Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
На лету

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

НА ЛЕТУ.

ОЧЕРКЪ.

I.

   -- Сколько чемодановъ-то севодни?-- спрашивалъ почтарь Платошка, когда у крыльца сосногорской почтовой конторы съ грохотомъ останавливалась почтовая тройка.
   -- Сколько есть, всѣ твои... угрюмо отвѣчалъ старшой, распоряжаясь выноской кожаныхъ тюковъ, набитыхъ корреспонденціей.-- Эй, Ивановъ, осмотри печати...
   Платошка обыкновенно стоялъ на крыльцѣ, пока юркіе городскіе почталіоны, съ смѣхомъ, прибаутками и вѣчными шуточками надъ Платошкой, выносили громадные чемоданы, гремѣвшіе желѣзными кольцами, точно кандалами. Взъерошенная и вѣчно заспанная фигура Платошки невольно вызывала смѣхъ, хотя это былъ серьёзный и даже угрюмый человѣкъ. Угреватое красное лицо съ щетинистыми рыжими усами и бритымъ подбородкомъ глядѣло изъ-подъ разношенной и сплюснутой почтовой кэпки сѣрыми упрямыми глазами, точно Платошка вѣчно сердился на кого нибудь. Этотъ обиженный видъ и дорожный костюмъ, заключавшійся въ стеженыхъ штанахъ и рыжемъ пальто съ форменными пуговицами, служили неистощимымъ источникомъ для остроумія разбитныхъ почтовыхъ чиновниковъ, выбѣгавшихъ посмотрѣть, какъ Платошка поѣдетъ съ почтой.
   -- Не житье этому Платошкѣ, а масляница... галдѣли чиновники, попыхивая папиросками.-- Катается, какъ сыръ въ маслѣ.
   -- Платошка, кланяйся отъ меня березкѣ, которая на седьмой верстѣ...
   -- А за меня въ Поярковой стаканчикъ у Женьки выпей. Она добрая... Да ты оглохъ, што ли, Птатошка,-- съ тобой говорятъ?..
   -- Отвяжитесь, дьяволы... нахмуривъ брови, отвѣчалъ Платошка и только крѣпче принимался сосать свою короткую трубочку съ изгрызеннымъ чубукомъ.
   -- Эй, главнокомандующій, готово!.. кричалъ старшой, когда послѣдній чемоданъ былъ брошенъ въ развалистую почтовую телѣгу.-- Пожалуйте... Сегодня налегкѣ доѣдешь, Платошка.
   -- Какъ же, налегкѣ... ворчалъ Платошка, забираясь на самый верхъ сложенныхъ горой чемодановъ.-- Не варнаки ли, сколько опять чемодановъ наворотили!.. Въ слѣдующій разъ ни за што не поѣду: пусть другую подводу даютъ... вотъ вамъ истинной Христосъ, што не поѣду.
   -- Да ты только теперь поѣзжай, а послѣ на двухъ тройкахъ почта побѣжитъ...
   Эти сцены повторялись каждый разъ, когда Платошка увозилъ изъ Сосногорска сибирскую почту. Каждый старался ввернуть какое нибудь острое словечко относительно уѣзжавшаго почтаря, котораго на всемъ разстояніи сибирскаго тракта отъ Сосногорска до уѣзднаго городишка Проломнаго знали въ лицо всѣ почталіоны, чиновники, сторожа, станціонные смотрители и ямщики, потому что Платошка по одному мѣсту ѣздилъ уже семнадцать лѣтъ. Да, цѣлыхъ семнадцать лѣтъ Платошка "дѣлалъ" взадъ и впередъ эти 213 верстъ самаго проклятаго тракта по два раза въ недѣлю, т. е. всѣ четыре конца, не смотря ни на какую погоду.
   При выѣздѣ изъ Сосногорска, всѣ ямщики останавливали лошадей у покосившейся избушки, въ которой жила жена Платошки съ двумя маленькими дѣтьми. Почтарь каждый разъ непремѣнно завертывалъ проститься. Избенка была низкая, гнилая, покосившаяся, но съ какимъ удовольствіемъ Платошка переступалъ черезъ ея обшмыганный порогъ. Сибирская почта уходила обыкновенно утромъ, такъ что хозяинъ заставалъ топившуюся печку, а жена что нибудь толклась тутъ же съ своимъ бабьимъ дѣломъ. Съ палатой выставлялись двѣ ребячьихъ головы, разбуженныхъ почтовымъ колокольчикомъ.
   -- Ну, Агаѳья, мотри... говорилъ обыкновенно Платошка, оглядывая свою избу.-- Говорю: мотри, соблюдай... все соблюдай.
   -- Чего соблюдать-то?-- огрызалась Агаѳья.-- Было бы на што смотрѣть-то. Вонъ какъ у почталіоповъ, у нихъ и квартера готовая, и всячины припасено...
   Агаѳья была еще молодая бабенка, курносая и черноглазая, съ весноватымъ лицомъ и звонкимъ голосомъ, какъ всѣ сосногорскія мѣщанки; она вѣчно щеголяла въ ситцевыхъ платьяхъ и вѣчно говорила о городскихъ почталіонахъ.
   -- Погоди, вотъ ужо... какъ нибудь... бормоталъ Платошка, присаживаясь на лавку.-- Не все же будемъ трепаться по трахту... Слава тебѣ, Господи, было поѣзжено семнадцать годовъ...
   -- Другіе-то почтари деньги наживали на трахту,-- тараторила Агаѳья, ворочая у топившейся печки чугуны: -- а ты только только жалованьишко обернешь... Вонъ ребята-то ростутъ, вѣдь они пить-ѣсть просятъ, одежонки тоже, а изъ какихъ капиталовъ-то. Ну, чего молчишь, твоя вѣдь работа-то...
   При такомъ оборотѣ разговора Платошка тяжело вздыхалъ, торопливо крестился въ передній уголъ и, нахлобучивъ свою кэпку, поскорѣе уходилъ изъ избы. Его манила и эта топившаяся печь, и палати, и свой уголъ, но почтовая тройка ждала на улицѣ -- нужно было ѣхать, ѣхать и ѣхать...
   -- Другіе наживали... какъ же... бормоталъ Платошка, взбираясь на чемоданы.-- Знаемъ мы...
   Агаѳья иногда смотрѣла въ окно, какъ, погромыхивая колокольчиками, почтовая тройка увозила Платошку и сердито ворчала:
   -- Ну, и далъ же Господь муженька... другіе-то всѣ люди, какъ люди, а тутъ чучело какое-то гороховое!..
   

II.

   У Платошки были свои опредѣленныя желанія, которыя онъ возилъ за собой всѣ семнадцать лѣтъ своей собачьей службы,-- эти.желанія сосредоточивались на одной мысли: попасть непремѣнно въ городскіе почталіопы. Одно почтарь, другое -- почталіонъ, разница громадная. Если считать, что ІІлатошка ежегодно дѣлалъ отъ Сосногорска до Проломнаго только сто концовъ, въ результатѣ получалась громадная цифра -- впередъ 213 верстъ да обратно 213, слѣдовательно одинъ конецъ составлялъ 426 верстъ, а сто концовъ 42,600 верстъ. Въ 17 лѣтъ получалась кругленькая сумма въ 724,200 верстъ, т. е., если бы Платошка ѣхалъ все по экватору, то онъ безъ малаго объѣхалъ бы землю кругомъ двадцать разъ. Платошка, къ собственному счастью, подобными вычисленіями не занимался, а только чувствовалъ, что у него по временамъ пыла каждая косточка, и онъ сидѣлъ на почтовыхъ чемоданахъ, какъ замороженный. Иногда, впрочемъ, Платошка сильно ругался.
   -- Это за семнадцать-то цалковыхъ мѣсячнаго душу всю вытрясетъ,-- начиналъ Платошка и постепенно входилъ въ азартъ.-- Што я имъ каторжный, што ли, дался?.. Будетъ, поѣздилъ... Да мнѣ плевать на всѣхъ!.. Не бойсь, не пропаду.
   Но годъ шелъ за годомъ, а Платошка попрожнему оставался почтаремъ и попрежнему дѣлалъ свои "концы" по сибирскому отчаянному тракту. Собственно говоря, время шло совсѣмъ незамѣтно, потому что Платошка обыкновенно съ роковаго двадцатаго числа начиналъ разсчитывать, какъ и куда издержать свои 17 рублей, и всегда въ началѣ мѣсяца выходило такъ, что у Платошки должна была остаться отъ жалованья "малая толика", а только получилъ жалованье -- глядишь, и не дохватило рубля два-три. Когда холостой былъ, такъ деньги уходили на водку или на другія холостыя глупости, а женился -- на семью. Платошка самъ удивлялся, какъ это такъ выходило: какъ будто достанетъ денегъ, а какъ подошло 20-е число -- нѣтъ ничего. Прежде Платошка могъ хоть напиваться пьянъ раза два въ мѣсяцъ, а нынче и это удовольствіе рѣшительно было ему недоступно. Да еще Агаѳья вѣчно пристаетъ: того нѣтъ, другаго не хватаетъ, третьяго не достаетъ...
   -- А мнѣ разорваться?-- кричалъ Платошка на жену.-- Ну, говори: разорваться?.. У меня не монетный дворъ... Въ другой разъ изобьетъ тебя, исколотить да назябнешься, какъ чортъ, а тутъ на стаканчикъ пятака нѣтъ. Тоже живой человѣкъ.
   -- Знаю я вашего брата, ругалась Агаѳья.-- Женька-то на что?.. Всѣхъ почтарей она обихаживаетъ... Еще холостымъ когда былъ, такъ Козловы ботинки ей подарилъ, потомъ ситцу, потомъ кумачный платокъ. Ну, отопрись, безстыжіе твои шары?..
   -- То холостой былъ...
   -- Женька сама хвасталась. Она экз.-ту цѣлый сундукъ всякаго добра съ почтарей набрала.
   -- Дура ты, Агаѳья, вотъ что я тебѣ скажу...-- плюнетъ Платошка и замолчитъ, чтобы отвязаться отъ входившей въ азартъ жены.-- Погоди, вотъ буду почталіономъ, тогда другое заговоришь. А мнѣ Женька плевать...
   У жены Платопіки, видимо, голова была устроена совершенно особеннымъ образомъ: она никакъ не могла понять, что Платошкѣ совсѣмъ не изъ чего подарка дѣлать Женькѣ. Какая тутъ Женька, когда пятачка нѣтъ, чтобы согрѣть душу. Платошка часто промерзалъ до самой души. Если городскіе почталіоны частенько подтрунивали надъ Илатошкой, намекая на Женьку, то это вполнѣ понятно: просто бѣсились съ жиру, потому что сколько одного праздничнаго получали отъ купцовъ и чиновниковъ. Тутъ легко смѣяться, когда садишь въ теплѣ да въ сухѣ, да еще и праздничное.
   -- Васъ бы, подлецовъ, въ мою-то кожу посадить, такъ узнали бы Женьку,-- ругался Платошка съ почталіонами.-- А тутъ изъ своей кожи радъ вылѣзтй въ другой разъ...
   Каждый вечеръ послѣ службы приходить домой, въ свой уголъ, и спать до утра на своей постели казалось Платошкѣ недосягаемымъ счастьемъ. Въ самомъ дѣлѣ, отработалъ за день, и больше знать ничего не хочу: никто меня не тронетъ. Двѣ ночи въ недѣлю Платошка спалъ дома, но что это былъ за сонъ -- ему и во снѣ казалось, что онъ все ѣдетъ, ѣдетъ и ѣдетъ безъ конца. Иногда Платошка даже вскрикивалъ во снѣ, и Агаѳья толкала его ногой, чтобы очувствовался. А почтарю казалось, что его кровать прыгала и тряслась, какъ почтовая телѣга, а вмѣсто жены Агаѳьи съ нимъ на кровати лежитъ почтовый чемоданъ съ желѣзными кольцами.
   Надежды на перемѣну положенія у Платопіки принимали самый разнообразный видъ: то онъ ждалъ новаго почтмейстера, который непремѣнно долженъ дать ему мѣсто почталіона, то разсчитывалъ, кого изъ почталіоновъ опредѣлятъ въ станціонные смотрители, и такимъ образомъ мѣсто для Платошки очистится само собой. Втеченіе 17 лѣтъ Платошкиной службы перебывало пять почтмейстеровъ, а онъ все тянулъ свою лямку; городскіе почталіоны дѣйствительно получали мѣста станціонныхъ смотрителей, но на ихъ должность сейчасъ же являлись новые, а Платошка все долженъ былъ ѣздить, ѣздить и ѣздить. Платошка чувствовалъ себя обиженнымъ, когда выжидаемое годами теплое мѣстечко ускользало у него изъ-подъ самаго носу. Въ самомъ дѣлѣ, есть же такіе счастливцы, которые, за здорово живешь, сразу цапаютъ самые жирные куски, а только ему, Платошкѣ, нѣтъ удачи. Въ концѣ концовъ, Платошка дошелъ до самыхъ жестокихъ соображеній -- у него былъ одинъ разсчетъ, что какъ нибудь два или три почталіона умрутъ разомъ, тогда ужъ и онъ получитъ свое. Платошка искренно желалъ такого случая, и даже просилъ о немъ Бога, пока не устыдился.
   -- Господи, да что же это я?..-- изумлялся Платошка самому себѣ -- Вѣдь тоже крестъ и на мнѣ есть... Осатанѣлъ я совсѣмъ!.. Подожду ужъ лучше новаго почтмейстера, тогда ужъ выпрошусь непремѣнно. А то шабашъ: чортъ съ ней и со службой.. Не клиномь сошелъ свѣтъ-то!..
   Если бы перевести всѣ эти Платошкины мысли и желанія на какую нибудь равнодѣйствующую, получилась бы громадная сила, которая теперь пропадала совершенно непроизводительно.

III.

   Станція Пояркова, гдѣ жила Женька, стояла какъ разъ на самой срединѣ между Сосногорскомъ и Проломнымъ. Почтари, когда подъѣзжали къ Поярковой, каждый разъ говорили: "Вотъ, слава Богу, половину и проѣхали... Вторая-то половина всегда короче, точно подъ гору ѣдешь". Пояркова была замѣчательна еще тѣмъ, что она служила гранью между степной частью сибирскаго тракта и лѣсной -- къ Сосногорску шелъ лѣсъ, а къ Проломному степь. Зимой, когда передувало дорогу, эта разница была особенно чувствительна, и почтари обыкновенно заходили къ Женькѣ погрѣться передъ степью или послѣ степи. Женька была жена станціоннаго смотрителя въ Поярковой, и всѣхъ почтарей принимала ласково -- добрая она была баба, и, какъ говорила молва, частенько водила своего мужа за его красный посъ.
   Какъ-то передъ Рождествомъ, возвращаясь изъ Проломнаго, Платошка особенно сильно околѣлъ въ степи и рѣшился завернуть къ Женькѣ погрѣться. У него отъ холода даже пальцы свело, и языкъ не говорилъ, какъ слѣдуетъ.
   -- Што давно не видать?-- спрашивала Женька, лукаво поглядывая на замерзшаго Платошку.-- Забылъ ты насъ совсѣмъ...
   Женька была круглая полная женщина неопредѣленныхъ лѣтъ, съ круглымъ румянымъ лицомъ и круглыми черными глазами. Она была изъ ссыльныхъ и не любила разсказывать о своемъ прошломъ. Говорили, что она была купеческая дочь и отравила стараго мужа, потомъ попала на поселенье, гдѣ и вышла замужъ во второй разъ. Замѣчательно было то, что эта круглая Женька была какая-то совсѣмъ равнодушная, какъ говорили почталіоны, и всѣ пользовались этой слабостью Женьки. Почтари проѣзжающіе и даже ямщики по-своему злоупотребляли равнодушіемъ Женьки и даже колотили ее. Платошка, когда-то въ дно своей молодости, тоже былъ "подверженъ" ей и поэтому теперь старался избѣгать встрѣчъ съ Женькой: женатый человѣкъ, тоже и совѣсть есть. И теперь Платошка не пошелъ бы на станцію, пока перепрягали лошадей, да ужъ очень въ степи донялъ его морозъ.
   -- Водочки выпьешь, али чаю?-- спрашивала Женька, лѣниво вытаращивъ глаза на переминавшагося Платошку.
   -- Ужъ водки не то дай... разсчитаюсь послѣ.
   -- Ну, ладно, знаемъ мы эти счеты...
   На станціи въ избѣ было очень тепло, а тутъ еще Женька съ водкой. Выпивъ стаканчикъ, Платошка согрѣлся и страшно захотѣлъ спать. Женька сидѣла у стола и все смотрѣла на него, подпершись рукой.
   -- Чего глядишь?-- сказалъ Платошка, чувствуя себя обязаннымъ передъ Женькой.
   -- А то и гляжу, што простъ ты, Платошка... усмѣхнулась Женька.
   -- Не проще другихъ.
   -- Дуракъ ты, Платошка!.
   -- Ну, ну, ты не больно тово...
   -- Говорятъ: дуракъ... Ты вотъ тутъ по тракту треплешься, а твоя Агашка съ поштальенами съ городскими хороводится. Вѣрно тебѣ говорю...
   -- Н-но-о?..
   -- И дѣтишки-то не твои, Платошка, а поштальенскія... Гдѣ у тебя глаза-то, у дьявола?.. Жалѣючи, тебя говорю... Всѣ смѣются надъ твоей-то простотой.
   Платошка остолбенѣлъ. Его облупившееся отъ вѣтру лицо было просто жалко, и онъ только мигалъ, точно собирался чихнуть. Но въ избу вошелъ ямщикъ, и Платошкѣ нужно было сейчасъ ѣхать.
   -- Такъ ты это вѣрно говоришь... а?.... бормоталъ онъ, нахлобучивая бараній треухъ на свою глупую голову.
   -- Сейчасъ провалиться, не вру. Мнѣ што, тебя же жалѣю. Спроси у ямщиковъ-то, всякій скажетъ...
   У Платошки все вертѣлось въ головѣ, когда онъ залѣзалъ въ свою фуру съ чемоданами. Агаша.... ребятишки... что же это такое?.. Подъ дугой заливался почтовый колокольчикъ, ямщикъ ежился на облучкѣ и посвистывалъ, по сторонамъ зеленой стѣной бѣжалъ безконечный лѣсъ, а въ головѣ Платошки стучала одна и та же мысль, подсунутая ему Женькой. Платошка точно попалъ въ волчью яму и напрасно бросался на голыя стѣны, загораживавшія ему выходъ. "Нѣтъ, Женька вретъ",-- старался увѣрить себя почтарь, но у него что-то такое тяжелое начинало шевелиться на душѣ, что онъ со страху даже закрывалъ глаза. Все кругомъ летѣло, и самъ Платошка летѣлъ, и мысли въ головѣ у него летѣли, какъ птицы... Скорѣе бы только доѣхать домой, а тамъ... онъ видѣлъ свою Агашу и сжималъ зубы. Платошкѣ ужасно хотѣлось кого-то бить, увѣчить, рвать зубами, и онъ въ безсильной ярости бился своей головой о чемоданы. Только бы доѣхать... Такъ вотъ почему его морятъ въ почтаряхъ?.. Онъ тутъ принимаетъ смертную муку, колѣеть на холодѣ, не смѣетъ пропустить стаканчика, а тамъ, у Агаши, почталіоны хороводятся... Теперь Платошкѣ все было ясно, ясно, какъ день, и онъ удивлялся, какъ это самъ раньше не могъ догадаться. Вѣдь онъ и женился на Агашѣ на лету, между двумя поѣздками, и жилъ съ ней тоже на лету.
   На слѣдующей станціи Платошка заложилъ съ себя полушубокъ за два рубля и остался въ одной шубѣ. Лѣсомъ ѣхать было теплѣе, да притомъ на каждой станціи онъ пилъ водку, хотя опьянѣть не могъ.
   -- Убью я ее, стерву... думалъ Платошка, когда садился въ кошевую на послѣдней станціи.-- Эй, Волкъ, хочешь водки?-- крикнулъ онъ ямщику.
   Волкъ, лихой ямщикъ, былъ отчаянный пьяница, какъ всѣ хорошіе ямщики. Вдвоемъ они выпили цѣлый полштофъ. Платошка замѣтно захмѣлѣлъ и коснѣвшимъ языкомъ спрашивалъ Волка про жену.
   -- Што жена... дѣло женское извѣстное: слабость есть... двусмысленно,-- отвѣтилъ Волкъ, оборачиваясь съ облучка.-- Ты ее, курву, хорошенько взвесели, а то меня позови: изуважимъ въ лучшемъ видѣ...
   Опять дорога, и опять все летѣло кругомъ: дорога, снѣжныя поляны, сосновый боръ, облѣпленный снѣжными хлопьями, версты, телеграфные столбы и собственная голова Платошки. Онъ чувствовалъ, какъ почтовая тройка поддала рыси, и колокольчикъ замеръ подъ дугой... скоро будетъ Сосногорскъ... Платошка сжималъ кулаки и глубже кутался въ своей шубенкѣ. Его начиналъ пробирать морозъ и клонить ко сну. Нѣсколько разъ Платошка пробовалъ поднять голову, но мысли какъ-то путались, и онъ продолжалъ лежать на казенныхъ чемоданахъ, дѣлавшихся все теплѣе и теплѣе. Да, это было въ первый разъ въ жизни съ Платошкой; его охватила понятно блаженная теплота, сладко уносившая все впередъ и впередъ...
   Когда почта "прибѣжала" въ Сосногорскъ, Платошка лежалъ въ чемоданахъ мертвый -- онъ замерзъ дорогой.

Д. Сибирякъ.

"Восточное Обозрѣніе", NoNo 3--4, 1886

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru