ и умершихъ: всѣ милости просимъ брагу пить!
   Въ той же Владимірской губерніи соблюдается очень древній обычай (и въ особенности твердо около Шуи, Мстеры и т. д.), оставшійся, впрочемъ, только у старовѣровъ. Этотъ обычай -- тайная милостыня всѣмъ бѣднякамъ (и прежде другихъ, конечно, нищимъ) отъ тѣхъ, у кого окажется въ домѣ опасный больной или налетитъ на семью и дѣла повѣтріе бѣдъ и напастей.
   Въ милостыню полагаются: гречневая крупа, пшено, мука, печопый хлѣбъ, и въ особенности бѣлый, въ родѣ баранокъ, восковыя свѣчи и деньги. Разноситъ тайную милостыню избранный человѣкъ, ночью, самымъ осторожнымъ способомъ, чтобы не открытьи не указать на того, кто послалъ. Выбираютъ обыкновенно женщинъ и дѣвокъ, которыя кладутъ милостыню, какъ въ Шуѣ и около, на окно или отдаютъ, какъ во Мстерѣ, на руки кого-либо изъ домашнихъ, вызваннаго легонькимъ стукомъ въ подоконницу Въ послѣднемъ случаѣ тотъ, кто подаетъ, закутывается и обвязываетъ все лицо платкомъ кромѣ глазъ. Нашедшій неожиданное подаяніе обязанъ помолиться, а такая молитва, думаютъ, очень вѣрно и скоро избавляетъ отъ всякихъ бѣдъ и напастей.
   Словомъ, въ теченіи всего круглаго года, для убогихъ людей готовая помощь и пища съ древнѣйшихъ временъ, какъ только спознала Русь христіанство. А сколько во все это время, для пущаго укрѣпленія въ народѣ высокаго значенія милостыни, наговорено было въ церквахъ проповѣдей на легкую тэму псаломскаго стиха: "кто убожитъ и богатитъ, смиряетъ и виситъ, возставляетъ отъ земли убога и отъ гноища воздвизаетъ пища", или на столь любимый лѣнивыми попами и молодыми семинаристами текстъ для проповѣди: "милуяй нища, взаимъ даетъ Богу".
   Короче сказать для нищаго на Руси, на протореныхъ дорогахъ, мягкіе пуховики и горячія явства у того самого люда, который давно сказалъ себѣ въ поученіе и правило для жизни: "Въ окно подать -- Богу подать". Или: "Подай въ окно -- Богъ подастъ въ подворотню", то-есть незримо, и неожиданно, и много.
   Вотъ тѣ неизсякаемые источники, изъ которыхъ беретъ себѣ неисчерпаемое количество пищи наше стоголовое и пестрое чудовище -- нищенство.
   

IV.

   Ежедневно прокармливаясь отъ деревенскихъ сосѣдей по ихъ непривычкѣ къ отказу, имѣя даже свои праздники и обѣтные дни, по древнимъ народнымъ законамъ, съ тѣхъ давнихъ временъ, когда у московскихъ царей при дворѣ содержались даже придворные "штатные" нищіе на случай извѣстныхъ церковныхъ обрядовъ (въ родѣ омовенія ногъ) -- деревенское нищенство далеко отъ опасностей голодной смерти, но по чуждо нѣкоторыхъ продовольственныхъ кризисовъ. Выпадаютъ на хлѣбъ недороды, когда нищаютъ самыя деревни. Выпадаютъ на самихъ убогихъ такіе недуги, что нельзя подняться съ мѣста и выдти за сборомъ: въ свободное время еще могутъ вспомнить, что давно-де не стучалъ подъ окномъ, и провѣдаютъ; но въ рабочую пору, когда по цѣлымъ днямъ всѣ на работѣ, кромѣ старыхъ, да малыхъ, можно заболѣть и помереть такъ, что никто не спохватится.
   Во избѣжаніе такихъ-то случайностей, убогіе люди стараются жить въ товариществѣ, на крайній случай вдвоемъ. Этотъ способъ еще и тѣмъ хорошъ и удобенъ, что запищавшаго до ходьбы по подоконьямъ совѣсть зазритъ просить у сосѣдей словно бы по наряду, а чужой, пришлый въ товарищи, этому стыду не причастенъ. Изъ своей деревни легче сходить за сборомъ въ чужую, пріятнѣе постоять на сельской паперти: по сосѣдскимъ избамъ удобнѣе походить гостемъ, съ вѣстями, какъ будто бы за нуждой и по приглашенію (хотя бы и со сплетнями). Чужому человѣку этого всего соблюдать не надо: съ него и не спросятъ. Пришлому чужому легче и сподручнѣе устроить нарядъ ежедневный и стучать падогомъ въ подоконную дощечку, пока не обругаютъ, не выбранятъ за докучливость и навязчивость: у нищаго на вороту брань не виснетъ. А сбирать въ двѣ руки въ одно мѣсто -- двоякая выгода: и больше будетъ, и въ запасъ остается. Нахвалятъ бывалые люди какое-нибудь бойкое торговое сборище, прослышишь отъ другихъ про иное святое мѣсто, куда собирается народъ тысячами помолиться о хлѣбѣ насущномъ и объ избавленіи отъ всякаго зла и отъ лукаваго, захочется тутъ и тамъ попытать: вдвоемъ легче и любовнѣе и мѣсто найти, и тамъ не затеряться. Одинокіе убогіе такъ и стараются всегда жить вдвоемъ; иначе ихъ представить себѣ трудно.
   Вотъ вдвоемъ же поселились и эти наши знакомые. Вся трудность для нихъ въ согласномъ, небранчивомъ и недрачливомъ сожитіи.
   -- А легко ли это? спросимъ у сосѣдей.
   -- Ну, да сами не видывали, не слыхивали: ни брани, ни перекоровъ; а поди и у нихъ со всячиной.
   -- Народъ-отъ они собрался разной,-- подсказываетъ дѣдъ и смѣется.
   -- Матрена-то "собери домокъ", скупердяга, а товарищъ-отъ ея -- распустѣня: огонь стало быть да масло. Собрались они тутъ какъ-то къ Угоднику помолиться да и посбирать. Огурцы у насъ по осенямъ-то дешевы бываютъ, огурцовъ-то этихъ имъ много дали на дорогу. Станутъ ѣсть огурцы-то даровые: Матрена, дѣлитъ. Дѣлитъ и мѣряетъ: и тутъ глядитъ какъ бы товарищу огурчикъ покороче да потоньше выбрать. Мартынъ этотъ вернулся съ богомолья-то и пожаловался. Слеза у него даже пробивалась. Сказывалъ: "я-де вотъ до соленаго охотливъ"; безъ соли ему, слышь, и хлѣбъ -- трава. Соленаго, говоритъ, судачка поѣсть: "мнѣ, слышь, и раю этого не надо, про которой слѣпые старцы поютъ". Знаютъ и наши про экую сласть его, и когда сукрой хлѣбца подаютъ -- круто солятъ. Онъ эту соль сгребаетъ, сушитъ и пасетъ про тотъ случай, когда чрево-то его соли попроситъ. Накопилъ онъ ее въ достаткѣ и на богомолье съ ней пошелъ. Жадущіе-то матренины глаза соль высмотрѣли и она ее выпросила: все-де равно мнѣ ее въ одной котомкѣ съ огурцами нести. А этотъ простота ей отдалъ. Запроситъ -- не даетъ, или дастъ съ естолько, что онъ заругается. "Измучила, говоритъ, она меня совсѣмъ; съ голоду морить хотѣла и зломъ, говоритъ, она на меня стала пыхать, что змѣя: извести-де меня хочетъ". А самъ плачетъ. Ну да и какъ не плакать такому горю?
   Дѣдко опять разсмѣялся.
   -- Нищіе, что ребята малые. Куда у нихъ этотъ разумъ дѣвается? Подъ окнами они его затаскиваютъ что ли, алибо ужъ это убожество-то поѣдаетъ его,-- никакъ я домекнуть не могу, сколько не перебиралъ въ умѣ своемъ. А и малъ младенецъ -- несмышленочекъ хоть бы и сѣдой Мартынъ этотъ. Сказываетъ про него эта самая баба -- товарка его:
   -- Выходитъ когда этотъ убогій человѣкъ деньги; убогому человѣку все надобно, потому у него ничего нѣтъ, а на деньги купить бы можно. Чтожъ, ты думаешь, онъ покупаетъ? Да вотъ легка на поминѣ: она тебѣ сама все разскажетъ.
   -- Разскажи-ка, Матренушка, что твой старикъ-то дѣляетъ, когда деньги промыслитъ? Ну-ко!
   Просьба эта относилась къ маленькой, сухонькой старушоночкѣ, плотно укутанной въ дырявый полушубокъ, изъ-подъ котораго выглядывалъ обмызганный подолъ крашениннаго сарафана. Старушоночка какъ будто иззябла вся и никакъ ей не согрѣться: такъ и съежилась она въ комокъ, какъ и морщинистое маленькое лицо ея,-- вся сгорбилась и ссутулилась. А довольно бойкая, съ привычными смѣлыми манерами своего человѣка въ домѣ, на что мы никакъ уже разсчитывать не могли: забитаго, молъ, человѣка увидимъ.
   -- Зашла я къ вамъ повѣдать, (начала она, правда, надтреснутымъ старушечьимъ дрожащимъ голосомъ мужскаго тона, баскомъ) шерстобиты черезъ деревню-то нашу прошли и лучки торчатъ за плечами...
   -- Ну, и пущай проходятъ: пропусти ты ихъ! (все еще подсмѣиваясь, перебилъ ее дѣдъ).
   -- Матренушка! скоро и мы сами уйдемъ.
   -- Въ доброй часъ.
   -- На этомъ спасибо, а ты все-таки разскажи намъ, куда твой товарищъ деньги тратилъ. Мы вѣдь тебя не на глумъ поднимать хотимъ, не опасайся ты этого. Намъ вотъ это къ слову пришлось: ну-ко, ну!
   Старушка поломалась немного, отказывалась, однако вскорѣ усѣлась на лавку и головой закачала.
   -- Непутный вѣдь онъ, пропащій человѣкъ! сами знаете. Эдакого-то весь свѣтъ изойди, нигдѣ не сыщешь. Сижу вотъ я послѣ ярмарки-то въ своемъ бабьемъ углу, а онъ въ своемъ кутномъ: на своемъ, значитъ, мѣстѣ. Мнѣ что-то потомило въ глазахъ, я и вздремнула маленько. Слышу, въ его-то углу ляскаетъ что-то: ка-быть чавкаетъ. Схватилась я, открыла глаза-тѣ! глянула на него, а онъ что-то и спряталъ. Что-молъ спряталъ? покажи! Имъ не показываетъ. Ну, да ладно молъ. Заснулъ онъ: я и обыскала. Да такъ и обмерла на мѣстѣ. Накупилъ онъ себѣ на базарѣ-то пряниковъ вишь, да рожковъ. Ими-то онъ и забавлялся. На утро, какъ проснулся, принялась гвоздить. Какой богачъ завелся! Да сиротское ли наше дѣло! Да какъ не облопался! И надо быть то не въ первой разъ.
   -- Тебѣ вѣдь онъ деньги-то, сколько промыслитъ, отдавать должонъ? Такой у васъ съ нимъ и уговоръ былъ?-- объяснилъ намъ дѣдъ, не скрываа, по прежнему, веселой улыбки.
   -- Уговору такого я ему не давала. Самъ онъ его выговорилъ безо всякаго понужденія. А вотъ, говоритъ, примай выхожепое, кабыть за тепловое. Другой работы я съ него не спрашиваю, да и не возьмешь съ него: негодящій онъ человѣкъ доподлинно. Дровъ онъ тебѣ не нарубитъ, щепы не натаскаетъ или наворочаетъ ину пору того и этого съ естолько, что и складывать некуда. Его самого тогда ужъ просить надо: положилъ бы топоръ подъ лавку, пересталъ бы рубить.
   -- А то вонъ вечоръ (тараторила Матрена) лаптишко заплелъ, и ушолъ далеко: сталъ ужъ оплетать пятку, бросилъ его въ сторону на лавку, да и забылъ, словно и не онъ дѣлалъ. И сегодня забылъ, и завтра не вспомнитъ. Парнишко ему тутъ полюбился: игрушку-ему мастерить, вмѣсто лаптя, выдумалъ. Ну, да думаю: слава тебѣ Создателю -- и то дѣло: все не сложа руки сидитъ.
   -- А то примется сказки сказывать, пѣсню себѣ подъ носъ за гудитъ. А не то ляжетъ и лежитъ пластомъ, да не день, а по недѣлямъ. Ему и за милостынькой-то сходить на то время лѣнь. Просишь-просишь, да ужь и пригрозишь пустыми щами. Разъ, каюсь я вамъ, согрѣшила: плеснула ему въ бороду изъ чашки. Не любитъ онъ запасу, ничего у него нѣтъ: съ чѣмъ ко мнѣ пришелъ, съ тѣмъ и теперь остается. Только крестъ на груди да изъ носильнаго что на плечахъ.
   -- Кошовочку-ту для сбора ему по дорогѣ какой-то пастухъ смастерилъ да даромъ далъ. Кошель ему тоже чужіе сшили: теперь ему и не сказать, гдѣ взялъ и кто далъ. Провались вотъ надъ нимъ потолокъ-отъ, онъ и рукъ своихъ не подниметъ и не отпихнется. Такой окаянный, такой не суразный! Не вспоминайте-ко лучше мнѣ про него!
   Старушонка разсердилась и сплюнула.
   -- Ну да ладно, Матренушка: и онъ про тебя какія дѣла сказываетъ,-- послушала-бы!-- подзадоривалъ нищенку дѣдъ.
   -- Ну да, батюшко, на бѣднаго -- самъ вѣдь знаешь: вездѣ каплетъ. А ему нечего про меня говорить... нерѣшительнымъ голосомъ возразила было старуха.
   -- Сказываетъ, что ты деньги копить стала, и много-де ужъ сотенъ наберегла.
   Старуха такъ и подскочила на мѣстѣ, робко озираясь и не зная, куда глаза спрятать.
   -- Все вретъ, все вретъ, потому мою хлѣбъ-соль онъ понимать не умѣетъ. Я ужъ сколько разъ его прогоняла: у ходи-молъ ты, врагъ, супостатъ мой, съ глазъ моихъ долой, напостылѣлъ ты мнѣ. Нейдетъ вишь.
   -- И не пойдетъ (шутилъ дѣдъ). Я говоритъ, знаю, говоритъ, куда она и деньги прятать ходитъ. Мнѣ бы, говоритъ, только самое мѣсто признать: въ чемъ-де и какъ...
   Старуха, какъ на иглахъ, еще больше засуетилась на мѣстѣ.
   -- Я, говоритъ, и лѣсокъ этотъ запримѣтилъ, и дерево распозналъ. Теперь, говоритъ, спознать бы только: въ горшкѣ-молъ али въ буракѣ, али бо, говоритъ, въ ящикѣ, что попадья подарила, не вижу-де его что-то въ избѣ-то....
   Старуху еще больше взмыло: такъ и задрожала она. Дѣдъ видимо рѣшился сказнить ее на свидѣтеляхъ въ досталь:
   -- Мнѣ бы, говоритъ, только глазомъ взять, а руками я ея деньги раскопаю. Деньги себѣ возьму.-- Да что-молъ ты, дурашной, дѣлать-то на нихъ станешь?-- А я, говоритъ, въ кабакъ на вино снесу.
   Тутъ старуха не выдержала: поднялась было съ лавки, да и опять опустилась. Видно было, какъ пугливо бѣгали глаза ея и суетливо выставлялся изъ-подъ набойчатаго синяго платка ея востренькій носикъ.
   Не было для насъ сомнѣнія въ томъ, что въ дѣдкиныхъ словахъ была большая доля правды. Не нравилось что-то, безпокоило что-то старуху. Такъ бы ей и пропасть на этомъ мѣстѣ. Да вышла на выручку старшая баба.
   -- Перестань-ко ты, батюшко, съ чужой болтовни свои слова кидать: какія у нищенокъ деньги? Много-ли онѣ ихъ соберутъ, да и у кого возьмутъ, когда всякъ самъ норовитъ это сдѣлать и т. д.
   Но дѣдъ и безъ того замолчалъ, удовлетворившись забавой надъ скупымъ и скрытнымъ человѣкомъ.
   Старуха недолго съ нами сидѣла и вскорѣ ушла.
   Словоохотливый, веселый старикъ опять развязалъ языкъ и опять на счетъ ушедшей.
   -- Вотъ придетъ домой, прибранитъ лежня -- и за дѣло; къ тому я и разговоръ съ ней завелъ. Ей слова мои ни во что, а ему покоры ея на пользу.
   -- Гляди, прогонитъ его она, замѣтилъ большуха.-- Что ты надѣлалъ?
   -- И она не прогонитъ, и самъ онъ не уйдетъ. Мѣсто-то онъ належалъ: ему съ него теперь какъ подняться-то? Ни за что ему, лежню, съ этого мѣста не встать. Онъ вонъ у ней въ передній отъ уголъ глядитъ, святые лики тамъ видитъ и думаетъ, что "хранители вы мои и заступники", какъ онъ ихъ покинетъ и безъ нихъ останется? Убогому человѣку этого нельзя дѣлать; у него вся тутъ и надежда. Другихъ-то искать будешь, какихъ еще найдешь, а молитвами этихъ которой онъ годъ со старухой-то злой спасается! Нищихъ Богъ любитъ -- въ писаніи сказано.
   Дѣдъ замолчалъ.
   -- Нищіе бога боятся и почитаютъ истинно!-- съ глубокимъ вздохомъ и серьезною увѣренностію добавилъ онъ потомъ, и даже привсталъ съ лавки и обдернулъ рубаху.
   И опять продолжалъ:
   -- Не сживаются вмѣстѣ, когда одинъ похожъ на другого, и оба къ одному руку протягиваютъ. По старымъ нашимъ примѣтамъ: когда одного къ своему толкаетъ, а другого къ другому ведетъ, тамъ ссорѣ и перекорамъ быть нельзя. Зачѣмъ они это дѣлать будутъ, когда другъ дружкѣ не мѣшаютъ? Не слѣдъ тому быть. Вотъ и живутъ они оба которой годъ вмѣстѣ! А сколько разъ на одномъ днѣ повздорятъ? Считали ли вы, а я вѣрно смѣкаю, потому у другихъ видывалъ. Баба -- та деньги копитъ; замѣчаю я, что она чѣмъ старѣй, тѣмъ больше отъ скряжничества стала сохнуть. Гляди-ко, носъ-отъ у ней завострился и глаза упали. А тотъ грузнѣетъ, да брюзгнетъ, и словно бы даже веселѣе сталъ. Птица онъ небесная, на крыльяхъ живетъ. А это -- крыса: воруетъ и про запасъ кладетъ. Не спустя она его тѣмъ попрекнула: слышали? Я вѣдь съ нимъ толковалъ, и его распрашивалъ. Что онъ мнѣ говорилъ: знаете ли? А я вамъ скажу, такъ и быть.
   -- Пріѣзжалъ въ наше село купецъ изъ Москвы. Пришелъ прямо въ церковь. Шуба на немъ богатая. Позвалъ батюшку; на кладбище они пошли. Тутъ похороненъ его родитель. Отпѣли панихиду. Матрена-то тутъ и подвернулась.
   -- На-ко, говоритъ, старуха!-- помолись о рабахъ божьихъ о такихъ то,-- и имена сказалъ. И далъ онъ ей деньги. Пошла она къ церковному старостѣ показать и спросить, что купецъ-отъ далъ: десять рублей далъ онъ ей, красненькую -- значитъ. Пришла онадомой-тои пристала къ товарищу: скажи-де ей, сколько копеечекъ дадутъ за эту бумажку. Стали считать -- поссорились и поругались. Денегъ-то всѣхъ однако не сосчитали. Не самъ я это выдумалъ, а говорю такъ, какъ мнѣ товарищъ ея разсказалъ. Самъ все разсказывалъ.
   -- Съ этой поры взбѣленилась старуха, словно купецъ-отъ въ нее яду какого влилъ. На сборныя копеечки прежде свѣчки ставила Богу -- теперь перестала. Стала копеечки алтыннымъ гвоздемъ прибивать. Которая попадется въ руки, зажметъ ее, и только думаетъ объ одномъ, какъ бы копеечку-то изъ рукъ по выпустить. Что ей въ руки попало, то и пропало.
   -- Сказывалъ товарищъ-отъ: сидятъ когда вдвоемъ, молчатъ-молчатъ, она и спроситъ: къ пяти-то десяткамъ копеечекъ сколько-де до рубля-то еще не хватаетъ? Такъ онъ и смѣкалъ, что старуха недаромъ на паперти ходила: вонъ и отчетъ отдаетъ, сама того не желая. Стала она на него еще больше серчать: хлѣбъ ли онъ не доѣстъ, да кусочекъ на столѣ оставитъ. Разъ, говоритъ, и на то осерчала, что варева попросилъ: дня два надъ нимъ измывалась. Одежью такъ из ветопіилась, что хоть огня присѣкай. Дома и печь перестала топить; что поѣстъ въ людяхъ, тѣмъ и сыта. Сыта-то сыта, а самъ я видалъ не одинъ разъ: поѣстъ у тебя, а кусочекъ чего нибудь еще съ собой возьметъ; оглядится кругомъ -- не видятъ ли -- и спрячетъ. Стала грѣшнымъ дѣломъ утаивать, по чужомъ тужить, завидовать. Старецъ-отъ ея говорилъ, что и дома диво: утаеное бережетъ, сама не ѣстъ и ему не даетъ; какъ почала жить съ зажимкой, то и стали вороха въ углу лежать и плѣсень на нихъ наростать; мышей наплодила.
   -- Смѣется старецъ-то: у обѣдни, говоритъ,-- когда стоитъ и люди собираются молебенъ пѣть, семъ-ка, думаетъ, и я пристану, дай-ка и я помолюсь даромъ. Совсѣмъ извелась баба; засѣлъ въ нее чортъ; теперь его не выгребешь: это дѣло такое. Нѣтъ грѣха хуже бѣдности.
   Дальше, конечно, старая и извѣстная повѣсть.
   Накопитъ старуха денегъ. Корысть къ нимъ дойдетъ у ней до чудовищныхъ размѣровъ; заболѣетъ она серьезной и опасной болѣзнью помѣшательства. Въ убожествѣ одна нужда гнела, а теперь обѣ вмѣстѣ: и бѣдность, и скупость. Хоть иглой въ глаза -- ничего у нея теперь не выщербить. Въ страхѣ за деньги и съ мыслью объ нихъ, старуха и на смертный одръ ляжетъ. И здѣсь не скажетъ она, куда ихъ спрятала даже и тому товарищу-горемыкѣ, убожество котораго каждый день видѣла передъ собою и достаточно въ немъ убѣдилась. Кому удастся подсмотрѣть, тотъ деньги выкрадетъ, домъ выстроитъ, выпишется, какъ говорятъ въ нашихъ деревняхъ, въ купцы.
   Впрочемъ, большею частью случается такъ, что бумажныя деньги сгниваютъ въ землѣ, а металлическія черезъ десятки и сотни лѣтъ, отрытыя косулей или сохой въ полѣ, дѣлаются достояніемъ либо жидовъ, либо археологовъ.
   Въ мирѣ почившее крѣпостное право владѣло секретомъ выводить нищенскія деньги наружу, и то лишь въ тѣхъ случаяхъ, когда у нищенокъ оказывались въ господскихъ дворняхъ дочери, родныя племянницы, и помѣщики соглашались отпускать ихъ на волю за приличное вознагражденіе. Немало извѣстно примѣровъ, что на такіе случаи отыскивались у нищенокъ сотни рублей. Тысячи рублей случайными способами находили по смерти у тѣхъ изъ нихъ, которые казались при жизни убоже всѣхъ и въ очевидныхъ условіяхъ несомнѣнно-безвыходнаго положенія. Газеты наши не скупятся, время отъ времени, заявленіями о такихъ необычайныхъ казусахъ, что послѣ умершихъ нищихъ оставались солидные капиталы, и на самомъ дѣлѣ, на сбережанія этихъ скрягъ немало настроено на Руси церквей; немало устроилось солидныхъ промышленныхъ и торговыхъ предпріятій въ рукахъ купеческихъ фамилій: Походяшиныхъ, Побирухиныхъ, и т. под.
   Въ деревенской глуши, гдѣ не умѣютъ и по привыкли считать деньги и въ рѣдкихъ случаяхъ знаютъ имъ настоящую цѣну, чтобы по ней давать имъ надлежащій ходъ и примѣненіе,-- сиротскія, крохами собранныя деньги исчезаютъ безъ всякаго употребленія зарытыми въ подъизбицахъ, на овинахъ, въ лѣсахъ и въ другихъ, наименѣе подозрительныхъ, наиболѣе укрытыхъ и потаенныхъ мѣстахъ.
   Въ городахъ, среди мѣщанской голи, гдѣ вѣчно колотятся изъ-за денегъ и глубже деревенскаго поняли ихъ силу, нищенскимъ сбереженіямъ указываютъ путь прямо: та же Матренушка неизбѣжно превратилась бы въ ростовщицу. У нищенокъ берутъ взаймы деньги и часто случается, что не отдаютъ обратно, очищая совѣсть подъ шумокъ тѣмъ оправданіемъ, что не великъ грѣхъ задержать неправедное стяжаніе. Тѣмъ не менѣе, нищенскія деньги выходятъ изъ рукъ и подъ вѣрные заклады и за такіе проценты, которымъ и жиды могли бы позавидовать.
   Нельзя не прибавить къ этому и того обстоятельства, что скряжничество, при постоянномъ и безконечномъ напряженіи всѣхъ умственныхъ силъ на одномъ пріобрѣтеніи и сбереженіи, овладѣваетъ секретомъ самые пустые, ничего не стоющіе предметы обращать въ цѣнность и въ деньги: голь хитра и догадлива, голь на выдумки горазда. При скупости она и съ камня лыко деретъ, шиломъ горохъ хлебаетъ, да и то отряхиваетъ. Не удивительно, что если при этомъ обнаруживаются чудеса, лишь кажущіяся -- на самомъ же дѣлѣ превращающіяся на глазахъ ближе присмотрѣвшихся къ дѣлу въ самое простое и заурядное явленіе. Необъясненнымъ тутъ можетъ показаться лишь то, что скряжничество и изумительное скопидомство постигаетъ наичаще женщинъ и богатство въ нищей братіи скопляется въ рукахъ старухъ тѣмъ вѣрнѣе, чѣмъ онѣ старѣе и дряхлѣе. Пущай стращаютъ досужіе люди, что на томъ свѣтѣ за ростовщичество придется считать каленые пятаки голыми руками, женское сиротство хорошо смекаетъ и то, что для бабьей круглой бѣдности совсѣмъ не бываетъ никакого выхода. Намечется она изъ угла въ уголъ, настрадается съ утра до вечера каждый день, и если попадетъ на тропу свою, то ужъ уколачивать начнетъ ее безъ отдыха и безъ перерывовъ. Деньги въ ростъ отдаетъ, и заклады охраняетъ, а христарадить не перестаетъ, т. е. опять безпрерывно и ежедневно прикапливаетъ до тѣхъ поръ, пока не подточитъ силы, и не свалитъ на столъ навзничъ свой доморощенный злодѣй -- скряжничество въ товарищахъ съ голодомъ, или чужой злодѣй съ завистливымъ окомъ и въ товарищахъ съ острымъ ложемъ.
   На Волгѣ одинъ отставной солдатъ Гаврило Кириловъ чутьемъ выучился узнавать денежныхъ побирушекъ, пригрѣвалъ ихъ у себя въ домишкѣ, потомъ изводилъ ихъ, а наконецъ самъ выстроилъ въ Симбирскѣ два большихъ каменныхъ дома, сталъ торговать и сотнями рублей отдавалъ подъ заклады деньги.
   

V.

   Видѣли мы и старухина товарища, и съ нимъ поговорили и про него послушали.
   Родился онъ, какъ говорится, на камушкѣ, т. е., въ круглой нищетѣ. Вытащила его мать на свѣтъ вольный, за пазухой, когда сама вышла "грызть окна", т. е. просить Христа-ради подаянія. Когда онъ сталъ подростать и сдѣлался тяжелѣе, перекинула она его за спину и усадила тамъ въ корзинку-пещуръ, сплетенный ножомъ изъ бересты досужимъ пастухомъ на пастбищѣ и ей подаренный мимоходомъ. Чтобы ребенокъ не вываливался и ближе взглядывался въ материнское ремесло и занятія, она привязала къ спинѣ кушакомъ и увязала въ пещурѣ веревкой. Протягивалась и его маленькая ручонка рядомъ съ загрубѣлой рукой матери, принимавшей или просящей подаяніе святой милостынки. Стали перепадать лишніе-гроши матери и на его имя и званіе, по силѣ исконнаго и повсюднаго обычая русскаго народа, подавать липшое тому, кто ходитъ съ ребенкомъ.
   Еще подросъ онъ: сталъ тяжелъ, всталъ на свои ноги -- мать выпустила его изъ корзинки и указала уже новыя средства прохожденія по жизненному пути изъ-подъ оконъ одного селенія на церковную паперть ближняго села. Шагаетъ мать привычнымъ дѣломъ охотливо и поспѣшно,-- маленькія ножонки не поспѣваютъ, спотыкаются, особенно зимой скоро безсилѣютъ. За ревъ и жалобы -- первые уроки житейской мудрости: пинки, толчки и трясоволочки отъ рукъ матери, рѣдко успѣвающей выходить изъ всегдашняго злобнаго и неутолимаго раздраженія. Когда побитыя мѣста перестанутъ болѣть, тогда и горе забудется: сталъ привыкать, выучился забывать, принимать наказаніе за должное и неизбывное; сталъ даже этимъ хвастаться.
   Вывела мать сына на улицу и на базаръ, на легкое и соблазнительное житье попрошайствомъ, по нуждѣ, да тамъ его и оставила также не по своей волѣ: набираться уличной премудрости, просвѣщаться базарной наукой. Наука эта не головоломная. Учитъ она всего только одному правилу: надѣяться на чужую помощь и искать ее; но такъ скоро и твердо напечатлѣваетъ его въ сознаніи, что при встрѣчѣ съ бѣдой и нуждой, своихъ силъ и взять негдѣ. А на хорошее время и подаютъ хорошо и неразборчиво: въ худой день хлѣбомъ меньше фунта, деньгами меньше двухъ копеекъ. На копеечку можно толокна купить и полакомиться; мать на нее съ овсяной крупой варитъ щи. Хоть зерно въ нихъ за капустнымъ листомъ съ плетью гоняется, но хорошо и такъ, потому что другихъ лучшихъ не пробовали, оттого и это полагается за роскошное богачово кушанье. Копеечку, впрочемъ, можно обмѣнять и на бабки и въ торопяхъ на ходу за овиннымъ угломъ съ чужими ребятами срѣзаться и обыграть ихъ. А когда и совсѣмъ подростешь и войдешь въ большой разумъ, можно копеечку эту и въ орлянку проиграть съ другими нищими-ребятами уже не на костяки, а на деньги. При этой неизбѣжной встрѣчѣ, мимо которой и на кривыхъ оглобляхъ не проѣхать, опять наука. Мудрость этой заключается въ томъ, чтобы не всю ее понять, не домекнуть ее до того мѣста, на которомъ еще до совершеннолѣтія попадаютъ въ темную за пьянство и въ острогъ за воровство и тому подобныя художества. Особенно въ городахъ, на такія дѣла большая повадка и потачка.
   Тамъ одного безногаго видѣли безпомощнымъ: пріѣхалъ на колѣнкахъ и пустые саночки впередъ себя поталкивалъ, и на базарѣ собиралъ подаянія, а вечеромъ за городомъ чуть-чуть признали его и диву дались: идетъ на твердыхъ и живыхъ ногахъ, и саночки за собой везетъ съ грузомъ: тутъ хлѣбъ, зерно и куделя.
   Приходилъ на базаръ степенный человѣкъ; звалъ ребятокъ-нищихъ садъ подметать, полоть гряды; приглашалъ старухъ бѣлье стирать, подмывать полы, стариковъ -- мести соръ; деньги давалъ, обѣщался обѣдомъ накормить и сулилъ щи съ убоиной -- никто не пошелъ. Пока толковалъ степенный человѣкъ, всѣ воздерживались; какъ ушелъ -- на смѣхъ его подняли, а малые ребята такъ и залились хохотомъ: даже страшно стало.
   Надо подъ одну мѣрку вставать, другимъ подражать, чтобы не попрекали и не били. Старался онъ, и выходило что-то, да далеко не все: вышелъ онъ, какъ говорится, въ полѣ обсѣвокъ. Въ дѣлежѣ обмѣряютъ, обдѣлятъ и обвѣшаютъ: при немъ шепчутся и сторонятся; а нищіе-ребятки запой когда дѣлали -- ни разу съ собой его не позвали.
   Задумался онъ. Немножко прибодрился. Вонъ и пропасть видитъ подъ ногами: скользить-бы туда по покатости, а онъ устоялъ. Какъ это съ нимъ случилось, сколько вотъ онъ ни думаетъ, отчету себѣ въ томъ дать не можетъ до сего времени, когда спозналъ его вашъ дѣдъ, на харчахъ у Матрены.
   Разсказывалъ нашъ дѣдъ и про него:
   -- Люблю я, и не люблю этого Мартына. Не люблю я его за то, что пустяка въ немъ сидитъ много: старухѣ отгребаетъ гроши безъ пути. Та ихъ прячетъ. Утаитъ когда что -- пряники покупаетъ. Ну, да это пущай за тѣмъ, что малыхъ ребятокъ онъ больно любитъ: котораго ни встрѣтитъ, того и приласкаетъ. Бабы-то наши шаловливыхъ ребятъ нищими стращаютъ: "нищему-де тебя отдамъ, коли баловать не перестанешь", а его вотъ, Мартына-то, не боятся.
   -- Этого вотъ я никакъ въ толкъ не возьму: ни за какую онъ работу уцѣпиться не можетъ. Не бываетъ у него такъ, что принялся да и додѣлалъ. Правду я тебѣ давѣ сказалъ: совсѣмъ птица небесная.
   -- А можетъ быть, дѣдъ, онъ и пробовалъ раньше, да у него не выходитъ. Поживешь середь базарной голи, многому разучишься. Не оттуда-ли все это идетъ?
   -- Нѣтъ, ты вотъ что послушай. Пробовалъ онъ, какъ ты говоришь, точно пробовалъ: изъ-за хлѣба очищалъ зимой проруби на рѣкѣ: толку-то у него въ этомъ не бываетъ. Нанимался онъ и въ дома въ работники,-- да какъ? Меня, говоритъ, хоть и не корми, а давай водки. Мужикъ нанялъ его богатый, давалъ ему водки каждый день, и впрямъ онъ сытъ былъ, и къ обѣду не ходилъ: диву даже дались. Житье ему было красное, однако не уцѣпился, опять ушелъ подъ окна и опять къ своей старухѣ подъ крыло. Хвастывалъ онъ мнѣ, что и на землю пробовалъ садиться; тоже поля пахалъ.
   -- Что же, молъ, за чѣмъ дѣло стало?
   -- А опоздаю -- говоритъ: всегда опоздаю и вспахать, и посѣять.
   Не умѣю я во-время поспѣвать: вонъ и въ обѣднѣ, когда за милостнякой выхожу,-- смотрю: старуха моя давно глаза скосила и ругательски шипитъ,-- за самое начало не угодилъ, вишь. "Ты молъ и на свѣтъ-отъ Божій родиться запоздалъ! Кажись, такихъ, какъ ты, теперь не надо"!
   -- А можетъ, впрочемъ, Господу и эдакихъ зачѣмъ нибудь надо, какъ ты думаешь?
   -- Безъ такихъ-то, дѣдъ, вѣдь и на свѣтѣ скучно было бы жить: кто бы, напримѣръ, ребятишекъ приласкалъ, когда они у всѣхъ на тычкахъ да на колотушкахъ. Хорошо-ли бы было жить съ одними Матренами? Вѣдь онъ не родился такимъ: его такимъ на базарѣ, въ нищей артели, сдѣлали. Потерялъ силу, потерялъ любовь къ труду.
   -- А можетъ и правда твоя. Я думаю своимъ деревенскимъ разумомъ такъ: у насъ, кто сиротой сдѣлался, тотъ сейчасъ нищимъ станетъ. Вотъ какъ бы и Матрена. Сиротѣ достается одно -- идти просить, сбирать. Лѣнивому мужику и грибъ поклона не стоитъ: не сорветъ его. Лѣнь мужика не кормитъ. Пожалуй, Мартынъ оттого и нищимъ сталъ. Правда твоя, что и отъ лѣни много народу въ нищіе идетъ. Ну, а вотъ постой-ка: отчего лѣниваго на работу не позываетъ и отчего Мартынъ со всякой работы уходитъ?
   -- Я, дѣдъ, думаю, что и работать мы спѣшимъ для того, чтобы потомъ самимъ ничего не дѣлать. Хлопочемъ мы, суетимся, а все поглядываемъ: нельзя-ли какъ чужимъ трудомъ пожить, на чужой спинѣ Поѣздить: эдакъ-то какъ будто легче и пріятнѣе. Всѣ больше объ этомъ заботятся.
   Задумался дѣдъ.
   -- Да можетъ это у васъ тамъ, въ городахъ, такъ-то?
   -- А у васъ въ деревняхъ? Можетъ быть, поменьше и гораздо поменьше, а доводится такой случай, развѣ зѣваютъ, развѣ не такъ же сдѣлаютъ?
   Опять дѣдъ задумался, опять опустилъ голову.
   -- И вѣрно твое слово, милый человѣкъ, дѣлаютъ, и у насъ, ей Богу, дѣлаютъ. А нехорошо это. Вѣдь вотъ мнѣ и въ голову того не приходило. Сказалъ ты мнѣ вѣрно. Значитъ, больно-то на Мартына и сердиться не приходится?
   -- Да ужъ это, какъ ты хочешь, а онъ не во всемъ виноватъ.
   -- А я тебѣ вотъ что промолвить хочу, къ твоимъ словамъ, по твоему. Оттого Мартыну своя работа и на умъ нейдетъ, что спозналъ онъ другую, полегче. Чего легче: слѣзъ съ печи, вышелъ на село, всталъ въ церкви, протянулъ руку: вотъ и рукомесло. Самое оно, легкое. И заманчиво гораздо. Остановился на одномъ мѣстѣ (ворчливо повторялъ дѣдушка), скинулъ шапку, протянулъ руку: вотъ тебѣ и все. Мудрено-ли въ самомъ дѣлѣ?
   -- А слыхали вы про Адовшину: мѣста у насъ такія живутъ, Адовшиной слывутъ? Вотъ будетъ Брыкино село, Мильнево, Смолино Раставица.... тутъ пойдутъ.... вотъ и забылъ, какія тутъ въ Адовшинѣ деревни-то еще, бабы?
   -- Крутово, Саранча будетъ, Каркмазово; опять Маринино, а тамъ и Павловское.
   -- Вотъ, кажись, и всѣ: все это Адовшиной прозывается, а когда и Чернымъ угломъ. Подъ Адоевскими господами тѣ селенія состояли, оттого и прозвались такъ. Теперь удѣльные. Князьями-эти Адовскіе-то были.
   -- Еу, такъ вотъ тутъ весь народъ сплошъ, и старый и малый, и сильный и немогутный, всѣ нищіе. И нищенствуютъ они не отъ нужды, а ради промысла. Промышляютъ они этимъ дѣломъ, выдаютъ себя за погорѣльцовъ. Слыхали-ли вы про экія дѣла?
   Мы про это слыхали; за тѣмъ въ эту сторону повернули. Дѣду въ томъ не открылись.
   Попрощались мы съ нимъ и направились по грязной осенней дорогѣ въ эту "чорную сторону" (въ сѣверную оконечность Судогодскаго уѣзда),-- къ этому спорному народу", который попрошайствомъ кормится и нищенствомъ промышляетъ.
   -- Слышалъ я въ людяхъ: худой солдатъ не надѣется быть янараломъ -- говорилъ между прочимъ проводникъ нашъ, когда опять захлюстала по грязи мокрая и растрепанная лошаденка и мы, хватаясь за края телѣги очень усердно хлопотали о томъ, чтобы не перелетѣть черезъ грядку и не сломать себѣ шеи.
   -- А вѣдь солдатъ въ нашей землѣ и въ самомъ дѣлѣ можетъ сдѣлатся генераломъ -- поддерживали мы его слово охотливость. Бывали примѣры.
   -- Я не знаю. Я не къ тому молвилъ. Вотъ что я тебѣ сказать хочу. Видѣлъ ты офеней,-- а знаешь ли? Вѣдь худой изъ нихъ не дѣлается купцомъ, а хорошіе отроютъ въ Москвѣ каменные дома и торгуютъ въ большомъ Гостиномъ дворѣ.
   -- Знаю, и видывалъ. Знаю напримѣръ я такъ, что какъ бы ни былъ малъ городишка, въ немъ есть купецъ, который торгуетъ крастоваромъ. Все это -- офени.
   -- Другіе, которые отъ нихъ въ маркитанты ходятъ,-- тѣ стало четыре -- по пяти наживаютъ въ годъ и приносятъ домой чистоганомъ. Значитъ, милость Божья вся съ ними. А отъ чего вотъ эти, куда ты ѣдешь, что промышляютъ христовымъ именемъ и собираютъ много денегъ,-- плохо живутъ? Что ни стоитъ Божій свѣтъ изъ нихъ еще ни одинъ въ купцы не выписался? У нихъ (надо такъ сказывать): чего ни спроси,-- всего ни крохи. Слыхивалъ я, что у богатаго мужика борода ростетъ помеломъ, а у нихъ, что вотъ я ни глядѣлъ,-- у всѣхъ она выросла клиномъ. Кажись всѣхъ нищихъ-то перещеголяли. отъ чего это?
   -- Я вотъ, милый человѣкъ, за тѣмъ туда и ѣду, чтобы узнать про то, о чемъ ты надумалъ и сказалъ. Что увижу и услышу тамъ, разскажу на досугѣ.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru