Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
Аверко

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Из цикла "Разбойники".

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ

ТОМЪ ТРЕТІЙ

ИЗДАНІЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1915

http://az.lib.ru

OCR Бычков М. Н.

  

РАЗБОЙНИКИ.
Очерки.

  

I.
Аверко.

  

1.

   Мое дѣтство прошло въ далекой глуши Уральскихъ горъ, захвативъ послѣдніе годы суроваго крѣпостного режима, окрашеннаго спеціально-заводской жестокостью. Небольшой горный заводъ съ пестрымъ населеніемъ, согнаннымъ сюда изъ разныхъ концовъ Россіи, точно былъ вставленъ въ зубчатую раму вѣчно зеленыхъ горъ. Эта горная панорама являлась первымъ сильнымъ впечатлѣніемъ, а съ ней неразрывно связывалось представленіе воли, дикаго простора и какого-то размаха. Правда, что и осѣвшее въ горахъ волей и неволей населеніе рѣзко отличалось отъ крѣпостного расейскаго брата, отличалось именно неумиравшимъ духомъ протеста, глухой борьбой и взрывами дикой воли. Однимъ изъ самыхъ яркихъ воспоминаній моего дѣтства является именно разбойникъ, какъ нѣчто необходимо-роковое, какъ своего рода судьба и кара, какъ выраженіе чего-то такого, что съ плеча ломило и разносило въ дребезги всѣ установившіяся нормы, до дна возмущая мирное теченіе жизни и оставляя послѣ себя широкій слѣдъ.
   Въ репертуарѣ дѣйствующихъ лицъ этого дѣтства разбойникъ являлся самымъ яркимъ героемъ. Даже сейчасъ я какъ-то не могу себѣ представить родныхъ горъ безъ того, чтобы въ нихъ гдѣ-нибудь не притаился разбойникъ. Да, настоящій разбойникъ, такъ сказать, не умирающій, потому что, когда ловили одного, на смѣну ему являлся сейчасъ же другой. Если есть какая-то законность въ извѣстномъ числѣ писемъ, ежегодно отправляемыхъ безъ адреса, то и здѣсь была тоже своя законность, только уже формулируемая совсѣмъ иначе. Разбойникъ являлся необходимымъ дѣйствующимъ лицомъ, какъ производившій извѣстное броженіе ферментъ. Онъ служилъ неистощимой темой для разсказовъ, сказокъ и легендъ, которые безъ конца разсказывались въ задумчивыя лѣтнія сумерки и безконечные зимніе вечера. Няня, кухарка, кучеръ, разныя старушки, бродившія изъ дома въ домъ,-- всѣ знали тысячи разбойничьихъ исторій, которыми охотно дѣлились съ нами, дѣтьми. Дѣлалось это, конечно, подъ сурдинку, когда дома не было отца и матери, или когда они не могли слышать. Нѣкоторые разсказы отливались уже въ стереотипную форму и повторялись сотни разъ, но все-таки вызывали дрожь. Получалось какое-то тяготѣніе къ "страшному", которое вотъ сейчасъ тутъ, за стѣной, гдѣ съ воемъ и стономъ гуляетъ зимняя мятель. Начинало казаться, что что-то такое неугомонное и роковое бродитъ у самой стѣны и ищетъ удобнаго случая, чтобы ворваться въ домъ и разомъ нарушить наше скромное существованіе. Дѣлалось страшно до слезъ и вмѣстѣ съ тѣмъ было кого-то жаль, даже вотъ это мятущееся "неприкаянное" зло.
   Одинъ разсказъ особенно волновалъ насъ, и мы приставали къ старушкѣ Филимоновнѣ, остававшейся иногда домовничать съ нами:
   -- Баушка, разскажи про рѣпку...
   -- Будетъ вамъ, пострѣлы!.. Намедни разсказывала...
   -- Баушка, миленькая...
   Баушка Филимоновна жила бобылкой и существовала тѣмъ, что кое-чѣмъ приторговывала у себя на дому -- мукой, медомъ, крупой, сальными свѣчами, китайской выбойкой, холстомъ и пр. Она появлялась въ домѣ при каждомъ необыкновенномъ случаѣ, какъ родины, крестины, именины, похороны, и была всегда желанной гостьей. Между прочимъ, она обладала талантомъ разсказывать "страшное".
   -- Баушка, разскажи про рѣпку...
   Старушка, поломавшись "для прилику", начинала разсказъ какимъ-то особеннымъ, былиннымъ речитативомъ, причемъ у слушателей уже впередъ захватывало дыханіе со страху.
   -- Жила я еще въ дѣвушкахъ тогда,-- начинался разсказъ о рѣпкѣ стереотипной фразой.-- Годовъ, значитъ, съ сорокъ тому назадъ. Ну вотъ, лѣтней порой, какъ-то утромъ, народъ и бѣжитъ по улицѣ... "Корнило бѣглаго убилъ". Я-то еще глупая была, по шестнадцатому году, и тоже за другими бѣгу, а Корнило жилъ въ Пеньковкѣ. Кержакъ {Кержакъ -- раскольникъ.} былъ и злой-презлой. Еще одинъ глазъ у него былъ кривой... Народъ бѣжитъ, я бѣгу, ну, прибѣжали въ Неньковку -- всѣ въ огородъ, а тамъ въ бороздѣ и лежитъ бѣглякъ-то. Такъ, мужчина на возрастѣ, съ бородой, въ красной рубахѣ... А кровь изъ него такъ и хлещетъ. Застрѣлилъ его Корнило, значитъ, въ бокъ жеребьемъ. А всего-то дѣла было, что покорыстовался бѣглякъ рѣпкой. Отощалъ, значитъ, да ночью и забрался въ огородъ къ Корнилѣ, а у того собака. Ну, значитъ, собака заурчала, а Корнило сейчасъ снялъ ружье со стѣны, посмотрѣлъ въ огородъ изъ окошка, ну, видитъ, что кто-то шевелится въ бороздѣ -- онъ и пальнулъ. Злой былъ... Цѣлыя сутки промаялся сердяга.
   Получалось страшное несоотвѣтствіе между преступленіемъ и наказаніемъ,-- въ этомъ и заключалась вся суть трагическаго начала. Старушка дѣлала драматическую паузу и ужъ потомъ разрѣшала взволнованную совѣсть.
   -- Ну, народъ-то сбѣжался, всѣ смотрятъ на бѣгляка... Женщины которыя плачутъ, потому хоть и бѣглякъ, а душа-то человѣчья. А онъ мается, сердечный, и все только пить проситъ, потому какъ въ нутрѣ у него горитъ все. Потомъ ужъ затихать сталъ -- раньше-то стоналъ, ну, у смерти конецъ. Тогда онъ и говоритъ: "Прости, народъ православный... Это я въ Невьянскомъ заводѣ вдову съ мальчикомъ зарѣзалъ". Сказалъ и сейчасъ же померъ. Оно и вышло, что Корнило-то его не за рѣпку застрѣлилъ, а такъ, Богъ злодѣя нашелъ. Дѣло-то такое было... Жила вдова въ Невьянскѣ, сынъ у ней по седьмому годочку. Ну, значитъ, этотъ бѣглякъ и заберись къ ней ночью въ избу и сейчасъ насѣлъ на вдову. "Подавай деньги..." Душилъ ее, тиранилъ, ну, баба и придумала. "Въ голбцѣ у меня деньги спрятаны..." Значитъ, въ подпольѣ. Повела она его туда. А потомъ какъ закроетъ западню да на щеколду. И какъ ужъ это случилось, а мальчонка-то съ бѣглякомъ въ голбцѣ и попалъ. Бѣглякъ кричитъ: "пусти, а ежели не пустишь, мальчика зарѣжу..." Вотъ и взметалась вдова: и разбойника выпустить невозможно, и мальчоночку жаль. А мальчоночка-то изъ голбца кричитъ: "Мамынька родимая, бѣглякъ мнѣ пальчикъ рѣжетъ ножомъ... Мамынька родимая, на ножкѣ пальчикъ отрѣзалъ..." Легко это материнскому сердцу!.. И молилась она, и плакала... А разбойникъ-то ужъ на одной ручкѣ всѣ пальчики обрѣзалъ мальчику. Ну, тогда она не стерпѣла и выпустила его, а онъ совсѣмъ разстервенился и се затиранилъ до смерти... А потомъ ограбилъ все и убѣжалъ. Мальчоночка-то живъ остался, только пальчиковъ на одной рукѣ не осталось. Такъ и ушелъ бѣглякъ и все бѣгалъ, пока Корнило его не застрѣлилъ за рѣпку. Какъ ни бѣгалъ, значитъ, а Богъ-то все-таки нашелъ...
  

2.

   Намъ какъ-то особенно хотѣлось слушать этотъ разсказъ о рѣпкѣ, вѣроятно, потому, что въ немъ разбойничья жестокость была мотивирована и разбойничья жестокость несла высшую кару. Слушатель успокаивался потому, что порокъ наказывался. Стихійное зло покрывалось возмездіемъ и отмщеніемъ.
   Текущая дѣйствительность иллюстрировалась подвигами "природныхъ" заводскихъ разбойниковъ. Они не переводились. Савка, Ѳедька Дѣтковъ, Чеботка -- все это были свои люди. Ихъ ловили, сажали въ острогъ, потомъ они убѣгали и ихъ опять ловили. Разбойникъ всегда былъ тутъ подъ рукой. Случаи убійства повторялись довольно часто: убили вязниковца Илью, который наканунѣ у насъ пилъ чай, потомъ на дорогѣ застрѣлили повѣреннаго, который везъ деньги, потомъ Чеботка бросился съ ножомъ на заводскаго приказчика Павла Зотеича, потомъ на смерть избили цѣловальника Мишку, потомъ на смерть самымъ звѣрскимъ образомъ замучили гулящую солдатку и т. д. Уголовщина не прекращалась, но случайные примѣры еще ничего не доказывали и скоро забывались, а на первомъ планѣ оставался все-таки настоящій разбойникъ, въ своемъ родѣ спеціалистъ и профессіональный человѣкъ. Онъ являлся чѣмъ-то обреченнымъ, роковымъ и неизбѣжнымъ.
   Какъ теперь помню ноябрьское сѣренькое утро. Снѣгъ только выпалъ и не успѣлъ еще потерять присвоенной первому снѣгу дѣвственной бѣлизны. Для насъ, мальчишекъ, это былъ праздникъ. Въ саду, сейчасъ подъ окнами мы уже устраивали катушку, т.-е. гору, какъ говорятъ здѣсь. Эта катушка занимала все наше вниманіе, и съ мыслью о ней мы просыпались каждое утро. Итакъ, въ одно прекрасное утро, когда по установившемуся порядку мы должны были готовить уроки, я не утерпѣлъ и незамѣтно ускользнулъ изъ классной, чтобы хоть посмотрѣть на предметъ нашихъ вожделѣній. Шелъ мягкій снѣжокъ, обѣщавшій новыя наслажденія. Выбѣгаю стремглавъ въ садъ и останавливаюсь, какъ вкопанный. По нашей катушкѣ ходилъ какой-то мужикъ съ метлой и волочилъ зловѣще звонившую цѣпь,-- онъ былъ въ ножныхъ кандалахъ.
   -- Разбойникъ...-- мелькнуло у меня въ головѣ, и я прянулъ назадъ.
   Дѣтское любопытство неудержимо. Слѣдующую вылазку мы сдѣлали уже совмѣстно съ братомъ. Сначала посмотрѣли въ щель -- разбойникъ съ самымъ мирнымъ видомъ разметалъ снѣгъ съ нашей катушки. А цѣпи такъ и звенятъ... Мы выглянули въ пріотворенныя ворота, потомъ долго стояли въ воротахъ и наконецъ, подталкивая другъ друга, подошли на "приличное разстояніе" къ самому разбойнику.
   -- Ты это что дѣлаешь, дядя?
   -- Снѣгъ подметаю...
   -- А ты кто такой?
   -- Кузнецъ...
   -- А тебя какъ зовутъ?
   -- Аверкіемъ звали...
   -- А зачѣмъ у тебя кандалы на ногахъ?
   -- А ужъ, видно, такъ случилось...
   Страшнаго въ этомъ разбойникѣ рѣшительно ничего не было. Самый обыкновенный мужикъ. Небольшого роста, широкоплечій, съ добродушнымъ бородатымъ лицомъ и веселыми сѣрыми глазами. Говорилъ онъ съ какой-то мягкой ласковостью. И эта мужицкая обыкновенность какъ-то уже совсѣмъ не вязалась съ лязганьемъ кандаловъ..
   -- А ты какъ къ намъ попалъ, Аверкій?
   -- Да я въ школѣ сижу... Въ машинной мѣста не хватаетъ.
   Крѣпостное звѣрство иногда отличалось самыми наивными формами.
   Кузнецъ Аверкій попался съ поличнымъ, какъ фальшивый монетчикъ,-- преступленіе, за которое предусматривалась каторга и даже, кажется, предварительное наказаніе плетьми. Человѣка схватили, заковали въ кандалы и посадили въ пустую школу, гдѣ онъ долженъ былъ стеречь себя уже самъ. Мы жили въ казенномъ заводскомъ домѣ, а пустая школа стояла рядомъ. Аверкію наскучило сидѣть въ ней безъ дѣла, онъ вышелъ въ садъ и сейчасъ же нашелъ себѣ работу. Какъ видите, все такъ просто и наивно.
   Сначала появленіе Аверкія произвело сенсацію въ нашемъ домѣ, т.-е. его кандалы, а потомъ всѣ успокоились. Страхъ уступилъ мѣсто совершенно другому чувству: всѣ прониклись сожалѣніемъ къ несчастному. Въ самомъ дѣлѣ, Аверкій смастерилъ изъ олова нѣсколько очень скверныхъ двугривенныхъ, сейчасъ же попался съ ними и теперь сидѣлъ въ школѣ, ожидая съ какимъ-то фатальнымъ терпѣніемъ, когда "выйдутъ" плети и каторга. Преступленіе было такое наивное, а наказаніе такое страшное, что Аверкія нельзя было не жалѣть. Притомъ это былъ свой человѣкъ, и его зналъ весь заводъ, какъ кузнеца. А тамъ гдѣ-то уже по всѣмъ правиламъ искусства приготовлялась каторга, чей-то мозгъ подводилъ все подъ законъ, чья-то воля должна была осуществиться...
   -- Эхъ, пропала твоя голова ни за грошъ,-- въ глаза жалѣлъ нашъ кучеръ Яковъ будущаго каторжника.
   -- И то пропала...
   -- Дернуло тебя, Аверкій!.. Хоть бы по настоящему какому уголовству попался, а то...
   Аверкію и самому себя, видимо, было тоже жаль, именно съ прибавленіемъ этихъ комментаріевъ. Онъ встряхивалъ головой и какъ-то застѣнчиво улыбался. Съ другой стороны, какъ мнѣ кажется, онъ никакъ не могъ повѣрить въ свое грозное будущее. Какъ-то ужъ все очень быстро случилось...
   Мы съ нимъ познакомились въ нѣсколько дней и постоянно бѣгали въ школу, куда съ нами отправлялась разная ѣда. Къ благодарность Аверкій мастерилъ намъ свои мужицкія игрушки. Его тяготило больше всего вынужденное бездѣлье, оставлявшее слишкомъ много времени для тяжелаго раздумья.
   -- А ты не боишься?-- допытывали мы съ дѣтской безтактностью.
   -- Чего бояться: и тамъ люди живутъ. Значитъ, ужъ Богу угодно...
   Я помню, что по вечерамъ, когда зажигали огонь, я постоянно думалъ объ Аверкіи, и мнѣ дѣлалось за него страшно. Съ разрѣшеніемъ этого вопроса мы постоянно приставали къ отцу, такъ что надоѣли ему.
   -- Отстаньте вы отъ меня,-- ворчалъ онъ.-- Я самъ ничего не понимаю...
   Большіе тоже волновались и по-своему выражали разные мелкіе знаки вниманія несчастному узнику. Мать посылала ему разную ѣду, а отецъ нарочно ходилъ похлопотать къ заводской власти. Но дѣло уже переходило изъ инстанціи въ инстанцію, и остановить его никто не могъ. Заводскій приказчикъ тоже отъ души жалѣлъ глупаго кузнеца, хотя и поймалъ его самъ. Вообще, получалась неразрѣшимая путаница, которую могла порвать только рука заплечнаго мастера.
  

3.

   Днемъ никто не приходилъ навѣстить Аверкія. Можетъ-быть, мѣшали свои домашнія дѣла, а можетъ-быть, удерживалъ спасительный страхъ. Чаще другихъ приходила его жена, забитая и молчаливая баба. Она приводила съ собой мальчика лѣтъ шести, который тоже молчалъ и пугливо прятался за мать. Помолчавъ съ полчаса, она говорила:
   -- Ну, я пойду...
   -- Ступай,-- сурово отвѣчалъ Аверкій.
   Почему-то присутствіе жены его раздражало каждый разъ. Впрочемъ, подъ этой формой могло скрываться другое чувство, которое онъ боялся обнаружить, какъ проявленіе немужской слабости.
   Совсѣмъ другое настроеніе являлось у него, когда приходилъ его провѣдать солдатъ-кузнецъ. Это былъ совсѣмъ подозрительный субъектъ съ слезившимися глазками и мѣдной серьгой въ ухѣ. Онъ всегда былъ подъ хмелькомъ и всегда ругался.
   -- Ироды, вотъ что! Да... Другіе-то похуже въ тыщу разовъ да живутъ. Прямые душегубы, которые бываютъ... да. А тутъ на тебѣ... Здорово живешь... Тьфу, дьяволы...
   -- Ты это кого, солдатъ, ругаешь?-- спросилъ я однажды.
   -- А вотъ вырастешь большой, такъ самъ узнаешь... Право, дьяволы!.. Да я, кажется, своими бы руками всѣхъ растерзалъ... Не тронь! Не моги трогать... Законъ -- да я тебѣ такой законъ напишу, что ни взадъ ни впередъ.
   Разъ солдатъ явился въ сопровожденіи собственной жены, красивой женщины съ зелеными глазами и зелеными серьгами. Она была одѣта совсѣмъ не по-заводски, т.-е. не въ сарафанъ, а въ ситцевое платье. Удивительное было у ней лицо -- дерзкое, нахальное, съ тяжелымъ взглядомъ. И окончательно сталъ ее бояться, когда узналъ, что солдатъ взялъ ее въ жены "съ эшафота", какъ объяснилъ намъ кучеръ Яковъ. Этотъ Яковъ зналъ все и отличался большими наклонностями къ философіи.
   -- Она, значитъ, мужа стравила, ну, ее на эшафотъ... А ты не трави!.. Ну, а тутъ солдатъ и подвернись... Такъ и такъ, желаю жениться на этой самой отравѣ. Ну, по закону вмѣсто плетей да каторги ее за солдата замужъ выдали... Теперь она его уже три раза зачинала травить, да живучъ солдатъ. Отлежится и на смерть ее изобьетъ, а она отлежится -- опять его травить...
   Аверкій прожилъ въ школѣ мѣсяца два, а потомъ вдругъ исчезъ. Какъ его увезли и когда -- мы не видали.
   -- Въ Верхотурье повезли,-- сурово объяснилъ Яковъ на всѣ наши вопросы и выругался въ пространство.-- Тамъ разсудятъ...
   Не прошло и полугода, какъ разнеслась вѣсть, что Аверкій бѣжалъ изъ верхотурскаго острога. Почему онъ не бѣжалъ, когда сидѣлъ въ школѣ одинъ, что было въ тысячу разъ легче сдѣлать, почему не бѣжалъ съ дороги, что тоже сравнительно легче,-- трудно сказать. Можетъ-быть, его ошеломила острожная обстановка, можетъ-быть, проснулась смертная тоска по волѣ, можетъ-быть, онъ убѣдился, что все равно, какъ ни пропадать и гдѣ ни пропадать. И ушелъ Аверкій съ большой дерзостью, какъ не могли уйти опытные и бывалые острожные сидѣльцы. Въ немъ какъ-то разомъ проснулся настоящій разбойникъ, а не глупый фальшивый монетчикъ. Думалъ-думалъ, прикидывалъ умомъ и такъ и этакъ, и наконецъ придумалъ. Вѣдь это наша русская историческая панацея -- спасаться отъ всякой бѣды бѣгствомъ. Аверкій являлся только ничтожной единицей въ общей ариѳметикѣ всяческаго бѣгства.
   -- Молодецъ,-- угрюмо похвалилъ Яковъ бѣжавшаго Аверкія.-- Давно было нужно такъ-то сдѣлать...
   -- А если его поймаютъ?
   -- Ну, еще это надо пообѣдать... Такого-то звѣря не скоро взловишь, потому какъ человѣкъ онъ свѣжій и весь разстервенился.
   Предсказанія Якова скоро сбылись. Аверкія пытались гдѣ-то ловить, и онъ для перваго раза зарѣзалъ полѣсовщика,-- это было уже настоящее вступленіе на разбойничій путь, и возврата не было.
   Черезъ полгода дошли слухи, что Аверко (уже не Аверкій) показался въ окрестностяхъ нашего завода и что-то замышляетъ. Два раза сгоняли народъ его ловить, но онъ уходилъ изъ-подъ носу. Дальше уже начались прямо дерзости: онъ ночевалъ у себя въ собственной избѣ. Вѣроятно, это было его мечтой и завѣтной цѣлью, именно, хотя одну ночь чувствовать себя человѣкомъ, а не лѣснымъ звѣремъ. Сказалась мучительная тяга къ родному пепелищу... Заводская администрація поднялась на ноги, потому что Аверко, видимо, не желалъ уходить отъ родныхъ мѣстъ и спасался по покоснымъ избушкамъ, промысловымъ балаганамъ и куренямъ. Его встрѣчали тамъ и сямъ. Кто-то донесъ, что онъ въ такой-то день опять придетъ ночевать къ женѣ. Но Аверко предпочелъ провести эту ночь въ нашей банѣ...
   Послѣднее всѣхъ переполошило. Смѣлость Аверки начинала переходить даже границы, дозволенныя "прямымъ разбойникамъ".
   -- Пустяки,-- увѣрялъ одинъ Яковъ.-- Съ чего онъ насъ-то будетъ трогать? Мы ему вреда не дѣлали... И разбойникъ чужую хлѣбъ-соль не забываетъ.
   Яковъ былъ правъ. Аверко больше не показывался и не тревожилъ никого.
   Закончилась эта разбойничья карьера тѣмъ, что Аверко, подобравъ партію изъ другихъ шляющихъ людей, ограбилъ почту и убилъ почтальона. Шляющіе были скоро переловлены, а Аверко еще разъ ушелъ, вѣрнѣе, не ушелъ, а только скрылся на время. Поднята была на ноги вся заводская полиція, и Аверку наконецъ поймали гдѣ-то въ горахъ. Это былъ уже совсѣмъ другой человѣкъ, нисколько не походившій на прежняго Аверкія. Наряженъ былъ чрезвычайный военный судъ, который и порѣшилъ наказать преступниковъ шпицрутенами по мѣсту жительства. Къ счастію, экзекуція совершилась не на нашемъ заводѣ, а въ сосѣднемъ. Аверко не вынесъ своихъ четырехъ тысячъ.
   -- Напоили его водой -- вотъ и померъ,-- объяснилъ Яковъ.-- Другимъ-то не дали пить во время наказанія, ну, они и остались живы.
   Тряхнувъ головой, Яковъ прибавилъ:
   -- И чего, подумаешь, пропалъ человѣкъ... И двугривенные-то дѣлалъ не онъ, а солдатъ съ женой. Ну, а улики на него выпали... Эхъ, жисть!.. Онъ мнѣ самъ сказывалъ...
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru