Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
Субъект

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Д. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ТОМЪ ВОСЬМОЙ

ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ # ПЕТРОГРАДЪ
1916

  

СУБЪЕКТЪ.

I.

   -- Что же вы смотрѣли, Жоржъ? Гдѣ вы были все время?-- съ раздраженіемъ въ голосѣ спрашивала Анна Павловна.-- Теперь я могу говорить съ вами откровенно, потому что все кончено... Ахъ, Боже мой, Боже мой... Я говорю о моей бѣдной Эллисъ, точно она умерла... И умерла. Да... Нѣтъ Эллисъ! Понимаете вы это, несчастный вы человѣкъ?.. И знаете: если кто виноватъ во всей этой исторіи, такъ вы...
   -- Я?!...
   -- Да, вы... вы... вы!..
   Жоржъ вытянулъ губы, поднялъ брови и сквозь зубы издалъ неопредѣленный звукъ. Это былъ совсѣмъ приличный молодой человѣкъ, т.-е. молодой человѣкъ относительно: подъ тридцать, а можетъ, и за тридцать лѣтъ. Петербургскіе молодые люди въ этомъ отношеніи удивительный народъ,-- какъ будто и молодой, какъ будто и старикъ. Во всякомъ случаѣ, онъ находился въ томъ критическомъ возрастѣ, когда мамаши, имѣющія взрослыхъ дочерей, относятся къ такимъ молодымъ людямъ съ особенной материнской внимательностью. Ничего особеннаго Жоржъ, конечно, не представлялъ, но зато былъ приличенъ безусловно. Всегда одѣтъ прилично, какъ одѣваются солидно-богатые люди, всегда гладко выбритъ, спокоенъ и сдержанъ. Правда, что у этого типа молодыхъ людей лицо является точно дополненіемъ всѣхъ остальныхъ приличій, но вѣдь Жоржъ не готовился быть опернымъ пѣвцомъ, адвокатомъ, моднымъ дамскимъ портнымъ -- слѣдовательно онъ могъ обойтись даже и совсѣмъ безъ лица. Онъ бывалъ въ домѣ около трехъ лѣтъ, сдѣлался почти своимъ человѣкомъ, а между тѣмъ Анна Павловна только сейчасъ замѣтила, что у Жоржа русые волосы, предательски начинавшіе рѣдѣть на макушкѣ, маленькія уши, неопредѣленнаго цвѣта глаза и правильный носъ, совершенно правильный, точно онъ былъ взятъ съ какого-то другого лица. Анна Павловна посмотрѣла на Жоржа прищуренными глазами, чувствуя, какъ ненавидитъ его теперь всей душой -- вотъ именно -- за приличіе.
   -- Скажите, пожалуйста, Жоржъ, сколько вамъ лѣтъ?-- спросила она совершенно неожиданно даже для самой себя.
   -- Мнѣ?.. Гм... Вопросъ довольно смѣлый, Анна Павловна, и... и, говоря между нами, запоздалый.
   -- Подъ сорокъ,-- рѣшила Анна Павловна, довольная, что хоть этимъ можетъ кольнуть его.-- Вонъ у васъ гусиныя лапки около глазъ появляются... макушка лысѣетъ... однимъ словомъ, подержаный джентльменъ.
   -- Если хотите, я согласенъ на все...
   -- Вы меня возмущаете, Жоржъ... Я нарочно послала за вами, чтобы сообщить эту ужасную вѣсть... Даже сразу не рѣшалась сказать вамъ всего прямо, чтобы не убить васъ такой неожиданностью. А вы... Я знаю, что вы любите Эллисъ. Да?..
   -- Да...
   -- У васъ было объясненіе, я знаю... Помните, когда вы ѣздили на тройкахъ? Эллисъ вернулась такая взволнованная... Бѣдная дѣвочка воображала, что я ничего не вижу, не понимаю и не чувствую, точно родилась старухой... Впрочемъ, это общая ошибка всѣхъ молодыхъ людей. Что же вы мнѣ ничего не отвѣчаете?..
   -- Виноватъ, я не понялъ хорошенько вашего вопроса...
   -- Ахъ, Боже мой! Да вы каменный столбъ какой-то... Было у васъ объясненіе съ Эллисъ?..
   -- Да...
   -- Ну, и что же?
   -- Она просила подождать...
   -- Чего подождать?
   -- Она хотѣла серьезно подумать... Вообще не рѣшалась...
   -- Вы дѣлали ей предложеніе?
   -- То-есть какъ вамъ сказать... гм... Я сказалъ, что очень ее люблю...
   -- Нуда,-- это совершенно одно и то же... Порядочный молодой человѣкъ не будетъ шутить подобными словами. Конечно, Эллисъ стѣснялась мнѣ объяснить все, потому что... Ахъ, это было такое деликатное, нѣжное созданіе...
   Анна Павловна прибѣгла къ помощи своего надушеннаго кружевного платка, чувствуя, что въ ея годы даже плакать некрасиво. Вѣдь хорошо только молодое горе, и только оно вызываетъ искреннее сочувствіе, а старыя слезы никому не нужны. Вотъ сейчасъ у ней опухнуть вѣки, по лицу пойдутъ какія-то ржаво-красныя пятна, подъ глазами выступятъ мѣшки, и вся кожа на лицѣ приметъ такой противный, дряблый видъ, какъ всякая старая кожа. Рано посѣдѣвшіе волосы придавали Аннѣ Павловнѣ эффектный видъ -- это единственное, что у нея оставалось, а прежней красоты не было и въ поминѣ. Да она и помирилась съ собственной старостью, помирилась во имя своей Эллисъ, въ которой начинала жить повторенной жизнью, какъ всѣ матери. О, ея Эллисъ будетъ застрахована отъ тѣхъ спеціальныхъ ошибокъ, которыя съ такой роковой послѣдовательностью повторяются всѣми женщинами и которыя непоправимы. Прежде всего молодыя дѣвушки совсѣмъ не знаютъ, что такое мужчина, потому что видятъ всего двухъ-трехъ молодыхъ людей и въ этихъ предѣлахъ дѣлаютъ свой выборъ. Эллисъ вращалась въ большомъ кругу и быстро усвоила себѣ равнодушно-ироническій тонъ по отношенію къ молодымъ людямъ. Она ставила даже втупикъ своими смѣлыми отвѣтами и находчивостью. Въ этомъ получалась пикантная прелесть: молоденькая дѣвушка держала себя, какъ понимающая все женщина. И вдругъ Анна Павловна требовала сочувствія отъ Жоржа, а тотъ только вѣжливо мычалъ.
   -- У васъ не кровь въ жилахъ, а мутная вода!-- заявила Анна Павловна, выходя изъ себя окончательно.-- Упустить такую дѣвушку, какъ Эллисъ... Ну, скажите, гдѣ вы были раньше? Что вы думали? Вѣдь вы ужъ прошли весь кругъ вашихъ скверныхъ удовольствій': всѣ кабаки, ces dames, легкія интрижки съ замужними женщинами,-- оставался послѣдній шагъ. Я знаю, что у васъ есть небольшое состояніе, какая-то тамъ служба, ну, однимъ словомъ, вамъ нужно было жениться на Эллисъ. Понимаете, что я говорю съ вами, откинувъ всякую материнскую гордость, потому что меня это убиваетъ...
   Быстро поднявшись, Анна Павловна сдѣлала туръ по комнатѣ, шурша шелковымъ платьемъ о мебель,-- ея гостиная была заставлена всевозможной мебелью, какъ въ мебельномъ магазинѣ.
   Жоржъ слѣдилъ за ней прищуренными глазами, и чуть замѣтная улыбка скользнула по его губамъ. Право, эта Анна Павловна была еще ничего, особенно, когда повертывалась спиной: такой высокій ростъ, стройная фигура, однимъ словомъ, женщина вполнѣ, если бы не поблекшее прежде времени лицо.
   -- Что же вы молчите, Жоржъ?
   -- Что же я скажу, Анна Павловна?
   Гостиная, гдѣ происходилъ настоящій разговоръ, по наружному виду говорила о привычкахъ къ настоящей, солидной и тяжелой роскоши; но опытный глазъ замѣтилъ бы, что вся эта обстановка точно омертвѣла. Кое-что нужно было подновить, кое-что убрать, кое-что прибавить, а главное -- не чувствовалось уже здѣсь живой руки, которая любовно слѣдила бы за всѣми этими мелочами обстановки. Разнохарактерная мебель толпилась здѣсь по старой привычкѣ, потому что нужно же было гдѣ-нибудь стоять. Анна Павловна уже давно не слѣдила за ней, доволѣствуясь настоящимъ. Если заводить, такъ заводить все новое, а Эллисъ ничего не нужно. Странная это дѣвушка, и даже это дѣвичье равнодушіе къ ней идетъ.
   Въ заключеніе сцены съ Жоржемъ, Анна Павловна достала письмо Эллисъ и прочла его съ нѣкоторыми купюрами.
   -- "Тебя удивитъ это письмо, моя родная",-- читала Анна Павловна, наслаждалась своимъ собственнымъ горемъ.-- "Тебя удивитъ"... Конечно, удивитъ, хоть до кого доведись!.. "Меня тоже удивляетъ, и я до сихъ поръ не могу понять, какъ все это случилось". А вотъ я такъ понимаю: Эллисъ -- ребенокъ, и будь она при мнѣ -- никогда ничего подобнаго не случилось бы. Поѣхала погостить къ теткѣ въ провинцію на двѣ недѣли, и теперь... извольте радоваться... Въ послѣднюю зиму у Эллисъ сильно измѣнился цвѣтъ лица, и я сама настояла на этой поѣздкѣ. Да... "Мой мужъ -- какъ мнѣ странно писать это слово!-- мой мужъ, вѣроятно, тебѣ не понравится съ перваго раза, а потомъ ты сама его полюбишь. Есть люди, къ которымъ нужно привыкнуть -- Сергѣй именно такой человѣкъ"... Воображаю, хорошъ гусь! "Онъ изъ старинной дворянской семьи, имѣетъ небольшія средства"... Нѣтъ, довольно, довольно! Я больше не въ состояніи... Развѣ это походитъ на мою Эллисъ?.. Нѣтъ, я увѣрена, что это было временное сумасшествіе, и даже наука признаетъ такіе случаи.
   -- Д-да...-- протянулъ Жоржъ, разсматривая выхоленные ногти.-- Конечно... А какъ фамилія этого... гм...
   -- Этого субъекта, вы хотите сказать? И фамилія вульгарная: Сергунинъ, Сергѣй Владимировичъ... Нѣтъ, я въ отчаяніи... Даже, знаете, я начинаю сомнѣваться въ подлинности этого настоящаго письма... Не мистификація ли?.. Вѣдь вы знаете руку Эллисъ, вотъ посмотрите...
   Жоржъ взялъ смятое письмо, внимательно разсмотрѣлъ знакомый тонкій почеркъ и даже прочиталъ маленькую приписку, пропущенную Анной Павловной: "Скажу тебѣ, мама, по секрету, что я счастлива и очень люблю моего Сергѣя"...
   -- Дда...-- промычалъ Жоржъ, возвращая письмо.
   -- Что -- да?..
   -- Это ея рука... Писала Эллисъ. Да...
   Вся эта сцена ужасно утомила Анну Павловну. Она вышла изъ своей обычной роли выдержанной свѣтской женщины и даже говорила совсѣмъ другимъ языкомъ, почти вульгарно, чего съ ней тоже не случалось раньше. Правда, дома она не любила стѣсняться выраженіями, но это было только дома, безъ постороннихъ глазъ. Жоржъ даже удивился, когда Анна Павловна заговорила съ нимъ именно этимъ домашнимъ языкомъ. Это даже немного покоробило его въ первую минуту, а потомъ онъ пожалъ плечами, какъ человѣкъ, привыкшій прощать женщинамъ все. Напримѣръ, сейчасъ -- для чего Анна Павловна вызвала его, Жоржа? Чѣмъ онъ можетъ быть ей полезенъ?.. Именно женская логика только и могла придумать подобную нелѣпость. Въ повѣренные Жоржъ не годился, утѣшать не умѣлъ, а женскихъ слезъ не выносилъ. Высидѣвъ ровно столько времени, сколько требовало приличіе, Жоржъ поднялся.
   -- Вы уходите?-- съ какимъ-то ужасомъ прошептала Анна Павловна, хватая его за руку.-- Какъ же я... я останусь одна?.. А я еще считала васъ близкимъ человѣкомъ, почти роднымъ...
   -- Что же я могу сдѣлать для васъ, Анна Павловна?..
   -- Вотъ именно отъ васъ я не ожидала этого... Бываютъ такія положенія, когда женщина чувствуетъ себя беззащитной и безпомощной... когда ей нужна твердая мужская рука... Да... Если бы живъ былъ покойный Nicolas... Да, этого ничего не случилось бы...
   Для чего была потревожена тѣнь покойнаго Nicolas, для чего Анна Павловна театральнымъ жестомъ приложила платокъ къ глазамъ? Это ужъ было слишкомъ... Жоржъ зналъ, что "покойный Nicolas" являлся въ этомъ домѣ только парадной тѣнью, призываемой только въ исключительныхъ случаяхъ. Въ дѣйствительности это былъ очень скромный старичокъ-генералъ, женившійся въ преклонномъ возрастѣ на очень молодой особѣ. Анна Павловна хотѣла занять мѣсто въ обществѣ, быть богатой, и промѣняла на эти блага свою молодость и красоту. При такихъ условіяхъ семейная жизнь, конечно, существовала только для общества, хотя Анна Павловна и неособенно компрометировала своего генерала. Завершился этотъ союзъ рожденіемъ Эллисъ. Nicolas былъ въ восторгѣ, знакомые поздравляли его и улыбались. Впрочемъ, старикъ не долго наслаждался новымъ счастьемъ и скоро умеръ, оставивъ Аннѣ Павловнѣ солидное состояніе. Пока Эллисъ фигурировала въ роли куколки, Анна Павловна успѣла кое-что взять у жизни, и Жоржъ слыхалъ о ея подвигахъ много пикантныхъ подробностей. Но въ свое время все прошло. Анна Павловна успокоилась и посвятила себя окончательно воспитанію Эллисъ. Обращеніе къ тѣни покойнаго Nicolas вызвало на лицѣ Жоржа новую улыбку. О, милыя женщины, милыя до несправедливости!..
   -- Я съ вами серьезно хочу посовѣтоваться,-- заговорила Анна Павловна дѣловымъ тономъ.-- Будьте мужчиной и выслушайте меня... Я убѣждена, что Эллисъ сдѣлала свое замужество въ состояніи полной невмѣняемости. Женщины такъ легко поддаются гипнотизму и внушеніямъ... да. Да, я убѣждена и поэтому хочу начать хлопоты о расторженіи этого несчастнаго брака. У меня есть кой-какія связи, наконецъ я сама отправлюсь къ митрополиту...
   Голова Жоржа сдѣлала отрицательное движеніе, а потомъ онъ сдѣлалъ большіе глаза.
   -- Поймите, ради Бога, одно, что я мать, что Эллисъ моя... и только моя. Я всѣмъ пожертвовала для нея, и если бы покойный Nicolas...
   -- Нѣтъ, это нужно оставить, Анна Павловна,-- рѣшительно заявилъ Жоржъ.-- Если не хотите показаться смѣшной... Да... Вы только скомпрометируете и себя и Эллисъ.
   Послѣдняя фраза придавила Анну Павловну, какъ могильная плита. Показаться смѣшной? Да, онъ правъ, этотъ Жоржъ...
  

II.

   "Субъектъ" явился совершенно неожиданно,-- онъ умѣлъ дѣлать все неожиданно. Анна Павловна еще лежала въ постели, когда горничная Маша подала ей на серебряномъ подносикѣ визитную карточку. Кто бы могъ ворваться въ домъ ни свѣтъ ни заря?
   -- Что же, ты не могла сказать, что я еще сплю?-- накинулась Анна Павловна на горничную.-- Не знаешь даже этого...
   -- Я имъ говорила, но они велѣли передать карточку, а сами пошли въ гостиную...
   -- Интересно, кто это можетъ распоряжаться въ моемъ домѣ! Кто -- они?
   -- Незнакомый мужчина...
   Пробѣжавъ карточку, Анна Павловна почувствовала, какъ у нея затряслись руки и ноги. Это онъ, субъектъ... Она, противъ обыкновенія, быстро поднялась съ постели и принялась за очень сложный утренній туалетъ. Горничная, подавая воду и полотенце, замѣтила, какъ барыня волнуется, и поэтому сдѣлала безнадежно-глупое лицо.
   А "субъектъ" расхаживалъ по гостиной и тоже волновался. Это былъ средняго роста, коренастый и плотный провинціалъ съ русой бородкой и волнистыми темными волосами. Широкое русское лицо съ мягкимъ носомъ и добрыми сѣрыми глазами было полно какой-то тяжелой рѣшимости. Онъ останавливался, пощипывалъ бородку и опять начиналъ торопливо шагать, точно хотѣлъ унять какую-то неугомонную мысль. Черная пара сидѣла на немъ почти мѣшковато,-- какъ одѣвается старое московское барство. Именно такой костюмъ шелъ къ его фигурѣ и русскому лицу, не вызывая мысли о щегольствѣ или рисовкѣ,-- здѣсь костюмъ являлся въ служебной роли, какъ всякая другая необходимая вещь.
   "Однако эта madame любитъ заставлять себя ждать..." -- думалъ онъ, морща густыя брови
   Ему пришлось прождать, по меньшей мѣрѣ, часъ, несмотря на то, что Анна Павловна торопилась самымъ добросовѣстнымъ образомъ. На обстановку онъ обратилъ вниманіе какъ разъ настолько, насколько она мѣшала ему свободно двигаться. Къ чему нагорожено здѣсь столько ненужныхъ вещей? Впрочемъ, онъ нѣсколько разъ внимательно обвелъ комнату глазами, точно провѣряя томившую его безпокойную мысль. Да, вотъ здѣсь выросла его Эллисъ, а всякая обстановка до извѣстной степени отражаетъ на себѣ привычки и вкусы хозяевъ. Но что могли отвѣтить ему эти диванчики, козетки, пуфчики, столики и стеганыя кресла, кромѣ того, что время здѣсь проходило въ томительномъ петербургскомъ бездѣльѣ, въ погонѣ за удовольствіями и сытой скукѣ? Нѣтъ, это была грустная ошибка, что Эллисъ провела столько лѣтъ именно здѣсь... Онъ какъ-то враждебно оглянулъ еще разъ гостиную, быстро повернулся на каблукахъ и чуть не сшибъ съ ногъ Анну Павловну, которая величественно приближалась къ нему своими неслышными шагами.
   -- Виноватъ, madame...
   Она смѣрила его съ ногъ до головы и опустилась на ближайшее кресло,
   -- Что вамъ угодно отъ меня, милостивый государь?-- спросила она тихимъ голосомъ умирающей жертвы.-- Вы врываетесь ко мнѣ въ домъ, позабывъ всякія приличія, даже то, что я женщина, что я наконецъ старуха...
   -- Я думалъ... Простите, Анна Павловна,-- бормоталъ субъектъ, растерявшись отъ неожиданнаго пріема.-- Не ушибъ ли я васъ? Я думалъ, что мы встрѣтимся нѣсколько иначе...
   -- Вы думали? Кто вамъ далъ такое право? А я думала совсѣмъ другое, милостивый государь... Да-съ. Я думала, что если человѣкъ украдетъ что-нибудь, нѣтъ, хуже -- ограбитъ на большой дорогѣ, то, по крайней мѣрѣ, такой человѣкъ не является въ домъ ограбленнаго съ сознаніемъ собственнаго достоинства. Законъ караетъ такого грабителя, противъ него общественная совѣсть, наконецъ онъ самъ смутно сознаетъ свою вину... Внѣ закона стоитъ только случай самаго ужаснаго грабежа, именно, когда воруютъ дочерей. И вы еще разсчитывали на другую встрѣчу!.. Вѣдь я васъ совсѣмъ не знаю, да, можетъ-быть, и не пожелаю знать никогда: этого права никто у меня не отниметъ. Сейчасъ мы говоримъ на разныхъ языкахъ, но вы семейный человѣкъ, можете сдѣлаться отцомъ и тогда... Вы не проводили безсонныхъ ночей надъ колыбелью ребенка, вы не дрожали за его жизнь, вы не отдавали ему всего себя, не ждали долгихъ-долгихъ лѣтъ, пока изъ ребенка вырастетъ большой человѣкъ, наконецъ вы не трепетали за его будущность -- да, ничего этого вы не испытали и поэтому являетесь съ такой смѣлостью въ тотъ самый домъ, въ которомъ не успѣла еще остыть память о любимомъ существѣ, гдѣ каждая мелочь напоминаетъ о его дѣтствѣ и гоности, гдѣ сейчасъ разоренное гнѣздо... Кто вы такой?..
   -- Прежде всего, я имѣю смѣлость считать себя порядочнымъ человѣкомъ, Анна Павловна,-- глухо отвѣтилъ "субъектъ", проводя рукой по волосамъ.-- А затѣмъ, все, что вы сейчасъ высказали, только дѣлаетъ вамъ честь, если бы... если бы я могъ вѣрить вамъ.
   -- Вы, кажется, принимаете меня за тещу изъ юмористическаго журнала?..
   -- Нѣтъ... Скажу одно: фактъ существуетъ, слѣдовательно, такъ или иначе, необходимо съ нимъ примириться.
   -- Онъ существуетъ для васъ, а не для меня. Да... Меня никто но спрашивалъ о согласіи, никто не совѣтовался со мной...
   -- Въ этомъ случаѣ, вамъ остается только представить себѣ, что я пришелъ къ вамъ сейчасъ именно за такимъ совѣтомъ...
   -- Да? Я тоже скажу вамъ откровенно, милостивый государь, что вы сдѣлали громадную ошибку... да. Я это должна вамъ сказать... Вы не знали ни той обстановки, въ которой выросла ваша жена, ни ея привычекъ, ни того круга, къ которому она принадлежитъ по своему рожденію и воспитанію. И что же вы можете предложить взамѣнъ всего этого? Вашу любовь? Ха-ха!.. Какое счастье для Эллисъ!.. Больше: благодѣяніе... Ее любитъ какой-то неизвѣстный человѣкъ -- нѣтъ, это кружитъ даже мою голову. Я васъ должна принять съ распростертыми объятіями, подавленная величіемъ совершившагося факта...
   "Субъектъ" неожиданно заходилъ по гостиной, заложивъ руки за спиной, точно прогуливался но собственному кабинету. Это уже было слишкомъ... Анна Павловна смотрѣла на него большими глазами и не могла проронить ни одного звука. А у него въ головѣ вихремъ пронеслись свои мысли... О, сколько онъ желалъ сейчасъ высказать вотъ этой бонтонной дамѣ, но слова замирали на языкѣ, и только кровь стучала въ головѣ.
   -- Да, мы говоримъ на разныхъ языкахъ...-- тихо началъ онъ, быстро останавливаясь и глядя прямо въ глаза Аннѣ Павловнѣ.-- Пока могу сказать только одно: спросите Эллисъ, счастлива ли она. Она здѣсь и можетъ вамъ отвѣтить сама...
   -- Эллисъ здѣсь?.. Эллисъ...
   Вся выдержка, весь гордый тонъ Анны Павловны смѣнились изнемогающей слабостью, именно тѣмъ, чего она такъ боялась. Эллисъ здѣсь и не пришла первой, не бросилась къ ней на грудь... О, она сумѣла бы защитить бѣдную дѣвочку, успокоить, приласкать, открыть глаза... Гдѣ же она? Гдѣ Эллисъ?..
   -- Отчего же она по здѣсь?-- растерянно шептала Анна Павловна.-- Я ей не чужая... По крайней мѣрѣ такой была раньше... Отчего она не пріѣхала прямо ко мнѣ въ домъ?
   -- Вы забыли одно: Эллисъ не одна...
   -- Ахъ, да... Я и забыла! Что же, вы нашли, что Эллисъ не могла остановиться у родной матери?.. Это очень опасно... да?.. Вотъ до чего я дожила!
   -- Видите ли, я разсчитывалъ переговорить съ вами кой о чемъ, но сейчасъ убѣдился, что это невозможно...
   -- Я высказала все, и мнѣ больше нечего говорить. Надѣюсь, что мы понимаемъ другъ друга... Что касается Эллисъ, то можете ей передать.... передать...
   Анна Павловна расплакалась самымъ глупымъ образомъ. Рыданія ее душили.
   -- Вамъ, вѣроятно, смѣшно видѣть мои слезы?..-- шептала она.-- Уходите... Я не нуждаюсь въ сочувствіи...
   "Субъектъ" что-то растерянно бормоталъ, но Анна Павловна не могла его слушать и даже не замѣтила, какъ онъ исчезъ. Вотъ это мило: оставить женщину въ такой моментъ... Звѣрь, и тотъ прѣлъ бы больше чувства. И это человѣкъ, которому принадлежитъ Эллисъ?.. Бѣдная, несчастная Эллисъ...
   Анна Павловна серьезно слегла въ постель, разбитая, уничтоженная, жалкая. Поднялись старыя мигрени, которыя умѣла успокаивать одна Эллисъ. Да, она одна... Анну Павловну охватило подъ конецъ какое-то холодное отчаяніе и молчаливое озлобленіе. Ну что же, скверно, вся жизнь проиграна, впереди ничего,-- ну и что же? А ничего... Пусть все идетъ къ чорту.
   Анна Павловна забылась, а когда открыла глаза -- у ея изголовья сидѣла Эллисъ. Она стала еще лучше, чѣмъ была раньше. Въ этомъ красивомъ женскомъ лицѣ проступило какое-то новое выраженіе, серьезное и глубокое. Все такая же стройная, свѣжая, красивая, а лицо другое. Анна Павловна молча прижала къ своей груди эту чудную головку съ тонкимъ профилемъ, молча цѣловала эти золотистые волосы, бѣлую точеную шейку, большіе сѣрые глаза съ такими тяжелыми длинными рѣсницами, и въ то же время не могла освободиться отъ мысли о "субъектѣ" съ его неуклюжей фигурой, вульгарнымъ лицомъ и всѣмъ складомъ провинціала. Эллисъ чувствовала эту мысль и стыдливо прятала лицо на материнской груди.
   -- Мама, я такъ счастлива...-- шептала она.
   -- Ты? Счастлива?!.. О, несчастная!
   Анна Павловна однимъ жестомъ отстранила Эллисъ и молча осмотрѣла ее, отыскивая признаки сумасшествія. Она счастлива... Эллисъ счастлива... Анна Павловна истерически расхохоталась, а Эллисъ сидѣла рядомъ, опустивъ глаза.
   -- Есть, милая, вещи, о которыхъ не принято говорить... изъ приличія,-- съ разстановкой проговорила Анна Павловна, дѣлая такой жестъ, точно отгоняла мухъ.-- Понимаешь? Я не хочу знать этого субъекта.
   -- Ахъ, мама, мама...
   -- Ни слова!.. Всему есть границы, мѣра и названіе. Я прошу у тебя такъ немного... Никогда, ни одного слова!
   -- Но онъ меня такъ любитъ... безумно любитъ...
   -- Замолчи, несчастная!..
   Наступила тяжелая пауза. Въ головѣ Анны Павловны бурнымъ потокомъ неслись самыя горькія мысли, и она не могла ихъ высказать. Эллисъ молчала, придавленная своимъ собственнымъ настроеніемъ. Да и что она могла сказать, когда мать не желала ея понимать? Это была ужасная минута.
   -- Мама, я тебѣ должна сказать одну вещь...-- заговорила Эллисъ въ припадкѣ необыкновенной рѣшимости: она такъ долго готовилась къ этому роковому объясненію.-- Ты въ состояніи меня выслушать серьезно?
   -- Я все въ состояніи перенести теперь...
   Эллисъ сдѣлала паузу, пощипала какую-то бахромку у своего платья, взглянула на мать сбоку и проговорила:
   -- Мама, мнѣ не слѣдовало выходить замужъ...
   -- О!..
   -- Не потому, почему ты думаешь, мама... Онъ слишкомъ меня любитъ, и въ этомъ все несчастіе. Это какое-то безумное чувство... Онъ молится на меня и плачетъ въ то же время... Однимъ словомъ, я не сказала ему многаго, о чемъ обязана была предупредить. Ты меня понимаешь?..
   -- Эллисъ... что я слышу? Ты... ты...
   -- Да, мама, я нехорошая... Я была такая глупая... Вѣдь нелѣпо связывать нравственность съ...
   -- Молчи, молчи, ради Бога, молчи!.. Ты меня сегодня убила два раза... Гдѣ же онъ, этотъ мерзавецъ, который могъ обмануть тебя и бросить?!.. Гдѣ онъ?!.. Говори...
   -- Это была одна минута физическаго безумія, только одна минута... Я его даже не любила.
   -- Гдѣ онъ? Кто, онъ?
   -- Ты его знаешь...
   Голова Анны Павловны безсильно упала на подушку. А, вотъ въ чемъ дѣло... Интересно, что теперь будетъ дѣлать субъектъ!.. Да, милая комбинація... Анна Павловна уже назвала про себя Жоржа. Да, это онъ, онъ... Ахъ, мерзавецъ, а она еще сегодня разговаривала съ нимъ, какъ съ другомъ. Но гдѣ же у Эллисъ были глаза?.. Это такая холодная, расчетливая натура, и вдругъ... Нѣтъ, это что-то невозможное. Эллисъ нарочно клевещетъ на себя, чтобы примирить ее съ тѣмъ несчастнымъ.
   -- Это ты придумала?-- спросила Анна Павловна какимъ-то умоляющимъ голосомъ.
   Эллисъ закрыла лицо руками.
   Анна Павловна нѣсколько времени оставалась неподвижной, какъ человѣкъ, упавшій съ большой высоты, а потомъ проговорила совершенно спокойно:
   -- Твоему субъекту ничего не остается, какъ только убить Жоржа... Да, всякій порядочный человѣкъ долженъ такъ сдѣлать.
  

III.

   Сергунины остановились въ одномъ изъ лучшихъ отелей. У Сергѣя Владимировича были и родные и знакомые въ Петербургѣ, но онъ никуда не показывался, пригнетенный одной мыслью. Цѣлые дни онъ оставался дома, шагалъ по своему номеру и курилъ папиросы до одуренія. Эллисъ уѣзжала къ матери и проводила часть дня тамъ. Ея удрученный видъ нагонялъ на него тоску еще больше.
   -- Сережа, поѣдемъ домой,-- повторяла Эллисъ каждый день.-- Въ деревнѣ такъ хорошо...
   -- Да, поѣдемъ... Мнѣ нужно здѣсь кончить только одно дѣло.
   Затѣмъ онъ подсаживался къ ней, обнималъ ее одной рукой, смотрѣлъ ей въ глаза и говорилъ:
   -- Эллисъ, ты меня любишь?
   -- Къ несчастію, да...
   -- Почему къ несчастію?..
   -- Потому что въ этомъ и мое и твое несчастіе. Ты видишь, что я съ тобой сдѣлалась совсѣмъ другая... Теперь мнѣ Петербургъ противенъ, и я удивляюсь, какъ я могла раньше Здѣсь жить. Ахъ, Сережа, Сережа...
   Онъ сжималъ ея руки и шепталъ:
   -- Эллисъ, Эллисъ...
   Въ ея отсутствіи онъ каждый разъ переживалъ пытку. О, если бы она знала все, то не оставляла бы его одного! Это было ужасное состояніе... Онъ даже боялся выходить на улицу. Ему казалось, что встрѣчные останавливались и съ обиднымъ сожалѣніемъ смотрѣли не него. Онъ старался угадать тайную мысль, сквозившую на этихъ лицахъ: "Это тотъ самый Сергунинъ... мужъ Эллисъ, которая... Однимъ словомъ, счастливая парочка".
   Еще хуже было оставаться одному въ номерѣ. Когда все стихало, Сергунинъ начиналъ испытывать припадки какого-то дѣтскаго страха. Онъ слышалъ свои мысли -- именно слышалъ. Больше,-- онъ ихъ почти видѣлъ, съ такой яркостью онѣ проходили въ его головѣ. Въ немъ съ страшной силой боролись два противоположныхъ чувства -- любовь къ женѣ и ненависть къ ней же. Счастье проходило минутами тяжелаго забытья, а затѣмъ начиналось ревнивое похмелье; за каждой улыбкой, за каждымъ взглядомъ, за каждымъ движеніемъ Эллисъ онъ чувствовалъ другого человѣка. О, какъ онъ ее любилъ и какъ ненавидѣлъ... А выходъ былъ только одинъ: бросить ее и все позабыть. Вѣдь это такъ часто дѣлается, на каждомъ шагу, и никто не обвинилъ бы его. Но на этомъ пунктѣ заканчивалась логика, и начинался тяжелый сумбуръ. Во-первыхъ, Сергунинъ рѣшительно не могъ себѣ представить, какъ онъ будетъ жить одинъ, безъ Эллисъ, безъ милой, любимой Эллисъ; во-вторыхъ, онъ давно ей простилъ все, нѣтъ -- онъ даже не обвинялъ ее ни въ чемъ (развѣ Эллисъ можетъ быть въ чемъ-нибудь виновата?); наконецъ, его сердце наполнялось щемящей жалостью къ ней, и еще наконецъ -- она его любила, а любовь очищаетъ все, все освящаетъ и все животворитъ.
   -- О, безумецъ, безумецъ...-- шепталъ Сергунинъ, хватаясь въ ужасѣ за голову.-- Какое я имѣю наконецъ право обвинять? Развѣ у меня не было своего прошлаго, какъ у всякаго мужчины? Наконецъ все это такъ грубо, какая-то зоологическая правда...
   Но эти хорошія, любящія, нѣжныя мысли смѣнялись сейчасъ же тяжелыми сомнѣніями, недовѣріемъ и угнетеннымъ состояніемъ. Развѣ онъ зналъ что-нибудь о прошломъ Эллисъ? Ничего, кромѣ того, что оно было и что разсказала ему сама Эллисъ... Но вѣдь она не могла всего разсказать изъ естественнаго чувства самозащиты, стыда и просто изъ сожалѣнія къ нему. Вотъ проклятое слово: сожалѣніе... Все, что угодно, только не сожалѣніе. Кулаки Сергунина сжимались, онъ начиналъ задыхаться, въ ушахъ шумѣло... Иногда такъ продолжалось цѣлый день, и онъ чувствовалъ, что начинаетъ сходить съ ума. Въ одну изъ такихъ тяжелыхъ минутъ, не отдавая себѣ отчета, что дѣлаетъ, онъ заявился къ Аннѣ Павловнѣ. Это было часовъ въ десять ночи, и Анна Павловна даже струсила.
   -- Вы меня такъ напугали, Сергѣй Владимировичъ...-- проговорила она съ легкимъ упрекомъ.
   -- А что?
   -- У васъ такой странный видъ...
   Но онъ уже не слышалъ ея словъ и погрузился въ свою сумасшедшую задумчивость. Сѣлъ въ кресло, опустилъ голову и сидитъ. Анна Павловна наблюдала его нѣсколько времени, а потомъ подошла, положила руку на плечо и проговорила:
   -- Мнѣ васъ отъ души жаль...
   -- Что-о?..
   Онъ вскочилъ, какъ ужаленный, и посмотрѣлъ на нее совсѣмъ дикими глазами.
   -- Т.-е. я сочувствую вамъ,-- поправилась Анна Павловна, отступая.-- Т.-е. я понимаю ваше положеніе... И, знаете, на вашемъ мѣстѣ я... Вы его знаете?..
   -- Да...
   -- И что же вы думаете дѣлать?..
   -- Я его убью...
   Анна Павловна молча и крѣпко пожала ему руку съ ней говорилъ сейчасъ настоящій мужчина, а не тряпка. Она теперь ненавидѣла Жоржа, какъ умѣютъ ненавидѣть только смертельно оскорбленныя женщины. Молчаливое одобреніе вырвавшагося признанія служило только продолженіемъ ея собственныхъ мыслей. Затѣмъ она подсѣла рядомъ и тѣмъ же ласковымъ полушопотомъ начала говорить, какая Эллисъ славная, какъ она страдаетъ, какъ любитъ и какою тяжелой цѣной платитъ за свою дѣтскую довѣрчивость. Она была обманута самымъ позорнымъ образомъ, обманута, какъ ребенокъ, и кѣмъ же? Человѣкомъ, который былъ принятъ въ домѣ, въ порядочности котораго не могло быть сомнѣнья и который заслуживаетъ только одного... Да, это былъ настоящій смертный приговоръ Жоржу, и Анна Павловна, наблюдая искаженное лицо зятя, впередъ торжествовала.
   -- Нужно быть мужчиной...-- шептала она, провожая зятя.
   А онъ уходилъ отъ нея въ какомъ-то туманѣ, точно приговоренный къ смерти. Для него теперь все было ясно, и онъ во всѣхъ мелочахъ рисовалъ себѣ картину того, что будетъ. Правда, въ душѣ далекимъ эхомъ проснулось прошлое -- своя провинція, родная семья, довѣрчивые простые люди, воспоминанія дѣтства и юности. Господи, неужели онъ когда-нибудь думалъ, что дойдетъ до такихъ звѣриныхъ мыслей? А впереди кровь... скамья подсудимыхъ... можетъ-быть, каторга. Но главное -- облегчить наболѣвшее, истерзанное сердце, спять мертвую тяжесть съ души и вздохнуть легко хоть одинъ разъ. По натурѣ онъ не былъ злымъ человѣкомъ, но теперь весь точно замеръ на одной мысли... Устранится причина страданій, обида будетъ смыта кровью, и онъ смѣло можетъ смотрѣть всѣмъ въ глаза. Онъ даже видѣлъ себя на скамьѣ подсудимыхъ, слышалъ свою короткую оправдательную рѣчь: "Я ее безумно любилъ"... Въ этой фразѣ сконцентрировалась вся его жизнь. Да, онъ всѣмъ это скажетъ, открыто скажетъ, а тамъ будетъ то, что будетъ. Хуже той каторги, которую онъ сейчасъ вынашивалъ въ своей душѣ, хуже этого ничего не можетъ быть.
   Адресъ Жоржа онъ получилъ отъ Анны Павловны, т.-е. она сунула ему какую-то бумажку, и онъ прочиталъ ее только на улицѣ. Нужно было итти на Вознесенскій. Сергунинъ отправился прямо туда, чтобы не терять напрасно времени. Опредѣленнаго онъ сейчасъ ничего не имѣлъ въ виду, а только желалъ встрѣтить этого таинственнаго врага и переговорить съ нимъ. Кто онъ такой, какой у него видъ, какіе глаза, какой голосъ -- все, все увидѣть своими глазами. Въ глазахъ у Сергунина двоилось, такъ что онъ съ трудомъ отыскалъ номеръ дома. У Жоржа была своя очень приличная квартира. Дверь отворилъ приличный "человѣкъ".
   -- Дома?
   -- Никакъ нѣтъ-съ...
   -- Не можетъ быть: сейчасъ полночь. Ты скрываешь.
   -- Раньше пяти утра баринъ не приходятъ, а то и совсѣмъ не ночуютъ.
   -- А днемъ когда бываетъ онъ дома?
   -- Разное... Въ другой день и совсѣмъ не бываютъ, ежели къ знакомымъ заберутся.
   Видимо, лакей лгалъ по-сказанному, какъ по-писаному, скрывая барина. Сергунинъ засмѣялся ему въ лицо, повернулся и пошелъ обратно.
   -- Баринъ, какъ о васъ доложить?
   -- Никакъ... Я зайду на-дняхъ.
   Ясно было одно, что Жоржъ трусилъ и принялъ свои мѣры. О, жалкій и ничтожный человѣкъ... Именно эта подлая трусость придала Сергунину новыя силы. Да, онъ отыщетъ этого подлаго труса на днѣ морскомъ, онъ его настигнетъ, какъ карающая судьба... Скрываются только низкіе людишки, которые напоминаютъ убѣгающее скверное насѣкомое.
   На другой день Серіунизъ былъ на квартирѣ Жоржа пять разъ и пять разъ не засталъ его дома. Теперь не оставалось уже тѣни сомнѣнія: Жоржъ прятался, какъ клопъ.
   На третій день Жоржа тоже не оказалось дома. Лакей все приставилъ съ фамиліей.
   -- Да вѣдь ты знаешь меня,-- сказалъ въ послѣдній разъ Сергунинъ.-- И баринъ знаетъ...
   -- Они, точно, приказывали, что ежели, значитъ, придетъ одинъ господинъ изъ евреевъ... по вексельной части...
   Сергунинъ сунулъ лукавому рабу ассигнацію и прекратилъ свои напрасные визиты, потому что этимъ путемъ, очевидно, ничего не добьешься, а даже напротивъ -- Жоржъ со страху улизнетъ изъ Петербурга. Необходимо, слѣдовательно, добывать его другимъ путемъ
   -- О, я тебя добуду, трусишка!-- говорилъ вслухъ Сергунинъ, ощупывая лежавшій въ карманѣ револьверъ.
   Дома онъ старался ничѣмъ не выдать своихъ плановъ и даже принималъ веселый видъ. Эллисъ наблюдала его такими пытливыми глазами и, кажется, еще никогда не была такъ красива, какъ въ эти моменты: бровки сдвинуты, губы складывались по-дѣтски серьезно, а въ глазахъ плавали какія-то блестки.
   -- Мы скоро уѣзжаемъ въ деревню,-- повторялъ Сергунинъ, лаская ее.-- Тебѣ вѣдь тамъ нравится?.. Мы заживемъ тихо и мирно. Будемъ трудиться...
   -- Да, да... Только, ради Бога, скорѣе.
   -- О, скоро, скоро!..
   Бѣдняжка, она ничего не подозрѣвала!
   Часто, когда Эллисъ засыпала, онъ прислушивался къ ея ровному дыханію, точно хотѣлъ подслушать тѣ мысли, которыя теперь незримо переливались въ этой чудно-красивой головкѣ. Гдѣ эти мысли витаютъ? Съ какой радостью онъ отдалъ бы всю свою жизнь, только раскрылась бы эта душа и сняла съ него сомнѣнія, тревогу и муки. А если она, Эллисъ, его не- любитъ? А если онъ совершенно напрасно мучитъ себя?.. Не разъ онъ будилъ жену, чтобы лишній разъ спросить ее, любитъ ли она его.
   -- Ты меня пугаешь Сережа...-- шептала она, обнимая его.-- Люблю, люблю... Развѣ ты это то не чувствуешь?.. Вѣдь этого нельзя разсказать никакими словами, а только можно чувствовать...
   -- Милая, милая...
   На мгновеніе онъ почти пьянѣлъ, и тѣмъ тяжелѣе было пробужденіе. Онъ зналъ эти приступы глухой мертвой тоски по горловымъ спазмамъ и старался ее парализовать разными искусственными средствами. А главное все-таки найти его, свой позоръ, свое несчастіе...
   Убѣдившись, что на квартирѣ поймать Жоржа невозможно, Сергунинъ рѣшился разыскать его въ одномъ изъ тѣхъ кабаковъ, гдѣ живутъ изо дня въ день этого сорта люди. Но это оказалось гораздо тяжелѣе, чѣмъ онъ предполагалъ, потому что всѣ эти привилегированные кабаки, модные рестораны и разные веселые уголки вызывали въ его воображеніи цѣлый рядъ самыхъ ревнивыхъ картинъ. Вѣдь это цѣлая школа, которую проходятъ даже семейные петербургскіе люди. Онъ здѣсь встрѣчалъ женщинъ и дѣвушекъ совсѣмъ приличныхъ, принадлежавшихъ къ обществу и пропитывавшихся этимъ ядомъ грубаго уличнаго и тонкаго заугольнаго веселья. Да, и его Эллисъ прошла ту же школу... Она даже сама мелькомъ разсказывала иногда объ этихъ притонахъ, съ наивной предосторожностью ссылаясь на третьихъ лицъ. Она тоже была пропитана этимъ тайнымъ кабацкимъ ядомъ и, можетъ-быть, даже вспоминала о немъ съ тайнымъ вздохомъ.
   О, это была медленная пытка, ужасная и безпощадная! Вѣдь здѣсь веселилась его Эллисъ, здѣсь она впитывала въ себя міазмы столичной прожорливой улицы и здѣсь потеряла все то, чѣмъ такъ онъ полонъ, онъ, наивный провинціалъ, еще не утратившій чувства омерзѣнія, здоровой гадливости. Сколько нужно времени, чтобы вытравить изъ нея самое воспоминаніе объ этихъ зараженныхъ мѣстахъ и удовольствіяхъ, и только одна любовь можетъ ее снасти.
   Разъ, когда онъ ходилъ по одному изъ такихъ загородныхъ садовъ, вглядываясь въ лица и отыскивая своего врага, его вниманіе обратилъ на себя господинъ, сидѣвшій за отдѣльнымъ столикомъ. Молодой человѣкъ неопредѣленныхъ лѣтъ, одѣтъ безукоризненно, какъ одѣваются этого сорта молодые люди. Сергунинъ даже вздрогнулъ: это былъ онъ, Жоржъ... Чтобы провѣрить себя, Сергунинъ досталъ его фотографію, тайно врученную ему Анной Павловной, и сравнилъ. Да, это былъ онъ... У Сергунина пошли мурашки по спинѣ. Наступила желанная минута. Чтобы не выдать своего волненія, онъ отправился въ буфетъ и залпомъ выпилъ двѣ рюмки коньяку. Потомъ онъ прошелъ мимо своего тайнаго врага, охваченный страхомъ, что тотъ убѣжитъ. Но Жоржъ сидѣлъ у своего столика въ той же скучающей позѣ и соломинкой тянулъ какое-то пойло изъ высокаго стакана.
   -- Вѣдь это, кажется, Жоржъ?-- обратился Сергунинъ къ старому лакею.
   -- Они-съ...
   Сергунинъ даже улыбнулся, счастливый собственной находчивостью. Вѣдь въ этихъ кабакахъ всѣ завсегдатаи извѣстны подъ своими домашними кличками,-- это одна семья. Вмѣстѣ съ тѣмъ Сергунинъ удивлялся, что къ такую минуту его могли забавлять такіе пустяки.
   Прежде чѣмъ подойти, онъ сдѣлалъ нѣсколько туровъ. Мимо двигалась тысячная толпа праздныхъ людей, точно волна. Но Сергунинъ больше никого по замѣчалъ, охваченный какой-то томящей жаждой поскорѣе увидѣть, какъ вотъ этотъ самый Жоржъ испугается, поблѣднѣетъ, сдѣлаетъ жалкое лицо и даже, можетъ-быть, побѣжитъ.
   -- Можно занять это мѣсто?-- вѣжливо сказалъ Сергунинъ, подойдя къ Жоржу.
   -- Пожалуйста...-- лѣниво отвѣтилъ Жоржъ, не выпуская своей соломинки.
   Сергунинъ непріятно былъ пораженъ своимъ собственнымъ голосомъ, точно это говорилъ не онъ, а кто-то другой -- хрипло и непріятно. Затѣмъ ему пришлось перевести духъ, точно онъ взобрался на высоту. А Жоржъ продолжалъ сосать свою соломинку, ничего не замѣчая. Это равнодушіе еще больше возмутило Сергунина, придавъ ему силы.
   -- Вы, вѣроятно, не знаете меня...-- обратился онъ къ Жоржу, стараясь произносить слова твердо и отчетливо.-- Моя фамилія -- Сергунинъ...
   На него поднялись апатичные глаза Жоржа -- и только. Впечатлѣніе выразилось неопредѣленнымъ звукомъ, выпущеннымъ сквозь зубы.
   -- Сергунинъ?.. Ахъ, да... Чѣмъ могу служить вамъ?..
   Спокойствіе Жоржа подняло въ Сергунинѣ всю кровь. Оно не спускалъ глазъ съ врага и, подавая свою визитную карточку, проговорилъ уже вызывающимъ тономъ:
   -- Предоставляю, конечно, вамъ выборъ оружія, мѣста и времени...
   Жоржъ внимательно прочиталъ карточку, адресъ ея владѣльца и, лѣниво поднявъ глаза, спросилъ:
   -- Вы провинціалъ?..
   -- Да... Но, надѣюсь, это къ дѣлу не относится, тѣмъ болѣю, что мы, кажется, понимаемъ другъ друга безъ словъ...
   -- Это... это вызовъ на дуэль?..
   -- Да...
   Жоржъ выпустилъ свою соломинку, откинулся на спинку садоваго стула и заговорилъ своимъ равнодушнымъ тономъ:
   -- Я понимаю ваше настроеніе и... даже сочувствую вамъ. Да... Но вѣдь дуэль -- самая несправедливая вещь... да. Я понимаю, что вы будете стрѣлять въ меня, но не понимаю, что вамъ за охота подставлять свою голову. Вѣдь вы ничего дурного не сдѣлали... да? Вы -- оскорбленный человѣкъ, и несправедливо именно вамъ рисковать своей жизнью.
   -- Пожалуйста, нельзя ли безъ нравоученій!..
   -- Но вѣдь я могу же высказать свое убѣжденіе, принимая вашъ вызовъ?
   -- Убѣжденіе? Ха-ха...
   Жоржъ смутился, пожевалъ губами и тоже улыбнулся. Придвинувшись ближе, онъ внимательно оглядѣлъ своего противника и заговорилъ, не повышая тона:
   -- Представьте себѣ такую комбинацію: вдругъ я убиваю васъ... Помимо того, что я отниму жизнь у хорошаго человѣка, я еще сдѣлаюсь посмѣшищемъ. Всѣ будутъ указывать на меня пальцами; "Вотъ этотъ Жоржъ убилъ на дуэли оскорбленнаго мужа". Въ моемъ положеніи показаться смѣшнымъ -- это граница самаго послѣдняго. Я наконецъ чувствую, что вы дѣйствительно хорошій человѣкъ, полезный членъ общества, прекрасный семьянинъ, и вдругъ я, Жоржъ, убью васъ... По какому праву?.. Дуэль можетъ быть только на равныхъ основаніяхъ, и я, защищаясь, сдѣлаю величайшую несправедливость.
   -- Я васъ не понимаю. Можетъ-быть, вы трусите?.. Тогда я васъ заставлю принять вызовъ... Вы скрывались все время отъ меня, но я все-таки нашелъ васъ и найду, если бы вы вотъ убѣжали сейчасъ.
   -- Я? Скрываюсь?.. Ахъ, да, это мой лакей напуталъ... Представьте себѣ, онъ принялъ васъ за одного изъ моихъ кредиторовъ.
   Сергунинъ поднялся съ видомъ человѣка, которому нечего больше говорить. Безстрастный тонъ Жоржа его обезкуражилъ. Онъ ожидалъ совсѣмъ не такого эффекта. Жоржъ тоже поднялся.
   -- Послушайте...-- заговорилъ Жоржъ, подбирая слова.-- Говоря откровенно, мнѣ драться на дуэли просто смѣшно. Да... Вы сдѣлаете мнѣ большое одолженіе, если просто... да, просто возьмете и убьете меня. Я говорю совершенно серьезно... Я самъ давно подумывалъ объ этомъ, но какъ-то не хватало силенки. Ну, васъ будутъ, конечно, судить... потомъ, конечно, оправдаютъ. Всѣ симпатіи на вашей сторонѣ... Прошу васъ объ одномъ: ради Бога, не волнуйтесь и цѣльтесь вѣрнѣе, чтобы -- кракъ! и -- наповалъ... Серьезно вамъ говорю.
   Сергунинъ неожиданно сѣлъ. Вся энергія оставила его разумъ. Гдѣ онъ? До какихъ предѣловъ можетъ дойти человѣческое ничтожество? И его Эллисъ такая же... Когда пройдетъ чадъ призрачнаго чувства, что останется? Развѣ она могла любить,-- она вѣдь такая же, какъ всѣ... Нѣтъ, это уже слишкомъ... А Жоржъ, не торопясь, раскурилъ свою сигару, галантно раскланялся и, не торопясь, исчезъ въ публикѣ.
   Поздно ночью садовая публика была встревожена выстрѣломъ въ отдѣльномъ кабинетѣ. Тамъ лежалъ на полу съ прострѣленной головой Сергунинъ. На столѣ валялась оставленная имъ записка о томъ, чтобы въ смерти его никого не обвинять.
   -- Какой странный субъектъ!-- спокойно замѣтила Анна Павловна, когда на другой день узнала объ этомъ происшествіи.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru