Максимов Сергей Васильевич
Скрытники и христолюбцы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Бродячая Русь Христа-ради.

БРОДЯЧАЯ РУСЬ ХРИСТА -- РАДИ.

   

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ТИПОГРАФІЯ ТОВАРИЩЕСТВА "ОБЩЕСТВЕННАЯ ПОЛЬЗА".
БОЛЬШАЯ ПОДЪЯЧЕСКАЯ, д. No 39.
1877.

   

СКРЫТНИКИ и ХРИСТОЛЮБЦЫ.

Изъ быта старовѣровъ.

(ПОСВЯЩАЕТСЯ ИВАНУ НИКИТИЧУ АНДРЕЕВУ).

-- Церковь не въ бревнахъ, а въ ребрахъ (раскольничья пословица).
-- Дома спасайся, а въ церковь ходи! (отвѣтная пословица православныхъ).
По старой вѣрѣ, да по новой модѣ (поговорка).

I.

   На крутой горкѣ, видной очень издалека, расположился Погостъ,-- просто погостъ, такъ какъ окрестный народъ успѣлъ забыть придаточное прозвище, которое отличало его отъ другихъ сосѣднихъ успѣвшихъ уже превратиться въ обыкновенныя села; т. о. наѣзжали крестьяне, обстраивались новыми избами, затребовали кабакъ, понуждались въ лавкѣ съ дегтемъ, солью и веревками, настроили клѣтушекъ, бань и овиновъ.
   Этотъ Погостъ, стоя въ глухой лѣсной мѣстности, скудно населенной, успѣлъ сохранить за собой всѣ старинные признаки это рода древнихъ русскихъ селеній: деревянная, рубленая въ шесть стѣнъ, церковь окружена была всего только четырьмя, домами которые всѣ считались мірскими и принадлежали церковникамъ. Сюда окольный народъ являлся только за церковными требами: на лошадяхъ, погоняемыхъ въ хвостъ и гриву и съ колокольцами подъ дугой, сколько можно было собрать ихъ въ своей и сосѣдней деревнѣ, въѣзжала веселая, полупьяная свадьба съ молодцами въ перевязанныхъ черезъ плечо полотенцахъ. Кое-когда, и также очень рѣдко, отсюда, съ крутой горки, тащила лошаденка телегу или сани съ бабой, у которой толстая оттопыренная пазуха указывала всѣмъ встрѣчнымъ, что везутъ изъ Погоста окрещонаго паренька или дѣвочку. Такъ же рѣдко и такая же заморенная и истомленная крестьянская лошаденка втаскивала на погощенскую гору досчатый некрашеный гробъ покончившаго и съ жизнью, и съ Погостомъ всѣ деревенскія обязательства и теперь прибывшаго отдать послѣдній долгъ: свои кости сырой глинистой землѣ, отмежеванной отъ самой церкви внизъ по горѣ подъ божью ниву -- подъ кладбищенскій погостъ.
   Ильинская церковь, съ придѣломъ Николы, даетъ намекъ на то, что учрежденіе Погоста очень древнее, когда вѣру народа въ большого бога, низводившаго на землю дождь, громъ и молнію, надо было переводить на Илью-Пророка, а за свою жизнь при озерѣ большомъ, бурномъ и рыбномъ надо было молить не кого другаго, какъ батюшку Николу-угодника. Ставила ли Погостъ мірская воля въ складчинѣ всѣхъ окольныхъ деревушекъ, которыя темными кучками обсѣли церковную гору, сѣрѣли по низменности и сторонились другъ отъ друга и отъ погоста, или благочестивый московскій князь, или радѣющій христовой вѣрѣ архіепископъ Вольнаго города выбрали и указали тутъ жилое мѣсто -- теперь о томъ дознаться и доискаться трудно: деревянная церковь не одинъ разъ, на своемъ долгомъ вѣку, горѣла до тла. Разъ ее молнія зажгла. Другой разъ дьяконъ размахался кадиломъ и заронилъ подъ престолъ уголекъ. Въ третій разъ пономарь забылъ затушить передъ иконостасомъ свѣчку. Церковь вспыхивала какъ порохъ и сгорала, середи прихода и въ виду его какъ свѣчка, со всею утварью, съ храмозданными гранатами и съ антиминсами, по которымъ узнается время основанія. Разъ сгорѣлъ вмѣстѣ съ нею и разбитый ногами старикъ-сторожъ, жившій подъ колокольней и обязанный выползать изъ своей конуры каждыя сумерки, чтобы потянуть за веревку и позвонить на окольную мертвую пустыню столько разъ, сколько вздумается.
   Сгорѣвшая церковь скоро возобновлялась: въ одинъ день благочестивыми мірянами свозились бревна изъ ближнихъ лѣсовъ, обыденкой же обтесывались и распиливались бревна и доски, обыденками рубили стѣну подъ самую стрѣху, обшивали крышей, прирубали колоколенный срубъ, ставили иконостасъ. Такъ выстроилась и та, которую видимъ, но и она успѣла уже застояться и вся почернѣла, и такъ загнила, что по всѣмъ угламъ обшита была досками, по вѣнцамъ залѣплена новыми накатными кряжами. Колоколенка, похожая на остовъ вѣтряной мельницы, покривилась, и обрѣшетились крыши. На привычной глазъ это -- дурной и знакомый признакъ: либо приходскій народъ съ неплодородной, неблагодарной почвы частію выселился совсѣмъ (пожалуй, даже и въ далекую Сибирь), частію живетъ въ дальнихъ мѣстахъ отхожимъ промысломъ, либо совратился въ расколъ и, вмѣсто одной церкви, выстроилъ нѣсколько домовыхъ часовенъ съ чугунными билами на переднихъ углахъ.
   Гораздо поновѣе и пригляднѣе погостинской церкви казался даже домъ священника, стоявшій прямо противъ колокольни, да и то, говорятъ, потому, что священникъ приводился племянникомъ прежнему архіерею и только нынѣшнимъ присланъ сюда на смиреніе, однако, съ назначеніемъ въ благочинные.
   Онъ свое жилище подновилъ и прирубилъ къ нему новую горенку. Дома другихъ церковниковъ, по той же причинѣ, какъ и церковь, представляли такую же плачевную вѣтошъ, въ которой съ трудомъ улавливались оттѣнки іерархическихъ степеней; впрочемъ, хибарушка пономаря была гораздо дряннѣе дьяконской.
   Надъ Погостомъ видимо висѣла непокрытая бѣдность, нужда и бездолье: всмотрѣвшись даже и въ покривившееся крылечко священническаго дома не за чѣмъ ходить далеко за подтвержденіемъ выговоренной народомъ присловки: "лежитъ деревенька на горкѣ -- въ ней хлѣба ни корки; звону много, а хлѣба нѣтъ".
   Нѣтъ хлѣба -- нѣтъ жизни, и стоитъ невозмутимая тишина. Въ избахъ и горницахъ домашніе разсчеты и свары людей, близко и совмѣстно живущихъ и успѣвшихъ надоѣсть другъ другу до рѣдечной горечи. На улицѣ, на виду и на народѣ, погостенская жизнь подлинно монастырская: тихая и безразговорная, только со звономъ и пѣніемъ, и даже безъ собачьяго лая для довершенія полнаго сходства.
   Два раза въ году, съ солнечнаго восхода до заката, гудѣла и шумѣла погостенская улица, образованная порядкомъ домовъ церковниковъ и церковной оградой изъ плетня. Съѣзжался народъ Богу молиться, чествуя икону Николы-угодника, которую въ древнія времена принесъ изъ Новгородчины первый насельникъ этихъ мѣстъ и пожертвовалъ передъ смертью въ церковь. Эту икону стариннаго темнаго письма народъ сталъ считать чудотворною, и пріѣзжали молиться ей даже тѣ, которые складывали крестное знаменіе полной ладонью и возили съ собой свои чашки и ложки. Церковники ждали этихъ дней за недѣли и встрѣчали съ распущенными, выправленными изъ косицъ волосами, во всемъ новомъ, и даже пономарь, на время обѣдни, благословлялся въ стихарь и неугомонно и суетливо бѣгалъ по церкви и изъ алтаря на колокольню. На другой день, и онъ и всѣ прочіе жильцы-церковники весело и радостно считали прибылые пятаки и яйца, размѣряли и дѣлили холстъ, ленъ и нитки -- посильныя приношенія богомольныхъ бабъ. На зимняго Николу приводилось дѣлить даже живыхъ куръ и барановъ и староста продавалъ желающимъ бычка или корову, привязываемыхъ неизвѣстными дателями къ церковной оградѣ. Прежде, на вешняго Николу, скотину тутъ же, на Погостѣ, и убивали, и пластали, и жарили, и ѣли сами мужики, выдѣляя церковникамъ половину, но возсталъ на обычай архіерей и запретилъ, назвавъ обычай языческимъ требищемъ. Съ тѣхъ поръ сталъ народъ приводить, по старому, живой скотъ, но уже отъ него отступался: хотѣли попы -- съѣдали, не хотѣли -- могли продать и раздѣлить промежъ себя вырученныя деньги.
   Послѣ Никольскихъ праздниковъ опять замиралъ Погостъ, погружаясь въ завѣтную тишину и беззавѣтную тоску и кручину. Появленіе чужихъ людей, и въ особенности на лошадяхъ, представляло уже событіе, порождавшее догадки и толки, а потомъ длинные разговоры.
   Можно себѣ представить напряжонность интереса и необычайность событія, когда такихъ саней появилось на погостенской горѣ цѣлыхъ семь, какъ на этотъ разъ.
   Семъ заиндѣвѣвшихъ лошадей, запряжонныхъ въ городскія саночки, съ накинутыми на большихъ сидѣньяхъ ковриками и войлочками, сфыркивали отъ мороза и у священническаго, и дьяконскаго крыльца.
   Не пропустили этого безъ вниманія, на вѣчномъ безлюдьѣ Погоста, и тѣ двое мужиковъ, которые заходили къ отцу-дьякону испить винца и теперь пробирались къ домамъ (дьяконъ этимъ бѣшенымъ товаромъ поторговывалъ для случайныхъ захожихъ изъ сосѣдей, знавшихъ тайну).
   Одинъ мужикъ, толкая локтемъ въ бокъ товарища, говорилъ ему:
   -- Глянь-ко, парень, все кобылки!
   -- Собиралися попы изъ приходовъ девяти,-- весело пропѣлъ товарищъ.
   И оба засмѣялись.
   -- Ты гдѣ экое-то слыхалъ?
   -- Въ городу въ кабакъ заходилъ: одинъ, шустрой такой, на торбанѣ выигрывалъ и такъ-то смѣшно подбиралъ: все нутро изболѣло со смѣху. Трёшникъ ему и съ меня сошелъ.
   Оба стали спускаться подъ гору.
   На горѣ, въ горницѣ новой пристройки благочиннаго, разсѣвшись по плетенымъ, съ раскачавшимися ножками, стульямъ, дѣйствительно собралось семь священниковъ изъ ближнихъ приходовъ, со всего благочинія. Кромѣ старѣйшаго, котораго пяти-десятилѣтній юбилей священства, ознаменованный присылкой фіолетовой скуфейки отъ архіерея, праздновали соборной обѣдней, проповѣдью и пирогами, кромѣ его, страдавшаго водяной и грыжей, и не только никуда не ѣздившаго, но и переставшаго служить, всѣ остальные приходскіе священники погостенскаго благочинія были налицо.
   Высокій, до того высокій, что, при проходѣ въ царскія двери всегда нагибался, отецъ Разумникъ бросался въ глаза прежде другихъ и этимъ нескладнымъ ростомъ, и густымъ ворчливо-рокочущимъ басомъ. На немъ былъ нанковый подержанный подрясникъ, подпоясанный соловецкимъ изъ нерьпы широкимъ ремнемъ съ желѣзной петлей, подареннымъ богомольцемъ, котораго онъ накормилъ щами и кашей. Сверху подрясника накинута ряса просто изъ самой грубой, домотканой крестьянской сермяги. Человѣкъ молчаливый, съ угловатыми манерами и, несмотря на неотесаный складъ тѣла, съ добрымъ выраженіемъ лица, съ загнаннымъ робкимъ взглядомъ, очень тихій и смиренный. Не понадѣявшись на стулья, сидѣлъ онъ на кончикѣ кожанаго дивана.
   Бѣлокурый и худенькій, изъ молодыхъ, отецъ Евтихій, исключенный изъ духовной академіи "за сварливость нрава и противорѣчіе" и не удержавшійся при церкви губернскаго города, прежде прочихъ бросался въ глаза, какъ контрастъ Разумнику, именно этимъ тщедушнымъ видомъ, непосѣдливостью и особеннымъ огнемъ въ живыхъ, бѣгающихъ глазахъ. Взглядъ этотъ какъ бы говорилъ собой:
   -- Вотъ начинайте, вотъ говорите, что хотите -- препираться и возражать не укосню. На всякое умозрительное положеніе -- возраженіе и, въ подкрѣпленіе доказательствъ, изрѣченія отъ Писанія въ требуемомъ избыткѣ и неопровержимой точности: не угодно ли кому?
   Но видимо этого никому еще не было угодно, и торжественную молчаливость никто нарушить не рѣшался.
   Сухо перемолвились вопросами о томъ, каковъ умолотъ ячменю и овсовъ, чинно сидѣли отцы, успѣвшіе еще до выѣзда изъ домовъ распустить косы и расчесать волоса. У однихъ, которые были помоложе, лежали волоса эти по спинѣ мелкими волнами, точно лёнъ изъ-подъ трепала; у другихъ перекинуты были черезъ плечи на грудь моднымъ способомъ и по-городскому: съ проборомъ назади и по срединѣ. Только одинъ попъ Иванъ, самый смирный и молчаливый, одѣтъ и причесанъ былъ такъ, что трудно было догадаться: попъ ли онъ, или мужикъ-церковный староста. Вмѣсто рясы, на немъ прямо надѣта овчинная шуба, у которой и самые рукава были вольнодумно объужены; муфты не употреблялъ; вмѣсто высокаго околыша съ длиннѣйшей плисовой тульей, свихнувшейся, по-казачьи, на бокъ, онъ привезъ обыкновенную мужичью пыжичью шапку съ ушами (а лѣтнимъ временемъ любилъ мѣщанскій картузъ съ козырькомъ).
   Суетливѣе прочихъ былъ самъ хозяинъ-благочинный: благообразный человѣкъ, съ козлиной бородкой, въ подрясникѣ, застегнутомъ на крючки, но безъ пояса и безъ рясы -- по-домашному и по-начальнически. Казалось и по гладко-приглаженнымъ волосамъ, и по раскраснѣвшемуся отъ хлопотливости лицу, что онъ какъ будто сейчасъ только вышелъ изъ бани.
   Благочинный хлопоталъ о закускѣ, просовывался и выбѣгалъ въ приспѣшную къ попадьѣ поторопить стряпней, и въ особенности, самоваромъ, и надоѣлъ матушкѣ страшно.
   -- Ну, не суета ли ты? Не пополза?-- говорила ему.
   -- Повремени, не осуждай, не сѣтуй! упрашивалъ онъ.
   -- И чему радъ: подожди, все сожрутъ, дай срокъ. Сидѣлъ бы съ ними.
   -- Не срами, не говори громко: и по званію моему, спаси Христосъ, могутъ быть со стороны сомнѣнія -- осудятъ.
   -- Ну, какой ты благочинный: развѣ на шесткѣ благочинье-то твое? Ерша, что ли, проглотилъ: суетишься? Убирайся!
   Благочинный отчаянно махалъ рукой, попадья показала ему мягкій и бѣлый кулакъ. Благочинный сталъ стихать: сорвется со стула, да и вспомнитъ, и задержится.
   Сидя на стулѣ въ нетерпѣливомъ ожиданіи, онъ мелькомъ видѣлъ, какъ попъ Разумникъ высморкался въ полу, а Агафоникъ обычно потряхивалъ время отъ времени головой и съ искуствомъ. по сорочьи, прочищалъ зубы -- дурная привычка, вывезенная имъ изъ семинаріи и хорошо всѣмъ знакомая.
   Благочинный не обращалъ на нихъ особеннаго вниманія, останавливая его исключительно на почтенномъ сѣдомъ и плѣшивомъ старичкѣ Корниліѣ.
   Корнилій былъ уроженцемъ здѣшнихъ мѣстъ, гдѣ уже и священствовалъ онъ третій десятокъ лѣтъ на исходѣ. Онъ даже и имя носилъ того святаго, котораго мѣстно чтили и мощамъ котораго, почивающимъ подъ спудомъ въ монастырькѣ за лѣсами, ходили покланяться издалека два раза въ годъ: въ день памяти (преставленія) и въ день тезоименитства его съ тѣмъ святымъ греческой церкви, имя котораго принялъ на себя угодникъ Божій при постриженіи въ монашество.
   Попъ Корнилій пользовался всеобщимъ уваженіемъ. Отъ него и совѣтъ, и добрая помощь. Еще когда онъ былъ молодымъ и слылъ въ народѣ подъ именемъ "маленькаго попа", а у озорниковъ подъ названіемъ "шкалика", уваженіе къ нему зародилось тѣмъ, что онъ не былъ жаденъ, не имѣлъ тѣхъ завистливыхъ до крестьянскаго добра поповскихъ глазъ, которые такъ озлобленно не любитъ народъ. Приглашенный на требы, онъ не торговался, предпочиталъ ѣздить по деревнямъ на своей лошадкѣ, и къ лошадямъ, и ко всякому животу оказывалъ большую любовь. Потомъ, когда онъ посѣдѣлъ и постарѣлъ, когда нажилъ круглое наполеоновское брюшко и неотвратимую грыжу, благодушное, солидно-степенное отношеніе къ людямъ выразилось еще опредѣленнѣе.
   Передъ погостенскимъ благочиннымъ сидѣлъ отецъ Корнилій въ синей суконной рясѣ, въ плисовомъ подрясникѣ, подпоясанномъ по сытому и совсѣмъ круглому брюшку поясомъ, расшитымъ разноцвѣтными шерстями и бисеромъ.
   -- Не соблаговолите ли начать собесѣдованіе наше, отецъ Корнилій?-- весело спрашивалъ благочинный, подсаживаясь къ нему и суетливо поднявшись вновь.
   -- Въ соборахъ-то помѣстныхъ первое слово кому предлагается: не первенствующему ли?-- ласково смѣясь, отвѣчалъ Корнилій и оглядывался на Евтихія:
   -- Отецъ Евтихій! какъ по іерархическому-то чину: благочинному начинать подобаетъ?
   И опять ласково и благодушно усмѣхнулся.
   Евтихій оживился и закипѣлъ. Потокъ началъ выхлестывать изъ краевъ, но на бѣду съ переборомъ (у Евтихія былъ перебитый языкъ и неясная рѣчь, за что у мужиковъ онъ слылъ подъ прозвищемъ "индѣйскаго пѣтуха" и "водяной мельницы"). Кулаки шестерни застучали и могли бы заглушить всякую человѣческую рѣчь, да опытный мельникъ, отецъ Корнилій, во-время успѣлъ предусмотрѣть:
   -- Помедлите мало. Время покажетъ, когда преніямъ настанетъ череда. Благоволите, отецъ благочинный (не безъ серьёзности и нѣкоторой торжественности говорилъ отець Корнилій): -- благоволите прочесть указъ консисторіи съ резолюціею и помѣтою высокопреосвящевѣйшаго владыки (мѣстный архіерей титуловался архіепископомъ).
   Прочитанъ былъ указъ, предписывавшій дать свѣдѣнія о состояніи въ приходахъ раскола, съ указаніемъ и опредѣленіемъ наиболѣе вредныхъ сектъ, вліянія раскольниковъ на православныхъ и объ отношеніяхъ ихъ къ самому духовенству.
   -- Съ подобающею священнической совѣсти откровенностію, продолжалъ рѣзкій теноръ благочиннаго чтеніе указа: -- предписывается извѣстновать о всѣхъ вышерѣченныхъ тлетворныхъ лжеученіяхъ, возмнившихъ колебать цѣлость матери нашей -- православной Христовой церкви.
   Помѣта на поляхъ, надписанная самимъ владыкой, заключала въ себѣ слѣдующее: "не лѣностнаго равнодушія, но отечески-пастырскаго тщанія ожидаю отъ служителей храма въ семъ дѣлѣ, въ коемъ едва ли благовременно будетъ творить дѣло Господне съ небреженіемъ".
   Когда благочинный кончилъ, всѣ привстали и подошли смотрѣть на указъ не изъ желанія удостовѣриться въ подлинности его, а изъ любопытства полюбоваться на архіерейскій почеркъ: не отразилось ли на немъ гнѣвнаго состоянія духа писавшаго владыки?
   Поднимались, впрочемъ, напрасно: мертвыя, коротенькія, круглыя буквы, болѣе похожія на точки, походили, какъ двѣ капли воды, на обыкновенный почеркъ всѣхъ учившихся въ семинаріяхъ, успѣвшихъ переписать не одну сотню тетрадей, "изъ разсчета, при дороговизнѣ и недостаткѣ бумаги", мелкимъ бисернымъ почеркомъ. Всѣ нашли сходство архіерейскаго почерка со своимъ, исключая Корнилія, у котораго старческія руки давно обмозолились и заскорузли при сохѣ и на косѣ и несовсѣмъ повиновались ему по старости лѣтъ, лежавшихъ на его плечахъ шестымъ десяткомъ.
   -- Благоволите же, святые отцы, преподать свои сужденія и мнѣнія,-- заторопился непосѣдливый благочинный, когда всѣ опять размѣстились.
   -- Умозрительно, или на основаніи опытныхъ наблюденій?-- сунулся-было Евтихій, но былъ остановленъ Корниліемъ, съумѣвшимъ обратить на себя вниманіе всѣхъ заявленіемъ готовности говорить, выразившейся тѣмъ, что онъ откашлялся и оперся руками на круглыя, полныя колѣна и поднялъ голову.
   -- Не устоять намъ въ тайнѣ нашей: всѣ видятъ и знаютъ, что приходы нашего благочинія разсѣяны въ самомъ ядрѣ раскольничьихъ злоученій. Не скроемъ и того, что плевелы его ростутъ и опутываютъ невѣжественные умы, какъ сѣтями, уловляя...
   На этомъ мѣстѣ, отвыкшій говорить по учоному, Корнилій замялся-было и Евтихій, замѣтивъ слабое мѣсто, всполохнулся всѣмъ тѣломъ, чтобы кинуться въ атаку, но старикъ нашелся и опять опередилъ:
   -- Отъ церкви Божіей сталъ народъ отбѣженъ и храмы стоятъ впустѣ: молись ты о мірѣ всемъ, а о своей веси хоть и не упоминай.
   Легкая улыбка, пробѣжавшая по лицу Корнилія, передалась и всѣмъ другимъ и окончательно побѣдила и угомонила Евтихія.
   Улыбка поощрила докладчика.
   -- Право, святые отцы, гляжу я когда въ окно и идутъ мимо бабы, согрѣшу, подумаю: коли нѣтъ, молъ, тутъ апостола, грядущаго на проповѣдь, такъ уже два попа, навѣрное, есть, а третій -- уставщица. Мѣситъ, молъ, она тѣсто-то для хлѣбовъ, а сама сердится и думаетъ: постой-де, косой чортъ, ты меня уловилъ на сугубой аллилуйи, а я, вотъ, когда опять собраніе будетъ, загну тебѣ вопросъ о пятницахъ: отчего, молъ, избавленъ будеши, аще постишься предъ Косьмой и Демьяномъ, безсребренникахъ Господнихъ. Право, ей-ей!
   Батюшки вслухъ засмѣялись.
   -- Слѣпой слѣпаго водитъ, а плевелы лжеученій ростутъ. Развелось этихъ наставниковъ такое множество, что я, вотъ въ храмѣ-то Божіемъ, кромѣ своей просвиренки, никого уже и не вижу. Да и у другихъ то же самое! Этого всего не скроешь хоть бы и предъ лицомъ самого владыки: какъ устоимъ прямо стрегущаго безгласны?
   -- Не укоризненно ли будетъ извѣщать о томъ владыку письменно: не умолчать-ли?-- подалъ мнѣніе благочинный.
   -- Зачѣмъ? Не умолчимъ никогда, а по тропарю этому скажемъ: кто же насъ избавитъ отъ толькихъ бѣдъ, кто же и сохранитъ? Вотъ, вопросите отца Разумника, у него-де весь приходъ православный. Отецъ Разумникъ, много-ли нынче исповѣдовалъ-то?
   -- Человѣкъ съ двадцать было,-- пробасилъ Разумникъ и тряхнулъ головой.
   -- А ко святому причащенію сколько изъ нихъ удостоилъ?
   -- Да двое пришло, и то -- бабы.
   -- Ботъ каково счастье его и въ православномъ приходѣ! Какъ у тебя они крестятся-то?
   -- 335 --
   -- Теперь всѣ стали креститься полной ладонью, раскольничьимъ крестомъ, и тѣ, что года три назадъ наливались нашимъ.
   -- Ну, теперь я отъ себя скажу. Прислушайтесь-ко, святые отцы: къ дѣлу нашему слова мои будутъ пригодны. У меня въ приходѣ богачъ-отъ заводчикъ нашъ Разграбленой пропалъ.
   Вопросительные, недоумѣвающіе взгляды слушателей обратились къ разсказчику.
   -- Пропалъ онъ въ одну ночь и семью покинулъ (а въ семьѣ 8 душъ, и все -- отроки). Кланялась жена со свекровью и его благородію, господину нашему становому приставу. Искалъ онъ -- не нашолъ. Кручинилась и богатымъ, и сильнымъ міра нашего: скорбѣли всѣ, розыскивали, но и они не обрѣли. Годъ истекъ -- нѣтъ Ивана Семеныча. И на лѣсъ подумывали -- не заблудился-ли? И на рѣку подозрѣніе клали -- не утонулъ ли? Пришло на свекровь, на почтенную старицу, наитіе: сѣмъ-ко обращусь съ прошеніемъ къ Тихонычу-Конокрадову. Силенъ онъ у насъ, больше губернатора въ немъ силы...
   -- Филиповскаго согласія!-- замѣтилъ кто-то.
   -- Говорятъ, архіерейство ему изъ-за границы предлагали, да не въ томъ его могущество: у него на заводахъ сотъ пять народу живетъ. Поѣхалъ онъ по всѣмъ заводамъ, собралъ рабочихъ, топнулъ, да крикнулъ. Если, говоритъ, Разграбленаго Ивана Семеныча вы мнѣ не представите, кто изъ васъ знаетъ про то: я, говоритъ, на цѣлой мѣсяцъ по всѣмъ заводамъ работы пріостановлю и разсчета никому не дамъ. Знаю, говоритъ, что есть промежъ васъ такіе, что придерживаются этой сопелковской пакости. Чтобы, говоритъ, Иванъ Семенычъ, живъ или мертвъ, въ свою семью предоставленъ былъ завтра. На утро, въ возочкѣ крытомъ (и окошечки рогожкой затянули) представили бѣглеца живаго: Иванъ Семенычъ, да не тотъ. Одичалый, какъ вепрь, и грозный: дня не прожилъ -- все разбивать, дѣтей и жену колотить, и на свекровь посягнулъ. И было послѣдняя горше первыхъ. Лучше бы-де его въ лѣ.су-то такъ и оставить совсѣмъ.
   Разсказъ опять подживилъ слушателей вызваннымъ имъ искреннимъ смѣхомъ.
   Бѣлая, сытая попадья обносила гостей чаемъ, кланялась и упрашивала не церемониться -- кушать. На столѣ, на множествѣ тарелочекъ, разложена была разнообразная снѣдь: орѣхи и круглые сухіе прянички съ оттиснутымъ груздочкомъ; были и битые пряники, и мелковькія валдайскія баранки, нетлѣнные и несокрушимые, и сотовый медъ, которымъ кланялась матушкѣ-благочинной другая попадья, и варенье малиновое изъ отборной ягоды, также поклоннаго приноса отъ сердобольной прохожанки. Между сладкимъ довольно и горькаго съ солеными принадлежностями. И тутъ все больше поклонное, дареное, начиная съ пѣннику и кабацкой настойки и наливокъ до соленыхъ груздей и рыжиковъ.
   Рыжики въ тѣхъ мѣстахъ пріобрѣли громкую славу, и потому благочинному надо было гостей удивлять: выставлены были отборные маленькіе, отвареные въ уксусѣ, и кадочные изъ-подъ пресса столь улежалые, что хрустѣли на зубахъ и щипали языкъ. Попадья гостей ждала, а потому озаботилась и рыбникомъ съ семушкой, и жареной рыбкой -- лещомъ. И жареное коровье вымя заняло на столѣ свое неизбѣжное мѣсто рядомъ съ огурцами, круто заправленными чеснокомъ и очень твердыми и холодными. Довольно было и сдобнаго, и пряжонаго.
   Все это поставлено было на одинъ столъ, и все это пилось и ѣлось вмѣстѣ: пили передъ чаемъ и за чаемъ; поразвеселились, однако, во-время спохватились.
   -- Не пора-ли уже послать за дьякономъ-то?
   Послали за дьякономъ.
   Благочинный досталъ бумаги, чернильницу съ заплеснѣвѣлыми чернилами и скоробленнымъ лебединымъ перомъ: надо отбирать свѣденія и писать отвѣтъ въ консисторію и ко владыкѣ.
   Пришедшій дьяконъ обопголъ всѣхъ отцовъ: у всѣхъ перецѣловалъ руки и остановился у двери, съ покорнымъ видомъ, съ преклоненной головой, проникнутый скромною ролью секретаря съѣзда. Благочинный поподчивалъ водочкой, дьяконъ поломался немного и выпилъ, безъ закуски.
   Отецъ Корнилій приласкалъ и пошутилъ:
   -- Ну какъ твои пчолки, дьяконъ?
   -- Нынче, ваше благословеніе, хорошо роились, сильно: лѣто свѣтлое, произрастеніе злаковъ преобильное...
   -- Ну, да вѣдь ты на пчелу слова такія знаешь...
   -- А молитвенныя слова, ваше благословеніе, знаю.
   -- Нѣтъ, вонъ мнѣ про тебя одна ваша баба разсказывала, что такія-де молитвы читаешь, что она отъ страха и трепета едва на ногахъ устояла.
   Дьяконъ отвѣчалъ подначальнымъ хихиканьемъ и маханьемъ рукой. Взглядъ его говорилъ:
   "Экой добрый пастырь, экой добродѣтельный: все шутитъ, нами не брезгуетъ. Вотъ бы кого на благочиніе-то, а не нашего змія -- василиска и аспида".
   -- Ну-ка, дьяконъ, садись -- пиши! говорилъ этотъ змій-василискъ, обычнымъ, нѣсколько грубымъ и повелительнымъ тономъ.
   Стали отбирать мнѣнія.
   Дьяконъ писалъ:
   "По харахтеру своему раскольники разнятся между собою въ вѣроученіи по двумъ толкамъ: сектанты-филиповцы и сектанты-странники. Изъ послѣднихъ не всѣ находятся въ странствованіи, а большая часть ихъ, въ силу своего ученія, занимаются пристанодержательствомъ скрытниковъ".
   Дьяконъ вытащилъ изъ-подъ полы обломанный ножичекъ, приладилъ на ноготокъ лѣвой руки ращепъ перышка, подвелъ къ свѣту, скосилъ лѣвый глазъ, отрѣзалъ и подточилъ.
   Этимъ воспользовался Евтихій:
   -- Я бы полагалъ тутъ присоединить догматическое положеніе: всѣ раскольники безпоповщинской секты, т. е. законнаго священства не пріемлютъ, равно какъ и христіанскіе браки отметаютъ. Яко нѣсть во устѣхъ ихъ истины, сердце ихъ суетно, гробъ отверстъ гортань ихъ, языки своими льщаху.
   Всѣ согласились, и дьяконъ приписалъ.
   -- Теперь, но исполненіе консисторскаго указа, упомянуть о вліяніи ихъ,-- предложилъ благочинный.
   -- Ваше мнѣніе, отецъ благочинный?
   Бродячая Русь.
   -- Расколъ здѣсь отличается фанатизмомъ; всѣ преданные ему грубы, чрезмѣрно горды и угрюмы по виду.
   -- Въ Грудинкѣ на базаръ хоть не показывайся -- огорчаютъ, вставилъ Корнилій:-- малые ребята начали ржать и сзади бѣгать.
   Благочинный сильно тряхнулъ волосами и, сердито расправляя плечи, диктовалъ:
   -- Такой харахтеръ (писалъ за нимъ дальше дьяконъ) воспитала въ нихъ филиповская секта, которой они издавна преданы и упорно держатся.
   -- Полагалъ бы добавить, перебилъ Евтихій.-- Вліяніе раскольниковъ на православныхъ сильно и выражается главнымъ образомъ: первое въ отклоненіи всѣхъ родителей отъ обученія гранатѣ дѣтей въ церковно-приходскихъ школахъ; второе..
   -- Садитесь-ко, отецъ Евтихій, къ дьякону-то поближе: ему будетъ вразумительнѣе. Пиши-ко, дьяконъ, не торопись, не наври. Выпей-ко для вразумленія-то!-- благословлялъ отецъ благочинный
   Дьяконъ высморкался въ полу, выпилъ и опять писалъ.
   "Второе -- въ укрѣпленіи прихожанъ въ томъ лжеученіи, что нѣтъ нужды въ церкви. Въ грѣхахъ не нужно каяться передъ священникомъ, а надо каяться передъ единымъ только Господомъ, каковое лжеученіе, кромѣ того, что, отлучая нерадивыхъ прихожанъ отъ исповѣди и св. тайнъ причастія, и совращаетъ въ расколъ, но и составляетъ главную причину различныхъ въ приходахъ пороковъ".
   -- Что достигается положеніемъ этимъ?-- вмѣшался Корнилій.
   -- По пророку Давиду: "Суди имъ, Боже, да отпадутъ отъ мыслей своихъ, по множеству нечестія ихъ изрини я, яко преогорчиша тя, Господи!" -- воздохнулъ Евтихій.
   -- Пократче-бы записать-то надо, возразилъ Корнилій -- да и вопросъ столь многозначителенъ, что не излишне бы было собрать мнѣнія. По нимъ гражданское начальство дѣйствовать будетъ и можетъ впасть въ заблужденіе. Я такъ вотъ какъ написалъ про себя дома; прошу прислушать: "отношенія къ мѣстнымъ властямъ гражданскимъ -- хладнокровныя". Не то, кажется, слово-то, ну, да отецъ Евтихій пособитъ! "хладнокровныя, съ опасеніемъ и малодовѣрчивыя, почему они и стараются избѣгать обращенія и собесѣдованія съ нами, считая, но своей сектѣ, какъ бы грѣхомъ правильное со властями отношеніе. Отношенія православныхъ людей къ раскольникамъ вообще почтительныя и уважительныя; такъ какъ люди въ расколъ поступаютъ большею частію въ старости и, поступивъ, показываютъ видъ степенный, оберегаясь и въ словахъ и поступкахъ очернить себя, то простой народъ и почитаетъ ихъ на особенномъ счету на пути какъ бы спасительскомъ, по подобію пустынниковъ, и нерѣдко слушаетъ ихъ со вниманіемъ".
   И это писалъ дьяконъ. Наклонивъ голову подъ столъ, онъ зарядилъ носъ табачной понюшкой.
   -- Всякой злакъ на службу человѣкомъ,-- торопливо сказалъ Евтихій, словно икнулъ.
   -- Вы какъ, отецъ Разумникъ, объ этихъ положеніяхъ полагаете?
   -- Раскольники мои къ мѣстнымъ властямъ непочтительны, наипаче бѣгуны, а православный народъ къ раскольникамъ снисходителенъ.
   -- А духъ раскольническій?
   -- Духъ раскольническій на простой православный народъ презрительный,-- пробасилъ Разумникъ.
   Это рѣшили не вписывать, на чемъ и Разумникъ не настаивалъ.
   Дьяконъ такъ и просидѣлъ, навостривъ ухо съ заложеннымъ за него перомъ.
   -- А впрочемъ, православнаго въ домъ на ночь не примутъ и пищи не дадутъ, замѣтилъ Корнилій, оглядываясь на Агафоника.
   -- А вы, отецъ Агафоникъ, какого мнѣнія?
   -- Своего. Пожалуй, спишите:-- вотъ моя нотатка!
   Онъ вынулъ бумажку изъ-за пазухи.
   Дьяконъ списалъ слѣдующее: "отношеніе къ мѣстнымъ властямъ и православному населенію не враждебно и не отчужденно, а подобострастно и приблизительно для своихъ цѣлей, равно и отношеніе православныхъ раскольникамъ близко и уважительно, и потому совращеніе первыхъ послѣдними въ раскольническія заблужденія очень легко и удобно".
   -- Теперь бы уже мѣсто и время и умозаключенію, предсѣдательствовалъ благочинный:-- попадья поторапливаетъ. У ней въ печи все вскипѣло и поспѣло.
   -- Къ уменьшенію раскола могло бы способствовать распространеніе грамотности.
   Всѣ единогласно согласились, и записали.
   -- О содѣйствіи гражданской власти слѣдовало бы упомянуть.
   -- Мзду емлющей и грѣховная творящей, замѣтилъ съ самодовольной улыбкой благочинный.-- Благоволите упомянуть!
   -- У нашего Кирилыча, добавилъ Корнилій;-- недремлющее око. Подъ великіе праздники ходитъ, да высматриваетъ: не тайнодѣйствуютъ-ли? А, впрочемъ, спаси Богъ, иносказательно о томъ упомянемъ.
   Упомянули, съ прибавкой: "къ прекращенію тайныхъ собраній раскольниковъ и отправленія богослуженія".
   -- Богослуженіе-ли? Прилично-ли великое слово къ бабьимъ-то бреднямъ?
   Поспорили. Евтихій въ диспутѣ слово отбилъ, и дьяконъ его записалъ даже съ чернильными брызгами.
   -- И опять писалъ онъ: "равно и требоисправленія расколоучителями".
   -- Вотъ и согласно съ истиной! прищолкнувъ языкомъ, замѣтилъ Корнилій.-- И владыка не возгнушается: требоисправленія -- тонкое слово и вразумительное. Причеркни-ко, дьяконъ: "а также принужденіе къ исполненію христіанскихъ обязанностей тѣхъ прихожанъ, кои принадлежатъ церкви".
   -- Не ищутъ истины и не хотятъ слышать о ней, замѣтилъ Евтихій.
   -- И это хорошо приписать.
   -- По заповѣди Христовой, не имѣютъ христіанской любви ко всѣмъ и каждому, а только къ самимъ себѣ.
   -- Строчи, дьяконъ!
   Дьяконъ опять распахнулъ полу и, доставъ берестяную тавлинку, понюхалъ табачку.
   -- Какой потребляешь-то? послышался голосъ Корнилія.
   -- У этапнаго солдата покупаю: -- по знаю, ваше благословеніе.
   -- Костромской лучше -- хлеще забираетъ. Онъ -- зеленый. Я тотъ предпочитаю, протодьяконской-то.
   Отецъ Корнилій нюхнулъ. Закашлявшись, онъ продолжалъ:
   -- Вотъ и о треклятомъ-то зельѣ этомъ нельзя-ли упомянуть въ дополненіе:-- все бы въ кучу. Не любятъ они его, какъ бѣсы ладону.
   -- Я о родителяхъ желалъ упомянуть.
   -- Упомянемъ, да и къ аминю поскорѣй. У меня ужь что-то голова заболѣла, шутливо замѣтилъ Корнилій,
   -- Складывайте-ка, отецъ Агафоникъ, что желаете присообщить о родителяхъ.
   -- Духъ раскола преемственно переходитъ отъ родителей къ дѣтямъ.
   -- Неопровержимы слова ваши. Якоже слышахомъ, тако же и видѣхомъ -- по Давиду. Мотай, дьяконъ, на усъ! А отчего такъ?
   -- Вслѣдствіе невѣжества и неразвитости людей, по сильному подражанію предкамъ.
   На этомъ мѣстѣ Евтихію опять удалось завязать споръ, подержаться на высотѣ книжныхъ знаній передъ другими и опять ниспуститься побѣдителемъ.
   Однако, благочинный, лукаво улыбаясь и оговорившись, что говоритъ не для дьяконскаго писанья, не спустилъ Евтихію:
   -- Отцы святые! замѣчу нѣчто. Одного я увѣщевалъ; съ нимъ по три дня мы сходились, на четвертый сказалъ онъ мнѣ: "все это я знаю давно, все это вижу. Да спрошу васъ, батюшка: если бы вы когда сами убѣдились, что вѣра ваша не права, согласились бы ее перемѣнить? Я родился въ расколѣ, воспитанъ въ немъ, родители меня благословили остаться въ вѣрѣ предковъ". Сколь пропитанъ сознаніемъ! А молодой человѣкъ, довольно умный, начитанъ, и богатый..
   Среди общаго молчанія и послѣ общихъ вздоховъ, благочинный диктовалъ:
   -- Характеръ его -- держаться старыхъ обрядовъ, а не довѣрять ученію церкви.
   -- Хорошо бы тутъ про антихриста теперь упомянуть,-- улыбаясь, пробасилъ Разумникъ.
   -- А ты самъ вотъ и скажи, какъ надо.
   Разумникъ застыдился и промолчалъ.
   Его выручилъ Корнилій:
   -- Повремените мало. Это, впрочемъ, не ради дьякона. Скажу объ антихристѣ. Кончили въ городѣ работу бѣличью. У рабочихъ самоваръ -- первое утѣшеніе, и безъ чайнаго питія не шьется, не порется. Артельный самоваръ въ мастерской остался: взять бы его хозяевамъ, да и спрятать. А хозяева-то оба по филиповскому согласу живутъ: два брата и на два дома. Самоваръ -- ни одинъ въ домъ свой не пріемлетъ. Хотѣли даже выкинуть: поняли самоваръ за антихриста (одинъ братъ такъ его и называлъ). Не пожелали допустить, чтобы царствовали у нихъ вдругъ оба антихриста -- духовный и чувственный. Хотѣли довольствоваться однимъ, однако, отдумали: ребята-то опять-де воротятся бѣлку кроить. Поэтому-то чувственный мѣдный антихристъ и остался у нихъ царствовать вмѣстѣ съ духовнымъ, кажется, навсегда.
   -- Вотъ теперь вы, отецъ Евтихій, благоволите о духовномъ сказать.
   Евтихій диктовалъ:
   "По лжеученію филиповщины, которымъ всѣ они пропитаны, смотрятъ на всякую власть и на православное населеніе, какъ на слугъ антихристова царствія, каковыхъ всѣхъ неминуемая участь, по убѣжденію ихъ, вѣчная погибель".
   -- Вотъ тутъ "аминь"-то какъ разъ приличествуетъ, самъ выскочилъ. Теперь вопросимъ мнѣнія матушки Евпраксіи.
   -- Пожалуйте-тко!-- откуда ни взялся ея мягкій голосъ и мягкія бѣлыя руки, шевелившія тарелками и ложками.
   -- Вотъ, отцы, и предлагаемое!
   -- Однако, о бѣгунахъ-то ничего и не выразили,-- замѣтилъ Корнилій, подбирая правый рукавъ рясы, чтобы налить настойки и не уронить спопутныхъ рюмокъ.
   -- Ну, да надо такъ говорить! замѣтилъ Агафоникъ, слѣдя глазами за матушкой, разливавшей горячую лапшу, которая визгливо шипѣла по щелямъ и ямочкамъ надтреснутыхъ и подержаныхъ тарелокъ.
   -- Раскольничій духъ надъ православнымъ преобладаетъ.
   -- А ослабѣваетъ-ли?
   -- Но дѣйствіе этого духа еще глубоко, таится. Уловлять народъ удобно. Безъ затрудненій учители скрытниковъ достигаютъ своихъ цѣлей.
   -- Выдь-ко, дьяконъ, припиши!-- обратился благочинный къ послушному секретарю, смиренно сидѣвшему на кончикѣ стула и на самомъ краю стола.
   -- Про странниковъ я бы полагалъ... началъ-было Агафоникъ, но Евтихій быстро и внезапно перебилъ:
   -- Не полагайте, надо изложить всю истину.
   -- Что касается до... сталъ было продолжать диктовать Агафоникъ, но Евтихій не уступалъ:
   -- Не "касается"; зачѣмъ, касается? вотъ позвольте!
   -- Какъ?
   -- Умолчите, батюшко!
   -- Не приличествовало бы мнѣ предъ юнымъ возрастомъ... возвышая голосъ, продолжалъ-было Агафоникъ, но удержанъ былъ благочиннымъ, на этотъ разъ буквально исполнившимъ свою обязанность, предложивъ Евтихію выразить то письменно, что хотѣлъ словесно.
   Дьяконъ потомъ записалъ нижеслѣдующее:
   "Самые состоятельные, а слѣдовательно, и самые вліятельные жители приходовъ, частію по корыстнымъ видамъ, а частію по сочувствію къ странничеству, сдѣлались пристанодержателями бродягъ-странниковъ и чрезъ то открыли широкое поле для распространенія въ приходахъ ученія страннической секты".
   Рѣшивъ, по возвращеніи въ домъ, собрать цифровыя свѣдѣнія о количествѣ "находящихся въ безъизвѣстномъ сходѣ", гости благочиннаго съ большимъ усердіемъ принялись за трапезу.
   -- Въ сѣти сей, юже скрыша, увязе нога ихъ,-- добавилъ ученый Евтихій уже для себя, а не для дьякона, и тѣмъ порѣшилъ вопросъ и окончилъ разговоръ.
   За обѣдомъ разговаривали уже объ житейскихъ интересахъ: про консисторскаго секретаря, державшаго въ рукахъ уже третьяго владыку. Вспоминали случаи находчивыхъ прицѣпокъ для немилостивыхъ поборовъ протодьякона. Вспоминали изреченія и замѣчанія самого владыки во время объѣздовъ имъ епархіи; поговорили о губернскихъ соборныхъ протоіереяхъ и о самомъ старѣйшемъ и находчивомъ острословѣ, не уступавшемъ ни въ чемъ невзлюбившему его нынѣшному архипастырю.
   Все, однимъ словомъ, выговорилось и протолковалось по чину и по обычаю при такихъ веселыхъ и рѣдкихъ съѣздахъ. Весело и говорливо досиживали гости день у благочиннаго, и пошутили и попѣли, начавъ съ завѣтной хоровой пѣсни, сочиненной митрополитомъ Платономъ, "Среди самыхъ юныхъ лѣтъ", и кончая "Среди игры, среди забавъ, среди благополучныхъ дней".
   

II.

   Пріѣхавшіе съ батюшками, въ качествѣ кучеровъ, дьячки и пономари въ вислоухихъ малахаяхъ и со связанными волосами въ косички,.раздѣлились на два лика: часть разсѣлась у. по гостинскаго дьячка, другая придерживалась около кухни благочиннаго.
   Дьячекъ гостямъ радъ. Радъ онъ поразмять языкъ, избитый на чтеніяхъ и пѣніяхъ, и истрепаный на перебранкахъ съ дьячихой я дьяконицей: знакомые люди съ новыми вѣстями пріѣхали. Надо съ холодку и съ дороги промочить горло: досталъ у дьякона въ долгъ, до первыхъ дѣлёжекъ, четвертную. Съ погребицы притащилъ онъ ведерко съ груздями; въ солоницу новой соли присыпалъ и хлѣба нарѣзалъ.
   -- Приступите къ сему и лица ваша да не постыдятся!
   -- Слушай-ко Кононычъ: какимъ вѣтромъ-то сегодня всѣхъ въ кучу сбило?
   -- Толковали бабы про владыкинъ гнѣвъ.
   -- Изъ чего восшумѣ органская пѣснь?
   -- Ѣхалъ онъ по селеніямъ, гдѣ все поморскаго толку. Увидалъ, что собрались мужики кучей и шапки сняли. Велѣлъ остановиться, хотѣлъ благословлять -- они не пошли. Въ разговоръ съ ними ступилъ и договорился до того, что къ обѣднѣ позвалъ. Я-де буду служить, а вы посмотрите только, хоть не молитесь. Одинъ и вышелъ отъ нихъ: отчего-ста не посмотрѣть, ты попой, а изъ насъ можетъ кого дома не случится. Къ этому другой присталъ: чего-ста мы, говоритъ, не видали? щепоть-то вашу, что ли? Никонъ-ста помутилъ вашу вѣру и "Христовъ крестъ перемѣнилъ". Дальше да больше владыка и велѣлъ, во гнѣвѣ своемъ, этого-то сгрести протодьякону за шиворотъ и передать становому Кирилычу, что сзади ѣхалъ.
   -- А ему бы простить, да отпустить съ миромъ: за что ты мнѣ нагрубилъ? Такъ ли не такъ отвѣтилъ: или съ миромъ. Гляди, который бы и пришелъ къ нему самъ, безъ понужденія, и благословенія бы попросилъ.
   -- Ну, вотъ, мели, Емеля, твоя недѣля! Такъ его по стриженой-то макушкѣ и погладить. Тебя бы, вишь, послать туда, гляди, недогадалась взять въ помощь протодьякону-то. Воистину такъ: собака на владыку лаетъ.
   -- А вы, братцы, о такихъ дѣлахъ помалчивайте. Неравно попъ-отъ Аѳоня услышитъ: ухо у него востро, да и языкъ, отцы и братіе, очень длиненъ. Мы про это знаемъ съ доказательствами.
   -- И. все, господа, совсѣмъ не за тѣмъ благочинный звалъ. Нынѣ -- раскольничій праздникъ: Трифона-бандуриста и матери его Хну -- первыхъ изобрѣтателей табаку, что значится въ бабьемъ патерикѣ; такъ велѣли по книгамъ нашимъ-то справиться: такъ ли это?
   -- Ты не шути, Демьянычъ, а вѣрно такъ! Сказывалъ самъ-отъ мой: умножились беззаконія ихъ, превзыдоша главу ихъ: нельзя ли смирить чѣмъ?
   -- Я не шучу, а ты дай-ко табачку-то: я наложу трубочку.
   -- Умножились беззаконія, вотъ какъ умножились! По нашему приходу проявился нѣкій мужъ Антошка. Сталъ уводить бабъ изъ жильевъ въ лѣсъ. Одну такую матерую и сдобную свелъ, что всѣ осердились и доносъ послали. Нѣтъ-де, ужь ты этимъ предметомъ не шути. А онъ совсѣмъ не шутитъ: сталъ чудеса творить. Знаетъ будущее, пророчитъ, когда будутъ поиски. Придетъ да и скажетъ: "ну, рабъ Божій, сегодня пріѣдутъ твой домъ обыскивать", и самъ уйдетъ въ лѣсъ. И точно, того дня прибывалъ кто-либо изъ начальниковъ: становой, исправникъ. Единожды случилось такъ, что становой-отъ пріѣхалъ съ подвязаннымъ у дуги колокольцемъ. Какъ тутъ быть? Антошка-то сидитъ въ подъизбицѣ, и нѣтъ ему оттуда выходу -- точно въ темницѣ узникъ темничный. Выскочилъ онъ оттуда: скоренько потребовалъ большую чашу ендовы, плеснулъ въ нее до краевъ воды; поставилъ ее въ большой уголъ, да и нырнулъ туда; только брызги залетали. И вдругъ, невидимъ бысть, когда уже начальникъ былъ на крыльцѣ, который, не найдя никого, уѣхалъ безъ ничего.
   -- Точно такъ и въ житіяхъ пишется,-- серьезно замѣтилъ одинъ изъ пономарей.
   -- На другой день, продолжалъ разсказчикъ-дьячекъ: -- сей скрытникъ Антонъ явился къ содержателю, раскольнику-старообрядцу въ деревнѣ Семеновской. Сказывалъ ему, что онъ сіе чинитъ молитвъ ради своихъ, по Божьему изволу. Тогда честь ему была болѣе и болѣе. Въ чсстолюбіи-то этомъ, когда хозяйска дочь, пошедши въ клѣть за своимъ дѣломъ одна, скрытникъ зашелъ за нею въ клѣть.
   Припалъ къ ея ногамъ; стадъ склонять; "вотъ тебѣ денегъ елико угодно". Честность дѣвическая возгнушалась, не прельстилась ни на его ласки, ни на подарки и закричала громко: "Батюшко, батюшко: поди-ка сюда!" Родитель-то выскочилъ, да какъ воззрѣлъ на безчинство чародѣя, прогналъ его изъ дому вонъ. И съ тѣхъ поръ возъимѣлъ сильное отвращеніе къ симъ антихристовымъ предотечамъ. Никакихъ скрытниковъ къ себѣ въ домъ не пускаетъ и познанія съ ними не имѣетъ. Есть ли живъ сей чародѣй, или нѣтъ, того не извѣстно.
   -- Живъ,-- поддержалъ твердый голосъ одного изъ собесѣдниковъ: держится теперь около ковригинской вѣси. Оттуда опять двухъ дѣвокъ увелъ въ лѣсъ.
   -- Хорошо тамъ будетъ теперь бѣлку бить и рыжики искать -- весело! Ну, какъ они всѣхъ-то бабъ и дѣвокъ уведутъ -- какъ жить будетъ?-- вопросилъ маленькій пономарёкъ, проводникъ Евтихія, еще холостой и молодой, нагуливающій себѣ пронзительный басокъ.
   -- За кого Богу молить, кому обѣдни пѣть?
   -- Да мы ужь давно это оставили.
   -- А мы, подкрѣплялъ молоденькій пономарь: -- маленькія разогрѣваемъ, да больше для одной попадьи и поемъ, и то, когда она сама велитъ. Когда и сама подойдетъ къ звоницѣ и потиликаетъ: если дома случишься -- бѣжишь; вдвоемъ съ ней и служимъ.
   -- Ну, да ври больше, пока не услыхали: вотъ, постой, за такія хулы забрѣютъ тебя въ солдаты.
   Теперь архіерей не тотъ: это Элпидифоръ брилъ.
   -- Ставливалъ онъ вашего брата и на колѣни середъ церкви, во. время торжественнаго служенія, при всемъ честномъ народѣ.
   -- Ну, да вѣдь одинъ изъ такихъ-то и задавился.
   -- Ой, прилѣпи, скудоумный, языкъ твой къ гортани твоей!
   -- Вотъ, господа и братіе, сколь трудно житье стало!-- вздохнулъ старый дьячекъ изъ пріѣзжихъ.
   -- Да,-- какъ въ гееннѣ огненной. Я вотъ шестую недѣлю варева-то не видалъ и забылъ, какое оно такое. Ѣдимъ съ дьячихой въ сухомятку. Ѣхали возы съ рыбой, выбѣгалъ, кланялся: двѣ рыбины трески съ возу сбросили.
   -- У насъ старый попъ умѣлъ походомъ на этихъ разбойниковъ-то выходитъ; ѣдали мы тогда и убоинку. Теперь отъ этого соловецкаго сухояденія колотья въ животѣ ежедень не проходятъ: гудетъ, точно по гати на колесахъ телега ѣдетъ.
   -- Ты вотъ выпей-ка чашу-то утѣшенія: раздробитъ она слежалое то, говорили пономарю.
   -- И ее перестали видѣть, какъ откупъ теченіе свое скончалъ.
   -- Всѣ перестали. А ты разсказывай-ко, какъ вы походомъ-то со старымъ попомъ ходили.
   -- Ходили вѣдь мы путно: всегда на свои храмовые праздники. Они это знали: и, что зайцы, припадутъ за угломъ въ избѣ, чтобы и въ оконцо не взглядывать -- и ждутъ. Я волоку святой воды самый большой чайникъ, чтобы всѣ избы опрыскать: такой ужь самъ отъ и чайникъ купилъ, нарочно за таковымъ ѣздилъ. Мужикъ на крылецъ, и гуменцо у него обрито: "не брызгай-де, а, вотъ, получи".-- Да сколько, молъ?-- А сколько улажено, по старому.-- Нѣтъ, говоритъ,-- не таковъ новѣйшій праздникъ: этотъ родители ваши вредили, какъ матушку-церковь ставили, этотъ втрое дороже, по той самой причинѣ, что предковской и досельной, а втрое стоитъ, потому что вы церковь-то эту бросили и забыли, да мало того, и обругиваете. Воротись-ко въ избу-то, отсчитывай. А самъ за порогъ, да и за притолку рукой; я епитрахиль ему расправляю, а онъ за крестъ берется. Бабы изъ избы кубаремъ со всѣхъ ногъ, а самъ тафтичку отдергиваетъ и рукой по за своими-то угодниками шаритъ, и мзду-то египетскую достаетъ. Смѣлъ былъ старый попъ и дерзостенъ. Мы на дворы то и книги подкидывали, и отступное брали; чего не дѣлали?!
   -- Иные, пожалуй, и нонѣ не прочь.
   -- Не грѣши, Миронычь, дабы не покаяться.
   -- Не это льсти словеса моя!
   -- Ну, да ладно, а ладнѣе, какъ на уста-то храненіе положишь.
   Распухнулась покривившаяся наружу тяжолая дверь и, уныло скрипнувъ, предъявила толстую бабу въ сарафанѣ -- работницу отца благочиннаго.
   -- Точно зерцало въ гаданіи, замѣтилъ пономарёкъ на это явленіе:-- мы объ ней, а она сама тутъ. Что надо?
   Баба не слушала и не давала отвѣту: отфыркиваясь и отплевываясь, она закрыла и носъ и ротъ рукавомъ тѣлогрѣйки, и съ трудомъ выговаривала:
   -- Началили, надымили, нехристи!.. Съ души претъ отъ табачищу-то: слова не вымолвишь...
   И закашлялась.
   -- Значитъ, изъ этихъ?-- догадался веселый пономарь въ слухъ и, быстро приложивъ большой палецъ къ мизинцу и безъимянному въ открытой ладони, выразилъ раскольничье крестное знаменіе.
   -- Словно вы, нехристи, таракановъ жгли. Ой, задохнуся! Подите-ко, лѣшіе, къ благочинному... звать дьячковъ велѣлъ...
   -- А пономарей не надо?
   -- Кому тутъ васъ разбирать съ бабьими-то косицами: всѣ подьте, будь вамъ всѣмъ пусто!
   Работница скрылась за дверь, которая на этотъ разъ, видѣли всѣ, тяжело стукнула ее по спинѣ.
   Оправились и отправились всѣ къ благочинному на кухню.
   -- Подьте, долговолосые, въ покой, да безъ трубокъ: вонъ и Разумникъ на крылецъ курить выходилъ,-- встрѣтила пришедшихъ работница, кокетливо улыбаясь и отпихиваясь правымъ локтемъ отъ шутокъ веселаго пономаря.
   Раскачиваясь всѣмъ тѣломъ и не твердо стоя на ногахъ, выдвинулся на встрѣчу вошедшимъ отецъ Корнилій. Онъ открякивался и непрестанно широко макалъ правой рукой внизъ и вверхъ, вправо и влѣво,и говорилъ съ веселою улыбкою и раскраснѣвшимся лицомъ
   -- Ну-ко, доместики, становись: споемъ "богородиченъ".
   Мгновенно дьячки стали откашливаться и, толкаясь боками, устанавливаться: веселый пономарь позади всѣхъ, но Корнилій досталѣего оттуда рукой и сильнымъ порывомъ вытащилъ впередъ.
   -- Ты, пономарёкъ, встань на своемъ мѣстѣ!
   И пихнулъ его на право.
   -- Начинайте "Иже тебѣ ради" -- и задачку припустилъ: до-соль-ми-до.
   Двинули и донесли: "Богоотецъ пророкъ Давидъ", но очень нескладно, потому что и сидѣвшіе попы не утерпѣли и пристали: Евтихій съ теноромъ, Разумникъ съ громовымъ нескладнымъ басомъ, который заскрипѣлъ до того, что всѣ вошедшіе пѣвцы стали смотрѣть ему въ ротъ и глядѣть, какъ насупливались его брови, раздувался носъ и вздрагивала, встряхиваясь, борода. На "пѣсненно о тебѣ провозгласи" всѣ согласились, лопали ловко въ тонъ и накинулись всей силой такъ, что отъ теноровыхъ взвизговъ загудѣло одно стекло въ дальней рамѣ и заныло другое въ ближней.
   "Провозгласи" подхватили съ полнымъ усердіемъ басистые голоса и, словно подкинувъ на высоту, бережно сдержали это слово тамъ на октавныхъ тонахъ и оборвали, словно сбросили ницъ и разомъ.
   Благочиннаго работница выскочила на крыльцо и забѣжала къ дьяконицѣ, бросилась тамъ на лавку и успѣла выговорить:
   -- Прорвало, мать: и -- Господи! Словно несытые волки!
   На "величія тебѣ сотворшему" опять-было пѣвцы разбѣжались кто куда, но сильные басы снова привели всѣхъ въ одно мѣсто къ согласію и дружно гудѣли и хрустѣли "преста царица одесную тебѣ", отдѣлывая и налегая на тѣ слоги, гдѣ попадалось р. Веселый пономарёкъ временами судорожно потряхивалъ правымъ плечомъ, выдѣлялся яснѣе прочихъ, несмотря на то, что заливной теноръ Евтихія силился обсыпать дробью и оглушить: для чего пѣвецъ вытащилъ всю свою шею изъ-подъ стоячаго стеганаго высокаго воротника подрясника и вытягивалъ ее, какъ гусь, стараясь пѣть въ голову, какъ задавленый.
   Дальше по знакомой дорожкѣ потянулись всѣ дружно и ладно, словно ухватились въ плетешокъ руками и шли нога въ ногу, даже не осматриваясь. Басилъ пономарь, шевеля подбородкомъ, который розыскивалъ высокій воротникъ радужнаго цвѣта жилетки, чтобы -опереться на него съ кадыкомъ вмѣстѣ и вызвать изъ горла болѣе неестественные, густые или, какъ говорятъ мужики, толстые звуки. Евтихій продолжалъ вытягивать въ струну правый бокъ и правую ногу и, не сдерживаясь на цыпочкахъ, время отъ времени пошатывался и поправлялся. Когда дошли до словъ "вочеловѣчитися благоволивый Богъ", на этомъ мѣстѣ взыграли и порѣзвились тенора, поторапливались и закручивали голосами, и по первому слову пробѣжали словно въ припрыжку. Даже старый дьячокъ Миронычъ, давно пѣвшій козла (и на этотъ разъ прихватывавшій ладонью лѣвое ухо, чтобы не крѣпко отдавало въ голову), пѣлъ съ самодовольной улыбкой и съ наибольшимъ стараніемъ и участіемъ. Когда добрались до "заблудшаго горохищнаго погибшаго овча", басы превзошли себя, и сама попадья, бросила убирать посуду и прислушивалась, какъ прокатили съ громомъ и хрустомъ "горохищное", какъ взобрался Разумникъ до глубокихъ октавныхъ тоновъ со словами "на рамовоспріимъ, ко отцу принесе", и видѣла, какъ даже и у старика Мироныча до сихъ поръ неподвижно торчавшая бородка (словно и не его, а взятая у кого-то на прокатъ и пришитая прямо къ воротнику) сильно встряхнулась и поднялась кверху. Въ концѣ тропаря хороводникъ и заводчикъ Корнилій самъ ужь и не пѣлъ, а только усиленнѣе и размашистѣе вскидывалъ обѣими руками, и то отодвигался назадъ, то надвигался на поющую кучу. Когда она кончила, онъ опять кричалъ:
   -- Ну-ко опять: "Кто тебѣ не ублажитъ".
   Этотъ догматикъ не задался: всѣ остались недовольны. Сбили и помѣшали попы, которые теперь всѣ до послѣдняго пристали къ пѣвцамъ: не устоялъ даже и благочинный. На "Въ Чермнѣмъ мори" помирились всѣ и успокоились.
   Дьячковъ и пономарей услали, а сами стали собираться домой; розыскивали свои барашковыя и пыжичьи высокія съ ушами шапки и длинныя плисовыя муфты: у кого на заячьемъ или бѣличьемъ мѣху, у кого просто набитыя куделей.
   Весело бѣжали поповы лошадки съ погостенской горки; похлестывали ихъ дьячки и пономари, сидѣвшіе на облучкахъ и козлахъ. Шибче всѣхъ бѣжала пара поеныхъ и кормленыхъ лошадокъ отца Корнилія, съ пристяжной на правой рукѣ и съ двумя стригунчиками жеребенками позади саней. Тише прочихъ и, совсѣмъ по спѣша, ѣхалъ отецъ Разумникъ, безъ кучера, одинъ, въ простыхъ крестьянскихъ рукавицахъ съ голицами, полнѣе другихъ нагрузившійся и половину дороги до села крѣпко и беззаботно проспавшій.
   На открытый бой съ вывѣреннымъ оружіемъ или въ тайную, тщательно прикрытую засаду, вооруженные терпѣніемъ и опытомъ, ѣхали отцы съ погостенскаго съѣзда? Или, въ виду открытаго врага, успѣвшаго занять на полѣ битвы всѣ надежные пункты, безсильные отцы, припрятавъ оружіе, останутся по прежнему подневольными зрителями и будутъ лишь пугливо озираться на свѣжія подкрѣпленія, идущія по окраинамъ пустынныхъ лѣсовъ и изъ темныхъ подпольевъ жилыхъ селъ и деревень?
   Всѣхъ меньше знаютъ про то сами отцы -- эти восемь воиновъ, имѣющихъ каждый за спиной своей для защиты и спасенія свои толпы домочадцевъ изъ безпомощныхъ женщинъ и безсильныхъ дѣтей. Въ виду голодной смерти и погибели, всѣ находятся въ страхѣ, и энергія борьбы и нападеній давно уже смѣнилась чувствомъ самозащиты.
   Каково при этомъ самое воинство, столь малое числомъ, но, можетъ быть, крѣпкое духомъ и внутреннею силою?
   Доѣдемъ вмѣстѣ съ ними до аванпостовъ, наглядно провѣримъ наличность, да кстати приглядимся и къ непріятельскому лагерю.
   

III.

   Рыженькая кобылка привезла Разумника въ село къ низенькому дому, перешедшему къ нему отъ предмѣстника-тестя, выговорившаго себѣ уголъ въ кухнѣ на печкѣ. Разбудила его сама попадья, доставшаяся ему вмѣстѣ съ этимъ неказистымъ, но теплымъ домомъ.
   Нескладный высокій ростъ -- ничтожное, повидимому, обстоятельство -- составлялъ самое крупное несчастіе всей его жизни. Когда онъ еще учился въ семинаріи и проглатывалъ уже премудрость богословскаго класса, его едва не забрали въ солдаты: то было время, когда на учившуюся семинарскую молодежь сами епархіальные архіереи вдругъ стали смотрѣть, какъ на рекрутовъ, пригодныхъ для гвардіи, и семинарскіе классы чуть-чуть совсѣмъ не превратились въ рекрутскія присутствія. Разумникъ уже стоялъ передъ архіереемъ и былъ бы отправленъ подъ мѣрку, если бы придерживался чарки и буянилъ: во кроткій нравъ и смиренство, засвидѣтельствованное ректоромъ, спасли его отъ лямки и ранца.
   Ему задали задачу, съ трудомъ разрѣшимую, искать невѣсту съ мѣстомъ и, конечно, со священническимъ. Искалъ онъ долго, ходя пѣшкомъ и присаживаясь на облучкѣ у проѣзжихъ мужиковъ, выспрашивалъ и прислушивался, и дознался до одной такой, которая была и безобразна, и перестарокъ, и всѣми женихами была обойдена. Она успѣла уже обозлиться на свое долгое дѣвичество, и сдѣлалась капризною. Сочетался онъ съ нею бракомъ на тестевъ счетъ, а вскорѣ, поталкиваемый кулаками въ спину и съ трудомъ нагибаясь, услышалъ надъ своей головой великое слово "аксіосъ".
   -- Вотъ, у насъ и Разумникъ въ попахъ! А мы его и не слышимъ, и не видимъ,-- толковали сельскіе мужики, когда новоставленикъ успѣлъ пообжиться, попасть подъ башмакъ попадьи и съ разу показать себя со всѣхъ четырехъ сторонъ прихожанамъ.
   -- Больно нескладной, точно оглобля, а смирный попъ, курицы не обидитъ,-- хвастались послѣдніе сосѣдямъ на словахъ, но не на дѣлѣ.
   Думая, что коли самъ ѣсть не проситъ, значитъ сытъ, мужики смирнаго попа забыли, а когда онъ своимъ ростомъ напоминалъ о себѣ на улицахъ и базарахъ, смѣялись надъ нимъ и ребятишекъ своихъ не останавливали дѣлать тоже. Толпами бѣгали они за попомъ съ криками "иго-го", но еще ни разу Разумникъ на нихъ не обидѣлся и ни разу не отмахнулся, отвѣчая на вопросы товарищей коротко и ясно:
   -- А я по евангельскому слову: прохожу мимо, не взирая.
   Мужики того не знали, что, появляясь на большихъ базарахъ и ярмарочкахъ, Разумникъ покупалъ четверочку чаю да фунтика два сахару -- и только всего, и то на случай наѣзда отца благочиннаго. Товарищи знали, что не отъ скупости, а отъ той-же "неизглаголанной" скудности, у него и сермяжная ряса на плечахъ, и глубоко, и искренно вздыхали, когда заходила объ немъ рѣчь.
   Чѣмъ онъ жилъ и пробавлялся -- онъ и самъ на этотъ мудреной вопросъ не съумѣлъ бы отвѣтить. Одно было всѣмъ извѣстно, что умудрилъ его Богъ на слесарное дѣло, и къ механикѣ онъ имѣлъ склонность: въ ближнемъ городѣ часы поправлялъ и чистилъ и разъ починилъ цѣлый органъ. Для мужиковъ чинилъ ружья: мужики тѣхъ мѣстъ ходили за бѣлкой, били чухарей рябчиковъ и бѣлую куропатку. Птицу сбывали они прасоламъ, бѣлку подбирали въ мѣха и держали для того особыя мастерскія избы: опускали въ квасы, бросили и пялили потомъ, распускали и топтали на волосъ, и наконецъ разбирали по водамъ и кроили мѣха: черевые и хребтовые. Разумнику и около этого дѣла не удалось устроиться, по недостатку практичности и неумѣнью смыслить то, что, если голодно на большой и мірской дорогѣ, значитъ, надо сворачивать на проселки и тамъ поискать и попытаться. Слесарная работа и починка часовъ увеличивали временами количество мѣдныхъ и серебряныхъ денегъ, но бѣдъ и нуждъ далеко не предотвращали.
   Не таковъ былъ Корнилій. Года выучили и укрѣпили въ немъ знанія и страсть къ хозяйству и, въ особенности, къ лошадямъ. Спозналъ онъ эту науку до тонкостей. Когда сѣять овесъ, когда развѣшивать ячмень по прясламъ, чтобы дозрѣвалъ на вѣтру и солнышкѣ, не успѣвъ доспѣть на корню, Корнилій могъ посовѣтовать вѣрнѣе и лучше всѣхъ. Его взять -- оцѣнить лошадь, посовѣтовать мужику въ этомъ самомъ важномъ и труднѣйшемъ вопросѣ хозяйственной жизни. По крестьянскимъ понятіямъ, онъ сталъ человѣкомъ очень нужнымъ, потому что былъ несомнѣнно полезенъ, и тѣмъ рѣзко выдѣлился изъ ряда своихъ товарищей. Мужики въ немъ попа позабыли, стали видѣть такого человѣка, какимъ онъ и самъ, можетъ быть, сдѣлаться не желалъ, но куда привели обстоятельства его жизни и быта. Мужики перестали подходить подъ благословеніе и цѣловать его руку; стали поговаривать: "гляди, попъ Корнилій не то и поетъ, что надо и чему его учили"; но зато шапки стали скидать при встрѣчѣ съ нимъ далеко раньше и стали кланяться ему гораздо ниже.
   Попъ вошелъ въ почотъ и сталъ всѣмъ нуженъ. Въ концѣ концовъ, сталось такъ, что на базарахъ и цѣнъ не знаютъ, пока не пришелъ попъ Корнилій, а прошелъ онъ разъ между возами, прошелъ два -- и загалдѣлъ базаръ на сотни голосовъ. А то оглядитъ продажнаго коня, выхватитъ изъ-подъ рясы кнутъ, вскочитъ на спину, чмокнетъ да свиснетъ и поѣдетъ пробовать не на счастье мужику-покупщику, а на вѣрную прибыль: смѣло бери узду въ полу и хлопай по рукамъ хоть съ самимъ цыганомъ, если попъ похвалилъ коня.
   За развязку дѣла и за подспорье ему мужики были не только не прочь выдѣлять магарычъ или отсталое въ такомъ размѣрѣ, сколько самъ попъ заговоритъ и захочетъ. И мошны охотно и торопливо распутываются, и въ глаза ему глядятъ съ почтеніемъ, и по плечамъ гладятъ, и по спинѣ хлопаютъ съ полнѣйшей охотой, удовольствіемъ и съ нашимъ почтеніемъ. Тѣмъ Корнилій и жилъ, а отъ перекупки лошадокъ держалъ большую конюшню, и кому надо
   было подобрать тройку, подыскать рысачка: къ нему ходили къ первому. Сами барышники сознавались въ томъ, что этого попа на лошадяхъ не обманешь; обмишулился онъ одинъ разъ, но и тогда, надо полагать, пьянъ былъ.
   Изъ-за конюшни Корнилій, впрочемъ, и другихъ дѣлъ не проглядывалъ, не зѣвалъ, когда и бѣлку собирать придетъ время. Взглянетъ онъ и сразу смекнетъ, каковы черева выйдутъ въ квасахъ, и хребтамъ опредѣлитъ цѣну настоящую. Глазъ его не ослабъ и видитъ всякую бѣличью воду: которая синяя, подсиняя, темная, межеумочная, головная бѣлая и подголовная съ желтоватой подводкой, Когда подбирать начнутъ -- его зовутъ, потому что никто лучше, вѣрнѣе и экономнѣе этого труднаго дѣла не сдѣлаетъ. По его указаніямъ веди кройку смѣло: и на одну, и на обѣ.
   Любуясь на проворство и знаніе его, кто и покрѣпится, а всякій непремѣнно сказываетъ:
   -- Тебѣ бы рясу-то снять, надѣть нашъ мужичій полушубокъ, да торговымъ дѣломъ заняться: въ самую пору.
   Поговаривали, что онъ ходилъ въ долѣ съ самымъ богатымъ заводчикомъ и держалъ за нимъ деньги для содержанія мастерскихъ избъ и самъ такую хотѣлъ на задахъ у себя выстроить, да побоялся владыки, и о компаніи своей никому не сказывалъ, и отъ всѣхъ скрывалъ.
   Подойдетъ къ рукѣ перекупка соленыхъ рыжиковъ -- не побрезгуетъ Корнилій и этой статьей, и позоветъ скупщика поглядѣть товаръ, а зашелъ поглядѣть -- попъ товаръ сбудетъ выгоднѣе другихъ. Отъ этихъ дѣлъ сталъ онъ съ достаткомъ обезпеченъ, по крайней мѣрѣ, на столько, что держалъ два самовара, разводилъ цвѣты въ комнатахъ и выхолилъ китайскій розанъ и ерань въ такомъ видѣ, что похвалилъ ихъ самъ архіерей -- знатокъ и любитель цвѣтовъ, про котораго у этого попа всегда находилась завѣтная бутылочка иностраннаго вина въ высокую цѣну. Пріѣдетъ жданный гость, между прочими разговорами, послѣ обѣда, насчетъ лошадокъ пошутитъ и -- запрещенія не положитъ, проститъ.
   Въ виду Корнилія и по сравненію съ нимъ, другіе священники, сосѣди его, далеко отстали. Евтихій, напримѣръ, пріѣхалъ съ любовью къ книгамъ, а изъ-за нихъ со спорами и безконечною страстью къ наставленіямъ и поученіямъ. Изъ-за страсти къ поученіямъ онъ исчудачился до того, что мужики считали его полуумвымъ, не понимая его мертвенной книжной ученой рѣчи. Всего меньше годился онъ въ пастыри и проповѣдники неграмотнымъ людямъ. Всего меньше могъ онъ внушить къ себѣ уваженіе по той распущенности и равнодушію къ земнымъ благамъ, не исключая и собственнаго продовольствія и пропитанія, что составляло большое горе попадьи и предметъ удивленія сельскихъ крестьянъ. Днями онъ не поѣстъ совсѣмъ, а когда приведется -- ѣстъ много, и все безъ разбору. Когда нападетъ на него "говорунъ" -- ничѣмъ его не уймешь, и другой смѣлый такъ и оставитъ его середъ улицы договаривать про себя и на вѣтеръ. Ряска на боку, надѣтая криво, поясъ подпоясанъ, когда напомнятъ; волоса не всегда причесаны; самъ неизмѣнно суетливъ и съ судорожными движеніями.
   -- Скорѣй бы жить въ монастырѣ, чѣмъ на приходѣ,-- думали всѣ, да разъ это же самое сказалъ ему въ глаза и самъ архіепископъ, посѣтившій приходъ его.
   Что дадутъ за требу, только то у Евтихія и въ корысти, если не догадается сердобольный сметливый человѣкъ пособить ему посильнымъ приношеніемъ. Если нужно было его попадьѣ отвѣтить сѣтующей на бездолье, трудную жизнь и безденежье, она отвѣчала слезливой печальницѣ:
   -- Поженила бы я тебя на своемъ попѣ Евтихіѣ: не такія бы еще слезы проливала.
   Тяжолая жизнь съ непрактическимъ ученымъ мужемъ не сдѣлала, однако, изъ нея ни простой стряпки, ни поломойки, но такую, которая смотрѣла въ оба и вовсе не зѣвала тамъ, гдѣ можно было поживиться.
   На досугѣ она, между прочимъ, успѣла выучить наизусть полные святцы: открывай любую страницу, требуй любое число въ подрядъ и въ разбивку -- она имена всѣхъ святыхъ высчитаетъ, и безошибочно скажетъ. Къ ней ходили за справкой; она сама не опускала изъ виду ни одной именинницы, не забывала ни одного пирога. Только два слабыя мѣста знали за ней: имена святыхъ, почивающихъ въ кіевскихъ Ѳеодосіевыхъ пещерахъ, она не знала, въ антоніевыхъ помнила нетвердо, зато имена всѣхъ сорока мучениковъ и 70 апостоловъ хорошо знала и пересчитывала. Особенно прославилась она отчетливымъ знаніемъ всѣхъ каноновъ. Съ ними ходила на войну противъ старухъ-раскольницъ и одерживала надъ ними побѣду, всегда съ успѣхомъ, не выходя въ спорахъ изъ тропарей, кондаковъ и икосовъ.
   -- Вы сметану-то да творогъ небось на себя собираете?-- умѣла она разъ спросить просфирню и сторожиху, собиравшихъ петровщину, т. е. молочные скопы и овечью волну.
   -- А гдѣ это указано?-- не давала она спуску ни этимъ бабамъ, ни раскольникамъ.-- Что въ писаніи-то говорится?
   И ей вспомнилась толстая книга "Маргаритъ" -- любимое чтеніе всѣхъ попадей, а въ ней Златоустаго слово "О лжеучителяхъ", и, какъ живая, встала передъ глазами та страница "Слова" и въ ней строки со словами;
   "Волну и млеко отъ стадъ емлюще, а о овцахъ не пекущеся".
   Въ доказательство и эту тяжолую книгу притащила, и это мѣсто указала. Сталось большое дѣло, совершился переворотъ: начали носить петровскій приносъ въ пользу причта не только того, къ которому принадлежала евтихіева попадья, но и во всѣхъ сосѣднихъ приходахъ.
   Агафоникъ жилъ прижимками и вымогательствами и зорко высматривалъ, куда можно налетѣть и гдѣ хапнуть.
   Дѣло нехитрое, была бы охота: запрещеній на раскольниковъ вышло много, такъ много и такихъ крутыхъ и рѣзкихъ, что и по придумать способовъ набраться силъ, чтобы подчиниться имъ и примириться. Агафоникъ зналъ ихъ всѣ на память, даже изъ тѣхъ, которые всѣми были забыты. Такъ, напримѣръ, не велѣно было выносить тѣла умершихъ раскольниковъ на ихъ собственныя кладбища: онъ не воспрещалъ, глядѣлъ сквозь пальцы; когда просили его разрѣшенія -- продавалъ его; когда хоронили, не предупредивъ, налеталъ и бралъ уже втрое. Поговаривали, что онъ записывалъ раскольничьи браки въ книгу, но не вѣнчалъ. Въ набѣгахъ своихъ онъ доигрался до того, что всѣ его считали кляузникомъ и донощикомъ, человѣкомъ неуживчивымъ. Его переводили изъ прихода въ приходъ, какъ человѣка безпокойнаго, и тѣмъ еще больше раззорили его и возбудили въ товарищахъ всеобщую къ нему нелюбовь. Про похожденія его разсказывали многочисленные анекдоты; мужики говорили свое:
   -- Самое зелье! Этотъ попъ, что худая баба -- и не приведи, ты Господи!
   -- Когда бы убрали, то-ли бы дѣло было!
   -- Съ вострымъ ногтемъ попъ, что коршунъ!
   Неуживчивое скитанье по разнымъ приходамъ развило въ немъ лихорадочную жадность ко всякимъ легкимъ стяжаніямъ, достающимся безъ труда и не требующимъ терпѣнія. Въ добавокъ, отъ семинаріи сохранилъ онъ странныя манеры кривлянья и дурныхъ привычекъ, которыми прорывался и во время служеній, вызывая улыбки и насмѣшки. Всѣми былъ нелюбимъ и съ раскольниками ладилъ лишь тѣмъ, что, находя въ приходѣ стараго письма образа или старой печати книги, не считалъ ихъ завѣтными. Поговаривали даже, что онъ этимъ кормился и, если бы остановился на одномъ какомъ-нибудь мѣстѣ, имѣлъ бы теперь и деньгу.
   Попъ Иванъ-Чадо (прозванный такъ за то, что за обѣдней, послѣ сугубой эктеніи, возглашалъ старинное добавочное прошеніе "О чадѣхъ и домочадцѣхъ", выпѣвая его при этомъ съ особеннымъ усердіемъ) ничѣмъ особеннымъ не отличался. Онъ, какъ и на погощенскомъ совѣщаніи, упорно промолчалъ, покряхтывалъ и сплевывалъ, и никто не позаботился узнать его мнѣніе, такъ и на приходѣ былъ молчаливъ и угрюмъ. Онъ принадлежалъ къ отживавшему типу малограмотныхъ, отправлявшихъ церковныя службы не по книгамъ, а больше по памяти. За раннее развитіе громкаго голоса его изъ реторики поставили въ дьяконы; изъ дьяконовъ, за безотвѣтное смиренство и изъ состраданія къ необыкновенно большому семейству, посвятили во священники.
   Когда онъ попалъ въ приходъ, гдѣ преимущественно распространенъ былъ расколъ, судьба его тамъ разрѣшилась просто. Филиповскіе начотчики, расходясь въ толкованіи слова или текста, смѣясь, говорили между собою:
   -- Не пойти ли къ Чаду?
   -- Не попъ ли Иванъ такъ разумѣетъ: не онъ ли обучалъ?
   И когда, ради шутки, обращались къ нему за толкованіемъ, Иванъ отвѣчалъ одно:
   -- Не дразните меня -- не люблю. Покиньте вздоръ, ступайте къ бабамъ.
   Не цѣня себя, какъ пастыря и учителя, онъ цѣнилъ въ себѣ право свершителя обрядовъ и тайнъ. На запутанную свадьбу былъ простъ и охотливъ. Точно также не отказывался отпѣвать покойниковъ по раскольничьему обряду, а одного изъ ихъ наставниковъ не задумался даже проводить на-раскольничье кладбище. Его смиряли за то въ монастырской кельѣ, но попъ Иванъ до сихъ поръ вопрошаетъ:
   -- За что?
   Погостенскій благочинный тѣмъ только и жилъ, что досталось ему изъ сбереженій дяди архіерея и что сносилось обычнымъ поклоннымъ отъ товарищей -- сослужителей его благочинія. Не имѣлъ онъ ни нужды, ни желанія прибѣгать къ тѣмъ способамъ, которыми пробавлялся его предмѣстникъ.
   Тотъ, заручившись требникомъ Петра Могилы, подъ рукой и тайно и, конечно, за возвышенную плату, отчитывалъ по немъ и руководился имъ во всѣхъ случаяхъ, гдѣ было приглашеніе и вызовъ. Знали про то въ отдаленныхъ окрестностяхъ и пріѣзжали къ попу подводы изъ чужихъ приходовъ:
   -- Погостенскій попъ знаетъ и читаетъ такія молитвы, которымъ другихъ поповъ не учили. У него на всякую притку отказъ есть.
   Требникъ Могилы, послѣ смерти попа, достался по наслѣдству его сыну -- погощенскому дьякону: сталъ требникъ кормить изъ-за хлѣба на квасъ и дьякона. Дьякону это кстати: по наукѣ отца онъ и прежде умѣлъ гадать на псалтыри, подвѣшивая ее на ножницахъ, подбирая и растолковывая вскрывшіеся на случай стихи псалма всѣмъ тѣмъ, кто его о томъ просилъ и кто вѣрилъ, что и дьяконъ, какъ и покойникъ-батько -- и колдунъ, и знахарь. Да и не вѣрить было нельзя: дьяконъ былъ охотникъ до пчолъ (весь огородъ уставленъ былъ пчелиными колодками), и еще ни одинъ рой отъ него не улетѣлъ. Ходитъ онъ съ курчавой рыжей головой и хохлатой бородой промежъ ульями, какъ по церкви съ кадиломъ; ходитъ безъ сѣтки середъ шумливыхъ роевъ, и ни одна пчела его ужалить не смѣетъ.
   Старый безголосый дьячекъ успѣлъ приспособиться къ огороду и выращивалъ такую капусту, что на базарахъ ее считали самою лучшею. Городскіе мѣщанишки-маклаки приходили даже къ нему на домъ, перебивали и переторговывали ядреный товаръ на корню. Старикъ былъ доволенъ, но кучился и жалобился встрѣчному и поперечному, когда стали путать цѣну и сбивать его со счету, заведя новую моду -- покупать капусту не по грядамъ, а по сотнямъ кочней.
   Одинъ такой маклакъ въ соблазнъ даже ввелъ его, когда пришелъ торговаться въ церковь и изъ алтаря вызвалъ на клиросъ. Пока старикъ на пальцахъ считалъ да въ умѣ пересчитывалъ, перекладывая гряды на сотни, священникъ велѣлъ начинать часы и возгласъ далъ: вмѣсто "аминь" и "Слава Тебѣ Боже нашъ, слава Тебѣ", вышло въ слухъ всей церкви и всѣхъ предстоящихъ: шестью шесть -- тридцать шесть.
   Осталось сказать еще про пономаря, да лучше его самаго не скажешь: "слякохся отъ нищеты", говаривалъ онъ самъ съ полною откровенностью. Въ самомъ дѣлѣ: сыновья его, ходившіе въ епархіальный городъ за 250 верстъ съ вакацій и на вакаціи всегда пѣшкомъ, не уносили съ собой больше 3--4 гривенъ мѣдными деньгами, и чѣмъ жили -- отецъ и думать боялся. Стаивалъ онъ на перекресткахъ, выпрашивая у проходящихъ подаянія, бродилъ по базарамъ между возами, собиралъ высыпавшіяся крохи, и не разъ видали его въ питейномъ домѣ пляшущимъ и поющимъ шаловливую пѣсенку не за вино, а за тѣ же мѣдныя деньги. Одинъ сынъ сдѣлался впослѣдствіи архіереемъ, другой -- большимъ столичнымъ чиновникомъ: стали отцу помогать, да ужь тогда, когда ему ничего не было нужно.
   Дьячкова вдова-теща круто мѣсила по суботамъ тѣсто и пекла просфоры -- и этотъ заработокъ до того казался серьёзнымъ и важнымъ, что, когда благочинный хотѣлъ произвести въ просвирни сестру дьякона, старую дѣву, дьячекъ нѣсколько разъ приходилъ валяться у него въ ногахъ:
   -- Не будетъ милости -- ко владыкѣ пойду!
   Кончилось, впрочемъ, тѣмъ, что мѣсто осталось по старому. Соперницы стали избѣгать взаимныхъ встрѣчъ, а при случайныхъ корились и переругивались. У дьячка выродилось на попа косое медвѣжье взглядье и выросъ зубъ, который онъ, однако, старательно затравливалъ и не давалъ ему ныть и разыгрываться.

-----

   Итакъ, вотъ эти воины, выставленные въ передовую цѣпь лицомъ къ лицу съ непріятелемъ, и, какъ видимъ, безъ всякаго прикрытія, а въ добавокъ еще обезсилѣвшіе и усталые.
   Въ виду ихъ тяжелаго и невыгоднаго положенія, конечно, самымъ существеннымъ и важнымъ является вопросъ о томъ: кто непріятель, и каковы его силы?
   

IV.

   Погостамъ и селамъ, выродившимся изъ погостовъ, уже сама судьба судила стоять въ тѣхъ глухихъ мѣстахъ, гдѣ славянскія поселенія очень древнія и народъ пребываетъ въ патріархальной простотѣ нравовъ, цѣпко держась за прадѣдовскіе обычаи и вѣрованія. Тамъ, гдѣ уцѣлѣли погосты, несомнѣнно сохранилась и старая Русь, нетронутая чужеземными обычаями, и для археологовъ здѣсь богатая и интересная почва: этого имени селенія -- прямые тому показатели въ настоящее время.
   Въ старину, когда объявилось на Руси никоновское исправленіе церковныхъ книгъ и перемѣна нѣкоторыхъ церковныхъ обрядовъ, въ погостенскихъ приходахъ сильнѣе всего выразилось противодѣйствіе и отстаиванье старыхъ обрядовъ, особенно тѣхъ, которые зависѣли отъ церковныхъ постановленій и правилъ, названное борьбою за старую вѣру, высказалось наиболѣе крупными проявленіями, восходящими до поразительнаго героизма. Сюда бѣжали и здѣсь находили готовый пріютъ и угрѣву всѣ тѣ, которыхъ притѣсняли въ городахъ и въ густонаселенныхъ пунктахъ. Когда преслѣдованія достигли и до этихъ мѣстъ невозмутимаго покоя и очень надежныхъ укрытій и откуда уже некуда было скрываться, упорство, доведенное до отчаянія, не задумалось высказаться ужасающимъ количествомъ самоубійствъ въ видѣ добровольныхъ самоистязаніи голодомъ и самосозженій и самопотопленій "вѣры ради" не десятками, а сотнями ярыхъ фанатиковъ. Гдѣ больше сгрупировалось погостовъ, какъ въ Олонецкомъ Краю, туда охотливѣе сбѣгались гонимые и тамъ крупнѣе и чаще успѣло выразиться количество самосжигателей, морельщиковъ, топителей и т. п. Въ виду мученичества, старая вѣра укрѣплялась и, прикрытая отъ гонителей тайной, какъ весенняя вода снѣгомъ, медленно, но вѣрно подтачивала и осаживала этотъ снѣгъ.
   Сталось такъ, что гдѣ брошены были сѣмена въ тѣ давнія времена, тамъ и теперь прозябаютъ плоды въ видѣ ревнителей древняго благочестія. Чѣмъ древнѣе мѣсто, тѣмъ ихъ больше, чѣмъ сильнѣе и чаще ихъ преслѣдовали, тѣмъ они дѣлались упрямѣе и озлобленнѣе. Сначала, по старой привычкѣ, не отставали отъ священства и держались поповъ до-никоновскаго постриженія, а когда тѣ попы вымерли, прикармливали бѣглыхъ, исправленныхъ по старымъ книгамъ и по особому чину. Когда поповъ стали ловить, а доставать ихъ представлялось дѣломъ значительной трудности, священство совсѣмъ отвергли.
   Выросли безпоповщинскіе выгорѣцкіе скиты: всякій благочестивый мірянинъ, грамотная и цѣломудренная женщина стали за поповъ совершать тайны. Совершая ихъ, начали оправдываться и сомнѣваться. Оправдывались примѣрами и жизнью первыхъ христіанъ, усумнились и задумались надъ таинствомъ брака. Одни встали за бракъ (секта поморская), другіе отказались признавать его святость и набожность (ѳедосѣевщина). Разбившись на два лагеря, враги стали отчаянно ненавидѣть другъ друга, презирать, преслѣдовать, не сообщаться ни въ молитвѣ, ни въ бесѣдѣ, ни въ пищѣ. Затѣмъ, въ виду неустанныхъ и усилившихся преслѣдованій, опять сошлись на одномъ, что наступило антихристово предрѣченное царство, что гонительная власть -- слуги антихриста; исполнять ея велѣнія -- неумолимый грѣхъ (въ современномъ царѣ Петрѣ Великомъ стали видѣть самаго антихриста) и, наконецъ, вовсе перестали молиться за предержащую власть. Словомъ, изъ поморской секты выродился новый толкъ -- филиповщина или пилипоны -- самаго мрачнаго, непримиримаго характера, отличившійся множествомъ самосозженій, искреннимъ и полнымъ отвращеніемъ ко всему не своему, какъ къ еретическому. Эта озлобленность отчужденія дошла до того, что филпповцы не только чуждались православныхъ и не ѣли изъ одной чашки и одной ложки съ поморцами и ѳедосѣевцами, но стали носить съ собой и свои икона за пазухой. Когда же за это тяжесть нелюбья и гоненій надъ ними усилилась, самые ревностные ѳедосѣевцы рѣшили совсѣмъ бросить этотъ міръ, для котораго настали послѣдніе дни и антихристъ духовно уже воцарился.
   Они, покинувъ осѣдлую жизнь, рѣшили скитаться, странствовать, скрываясь отъ людей въ непролазныхъ дебряхъ дремучихъ лѣсовъ или въ темныхъ подпольяхъ подъ землею. Проявилась между филиповцами новѣйшая секта сопелковскаго согласія, странниковъ, пустынниковъ, христовыхъ людей, бѣгуновъ, скрытниковъ, голбешпиковъ, подпольниковъ, нырковъ, смотря по тому, подъ какимъ званіемъ захотѣли признавать ихъ окольные жители. (Мы будемъ, относительно бѣгуновъ, руководствоваться тѣми новыми пеще не обнародованными данными, которые собраны и доставлены намъ изъ Каргопольскаго Уѣзда Олонецкой Губерніи).
   Поморцы, ѳедосѣевцы, филиповцы и скрытники -- вся основная безпоповщина, разойдясь до непримиримаго раздраженія и озлобленія, согласно и твердо остановились вмѣстѣ на одномъ: не признавать господствующей церкви и не имѣть со служителями ея и вѣрующими въ нее ничего общаго, если бы даже грозили за то горчайшія мученія и бѣды. Не только войти въ церковь, но и встать подъ тѣнь ея -- великъ грѣхъ даже и на тотъ случай, когда застанетъ проливной дождь.
   Исповѣдниками трехъ старыхъ безпоповщинскихъ толковъ окруженъ былъ Погостъ, и съѣздъ у благочиннаго вызванъ былъ появленіемъ въ тѣхъ мѣстахъ новаго толка -- четвертаго, неизвѣстнаго и неожиданнаго, какъ печальное доказательство, что расколъ ростетъ и направился въ ту сторону, гдѣ его не сослѣдишь и не откроешь.
   Стали, однако, слѣдить и разузнавать.
   Къ самимъ сектаторамъ не пойдешь -- и на дворъ они не пустятъ. Случается такъ, что, проходя мимо, неожиданно получишь оскорбленіе: либо заржутъ по-жеребячьи, либо скажутъ неподходящее слово, условную и очень злую брань. Случайная встрѣча, въ нейтральномъ домѣ или гдѣ-нибудь въ лавкѣ, легко укажетъ вора, на которомъ горитъ шапка, укажетъ тѣмъ, что воръ сдѣлаетъ косое взглядье, отвернется въ сторону, выйдетъ вонъ, а если и останется, то упорно промолчитъ и выждетъ твоего выхода.
   Да и что ужь говорить про священниковъ? Мірянина взять: пусть-ко любой у нихъ хлѣба выпроситъ, даже прохожій путникъ! Не только хлѣба, воды не дадутъ изъ колодца. Не слышно даже, чтобы кто у нихъ не того прихода и вѣры провелъ ночь, выпросилъ воды.
   Таковы они всѣ безъ различія, и отдѣлить тутъ ѳедосѣевца отъ филиповца трудно. Выжидай, когда филиповецъ, при входѣ въ чужую избу, не молясь хозяйскимъ иконамъ, вытащитъ свою изъ-за пазухи; ищи случая, когда поморецъ отличится отъ ѳедосѣевца тѣмъ, что на работахъ съ православными станетъ жидкія кушанья ѣсть изъ особыхъ чашекъ и только густыя изъ одной, выговоривъ свое правило: "вино да каша -- одна чаша".
   Личными наблюденіями не убѣдиться: надо обратиться къ прихожанамъ, которые по-неволѣ близко стоятъ къ односельцамъ и потому больше видятъ. Иные, пожалуй, по именамъ всѣхъ назовутъ, но вѣрно ли? Конечно, нѣтъ. Нѣтъ, именно по тому, что тамъ, гдѣ расколу раздолье, тамъ въ одной семьѣ всѣ три вѣры вмѣстѣ, и всякій ѣстъ изъ своей чашки, и всякій молится своей иконѣ. Бабушка держитъ поповщинское распятіе, съ изображеніемъ на самомъ верху Господа Саваоѳа, подъ нимъ Св. Духа и крестъ съ титломъ: I. Н. Ц. I., а у большухи -- тоже осьмиконечное распятіе, но поморское: вмѣсто Саваоѳа, образъ Нерукотвореннаго Спаса; Духа Святаго нѣтъ и, вмѣсто титла, написано: Іс. Хс. Царь Славы, а самъ хозяинъ иконы своей никому и не покажетъ, какъ истый филиповецъ. Умершихъ всѣ кладутъ въ гробъ, выдолбленный, по древнему русскому обычаю, изъ цѣльнаго дерева (изъ колоды), завернутыми въ саванъ; но бабка разрѣшаетъ похоронить себя на православномъ кладбищѣ, а "сама" ни за что на это не согласна: хоть въ лѣсу подъ пнемъ, но не со "щепотниками".
   Бываетъ и такъ, что всѣ члены семьи согласятся на одномъ толкѣ, но одни, дозволивъ себѣ при пуждѣ и по-неволѣ обміршиться (поѣсть съ православными, побывать въ ихъ церкви и т.п.), налагаютъ на себя исправу: нѣсколько лѣстовокъ (нѣсколько разъ сотню поклоновъ), отлучаются въ молитвѣ, въ пищѣ. Другіе ничего этого съ собою не дѣлаютъ. Свекровь, купленную на торгу пищу, освящаетъ молитвами, сноха -- стряпаетъ и такъ, неосвящоную. По однимъ, сарафаны и большіе платки надо носить непремѣнно одинаковаго степеннаго цвѣта: либо черные, голубые, либо синіе, по другимъ -- нѣтъ грѣха и въ пестрыхъ веселыхъ цвѣтахъ. На молитвѣ въ однѣхъ семьяхъ стараются всѣ стоять рядомъ и поклоны класть разомъ, а не врозь, по образцу птичьяго полета, въ другихъ -- молятся, кто какъ знаетъ, но старшіе -- особенно и прежде, младшіе -- потомъ, послѣ всѣхъ.
   Нѣкоторые выдумали, что хороша и богоугодна та молитва, къ словамъ которой прибавлять "охъ-охо-хо": прочіе надъ этимъ подсмѣиваются. Такимъ образомъ, и въ одной сектѣ разные толки,-- ничего не разберешь: все спуталось, и сами исповѣдники мало себя понимаютъ. Это вводитъ въ соблазнъ наблюдателей, и въ данномъ случаѣ очень легко ошибиться и другихъ ввести въ заблужденіе. Мудрствующіе священники попадались тутъ всего легче, именно тѣмъ, что раздробили основные толки на мелкія подраздѣленія: явились у нихъ и охохонцы какіе-то, щель ники, немоляки, стариковщина, подцерковники и еще цѣлые десятки, и пошли гулять по свѣту эти неизвѣстныя и несуществующія секты. Стало еще труднѣе понимать основныя и главныя секты, и учотъ раскольниковъ сдѣлался почти недоступнымъ.
   Учотъ сталъ совсѣмъ невозможнымъ въ виду другой неизбѣжной бѣды, что, гдѣ дрова рубятъ, тамъ и щепки валяются, гдѣ повальная болѣзнь -- тамъ и зараза. Между расколомъ и православіемъ образовалось то неопредѣленное и неизбѣжное среднее, на чемъ уже совершенно можно запутаться и ни до чего яснаго не дойти. А повидимому -- и дѣло совсѣмъ нехитрое и причина его очевидная.
   Большая ли рѣдкость встрѣтить духовному пастырю между православными прихожанами такихъ, которые не только вбвее незнакомы съ основными истинами вѣры христовой, но и не знаютъ ни одной молитвы? Удивительно ли, что, въ то же время между этими людьми встрѣчаются безчисленныя бредни раскольничьихъ сектъ. И это "среднее", эти межеумки и "ни то, ни се" сами не знаютъ, къ чему себя приписать: прямо ли къ филиповцамъ, или продолжать считать себя православными. Православный же онъ только потому, что два-три раза былъ въ церкви. Первые два раза приходилъ самъ исповѣдоваться и пріобщаться, потому что задумалъ жениться и сказали ему, что безъ попа тутъ нельзя, и бракъ не крѣпокъ, и жена можетъ сбѣжать, и всякъ твоему горю посмѣется: "ходилъ-де вокругъ пня, вѣнчалъ-до тебя сѣрой волкъ: убирайся ты къ лѣшему-чорту со своей глупой жалобой". Третій разъ былъ въ церкви не по своей волѣ: привозили умершимъ и отпѣвали по православному обычаю, потому что считался таковымъ и былъ записанъ въ приходскихъ спискахъ. На этомъ и кончалось все православіе, если въ теченіи жизни не заболѣвалъ опасно, когда нужно было приглашать священника на домъ, чтобы не сказали, что умеръ безъ исповѣди и причастія: и вотъ теперь самъ попъ свидѣтель тому, что ты дѣйствительно боленъ и не умираешь внезапною или насильственною смертію.
   Эти средніе окрестить младенца не прочь, хоть въ какой угодно холодной водѣ, но вдругъ, ни съ того, ни съ другого, затруднитъ ихъ мѵропомазаніе: "нельзя ли, бачько, не мазать".
   У хорошаго трезваго священника исповѣдаться не прочь, да вдругъ выдумаютъ дѣлать это не иначе, какъ тайно, ночью. То вдругъ начнутъ всѣ молиться двуперстнымъ крестомъ, то повадятся ходить въ одну какую-нибудь часовню, то начнутъ толковать между собою, о грѣхахъ разныхъ: гулянки -- грѣхъ, зимнія катушки съ горъ -- грѣхъ; перестанутъ на масляницѣ надвѣшивать качели, въ кабаки ходить. То начнутъ приходить съ вопросами за разрѣшеніемъ разныхъ недоумѣній:
   -- Я, вотъ, въ дальную дорогу съ обозомъ сходилъ, чужой пищи поѣлъ, притрогивался...
   -- Къ чему притрогивался?-- спрашиваетъ отецъ Корнилій.
   -- Да мало ли къ чему, ко всякому...
   -- Ну, и пущай!
   -- Надо исправиться: въ баню сходить, потому, можетъ, къ чему нечистому прикасался.
   -- Ты и сходи въ баню, помойся. Послѣ дороги баня хорошо помогаетъ; облегчаетъ грудь.
   -- А ты бы мнѣ молитву передъ-баней-то, молитву такую прочелъ.
   -- Какую же такую молитву?
   -- Отъ оскверненія.
   -- Ну, братцы!-- скажетъ себѣ Корнилій:-- мудрено васъ сосчитать, какъ барановъ въ стадѣ: все шли ладно, да вдругъ попритчилосъ и шарахнулись, когда я на второмъ десяткѣ считалъ, а теперь со счету совсѣмъ меня сбили.
   -- Какъ эта трудная наука-то, отецъ Евтихій, называется, что владыка-то намъ задалъ?-- спрашивалъ онъ Евтихія, встрѣтившись съ нимъ на сельскомъ базарѣ.
   -- Статистическія изысканія! отвѣчалъ Евтихій, спеціально явившійся сюда по порученію матушки, присмотрѣться и, если подойдетъ цѣна, то и купить рукавицы для работницы, а вовсе не затѣмъ, чтобы подыскать и присмотрѣть вѣрнаго человѣка для разговоровъ по предмету статистики и заданнаго архіереемъ вопроса.
   Евтихій отъ другихъ товарищей (исключая Корнилія и отчасти Ивана) не отличался, а можно даже сказать, превосходилъ ихъ гордостію (чехвальствомъ, какъ говорятъ мужики), доведенной до грубости въ обращеніи съ этими мужиками, торгующими на базарахъ и молящимися Богу въ церквахъ и подпольяхъ. Высшіе взгляды, презрѣніе къ сѣрому неграмотному люду, нахватанные въ семинаріи, пріобрѣли въ академіи даже злобный оттѣнокъ. Въ сношеніяхъ съ мужиками Евтихій оказывался бранчивѣе, крутѣе и капризнѣе прочихъ. Крестилъ, хоронилъ, исповѣдовалъ, вѣнчалъ онъ какъ и другіе, но къ бесѣдованіямъ былъ неохотливъ, да, признаться, и неумѣлъ. Отличался онъ отъ другихъ только тѣмъ, что, когда тѣ никакихъ книгъ не читали, онъ читалъ много и охотно. Когда другіе лѣниво служили въ церквахъ, но со старовѣровъ взыскивали за то, что тѣ молятся дома -- Евтихій всегда пѣлъ и обѣдни, и утрени, и вечерни, и табаку не нюхалъ. По книгамъ изучалъ онъ дѣленіе раскола на секты, но Корнилій и этого не дѣлалъ, а рѣшилъ себѣ, что совсѣмъ непоповское дѣло -- разбирать раскольниковъ по тремъ извѣстнымъ стариннымъ толкамъ: какъ будто даже при этомъ и стыдно (до того трудно).
   Оставалась передъ нимъ четвертая секта новая.
   И надъ нею думалъ Корнилій: попадью спрашивалъ, къ просфирнѣ и другимъ бабамъ, которыя посудачливѣй и поболтливѣй обращался -- онѣ чего не слыхали ли?
   Рѣшился даже дьячка послать потолкаться въ народѣ, въ кабакѣ посидѣть. Ничего не дознавши, и самъ выходилъ на поиски.
   -- Не купишь ли ты у меня, Корнилій Семенычъ, жеребенка? Дома молокомъ я отпаивалъ,-- спрашивалъ его толстый, какъ боровъ, сосѣдній торговецъ, придя къ нему на домъ.
   -- Прикупить можно, а ты скажи-ко мнѣ, Лука Ѳедосѣичъ, не слыхалъ ли ты чего про тотъ народъ, что по нашимъ мѣстамъ въ лѣсъ жить уходитъ?
   -- Да, вѣдь, тебѣ ужь у нихъ лошадей не покупать: въ лѣсъ ушелъ -- значитъ все продалъ. На что это тебѣ потребовалась? Небось начальникъ твой велѣлъ?
   -- Изъ собственнаго, признаться, любопытства, хитрилъ опытный Корнилій: -- стали наши бабы что-то часто про нихъ поговаривать. Вечоръ только и разговоровъ у нихъ было. Ту бабу свели, эту дѣвку сманили. Въ чемъ тутъ хитрость?
   -- Такъ у нихъ вѣра, Корнилій Семенычъ: вся ихна вѣра на бабѣ утвердилась. И въ лѣсу, знать, безъ бабы скучно жить,-- мудрилъ, въ свою очередь, захожій продавецъ изъ среднихъ "никудышныхъ", склонившійся болѣе къ ѳедосѣевщинѣ.
   -- Значитъ, по ѳедосѣевски, браковъ у нихъ нѣтъ?
   -- Какъ свадьба, коли сама идетъ своей волей и родителевъ не спрашиваетъ? Кому свидѣтельство-то подписывать? Въ лѣсу-то разѣ медвѣдь про то спрашивать станетъ, а волкъ-отъ вонъ и совсѣмъ безъ паспорту бѣгаетъ которой годъ,-- размазывалъ и замазывалъ продавецъ жеребенка.
   -- Да въ которыхъ лѣсахъ-то, въ лѣсахъ-то которыхъ живутъ и скрываются?-- не безъ торопливости и досады въ голосѣ, продолжалъ бесѣдовать Корнилій.
   -- Въ лѣсахъ, надо быть, въ сюземныхъ скрываются, въ такихъ, чтобы никто ихъ увидать не могъ, а кольми паче попы. Можетъ, и въ тѣхъ лѣсахъ сокрытіе имѣютъ, которые по твоему приходу росту тѣ,-- философствовалъ гость.
   -- Что ты за жеребенка-то норовишь взять?
   -- А подемъ -- погляди!
   Пошли глядѣть, а у попа, опять-таки ничего не вышло: о чемъ по своему приходу придется писать преосвященному?
   -- Какъ вы по этому дѣлу полагаете?-- спрашивалъ потомъ Корнилій у становаго, подливая ему въ чай норвежскаго, дешеваго, но очень крѣпкаго рому.
   Господинъ съ лошадиными манерами и трубнымъ голосомъ, многозначительно сморщилъ лобъ и, ухватившись обѣими руками за правое колѣно и покачиваясь, отвѣчалъ:
   -- Самъ я эту статистику собиралъ недавно и могу подѣлиться собранными свѣдѣніями. Канальи эти -- какіе-то бродяги пришлые, а не здѣшные. У одного изъ нихъ совсѣмъ былъ на слѣду, да мерзавецъ-десятскій предупредилъ -- далъ имъ знать! Начистилъ ему зубы, обѣщалъ выпороть и прогнать прочь. Ловить ихъ очень трудно: вотъ, идетъ въ лѣсъ тропинка, едва примѣчаешь ее -- идетъ-идетъ, къ рѣкѣ приводитъ. На рѣкѣ гдѣ-то бродъ и, если попадешь на него -- и на той сторонѣ рѣки сейчасъ найдешь тропинку, однако, не сразу. Тутъ мохъ надранъ и накиданъ, тутъ сами негодяи эти камней натаскали: для нихъ это -- примѣта, для посторонняго -- чортъ знаетъ что такое. Эта тропинка въ болото приведетъ: тутъ никому не пройти, а они, подлецы, одни только и могутъ. Тамъ у нихъ подземелье съ ходами и выходами мѣстахъ въ трехъ. Выходы эти подведены такъ, что надъ ними стоитъ дерево съ корнями: надо это дерево уронить, чтобы дыру увидѣть. Это и есть дверь въ подземное жилище этихъ анаѳемъ.-- Вы и спускались туда?
   -- Нѣтъ, зачѣмъ же, батюшко? Отъ меня губернское правленіе требовало только показаній о количествѣ совращенныхъ вновь.
   Опытный Корнилій о церковныхъ данныхъ его благородіе уже и не спрашивалъ, имѣвши случаи удостовѣряться въ точности ихъ и посмѣяться надъ пріемами. Становой и возы на ярмаркахъ считалъ въ то время, когда одни еще въѣзжали, а другіе успѣли съѣхать, и одновременно выражалъ желаніе узнать, сколько было народа на торжищѣ и на какую сумму крестьяне привезли своихъ издѣлій и продуктовъ промысла въ то время, когда за покупкой бѣлки во весь тотъ день по пріѣзжалъ еще самый богатый скупщикъ.
   Этотъ всякой годъ имѣлъ обыкновеніе пріѣхать, звякнуть деньгами, назначить на бѣлку цѣну и открыть на нее торгъ, т. е. пустить на продажу одни лишь остатки, т. е. самыя мелкія партіи. При этомъ, по старому завѣту, не считалъ онъ, изъ боязни грѣха и отвѣта предъ Богомъ, ни товару сполна, ни барыша, какъ не считаютъ крестьяне хлѣбнаго умолота, толкуя "что Богъ далъ -- все въ закромахъ будетъ". И къ другому ходовому ярмарочному товару, соленому и сушеному грибу, господинъ становой, къ изумленію отца Корнилія, приговаривался-было я тоже сосчитать хотѣлъ съ неоспоримою точностью, но и тутъ, по тѣмъ же причинамъ, не выгорѣло.
   -- Скажи ему, сколько за товаръ денегъ собралъ (толковали мужики), сколько за грибъ, да за бѣлку денегъ выпустилъ; онъ, вишь, по этому и раскладку на себя сдѣлаетъ, чтобъ больше собрать, гусь эдакой! Врите ему, ребята, что больно-де тяжолое время приспѣло: на все недородъ, ни отъ чего нѣту корысти.
   Обратился, наконецъ, Корнилій къ своему дьячку, котораго посылалъ на поиски.
   -- Бачка, ваше благословеніе!-- пошолъ я отъ васъ, ходилъ-ходилъ, слушалъ-слушалъ,-- тараторилъ дьячекъ, захлебываясь словами и безпрестанно кланяясь.
   -- Да, не гоню, не торопись! Подпоясался бы, авось легче будетъ,-- приласкалъ, смѣючись, Корнилій.
   -- Вотъ эту "статію-то" я и собиралъ. Гришка-цаловальникъ сказывалъ: есть, говоритъ, такіе; будь, говоритъ, Миронычъ, ты касательственно этого не въ сумлѣніи. Есть, говоритъ -- завелись. Вотъ-тѣ Христосъ, завелись! Живутъ въ подземельяхъ и ходы подѣлали. Не ходи къ нимъ. Никакъ ты ихъ не ссягнешь -- убьютъ. Весеневской цаловальникъ про кровь поминалъ: какъ-де младенецъ у нихъ родится, такъ они сейчасъ убьютъ и кровью его свои портреты пишутъ и книги пишутъ. Ажъ книга-та свѣтится! И мнѣ одну такую книгу показывалъ, полууставомъ писана. И -- повѣрьте, ваше благословеніе, истинному Богу, литеры въ той книгѣ свѣтятся -- своими я глазами то видѣлъ. Одну ужь -- говоритъ -- я такую книгу отцу Евтихію подарилъ: онъ до нихъ-де охотникъ. А эту -- говоритъ -- никому не отдамъ, какія хошь давай деньги. А станутъ тре бовать -- скажу нѣтъ. А вотъ передъ истиннымъ Христомъ!-- самъ я ее видѣлъ.
   И опять нѣтъ толку.
   -- Ступай, дьячекъ, домой, проспися: дьячиха ужь сколько разъ прибѣгала спрашивать, куда послалъ; не убили бы-слышь. И ревѣть принималась. Утѣшь ее и выспись!
   Евтихій вчитывался въ. по даренную, писанную полууставомъ, съ обычными изъ киновари заголовками тетрадку, подъ названіемъ: "Сказаніе о происхожденіи странническаго согласія и разнообразныхъ его отрасляхъ {Сказаніе это всѣмъ, писавшимъ о страннической сектѣ, было неизвѣстно. Въ дальнѣйшемъ разсказѣ нашемъ мы предпочитаемъ пользоваться такими рукописями (пятью), которыя также до сихъ поръ не были извѣстны и обращались исключительно въ предѣлахъ мѣстности Каргопольскаго уѣзда.}.
   Сказаніе начиналось такъ:
   "Предвѣщая божественнымъ своимъ евангеліемъ, Христосъ Богъ нашъ, яко въ послѣдняя времена быти великимъ соблазномъ симъ, между виновниками указываетъ и на такихъ, которые будутъ отводить отъ истины указаніемъ своихъ прелестей -- въ пустыни. Въ настоящее же нынѣ плачевное время постигнуты мы событіемъ и свидѣтели есмы раскинутыхъ соблазновъ".
   И далѣе, на пущую радость и удовольствіе Евтихія:
   "Соблазнители, отводящіе съ пути истины къ прелести, обольщая указаніемъ въ пустыни, внушаютъ намъ обратить вниманіе на ученіе и прохожденіе сихъ новоявльшихся, называющихъ себя пустынниками и странниками по сущности вѣрованія своего, принятаго съ крещеніемъ, проживъ между ними шестьнадесять лѣтъ въ духѣ ихъ странничества, видѣлъ я отводимыхъ съ пути истины простодушныхъ человѣкъ и легковѣрныхъ христіанъ, соблазненныхъ пустыннымъ странничествомъ, какъ лучшимъ сродствомъ къ пріобрѣтенію спасенія, вчиная себя, со обѣтомъ крещенія, въ странничество. Крещеніе же свое простодушные называютъ не христовымъ, но Іоанновымъ или пустыннымъ, какъ мнѣ случалось многократно слышать отъ нихъ; извѣстно и прочимъ".
   "Пристрастіе чуждо было моего намѣренія" -- увѣряетъ сказаніе. "Побуждался я истиною внушить легковѣрнымъ и простодушнымъ братіямъ моимъ, что они, бѣдные, содѣлались не христіане-странники своимъ перекрещиваніемъ, но лишившись таинства покаянія, колеблемы всякимъ вѣтромъ ученія ихъ". "Если они говорятъ вамъ: "се здѣ Христосъ въ пустыни",-- не ходите слѣдомъ за ними. Я обнажу вамъ корень ихъ согласія и соблазна, соосязаю же и самое древо, произрастшее отъ того, и покажу, животъ или смерть даруютъ плоды его".
   "Слѣдующая же за симъ повѣсть и являетъ намъ сіе":
   Странники происходятъ отъ старца Евфимія. Онъ былъ родомъ переяславлянинъ; имѣлъ жену и дѣтей; мірское имя его никому неизвѣстно. Въ первый рекрутскій наборъ, послѣ третьей ревизіи, бывшей въ 1764 году, въ царствованіе государыни Екатерины ІІ-й, былъ онъ отданъ въ военную службу. Вскорѣ онъ оттуда скрылся и подъ видомъ странника явился въ Москву, гдѣ и былъ принятъ филиповцами въ ихъ согласіе. Здѣсь вскорѣ онъ познакомился съ проживавшимъ тамъ инокомъ Ѳеодосіемъ, прежде бывшимъ архіерейскимъ пѣвчимъ, который тоже сбѣжалъ изъ военной службы. "И были они во всемъ до раздора Евфиміева дружны и вкупѣжительны". Но недолго тамъ пробыли. Совѣтовали имъ московскіе люди, какъ неимѣющимъ у себя законныхъ видовъ на жительство, "для безопасности и душевнаго спасенія" уѣхать въ Поморье, а Евфимію у тамошняго старца Андреяна постричься въ монахи.
   Евфимій такъ и сдѣлалъ, т. е. добрался до дальняго Топозера, гдѣ и поселился въ одномъ изъ тамошнихъ скитовъ, расположенныхъ по берегу и островамъ этого огромнаго озера. Однако пробылъ онъ тамъ недолго, не болѣе двухъ лѣтъ. Онъ выѣхалъ "съ противнымъ духомъ мудрованія", а причина тому была слѣдующая:
   Прозналъ онъ какъ-то, что "отецъ-постригатель" его, Андреянъ, имѣлъ уже въ жизни случай отказаться отъ ученія и правилъ своего филиповскаго согласія: земское начальство сняло съ него камилавку и водило его въ церковь. Что тамъ съ нимъ происходило -- въ подробности зналъ только самъ Андреянъ, и лишь нѣкоторыя частности извѣстны были немногимъ. Тѣмъ не менѣе, Евфимій сталъ посылать въ Москву письма, укоряя совѣтчиковъ своихъ за то, что они раньше не сказали ему про извѣстную вину Андреяна. Евфимій немедленно поспѣшилъ оставить Поморье.
   Вмѣстѣ съ товарищемъ своимъ Ѳеодосіемъ, онъ пріѣхалъ въ Ярославль. Найдя тутъ единомышленниковъ, оба они остались жить, будучи приняты очень радушно. Явились они сюда съ затаеннымъ недоброжелательствомъ къ филиповскому ученію, и уже здѣсь Евфимій задумалъ объ исправленіяхъ и преобразованіяхъ. Ѳеодосій отговаривалъ начинать это дѣло такъ скоро, и во многомъ съ нимъ не соглашался. Евфимій, однако, не послушался и для своихъ цѣлей хаживалъ въ пошехонскіе лѣса, гдѣ были тогда два скита Филипова согласія: Мининъ и Леонтьевъ. Тутъ онъ нашелъ себѣ одного послѣдователя, изъ недавно пришедшихъ туда, именно Павла Васильева, бывшаго крестьянина господина Мотовилова.
   Вскорѣ пронесшійся слухъ о сыскѣ скитовъ съ военною командвю заставилъ Евфимія и Павла уйти въ Ярославль и пристать, близъ города, въ деревнѣ Малышевѣ, у своего пріятеля Петра Ѳедорова. Пошехонскіе скиты тѣмъ временемъ были раззорены.
   Въ Малышевѣ, при содѣйствіи Павла, Евфимій занялся составленіемъ, перепискою и распространеніемъ въ народѣ обличительныхъ сочиненій, "дѣлалъ выписки изъ книгъ и постъ водилъ". При личномъ его содѣйствіи и стараніи расположить умы въ свою пользу, ему удалось "заронить сѣмена сомнѣній для задуманнаго имъ новаго согласія". Озаботившись привлеченіемъ послѣдователей себѣ, онъ пріобрѣлъ таковыхъ восемь человѣкъ. Кромѣ Павла Васильева съ сестрой и малышевскаго Петра Ѳедорова, его усерднаго покровителя, ему послѣдовали: пошехонецъ Василій Прокофьевъ изъ деревни Бокарева (названный имъ Егоромъ), съ двумя дочерями, и Ирина Ѳедорова изъ Кашинскаго уѣзда съ Туговой Горы, названная Доминикой.
   "Но еще не все имъ было сдѣлано: не доставало самаго главнаго дѣла для основанія строимаго имъ зданія".
   "Нужно ему было прежнее все смыть съ себя и вновь обновиться крещеніемъ. Для исполненія сего льстился онъ надеждою на одного извѣстнаго ему престарѣлаго мужа, по имени Іоанна, странствующаго издревле, и который былъ отъ первыхъ остальцевъ древняго православія, а можетъ быть еще что былъ крещенъ и отъ священниковъ того православія, проживавшаго измлада въ укрывательствѣ, и посему не бывъ записанъ ни въ которой ревизіи".
   Евфимію, однако, не удалось уговорить этого Ивана перекрестить себя и тѣмъ положить начало новому согласію "странствующей церкви". Какъ долго ни домогался Евфимій, "Иванъ не захотѣлъ послужить соблазномъ, для многихъ его знающихъ чадъ духовныхъ, которыхъ онъ много имѣлъ".
   Такъ и не удалось Евфимію "обновить себя крещеніемъ отъ Іоанна, какъ и истинный Христосъ Богъ, начавшій благовѣстіе отъ времени крещенія своего отъ Предтечи Іоанна. Впрочемъ, по убѣжденію своихъ умствованій, не иначе долженъ быль Евфимій начать собирать въ согласіе ученія своего, какъ съ крещенія себя, хотя и не могъ креститься отъ живущаго и желаемаго имъ крестителя, принужденъ былъ самъ себя крестить, бывъ неоднократно крещенъ. Что я исполнилъ".
   Это было въ 1774 году.
   На другой же день по самокрещеніи своемъ, Евфимій крестилъ всѣхъ семерыхъ своихъ послѣдователей, изъ числа которыхъ вскорѣ Павелъ Васильевъ, не сидѣвшій на одномъ, но переходившій изъ одного мѣста въ другое (въ Пошехонскомъ уѣздѣ), былъ пойманъ и, по суду, сосланъ въ Сибирь. "Причиною же сему было въ бѣгствѣ отъ Вавилона (міра сего) стяжаніе сребреницъ его, которыя далъ взаимъ одному изъ знакомыхъ. И ненавидяй Павелъ Вавилона, сжалился по его сребреникахъ, началъ безотступно ихъ требовать отъ должника, который, чтобы спасти Павла отъ прикосновенія къ нимъ, а себя избавить отъ докучливости его, доставилъ свѣдѣнія къ пойманію его".
   Евфимій съ остальными пятью послѣдователями своими (кромѣ Петра Ѳедорова, оставшагося дома) вскорѣ ушелъ въ галиц кіе лѣса. Отъ притѣсненій обывателей тѣхъ мѣстъ, "по наученію Нѣтовщины (то-есть послѣдователей Спасова согласія), онъ не могъ прожить здѣсь больше двухъ лѣтъ и выѣхалъ съ Ориною Ѳедоровою опять въ Ярославль (Василій же съ дочефьми удержался въ галицкихъ лѣсахъ). Близъ Ярославля, опять въ домѣ страннопріимника, и благодѣтеля своего Петра Ѳедорова, Евфимій прожилъ еще три года до кончины своей, послѣдовавшей 20-го іюля 1779 года на 49-мъ году жизни. При селѣ Малышевѣ онъ и былъ преданъ землѣ.
   Онъ былъ хорошимъ мастеромъ въ уставномъ письмѣ: въ 20-ти тетрадяхъ, съ помощью братьевъ Григорія и Алексѣя Яковлевыхъ, онъ переписалъ книгу, заключающую въ себѣ догматы его ученія "по 38 строкъ въ четверти тонкаго и мелкаго письма, видѣнную мною (пишетъ далѣе авторъ "Сказанія") съ подписью его". Умѣлъ онъ и рисовать: "есть рисованныя имъ книги и украшенный лицевой апокалипсисъ. Сдѣланныя же имъ разныя сочиненія и выборки принадлежатъ ко времени распространяемаго имъ своего согласія, и всѣ они остались у находившейся при немъ неотлучно ученицы и собесѣдницы Ирины Ѳедоровой". Она-то и стала теперь во главѣ секты.
   Послѣ смерти Евфимія долгое время не было въ сектѣ приращенія. Только одной Оринѣ удалось перекрестить въ селѣ Сопѣлкахъ (въ 4-хъ верстахъ отъ Малышева, въ 15-ти верстахъ отъ города Ярославля) тамошняго крестьянина Петра Семенова, переимекованнаго Севастьяномъ, и уже черезъ 20 лѣтъ по смерти Евфимія, перекрестить еще ярославскаго мѣщанина Мокѣя Ѳодорова {"Который (говоритъ авторъ Сказанія) и нынѣ находится въ живыхъ, старѣйшей изъ потомковъ Евфиміевыхъ, который иного и сообщалъ мнѣ: всѣ вѣденія и извѣстія, для его какъ бы современныя, которыя были мнѣ источникомъ и Иринѣ и сожительствуя съ нею, у которой сохранились всѣ тайны жизни и ученія Евфиміева".}.
   Въ селѣ Сопѣлкахъ ученіе странниковъ быстро распространилось, одни стали уходить изъ домовъ, другіе, сами нерѣшавшіеся бѣжать, вознаграждали себя тѣмъ, что старались укрывать скрывшихся.
   "Послѣ сего перейду (пишетъ авторъ Сказанія) въ сказанію своего времени, видѣннаго мною шестьнадесятилѣтнимъ временемъ происхожденія между ими, подъ видомъ ихъ странства".
   Дерево отъ корня Евфиміева начало развѣтляться на отдѣльныя и самостоятельныя отрасли.
   Нѣкто Иванъ Петровъ, изъ Нерехты, поступилъ въ странники и сдѣлался ревностнымъ проповѣдникомъ, крестилъ самъ себя, плѣнившись ученіемъ Евфимія, но послѣдователи его отдѣлялись отъ евфимистовъ и стали считать себя правѣе и чище.
   Иванъ Ѳедоровъ, крестьянинъ деревни Голенищева, принадлежавшій къ ѳеодосіевскому андронову кладбищу въ Ярославлѣ, также углубившись въ тайны странническаго ученія и въ дебри лѣсовъ, отдѣлился отъ сопѣлковскихъ тѣмъ, что завѣщалъ своимъ послѣдователямъ: деньги считать за печать антихристову, приносить на жертву свѣчи, масло и ладовъ. Ученіе свое онъ распространилъ въ особенности въ деревняхъ Шахотской волости, "гдѣ христіанство состояло почти изъ женскаго пола, и изъ нихъ нѣкоторая часть увлеклась ревностію, ушла для скрытія себя въ пошехонскіе лѣса". Эти къ уставамъ голенищевскаго Ивана, пребывая въ лѣсахъ, прибавили еще новые: рѣшились не покупать ни соли, ни хлѣба, ни крупъ, продающихся отъ казны, деньги въ руки не брать и податей не платить. А такъ какъ безъ денегъ обойтись нельзя, то и придумали оставлять ихъ въ деревняхъ у довѣренныхъ пріятелей, которые, по просьбѣ ихъ, и исполняли всѣ ихъ надобности. Если же кто-либо изъ ихъ согласія самъ рѣшался покупать, тѣхъ предавали отлученію; пѣніе почитали за грѣхъ преступленія; исповѣди въ лицѣ человѣка и о принимали, и крестить долженъ всякій самъ себя. "И протчіи ихъ многія самоумышленія нѣсть нынѣ время о семъ писати".
   "Яко же рече Іоаннъ Богословъ (заключаетъ "Сказаніе"): изыдетъ отъ пустыни вѣтръ жгучъ и изсушитъ жилы церковныя, рече бо законопреступный врагъ: да не подвижуся въ вѣкъ отъ рода въ родъ безъ зла, ему же клятвы, уста его полна суть горести и льсти, и помышляетъ въ сердцы своемъ: забы Богъ, отврати лице свое, да не видитъ до конца. Мы же возопіемъ къ нему со слезами: возстани, Господи Боже нашъ!"
   

V.

   "Историческій экстрактъ получается (думаетъ Евтихій), основаніе для донесенія по начальству въ надлежащей послѣдовательности изложенія есть, и тѣ мѣста видны въ немъ, гдѣ, по пріемамъ полемической символики, можно поставить возраженія и положенія съ основою на евангельскихъ текстахъ и изреченіяхъ первыхъ отцовъ церкви. Несомнѣнно, "Сказаніе" писано однимъ изъ лжемудрствовавшихъ филиповцевъ, негодующихъ на отпаденія: это еще болѣе облегчаетъ положенія противу мнимаго иночества Евфимія, противу лжекрещеній вторичныхъ. О мракѣ религіознаго неразумѣнія народа сказать прилично. Богатая тэма на намѣренное отлученіе себя отъ прочихъ вѣрующихъ, какъ сыновъ противленія. И ложное пониманіе пустыннаго житія. И странствующая церковь"...
   На маленькомъ нервно-оживленномъ лицѣ Евтихія разлилось радостное самодовольство и увѣренность, когда онъ принялся за краткія свѣдѣнія о такъ-называемыхъ "Странствующихъ христіанахъ", въ. надеждѣ явиться передъ владыкою первымъ сообщителемъ тайнъ скрытной секты и обличителемъ ихъ основныхъ еретическихъ лжеученій (въ разсчетѣ этомъ Евтихій не ошибся впослѣдствіи). Охотливо работалось и скоро писалось: Евтихій былъ наверху авторскаго самодовольства и наслажденія.
   -- Смотри, опять не проторопись по третьегоднешному -- омолаживалъ его голосъ попадьи, напоминавшей тотъ случай, когда Евтихій получалъ вмѣстѣ съ другими строгій выговоръ за неточность и противорѣчіе цифръ.
   За три года передъ тѣмъ писали объ убыли явныхъ раскольниковъ филиповскаго согласія на 28 человѣкъ обоего пола, и о прибыли тайныхъ на 60; въ слѣдующемъ году прибыль оказалась въ явныхъ, и именно на 16 человѣкъ, а въ тайныхъ уже произошла убыль на 20. Такимъ образомъ, на глазахъ производившаго контроль владыки, численность раскольниковъ по годамъ то уменьшалась, то увеличивалась, а между тѣмъ, объяснительный текстъ донесенія говорилъ ему: "замѣчательныхъ случаевъ обращенія раскольниковъ къ православію не было, а также и случая усиленія раскола, а вслѣдствіе сего и явленія раскола также не было". Вслѣдствіе архіерейской помѣты на поляхъ, "значитъ, все обстоитъ благополучно, хотя и не грамматично, и не логично" и замѣченныхъ почти у всѣхъ словъ крупныхъ брызгъ съ пера, секретарь консисторіи написалъ тонкоязвительный, укоризненный текстъ указа, который подострилъ еще болѣе самъ владыка.
   Указъ глубоко огорчилъ и напугалъ всѣхъ виновныхъ, долгое время былъ предметомъ толковъ и послужилъ поводомъ къ извѣстному уже намъ съѣзду у благочиннаго.
   "И въ самомъ дѣлѣ (думалъ всякій про себя), по цифрамъ выходитъ то прибыль, то убыль, а по разсужденіямъ оказывается, что онъ стоитъ въ одинаковомъ уровнѣ, неподвижно.
   Было и досадно, и стыдно, и утѣшительно лишь только то, что въ сосѣднемъ благочиніи священникъ лишонъ былъ стараго мѣста и переведенъ въ новый приходъ въ то же злополучное тяжелое время, когда вновь прибывшій архіереи принялся за повѣрку приходскихъ донесеній.
   Донесеніе говорило: "въ приходѣ раскольниковъ ни тайныхъ,, ни явныхъ въ настоящее время нѣтъ", а между тѣмъ (какъ извѣстно было и архіерею), приходъ этотъ особенно отличался расколомъ, былъ, такъ сказать, разсадникомъ его, ибо въ немъ съ открытія православной церкви существовалъ раскольничій скитъ.
   Архіерей писалъ на ноляхъ: "если, въ продолженіи 35 лѣтъ, не было совращеній, то столь многознаменательный случай упадка раскола, какъ отрадное явленіе, долженъ бы былъ обратить на себя вниманіе пастыря добра и отмѣченъ въ отчетахъ. Дабы приходъ и впредь безъ раскольниковъ не числился, благословляю поставить новаго счетчика".
   Секретарь на послѣднемъ словѣ не задумался, и доложилъ владыкѣ о такомъ приходѣ, гдѣ причтъ показалъ двухъ явныхъ филиповцевъ, назвавъ ихъ даже по именамъ и отозвавшись, что эти-то двое и "поддерживаютъ раскольниковъ въ упорствѣ къ обращенію".
   На борьбу то съ ними повелѣно было ѣхать плохому счетчику на страхъ и поученіе прочимъ.
   -- Смотри, не наври!-- совѣтовала попадья задумавшемуся и вспоминавшему эти случаи Евтихію: -- не опять же намъ ѣхать на пятое мѣсто -- моченьки моей не стало!
   Горько проплакавшись, попадья, все еще черезъ слезы, спросила:
   -- Много-ли скрытниковъ-то на свой приходъ записалъ?
   -- У меня не числятся.
   -- Такъ вотъ смотри и ври! А прежде бы у добрыхъ людей спросилъ. Я и женскимъ дѣломъ, а больше твоего знаю. Лукозерскій -- то сюземокъ въ нашемъ приходѣ?
   -- Въ заозерской дачѣ, и деревня Каменка въ нашемъ приходѣ.
   -- Что я слышала?! Ходили передъ Покровомъ мужики окуней ловить, захотѣли уху сварить. Въ лѣсу лѣсную избушку нашли съ сѣнцами. Въ избушкѣ по ларю мука, разсыпана; по полочкамъ кое-гдѣ разбросаны спички и трутъ: знать по всему, что сейчасъ тутъ живые люди были, да вышли, схоронилися. А видно, подолгу и давно живутъ: колодецъ вырытъ и обрубленъ. На дворѣ пасти (ловушки) для душенья мышья. На божницѣ мѣдный образокъ видѣли: сидящій на престолѣ Господь Вседержитель. Подъ окномъ выдолбленъ пражикъ, куда вкладывается широкая доска вмѣсто стола. Въ сѣнцахъ разные черепки, скамеечки, ставчики, поваренки, тряпье и опорки валенокъ. Въ третьей коморкѣ лежанка складена изъ кирпича. На дворѣ видны пни и могилки подъ елочками.
   -- Вотъ и храмъ!-- не утерпѣлъ замѣтить Евтихій: дымная лачужка, смердящая затхлымъ и сырымъ воздухомъ конура замѣнила у-нихъ истинную, святую, соборную и апостольскую, благодатную и благовонную церковь. Лазейка, основанная не на мощахъ святыхъ угодниковъ Божіихъ, а на костяхъ смердящихъ; стала на мѣсто храма, его же не одолѣютъ и врата адовы. Отмѣнно!
   -- И еще слышала. Ходилъ нѣкоторый человѣкъ съ ружьемъ полѣсовать рябчиковъ и бѣлку. Шелъ по извилистымъ тропинкамъ, заслышалъ шорохъ -- собаки залаяли. Что-то живое свернуло въ сторону и пало въ кусты и клочи. Андрей строго не велѣлъ собакамъ лаять, потому что не медвѣдя видѣлъ, а человѣка. А было это противъ гришуткиныхъ сѣнокосовъ, съ полверсты выше Барсуковакъ рѣчкѣ Киченкѣ. Я для тебя все это и запомнила. Нашего ли прихода?
   -- Нашего прихода.
   -- Теперь не будешь выхвастываться, что эдакой ты проповѣдникъ, что расколъ передъ тобой какъ воскъ таетъ. Выдумали вы съ преосвященнымъ верстаться! Пиши-ко знай глупости-то свои, а я вотъ, какъ владыка пріѣдетъ, сама ему все доправлю: онъ мнѣ больше повѣритъ.
   Впрочемъ, написанное Евтихіемъ, архіерею очень понравилось, и донесеніе его получило, противъ всякаго ожиданія, большую извѣстность. Объ немъ говорили, удивляясь свѣдѣніямъ, и любуясь, и завидуя способу изложенія.
   Записка Евтихія названа образцовою. Приказано было ознакомить съ ея содержаніемъ, по возможности, всѣхъ пастырей, пасущихъ овецъ среди волковъ-раскольниковъ. Секретарь консисторіи усадилъ писца за переписку и бралъ потомъ съ каждаго, являвшагося по дѣламъ священника по рублю серебромъ и по бутылкѣ ямайскаго рома изъ губернскаго погреба за каждую тетрадку.
   Евтихію послано было по ближайшей почтѣ архипастырское благословеніе.
   Случайный подарокъ выручилъ и поощрилъ.
   Похлопоталъ и постарался Евтихій достать черезъ десятыя руки почитать "Цвѣтникъ" Евфимія: получилъ -- и зачиталъ, зажилилъ. Досталъ и "Посланіе его къ московскимъ старцамъ", прочиталъ и знаменитую книгу "Драгоцѣнный бисеръ: о сотвореніи свѣта, о паденіи Адамовѣ и о царствованіи грѣха и о упраздненіи его, о слугахъ антихристовыхъ и о самомъ господинѣ ихъ, о пришествіи Христовѣ, о святой Церкви, о страшномъ судѣ и о царствіи его, и о мукахъ -- отъ божественнаго писанія избрана". Пересмотрѣлъ Евтихій и мелкихъ цвѣтничковъ много. Не показали только ему "Лицеваго Апокалипсиса" съ картинами, изобрѣтенными самимъ Евфиміемъ.
   Въ "Цвѣтникахъ" увидѣлъ Евтихій исключительно подборъ тѣхъ извлеченій изъ Миней, Поученій св. отцовъ, Толкованій, Евангелій, изъ Книги Вѣры, Большаго Соборника, изъ Ефрема Сирина и проч., которыя порицаютъ мірское житіе и, въ противоположность ему, восхваляютъ пустыню, безмолвную жизнь, бѣгство отъ прелестей міра съ полнымъ отреченіемъ отъ него.
   Вотъ отрывокъ изъ слова Іоанна Златоустаго о послушаніи съ вѣрою молящихся на всякомъ мѣстѣ; изъ Іоанна Лѣствичника о памяти смерти; изъ Григорія Синаита о тайной молитвѣ и безмолвномъ житіи; изъ Отечника о домашнихъ грѣхахъ и нестяжаніи; изъ Никиты Стифата "О пустынѣ истинной", "О изведеніи души изъ Египта грѣховнаго".
   Вотъ обширное и широковѣщательное, сильное слово "О презрѣніи и объ отрицаніи міра", съ подробнымъ указаніемъ на всѣ тѣ мѣста изъ евангелія, дѣяній и посланій апостольскихъ, апокалипсиса и псалмовъ, гдѣ находятся отвѣты на эту тэму, столь существенно-важную для наставниковъ и проповѣдниковъ страннической секты. Кстати тутъ и житіе Алексѣя-человѣка Божія, такъ сильно выразившее презрѣніе къ славѣ и богатству міра и такую сильную героическую любовь къ нищетѣ; "О скверности и суетѣ къ происхожденію рода человѣческаго, о растлѣніи и зачатіи человѣческомъ"; "О еже о нуждахъ пещися, налишная же себѣ не попущати, но Богу непрестанно молитися" (поучительное наставленіе для страннопріимцевъ секты); "О долготерпѣніи, воздержаніи" и проч.
   А вотъ и многоцѣнный бисеръ странническаго ученія: "Толкованіе на слово св. Ипполита папы римскаго", сочиненіе самого Евфимія, и опять иныя извлеченія изъ того пространнаго и неизсякаемаго моря поученій и восхваленій пустыннаго и молитвеннаго житія, на которыя столь были обильно щедры пустынники Синая и Аѳона. Вотъ и знаменитая, столь возлюбленная всѣмъ старовѣрствомъ пѣснь Іоасафа царевича "О пустынѣ" ("Пріими мя, пустыня, яко мати чадо свое во тихое и безмолвное нѣдро свое"), на этотъ разъ въ "Цвѣтникѣ" скрытниковъ написанная подъ крюковыми нотами.
   Еще сборники ("Цвѣтники") другаго вида и содержанія: это -- стихотворныя пѣсни ("стихи"), написанныя большею частью излюбленнымъ силлабическимъ размѣромъ и даже ямбами и анапестами (впрочемъ, далеко не всегда съ соблюденіемъ цезуры). Здѣсь, въ цѣломъ десяткѣ сборниковъ, полученныхъ изъ разныхъ рукъ, написанныхъ разнообразными почерками, отъ полууставнаго съ киноварью, подражательнаго печатному, до обыкновеннаго скорописнаго, полуграмотнаго и дѣтскаго, тотъ же строгій выборъ содержанія, соотвѣтствующаго духу ученія секты и духу настроенія сектаторовъ.
   Вотъ и полемическое сочиненіе, написанное полууставомъ съ киноварью (какъ подобаетъ), подъ заглавіемъ: "Описаніе самохвальныхъ, мнимыхъ, таимыхъ, странныхъ, скрытыхъ согласія людей", начатое и конченное странною, дурно риѳмованною прозою, но очень оригинально.
   "Которые сами себя восхваляютъ и прочихъ въ міру всѣхъ христіанъ осуждаютъ, а сами о себѣ не понимаютъ, что на томъ же міру живутъ, изъ тѣхъ же рукъ и хлѣбъ жуютъ: безъ работы пребываютъ только людей въ утѣхахъ зазираютъ, евангельскаго фарисея чинъ на себя принимаютъ" и проч.
   Затѣмъ слѣдуетъ обличеніе ересей ученія.
   Противъ первой ереси, отметанія креста: на 6 недѣль искуса, борется авторъ-филиповецъ свидѣтельствами изъ евангелія, изъ писаній Дамаскина, Патерика и Кормчей {Имя автора неизвѣстно, но обличенія его исключительно направлены противъ каргопольскихъ скрытниковъ.}.
   Вторая ересь -- уводъ людей изъ міра "людей съ міру утаскаютъ аки волки овецъ похищаютъ, и назадъ въ Христово стадо не возвращаютъ, а апостолы на міръ крестили и посредѣ невѣрныхъ оставляли, и тѣ въ таи вѣру хранили, сами тутъ же жили".
   Третьею ересью оказывается презрѣніе къ живущимъ въ міру и бѣгство; четвертою -- отрицаніе милостыни ("бѣдныхъ, убогихъ, на міру живущихъ наблюдать не велятъ, учатъ отъ тѣхъ нищихъ двери запирать, чтобы однихъ ихъ сохранять"); пятою ересью -- осужденіе всѣхъ людей, не единомышленныхъ съ вили; шестою -- непочитаніе креста ("честному и животворящему кресту Христову не токмо главы своей не поклоняютъ, но и шапки не снимаютъ"), принимая его за дѣло рукъ невѣрныхъ евреевъ и противорѣча себѣ тѣмъ, что поклоняются и чтутъ книги, принятыя съ перевода, не только печатныя, но и письменныя, и по только съ древнихъ переводовъ, но и никоніанскія (т. е. исправленныя), а иконамъ поклоняются только тѣмъ, которыя намалеваны руками скрытниковъ.
   Седьмою ересью (конечно, по сравненію со своими); филиповецъ, авторъ полемическихъ главъ, полагаетъ непочитаніе семи вселенскихъ соборовъ по поводу запрещенія седьмымъ соборомъ всему церковному чину чтенія еретическихъ книгъ, которыя противны истинѣ. "А странные не только ихъ принимаютъ, но и основываютъ на нихъ свои правила. Любимая ихъ книга -- Петровы законы (а царя Петра сами антихристомъ нарицаютъ) и о русскомъ расколѣ. Всѣхъ христіанъ всего міра называютъ раскольниками. Въ ревизію писаться по дозволяютъ, не почитаютъ царя и отъ подданства ему убѣгаютъ, а ревизскія сказки признаютъ антихристовою печатію и сатанинскою книгою, говоря людямъ, записаннымъ въ ревизію: "тому нѣтъ крещенія и покаянія".
   Осьмая ересь -- "смѣнно платье надѣваютъ, и на коняхъ разъѣзжаютъ, купеческу одежду на себя притягаютъ", подражая Варлааму пустыннику, въ каковой этотъ являлся въ царскія палаты учить Іоасафа царевича Христовой вѣрѣ.
   Девятая скрытниковъ ересь заключается (по филпповскому обличителю) въ томъ, что они не принимаютъ царскихъ законовъ и не хотятъ записываться въ ревизію, ссылаясь на то, что когда императоръ Петръ, манифестомъ своимъ, собралъ всѣхъ бѣжавшихъ и скрывавшихся старовѣровъ, то записалъ ихъ раскольниками, а за это далъ имъ моленныя и кладбища.
   Десятая -- въ непочитаніи начальствъ, въ отказѣ отъ платежа всякихъ податей и повинностей, а также паспортовъ и билетовъ, чтобы не носить антихристовы пятна и не ыть.его слугами.
   Одиннадцатая ересь -- принятіе въ секту находившихся подъ судомъ и приговоренныхъ къ наказанію и укрываніе ихъ въ своихъ тайныхъ жилищахъ, какъ бы праведныхъ.
   Двѣнадцатая ересь: "егда изъ ихъ закона, если кто пойманъ или гдѣ найденъ и къ начальству приведенъ, начальникъ ихъ перво спроситъ: "ты кто и какой человѣкъ, котораго мѣста отечества и что вина скитанія твоего, рци мы?" Они перво свободнымъ гласомъ отвѣчаютъ: "христіане есмы на земли, а мѣста отечества не. знаемъ, но грядущаго взыскуемъ, странники есмы". И въ оправданіи своемъ ссылаются на соловецкую челобитную (на примѣръ Петра и Евдокима) и на житіе и образецъ Василія Новаго.
   Появленіе же странниковъ въ концѣ своего разсужденія авторъ объясняетъ такими словами: "егда безмѣрны сласти умножились, христіане въ слабости попустились, тогда на ихъ лжеучители появились, и многи избранны прельстились, къ нимъ снова перекрестились, что впредь умножились, отъ пришедшаго человѣка Саввы научились. Онъ ихъ научалъ, на шесть недѣль крестъ съ ворота снималъ, самъ отъ насъ убралсе, а корень его осталсе".
   -- Вотъ и вполнѣ достаточно, чтобы не домогаться'разъясненія иныхъ странническихъ бредней и, на основаніи опровергаемыхъ другимъ слѣпцемъ, приступить къ составленію записки съ догматическимъ содержаніемъ.
   Такъ рѣшилъ себѣ отецъ Евтихій и больше о странствующихъ сектахъ не розыскивалъ.
   Какъ всегда въ дѣлахъ такихъ, гдѣ выслушивается одна сторона и пренебрегается другая, существенной правды сказать не привелось.
   Невполнѣ сознательное стремленіе уподобиться въ житіи первому Христову стаду, дѣйствовавшему на земли, Евтихіемъ замѣчено не было. Видѣлись, по предвзятой заранѣе мысли, грубое невѣжество, гордость, самомнѣніе и дерзостныя поползновенія полуграмотныхъ намотчиковъ -- отчасти именно то, что совершенно помѣшало даже отдаленному подобію желаемаго и искомаго. А между тѣмъ для службъ и молитвъ удобно всякое мѣсто, и всякій, кто умѣетъ читать Іисусову молитву, псалтырь и каноны. Чинъ служенія (похожій на филиповскій, по прямому преемству) отправляется лишь тогда, когда позволитъ случай (по зависимости отъ страннической передвижной жизни). Крещеніе обязательно въ рѣкѣ, покаяніе передъ всѣми вѣрными, подчиненіе законамъ только тѣмъ, которые не колеблютъ благочестія въ вѣрѣ, и т. д. И, по неотразимой послѣдовательности и зависимости отъ историческаго хода событій: сомнѣнія относительно догматовъ господствующей церкви -- тѣ же, какія высказаны въ слишкомъ извѣстныхъ всѣмъ "Поморскихъ отвѣтахъ". Въ виду-же преслѣдованій и гоненій, предреченныхъ и весьма очевидно указанныхъ въ апокалипсисѣ и прямо свидѣтельствующихъ о близости конца міру, полное отреченіе отъ его заботъ и трудовъ, и единственная цѣль -- труды и заботы только апостольскіе: молитва и проповѣдь.
   Затѣмъ, также по естественному ходу вещей, время отъ времени -- новыя прививки къ основному корню: то самокрещеніе, то введеніе брачныхъ обрядовъ, допущеніе въ скитальчествѣ осѣдлости въ видѣ страннопріимцевъ, притворства подъ видомъ православныхъ на случаи поимокъ и заключенія, и т. д.: все -- подъ вліяніемъ текущихъ событій, которыя предусмотрѣть и предугадать никакой наставникъ не могъ.
   Одно въ страннической сектѣ различіе отъ всѣхъ другихъ и одно передъ ними преимущество: узкія, опредѣлившіяся твердо основы сдержали секту въ крѣпкихъ границахъ отъ уклоненій во враждебные другъ другу толки. Немногія изъ позднѣйшихъ прививокъ принялись. Доведенная до крайняго предѣла, филиповщина дальше не могла расплываться и замерла. Затѣмъ сталось такъ, что всѣ скрытники, гдѣ бы ни жили -- теперь едино стадо.
   

VI.

   Успѣхъ записки Евтихія, основанный на случайныхъ находкахъ, имѣлъ, собственно, мѣстный характеръ новизны, и напрасно придавалось ей большое значеніе, потому что существуетъ болѣе пространное и подробное описаніе житія Евфимія. Правда, что это новое сказаніе не противорѣчитъ краткому въ основныхъ данныхъ и не представляетъ особенно любопытныхъ и важныхъ частностей. Оба грѣшатъ тѣмъ, что вводятъ въ крупное заблужденіе всѣхъ изслѣдователей странническаго ученія, приписывая измышленія странныхъ вѣрованій Евфимію, какъ основателю новой и до него неизвѣстной секты. Въ концѣ прошлаго столѣтія оно не могло быть новымъ явленіемъ на Руси, когда, за сто лѣтъ до того, бѣжали въ лѣса, "вертепы и горы", какъ свидѣтельствуетъ исторія раскола, ревнители древняго благочестія не сотнями, а тысячами.
   Съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ исправитель церковныхъ богослужебныхъ книгъ, Никонъ, у несогласныхъ съ нимъ признанъ былъ за врага церкви, за противника христіанской вѣры, т. е. за антихриста, а мірское имя его Никиты (по гречески Никитисъ), съ нѣкоторою натяжкою (съ перемѣною въ слово Никитіосъ), выраженное въ цифрахъ, показало апокалипсическое число 666, знаменующее имя "антихриста", съ тѣхъ самыхъ временъ оказалось полезнымъ оставлять насиженныя мѣста, сдѣлавшіяся опасными, и искать новыхъ и неизвѣстныхъ, но обѣщавшихъ безопасность. Немилосердныя и неустанныя преслѣдованія закрѣпили вѣру въ эту неизбѣжность и обязательность выселеній, и ловкія укрывательства, при частой перемѣнѣ мѣстъ, признаны были спасительнымъ подвигомъ, благочестивою ревностію къ вѣрѣ, возбуждавшими глубокое уваженіе, равносильное почитанію святыхъ мучениковъ, просвѣтителей и проповѣдниковъ Христовой вѣры. Келейникъ самого патріарха Никона, инокъ Корнилій, былъ одинъ изъ самыхъ неугомонныхъ скитальцевъ, истинна не имѣвшій гдѣ главу приклонить и искавшій не этого предлежащаго видимаго города, въ стѣнахъ котораго онъ могъ бы поселиться, но розъискивающій всегда и всюду какой-то новый и неизвѣстный, тотъ, который предполагался гдѣ-то впереди, въ непроглядномъ туманѣ лѣсныхъ черней.
   Къ нему-то стремились и другія тысячи, переходя черезъ лѣса въ необитаемыя пустыни, чтобы ошибиться въ ихъ пригодности, какъ мѣстъ поселенія, и въ виду безопасности для созерцательной жизни. Обманутые надеждами уходили снова дальше въ глушъ и на новыя пустыри, чтобы здѣсь, въ. неизвѣстности сложить свои кости или, при счастливыхъ обстоятельствахъ, положить основаніе новымъ селеніямъ; водворить трудовую хозяйственную жизнь, тутъ небывалую и безъ нихъ неосуществимую. Многимъ это и удалось. Но ревнивая подозрительность, обезпеченная силою и набалованная успѣхомъ, не успѣла овладѣть тѣмъ хладнокровіемъ и находчивостію, которыя во-время останавливаютъ занесенный надъ жертвою ножъ, и не разобрала праваго отъ виновнаго. Не распознали и не поняли, что старовѣры вели ту же работу и тѣми же орудіями и способами, какими прежніе давніе люди колонизировали необитаемыя мертвыя страны: накопленныя вновь старовѣрами слободы срыты съ лица земли.
   Разсѣянные и распуганные насельники разбрелись на одиночныя работы, съ разрозненными силами, въ скитахъ и вертепахъ, чтобы аскетическую жизнь съ озлобленнымъ сердцемъ признать за идеалъ жизни, а безпокойныя передвиженія въ виду новыхъ опасностей -- за неизбѣжный подвигъ спасенія души и тѣла.
   Когда Петръ Великій многими указами вызывалъ разбѣжавшихся и скрывавшихся старовѣровъ и обѣщалъ имъ разнаго рода льготы, многіе изъ филиповскаго согласія возвратились и записывались въ двойной раскольничій окладъ. Другіе продолжали скрываться въ лѣсахъ, рѣшившись не сообщаться ни съ кѣмъ изъ записавшихся въ ревизію или въ раскольники. Образовались, такимъ образомъ, "бѣгствующіе христіане, бѣгствующая церковь". Иванъ Филиповъ въ своей "Исторіи Выговской пустыни" указалъ на многихъ представителей ея, среди которыхъ немало людей замѣчательнаго характера, постоянства и терпѣнія. Самое большое количество ихъ скрывалось въ лѣсахъ около Твери и въ Сибири и меньшая часть около Новгорода.
   Слѣдственная комиссія при Екатеринѣ ІІ-й, учрежденная для сыска раскольниковъ, дѣйствовала такъ усердно и ревностно, что бѣгствующая церковь увеличилась еще больше. Съ Урала, наприы кръ, отъ тамошнихъ заводчиковъ послышались даже жалобы на остановку работъ по сплаву желѣза и проч. по причинѣ сильныхъ побѣговъ рабочихъ: не кому было доставлять транспорты, возить руду, кирпичъ, дрова. "Бѣгствующая церковь" усиливалась и укрѣплялась. Въ деревнѣ Шарташахняобразовался главный притонъ: въ Каменской волости перекрещеный дьяконъ Ѳедоръ Аѳанасьевъ Космаковъ, бѣжавшій отъ розысковъ комиссіи въ 1761 году въ Тюменскій округъ, выстроилъ такъ-называемую "пашенную" избушку -- скитъ, населившійся набожными стариками и даже бѣглыми. Эти люди, въ особенности бѣглые съ каторги, затѣмъ и оставляли немилыя мѣста, чтобы найти теплыя и укромныя, гдѣ бы, въ самомъ дѣлѣ, можно было скрываться подъ видомъ ли рабочихъ на заимкахъ, подъ именемъ ли иноковъ и отшельниковъ по скитамъ. Вольные бродяги съ каторжныхъ работъ въ Сибири еще съ самаго начала прошлаго вѣка живали въ лѣсахъ бѣгунами и были настоящими скрытниками. Космаковъ зналъ это лучше другихъ и потому дѣйствовалъ рѣшительно, набирая подъ свои законы, правила и вѣру свободный гулящій народъ. Космаковъ -- по филиповщинѣ -- не молился за властей, совѣтовалъ скрываться отъ людей и всего міра и "скитаться, удаляясь всѣми мѣрами изъ своей страны отъ родныхъ и всего племени въ пустыню", въ особенности отъ ревизіи и платежа податей, которыя тогда были двойныя.
   Эту вѣру сибиряки умѣли отдѣлить отъ прочихъ и послѣдователей ея прозвали пашевными и скитальцами, грядущаго взыскующими. Послѣ всякаго оскверненія (общенія съ міромъ), пашенные завели крещеніе: поѣлъ чужой пищи -- купайся, вновь крестись; прикасался къ чужому, перебиралъ товаръ руками, на чужой телегѣ проѣхалъ, изъ дороги вернулся -- опять крестись: или въ баню, полѣзай въ рѣку, въ прорубь, для очищенія души; а того лучше -- умертви себя голодомъ или огнемъ.
   Многіе уходили "въ ямки": на-скоро вырывали большую яму, такую, чтобы можно было стоять, сидѣть, лежать и молиться. Жившіе въ селеніяхъ, чтобы скрыться отъ иродовъ, выкопали подземные ходы. Когда гоненія кончились и надъ космаковскимъ скитомъ взыграло солнышко, стало изъ скита 15 новыхъ -- образовалась слободка (которая и до сихъ поръ называется Космаковой). Кунцы тюменскіе стали посылать сюда милостыню, сосѣди -- кормить; проявилась такимъ образомъ и вторая половина ревнителей секты -- страннопріимцы и христолюбцы. Появилось на свѣтъ даже цѣлое сказаніе, извѣстное подъ именемъ "Тюменскій странникъ".
   Въ 1812 году Космаковъ, среди молитвъ за грѣхи купеческіе, умеръ, а съ нимъ отлетѣлъ и духъ ученія. Удержался онъ въ деревняхъ Овчинниковой и Семяхиной на р. Печени и въ деревнѣ Ложбиной на р. Липкѣ. Выдаютъ за вѣрное, что есть бѣгуны даже на островахъ большаго озера Чановъ. Ихъ розыскиваютъ, но по розыскамъ не оказывается; общества до новой ревизіи за нихъ платятъ, при новой переписки исключаютъ, какъ находящихся въ неизвѣстной отлучкѣ. Извѣстны они христолюбцамъ: если полиція и бдитъ, то они стерегутъ себя еще неусыпнѣе, агенты ихъ зорки. Паспорты отвергаютъ за изображаемый на нихъ государственный гербъ, какъ печать антихристову. Были такіе въ Утятской волости, водились въ мѣстности, гдѣ сходятся уѣзды Ишимскій, Курганскій и Ялуторовскій и куда наѣзжали наставники съ Урала. Бывали легонькіе соборы, съѣзжались старики за благословеніемъ и наставленіями; но и тутъ и тамъ теперь стало меньше и даже въ самой Тюмени осталось ихъ немного. Остаются овцы безъ пастыря: Космаковъ сдерживалъ, но не закрѣпилъ, а новаго Евфимія сюда долго не являлось. Не являлось такого человѣка, который бы не новое выдумывалъ, не стряпалъ свѣжее, а старые остатки собралъ, разобралъ, привелъ въ порядокъ, разогрѣлъ и предложилъ испробовать тѣмъ, у кого есть къ тому охота.
   На готовое (не новаторомъ, а реформаторомъ) явился Евфимій въ другой странѣ, въ иныхъ дальныхъ лѣсахъ пошехонскихъ, и сдѣлалъ то, чего не сдѣлали въ Сибири, хотѣли сдѣлать и не умѣли до него въ Сопѣлкахъ. Однако, ему и здѣсь попался осталецъ бѣгствующей церкви Иванъ, который давно убѣгалъ отъ міра и непосѣдливо скитался по лѣсамъ изъ мѣста въ мѣсто. Словомъ, уже до него все подходящее къ дѣлу было: весь горючій матеріалъ лежалъ на-готовъ, да былъ раскиданъ. Оставалось собрать его въ кучу и зажечь.
   Онъ и зажегъ: зачадило и задымило, и головешки съ пожара выбрасывались, и галки полетѣли, перебросило и туда, гдѣ этого совсѣмъ не ожидали, но гдѣ опять-таки лежали запасы взрывчиваго и скоропалительнаго снадобья, гдѣ, однимъ словомъ, удержался филиповскій раскольничій толкъ. Вышло теперь на то, что гдѣ эта секта тверда и многолюдна, т. е. связи съ сосѣднимъ и окружнымъ міромъ надорваны, такъ вездѣ бѣгство отъ міра и скитанье по пустынѣ полюбилось и странническое ученіе нашло пріютъ и послѣдователей. Нѣтъ его только въ тѣхъ мѣстахъ, куда не дошли слухи, не забрели поджигатели. Но лишь найдется досужій учитель -- подберутся тотчасъ и охотливые ученики, хотя въ небольшомъ числѣ, однако, въ такомъ, что возбуждаютъ вниманіе и любопытство къ сектѣ, не исчезающей, но живущей и дѣйствующей.
   Для ярославскихъ филиповцевъ не доставало Евфимія, а по смерти его погодилась даже и Орина Ѳедорова, не отставшая отъ своего друга во всѣхъ его дальнихъ и трудныхъ скитаньяхъ. Этой же Орины, съ помощію другой товарки (Доминики) и бѣглаго филиповца изъ села Краснаго (Костромской губерніи и уѣзда), Родіона Михайлова, достаточно было, чтобы сопѣлковская вѣра укоренилась около Саратова, съ укрывательствомъ въ садахъ и окрестныхъ буеракахъ, а потомъ и за Астраханью, въ каспійскихъ камышахъ, съ притонами на рыбныхъ ватагахъ по островамъ и прибрежьямъ {Одно время сюда, въ Камыши до Узеней и въ устья р. Урала, особенно сильны были стремленія скрытниковъ, когда прошелъ между ними слухъ, что на мѣстѣ Каспійскаго моря явится новый Іерусалимъ, а міръ Божіи явственно распался на два міра: господній (странническій) и сатанинскій (изо всѣхъ остальныхъ). Въ малонаселенныхъ Жигулевскихъ по Волгѣ Горахъ (Симбир. и Самар. Губ.), еще въ 1830 г. шили уже на этомъ вѣрованіи въ пещерахъ 8 человѣкъ, скрывавшіеся прежде въ пошехонскихъ лѣсахъ, т. е. тѣ же скрытники. Около того же времени и нѣсколько позднѣе, такіе же скрытники найдены были въ Пермской губерніи, а также открыты признаки скрытниковъ во Владимірской губерніи, въ Оренбургской и Архангельской.}. Пойманной, сужденной и сосланной въ Сибирь Доминикѣ Андреевой съ успѣхомъ удалось поапостольствовать на мѣстѣ поселенія въ слободѣ Кіѣ (теперь городъ Маріинскъ, Томск. губ.). Между костромскими филиповцами, около Вичуги (Кинешем. уѣзда) и въ уѣздѣ Нерехотскомъ и Костромскомъ {Извѣстная деревня Коробово, населенная потомками Ивана Сусанина, почти вся состояла изъ христолюбцевъ: удобно было дѣлать это вслѣдствіе различныхъ дарованныхъ бѣлопашцамъ обильныхъ льготъ, и, между прочимъ, освобожденія отъ надзора мѣстной полиціи, не имѣвшей права, безъ особаго разрѣшенія, въѣзда въ эту деревню.} Яковъ Яковлевъ, въ устюженскихъ лѣсахъ (Новгородской губ.) поддерживалъ сопѣлковскую вѣру Марко, въ МосквѣИванъ Юдичъ, въ Романовѣ-Борисоглѣбскѣ Василій (или Дмитрій Егоровъ). Въ вологодскихъ лѣсахъ клалъ починъ знаменитый Никита Семеновъ; въ каргопольскихъ сюземкахъ -- Савва Александровъ и его послѣдователи Владиміръ, Никаноръ Дмитріевъ и другіе; въ балахвинскихъ и семеновскихъ чернораменныхъ лѣсахъ -- Ѳедоръ Ивановъ; въ Тверской губерніи, въ Корчевскихъ и калязинскихъ перелѣсьяхъ, Ермогенъ Кузьминъ, посѣявшій потомъ сѣмена секты въ Дмитровскомъ уѣздѣ (Моск. губ.). Въ Кунгурѣ и Тюмени, въ недавнее время, между сибиряками, опять заварилъ сопѣлковское дѣло бѣглый казакъ, Никита Овчинниковъ; всѣ, впрочемъ,-- одного гнѣзда птенцы. Всѣ они -- ставленики сопѣлковскихъ наставниковъ, прямые лѣторосли отъ самаго матераго корня -- Евфимія, съ поразительнымъ сходствомъ признаковъ даже до мельчайшихъ подробностей и безъ всякихъ разновидностей, какъ то и быть слѣдуетъ.
   Чтобы совсѣмъ покинуть міръ, возненавидѣть его до такой степени, чтобы не допускать его себѣ на глаза, надобились сильные толчки и учащонные удары отъ этого міра безъ пощады и отдыха. Съ Евфиміенъ и его послѣдователями такъ и случилось.
   Сначала судьба выводила Евфимія на веселую жизнь архіерейскаго пѣвчаго, съ уваженіемъ, угощеніями и подарками отъ купечества, давнихъ и завѣдомыхъ любителей благолѣпія божіихъ храмовъ и благолѣпной обстановки богослуженій, съ почетомъ и ласками и опять съ угощеніемъ и подарками отъ духовенства, въ особенности при объѣздахъ епархіи, когда и пѣвчій дѣлается человѣкомъ опаснымъ и нужнымъ. "Среди игры, среди забавы, среди благополучныхъ дней" (по словамъ любимой свѣтской пѣсни духовныхъ), беззаботная жизнь могла бы казаться счастьемъ, пока не спадетъ голосъ, да и на этотъ несчастный случай за архіерейскимъ пѣвчимъ всегда привилегированное право на дьяконское мѣсто въ губернскомъ городѣ, на священническое въ хорошемъ селѣ.
   Евфимію этого счастья судьба не судила: на 21 году отъ роду, въ первый наборъ послѣ 3-й ревизіи (при Екатеринѣ II), его забрили въ солдаты: съ пѣвучаго клироса бросили въ грязную казарму, изъ беззаботно-веселой пѣвческой семьи въ строго и сумрачно-налаженную или отчаянно съ горя запивающую на распашку и до послѣдней нитки солдатскую. Вмѣсто ласково-заискивающаго регента -- съ кулакомъ въ носъ и съ шомполомъ въ зубы унтеръ: и вытягиваетъ, и подтягиваетъ, и не жалѣетъ тумаковъ, и не обращаетъ вниманія на синяки. Жаловаться нельзя, и возражать не смѣй, и разсужденіе -- работа ума признается смертельнымъ грѣхомъ, несмываемымъ преступленіемъ. Переходъ слишкомъ рѣзокъ и невыносимъ для такого человѣка, который, съ малыхъ лѣтъ, возъимѣлъ пристрастіе къ книжному наученію и пріучилъ свой умъ къ философской работѣ, пользуясь богатыми природными способностями. Горячее сердце подсказало выходъ на торную дорожку побѣга изъ службы, а обстоятельства жизни -- на неизбѣжное скитаніе и на неизбывное укрывательство, безъ паспорта, съ перемѣной имени: на теплое время, въ лѣсахъ, около жильевъ, на холодное -- гдѣ-нибудь у сердобольныхъ благодѣтелей, которые бы признали за своего, приняли и поберегли.
   Съ древнѣйшихъ временъ у послѣдователей выгорѣцкаго учителя Филиппа (въ монашествѣ Фотія, въ мірѣ -- также бѣглаго московскаго стрѣльца), у филиповцевъ для такихъ страдальцевъ открытое сердце, для такихъ скитальцевъ надежный пріютъ. Надеженъ пріютъ для всякаго, кто въ самомъ дѣлѣ убѣжденъ въ томъ, что антихристъ съ первой ревизіи явно и необлыжно народился и, очевидно, выразился и въ капралѣ, и въ генералѣ, и въ сургучной печати на паспортѣ, если, и въ самомъ дѣлѣ, возненавидѣлъ тебя міръ и ты его возненавидѣлъ до того, что не стерпѣлъ житейскихъ правилъ и порядковъ -- Вотъ мы не только въ питьѣ и пищѣ, но и въ молитвахъ, живя на міру, съ мірскими не сообщаемся, а чтобы совсѣмъ отдѣлиться -- и самое крещеніе повторяемъ заново, для полнаго очищенія отъ мірскихъ оскверненій. Не только въ церковь мы не ходимъ, но боимся и въ тѣнь ея встать, и не только стариннаго письма иконамъ не молимся, но и изъ нихъ выбираемъ тѣ лишь, которыя кому больше полюбятся, и имъ однимъ поклоняемся.
   -- Могущій вмѣстить все это -- отворяй двери, входи, прими новое крещеніе, выбирай свою икону, выбирай себѣ любую бабу. Браковъ не признаемъ и не вѣнчаемся, а положили даже такъ, что -- если и женатый къ намъ присоединится, то жена его -- какъ бы блудница: можетъ онъ лазить къ ней только черезъ окно, въ темную пору, и то такъ, чтобы никто того не примѣтилъ.
   -- Если и невинности дѣвица лишилась, да поклонилась родителямъ въ ноги: "простите-де меня, а въ упаденье пала", мы на это строго не смотримъ, обходимся опять одной эпитиміей: отъ пищи отлучимъ -- ѣшь послѣ всѣхъ, на лѣстовки поставимъ, и затѣмъ зла не помнимъ.
   -- Не тяжелы наши правила, хотя и строги, но всякій снести можетъ, если человѣкъ трезвый, владѣетъ силой воли, а пристрастному къ ученью и чтенію у насъ просторъ столь же великъ, какъ и повсюду.
   Евфимій принялъ вторичное крещеніе, выбралъ изъ пяти женщинъ, прилѣпившихся къ нему, одну, бѣглую крестьянку (Кашинскаго уѣзда Тверской губ.), Орину Ѳедорову, вступилъ съ нею въ сожительство, не измѣнилъ ей до конца жизни, и подчинился всѣмъ обычаямъ и порядкамъ филиповщины. Подчинился же онъ съ тѣмъ рвеніемъ и энергіею, которыя сразу выдѣлили его изъ толпы и объявили въ немъ человѣка замѣчательнаго ума и характера. Съ фарисейскою набожностію, прикрывшею массу пороковъ, съ развратомъ филиповцевъ, онъ, однако, сдружиться и сжиться не могъ. Какъ только обнаружился поводъ и выдался случай тяжолаго личнаго оскорбленія и задѣтаго самолюбія, онъ задумалъ разрывъ, основанный естественно на обличеніяхъ рѣзко выдающихся недостатковъ. Привелось опять скитаться, и въ созерцательной уединенной жизни искать спасенія и утѣшенія. Пытливому и живому уму, настроенному чтеніемъ отъ писаній, удалось уподобить свою жизнь жизни первыхъ христіанъ, удалявшихся изъ городовъ и неимѣвшихъ гдѣ приклонить голову.
   Достиженіе идеала первобытной Христовой церкви (къ чему впослѣдствіи стремились и другіе сектаторы, какъ-то: духоборцы, молокане и въ особенности, изъ послѣднихъ, секта Общихъ) стало теперь для Евфимія на первомъ планѣ, и если не удалось ему приблизиться подобіемъ къ ней на столько, на сколько умѣли сдѣлать это, напримѣръ, Молокане Общіе, то потому лишь, что слишкомъ свѣжо и сильно было въ немъ вліяніе ученія филиповцевъ. Къ тому же, между ними ему привелось дѣйствовать и среди ихъ пріобрѣтать первыхъ послѣдователей.
   Счастливый примѣръ и удачный образецъ Евфимія выразился и въ его послѣдователяхъ и преемникахъ съ поразительнымъ сходствомъ даже въ отдаленныхъ подробностяхъ.
   Бѣглые кантонисты и бѣглые солдаты, озлобленные палками и розгами на плацпарадахъ и въ казармахъ, и въ виду грозящихъ ужасовъ отъ шпицрутеновъ за самовольную отлучку и легкую прогулку, являются первыми послѣдователями и самыми энергическими проповѣдниками сопѣлковской вѣры Евфимія. Таковы изъ кантонистовъ: Климентъ Ивановъ, около Сопелокъ; Ѳедоръ Ивановъ Кривой, около Кинешмы и Вичуги и въ заволжскихъ лѣсахъ Макарьевскаго и Семеновскаго уѣздовъ; изъ бѣглыхъ солдатъ: Евстафій Дмитріевъ, преемникъ и товарищъ Криваго, около Вичуги; Иванъ Абрамовъ Бурловъ въ Корчевскомъ и Калязинскомъ уѣздахъ, Тверской губ.; Дмитрій Яковлевъ въ пошехонскихъ лѣсахъ; бѣглый казакъ Никита Овчинниковъ въ Сибири, около Кунгура и особенно въ городѣ Тюмени, и Савва Александровъ, изъ бѣглыхъ солдатъ съ монетнаго двора, около Каргополя, съ другомъ Владиміромъ, и т. д. {Замѣчательно при этомъ то обстоятельство, что гранатные солдаты, сдѣлавшіеся дезертирами и не пожелавшіе отдаться всѣмъ случайностямъ бродячей жизни, внесли въ нашъ расколъ значительную долго вліянія, выразившуюся въ крайностяхъ ученій и странностяхъ толковъ. Вездѣ, гдѣ рѣзкость и рѣшительность отрицанія успѣла характерно заявиться, тамъ убѣжавшіе съ поля воины немедленно пристраивались не въ качествѣ слѣпыхъ послѣдователей, а въ значеніи продолжателей съ наиболѣе рѣзкими оттѣнками, съ непримиримымъ озлобленіемъ. Какъ въ средѣ скрытниковъ, такъ въ особенности въ сектахъ раціоналистовъ (духоборовъ, молоканъ и субботниковъ) бѣглые солдаты являются главными воротилами и стоятъ во главѣ религіозныхъ движеній.}. Точно также, съ примѣра и образца евфиміева, всѣ они дѣйствуютъ вмѣстѣ и порознь, ведутъ дѣло пропаганды съ неизбѣжнымъ участіемъ я всегда готовою помощію женщины: бродятъ въ лѣсахъ и скрываются въ подземельяхъ веселыми парами безбрачныхъ сожителей.
   И опять точно также, по завѣту перваго учителя и его неизмѣнной спутницы, подслащали они тяжелую жизнь помощью, гостепріимствомъ и подаяніями отъ благодѣтелей (христолюбцевъ, жиловыхъ христіанъ, страннопріимцевъ, пристанодержателей), оставшихся на міру въ теплыхъ домахъ и на сытой пищѣ: торгующихъ крестьянъ, достаточныхъ купцовъ, богатыхъ и именитыхъ заводчиковъ и фабрикантовъ. Еще самъ Евфимій пользовался дружбою и хлѣбомъ-солью, и подолгу гащивалъ въ домѣ извѣстной не только въ самомъ Ярославлѣ, но и въ отдалѣнныхъ торговыхъ русскихъ мѣстахъ купчихи Пастуховой. Уже Орина Ѳедорова, преемница Евфимія и его вѣрная подруга, съумѣла заинтересовать въ дѣлахъ секты и ея ученіи такого полезнаго пособника, какъ крестьянинъ Петръ Крайневъ, перекрещенный въ Севастьяны. Севастьянъ успѣлъ ввести въ вѣру новый догматъ, дозволявшій быть и именоваться "христовыми людьми" не одинъ только лѣснымъ и подпольнымъ скитальцамъ. Поборниками вѣры стали считаться и тѣ, которые остались жить на міру и готовы были посылать въ лѣса деньги и припасы, кормить, одѣвать и поддерживать странниковъ всѣмъ нужнымъ, давать имъ убѣжище отъ морозу, остерегать и охранять отъ преслѣдователей и творить иныя дѣла на пользу и поддержаніе вѣры.
   Объявилась въ толкѣ новая группа послѣдователей и исповѣдниковъ, закрѣпившая и упрочившая бытіе его. Богатый ярославскій шубникъ пособилъ сопѣлковскимъ укрѣпиться въ Саратовѣ; купчиха 1-й гильдіи Марья Шапошникова -- въ Москвѣ; богатые фабриканты, громкіе извѣстностью на всѣхъ азіатскихъ рынкахъ вплоть до Китая, Коноваловы, Кобылевы, Миндовскіе и Разореновы -- около Вичуги (Костр.) и Иванова (Влад.); богатый крестьянинъ Прохоръ Григорьевъ -- около Дмитрова (Моск. губ.), сибирскіе торговцы Рѣшетниковъ и Опрокидниковъ -- около Тюмени.
   Опираясь на нихъ и руководясь преемственно наставниками изъ Сопѣлокъ, росла евфиміева вѣра и особенно усилилась и оживилась въ первой четверти нынѣшняго столѣтія. Тогда вышли за нее на враговъ ярославскіе мѣщане, три брата Кувшиновы, изъ особенности рыбинской крестьянинъ Меркурій Семеновъ Киселевъ, перекрещенный въ Никиту Семенова. До 1855 года, въ теченіи 30 лѣтъ, онъ былъ истиннымъ ревнителемъ и изряднымъ поборникомъ по Евфиміѣ, предвосхитившимъ его славу и затмившимъ самую память {Прекрасное изслѣдованіе о немъ и живо нарисованный образъ этого пропагандиста страннической секта можно найти въ "Вѣстникѣ Европы", 1872 г. книга 12, въ статьѣ А. И. Розова: "Странники или бѣгуны въ русскомъ расколѣ".}.
   Этому дѣятелю раскола судьба судила выдти изъ того же подвижнаго и бродячаго ремесленнаго сословія деревенскихъ портныхъ или швецовъ, изъ котораго, по крайней случайности, вышелъ и основатель молоканской секты Семенъ Матвѣичъ Уклеинъ. По той же случайности, какъ и Евфимій, онъ изъ православныхъ поступилъ въ науку раскола также къ филиповцамъ и также довершалъ свое воспитаніе въ Москвѣ, на Преображенскомъ Ѳедосѣевскомъ кладбищѣ. Отсюда пріѣзжій сопѣлковскій странникъ сманивалъ его въ пошехонскіе лѣса, посовѣтовалъ ему "рѣшительно бросить весь міръ, оставить отца и мать и проч., и жить въ пустыняхъ, какъ и святіи творили" (говоритъ онъ самъ въ своемъ судебномъ показаніи). Но онъ, послѣдовавъ примѣру Евфимія, отправился въ глушъ Поморскаго Края, на знаменитое въ пустынныхъ странствіяхъ большое (80 верстъ длины и30ширины) озеро, тонъ {Посреди Тонъ-озера (Арханг. губ., Кемск. уѣз.) находится островъ и на немъ существовалъ мужской филиповскій монастырь, а на западномъ берегу озера -- такая же пустынь для женщинъ.}, гдѣ и просвѣтился крещеніемъ съ переименованіемъ въ Никиту. Съ Тонъ-озера Никита съ товарищами углубился еще дальше, на рѣку Буду, въ пустынь, зависѣвшую отъ Тонъ-озера, къ неизвѣстному "славному" иноку, а отъ него перебрался на третье мѣсто, уже къ самой норвежской границѣ. Только послѣ 15-ти-лѣтняго скитанья въ поморскихъ лѣсахъ, онъ рѣшился добраться до превознесенныхъ и препрославленныхъ пошехонскихъ.
   Здѣсь также, по закону Евфимія, изъ двухъ, сдружившихся съ нимъ келейницъ, выбралъ онъ одну дѣвицу, старшую сестру Варвару Дмитріеву, которая и придержала за нимъ и на его имя хоронушку въ своемъ домѣ, въ деревнѣ Романовскаго уѣзда. Отсюда и успѣхъ его проповѣди. Здѣсь и первые быстрые шаги къ славѣ, и также, съ примѣра и въ подражаніе Евфимію, долговременная работа надъ писаніями и сочиненіями, среди которыхъ и надъ злобнымъ "Малый образъ ересѣмъ".
   Отсюда Никита перебрался въ сосѣднія мѣстности Вологодской губерніи, гдѣ въ короткое время свилъ новое гнѣздо сопѣлковскому ученію. Отсюда хаживалъ онъ на соборы въ Сопѣлки, побывалъ въ Плесѣ и Ярославлѣ, снова добрался до Москвы, погостилъ на Таганкѣ и на Арбатѣ, вернулся назадъ. Здѣсь же, въ Вологдѣ, въ 1854 году онъ былъ схваченъ и посаженъ въ тюрьму, какъ лакомый кусъ для судебнаго слѣдствія, какъ дорогой звѣрь, за которымъ давно полевали и доѣздами и облавами, который, какъ матерой волкъ, рыскалъ по лѣсамъ и по задворьямъ, къ великому общему изумленію, уже тридцать лѣтъ.
   Не въ становой квартирѣ, не въ земскомъ судѣ кое-какъ и наскоро производили допросъ и изслѣдованія, но особой комиссіей, въ которую присланъ былъ изъ самаго Петербурга чиновникъ, и чиновникъ не простыхъ, а особенныхъ порученій министерства внутреннихъ дѣлъ, искусившійся на раскольничьихъ дѣлахъ и на сопѣлковской сектѣ до тонкостей. Травленый волкъ Никита пробовалъ-было притулиться и не сказываться, но старый ловецъ съумѣлъ хитро вынудить его давать такіе отвѣты по вѣрѣ, которые слово въ слово записаны имъ прежде въ его же сочиненіи, извѣстномъ слѣдователю: "Малый образъ ересѣмъ".
   Вызванный на откровенность и не желавшій вполнѣ высказаться изъ личныхъ разсчетовъ на будущую безопасность, Никита не указалъ сообщниковъ и учениковъ, не открылъ притоновъ и именъ покровителей, но, все-таки, за долгое время скитаній, разсказать могъ многое. Онъ, повѣдалъ много новаго, интереснаго и поучительнаго, да и спохватился. Заявленіемъ желанія присоединиться къ православію онъ намѣревался предотвратить бѣду отъ болтливости. Однако, бывалые на подобныхъ травляхъ и охотахъ, ему не повѣрили: держали его въ засадѣ и осадѣ, не смотря на то, что Никита исповѣдался и пріобщился и назначенъ былъ на жительство въ мѣстѣ родины.
   Рѣшено было изъ вологодской тюремной засады перевести его въ болѣе крѣпкую и надежную -- Соловецкую. На дорогѣ туда онъ опять притулился, былъ ласковъ съ проводниками и, улучивъ благопріятное время, бѣжалъ, скрывался въ лѣсахъ, былъ пойманъ и привезенъ-таки въ Соловки.
   Здѣсь опять онъ прикинулся: запросился въ монахи, приготовился къ постриженію, выпущенъ былъ изъ каземата, походилъ на волѣ по монастырскому двору, осмотрѣлся и опять исчезъ изъ виду. Черезъ десять лѣтъ послѣ того (въ 1866 году) онъ снова странствовалъ по Россіи и скрывался въ лѣсахъ болѣе вѣрными и надежными способами. Живъ онъ и теперь, на 75 году жизни; но попалъ ли, какъ хотѣлось ему передъ первой поимкой, въ Каргополь -- мы не знаемъ. Знаемъ навѣрное только то, что его туда звали и ждали (посылали нарочнаго) и что отправленъ имъ вмѣсто себя ученикъ Савва Александровъ. Этотъ уже успѣлъ-было принять крещеніе въ секту отъ пошехонца Ивана Петрова -- пустынника, но вновь перекрещенъ былъ или, какъ говорятъ, исправленъ въ Ярославлѣ самимъ Никитой Семенычемъ.
   Послѣдуемъ за нимъ и мы туда же, такъ какъ странническая вѣра тамъ новость; слѣды ея свѣжи и ясны, будучи налажены и проложены всего только 20 лѣтъ тому назадъ: можно походить и полюбопытствовать.
   Итакъ -- опять на дальній сѣверъ, за недоговоренымъ и недосмотрѣннымъ съ подмогою добраго человѣка, пристально присмотрѣвшагося ко всему тому, чего ради начатъ разсказъ нашъ. На этотъ разъ, со старыми воспоминаніями и подновленными новымъ запасомъ свѣдѣніями, пойдемъ на нашъ любопытный сѣверъ прямо въ лѣсвыя трущобы, въ глухіе и сплошные дремучіе лѣса, называемые тамъ сюземами или сюземками, гдѣ нѣтъ ни дорогъ, ни тропъ, гдѣ ходятъ пѣши или ѣздятъ только верхами, направляя путь по звѣздамъ. Здѣсь, какъ древле поселились люди новгородскаго племени и обычая по прибрежьямъ рѣкъ, такъ живутъ и теперь по этимъ рѣкамъ и рѣчкамъ и по берегамъ озеръ, пугливо избѣгая и сторонясь отъ темныхъ сюземовъ, мокрыхъ и негостепріимныхъ лѣсовъ. Здѣсь живутъ стариной, ревниво ее охраняютъ и пробавляются патріархальными обычаями и старыми вѣрованіями, о которыхъ въ иныхъ мѣстахъ уже давно забыли думать.
   

VIII.

   "Каргопольскіе предѣлы Обонежья", дѣйствительно -- одна изъ тѣхъ лѣсныхъ мѣстностей сѣверной Россіи, гдѣ новгородскихъ насельниковъ можно считать очень давними и ранними, которые удачно воспользовались благопріятными природными условіями, и направились сюда въ доисторическія времена несомнѣнно съ Бѣлаго Озера. Подобно Бѣлозерску, по примѣрамъ и образцамъ однородныхъ съ нимъ древнѣйшихъ сѣверныхъ лѣсныхъ городовъ, упомянутыхъ первыми въ нашихъ лѣтописяхъ, каковы: Псковъ, Новгородъ, Ладога, Лукомль, Ростовъ, Галичъ и другіе, Каргополь устроился вблизи озера, на истокѣ большой рѣки и, какъ большинство этихъ городовъ, принялъ чужое, нерусское имя. И также, какъ чужакъ въ заселенной ужо странѣ, выстроился онъ огороженнымъ острогомъ на рѣкѣ Онегѣ, осторожно устранился отъ приозерныхъ береговъ, занятыхъ ранѣе пришедшими инородцами чудскихъ родовъ, въ 3-хъ верстахъ отъ озера Лача, какъ расположился древній Бѣлозерскъ въ 17-ти верстахъ отъ Бѣлоозера, Новгородъ въ 7-ми -- отъ Ильменя, Псковъ въ 18-ти -- отъ Чудскаго, Старая Ладога въ 30-ти -- отъ озера своего имени и т. д.
   По старорусскому новгородскому обычаю, всталъ этотъ городокъ на своемъ мѣстѣ съ завѣтнымъ Спасомъ, сохранявшимъ поселенцевъ отъ голода, потопленія и другихъ невзгодъ тяжолыхъ переселеній, посвятивъ Спасителю первую церковь, воздвигнутую на берегу. Затѣмъ, когда славянская сила взяла верхъ, отсидѣлась и получила вліяніе въ окрестностяхъ, русское населеніе выдвинулось къ озерамъ, оставивъ на старыхъ пепелищахъ рвы, валы и курганы подъ именемъ и видомъ городищъ, староселья. Такъ сталось и съ Каргополемъ, когда онъ сдѣлался срединнымъ и сильнымъ пунктомъ, къ которому тянули окрестные жители по землѣ и водѣ, т. е. сносили матеріальные избытки въ видѣ подати и предметовъ для обмѣна и торга, и подчинились нравственному вліянію, какъ мѣсту общественныхъ сходокъ и думъ. Каргополь сдѣлался великъ, богатъ и славенъ, и извѣстіе объ немъ, черезъ дальныя окольности лѣсовъ и болотъ, сквозь толстыя монастырскія стѣны, успѣло проникнуть въ темную келью отрѣшившагося отъ міра книжнаго отшельника, еще въ XIII столѣтіи нашей исторіи. Городъ записали въ лѣтопись подъ его страннымъ именемъ, происшедшимъ ли отъ слова карги, принятаго отъ инородцевъ въ значеніи каменистаго отлогаго берега (что очень похоже) или названнаго такъ по другимъ неизвѣстнымъ причинамъ (что также можетъ быть вѣроятно), потому что существуютъ еще на сѣверѣ два озера подъ именемъ Каргозеровъ). Какъ укрѣпленный охранительный постъ, городъ всталъ въ затулѣ дальнѣйшихъ въселенцовъ вглубь сѣвера и востока, обезпечилъ имъ путь по Онегѣ и открылъ возможность заселенія корельскаго и поморскаго береговъ Бѣлаго Моря тѣмъ же людямъ новгородскаго облика, рѣчи и обычая. Какъ срединное, хорошо пристроившееся на пути и при дорогѣ мѣсто, Каргополь сталъ торговымъ городомъ, передаточнымъ и складочнымъ, между богатою Пермью и торговымъ Новгородомъ съ пригородами. Какъ богачъ, онъ разстроился въ ширь и обстроился каменными церквами въ количествѣ не одного десятка.
   Пока жилось Новгороду и не стягивалась и не окрѣпла Москва, Каргополь не утрачивалъ своего нравственнаго значенія, хотя и заброшенный въ самую глушь. Но стоило лишь укрѣпиться Москвѣ, задавить Псковъ и Новгородъ и пріобрѣсти потомъ новыя богатства Сибирью, открывъ въ нее новый путь, Каргополь захудалъ, вдругъ оказался заброшеннымъ городомъ въ самую глушъ и даль и, къ тому же, отдаленнымъ отъ Москвы невылазными болотами и непролазными дремучими лѣсами. Уже Бори съ Годуновъ смотрѣлъ на эту мѣстность, какъ нестоющую хлопотъ и попеченій, выселилъ отсюда не одну сотню людей въ Сибирь на пашню (т. е. для заселенія и развитія земледѣлія), и какъ на страну, на столько далекую и глухую, что показалась она надежною для высылки всѣхъ годуновскихъ недоброхотовъ: Андрея Шуйскаго (который и былъ лишенъ жизни въ самомъ городѣ) и инокиню Марѳу Ивановну, мать будущаго царя Михаила Ѳедоровича. Въ Каргополѣ же утопили и самозванца Болотникова съ атаманомъ Ѳедоромъ Нагибой и другими сосланными сюда мятежниками. Сюда же ссылали потомъ и всѣхъ недовольныхъ московскими порядками, тѣми порядками, которые вообще были не по-нутру и не по-сердцу всей Новгородчинѣ, жившей на своей волѣ.
   Затѣмъ, когда невдолгѣ, при царѣ Алексѣѣ, задумала Москва исправленіе богослужебныхъ книгъ и неразсчетливо и неожиданно вызвала тѣмъ массы недовольныхъ, назвавшихъ эту исправу новой вѣрой, обонежскіе предѣлы оказались въ наилучшемъ и выгоднѣйшемъ положеніи по отношенію къ старой вѣрѣ, старымъ церковнымъ и бытовымъ порядкамъ. Здѣсь цѣлостнѣе убереглись древніе прадѣдовскіе обычаи, на которые за отдаленностью и бездорожьемъ не могла имѣть вліянія укрѣпившаяся, самоувѣренная и сильная Москва. Соловецкій монастырь новыхъ книгъ не принялъ и заперся наглухо передъ царскими войсками; Палеостровскій до-тла сгорѣлъ въ виду ихъ, сожженный засѣвшими старовѣрами въ осадѣ и не пощадившими своей жизни отъ самосожженія. Когда Соловецкій былъ взятъ и убѣжавшіе отъ казней успѣли перебраться на берегъ, въ онежскихъ лѣсахъ они нашли себѣ надежный пріютъ и на рѣкахъ Выгѣ и Лексѣ могли на долгое время соорудить надежный притонъ и религіозный центръ, прославившійся потомъ, какъ. главное и основное гнѣздо безпоповщины. Здѣсь перестали молиться за московскаго царя; здѣсь всякую преслѣдующую власть признали антихристовымъ порожденіемъ и повѣрили нарожденію на свѣтъ самого антихриста, воцарившагося въ мірѣ. Вотъ почему въ такомъ глубокомъ убѣжденіи здѣсь допускали для себя всѣ способы самоубійствъ въ разсчетѣ на наслѣдованіе мученическаго вѣнца и успѣли показать самую простодушную довѣрчивость ко всевозможнымъ религіознымъ измышленіямъ. Вѣра эта доведена была даже до крайнихъ предѣловъ самообольщенія, и обнаружилось самое глубокое невѣжество, напомнившее времена первобытныхъ дикихъ народовъ и проклявшее все святое въ дѣйствующемъ и живущемъ мірѣ. Отъ бѣглаго изъ Шунги дьячка (Данилы) до князей захудалаго рода (МышецкихъДеяисовыхъ) всѣ прониклись противоборствомъ московскимъ порядкамъ и энергіей дѣйствій въ упорномъ держаніи старой вѣры безъ попа, толкуя ее на разные образцы и способы.
   Толкованія эти довели народъ до поморскаго толка, признавшаго необходимость и святость брака, до ѳедосѣевщины, наоборотъ восхваляющей дѣвственную, безбрачную жизнь, по силѣ изреченія "тайно содѣянное, тайно и судится", и совѣтующей женщинѣ "хоть семерыхъ родить, только замужъ не ходить", и, наконецъ, до филиповщины, несогласившейся съ первыми и отдѣлившейся отъ вторыхъ, на толкованіяхъ о молитвѣ за царя и подчиненіи власти, въ виду несомнѣннаго водворенія на землѣ антихристова царства.
   Воцарилась эта мрачная филиповская вѣра, среди гонительнаго времени, въ каргопольскихъ странахъ одновременно со всѣмъ Обонежьемъ, при содѣйствіи и участіи тѣхъ же благопріятныхъ причинъ.
   Тяжолымъ гнетомъ налегаетъ на сѣвернаго лѣснаго жителя его трудовая обыденная жизнь, хотя Прнонежье, значительная часть нынѣшняго Каргопольскаго уѣзда, считается мѣстностью наиболѣе хлѣбородною и удобною для земледѣлія (она прославилась ячменемъ, и ей годами удается даже продавать излишки сосѣдямъ). Но мучительныя заботы объ удобреніи отравлены и задержаны падежами отъ сибирской язвы почти повсемѣстными и каждогодными, особенно вблизи системы каналовъ. Когда, вслѣдствіе того, истинно-каторжная работа съ лѣсными новинами успѣла обратить каргопольскія окрестности въ настоящую безлѣсную степь; послѣ того, какъ Озерецковскій, въ 1785 году, видѣлъ городъ Каргополь окруженнымъ лѣсами, жизнь отравлена и безпощадно усложненъ трудъ этого исконнаго и неизмѣннаго земледѣльца, болѣе тысячи лѣтъ назадъ поселившаго въ этихъ безхлѣбныхъ странахъ.
   Подъ обухомъ раннихъ весеннихъ морозовъ и продолжительныхъ засухъ, безсильною пылью на поляхъ кажется кое-гдѣ нацарапанный наземъ и гнилой щепой -- деревянная борона и игрушечная соха, на которыхъ ѣздитъ мѣстное сельское хозяйство, не додумавшееся здѣсь еще даже и до благодарной косули. Д въ землѣ лежитъ не сортированное, отобранное на глазъ сѣмя, и земля эта обработана передъ самымъ сѣвомъ весною и только два мѣсяца успѣваетъ пролежать подъ паромъ для озимаго посѣва въ концѣ августа. Примѣра же обработки полей раннею осенью для весенняго сѣва) какъ того требуетъ суглинистая почва, до сихъ поръ еще никто не показалъ. Всѣ руководятся тѣми же образцами, какіе завѣщаны досельными предками, и еще никто не смекнулъ, что эти самыя миріады голубей и галокъ, въ докучливомъ множествѣ наполняющихъ чердаки деревень и селъ, доброхотно несутъ то добро, которое могло бы подспорить дѣлу на истощонной теперь, но нѣкогда богатой производительностью почвѣ. Въ Архангельской волости, напримѣръ, изъ 2,500 десятинъ пахатной земли 500 десятинъ лежатъ на отлогахъ именно за недостаткомъ удобренія. На огородахъ высѣваютъ только брюкву, лукъ и рѣдьку и такъ мало капусты, что о томъ и говорить не стоитъ, и храпи Богъ -- посѣять антихристово зелье, картофель, которое, къ тому же, сдѣлалось извѣстно только въ 1843 году. Въ цѣлой волости (напримѣръ, въ той же наиболѣе плодородной Архангельской) посѣяно въ 1872 году картофелю только 16 четвертей.
   При такой проголоди, прямой выходъ на сторону, въ отхожій промыселъ, чтобы еще больше обездолились домашнія силы и чтобы еще крѣпче запустовала пашня и задичала земля. Но куда идти изъ такой дали и какъ разойтись въ ближнихъ мѣстахъ, не утруждаясь дорогой и не обманываясь надеждами? Прадѣды указали на дремучіе лѣса для охоты, прямоѣзжія дороги для извозу и на текучія рѣки для сплавовъ: вотъ тѣ три кита, на которыхъ каргопольская страна можетъ опереться и стъ антихриста, въ видѣ недорода, спастись и укрыться. Не набѣгаетъ ли она при этомъ на его слугъ и пособниковъ?-- А вотъ посмотримъ.
   Ходя въ лѣсу, глядя на сучья, глупаго чухаря увидишь: сидитъ, повертываетъ головой, и любуется на собаку, какъ та изъ стороны въ сторону прыгаетъ, а самъ ея не боится: на такого дурака и на слетѣ, а тѣмъ паче на сучкѣ заряду жалко. Годится зарядъ на звѣря съ пушной шерстью, на бѣлку, которой прыгаетъ много, а противъ птицы всякой -- глухарей, рябчиковъ и бѣлыхъ куропатокъ довольно и сильевъ, слопцовъ и пастей: всего того, что стариками выдумано, а теперь не одобряютъ и запрещаютъ. На Михайловъ день на архангельскомъ Торжкѣ, прозжоный плутъ эту птицу сбираетъ и покупаетъ: какъ ты съ нимъ ни борись, за всю свою охоту больше десяти рублей никогда не получишь. Зато въ архангельской волости больше 15 охотниковъ и не наберется.
   Бѣлка -- барышный звѣрь -- отъ еловыхъ шишекъ не наживаетъ въ каргопольскихъ лѣсахъ добротнаго цвѣта шерсти и теряется передъ тою, которая живетъ дальше къ Сибири и питается кедровыми орѣхами: за ту даютъ по 30 кои, за свою и ближную, за чистую, безъ красной осенней шерсти -- отъ 6 1/2 до 13 и даже до 14 коп.; за зелень съ зеленымъ, т. е. обрамленнымъ красной шерстью брюшкомъ (черевомъ) -- только 3, 4 и 5 коп., за "заростель", съ красной лѣтней шерстью на хребтѣ -- отъ 1 до 4 коп., а за "красную" -- не дороже копѣйки. Да еще при этомъ мастеръ съ подмастерьемъ выходятъ за товаромъ изъ хозяйскаго дома словно на войну со врагомъ и супостатомъ.
   Чтобы больше нажить и сильнѣе оплесть и барышниковъ, и охотниковъ, безъ того и не выходятъ, чтобы не продѣлать на счастье такой колдовской штуки. Къ дверямъ подъѣзда въ дому привозятъ на чункахъ (ручныхъ санкахъ безъ задка и боковъ) нѣсколько охапокъ дровъ. Попрощавшись съ дорожными, всѣ домашніе и мастера перетаскиваютъ дрова по полѣну въ самую лучшую комнату и складываютъ ихъ за дверями подъ столъ. А чтобы не попалъ на дрова недобрый глазъ, прикрываютъ салфеткой: у иныхъ до возвращенія дорожныхъ, у другихъ до третьяго дня, когда дрова складываютъ въ печь и сжигаютъ.
   Оттого перекупщики и на торгу ходятъ побойчѣе и посмѣлѣе, и всѣмъ они въ примѣту, и всѣмъ они не даютъ спуску.
   А вотъ и другіе: мелкимъ бѣсомъ повертывая боками и потряхивая бородой (которая кстати и выростаетъ тамъ такъ жидко, какъ полагается бѣсу), предлагаетъ знакомый молодецъ работу впередъ и деньги сейчасъ въ задатокъ. А на дворѣ самое проклятое время -- конецъ зимы: хлѣбъ весь пріѣденъ, коровенка сведена на базаръ, и антихристъ, въ видѣ сборщика податей, показалъ уже одинъ рогъ и постращалъ забодать:не соображаетъ того, что придти бы ему осенью, послѣ уборки полей -- вѣрнѣе бы было. Съ этимъ грубіяномъ опаснѣе, съ новымъ и льстивымъ пріятнѣе вести дѣло, именно съ этимъ послѣднимъ, который зовется десятникомъ. Указываетъ онъ опять на рѣчной сплавъ, въ лѣсную; рядитъ понедѣльно; даетъ въ недѣлю полтора рубля -- да мало. Прикидываешь умомъ -- не выходитъ, споришь съ нимъ. Сулитъ онъ впередъ 16 руб., а надо 20; опять споры и торгъ: соглашается онъ и на 20, если спустить понедѣльную плату.
   -- Ужь и выжиги! Всего-то они мужика насквозь знаютъ. И гдѣ у него заплата прорвалась -- и то видятъ, и то успѣлъ онъ глазомъ обвести кругомъ. Двадцать такъ двадцать: это все едино, значитъ -- по гашникъ къ снѣгу, отъ Благовѣщенія до вскрытія рѣкъ и чтобы топоръ на сучьяхъ не звенѣлъ. А избы такой, гдѣ бы согрѣться -- нѣтъ, шалашъ вымерзаетъ и продуваетъ его насквозь, а ѣды только и есть, что дадутъ. Идти до мѣста надо на своихъ харчахъ: вотъ почему хорошо 20, что изъ нихъ можно подати заплатить, для дому сольцы да прикупить дегтецу и про себя на путь дорогу рубля 2--3 приберечь. Съ Богомъ, по рукамъ!
   Десятникъ подобралъ полную артель, ходя изъ избы въ избу: человѣкъ 60 -- и до ста. Называетъ ихъ всѣхъ артелью, но артель эта такова только по имени, да по тому еще, что горемычныхъ людей этотъ бѣсъ согласилъ на круговую поруку: неустойка какая -- всѣмъ отвѣчать. Заболѣлъ одинъ и уроковъ не исполняетъ -- его часть очищать всѣмъ другимъ, за него работать.
   Побрели ребята на мѣсто сплава, гдѣ идетъ заготовка лѣсовъ и гдѣ самаго лѣшаго-хозяина можно видѣть живьемъ, самого антихриста: нанималъ и привелъ слуга его, и тутъ же всю артель продалъ за калёныя денежки. Самъ посулилъ 2 рубля съ гривной -- закабалилъ за пять. Лѣсной хозяинъ такъ и принялъ гуртомъ, какъ баранье стадо.
   Впрочемъ, самого хозяина рукой не достанешь, остается по старому прямымъ хозяиномъ десятникъ. Передъ нимъ за все въ отвѣтѣ, и его одного только и знаешь.
   Вскрылась рѣка, очистилась, и одну лишь принесла радость: работа пришла новая. На первыхъ порахъ какъ будто и повеселѣе думать объ ней, сидя передъ теплинкой -- а на самомъ дѣлѣ?
   -- Прежде по поясъ въ снѣгу, а теперь по самую шею въ водѣ, да такой холодной, что отъ нея даже ко всему привычные костяные зубы ноютъ. По жердочкамъ около плотовъ не пройдешь, потому что отвѣчай за всякое бревно, какъ нянька за малаго ребенка: оторвалось оно, захлеснулось, полѣзай въ воду, промокай и дрогни насквозь. А когда очень ужь зазнобился -- на плоту шалашикъ изъ хвороста къ услугамъ, и соломка настлана: можно прилечь, можно, пожалуй, и костеръ разложить на берегу, на открытомъ мѣстѣ. Вдругъ голова заболитъ и затяжелѣетъ, по всѣмъ суставамъ ломота пойдетъ, подкатитъ къ горлу, перехватитъ его и весь загоришь въ адскомъ антихристовомъ пламени. Такого хозяевамъ не надо; такого и товарищи попихиваютъ и обругиваютъ. Въ баню бы! А вмѣсто нея -- тотъ же шалашъ; ребята грязи въ него натаскали, хуже улицы; лежи, пока до жилого мѣста не доплывутъ, гдѣ бы свалить можно. А тамъ гляди спросятъ: не ѳедосѣевецъ ли? Да поглядятъ, какъ крестъ надѣлъ: не подъ рубашку ли? Хорошо, если, по грѣховности тѣлесной, носишь его поверхъ рубахи... А тамъ смотри и смерть придетъ: десятникъ того не поставилъ въ условіе, чтобы назадъ ему самому оглядываться и подбирать отсталыхъ: онъ смотритъ впередъ.
   -- Вотъ у него въ глазахъ, на мелкомъ мѣстѣ ребята не уснаровились, и навалило лѣсъ грудой: надо разворачивать. Потеря времени, отъ лѣсного хозяина озорная брань. Начнетъ десятникъ рваться и суетиться, докричится и дотолкается въ спины до того, что всѣ налягутъ и общей силой сдвинутъ груду съ мѣста. Тронется лѣсъ разомъ, всей своей кучей -- смотришь: того мужика, который поретивѣй хлопоталъ и по бревнамъ попрыгивалъ, свернуло подъ одно бревно, покрыло горбылями и затолкало такъ, что не знаешь: подъ тѣмъ ли онъ бревномъ, которое вздымается и вздрагиваетъ, послѣднюю онъ смушку пробуетъ, или зашибло его тѣмъ бревномъ, которое пыряло въ воду. И опять смерть, нерѣдкая на каждомъ сплавѣ, хоть и называется она не маятной, а одночасной.
   Неудивительна послѣдняя, немудрена и первая, когда въ тяжолыхъ работахъ приводится проводить въ одномъ году восемь мѣсяцевъ.
   Уцѣлѣвшіе на сплавахъ приносятъ домой безпардонное отчужденіе отъ семейной жизни, страсть къ кутежамъ и заработокъ въ 30--40 рублей, на столько недостаточный, что каждый успѣлъ попасть и завязнуть въ покой ловушкѣ, раскинутой десятникомъ. Петля эта -- заборъ денегъ впередъ для кабалы, чтобы, при новомъ наймѣ и вербовкѣ, съ нимъ уже долго и круто и не разговаривать, а соглашаться на то, сколько положатъ. Отъ десятника и его кабалы мудрено отбиться, а если удастся такъ сдѣлать, то на охотника предлагается другой хваленой промыселъ, тоже стариковскій, тоже сулитъ онъ заработокъ тому, у кого во дворѣ стоитъ лошадь; это -- извозъ.
   Въ той сторонѣ, куда побѣжала и гдѣ кончилась порожистая, не совсѣмъ удобная для сплавовъ рѣка Онега, въ 350 верстахъ отъ ея истока, разлилось большое море. Въ немъ ловятъ рыбу, бьютъ звѣря для сала. Рыбу и сало продаютъ, требуютъ возчиковъ подъ разную рыбу (больше подъ треску и семгу); даютъ кладь и въ городѣ Онегѣ, и въ другомъ концѣ на восходъ солнца, въ селеніи Сельцѣ сосѣдняго (Холмогорскаго) уѣзда, верстахъ въ двухстахъ съ половиной. Рыбину складываютъ въ бочки пудовъ въ 25--27 вѣсу (рѣдко въ 30 пудовъ). Каргопольской лошадкѣ больше одной бочки не свести, да съ пуда отъ Сельца до Каргополя даютъ лѣтомъ 25--30 коп., осенью поднимаютъ цѣну съ 30 до 50, зимой даютъ меньше (15--20 коп.), да зато ко времени весенней распутицы (въ мартѣ) опять доводятъ цѣпу до 25 и 30 коп. Отъ Онеги за то, что подальше, а времени и корма въ дорогѣ изводится больше, разговоръ о цѣнѣ ниже, какъ съ двухъ двугривенныхъ и полтины съ пуда, и не начинается.
   Затѣмъ, такой разсчетъ, свой, домашній,-- напримѣръ, на Сельцо:
   -- Ѣхать въ дорогу -- запасъ брать на четырнадцать дней по осенней распутицѣ: на лошадь овса 5 пудовъ, сѣна 10 пудовъ; на себя печонаго хлѣба 2 пуда, да денегъ надо для изводу на постоялыхъ дворахъ рубля 2 по малой мѣрѣ, да лагунку съ дегтемъ на 30 коп. Своихъ денегъ на дорогу пойдетъ 2 рубля три гривны, а, коли лошадь свезетъ бочку въ 30 пудовъ, барыша будетъ 12 руб. 7 гривенъ. Чего лучше: два рубля на коня, тринадцать въ карманъ. Если просидѣть дома эти дни и въ дорогу не ходить всѣ четырнадцать, и по полтинѣ на рабочій день съ лошадью дастъ сосѣдъ, станетъ только семь рублей, а не тринадцать.
   -- Полно, такъ ли это? Почемъ овесъ-отъ за пудъ продать можно?
   -- Да вѣдь свой онъ, некуплепой: посѣялъ его -- онъ и выросъ.
   -- Некупленой да продажный: на базаръ свезти -- деньги дадутъ: дадутъ, по малой мѣрѣ, шесть гривинъ -- 3 рубля, да за сѣно по 20 коп.-- 2 р.,-- всего пять. Изъ тринадцати 8 руб. стало. Да за печоной хлѣбъ...
   -- Опять-таки не покупной. Развѣ за печоный хлѣбъ деньги дадутъ? Да ѣшь сдѣлай милость -- сколько хочешь. Ишь, за хлѣбъ деньги класть, Бога гнѣвить! Хлѣбъ-отъ этотъ и дома бы съѣлъ, развѣ что на ходу-то въ дорогѣ больше его пережуешь.
   -- Дадутъ за хлѣбъ по 60 гривинъ за пудъ -- отдашь, и баба охотно печь станетъ, если много понадобится его на заводъ или на артель какую... И еще рубль восемь гривенъ съ костей клади.
   -- Не клади, сдѣлай милость! ни овесъ, ни сѣно, ни хлѣбъ не куплены: Богъ далъ. Это -- но Питеръ.
   -- Значитъ, чтобы не работать вблизи дома, а въ дальную дорогу идти, надо выручить всего двугривенный, да надо принять и то въ разсчетъ, что конь-отъ на ходу съ возомъ въ дорогѣ больше съѣстъ, чѣмъ дома въ стойлѣ: что въ дорогѣ съѣлъ, то осталось-бы въ закромѣ. А попробуем-ка въ извозъ сходить лѣтнимъ путемъ, когда даютъ 30 коп. съ пуда или зимнимъ, когда получаетъ 20-- что выйдетъ? Дадутъ лѣтомъ 9 руб., а израсходуешь 12 р. 60 коп. а зимой выплатятъ 6 руб., а прохарчишь 8 р. 70 коп. Убытокъ виденъ: хоть и счетовъ не бери въ руки.
   -- Мнѣ смѣшно это да и кому ни скажи -- всякъ засмѣется:стану я самому себѣ овесъ за деньги продавать; начну и свою-то краюшку ѣсть да думать: вотъ, молъ, я грошъ глодаю, а можетъ-де, и цѣлый пятакъ. Отстань, сдѣлай милость!
   На основаніи такихъ убѣжденій, которыхъ и оспорить нѣтъ никакой возможности, въ одной волости (напримѣръ, той же Архангельской) занимаются извозомъ 60 человѣкъ, распознавшихъ слугъ антихристовыхъ, чувственно воцарившихся на мѣстахъ сила вонъ и не домекнувшихъ того, что и "горой" (по сухому пути) ходитъ. онъ, самъ антихристъ, за мужикомъ и возомъ и давно уже тутъ духовно господствуетъ.
   Бѣгаютъ еще темные каргопольскіе люди по третьей дорогѣ, проторенной съ тѣхъ поръ, какъ въ восьмистахъ верстахъ стали строить каменный изъ кирпича, городокъ Питеръ. Подъ именемъ обжигалъ, порядовщиковъ, сушниковъ, земляниковъ, очелошниковъ и обрѣзниковъ живутъ они по Невѣ на кирпичныхъ заводахъ, но уходятъ сюда только счастливые, собственно тѣ, которымъ остается отъ нолевой работы свободное время, а кабала отъ десятниковъ и другихъ міроѣдовъ не виситъ путами на рукахь и ногахъ. Только этимъ однимъ хорошо и необидно: лучше всѣхъ тому, который называется порядовщикомъ и выдѣлываетъ кирпичъ изъ готоваго хозяйскаго матеріала (отъ 2 р. 50 к. до 5 р., съ тысячи, на 75 до 100 руб. въ одно лѣто), прибавляя еще по 200 кирпичей къ каждой тысячѣ даромъ, въ пользу хозяина, за квартиру и баню. Отъ 40 до 50 р. передаетъ тому, который зовется сушникомъ, т. е. вывозитъ кирпичъ отъ порядовщика и укладываетъ въ печи; отъ 30 до 40 получаетъ земляникъ за то, что вывозитъ землю къ машинѣ, гдѣ приготовляется глина, и до 25 руб. приходится за топку печей очедошнику. При томъ, что всѣ живутъ харчевой артелью, полагая расходы на нее поровну (а не соразмѣрно жалованью), съ неизмѣнной нанятой стряпухой "маткой" -- промыселъ "по кирпичному дѣлу" полагается недурнымъ, и изъ одной архангельской волости выходить на него больше 50-ти человѣкъ Нехорошо въ этомъ дѣлѣ то. что хозяйскія работы на горячее время всѣ ложатся на женщинъ, и бабамъ приходится совсѣмъ круто. Не желая говорить о выговоренномъ и доказанномъ, остановимся на самыхъ счастливыхъ -- и именно на такихъ, которымъ удалось заручиться подспорнымъ трудомъ, за какой даютъ наличныя ходячія деньги. Счастливицы эти -- только подгородныя каргопольскія женщины. Всѣмъ остальнымъ женщинамъ прабабушкины обычаи и примѣты указываютъ, опять-таки, только на лѣсъ, гдѣ, на холодныхъ утреникахъ исходнымъ лѣтомъ и на росѣ бабьяго лѣта, пробиваютъ сквозь полусгнившую листву и пожолклую траву сочные бѣлые грибы и, въ особенности, налитые кровью боровые рыжики.
   Этотъ грибъ даже прославилъ городъ Каргополь и видимо держится въ этихъ мѣстахъ., вмѣстѣ съ лѣсными и бѣличьимъ промыслами съ самыхъ древнихъ временъ поселенія здѣсь русскихъ людей; теперь -- какъ остатокъ прежняго торговаго и промысловаго благоденствія края. Однако, сколь ни мудрена случайность странныхъ и неожиданныхъ обогащеній торговлею, тайнобрачное, соленое и сушеное растеніе -- не такой товаръ, который бы въ продажѣ не обманывалъ. На него бываетъ недородъ, когда и продавать нечего и переродъ, когда приходится отдавать въ перебой за безцѣнокъ. Вотъ почему эти же самыя грибовницы, подъ самымъ городомъ Каргополемъ, тащатся въ городъ и молятъ о помощи, еще, слава Богу, не по подоконьямъ, а у дверей и опершись о притолки мастерскихъ избъ. Ходить сюда они уже давно повадились, и все до мелкихъ подробностей каждой изъ нихъ знакомо.
   Кислый запахъ чуть не съ ногъ валитъ уже въ самыхъ сѣняхъ. Оконъ въ избѣ много, а свѣту все какъ-то мало. Однако, у дверей, въ углу, печь видно, подъ матицей жердь и на ней висятъ правленые мѣха. Въ другомъ углу иконы видно, да только никакихъ ликовъ не распознаешь, хоть гляди впристаль: всѣ оперхли и тараканомъ проточены, и залѣплены толстымъ слоемъ пыли.
   Вотъ и бочка середъ самой мастерской, двудонная изъ-подъ смолы бочка, на которую кладутъ правильныя доски и правятъ мѣха, и вмѣсто стола обѣдаютъ, и ставятъ сгорбленный самоваръ съ расколотыми и безъ ручекъ чашками. Вотъ и корзины съ бѣлкой и мастера передъ ними сидятъ на лавкахъ: кто подбираетъ хребтовые мѣха -- это аристократы; кто правитъ черева -- это низкая чернь, десятилѣтніе мальчишки; кто распускаетъ бѣлку, т. е. отрѣзываетъ черева отъ хребта, и т. д.
   Вотъ между ними и санъ мастеръ -- командиръ избы и главный воротило всего скорняжьяго дѣла. Ради его милости, ласковаго взгляда и добраго слова, брела баба пѣшкомъ изъ своей деревни за 12--14 верстъ. Часовъ шесть сидѣла она на той сторонѣ рѣки, на берегу, дожидалась сбора другихъ швей и бабъ, чтобы перевезли въ городъ, подъ монастырь.
   Въ этой избѣ она уже въ третьей или пятой; во всѣхъ остальныхъ отказали: черевьихъ мѣховъ нѣту.-- Да хоть черевецъ?-- Нѣту. Хоть зеленовыхъ (зеленыхъ черевъ)?-- Нѣту: и не надоѣдай, убирайся къ чорту. Въ одной избѣ только опросили: откуль, да какъ тебя зовутъ, да чья, да и опять "убирайся вонъ -- нѣту".
   Въ третьей мастерской только выслушала, какъ скверно подборщики ругаются, какія скверныя пѣсни знаютъ кроильщики и какъ всѣмъ не жаль бѣдной трудящейся, пришедшей молить о работѣ, работницы.
   И въ этой избѣ мастера, оскаливъ зубы и наведя на лица улыбки, готовы поднять на смѣхъ, хоть и чествовала она всѣхъ обычнымъ робкимъ и ласковымъ привѣтомъ: "Живите здоровы, вси крещоны!" И здѣсь никто не отвѣтилъ, и здѣсь самъ мастеръ томилъ и не оглядывался, да вдругъ воззрилъ и спросилъ, и не урчалъ по-медвѣжьи, и работу посулилъ дать, велѣлъ подождать. Нашлись у него и черева, и черевьи мѣха, и пласточекъ попросила (т. е. хребтовыхъ мѣховъ) -- и пласточекъ прикинулъ: "Уміешь ли только?" -- "Всяко умію". И нитокъ отсчиталъ, да и обсчиталъ: за этимъ ужь и не гоняются, понятное, обычное дѣло, своими придется дошивать. Другія бабы плачутся, не отставая: "прибавь да прибавь!" Да это дѣлаютъ уже самыя пустыя, и то на очистку совѣсти.
   Въ деревнѣ работа шьется, черезъ недѣлю идти надо сдавать, опять получать, и шить, и сдавать. Дойдетъ дѣло до разсчету.
   -- Работала не одну недѣлю, приходится получить три рубля: пожалуй-ко!
   Пьяница-мастеръ эти деньги пропилъ, и отдать ему нечѣмъ. Пожаловаться пойти -- никакой новой работы нигдѣ не получишь. Приходится взвыть, да вспомнить про того же антихриста: онъ людей на обиду сомущаетъ -- несчастную бабу ограбить, ручьи слёзъ изъ глазъ выжать. А баба -- извѣстно сколько слезлива, столько и стыдлива. И застѣнчива она, и боязлива. Къ тому же, всѣмъ бита, и о печку бита, и только-что развѣ самой-то печькой не бита.
   Нѣтъ больше горя, какъ у шальскихъ, павловскихъ и саунинскихъ бабъ изъ-подъ самаго Каргополя.
   Не оттого ли, не по завѣщанію ли бабокъ и прабабокъ, искусившихся въ ломкѣ житейской и настрадавшихся на пинкахъ и подзатыльникахъ отъ разныхъ житейскихъ случайныхъ (и все враждебныхъ) обстоятельствъ, придержалось правило хранить вновь нарождающагося бѣдовика отъ недобраго взгляда антихристовыхъ слугъ хоть на короткое время девяти мѣсяцовъ? Въ каргопольской странѣ всякая беременная женщина свято и старательно хлопочетъ скрыть "вою беременность и скрываетъ ее не только отъ сосѣдей, но и отъ семейныхъ: кто увидитъ, за всякаго должна мучиться. Прячется она по хлѣвамъ, а въ лѣтнее время непрочь пожить и въ конюшнѣ, если не удалось заручиться на все время "сноса" гдѣ-нибудь въ укромномъ, уединенномъ и невидномъ мѣстѣ, да хоть бы и въ самое холодное и морозное время, да хоть бы и грозила ей отъ того самая смерть. Чѣмъ меньше знаютъ и видятъ -- тѣмъ лучше, а при дѣвкахъ, напримѣръ, никакъ ужь и не разродиться.
   Этому вѣря, и всему другому повѣришь, когда напускные и суевѣрные страхи ходятъ за каждой бабой по пятамъ, а въ особенности за беременной. Напугиваютъ такъ, что на всю жизнь остаются бабы трусливы и робки насквозъ до раскатистаго дикаго смѣха и до неудержимой икоты. И вѣрится многому тому, надъ чѣмъ другіе смѣются.
   Какъ, напримѣръ, не вѣрить тому, что внизъ по Онегѣ, въ Кеми, все живутъ колдуны?
   Шелъ оттуда на Каргополь, года тому два назадъ, по самому берегу рѣки Онеги, мужикъ тамошній, поморскій. Ищетъ онъ семь волковъ-оборотней: надо-де ихъ повернуть ему на людей. И знаетъ онъ, что люди старой вѣры, за это самое, волковъ въ тѣхъ мѣстахъ совсѣмъ не бьютъ, а толкуютъ, что, когда одинъ изъ нихъ забилъ волка, да сталъ сдирать съ него шкуру, то подъ шкурой-то армякъ нашелъ. Другой, когда разрывалъ зародъ сѣна, то увидѣлъ въ тряпкѣ младенца, а подлѣ стоитъ волчица и кланяется. Когда взялъ онъ младенца на руки и понесъ домой, волчица пошла за нимъ и подлѣ избы опять начала просить, кланяться. Когда шелъ по этимъ деревнямъ мужикъ съ низу и искалъ оборотней -- его всѣ встрѣчали съ великимъ почотомъ и всякимъ уваженіемъ и, крѣпко побаиваясь, радостно принимали: у одного мужика, самаго трусливаго, прожилъ онъ полторы недѣли, объѣлъ и опилъ, насилу тотъ его выжилъ.
   Въ этомъ же древнемъ краю случается и такъ, что если два сосѣда заспорятъ между собою о межѣ, то, чтобы разойтись безъ драки и міромъ, одинъ вырываетъ кусокъ дерна съ землей. "Пусть разсудитъ насъ мать сыра-земля", думаетъ и говоритъ онъ вслухъ, кладя эту-земляную глыбу себѣ на голову и идя по той полосѣ границы, которую считаетъ справедливою. Если обойдетъ ее благополучно,-- его взяла: противникъ не смѣетъ спорить. Этотъ языческій обрядъ, когда "мать сыра-земля" считалась богиней и требовала особенныхъ праздниковъ и приношеній, остался и въ другихъ мѣстахъ лѣсной Руси, но вмѣсто дерна ставятъ на голову икону. Въ каргопольскихъ мѣстахъ все еще прогуливаются съ кускомъ задеревенѣлой земли, т. е. изъ языческихъ временъ еще не успѣли выдвинуться въ христіанскія.
   По той же самой дорогѣ, изъ-за Кеми, изъ давнихъ скрытницкихъ гнѣздъ на Топозерѣ, назадъ тому двадцать лѣтъ, прошелъ другой, смѣлый и ловкій, въ бѣгахъ омужичившійся солдатъ Савва Александровъ.
   Онъ разсказывалъ, что антихристъ воцарился не чувственно, а духовно, что надо бѣжать изъ міра въ лѣсъ и тамъ отъ людей скрываться -- ему также повѣрили, и не однѣ бабы, но и мужики, и не одни филиповцы, но и изъ православныхъ кое-кто.
   Въ одномъ селѣ напалъ онъ на праздникъ, про который онъ и не слыхивалъ: праздновали "Стѣнамъ и Ободверинамъ" {Ободверина -- дверь и дверные косяки, а также и церковная паперть.}, а оказалось, что чествовали день освященія своей мѣстной приходской церкви ("Троицкія именины" называли ему такой же праздникъ въ другомъ мѣстѣ).
   Савву Александрова это привлекло и остановило тутъ.
   Въ другомъ селѣ онъ натолкнулся на праздникъ "Баранье воскресенье" -- первое послѣ Петрова дня, и видѣлъ, какъ къ церкви согнали барановъ, рѣзали ихъ и варили: часть жаренаго мяса выдѣляли церковному старостѣ, остальное съѣдали тутъ же сами; большую и общую трапезу устраивали, пили, ѣли и напивались до-зѣла.
   Савва Александровъ и тутъ потиралъ руки, лукаво и радостно улыбался, и изъ этого мѣста не спѣшилъ, а останавливался, оставался и уловлялъ.
   Дошелъ онъ и до "Коровьяго бога" къ Макарьевой пустынѣ близъ Ошевенскаго монастыря. Здѣсь уже пили и ѣли, сверхъ барановъ, всякій другой скотъ.
   Здѣсь между обоими монастырями залегъ до рѣкѣ Пормѣ густой лѣсъ и вблизи по опушкамъ засѣли темные лѣсные люди..
   Эти мѣста Савва полюбилъ больше прежняго и отсюда уже не выходилъ довольно долгое время.
   Отъ границъ Архангельской губерніи началось распространеніе скрытницкой вѣры, и первые признаки ея удалось замѣтить въ Устьволгскомъ приходѣ. Вѣра шла по рѣкѣ Онегѣ, вверхъ, сворачивая въ прибрежные лѣса и въ нихъ пряталась: сначала по рѣчкѣ Большой Пормѣ, потомъ въ приходѣ Ольховца и Волосова. Въ 20 лѣтъ новая вѣра успѣла утвердиться въ волостяхъ Каргопольскаго уѣзда:
   Архангельской, Быковской, Усачевской, Панфиловской (собственно въ приходѣ Печниковскомъ), въ Мошковской волости (въ приходѣ Луговскомъ или въ Лугахъ) и въ нифантовской (въ Рѣчно-Георгіевскрмъ и Ошевенскомъ приходахъ). Не пошла эта вѣра къ Двинѣ и на Сію: за Лугами -- деревушкой, близъ Архангельскаго погоста, нѣтъ уже ни одного скрытника, точно такъ же, какъ и въ г. Каргополѣ ихъ очень мало. Зато въ 6 верстахъ отъ села Архангела къ Устьвельской станціи петербургскаго тракта, у деревни Кладовца, получила громкую извѣстность гора.
   Гора заключаетъ въ себѣ подземные ходы, которые и полагались вырытыми руками скрытниковъ для жилья. Начальство подземелья эти распорядилось засыпать, однако, напрасно: гроты были -- прихоть природы, а ходы оказались результатами подземныхъ ключей, въ обильномъ количествѣ прорывающихъ мистическую и подозрительную гору.
   Изъ разцвѣтшаго, искусно насаженнаго Евфиміемъ въ пошехонскихъ лѣсахъ "терновнаго сада", вычищеннаго отъ валежника и зарослей Никитой Семеновымъ, переброшенныя вѣтромъ сѣмена въ лѣса каргопольскіе возросли, дали поросль и отрасли, которыя тщательно доглядывалъ ученикъ Никитинъ, Савва. За нею теперь ухаживаетъ и поливаетъ ее изъ бѣглыхъ ратниковъ Никаноръ -- крестьянинъ Каргопольскаго уѣзда съ товарищами: Иваномъ Дмитричемъ изъ дер. Печникова и Владиміромъ изъ бѣглыхъ солдатъ (самъ Савва Александровъ ушелъ отсюда на новыя скитанья подъ Кинешму Костромской губерніи).
   Имѣются, впрочемъ, уже подсохшіе и отвалившіеся сучья, выбитые и вынесенные попутнымъ благопріятнымъ вѣтромъ изъ лѣсной чащи на открытое поле, по перелѣсью, на міръ. Такихъ немного; завалившихся въ трещахъ гораздо больше.
   Вѣрнаго и близкаго къ правдѣ количества бѣгающихъ "въ безвѣстной отлучкѣ" дознаться нельзя: затѣмъ и скрываются, чтобы избѣжать учота и сбить со счотовъ. Придетъ неизвѣстный чужой, изъ дальнихъ мѣстъ и приселится къ тѣмъ, которые ушли изъ ближнихъ селеній -- кто его узнаетъ. Иная выпросилась на богомолье въ Соловки и тамъ могла потонуть, потеряться. Другой выправилъ изъ правленія паспортъ на дальніе заработки; третій исчезъ, безъ всякаго спроса, можетъ быть, подъ свалившимся деревомъ въ лѣсу, можетъ быть, подъ зашалившимся на сплавѣ бревномъ. Медвѣдь въ лѣсу ломаетъ, волки ѣдятъ и лѣшій заводитъ въ трещу на лихую и голодную смерть. Усчитать до билетамъ и паспортамъ нельзя, потому что не только не возвращены они съ надписью о смерти, пои совсѣмъ уничтожены. Усчитать можно только тѣхъ, кто сказался ушедшимъ, да не вернулся, и тѣхъ, кто ушодъ и долго сосѣдями не досчитывается. Да и то -- всѣ ли такіе прекратили сношенія съ міромъпо своей доброй волѣ?
   По семейнымъ спискамъ, напримѣръ, Архангельской волости, числится въ филиповской сектѣ 40 мужчинъ и 60 женщинъ, а на самомъ дѣлѣ и по самымъ вѣрнымъ свѣдѣніямъ, ихъ 773 мужъ и 883 женщ. Или за 7 послѣднихъ лѣтъ, по 1873 годъ, считается въ "безъизвѣстномъ сходѣ" 21 человѣкъ:? мужчинъ и 14 женщинъ (по одному на годъ, три бабы въ 1869, четверо мужчинъ и сразу семь бабъ въ 1872 году: полагать надо, всѣ одиннадцать ушли прямо въ лѣсъ и въ подземелья). По приходскимъ же спискамъ, бѣгуновъ по той волости насчитывается всего 9, и такъ, что мужчинъ стало больше, а женщинъ меньше (5 мужчинъ, 4 женщины). Да и всего-то, по всѣмъ 11-ти приходамъ Каргопольскаго уѣзда, петрозаводская консисторія числила 51-го (28 мужчинъ 23 женщины), всего больше въ троицкомъ приходѣ (15 чел.: 11 женщинъ), всего меньше въ плескомъ (1 мужъ и 1 женщ.) и ни одного въ 4-хъ приходахъ, хотя, напримѣръ, въ одномъизъ нихъ (бережно-дубровскомъ, ибо есть еще заднедубровскій приходъ) для кого-то полагаются и показаны въ таблицѣ бѣгуновъ два пристанодержателя (христолюбца).
   Послѣднихъ, по тѣмъ же приходамъ, показано за тотъ же 1869 годъ всего 41 мужъ и ни одной и ни въ одномъ приходѣ сердобольной и христолюбивой женщины. Нѣкоторыхъ приходскіе списки осчастливили больше и надавали кучу благодѣтелей: напримѣръ, на 9 скрытниковъ записали 10 христолюбцевъ, на 12 волосовскаго прихода 11 благодѣтелей; на 4 бѣгуновъ луговскаго 9 христолюбцевъ, на 15 троицкаго -- 8; на 5 ошевенскаго -- 4; на 4 кенерѣцкаго -- 2; зато на 2 скрытыхъ плескаго прихода не указали ни одного христолюбца и т. д.
   На этомъ можно и кончить: ничего больше по этому счотному вопросу не скажешь, и если все это выговорилось, то потому лишь, что привелось къ слову; написано же въ спискахъ, конечно лишь то, что вздумалось или что велѣно.
   Между тѣмъ въ скрытники уходятъ разомъ человѣкъ по 10 въ годъ.
   

VIII.

   Тѣмъ временемъ, охотникъ въ лѣсъ вышелъ.
   Видитъ онъ: въ лѣсу много дичи и звѣря, и лѣсъ подходящій -- и стиглому, и бѣглому проходы есть, только удалу-молодцу проѣзду нѣтъ. Это и надо.
   Облаву можно сдѣлать удачную, только надо подобрать и подъискать загонщиковъ. А на такое дѣло, всѣ говорятъ, хороша баба: и голосъ звонокъ, и волосъ тонокъ и длиненъ, и на нее, что волкъ на боязливаго и визгливаго поросенка, идетъ всякой красной и пушной звѣрь. И отецъ Евфимій, и Никита Семенычъ такъ дѣлали и съ того начинали, а съ Никитой Семеновичемъ Савва Александровъ жилъ за родного брата и очень помогалъ ему въ Вологодскомъ уѣздѣ (въ 1857 году). Довольно достать одну такую бабу, которая была бы поумнѣй, и посудачливѣй, и побойчѣй, и несчастнѣе прочихъ, чтобы подпекалась тотчасъ же къ этой другая подходящая, а съ двумя и базаръ, и облаву можно сдѣлать.
   Савва Александровъ, какъ пришелъ, такъ и подсмотрѣлъ одну такую, какъ-разъ подходящую: въ гурьевскомъ обществѣ, въ Быловской волости, изъ деревни Устья-Нормы, дѣвку Татьяну Свѣтлякову съ матерью.
   Объявился онъ и показалъ себя ей: не на косолапаго косаго медвѣдя, а больше на шуструю охотничью собачку смахиваетъ. Умѣетъ подластиться, умѣетъ хвостомъ повертѣть, и все это у него не такъ, какъ у дворовой домашней собачонки. Есть на что взглянуть и къ чему присмотрѣться слабымъ бабьимъ дѣломъ и обычаемъ.
   Савва въ городахъ жилъ, въ казармахъ обтерся: видывалъ, какъ писаря и господа офицеры, да и свой братъ пату же охоту хаживали, краснаго звѣря притравливали. Они совѣтовали:
   -- Ты слава такія спознай, коихъ промежъ себя не выговариваешь -- ничего, если какое и изломаное попадется (бываетъ, что это-то слово и нравится больше). Подсмотри подходъ и вывертъ, да посмѣлѣе, да попахальнѣй, приступомъ -- по военному: это бабамъ всего слаще. А тамъ ужь онѣ сами въ тебѣ увидятъ то, чего нѣтъ у тебя и чего показать не можешь: онѣ сами найдутъ и облюбятъ. Ты, вѣдь, солдатъ -- одно слово. Слово то сильное и великое. Солдатомъ ты только покажись деревенской темной бабѣ и погляди, что изъ этого выйдетъ. А что выходитъ -- про то вся мать наша Россія знаетъ. Показался, поглядѣлъ и увидѣлъ:
   -- Несчастненькой ты человѣкъ, и беретъ меня жалость за самое сердечушко: ни зашить тебѣ, ни обмыть тебя нёкому. Гдѣ что забылъ -- тутъ и оставилъ. Занесло тебя вѣтромъ, да и колышетъ имъ, словно былиночку. А дорогого стоишь! Все-то видѣлъ, про многое слышалъ и про все такъ складно разсказываешь. Не то я -- слабая дѣвка, не то ты -- сильный человѣкъ, и смотри, сколько ты этого горя вытерпѣлъ, какъ живъ остался. И теперь тебѣ головушки приклонить негдѣ: сквозь лѣса прошелъ, и опять въ лѣсъ хочешь. Съѣдятъ тебя сѣрые волки. Очень мы благодарны тѣмъ, что изо всѣхъ дѣвокъ ты взоръ свой на насъ бросилъ и насъ удостоилъ. Какой дѣвкѣ о вѣрѣ толковать любо, когда ей козловъ хочется ставить -- плясать, да веселыя пѣсни нѣтъ, а я, вотъ, не такая; я, сколько хочешь, могу сидѣть и слушать. И люблю это даже, и сама кое-что домекнула, и еще того пуще новаго хочется. Очень благодарны, что насъ-то вотъ ты, экой человѣкъ, и посѣтилъ и удостоилъ. Пущай-ко другія-то отъ зависти рвутся, кому тоже этого требовалось, пущай онѣ метутся!
   И по-деревенскому, и по-руски она "пожалѣла", т. е. полюбила: сама пошла съ Саввой въ лѣсъ и мать свою увела.
   Въ лѣсу Татьяна прижила сына Исаака (и когда потребовалось Саввѣ идти назадъ въ лѣса пошехонскіе -- поплелась дѣвка за нимъ и сына потащила за пазухой).
   За Татьяной повалились и другія бабы, какъ рыжики въ кузовъ, потому что прошли слухи, и сказывали, и доказывали саввины бабы, что учитель ихъ чудеса творитъ: вотъ прозвало про него начальство, вездѣ его ищутъ, но нигдѣ, ни сына, ни бабъ поймать не могутъ. Всѣ это знаютъ и видятъ.
   -- А отчего не изловятъ?
   -- У него такъ рубаха бумажна есть, что надѣнетъ онъ ее на себя и бываетъ невидимъ.
   -- Какъ этому не повѣрить?
   Не вѣрила только Марфа Полетаева изъ деревни Морозовой и то, говорятъ, потому, что давно уже была обольщена Саввою и подаяніями подкуплена; держала про него притонъ и числилась въ скрытницкой вѣрѣ. Зато, когда эту Марфу исправникъ Ларіоновъ строго допытывалъ о Саввѣ и грозилъ, и мучалъ, баба упорно закрывала слѣды и не выдавала, такъ что удобно выбрался Савва въ пошехонскіе, а потомъ къ учителямъ своимъ въ вологодскіе лѣса.
   Когда дошелъ туда до него слухъ о томъ, что покинутая на бабьей слабости и разумѣ вѣра стала колебаться и грозитъ полнымъ паденіемъ (а къ тому же и кстати изъ Вологды послали искать его и ловить) Савва вернулся назадъ въ Каргопольскій уѣздъ.
   На этотъ разъ онъ показалъ и другой способъ спасенія и укрытія, спрятавшись не въ лѣсу по р. Пормѣ, со всѣхъ сторонъ окруженномъ болотами, и не въ подземной кельѣ, построенной благодѣтелями (въ 15 верстахъ отъ устьвельскаго погоста), а въ жиломъ мѣстѣ.
   Крестьянинъ троицкаго прихода, деревни Дилева Алексѣй Ивановъ друганинъ, 70-ти-лѣтній старикъ и рьяный проповѣдникъ филиповскаго ученія (состоявшій подъ надзоромъ полиціи), принялъ къ себѣ наставника и вступилъ съ нимъ въ споръ съ вострымъ зубомъ и сердитымъ, косымъ взглядомъ.
   -- Мы ли не перекрещиваемся, мыли отъ мірскихъ неотчуровываемся, вкупѣ съ ними Богу не молимся, и кто изъ церковниковъ къ намъ приходитъ -- совершенно крестимъ, чего ради и насъ-то вы еретиками прозываете и третье крещеніе ты мнѣ предлагаешь?
   -- И вотъ именно для этого, понеже находитесь христіанской вѣрѣ отступники.
   -- А почему ваша вѣра христіанская и почему мы -- отступники?
   На словахъ былъ наставникъ искусенъ; въ книгахъ дорылся до того, что и говорить иначе не могъ, какъ по книжному, по печатному., не то онъ по книгѣ читаетъ, не то свои слова говоритъ:
   -- А по сему и отступники, когда, тысяща седмь сотъ двадесятъ второго года, ваши обязаны были сказками; тако же 1744 и 1745 г.г. тоже обязаны были сказками, даже до ссущаго младенца, и они подписались только самимъ доживать, а впредь раскольнической прелести не распространять, и никого къ тому не учить, не точію постороннихъ, но и живущихъ вводномъ дому. Учителей потайныхъ раскольниковъ въ домъ не примять, но сыскивать и имать -- тоже подписались. Подписались -- книгъ и печатныхъ, и письменныхъ въ домахъ у себя не держать отнюдь. А гдѣ про то прознавали, то объявляли бы духовному правленію. Постой-ка, я дочитаю!
   Савва вынулъ изъ мѣшка, изъ вороха книгъ, цвѣтничекъ: безъ мѣшка учитель на проповѣдь не ходилъ и другимъ не совѣтовалъ, такъ что теперь и у какой-нибудь старухи-скрытницы въ крашенинномъ мѣшечкѣ на боку лежитъ какая-нибудь "богодухновенная" книга, вмѣстѣ съ ней непремѣнно свой складной мѣдный образокъ, складная чашечка и непремѣнно складная ложечка всегда со свисткомъ, которымъ всякій скрытникъ пользуется, въ видахъ остереженія товарищей. Начетчикъ же всегда таскается съ цѣлымъ ворохомъ книгъ, на поляхъ которыхъ приклеены маленькіе лоскуточки краснаго цвѣта, обозначающіе тѣ мѣста книги, какія наиболѣе надобятся и требуются. Всякой лоскуточекъ на опытномъ, присмотрѣвшемся глазѣ безошибочно вскрываетъ желаемую страницу, какъ и на этотъ разъ:
   -- Дѣтей крестить правовѣрнымъ іереомъ, и седмилѣтіе прешедшихъ представлять въ церковь къ исповѣди и святыхъ тайнъ причащенію. Смотри: при царѣ Петрѣ ваши первыми подписались, въ вашихъ странахъ для свободнаго и миролюбиваго житія первыми наругались надъ христіанскою православною вѣрою и за раскольничью прелесть согласились ее признать. У земнаго-то царя воеводы и воины, когда чести и награди заслуживаютъ? Не во время ли самыхъ приступовъ даже до смерти ополчаются? А тѣмъ-то что бываетъ, что для своего спасенія царевымъ врагамъ покоряются? А кольми паче у царя небеснаго, которые за его святую вѣру до крови постраждутъ, то и вѣнцы получатъ, а которые отступятъ, то всѣ отѣнего будутъ изгнаны. Это, вѣдь,.и по святому евангелію, такъ выходитъ. Могутъ ли такіе-то христіане явѣ другимъ благодать преподать? Вотъ чего ради крещеніе и покаяніе ваше не вмѣняется. Хочешь, отъ божественнаго писанія покажу?
   Это-то и надо было.
   -- Да показывай ты, только по моей книгѣ; въ вашихъ-то чего-чего не нагорожено! Толкуй и спорь безъ обману.
   Понадобился Номоканонъ, Кормчая, Евангеліе поучительное, Евангеліе благовѣстное, Кирилова книга, Соборникъ большой, книга Ефрема Сирина -- не Богъ знаетъ что: у всякаго начетчика найти можно, а у такого, какъ Алексѣй Ивановъ -- и подавно.
   По Номоканону вышло, что всякаго бѣлорусца, хоть и попъ крестилъ, да молится этотъ попъ за папу -- перекрещивать надо съизнова: и еретическое отрицаніе ему говорить, и молитвы всѣ говорить, и младенческое отрицаніе, какъ еретику.
   По Кормчей вышло, что если кто принудитъ своихъ рабовъ вмѣсто себя послужить идоламъ, то обязанъ совращенный рабъ одинъ годъ каяться, а совратившій его -- три года.
   По Толковому Евангелію выходило такъ, что слова: "Неубойтеся Отъ убивающихъ тѣло, душу же не могущихъ убити, се убо азъ посылаю васъ, яко овца посреди волковъ" -- относятся къ дѣлателямъ беззаконія, между которыми первые суть тѣ, которые отметаютъ вѣру и отвергаются Христа во время гоненія, какъ сдѣлалось при Петрѣ и его преемникахъ.
   Всего лучше открылось въ книгѣ Кирилла Іерусалимскаго:
   "Будетъ бѣда великая вскорѣ, какой не было отъ сотворенія міра и потомъ не будетъ, и это время, когда послѣдній антихристъ начнетъ вездѣ утруждать и мучить православныхъ христіанъ. "Послѣдній князь міра сего" привлечетъ подъ власть свою людей всѣхъ странъ и начнетъ воевать сначала съ греками, а потомъ и съ другими, и начнетъ прельщать всѣхъ христіанъ и всѣхъ народовъ, чтобы ему, какъ Богу, поклонились: "различными коварству, любовію, дарованіемъ, обѣщаніемъ, прошеніемъ, грозою, казнію, войною, посольствомъ". Тѣмъ только и будетъ спасеніе, кто убѣжитъ въ горы. Кто чувствуетъ въ себѣ силы, тотъ пусть съ сатаною борется; пугливые же пусть убѣгаютъ, ибо будетъ тогда скорбь великая".
   Прихватился еще лоскуточекъ съ боку Кириловой книги, открылся 84 листъ съ такимъ текстомъ: "О, пустыне, иже Духа Святаго вмѣщавши, блаженна еси, ибо ученицы Христовы въ тебѣ свое естество познаваютъ и дьявольскія злохитрства презираютъ. По апостольскому словеси глаголемъ: изыдите, братіе, отъ міра, изыдите! И нечистотѣ его не прикасайтеся. Возлюбите безмолвіе, да познаете Бога и откровеннымъ умомъ славу его узрите, что всуе мятемся въ жизни сей", и. т. д.
   Недурно открылось по слову Ипполита папы римскаго объ антихристѣ, который, когда придетъ и начнетъ знаменовать всѣхъ своею печатію, тогда одни подвигнутся на мучителя и погибнутъ, другіе покорятся ему. Многіе же прелесть его избѣгнутъ, и именно тѣ, которые скроются въ горахъ и вертепахъ, и слезами и сокрушеніемъ сердца молятся Человѣколюбивому Богу. Онъ спасетъ ихъ отъ соблазновъ и невидимо покроетъ рукою своею.
   Филиповцу Ипполитово слово хоть и не читай дальше -- самъ твердо знаетъ; да только мѣсто-то это прежде проходилось мимо.
   -- Да и Ефремъ Сиринъ тоже подтверждаетъ: "и спасутся крыющіеся въ пропастѣхъ и вертепѣхъ, ненавидяще антихристова знаменія и страха". Всѣмъ такимъ ясно и понятно будетъ пришествіе мучителя, а тѣмъ, которые останутся въ мірѣ, "любящимъ земная, неразумно се будетъ, привязаны бо суть въ вещѣхъ житейскихъ, аще и услышатъ слово, то не имутъ вѣры".
   И въ "Катихизисъ Большой" Савва указывалъ, и въ книгу "Зерцало" заглянули, и въ Минеѣ Четьѣ обѣщалъ отыскать сильное мѣсто, вездѣ промелькнуло много и выразилось подобное (какъ въ Зерцалѣ): "слышите, что къ вамъ глаголетъ Господь вашъ: изыдите отъ сего темнаго вавилопа, людіе мои, изыдите отъ прелестныя любодѣйцы и не причаститеся грѣхомъ ея".
   "Да елицы мученія мукъ терпѣти не можаху бѣгствомъ спасеніе получаху, оставляюще домы и села (это -- Минея)".
   -- Тутъ противъ тебя, учитель, у меня слово есть: сила въ немъ большая -- сказывать ли? О терпѣніяхъ въ мученіяхъ.
   -- Затѣмъ, сошлись, старче!
   -- Ну, да ладно, въ другой разъ, а теперь ступай -- знай впередъ со своимъ. Я. эдакаго-то еще отродясь не слыхивалъ и на умъ не всходило. Очень прошу продолжать.
   "Гонимые за вѣру и отъ градовъ бѣгующіе, и расхищеніе имѣнія пріемлютъ, да безъ отверженія въ себя имя Господне соблюдутъ, подавайте убо таковымъ, яже на потребу" (это -- Кириллова книга).
   -- И можно ли спорить и прекословить, когда и такое великое слово сказано? "Едва гонятъ вы во градѣ семъ, бѣгайте въ другій; аминь глаголю вамъ: не имати скончати грады Израилевы, дондеже прійдетъ Сынъ человѣческій". Кириллъ Іерусалимскій такъ и толкуетъ: "того ради достоитъ мнитися убѣгати, не имутъ скончатися грады Израилевы".
   -- Вотъ, надо бы тутъ противу тебя изъ Евангелія же поставить и отъ писаній очень многое. Ну, да ладно: всякому свое любо и мило. Указывай въ твоихъ книгахъ мѣста тѣ, что тебѣ самому нужны.
   Свѣрялъ и переглядывалъ Алексѣй Ивановъ тексты въ своихъ книгахъ: подвоху не нашолъ. Ходилъ и въ Минею-Четью и вчитывался въ тѣ мѣста, на которыя указывалъ Савва. Рѣшилъ онъ тѣмъ, что Савва крѣпко вѣруетъ, знаетъ, и отъ божественнаго писанія вѣрно являетъ, гдѣ христіане будутъ при послѣднемъ антихристѣ проживать.
   -- Вѣрно сказываетъ онъ: будутъ въ гоненіи и въ скорбяхъ. И въ Кириловой книгѣ явственно написано.
   -- При антихристѣ, христіанамъ (бесѣдуетъ Савва) два пути: сильнымъ бороться, а страшливымъ -- бѣжать, а какой третій путь? (спрашиваетъ).
   -- А третьяго пути во всемъ божественномъ писаніи не предвидится,-- отвѣчалъ начетчикъ.
   -- И нигдѣ не написано (толкуетъ Савва), чтобы при послѣднемъ антихристѣ могли христіане жить явѣ на лицѣ земли.
   -- Не написано; я нигдѣ не читалъ.
   -- То смотрите и вы о старообрядахъ, что ихнее житіе со всѣмъ божественнымъ писаніемъ несогласно. Какую они несутъ скорбь, даже и въ Москвѣ, и въ Питерѣ, и въ прочихъ городахъ?
   -- Никакой не несутъ: въ городахъ купечество есть, а въ Поморской странѣ самые богатые и именитые люди. Какъ московскіе и питерскіе купцы, такъ и они вездѣ торговлю имѣютъ.
   -- Даже и въ прочихъ земляхъ (прибавлялъ Савва): живутъ во своихъ домахъ съ женами и съ дѣтьми, и никто ихъ не шевелитъ. И это ихно житіе всему писанію противно.
   -- Ну, да, вѣдь, они и по сіе время вѣру хранятъ!-- замѣтилъ-было Алѣксѣй Иванычъ.
   -- Такъ, неужели въ божественномъ-то писаніи ложь написана? Писано бо есть: небо и земля прейдутъ, а словеса моя -- не прейдутъ. Чего ради обрѣли они себѣ свободное житіе? Явно, что отступленіемъ отъ вѣры. Дома, за своими печками, имъ хорошо называться христіанами, и тутъ имъ тепло говорить, что антихристъ царствуетъ, и архіереевъ и поповъ звать еретиками. А сказываютъ ли это лично предъ властью, какъ предъ градской, такъ и предъ духовной? И не смѣютъ ихнаго невѣрія обличить, и по святому Евангелію не смѣютъ вѣру исповѣдати устнами, и раскольническое имя на себѣ носить, и дѣтей своихъ отдаваютъ крестить еретикамъ. Какъ святые-то мученики, по Минеѣ, отвѣчали предъ властями?
   -- Максимъ-исповѣдникъ хорошо властямъ сказалъ: "молчаніе -- вѣры отметаніе".
   -- А первомученикъ-то Ѳедоръ? Вѣдь разсмѣялся епарху-то, когда этотъ совѣтовалъ ему причаститься. Ты-де, причастись только съ нами, только причастись, а я, молъ, тебя отпущу потомъ, куда хочешь. Что Ѳедоръ-отъ отвѣчалъ епарху? А вотъ что: "подобнѣ глаголеши, господи не епарше, когда бы кто кого просилъ, говоря: ничто же отъ тебѣ прошу, но только едину главу твою, и потомъ идеши, амо же хощеши". Гляди-ко, какъ они властямъ-то отвѣтили!
   Вотъ отчего мы со старообрядцами не сообщаемся въ богослуженіи, и въ яденіи.
   -- И вся сосвѣтная слава, и честь, и богатство здѣсь съ нами, а утрѣ разрушается и оставается. И не утрѣ, но даже и въ единую минуту все разсыпается, а небесная-то въ безконечные вѣки пребываетъ,
   -- Аминь!
   -- Ну да, какъ не аминь! подумалось наставнику. Знаю тебя, старче, и подсмотрѣлъ за тобой, и прислушался. Ты, вотъ, со всѣми своими-то все переболталъ, слушать стало нечего. Да и самъ добрался до всей подноготной: надоѣла она тебѣ и толковать объ ней стало противно. Да и другіе, которые поумнѣе, стали головами, глядя на тебя, покачивать и выговорили страшное слово: "сталъ старикъ изъ ума выживать". А ты услыхалъ -- разсердился: вотъ у тебя и кипитъ ключомъ сердце, уйму нѣтъ, и срывать его хочется. Конечно, одно теперь утѣшеніе -- побраниться, уличить, оспорить. Ты, вотъ, день-то ходишь да ворчишь, все ищешь съ кѣмъ бы въ споръ вступить. Тебѣ и киселя не надо, по цѣлымъ днямъ; а положи на зубъ (а зубы-то, на бѣду твою, всѣ цѣлы), положи теперь какой-нибудь стишокъ отъ писанія, чтобы рожномъ приходился онъ прямо противъ филиповцевъ; возрадуешься въ тотъ день и возликуешь собачьимъ обычаемъ.
   -- Пересобачился ты съ ними такъ, что живаго мѣста не осталось: все обличилъ. А такъ какъ тѣ же самыя правила надо было прилаживать къ житію своему, и намерзѣли онѣ тебѣ, старче, такъ, что хоть со свѣту бѣги. Да и пора: года теперь подъ седьмой десятокъ идутъ; всѣ такіе совопросники въ твои года въ древнія времена схиму принимали. Ты этого и самъ захотѣлъ по старости и усталости, да признаться въ томъ стыдно. Все хочется другихъ вести и самому впередъ идти, а старость не въ радость. А у тебя все готово: и разговоръ-отъ о вѣрѣ затѣялъ въ томъ смыслѣ, который тебя давилъ и мучалъ. Онъ одинъ только и засѣлъ. Еретическая раскольничья скверна лежала вся на ладони, да вотъ стало обидно: какъ-де столько лѣтъ вѣрилъ, наставникомъ былъ, почитали, а вишь, еретикомъ оказался! нечистъ-де: находятся люди, что и съ тобой общенія имѣть не хотятъ. Можетъ ли это быть, почему?
   -- Вотъ и пришелъ ты только за этимъ и допросы затѣялъ затѣмъ лишь, чтобы не сказали, что не самъ-де своей охотой изъ міру вышелъ, а соблазнили-де лихіе враги и супостаты. Возьмемъ грѣхъ на себя: такого звѣря затравить тѣмъ полезно и любопытно, что, все-таки, наставникъ, да вдобавокъ, бывалъ когда-то горячимъ проповѣдникомъ. За переднимъ легче другимъ идти, потому что видно, какъ онъ пятой то по новой тропѣ твердое мѣсто намѣтилъ, такъ что и ногу можно поставить.
   Затѣмъ, собственно съ почтеннаго старика и начинать приводилось, что, за саввинымъ отсутствіемъ, велъ онъ постоянные и ожесточенные споры съ его оставленными учениками, да и увлекся ими. Савва думалъ, что навредилъ и въ-попыхахъ прибѣжалъ на выручку къ своимъ, а между тѣмъ, препиратель самъ налетѣлъ а только вотъ поджидалъ теперь ласковаго слова, вниманія и почтенія.
   Преподнесли то и другое, и третье -- онъ и сдался; -- вотъиспасибо, вотъ теперь, пожалуй, и я съ вами, и ты оставайся при мнѣ!
   Друганинъ тотчасъ же подобралъ два-три топора, велѣлъ ставить новыя дворовыя службы, чтобы этимъ отвести опасные глаза, а тѣмъ же временемъ, по ночамъ, тайничекъ тутъ рыли, какъ пожелалъ и указалъ почтенный учитель и дорогой гость, который здѣсь и поселился.
   Сталъ Друганинъ христолюбцемъ, очутился на прямой тронѣ въ лѣсъ, по которой онъ вскорѣ не замедлилъ уйти изъ міра:у несъ онъ съ собой всѣ наличныя скопленыя деньги, въ количествѣ 400 руб. сер. Не имѣя возможности распродать сполна всю движимость и недвижимость, какъ того требуетъ переходъ въ странники, онъ оставилъ въ дому своего пріемыша.
   Съ водвореніемъ Саввы и съ переходомъ въ секту такого козыря, какъ Алексѣй Ивановичъ, проявились скрытники и въ троицкомъ приходѣ, выработались и объявились новые ловцы въ человѣцѣхъ, сильные начотчики и большіе мастера, въ родѣ Никанора Дмитріева Попова съ товарищами: Иваномъ Митричемъ и Владиміромъ.
   Савва умѣлъ вести дѣло:
   -- Права вѣра въ скрытникахъ! энергически и съ твердой увѣренностью отвѣчала дѣвушка отцу, взятая имъ изъ лѣсу, затосковавшая въ избѣ и опять пожелавшая вырваться изъ дому и деревни (хоть отецъ ее и припугивалъ, но дѣвушку эту все-таки увезли; однако опять возвратили отцу).
   Крестьянинъ, Антонъ Детятевъ, у котораго мать (бывшая въ православіи Елена, превратившаяся у скрытниковъ въ Меланію), и сестра Настасья (переименованная въ Марью) до сихъ поръ живутъ въ скрытницахъ, а двоюродный братъ, Осипъ Васильевъ, отпустивъ отца своего Флора, въ лѣсъ, на сараѣ устроилъ для скрытниковъ келейку, съ маленькими окошками. Этотъ-то Антонъ Детятевъ пишетъ о Саввѣ {Въ лѣсу, дядя Детятова, Флоръ, переименованъ билъ Онисифоромъ; на міру осталась жена его, Агаѳья, также придерживаясь скрытницкой вѣры. Другой дядя -- Трофимъ (или Іона), за то же самое былъ сосланъ въ Сибирь, а дочь его, Настасья, осталась дома, приверженицей новой вѣры. Вращаясь въ такой средѣ, Антонъ Детятевъ могъ сдѣлаться если не судьей, то добрымъ пособникомъ для изученія секты, о которой онъ написалъ тетрадку, доставшуюся въ черновомъ подлинникѣ намъ въ руки.}:
   "Гдѣ Савва ни являлся, съ кѣмъ бы знакомства онъ ни имѣлъ и у кого бы ни жилъ, самъ или его ученицы, всѣ тѣ стали богаты, ибо Савва мастеръ бяше работать фальшивыя деньги. Кто въ лѣсахъ жить не хотѣлъ, того онъ отпускалъ въ міръ, гдѣ бы скрывали себя въ подпольяхъ по домамъ содержателей, коихъ онъ ужь награждалъ заблаговременно. Симъ-то самымъ пріобрѣлъ себѣ послѣдователей своей ереси, какъ древній Магометъ. Что посѣяно, а не было потоптано, то стало проростать, и корень саввинъ въ выспрь прозябать. Удаленная отъ міра, саввина посадка стала размножаться".
   При немъ состоялъ помощникомъ наставникъ Миронъ Васильевъ который, слѣдуя по стопамъ учителя и руководясь основнымъ его правиломъ (не поддѣлкою денегъ, что едва ли вѣроятно), склонилъ волосовскихъ, изъ деревни Занаволочья, крестьянъ "богачей братьевъ Кузнецовыхъ" и увелъ ихъ въ лѣсъ въ архангельской дачѣ, близъ рѣчки Лейбушки. Пожитки и деньги были взяты съ собою, и кассиромъ къ нимъ приставленъ племянникъ Кузнецовыхъ, Петръ Васильевъ Купарихинъ.
   Противъ Осташевскихъ сѣнъ, къ востоку, на два съ половиною поприща, построена была лѣсная пустынь. Купарихинъ былъ не промахъ: книги и деньги схитилъ и убѣжалъ во-свояси. За нимъ гнались, но догнали у самой избы, а потому и не могли "свершить намѣренія удушить его". "Пустынножительна изба", гдѣ спасались и скрылись Кузнецовы, нынѣ употреблена на сѣнокосный станокъ (пріютъ для косцовъ) и находится на пожнѣ по той же рѣчкѣ Лейбушкѣ, на дачѣ, зовомой "Куварковы сѣна". Избушка и теперь на келью похожа съ прагомъ, куда трапезная доска вкладывалась.
   "А ежели вправо на полверсты отъ сего станка путешествовать по тропѣ, вверхъ по теченію Лейбушки, пройдя не болѣе, какъ съ двѣ или три версты, виднѣется площадочно пространство, гдѣ стояла сія пустынь и, вѣроятно, тутъ погребались умершіе скрытники, на могилахъ коихъ, не по православному -- крестовъ нѣтъ, а елушки, у коихъ, когда хоронятъ мертвеца, подкапыя коренье, сворачиваютъ всю цѣльну. Выкопавши яму, кладутъ туда тѣло умершаго безъ гроба, кажденія и безъ всякаго поминовенія, поставя елушку на мѣсто, яко будьто вѣкъ ничего тутъ не бывало".
   Въ этой пустынѣ жило около 30 человѣкъ скрытниковъ. Обратныхъ выходцевъ было мало: "гибли несчастные, яко прахъ предъ лицемъ вѣтра. Будто бы при этомъ помощникѣ Саввы, Миронѣ, отъ его огненнаго крещенія, зной на садъ его разлился и погибло 15 душъ мужскихъ и женскихъ, что въ зимницахъ въ станкѣ по рѣчкѣ Чучексѣ сгорѣли. О семъ было наѣздомъ временное отдѣленіе, но открытія губителя было невозможно, ибо всѣ были держатели руки скрытничества. Даже самые оставшіеся семейники погибшихъ по днесь придерживаются содержанію скрытниковъ".
   Привелъ этого Мирона Савва изъ Ярославской губерніи, а приставалъ онъ самъ, Миронъ, и жилъ въ дер. Варшавской, между р. Кеной и Троицкимъ приходомъ, у одного раскольника-старообрядца.
   Проявилъ онъ себя здѣсь больше стараніемъ уловлять бабъ, до которыхъ былъ большой охотникъ, и не совсѣмъ удачно дѣйствовалъ на дѣвицъ. Зато изъ старухъ выбирай любую, если только предвидится въ ней прокъ. Разсчеты тутъ основаны на той впечатлительности и воспріимчивости, какими вообще отличается женская природа, легко и скоро поддающаяся постороннему вліянію. Успѣхъ его тѣмъ вѣрнѣе, конечно, чѣмъ наибольшею таинственностью и очевиднымъ запрещеніемъ обставлены и личность проповѣдника, и житейская обстановка вѣроученія. При замкнутой жизни, когда и свѣту видно столько, сколько есть его въ деревенскомъ окнѣ, темной бабѣ легко поддаваться на вѣру и принимать всякій обманъ за сущую правду, а размышлять онѣ не привыкли. Такова на большую часть деревенская молодежь женской половины населенія.
   Деревенскія старухи всѣ на одинъ покрой: труды и невзгоды житейскія за цѣлую жизнь такъ переполняютъ грудь охами и вздохами, что на склонѣ дней почти только ими и говорить приходится, и желается одного лишь утѣшенія и успокоенія наболѣвшему и настрадавшемуся сердцу. Конечно, всѣ эти испытанія за великіе грѣхи послалъ Господь: чѣмъ же его, батюшку, умилостивить? Да только на одну молитву и указываютъ всѣ: "молись, больше молись!" А такъ какъ не всякая молитва до него доходитъ, то и надо передъ тѣмъ очищаться, передъ молитвой и въ молитвѣ такіе обряды соблюдать, которые Богу угодны и молитву усиливаютъ.
   Совѣтуютъ понедѣльничать: сверхъ середы и пятницы, еще одинъ день въ недѣлю поститься; совѣтуютъ крестъ на разные лады складывать и поклоны считать по ремешкамъ и узелкамъ. Очень, говорятъ, угодно пріемлется молитва, когда отъ любимой пищи отказываются; перестаютъ ѣсть мясо; отстаютъ отъ жидкой или отъ горячей пищи, да и мало ли выдумали путей ко спасенію въ старости и безсиліи.
   Изъ этихъ правилъ для деревенскихъ и городскихъ старыхъ женщинъ подбирается, сверхъ общихъ церковныхъ православныхъ, большая куча такихъ, что можетъ составиться новая вѣра, цѣлая секта. Про старообрядокъ и говорить уже нечего: старухами этими всѣ многоразличные толки вчитались; отъ нихъ распадались на вѣтви, когда ими же вносилась смута въ виду разныхъ сомнѣній. Ими же, когда уже кончились ссоры и драки, и налаживался готовый толкъ, твердо держались старые оплоты и основы: старушечьи плечи показывали тутъ иногда чудеса силы и терпѣливости.
   Такія старухи въ скрытницкой вѣрѣ хороши и удобоуловимы изъ тѣхъ, которыя успѣли уже наложить на себя много запрещеній и подсматривать: нѣтъ ли еще гдѣ чего нибудь новаго и неслыханнаго, а угоднаго и спасительнаго.
   Наставникъ Миронъ, впрочемъ, такимъ бабамъ не придавалъ большой цѣны: бесѣду затѣвалъ и душу свою обнажалъ только передъ тѣми изъ женскаго пола, которыя не были и не казались перестарками, а по возможности были въ соку и порѣ. И еще лучше того, если у такой гладкой и сытой бабы была дочка-дѣвица: тутъ можно ужь изо-всѣхъ силъ потрудиться и постараться, не одними днями, но и цѣлыми недѣлями.
   Вотъ отчего и уходятъ въ скрытницы всегда по двое: баба и дѣвка, мать и дочь, тетка и племянница -- только бы жили онѣ подъ одной кровлей и потянуло бы изъ-подъ нея старшую бабу, на волю, а на лѣсъ, и на пролетный вѣтеръ.
   Не такъ легко сдвинуть съ мѣста мужиковъ, особенно тѣхъ, которые успѣли прикрѣпиться къ пахатной землѣ и цѣпляются за всякой подходящій и подручной промыселъ, а тянетъ ихъ въ лѣсъ не на житье, а на дѣло. Тутъ надо большое искуство и особенная приглядка и къ тѣмъ, которымъ на лѣсу посчастливитъ и умѣютъ они изъ-подъ топора изъ бревна выщерблять не щепу, а ходячія размѣнныя деньги, и къ тѣмъ, для которыхъ и лѣсъ, и рѣка, и поле -- злыя мачихи. Изъ первыхъ идутъ въ благодѣтели, изъ нихъ иногда выбираются покровители-христолюбцы. Изъ вторыхъ можно только выхватить въ скрытники, соблазнить на готовые харчи, и въ особенности тѣхъ, которымъ совсѣмъ не повезла удача въ жизни.
   На счастье тутъ уловляются оба сорта: и такіе, что неохотливы къ работѣ и полагаютъ праздникомъ тотъ день, когда отъ нея можно отлынуть, и работа въ рукахъ не спорится, и изживаютъ они дни, потягиваются и позѣвываютъ, сидя спятъ и лежа работаютъ. Годятся въ лѣсъ и изъ втораго сорта, гдѣ безталанная неудача не устаетъ ходить по пятамъ и часто начинаетъ всходить на умъ всякое недоброе, при помощи отчаяннаго и безшабашнаго пьянства.
   Лѣнивъ и ненаходчивъ былъ на такихъ наставникъ Миронъ -- бабій воинъ и дѣвичій ратникъ,-- храбръ и силенъ Никаноръ Поповъ, ставшій вторымъ по немъ наставникомъ по времени, первымъ по дѣлу. Ныряя по домамъ и скрываясь по подпольямъ, онъ любилъ высматривать и прицѣливаться именно въ такихъ, которыхъ работа отвадила отъ себя, а счастье не попало въ руки.
   Еще не обсохшій отъ промочки на гонкахъ въ рѣчномъ сплавѣ и еще вдосталь не наругавшійся надъ плутомъ-десятникомъ, горемыка, обсчитанный въ платѣ и крупно обиженный, съ расходившимся и неперекипѣвшимъ сердцемъ, попробовалъ сходить въ извозъ съ рыбной кладью; обледѣнѣлъ, перезябъ, наломалъ плечи и ноги. Сталъ считать барыши: та же дира въ горсти; ни обсушиться, ни обогрѣться.
   Ломаетъ онъ свои руки въ отчаяніи и мѣста себѣ нигдѣ не найдетъ.
   Подумываться стало на бичевку и петлю, на подволоку и задворья, а того лучше -- коровій хлѣвъ, гдѣ мать голымъ на свѣтъ выпустила, гдѣ полуобнаженнымъ и оборваннымъ можно съ нимъ распроститься такъ, что и баба не увидитъ.
   Смотрятъ на него два зоркіе, умные и смѣлые глаза изъ-подъ избицы: не смигиваютъ они и не прошибаются мимо и на сторону. Пока срывается съ сердца брань и еще круто заламываются руки бѣдняка, Никаноръ все глядитъ и не шевелится, чутко прислушивается и не сводитъ со лба глубокихъ думчивыхъ морщинъ. Начнетъ горемыка-парень стихать, перестанетъ ругаться и на глубокіе вздохи пойдетъ: Никоноръ до полтуловища изъ подполья приподнялся и вы сталъ, а ястребиныхъ глазъ не спускаетъ; и начнетъ расправлять свои щепкіе когти. А когда впалъ бѣдовикъ въ раздумье, опустилъ головушку и время отъ времени началъ безъ нужды схватываться съ мѣста да вздрагивать, да короткими порывами взламывать руки и хрустѣть суставами,-- Никаноръ изъ-подъ подполья весь вылѣзъ.
   Куда дѣвался хищный ястребиный глазъ: подернуло эти глаза масломъ; на лицо выступило ласковое, благодушное взглядье, и когтей не видать: спряталъ. Изъ устъ текутъ медовыя рѣчи, и слова такія онъ говоритъ, что прямо попадаютъ въ твои мысли, и хорошо учатъ, и словно какъ будто обогрѣваютъ. Тепло отъ нихъ становится сначала и весело потомъ. А какъ принесъ книгу, да сталъ читать, а чего не смекнешь -- протолковывать въ полное твое разумѣніе: слушалъ бы его -- не наслушался. Обогрѣть обѣщаетъ, пособить посулилъ и изъ бѣдъ и напастей вывести совсѣмъ:
   -- Только ты, говоритъ, меня послушайся.
   -- Да сдѣлай милость, умный и добрый человѣкъ, выучи: изведи изъ темницы душу мою, куда хочешь, хоть и впрямъ пряно на лѣсъ.
   -- Не будетъ (говоритъ) антихриста чувственнаго, а ужь есть-де въ міру духовный...
   -- То вѣрно: я какъ будто и видалъ его -- не его самого, можетъ быть, а похожихъ видалъ и сейчасъ царапины на тѣлѣ отъ когтей слугъ его чувствую.
   -- Царствуетъ антихристъ со временъ Никона патріарха, смѣнившаго вѣру и убавившаго восемь лѣтъ пасхальнаго счисленія. Малоросцы уже отпали въ католичество, а россіанцы въ Никоніанство, съ 1666 года...
   -- Пущай такъ. Это тебѣ лучше знать. Мы тебѣ вѣримъ.
   -- Въ три перста молиться нельзя: это -- щепоть...
   -- Похоже и есть: видывалъ на попахъ нашихъ, чѣмъ молятся, тѣмъ и нюхаютъ. Я давно двумя перстами молюсь.
   -- Треперстное -- печать антихристова.
   -- Это знаемъ, слыхивали.
   -- Надо изъ міру уйти, отчураться отъ него... Кто въ ревизію записанъ, тому нѣтъ крещенія и покаянія.
   -- Нечего и думать про то: какъ не уйти, коли самъ міръ прочь отъ себя гонитъ, да такой, притомъ, плетью, что по всему она хлещетъ и вездѣ достаетъ.
   -- Надо, чтобы изъ сказокъ мірскихъ выписали: кто тамъ записанъ, имена тѣхъ значатся въ адскихъ книгахъ, въ Титинѣ, у самого сатаны на колѣняхъ. Изъ міру надо вонъ.
   -- Да что лучше этого. На міру власти только и знаютъ, что деньги требуютъ и все такихъ, которыхъ у тебя нѣту.
   -- Пачпортовъ (совѣтуетъ) и въ руки не брать: на нихъ подлинная печать антихристова.
   -- Ну, да какъ не антихристова?! Она самая. Передержалъ я ихъ въ рукахъ много. Затѣмъ тебѣ его и даютъ, чтобъ хозяинъ отобралъ. А отберетъ онъ его и спрячетъ: обидѣть и обсчитать тебя ему теперь свободно. Попробуй-ка уйти безъ пачпорту: меня за это въ волости вотъ такъ выстегали! Куда ни покажешься съ нимъ -- вездѣ отъ него обида: ну, его!..
   -- А ты, постой: не торопись-словомъ-то! Бываетъ, что антихристова печать и на доброе дѣло бываетъ пригодна: ты, когда къ намъ соберешься изъ міра выходить, возьми ее въ послѣдній разъ, осквернись -- куда ни шло! Крещеніемъ новымъ мы тебя оправимъ и молитвы на такой случай сказываемъ. Бабамъ совѣтуемъ выправлять эти бѣсовскія бумаги на Соловецкой для богомолья. Мужики берутъ на дальній отхожій промыселъ, а въ ^рокъ не явятся, записываютъ ихъ "въ безъизвѣстной отлучкѣ".
   -- А ты какъ оправишь меня?
   -- Слѣдуетъ, говорю, вновь окреститься: поповское крещеніе -- оскверненіе; безъ вторичнаго нѣтъ спасенія.
   -- Не постою и затѣмъ. Да, можетъ, я еще и не крещонъ вовсе: гляди, либо мать заупрямилась со своей вѣрой противъ батькиной, либо бабка забыла. Знаю я самъ въ нашихъ мѣстахъ не про одинъ такой случай. Креститься согласенъ. Только сдѣлай милость, чтобы въ прорубь не лѣзть: я -- зяблой.
   -- Имя надо перемѣнить.
   -- Да какъ ни зови, только хлѣбомъ корми.
   -- Все, чѣмъ на міру владѣлъ, продать надо: деньги пойдутъ на все наше общество. Забирай пожитки, хлѣбъ выноси. Постарайся сдѣлать все это ночью, а я тебѣ и убѣжище отведу: сначала въ пустынѣ, а современенъ и на дому у христолюбца.
   -- Вотъ тутъ баба: ее спрашивать надо. Ну, да, вѣдь, и то говорить: не сладко и ей. Подошли дѣла и у бабы со мной вмѣстѣ такъ, что и упираться долго не станетъ. Моя пойдетъ. Ладно, значитъ: домъ продамъ и съ бабой приду. Домъ-отъ, какой ужь домъ! Кто за него и деньги-то дастъ; а вотъ баба -- ничего, еще здоровая. Баба моя круто возитъ: побожусь. Какъ божиться-то теперь слѣдуетъ, по какому велишь?
   -- На божбу идутъ у насъ только два слова, на которыя самъ Спаситель указалъ. Стрѣлья да болячекъ въ бокъ мы никому не сулимъ: считаемъ это за великое прегрѣшеніе. А вотъ какъ подобаетъ молиться по нашему, этому -- надо тебя научить.
   Скрытницкій поклонъ оказался во всю спину, не сгибая ея, съ немедленнымъ паденіемъ пряно на колѣна. Руки, при этомъ,-- складываются вмѣстѣ на животѣ. Такимъ глубокимъ троекратнымъ поклономъ чествуются всѣ, находящіеся въ избѣ поочередно. При входѣ во всякой домъ, такіе поклоны совершаются, прежде всего, съ произнесеніемъ словъ: "Господи Ісусе Христе Сыне Божій, помилуй насъ". Въ большой уголъ, гдѣ стоятъ хозяйскія иконы, скрытники не молятся, полагая мерзость запустѣнія на мѣстѣ святѣ. Равно не покупаютъ, не держатъ и не кланяются тѣмъ образамъ, которые сдѣланы нескрытницкими руками, ни тѣмъ крестамъ, которые стоятъ при путяхъ, чтобы не быть въ общеніи съ православными. Они въ этомъ случаѣ ссылаются на примѣръ св. Андрея Христа-ради юродиваго и указываютъ въ своихъ цвѣтничкахъ то мѣсто изъ Апокалипсиса, гдѣ говорится, что въ царствованіе антихриста поставятся на мѣстѣ святѣ кумиры антихристовы. Поэтому, воздавъ чествованіе живому лику Божію въ человѣкѣ или, какъ они говорятъ, "пройдя по собору", вынимаютъ изъ-за пазухи свой мѣдный образокъ, изготовленный въ Сонѣлкахъ. Поставивъ его гдѣ-нибудь на полочку, начинаютъ молиться спѣшно, скоро и всѣ вдругъ поклонами короткими, шейными, а не поясными, съ какими-то урывками и покачиваньями {У скрытниковъ, какъ извѣстно, имѣются свои иконные чеканщики и иконописцы.}. Садясь за столъ обѣдать, эти же иконки кладутъ на заблюдникъ черезъ столъ противъ себя, чтобы и въ этомъ отличаться отъ православныхъ.
   -- Молитва у насъ усердная и частая: молитовки мы творимъ и кланяемся своему Богу четырежды въ сутки; иные проходятъ по 60 лѣстовокъ въ день (т. е. шесть тысячъ поклоновъ). Постимся часто; проклятаго табаку не употребляемъ; вина не пьемъ; чаемъ и кофеемъ пренебрегаемъ.
   -- Вотъ тебѣ теперь этотъ постъ въ испытаніе на шесть недѣль. Выдержишь его -- больше ни о чемъ не думай: христолюбцы и благодѣтели все дадутъ. Работой никакой не обязываемъ, хоть вѣкъ скрывайся, сложа руки; все тебѣ принесутъ и приготовятъ: голова моя въ тонъ тебѣ порукой!
   Къ новоставленику назначенъ былъ невѣдомый и незримый для него опытный наблюдатель, который и остался при новикѣ и послѣ крещенія, въ качествѣ руководителя, такъ какъ искусъ крещеніемъ не кончается, а продолжается отъ 6-ти мѣсяцевъ до полутора года.
   

IX.

   Новоприбылыхъ, послѣ шестинедѣльнаго поста, перекрестили Алексѣю Иванычу, какъ начотчику, показали въ цвѣтникахъ тѣ мѣста, гдѣ святыми отцами указано разрѣшеніе перекрещивать раскольниковъ и простолюдинамъ. Горемыкѣ-парню и бабамъ велѣли снять съ себя домашніе кресты на все шестинедѣльное время испытанія и бросить потомъ, по крещеніи. Въ замѣнъ ихъ выдали имъ свои большіе четырехконечные изъ вересоваго (можжевеловаго) дерева, и велѣли зашить, а не вѣшать.
   Савва крестовъ этихъ на досугѣ много нарѣзывалъ.
   -- Крестъ этотъ (иногда въ жестяной или оловянной оправѣ) -- духовный паспортъ, подписанный царемъ царей, прописанный въ полиціи полной, во градѣ вышнемъ Іерусалимѣ, скрѣпленный множествомъ рукъ св. отецъ.
   Купали въ рѣкѣ, но уставныхъ и водосвятныхъ молитвъ не читали, а пѣли, заводя въ носъ по-старовѣрски, тропари и кондаки тѣмъ святымъ, которые находятся въ наибольшемъ у нихъ уваженіи. Эктеній не сказывали, постриженія и муропомазанія не чинили.
   Алексѣй Иванычъ въ несвящоной водѣ усумнился и, одѣвшись въ синій кафтанъ съ мѣдными въ два ряда пуговицами, шитый христолюбцами, посовѣтовалъ:
   -- Въ свящоной бы лучше, а то словно въ колодецъ спускали: могъ бы и самъ я такъ-то сдѣлать -- чего это стоитъ? Не искупаться бы въ облаченіе духа нечистаго и темнаго!
   -- Порядокъ не указанъ. Не святимъ воды, чтобы тропаря "Спаси Господи" не пѣть, а пѣніемъ-то, все-таки, гнѣздящихся въ ней изжепяемъ. За понѣшняго Батюшку-Царя Бога молимъ.
   Совопросникъ понялъ и удовлетворился.
   Имена всѣмъ, однако, перемѣнили, но выбрали не съ подходящихъ буквъ прежнихъ именъ, а по святымъ, указаннымъ въ святцахъ на тотъ день, когда прилунилось крещеніе. Новокрещонымъ оправдали этотъ обычай желаніемъ духовно но соединяться и во всемъ расходиться съ обычаями, существующими и дѣйствующими въ мірѣ, и въ особенности у церковниковъ.
   Впрочемъ, новое имя -- не особой цѣны и значенія. На вопросы: Кто ты такой? одинъ отвѣтъ: Христовъ рабъ, Христовъ сынъ. Откуда?-- отъ Христа. Куда?-- ко Христу.
   Для женщинъ вышло указаніе на одежду чернаго цвѣта, какъ вполнѣ подходящую, и въ особенности на черные платки для головъ и на обыкновенные темныхъ цвѣтовъ старовѣрскіе сарафавы съ пуговками. Для мужчинъ выстриженое на темени гуменцо стало также обязательнымъ въ прямомъ разсчетѣ, чтобы благодать вѣрнѣе проходила сквозь голую голову во всего человѣка.
   Попробовалъ-было Алексѣй Иванычъ попечалиться на то, что при молитвахъ, вмѣсто деревяннаго масла, пускаютъ въ оборотъ топленое коровье (чадитъ и смраду много пускаетъ, что въ тѣсной избѣ довольно противно) -- отвѣчали;
   -- Изъ чужихъ некрещоныхъ земель то масло идетъ, да и къ тому же, чтобы и въ этомъ мірскимъ не уподобиться. Затѣмъ, и за восковыми свѣчами великое опасеніе имѣемъ, дабы не попались таковыя отъ церквей, почему и сучимъ сами.
   Затосковалъ-было Алексѣй Иванычъ и о томъ, что запаху ладона не слышитъ, и не видитъ курильницъ съ ручкой, и иконъ ими не окуриваютъ, да и про ладонъ услышалъ тотъ же отвѣтъ съ ссылкой на чужія некрещовыя земли.
   На очистку совѣсти поспорилъ онъ немножко по привычкѣ, чтобы себя показать, но не настаивалъ.
   -- Въ день рожденія Превѣчнаго Младенца персидскіе князи приносили и злато, и диванъ, и смирну изъ своей земли, значитъ, изъ невѣрной. Однако, даръ ихъ Богородицей Матерью Божьею принятъ, а не отвергнутъ. Не попирается ли вами исконъ-вѣчное жертвоприношеніе?
   И затѣмъ успокоился. Успокоился онъ больше потому, что уже до него не зря, но толково придумано и твердо исполняется.
   Потекла его жизнь вмѣстѣ съ другими въ темной и смрадной избушкѣ, срубленной въ глухомъ лѣсу, на сухомъ островочкѣ, обложенномъ кругомъ топкими болотами, подъ соснами и елками, въ собесѣдованіяхъ и молитвахъ, съ опасливыми выходами на лѣтнее время, въ сосредоточенномъ уединеніи на осенную распутицу и бездорожицу.
   Сквозъ глухую трещу, заваленную колодами, оплетенную и обвѣшанную мохомъ, безъ проводника не пройти. По болотнымъ трясинамъ, оберегаясь отъ тѣхъ, гдѣ жижа заросла тонкимъ слоемъ, и попадая, мимо оконъ, на мшину и кочкарники, можетъ пролѣзать только твердая нога, руководимая приглядѣвшимся глазомъ.
   Иной разъ и вышелъ бы на полянку на чужой дымокъ поглядѣть и къ деревенскому принюхаться, а не осмѣливаешься именно потому, чтобы не засосало въ ржавыхъ зыбунахъ между окнами и не обошолъ бы востроголовый лѣшій въ тѣхъ колкахъ, гдѣ только въ небо дыра, и что ни дерево -- то всѣ какъ одинъ, и никакъ не распознаешь, гдѣ мѣту клалъ, гдѣ ее глазомъ вымѣрялъ и на память записалъ. Такія тропы, что по водѣ нитку, тянутъ самые толковые. И мудрятъ на нихъ, и знаки кладутъ, кругомъ озираясь и на небо взглядывая, только немногіе опытные и всѣ вмѣстѣ: одинъ-два изъ обительскихъ, одинъ-два изъ живущихъ на міру христолюбцевъ. Сами наставники знаютъ это не хуже другихъ (для нихъ это важно); остальные всѣ хоть и не вглядывайся вовсе, а живи себѣ, какъ и впрямъ сказано: у Христа за пазушкой.
   Христолюбцы за тѣмъ и на міру остались, чтобы помнить о пустынникахъ и не забывать дорогъ къ нимъ: они ни сѣютъ, ни жнутъ, ни въ житницы собираютъ, но зато на счетъ ѣды доходятъ до самыхъ большихъ слабостей. Мяснаго ни за что ѣсть не станутъ; вина ни подъ какимъ соблазномъ не выпьютъ, но зато ужь если одну рыбу приводится ѣсть, то давай не треску съ палтасомъ, отъ которыхъ въ тѣхъ мѣстахъ набивается оскомина, а давай-не давай семгу печорскую, либо жирную и вкусную рыбку пеледь, а того лучше, осетринки, севрюженки, икорки черненькой, густой и жидкой, съ Волги отъ ярославскихъ и московскихъ благодѣтелей.
   За этими подаяніями ѣздятъ христолюбцы изъ-подъ Каргополя, доставляютъ таковые и сами благодѣтели изъ-подъ Ярославля. Раза три въ году одинъ какой-то пріѣзжаетъ взыскать онежскихъ деньгами и оставляетъ достаточныя суммы {Одна ярославская христолюбивая купчиха пожертвовала 12 тыс. руб. (въ 1866 г.), такъ что, въ то время, пришлось на каждаго скрытника по 40 рублей.}. Разъ выѣзжаетъ отсюда самъ олонецкій наставникъ (или посылаетъ помощника Ив. Дмитріева) съ отчетами, за совѣтами, указаніями и наставленіями къ почтенному и опытному старцу, главному наставнику Никитѣ Семенычу, столь глубоко по Порьмѣ и Онегѣ чтимому. Здѣсь не только не въ рятъ, но и слышать не хотятъ о томъ, чтобы этотъ свѣтильникъ когда-нибудь огасалъ и дымилъ, т. е. измѣнялъ страннической вѣрѣ во время гоненій и заточенія, будто бы принималъ православіе и пріобщался въ церкви.
   Когда оскудѣваютъ избытки, истощаются запасы и шаловливая рука иного слабаго христолюбца задержитъ часть приносимаго для пустынныхъ скитальцевъ и употребитъ продажные припасы и деньги въ свою пользу -- другіе, искренно преданные вѣрѣ христолюбцы изъ ближнихъ "жильцевъ", сбираютъ по сосѣднимъ деревнямъ мучки, маслица, яицъ и рыбку. Все это доставляютъ они отшельникамъ, бѣгая зимою на лыжахъ и балансируютъ лѣтомъ съ шестомъ въ рукахъ и ношей за плечами по болотнымъ кочкамъ, по тонкимъ жордочкамъ и колодинамъ.
   И здѣсь не все попадаетъ на братію: подаянія перепадаютъ, на имя затворниковъ и страдальцевъ, въ большомъ количествѣ, и, возбуждая въ передатчикахъ соблазнъ, разжигаютъ корысть; изъ остатковъ наживаются они въ тагомъ размѣрѣ, что объ нихъ начинаютъ говорить, какъ о денежныхъ людяхъ, а кое-кто, не стѣсняясь, и открыто заводитъ торговлю хотя бы и той же архангельской рыбой, каргопольскимъ грибомъ, заячьими шкурами и бѣлкой. Бантонистъ изъ Куткиной деревни, Иванъ Ершовъ, бывшій прежде очень бѣднымъ, выстроилъ себѣ новый домъ и, занимаясь охраненіемъ живыхъ, обязался въ то же время похоронами умершихъ и вывозитъ ихъ на какую-то поляну. У Ѳедора Бѣлоланова домъ сгорѣлъ, а вскорѣ всталъ новый еще лучше.
   -- Богъ-де намъ послалъ за то, что скрытыхъ призрѣваемъ и заповѣданія ихъ почитаемъ.
   Если же очень обездолятъ и обсчитаютъ скрытниковъ благодѣтели и ляжетъ кованая зимняя открытая дорога по болотнымъ кочкарникамъ, мимо наледей, прямо черезъ лѣсъ на деревни -- пустынникамъ разрѣшается выходъ на жилыя мѣста. Здѣсь у христолюбцевъ найдется про нихъ укромное и бережоное мѣсто: какая-нибудь хоронушка въ подъизбицѣ. Въ деревнѣ Залѣсьѣ у брата ушедшаго въ скрытники Григорья Леппипа всѣ знали подъ избой келью, окна--мы выходившую въ огородъ. Здѣсь, въ широкой межѣ, между грядами, обросшей дерномъ, хоронились умершіе такъ скрытно, вровень съ землей, что и признать могильнаго мѣста никакъ невозможно. Сюда собирались и на соборы и пѣвали пасхальную службу, разставивъ кругомъ надежную стражу -- махальныхъ.
   За мірскими даяніями, при достаточномъ обезпеченіи одеждой и пищей, живется и въ лѣсу хорошо, и гораздо спокойнѣе, чѣмъ въ жилыхъ мѣстахъ. Праздныхъ любопытныхъ къ себѣ не пускаютъ, а вынужденные уступить одному, всѣми уважаемому, привезли его съ завязанными глазами. Старосты, старшины и сотскіе, обязываемые преслѣдованіями, сплошь и рядомъ оказываются пристанодержателями. Содержатель обывательскихъ лошадей,перевозящихъ полицію, былъ на откупу и давалъ знать объ наѣздѣ всякихъ чиновниковъ; перевозчикъ черезъ Онегу былъ также купленъ.
   Явятся на домъ христолюбца: видятъ лампадку, книги забытыя, и ладаномъ пахнетъ какъ-будто -- и свято то мѣсто, и горячъ самый слѣдъ. Ищи теперь въ полѣ вѣтеръ -- сейчасъ тутъ были и скрылись. Въ прятки играть лучше ихъ никто не умѣетъ: вѣдь тѣмъ только всю свою жизнь и занимаются. Въ лѣсъ, конечно, и не ходи лучше: въ лѣсу имъ рай.
   Но и въ лѣсахъ враги водятся, и первый изъ нихъ -- скука. Для грамотныхъ людей заносятся книги разнаго содержанія. Для неграмотныхъ предлагаются собесѣдованія съ начотчиками, слушаніе ихъ поученій хотя бы и для того только, чтобы повздыхать, памятуя суету мірскую и всякія житейскія невзгоды, ставшія теперь воспоминаніями. Ихъ въ лѣсной затулѣ пріятно теперь сообразить и собрать, или, чтобы, на хорошій конецъ, и заснуть: вѣдь, и сонъ, умѣючи и постаравшись, можно превратить въ простую и легкую привычку. Притомъ мало бездѣльниковъ, которые бы ничего не дѣлали, когда всѣ работаютъ, и не стали бы подражать имъ -- и хоть бы лапотки плесть для себя, крестики рѣзать, бураки гнуть изъ бересты на продажу, при содѣйствіи страннопріимцовъ-благодѣтелей.
   Этому самъ наставникъ Савва показывалъ примѣръ: онъ не гнушался даже бабьимъ дѣломъ -- вязаньемъ шерстяныхъ чулковъ, и при этомъ успѣлъ отличиться особеннымъ, поразительнымъ для скрытницъ, искуствомъ вязать ихъ разомъ, вмѣстѣ съ пяткою. Онъ и сапоги, и башмаки шилъ искусно, и, конечно, не на косую, а на прямую колодку (косая колодка -- антихристово произведеніе не у однихъ скрытниковъ, но у всѣхъ старовѣровъ). Чулки и носки, по легкости работы и по привычкѣ, вязались скоро; кожаные сапоги, при казарменной подготовкѣ и практикѣ, шились крѣпко: первые на досугѣ, вторые по заказу. Всѣ эти издѣлія, при помощи христолюбцовъ, продавались въ тѣхъ мѣстахъ, по недостатку рукъ и мастеровъ, очень выгодно. Вырученныя деньги безразлично поступали на всю артель скрывшихся, умудряя прочихъ примѣромъ и поспѣвая выручкой, какъ разъ въ то время, когда изсякали запасы и приближалось время ворчливаго ропота недовольныхъ и неудержимаго шатанья ихъ изъ деревни въ деревню, темными ночами, околицами и закоулочками, промежъ домовъ христолюбивыхъ міротворцевъ.
   Опытная рука сдерживала отшельниковъ въ кучѣ отъ соблазновъ и прелестей міра всякими способами, когда отвалилъ уже сонъ и не беретъ больше, а время ѣды еще не сблизилось, и не слышится жалобъ, что "скетъ на животѣ" у братіи. Сколь ни душеполезно пересчитываніе узелковъ и ремешковъ на лѣстовицахъ ради молитвы, сколь ни утомителны житія святыхъ отшельниковъ и разнаго рода поученія, сколь ни любопытны Кириллъ Іерусалимскій, Ипполитъ -- папа римскій, Ефремъ Сиринъ, Максимъ Грекъ, сколь ни необходимы для скрывшихся отъ міра "Альфа и Омега" и "Цвѣтникъ" Евфимія, однимъ, вызывающимъ на думы и размышленія, не продовольствуешься. Пѣніе псалмовъ и стиховъ въ такихъ случаяхъ много помогаетъ (свѣтскія или мірскія пѣсни строго воспрещаются). Все это еще обоими свѣтильниками предусмотрѣно: и Евфимьемъ, и Никитою.
   Евфимій обогатилъ братію назидательнымъ чтеніемъ и оставилъ и допустилъ, воспользовавшись готовымъ, но, по самомъ тщательномъ и строгомъ выборѣ, тѣ старинные стихи, которыми руководятся всѣ истинные старовѣры, и особенно стихи, прославляющіе пустынное житіе и бѣгство отъ прелестей міра: "Стихъ Іосафа Царевича въ пустыню идуща" (Боже Отче всемогуще, Боже Сыне присносуще и проч.); "О прекрасная пустыня, пріими мя во свою частыню"; "Взирай съ прилежаніемъ, тлѣнный человѣче, како жизнь проходитъ, а смерть не далече"; стихъ объ Антихристѣ ("По грѣхамъ нашимъ на нашу страну напусти Господь такозу бѣду"); о второмъ пришествіи ("Господь грядетъ въ полунощи, женихъ идетъ со славою"); стихъ о Господнихъ страстѣхъ, и т. д.
   Никита Семеновъ въ особенности по этой части постарался, будучи одаренъ несомнѣнно поэтическою натурою, при большомъ умѣ и поразительной начитанности. Къ сожалѣнію, онъ совсѣмъ не съумѣлъ совладать съ формой стиха и выучиться выражать свои мысли въ художественныхъ образахъ, хотя и достигъ того, что и въ намекахъ и въ недомолвкахъ, стѣсненный стихотворнымъ размѣромъ ловко умѣлъ выразить то, что чувствовалось его послѣдователями и договаривалось понимающими основной смыслъ. Тѣмъ не менѣе, изъ восьми, завѣщанныхъ имъ, его издѣлія стиховъ два стали любимыми и народными и чествуется наравнѣ съ молитвенными псалмами. Только въ нихъ однихъ ему удалось отчасти попасть въ размѣръ, но зато оба стиха эти записаны даже въ "Началѣ, како подобаетъ поклоны класти въ всякой день, отъ сна возставши и на сонъ грядущи и на всякое благое дѣло". Послѣ обычныхъ молитвъ (Боже милостивъ, Достойно-есть, и проч.), послѣ шести малыхъ и двухъ великихъ поклоновъ, указано пѣть эти оба стиха непремѣнно {Въ виду такой важности (въ 9 имѣющихся у насъ сборникахъ эти стихи повторяются въ каждомъ), мы приводимъ ихъ, какъ откровенную исповѣдь строгихъ отшельниковъ, дословно, имѣя возможность, изъ многихъ копій, выбрать самые точные варіанты. Остальные стихи Никиты Семенова носятъ слѣдующія названія: Поэма стихами во утѣшеніе скорбныхъ постиженій; поэма страдавшаго и освобожденнаго судьбою всевышняго промысла; Стихъ о пустынножителяхъ; Про младыя-лѣта; О потопѣ праведнаго Ноя; о послѣднемъ времени; стихи-узника невольника; о умоленіи матерью своего чада. Напѣвъ подчиненъ 8-ми гласамь октоиха въ порядкѣ нашего перечисленія.}.
   

I.

   Среди самыхъ юныхъ лѣтъ
   Вяну аки нѣжный цвѣтъ,
                       Господи помилуй! *)
   Отъ младенческихъ пеленъ
   Былъ я Богомъ просвѣщенъ.
   Ты разбойникамъ прощаешь,
   Рай блудницамъ отверзаешь,
   Но твоя ко мнѣ любовь
   Пролила за мя и кровь.
   Съ вѣрой днесь къ тебѣ взываю
   И любовію пылаю.
   Мы отъ міра удалились.
   Жизни скорбной посвятились:
   И отъ самыхъ юныхъ лѣтъ
   Ищемъ твой благій совѣтъ.
   Наше ты услышь моленіе,
   Помози намъ жить въ терпѣньи:
   Чтобъ самимъ себя спасти
   Дай намъ силы крестъ нести.
   Мы, оставя всѣхъ родныхъ,
   Заключись въ стѣнахъ святыхъ,
   Зри невиности сердецъ,
   Покровитель нашъ отецъ!
   Здѣсь утѣхъ намъ больше нѣтъ:
   Одинъ гробъ намъ во предметъ.
   Мы проводимъ дни въ слезахъ,--
   Намъ будетъ радость въ небесахъ.
   Сиры мы всѣ и убоги,
   Но твои щедроты многи.
   Ниспошли намъ благодать,
   Чтобъ безропотно страдать.
   Боже, жизнь нашу устрой,
   Отъ пути злаго укрой!
   Подай намъ благій конецъ
   Получить златый вѣнецъ,
   Въ безконечныхъ временахъ
   Намъ и радость въ небесахъ.
   *) Этотъ припѣвъ, послѣ каждыхъ двухъ стиховъ, повторяется.
   

II.

   Что за чудная превратность:
   Я премѣну зрю въ глазахъ!
   Прощай міра вся пріятность
   Не хощу я зрѣть на васъ!
   Утѣхъ вашихъ удаляюсь,
   Во пустыни хощу жить;
   Моимъ духомъ восхищаюсь
   Хощу вѣкъ Богу служить.
   Вмѣсто прелести и славы
   Зрю я въ темныя лѣса;
   Поминутно, вмѣсто сласти,
   Умъ вперяю въ небеса.
   Вмѣсто музыки и пѣсенъ
   Меня птички веселятъ,
   Міра суетнаго славу
   Забывати мнѣ велятъ.
   Гдѣ кукушка воскукуетъ
   На пустынныхъ древесахъ,
   Она духъ мой возбуждаетъ
   Помнить Бота въ небесахъ.
   По пустынѣ текутъ рѣки
   Повелѣніемъ Творца,
   По предѣлу ихъ, на-вѣки
   До всего міра конца:
   И журчаньемъ водъ текущихъ
   Утѣшаюсь я всегда,
   Мірскихъ прелестей влекущихъ,
   Чтобъ не помнить никогда.
   Поля злачны и долины
   Здѣсь блистаютъ красотой,
   Всѣ пріятны мнѣ и милы,
   Но считаю все мечтой.
   Міръ мнѣ суетный не зрится,
   Нѣсть и прелести въ глазахъ,
   Но лишь духъ мой веселится,
   Умъ летаетъ въ небесахъ.
   Хотя часто онъ меня тревожитъ,
   Но считаю все мечтой,
   И о томъ мнѣ Богъ поможетъ,
   Что всегда онъ есть со мной,
   Что я міру поругался,
   Но и прелесть всю попралъ,
   И подъ власть Отцу отдался,
   Жизнь небесную избралъ.
   И блаженъ теперь наричусь (sic),
   Что мой духъ достигъ покой:
   Повсечасно утѣшаюсь,
   Я при радости такой.
   Хвали сердце мое въ вышнихъ,
   Хвали Бога въ небесахъ,
   Воспой пѣснь ему приличну.
   Самъ ходяй по древесахъ!
   Воспой гласомъ, воспой духомъ,
   Воспой милость всю его!
   Ударь въ гусли тонкимъ звукомъ
   Прославь Бога своего,
   Кто извелъ тя изъ напасти
   И житейскія мечты,
   Удалилъ тя есть отъ страсти
   И мірскія суеты,
   И привелъ тя во ограду,
   Гдѣ пасетъ своихъ овецъ.
   Съ ними дай же мнѣ отраду,
   Ты, прещедрый нашъ отецъ!
   За сія его щедроты
   Прославляй, душе моя,
   Что у Бога милость многа,
   Невозможно изрещи.
   Онъ и гнѣвъ свой утоляетъ,
   И лишаетъ вредныхъ мѣстъ,
   И грѣхи онъ всѣ прощаетъ,
   И возводитъ выше звѣздъ.
   
   Одни поютъ, другіе прислушиваются, запоминаютъ, чтобы и самимъ потомъ было можно приставать. И хотя всѣми усвоена привычка охать и ахать съ глубокими вздохами во время бесѣдъ, молитвъ и объясненій (при чемъ никто не позволитъ себѣ улыбнуться), тѣмъ не менѣе, при пѣніи псалмовъ и пѣсенъ, вздохи и оханье чаще и глубже.
   Поется все больше подходящее къ жизни и утѣшительное для души, и чувствительное для сердца.
   Одинъ стихъ поетъ:
   "Кто бы мнѣ построилъ предивную безмолвную пустыню? Кто бы мнѣ ее поставилъ не на жительскомъ тихомъ мѣстѣ, чтобы мнѣ не видѣть прелестнаго сего міра, чтобы мнѣ не слышать человѣческагогласа, дабы мнѣ не зрѣти суету -- прелесть міра сего".
   И вотъ предъ глазами эта пустынная келья съ сѣнцами, крытая на одинъ скатъ, съ двумя шестистекольчатыми окнами, которыя кажутъ и пустыню, и освѣщаютъ тихое безмятежное житіе. "Одинъ въ пустыни бѣгаю, во дни -- въ нощи работаю. Дивенъ въ ней прекрасенъ садъ: древа, цвѣты кудрявые и листвіе зеленое. О, прекрасная пустыня, отъ всѣхъ суетныхъ изми мя!"
   Другая пѣсня, между прочимъ, научаетъ:
   "Бѣжи изъ града во пустыню, въ любезну всѣмъ святымъ частыню! Святые грады бставляли -- въ пустынѣ лучше жить желали; чертоги царски презирали, все богатство повергали; охотно въ дебри уходили, и въ мѣстахъ непроходимыхъ жили: въ слезахъ и плачѣ жизнь кончали, зато небесный рай пріяли".
   Никита Семенычъ велитъ пѣть еще проще и прямо въ мысль попадаетъ, говоря про юность, "когда борютъ многи страсти: плоть-та моя хочетъ больше согрѣшати, а душа желаетъ царство получити. Юность, моя юность -- молодое время, быстро ты стрекаешь, грѣхи собираешь! Очи много видятъ, уши много слышатъ; руки много грабятъ, ноги много ходятъ: гдѣ бы и не надо -- вездѣ поспѣшаютъ, на все понуждаютъ. Сижу на тебѣ, юность, какъ на борзомъ конѣ: и той не обузданъ, по горамъ и холмамъ прямо конь стрекаетъ, меня разбиваетъ, умъ мой погубляетъ; внѣ ума бываю, творю что не знаю. Не знаю, какъ быти, чѣмъ коня смирити; въ рукахъ возжей нѣту. Какъ я тебѣ буду, младой, угождати: тебѣ угожденье душѣ на погибель, въ томъ бы не постигла смертная кончина. Юность моя, юность -- безбожное время! Къ Богу ты лѣнива, ко грѣху радлива. Вижу я погибель, страхомъ весь объятый. Когда конь смирится и мнѣ покорится? Возьму въ руки возжи, буду направляти по пути смиренья и души спасенья. Боже ты мой, Боже, Творецъ мой небесный! Сошолѣеси съ неба грѣшныя спасти!.. Пріимя мя, Боже, заблужденнаго сына, отъ наемникъ худша, всякой твари гнуше! Во твоемъ эдемѣ, въ послѣднемъ мѣстѣ, на тебя взирая, радость получаю".
   Затѣмъ -- опять новые десятки пѣсенъ, указывающія на прелесть пустыни и на душевную пользу пустыннаго житія, съ такими стихами, что вызываютъ и слезы, и вздохи. Послушать ихъ не прочь придти посторонніе: охотливы филиновцы, а особенно православные. Вотъ почему нельзя отказать стихамъ этимъ въ большой силѣ вліянія ихъ на новопосвящаемыхъ. Со стиховъ собственно и начинается подыгрываніе и смущеніе новиковъ, намѣченныхъ въ секту скрытныхъ, которыхъ (поетъ одна ихъ же пѣсня) "молитвы и слезы теплыя Богъ послушаетъ и подастъ для нихъ прощеніе грѣхамъ". Пѣсни же бываютъ разныя: есть и для старцевъ, и на молодыхъ дѣвицъ разсчитанъ стишокъ, обѣщающій имъ, въ видѣ пустыни, "рай пре свѣтлый на востокѣ, вѣчной радости страну", что "незалѣченнымъ въ порокѣ дѣвамъ будетъ отдана":
   
   Лучше царскихъ тамъ палаты,
   Вертограды и сады,
   Терема, чертоги златы,
   Въ садахъ дивные плоды.
   Поля устланы цвѣтами,
   Розы запахъ издаютъ,
   Рощи съ чудными древами,
   Всегда ангелы поютъ.
   Плавно катятся тамъ рѣки,
   Чище слезъ воды струя.
   Ты вселишься тамъ на-вѣки,
   Дочь любимая моя!--
   
   говоритъ, завидуя, мать дочери при прощаньи съ нею, уходящею изъ міра въ безмолвную пустыню, гдѣ, какъ увѣряетъ Никита Семеновъ въ другой пѣснѣ, "кто не живалъ, тотъ и нужды не видалъ".
   Стихамъ этимъ указано мѣсто и при разныхъ праздникахъ и обрядахъ. При увѣщаніяхъ поютъ стихи "О лѣнивомъ" и "Человѣкъ на землѣ"; въ великомъ постѣ "Со страхомъ мы, братіе" (о страстяхъ Господнихъ);на Христовъ день "Се нынѣ радость духовная"; на 21-е декабря стихъ Іосафа Царевича (на день его памяти), и т. д.
   На стариковъ и старицъ разсчитаны стихи посильнѣе, съ мрачнымъ оттѣнкомъ. Они и припугиваютъ, и подаютъ утѣшеніе: если не бѣжишь отъ суетныя чести міра сего -- "престрашный гласъ Господь къ тебѣ ре четъ, во адскую дебрь жить вѣчно тя пошлетъ; тамъ мурины престрашны вой живутъ, и муки грознымъ шумомъ вси ревутъ. Въ тѣхъ мукахъ ты не можеши истлѣть, но вѣчно будешь въ пламени горѣть: великимъ воплемъ будеши вопить, чтобъ пламени геенскаго избыть; отъ горести власы начнешь терзать, и часъ рожденья будешь проклинать. Хошь вѣчно скорбь тамъ будеши имѣть, уже Христа во вѣки не узрѣть, но токмо будешь ты въ смолѣ кипѣть и въ пламени геенскомъ тамъ горѣть. Увы, коль люто будешь тамъ страдать, но мукамъ тѣмъ отрады не видать" {Вообще слѣдуетъ замѣтить, что скрытницкая литература въ этомъ отношеніи довольно разнообразна. Какъ и въ другихъ сектахъ, представляющихъ отклоненіе и отрасль отъ какой-либо основной (какъ молоканство отъ духоборства, скакуны отъ молоканъ и проч.), и между скрытниками съ филиповцами проявилась полемика. Насмѣшки другъ надъ другомъ и злобныя обличенія вызвали и сатирическіе стихи, и полемическую прозу. Мы имѣемъ въ рукахъ и тѣ, и другіе, и, между прочими, очень длинныя, безтолковыя и скучныя вирши, своеобразно озаглавленныя."На брачныхъ странниковъ четырехстрочная поэма... Вызвана она расколомъ, занесеннымъ къ каргопольскимъ странникамъ изъ Сопѣлокъ при содѣйствіи двухъ наставниковъ (Косаткина и Мирона), старавшихся установить обрядъ брака и, конечно, въ томъ не успѣвшихъ. Гдѣ тутъ затѣвать браки (какъ наивно, но совершенно справедливо говорятъ вирши), "когда не кому сводить, когда въ бѣгствѣ надо жить, такъ что негдѣ ночевать, и дѣлать браки безъ домовъ".}.
   "Человѣкъ нѣкій пріиде во врачебницу (читаютъ скрытникистарцы въ одномъ изъ великаго множества цвѣтниковъ, которыми они преимущественно передъ всѣми заручаются) и вопрошаше врача: есть ли таковое быліе, врачующее грѣхи? Врачъ же отвѣщавъ: есть. Пріиди и возьми корень послушанія и листвія терпѣнія, цвѣтъ чистоты, плодъ добрыхъ дѣлъ; изотри въ котлѣ безмолвія, просѣй въ рѣшетѣ разсужденія, всыпли въ гарнецъ смиренія, прилей воды и слезъ молитвенныхъ; подпали огнемъ божественныя любви, покрый крышкою милостыни и, егда огонь учредится, простуди и посоли братолюбіемъ и вкушай лжицею покаянія, и тако сотвориши -- будеши совершенно здравъ".
   Велики грѣхи у скрытяицкихъ старцевъ, и самой большой изо всѣхъ -- баба. Ради ея многіе старцы уходятъ въ пустыню и подбираются изъ нихъ тѣ именно, у которыхъ не угомонились страсти и хочется погулять на послѣднее. Скрытницкая вѣра никогда не полагала завѣта цѣломудрія, и столь прославленный "свальный грѣхъ" въ ихъ-то средѣ и получилъ самое широкое и беззавѣтное примѣненіе. Въ строгомъ смыслѣ, тѣсно соединившихся паръ нѣтъ. Женитьба у нихъ положительно возбраняется: предложеніе брачной жизни при согласіи двухъ лицъ, обязавшихся взаимною вѣрностію, въ качествѣ новаго догмата, не имѣло никакого успѣха и даже встрѣчено злою насмѣшкою, породившею длинные стихи цѣлой поэмы. Подтруниваетъ стихотворецъ, повѣствуетъ и другой авторъ-прозаикъ все одно и то же, на одинаковую тэму.
   Одинъ, между прочимъ, пишетъ: "сколь прельщаются тѣ люди -- учатъ дѣвства не хранить; заставляютъ здравыхъ тѣломъ во вся слабости концы, погубляютъ самымъ дѣломъ дѣвства славу и вѣнцы", и проч.
   Другой свидѣтельствуетъ: "новые ученики Никиты Семенова возносятъ себя паче всѣхъ человѣковъ, а сами толкуютъ писаніе на свой разумъ, какъ имъ либо, только бы жить богато, да были бы дѣвки при себѣ". И еще: "отъ его же непреподобнаго ученія и прочіе согласія люди навыкоша при себѣ водить дѣвокъ и бабъ, и что съ ними дѣлаютъ -- про то сами они знаютъ".
   Знаемъ мы, что самъ Никита Семеновъ былъ судимъ судомъ странническимъ за блудъ. Другой наставникъ говорилъ: "гораздо меньше грѣха въ блудѣ и незаконномъ прижитіи дѣтей съ принадлежащими къ сектѣ, чѣмъ въ бракѣ, вѣнчанномъ въ церкви". Съ третьимъ наставникомъ случилась такая бѣда, что онъ изувѣчилъ, изъ ревности, жившую съ нимъ наложницею замужнюю женщину, а эта на него пожаловалась; одна, странница поймана съ незаконнорожденнымъ ребенкомъ,-- да всего и не перечтешь.
   На міру (гдѣ, вообще, скрытниковъ ненавидятъ, хотя и не преслѣдуютъ, готовы поспорить и подраться, но ни за что но укажутъ на притоны ненавистныхъ людей) толкуютъ, что подпольные родители, по бродячей жизни, на бѣгломъ положеніи, дѣтей считаютъ тягостью, что, когда отца не сыщешь и вся обуза ложится на мать -- въ ходу вытравленіе плода казачьимъ можжевельникомъ (juniperus sabina), янтаремъ и шафраномъ. Толкуютъ, что родившихся дѣтей убиваютъ, хотя, на самомъ дѣлѣ, дѣти эти поступаютъ на воспитаніе къ христолюбцамъ, которые и усыновляютъ ребятъ, говоря любопытнымъ, что получили ребенка отъ проходившей въ Соловки богомолки, которая шла съ этой крикливой ношей, притомилась и заболѣла,-- говоритъ: "Мнѣ дѣвать теперь нёкуда, возьми дитя Христа ради!"
   Вообще, случаи рожденія дѣтей въ скрытничествѣ очень рѣдки. къ тому же, подбираются все больше старички изъ охотниковъ, въ родѣ Алексѣя Иваныча Друганина. Идетъ дѣло больше на развлеченіе отъ скуки въ замкнутомъ одиночествѣ, когда большую часть времени приводится тратить на шатанье отъ одного христолюбца къ другому, да на споры съ филиповцами. И пища не Богъ знаетъ какая: ни мяса, ни водки не полагается. И посты очень строгіе: бываетъ даже и такъ, что по нѣскольку дней не ѣдятъ.
   Кто видалъ скрытниковъ-подпольниковъ, тому не забыть этихъ мрачнаго вида людей, съ блѣдными и изможденными лицами, съ синевой подъ глазами, обезкровленныхъ и съ отвычкой отъ чужихъ людей и дневнаго свѣта. Здѣсь тунеядство конечно -- главное дѣло и отсутствіе всякаго труда, врачующаго и оживляющаго, стоитъ на первомъ планѣ, сколько бы при этомъ ни ѣлось и ни пилось. Сиди и выдумывай, какъ убить время, если не пособитъ заботливый наставникъ, если не подвернется удачливый и веселый случай.
   Вотъ сходилъ наставникъ изъ лѣсной кельи на міръ. Надѣвалъ онъ для того хорошую енотовую шубу, чтобы походить на купца и не зацѣпиться полой за полицейскіе крючки. Ждали его долго, прислушивались и высматривали. Пришелъ онъ свѣтелъ и радостенъ: еще завязилъ въ раскинутыхъ тенетахъ неосторожную овцу на прибыль стада.
   Еще сходилъ -- и опять привелъ.
   Явился крестьянинъ Ѳедоръ Рыковъ, судившійся (въ 1871 году) за растрату чужой собственности, приговоренный въ тюрьму на 4 мѣсяца и бросившій на міру жену съ малолѣтними дѣтьми.
   Притащился крестьянинъ Савва Богдановъ, осужденный судебной палатой въ арестантскія роты на два года и 8 мѣсяцевъ. Вскорѣ за нимъ (въ 1872 году) прибрела и жена его, Катерина, съ двумя дѣтьми: мальчикомъ 11ти лѣтъ и дѣвочкой 12-ти.
   Всѣмъ, обычнымъ дѣломъ, положено испытаніе подъ руководствомъ наставниковъ и всѣмъ, послѣ строгаго поста, посвященіе въ стадо вѣрныхъ, на радость и развлеченіе скучающихъ отшельниковъ.
   Долго ждали -- и дождались: усѣлись всѣ въ большой избѣ съ голыми стѣнами и новоставленыхъ призвали. Наставникъ уже и книги на столъ выложилъ, и свою икону поставилъ. Помолился ей и "прошелъ по собору", т. е. всѣмъ поклонился по три раза въ землю и, какъ былъ въ дубленомъ полушубкѣ, такъ и сѣлъ передъ столомъ.
   Прибылой, по обычной молитвѣ Іисусовой, долженъ говорить по заучоному (кто не приладился, тому даютъ отсрочку), обращаясь къ лицу наставника:
   -- Рабе Божій, благослови мя начало положити, но избѣжаніе нечестія и во отреченіе отъ всякія ереси обрѣтающихся въ законѣ зловѣрія никоніанскаго и въ прочихъ раздорахъ, отвергшихся православнаго вѣроисповѣданія.
   "-- Богъ-Благословитъ тя къ сему доброму начинанію! отвѣчалъ наставникъ по обычномъ поклонѣ новика до земли.
   Поклоны во всю спину, съ паденіемъ прямо на колѣни, слѣдовали затѣмъ всему "лицу вѣрныхъ", и опять молитва Іисусова, и опять по "аминѣ", рѣчь къ предсѣдателю:
   -- Рабе Божій! благослови мя начало положить во еже пригласитися истинно ко единой святой соборной и апостольской церкви, и состоятися въ чину оглашенныхъ христіанъ, готовящихся къ воспріятію святаго крещенія.
   Опять поклонъ наставнику и по три каждому изъ собора, и опять, когда въ третій разъ прошелъ по собору, послѣднее слово:
   -- Рабе Божій! благослови мя на предлежащій оглашеннымъ подвигъ молитвы и поста.
   -- Богъ тя благословитъ на сіи душеполезныя труды! {Или: "Богъ тя благословитъ присоединимся къ лику оглашенныхъ имущаго произволеніе", свидѣтельствуетъ записка, имѣющаяся у насъ въ рукахъ и записанная со словъ вышедшаго на міръ скрытника.}
   Труды состоять будутъ въ томъ, чтобы пять дней въ недѣлю ѣсть хлѣбъ съ водою, а въ субботу и воскресенье -- варево, но безъ масла. Послѣ того уже -- и крещеніе, и нареченіе новымъ именемъ, и опять праздничная радость и веселое развлеченіе.
   Разъ наставникъ опять уходилъ изъ лѣсу въ жилья къ благодѣтелямъ, и опять въ енотовой шубѣ. Снова ждали его долго, а онъ на этотъ разъ уже не вернулся: пошли слухи, что попался и пойманъ.
   Вздрогнули всѣ и крѣпко перепугались: шло время гоненій. Никаноръ же успѣлъ ужь властямъ насолить, когда, будучи въ первой разъ пойманъ и приведенъ къ увѣщенію, жестоко всѣмъ нагрубилъ, а когда перевозили въ Петрозаводскъ (изъ Каргополя), на дорогѣ сбѣжалъ.
   И вотъ опять, во второй разъ, пойманъ онъ въ троицкомъ приходѣ и посаженъ въ волостномъ правленіи.
   -- Скоро повезутъ въ становую квартиру въ кандалахъ,-- сообщилъ отшельникомъ первый, забредшій къ нимъ христолюбецъ съ непріятнымъ извѣстіемъ и предостереженіемъ.
   -- Да, вѣдь, не смутятъ его, во поддастся. Гдѣ не возьметъ силой -- съумѣетъ и православнымъ прикинуться: вѣдь, вонъ надули же Горевскіе миссіонера олонецкаго.
   -- Такъ умѣетъ притвориться, что и не признаютъ того,-- увѣренно думали за любимаго наставника своего Никанора.
   -- Повезли его изъ волости въ становую квартиру, разсказывалъ вскорѣ другой, пришедшій въ скитокъ благодѣтель:-- прискакалъ къ вамъ оттуда гонецъ, сказываетъ, что пять-де конвойныхъ дали:-- сила!-- что сдѣлаешь? Однако, подумали. Оба Горевскихъ:и Андрей и Тимоѳей, одиннадцать человѣкъ подговорили, засѣли въ устрѣту солдатамъ на дорогѣ, стали ждать. Ѣдутъ. Лошадь палками по ногамъ. Тѣми же палками конвой стали бить. Самъ-онъ схватился за березку, закричалъ: "спасайте, православные". Одинъ, однако, такъ его разъ вдоль спины угораздилъ, что безъ всякихъ чувствъ въ лѣсъ-отъ утащили. Отбили.
   -- Да, вотъ, постойте: вскорѣ придетъ и самъ, все разскажетъ лучше меня.
   Вотъ и самъ онъ -- глава и воротило дѣлъ, которыя безъ него никто рѣшать и предпринимать не смѣетъ (сильнѣе его только Никита Семенычъ) -- со внушительнымъ располагающимъ видомъ и симпатичнымъ взглядомъ, со знакомою всѣхъ обычною книжною рѣчью, уснащонною изреченіями изъ писаній, какъ у всѣхъ, для кого эти упражненія часты и составляютъ на бездѣльи затворничества, вмѣстѣ съ перепискою и составленіемъ цвѣтничковъ, любимое и обыкновенное занятіе. Та же привычка ко вздохамъ и ахамъ, и то же строгое лицо, разучившееся освѣщаться и оживляться улыбкой: онъ самъ, здѣшній главный наставникъ Никаноръ"Поповъ, чудесно спасенный во второй разъ и уцѣлѣвшій въ сотой разъ отъ гибели и заточенія {Собственно "наставникъ", въ строгомъ смыслѣ -- одинъ Никита Семенычъ, живущій въ пошехонскихъ лѣсахъ. Этотъ и соборы собираетъ, и на нихъ рѣшаетъ, кому и куда идти проповѣдывать изъ числа его помощниковъ. Въ числѣ послѣднихъ для каргопольскихъ скрытниковъ Никитою назначенъ Никаноръ. Однако, Никаноръ самъ пересталъ ѣздить въ Содѣлки, а посылаетъ за себя, въ свою очередь, помощника своего Ивана Дмитрича.}. Онъ также стоекъ и неизмѣненъ и въ тѣхъ убѣжденіяхъ, которыя проповѣдуетъ всѣмъ и всегда: онъ также на вопросъ одного изъ своихъ, пожалѣвшаго этапныхъ солдатъ разбитаго конвоя, обреченнаго теперь на строгій отвѣтъ и тяжкое наказаніе, хладнокровно отвѣтилъ:
   -- Не жалъ еретиковъ. Погибель ихъ не вмѣняется во грѣхъ, засчитывается въ оправданіе и души спасеніе.
   Припомнилъ онъ и разсказалъ при этомъ случай, когда въ другомъ мѣстѣ отъ учениковъ его зависѣло оправданіе невинно-обвиненнаго въ ссылку и для того требовалось только разсказать о томъ, какъ было дѣло по сущей правдѣ:
   -- За то, что Зеленцовъ былъ еретикъ (православный), изъ свидѣтелей дѣла на судъ никто не пошелъ и оправлять его наши христолюбцы не захотѣли: еретикъ!
   Съ Никаноромъ прибылъ и любимый ученикъ его и помощникъ, уроженецъ деревни Хотенева, Иванъ Дмитріевичъ, котораго онъ посылалъ за себя и въ Сопѣлки къ Никитѣ Семенычу.
   Дмитричъ -- человѣкъ съ остриженной маковкой, чернобородый, съ просѣдью и съ блѣднымъ лицомъ, тоже начотчикъ, со своимъ цвѣтничкомъ, но говорить не мастеръ, на отвѣты ненаходчивъ и очень сердитый. Любилъ его Никаноръ за искуство подговоровъ въ пустыню и за сердитыя, непримиримыя рѣчи о томъ, что "священство -- волцы, хищники и наемники, какъ при чувственномъ антихристѣ быть обѣщано писаньми", что "православная церковь -- овощное хранилище, а единовѣрческая -- ловушка", что не надо причастія, "ибо нѣсть приношенія въ нынѣшнія послѣднія времена", что трехперстная щепоть -- печать антихристова. На доказательства тому Дмитричъ смѣлъ и неразборчивъ; онъ заноситъ въ цвѣтнички все въ перетолкованномъ и иснажонномъ видѣ. Когда выходитъ онъ походомъ на православныхъ, то умѣетъ ловко указывать на примѣръ мѣстно-чтимыхъ святыхъ, которые также искали себѣ спасенія въ тѣхъ же олонецкихъ и каргопольскихъ лѣсахъ: одинъ, Александръ -- на Свири, другой Александръ -- на Ошвѣ. И житія Александровъ, свирскаго и ошевенскаго, носилъ Дмитричъ при себѣ и прочитывалъ по требованію. Купца съ семействомъ изъ города Мезени въ лѣсъ увелъ: таковъ Дмитричъ -- ловецъ въ чоловѣцѣхъ.
   При Никанорѣ же и другой его ученикъ изъ деревни Филатовой, Дмитрій Кузмивъ Бѣляевъ, хотя и неграмотный, но сильный врагъ православія, задорный, крикливый и драчливый въ спорахъ, "строптивый на разговорахъ, хоть и не отъ писанія, но чтобы было по немъ".
   Этотъ полезенъ и дорогъ былъ Никаяору-наставнику тѣмъ, что увлекъ въ скрытничество всѣхъ своихъ дѣтей и брата Никиту съ женой и, шатаясь на міру, усердно и удачно проповѣдуетъ. Въ проповѣдяхъ у него любимое и наговоренное мѣсто о томъ, что не надо творить милостыни нищимъ, живущимъ въ міру, а подавать ее подобаетъ только скрытникамъ, яко стаду Христову. Умѣлъ онъ также внушить, что кто уйдетъ въ ихъ стадо, то изъ семейства такого человѣка, впредъ до 9-ти родовъ, получатъ отъ Христа спасеніе.
   -- Доказать (говоритъ) отъ писанія не могу, а душою то чую и вѣрно знаю, что покойная мать моя уже спаслась за то, что была съ нами.
   Не одобрялъ Никаноръ въ Бѣляевѣ лишь то, что, гдѣ бы онъ въ бесѣду ни вступилъ и ни замѣшался, вездѣ умѣлъ разговоръ, тихо начатый, повернуть на споръ и ссору: начнутъ плевать другъ другу въ лица, и обѣщаться взаимно щипать бороды и царапать глаза.
   Вотъ почему ближе и дороже былъ для Никанора смирный Владиміръ, изъ бѣглыхъ солдатиковъ, обладавшій большимъ умѣньемъ выгодно распродавать имущества обращонныхъ, и далеко припрятывать и хорошо хоронить на черный день тѣ деньги, которыя отъ того были выручены, и тѣ, которыя давно лежали у обращенныхъ въ запасахъ и коровушкахъ.
   Когда этотъ Владиміръ со стоялъ приставникомъ и руководителемъ при Друганинѣ для искуоа и согласилъ старика отдать капиталъ, нажитый имъ тяжолымъ трудомъ, при участіи пріемыша, Владиміръ этотъ капиталъ прибралъ и припряталъ, а самъ бѣжалъ отъ Друганина. Когда же старикъ разочаровался въ ученіи скрытниковъ и пожелалъ выйти на міръ, пріемышъ его обратно принять въ домъ соглашался не иначе, какъ подъ условіемъ возврата вмѣстѣ нажитыхъ денегъ, по буквально брошенныхъ на лѣсъ. Семидесятилѣтній Алексѣй Ивановичъ, напуганный, сверхъ того, возможностью преслѣдованій со стороны правительства за скрытничество, принужденъ былъ противъ воли совсѣмъ остаться въ странникахъ и доживать вѣкъ въ темныхъ сюземкахъ.
   

X.

   Оставшись въ лѣсу противъ воли, загрустилъ Алексѣй Ивановичъ о томъ, что жить теперь ни при чемъ стало, когда подобрались сомнѣнія и разочарованія. Когда сталъ меньше слушать, больше самъ думать -- не то выходитъ, и какъ бы даже скверное и очень лживое. Когда наставникъ увѣрялъ, что живемъ-де, какъ и впрямъ, со Христомъ апостолы, первая истинная соборная церковь -- казалось какъ будто и такъ: и имѣніе роздали, и себя отверглио, и въ горы забѣжали, живемъ съобща, и тому подобное. Задумается онъ обо всемъ этомъ и станетъ какъ будто совсѣмъ похоже: и духъ окрилится, и себя упрекнешь -- какъ-де это раньше не надумано и тебѣ не указано. Съ гордостью на покинутый міръ глядишь: во тмѣ, молъ, ходитъ, антихристову волю творитъ и насъ, вѣрныхъ, гонитъ и мучаетъ такъ точно, какъ указано на послѣдніе дни міра. И возгнушаешься, и возмнишь о себѣ.
   -- А тутъ вотъ поглядишь: и хотекевскій Иванъ Дмитріевъ таскается съ книгой "Альфой и Омегой", тычетъ въ страницы пальцемъ, а на тѣ мѣста, которыя надо, не всегда попадаетъ: "вотъ, вотъ, видишь", говоритъ ко всякому слову, словно пѣтухъ куръ скликаетъ. Про Владиміра, который деньги подобралъ себѣ и про себя спряталъ -- и говорить не приводится: это, можетъ быть,-- и въ самомъ дѣлѣ Іуда Искаріотскій, который, сбирая на другихъ, про себя оставлялъ. Это, можетъ быть, такъ и надо: чтобы совсѣмъ было похоже.
   -- Это, пожалуй, ничего, что когда соберутся, книжники и начотчики, нѣтъ любы между ними, какъ велѣно. Когда же сойдутся грамотѣи: мужикъ да баба -- и любы есть, и согласіе, и переписка бываетъ: "свѣту-пресвѣту -- тайному совѣту". Такъ и у филиповскихъ случается, и во всемъ мірѣ такъ. Худа большаго не видно: спорить искони вѣковъ не умѣемъ; слушать другаго не хотимъ, а норовимъ, какъ бы ухватить его за широкое горло и, чѣмъ кто толковѣе сказываетъ, тѣмъ тому скорѣе хочется перегрызть горло. Большое худо -- неправильныя толкованія, да когда идутъ на кривотолки, да начнутъ поддѣлывать и перевирать какъ самимъ хочется, раздоры вводить, новшества предлагать.
   Сталъ Алексѣй Иванычъ сомнѣваться и разочаровываться съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ не полюбилось ему ученіе о милостынѣ Бѣляева, воспрещающее подавать ее мірскимъ, вопреки христовой заповѣди, обѣщающей блаженство тѣмъ, кто творитъ милостыню безъ разбора. Совсѣмъ онъ былъ смущенъ толкованіемъ о крестномъ знаменіи, и примириться не нашелъ въ себѣ силъ со враньемъ въ цвѣтникѣ о папѣ Формозѣ.
   Толковалъ наставникъ:
   -- Печать антихристова заключается въ трехперстной щепоти. И мѣсто въ цвѣтникѣ указалъ.
   -- У папы Формоза, по умертвіи его, бысть отрублены три перста правой руки и, когда бросили ихъ на-земь, земля, разверзшись, поглотила ихъ. А когда и самый трупъ Формозовъ бысть брошенъ въ Тиберъ рѣку, тогда вода претворилась въ кровь, и рыбы изомроша.
   -- Можетъ, и такъ, и похоже, а сѣмъ-ко спрошу у единовѣрческаго дьякона: самъ онъ бывалъ мужикомъ, къ истинѣ-то тоже изъ-за хлѣва заходилъ въ тѣхъ же лыковыхъ лаптяхъ. Вотъ извѣстно про него, что и въ Сопѣлкахъ онъ живалъ, и разные виды видывалъ. Пошлю-ка вѣрнаго человѣка дойти до него и вопросить.
   Сказывалъ дьяконъ, и на Кирилову книгу ссылался, и въ ней то мѣсто указывалъ о еретичествѣ папиномъ, гдѣ прямо говорится, что отрублены персты у Формозы не за то, что крестился и благословлялъ ими, какъ дѣлаютъ это никоніане, а за то, что подписалъ этими самыми тремя перстами согласіе объ исхожденіи св. Духа и отъ Сына.
   Съ этихъ поръ сталъ Алексѣй Иванычъ еще чаще оглядываться и больше всматриваться. Чѣмъ дальше, тѣмъ стало хуже: перевертывается все вверхъ ногами, словно другіе глаза стали. На церковные потиры хулу возносятъ: а кто указалъ творить это въ его воспоминаніе, дондеже прійдетъ?
   Ссылаются на апостола, велѣвшаго исповѣдовать согрѣшенія другъ другу: но откуда вы взяли разрѣшеніе связывать на землѣ и разрѣшать на землѣ?
   -- И впрямъ, предреченія-то въ писаніяхъ не про насъ ли? Съ нами ли, полно, Христосъ-отъ? Ой, грѣхи мои тяжкіе!-- стало думаться Алексѣю Ивановичу.
   Про паспорта на умъ ему тутъ пришло:
   -- Перемѣняются прежнія имена, не велятъ сказывать фамиліи, гдѣ родился, гдѣ отечество, а я-де -- пустынный воспитанникъ, христіанинъ есмь. А развѣ родившагося въ Виѳлеемѣ Христа но записали въ кесареву перепись? А развѣ утаивалъ онъ себя передъ народомъ и учениками своими: кто онъ и откуда есть? А при.распятіи на крестѣ что было написано надъ главою его? Господь самъ вамъ изрекъ: все мимо идетъ, небеса и земля мимо идутъ, а словеса никогда не прейдутъ. А мы, вотъ, и подати избѣгаемъ платить, учимъ и другихъ не воздавать кесарево кесаревща Божія Богови. Вотъ-де наша церковь не въ бревнахъ, а въ ребрахъ; да про насъ-ли писалъ апостолъ-отъ: "вы есте церковь"? Не повапленый ли мы гробъ -- погляжу я -- наполненный смердящими костями?
   -- А промахнется кто, спрашивалъ ученикъ у наставника:-- попадетъ въ недобрыя руки и въ ежовыя рукавицы -- что дѣлать?
   -- Разрѣшаемъ тѣмъ склоняться на обращеніе къ церкви, въ чемъ и первые наставники такіе примѣры являли. Да объ этомъ на ушко и по большому секрету, какъ вѣрному и надежному старцу.
   Еще больше у Алексѣя Иваныча защемило сердце: дальше въ лѣсъ -- больше дровъ.
   -- Такъ ли апостолы-то? спросилъ онъ,-- и заскорбѣлъ.
   -- Вотъ хвастались, (долго думалъ онъ потомъ): -- и всѣ тому сильно вѣровали, что наставникъ -- чудотворецъ: онъ такой имѣетъ быстрый ходъ въ ногахъ, что, ежели чуть на шагъ отступитъ отъ никоніанина -- его ужь и нѣтъ. А у копвойщика-то, по дорогѣ въ городъ Петрозаводскъ, оставилъ въ рукахъ лепешокъ рубахи. Гдѣ чудо и гдѣ благодѣтельство? Положилъ ли онъ тутъ душу за други, какъ Спаситель указалъ, хотящій не жертвы, а милости? Не тать ли и разбойникъ наставникъ нашъ, не входящій дверьми и не внемлющій гласу?
   Сталъ Алексѣй Иванычъ осматривать повапленый гробъ свой и разглядывать смердящія кости: увидалъ ли что самъ, услыхалъ ли отъ другихъ -- все повѣрялъ и вновь примѣрялъ и оглядывалъ.
   Слышалъ Алексѣй Иванычъ, и ужаснулся.
   -- До чего дошли! Одного дурака довели до такого умоизступленія вѣрой своей, что онъ взялъ да на страстной недѣлѣ, около Волосова въ зародѣ сѣна, и сжегся {Этотъ фактъ самосожженія случился ныньче, и едва ли нельзя его считать послѣднимъ. Не слыхать было подобныхъ фанатическихъ выходокъ самоубійцъ лѣтъ пятнадцать, когда дѣйствительно сожглось разомъ тридцать человѣкъ, подъ вліяніемъ одного изъ скрытипческихъ наставниковъ, преступность котораго, однако, не была обнаружена и вполнѣ доказана.}.
   Видѣлъ Алексѣй Иванычъ: Григорій Летихинъ, изъ дер. Залѣсья, переходитъ изъ подполья въ подполье, по домамъ, ища душевнаго спасенія, и все на слѣдахъ красивой дѣвки, которую замѣтилъ онъ въ скрытницахъ. Куда она -- туда и онъ: отстать не можетъ. Выскочилъ онъ изъ міра для нея; она же его и теперь все за собой водитъ. Больше ему ничего и не надобно.
   Видѣлъ: ходитъ Яковъ Логиновъ, изъ Куткиной, и тоже все душевнаго спасенія ищетъ. Въ 40 христолюбивыхъ домахъ пережилъ, молодую жену свою бросилъ, весь свой капиталъ съ собой унесъ и при себѣ таскалъ, однако, наставнику въ руки не отдалъ. Былъ онъ за то у наставника въ большомъ пренебреженіи, не пользовался въ его "садѣ" никакимъ почетомъ; за это разсердился и ушелъ во-свояси къ женѣ, у которой и хранились всѣ его деньги.
   Слышалъ потомъ Алексѣй. Иванычъ, что, когда этотъ Логиковъ вернулся домой, то жены своей не нашелъ: и она ушла изъ міру, и скрывалась въ Лугахъ, въ подъизбицѣ христолюбца, который Логинову былъ долженъ.
   Пришелъ Логиновъ къ должнику, спрашиваетъ:
   -- А что, рабъ Божій, есть у тя моя жена?
   Тотъ началъ ратиться и клясться:
   -- Нѣтъ, и не вѣдаю гдѣ.
   Когда же Логиновъ шепнулъ ему, что онъ долгъ ему прощаетъ: -- Только скажи, гдѣ моя жена?
   Этотъ хозяинъ кивнулъ головой на то хранилище, гдѣ была баба. "Тогда Логиновъ тихими стопами подошелъ къ дверямъ затворнаго прируба, толкнулся и увидѣлъ жену въ охабнѣ скрытника изъ деревни Залѣсья, Ѳедора Косухина, который тоже бѣжалъ отъ тюремнаго заключенія за долги".
   Зналъ Алексѣй Иванычъ слѣпую женщину Устинью, которая тоже жила въ ихъ садѣ въ скрытницахъ, но, по бѣдности, но принесла сюда ничего. Видѣлъ онъ, какъ старицы и старцы морили ее за то голодомъ и накладывали на нее такое число лѣстовокъ, что слѣпая едва въ цѣлой день управлялась съ ними. "Сами ѣли вдосталь и рыбно, и крупивчато, и медовое, насбиранное со всѣхъ странъ, а слѣпой Устиньѣ давали только сухаго хлѣба, и то не по многу". Разъ стали дѣлить насбиранное избранными сборщиками: большое и крупное поступило на руки наставникамъ, перепало и на долю Устиньи рубля полтора. Стала слѣпая съ деньгами этими скучать, еще больше жаловаться, проситься на міръ, не умолкая, да такъ усердно, долго и много, что деньги у нея отобрали, а ее почти въ одной рубашкѣ и рубищномъ суровомъ сарафанѣ вытащили изъ пустыни на міръ. Пригрозили ей, и клятву съ нея взяли никому не говорить объ убѣжищѣ, а не то пообѣщали удушить или утопить ее въ рѣкѣ. Да съ Устиньи теперь хоть и не бери клятвы: вышла она изъ затвора совсѣмъ зачумленая, сидитъ въ углу и молчитъ цѣлыми днями. Когда пристаютъ къ ней съ вопросами, баба вздрагиваетъ и творитъ только молитвы, а толковыхъ отвѣтовъ никто отъ нея добиться не можетъ. Ходитъ она, понуривъ голову, и пугливо оглядывается. Когда и о простыхъ житейскихъ и невинныхъ дѣлахъ идутъ распросы отъ знакомыхъ бабъ, Устинья вступаетъ свѣтлыми минутами въ разговоръ не иначе, какъ предварительно оглянувшись вопросительнымъ взглядомъ на ту большуху, которая ее, по нищенскому положенію, пріютила и прикормила, и какъ будто испрашиваетъ на то ея разрѣшенія и благословенія. Совсѣмъ извелась баба. Да и молодыя дѣвки передѣлываются въ затворахъ на ту же стать: иная и ѣсть не станетъ, пока не дадутъ и по напомнятъ, и на всякій приказъ и требованіе готовы и безотвѣтны, на большое подобіе безсловеснымъ домашнимъ животнымъ.
   Устинья все-таки добилась своего, и счастье ея еще пуще укрѣпляло зависть и досаду Алексѣя Иваныча: какъ быть и куда идти, когда, по дряхлости лѣтъ, и пріемышъ его отъ него, безденежнаго и скорбнаго человѣка, по сущей справедливости, совсѣмъ отказался? Вотъ теперь сиди и гляди въ эту неперелазную стѣну, что встала промежъ лѣсной избушкой и вольнымъ свѣтлымъ міромъ. Закладывали и складывали эту стѣну другіе, а додѣлывалъ самъ же онъ своей рукой въ простотѣ и наивности сердца.
   Сидитъ за этой стѣной не онъ одинъ, Алексѣй Иванычъ, сидятъ и другіе въ томъ же темномъ невѣдѣніи, что на всякія высокія стѣны придуманы лѣстницы, а въ нынѣшнія времена можно, дескать, прямо пробивать, умѣючи, широкіе и проходные лазы.
   -- Да какъ повѣрить этому, а не повѣрить наставникамъ и ихъ великимъ клятвамъ, что за стѣной невылазная яма, называемая Сибирью, что, если и участили на міру разговоры о пріостановкѣ преслѣдованій и объ ослабленіи въ послѣднее время мученій и казней, то это -- одинъ лишь обманъ и ловушка? И изъ "Исторіи о Выговской пустыни Ивана Филипова" то видно и изъ "Сказаній" филиповцевъ слышно: нельзя вполнѣ довѣряться. Не пощадятъ.
   -- Какъ, напримѣръ, выдти на міръ Павлу Александрову (въ скрытникахъ Ивану, бывшему крестьянину Повѣнецкаго уѣзда, деревни Морской Масельги)? Онъ ли не былъ ярымъ скрытникомъ и злымъ врагомъ и ненавистникомъ грѣховнаго и проклятаго міра? Да полюбилъ бабу. Сманила она его на міръ, и скрывался онъ у ней въ Каргопольскомъ уѣздѣ, и за нее онъ радъ душу заложить, и выкупать эту душу не станетъ. Въ скрытницы ее сманивалъ онъ, и слышать баба о томъ не хотѣла. Какъ быть? надо выбираться на міръ: ничего лучше не сдѣлаешь, какъ ни придумывалъ. Заразился онъ этой скверной болѣзнью -- тоской по вольномъ свѣтѣ, а лекарствъ въ лѣсныхъ избушкахъ ни кто но знаетъ, а кто, и зная, нарочно не сказываетъ. Опять-таки какъ тутъ быть? А для милой бабы не только вышелъ, а даже бы и выбѣжалъ. Какъ выбраться? Въ Масельгѣ, на родинѣ, Александровъ записанъ безъ вѣсти пропавшимъ: отправятъ туда по этапамъ; за этапъ платить надо, а чѣмъ? Платежъ разложатъ на міръ, а въ Масельгѣ откажутся, не примутъ: сгинь де ты и пропадай. Намъ и такъ-то тебя не надо было и не жаль, а тутъ вонъ за тебя еще выкупъ весь міръ плати. Вотъ опять и этотъ странникъ гляди въ упоръ въ неперелазную стѣну.
   Хорошо глядѣть въ стѣну, кому надо прятаться за ней отъ неоплаченнаго долгу, отъ уворованныхъ денегъ, когда платить ихъ нечѣмъ и приговорили за то въ тюрьму.
   -- А того легче сидѣть за сторожами отъ христолюбцевъ тѣмъ, у кого и совсѣмъ хвостъ замаранъ и забѣжалъ онъ въ скиты: вонъ откуда -- изъ самой Сибири, и что про нее ни разсказываетъ!
   -- Единовѣрческій дьяконъ въ Сопѣлкахъ бывалъ и одну такую пошехонскую заутреню слушалъ: все-де бѣглые солдаты пѣли, а кое у кого видалъ и шрамы на щекахъ. Назяблись они, да наголодались: въ теплѣ, да на готовой пищѣ -- то ли дѣло!
   -- Поприслушаться къ тѣмъ стихамъ, которые распѣваютъ наши, не мудрено найти и такіе, что прямо попали изъ тюремъ и про сибирскую неволю поютъ: "выдаетъ воровъ рѣчь". Этимъ богомоламъ гдѣ сытѣй, да свободнѣй, тамъ и лучше; имъ что ни попъ, то и батька.
   Самый лѣнивый, сидя за пеперелазной стѣной, тоскуетъ о томъ, что совсѣмъ дѣлать нечего, и приводится все пузыри на глазахъ насыпать вмѣсто того, чтобы заниматься съ измалѣтства привычной работой и святымъ трудомъ радовать себя и покоить.
   Самому ретивому въ вѣрѣ тошно сидѣть въ заперти. Видно, и понятно ему, что и большой наставникъ выходитъ изъ лѣсовъ пошататься для развлеченія по жилымъ мѣстамъ, а разъ въ году услаждаетъ себя даже дальной поѣздкой до самаго Ярославля и Сопѣлокъ.
   Самые трусливые, за содѣянные на міру грѣхи, рвутъ и мечутъ при затянутыхъ пѣсняхъ объ Іосафѣ царевичѣ и пустынѣ, и схватываются зубъ за зубъ съ наставниками, толкующими о спасеніи души въ безмолвіи и уединеніи.
   "Нищъ и убогъ хощу быти, да съ тобою могу жити; съ града гряду во пустыню, любя въ ней зѣло густыню",-- разводятъ гнусливые голоса въ тѣсной и душной избушкѣ.
   Взмываетъ сердце этотъ второй Іосафовъ плачъ, а тоска приступаетъ все круче и щемитъ больнѣе.
   "Сладки чаши оставляю, токовъ твоихъ водъ желаю, да возмогу отъ тѣхъ пити, токи слёзъ отъ очей точити, грѣхи моя омывая",-- разводятъ спѣвшіеся, но до тошноты надоскучившіе голоса.
   -- Хлопнулъ бы дверью, да и вонъ выбѣжалъ. Да въ самомъ дѣлѣ: "кому повѣмъ печаль мою, кого призову къ рыданію" -- какъ затянули голоса.
   -- Остановить пѣніе не смѣю и жаль: всякъ либо тоску нагоняетъ по охотѣ своей, либо разбить ее тоже хочетъ и ведетъ однимъ голосомъ, чтобы забыться, а на душу старается не принимать скорбныя стиховныя слова плачекъ. Одинъ выходъ -- отдаться думамъ; и посмотрѣть, куда не выведутъ-ли?
   Одинъ изъ такихъ скорбныхъ людей думалъ и дошелъ до того что рѣшился досконально узнать, въ чемъ тутъ вся суть и дѣло.
   -- Хоть и немилостивно строги (подумалъ) законы, а бываетъ, что ихъ и объѣзжаютъ на кривыхъ оглобляхъ, а бываетъ, что и даютъ уступку и, не въ примѣръ другимъ, искренно раскаявшемуся снисхожденіе, а бываетъ.... да и чего на свѣтѣ не бываетъ?
   -- Вонъ, на примѣръ, сказать: всѣ говорятъ, есть и такой человѣкъ, что закономъ правитъ въ нашихъ мѣстахъ и ладитъ этотъ законъ въ правду и силу, и никого тѣмъ съ ногъ не валитъ, а чинитъ судъ и правду и по казенному, и по Божьему закону заразъ. Всѣ его почитаютъ, всѣ его такъ хвалятъ, что лучше-де его мало бываетъ людей на свѣтѣ, хоть и чиновникъ, и церковникъ, да святъ человѣкъ. И меня, къ тому же, когда-то знавалъ; можетъ, и теперь вспомнитъ обо мнѣ.
   Надумалъ Егоръ, да и опять заробѣлъ.
   -- Какъ меня приметъ? Не прямѣй-ли къ попу идти и ему сказаться: этому заступиться сподручнѣй, ихъ почитаютъ и имъ вѣрятъ-Прямое въ томъ ихъ дѣло.
   Подумалъ, подумалъ, но не рѣшился; вспомнился ему разсказъ товарища, который ходилъ уже разъ по этой дорожкѣ. Евангельскаго слова ждалъ, братское и отеческое наставленіе надѣялся слышать: вотъ-де пришелъ кающійся и раскаянный, а попъ и говорить не сталъ, посмотрѣлъ какъ на свинью какую. Только и словъ было: "ты-де -- язычникъ, и я тебя ненавижу, и разговоръ мнѣ съ тобой въ обиду и оскверненіе".
   Къ попу Егоръ не пошелъ, а о праведномъ и добромъ судьѣ опять вспомнилъ.
   Подъ колѣнками жилки дрожатъ и уши горятъ, и во рту сохнетъ, однако, пошелъ и дошелъ. Сначала въ кухнѣ совѣтовался, потомъ попросилъ сказать про себя: что-то скажетъ?
   Судья велѣлъ позвать.
   -- Да не ослышалась-ли? Какъ взгляну на него? Что скажу и чѣмъ оправдаюсь? Вѣдь, когда приговорилъ онъ меня за долгъ въ тюрьму, я ему написалъ ругательство: "хоша ты меня и осудилъ, а не видать тебѣ меня, какъ свиньѣ неба".
   Опять залило сердце кровью и загорѣлись уши, а не назадъ же идти: коли раздѣлся совсѣмъ -- бросайся въ воду; не теперь же щупать рукой,^коль вода холодна. Была -- не была!
   И предсталъ.
   Стоятъ старые знакомые одинъ на одинъ. Судья смотритъ кротко и спрашиваетъ тихо, не кидается,
   Скрытникъ, бывшій красавецъ, теперь неузнаваемый: съ болѣзненнымъ, истомленнымъ лицомъ и потупленнымъ въ землю взоромъ, едва держится на ногахъ и слова вымолвить не можетъ.
   -- Ты ли это, Егоръ? Четыре года мы съ тобою не видались. Однако, уходили тебя!
   Поднялъ Егоръ отъ половицъ глаза, вскинулъ, ихъ на судью и зарыдалъ, какъ ребенокъ. Рыдалъ онъ такъ, что надо было успокоивать, воды давать нить, долго ожидать рѣчи.
   Опомнившись, взглянулъ онъ опять въ лице судьи и снова упалъ въ ноги, и опять зарыдалъ.
   Едва вымолвилъ:
   -- Ангелъ ли вы, или что? За что меня прощаете?
   Вполнѣ согласившись на предложеніе судьи для прощенія съ міромъ -- отсидѣть четыре мѣсяца по прежнему приговору за растрату чужихъ денегъ, скрытникъ просилъ отпустить часа на два. Отпущенный на вѣру съумѣлъ оцѣнить довѣріе и вернулся, но затѣмъ, чтобъ попросить объ отсрочкѣ ареста дня на два.
   Дома не даромъ сидѣлъ и дожидался его отецъ, явный христолюбецъ и ярый скрытникъ. Ясно было, что Егоръ колебался, и, когда отправленъ былъ съ разсыльнымъ, на дорогѣ отъ него покушался бѣжать.
   Сидя въ тюрьмѣ, Егоръ тосковалъ о лѣсѣ и не ѣлъ ничего, по его словамъ, цѣлыхъ пять дней такъ, что возбудилъ подозрѣніе, что хочетъ уморить себя голодомъ. Затѣмъ обтерпѣлся и совсѣмъ успокоился, когда за скрытничество, послѣ городской тюрьмы, присудили его только какъ за самовольную отлучку -- на выборъ: или къ маленькому штрафу, или къ легкому аресту.
   Отсидѣвшись во второй разъ, Егоръ вернулся домой и зажилъ чудесно: сталъ хорошимъ работникомъ, добрымъ отцемъ и отъявленнымъ врагомъ подпольниковъ.
   Когда они напустились за все это на отца-христолюбца, старикъ также съ ними перессорился и, въ свою очередь, сдѣлался явнымъ противникомъ скрытниковъ.
   На сколько удачнѣе можно вліять на тѣхъ, которымъ удалось выдвинутся на жилья, на столько мудренѣе доставать тѣхъ, которые засѣли въ лѣсахъ. Среди ихъ Алексѣй Ивановичъ такъ и остался глядѣть, какъ однихъ ловятъ на бабу, а другіе сами бѣгутъ за нею, какъ другіе скрываются отъ людскихъ напастей и мірскихъ бѣдъ, словно въ хоронушку или богадѣльню, какъ третьи ищутъ спасенія и защиты отъ строгаго взысканія по военнымъ законамъ или по уставу о ссыльныхъ, а иные лѣзутъ, какъ бабочки на огонь, просто глупо-шальными, чтобъ опалиться и погибнуть.
   Тунеядецъ и сластолюбецъ, глупый и суевѣръ, бродяга и бѣглый -- всѣ въ равной степени, по человѣческому прямому закону, нагуливаютъ привычку. Какъ бы хорошо ни жилось имъ у христолюбцевъ (когда теперь лѣтъ уже пять не надо и подъизбицъ пристроивать, а жить въ избѣ и знать лишь въ виду бѣды окно съ лѣсенкой или дыру въ хлѣвъ изъ стѣны), а, все-таки, по лѣснымъ островамъ съ теплыми избушками сильно тоскуется. Въ гостяхъ хорошо, а дома лучше. Хоть, по пословицѣ, на привычку и бываетъ отвычка и на обыкъ перевыкъ, да въ такомъ дѣлѣ жди еще, когда это случится и надъ простыми, темными, суевѣрными и довѣрчивыми людьми сбудется.
   Они пока свое говорятъ: не все вѣрою, ино и мѣрою, да и не та вѣра правѣе, которая мучаетъ, а та, которую мучаютъ.
   Даетъ Богъ и жиду и злому цыгану, а потому если скрытникъ набѣгался до истощенія силъ и изнеможенія, то и ему найдется въ томъ же сыромъ бору красная елочка, и отыщется подъ окнами той же подъизбицы въ огородной грядѣ укромная ямка.
   Сюда братцы-товарищи постараются совсѣмъ спрятать игравшаго съ міромъ въ прятки до конца жизни и безсилія. Скроютъ они, какъ подобаетъ, такого человѣка такъ, что никто уже здѣсь совсѣмъ не найдетъ его.
   Зароютъ товарищи въ землю безъ гроба, положатъ прямо въ сырую яму и въ той одеждѣ, въ которой странствовалъ: въ полушубкѣ или армякѣ съ подпояской, въ той же шапкѣ, сапогахъ или лапоткахъ и съ палочкой, чтобы быть, когда придетъ антихристъ, въ маломъ стадѣ избранныхъ совсѣмъ на готовъ.
   "И буду лежать, гласа ожидать. Какъ въ трубу вострубятъ, всѣхъ мертвыхъ возбудятъ, и азъ пробужуся, съ землей разлучуся. Пойду на судъ Божій. Я буду стояти, отвѣтъ помышляти, себя укорять, самъ плакать -- рыдать",-- плаксиво и гнусливо вспоминаютъ сожители отшедшаго стихомъ "На воспоминаніе грозныя смерти", который онъ такъ недавно охотливо распѣвалъ вмѣстѣ съ нами.
   Въ образѣ для міра мертваго страннаго отжилъ живой человѣкъ на землѣ: въ одѣяніи умершаго странника и въ землю отшелъ не въ родную, а, по силѣ ученія, въ чужую, но одинаково сырую.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru