Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
У Скорбящей

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДВѢНАДЦАТЫЙ

ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917

  

У Скорбящей.
Очеркъ.

I.

   Уныло перезванивалъ пѣвучій колоколъ захудалой женской обители, точно спрятавшейся въ болотѣ. Кругомъ разросся зелеными вихрами тощій болотный лѣсокъ, изъ котораго только кой-гдѣ выдѣлялись зеленыя шапки сосенъ и прорѣзныя стрѣлки темно-зеленыхъ елей. Было что-то торжественное и хватавшее за душу въ этомъ монастырскомъ перезвонѣ, точно безнадежно звалъ любящій материнскій голосъ заблудившихся въ этой трясинѣ дѣтей. Мѣрно и пѣвуче разливался въ лѣтнемъ воздухѣ этотъ мѣдный стонъ, и каждый ударъ монастырскаго колокола походилъ на біеніе какого-то громаднаго сердца, могуче посылавшаго освѣженную кровь по тысячамъ невидимыхъ жилъ, жилокъ и мельчайшихъ полосныхъ сосудовъ.
   Мы только-что оставили пыльную дорогу, извивавшуюся среди безконечныхъ полей, и теперь облегченно вздохнули, когда экипажи начали пробираться по тряской гати, потомъ по ветхому деревянному мостику, походившему на какой-то скелетъ, готовый разсыпаться каждую минуту, и наконецъ, когда мы очутились въ этомъ болотномъ лѣскѣ, гдѣ застоялся кружившій голову ароматъ свѣжей смолы, болотной зелени и безыменныхъ пахучихъ цвѣтовъ. Гдѣ-то тутъ, подъ бокомъ, чувствовалось присутствіе той живой воды, которая давала жизнь этому маленькому оазису; но маленькая рѣчонка только въ одномъ мѣстѣ выглянула большимъ свѣтлымъ глазомъ и опять спряталась. Названіе рѣчки было какое-то странное: "Убіенная". А женская обитель называлась просто "Скорбящей", офиціально -- "Новодѣвичій монастырь во имя Скорбящей Божіей Матери". Мнѣ, сѣверянину, особенно пріятенъ былъ переходъ отъ этихъ безконечныхъ полей къ родному хвойному лѣсу,-- вѣдь каждая ель была своя, родная.
   -- Вы думаете, это здѣшнія ели?-- поймалъ мою мысль ѣхавшій со мной въ одномъ экипажѣ неопредѣленныхъ лѣтъ господинъ.-- Извините-съ... Это все богомолки натащили. Удивительная фантазія тащить никому ненужное дерево за тысячи верстъ.
   -- А я это отлично понимаю,-- вступился я въ качествѣ патріота.-- Вотъ мнѣ, напримѣръ, очень пріятно видѣть ель. Скажу больше: по-моему, нѣтъ красивѣе дерева. Посмотрите, какая чистота и строгость рисунка, эта суровая вѣчная зелень -- вообще, что-то такое молитвенное.
   -- Однимъ словомъ, хвойная эстетика...
   Мой спутникъ имѣлъ странную привычку сердиться, когда говорилъ, хотя въ душѣ былъ добрѣйшее существо. Своей намѣренной грубостью онъ точно хотѣлъ скрыть предательскую теплоту своего сердца, и незнакомые люди принимали его за вздорнаго и свирѣпаго господина. Кстати, ему первому пришла мысль ѣхать къ Скорбящей. День былъ такой чудный, всѣ были въ хорошемъ настроеніи,-- отчего же и не прокатиться? Мы отправились въ двухъ экипажахъ,-- впереди ѣхали земскій стастистикъ Епифановъ, докторъ Орловъ и общая наша знакомая г-жа Сельцова, а со мной -- мой вѣчный антагонистъ Лещовъ, извѣстный въ своемъ кружкѣ подъ именемъ "политико-эконома", и молодой, не оперившійся адвокатикъ Бобрикъ. Компанія сошлась случайно, какъ это бываетъ только лѣтомъ, и я былъ самымъ случайнымъ гостемъ въ ней. Изъ старыхъ знакомыхъ я могъ бы назвать одного Лещова, котораго зналъ еще по семидесятымъ годамъ въ Петербургѣ.
   -- Кстати, Торжокъ посмотримъ,-- говорилъ Лещовъ дорогой.-- Посмотрите настоящихъ мужиковъ, нашихъ расейскихъ... У васъ вѣдь тамъ въ Сибири все каторжане.
   -- Да,-- подтвердилъ я.-- Даже дѣти и тѣ ходятъ въ цѣпяхъ.
   Скоро выглянула изъ-за лѣса старинная колокольня, потомъ цѣлый рядъ куполовъ, потомъ -- сторожевая башня и старинная каменная стѣна. Издали донесся глухой гомонъ монастырскаго Торжка. Можно было разслышать лошадиное ржаніе, хлопанье бича и дикое уханье,-- это ужъ совсѣмъ рѣзало ухо и никакъ не согласовалось съ понятіемъ о монастырскомъ "отишіи". Монастырь былъ небольшой и стоялъ на самомъ берегу Убіенной. Отдѣльно стоялъ небольшой каменный домъ, гдѣ помѣщалась страннопріимница. Противъ монастыря тянулась большая площадь, гдѣ происходилъ Торжокъ. Въ глубинѣ площади, гдѣ она уходила въ лѣсъ, горбились почернѣвшія деревянныя крыши, бѣлѣли парусинныя палатки и развѣвались ярмарочные флаги. Изо телѣгъ съ поднятыми оглоблями образовались двѣ широкія улицы, по которымъ переваливалась пестрая, разряженная по-праздничному толпа.
   -- Однако здорово народу наперло,-- наивно удивлялся Лещовъ, глядя изъ-подъ руки на гомонившій Торжокъ.
   -- Гдѣ мы остановимся?
   -- А гдѣ угодно... Вонъ гостиница монастырская, а то лучше прямо въ лѣсу. У самой рѣчки есть такой вкусный пригорочекъ... У меня тутъ тетка живетъ, манатейная монахиня, такъ я бывалъ.
   Наши экипажи остановились у страннопріимницы. Пришлось выбрать облюбованный политико-экономомъ пригорокъ уже потому, что свободныхъ номеровъ не оказалось. Мы только уговорились съ матерью-экономомъ, чтобы намъ подали самоваръ, молока и хлѣба. Монахиня низко поклонилась и обѣщала все прислать..
   -- Къ теткѣ-то ужо зайдете, Аѳанасій Иванычъ?-- опросила она нерѣшительно Лещова.
   -- Зайду...-- сурово отвѣтилъ онъ.-- Все еще жива старуха?
   -- Слава Богу, жива... Зимой-то немощь одолѣвала, а сейчасъ ничего. Ногами все скудается... Такъ вы ужъ зайдите, Аѳанасій Иванычъ. Какъ рада-то будетъ старушка!.. Вспоминаетъ васъ.
   Лещовъ сурово отвернулся и по неизвѣстной причинѣ сдѣлалъ видъ, что не слышалъ послѣднихъ словъ. Мнѣ показалось, что онъ стѣсняется этой монахини-тетки. Политико-экономъ -- и вдругъ какая-то родственница-монахиня! Вообще нелѣпость...
   Пригорокъ оказался прелестнымъ мѣстечкомъ, съ котораго открывался чудный видъ на рѣчку Убіенную, прятавшуюся въ густой береговой поросли, и на монастырь, стоявшій, какъ на ладони, и на всю ярмарку. Звонъ уже прекратился, и ярмарочный шумъ сдѣлался сильнѣе. У монастырскихъ воротъ сбилась цѣлая толпа богомоловъ и богомолокъ, между которыми торопливо мелькали монашескія темныя фигуры. Въ главной церкви шла служба, и доносилось стройное женское пѣніе. Получался рѣзкій контрастъ съ хлопаньемъ бичей и дикимъ крикомъ барышниковъ.
   Нашъ станъ скоро оживился. Весело загорѣлся огонекъ, лошади были пущены на траву, "интеллигентная женщина" разостлала скатерть прямо на землѣ, появились разныя закуски и таинственные свертки. Правда, не обошлось безъ нѣкоторыхъ сюрпризовъ: паюсная икра попала въ сливочное масло, медъ почему-то пахъ колбасой, сыръ очутился въ пріятномъ обществѣ жареной курицы и т. д. Около скатерти-самобранки происходило настоящее торжество, причемъ всѣ, по древнему обычаю, возлежали. Лещовъ выпилъ уже двѣ рюмки водки и замѣтно покраснѣлъ. Молоденькій адвокатъ Бобрикъ, чистенькій юноша, стѣснявшійся своего изящнаго дорожнаго костюма, старался занимать нашу единственную даму и услуживалъ ей съ галантностью настоящаго джентльмена. Кстати, Лещовъ былъ безнадежно влюбленъ въ эту Сельцову уже цѣлыхъ пятнадцать лѣтъ, а она успѣла въ это время выйти замужъ, потомъ развестись и еще разъ сдѣлать опытъ брака, оказавшійся еще болѣе неудачнымъ. Скромная на видъ женщина къ тридцати годамъ успѣла пройти цѣлую супружескую гамму и теперь имѣла видъ немножко разочарованной особы, что не соотвѣтствовало ея цвѣтущему здоровью. Докторъ Орловъ былъ молчаливый, сдержанный, улыбавшійся человѣкъ, тоже лѣтъ тридцати. Онъ нигдѣ не служилъ и жилъ "своими средствами". Статистикъ Епифановъ являлся типичнымъ представителемъ своего статистическаго сословія -- бѣлокурый, скуластый, съ рыжеватой бородкой и энергичными сѣрыми глазами. Онъ бродилъ изъ уѣзда въ уѣздъ съ своими записными книжками, и весь міръ для него состоялъ изъ цифръ, разныхъ статистическихъ выкладокъ и "среднихъ" рождаемости, смертности, брачности, урожайности, безлошадности. Это былъ въ своемъ родѣ порядочный фанатикъ, и у него съ Лещовымъ, какъ представителемъ чистой науки, происходили иногда горячія схватки. Такъ было и теперь.
   -- Какая-то дурацкая комбинація,-- говорилъ задумчиво Лещовъ.-- Тутъ тебѣ монастыри съ этакимъ малиновымъ звономъ, съ деревяннымъ масломъ, а тутъ пьяная ярмарка...
   -- Ничего дурацкаго,-- отвѣчалъ тоненькой фистулой Епифановъ.-- Въ теченіе всей русской исторіи торжки устраивались по случаю храмовыхъ праздниковъ... Это нашъ исконный обычай.
   -- А по-моему этотъ исконный обычай одно безобразіе!.. Ежели о душѣ думать, такъ и нужно думать о душѣ... Да. Ярмарка выгодна монастырямъ, вотъ сами монахи и устраиваютъ...
   Этотъ споръ былъ прерванъ появленіемъ двухъ послушницъ, съ трудомъ притащившихъ громадный самоваръ. Подростки, дѣвушки съ любопытствомъ смотрѣли на насъ.
   -- Вамъ тяжело въ монастырѣ?-- спросила Селадона, чтобы сказать что-нибудь.
   -- Мы -- сироты, барышня...
   -- Это показное милосердіе,-- объяснилъ сурово Лендовъ.-- Вотъ, дескать, сиротокъ воспитываемъ, а вы ужъ насъ съ своей стороны сподобьте отъ щедротъ. Расчетъ вѣрный...
   -- Опять невѣрно,-- вступился Епифановъ.-- Монастыри всегда служили воспитательными домами, конечно, по мѣрѣ своихъ силъ... Если взять всѣхъ сиротъ, которыя сейчасъ воспитываются при русскихъ женскихъ монастыряхъ -- получатся сотни тысячъ.
  

II.

   Жаръ уже давно свалилъ, когда мы кончили нашъ чай.
   -- Господа, идемте смотрѣть ярмарку,-- предложилъ Лещовъ съ такимъ вызывающимъ видомъ, точно ожидалъ отъ насъ "открытаго сопротивленія".
   Оставшійся самоваръ предоставленъ былъ въ распоряженіе кучеровъ, причемъ докторскій кучеръ Ермилъ отказался наотрѣзъ, потому что соблюдалъ себя "по старой вѣрѣ".
   Ярмарка кипѣла народомъ. Въ общей сложности набралось спеціальной ярмарочной публики тысячъ до трехъ. Я люблю такіе глухіе торжки за ихъ еще нетронутую самобытность. Здѣсь предъ нами развертывается тотъ несложный инвентарь деревенскаго производства, который конкурируетъ съ фабричнымъ товаромъ и вообще съ "машиной". Торговля шла съ ларей, въ балаганахъ и прямо на возахъ, какъ она происходила, вѣроятно, еще во времена Гостомысла. Бабы носили свои холсты и сукна домашней работы на рукахъ, и обмѣнъ товаровъ происходилъ чуть по изъ рукъ въ руки. Меня всегда интересовали эти женскія издѣлія, конкурировавшія съ фабричными. Сколько нужно было бабьяго терпѣнія и дешеваго бабьяго труда, чтобы получить какой-нибудь двугривенный! Торговая бабья ариѳметика вращалась въ предѣлахъ именно этихъ грошей и конеекъ, а рубли забирала городская бакалея, галантерея и панской товаръ.
   -- Вотъ вамъ налицо обмѣнъ цѣнностей,-- объяснялъ Лещовъ.-- Каждая баба проиграетъ нѣсколько копеекъ при продажѣ, потому что ей до зарѣзу нужны деньги, а во-вторыхъ, она проиграетъ, когда будетъ набирать городского товара. Между ея товаромъ и городскимъ просовывается какая-то хищная дама, которая и вырываетъ себѣ за здорово живешь львиную долю. Ничего не подѣлаешь съ этими "благами цивилизаціи"...
   Всматриваясь въ толпу, можно было сдѣлать такое заключеніе: мужикъ мало чѣмъ отличался отъ мужиковъ остальной Россіи и даже далекой Сибири. И костюмы приблизительно такіе же. Въ женщинахъ чувствовалась громадная разница. Встрѣчались уже ласковыя южныя лица и своеобразные костюмы. Верхнія накидки изъ домашняго бѣлаго сукна, отдѣланныя разной домашней вышивкой, положительно были красивы и типичны. Особенно щеголяли дѣвушки. Почти на каждой были надѣты массивныя янтарныя бусы,-- это украшеніе тоже говорило объ югѣ. Въ этой разряженной по-праздничному толпѣ пятнами выдѣлялись какія-то молодыя монахини, тоже ходившія съ товаромъ на рукахъ.
   -- Отчего онѣ не въ церкви?-- удивился я.-- Вѣдь теперь идетъ служба.
   -- Да это не монахини, а чернички,-- объяснилъ мнѣ Епифановъ.
   -- Какая же разница?
   -- Громадная. Во-первыхъ, чернички не имѣютъ никакого отношенія къ монастырю, а живутъ по деревнямъ сами по себѣ.
   -- Что же онѣ дѣлаютъ?
   -- А все то же, что и другія бабы, съ той разницей, что всѣ онѣ грамотныя и имѣютъ спеціальный заработокъ отъ обученія грамотѣ, чтенія заупокойныхъ каноновъ и т. д. Все это -- дѣвушки, которыя не захотѣли выйти замужъ и живутъ одиночками.
   -- И много такихъ черничекъ?
   -- Да, порядочно... Ихъ создала деревенская грамотность. Это нѣчто въ родѣ раскольничьихъ начетчицъ и мастерицъ, хотя чернички еще и не дошли до ихъ вліянія на массу. Совершенно новое явленіе, которое еще только складывается. Я вамъ кое-что разскажу о нихъ. Очень любопытный фактъ.
   На ярмаркѣ все было типично, начиная съ домашняго сырья, которое предлагалось въ видѣ шерсти, льна, масла, и кожъ, и кончая ярмарочными торговцами, продававшими свой товаръ съ какой-то отчаянной энергіей, точно сегодня кончалось существованіе нашего грѣшнаго міра. Конкуренція происходила съ ожесточеніемъ самой братоубійственной войны, и можно было только удивляться, откуда эти ярмарочные торгаши берутъ столько словъ, суеты и какой-то воровской юркости. Деревенскія бабы стѣной осаждали главнымъ образомъ красный товаръ. Какой-нибудь красный платокъ или лента являлась завѣтной бабьей мечтой, выношенной годами. Гнетущая женщинъ всѣхъ географическихъ широтъ и долготъ страсть къ яркимъ тряпкамъ проявлялась здѣсь въ не менѣе яркой и интенсивной формѣ, чѣмъ гдѣ-нибудь въ привилегированномъ модномъ магазинѣ или въ гостиномъ дворѣ.
   Бѣдная политическая экономія могла только скромно молчать, подавленная этимъ натискомъ женскаго духа.
   -- Вѣдь послѣдніе гроши тащатъ сюда,-- возмущался Лещовъ.-- И къ чему ей, бабѣ, эти дурацкія ленты, платки и бусы?
   -- Покупаетъ, значитъ, нужно,-- попробовалъ я защитить покупающую бабу.
   -- Нужно?!.. Просто, глупость бабья.
   Для ярмарочнаго мужика центръ составляла продажа лошадей. Барышники, покупавшіе и продававшіе лошадей, превзошли даже краснорядцевъ. Нужно было видѣть эти возбужденныя лица, жадные глаза, ожесточенную жестикуляцію и всѣ пріемы, какими отчаянный человѣкъ хочетъ обмануть всѣхъ, даже самого себя. Эта продажа иллюстрировалась прогонкой лошадей и верховой скачкой. Какой-нибудь подручный бросался на лошадь, какъ ястребъ, и мчался по всей ярмаркѣ. Бѣдныя лошади выдѣлывали чудеса благодаря крику и кнутамъ.
   Рядомъ съ коннымъ рынкомъ помѣщался къ особомъ балаганѣ походный трактиръ, гдѣ пили литки и магарыча. За столомъ виднѣлся цѣлый рядъ мужицкихъ согнутыхъ спинъ, раскраснѣвшихся лицъ и махающихъ рукъ. Пьяное галдѣнье, пиликанье гармошекъ, пѣсни -- однимъ словомъ, все, какъ слѣдуетъ быть.
   Осмотрѣвъ въ общихъ чертахъ ярмарку, я отправился въ монастырь. Служба уже кончилась, и изъ монастырскихъ воротъ пестрой лентой плыла толпа богомольцевъ. Нищіе, калѣки, богомолки и вообще "странные люди" вытянулись отъ воротъ въ два ряда, ожидая великія и богатыя милости. Сбившаяся въ одну кучку толпа слѣпцовъ тянула "Лазаря". Слѣпецъ, этотъ "вожъ въ царствіе небесное", пользовался и пользуется особыми преимуществами въ средѣ остальной нищей братіи, привлекая къ себѣ самыя щедрыя подаянія, а поющій слѣпецъ почти аристократъ. Толпа богомольцевъ главнымъ образомъ состояла изъ женщинъ и стариковъ,-- мужики околачивались больше на ярмаркѣ.
   -- Если бы высчитать, сколько поденщицъ пропадаетъ вотъ по такимъ богомольямъ ежегодно,-- говорилъ Епифановъ, наблюдавшій вмѣстѣ со мной толпу,-- получаются страшныя цифры... И все бабы, бабы, бабы, безъ конца.
   -- Да, много поденщицъ,-- не могъ не согласиться я.
   -- Если бы воспользоваться всѣми этими поденщицами для какого-нибудь серьезнаго дѣла... Оцѣнимъ рабочій бабій день въ десять копеекъ, и то получатся милліоны.
   -- Да... Но вѣдь вы не можете сказать, что бабы мало работаютъ? Можетъ же она и отдохнуть. Затѣмъ, здѣсь еще есть крупный вопросъ совѣсти...
   Мы зашли въ самый монастырь. Центръ занимала старинная, точно вросшая въ землю церковь. Кругомъ стѣны шли низенькія постройки, въ которыхъ помѣщались кельи, пекарня, трапезная, кладовая и разныя другія хозяйственныя помѣщенія. Въ общемъ этотъ домъ Божій выглядѣлъ такъ уютно и мирно, и только сторожевыя башни на углахъ стѣнъ говорили о другомъ времени, когда обительскій миръ и тишина нарушались какимъ-то недругомъ. Около церкви вытянулись въ нѣсколько рядовъ надгробные памятники, подъ которыми вкушали вѣчный покой обительскія грудницы. Передъ одной могильной плитой столпилась кучка богомольцевъ. Стоялъ аналой, теплилось нѣсколько свѣчъ, и молоденькая послушница ровно и звонко читала "канонъ", точно вытягивала серебряную нитку. Стоявшія за ней бабы вздыхали, вытирали слезы и какъ-то торопливо откладывали земные поклоны, точно платили долгъ тому, кто лежалъ вотъ подъ этой плитой.
   -- Кто тутъ похороненъ?-- спросили мы проходившую мимо насъ старушку-монахиню.
   -- А сестра Фаина, схимонахиня. Жила въ затворѣ тридцать лѣтъ... Великая была трудница и оказывала всѣмъ великую помощь. Были даже явлены нѣкоторыя знаменія...
   Монастырскій дворъ былъ заполненъ богомолками. Онъ кучками сидѣли на землѣ и, какъ пчелы, облѣпили всѣ скамьи и монастырскія крылечки. У трапезной сбилась густая толпа спеціально-профессіональныхъ богомолокъ, съ котомками за плечами, длинными палками въ рукахъ и какими-то запеченными лицами. Монастырская трапеза не могла вмѣстить всю эту толпу разомъ, и кормленіе происходило по очереди. Статистикъ презрительно фыркнулъ и проговорилъ:
   -- Это -- спеціальные дармоѣды, которые шатаются всю жизнь изъ одного монастыря въ другой, съ одного богомолья на другое... Если высчитать, сколько они истребятъ только въ одинъ годъ вотъ такихъ даровыхъ обѣдовъ и ужиновъ -- цѣлую армію можно прокормить.
   Мы зашли въ церковь. Я люблю такія старинныя церкви, въ которыхъ васъ охватываетъ какое-то тихое раздумье. Воображеніе поднимаетъ картины далекаго дѣтства, слова первой дѣтской молитвы ("Господи, помилуй папу и маму, брата Колю, кучера Якова и всѣхъ православныхъ христіанъ!"), то привычное благоговѣніе, которое вызывается словами церковной молитвы.
   Въ церкви кое-гдѣ теплились передъ образами лампады, а предъ стариннымъ образомъ Скорбящей горѣли сотни свѣчей. Старушка манатейная монахиня старчески дребезжавшимъ голосомъ читала акаѳистъ. Около нея однимъ стадомъ сбились молившіяся женщины,-- тутъ были только однѣ женщины. Слышались тяжелыя всхлипыванія, подавленныя слезы и глухія рыданія.
  

III.

   -- Если бы высчитать всю энергію, которая затрачивается человѣчествомъ на культъ, затѣмъ высчитать стоимость всѣхъ принадлежностей церковныхъ и монастырскихъ зданій...
   Епифановъ только махнулъ рукой, подавленный громадностью получавшейся величины. Онъ могъ думать только цифрами, и каждое явленіе частной и общественной жизни отливалось для него въ форму цифровыхъ столбцовъ.
   Когда мы подходили къ нашему стану, онъ точно дополнилъ высказанную раньше мысль:
   -- Какой-то французъ вычислилъ, что если бы утилизировать всю энергію, затрачиваемую людьми на одни поцѣлуи, то ею можно было бы замѣнить работу всѣхъ паровыхъ машинъ, какія существуютъ.
   Начинало уже смеркаться, и нашъ станъ издали представлялъ живописную картину. Разведенный Ермиломъ костеръ горѣлъ какъ-то особенно весело, а около него цыганскимъ таборомъ расположилась вся компанія.
   -- Гдѣ вы пропали,-- крикнулъ Лещовъ, размахивая руками.-- А мы васъ ждемъ. Нужно рѣшить вопросъ. Дѣло въ томъ, что мы рѣшили остаться здѣсь ночевать. Ночь теплая, на свѣжемъ воздухѣ отлично, m-me Сельцова переночуетъ въ монастырѣ у тетки.
   Я только теперь замѣтилъ сидѣвшую рядомъ съ Лещовымъ старушку-монахиню. Она была вся точно восковая, и только выцвѣтшіе сѣрые глаза смотрѣла такъ любовно и кротко, да безкровныя губы улыбались тихой, ласковой улыбкой. Широкія складки монастырскаго темнаго одѣянія придавали ей видъ тѣни,-- о существованіи живого тѣла подъ этими складками можно было только догадываться. Но тону, какимъ Лещовъ говорилъ о "m-me Сельцовой", я догадался, что онъ успѣлъ уже съ ней поссориться, какъ ссорился постоянно со всѣми и даже съ самимъ собою.
   -- Что же, отлично,-- согласились мы съ Епифановымъ въ одинъ голосъ.
   Докторъ Орловъ лежалъ около огня съ соломинкой въ зубахъ и слушалъ, какъ Сельцова споритъ съ Бобрикомъ.
   -- Скажите мнѣ, пожалуйста, для чего же васъ учили?-- выкрикивая она съ азартомъ.-- Да. Государство затратило на васъ громадныя средства, а вы не можете защитить даже одной бабы.
   -- Анна Ивановна, это зависитъ не отъ меня,-- оправдывался Бобрикъ: онъ постоянно оправдывался, когда говорилъ.-- Видите ли, законъ такой.
   -- Не можетъ быть! Вы, просто, скверно учились и не знаете законъ. Не можетъ быть такого закона, который позволялъ бы одному человѣку увѣчить другого... да. Простая логика вамъ скажетъ это.
   -- Видите ли, Анна Ивановна, законъ не знаетъ отвлеченнаго человѣка,-- продолжалъ Бобрикъ оправдываться.-- Законъ знаетъ отца, мать, дѣтей, мужа и жену, и сообразно съ этимъ распредѣляетъ права и обязанности. Въ данномъ случаѣ мы имѣемъ дѣло съ человѣкомъ-женой, которую мужъ бьетъ и которая должна все-таки жить съ нимъ, кака врачъ не удостовѣритъ, что эти побои грозятъ опасностью жизни вотъ этого человѣка-жены. Мой мѣщанинъ, напримѣръ, дѣлалъ такъ: схватитъ ухватъ и давай имъ полосовать жену, потомъ загонитъ ее между печью и стѣной и давай тыкать ухватомъ, куда напало -- въ животъ, въ грудь, въ лицо. Прибавьте, что моя довѣрительница въ моментъ этихъ побоевъ была еще беременна. Она нѣсколько разъ убѣгала отъ мужа къ отцу, но мужъ являлся и уводилъ ее домой, т.-е. тащилъ за. волосы по всей улицѣ, топталъ ногами, билъ каблукомъ въ лицо. Я представлялъ свою избитую довѣрительницу нѣсколько разъ врачу, но тотъ находилъ каждый разъ, что побои еще недостаточны,-- нѣтъ настоящаго членовредительства.
   -- Что же нужно?-- въ ужасѣ спрашивала Сельцова.
   -- Что нужно? Вотъ когда онъ ей выткнетъ глазъ, откуситъ носъ, переломитъ руку или ногу, вышибетъ ребро,-- тогда она получить отдѣльный видъ на жительство и превратится опять просто въ человѣка.
   -- Ахъ, какіе ужасы!..
   -- Да вотъ спросите доктора или Епифанова,-- оправдывался Бобрикъ.-- Они должны знать.
   -- Послушайте, Бобрикъ, я согласна, что законъ жестокъ. Допустимъ. Но вѣдь избитая женщина бѣжитъ къ земскому начальнику, въ волостное правленіе, къ прокурору,-- вѣдь они живые люди, у нихъ есть матери, жены, сестры, дочери... Неужели и они не могутъ обойти законъ?
   -- Нѣтъ, не могутъ... Жалѣютъ несчастныхъ бабъ, а сдѣлать все-таки ничего не могутъ.
   -- Если бы высчитать, сколько ежегодно мужьями переламывается жениныхъ реберъ,-- подводилъ итогъ Епифановъ,-- получилась бы очень почтенная цифра. Не помню, и гдѣ-то читалъ, что въ Англіи устроенъ даже хирургическій госпиталь спеціально для женщинъ, изувѣченныхъ мужьями. Намъ еще далеко до этого, и пока мы довольствуемся домашними средствами...
   -- Докторъ, что же вы молчите?-- взмолилась Сельцова такимъ тономъ, точно отъ доктора зависѣло измѣненіе всѣхъ европейскихъ законодательствъ. Вѣдь, это ужасно! Это несправедливо!..
   -- Я могу вамъ для иллюстраціи привести нѣсколько случаевъ изъ своей практики,-- отозвался докторъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ.-- Дѣйствительно, бабъ увѣчатъ и бьютъ на смерть, а мы ихъ вылѣчиваемъ, чтобы можно было опять ихъ бить и увѣчить. У меня, напримѣръ, былъ такой случай. Замѣтьте, дѣло въ деревнѣ, гдѣ нравы сравнительно съ городомъ лучше, что зависитъ не столько отъ ихъ чистоты, сколько отъ того, что баба является главной рабочей скотиной. Да, такъ деревенскій парень женится по любви, противъ воли родителей, и начинается исторія. Свекоръ и свекровь изводятъ бабенку своимъ чередомъ, а мужъ своимъ... Морили они ее голодомъ и холодомъ, истязали всячески, подвѣшивали къ потолку за ноги и хлестали вожжами,-- однимъ словомъ, продѣлывали все, что только могли придумать. Нѣсколько разъ бабенка въ буквальномъ смыслѣ уползала на четверенькахъ къ своимъ, отлеживаясь недѣли двѣ, и ее опять водворяли къ мужу. Начинались новыя истязанія, пытки и битье,-- били съ спеціальной цѣлью заколотить въ гробъ нелюбимую сноху. Она убѣгала два раза въ городъ, откуда ее и возвращали этапнымъ порядкомъ. Вотъ мнѣ и приходилось ее лѣчить разъ десять... Это былъ какой-то битокъ, а не человѣкъ. Кончилось тѣмъ, что она сошла съ ума отъ побоевъ... Самое страшное въ этомъ случаѣ то, что всѣ себя чувствуютъ "въ полномъ своемъ правѣ".
   -- Довольно, довольно, докторъ...-- какъ-то стонала Сельцона, затыкая уши.-- Вы такой же, какъ и всѣ другіе мужчины.
   Лещовъ сидѣлъ въ сторонкѣ и вполголоса разговаривалъ съ теткой. Старушка такъ любовно смотрѣла на него, качала головой и вздыхала. Видимо, онъ чѣмъ-то ее огорчалъ и сердился на себя, что такъ выходитъ. Лещовъ положительно обладалъ талантомъ обижать даже близкихъ людей, которыхъ любилъ и которые отлично знали, что онъ совсѣмъ не желаетъ ихъ обидѣть. Такъ онъ успѣлъ поссориться съ Сельцовой, какъ оказалось, изъ-за политической экономіи. Дѣло объяснилось, когда Сельцова отправлялась ночевать въ монастырь.
   -- Желаю вамъ серьезно подумать относительно вашихъ печальныхъ заблужденій,-- совѣтовала она.-- А завтра поговоримъ...
   -- О чемъ тутъ говорить?..
   -- Вотъ это прекрасный способъ что-нибудь доказывать... я вамъ прямо формулировала, что, вашей политической экономіи не существуетъ, какъ науки вообще, потому что она говоритъ только о мужчинѣ, какъ и ваши законы. Да, да... Вы всегда твердите одно: мужикъ, бѣдный мужикъ, несчастный мужичокъ. А забываете одно, что баба имѣетъ гораздо больше значенія для вашей политической экономіи, потому что у ней ровно 365 рабочихъ дней, а у мужика не больше сотни. Аотъ спросите Епифанова... Вы говорите о женщинѣ только въ тѣхъ случаяхъ, когда она фигурируетъ въ качествѣ работницы гдѣ-нибудь на фабрикѣ, поденщицей и т. д. Русская баба не только родила и вскормила всю русскую исторію, но и кормитъ ее своимъ безыменнымъ бабьимъ трудомъ.
   -- Позвольте, Анна Ивановна, это ужъ какой-то апоѳеозъ бабы...
   -- Нѣтъ, нѣтъ, это только правда и очень обидная правда для васъ.
   -- Что же, по-вашему, должна быть особая бабья политическая экономія?
   -- А отчего бы ей и не быть, Аѳанасій Иванычъ?
   Когда монахиня и Сельцова исчезли въ ночной мглѣ, Епифановъ засмѣялся и не безъ ядовитости замѣтилъ:
   -- Если разобрать справедливо, такъ Анна-то Ивановна правду говоритъ...
   -- Если, если,-- передразнивалъ Лещовъ.-- Во-первыхъ, она никогда не говоритъ, а выпаливаетъ залпами.
   -- Вотъ она вамъ и запалила.
   Эта сцена разсмѣшила доктора, и поэтому Лещовъ накинулся на него.
   -- Вы-то чему обрадовались? Ужъ вамъ-то, кажется, можно было понять, въ чемъ дѣло.
   -- Именно?
   -- Очень просто: и m-me Сельцова и моя почтенная тетушка -- типы вырожденія... Да. Это -- послѣдніе могикане... Знаете, о чемъ я говорилъ давеча съ теткой? Она, изволите ли видѣть, вдругъ заскучала о своемъ покойномъ мужѣ, который умеръ всего только двадцать лѣтъ назадъ и который билъ и увѣчилъ ее не хуже вашего мужика. А она теперь панихиды по немъ служитъ да свѣчи ставитъ... и m-me Сельцова скоро достигнетъ этой же степени совершенства. я ненавижу женщинъ...
   Послѣднее открытіе, кажется, удивило даже самого оратора, и онъ добродушно захохоталъ
  

IV.

   Когда наши дамы удалились, всѣ почему-то почувствовали себя легче, точно освободились отъ какой-нибудь тяжести. И монахиня-тетушка и Сельцова -- прекрасныя женщины, а все-таки какъ-то лучше безъ нихъ, т.-е. свободнѣе. Лещовъ развалился на спинѣ въ самой непринужденной позѣ, Епифановъ -- тоже, затѣмъ въ тонѣ самаго разговора чувствовалась та мужская свобода, которая придаетъ особую прелесть такимъ ночевкамъ въ лѣсу. Надъ нашими головами синимъ шатромъ круглилось такое чудное небо, въ сторонѣ монастырь свѣтился рѣдкими огоньками, точно громадный фонарь, а тамъ ярмарка горѣла яркими огнями, точно какой-то громадный лагерь. Рѣчонка Убіенная заволакивалась легкой дымкой тумана. Воздухъ былъ такой теплый, ароматный. Хотѣлось безъ конца сидѣть у огонька и безъ конца думать. Гдѣ-то звонко ржали лошади, перекликались собаки, слышались обрывки пьяной ярмарочной пѣсни.
   -- Ей-Богу, хорошо!-- резюмировалъ Лещовъ общее настроеніе такимъ тономъ, точно кто-то оспаривалъ его.
   Наши кучера тоже, кажется, поддались поэзіи лѣтняго вечера и потихоньку о чемъ-то говорили. Доносились только отдѣльныя фразы. Я различилъ грубоватый голосъ Ермила, который говорилъ:
   -- Ежели которая женщина правильная, такъ она не позволитъ...
   -- А ежели она, напримѣръ, законъ приняла?-- тихо отвѣтилъ другой, молодой голосъ,-- это говорилъ другой кучеръ, совсѣмъ еще молодой парень.-- Коли ты дѣвка -- вся твоя воля, а коли законъ приняла -- моя воля. Значитъ, имѣю полное право... Теперь возьми барина, купца -- у нихъ полное право надо мной, и у меня надъ женой. У васъ, старовѣровъ, никакихъ понятіевъ нѣтъ. Поучилъ жену, а она сейчасъ тебѣ: до свиданія. Какой же ты ужъ мужъ послѣ этого?
   -- Ничего ты не понимаешь и поэтому молчи... Чего ты стоишь безъ бабы-то?
   Затронутый "бабій вопросъ" продолжалъ служить темой разговора. Докторъ разсказалъ цѣлый рядъ ужаснѣйшихъ случаевъ истязаній замужнихъ женщинъ, Бобрикъ тоже,-- получалась вопіющая картина темнаго звѣрства. Спорилъ одинъ статистикъ.
   -- Все это отдѣльные случаи, господа, какъ болѣзни. Да, они ужасны, несправедливы -- если хотите, но еще хуже то, что составляетъ норму. Анна Ивановна была права, когда подняла вопросъ о бабьей политической экономіи. Да... Лещовъ, пожалуйста, не спорьте и дайте высказаться. Вѣдь такъ называемый женскій вопросъ захватываетъ только женщину нашего круга, вообще -- даму. Разговоры о женскомъ трудѣ немного курьезны, потому что никто такъ не работаетъ, какъ русская женщина, т.-е. баба. У нея нѣтъ даже праздниковъ, потому что въ праздники у нея еще больше работы и заботъ: нужно заготовить всякое угощеніе, ребятишкамъ обновку сшить,-- однимъ словомъ, быть не хуже другихъ. У бабы, кромѣ хлопотъ по домашнему хозяйству, ухода за ребятами, есть и работа въ полѣ, и пряжа, и тканье, и шитье. У насъ такой обычай, что мужа должна одѣвать жена изъ своихъ средствъ. Гдѣ хочешь, тамъ и бери. Вотъ ей и приходится хватать работу на сторонѣ, тащить свои новины и домашнее сукно на ярмарку, чтобы вышибить въ буквальномъ смыслѣ грошъ. Трудно русской бабѣ... Поэтому она и недовольна, когда родится дѣвчонка, потому что ей впередъ жаль эту безотвѣтную вѣковую труженицу. Прибавьте къ этому вѣчный гнетъ семьи, отношеніе свысока и собственное самоуниженіе.
   -- Но вѣдь есть же протестъ съ ея стороны въ какой-нибудь формѣ?-- спрашивалъ я.-- Въ Сибири въ каждомъ селѣ есть своя отравительница, которая помогаетъ забитымъ бабамъ. Уже почти вошло въ обычай, и всѣ смотрятъ на это сквозь пальцы...
   -- А у насъ чернички... Русскій человѣкъ отъ всякой бѣды спасается бѣгствомъ. Цѣлыя области разбѣгались "врозь" отъ крутого посадника, отъ лихого боярина, отъ приказной волокиты и всякаго другого лихолѣтья. Нынѣшняя баба бѣжитъ отъ "закона" -- не хочу принимать закона, и конецъ тому дѣлу. Да вотъ взять хоть тотъ же женскій монастырь -- это историческій протестъ русской простой бабы противъ окружающей ее неправды. Если сосчитать -- сколько милліоновъ бабьихъ жизней заживо было похоронено по монастырямъ!.. Конечно, съ экономической стороны монастыри являются въ системѣ народнаго хозяйства живымъ минусомъ, все это такъ, но нужно же принять во вниманіе, что и у бабы есть свои вопросы совѣсти, неясное стремленіе къ какому-то идеалу, жажда какого-то подвига. Да... Въ монастыри уходитъ все энергичное, что еще нашло въ себѣ силы вырваться изъ семейной обстановки. Работы и въ монастырѣ достаточно, но здѣсь ее по крайней мѣрѣ не бьютъ, не увѣчатъ, не унижаютъ. Все это гораздо серьезнѣе, чѣмъ мы привыкли думать... Стоитъ посмотрѣть, какъ молятся вотъ эти бабы Скорбящей -- онѣ чувствуютъ себя здѣсь людьми, это самое главное. Дома-то ей въ буквальномъ смыслѣ перекреститься некогда. Если сосчитать... Впрочемъ, что тутъ говорить!..
   Статистикъ умолкъ и даже сконфузился, подавленный вырвавшимся противорѣчіемъ. Въ результатѣ получилось что-то такое громадное и очень ужъ чувствительное, чего нельзя было разрѣшить никакими "если" и никакими цифровыми данными, діаграммами и "средними". Лещовъ даже захохоталъ.
   -- Значитъ, вы защищаете монастыри вообще, а женскіе монастыри въ особенности, г. статистикъ?-- ядовито спрашивалъ онъ; эпитеты "господинъ" и "madame" онъ употреблялъ для самаго серьезнаго огорченія.-- Это обскурантизмъ...
   -- Я только констатирую историческій фактъ, Аѳанасій Иванычъ... Слишкомъ сложное, большое и своеобразное явленіе, чтобы мѣрить его нашимъ обыкновеннымъ аршиномъ. Это дѣло народной совѣсти...
   -- Я люблю монастыри!-- заявлялъ Бобрикъ своимъ оправдывающимся тономъ.-- Знаете, въ нихъ есть что-то такое... да... вообще...
   Поднялся вдругъ самый отчаянный споръ, какъ иногда загорается съ трескомъ потухавшій костеръ, когда огонь найдетъ новый горючій матеріалъ. Я съ докторомъ представляли "почтенную публику". Лещовъ вскочилъ на ноги и принялся размахивать руками.
   -- И это молодое поколѣніе?!-- взывалъ онъ какимъ-то пророческимъ стономъ.-- Да знаете ли, во что обращается молитва, когда откладываютъ кресты совершенно машинально? Это рефлексъ -- не больше...
   Онъ побѣдоносно посмотрѣлъ на "почтенную публику", требуя одобренія, какъ однимъ словомъ выигравшій все дѣло. Да, рефлексъ... А вы -- жалкіе обскуранты и межеумки, которымъ не справиться съ первой попавшейся сладенькой и чувствительной мыслишкой. Слышите: рефлексъ!..
   Мнѣ нравятся русскіе споры, хотя они въ большинствѣ случаевъ и кончаются ничѣмъ. Въ сущности мы совсѣмъ не умѣемъ спорить, горячимся, какъ дѣти, и даже не замѣчаемъ, какъ предметъ спора уже исчезаетъ, и противники съ трудомъ вспоминаютъ, съ чего началось.
   -- Всѣ нѣмцы -- подлецы!- хриплымъ голосомъ повторялъ Лещовъ.-- И я съ удовольствіемъ оторвалъ бы голову какому-нибудь Бисмарку..
   -- Аѳанасій Иванычъ, позвольте, при чемъ же тутъ Бисмаркъ?-- оправдывался Бобрикъ.-- Мы говорили о романѣ Золя "Лурдъ"...
   -- И вашъ Золя мерзавецъ!-- гремѣлъ Ледовъ.-- Гнидой французишка... я франко-русское единеніе -- чепуха!
   -- А Пастеръ?..
   -- И Пастеръ...
   Лещовъ посмотрѣлъ кругомъ и только что-то промычалъ, чувствуя, что вконецъ зарапортовался.
   -- Пора спать, вотъ что...-- проговорилъ онъ, чтобы сказать что-нибудь.-- Вонъ и докторъ спитъ.
   Это былъ блестящій выходъ изъ затруднительнаго положенія. Вопросъ о монастыряхъ былъ разрѣшенъ самымъ основательнымъ образомъ. Докторъ дѣйствительно спалъ, какъ и слѣдуетъ "почтенной публикѣ", а я усиленно боролся съ дремотой,
   Спорщики улеглись кругомъ огня въ довольно живописныхъ позахъ, въ какихъ рисуютъ итальянскихъ разбойниковъ и оперныхъ героевъ. Лещовъ и Епифановъ сейчасъ же уснули, а Бобрикъ долго ворочался и наконецъ нерѣшительно спросилъ:
   -- Господа, отчего мы ничего не спѣли сегодня?
   Въ отвѣтъ послѣдовалъ легкій носовой свистъ, и Бобрикъ обратился ко мнѣ:
   -- Знаете, а я... совершенно разочаровался, во всемъ разочаровался. Не стоитъ жить... да. Я вамъ скажу (Бобрикъ оглядѣлся кругомъ и понизилъ голосъ) тайну: я кончу самоубійствомъ. Меня никто не понимаетъ...
   Извинившись за свою откровенность, будущій самоубійца улегся поудобнѣе и сейчасъ же заснулъ.
   Мнѣ очень хотѣлось спать, но, когда все стихло, сонъ отлетѣлъ. Я присѣлъ къ огню и смотрѣлъ, какъ догораютъ послѣдніе сучья. Ярмарка уже затихла. Взошелъ мѣсяцъ, и бѣлыя монастырскія стѣны рѣзко выступали въ какомъ-то зеленоватомъ сіяніи. Желтые огоньки въ кельяхъ гасли одинъ за другимъ. Тишина нарушалась только стрекотаньемъ неугомонныхъ кузнечиковъ и коростелемъ, который какъ-то особенно назойливо скрипѣлъ въ болотѣ. Хорошо такъ сидѣть ночью въ лѣсу у огонька и хоть на время позабыть все городское. Мысли идутъ такъ спокойно, точно плывутъ, какъ незримо плывутъ ночныя облака.
   -- Баринъ, а я вотъ еще дровецъ принесъ...-- проговорилъ за мной осторожный голосъ.
   Это былъ Ермилъ, принесшій цѣлую охапку сухихъ сучьевъ. Ему, видимо, тоже не спалось, и, подложивъ въ огонь сучьевъ, онъ присѣлъ рядомъ со мной.
   -- Ты это что не спишь, Ермилъ?
   -- А выспимся... Ночь-то ужъ очень хороша. Произволенье Божецкое... Охъ-хо-хо!.. Грѣхи наши тяжкіе... А вѣдь каждый по-своему старается, чтобы какъ ни на есть лучше устроить, а поглядишь -- и вышло никуда негодно. Вотъ оно какое дѣло... Слабъ человѣкъ. Да...
   Очевидно, Ермилу хотѣлось разговориться, но у него не было подходящихъ словъ. Можетъ-быть, его заинтересовалъ непонятный господскій разговоръ, а можетъ-быть, просилась своя мужицкая дума. Онъ только махнулъ рукой и отошелъ отъ меня, а мнѣ почему-то сдѣлалось совѣстно.
  

V.

   Я такъ и не заснулъ,-- сонъ былъ переломленъ. На монастырской колокольцѣ точно сонный колоколъ "отдалъ" одиннадцать часовъ. Мои спутники спали, какъ зарѣзанные, и я могъ только завидовать. А въ головѣ мысли такъ и роились... Мысленно я перебиралъ сегодняшнія впечатлѣнія: ярмарочную суматоху, акаѳистъ у Скорбящей, канунъ на могилѣ схимницы, горячіе споры. Послѣдніе положительно не выходили у меня изъ головы, и я старался возстановить связь между отдѣльными моментами, начиная отъ бабьей политической экономіи и кончая Пастеромъ. Вѣдь надо же было все это придумать, причемъ каждый старался внести свое. Въ умѣ я перебиралъ всѣхъ этихъ случайныхъ знакомыхъ и долженъ былъ сознаться, что всѣ они такіе хорошіе, по-русски хорошіе, а это одно уже стоитъ несчастія. Увлекшійся Лещовъ говорилъ: "у меня въ третьемъ году былъ хоррошій плевритъ..." Чистая бѣда съ русскимъ хорошимъ человѣкомъ. Его, во-первыхъ, всѣ любятъ, хвалятъ и его же потомъ ругательски ругаютъ, потому что изъ трехъ человѣкъ всегда составится четыре партіи. Получается хорошая словенская рознь... Вкратцѣ я перебиралъ біографіи моихъ знакомыхъ, спавшихъ сейчасъ около огня, и говорилъ про себя: право, хорошіе, милые люди, съ самыми хорошими стремленіями. Только на фонѣ вотъ этого захолустнаго богомолья всѣ мы являлись какими-то чужими людьми, точно кто откололъ насъ отъ чего-то настоящаго, большого и цѣлаго. Нѣмецъ-докторъ, нѣмецъ-статистикъ, нѣмецъ-политико-экономъ, нѣмецкая женщина прежде всего чувствуютъ себя нѣмцами нѣмецкимъ народомъ, а насъ, вотъ эту маленькую кучку, отдѣляли отъ монастыря, ярмарки и даже нашихъ кучеровъ цѣлыя пропасти, и поэтому насъ заѣдало это чувство отчужденности.
   Мои мысли были прерваны какимъ-то слабымъ стономъ, донесшимся со стороны Убіенной. Потомъ стонъ повторился, хотя и слабѣе. Дѣло объяснилось, когда рѣзко пронесся дѣтскій плачъ и зловѣщее уханье -- это тѣшился филинъ. Впрочемъ, можетъ-быть, пищалъ какой-нибудь несчастный зайчишка, попавшійся въ когти ночного хищника. Эти стоны и плачъ сейчасъ же для меня связались съ названіемъ рѣки -- Убіенная. Кто здѣсь убитъ? Кто стоналъ въ послѣдній разъ? Кому были нужны эти стоны плачъ и кровь? Изъ исторіи монастыря неизвѣстно было ничего, кромѣ того, что онъ былъ основанъ сейчасъ послѣ татарщины. Всего вѣроятнѣе, что когда-нибудь хорошо похозяйничали татары, вырѣзали монастырекъ, все пограбили, пожгли и ушли, какъ уходитъ грозовая туча -- вотъ и вышла Убіенная. Долго, вѣроятно, оставался монастырекъ въ запустѣніи, пока опять не собрались сестры, и слабыя женскія руки возстановили благочестіе. Побѣдно загудѣлъ колоколъ, начались акаѳисты предъ Скорбящей, прилѣпился Торжокъ къ монашескому "отишію", и все пошло своимъ чередомъ. Народная память удержала только дату татарскаго погрома, и въ этотъ день, завтра, совершался крестный ходъ кругомъ монастырскихъ стѣнъ.
   Сегодняшняя ночь напомнила мнѣ такую же ночь на далекомъ Уралѣ, въ раскольничьемъ скиту, гдѣ не было звона, но зато совершалась цѣлопощная молитва. Сѣдой старецъ читалъ акаѳистъ тоже Скорбящей, и это чтеніе, скорбное и монотонное, какъ паденіе водяныхъ капель, такъ гармонировало и съ глухой пустыней, и съ лѣтней ночью, и съ тѣмъ настроеніемъ, которымъ были охвачены молящіеся. Я долго вслушивался въ слова раскольничьяго акаѳиста и понялъ только одно, именно -- что религіозное чувство тщетно искало тѣхъ великихъ словъ, въ которыхъ могла оы отлиться горячая вѣра. Обыкновенный человѣческій языкъ былъ слабъ, и между строкъ чувствовалась затаенная тоска отъ сознанія собственнаго несовершенства. Это былъ тоже стонъ и душевный плачъ.
   -- Экъ его ущемило!-- ворчалъ Ермилъ, подходя опятъ къ огню и прислушиваясь къ уханью филина.-- Тьфу!.. А слышали, баринъ, какъ давеча рѣка-то стонала, а потомъ ребячій плачъ?
   -- Это филинъ, Ермилъ...
   -- Филинъ-то филинъ, да не совсѣмъ. Мѣсто такое, убіенное. Много тутъ татарва крова продала неповинной... Старики сказываютъ, что они по рѣкѣ плыли на лодкахъ, а полонъ по берегу ведутъ. Мужиковъ побили, а бабъ въ орду волокутъ. Ну, тѣ ребятишекъ съ собой тащатъ... Глядѣли, глядѣли татары, да ребятишекъ всѣхъ въ лодки и покидали. Цѣлыхъ двѣ лодки накидали ребятишекъ-то, да такъ ихъ и пустили по рѣкѣ. Куда доплывутъ... Ну, безъ помощи-то ребятишки всѣ и замерзли. Вотъ откуда плачъ-то, а ты "филинъ"! Рѣка эта стонетъ, потому какъ тяжело ей отъ неповинной ребячьей крови... Однимъ словомъ, мѣсто такое!.. Охъ, грѣхи наши тяжкіе... Вотъ завтра Скорбящую будутъ поднимать. Стариннаго письма, образъ...
   Спеціальный культъ Скорбящей распространенъ по Руси изъ конца въ конецъ. Это самый чтимый образъ, а подъ его сѣнь стекаются милліоны нуждающихся и обремененныхъ, особенно женщинъ. Сколько явленныхъ и чудотворныхъ иконъ именно Скорбящей,-- кажется, нѣтъ обители, гдѣ бы за было своего образа такой Скорбящей, ознаменованнаго мѣстными чудесами и чудесными явленіями. Скорбящая на Убіенной служила напоминаніемъ далекаго и страшнаго народнаго бѣдствія, когда несчастныя матери-полонянки молились ей въ далекой татарской неволѣ за погибшихъ дѣтей, мужей, братьевъ и отцовъ. А сколько потомъ вотъ эта Скорбящая приняла бабьихъ слезъ и пролила свое божественное утѣшеніе въ изболѣвшую душу! Вы только представьте себѣ положеніе, когда человѣкъ уже ни откуда даже не ждетъ помощи, слова участія и милость, а тутъ можно прійти и выплакать все свое горе, очистить душу покаяніемъ и найти душевный покой. Слишкомъ много всякой бѣды прошло по русской землѣ, неправды и безысходнаго горя, а отсюда возникъ цѣлый культъ Скорбящей, т.-e. скорбящей за людскую неправду, слабости, грѣхи и кромѣшную тьму. У Скорбящей для всѣхъ и милость, и заступа, и пріютъ. Около Скорбящей нашли уютъ и женскія обители, прикрывшія материнскимъ крыломъ истерзанную бабью душу. Здѣсь всѣ вопросы рѣшались такъ просто и ясно, а больная совѣсть умирялась. Человѣкъ-звѣрь оставался тамъ, далеко отъ обительскихъ стѣнъ и обительскаго покоя. Сюда же пришла и стражница-богомолка, существо совершенно неизвѣстное интеллигентному человѣку и совершенно непонятное. Вѣдь такихъ богомолокъ бродитъ по Руси "несчерпаемое множество", говоря языкомъ Ермила. Что-нибудь вышибло эти "странныя души" изъ ихъ семейной обстановки, вышибло что-нибудь очень сильно, потому что женщинѣ не такъ-то легко порвать всѣ кровныя связи съ роднымъ угломъ. Можетъ-быть, ушла такая богомолка отъ домашней обиды, можетъ-быть, унесла съ собой неисходное горе, а можетъ-быть, ее вели отъ одной обители къ другой тѣ вопросы совѣсти, для которыхъ у простого неграмотнаго человѣка нѣтъ даже подходящихъ словъ. Получился цѣлый контингентъ "странныхъ" женщинъ, взыскующихъ града. Эта богомолка прошла черезъ всю русскую исторію и служила распространительницей спеціальнаго круга знаній, особенно въ глухихъ мѣстностяхъ, куда не доходили никакія вѣсти. Она несла сюда разсказы о внѣшнихъ и внутреннихъ событіяхъ, конкурируя съ служивымъ, а затѣмъ уже была внѣ конкуренціи, когда дѣла касалось святыхъ мѣстъ, угодниковъ, чудотворцевъ и подвижниковъ. Мужикъ еще могъ кое-что знать, бывая въ городѣ, попадая на службу и уходя на заработки, а баба всю жизнь проводила въ деревнѣ и съ жадностью слушала все, что ей разсказывала богомолка объ остальномъ мірѣ и другихъ людяхъ. Богомолка такимъ образомъ являлась чѣмъ-то въ родѣ живой энциклопедіи по самымъ жгучимъ вопросамъ. Трудно даже приблизительно представить себѣ то впечатленіе, которое она оставляла по себѣ и сколько послѣдовательницъ создавала. Съ простой деревенское бабой только одна богомолка говорила понятнымъ для нея языкомъ о святыхъ обителяхъ, о спасеніи души, о совѣсти и вообще обо всемъ, что составляло внутренняго человѣка. Съ распространеніемъ грамотности и народныхъ книгъ роль богомолка значительно умалится, но пока она еще всецѣло владѣетъ вниманіемъ народныхъ массъ, особенно по религіознымъ вопросамъ. Конечно, этимъ путемъ распространяется масса нелѣпостей, суевѣрія и того, что называется бабьими бреднями, но въ концѣ концовъ, эта бродячая бабья душа все-таки свой человѣкъ въ народѣ, родной а близкій.
   Начинало уже свѣтать. Звѣзды блѣднѣли и гасли. Въ лѣсу весело чирикнула первая птичка. Къ удивленію, я замѣтилъ, что и Ермилъ тоже не спитъ.
   -- Ермилъ, то же ты не спишь?
   -- Я выспался...
   Онъ опять подошелъ ко мнѣ, присѣлъ къ огоньку и молча принялся смотрѣть на огонь.,
   -- Ты изъ старовѣровъ, Ермилъ?
   -- Такъ точно, по старой вѣрѣ...
   -- У васъ лучше?
   -- Которое лучше, которое хуже... Понятія больше у насъ, потому какъ у насъ баба почитай сплошь грамотная. Православная-то баба куды годна, а наша все знаетъ: и канунъ по покойникѣ говоритъ, и молитвы всякія отчитаетъ. Православнаго похоронятъ на кладбищѣ, и конецъ тому дѣлу, а у насъ поминки сами бабы управятъ -- и почитаютъ надъ могилкой, и ладаномъ покадятъ, и все справятъ, какъ тому быть. Какъ же можно сравнить... Православныя-то бабы и молиться по-настоящему не умѣютъ, а у насъ вездѣ бабья молитва идетъ. И ребятъ сами грамотѣ учатъ...
   Помолчавъ немного. Ермилъ прибавилъ:
   -- Одно нехорошо у насъ -- очень ужъ большую волю забрала наша баба, потому какъ она не въ настоящемъ законѣ живетъ и страху настоящаго не знаетъ.
   Раздался благовѣстъ къ заутренѣ. Мѣрно и тихо катилась мѣдная волна звуковъ въ утреннемъ воздухѣ, а ему отвѣчало изъ лѣсу и съ рѣки далекое эхо.
  

VI.

   Я заснулъ только утромъ, когда солнце взошло, заснулъ тревожнымъ и безпокойнымъ сномъ. Сквозь сонъ я слышалъ, какъ пришла Сельцова, какъ принесли самоваръ, какъ звенѣли чайная ложечки, какъ наконецъ поднялся вчерашній споръ. Солнце начинало уже сильно грѣть, а я продолжалъ лежать на травѣ, отдаваясь сладкой дремотѣ. Мнѣ нравилось, какъ просто и убѣжденно говоритъ Сельцова,-- она вся въ этомъ голосѣ, простая, любящая, всю жизнь не знавшая, на что употребить и свои силы, и любовь, и чувство. Въ каждомъ новомъ человѣкѣ она видѣла свой идеалъ, а потомъ разочаровывалась.
   -- А мы тутъ вчера долго спорили безъ васъ,-- извинялся Бобрикъ, видимо отложившій самоубійство до слѣдующаго раза.-- Какъ жаль, что васъ не было.
   -- О чемъ же спорили?
   -- П все о томъ же, о чемъ и раньше...
   -- Не стоило... Есть вещи, которыя нельзя доказать и которыя можно только чувствовать. Да, чувствовать... мнѣ даже теперь какъ-то странно было бы спорить съ вами. Это все равно, что доказывать, что сейчасъ свѣтитъ солнце, зеленѣетъ трава, чирикаютъ птицы. Я провела такую хорошую ночь у тетушки Аѳанасія Иваныча...
   -- Съ чѣмъ васъ и поздравляю, m-me Сельцова,-- сердито отозвался Лещовъ.
   Сельцова обиженно замолчала. Видимо, она принесла съ собой такое хорошее, умиротворенное настроеніе, а тутъ оно сразу разбивается при первой же встрѣчѣ съ "современниками" въ лицѣ Лещова. Бобрикъ конфузился за грубый тонъ Лещова и съ радостью извинился бы за нero, если бы это было возможно.
   Но споръ все-така поднялся, благодаря какому-то заявленію Епифанова, котораго я не разслышалъ.
   -- Ну ужъ, извините, пожалуйста: это я говорилъ!-- вступился Лещовъ.
   -- Нѣтъ, я, Аѳанаслй Иванычъ... Вы припомните хорошенько: вы сказали...
   -- Ничего надобнаго я не говорилъ. Вы меня, кажется, считаете дуракомъ...
   -- Да вотъ докторъ благородный свидѣтель.
   Но благородный свидѣтель оказался самимъ обыкновеннымъ лукавымъ царедворцемъ и дипломатически уклонился отъ третейскаго суда.
   -- Нѣтъ, вы говорили!-- вступился Бобрикъ съ молодымъ азартомъ.
   Лещовъ взглянулъ на него и презрительно фыркнулъ, такъ что Бобрикъ закраснѣлъ вмѣстѣ съ ушами.
   -- Да будетъ вамъ, господа,-- проговорила Сельцова.-- Все равно, каждый останется при своемъ...
   -- Вы, кажется, принимаете насъ за идіотовъ...-- сгрубилъ Лещовъ.
   Благовѣстъ къ поздней обѣднѣ разомъ прекратилъ всѣ недоразумѣнія.
   -- Пора домой, господа.-- заявилъ докторъ.-- Дѣлать намъ здѣсь рѣшительно нечего...
   -- А мнѣ бы хотѣлось посмотрѣть, какъ будутъ поднимать Скорбящую,-- нерѣшительно замѣтила Сельцова.
   -- И мнѣ тоже,-- откликнулся Бобрикъ эхомъ.
   -- Пока мы будемъ собираться, обѣдня кончится,-- объясняла Сельцова какимъ-то особенно мягкимъ голосомъ, какимъ говорятъ съ дѣтьми.-- Право, интересно посмотрѣть на толпу...
   Мы подходили всей гурьбой къ монастырскимъ вратамъ, когда начался торжественный перезвонъ "на выносъ". Колокола точно замерли, когда всколыхнулась тысячная, толпа. Нищіе и калѣки были совсѣмъ прижаты къ стѣнѣ и походили издали на кучки лохмотьевъ. Ярмарка пустовала, отдавая дань общему благочестивому порыву. Вотъ послышалось стройное пѣніе женскихъ голосовъ, вотъ показались хоругви, а за ними большой старинный образъ Скорбящей, точно плывшій по воздуху. Моментъ былъ торжественный, что было такъ ярко написало на всѣхъ лицахъ. За духовенствомъ чернымъ хвостомъ вытянулись монахини. Простыя бабы съ подавленными причитаніями и вздохами такъ и лѣзли въ толпу, пробиваясь поближе къ иконѣ. Десятки богомолокъ съ котомками за плечами и палками въ рукахъ, видимо, чувствовали себя дома и ссаживали напиравшую толпу. Рядомъ съ нами стояла старушка-крестьянка съ почернѣвшимъ отъ солнца лицомъ и молча утирала слезы умиленія.
   -- Ты откуда, бабушка?-- шопотомъ спрашивала ее Сельцова.
   -- По обѣщанію, касатушка... Сынъ померъ... Сподобилась недостойная помолиться Скорбящей.
   -- Интересно бы знать, что чувствуютъ сейчасъ ярмарочные воры и барышники,-- шепталъ мнѣ Лещовъ.-- Табло... Анна Ивановна, пора домой. Кажется, все видѣли...
   -- Минуточку подождемте, Аѳанасій Иванычъ. Вѣдь вамъ рѣшительно все равно...
   Лещовъ презрительно пожалъ плечами и не удостоилъ отвѣтомъ. Его возмущало, что Епифановъ и Бобрикъ отправились за крестнымъ ходомъ, какъ богомолки. Впрочемъ, онъ успокоился, обозвавъ ихъ кисло-сладкими угодниками.
   Вся площадь быстро опустѣла, и кромѣ насъ остались только калѣки, лишенные возможности двигаться, да двое городовыхъ, разсорившихся изъ-за папиросной коробки, которую бросилъ Лещовъ.
   Когда черезъ полчаса показались съ другой стороны колыхавшіяся въ воздухѣ хоругви и послышалось пѣніе, Сельцова наклонилась ко мнѣ и какъ- за особенно быстро заговорила, роняя слова:
   -- Мнѣ кажется, что я умерла... да. Это идетъ страшный судъ, а мы всѣ ждемъ... Намъ страшно, потому что все извѣстно. Рѣшительно все, что мы дѣлали, чувствовали и думали... Вотъ такое же пѣніе... блескъ... и хорошо и жутко... Всѣ тутъ: и богатые и бѣдные, здоровые и калѣки, убійцы и насильники... и мы стоимъ и ждемъ., Намъ было больше дано, и съ насъ больше спросится... Земное все отошло далеко-далеко, а только говоритъ одна совѣсть... Все наполнено совѣстью, и нѣтъ больше ни мужчинъ ни женщинъ. А тамъ въ глубинѣ, въ голубомъ сіяніи сидитъ Скорбящая и смотрятъ на насъ такими печальными глазами, а мы всѣ такіе гадкіе, несправедливые, нехорошіе... И Лещову стыдно, и вамъ, и мнѣ... вѣдь всѣ мы могли лучше устроить нашу жизнь...
   Показалась Скорбящая... Солнце такъ и заиграло на золотомъ окладѣ, а отдѣльные лучи точно разсыпались разноцвѣтной росой. Женскіе голоса пѣли гдѣ-то тамъ, наверху, въ воздухѣ, а земля глухо гудѣла отъ топота тысячи ногъ. Толпа народа плыла неудержимымъ потокомъ, какъ всда, прорвавшая какую-то высокую плотину. И все это было охвачено такимъ ликующимъ солнечнымъ свѣтомъ, что было больно смотрѣть.
   -- Заступница усердная, помилуй насъ, грѣшныхъ...
   Я оглянулся -- за нами стоялъ Ермилъ и крестился широкимъ раскольничьимъ крестомъ. На мой нѣмой вопросъ онъ проговорилъ сдавленныхъ голосомъ:
   -- На свѣжемъ воздухѣ намъ дозволяется молиться правильнаго письма стариннымъ образамъ, хотя бы они и выносились изъ православныхъ церквей... Скорбящая Матушка, помилуй!..
   Сельцова стояла и плакала. Она чувствовала себя той простой русской бабой, которая выносила русскую исторію.
   Процессія скрылась въ монастырѣ. Народъ началъ расходиться по площади. Намъ ничего не оставалось, какъ ѣхать домой. Спиридонъ съ кучерскимъ шикомъ подалъ экипажъ. Настоявшійся коренникъ встряхивалъ дугой, и колокольчики разсыпались мелкой трелью. Мы съ Лещовымъ уже сидѣли въ экипажѣ, когда подошла Сельцова и заговорила:
   -- Одну минутку, Аѳанасій Иванычъ... я не задержу. Да... Помните вчерашнюю бабью политическую экономію? Я сегодня всю ночь думала... И, знаете, вспомнила одну газетную корреспонденцію откуда-то съ юга Россіи.
   -- Матушка, Анна Ивановна, помилосердуйте!-- взмолился Лещовъ,-- Отпустите душу на покаяніе... Успѣемъ дома натолковаться.
   -- Нѣтъ, голубчикъ, я хочу сейчасъ... ну, имѣйте маленькое терпѣніе? Ну, послушайте меня...
   -- Ахъ, Боже мой, развѣ васъ переспоришь!
   -- Видите ли, собрался сходъ передѣлять землю... Вотъ мужики и говорятъ: это не порядокъ, чтобъ однимъ мужикамъ надѣлять землю. Надо и по бабамъ ровнять... Потому какъ есть семья, гдѣ однѣ дѣвки и одного мужицкаго надѣла не хватаетъ. Вѣдь баба такъ же работаетъ въ полѣ, какъ и мужикъ. Посмотрите, какъ ведутъ все хозяйство казачки или бабы, когда мужья въ отхожихъ промыслахъ. Вѣдь это громадный фактъ, Аѳанасій Иванычъ, и важно то, что до него додумался самъ народъ, то-есть простой мужикъ-хлѣбопашецъ. И это будетъ такъ... Вопросъ времени.
   -- Анна Ивановна, право, садитесь...
   -- Сейчасъ... Я серьезно вамъ говорю, Аѳанасій Иванычъ.
   -- Ахъ, Боже мой.
  
   1894
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru