Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
По новому пути

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ПО НОВОМУ ПУТИ.

Романъ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

   Когда на правой сторонѣ дороги показались высокія фабричныя трубы, Машу Честюнину охватило какое-то еще неиспытанное жуткое чувство. Эти трубы говорили о близости Петербурга, того Петербурга, гдѣ она уже не будетъ по проинціальному "Машей", а превратится въ оффиціальную "Марью Честюнину". Ей казалось теперь, что не она мчится на поѣздѣ Николаевской желѣзной дороги въ завѣтную для всей учащейся молодежи столицу, а что Петербургъ летитъ на встрѣчу къ ней. Страхъ передъ неизвѣстнымъ будущимъ вызывалъ неопредѣленную тоску по томъ, что осталось тамъ, далеко-далеко. Теперь она рѣшительно всѣмъ чужая, никто ея больше не знаетъ, никому до нея нѣтъ никакого дѣла, и жуткое чувство молодого одиночества все сильнѣе и сильнѣе охватывало ее. Она боялась расплакаться и отвернулась къ окну, чтобы никто не видѣлъ ея лица. Въ моменты нервнаго настроенія на нее нападала какая-то чисто бабья плаксивость, за что она ненавидѣла себя отъ чистаго сердца, а сейчасъ въ особенности. Ея волненіе усиливалось еще больше отъ молодого задорнаго хохота, доносившагося съ сосѣдней скамьи, гдѣ сидѣлъ бѣлокурый студентъ съ узенькими сѣрыми глазками и дѣвушка-студентка. Молодые люди, видимо, чувствовали себя прекрасно, болтали всю дорогу и смѣялись, потому что были молоды. Честюниной казалось, что студентъ хохочетъ какъ-то неестественно и только притворяется, что ему весело, и она почувствовала къ нему завистливую антипатію. Вѣроятно, онъ очень глупый, потому что серьезные люди не будутъ такъ смѣяться. И остальная публика третьяго класса, кажется, раздѣляла это мнѣніе, потому что всѣ оглядывались на хохотавшаго студента и смотрѣли на него злыми глазами.
   -- Экъ его разбираетъ!..-- ворчалъ сѣденькій благообразный старичокъ, сидѣвшій напротивъ Честюниной.-- Даже противно слушать...
   Этотъ старичокъ тоже не нравился Честюниной, потому что цѣлую ночь мѣшалъ ей спать своимъ храпѣньемъ, охами и шепотомъ какихъ-то молитвъ. Ей почему-то казалось, что онъ не добрый, хотя старичокъ нѣсколько разъ пробовалъ съ ней заговаривать.
   -- Сударыня, вы откуда изволите ѣхать?
   -- Изъ Сузумья...
   -- Извините, пожалуйста: что же это такое будетъ, т.-е. это самое Сузумье?
   -- Уѣздный городъ...
   -- Такъ-съ... А позвольте узнать, какой губерніи?
   Честюнина назвала одну изъ далекихъ восточныхъ губерній, и старичокъ съ сожалѣніемъ покачалъ головой, точно она ѣхала, но меньшей мѣрѣ, съ того свѣта.
   -- Такъ-съ... Значитъ, въ Питеръ? Очень хорошо... А позвольте узнать, по какимъ такимъ дѣламъ?
   -- Учиться...
   -- Такъ-съ... Въ гимназію, значитъ?
   -- Нѣтъ, я гимназію кончила, а ѣду поступить на медицинскіе курсы.
   Старичокъ посмотрѣлъ на нее какими-то оторопѣлыми глазами и съ раздраженіемъ спросилъ:
   -- Значитъ, мертвецовъ будете рѣзать?
   -- Да.
   Отвѣтъ, видимо, не удовлетворилъ любопытнаго старца. Онъ что-то пошепталъ про себя, угнетенно вздохнулъ и спросилъ уже другимъ тономъ:
   -- Позвольте спросить, сударыня, а какъ же, напримѣръ, родители? Я говорю къ тому, что ежели бы моя собственная дочь... Да ни въ жисть!.. Помилуйте, молодая дѣвушка, которая и понимать-то ничего не должна, и, вдругъ, этакая мерзость... тьфу!
   Старичокъ даже зашипѣлъ отъ злости и благочестиво плюнулъ по адресу волновавшей его мерзости.
   -- Такъ какъ же, напримѣрно, родители?-- приставалъ онъ.-- Этакую даль отпущаютъ одну одинешеньку...
   -- Что же тутъ страннаго? Какъ видите, никто до сихъ поръ не съѣлъ меня...
   -- Нѣтъ, я такъ полагаю, что ваши родители померли...
   -- Отецъ, дѣйствительно, умеръ, а мать жива...
   -- Изъ чиновниковъ?
   -- Да...
   -- И состояніе оставилъ родитель?
   -- Мама получаетъ пенсію...
   -- Братья есть?
   -- Одинъ братъ въ Москвѣ въ университетѣ, а другой въ гимназіи.
   Этотъ допросъ начиналъ раздражать Честюнину, и дѣвушка начала придумывать, какъ бы оборвать нахальнаго старика. Но ему, видимо, пришла какая-то новая мысль, и онъ спросилъ прежнимъ заискивающимъ тономъ:
   -- А можетъ быть, у васъ есть въ Питерѣ богатые родственники?..
   -- Есть дядя. Онъ служитъ въ министерствѣ...
   -- Генералъ?
   -- Право, не знаю... Кажется, дѣйствительный статскій совѣтникъ.
   -- Богатый?
   -- И этого не знаю... Я его никогда не видала и ѣду въ Петербургъ въ первый разъ.
   -- Такъ-съ... Ну, это совсѣмъ другое дѣло, ежели есть дядя и притомъ въ чинѣ штатскаго генерала. Вы, значитъ, прямо къ нему?
   -- Не знаю, право. Очень можетъ быть...
   -- Конечно, къ нему, хотя и говорится пословица, что деревенская родня, какъ зубная боль. Вы ужъ извините меня, сударыня, а надо пряменько говорить... Совсѣмъ вы молоды и, можно сказать такъ, что какъ есть ничего не понимаете, а дядя-то ужъ все понимаетъ. У меня три такихъ знакомыхъ штатскихъ генерала есть... Аккуратно живутъ и держатъ себя весьма сосредоточенно.
   Навязчивый старичокъ совершенно успокоился и сосредоточилъ все свое вниманіе на хохотавшемъ студентѣ, но потомъ неожиданно обернулся къ Честюниной и проговорилъ:
   -- А по нашему, по необразованному, лучше бы было, ежели бы вы, сударыня, остались въ своемъ Сузумьѣ да, напримѣръ, замужъ дѣвичьимъ дѣломъ. Куда аккуратнѣе бы вышло, и мамынкѣ спокойнѣе бы не въ примѣръ, а то теперь вотъ какъ, поди, старушка-то думаетъ... Можетъ, у старушки-то и женишокъ былъ свой на примѣтѣ? Что же, дѣло житейское...
   Послѣднее замѣчаніе вдругъ сконфузило дѣвушку, такъ что она даже покраснѣла. Любопытный старецъ смотрѣлъ на нее улыбавшимися глазами и покачивалъ головой. Впрочемъ, поѣздъ уже подходилъ къ Петербургу, и разговоръ прекратился самъ собой.
   -- Эти вонъ трубы-то -- это все фабрики по Невѣ,-- объяснялъ старичокъ, связывая подушку въ узелъ.-- И столько этихъ фабрикъ... А вонъ тамъ дымитъ Обуховскій заводъ. Пушки льютъ...
   Дѣвушка молчала, охваченная опять волненіемъ. Она вся точно сжалась и чувствовала себя такой маленькой-маленькой. Весь вагонъ поднялся на ноги, и всѣ торопливо собирали свои пожитки, до веселаго студента включительно. Честюнина наблюдала за всѣми и думала, что вотъ этихъ всѣхъ кто-нибудь ждетъ, кто-нибудь будетъ ихъ встрѣчать и радоваться этой встрѣчѣ, и только она одна составляетъ печальное исключеніе. Вопросъ о томъ, остановиться у дяди или нѣтъ, все еще оставался нерѣшеннымъ.
   -- Слава тебѣ, Господи,-- вслухъ молился старичокъ, крестясь на купола Александро-Невской лавры.-- Вотъ мы и дома, сударыня... Счастливо оставаться.
   Поѣздъ уже замедлялъ ходъ. По сторонамъ мелькали пустые вагоны, а потомъ точно выплыла станціонная платформа, на которой стояли кучки ожидавшей публики и бѣгали въ синихъ блузахъ и бѣлыхъ передникахъ посыльные. Кто-то махалъ на платформѣ шапкой, слышались радостныя восклицанія и поднималась суматоха разъѣзда. Честюнина дождалась, пока выйдутъ другіе -- вѣдь ей некуда было торопиться, и вышла почти послѣдней. Платформа быстро очищалась отъ публики, и оставалось всего нѣсколько человѣкъ, очевидно, никого не дождавшихся. Они пытливо оглядывали каждаго запоздавшаго пассажира, который выходилъ изъ вагона, и провожали его глазами. Когда Честюнина тащила свой сакъ-вояжъ и разные дорожные узелки, къ ней подошелъ красивый молодой человѣкъ и проговорилъ:
   -- Простите, вы не m-lle Честюнина?
   Этотъ неожиданный вопросъ смутилъ дѣвушку и она вся вспыхнула.
   -- Да, я...
   -- Имѣю честь рекомендоваться: вашъ двоюродный братъ Евгеній Васильевичъ Анохинъ.
   -- Ахъ, очень, очень рада... Какъ это вы узнали меня?
   -- Очень просто: по вашимъ узелкамъ. Сейчасъ видно провинціалку. Я такъ и мутерхенъ сказалъ... У насъ комната приготовлена для васъ. Да... Папа вчера получилъ письмо отъ вашей maman, а я сегодня и поѣхалъ встрѣчать.
   -- Вотъ какая мама... А я еще просила ее ничего не писать обо мнѣ. Во всякомъ случаѣ, очень благодарна вамъ за вниманіе... мнѣ совѣстно...
   -- Помилуйте, Марья Гавриловна. Позвольте мнѣ ваши узелки... Эй, человѣкъ!..
   Анохинъ имѣлъ совсѣмъ петербургскій видъ, какъ опредѣлила его Честюнина про себя. Какой-то весь приглаженный и вылощенный, точно сейчасъ сорвался съ модной картинки. И говорилъ онъ чуть въ носъ, смѣшно растягивая слова. Молодое красивое лицо съ темными усиками и темными глазами было самоувѣренно, съ легкимъ оттѣнкомъ вѣжливаго нахальства. Рядомъ съ нимъ дѣвушка почувствовала себя самой непростительной провинціалкой, начиная съ помятой дорогой касторовой шляпы и кончая несчастными провинціальными узелками. Она еще разъ смутилась, чувствуя на себѣ экзаменовавшій ее съ ногъ до головы взглядъ петербургскаго брата. Онъ, дѣйствительно, осматривалъ ее довольно безцеремонно. Одѣта совсѣмъ по провинціальному, какъ не одѣвается даже горничная Даша, а личико съ большими наивными голубыми глазами, мягкимъ дѣтскимъ носомъ и свѣжимъ ртомъ ничего себѣ, хоть куда. "Дѣвица съ ноготкомъ",-- опредѣлилъ братецъ провинціальную сестрицу.-- "Вотъ этакія бѣлокурыя барышни склонны въ особенности къ трагедіи... "Я твоя на вѣки, а, впрочемъ, въ смерти моей прошу никого не обвинять". Очень понимаемъ... Папахенъ, кажется, ошибся".
   Пока артельщикъ получалъ багажъ, Анохинъ болталъ самымъ непринужденнымъ образомъ и нѣсколько разъ очень мило съострилъ, такъ что Честюнина не могла не улыбнуться. Анохинъ замѣтилъ, что она очень мило улыбалась, какъ всѣ люди, которыя смѣются рѣдко.
   -- А знаете, Марья Гавриловна, я долженъ васъ предупредить относительно одной тайны... Да, да, настоящая тайна! Вчера получено было письмо отъ вашей maman, а сегодня утромъ другое... гм... И знаете, адресъ написанъ мужской рукой, немного канцелярскимъ почеркомъ. Моя мутерхенъ великій знатокъ по этой части и сразу надулась... Вы не смущайтесь и сдѣлайте видъ, что ничего не замѣчаете. Я всегда такъ дѣлаю... На всякій случай счелъ своимъ долгомъ предупредить васъ.
   Дѣвушка, однако, смутилась еще разъ и даже опустила глаза, какъ горничная.
   -- Вѣроятно, отъ брата изъ Москвы...-- точно оправдывалась она.
   -- Конечно, отъ брата. И я такъ же объяснилъ мутерхенъ... О, мутерхенъ величайшій изъ дипломатовъ и у насъ происходятъ постоянныя стычки на этой почвѣ. У меня масса непріятностей именно изъ-за писемъ...
   Когда артельщикъ принесъ дешевый чемоданчикъ и простой мѣшокъ, сконфузился уже молодой человѣкъ. Во-первыхъ, онъ пріѣхалъ на собственномъ извозчикѣ, а во-вторыхъ, швейцаръ Григорій сдѣлаетъ такую презрительную рожу... Только мужики на заработки идутъ съ такими мѣшками. Впрочемъ, нужно быть немножко демократомъ, когда имѣешь провинціальную сестрицу. Ахъ, эти провинціалы, ничего-то они не понимаютъ: какой-нибудь дурацкій дорожный мѣшокъ, и все погибло. Можно себѣ представить положеніе папахена, который выдавалъ племянницу чуть не за милліонершу. Молодой человѣкъ понялъ, что папахенъ этимъ маневромъ хотѣлъ подкупить мамахенъ, сдѣлавшую кислое лицо при первомъ извѣстіи о ѣдущей провинціалкѣ-племянницѣ, и по пути ввелъ въ заблужденіе родного сына. Развѣ бы онъ поѣхалъ встрѣчать на вокзалъ, если бы по молодости лѣтъ не увлекся мыслью о родственныхъ богатствахъ. Впрочемъ, все равно...
   -- Ефимъ изъ пятой линіи!-- громко выкрикивалъ на подъѣздѣ артельщикъ.
   Подалъ извозчикъ-лихачъ, замѣтно покосившійся на проклятый мѣшокъ, сунутый ему въ ноги. Накрапывалъ назойливый осенній дождь, и всѣ зданія казались особенно мрачными.
   -- Я забылъ извиниться предъ вами за нашу милую петербургскую осень,-- весело шутилъ Анохинъ, когда лихачъ выѣхалъ на Знаменскую площадь.-- Ефимъ, по Невскому! Я хочу васъ поразить лучшей петербургской улицей, Марья Гавриловна... Только вотъ дождь портитъ впечатлѣніе.
   На площади они встрѣтили того старичка, который донималъ Честюнину своей пытливостью. Онъ несъ на спинѣ какой-то тюкъ и раскланялся съ "барышней". Анохинъ черезъ плечо посмотрѣлъ на нее и только приподнялъ плечи въ знакъ удивленія. Она замѣтила это движеніе и улыбнулась.
   

II.

   Невскій проспектъ не произвелъ на Честюнину впечатлѣнія, больше того -- онъ совсѣмъ не оправдалъ того представленія, которое сложилось по описаніямъ въ книгахъ. Улица какъ улица. Большіе дома, большіе магазины, большое движеніе, а "блестящаго" и поражающаго какъ есть ничего. Вотъ Исаакіевскій соборъ другое дѣло. Поразила дѣвушку только одна красавица Нева, точно налитая въ гранитныхъ берегахъ. Васильевскій Островъ уже напоминалъ провинціальный губернскій городъ.
   Швейцаръ Григорій встрѣтилъ гостью съ изысканной любезностью настоящаго столичнаго хама. Въ Сузумьѣ былъ единственный швейцаръ въ женской гимназіи, и Честюнина смотрѣла съ дѣтскимъ любопытствомъ на эту новую для нея породу людей.
   -- Вы пройдете въ свою комнату,-- диктовалъ Анохинъ, когда они поднимались по лѣстницѣ въ третій этажъ.-- Горничная Даша подастъ вамъ умыться... Вы съ ней построже, Марья Гавриловна.
   -- Я не умѣю...
   -- Учитесь. А мутерхенъ выйдетъ къ завтраку...
   Горничная Даша, красивая, но съ какимъ-то преждевременно увядшимъ лицомъ, встрѣтила гостью съ величавымъ презрѣніемъ, особенно когда на сцену появился знаменитый мѣшокъ и провинціальные узелки. Квартира была большая и парадныя комнаты поражали Честюнину своей показной роскошью. Отведенная ей комната, впрочемъ, отличалась спартанской простотой, и это даже обрадовало гостью, напомнивъ оставленную дома приличную нищету. Вездѣ было тихо, точно весь домъ вымеръ. Даша тоже величественно молчала и демонстративно положила мѣшокъ на письменный столъ. Честюнина ничего ей не сказала, и сама перенесла его въ уголъ.
   -- Не прикажите ли чего-нибудь, барышня?-- спросила Даша, улыбающимися глазами глядя на мужскіе дешевенькіе серебряные часы, которые гостья положила на письменный столъ -- такихъ часовъ даже швейцаръ Григорій не будетъ носить.
   -- Рѣшительно ничего не нужно... Я привыкла все дѣлать сама.
   -- Какъ вамъ будетъ угодно... Барыня Елена Ѳедоровна выдутъ къ завтраку ровно въ двѣнадцать часовъ. У насъ ужъ такъ заведено.
   Оставшись одна, Честюнина подошла къ окну, и долго смотрѣла на столичный дворъ, походившій на пропасть. Со дна этой пропасти поднимался какой-то особенно тяжелый воздухъ. Впрочемъ, она еще на улицѣ почувствовала его -- отдавало помойной ямой и какой-то подвальной гнилью. Умывшись безъ помощи Даши, она съ особенной тщательностью занялась своимъ туалетомъ, а прибирая волосы, нѣсколько разъ улыбнулась. Навѣрно петербургскій братецъ теперь волнуется за нее, потому что мутерхенъ произведетъ ей настоящій экзаменъ. Къ сожалѣнію, самое нарядное черное шерстяное платье изъ дешевенькаго кашемира оказалось смятымъ, носки ботинокъ порыжѣли, а волосы походили на солому.
   Когда она была готова, въ дверяхъ послышался осторожный стукъ.
   -- Войдите...
   Вошелъ Анохинъ, быстро оглядѣлъ ее и остался, кажется, доволенъ. Онъ подалъ ей письмо и, глядя на свои золотые часы, предупредилъ:
   -- Остается ровно полчаса до завтрака... У насъ это въ родѣ священнодѣйствія.
   Онъ уже хотѣлъ уходить, какъ замѣтилъ лежавшіе на столѣ часы.
   -- Марья Гавриловна, ради Бога, не надѣвайте этихъ несчастныхъ часовъ, а то мутерхенъ увидитъ, и крышка.
   -- Это часы моего папы, и я ими очень дорожу...
   -- Я понимаю ваши чувства, но вы не знаете мутерхенъ...
   Когда молодой человѣкъ вышелъ, Честюнина поняла, что ей здѣсь не жить. Ее начинали давить самыя стѣны. Хороша должно быть эта мутерхенъ, предъ которой трепещетъ цѣлый домъ. Да и всѣ хороши. Впрочемъ, петербургскій братецъ, должно быть, очень добрый человѣкъ и хлопочетъ отъ чистаго сердца. О папахенъ никто ничего не говоритъ -- значитъ, онъ въ полномъ загонѣ.
   Письма она не стала читать, а только мелькомъ взглянула на адресъ. Ей почему-то показалось обиднымъ опредѣленіе этого крупнаго и твердаго мужского почерка "канцелярскимъ", хотя петербургская мутерхенъ и угадала. Рѣшивъ не оставаться здѣсь, дѣвушка успокоилась. Что ей за дѣло до этой мутерхенъ... По пути она вспомнила веселаго бѣлокураго студента, который, навѣрно, ужъ не испытываетъ подобныхъ глупыхъ волненій. Боже мой, какое счастье имѣть свой уголокъ, самый крошечный уголокъ, гдѣ можно было бы чувствовать себя самой собой, и только. Неужели въ такомъ громадномъ городѣ не найдется такого уголка? Вѣдь, наконецъ, живутъ же крысы и мыши...
   Наступили роковые двѣнадцать часовъ. Даша уже ждала гостью въ полутемномъ корридорѣ и молча повела ее черезъ залъ въ столовую, обставленную съ какой-то трактирной роскошью. Честюнина больше не смущалась и довольно свободно отрекомендовалась "мутерхенъ", которая снизошла до того, что поцѣловала ее въ лобъ. Анохинъ наблюдалъ эту сцену представленія и остался доволенъ провинціалкой. Ничего, для перваго раза не вредно... Мутерхенъ была среднихъ лѣтъ женщина, недавно еще очень красивая, но состарившаяся раньше времени, благодаря сидячей жизни и привычкѣ плотно покушать. Оставались красивыми черные злые глаза и маленькія холеныя ручки.
   -- Базиль будетъ такъ радъ...-- повторяла Елена Ѳедоровна.-- У него, вообще, родственныя чувства сильно развиты. Да...
   -- Мутерхенъ, я, кажется, вполнѣ унаслѣдовалъ эту родственную шишку,-- попробовалъ съострить Анохинъ.
   -- Фи, какъ ты вульгарно выражаешься, Эженъ!..
   -- Я, мутерхенъ, говорю по френологіи. Есть такая наука...
   Елена Ѳедоровна не удостоила отвѣта это оправданіе и вообще больше не считала нужнымъ обращать вниманіе на сына. Честюнину удивило больше всего то, что она завтракала отдѣльно. Даша подала ей куриную котлетку, потомъ какой-то бульонъ, сметану, яйца и какао. Гостья только потомъ узнала, что мутерхенъ находится на положеніи вѣчной больной и ѣстъ отдѣльно. Собственно завтракъ былъ очень простъ, и дѣвушка съ большимъ удовольствіемъ съѣла два ломтя говядины изъ вчерашняго супа и цѣлую порцію горячаго картофеля въ мундирѣ.
   -- Вамъ придется, Мари -- позвольте мнѣ васъ такъ называть?-- да, придется измѣнить нѣкоторыя провинціальныя привычки,-- тянула Елена Ѳедоровна.-- Это уже общая судьба всѣхъ провинціаловъ... Но вы не стѣсняйтесь: въ свое время все будетъ.
   -- Мутерхенъ, я по этой части могу быть профессоромъ...
   -- Тѣмъ болѣе, что нынѣшняя молодежь, какъ курсистки, бравируютъ пренебреженіемъ къ условнымъ мелочамъ,-- тянула мутерхенъ:-- да, бравируютъ, забывая, что онѣ прежде всего и послѣ всего женщины... Я, конечно, понимаю, что это просто молодой бунтъ и что со временемъ все пройдетъ. Повѣрьте, Мари, что изъ настоящихъ буянокъ выйдутъ, можетъ быть, еще болѣе чопорныя дамы, чѣмъ тѣ, надъ которыми онѣ сейчасъ смѣются. Говорю все это впередъ, искренне желая вамъ добра... Напримѣръ, Базиль, совсѣмъ этого не понимаетъ, онъ даже сочувствуетъ, но вы этимъ не увлекайтесь, потому что онъ все-таки мужчина и ничего не понимаетъ.
   Этими наставленіями завтракъ былъ отравленъ, и Честюнина едва дождалась, когда онъ кончится. Но обѣдъ превзошелъ и завтракъ. Къ шести часамъ явился самъ домовладыка. Это былъ высокій, полный господинъ за пятьдесятъ лѣтъ съ какимъ-то необыкновенно чисто выбритымъ лицомъ, точно его крахмалили и гладили утюгбмъ. Сѣдые баки котлетами придавали оффиціально-строгій видъ. Старикъ очень обрадовался племянницѣ, обнялъ ее и разцѣловалъ прямо въ губы.
   -- Вылитая сестра Анна Васильевна!-- повторялъ онъ.-- Вотъ именно такой она была, когда выходила замужъ... Боже мой, сколько прошло времени!...
   Расчувствовавшись, старикъ еще разъ обнялъ дѣвушку и опять поцѣловалъ. Онъ только потомъ спохватился и сразу какъ-то растерялся. "Папахену влетитъ", весело думалъ Эженъ.
   За обѣдомъ старикъ проявлялъ усиленные признаки полной независимости, но у него это какъ-то не выходило. Чувствовалась дѣланность тона и какая-то скрытая фальшь. Честюниной сдѣлалось жаль выбивавшагося изъ всѣхъ силъ старика, хотя она и не могла понять, въ чемъ дѣло. Мутерхенъ зловѣще промолчала все время и не сводила съ мужа глазъ, точно очковая змѣя.
   -- Ну, какъ мать?-- въ десятый разъ спрашивалъ старикъ.-- Вотъ такая же была снѣгурочка... Мы съ ней ужасно бѣдствовали въ юности и жили душа въ душу. И все-таки, хорошее было время, Маша... Говорятъ, что старикамъ свойственно смотрѣть въ розовомъ свѣтѣ на свою юность, но, право, я дорого заплатилъ бы... да, заплатилъ бы...
   -- Чтобы вернуться къ дѣтству?-- подхватила мутерхенъ.-- Но, кажется, за это особенно дорого не придется платить... Только необходимо отличить дѣтство отъ ребячества.
   Обѣдъ закончился новой исторіей. Въ столовую вошла молоденькая дѣвушка, некрасивая, но съ умнымъ и выразительнымъ лицомъ.
   -- Рекомендую,-- обратилась мутерхенъ къ гостьѣ:-- моя дочь, Екатерина Васильевна, которая до сихъ поръ еще не знаетъ, что мы обѣдаемъ ровно въ шесть часовъ и что заставлять себя ждать, по меньшей мѣрѣ, невѣжество...
   -- Мама, да я совсѣмъ не хочу ѣсть,-- оправдывалась дѣвушка, здороваясь съ гостьей.-- Я только-что отъ подруги, гдѣ былъ кофе и чудные пирожки, а я отъ всего на свѣтѣ готова отказаться, кромѣ пирожковъ. Вѣдь знаю, что ты будешь меня бранить, мама, знаю, и все-таки ѣмъ...
   -- И все-таки не хорошо, Катя,-- съ дѣланной строгостью замѣтилъ отецъ.-- Порядокъ въ жизни прежде всего...
   Эта Катя сразу понравилась Честюниной. Какъ-то она рѣшительно ни на кого не походила и, вмѣстѣ съ тѣмъ, было пріятно чувствовать, что она въ одной комнатѣ съ вами. Что-то такое жизнерадостное смотрѣло этими умными темными глазами, простое и чуть-чуть властное. Она подсѣла къ гостьѣ, оправила по пути ей воротничокъ, съѣхавшій немного на сторону и заговорила такимъ тономъ, точно онѣ вчера разстались:
   -- Васъ зовутъ Машей? Вотъ и отлично... Я люблю это имя и съ удовольствіемъ промѣняла бы на свое. Вы на курсы? Еще лучше... Моя мечта поступить на курсы, но мама почему-то не хочетъ. А я все-таки поступлю...
   -- Это будетъ тогда, когда я умру,-- добавила мутерхенъ.-- Кажется, вамъ, Катерина Васильевна, не придется долго ждать...
   -- У насъ мысль о смерти царитъ надо всѣмъ,-- объясняла гостьѣ Катя.-- Право... Можно подумать, что мы живемъ на кладбищѣ. Милая мама, вы только напрасно себя разстраиваете... Всѣ будемъ жить, пока не умремъ. Это здѣсь такъ принято...
   Обѣдъ, наконецъ, кончился, и Катя увела гостью къ себѣ въ комнату, обставленную очень нарядно, но съ ясными слѣдами безпорядочнаго характера хозяйки. Катя долго держала гостью за обѣ руки, что-то соображая про себя, а потомъ проговорила серьезно:
   -- Мы будемъ на ты... да? И смѣшно было бы сестрамъ церемониться... Давай поцѣлуемся!.. Только я тебя должна предупредить, что я рѣшительно никого не люблю... Никого! Признаться сказать, я даже и себя не люблю, потому что, еслибы отъ меня зависѣло, я себя устроила нѣсколько иначе... Во-первыхъ, женщина, по моему, должна быть бѣлокурой. Вотъ такая, какъ ты, съ такой же чудной косой и дѣтскими глазами.
   Дѣвушка не переставала болтать и въ то же время разсматривала сестру, какъ невиданнаго звѣря. Честюнина почувствовала себя вдругъ такъ просто и легко, точно цѣлый вѣкъ была знакома съ этой милой Катей. А Катя болтала и болтала безъ умолку. Папа хорошій и добрый, но совершенно безхарактерный, и Женька, къ несчастью, весь въ него. Мама кажется строгой и придирчивой, но это только такъ, для папы. Она немного помѣшана на томъ, чтобы все было, "какъ въ лучшихъ домахъ", а это отъ того, что мама изъ богатой, хотя и раззорившейся, семьи. Женька самый отчаянный шелопай, хотя мама въ немъ души не чаетъ и готова для него на все. Вообще, скучно... Послѣднее заключеніе вышло немного неожиданно и очень смѣшно.
   -- Меня мама никогда не любила, и я ей очень благодарна за это,-- докончила Катя свою семейную хронику.-- Когда я была маленькой, то очень обижалась и даже плакала, а теперь благодарю. Никого не нужно любить, потому что отъ этого всѣ несчастія... Поэтому я рѣшила, что никогда-никогда не пойду замужъ.
   Потомъ Катя потащила гостью осматривать всю квартиру, комментируя каждую вещь.
   -- Такъ, кисленькая чиновничья роскошь, Маша... Ну, для чего всѣ эти драпировки, поддѣланныя подъ настоящія дорогія матеріи? для чего эта мебель, которая точно притворяется въ какомъ-то неизвѣстномъ стилѣ? Единственная вещь, которую я люблю -- это рояль...
   Катя сѣла за рояль и съ шикомъ съиграла какой-то блестящій вѣнскій вальсъ. Она училась въ консерваторіи, но дальше вальсовъ дѣло не шло. Оборвавъ какой-то самый модный вальсъ на половинѣ, Катя потащила гостью въ кабинетъ къ отцу.
   -- Старикъ очень тебя ждалъ... Онъ у насъ самый чувствительный человѣкъ въ домѣ.
   Распахнувъ портьеру, Катя остановилась. Въ кабинетѣ, видимо, разыгрывалась тяжелая семейная сцена. Старикъ ходилъ по комнатѣ съ краснымъ отъ волненія лицомъ, а мутерхенъ сидѣла на диванѣ въ вызывающей позѣ.
   -- Господи, что же я такого сдѣлалъ?!...-- спрашивалъ старикъ, дѣлая трагическій жестъ.-- Вѣдь она мнѣ не чужая..
   Катя спустила портьеру и шепнула:
   -- Пусть старики поссорятся...
   Честюнина поняла только одно, что старики ссорятся именно изъ-за нея, и ей опять сдѣлалось грустно и тяжело.
   

III.

   Вмѣстѣ съ провинціальной гостьей въ чопорную чиновничью квартиру дѣйствительнаго статскаго совѣтника Анохина ворвались совсѣмъ новыя мысли и чувства. Генеральша сейчасъ же послѣ обѣда устроила мужу жестокую семейную сцену,-- сцену по всѣмъ правиламъ искусства.
   -- Какъ это мило: облапить и цѣловаться прямо въ губы!-- старалась говорить она вполголоса.-- Можетъ быть, у васъ тамъ, въ деревнѣ, нѣсколько сотъ такихъ племянницъ, и вы всѣхъ ихъ будете цѣловать? Это можетъ сдѣлать нашъ швейцаръ Григорій, дворникъ, кухонный мужикъ... Наконецъ, вы забываете, что у васъ есть взрослая дочь.
   Генералъ не возражалъ, не оправдывался, а только вздыхалъ и умоляюще смотрѣлъ на разгнѣванное домашнее божество. Онъ былъ полонъ такихъ хорошихъ мыслей и чувствъ, а тутъ какая-то глупая сцена. Много такихъ сценъ онъ перенесъ на своемъ вѣку, но именно эта ему показалась особенно обидной,-- онъ почувствовалъ себя чужимъ въ собственномъ домѣ. Всѣ чужіе -- и жена, и сынъ, и даже дочь, которую онъ любилъ больше всѣхъ. Еще разъ онъ пережилъ то неравенство, которое внесла въ домъ его собственная жена. Она считала себя главной виновницей всей его карьеры и настоящаго чиновничьяго благополучія, потому что онъ, человѣкъ безъ связей и протекцій, затерялся бы въ толпѣ другихъ министерскихъ чиновниковъ, и только она, настоящая генеральская дочь, вывела его на настоящую дорогу. Его провинціальное прошлое тщательно скрывалось и было всегда для Елены Ѳедоровны самымъ больнымъ мѣстомъ, какъ какой-то первородный грѣхъ. Никто не зналъ, чего стоило Анохину его превосходительство. Да, ему завидовали всѣ сослуживцы, а онъ все чаще и чаще начиналъ думать, что все это чиновничье величіе было лично для него величайшей ошибкой.
   Елена Ѳедоровна, конечно, уже знала все черезъ горничную Дашу, т.-е. знала и о мѣшкѣ, и объ узелкахъ провинціальной родственницы, и на этомъ построила цѣлый обвинительный актъ.
   -- Это какая-то богомолка...-- язвила она.-- Мнѣ совѣстно передъ швейцаромъ. А глупый Эженъ имѣлъ еще неосторожность ѣхать встрѣчать ее на вокзалѣ. Конечно, онъ добрый мальчикъ, но дѣлать подобныя глупости все-таки нехорошо. Вѣдь вы выдавали свою сестру за милліонершу....
   -- Я дѣйствительно говорилъ, что у нея есть свои средства...
   -- Какая-то несчастная пенсія!..
   -- У нея собственный домъ въ Сузумьѣ, потомъ послѣ мужа остались средства, что мнѣ хорошо извѣстно.
   -- Все это одна комедія!.. Вы вводите въ нашу семью какихъ-то салопницъ...
   -- Не салопницъ, а порядочныхъ людей. Да...
   Василій Васильевичъ вдругъ разгорячился и наговорилъ женѣ дерзостей, чего еще никогда съ нимъ не случалось. Онъ покраснѣлъ и сильно размахивалъ руками.
   -- По вашему, Елена Ѳедоровна, Маша -- салопница, а по моему -- это хорошая дѣвушка-труженица. Да, именно, труженица... Я былъ бы счастливъ, если бы у меня была такая дочь.
   -- Значитъ, и Катя нехороша?
   -- А что такое Катя, по вашему? Петербургская барышня, и больше ничего. У нея въ головѣ концерты да оперы, да первыя представленія, да пикники -- развѣ я не понимаю, что она такое? А твой Эженъ, говоря откровенно, просто шелопай... Да, да, шелопай! Еще одинъ шагъ, и готовъ червонный валетъ. Конечно, имъ дико видѣть настоящую серьезную дѣвушку... Посмотри, какое у нея чудное лицо -- простое, какое-то чистое, красивое внутренней красотой.
   -- Боже мой, до чего я дожила!-- стонала генеральша.
   Увлекшись, генералъ наговорилъ много лишняго, и когда спохватился -- было уже поздно. Генеральша приняла угнетенный видъ и молча вышла изъ кабинета. Это еще была первая сцена, закончившаяся полнымъ разрывомъ. Обыкновенно генералъ вымаливалъ себѣ прощеніе, унижался и покупалъ примиреніе самой дорогой цѣной.
   Цѣлый день былъ испорченъ. Елена Ѳедоровна заперлась въ своей спальнѣ, какъ въ неприступной крѣпости, и не вышла къ вечернему чаю. Генералъ съѣздилъ въ какую-то коммиссію, вернулся поздно и узналъ отъ Даши, что генеральша больна и не желаетъ никого видѣть.
   -- Э, все равно!-- рѣшилъ про себя Василій Васильевичъ.
   Онъ тоже заперся въ своемъ кабинетѣ и тоже не желалъ никого видѣть. Господи, вѣдь можно же хоть разъ въ жизни быть самимъ собой и только самимъ собой! Въ минуты маленькихъ домашнихъ революцій онъ спалъ у себя въ кабинетѣ, а сейчасъ былъ даже радъ этому. Въ послѣднее время у него все чаще и чаще появлялась нервная безсонница, и онъ впередъ зналъ, что сегодня не уснетъ до самаго утра. Была приготовлена домашняя работа, но она не шла на умъ. Оставалось ходить по кабинету до головокруженія.
   -- Что же, я сказалъ правду,-- думалъ онъ вслухъ.-- И пора сказать... Развѣ я не вижу и не понимаю, что дѣлается кругомъ? Семья дармоѣдовъ -- и больше ничего... Другіе, которые не могутъ жить дармоѣдами, завидуютъ намъ. Чего же больше? Ха-ха... Миленькая семейка...
   Старикъ шагалъ по своему кабинету, какъ часовой у гауптвахты, и съ тоской думалъ, что неужели это воинствующее настроеніе покинетъ его и онъ опять будетъ унижаться, чтобы вымолить у жены позорное примиреніе. Онъ впередъ презиралъ себя...
   Появленіе племянницы подняло въ душѣ петербургскаго статскаго генерала далекое прошлое.
   Родился и выросъ онъ въ Сузумьѣ, въ бѣдной чиновничьей семьѣ. Онъ теперь видѣлъ эту семью черезъ десятки лѣтъ... Видѣлъ труженика отца, вѣчно занятаго службой, суроваго и болѣзненнаго, видѣлъ вѣчно озабоченную домашними дѣлами мать, женщину простую, но съ здоровымъ природнымъ умомъ. Чего стоило старикамъ выучить его въ гимназіи, а потомъ отправить въ университетъ. У него была всего одна сестра Анюта, которую онъ очень любилъ. Дѣвочка получила самое скромное домашнее образованіе, потому что тогда женскихъ гимназій еще не было, и только дочери дворянъ могли учиться въ институтахъ. Боже мой, какъ все это было давно и, вмѣстѣ, точно вчера... Уѣзжая въ Петербургъ поступать въ университетъ, Анохинъ меньше всего думалъ о томъ, что видитъ отца въ послѣдній разъ. Молодость думаетъ только о себѣ... Ему больше всего жаль было сестру, которая такъ горько плакала при разставаньи. Онъ былъ уже на третьемъ курсѣ, когда отецъ умеръ. Но родное Сузумье было за тридевять земель, такъ что онъ не могъ даже пріѣхать на похороны. Пришлось самому зарабатывать хлѣбъ и тянуть тяжелую лямку. Съ матерью онъ увидался только по окончаніи курса. Въ это лѣто вышла и Анюта замужъ за маленькаго чиновника канцеляріи губернатора, перешедшаго впослѣдствіи на земскую службу. Умерла и мать, и Анохинъ ни разу не былъ въ родномъ гнѣздѣ, откладывая поѣздку туда годъ за годомъ, а потомъ затянула служба, явилась своя семья и свои заботы. Съ Сузумьемъ отношенія поддерживались только рѣдкими письмами сестры. У нея были уже свои дѣти, потомъ эти дѣти учились въ гимназіяхъ, но онъ никого не видалъ. Племянница Маша явилась живымъ эхомъ далекаго прошлаго, и генералъ въ послѣдній разъ переживалъ его и провѣрялъ имъ свою настоящую жизнь. И ему начинало казаться, что въ его чиновничьемъ благополучіи было что-то неладное, что онъ прожилъ всю жизнь въ какомъ-то пустомъ мѣстѣ и что, главное, не умѣлъ дать дѣтямъ настоящаго воспитанія. Для чего онъ вообще жилъ, работалъ, хлопоталъ, и чѣмъ потомъ дѣти помянутъ его, когда его не будетъ на свѣтѣ? А вотъ племянница Маша -- другое дѣло... Она съ собой принесла въ столицу такую хорошую молодую заботу, жажду знанія и способность трудиться. Да, эта будетъ работать, а его дѣти шалопайничать... Старику страстно хотѣлось, обнять вотъ эту хорошую Машу и разсказать ей все, всю свою жизнь, и научить ее, чтобы она такъ никогда не жила.
   Честюнина тоже не спала, хотя и устала съ дороги страшно. Ее взволновало полученное письмо. Какъ хорошо она знала этотъ "канцелярскій почеркъ"... Письмо было распечатано только вечеромъ, когда дѣвушка ложилась спать. Это была ея первая ночь въ столицѣ, начало новой жизни. Прежде всего она поняла, что сдѣлала громадную ошибку, остановившись у дяди, хотя въ этомъ и не была виновата. Впрочемъ, непріятное впечатлѣніе, произведенное чопорной генеральшей, нѣсколько сгладилось, благодаря Катѣ. Она такъ мило болтала и была такая добрая.
   -- Ты не оставайся у насъ жить,-- откровенно совѣтовала Катя, забравшись вечеромъ въ комнату гостьи.-- Папа добрый и къ мамѣ можно привыкнуть, а только у насъ ужасно скучно. Всѣ мрутъ отъ скуки... То-ли дѣло, если ты устроишься по студенчески, Маша.
   -- Я тоже думаю, что будетъ лучше.
   -- Откровенно говоря, я завидую тебѣ. А совѣтую переѣзжать потому, что тогда буду бывать у тебя. Будетъ молодежь, разговоры, шумъ... Я ужасно люблю спорить. Со всѣми готова спорить... Видишь, я хлопочу, главнымъ образомъ, о себѣ и не скрываю этого. По праздникамъ ты будешь пріѣзжать къ намъ... Поѣдемъ какъ-нибудь въ оперу.
   Оставшись одна, Честюнина, наконецъ, распечатала письмо и прочла его нѣсколько разъ, причемъ на лицѣ у нея отъ волненія появился румянецъ.
   "Милая Маруся",-- писалъ "канцелярскій" почеркъ.-- "Адресую тебѣ письмо на твоего дядю... Можетъ быть, это не совсѣмъ тактично, но, каюсь, не могъ выдержать. Когда ты уѣхала, меня охватила такая страшная тоска и такое малодушіе, точно я похоронилъ тебя. Сознаю, что все это глупо и съ извѣстной точки зрѣнія даже смѣшно, но не могу удержаться. Каяться такъ каяться: когда шелъ на свою службу въ земскую управу, нарочно сдѣлалъ крюкъ и прошелъ мимо твоей школы... На твое мѣсто поступила уже другая учительница, Наташа Горкина, которая раньше служила помощницей въ четвертой школѣ. Славная дѣвушка, а мнѣ обидно, что она заняла твое мѣсто. Мнѣ хотѣлось бы, чтобы оно оставалось незанятымъ, что уже совсѣмъ глупо. Однимъ словомъ, разыгрался самый непростительный эгоизмъ. На службѣ я почти ничего не дѣлалъ, такъ что нашъ членъ управы, Ефимовъ, только покосился на меня,-- ты знаешь, онъ вообще не благоволитъ ко мнѣ и радъ всякому случаю придраться. Впрочемъ, теперь для тебя все это неинтересно и слишкомъ далеко. Не буду... Вечеромъ не утерпѣлъ и завернулъ къ Аннѣ Васильевнѣ, подъ предлогомъ взять книгу. Старушка очень обрадовалась мнѣ -- она, кажется, догадывается... Мы сидѣли въ угловой комнатѣ и пили чай. Все до послѣдней мелочи напоминало тебя, и мнѣ хотѣлось плакать, какъ мальчишкѣ. Дверь въ твою комнату была закрыта, и мнѣ все время казалось, что вотъ-вотъ ты выйдешь. Я даже раза два оглянулся, что не ускользнуло отъ вниманія Анны Васильевны. Мнѣ было жаль и себя, и ее, и казалось, что мы сдѣлали какую-то ошибку. Я убѣжденъ, что и она думала тоже самое, хотя прямо этого, конечно, и не высказывала. Для нея я все-таки только хорошій знакомый, а въ сущности чужой... Да, тяжело и грустно и я отвожу душу за этимъ письмомъ. Гдѣ-то ты теперь? среди какихъ людей? какія твои первыя впечатлѣнія? думаешь ли о насъ -- боюсь напомнить о собственной особѣ. Съ другой стороны, не могу скрыть нѣкоторой зависти... Кажется, взялъ бы да и полетѣлъ на крыльяхъ въ Петербургъ, чтобы хоть однимъ глазкомъ посмотрѣть на тебя... Кстати, ты забыла оставить мнѣ свой петербургскій адресъ, т. е. адресъ твоего дяди, и я его добывалъ отъ Анны Васильевны обманнымъ способомъ. Совралъ, грѣшный человѣкъ, что ты просила выслать какую-то книгу... Старушка, кажется, опять догадалась, хотя и сдѣлала видъ, что забывать книги людямъ свойственно. Я уже сказалъ, что... Нѣтъ, я долженъ высказаться прямо, и ты можешь меня презирать за мой неисчерпаемый эгоизмъ. Да, я раскаиваюсь, что отпустилъ тебя... Вижу твое негодующее лицо, чувствую, что ты презираешь меня, но вѣдь геройство не обязательно даже по уложенію о наказаніяхъ. Да, я тебя впередъ ревную ко всему и ко всѣмъ -- къ тѣмъ людямъ, съ которыми ты будешь встрѣчаться, къ той комнатѣ, въ которой ты будешь жить, къ тому воздуху, которымъ ты будешь дышать. Я желалъ бы быть и этими новыми людьми, и этой новой комнатой, и этимъ новымъ воздухомъ, даже мостовой, по которой ты будешь ходить... Подумай хорошенько, отнесись безпристрастно и ты поймешь, что я правъ. Вѣдь ждать цѣлыхъ пять лѣтъ... Мало-ли что можетъ случиться? Впереди цѣлая вѣчность... Одинъ день -- и то вѣчность, не то что пять лѣтъ. Моя ариѳметика отказывается служить, и знаю только одно, что я несчастный, несчастный, несчастный

твой навсегда Андрей Нестеровъ".

   Честюнина нѣсколько разъ перечитала это посланіе, поцѣловала его и спрятала въ дорожную сумочку.
   -- Милый... хорошій...-- шептала она.-- Какой онъ хорошій, Андрюша... Если бы онъ зналъ, какъ мнѣ-то скучно!
   Дѣвушка, не смотря на усталость, долго не могла заснуть. Прошлое мѣшалось съ настоящимъ, а съ завтрашняго дня начнется будущее. Да, будущее... Она закрывала глаза и старалась представить себѣ тѣхъ людей, съ которыми придется имѣть дѣло. Вотъ теперь она никого не знаетъ и ея никто не знаетъ, а потомъ, день за днемъ, возникнутъ и новыя знакомства, и дружба, и ненависть. Гдѣ-то уже есть и эти будущіе враги, и будущіе друзья... Еще утромъ сегодня семья дяди не существовала для нея, а сейчасъ она уже всѣхъ знаетъ и со всѣми опредѣлились извѣстныя отношенія. Дядя ее любитъ, т. е., вѣрнѣе, любитъ въ ней свою сестру, тетка ненавидитъ, какъ всѣ жоны ненавидятъ мужнину родню, шелопай Эженъ -- ни то, ни сё, для Кати она любопытная новинка и т. д. Ахъ, какой смѣшной этотъ Андрюша! Оставалось только накапать въ письмо слезъ, какъ дѣлаютъ институтки. Какъ онъ смѣшно пишетъ... Мама, конечно, догадается, если онъ будетъ повторять вѣчную исторію о забытой книгѣ. Право, смѣшной... А если бы можно было устроить его гдѣ-нибудь на службу въ Петербургъ? Вѣдь дядя могъ бы это сдѣлать, если бы захотѣлъ... Впрочемъ, Андрюша самъ не пойдетъ: онъ помѣшанъ на своемъ земствѣ.
   Она заснула, почему-то думая о давешнемъ пытливомъ старичкѣ, который постепенно превратился въ веселаго студента и принялся хохотать тоненькимъ дѣтскимъ голоскомъ.
   

IV.

   Утромъ генеральша пила свой какао въ постели, поэтому за утреннимъ чаемъ собралась въ столовой только молодежь, а потомъ пришелъ Василій Васильевичъ. Онъ былъ блѣденъ и въ глазахъ чувствовалась тревога.
   -- Сегодня на службу, Маша?-- спрашивалъ онъ, цѣлуя племянницу въ лобъ.-- Хорошее дѣло, голубчикъ... Отъ души тебѣ завидую.
   -- Папа, зачѣмъ ты ее зовешь Машей?-- замѣтила Катя.-- Это что-то вульгарное... Машами зовутъ горничныхъ да кошекъ. Я буду называть ее Марусей...
   -- Нѣтъ, лучше называй Машей,-- отвѣтила Честюнина, чувствуя, какъ начинаетъ краснѣть.-- Марусей ее называлъ только Андрей.-- Дома меня всегда называли Машей и я привыкла къ этому имени...
   Катя съузила глаза и засмѣялась. Она поняла, въ чемъ дѣло. Дядя молча пилъ чай, сравнивая дочь и племянницу. Сегодня дочь уже не казалась ему такой дурной. Дѣвушка какъ дѣвушка, а выйдетъ замужъ -- будетъ доброй и хорошей женой. Старикъ который разъ тревожно поглядывалъ на входившую Дашу, ожидая приглашенія въ спальню, но Даша молчала и онъ чувствовалъ себя виноватымъ все больше и больше.
   -- Мари, я васъ провожу въ медицинскую академію,-- предлагалъ Эженъ, закручивая свои усики.-- Вы позволите мнѣ быть вашимъ Виргиліемъ?
   -- Пожалуйста, не безпокойтесь,-- остановила его Катя.-- Я сама поѣду провожать Маню... У меня даже есть знакомый въ академіи. Кажется, онъ профессоръ или что-то въ этомъ родѣ... Однимъ словомъ, устроимся и безъ васъ, тѣмъ болѣе, что женщина должна быть вполнѣ самостоятельна, а двѣ женщины въ особенности.
   -- Не смѣю утруждать своимъ вниманіемъ, mesdames... Одинъ маленькій совѣтъ: когда поѣдете, возьмите моего Ефима. Онъ стоитъ на углу. Впрочемъ, виноватъ, можетъ быть изъ принципа вы желаете ѣхать на скверномъ извозчикѣ?..
   -- Пожалуйста, побереги свое остроуміе, потому что оно сегодня еще можетъ тебѣ пригодиться.
   Когда дѣвушки собрались ѣхать, Василій Васильевичъ обнялъ Машу и перекрестилъ ее по-отечески.
   -- Съ Богомъ, моя хорошая...
   Когда дѣвушки вышли на подъѣздъ, Катя заявила швейцару:
   -- Найди намъ самаго сквернаго извозчика... Понимаешь? И чтобы экипажъ непремѣнно дребезжалъ... Я сегодня желаю быть демократкой.
   Когда швейцаръ ушелъ, Катя весело захохотала и проговорила:
   -- А какъ я тебя подвела давеча за чаемъ, Маша? Это онъ тебя называетъ Марусей? Да?.. Вѣдь и письмо было тоже отъ него? Пожалуйста, не отпирайся... Это даже въ порядкѣ вещей, если Маргарита ѣдетъ на медицинскіе курсы, то Фаусту остается только писать письма. Я вотъ никакъ не могу влюбиться, а у васъ, провинціалокъ, это даже очень просто... Каждая гимназистка шестого класса уже непремѣнно влюблена... Это просто отъ скуки, Маша... Впрочемъ, я не прочь испытать нѣжныя чувства, но какъ-то ничего не выходитъ. Прошлую зиму за мной ухаживалъ одинъ офицеръ гвардеецъ и немножко мнѣ нравился, но очень ужъ занятъ собственнымъ величіемъ, и дѣло разошлось. Я какъ-то не понимаю великихъ людей, потому что они мнѣ напоминаютъ бронзовые памятники... На вещи, голубушка, нужно смотрѣть прямо.
   Дрянной извозчикъ былъ найденъ, и Катя торжествовала. Она вообще умѣла быть заразительно веселой. Всю дорогу, пока ѣхали черезъ Васильевскій Островъ, а потомъ черезъ Тучковъ мостъ, она болтала безъ умолку. Петербургская Сторона еще больше напомнила Честюниной родную провинцію, и она страшно обрадовалась, когда увидѣла первый маленькій деревянный домикъ, точно встрѣтила хорошаго стараго знакомаго. Въ семидесятыхъ годахъ, когда происходитъ дѣйствіе нашего разсказа, Петербургская Сторона только еще начинала застраиваться многоэтажными домами, было много пустырей и еще больше скверныхъ деревянныхъ домишекъ, кое-какъ закрашенныхъ снаружи. Второе, что обрадовало Честюнину, это Александровскій паркъ, мимо котораго повезъ ихъ извозчикъ. Ей почему-то представлялось, что въ Петербургѣ совсѣмъ нѣтъ деревьевъ, а тутъ почти цѣлый лѣсъ. Въ Сузумьѣ не было такого парка. По дорожкамъ бѣгали дѣти, на зеленыхъ скамейкахъ отдыхали пѣшеходы, гулялъ какой-то старичокъ, таскавшій одну ногу -- однимъ словомъ, жить еще можно. День былъ свѣтлый, хотя съ моря и поддувало свѣжимъ вѣтеркомъ.
   -- Послушай, Маша, мы сегодня же будемъ и квартиру искать,-- предложила Катя.-- Найдемъ крошечную-крошечную канурку, чтобы было слышно все, что дѣлается въ сосѣдней комнатѣ, чтобы хозяйка квартиры была грязная и чтобы непремѣнно воняло изъ кухни капустой... Я ненавижу капусту, какъ сорокъ тысячъ братьевъ не могли никогда любить.
   По Самсоніевскому мосту переѣхали на Выборгскую Сторону. Массивныя зданія клиники Вилліе произвели на Катю дурное впечатлѣніе, и она сразу присмирѣла.
   -- Знаешь, мнѣ кажется, что меня непремѣнно привезутъ когда-нибудь вотъ въ эти клиники и непремѣнно зарѣжутъ,-- сообщила она упавшимъ голосомъ.-- Я не выношу никакой физической боли, а тутъ царство всевозможныхъ ужасовъ. Ванька, дребезжи поскорѣе...
   Ванька, дѣйствительно, могъ удовлетворить по части дребезжанья и тащился съ убійственной медленностью. Прошелъ чуть не часъ, пока онъ остановился у подъѣзда низенькаге каменнаго флигеля, гдѣ былъ входъ въ правленіе. По тротуарамъ быстро шли группы студентокъ, и Катя занималась тѣмъ, что старалась угадать новичковъ.
   -- Вонъ, это навѣрно поповна,-- говорила она.-- Посмотри, какъ она колѣнками работаетъ... А это наша петербургская барынька, цирлихъ-манирлихъ и не тронь меня.
   Въ правленіе нужно было пройти по длинному каменному корридору, по которому шагали группы студентовъ. Первымъ встрѣтился вчерашній веселый сосѣдъ и Честюнина невольно улыбнулась. Катя нечаянно задѣла его локтемъ и студентъ замѣтилъ довольно грубо:
   -- Барышня, извините, что вы меня толкнули...
   -- Ахъ, виновата, что не достаточно сильно... Кстати, какъ намъ пройти къ ученому секретарю?
   Студентъ молча ткнулъ пальцемъ впередъ.
   -- Вотъ еще невѣжа...-- ворчала Катя, оглядываясь.-- Мнѣ такъ и хотѣлось спросить, въ какой онъ конюшнѣ воспитывался.
   -- Пожалуйста, Катя, тише...-- упрашивала Честюнина.
   -- Э, пустяки... Я сегодня хочу быть равноправной. Какъ онъ смѣлъ называть меня барышней? Хочешь, я сейчасъ вернусь и наговорю ему дерзостей...
   -- Катя, пожалуйста...
   -- Хорошо. Обрати вниманіе: только для тебя дарю жизнь этому невѣжливому мужчинѣ. Такъ и быть, пусть существуетъ на благо отечества...
   У входа въ кабинетъ ученаго секретаря дѣвушкамъ пришлось подождать. Честюнина начала волноваться. Вѣдь это былъ рѣшительный шагъ, о которомъ она мечтала столько лѣтъ. Ея торжественному настроенію мѣшала только безпокойная Катя, сейчасъ же завязавшая споръ съ какой-то курсисткой мрачнаго вида.
   Почему-то Честюнина очень волновалась, входя въ пріемную ученаго секретаря, точно отъ этого господина зависѣла вся ея судьба. Но дѣло обошлось такъ быстро и такъ просто, что она даже осталась недовольна. Онъ принялъ молча ея прошеніе, осмотрѣлъ бумаги и сказалъ всего одну фразу:
   -- Хорошо. Потомъ объявятъ, кто принятъ...
   Онъ даже не взглянулъ на новую курсистку, точно вошла и вышла кошка.
   Катя ходила по корридору съ самымъ вызывающимъ видомъ и тоже удивилась, что Честюнина такъ скоро вернулась.
   -- Подождемъ немного...-- шепнула она.-- Ужасно интересно посмотрѣть, а тебѣ даже поучительно.
   Въ началѣ семидесятыхъ годовъ студенты-медики ходили безъ формы. Многіе щеголяли въ излюбленныхъ студенчествомъ высокихъ сапогахъ и расшитыхъ малороссійскихъ сорочкахъ. Вообще преобладали довольно фантастическіе костюмы. Студентки одѣвались однообразнѣе. Темныя платья придавали немного больничный видъ этимъ молодымъ дѣвичьимъ лицамъ. Честюниной понравились эти дѣвушки, собравшіяся сюда со всѣхъ концовъ Россіи. Красивыхъ лицъ было немного, но этотъ недостатокъ выкупался серьезнымъ выраженіемъ. Большинство составляли труженицы, пріѣхавшія сюда на послѣдніе гроши. Это была одна семья, спаянная однимъ общимъ чувствомъ, и Честюнина почувствовала себя дома. Вонъ эта худенькая дѣвушка въ очкахъ навѣрно хорошая, и вотъ та -- да всѣ хорошія, если разобрать.
   Катя вдругъ притихла и больше не бунтовала. Она даже потихоньку отцѣпила какой-то яркій бантъ и спрятала его въ карманъ. Бѣлокурый студентъ продолжалъ шагать по корридору и поглядывалъ на Катю злыми глазами.
   -- Вотъ человѣкъ, которому, кажется, нечего дѣлать,-- проговорила Катя довольно громко, такъ что студентъ не могъ не слышать.
   Онъ остановился, хотѣлъ что-то сказать, но только презрительно пожалъ плечами. Честюнина разсказала, что онъ ѣхалъ вмѣстѣ съ ней и что это очень веселый молодой человѣкъ. Этого было достаточно, чтобы Катя остановила его.
   -- Милостивый государь, не знаете ли вы гдѣ-нибудь маленькой комнатки? Я подозрѣваю, что вы уже второй годъ на томъ же курсѣ и должны знать...
   Студентъ добродушно засмѣялся.
   -- Вы почти правы, милостивая государыня... У меня переэкзаменовка по гистологіи. А что касается комнаты, то могу рекомендовать. По Самсоніевскому проспекту... Да вотъ я вамъ напишу адресъ.
   -- Покорно благодаримъ...
   -- Во дворѣ, вторая лѣстница направо, четвертый этажъ. Тамъ есть свободная комната для одной...
   Дѣвушки поблагодарили и отправились разыскивать квартиру по этому адресу. Самсоніевскій проспектъ былъ въ двухъ шагахъ, и онѣ пошли пѣшкомъ. Катя храбро шагала черезъ грязную мостовую и сейчасъ же запачкала себѣ подолъ платья -- она не привыкла ходить пѣшкомъ.
   -- А студентикъ славный,-- болтала Катя.-- Я съ удовольствіемъ поспорила бы съ нимъ... Онъ ужасно походитъ на молоденькаго пѣтушка.
   

V.

   -- Ахъ, какая прелесть!-- крикнула Катя, вбѣгая по темной и грязной лѣстницѣ.-- Восторгъ...
   Подымавшаяся за ней Честюнина никакъ не могла понять,-- напротивъ, эта петербургская лѣстница произвела самое непріятное впечатлѣніе.
   -- Маша, я счастлива, совершенно счастлива!-- кричала Катя откуда-то сверху.-- Что же ты молчишь?
   -- Я рѣшительно не понимаю ничего, Катя...
   -- А ты понюхай, какой здѣсь воздухъ?
   -- Кошками пахнетъ...
   -- Вотъ-вотъ, именно въ этомъ и прелесть. Мнѣ такъ надоѣли эти антре, парадныя лѣстницы, швейцары, а тутъ просто духъ захватываетъ отъ всякихъ запаховъ... ха-ха-ха!.. Прелесть, восторгъ... ура!..
   -- Пожалуйста, тише, сумасшедшая...
   Потомъ все стихло. Когда Честюнина поднялась въ пятый этажъ, ей представилась такая живая картина: въ отворенныхъ дверяхъ стояла полная женщина въ дымчатыхъ очкахъ, стриженая и съ папиросой, а передъ ней стояла Катя, улыбающаяся, свѣжая, задорная.
   -- Вы это чему смѣетесь?-- угрожающимъ тономъ спрашивала дама съ папиросой.
   -- А развѣ здѣсь запрещено смѣяться?
   -- Не запрещено, но вы, во-первыхъ, чуть не оборвали звонка, а потомъ, когда я открыла дверь, захохотали мнѣ прямо въ лицо... Это доказываетъ, что вы дурно воспитаны.
   -- Я?1 Нѣтъ, ужъ извините, сударыня...-- бойко отвѣтила Катя.-- Во-первыхъ, я кончила институтъ, во-вторыхъ, мой папаша дѣйствительный статскій совѣтникъ, въ-третьихъ, у насъ на подъѣздѣ стоитъ швейцаръ Григорій, который въ теченіе своей жизни не пропустилъ на лѣстницу ни одной кошки, въ-четвертыхъ...
   -- У васъ отдается комната?-- перебила Честюнина.
   Дама съ папиросой строго оглядѣла ее съ ногъ до головы и, загораживая дверь, грубо спросила:
   -- А вы почему думаете, что я должна сдавать комнату?
   -- Намъ указалъ вашъ адресъ студентъ... такой бѣлокурый... По фамиліи Крюковъ.
   -- А, это совсѣмъ другое дѣло...
   Дама величественно отступила. Она теперь сосредоточила все свое вниманіе на Катѣ.
   -- Да вы намъ комнату свою покажите...-- приставала Катя, заглядывая въ дверь направо.
   -- Сюда нельзя, во-первыхъ,-- остановила ее дама.-- А затѣмъ, кому изъ васъ нужна комната?
   -- Мнѣ...-- успокоила ее Честюнина.
   -- Ну, это другое дѣло.
   Когда сердитая дама съ папироской повела дѣвушекъ не длинному корридору, въ который выходили двери отдѣльныхъ комнатъ, Катя успѣла шепнуть:
   -- Какая милашка... Я въ нее влюблена. Понимаешь? Ахъ, прелесть...
   Свободная комната оказалась рядомъ съ кухней, что еще разъ привело Катю въ восторгъ. Помилуйте, пахнетъ не то лукомъ, не то кофе -- прелесть... Однимъ словомъ, обстановка идеальная. Отдававшаяся въ наймы комната единственнымъ окномъ выходила въ брандмауэръ сосѣдняго дома. Изъ мебели полагался полный репертуаръ: столъ, просиженный диванъ, желѣзная кровать, два стула и комодъ.
   -- Собственно говоря, я отдаю комнаты только знакомымъ,-- не безъ достоинства объясняла дама съ папироской.-- И жильцы у меня постоянные, изъ года въ годъ. Вы, вѣроятно, провинціалка?
   -- Да, я издалека... Можетъ быть, вы слыхали, есть таsoft городъ Сузумье?
   -- Сузумье?!.. Боже мой, что же это вы мнѣ раньше не сказали, милая... Я, вѣдь, тоже изъ тѣхъ краевъ. Конечно, вы слыхали цро профессора Приростова? Это мой родной братъ...
   При послѣднихъ словахъ она вызывающе посмотрѣла на Катю, точно хотѣла сказать: вотъ тебѣ, выскочка, за твоего папеньку дѣйствительнаго статскаго совѣтника... Да-съ, родная сестра, и все тутъ.
   -- Меня зовутъ Парасковьей Игнатьевной,-- уже милостивѣе сообщила она.-- А васъ? Марья Гавриловна -- хорошее имя. Меня мои жильцы прозвали, знаете какъ? Парасковеей Пятницей... Это упражняется вашъ знакомый Крюковъ. Впрочемъ, я до него еще доберусь...
   Катя больше не могла выдерживать и прыснула. Это былъ неудержимый молодой смѣхъ, заразившій даже сестру извѣстнаго профессора. Она смотрѣла на хохотавшую Катю и сама смѣялась.
   -- А знаете... знаете...-- говорила Катя сквозь слезы,-- Знаете, у васъ, дѣйствительно, есть что-то такое... Парасковея Пятница, именно! Боже мой, да что же это такое?...
   Въ слѣдующій моментъ Катя бросилась на шею къ Парасковьѣ Пятницѣ и расцѣловала ее.
   -- Нѣтъ, я не могу! Вѣдь это разъ въ жизни встрѣчается... Какъ я васъ люблю, милая Парасковея Пятница!...
   Эта нѣжная сцена была прервана апплодисментами,-- въ дверяхъ стоялъ давешній бѣлокурый студентъ.
   -- Браво!.. Какія милыя телячьи нѣжности... Я, грѣшный человѣкъ, думалъ, что вы подеретесь для перваго раза и торопился занять роль благороднаго свидѣтеля.
   -- Пожалуйста, не трудитесь острить,-- вступилась Катя.-- Вы -- запоздалый и никогда не поймете всей красоты каждаго движенія женской души. А въ частности, что вамъ угодно?
   -- Что, влетѣло?-- шутила Приростова.-- Ахъ, молодежь, молодежь... Вотъ посмотришь на васъ и какъ-то легче на душѣ сдѣлается. Когда я была молода, у насъ въ Казани...
   -- Ну, теперь началась сказка про бѣлаго бычка: "у насъ въ Казани",-- замѣтилъ студентъ.-- Когда вы доѣдете, Парасковья Игнатьевна, до своего знаменитаго брата, постучите мнѣ въ стѣну... Я буду тутъ рядомъ. Я даже начну за васъ: "Когда я была молода, у насъ въ Казани"...
   Когда веселый студентъ ушелъ въ комнату рядомъ, Приростова вздохнула и проговорила:
   -- Вѣроятно, подъ старость всѣ люди дѣлаются немного смѣшными, особенно когда вспоминаютъ далекую молодость... Можетъ быть, Крюковъ и правъ, когда вышучиваетъ меня. А только онъ добрый, хотя и болтунъ... Вотъ что, дѣвицы, хотите кофе?
   -- Съ удовольствіемъ перехватимъ кофеевъ,-- отвѣтила Катя, стараясь выражаться въ стилѣ студенческой комнаты.
   Когда Приростова ушла въ кухню, Честюнина проговорила, дѣлая строгое лицо:
   -- Знаешь, Катя, ты держишь себя непозволительно... Я тебѣ серьезно говорю. Парасковья Игнатьевна почтенная женщина, я это чувствую и не хорошо ее вышучивать... Вообще, нужно быть поскромнѣе.
   -- Я больше не буду, милая, строгая сестрица... Но я не виновата, что она говоритъ: молодежь. И потомъ, ты забываешь, что если бы не я, такъ тебѣ не видать бы Парасковеи Пятницы, какъ своихъ ушей. Чувствую, что ты устроишься здѣсь.
   -- И мнѣ тоже кажется...
   Приростова повела "дѣвицъ" къ себѣ въ комнату, устроенную на студенческую руку. Такая же кровать, простенькій диванъ, комодъ, два стула и двѣ этажерки для книгъ. Честюнина обратила вниманіе прежде всего на эти этажерки, гдѣ были собраны изданія: Молешоттъ, К. Фогтъ, Бокль и т. д. Очевидно, это были все авторы, дорогіе по воспоминаніямъ юности. На стѣнѣ у письменнаго стола были прибиты прямо гвоздями порыжѣвшія и засиженныя мухами фотографіи разныхъ знаменитостей, а затѣмъ цѣлый рядъ портретовъ. Эти послѣдніе, вѣроятно, представляли память сердца.
   Приростова показала на молодого мужчину съ самыми длинными волосами и таинственно объяснила:
   -- Мой мужъ, Иванъ Михайловичъ...
   Пока "дѣвицы" пили кофе, Приростова успѣла сообщить всю свою біографію. Да, она родилась въ одномъ изъ поволжскихъ городовъ, въ помѣщичьей семьѣ, отдана была потомъ въ институтъ, а потомъ очутилась въ Казани.
   -- Ахъ, какое это было время, дѣвицы! Вы ужъ не испытаете ничего подобнаго -- да... Развѣ ныньче есть такіе люди?.. Да, было удивительное время, и мнѣ просто жаль Крюкова, когда онъ смѣется надо мной! Онъ не понимаетъ, бѣдняжка, что и самъ тоже состарится, и вы, дѣвицы, тоже состаритесь, а на ваше мѣсто придетъ молодежь ужъ другая...
   Честюнина переѣхала на новую квартиру въ тотъ же день и была совершенно счастлива. Вышло только одно неудобное обстоятельство -- она уѣхала, не простившись съ дядей. Онъ засѣдалъ въ какой-то коммиссіи. Тетка приняла видъ жертвы, покорившейся своей судьбѣ, и съ особенной ядовитостью соглашалась со всѣмъ.
   -- Комната въ восемь рублей? Прекрасно... Рядомъ живетъ студентъ -- отлично. Дядя будетъ очень радъ. Онъ всегда стоитъ за женскую равноправность... Впрочемъ, это въ воздухѣ, и я кажусь тебѣ смѣшной.
   -- Что вы, тетя...-- попробовала оправдаться Честюнина.-- Я не рѣшаюсь приглашать васъ къ себѣ, но вы убѣдились бы своими глазами, что ничего страшнаго нѣтъ.
   Много напортила своими комическими восторгами Катя, но она такъ смѣшно разсказывала и такъ заразительно хохотала, что сердиться на нее было немыслимо. Впрочемъ, когда Честюнина уходила совсѣмъ, она догнала ее въ передней и принялась цѣловать со слезами на глазахъ.
   -- Что ты, Катя?-- удивилась та.-- Ты плачешь?
   -- Да, да... Это глава изъ романа петербургской кисейной барышни. Я презираю себя и завидую тебѣ... Кланяйся Парасковеѣ Пятницѣ. Она хорошая...
   Честюнина вздохнула свободнѣе, когда очутилась, наконецъ, на улипѣ. Ее точно давили самыя стѣны дядюшкиной квартиры, а швейцара Григорія и горничной Даши она просто начала бояться. Сейчасъ ее не смущалъ даже роковой мѣшокъ, который производилъ все время такую сенсацію. Тамъ, на Выборгской сторонѣ, такіе пустяки не будутъ имѣть никакого смысла...
   Приростова встрѣтила новую квартиранку по родственному и сейчасъ же спросила про Катю.
   -- Мнѣ кажется, что она на другой дорогѣ,-- замѣтила она.-- Я хочу сказать, что эта дѣвушка живетъ изо дня въ день барышней, безъ всякой цѣли впереди. А это грустно...
   Какъ была рада Честюнина, когда, наконецъ, очутилась въ собственномъ углу. Вѣдь нѣтъ больше счастья, какъ чувствовать себя независимой. Вотъ это мой уголъ и никто, рѣшительно никто не имѣетъ права вторгаться въ него. Дѣвушка полюбила эти голыя стѣны, каждую мелочь убогой обстановки и впередъ рисовала себѣ картины трудовой жизни, о которой столько мечтала раньше. Да, сонъ свершился на яву...
   Первой вещью, которую пришлось пріобрѣсти, была дешевенькая лампочка. Когда загорѣлъ первый огонекъ, дѣвушка сѣла къ письменному столу, чтобы написать письма матери и "къ нему". Письмо матери удалось. Она описывала дорогу, семью дяди, свое поступленіе на курсы, новую квартиру,-- впечатлѣнія были самыя пестрыя. Но второе письмо совершенно не удалось. Честюнина написала цѣлыхъ пять писемъ, и всѣ пришлось разорвать. Все это было не то, чего она желала. А какъ много хотѣлось написать... Что-то мѣшало, точно выростала невидимая стѣна, заслонявшая прошлое, и въ результатѣ получался фальшивый тонъ. Она перечитала письмо "отъ него" разъ десять и поняла только одно, что ей не отвѣтить въ этомъ простомъ и задушевномъ тонѣ.
   -- Какой онъ хорошій...-- шептала она, испытывая почти отчаяніе.
   

VI.

   Первая лекція... Это было что-то необыкновенное, какъ молодой сонъ. Въ громадной аудиторіи, устроенной амфитеатромъ, собралось до полуторасотъ новенькихъ курсистокъ. Кого-кого тутъ не было: сильныя брюнетки съ далекаго юга, бѣлокурыя нѣмки, русоволосыя дѣвушки средней Россіи, сибирячки съ типомъ инородокъ. За вычетомъ племенныхъ особенностей, оставался одинъ общій типъ -- преобладала сѣрая дѣвушка, та безвѣстная труженица, которая несла сюда все, что было дорогого. Красивыхъ лицъ было очень немного, хотя этого и не было замѣтно. Всѣ переживали возбужденное настроеніе и поэтому говорили громче обыкновеннаго, смѣялись какъ-то принужденно и вообще держались неестественно. На нѣкоторыхъ сканьяхъ образовались самыя оживленныя группы. Очевидно, сошлись землячки, и Честюнина невольно позавидовала, потому что изъ Сузумья она была одна, и опять переживала тяжелое чувство одиночества. Впрочемъ, были и другія дѣвушки, которыя тоже держались особнячкомъ, какъ и она. Одна такая дѣвушка, сухая и сгорбленная, съ зеленоватымъ лицомъ и какими-то странными темными глазами, которые имѣли такой видъ, точно были наклеены -- сѣла на скамью рядомъ съ ней.
   -- У васъ, кажется, нѣтъ никого знакомыхъ? заговорила она дѣловымъ тономъ, поправляя большіе очки въ черепаховой оправѣ.
   -- Да...
   -- Ну меня тоже.
   -- Вы издалека?
   -- О, очень издалека... съ юга.
   Она назвала маленькій южный городокъ и засмѣялась,-- этотъ городъ существовалъ только на картѣ, а въ дѣйствительности былъ деревней.
   Потомъ она прибавила совершенно другимъ тономъ:
   -- А вы видите, вонъ тамъ, на третьей скамейкѣ сидитъ бѣлокурая барышня?..
   -- Да, вижу...
   -- Вы ее не знаете? Она меня очень интересуетъ... Вотъ сейчасъ она повернулась въ нашу сторону... Знаете, я ее ненавижу. Вѣдь вижу въ первый разъ и ненавижу... Вы когда-нибудь испытывали что-нибудь подобное? А со мной бываетъ... Я даже ненавижу иногда людей, которыхъ никогда не видала.
   Аудиторія вдругъ притихла, и Честюнина только сейчасъ замѣтила, что вошелъ профессоръ. Это былъ полный мужчина среднихъ лѣтъ, въ военно-медицинскомъ мундирѣ. Не смотря на свою нѣмецкую фамилію -- Шмадтофъ, онъ имѣлъ наружность добродушнаго русскаго мужичка. Окладистая борода съ просѣдью, каріе большіе глаза, мягкій носъ, крупныя губы, походка съ развальцемъ -- во всемъ чувствовалось какое-то особенное добродушіе. Онъ внимательно осматривалъ, дожидаясь, пока стихнетъ шумъ, а потомъ заговорилъ жирнымъ басомъ. Онъ "читалъ" общую анатомію и демонстрировалъ свое чтеніе рисунками цвѣтнымъ карандашемъ по матовому стеклу. Выходило очень красиво, и вся аудиторія ловила каждое слово опытнаго лектора. Честюнина забыла все, превратившись въ одинъ слухъ. Вѣдь это была уже настоящая наука, святая наука, и читалъ лекцію настоящій профессоръ, имя котораго встрѣчалось въ ученой литературѣ. Встрѣчавшіеся въ лекціи научные термины тоже говорили о совершенно новой области знанія и всѣ записывали ихъ въ особыя тетрадки, за исключеніемъ нѣкоторыхъ легкомысленныхъ особъ, не считавшихъ это нужнымъ.
   Послѣ лекціи курсистки обступили профессора. Онъ рекомендовалъ разныя сочиненія по анатоміи, пособія и атласы.
   -- Посмотрите, какъ та юлитъ около профессора,-- шепнула Честюниной новая знакомая, указывая глазами на бѣлокурую курсистку.-- Я тоже хотѣла подойти, а теперь не подойду. Противно смотрѣть...
   Вторая лекція была по химіи, въ другой аудиторіи, гдѣ были устроены приспособленія для химическихъ опытовъ. Профессоръ славился больше своей музыкой, чѣмъ учеными трудами. Онъ имѣлъ смѣшную привычку приговаривать въ затруднительныхъ случаяхъ слово "исторія". "А вотъ мы подогрѣемъ эту исторію... кхе! кхе... да. А изъ этой исторіи получится у насъ формула..." Честюнину поражало больше всего то, что новенькія курсистки знали уже впередъ каждаго профессора. Кто-то уже составилъ опредѣленныя характеристики о каждомъ, и онѣ передавались изъ одного курса въ другой. Были свои любимые профессора и были нелюбимые. О каждомъ изъ поколѣнія въ поколѣніе переходили стереотипные анекдоты. Каждая курсистка являлась на лекцію уже съ предвзятымъ мнѣніемъ и молодой непогрѣшимостью. Честюниной не нравилась именно эта черта. Развѣ не могло быть почему-нибудь ошибки? Да и кто судьи... Потомъ, развѣ онѣ явились сюда для какого-то суда надъ профессорами? По этому поводу у ней вышелъ горячій споръ съ давешней курсисткой въ черепаховыхъ очкахъ, которая сообщала ей профессорскія характеристики.
   -- Знаете, это совсѣмъ не интересно...-- замѣтила Честюнина.-- Сначала мнѣ было больно слышать, а теперь не интересно. Вѣдь это не относится къ наукѣ, а мы пришли сюда учиться. Потомъ, это отдаетъ немного провинціальной сплетней... А главное, кому это нужно? Неужели вамъ легче, если вы впередъ, не зная человѣка; рѣшаете по чужимъ отзывамъ, что онъ дуракъ? Въ этомъ случаѣ я никому бы не повѣрила... Конечно, есть разница, но отъ генія до дурака слишкомъ еще много мѣста...
   -- Однимъ словомъ, вы желаете быть милой золотой серединой? Могу поздравить впередъ съ полнымъ успѣхомъ...
   -- Кажется, вы желаете меня ненавидѣть?
   -- Это уже дѣло мое...
   Произошла непріятная размолвка, и Честюнина почувствовала, что нажила себѣ врага. Темные глаза изъ-подъ черепаховыхъ очковъ смотрѣли на нее съ такой ненавистью. Было и непріятно, и неловко. Съ этимъ непріятнымъ чувствомъ она вернулась и домой и только дома вспомнила, что еще не обѣдала.
   -- И я тоже не обѣдала,-- успокоила ее Приростова.-- Знаете, дома заводить кухню не стоитъ. И хлопотъ бабьихъ много, и просто невыгодно. Потомъ, полная зависимость отъ какой-нибудь кухарки, кухонныя дрязги... Я предпочитаю брать обѣдъ изъ кухмистерской. Въ будущемъ всѣ будутъ обѣдать въ кухмистерскихъ, какъ сейчасъ берутъ булки изъ булочной.
   На первый разъ кухмистерская произвела на Честюнину довольно благопріятное впечатлѣніе. Чего же можно было требовать за двадцать пять копѣекъ? Это и дома не приготовить. Дома она иногда помогала матери по хозяйству и знала цѣны на разную провизію, такъ что могла сдѣлать сравненіе съ петербургскими цѣнами на все. Впрочемъ, все это были такіе пустяки, о которыхъ не стоило даже говорить. Все заключалось тамъ, въ академіи, которая произвела на нее впечатлѣніе именно храма науки. За этими стѣнами накопленъ научный матеріалъ вѣками и сюда, какъ въ сокровищницу, несли свои вклады ученые подвижники всѣхъ временъ и народовъ. И какое же значеніе могло имѣть такое ничтожное обстоятельство, какъ питаніе. Не о хлѣбѣ единомъ живъ будетъ человѣкъ...
   Вечеромъ Честюнина писала письмо Нестерову.
   "Дорогой Андрей, пишу тебѣ счетомъ шестое письмо -- пишу и рву, потому что все какъ-то выходитъ не то, что хотѣлось бы написать. А тутъ еще твое письмо, такое задушевное, простое и любящее... Но мнѣ въ немъ -- говорю откровенно -- не понравилось одно, именно, что всѣ твои мысли и чувства сводятся исключительно на личную почву. Ты знаешь, какъ я отношусь къ тебѣ, но личная жизнь какъ-то отходитъ въ сторону, когда встрѣчаешься съ общечеловѣческими явленіями. Думаю, что въ этомъ ни для кого обиднаго ничего нѣтъ. Да, есть вещи, которыя стоятъ неизмѣримо выше и нашихъ маленькихъ радостей, и нашихъ маленькихъ горестей... Признаюсь откровенно, что я сегодня много разъ вспоминала о тебѣ. И когда? На первыхъ лекціяхъ. Профессоръ читаетъ, а мнѣ обидно, что вотъ ты не слышишь этого и что нельзя подѣлиться съ тобой первыми впечатлѣніями. Мнѣ даже казалось, что я какъ будто измѣняю тебѣ... Самое обидное чувство. А сейчасъ я сижу, и мнѣ дѣлается совѣстно... Вѣдь я самая счастливая дѣвушка въ Россіи, гораздо больше счастливая, чѣмъ если бы выиграла двѣсти тысячъ. Ты подумай, сколько тысячъ въ Россіи дѣвушекъ, которыя мечтаютъ о высшемъ образованіи и никогда его не получатъ. Вѣдь женщинѣ такъ трудно вырваться изъ своей семейной скорлупы, и нужно слѣпое счастье, чтобы попасть въ число избранныхъ. Именно это думала я сегодня на первыхъ лекціяхъ, когда въ аудиторіи собрались со всѣхъ концовъ Россіи сотни дѣвушекъ..."
   Это письмо было прервано легкимъ стукомъ въ дверь.
   -- Войдите...
   Вошелъ дядя, и Честюнина бросилась къ нему на шею.
   -- Милый дядя, какъ я рада тебя видѣть... Какъ это мило съ твоей стороны пріѣхать ко мнѣ.
   -- Да? И я радъ, что ты рада, Маша...
   Дядя сѣлъ, оглядѣлъ комнату и проговорилъ, продолжая какую-то тайную мысль:
   -- Только, голубчикъ, это между нами... Дома я сказалъ, что ѣду въ коммиссію. Понимаешь?
   Старикъ смутился и вопросительно посмотрѣлъ на племянницу.
   -- Это я говорю на случай, если заѣдетъ къ тебѣ шелопай Женька. Онъ все передаетъ матери... Да, такъ ты совсѣмъ устроилась, Маша?
   -- Да, совсѣмъ... И лучшаго ничего не желаю.
   -- Вотъ и отлично... А главное, ты знаешь только себя одну и нѣтъ никого, кто имѣлъ бы право быть недовольнымъ тобой. Это самая великая вещь чувствовать себя самимъ собой...
   Старикъ прошелся по комнатѣ, потомъ сѣлъ къ письменному столу и машинально взялъ начатое письмо.
   -- Дядя, нельзя... Это маленькій секретъ.
   -- Ахъ, виноватъ... Я такъ, безъ всякаго намѣренія.
   Пока Честюнина прятала начатое письмо, онъ смотрѣлъ на нее улыбающимися глазами и качалъ головой.
   -- Вотъ и попалась...-- пошутилъ онъ.-- Впередъ будь осторожнѣе.
   -- Тебѣ я все могу сказать, дядя... Дурного ничего нѣтъ.
   -- Нѣтъ, не нужно, Маша. Твои личныя дѣла должны оставаться при тебѣ... Потомъ можешь пожалѣть за излишнюю откровенность, а я этого совсѣмъ не хочу. Лучше разскажи, какъ ты устроилась, какое впечатлѣніе на тебя произвели первыя лекціи и Петербургъ вообще. Для меня это особенно интересно...
   Дѣвушка съ увлеченіемъ принялась разсказывать объ Академіи, профессорахъ и первыхъ лекціяхъ. Она даже раскраснѣлась и глаза заблестѣли. Анохинъ смотрѣлъ на нее и любовался. Ахъ, если бы у него была такая дочь...
   -- Да, да, хорошо, Маша,-- повторялъ онъ.-- Очень хорошо...
   Старику все нравилось -- и эта бѣдная комната, и поданный самоваръ съ зелеными полосами, и кухарка чухонка. Да, вотъ и онъ когда-то жилъ такъ же и такъ же былъ счастливъ. Даже вкусъ дрянного чая изъ мелочной лавочки остался такимъ же.
   -- Знаешь что, Маша,-- заговорилъ Анохинъ:-- мы какъ нибудь махнемъ съ тобой въ Сузумье... Этимъ лѣтомъ возьму я отпускъ на мѣсяцъ и поѣду вмѣстѣ съ тобой. Хочется еще разъ взглянуть на родныя мѣста и на новыхъ людей, которые тамъ сейчасъ живутъ. Вѣдь все новое, голубушка...
   -- Не собраться тебѣ, дядя...
   -- А вотъ и соберусь!.. Ты думаешь, что я жены испугаюсь? А возьму отпускъ и поѣду... Что въ самомъ дѣлѣ ждать! Могу я, наконецъ, хоть одинъ мѣсяцъ по человѣчески прожить... Кое-кто еще изъ друзей дѣтства найдется, съ которыми когда-то въ школѣ учился. Это школьное родство, вѣдь, остается на всю жизнь... Вотъ и ты такъ же будешь потомъ вспоминать свою Академію. Главное, тутъ ужъ нѣтъ никакихъ житейскихъ расчетовъ и эгоизма, а самыя святыя чувства... Только хорошіе товарищи могутъ быть хорошими людьми -- это мое мнѣніе.
   Старикъ засидѣлся чуть не до полуночи, отдаваясь своимъ далекимъ воспоминаніямъ о Сузумьѣ. Перебирая старыхъ знакомыхъ, онъ, между прочимъ, упомянулъ и фамилію Нестерова.
   -- А какъ его звали, дядя?
   -- Илья Ильичъ... да. Мы съ нимъ на одной партѣ сидѣли. Такъ онъ умеръ?
   -- Да, лѣтъ уже десять, какъ умеръ. Я знаю его сына Андрея. Онъ часто бывалъ у насъ...
   -- Служитъ?
   -- Да, въ земствѣ.
   -- Хорошее дѣло.
   Въ головѣ дѣвушки мелькнула счастливая мысль о возможности черезъ дядю пристроить Андрея куда-нибудь на службу въ Петербургъ. Если бы старикъ выдержалъ характеръ и поѣхалъ лѣтомъ въ Сузумье, все могло бы устроиться само собой.
   Когда дядя ушелъ, на дѣвушку напало тяжелое раздумье. Ей сдѣлалось какъ-то особенно жаль хорошаго старика, а потомъ явилась грустная мысль о томъ, что, вѣроятно, каждый подъ старость кончаетъ такъ же, т. е. умираетъ глубоко неудовлетвореннымъ.
   

VII.

   Первый мѣсяцъ въ Академіи имѣлъ опредѣляющее значеніе. Занятія шли своимъ чередомъ и своимъ чередомъ складывались понемногу новыя знакомства. Приростова полюбила скромную жиличку и по своему старалась, чтобы ей не было скучно.
   -- Только у меня нынче интересныхъ жильцовъ нѣтъ, Марья Гавриловна,-- съ грустью говорила она.-- Ничего, хорошіе ребята, а особеннаго ничего нѣтъ... Вонъ хоть взять Жиличку -- хорошій малый, а пороху не выдумаетъ. Большой пріятель Крюкова... Они изъ одной гимназіи. Крюковъ тотъ егоза, всѣхъ на свѣтѣ знаетъ...
   Крюковъ завертывалъ къ пріятелю почти каждый день, хотя трудно было подыскать двухъ такихъ непохожихъ людей. Жиличко, смуглый, сгорбленный, съ цѣлой копной черныхъ кудрей на головѣ, отличался большой нелюдимостью и крайней застѣнчивостью. Онъ, въ сущности, даже не жилъ, какъ другіе, а вѣчно отъ кого-то прятался. Потомъ онъ постоянно занимался и въ его комнатѣ горѣлъ огонъ далеко за полночь,-- Приростова ставила послѣднее въ особенную заслугу, а Крюковъ утверждалъ, что изъ Жиличко выйдетъ замѣчательный человѣкъ, хотя онъ пока еще и не опредѣлился.
   Съ Крюковымъ Честюнина встрѣчалась обыкновенно въ комнатѣ Приростовой. Онъ заходилъ туда, кажется, съ единственной цѣлью подразнить Парасковею Пятницу.
   -- Вотъ что, Честюнина,-- заявилъ онъ разъ.-- Что вы сидите, какъ мышь въ своей норѣ? Я васъ познакомлю съ нашей компаніей... Насъ немного, но мы проводимъ время иногда недурно.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, познакомь ее,-- просила Приростова.-- Вы тамъ что-то такое читаете и прочее.
   -- Однимъ словомъ, я зайду какъ-нибудь за вами и тому дѣлу конецъ,-- рѣшилъ Крюковъ.-- Хотите, въ среду ныньче?
   -- Что же, я съ удовольствіемъ,-- согласилась Честюнина.
   Въ среду вечеромъ Крюковъ явился за ней. Онъ имѣлъ сегодня какой-то забавно-дѣловой видъ. Пока они шли на Петербургскую Сторону, Честюнина переживала жуткое чувство робости. Ей казалось, что она дѣлаетъ какой-то особенно-рѣшительный шагъ. Вѣдь такими знакомствами опредѣлялось до нѣкоторой степени будущее. Потомъ, ей опять начинало казаться, что она такая глупая провинціалка и что всѣ будутъ смѣяться надъ ней.
   -- Вотъ здѣсь,-- сурово проговорилъ Крюковъ, останавливаясь въ глубинѣ какого-то переулка передъ двухъ-этажнымъ домикомъ.-- Сегодня будетъ читать Бурмистровъ... О, это замѣчательная голова!.. Онъ университетскій...
   Они поднялись во второй этажъ. Въ передней уже слышался гулъ сворившихъ голосовъ. Большая комната была затянута табачнымъ дымомъ. Крюковъ громко отрекомендовалъ гостью и предоставилъ ее своей судьбѣ. Она съ вѣмъ-то здоровалась, слышала фамиліи и все перепутала. Сначала ей показалось, что въ комнатѣ собралось человѣкъ двадцать, но было всего одиннадцать, когда подсчитала потомъ -- семь студентовъ и четыре курсистки. Въ одной она узнала ту дѣвушку, съ которой тогда ѣхалъ Крюковъ по Николаевской дорогѣ. Ея появленіе очевидно, прервало, какой-то разговоръ.
   -- Господа, будемте продолжать,-- заявляла съ протестующимъ видомъ низенькая курсистка.-- Бурмистровъ, мы ждемъ вашей программы...
   Въ уголкѣ сидѣлъ длинный худой студентъ, теребившій козлиную рыжеватую бородку. Онъ какъ-то весь съежился и заговорилъ надтреснутымъ голосомъ, быстро роняя слова:
   -- Да, безъ программы нельзя... Это главное. Видите ли, дѣло въ тотъ, что мы всѣ слишкомъ рано спеціализируемся и опускаемъ изъ виду болѣе серьезное, а можетъ быть, и болѣе важное общее, образованіе. Вы -- медикъ, онъ -- механикъ, тамъ -- горный инженеръ, но этого мало... Есть общее, что должно соединить и медика, и механика, и горнаго инженера, что создаетъ солидарность интересовъ и безъ чего, собственно говоря, жить даже не стоитъ.
   Честюниной очень понравилась рѣчь этого студента, потому что, про себя она сама часто думала то же самое. Вопросъ шелъ о той границѣ, которая должна отдѣлять спеціальность отъ общаго образованія въ широкомъ смыслѣ этого слова. Но эта простая мысль вызвала массу споровъ.
   -- Общее образованіе уже заключается въ каждой спеціальности!-- выкрикивалъ какой-то широкоплечій студентъ съ окладистой бородой.-- Да и какъ проводить эти границы?.. Это одинъ формализмъ. Прежде всего спеціальность, а потомъ жизнь уже сама натолкнетъ на общіе вопросы. Да, а повторяю -- это послѣднее не дѣло школы, а дѣло жизни. Еще проще: гдѣ у васъ время для этого общаго образованія? Въ вашемъ распоряженіи всего какихъ-нибудь пять лѣтъ, чтобы изучить всю медицину, съ громаднымъ кругомъ соприкасающихся съ ней наукъ, и вы едва успѣете только оріентироваться въ этой области и въ концѣ концовъ выйдете изъ Академіи, строго говоря, все-таки недоучкой. Наконецъ, есть извѣстная добросовѣстность: какъ я буду лѣчить, не чувствуя себя въ курсѣ дѣла. Паціентъ мнѣ довѣряетъ свою жизнь и ему, нѣтъ дѣла до моего общаго развитія...
   -- Но исключительная спеціализація создаетъ одностороннихъ людей,-- сказала низенькая курсистка.-- Наконецъ, каждый имѣетъ право на извѣстный отдыхъ, а перемѣна занятій въ этомъ случаѣ лучше всего достигаетъ цѣли. Вашъ паціентъ не проиграетъ отъ того, что будетъ имѣть дѣло съ разносторонне образованнымъ человѣкомъ, у котораго неизмѣримо шире умственный горизонтъ, развитѣе способность къ анализу и обобщеніямъ...
   Честюнина слушала всѣ рѣчи съ самымъ пристальнымъ вниманіемъ и приходила про себя къ печальному заключенію, что она согласна какъ-то со всѣми, что ее глубоко огорчало, какъ ясное доказательство ея полной несостоятельности въ подобнаго рода вопросахъ. Впрочемъ, было два такихъ случая, когда ей хотѣлось возразить, но она не рѣшилась. Вотъ другое дѣло низенькая курсистка -- та такъ и рѣжетъ. Какъ хорошо умѣть говорить и имѣть для этого смѣлость.
   -- Кто это такая?-- спросила Честюнина курсистку, ѣхавшую съ Крюковымъ.
   -- Это? А Морозова... Васъ удивляетъ, что она постоянно споритъ -- это ея главное занятіе.
   -- Но, вѣдь, она говоритъ правду...
   -- У кого-нибудь слышала, ну, и повторяетъ... Завтра будетъ повторять все, что говорилъ Бурмистровъ. Вамъ понравился онъ?
   -- Да... Хотя особеннаго, я ничего не нахожу въ немъ.
   -- Не находите?-- переспросила дѣвушка, съ удивленіемъ глядя на Честюнину, какъ на сумасшедшую.-- Впрочемъ, вы еще новичокъ и не знаете... Это геніальный человѣкъ. Да... И вдругъ Морозова лѣзетъ съ нимъ спорить... Да и Крюковъ, кажется, туда же порывается. Нужно его остановить...
   Честюниной еще въ первый разъ пришлось видѣть кружковаго божка, и она дальше слушала только одного Бурмистрова и тоже удивлялась и негодовала, что другіе рѣшаются съ нимъ спорить. Ей казалось необыкновенно умнымъ рѣшительно все, что онъ говорилъ. Въ чемъ заключалась геніальность Бурмистрова, она такъ и не узнала, да, говоря правду, даже и не интересовалась этимъ -- просто геніальный, чего же еще нужно? Вѣдь всѣ это знаютъ, и она была счастлива. что сидитъ съ нимъ въ одной комнатѣ, слушаетъ его и можетъ смотрѣть на него сколько угодно.
   Съ этого перваго сборища Честюнина возвращалась домой въ какомъ-то туманѣ. Ее провожалъ Жиличко. Онъ просидѣлъ весь вечеръ, сохраняя трогательное безмолвіе и теперь сопровождалъ свою даму, какъ тѣнь. Дѣвушкѣ хотѣлось и смѣяться, и плакать, и говорить, и слушать, какъ говорятъ другіе, а онъ молча шагалъ рядомъ, какъ манекенъ изъ папье-маше.
   -- Послушайте, Жиличко, вы живы?
   -- Я? Да... А что?
   -- Говорите же что-нибудь, если вы живы...
   Онъ что-то пробормоталъ, засунулъ глубже руки въ карманы и опять шагалъ своимъ мертвымъ шагомъ. Честюнина и не подозрѣвала, какъ этому неловкому молодому человѣку хотѣлось быть и находчивымъ, и остроумнымъ, и веселымъ, и какъ онъ былъ счастливъ, что она идетъ рядомъ съ нимъ, такая жизнерадостная, вся охваченная такимъ хорошимъ молодымъ волненіемъ. Онъ такъ и промолчалъ до самой квартиры, молча пожалъ дамѣ руку и, какъ тѣнь, исчезъ въ своемъ добровольномъ казематѣ.
   Укладываясь спать, Честюнина вдругъ почувствовала какое-то неопредѣленно тяжелое настроеніе, точно она сдѣлала что-то нехорошее. Ахъ, да, она опять измѣнила Андрею... А развѣ могутъ быть, развѣ смѣютъ быть умнѣе его, лучше вообще?..
   -- Нѣтъ, ты одинъ хорошій!..-- повторяла она про себя, засыпая и напрасно стараясь отогнать соперничавшую тѣнь геніальнаго человѣка Бурмистрова.
   На другой день на лекціи къ ней подсѣла курсистка, ѣхавшая съ Крюковымъ, и проговорила:
   -- Давайте, познакомимтесь... Моя фамилія: Лукина. Мы вчера были представлены, но не разговорились, да и трудно было это сдѣлать, когда говорилъ Бурмистровъ. Ахъ, кстати, вы вчера ушли раньше, а мы еще оставались, и онъ спрашивалъ о васъ... да. Вы должны быть счастливы, потому что за нимъ всѣ ухаживаютъ.
   Честюнина густо покраснѣла отъ этого комплимента и поняла только одно, что обязана настоящимъ знакомствомъ только случайному вниманію геніальнаго человѣка. Лукиной просто хотѣлось съ кѣмъ-нибудь поговорить о немъ, и она воспользовалась первымъ попавшимся подъ руку предлогомъ.
   -- Вѣдь онъ произвелъ на васъ впечатлѣніе?-- приставала Лукина.
   -- Да, и притомъ очень хорошее, но мнѣ не нравится только одно... Вотъ вы сказали, что за Бурмистровымъ ухаживаютъ всѣ, а это напоминаетъ дѣтство, когда гимназистки обожаютъ какого-нибудь учителя.
   -- Ахъ, это совсѣмъ не то!.. Учителей тысячи, а Бурмистровъ одинъ. Да, одинъ... Я, правда, знаю нѣсколько другихъ кружковъ, гдѣ есть свои пророки -- Горючевъ, Луценко, Щучка, но имъ до Бурмистрова какъ до звѣзды небесной далеко. Рѣшительно отказываюсь понимать, что можетъ въ нихъ нравиться... А Бурмистровъ совсѣмъ другое.
   Это былъ бредъ безнадежно влюбленной дѣвушки, и Честюнина посмотрѣла на нее съ невольнымъ сожалѣніемъ. Что бы сказала вотъ эта Лукина, если бы увидѣла Андрея? Но въ глубинѣ души у Честюниной оставалось пріятное чувство, что Бурмистровъ спросилъ о ней. Значитъ, онъ замѣтилъ ее... Она даже улыбнулась про себя. Что же, въ гимназіи ее находили хорошенькой -- не красавицей, а хорошенькой, хотя въ послѣднее время она совершенно забыла объ этомъ обстоятельствѣ, увлеченная совсѣмъ другими мыслями. И все-таки пріятно быть хорошенькой, хотя для того только, чтобы обращать на себя вниманіе геніальныхъ людей. Вотъ Лукина, бѣдняжка, совсѣмъ ужъ не блещетъ красотой и, по всей вѣроятности, завидуетъ ей... Однимъ словомъ, цѣлый потокъ самыхъ непозволительныхъ глупостей, и Честюнина опять краснѣла, точно кто-нибудь могъ подслушать ихъ.
   

VIII.

   Въ теченіе первыхъ трехъ мѣсяцевъ Честюнина успѣла совершенно освоиться съ своимъ новымъ положеніемъ, и ей начинало казаться страшнымъ, что она когда-то могла жить иначе. Утромъ лекціи, три раза въ недѣлю вечернія занятія гистологіей и анатоміей, а потомъ домашнія занятія. Остававшееся свободнымъ время уходило на сонъ, и дѣвушка жалѣла, что въ суткахъ только двадцать четыре часа.
   Да, время летѣло быстро, и Честюнина не успѣла оглянуться, какъ уже наступило Рождество, принесшее съ собой воспоминанія о далекой родинѣ, о счастливомъ дѣтствѣ, о старушкѣ матери. Хотѣлось взглянуть, какъ они всѣ тамъ живутъ. Святки -- время веселое, а здѣсь придется просидѣть въ четырехъ стѣнахъ. Къ дядѣ Честюнина ходила иногда по воскресеньямъ, чтобы не обидѣть старика, и убѣдилась только въ одномъ, что вся семья страшно скучала. Катя нѣсколько разъ приставала къ ней:
   -- Маня, а какъ ты будешь проводить святки?
   -- Да никакъ... Буду отсыпаться, а потомъ читать. Работы по горло...
   -- Послушай, ты превратишься въ синій чулокъ, и я буду тебя бояться.
   -- Что же, очень естественно, если и сдѣлаюсь синимъ чулкомъ. Ничего страннаго въ этомъ не вижу... Напримѣръ, тебѣ я нисколько не завидую.
   -- Я особь статья... Мнѣ все мало, чего ни дай. Вѣрнѣе, мнѣ нравится только то, что недоступно, а только попало въ руки, и конецъ...
   -- Избалованная салонная барышня...
   -- Подожди, эта салонная барышня еще удивитъ міръ... Кромѣ шутокъ. Вотъ увидишь сама, а пока страшный секретъ. Никто, никто не знаетъ...
   Катя нѣсколько разъ пріѣзжала навѣстить Честюнину к держала себя крайне странно. Посидитъ хмурая и сейчасъ же начинаетъ прощаться, а то заберется въ комнату хозяйки и примется ее дразнить. Вообще, съ ней что-то дѣлалось непонятное. Разъ на прощаньи она шепнула Честюниной.
   -- Прощай, милая... Можетъ быть, больше не увидимся.
   -- Это еще что за глупости?
   -- Да такъ... Все надоѣло до смерти. Сегодня у насъ вторникъ, а въ пятницу ты прочтешь въ газетахъ: "Трагическое происшествіе на Васильевскомъ Островѣ. Молодая дѣвушка А -- а, дочь д. с. совѣтника, отравилась морфіемъ. Невозможно описать все отчаяніе престарѣлыхъ родителей". Вотъ и ты меня тогда пожалѣешь...
   -- Нисколько.
   Когда Катя ушла, Честюнина пожалѣла, что отнеслась къ ней слишкомъ сурово. Эта взбалмошная дѣвушка способна была на все. Честюнина даже хотѣла въ пятницу съѣздить на Васильевскій Островъ навѣстить ее, но Катя предупредила. Она явилась разодѣтая въ пухъ и прахъ, веселая, задорно свѣжая и заявила:
   -- Я за тобой, несчастный синій чулокъ... Будетъ тебѣ киснуть. Такъ и состаришься за своими книжками, а у меня есть билетъ въ оперу. Понимаешь: цѣлая ложа. Охъ, чего только мнѣ стоила эта ложа, если бы ты знала... Папа согласился дать денегъ съ перваго раза, а мама подняла цѣлый скандалъ. Но я добилась своего...
   -- Для чего же тебѣ ложу? Можно было взять кресло...
   -- Ничего ты не понимаешь... Я дѣвушка изъ общества и мнѣ неприлично одной ѣхать въ кресло. Кстати, вѣдь ты никогда не бывала въ оперѣ и должна меня благодарить.
   -- Что же, я дѣйствительно съ удовольствіемъ...
   -- Фу! какимъ тономъ говоришь, точно я тебя запрягаю, чтобы везти на тебѣ воду. Ну, одѣвайся... Гдѣ твоя роскошь?..
   Самый парадный костюмъ Маши привелъ Катю въ отчаяніе. Вѣдь невозможно же показываться въ такихъ тряпкахъ передъ публикой... Но потомъ она сообразила, что въ театрѣ будутъ и другія такія же курсистки, такъ что съ этимъ можно помириться.
   У воротъ ихъ ждалъ лихачъ Ефимъ. Кати всю дорогу болтала, какъ вырвавшаяся изъ клѣтки птица.
   -- Знаешь, чѣмъ я извожу маму? Ха-ха... Самое простое средство. Возьму и замолчу. Нарочно верчусь у ней на глазахъ и молчу. Она можетъ вынести эту пытку только одинъ день, а на другой начинаетъ волноваться и на третій сдается на капитуляцію. Такъ было и съ ложей... Представь себѣ, какую физіономію сдѣлаетъ мама, когда ей придется еще платить Ефиму.
   -- А какая сегодня опера?
   -- Кажется "Жизнь за Царя "...Нѣтъ, виновата: "Фаустъ". Ты любишь "Фауста"? А какъ будетъ пѣть Раабъ, Палечекъ, Крутикова... Вотъ увидишь.
   Честюнина давно мечтала попасть въ оперу и была рада, что увидитъ именно "Фауста". Уже на подъѣздѣ ее охватило лихорадочное настроеніе. Такая масса экипажей, яркое освѣщеніе, масса публики. Катя была здѣсь, повидимому, своимъ человѣкомъ. Ее встрѣтилъ знакомый капельдинеръ, принимавшій платье, и другой капельдинеръ торопливо бросился отпирать ложу бэль-этажа. Катя съ небрежно-строгимъ видомъ заняла мѣсто у барьера и еще болѣе небрежно принялась разсматривать публику въ лорнетъ. Честюнина вся замерла въ ожиданіи чего-то волшебнаго.
   -- Неужели мы будемъ сидѣть въ ложѣ однѣ?-- спросила она.
   -- Нѣтъ, это неприлично... Съ нами будетъ сидѣть Эженъ. Эта каналья уже взялъ съ меня взятку...
   Эженъ, дѣйствительно, явился, надушонный, завитой, вылощенный. Онъ только-что былъ въ ложѣ напротивъ, гдѣ сидѣли двѣ балетныхъ звѣздочки.
   -- Что за коммиссія, создатель, быть братомъ двухъ взрослыхъ сестеръ,-- острилъ онъ.
   -- Коммиссія эта тебѣ стоитъ ровно десять рублей, которые ты уже получилъ,-- рѣзко оборвала его Катя.
   -- Судьба ко мнѣ несправедлива: она дала мнѣ сестру Екатерину и постоянно лишаетъ кредитнаго билета съ портретомъ Екатерины. Поневолѣ приходится довольствоваться несчастными десятью рублями...
   Оркестръ заигралъ увертюру, и Честюнина больше ничего не слышала. Первое дѣйствіе просто ее ошеломило. Вѣдь это просто несправедливо давать столько поэзіи... Какая музыка, какое пѣніе, сколько чего-то захватывавшаго и уносившаго въ счастливую радужную даль. Для такихъ минутъ стоило жить... Да, хорошо жить и стоитъ жить. Ей было и хорошо, и жутко, и она боялась расплакаться глупыми бабьими слезами.
   Послѣ одного дѣйствія, когда публика съ какимъ-то ожесточеніемъ вызывала Раабъ десятки разъ, Катя обернулась къ Честюниной, посмотрѣла на нее какими-то сумасшедшими глазами и проговорила сдавленнымъ голосомъ:
   -- Вотъ меня будутъ такъ же вызывать, Маня...
   -- Тебя? Но у тебя нѣтъ голоса.
   -- Я буду великой драматической артисткой... да. Иначе не стоитъ жить... Только, ради Бога, это между нами. Я уже готовлюсь...
   Честюнина теперь понимала взбалмошную сестру, крѣпко сжала ея руку и отвѣтила:
   -- Я тебѣ предсказываю впередъ успѣхъ... У тебя есть главное: темпераментъ...
   Онѣ возвращались изъ театра черезъ Васильевскій Островъ. Честюнина сидѣла молча, подавленная массой новыхъ впечатлѣній, а Катя опять болтала.
   -- Я тебѣ съ удовольствіемъ уступаю науку, Маня... Да, бери всю науку, а мнѣ оставь искусство. О, святое искусство, полное такихъ счастливыхъ грезъ, поэтическихъ предчувствій и тайнъ сердца. Наука еще когда доползетъ до того, что всѣмъ нужно и дорого, а искусство уже даетъ то, чего не выразить никакими словами и формулами. Вѣдь каждая линія живетъ, каждая краска, жестъ, поза, малѣйшая модуляція голоса, и на все это сейчасъ же получается живой отвѣтъ... Боже, помоги мнѣ!.. Я буду великой артисткой?..
   Домой Честюнина возвращалась въ томъ же чаду, съ какимъ выходила изъ театра. Дѣйствительность точно переставала существовать, а въ ушахъ еще раздавались безумныя слова Кати, счастливой своей молодой дерзостью.
   Опомнилась она только у себя въ комнатѣ, гдѣ на столѣ ее ждало письмо Андрея. Увы! сегодня въ теченіи всего вечера она ни разу не вспомнила о немъ, и это письмо точно служило отвѣтомъ на ея новую измѣну.
   "Милая Маруся, сижу одинъ и жду новаго года... Гдѣ-то ты теперь?.. У меня въ душѣ шевелятся нехорошія мысли... Знаешь, я внимательно перечиталъ сегодня всѣ твои письма и пришелъ къ нѣкоторымъ заключеніямъ: твой хохочущій студентъ Крюковъ просто идіотъ, а пророкъ Бурмистровъ противенъ. Меня удивляетъ, какъ это ты такъ легкомысленно заводишь новыя знакомства"...
   Честюнина не дочитала письма, оставивъ эту прозу до завтра.
   

IX.

   "Милый Андрей, я даже не прошу у тебя прощенія за свое молчаніе, а еще больше за свои глупыя письма къ тебѣ, которыя, говоря откровенно, хуже даже молчанія, потому что не выражаютъ и тысячной доли того, о чемъ хотѣлось бы написать. Послѣднее меня просто мучитъ... Нужно такъ много написать, высказать, просто выговориться, какъ любитъ выражаться милая Парасковея Пятница. Я начинала писать десять писемъ и рвала ихъ, потому что все выходило какъ-то ужасно глупо. Наконецъ, я нашла объясненіе, Андрей: да, я слишкомъ счастлива, а всѣ счастливые люди невольно дѣлаются эгоистами. Въ самомъ дѣлѣ, что такое счастье? Это простая случайность. И вотъ тебѣ примѣръ. Я поступила въ академію безъ экзамена, потому что эта льгота была сдѣлана для кончившихъ гимназію съ золотой медалью и, какъ говорятъ, на другой годъ эта льгота уже не повторится. Вотъ тебѣ и счастье... Въ одномъ кружкѣ я встрѣчаю двухъ дѣвушекъ, которыя пріѣхали изъ Восточной Сибири и провалились на пріемномъ экзаменѣ. Вѣдь это обидно до слезъ, ѣхать такую даль, чтобы провалиться. Такъ и во всемъ, Андрей. Однимъ счастье, а другимъ неудачи, и этихъ другихъ милліоны. Мнѣ просто совѣстно дѣлается за свое собственное счастье. Именно такое чувство я испытывала недавно, когда попала на балъ, ежегодно устраиваемый въ пользу недостаточныхъ студентовъ-медиковъ. Кстати, эти господа студенты называютъ насъ "бабами". "У бабъ читаютъ гистологію", "бабъ экзаменуютъ по анатоміи", "бабы занимаются химіей!.." Конечно, это пустяки, глупое слово, но меня сначала немножко коробило. Я до сихъ поръ не считала себя бабой, и настоящая баба мнѣ представлялась почти низшимъ существомъ. Ты, конечно, догадываешься, что бабами насъ повеличиваеть ненавистный тебѣ Крюковъ. На этотъ разъ ты правъ. Я съ нимъ даже поссорилась изъ-за этого слова. Да, тонъ былъ бабъ... Представь себѣ двѣ тысячи студентовъ и курсистокъ -- это въ своемъ родѣ единственное зрѣлище. Точно какая-то морская волна движется изъ одной залы въ другую, и все молодыя, такія хорошія лица. Кого-кого тутъ не было... Буквально со всѣхъ концовъ Россіи и подавляющее большинство провинціалы, которыхъ сразу можно отличить: кавказцы, сибиряки, хохлы, поляки, русскіе, нѣмцы, и такъ безъ конца. Вѣдь это трогательно, когда представишь себѣ, это тяготѣніе къ знанію, къ труду, къ будущей дѣятельности на пользу своей далекой родины, которое привело сюда эти тысячи молодежи. Когда и насъ не будетъ, явятся новыя поколѣнія на нашу смѣну и такъ безъ конца, точно движется несмѣтное войско. Когда я слушала студенческій хоръ и думала объ этомъ, меня душили слезы -- ты знаешь, я немного плакса. Право, эти мысли страшно волнуютъ и поднимаютъ куда-то вверхъ. Да, я на этомъ пиру только гостья, и мое мѣсто сейчасъ же будетъ занято другой дѣвушкой, которая, въ свою очередь, тоже будетъ гостьей. Я ужасно люблю свою академію, люблю, какъ любятъ отца или мать, и я испытываю это любовное настроеніе каждое утро, когда иду на лекціи. Да, это мой домъ, моя вторая духовная родина, моя alma mater... Кто знаетъ, что будетъ впереди, но это чувство останется навсегда и мнѣ жаль тѣхъ, которые его не испытали никогда. Безъ него жизнь не полна".
   "Вотъ видишь, какъ я сбиваюсь все на отвлеченныя тэмы и общія разсужденія, а тебя интересуетъ настоящее, то новое, что окружаетъ меня. Но этого новаго такъ много, что нужно написать цѣлую книгу, чтобы изобразить всего одинъ день. Моихъ новыхъ знакомыхъ ты отчасти знаешь... Кстати, мнѣ совсѣмъ не нравится то раздраженіе, съ которымъ ты пишешь о Крюковѣ и "бабьихъ пророкахъ". Говоря откровенно, я просто тебя не узнаю. А еще сколько мы съ тобой недавно говорили о терпимости, объ уваженіи къ чужимъ убѣжденіямъ, о широкомъ взглядѣ на жизнь и людей. И вдругъ въ твоихъ письмахъ какое-то злопыхательство, какъ говоритъ Щедринъ. Прежде всего, и студенты, и курсистки люди, а всѣ люди имѣютъ свои достоинства и свои недостатки. Молодые люди имѣютъ, можетъ быть, меньше недостатковъ, но это не мѣшаетъ имъ пріобрѣсти ихъ впослѣдствіи. Зачѣмъ же сейчасъ отравлять себѣ настоящее этими мрачными мыслями. Пока хорошо, и будемъ этимъ довольны. Но это такъ, между прочимъ. Я не могу сердиться на тебя и думаю, что въ тебѣ говоритъ зависть... Прости меня, но это такъ. Не достаетъ только личнаго свиданія, чтобы вышла настоящая семейная сцена, какія устраиваетъ ежедневно моя милая тетушка доброму дядушкѣ. Право, хорошо, что мы еще не мужъ и жена и обходимся безъ тѣхъ правъ другъ на друга, которыя проявляются часто совсѣмъ некрасиво. Я повторяю это слово: "некрасиво", потому что есть великая душевная красота, гораздо большая, чѣмъ красота физическая. Изъ всѣхъ предметовъ, которые намъ сейчасъ читаютъ, меня больше всего поражаетъ анатомія и, представь себѣ, поражаетъ именно своей красотой... Говоря откровенно, я относилась раньше къ этой наукѣ нѣсколько брезгливо: кости, мясо, внутренности -- однимъ словомъ, разная гадость. Мнѣ это и купецъ на желѣзной дорогѣ говорилъ, когда поѣздъ подходилъ къ самому Петербургу. Обстановка анатомическаго музея и особенно препаровочная тоже говорятъ не въ пользу красоты, но это только чисто внѣшнее впечатлѣніе. Анатомія открываетъ такой неизмѣримый міръ красоты, что невольно становишься втупикъ. Понимаешь, каждый человѣкъ -- это, дѣйствительно, вѣнець творенія, послѣднее слово возможной на землѣ красоты. Нѣтъ такой ничтожной мелочи, которая не представлялась бы верхомъ совершенства. Каждая косточка, каждый мускулъ, каждый хрящикъ, сухожиліе, сосудъ, связка -- все устроено идеально хорошо. Мнѣ кажется, что природа, создавшая человѣческое тѣло, именно женщина, потому что только заботливая и любящая женская рука могла такъ заботливо и любовно распредѣлить весь матеріалъ. Ты не можешь себѣ представить, какое чудо представляетъ собой каждая кость -- всѣ чудеса нашей техники, которыми мы такъ гордимся, дѣтская игрушка передъ внутренней структурой такой кости, въ которой разрѣшется вопросъ -- съ наименьшей затратой матеріала получить наибольшую устойчивость. А какъ мило привязаны эти кости между собой, какъ чудно прикрѣплены къ нимъ мускулы, какъ устроена система питанія и какъ все въ общемъ гармонично, просто и красиво безъ конца, какъ всякое идеальное произведеніе. У меня нѣтъ такихъ словъ, чтобы вполнѣ выразить то, что я чувствую. Мнѣ кажется,-- нужно музыку, чтобы договорить то, на что не хватаетъ словъ, или, по меньшей мѣрѣ, стихи. Ты не смѣйся -- это не увлеченіе неофитки, а святая истина. Я подхожу прямо къ вопросу о томъ, что, будто бы, естествознаніе убиваетъ женщину, чувство красоты -- нѣтъ, не правда и тысячу разъ неправда. А ботаника? Милый Андрей, если бы мы могли заниматься вмѣстѣ этой чудной наукой... Я часто думаю объ этомъ, и мнѣ дѣлается обидно, что моихъ восторговъ некому раздѣлить, а я привыкла думать вмѣстѣ съ тобой, больше -- ты для меня являешься мѣрой всѣхъ вещей, и я мысленно каждый разъ прикидываю тобой, какъ купецъ аршиномъ. Вѣдь безъ тебя для меня ничего не существуетъ. Впрочемъ, довольно. О себѣ опять ничего не сказала. Ну, до другого раза. Твоя Маруся".
   Это посланіе было написано поздно ночью и, благодаря этому обстоятельству, Честюнина проспала дольше обыкновеннаго. Утромъ она едва успѣла напиться чаю и улетѣла на лекцію, забывъ о письмѣ. Парасковея Пятница сама убирала по утрамъ комнаты жильцовъ. Возьметъ щетку, крыло, тряпку, закуритъ папиросу и начинаетъ водворять порядокъ. Такъ было и сейчасъ. Вытирая пыль на столѣ у Честюниной, Парасковея Пятница невольно прочла первыя два слова письма: "Милый Андрей..."
   -- Ага, вотъ оно въ чемъ дѣло...-- подумала она вслухъ, улыбаясь и дымя папиросой.-- Такъ... А еще какой тихоней прикидывается. То-то каждый вторникъ письма подучаются отъ какого-то брата... Вотъ тебѣ и братъ. Ахъ, молодость, молодость...
   Парасковея Пятница умиленно вздохнула, закрыла глаза и присѣла на стулъ. Должно быть, всѣ дѣвушки на свѣтѣ одинаковы. Сколько писемъ она написала Ивану Михайлычу... И всѣ письма начинались вотъ такъ же: "Милый Иванъ".
   Въ слѣдующій моментъ у Парасковеи Пятницы явилось неудержимое женское любопытство прочесть, что она пишетъ ему. Господи, какъ интересно... Цѣлыхъ восемь страницъ исписано, и навѣрно всю душу излила. Ахъ, какъ интересно!.. Вѣдь этотъ первый лепетъ любви все равно, что ароматъ распускающагося перваго весенняго цвѣтка... Конечно, читать чужія письма подлость, тѣмъ болѣе любовныя письма, а съ другой -- ничего съ другой стороны нѣтъ, кромѣ той же подлости. Парасковея Пятница взяла исписанные листы почтовой бумаги, взвѣсила ихъ на рукѣ, улыбнулась и положила обратно на столъ, счастливая этимъ актомъ самопожертвованія. Но у ней вдругъ явилась новая мысль. Она вспомнила, что Иванъ Михайлычъ читалъ ея письма всѣмъ товарищамъ, и когда она узнала объ этомъ и, конечно, страшно разсердилась, отвѣтилъ ей словами великаго сердцевѣдца Шекспира:
   -- Если ты не помнишь и малѣйшей глупости, до которой когда-либо доводила тебя любовь твоя -- не любилъ ты... Если ты не говорилъ, утомляя слушателя восхваленіями своей возлюбленной -- не любилъ ты...
   Развѣ это не правда? О, Иванъ Михайлычъ умѣлъ любить и не скрывалъ этого изъ принципа позитивизма, формула котораго у него была написана на стѣнѣ надъ письменнымъ столомъ. Парасковея Пятница присѣла къ столу и въ концѣ письма сдѣлала post scriptum: "Во имя человѣчества -- любовь нашъ принципъ, порядокъ -- основаніе, а прогресъ -- цѣль нашей дѣятельности. Жить для другихъ. Парасковея Пятница".
   Оправдавъ себя впередъ этими неопровержимыми истинами, Парасковея Пятница присѣла къ столу, заложила нога на ногу, закурила новую папиросу и принялась за письмо. По мѣрѣ чтенія, лицо у нея все больше и больше распускалось въ самую блаженную улыбку. Господи, какъ это мило... Тотъ тамъ горячку поретъ, а она ему анатомію преподноситъ. Вотъ это называется любовное письмо... Потомъ Парасковея Пятница принялась хохотать до слезъ и даже пала на кровать. Что же это такое?
   -- Тотъ-то, тотъ-то, милый-то Андрей какую физіономію сдѣлаетъ, когда получить эту анатомію? О, ха-ха-ха... Вѣдь это называется у добрыхъ людей: крышка. Ну, и дѣвица...
   Она перечитала письмо разъ пять, выкурила цѣлый десятокъ папиросъ и продолжала хохотать, какъ сумасшедшая.
   -- Ахъ, милая! Какая она милая, эта дѣвица Маруся...-- шептала она, цѣлуя письмо.
   Именно въ этотъ моментъ въ комнату вошла Честюнина. Одна лекція оказалась пустой, и она вернулась домой за забытымъ письмомъ. Увидавъ его въ рукахъ Парасковеи Пятницы, дѣвушка покраснѣла и проговорила рѣшительно:
   -- Парасковея Игнатьевна, я не думала, что вы способны на что-нибудь подобное... и я считаю излишнимъ объяснять вамъ, какъ это называется. Да...
   -- Милая, да вы не сердитесь, а прочитайте, что я добавила къ вашему письму отъ себя...
   -- Послушайте, это... это уже верхъ... да, верхъ нах...
   Парасковея Пятница не дала выговорить рокового слова и поцѣлуемъ закрыла сердитый ротъ. Честюнина прочла приписку и хотѣла разорвать письмо, но Парасковея Пятница не позволила.
   -- Милочка, ради Бога, не дѣлайте этого... Вѣдь другого такого чуднаго письма не напишете ни за какія деньги. Вы лучше разсердитесь на меня, презирайте... Какая вы милая, чудная дѣвушка!.. И отчего вы раньше мнѣ ничего не сказали о своемъ романѣ? Какъ вамъ не стыдно? А вотъ я ужъ люблю этого милаго Андрея... Право, люблю! Онъ тоже хорошій, милый, чудный... Боже, какъ я люблю васъ обоихъ, если бы вы знали, моя хорошая. А онъ сердится? Съ мужчинами это бываетъ, крошка, потому что они все-таки эгоисты и даже Иванъ Михайлычъ иногда бывалъ эгоистомъ. Самъ потомъ признавался мнѣ... да... А тутъ у меня до васъ жила одна курсистка и у ней тоже былъ романъ. Она сначала все скрывалась, вотъ какъ вы, ну, а потомъ, конечно, все и раскрылось. Онъ -- офицеръ, кончилъ свою академію и ужасно пылкій южанинъ... Они постоянно ссорились, и мнѣ приходилось постоянно ихъ мирить. Ахъ, сколько мнѣ хлопотъ и непріятностей было съ ними, а потомъ... Представьте себѣ, что вышло-то: она не кончила курса и вышла замужъ, только не за офицера, а за какого-то несчастнаго филолога. Боже мой, что только было! Офицеръ хотѣлъ меня шашкой изрубить...
   Развѣ можно было сердиться на Парасковею Пятницу? Честюнина вложила письмо въ конвертъ и наклеила марку.
   -- Я его сама сейчасъ же снесу,-- предлагала Парасковея Пятница, отнимая конвертъ.-- Вы еще потеряете...
   

X.

   То было раннею весной... Парасковея Пятница ужасно волновалась. Положимъ, она всю жизнь волновалась, но сейчасъ волновалась спеціально. Когда раздавался звонокъ въ передней и въ корридорѣ слышались шмыгающіе тяжелые шаги, точно кто тащилъ собственныя ноги, она даже отплевывалась съ благочестивымъ негодованіемъ.
   -- Литва проклятая!-- ругалась Парасковея Пятница.-- Тоже найдутъ кушанье... Развѣ это мужчина? Развѣ такіе мужчины бываютъ? Если бы мнѣ было двадцать лѣтъ, да я и не взглянула бы на такого мозгляка... Тьфу! Собственно и человѣка нѣтъ, а одни волосы.
   Предметомъ этого негодованія являлся Жиличко, который въ теченіе этой зимы имѣлъ какой-то странный и необъяснимый успѣхъ среди курсистокъ. Онъ былъ медикомъ послѣдняго курса и зналъ только свою академію. Изрѣдка Крюковъ затаскивалъ его куда-нибудь, а то Жиличко вѣчно торчалъ у себя дома. Или читаетъ, или шагаетъ изъ угла въ уголъ, какъ маятникъ. И некрасивъ, и нерѣчистъ, и, вообще, ничего привлекательнаго, а между тѣмъ его сейчасъ брали нарасхватъ. Къ нему приходили по вечерамъ и Морозова, и Лукина и даже Борзенко, о чемъ-то спорили и ревновали другъ друга. Ну, эти бойкія дѣвицы и вездѣ бываютъ, а вотъ зачѣмъ Честюнина за нимъ же увязалась. Послѣднее возмущало Парасковею Пятницу до глубины души. Такая скромная и серьезная дѣвушка и вдругъ туда же. То онъ у нея въ комнатѣ чаи распиваетъ, то она у него. Сначала немного стѣснялись, а потомъ ни въ одномъ глазу. Заберется къ нему въ комнату и сидитъ. Положимъ, дурного въ этомъ ничего нѣтъ и никто не смѣетъ этого подумать, а все-таки не хорошо. Разъ Парасковея Пятница не выдержала и, подавая въ одинъ изъ вторниковъ письмо отъ Андрея, спросила довольно сурово:
   -- Марья Гавриловна, а какъ адресъ Андрея Ильича?
   -- А вамъ для чего это знать?-- довольно рѣзко отвѣтила Честюнина.
   -- Да такъ... Дѣльце есть маленькое.
   И пока Честюнина набросала карандашемъ адресъ, она спокойно замѣтила:
   -- Это уже мое дѣло...
   -- Вы противорѣчье себѣ... А позитивный принципъ?..
   Парасковея Пятница демонстративно повернулась и вышла. Она отъ души жалѣла Честюнину, у которой даже характеръ измѣнился. Раньше была тише воды, ниже травы, а теперь просто не подступайся. Какъ коза, такъ и бодается... Ахъ, молодость, молодость! Видно всѣ женщины одинаковы. А дѣвушки такъ неопытны,-- долго-ли ошибиться. Во всякомъ случаѣ, Парасковея Пятница сочла своимъ прямымъ долгомъ принять самыя рѣшительныя мѣры, чтобы во-время предупредить грозившую опасность. Она затворилась въ своей комнатѣ на крючекъ, сѣла къ столу, вооружилась перомъ и размашистымъ, не женскимъ почеркомъ начала: "Милостивый государь, Андрей Ильичъ. Васъ, вѣроятно, удивитъ мое письмо, какъ человѣка совершенно посторонняго, но могу сказать въ свое оправданіе одно -- мной руководятъ самыя чистыя побужденія"... Чѣмъ дальше она писала, тѣмъ быстрѣе двигалось перо. Конечно, дѣло не обошлось безъ цитатъ изъ разныхъ геніальныхъ произведеній и закончилось ссылкой на примѣръ Ивана Михайловича, находившагося разъ точно въ такомъ же положеніи. "Я не скрываю этого обстоятельства", закончила свое письмо Парасковея Пятница, "дѣло прошлое и я въ свое время тоже увлекалась, какъ всѣ дѣвушки. Но Иванъ Михайлычъ былъ рѣшительный человѣкъ, и поступилъ со мной довольно круто. Я сначала негодовала, возмущалась и только потомъ поняла, что онъ былъ совершенно правъ".
   Отправить сейчасъ же это роковое письмо Парасковея Пятница не рѣшалась. Она смутно чего-то ждала, какой-то внѣшней помощи, которая и явилась въ лицѣ Кати Анохиной. Дѣвушка пріѣхала навѣстить сестру, и не застала ее дома; Честюнина ушла на практическія занятія гистологіей. Этимъ Парасковея Пятница и воспользовалась. Она пригласила гостью въ себѣ и предупредила какимъ-то зловѣщимъ голосомъ.
   -- У меня къ вамъ есть серьезное дѣло, сударыня. Я даже хотѣла сама ѣхать къ вамъ, только не знала адреса. Да, очень серьезное,
   Предварительно, она. конечно, прочитала маленькую лекцію о соціальномъ положеніи женщины, о будущемъ женскаго вопроса, и только потомъ перешла къ сути дѣла. Послѣднее было изложено съ точностью и подробностями, какъ протоколъ слѣдователя по особо важнымъ дѣламъ. Катя слушала ее съ широко-раскрытыми глазами и нѣсколько разъ прерывала восклицаніемъ:
   -- Ахъ, какъ это интересно!.. Маня влюблена?..
   -- Позвольте, сударыня,-- строго оборвала ее Парасковея Пятница.-- Вы выслушайте до конца... Вамъ извѣстно, что у Марьи Гавриловны есть женихъ?
   -- Да, что-то такое вообще.. Но, вѣдь, это неизбѣжно, какъ дѣтскія болѣзни, и пройдетъ само собой. У нихъ тамъ, въ провинціи, все это устраивается какъ-то необыкновенно легко... Вообще, я не придавала этому никакого серьезнаго значенія. Совершенно дѣтское увлеченіе.
   -- Не говорите, сударыня... Главное, нельзя обманывать хорошаго человѣка. И вы поговорите съ ней серьезно...
   -- Да, вы... Это ваша прямая обязанность, какъ сестры. И чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше...
   Катя повела дѣло съ присущимъ ей тактомъ. Она не дождалась Честюниной, а заѣхала къ ней въ другой разъ.
   -- Ѣдемъ кататься на острова,-- рѣшительно заявила она.-- Это буржуазно, но я такъ люблю острова именно ранней весной. Ты мнѣ можешь прочитать дорогой цѣлую лекцію о преступной роскоши, о легкомысленномъ образѣ жизни.
   Честюнина, противъ ожиданія, согласилась молча. Она надѣла свою темную шляпу, которая приводила Катю въ отчаяніе, осеннее пальто и отправилась съ такимъ видомъ, какъ будто ѣхала куда-нибудь на поминки. Оглядѣвъ ее съ ногъ до головы, Катя осталась довольна. Право, все очень мило, по крайней мѣрѣ -- оригинально. Молодое дѣвичье лицо въ этомъ монашескомъ костюмѣ положительно выигрывало, и Катѣ ученая сестра показалась красавицей, красавицей новаго типа. Она не могла удержаться и проговорила, когда онѣ садились въ щегольскую лихачью пролетку неизмѣннаго Ефима.
   -- Если бы я была мужчиной, Маня, я влюбилась бы въ тебя... Ахъ, какъ мнѣ хочется жить! Ефимъ, поѣзжай хорошенько, чтобы духъ замиралъ...
   Ефимъ любилъ возить бойкую барышню и поддержалъ репутацію лихача. Они понеслись вихремъ, когда выбрались на Каменноостровскій проспектъ, гдѣ сплошной лентой двигалась масса экипажей. Ранней весной этотъ проспектъ является главной петербургской артеріей, и Честюнина невольно заразилась общимъ настроеніемъ. Конечно, лихачи преступная роскошь, но какъ хорошо мчаться вихремъ... Въ воздухѣ чувствовалась какая-то поджигающая весенняя бодрость, хотя деревья только еще начинали распускаться. Съ моря дулъ легкій вѣтерокъ. Нева, какъ всегда, была такая полная, точно налитая.
   -- Ахъ, какъ хорошо!-- шептала Катя.-- Ефимъ, на Елагинъ...
   Дачи уже были готовы къ лѣту, шоссе исправлено, дорожки посыпаны свѣжимъ пескомъ -- однимъ словомъ, все было готово въ ожиданіи быстро наступавшей весны. По дорогѣ обогнало нѣсколько кавалькадъ. Катя провожала ихъ глазами съ тайной завистью.
   -- Маня, ты любишь ѣздить верхомъ?
   -- Не умѣю сказать, потому что никогда не испытала этого удовольствія.
   Потомъ Катя толкнула локтемъ и шепнула".
   -- Смотри, насъ сейчасъ обгонитъ бѣлокурый офицеръ...
   Офицеръ, дѣйствительно, обогналъ и раскланялся съ Катей самымъ галантнымъ образомъ.
   -- Онъ за мной немножко ухаживалъ зимой,-- откровенничала Катя.-- Онъ изъ остзейскихъ бароновъ, которые ищутъ богатыхъ невѣстъ. Надъ бѣдняжкой кто-то очень зло подшутилъ, выдавъ меня за богатую невѣсту. Ну, потомъ горькая истина открылась и баронъ крайне деликатно отъѣхалъ... Мнѣ онъ очень нравится. Вѣдь не дурно быть баронессой...
   -- Какія ты нелѣпости говоришь, Катя...
   -- У всякаго своя логика. Милому барону не достаетъ только денегъ, чтобы быть вполнѣ порядочнымъ. А я могла бы быть съ нимъ счастлива... Даже смѣшно, что отъ такихъ пустяковъ иногда зависитъ счастье всей жизни!.. Ну, для чего деньги вонъ тому толстому купцу, котораго доктора посылаютъ на острова подышать воздухомъ? Это соціальная несправедливость, Маня...
   -- Помолчи, неудавшаяся баронесса... Скучно.
   На Елагиномъ онѣ вышли и пошли пѣшкомъ. Катя сейчасъ любовалась красивыми яхточками, бороздившими рѣку, спортсмэнскими гичками и, по обыкновенію, завидовала богатымъ людямъ, которымъ доступны всевозможныя удовольствія.
   -- Ахъ, какъ мнѣ хочется жить, Маня...-- повторяла она.-- Я, кажется, готова украсть весь міръ.
   Онѣ обошли point, гдѣ было много публики и экипажи двигались непрерывной лентой, а потомъ Катя отдала Ефиму приказаніе подождать и повела Честюнину въ боковую аллею.
   -- Мнѣ съ тобой нужно поговорить серьезно, Маня,-- предупреждала она.
   -- Ты будешь говорить серьезно?
   -- Да, и даже очень серьезно. Знаешь, со мной вышла пренепріятная исторія, и я хотѣла посовѣтоваться съ тобой... У меня было одно увлеченіе. Онъ молодой и хорошій человѣкъ, но бѣденъ и долженъ былъ взять мѣсто секретаря въ одномъ изъ уѣздныхъ земствъ. Ты понимаешь? Мы вели переписку... у насъ все было уговорено... да. Я, вѣдь, только кажусь легкомысленной. И представь себѣ... Нынѣшней зимой встрѣчаю одного доктора. Онъ некрасивый, но такой симпатичный. Сначала я на него не обращала вниманія, а потомъ... Однимъ словомъ, я измѣнила первому, а онъ продолжаетъ меня любить, и я не знаю, что мнѣ дѣлать. Какъ ты думаешь, хорошо я дѣлаю?
   -- Объясниться откровенно, конечно...
   -- А если у меня рука не поднимается разбить жизнь первому? Много разъ собиралась объясниться и не могу. Ты скажи, хорошо я поступаю или нѣтъ?
   Честюнина не знала, что отвѣтить.
   -- А я тебѣ скажу прямо: не хорошо и гадко. Да... Есть извѣстныя границы для всего и нельзя играть чужимъ счастьемъ.
   Онѣ присѣли на первую скамейку, и Честюнина только теперь догадалась, въ чемъ дѣло. Она страшно поблѣднѣла, но, собравъ всѣ силы, спросила спокойно:
   -- Это я обязана Парасковеѣ Пятницѣ твоей мистификаціей?
   -- При чемъ тутъ Парасковея Пятница? Всякій отвѣчаетъ за себя. Если ты догадываешься, въ чемъ дѣло, значитъ -- правда.
   Честюнина тихо засмѣялась.
   -- Какая ты смѣшная, Катя... И, главное, откуда такой строгій тонъ взялся. Ну, что же: влюблена въ другого, и только. Теперь довольна? И своей Парасковеѣ тоже скажи... Развѣ это зависитъ отъ человѣка? Наконецъ, я просто сама еще не знаю пока, что со мной дѣлается...
   -- Вотъ вы всѣ такія, тихони. Что же, было у васъ объясненіе?
   -- Никакого...
   -- Послушай, ты не лги. Я, все равно, узнаю...
   Катя совершенно вошла въ свою роль и допытывала сестру тономъ великаго инквизитора. Это было бы даже забавно, если бы Честюнина могла перемѣнить настроеніе.
   -- Вотъ я иногда болтаю Богъ знаетъ что,-- продолжала Катя:-- но у меня все словомъ и кончается. До сихъ поръ я еще никого не обманула... Самый страшный грѣхъ, это -- обманъ.
   -- Люди больше всего обманываютъ, Катя, только самихъ себя, и я, право, еще сама ничего не знаю...
   -- Вотъ это мило!.. За то другіе прекрасно все видятъ и все знаютъ... Наконецъ, это возмутительно... Ты только подумай, что ты дѣлаешь? Наконецъ, какимъ тономъ ты разговариваешь со мной... Положительно а не узнаю тебя, Маня... Ты съ ума сходишь.
   -- Вотъ это правда... Опять-таки это зависитъ не отъ насъ и открывается только тогда, когда человѣкъ уже сошелъ съ ума. Вообще, я ничего не знаю и даже не желаю знать. Такъ и своей Парасковеѣ скажи...
   -- Несчастная!.. Мнѣ было бы жаль тебя, если бы я еще не уважала тебя. Да, да, да... Это гадко, Маня! Я поѣду и сегодня же объяснюсь съ нимъ...
   -- Онъ и безъ тебя все знаетъ.
   -- Тѣмъ хуже для него. И для чего ты только ѣхала сюда -- удивляюсь. Выходила бы у себя тамъ замужъ, жила бы себѣ тихо, мирно, счастливо и все было бы хорошо. Вѣдь ты тому еще не написала ничего?
   -- Нѣтъ...
   -- Такъ я ему напишу сама...
   -- Не смѣешь. Да онъ и не повѣритъ никому, даже мнѣ... Вообще, Катя, меня удивляетъ твое вмѣшательство въ это несчастное дѣло. Если Парасковеѣ угодно дѣлать глупости, такъ не брать же примѣръ съ нея... Я тебя тоже не узнаю.
   Катя была неумолима, и дѣвушки простились довольно сухо.
   -- Я къ тебѣ заѣду еще на-дняхъ и тогда договоримъ,-- говорила Катя на прощаньи.
   -- Можешь не утруждать себя...
   

XI.

   Это вмѣшательство Парасковеи Пятницы и Кати сдѣлало то, что для Честюниной сдѣлалось яснымъ ея собственное положеніе. Да, онѣ обѣ были правы...
   Вернувшись домой, дѣвушка произвела самый строгій экзаменъ самой себѣ и, признавая фактъ, не могла опредѣлить, какъ и когда все это могло случиться. Если что было возмутительно, такъ это то, что со времени отъѣзда изъ Сузумья не прошло еще и года. Въ буквальномъ смыслѣ она "башмаковъ еще не износила", тѣхъ башмаковъ, въ которыхъ ходила на свиданья съ Андреемъ. Сейчасъ онъ ей казался такимъ далекимъ-далекимъ, такимъ маленькимъ-маленькимъ и совершенно чужимъ, и ей дѣлалось досадно, что она должна отвѣчать на его письма, что-то такое объяснять и чуть не оправдываться. А онъ точно предчувствовалъ стрясшуюся бѣду и настойчиво повторялъ въ каждомъ письмѣ, что если лѣтомъ она не пріѣдетъ сама въ Сузумье, то пріѣдетъ онъ въ Петербургъ. Послѣднее пугало Честюнину до того, что у нея начинали трястись руки.
   Сближеніе съ Жиличко произошло съ поразительной быстротой. Сначала онъ казался Честюниной просто жалкимъ. У него все выходило такъ неловко, робко, почти глупо. Именно такіе мужчины никогда не могутъ нравиться женщинамъ. Но, къ ея удивленію, у себя дома Жиличко былъ совсѣмъ другимъ. Онъ былъ и находчивъ, и остроуменъ, и какъ-то особенно простъ. Въ первый разъ, когда Честюнина зашла къ нему въ комнату, ее охватила давно уже неиспытанная, какая-то домашняя теплота. А онъ ничего не дѣлалъ, чтобы казаться тѣмъ или другимъ, а былъ только самимъ собой. Честюнину поразило больше всего то, что онъ думалъ совершенно то же, что и она. Онъ даже говорилъ ея словами.
   -- Мнѣ кажется, что мы съ вами давно-давно знакомы,-- говорила Честюнина.-- Точно встрѣтились послѣ долгой разлуки...
   -- Представьте, и мнѣ то же самое кажется...
   -- Не правда ли, какъ это странно?
   -- Даже нисколько... Въ природѣ есть масса необъяснимыхъ явленій, которыя намъ кажутся странными именно только поэтому. А затѣмъ, много-ли вы видѣли людей вообще, Марья Гавриловна? Нѣсколько человѣкъ родныхъ, учителей, десятокъ знакомыхъ... Тутъ даже и выбора свободнаго не могло быть. Впрочемъ, эта исторія повторяется со всѣми дѣвушками, и онѣ впослѣдствіи платятъ за нее слишкомъ дорогой цѣной. Вы, конечно, понимаете, что я хочу сказать...
   -- О, даже слишкомъ хорошо понимаю, къ сожалѣнію...
   Большею частью они говорили на общія темы. Честюнина только могла завидовать Жиличко, для котораго такъ все было ясно и просто, т.-е. то, къ чему онъ шелъ.
   -- Людей можно раздѣлить на героевъ и простыхъ смертныхъ,-- говорилъ онъ.-- Героевъ немного и геройство не обязательно, да и смѣшно немного, если кто-нибудь считаетъ себя таковымъ. Значитъ, прежде всего нужно быть самымъ простымъ смертнымъ и добросовѣстно дѣлать свое дѣло. У насъ вездѣ порывъ, увлеченіе, скачки, а кто же будетъ дѣлать чорную работу? Я такъ и смотрю на жизнь... Мы будемъ дѣлать свое маленькое дѣло, а герои въ свое время найдутся. Имъ и книги въ руки... Это немножко скучно и прозаично, но такъ уже складывается наша жизнь.
   Съ этими прозаическими размышленіями были не согласны и Лукина, и Морозова, и Борзенко, которыя называли Жиличко "постепеновцемъ" и спорили съ нимъ до хрипоты. Соглашалась съ нимъ только одна Честюнина и даже не соглашалась, а для нея его разговоры имѣли свой спеціальный смыслъ. Однажды она сказала Борзенко:
   -- Помните, есть недоконченный романъ Помяловскаго, "Братъ и сестра". Тамъ одинъ герой говоритъ, что нужно украсть, а другой отрицаетъ такой способъ пріобрѣтенія, и дѣло кончается тѣмъ, что первый остается честнымъ человѣкомъ, второй же крадетъ. Такъ и тутъ... Жиличко, просто, бравируетъ своимъ практическимъ реализмомъ.
   Борзенко только посмотрѣла на Честюнину своими наклеенными глазами и ничего не отвѣтила.
   Да, эти другія лишены были способности читать между строкъ и только одна она, Честюнина, понимала Жиличко. Напримѣръ, онъ просиживалъ дни и ночи надъ своей медициной и въ то же время не признавалъ ее даже наукой.
   -- Для чего же тогда вы такъ убиваете себя надъ работой?-- спрашивала она.
   -- Да такъ, дѣло, во всякомъ случаѣ, хорошее и полезное. Кое-что извѣстно и можно этимъ извѣстнымъ пользоваться, а остальное -- чистѣйшее знахарство. Возьмите вы всѣхъ нашихъ знаменитостей медицины -- будь медицина, дѣйствительно, наукой, тогда всякій могъ бы быть знаменитостью, или, вѣрнѣе, тогда совсѣмъ не было бы знаменитостей. Просто, морочатъ довѣрчивую публику, которая требуетъ, чтобы ее обманывали. Мы только еще идемъ къ наукѣ, когда для этого будетъ доставленъ достаточный матеріалъ естествознаніемъ. А сейчасъ еще періодъ знахарей-знаменитостей, которые разыгрываютъ геніальныхъ людей за два съ полтиной. Вѣдь это тоже, въ своемъ родѣ, герои...
   О, онъ былъ уменъ, и оригинально уменъ. Потомъ, онъ постоянно читалъ и зналъ, кажется, все на свѣтѣ. О чемъ только они ни переговорили въ теченіе какого-нибудь одного мѣсяца. Онъ поражалъ ее своей эрудиціей и особенно общимъ образованіемъ, а потомъ необыкновеннымъ умѣньемъ передавать свои знанія. По каждому вопросу онъ наизусть перечислялъ цѣлую литературу всевозможныхъ источниковъ. Въ его присутствіи Честюнина чувствовала себя такой маленькой-маленькой, какъ ребенокъ, заглядывающій на дно глубокаго колодца.
   Увлеченіе налетѣло съ необыкновенной быстротой, и она замѣтила его только тогда, когда стала скучать безъ Жиличко. Да, она ждала его, какъ комнатная собачка ждетъ хозяина, и вся розовѣла, когда онъ, шаркая ногами, входилъ къ ней въ комнату. Съ нимъ вмѣстѣ входило столько хорошаго, умнаго, оригинальнаго, что она готова была просидѣть цѣлую жизнь, слушая его нескладную, угловатую рѣчь. Когда онъ уходилъ, ей хотѣлось его удержать, что-то такое спросить, о чемъ-то посовѣтоваться, просто, еще хотя немного чувствовать его присутствіе.
   Объясненій между ними не было, но все было ясно безъ словъ, да и слова только мѣшали бы тому хорошему, что наростало и захватывало обоихъ.
   Разъ Борзенко довольно ядовито спросила на лекціи Честюнину:
   -- А Крюковъ у васъ часто бываетъ?
   -- У меня онъ совсѣмъ не бываетъ...
   -- Да? А между тѣмъ, это самый близкій другъ Жиличко...
   -- И этого я не знаю. Они просто учились въ одной гимназіи.
   -- Все-таки: скажи мнѣ, кто твои друзья и т. д.
   Эта Борзенко всегда умѣла сказать что-нибудь непріятное, а тутъ самое простое дѣло: левъ полюбилъ маленькую собачку и забавляется ею. У большихъ людей бываютъ маленькія слабости.
   Честюнина теперь, кромѣ лекцій, нигдѣ не бывала. Ее больше не интересовали общія бесѣды, молодые споры и студенческія сходки. Она чувствовала тамъ себя чужой. Разъ Борзенко устроила цѣлый спектакль, стравивъ двухъ бабьихъ пророковъ, но и это ее не интересовало. Дѣвушка совершенно была счастлива въ своей маленькой каморкѣ и больше этого счастья ничего не желала. Жизнь и безъ того была полна. А тутъ еще подошли экзамены и приходилось заниматься по ночамъ. И какъ разъ именно въ это время она получила предлинное письмо отъ Андрея. Вотъ человѣкъ, который не хотѣлъ понять такой простой вещи, что она занята по горло и что ей не до длинныхъ писемъ. Она не могла прочитать его въ день полученія, а только черезъ два дня. Между прочимъ, Андрей писалъ слѣдующее:
   "Мнѣ очень понравилось твое длинное письмо, Маруся, гдѣ ты такъ хорошо говоришь о наукѣ. Да, наука -- святое дѣло, но я думаю, что она хороша только тогда, когда освѣщена дѣятельной любовью къ людямъ. Лично я, напримѣръ, никогда не удовлетворился бы одной чистой наукой. Мнѣ нужно живыхъ людей, живое дѣло въ смыслѣ его реализаціи, я я думаю, что нужно имѣть совершенно особенный душевный складъ, чтобы навсегда уйти отъ настоящаго. Меня даже огорчаетъ эта двойственность. Представь себѣ такую комбинацію. У меня на глазахъ мретъ съ голоду осиротѣвшая семья, и въ то же время у меня есть свободныхъ сто рублей, которые я могу отдать этой семьѣ. Конечно, это палліативная помощь, и я только временно могу покормить голодающую семью, а потомъ она опять будетъ голодать. А если я положу эти же сто рублей въ банкъ, то черезъ тринадцать лѣтъ они удвоятся, еще черезъ тринадцать лѣтъ учетверятся и такъ далѣе, такъ что черезъ сто лѣтъ въ результатѣ получится уже цѣлый капиталъ, который можетъ обезпечить нѣсколько бѣдныхъ семей. Какъ тутъ поступить? Я отдалъ бы свои сто рублей сейчасъ же, потому что есть вещи, которыя не ждутъ. Такъ и съ чистой наукой, Маруся... Ты понимаешь, что я хочу сказать. Все зависитъ отъ склада характера. Я, напримѣръ, свое маленькое земское дѣло не промѣняю ни на что, потому что оно удовлетворяетъ мою потребность живой реальной дѣятельности. Въ частности, медицина, конечно, прекрасная наука, заслуживающая всевозможнаго поощренія, почтенія и уваженія, но есть и другая сторона: послѣднія слова отъ этого дорогого хлѣба науки достаются только богатымъ, а бѣдные живутъ безъ всякой медицины. Есть жестокая практика жизни, которая говорить о сегодня и больше ничего не хочетъ знать. Я хочу жить вотъ этимъ сегодня и хочу дѣлать то дѣло, которое довлѣетъ этому сегодня. Видишь, какой я практическій человѣкъ... Говорю это потому, что провинція отдаетъ столько молодежи въ столицы и лучшая часть этой молодежи только и мечтаетъ о томъ, чтобы остаться въ столицѣ навсегда. По моему, это несправедливо. Не въ столицахъ, а въ провинціи нужны больше всего интеллигентные честные дѣятели. И въ этомъ заключается вся суть. А молодежь не желаетъ знать именно этого, т. е. извѣстная часть молодежи, которая слишкомъ увлекается благами спеціально столичной цивилизаціи. Наши столицы слишкомъ далеко стоятъ отъ провинціи и отгораживаютъ себя все больше и больше. Это письмо я могъ назвать: гласъ вопіющаго маленькаго земца. Видишь, и я тоже увлекаюсь отвлеченными темами, что, впрочемъ, и понятно, такъ какъ лично интереснаго въ моей жизни слишкомъ мало. Все время уходитъ на земскую работу и домой приходишь только отдохнуть".
   -- Какой онъ хорошій, этотъ Андрей...-- невольно подумала Честюнина, прочитавъ письмо до конца.-- И можетъ быть, онъ правъ.
   Дѣвушкѣ вдругъ сдѣлалось совѣстно, точно она прочла собственный обвинительный приговоръ. Да и письмо какъ разъ совпало съ моментомъ ея собственнаго увлеченія. Она проплакала всю ночь, перечитывая это письмо, которое такъ серьезно и просто звало ее назадъ, а она на всѣхъ парахъ летѣла впередъ, въ невѣдомую даль. Даже выбора не могло быть... А сердце уже говорило другое.
   -- Боже мой, что я за несчастная уродилась?-- жаловалась дѣвушка, ломая руки.-- Чѣмъ я виновата, что Андрей такой хорошій и что я больше его не люблю...
   Она рѣшила написать ему вполнѣ откровенное письмо, но изъ этого рѣшенія ничего не вышло. Что было писать? Я нехорошая, легкомысленная, дрянная... Онъ не повѣритъ и прилетитъ въ Петербургъ, а изъ этого уже Богъ знаетъ, что можетъ выйти. Лучше оставить пока вопросъ открытымъ. Пусть само все устраивается.
   На другой день Честюнина, однако, не утерпѣла и показала письмо Андрея прямо Жиличко. Тотъ прочелъ его съ большимъ вниманіемъ, поднялъ брови и спокойно замѣтилъ:
   -- Это вѣчная исторія курицы, которая высидѣла утенка... Какъ мнѣ кажется, этотъ Андрей, человѣкъ серьезный, но, къ сожалѣнію, слишкомъ односторонній. Сейчасъ видно, что человѣкъ засидѣлся въ провинціи и все на свѣтѣ мѣряетъ своимъ провинціальнымъ аршиномъ. Онъ въ какомъ университетѣ кончилъ курсъ?
   -- Онъ изъ шестого класса гимназіи...-- отвѣтила Честюнина и сейчасъ же покраснѣла.
   -- Ага... да...-- промычалъ Жиличко, возвращая письмо.-- Да, это вполнѣ понятно...
   Письмо Андрея, какъ это иногда случается, достигло какъ разъ противоположной цѣли. Именно, благодаря ему, произошло между ней и Жиличко окончательное сближеніе, то, о чемъ раньше даже не говорилось. Все случилось какъ-то само собой, и дѣвушка поддалась теченію, уносившему ее куда-то далеко, далеко отъ всего, что еще такъ недавно было и близко, и дорого.
   

XII.

   Сейчасъ послѣ окончанія экзаменовъ Честюнина получила письмо отъ дяди, который приглашалъ ее къ себѣ самымъ настойчивымъ образомъ: "Я пріѣхалъ бы къ тебѣ самъ,-- писалъ старикъ,-- но арестованъ докторомъ на нѣсколько дней". Въ особой припискѣ было сказано, что тетка съ Эженомъ уѣхали за-границу. Честюнина отправилась на Васильевскій Островъ и, дѣйствительно, нашла дядю больнымъ. Старикъ встрѣтилъ ее довольно сухо.
   -- Что же это, Маша, ты совсѣмъ забыла насъ?
   -- Были экзамены, дядя...
   Онъ какъ-то сбоку посмотрѣлъ на нее и нахмурился.
   -- Отчего ты не спросишь, Маша, чѣмъ я боленъ? Тебя это не интересуетъ... Да, боленъ... Что-то такое неопредѣленное, вообще -- первая повѣстка старости. Что же, въ порядкѣ вещей. А вотъ докторъ взялъ и арестовалъ меня... Какъ ты думаешь, имѣлъ онъ право лишать меня свободы?
   -- Странный вопросъ, дядя... Если это нужно, то, конечно, имѣлъ право. даже былъ обязанъ это сдѣлать.
   -- Вотъ и отлично. Представь себѣ, что я докторъ, а ты больная и я тоже арестую тебя, потому что обязанъ это сдѣлать.
   -- Я рѣшительно ничего не понимаю, дядя...
   -- Очень просто: я тебя не выпущу изъ своей квартиры. Катя уже уѣхала за твоими вещами...
   Честюнина отвернулась къ окну, закрыла лицо руками и заплакала.
   -- Плачь, Маша -- это помогаетъ... А что касается того господина, то я могу къ нему самъ съѣздить и объясниться или ты сама ему напишешь, что твой дядя самодуръ, извергъ я палачъ вообще. Если есть женская равноправность, то должна быть и равноправность стараго дяди. Понимаешь: я этого хочу! Да, да я еще разъ да... А впрочемъ, мы съ тобой поговоримъ подробно потомъ, когда успокоишься.
   Дѣвушка продолжала стоять у окна.
   -- Маша, ты обидѣлась на меня?
   -- Да.
   -- А развѣ можетъ обидѣть человѣкъ, который любитъ? А я тебя люблю, какъ родную дочь... Потомъ, у тебя нѣтъ отца, мать далеко -- некому о тебѣ позаботиться. Немножко и я виноватъ, что какъ-то упустилъ тебя изъ виду... А теперь я въ тебя вцѣплюсь, какъ коршунъ. У меня, братъ, все вотъ какъ обдумано... Комаръ носу не подточитъ.
   -- И я все-таки не останусь, дядя...
   -- А развѣ я тебя спрашиваю объ этомъ?
   -- Я выхожу замужъ...
   -- Замужъ? Что-то какъ будто я такой науки не слыхалъ... Да и не стоило за этимъ ѣздить въ Петербургъ. Однимъ словомъ, объ этомъ еще поговоримъ, когда перестанешь плакать и сердиться. Вѣдь ты сердишься на меня? Да и какъ же не сердиться, когда старикъ дядя окончательно взбѣсился...
   Катя, дѣйствительно, привезла вещи Честюниной и сейчасъ же устроила ее въ комнатѣ Эжена.
   -- Это я тебя продала,-- коротко объяснила она арестованной гостьѣ.-- Парасковея Пятница кланяется... Я ей что-то такое врала, но она догадалась, въ чемъ дѣло.
   -- Я васъ всѣхъ ненавижу,-- отвѣтила Честюнина.-- А съ тобой и разговаривать не желаю...
   -- А все-таки я ловко придумала!.. Тогда я на островахъ уговаривала тебя добромъ, а ты нуль вниманія... Вотъ я и устроила штуку. Маму съ Эженомъ мы проводили на все лѣто, а сами будемъ жить въ Павловскѣ. И ты съ нами... Къ осени, надѣюсь, ты выздоровѣешь. Не правда-ли? Въ Павловскъ мы переѣзжаемъ на-дняхъ... Какая тамъ музыка, сколько публики!.. Я ужасно люблю Павловскъ...
   Честюнина забилась въ свою комнату и пролежала на постели весь день. Она больше не плакала, а перемучивалась молча. Ее до глубины души возмущала продѣланная съ ней комедія. Конечно, она могла вернуться къ себѣ, но ей не хотѣлось обидѣть дядю. Отчего онъ не поговорилъ съ ней просто, какъ говорятъ съ взрослымъ разумнымъ человѣкомъ? Она начинала себя чувствовать нашалившей дѣвочкой, которую поставили въ уголъ.
   Вечеромъ, когда Катя куда-то уѣхала, она отправилась въ кабинетъ къ дядѣ и высказала откровенно ему все. Старикъ выслушалъ ее до конца терпѣливо, не моргнувъ глазомъ, и только спросилъ:
   -- Ты все сказала, Маша? Отлично... Я согласенъ, что можно было все устроить иначе, но вѣдь здѣсь только вопросъ формы. Есть такія вещи, гдѣ приходится дѣйствовать рѣшительно. Да... У тебя свои взгляды, значитъ и у меня могутъ быть свои. Представь себѣ, что я не согласенъ съ твоимъ поведеніемъ, и очень можетъ быть, что черезъ нѣкоторое время ты же сама будешь меня благодарить. Въ послѣднемъ я глубоко убѣжденъ, а передъ тобой цѣлое лѣто для того, чтобы одуматься. Я мечталъ лѣтомъ ѣхать съ тобой въ Сузумье, но пришлось отложить эту поѣздку, и мы недурно проведемъ лѣто въ Павловскѣ. Тамъ и погулять есть гдѣ, заниматься можешь, сколько душѣ угодно... Осенью я тебя отпущу съ миромъ и дѣлай сама, какъ знаешь. Ты согласна?
   -- Дядя, одна только просьба: можно мнѣ съѣздить туда... проститься?
   -- Вотъ этого то и нельзя, милая. Конечно, ты можешь это сдѣлать безъ моего согласія, но этого ты и не сдѣлаешь. Выдержи характеръ... Потомъ, что за прощанія -- вѣдь это предразсудокъ старинныхъ людей? Впрочемъ, какъ знаешь.
   Черезъ три дня Анохины переѣхали въ Павловскъ. Честюнина такъ и не видала Жиличко, а написала ему письмо, въ которомъ говорила о непредвидѣнныхъ обстоятельствахъ, о болѣзни дяди, о томъ, что это даже хорошо, чтобы имѣть время одуматься и провѣрить себя. Письмо вышло неестественное и какое-то глупое, но другого она не могла написать.
   Въ Павловскѣ первое, что поразило Честюнину, это чудный Павловскій паркъ. Ничего подобнаго она не видала и не могла даже приблизительно представить себѣ такой безумной роскоши. Катя въ первый же день выводила ее по всѣмъ главнымъ аллеямъ, показала всѣ красивые уголки, но Честюниной понравилась больше дальная часть парка, гдѣ разбѣгались почти деревенскія дорожки. Это напоминало уже далекую родину, родной лѣсъ... Вотъ куда можно будетъ уходить на цѣлые дни, пока кончится назначенный дядей періодъ испытанія. Ни въ себѣ, ни въ Жиличко она, конечно, не сомнѣвалась, и ее теперь даже забавляла выдумка старика, взявшаго на себя неблагодарную роль няньки. Пройдя по парку, Честюнина опять чувствовала себя дѣвочкой, а деревья казались ей старыми хорошими знакомыми. А тутъ и зеленая трава-мурава, и лѣсные дикіе цвѣточки, и синее небо надъ головой... Дышется такъ легко и хочется жить.
   Старикъ дядя былъ какъ-то особенно ласковъ съ племянницей, какъ бываютъ ласковы съ больными дѣтьми. Онъ любилъ гулять съ ней по парку и каждый вечеръ тащилъ на музыку. Сначала дѣвушка чувствовала себя неловко въ этой разодѣтой и шумливой толпѣ, а потомъ быстро привыкла. Дядя ужасно любилъ музыку и высиживалъ терпѣливо всѣ отдѣленія.
   -- Это у меня что-то вродѣ службы искусству,-- шутилъ онъ надъ самимъ собой.
   Однажды, это было недѣли черезъ двѣ, когда Честюнина возвращалась вечеромъ съ вокзала домой вдвоемъ съ дядей, она тихо проговорила:
   -- Дядя, знаешь... кажется, я начинаю просыпаться...
   Онъ молча поцѣловалъ ее въ лобъ и ничего не сказалъ.
   

XIII.

   Поведеніе Кати приняло довольно подозрительный характеръ, что очень безпокоило Честюнину. Катя уже давно пользовалась дома полной свободой и теперь часто исчезала на цѣлые дни. Она ограничивалась тѣмъ, что предупреждала отца въ очень категорической формѣ:
   -- Папа, я сегодня уѣзжаю въ "Озерки", и вѣроятно, останусь тамъ ночевать...
   Василій Васильичъ сначала не обращалъ вниманія въ такія отлучки, потому что въ "Озеркахъ" жила тетка, родная сестра Елены Ѳедоровны. Между семьями давно установились какія-то нелѣпыя, натянутыя отношенія, и Елена Ѳедоровна не желала видѣть сестру, которая, по ея мнѣнію, сдѣлала непростительную глупость, потому что противъ ея желанія вышла замужъ за очень небогатаго офицера. Такъ сестры и не встрѣчались, но это не мѣшало дѣтямъ бывать другъ у друга. Честюнина по лицу Кати давно замѣтила, что та что-то скрываетъ, но молчала. Ей было только жаль стараго дядю, который волновался молча и тяжело вздыхалъ, когда они вдвоемъ садились обѣдать. Пустой стулъ, на которомъ, обыкновенно, сидѣла Катя, являлся нѣмымъ свидѣтелемъ этого отцовскаго безпокойства. Василій Васильичъ требовалъ, чтобы приборъ Кати ставился всегда, хотя бы ея и не было дома.
   Переговорить съ Катей откровенно съ глазу на глазъ Честюнина тоже не рѣшалась. Катя не выносила распросовъ и считала всякое вторженіе въ ея дѣла за личное оскорбленіе. Это было ея самымъ больнымъ мѣстомъ, и она ревниво берегла свою дѣвичью волю.
   -- Помилуйте, вѣдь намъ рѣшительно все запрещено,-- роптала она.-- И то нельзя, и это невозможно, и третье не принято... Позвольте же мнѣ быть человѣкомъ хотя съ глазу на глазъ съ самой собой. Вѣдь это ужасно, когда меня.будутъ пытать, что я думаю. Я хочу имѣть въ душѣ у себя такой уголокъ, куда никто не смѣетъ проникнуть.
   -- Кажется, никто не выражаетъ желанія проникнуть въ твою душу,-- иронически замѣчалъ отецъ.
   -- Если бы это было такъ... Меня всю коробитъ, папа, когда я возвращаюсь откуда-нибудь и читаю на твоемъ лицѣ нѣмой вопросъ: гдѣ была?
   -- Мнѣ кажется, что вопросъ самый естественный...
   -- Отчего же ты не спрашиваешь Эжена, гдѣ онъ пропадаетъ?
   -- Во-первыхъ, я это отлично знаю, потому что мнѣ же приходится уплачивать по его счетамъ, а потомъ онъ мужчина...
   -- Нѣтъ, онъ человѣкъ, папа, а я несчастное существо, которое называется барышней...
   Таинственныя исчезновенія Кати продолжались почти цѣлый мѣсяцъ, а потомъ она не выдержала и сдѣлала "исповѣдишку" Честюниной, взявъ съ нея слово, что это останется между ними...
   -- Поклянись мнѣ, Маня...
   -- Послушай, Катя, это смѣшно.
   -- Ну, дай честное слово.
   -- А если я и безъ твоей исповѣдишки догадываюсь въ чемъ дѣло?
   Катя чуть-чуть не обидилась, но сдержала себя, потому что уже давно томилась жаждой подѣлиться съ кѣмъ-нибудь своей тайной. Она потащила Честюнину въ паркъ, въ самую глухую аллею и тамъ, не безъ торжества, показала ей афишу лѣтняго театра въ "Озеркахъ".
   -- Я такъ и знала...-- говорила Честюнина, просматривая дѣйствующихъ лицъ.-- Ты, конечно, выступила подъ псевдонимомъ?
   -- Конечно... Тебѣ нравится фамилія: Терекова? Самыя поэтическія фамиліи дѣлались по названію рѣкъ! Онѣгинъ, Печоринъ... А теперь будетъ Терекова. Я сама догадалась придумать это. Мнѣ хотѣлось что-нибудь такое бурное, дикое... "Браво, Терекова!.. Бисъ, Терекова! Ура, Терекова!.." Мнѣ ужъ завидуютъ... Ну, посмотри, какія тутъ фамиліи: Смирнова, Травина, Мосягина... Развѣ можно съ такими фамиліями имѣть хоть какой-нибудь успѣхъ?
   Въ увлеченіи своимъ псевдонимомъ Катя даже поцѣловала афишу.
   -- Для начала совсѣмъ не дурно, Манюрочка... Я ужъ познакомилась съ двумя газетными рецензентами. Обѣщали написать обо мнѣ, какъ только я выступлю въ подходящей роли.
   -- А сейчасъ?
   -- Сейчасъ я еще въ приготовительномъ классѣ... на выходныхъ роляхъ. Представь себѣ, режиссеръ говоритъ, что я еще не умѣю ходить по сценѣ и руки не знаю куда дѣвать. Это я-то?!.. Онъ такой смѣшной и ко всѣмъ придирается... Въ сущности, противъ меня интригуетъ примадонна. Важнюшка и ломушка ужасная... Паузитъ, пропускаетъ реплики, забываетъ мѣста...
   Катя уже говорила закулиснымъ жаргономъ и была счастлива до того, что теряла всякое чувство дѣйствительности. Всѣ люди казались такими маленькими, ничтожными и, вообще, несчастненькими. Она жила въ радужномъ туманѣ своихъ сновъ на яву.
   -- Мы съ тобой вмѣстѣ поѣдемъ въ "Озерки",-- упрашивала Катя.-- Будто къ тетушкѣ... Понимаешь? Я хочу тебѣ показать все... Ахъ, какъ интересно, если бы ты только знала!.. Если стоитъ жить на свѣтѣ, такъ только для этого...
   -- Нельзя же быть всѣмъ актрисами, Катя.
   -- А это называется счастьемъ, Маня... Счастье -- даръ боговъ. Право, поѣдемъ въ слѣдующее же воскресенье... А какой у насъ комикъ Рюшкинъ -- онъ смѣшитъ меня до слезъ. И самъ, вѣдь, не смѣется... Знаешь, что онъ сказалъ, когда увидѣлъ меня въ первый разъ: "Это что за чертова кукла?.." Ха-ха!.. Я даже хотѣла обидѣться, какъ всѣ новички, но выдержала характеръ...
   -- Кто же тебѣ изъ актеровъ нравится?
   -- Ишь, какая хитрушка... Такъ вотъ и сказала. Будешь все знать -- скоро состаришься.
   -- Значитъ, есть такой?
   -- Пока я еще и сама не знаю... Кажется, что въ этомъ родѣ что-то такое вообще... Однимъ словомъ, ничего не знаю. У насъ первый любовникъ Бурцевъ... Ужасно важничаетъ. Я его ненавижу... Рюшкинъ говоритъ, что у него ужасно умное выраженіе въ ногахъ.
   Честюнину очень заинтересовалъ этотъ случай побывать за кулисами. Она вообще мало бывала въ театрѣ, а тутъ можно было видѣть рѣшительно все.
   -- Знаешь, я тебя рекомендую, какъ переписчицу моихъ ролей,-- предлагала Катя.-- Ты даже можешь взять тамъ работу... Я поговорю съ режиссеромъ или съ Рюшкинымъ.
   -- Для чего-же еще эта комедія?
   -- Да, такъ, просто. Вѣдь ты хотѣла искать работы... Вотъ тебѣ прекрасный случай заработать рублей пять.
   Дядя очень обрадовался, когда Честюнина сказала ему, что ѣдетъ въ "Озерки" вмѣстѣ съ Катей. Прямо онъ ничего не высказалъ, а только крѣпко пожалъ ей руку. Можетъ быть, съ намѣреніемъ, а можетъ быть, и случайно, провожая дѣвушекъ на вокзалъ, онъ добродушно проговорилъ:
   -- Не поѣхать-ли и мнѣ съ вами?
   Катя даже измѣнилась въ лицѣ, но отецъ прибавилъ самъ:
   -- Впрочемъ, по пословицѣ, въ церковь ходятъ по звону, а въ гости по зову.
   Эта ничтожная сценка непріятно подѣйствовала въ Честюнину, которая почувствовала себя невольной сообщницей взбалмошной сестры.
   -- Катя, ты не любишь отца, а онъ такой хорошій!.. Отчего ты ему не разскажешь всего откровенно?
   -- Потому, сударыня, что очень его люблю и не желаю тревожить старичка напрасно... Зачѣмъ ему безпокоиться прежде времени? Потомъ, я горда. А вотъ когда я прославлюсь, тогда другое дѣло. У стариковъ есть свои предубѣжденія, черезъ которыя не перелѣзешь. Ты обратила вниманіе, какими высокими заборами огорожены старые дома? Такъ и тутъ...
   Катя ужасно волновалась до самаго Финляндскаго вокзала. Она боялась опоздать на репетицію. Но все сошло благополучно. На вокзалѣ пришлось еще ждать цѣлыхъ полчаса, такъ что Катя забралась въ дамскую уборную и успѣла, "пройти" свою роль нѣсколько разъ. Роль была маленькая, но старавшаяся дѣвушка путала реплики, сбивалась и приходила въ отчаяніе. Это было, наконецъ, смѣшно, и Честюнина всю дорогу шутила надъ ней, чтобы этимъ путемъ, придать бодрости.
   -- Погибаю въ цвѣтѣ лѣтъ...уныло повторяла Катя, когда поѣздъ подходилъ, наконецъ, къ "Озеркамъ".-- А сердце такъ и замираетъ, точно я что-нибудь украла и меня ловятъ. Вся надежда на капельдинера, который, кажется, сочувствуетъ моему критическому положенію...
   Впрочемъ, волненіе подруги передалось и Честюниной, когда они вошли въ самый театръ. Громадная зала тонула въ таинственной полутьмѣ, звонко раздавались шаги, а тамъ, въ глубинѣ, на сценѣ двигались какія-то черныя тѣни, напоминавшія тѣхъ человѣчковъ изъ черной бумаги, которыхъ, вырѣзываютъ дѣти.
   -- Садись вотъ сюда въ ложу и жди меня,-- шепнула Катя, толкая Честюнину въ одну изъ ложъ правой стороны, мимо которыхъ шелъ проходъ за кулисы.-- А вотъ и мой добрый геній!..
   Къ Катѣ трусцой бѣжалъ бритый капельдинеръ и съ предупреждающей улыбкой слуги старой школы говорилъ:
   -- Васъ, m-lle Терекова, спрашивалъ режиссеръ...
   -- Сейчасъ, сейчасъ... Манюрочка, молись за мою грѣшную душу! Она такъ много любила и такъ мало жила...
   Честюнину охватило такое жуткое чувство, когда она осталась одна. Нѣчто подобное она испытывала въ раннемъ дѣтствѣ, когда изъ шалости забѣгала въ темную комнату. Теперь она искренно жалѣла эту милую Катю, точно ей грозила какая-то неотвратимая опасность. Вотъ она скрылась въ дверяхъ, на которыхъ былъ вывѣшенъ аншлагъ: "Входъ постороннимъ лицамъ воспрещается", вотъ ея граціозная фигурка показалась уже на сценѣ, вотъ къ ней подошелъ какой-то господинъ въ черной шапочкѣ, сдвинутой на затылокъ... Гдѣ-то раздался монотонный речитативъ, точно жужжала муха -- это въ одинъ тонъ говорилъ свою роль молодой человѣкъ въ цилиндрѣ. Онъ, видимо, сердился, когда режиссеръ, сидѣвшій за отдѣльнымъ столикомъ, останавливалъ его и наставлялъ. Потомъ показалась высокая дама въ ротондѣ и громадной модной шляпѣ. Она знала лучше свою роль, чѣмъ молодой человѣкъ въ цилиндрѣ и читала роль съ выраженіемъ. Честюнина вслушалась и вся застыла. Вѣдь это говорила она, Марья Честюнина... Да, это были ея мысли и ея чувства.
   Честюнина совсѣмъ забыла названіе пьесы и имя неизвѣстнаго автора, но это не мѣшало ей чувствовать каждое слово монолога. Ей даже сдѣлалось страшно, точно чья-то посторонняя рука раскрыла ея собственную душу и всѣ, цѣлый театръ, видѣли, что это ея душа. Примадонна разсказывала о любви къ двоимъ, о неудовлетворенномъ женскомъ чувствѣ, о неизбѣжныхъ симпатіяхъ предъ рѣшительнымъ шагомъ, о томъ, что какъ женщина, такъ и мужчина въ любимомъ существѣ любятъ созданіе собственнаго воображенія, лучшую часть самого себя, то, что остается никогда недостижимымъ и что служитъ неизсякаемымъ источникомъ страданій. И какъ хорошо, тепло и умно все это было высказано. Что же это такое, наконецъ? Честюнина даже закрыла глаза, какъ человѣкъ, который ожидаетъ смертнаго удара.
   -- Съ насъ слишкомъ много требуютъ и слишкомъ мало любятъ...-- неслось со сцены...-- Мы пріучаемся страдать молча, пріучаемся скрывать наши женскія чувства, чтобы не показаться смѣшными, и въ концѣ концовъ отдаемся призыву чувства...
   Честюнину немного кольнуло только одно, именно, что всѣ эти хорошія слова относятся къ молодому человѣку въ цилиндрѣ, котораго она почему-то не взлюбила съ перваго раза. Стоило тратить хорошія слова для такого хлыща... Дѣвушка смѣшивала дѣйствующихъ лицъ съ актерами. Но, съ другой стороны, причемъ тутъ, въ этой вѣчной драмѣ женской жизни, какой-нибудь Иванъ Петровичъ или Петръ Иванычъ? Получалось что-то вульгарное и обидное. А молодой человѣкъ въ цилиндрѣ положительно напоминалъ. Эжена,-- такъ же цѣдилъ слова сквозь зубы, такъ же раскачивался на ногахъ, такъ же "паузилъ".
   Катя появилась въ роли бѣдной молоденькой дѣвушки, и Честюнина не узнала ея голоса. Она страшно волновалась, глотала слова и не давала договаривать репликъ. Режиссеръ останавливалъ ее нѣсколько разъ, заставлялъ повторять, хваталъ за руку и ставилъ на то мѣсто, гдѣ она должна была говорить. Роль была самая незначительная и совсѣмъ, не соотвѣтствовала бурному темпераменту артистки Терековой. Въ результатѣ этой пытки будущая знаменитость заговорила такимъ тономъ, какимъ отвѣчаетъ гимназистка въ экзаменахъ самому строгому учителю.
   Дальше пьеса была испорчена авторомъ самымъ добросовѣстнымъ образомъ, и всѣ дѣйствующія лица начали дѣлать и говорить самыя невозможныя глупости. Вѣроятно, и въ жизни бываетъ то же самое... Одно умное мѣсто выкупается тысячью искупительныхъ глупостей.
   -- Идемъ на сцену,-- проговорила неожиданно появившаяся Катя.-- Я тебя познакомлю съ нашими...
   -- А если я не желаю?
   -- Ты? не желаешь?
   -- Очень просто... Я не желаю терять иллюзіи.
   -- Даже съ Рюшкинымъ не хочешь познакомиться?
   Катя вдругъ обидѣлась за всю труппу. Помилуйте, какая-нибудь несчастная курсистка и вдругъ: не желаю.
   

XIV.

   Честюниной не понравилось въ "Озеркахъ". Она осталась на спектакль, но теперь пьеса на нее уже не произвела того впечатлѣнія, какъ при читкѣ на репетиціи. Катя провела свою роль совсѣмъ плохо, какъ играютъ любители и никакъ не могла попасть въ тонъ.
   -- Мы ѣдемъ, конечно, домой?-- спрашивала Честюнина, когда Катя въ третій антрактъ вышла въ садъ.
   -- Нѣтъ... Послѣ спектакля у насъ будетъ маленькій ужинъ. Будутъ только свои, и я не могу отказаться.
   -- Ахъ, Катя, Катя... Тебя больше всего интересуютъ репетиціи и эти маленькіе ужины, а не искусство.
   -- Ты находишь, что я скверно провела свою роль?
   -- Никуда не годится...
   -- Я не виновата, что мнѣ даютъ такія скверныя роли. Я, дѣйствительно, терялась... Все дѣло, видишь-ли, въ томъ, что противъ, меня интригуютъ, какъ я уже говорила тебѣ. Ну, да это пустяки... Она ужъ стара, какъ пожарная лошадь, и не выноситъ молоденькаго личика... Рюшкинъ говоритъ, что ея ненависть самая лучшая рекомендація для начинающей артистки, а она меня возненавидѣла съ перваго раза. Теперь поняла? Я на зло ей и ужинать осталась. Меня пригласилъ Рюшкинъ... Ты все-таки ѣдешь?
   -- Все-таки ѣду...
   Катя задумалась и прибавила другимъ тономъ:
   -- Знаешь, мнѣ жаль папу... Онъ такой добрый. Но что же мнѣ дѣлать, когда
   
   Не рыбачій парусъ бѣлый --
   Корабли мнѣ снятся.
   
   Въ Павловскъ Честюнина возвращалась одна. Ей опять сдѣлалось жаль Кати, а по пути она раздумалась и о себѣ, чего въ послѣднее время избѣгала самымъ старательнымъ образомъ. На эти "собственныя" мысли ее навело случайное обстоятельство. Съ Финляндскаго вокзала она проѣзжала мимо медицинской академіи, и мысль невольно вернулась къ недавнему прошлому. Боже мой, какъ все было недавно и вмѣстѣ давно. Гдѣ теперь Жиличко? Онъ на ея письмо не отвѣтилъ. Что подѣлываетъ Парасковея Пятница? Честюниной страстно захотѣлось побывать на Самсоніевскомъ проспектѣ, взглянуть на свою комнату, въ которой столько было пережито, поговорить съ милѣйшей Парасковеей Пятницей. Но было поздно и нужно было поспѣвать на Царскосельскій вокзалъ. Будь это день, она, быть можетъ, и не удержалась бы. Боже мой, отъ какихъ пустяковъ зависитъ все въ жизни... Еслибы не вмѣшательство дяди, исторія съ Жиличко могла разыграться самымъ серьезнымъ образомъ, а между тѣмъ она его не любила, въ чемъ убѣждалась все больше и больше. Это была какая-то сумасшедшая вспышка, что-то вродѣ тѣхъ дѣтскихъ болѣзней, которыя налетаютъ вихремъ и вихремъ улетаютъ. Да и онъ, навѣрно, уже успѣлъ ее забыть... Въ душѣ Честюниной невольно шевельнулось ревнивое чувство, и она почему-то припомнила одну курсистку, съ которой Жиличко ходилъ въ театръ. По ассоціаціи идей она припомнила послѣднее письмо Нестерова. Гдѣ-то онъ, этотъ земскій человѣкъ? Тоже, вѣроятно, успѣлъ ее забыть... Почему-то ей казалось, что Нестеровъ такой маленькій-маленькій, какими люди кажутся на далекомъ разстояніи. И всѣ эти мысли и воспоминанія покрывались сейчасъ страстнымъ шепотомъ Озерковской примадонны, а изъ-за него поднималось что-то новое, та сладкая и манящая тоска, которую она испытывала въ дѣтствѣ, когда провожала кого-нибудь на пароходную пристань.
   Жизнь въ Павловскѣ сильно повліяла на Честюнину, точно она пришла въ себя послѣ какого-то сна. Это было странное ощущеніе человѣка, который постепенно находилъ самого себя. Да, именно, находилъ, потому что самихъ себя мы меньше всего знаемъ. Она теперь цѣлые дни проводила въ паркѣ, который полюбила, какъ что-то родное. Эти громадныя деревья точно слушали ее и только изрѣдка по стариковски начинали ворчать, любовно и тихо, какъ ворчатъ на маленькихъ дѣтей. Ей хотѣлось иногда разсказать имъ все, чѣмъ была полна душа. Но это, почти молитвенное настроеніе постоянно нарушалось гулявшей въ паркѣ публикой. Честюнина никакъ не могла привыкнуть именно къ этой дачной, разодѣтой по праздничному публикѣ, я забиралась въ самыя далекія аллеи, гдѣ уже никого нельзя было встрѣтить. Прежде всего, она чувствовала себя совершенно чужой въ этомъ избранномъ обществѣ, и дядя постоянно подшучивалъ надъ ней на эту тему.
   -- Такіе же люди, какъ и мы съ тобой. Маша... Собственно коренныхъ петербуржцевъ совсѣмъ мало, а больше всего провинціалы. Наживутъ денегъ въ провинціи правдами и неправдами и ѣдутъ проживать ихъ въ Петербургъ.
   Старикъ зналъ почти всѣхъ, особенно тѣхъ ветхихъ старичковъ, которые по докторскому приказанію въ солнечные дни выползали въ паркъ, опираясь на палки и тяжело шаркая ногамй. Въ свое время эти старцы дѣлали большія дѣла, а теперь тихо догнивали по роскошнымъ дачамъ, великодушно уступая свое мѣсто молодому поколѣнію. Дѣльцы-хищники, умѣвшіе воспользоваться какимъ-нибудь случаемъ, и люди совершенно неизвѣстныхъ профессій, умѣвшіе, повидимому, только проживать деньги.
   -- Да, нужно было много и долго грабить всю Россію, чтобы вотъ эти старички могли разогрѣвать на солнцѣ въ Павловскомъ паркѣ свои застарѣлые ревматизмы и параличи,-- объяснялъ Анохинъ.
   -- Какъ же ты, дядя, говоришь, что они такіе же, какъ мы съ тобой?
   -- Я хочу этимъ сказать, что не слѣдуетъ стѣсняться этой показной роскошью. Ты скучаешь о своемъ Сузумьѣ?
   -- Говоря откровенно, нѣтъ... Меня даже огорчаетъ это. Собственно я очень соскучилась о матери и братьяхъ, но ѣхать сейчасъ домой не желала бы. Мнѣ здѣсь такъ хорошо и спокойно.. Я люблю думать, какъ, по окончаніи курса, поѣду въ свою провинцію женщиной-врачемъ. Это золотая мечта...
   Она не договаривала главнаго, почему не желала сейчасъ ѣхать домой, именно, изъ страха встрѣтиться съ Нестеровымъ. Да, это уже былъ страхъ, и она ловила себя на этомъ. Въ сущности, вѣдь, она ничего дурного не сдѣлала, а все-таки было бы тяжело увидѣть его, объясняться и говорить жалкія слова. Это былъ даже не страхъ, а простое малодушіе. Честюниной нравилось сейчасъ больше всего то, что ее здѣсь не знаетъ рѣшительно ни одна живая душа, и никому до нея никакого нѣтъ дѣла. Что можетъ быть лучше? И это одиночество даетъ только одинъ Петербургъ. А давно-ли она ѣхала сюда такой наивной, съ самыми фантастическими представленіями о столицѣ, своихъ курсахъ и всемъ обиходѣ новой жизни. Главной, захватывавшей ея новостью оставалась по прежнему одна святая наука, и Честюнина дѣлала самый строгій подсчетъ каждому прожитому дню. Ей было ужасно совѣстно, что она пропустила безъ занятій недѣли двѣ, и теперь старалась наверстать потерянное время. Ахъ, какъ было нужно сдѣлать много какъ быстро летѣло неумолимое время! Впрочемъ, Честюнина была довольно своими успѣхами въ новыхъ языкахъ, особенно въ нѣмецкомъ, что для занятій медициной являлось краеугольнымъ камнемъ. За что ни возьмись, на каждый вопросъ въ нѣмецкой наукѣ существуетъ уже цѣлая литература. Русскіе ученые самымъ скромнымъ образомъ компилировали уже готовые матеріалы, а въ лучшемъ случаѣ что-нибудь дополняли къ нимъ.
   При всемъ нежеланіи съ кѣмъ-нибудь знакомиться, Честюнина все-таки познакомилась съ одной оригинальной парой. Это были молодые люди. Онъ сильно прихрамывалъ и ходилъ, опираясь на палку. Она, совсѣмъ молодая и красивая какой-то особенной холодной красотой, постоянно сопровождала его. Сначала Честюнина приняла ихъ за влюбленную парочку, нарушавшую ея одиночество въ разныхъ глухихъ уголкахъ довольно безсовѣстнымъ образомъ. Выходило что-то вродѣ преслѣдованія. Она ихъ встрѣчала каждый день и напрасно разыскивала новые уголки. Таинственная парочка появлялась какъ на зло. Это, наконецъ, выходило смѣшно. Разъ при такой встрѣчѣ онъ вѣжливо раскланялся и проговорилъ:
   -- Простите, пожалуйста, что мы преслѣдуемъ васъ по пятамъ. Это какое-то роковое совпаденіе, и намъ лучше уговориться, чтобы не встрѣчаться. Раздѣлимте паркъ на двѣ половины...
   -- Зачѣмъ дѣлить?-- смутилась Честюнина.-- Вы мнѣ нисколько не мѣшаете.
   Она просто и внимательно посмотрѣла на Честюнину и проговорила:
   -- Если не ошибаюсь, вы -- курсистка?
   -- Да.
   -- Вотъ видишь, Сергѣй,-- обратилась она къ нему.-- А ты еще спорилъ со мной...
   -- Да, да... Но я уже привыкъ постоянно ошибаться,-- добродушно согласился онъ и, протягивая руку, прибавилъ:-- Давайте лучше познакомимтесь, барышня. Приватъ-доцентъ Брусницинъ, а это моя родная сестра, Елена Петровна... Вы ничего не имѣете противъ этого?
   Честюнина замѣтила, что онъ необыкновенно хорошо улыбался и что, вообще, его лицо было такое простое и умное, хотя и болѣзненное. Онъ носилъ сильно увеличивавшіе очки и длинные волосы.
   -- Насъ почти всѣ принимаютъ за мужа и жену,-- объяснила Елена Петровна съ немного больной улыбкой.
   Этимъ первая встрѣча и ограничилась. Затѣмъ, они стали раскланиваться издали, какъ знакомые. А кончилось это случайное знакомство тѣмъ, что Елена Петровна первая остановила Честюнину и проговорила своимъ серьезнымъ тономъ:
   -- Мы опять спорили о васъ съ братомъ... да. Вопросъ шелъ о томъ, почему вы всегда одна и почему скрываетесь отъ всѣхъ. Братъ объясняетъ это особеннымъ складомъ характера, а я увѣрена, что здѣсь дѣло совсѣмъ не въ характерѣ.
   -- Правы и вы, и вашъ братъ...
   Дѣвушки незамѣтно шли по аллеѣ все дальше и дальше. Елена Петровна почему-то волновалась и заговорила о братѣ. Его спеціальность -- ботаника, и онъ скоро займетъ каѳедру въ одномъ изъ провинціальныхъ университетовъ, а сейчасъ усиленно готовится къ защитѣ своей докторской диссертаціи.
   -- О, это совсѣмъ особенный человѣкъ,-- повторяла она съ какой-то материнской гордостью.-- Его нельзя не любить... И потомъ, у него такое горе.
   Изъ этого объясненія Честюнина поняла только одно, именно, что эта странная дѣвушка влюблена въ своего особеннаго брата, какъ только можетъ любить сестра. Это ей очень понравилось.
   -- Ахъ, я заболталась съ вами,-- спохватилась Елена Петровна.-- Сергѣй сидитъ одинъ, а его нельзя оставлять одного... Вѣдь онъ совершенный ребенокъ и будетъ сидѣть на одномъ мѣстѣ цѣлый день, пока я не вернусь.
   

XV.

   Эта странная чета произвела на Честюнину громадное впечатлѣніе, причины котораго въ полномъ объемѣ она даже не могла объяснить,-- она только чувствовала, что это, дѣйствительно, совсѣмъ особенные люди и что въ нихъ лично для нея есть что-то безконечно близкое. Брусницины занимали въ Павловскѣ двѣ комнаты. Сергѣй Петровичъ не могъ жить безъ природы, которая олицетворялась сейчасъ Павловскимъ паркомъ, а Елена Петровна любила музыку. Жили они очень скромно и рѣшительно ничего себѣ не позволяли какъ по части комфорта, такъ и по части удовольствій. Братъ былъ поглощенъ своей ботаникой, а сестра была поглощена братомъ. Она ходила за нимъ, какъ тѣнь, и, кажется, окончательно отрѣшилась отъ всякихъ личныхъ интересовъ. Это была дѣвушка-пѣстунъ.
   -- Какъ же онъ можетъ жить безъ меня?-- обиженно удивлялась Елена Петровна на какое-то неловкое замѣчаніе Честюниной.
   Рядомъ съ этимъ, чисто женскимъ героизмомъ уживались совершенно непонятныя для Честюниной мысли. Елена Петровна стерегла въ братѣ не только брата, а и послѣдняго представителя вымиравшаго дворянскаго рода Бруснициныхъ. И тутъ же какъ-то связывались научныя занятія, какъ единственный почетный трудъ. Сергѣй Петровичъ совершенно не заботился о своей генеалогіи, и цѣлыхъ десять лѣтъ занимался изученіемъ какихъ-то болотныхъ растеній
   -- Почему вы выбрали своей темой именно болотныя растенія?-- удивлялась Честюнина.
   -- По многимъ причинамъ, Марья Гавриловна,-- спокойно объяснялъ Брусницынъ.-- Одна изъ главныхъ та, что, по моему мнѣнію, первые зачатки органической жизни проявились именно въ водяныхъ растеніяхъ, и въ нихъ еще посейчасъ сохраняются самыя архаическія формы. Это разъ. А второе то, что болотныя растенія занимаютъ переходную ступень между чисто водяными и чисто сухопутными. Это очень важно, потому что именно по такимъ переходнымъ формамъ легче всего прослѣдить нароставшій органическій прогрессъ. Это научная сторона дѣла, а есть и практическая. До сихъ поръ культурными растеніями служили, главнымъ образомъ, сухопутные злаки, а болотныя и водяныя растенія совершенно пропадали. Между тѣмъ, обратите вниманіе, самая богатая растительность сосредоточивается именно въ сырыхъ болотистыхъ мѣстахъ, и если бы удалось культивировать пять-шесть растеній, годныхъ для пищи человѣка или домашнихъ животныхъ или какъ сырой матеріалъ для техническихъ цѣлей, то изъ этого получились бы неисчислимые результаты, особенно у насъ, въ Россіи, гдѣ болота занимаютъ чуть не четвертую часть территоріи. Въ переводѣ это составитъ мильярды рублей и постоянный заработокъ для десятковъ тысячъ рукъ...
   Брусницинъ умѣлъ говорить о самыхъ трудныхъ вещахъ съ необыкновенной простотой, и Честюнина слушала его съ увлеченіемъ. Это былъ не бабій пророкъ, а человѣкъ настоящей науки. Елена Петровна просто упивалась его разсужденіями и молча требовала восторговъ отъ другихъ. Она потихоньку отъ брата показала Честюниной его комнату, заваленную книгами, и благоговѣйнымъ шепотомъ сообщила:
   -- Онъ здѣсь работаетъ...
   Честюнина, конечно, разсказала Катѣ о своихъ новыхъ знакомыхъ, и будущая драматическая знаменитость заинтересовалась будущимъ знаменитымъ ботаникомъ. Когда она увидѣла Брусницина на прогулкѣ въ паркѣ, то сразу разочаровалась и совершенно равнодушно проговорила:
   -- Я думала, дѣйствительно что-нибудь интересное, а это просто какая-то ученая обезьяна... Ты не обижайся, Маня, но, къ сожалѣнію, я на этотъ разъ права. У меня глазъ вѣрный...
   -- А я съ тобой не желаю разговаривать,-- обидѣлась Честюнина.
   Катя прищурила глаза и засмѣялась.
   -- Опять тоска, опять любовь, Манюрочка?..
   Честюнина только пожала плечами и покраснѣла. Самое слово "любовь" ей теперь казалось такимъ вульгарнымъ и пошлымъ. Если кто умѣлъ и могъ любить, такъ это одна Елена Петровна, и она одна имѣла право на такое слово.
   Разъ Брусницины и Честюнина сидѣли въ паркѣ. День былъ жаркій, и все кругомъ точно застыло отъ истомы. На Сергѣя Петровича жаръ дѣйствовалъ, наоборотъ, возбуждающимъ образомъ и онъ сегодня былъ особенно въ ударѣ. Елена Петровна уже нѣсколько разъ предупредительно толкала Честюнину локтемъ, что въ переводѣ значило: "слушайте! ради Бога, слушайте, какъ онъ говоритъ". Брусницинъ былъ доволенъ своей рабской аудиторіей и не говорилъ, а думалъ вслухъ.
   -- По моему мнѣнію, въ девятнадцатомъ вѣкѣ наука захватила даже область настоящей поэзіи. Да... Истинными поэтами являются только одни ученые, окрыленные величайшей фантазіей, чуткіе, полные какого-то, почти религіознаго предвидѣнія. Сердце міра билось именно въ ученыхъ кабинетахъ и лабораторіяхъ... По сравненію съ этой могучей ученой поэзіей, такъ называемое искусство покажется жалкой игрушкой. Всѣ стихи, картины, статуи, музыкальныя произведенія, появившіяся за этотъ срокъ, ничего не стоютъ... Выдающагося ничего нѣтъ, потому что вся сила великаго вѣка сконцентрировалась, какъ въ фокусѣ, въ одной наукѣ. Искусство девятнадцатаго вѣка будетъ забыто, какъ забываются дѣтскія игрушки, а наука останется вѣчно. Даже истинное геройство перешло въ нее же. Припомните смѣлыхъ изслѣдователей полярныхъ странъ, отважныхъ аэронавтовъ, людей, которые работаютъ надъ страшными взрывчатыми соединеніями, или смѣло жертвуютъ собой въ борьбѣ съ ужасными заразными и эпидемическими болѣзнями...
   Елена Петровна со страхомъ замѣтила, какъ шелъ по аллеѣ какой-то господинъ. Онъ шелъ прямо на нихъ, и, конечно, помѣшаетъ ему продолжать. Дѣвушка съ тревогой смотрѣла на приближавшагося и впередъ его ненавидѣла. Развѣ не стало другихъ аллей для такихъ дурацкихъ прогулокъ? Кажется ясно. А господинъ подходилъ все ближе и ближе и еще имѣетъ нахальство разсматривать ихъ. Его дерзость дошла до того, что, не доходя нѣсколькихъ шаговъ, онъ остановился, перевелъ духъ и проговорилъ:
   -- Марія Гавриловна...
   Честюнина вздрогнула при одномъ звукѣ знакомаго голоса. Это былъ онъ, Андрей... Она переконфузилась, покраснѣла, растерянно простилась съ друзьями и пошла къ нему. Елена Петровна проводила ее злыми глазами, какъ существо низшаго зоологическаго порядка.
   -- О, несчастная...-- подумала она и сразу поняла, почему эта курсистка скрывалась по глухимъ аллеямъ.
   Первое ощущеніе, которое вернуло Честюнину къ чувству дѣйствительности -- были его холодныя руки. Она слышала, какъ онъ тяжело дышалъ.
   -- Давно-ли вы здѣсь?-- спросила она, не узнавая собственнаго голоса.
   -- Давно... т.-е. я пріѣхалъ вчера...-- отвѣчалъ онъ тоже не своимъ голосомъ.
   -- Какъ вы попали сюда? Зачѣмъ вы желали видѣть?
   Вмѣсто отвѣта, Андрей оглянулся назадъ и со злобой посмотрѣлъ на геніальнаго ботаника. Такъ вотъ онъ какой... Зачѣмъ же Парасковея Пятница обманывала, увѣряя, что Жиличко уѣхалъ на лѣто домой. Въ слѣдующій моментъ онъ овладѣлъ собой и какъ-то громко проговорилъ:
   -- Я хотѣлъ видѣть васъ... Только видѣть, и ничего больше. Не бойтесь, объясненій не будетъ и жалкихъ словъ тоже. Но я не могъ васъ не видѣть... Это сильнѣе меня...
   Онъ сильно измѣнился за этотъ годъ, похудѣлъ и казался выше. Въ выраженіи блѣднаго лица, обрамленнаго пушистой русой бородкой, сказывалось что-то больное. Раньше Честюнина боялась этой встрѣчи, а теперь ей вдругъ сдѣлалось его жаль. Онъ такой большой и такой безпомощный... Ей хотѣлось сказать ему что-нибудь хорошее и доброе, но не было такихъ словъ. Она шла рядомъ съ нимъ въ своемъ темномъ платьѣ, какъ тѣнь, и ненавидѣла себя. Насталъ день расплаты...
   -- Вы насъ совсѣмъ забыли, Марья Гавриловна,-- заговорилъ онъ, сдерживая волненіе.-- Мама вамъ кланяется... Я былъ у ней передъ самымъ отъѣздомъ. Всѣ здоровы...
   -- На будущее лѣто я пріѣду въ Сузумье, а ныньче я... т.-е. я... Мы пріѣдемъ вмѣстѣ съ дядей.
   Дальше имъ нечего было говорить, и оба напрасно подбирали про себя слова. Потомъ онъ вдругъ остановился и проговорилъ какъ-то залпомъ:
   -- Вѣдь вы потому не пріѣхали ныньче въ Сузумье, Марья Гавриловна, что не хотѣли встрѣчаться со мной? Да?
   -- Не будемъ говорить объ этомъ...
   Онъ помолчалъ и неожиданно прибавилъ:
   -- Я, кажется, помѣшалъ вамъ...
   -- Именно?
   -- Вы сидѣли въ обществѣ людей, которыя для васъ дороги...
   -- О, да... Это мои новые знакомые по Павловску.
   Она даже улыбнулась. Онъ ревновалъ ее къ Брусницину, котораго принялъ за Жиличко. Наболтала все Парасковея Пятница -- это вѣрно. Она чувствовала, что онъ ей не вѣритъ, и объяснила фальшивымъ тономъ, какимъ лгутъ неопытные люди.
   -- Это приватъ-доцентъ Брусницинъ, а дама -- его сестра. Очень интересные люди...
   Безъ жалкихъ словъ все-таки дѣло не обошлось. Они вырвались сами собой и полились бурнымъ потокомъ.
   -- Маруся, что съ вами случилось? Развѣ вы были такой, когда уѣзжали сюда? Вы забыли свои обѣщанія, все то, что писали въ первыхъ письмахъ...
   -- Я уже просила васъ не подымать такихъ вопросовъ. Есть вещи неисправимыя...
   Онъ отшатнулся отъ нея, какъ отъ зачумленной, и посмотрѣлъ такими дикимя глазами.
   -- Значитъ вы, Маруся... вы принадлежите другому?
   Онъ едва выговорилъ послѣднюю фразу, точно она приросла къ языку.
   -- Вы угадали, Андрей...-- спокойно отвѣтила она.-- Я принадлежу другому, и этотъ другой я сама.
   Онъ облегченно вздохнулъ, но не повѣрилъ. Развѣ можно кому-нибудь и чему-нибудь вѣрить послѣ всего того, что случилось... Ему казалось, что даже воздухъ вотъ этого парка насыщенъ ложью.
   -- Благодарю васъ, Маруся... Да, благодарю васъ. Я ѣхалъ въ Петербургъ съ самымъ гадкимъ чувствомъ, и радъ, что ошибся. О, какое счастье иногда ошибаться... Я теперь опять могу думать о васъ, какъ раньше, т.-е. не совсѣмъ такъ, но у меня остается что-то вродѣ надежды... Нѣтъ, я говорю не то. Не дай Богъ дожить вамъ когда-нибудь до ревности... И какъ я радъ видѣть васъ свободной, такой же, какой я васъ зналъ, т.-е. совсѣмъ не такой... Ахъ, я опять говорю не то!.. Мнѣ было больно думать, что другой около васъ, что этотъ другой смотритъ на васъ, слушаетъ вашъ голосъ... И я заживо хоронилъ себя. Да, мнѣ было жаль себя, свое чувство... Виноватъ, я не буду ничего говорить о своихъ чувствахъ. Мнѣ хотѣлось хоть издали увидать васъ, услышать вашъ голосъ... Знаете, когда близкій человѣкъ около васъ, вы его все-таки мало замѣчаете, а когда онъ умираетъ... Боже мой, чего бы не далъ, чтобы этотъ дорогой покойникъ прошелъ хоть издали!..
   -- Это вы меня въ покойники записали?
   -- Да...-- съ твердостью отвѣтилъ онъ.-- Вѣдь я понимаю, что вы умерли для меня. И все-таки ѣду сюда, чтобы своими глазами убѣдиться въ этой печальной истинѣ, нѣтъ, я лгу -- я обманываю себя несбыточными надеждами и вижу васъ сейчасъ, какъ во снѣ.
   Потомъ онъ плакалъ, о чемъ-то умолялъ и въ то же время клялся, что ему ничего не нужно, потомъ въ чемъ-то укорялъ, кому-то грозилъ, кому-то не вѣрилъ и опять плакалъ. Это была самая жалкая сцена, какой Честюнина даже не могла себѣ представить. Ей уже не было его жаль. Она выслушала все до конца, не проронивъ ни одного слова.
   -- Что же вы молчите, Маруся? Вы меня презираете?..
   -- Нѣтъ, зачѣмъ же... Мнѣ интересно знать одно, когда вы думаете уѣхать домой? Вы не обижайтесь, что я такъ прямо ставлю вопросъ, но я говорю въ вашихъ же интересахъ...
   -- Въ моихъ интересахъ?!.. Нѣтъ, я останусь здѣсь. Я найду себѣ мѣсто въ Петербургѣ и буду для васъ вѣчнымъ живымъ упрекомъ... У меня больше ничего нѣтъ, я весь здѣсь.
   -- Это угроза?
   -- Развѣ я могу угрожать?!.. Боже, Боже...
   -- Послушайте, не будьте ребенкомъ, Андрей Ильичъ... Я ужъ сказала вамъ, что есть вещи непоправимыя, и зачѣмъ вы поднимаете покойниковъ изъ могилъ. Пользуюсь вашимъ сравненіемъ...
   -- Но, вѣдь, у большинства покойниковъ остается надежда на вѣчную жизнь...
   -- Я не могу говорить съ вами. Да вы сейчасъ и не поймете меня... Къ чему всѣ эти объясненія вообще?
   У него въ глазахъ являлось что-то сумасшедшее, и она начала его боятьси. Развѣ нормальное люди такъ говорятъ?
   -- Я больше не могу...-- рѣшительно заявила она.-- Мы договоримъ въ другой разъ. Для нынѣшняго дня достаточно...
   Она подала ему руку и быстро пошла по аллеѣ, залитой яркимъ солнцемъ. Онъ снялъ шляпу и стоялъ на одномъ мѣстѣ, какъ ошеломленный. А она уходила все дальше и дальше и ни разу не оглянулась. Гдѣ-то весело чиликала птичка, кто-то проходилъ мимо него по аллеѣ, а онъ все стоялъ, пошатываясь, какъ пьяный.
   -- Такъ вотъ какъ...-- думалъ онъ вслухъ, повертывая шляпу въ рукахъ.-- Хорошо. Не вѣрю.-- Слышишь: не вѣрю!.. Ни одному слову не вѣрю... О, я покажу, что значитъ обманывать и убью вотъ перваго этого проклятаго ботаника.
   Онъ повернулся и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по тому направленію, гдѣ долженъ былъ сидѣть проклятый ботаникъ, но потомъ остановился, что-то сообразилъ и быстро зашагалъ къ вокзалу. До поѣзда оставалось всего десять минутъ и онъ боялся опоздать, хотя торопиться ему рѣшительно не было никакого основанія, да и ѣхать было некуда.
   А солнце свѣтило такъ любовно, кругомъ было такъ много зелени, но аллеямъ мелькали счастливыя парочки... Сколько хорошаго онъ привезъ сюда съ собой и не сказалъ ничего именно изъ этого хорошаго, а все время держалъ себя, какъ сумасшедшій. Онъ даже пощупалъ свою голову, точно этимъ можно было убѣдиться въ своемъ здравомысліи.
   

XVI.

   Для Честюниной наступило ужасное время, ужасное въ буквальномъ смыслѣ этого слова. Каждое утро, когда она вставала съ постели, ее охватывалъ страхъ. Да, она теперь боялась подойти къ своему окну и поднять стору, потому что каждое утро повторялась одна и та же картина: напротивъ по аллеѣ шагалъ, какъ часовой, мужчина въ черной шляпѣ... Потомъ онъ садился на скамейку, закуривалъ папиросу и такъ ждалъ неизвѣстно чего цѣлые часы. Она начинала ненавидѣть этого сумасшедшаго, который давно обратилъ на себя вниманіе дачныхъ дворниковъ и каждую минуту могъ ее скомпрометировать. Получалось уже формальное преслѣдованіе. Несомнѣнно, этотъ человѣкъ былъ сумасшедшій, и Честюнина не рѣшалась выйти даже въ паркъ чтобы не встрѣтиться съ нимъ. Теперь она больше уже не могла его видѣть и при встрѣчѣ убѣжала бы, какъ курица. Она презирала себя за это преступное малодушіе и все-таки продолжала бояться.
   Такая пытка продолжалась почти цѣлую недѣлю. Какъ на зло Катя, совсѣмъ пропала, а сейчасъ Честюнина нуждалась именно въ ея помощи. Когда Катя, наконецъ, явилась, юна ее почти не узнала,-- это была какая-то виноватая, жалкая, несчастная. Анохинъ первые дни спрашивалъ про нее, а потомъ велѣлъ убрать со стола ея приборъ.
   -- Катя, что ты дѣлаешь? Гдѣ ты пропадала столько времени?
   Катя безсильно опустилась на стулъ и заплакала.
   -- Катя, что съ тобой?..
   -- Маня, милая... Что отецъ?
   -- Наивный вопросъ... Я замучилась съ нимъ. Самое нехорошее то, что онъ ни слова не говоритъ о тебѣ въ послѣдніе дни и даже велѣлъ убрать со стола твой приборъ.
   Катя неожиданно бросилась передъ ней на колѣни и трагическимъ тономъ проговорила:
   -- Маня, милая, родная, спаси меня!.. Ты одна только можешь меня спасти... Умоляю всѣмъ святымъ для тебя. Я тебя спасала и ты меня спаси... Я пришла въ этотъ домъ въ послѣдній разъ и мнѣ тяжело уйти изъ него выгнанной навсегда.
   -- Что же я могу сдѣлать?
   -- Иди сейчасъ къ отцу и скажи ему, что я выхожу замужъ... Да... Сейчасъ же. Впрочемъ, нѣтъ, необходимо подготовить старика. Онъ на службу поѣдетъ только въ двѣнадцать, а сейчасъ десять -- значитъ, въ нашемъ распоряженіи цѣлыхъ два часа, а это больше вѣчности. Да? Ты сдѣлаешь это? Ахъ, какъ мнѣ страшно...
   Катя опять зарыдала, закрывъ лицо руками.
   -- Я не могу... нерѣшительно проговорила Честюнина.-- Это убьетъ дядю... Я подозрѣваю, что ты выходишь замужъ за актера.
   -- Не за актера, а за артиста. Помнишь, молодой человѣкъ въ цилиндрѣ?
   -- Бурцевъ?
   -- Ахъ, совсѣмъ не Бурцевъ... У него три фамиліи: на сценѣ онъ Романовъ, по отцу Зазеръ, а по матери Брылкинъ.
   -- Которая же настоящая фамилія?
   -- Всѣ настоящія... Впрочемъ, это все равно. Двойная фамилія теперь въ модѣ, и я буду m-me Романова-Зазеръ. А Брылкиной не хочу быть... Брылкины торгуютъ въ табачныхъ лавочкахъ, служатъ кондукторами въ конкѣ... Свадьба у насъ черезъ недѣлю. Будутъ все свои. Посаженной матерью я уже пригласила Парасковею Пятницу. Мы у ней уже наняли себѣ комнату, знаешь, ту самую, въ которой жилъ тотъ... ну, лохматый твой... да. А какая это чудная женщина, Маня... Она сама предлагала мнѣ съѣздить въ Павловскъ и объясниться съ отцомъ. Она одна только въ цѣломъ свѣтѣ понимаетъ меня... А главное, Манюрочка, нужно все устроить до возвращенія мамы. Она все можетъ разстроить... будетъ проклинать... падать въ обмороки. Если бы еще былъ Эженъ, я подкупила бы его. Помнишь, у меня есть браслетъ съ сафиромъ -- я его заложила бы и всѣ бы деньги отдала Эжену. Онъ безпутный, но въ сущности добрый мальчикъ и вполнѣ бы понялъ меня... Знаешь, кого я встрѣтила сейчасъ на вокзалѣ? Ну, этотъ твой ботаникъ... Настоящее чучело въ очкахъ и чучелка при немъ. Табло... Зачѣмъ только такіе люди на бѣломъ свѣтѣ живутъ!.. Послушай, ты, можетъ быть, обижаешься, что я не пригласила тебя въ посаженныя матери?..
   Что было тутъ говорить? Одинъ сумасшедшій ходитъ по аллеѣ, а другой здѣсь, рядомъ. Честюнина взяла Катю за руку, подвела къ окну и сказала:
   -- Видишь вонъ того господина, который вышагиваетъ по аллеѣ? Онъ также неизлѣчимо-поврежденный, какъ и ты... Я думаю, что вы лучше всего сговоритесь и поймете другъ друга. Помнишь письмо съ канцелярскимъ почеркомъ? Такъ вотъ это и есть его таинственный авторъ... Поняла? Онъ меня уже цѣлую недѣлю выдерживаетъ въ осадномъ положеніи. Такъ пойдешь и скажешь ему, что это нехорошо и что я рѣшительно не желаю его видѣть. Поняла?
   -- Значитъ, развязка романа съ канцелярскимъ почеркомъ?
   -- Полная...
   -- О, я съ удовольствіемъ его раздѣлаю... Не безпокойся, въ другой разъ не придетъ. Наши дворники Богъ знаетъ, что могутъ подумать. Нѣтъ, это нахальство... Итакъ, я его спроважу, а ты переговори съ отцомъ. Я тебя буду ждать здѣсь... Вотъ лягу на кровать, закрою голову подушкой и буду ждать своего смертнаго приговора. Ахъ, какъ страшно... Зачѣмъ я родилась на свѣтъ? Зачѣмъ не умерла въ раннемъ дѣтствѣ?
   Василій Васильичъ сидѣлъ у себя въ кабинетѣ и что-то писалъ. Около него на стулѣ лежалъ портфель, туго набитый дѣловыми бумагами. Честюнина вошла, поздоровалась и проговорила:
   -- Пріѣхала Катя...
   -- А...
   Онъ съ тревогой посмотрѣлъ на нее и по ея лицу угадалъ все. Она видѣла, какъ у старика тряслись руки, и какъ онъ машинально засовывалъ расходную книгу въ свой портфель.
   -- Ты меня пришла подготовить? Да?.. О, не нужно, ничего не нужно -- я давно уже подготовился во всему.
   Честюнина, сбиваясь и подбирая слова, объяснила, въ чемъ дѣло. Василій Васильевичъ выслушалъ ее молча, застегнулъ свой лѣтній пиджакъ и проговорилъ.-- Что же, отлично... Я знаю ея характеръ. Можетъ быть, она думаетъ, что я сдѣлаюсь антрепренеромъ?
   Старикъ захохоталъ, поднялся и схватилъ себя за голову.
   -- Я этого ожидалъ... Ради Бога, не называй его имени. Я не хочу слышать, какъ фамилія моего позора, моего несчастія, моего отцовскаго горя...
   -- Если бы вы сами переговорили съ ней, дядя...
   -- Не могу!... Маша, вѣдь, я не понимаю, что такое ты говорила сейчасъ... Нѣтъ, не понимаю...
   -- Она ждетъ отвѣта.
   -- Отвѣта? Скажи ей, какъ говоритъ Маргарита Готье: отвѣта не будетъ. Черезъ недѣлю свадьба? И я отдамъ свою родную дочь на позоръ гаерамъ, клоунамъ, балаганщикамъ?!.. Ха-ха... Отвѣта не будетъ, Маша. Такъ и скажи этой сумасшедшей...
   Катя выслушала свой смертный приговоръ съ побѣлѣвшимъ лицомъ и осталась имъ недовольна. Она ожидала протеста въ совершенно другой формѣ.
   -- Я его заставлю дать отвѣтъ...-- проговорила она рѣшительно.-- Да, заставлю, такъ и передай ему. Онъ меня самъ заставляетъ это сдѣлать...
   У нея тряслись губы отъ волненія. Потомъ она подошла къ Честюниной, наклонила голову и серьезно проговорила:
   -- Перекрести меня, Маня...
   Честюнина крѣпко ее расцѣловала и расплакалась. Въ этой Катѣ всегда было что-то трагическое, не смотря на всѣ ея буффонады и заразительное веселье. Она сейчасъ не пробовала ее даже уговаривать, потому что это было совершенно безполезно. Развѣ можно уговорить сумасшедшаго человѣка? Катя простилась самымъ трогательнымъ образомъ и быстро вышла. Въ ея манерахъ уже появилось что-то театральное, что никакъ не вязалось съ серьезностью переживаемаго момента.
   Катя вышла на улицу съ рѣшительнымъ видомъ, потомъ быстро пошла къ вокзалу, но по дорогѣ вспомнила о порученіи сестры и вернулась въ аллею. Она подошла къ нему и проговорила:
   -- Андрей Ильичъ Нестеровъ? Очень рада познакомиться... Намъ по пути на вокзалъ, и вы будете любезны, проводите меня. Я -- сестра Мани...
   Честюнина видѣла изъ своего окна, какъ онъ покорно шелъ за Катей. Потомъ она остановилась и заставила его предложить руку. Никто бы не подумалъ, что эта улыбавшаяся красивая дѣвушка навсегда оставляла родное гнѣздо и свою рѣшимость скрывала подъ самой безпечной болтовней, какъ птичка прячетъ свои яйца въ соломѣ.
   -- Вамъ необходимо перемѣнить климатъ, г. Нестеровъ,-- болтала Катя, распуская зонтъ.-- Я думаю сдѣлать то же самое...
   Черезъ день Честюнина получила письмо отъ Андрея. Онъ писалъ, что уѣзжаетъ домой и что сейчасъ плохо отдаетъ себѣ отчетъ въ своихъ собственныхъ мысляхъ... "Простите безумца",-- писалъ онъ.-- "Каждый сходитъ съ ума по своему... Вы были со мной болѣе чѣмъ жестоки, и я ненавижу себя за то, что не могу даже разсердиться на васъ. Уношу съ собой вѣчную память о милой дѣвушкѣ, которой желаю счастья, много счастья... Я держалъ себя позорно -- сознаюсь, но нельзя требовать отъ человѣка хорошихъ манеръ, когда его жгутъ на медленномъ огнѣ. Кстати, какая милая дѣвушка ваша сестра... Передайте ей мой сердечный привѣтъ и скажите, что если она когда-нибудь будетъ нуждаться въ братской рукѣ -- я къ ея услугамъ. Это немного высокопарно, но въ моемъ положеніи извинительно. Пишу и не могу кончить письма, потому что въ концѣ-концовъ я все-таки долженъ понимать, что люблю васъ и всегда буду любить... Я даже не претендую на простую дружбу, а умоляю оставить мнѣ самую маленькую надежду -- нѣтъ, не надежду, а право думать о васъ, хорошо думать... Преданный вамъ Андрей Нестеровъ".

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

   -- Крюковъ, это подло!-- высокой нотой выкрикивала Парасковея Пятница, вся красная отъ волненія.-- Да, подло, гадко, отвратительно, гнусно...
   -- Вы въ этомъ убѣждены, Парасковья Игнатьевна?-- спокойно спрашивалъ Крюковъ, ероша начинавшуюся бѣлокурую бородку.
   -- И вы еще спрашиваете?!.. Гдѣ я?..
   Парасковея Пятница сдѣлала трагическій жестъ и вызывающе посмотрѣла на стѣну съ фотографіями, точно призывала ихъ быть нѣмыми свидѣтелями совершаемой Крюковымъ подлости.
   -- Человѣкъ, который поступаетъ подло, называется подлецомъ,-- разсуждалъ Крюковъ невозмутимо.-- А такъ какъ вы прибавили еще слово: "гнусно", и такъ какъ, насколько я понялъ, все это относится къ моей особѣ, то въ результатѣ выходитъ, что я гнусный подлецъ... Такъ?
   -- Я этого не говорила. Это вы сами придумываете...
   -- Нѣтъ, позвольте. Парасковья Игнатьевна. Будемте немного послѣдовательными и допустимъ, что это дѣйствительно такъ. Какъ видите, я даже не обижаюсь. Но меня удивляетъ слѣдующее: какъ вы рѣшаетесь имѣть дѣло съ подобными людьми? Прибавьте, что всѣ негодяи убѣждены, что они порядочные люди, и это происходитъ по той простой причинѣ, что они лишены возможности взглянуть на самихъ себя со стороны. Это даже извиняетъ ихъ до нѣкоторой степени. На совсѣмъ другое дѣло, когда порядочный человѣкъ связывается съ завѣдомымъ негодяемъ и дѣлается даже хуже его, потому что не можетъ оправдываться даже спасительнымъ невѣдѣніемъ. Повторяю: мнѣ отъ души васъ жаль, Парасковья Игнатьевна.
   -- Съ вами совершенно нельзя говорить серьезно, Крюковъ. Вы вѣчно балаганите и изъ васъ никогда-никогда не выработается мыслящій реалистъ. У насъ въ Казани былъ точно такой случай, и тогда Иванъ Михайлычъ, мой мужъ, сказалъ прямо: "Полина, я это устрою..." Онъ не любилъ имя Парасковья и называлъ меня Полиной. И дѣйствительно, устроилъ... Дѣло едва не дошло до дуэли.
   -- Согласитесь, что я не виноватъ, что не живу въ Казани и не достигъ совершенствъ вашего мужа...
   Разговоръ происходилъ осенью, на другой день, какъ только Крюковъ вернулся съ лѣтнихъ каникулъ. Онъ загорѣлъ и замѣтно возмужалъ, благодаря пробивавшейся бородкѣ и усикамъ. Парасковея Пятница нашла его красавцемъ, зазвала его въ свою комнату пить кофе и неожиданно поставила въ самое неловкое положеніе. Крюковъ отшучивался, пока могъ, а потомъ проговорилъ умоляющимъ тономъ:
   -- Вѣдь, въ сущности, я, ей-Богу, даже не знаю, чего вы отъ меня хотите, Парасковья Игнатьевна...
   -- Не притворяйтесь, пожалуйста. Онъ не понимаетъ?!.. Скажите, какая угнетенная невинность или поросенокъ въ мѣшкѣ... Вѣдь вы хорошо знали Катю Анохину? Двоюродная сестра Честюниной... Забыли?
   -- Нѣтъ, помню хорошо. Такая бойкая особа...
   -- Да, да... Такъ вотъ она вышла замужъ -- понимаете?
   -- Охотно допускаю...
   -- Родители ни за что не хотѣли этого брака, но она дѣвушка энергичная и поступила, какъ полноправная дѣвушка. Свадьба была недѣлю назадъ и пока молодые скрылись у меня... Ахъ, какъ трогательно смотрѣть на нихъ! Оба ничего не понимаютъ и только смотрятъ другъ другу въ глаза... Я даже вскликнула: точь-въ-точь, какъ покойный Иванъ Михайлычъ...
   -- И это допускаю...
   -- Но, представьте себѣ, Крюковъ, отецъ Кати оказался страшнѣйшимъ деспотомъ, даже извергомъ... Такъ какъ Катя ѣышла замужъ и вышла изъ-подъ его деспотизма, то онъ заявилъ, что убьетъ ея мужа. Понимаете? Это совершенный дикарь... Хуже людоѣда. Да... Потомъ: онъ разузналъ какимъ-то низкимъ способомъ адресъ Кати и сегодня пріѣдетъ сюда убивать зятя. Поняли? Какъ на грѣхъ, у меня сейчасъ никого жильцовъ мужчинъ нѣтъ, кромѣ васъ... да. Однимъ словомъ, вы должны объясниться съ этимъ пещернымъ человѣкомъ.
   -- Я?!..
   -- Да, вы... Васъ это удивляетъ? Вы струсили впередъ?
   -- Нѣтъ, позвольте: Катя вышла замужъ, ergo, я имѣю основаніе подозрѣвать, что у нея есть мужъ, а отсюда логическимъ путемъ вытекаетъ, что этотъ подозрѣваемый мною мужъ какъ-нибудь защититъ жену...
   -- Ахъ, какой вы непонятный... Да я же сказала вамъ, что этотъ троглодитъ убьетъ мужа Кати? Я была у нихъ посаженной матерью и совсѣмъ не желаю, чтобы Катя овдовѣла, не переживъ даже своего медоваго мѣсяца...
   -- Все-таки ничего не понимаю... Налетитъ сюда взбѣсившійся человѣкъ, я выйду къ нему -- что же я ему скажу?
   -- Вы не знаете, что сказать? Ахъ, если бы я была мужчиной... Да я и сейчасъ все бы ему сказала, но онъ и меня тоже хочетъ убить, потому что какъ я смѣла быть посаженой матерью. Вы ему скажите прямо, что, во-первыхъ, всякая женщина имѣетъ такія же права, какъ и мужчина, слѣдовательно, вполнѣ можетъ располагать собой, а во-вторыхъ, что звѣрскіе инстинкты мыслящими людьми не признаются и что, наконецъ, скандалить нехорошо. У насъ въ Казани...
   -- Знаете, Парасковья Игнатьевна, я очень васъ уважаю, но еще никогда не бывалъ въ такомъ дурацкомъ положеніи. Ну, какое мнѣ дѣло до вашей Кати Анохиной, до ея мужа, до этого взбѣшеннаго отца?
   -- Какое дѣло? А какъ же Иванъ Михайлычъ хотѣлъ стрѣляться на дуэли точно по такому же случаю? Берите съ него примѣръ, Крюковъ, и будьте хотя немножко мужчиной...
   -- Хорошо, я подумаю... Позвольте одинъ вопросъ: гдѣ теперь эта самая Катя Анохина?
   -- Господи, да у меня же...
   Понизивъ голосъ, она сообщила:
   -- Рядомъ въ комнатѣ со своимъ мужемъ прячется... Заперлись на крючокъ и сидятъ вотъ уже второй день. Я ее вполнѣ понимаю... Молодая женщина только-что добилась свободы и вдругъ... Ахъ, какіе они смѣшные оба!.. Ничего-ничего не понимаютъ... И представьте себѣ, совершенно счастливы. Даже завидно со стороны на нихъ смотрѣть... Знаете, въ жизни каждаго индивидуума есть моментъ поэзіи...
   -- Дда, поэзія маленькая...
   Крюковъ ушелъ къ себѣ въ комнату, оставивъ всѣхъ "бабъ" въ сильномъ подозрѣніи по части логики вообще и простого здраваго смысла въ частности. Позвольте, ему-то, Крюкову, какое дѣло до всѣхъ Кать на свѣтѣ? Ну, выходите замужъ, реализируйте свою равноправность, сходите съ ума, если можете позволить себѣ такую безумную роскошь -- сдѣлайте милость. Но зачѣмъ впутывать сюда его, Крюкова? По пути Крюковъ обругалъ и самого себя,-- дернуло же его остановиться у Парасковеи Пятницы! Здѣсь вѣчно какіе-нибудь романы разыгрываются... А вотъ теперь и расхлебывай чужую кашу. Этотъ взбѣсившійся отецъ Кати еще убьетъ какъ разъ.
   Впрочемъ, студенту Крюкову не пришлось долго раздумывать. Старикъ Анохинъ явился въ тотъ же день вечеромъ, явился совершенно неожиданно, хотя всѣ и ожидали его. Дверь отворить по привычкѣ вышла сама Парасковея Пятница и попятилась въ ужасѣ, когда Василій Васильичъ проговорилъ съ разсѣяннымъ видомъ:
   -- Мнѣ нужно видѣть хозяйку этой квартиры...
   Онъ не узналъ ее, принявъ за прислугу. Въ другое время она даже обидѣлась бы, а тутъ была счастлива, какъ вырвавшаяся изъ мышеловки мышь. Она съ несвойственной своему почтенному возрасту и комплекціи живостью кинулась прямо въ комнату къ Крюкову.
   -- Голубчикъ, спасите... Чуть не убилъ!.. Ради Бога... Выйдите къ нему и говорите, что хотите.
   -- Благодарю васъ...
   Однако, нечего дѣлать, пришлось выходить. Анохинъ ждалъ, расхаживая нетерпѣливо по корридору. Крюковъ прямо подошелъ къ нему и спросилъ съ самымъ непринужденнымъ видомъ:
   -- Вамъ нужно Парасковью Игнатьевну?
   -- Мнѣ нужно видѣть г-жу Приростову...-- твердо отвѣтилъ старикъ, подозрительно оглядывая Крюкова съ ногъ до головы.-- Да, Приростову.
   -- Она сейчасъ выйдетъ... Вы ее подождите. Вотъ здѣсь...
   Крюковъ, не сообразивъ, провелъ Анохина прямо въ комнату Парасковеи Пятницы. Старикъ подозрительно оглядѣлъ на дорогѣ каждую дверь, съ такимъ же подозрѣніемъ отнесся къ комнатѣ, куда его привели, и еще разъ съ головы до ногъ смѣрилъ Крюкова.
   -- Садитесь, пожалуйста...
   -- Скажите, пожалуйста, вы не артистъ?
   -- Нѣтъ, я студентъ...
   -- А фамилія?
   -- Крюковъ...
   Старикъ точно обрадовался, протянулъ руку и отрекомендовался:
   -- Чиновникъ Анохинъ... Очень радъ. Здѣсь жила въ прошломъ году моя племянница, Честюнина...
   -- Курсистка? Я ее встрѣчалъ... да. Я даже знакомилъ ее съ другими...
   -- Ахъ, да, Маша мнѣ разсказывала.
   Василій Васильичъ съ нетерпѣніемъ поглядывалъ на дверь, въ которую должна была войти Парасковея Пятница и нѣсколько разъ приподнимался съ кресла, точно приготовляясь къ чему-то. Онъ нѣсколько разъ по пути застегнулъ и разстегнулъ свой сюртукъ. Крюковъ присѣлъ на стулъ и рѣшительно не зналъ, что ему говорить съ гостемъ. Онъ позабылъ всѣ слова и чувствовалъ, что начинаетъ краснѣть.
   -- Послушайте, молодой человѣкъ, гдѣ же эта особа?-- уже сурово спросилъ Василій Васильичъ.-- Мнѣ необходимо серьезно поговорить съ ней... Да, очень серьезно.
   -- Она... видите-ли... да... Я ошибся, она, кажется, къ вечернѣ ушла.
   -- Къ вечернѣ?!.. Послушайте, да вы, можетъ быть, совсѣмъ и не студентъ, а какой-нибудь великій артистъ?
   -- Подождите, я сейчасъ схожу и узнаю...
   Это было самое позорное бѣгство, какому только предавалось когда-нибудь малодушное человѣчество. Парасковея Пятница встрѣтила его какимъ-то змѣинымъ шипѣньемъ.
   -- Зачѣмъ вы его ко мнѣ въ комнату затащили, несчастный?!.. Не стало вамъ другихъ комнатъ?!.. Цѣлыхъ три пустыхъ комнаты стоятъ...
   -- Да, вѣдь, онъ васъ спрашивалъ? Впрочемъ, я свое дѣло сдѣлалъ... Теперь ужъ вы сами, какъ знаете...
   -- Что же я могу знать, когда вы меня продали съ перваго слова!.. О, несчастный человѣкъ... Зачѣмъ вы сказали, что я дома?.. Своими ушами слышала...
   -- Сначала я, дѣйствительно, сказалъ, Парасковья Игнатьевна... растерялся немного... А потомъ я поправился и сказалъ, что вы, кажется, ушли къ вечернѣ...
   Недавній страхъ предъ деспотомъ какъ рукой сняло. Парасковея Пятница гордо выпрямилась, окинула своего неудачнаго помощника презрительнымъ взглядомъ и величественно вышла изъ комнаты.
   Парасковея Пятница совершенно свободно вошла въ свою комнату и вызывающе проговорила поднявшемуся на встрѣчу гостю:
   -- Вы желали видѣть меня, милостивый государь? Я къ вашимъ услугамъ...
   Василій Васильичъ поклонился, но руки не подалъ. Кто же подаетъ руку разнымъ салопницамъ, которыя шляются къ вечернѣ?
   -- Ни къ какой вечернѣ я не ходила, г. Анохинъ,-- гнѣвно оправдывалась Парасковья Пятница.-- Собственно говоря, Крюковъ добрый малый и я его очень люблю, но у него, знаете, иногда зайцы въ головѣ прыгаютъ. Вы ужъ извините его...
   

II.

   Этотъ потокъ ненужныхъ женскихъ словъ немного ошеломилъ Василія Васильича. Какая вечерня? Онъ посмотрѣлъ на Парасковею Пятницу какими-то умоляющими глазами и проговорилъ:
   -- Вы знаете, конечно, г-жа Приростова, зачѣмъ я пріѣхалъ къ вамъ...
   Онъ подошелъ къ ней совсѣмъ близко и проговорилъ сдавленнымъ голосомъ:
   -- Гдѣ моя дочь? Отдайте мнѣ мою дочь... Я пріѣхалъ за ней.
   -- Я не знаю, гдѣ она...
   -- Вы не знаете? Нѣтъ, вы лжете... да, да, да! Я это вижу по вашему лицу... Вы лжете, m-me Приростова! Отдайте мнѣ мою дочь...
   -- Милостивый государь, вы забываетесь... Я не позволю себя оскорблять.
   -- Ахъ, Боже мой!-- застоналъ онъ, хватаясь за голову.-- Развѣ я за этимъ пріѣхалъ, чтобы оскорблять васъ... Какое мнѣ дѣло до васъ!
   -- Ея нѣтъ...
   -- Если ея нѣтъ здѣсь -- вы, все равно, знаете, гдѣ она. Да, да, да... Боже мой, что я говорю! Кому я говорю? Развѣ это люди...
   Его голосъ вдругъ упалъ. Онъ безнадежно посмотрѣлъ кругомъ, глотая слезы.
   -- Г-жа Приростова, вы были ребенкомъ... у васъ была мать, которую вы любили... да... именемъ этой матери умоляю васъ, не скрывайте отъ меня, гдѣ она, моя дочь!.. Вы видите, я пришелъ къ вамъ жалкимъ, разбитымъ старикомъ... у меня отняли все...
   Деспота душили слезы, и онъ быстро отвернулся. Именно этого Парасковея Пятница уже никакъ не ожидала... Иванъ Михайлычъ никогда не плакалъ. Въ добромъ сердцѣ Парасковеи Пятницы шевельнулось предательское чувство жалости, которое столько разъ ее губило. Плачущій деспотъ -- это чего-нибудь стоило...
   -- Вы не знаете, г-жа Приростова, гдѣ моя дочь? Нѣтъ? О, Боже мой, Боже мой... Вы хотите, чтобы я на колѣняхъ умолялъ васъ объ этомъ? Вы хотите позора несчастнаго отца?.. Да, я испиваю чашу до дна... Больше -- я дѣлаюсь смѣшнымъ. Когда я уйду отсюда, вотъ этотъ бѣлокурый студентъ первый посмѣется надо мной. Не правда-ли, вѣдь это очень смѣшно? Я ее ростилъ, любилъ, воспитывалъ и вдругъ...
   -- Васъ зовутъ Василіемъ Васильичемъ? Садитесь вотъ сюда въ кресло и успокойтесь... Я вамъ принесу воды...
   Онъ повиновался, какъ ребенокъ, и ему казалось, что онъ когда-то, давно-давно былъ уже въ этой комнатѣ, давно-давно знаетъ Парасковею Пятницу и что онъ здѣсь свой человѣкъ. Любезная вдова сходила въ кухню за водой и вообще приняла свой обычный видъ.
   -- Видите-ли, Василій Васильичъ...-- заговорила она, подбирая слова.-- Можетъ быть, вы сердитесь на меня... даже подозрѣваете, что я была косвенной причиной вашего горя... Клянусь вамъ, что вы ошибаетесь.
   Онъ ничего не понималъ и, схвативъ ее за руку, спрашивалъ:
   -- Вы ее видѣли? Можетъ быть, вчера? Она жива? Да? Она не спрашивала ничего обо мнѣ? Бѣдная дѣвочка... Знаете, кто виноватъ во всемъ? Я виноватъ... Да, я одинъ и больше никто. Я ее погубилъ своей отцовской любовью; неумѣньемъ выдержать ея характеръ, преступной слабостью... Вѣдь это такая чистая натура, вся чистая, чистая въ каждомъ движеніи. Боже мой, если бы я могъ ее видѣть хотя издали... Видите, я и тутъ не выдержалъ характера и пришелъ первымъ... Я больше не стыжусь своего позора.
   -- Знаете, Василій Васильичъ, я представляла васъ себѣ совсѣмъ другимъ...
   -- Представьте, и я тоже!.. Мы меньше всего, въ концѣ концовъ, знаемъ самихъ себя...
   -- О, да... Извините одинъ нескромный вопросъ: если бы встрѣтились... конечно, случайно... ну, съ мужемъ вашей дочери -- вы не стали бы въ него стрѣлять?
   -- Я? стрѣлять? Мужъ моей дочери? Ахъ, да, вы говорите о человѣкѣ съ тремя фамиліями...
   Онъ больно схватилъ ее за руку и прошепталъ:
   -- Онъ здѣсь? Ради Бога, говорите правду...
   -- Вѣдь вы знаете сами, что здѣсь...
   Деспотъ вскочилъ и провелъ по лицу рукой, какъ человѣкъ, просыпающійся отъ тяжелаго сна.
   -- Здѣсь...-- повторилъ онъ, что-то соображая.-- Да, здѣсь... И онъ тоже будетъ смѣяться надъ моимъ отцовскимъ горемъ... Знаете что -- покажите мнѣ его, этого человѣка съ тремя фамиліями. Я теперь похожу на лунатика, который крадется по карнизу... Меня тянетъ взглянуть на собственную погибель, какъ человѣка, который наклонился надъ бездонной пропастью, тянетъ наклониться еще ниже...
   -- Право, я не знаю, что вамъ отвѣтить. Можетъ быть, онъ не захочетъ...
   -- Скажите ему, чтобы онъ не боялся меня... Я ничего ему не сдѣлаю и только хочу видѣть. Понимаете вы меня?
   -- Вы даете честное слово?
   -- Цѣлыхъ три... по числу фамилій.
   Парасковея Пятница отправилась парламентеромъ, причемъ ей ничего даже и объяснять не пришлось -- благодаря досчатымъ перегородкамъ, раздѣлявшимъ номера, тайнъ не могло быть. "Человѣкъ съ тремя фамиліями" встрѣтилъ ее въ дверяхъ. Катя повисла у него на рукѣ и умоляла шепотомъ:
   -- Валерій, я тебя не отпущу!.. Милый, милый...
   -- Я долженъ его видѣть, Китти, и увѣренъ, что мы поймемъ другъ друга. Прежде всего, я буду имѣть дѣло съ порядочнымъ человѣкомъ...
   -- Катя, я вамъ ручаюсь своей головой,-- успокоивала Парасковея Пятница.
   -- Благодарю...-- озлилась Катя.-- Я-то что буду дѣлать съ вашей головой? Валерій, ради Бога... Послушай меня единственный разъ въ жизни.
   "Человѣкъ съ тремя фамиліями" принялъ трагическую позу и объяснилъ съ трагическимъ жестомъ:
   -- Я, Китти, не знаю ни одной пьесы, гдѣ бы благородный отецъ убивалъ перваго любовника, виноватъ, т.-е. мужа своей дочери. Это разъ. А второе, Китти... я не могу позволить, чтобы онъ заподозрилъ меня въ трусости. Ты этого не поймешь, Китти...
   На эти переговоры изъ сосѣднихъ дверей показалась голова Крюкова. Этотъ веселый молодой человѣкъ, сдѣлавшійся косвеннымъ участникомъ происходившей въ корридорѣ драмы,.показалъ Парасковеѣ Пятницѣ языкъ, а потомъ проговорилъ:
   -- Битва русскихъ съ кабардинцами или клятва на гробѣ прекрасной магометанки...
   "Человѣкъ съ тремя фамиліями" воспользовался моментомъ, вырвался изъ рукъ "первой любовницы" и театральнымъ шагомъ пошелъ къ двери въ комнату хозяйки. На ходу онъ оправилъ манжеты, булавку въ галстукѣ и выбралъ выраженіе, которое приличнѣе всего было сейчасъ придать лицу. Нужно отдать полную справедливость, онъ дѣйствительно ничего не боялся.
   Василій Васильичъ не могъ не слышать происходившаго въ корридорѣ и вздрогнулъ, когда ему показалось, что говоритъ Катя. Но это,-- очевидно, была ошибка: развѣ Катя могла бы говорить теноромъ въ такую минуту? Развѣ Катя, его Катя не бросилась бы къ нему на шею, какъ только узнала, что отецъ пріѣхалъ за ней? Бѣдный старикъ, какъ всѣ отцы, не желалъ понимать одного -- дочь уже не принадлежала "больше ему...
   -- Можно войти?-- послышался въ двери мужской голосъ.
   -- Войдите...
   Эффектъ появленія "человѣка съ тремя фамиліями" былъ испорченъ Парасковеей Пятницей, которая протиснулась въ самыхъ дверяхъ впередъ. Въ какой пьесѣ вы видѣли, господа, чтобы какой-нибудь авторъ такъ испортилъ первый выходъ на сцену перваго любовника? Василій Васильичъ такъ и впился глазами въ вошедшаго. Это былъ почти молодой человѣкъ съ какимъ-то подержаннымъ лицомъ, волосами, причесанными à la Kapul и начинавшейся лысиной. Всего характернѣе были глаза -- такіе спокойно-безсовѣстные, увѣренные, дерзкіе и безсмысленные. "Человѣкъ съ тремя фамиліями" что-то такое говорилъ, дѣлая граціозный поклонъ, но деспотъ ничего не слыхалъ. Потомъ деспотъ обратился къ Парасковеѣ Пятницѣ и, указывая рукой на почти молодого человѣка, тихо спросилъ:
   -- Это... это тотъ?
   -- Да...
   Деспотъ отыскалъ свою шляпу, надѣлъ ее на голову и, не прощаясь ни съ кѣмъ, вышелъ изъ комнаты. Онъ шелъ по корридору, пошатываясь, какъ пьяный, и, какъ потомъ увѣрялъ Крюковъ, даже улыбался.
   Инцидентъ кончился.
   Всѣ дѣйствующія лица собрались въ комнатѣ Парасковеи Пятницы. "Человѣкъ съ тремя фамиліями" еще хранилъ на лицѣ слѣды изумленнаго негодованія. Развѣ такъ порядочные люди поступаютъ? Катя съ тревогой смотрѣла на него, какъ на оскорбленное божество. Появившійся въ дверяхъ Крюковъ переполнилъ чашу терпѣнія.
   -- Кстати, я былъ вполнѣ корректенъ?-- обратился человѣкъ съ тремя фамиліями къ благосклонной публикѣ.-- Я вошелъ, поклонился и отрекомендовался, а онъ...
   -- Папа былъ взволнованъ...-- оправдывала Катя отца.
   -- О, онъ совсѣмъ даже не деспотъ!-- заявляла Парасковея Пятница.-- Я въ этомъ убѣдилась собственными глазами...
   -- Однако, господа, вы всѣ порядочно струсили,-- говорилъ Крюковъ.
   Всѣ разомъ накинулись на него. Да, онъ держалъ себя, какъ мальчишка, все напуталъ и при этомъ школьничалъ. Особенно свирѣпо отнеслась къ Крюкову взбѣшенная Катя.
   -- Послушайте, господа, да я-то причемъ тутъ?-- оправдывался Крюковъ.-- Вотъ это мило... Вы всѣ струсили, я нѣкоторымъ образомъ спасалъ васъ и вотъ благодарность...
   -- Вы не умѣете себя держать!-- приставала Катя.-- Что вы сказали про Парасковью Игнатьевну?
   -- Да, да...-- вступилась Парасковея Пятница.-- Онъ меня зарѣзалъ безъ ножа... Ну, Богъ съ нимъ. Я не злопамятна...
   Катя усиленно ухаживала за мужемъ и теперь со страхомъ видѣла по его лицу, что онъ недоволенъ. Это приводило ее въ отчаяніе. Объ отцѣ она даже забыла, поглощенная мыслью объ оскорбленномъ напрасно мужѣ. Вѣдь онъ держалъ себя джентльменомъ и вдругъ...
   Одна недѣля семейной жизни сдѣлала изъ Кати совершенно другую женщину. Она съ женскимъ инстинктомъ приснокобленія точно вся пропиталась интересами, привычками и даже недостатками мужа, великодушно забывая о самой себѣ. Вѣдь это было совершенство, недосягаемый идеалъ. Давно-ли еще она смѣялась надъ подругами, боготворившими своихъ мужей, а теперь сама дѣлала тоже. А совершенство въ лицѣ человѣка съ тремя фамиліями принимало это поклоненіе, какъ должную дань. Одной изъ приманокъ служила, между прочимъ, таинственность, окружавшая его происхожденіе.
   -- Это тайна, которой я не имѣю пока права никому открыть,-- объяснялъ артистъ.-- Да.... Меня, вообще, преслѣдуютъ. Гдѣ-нибудь въ несчастныхъ "Озеркахъ" и тамъ предпочли мнѣ какого-то Бурцова. Бурцовъ первый любовникъ... ха-ха!.. Впрочемъ, не стоитъ объ этомъ говорить.
   -- Валерій, тебя еще оцѣнятъ. Помнишь, какая рецензія была напечатана о тебѣ въ "Пчелѣ"? Положимъ, это не изъ первыхъ газетъ, но...
   -- Китти, ты говоришь о томъ, чего не знаешь... Антрепренеры всѣ поголовно свиньи, актеры -- бездарность, а рецензенты сплошь подкуплены. О, я это давно знаю...
   Великому артисту, вообще, приходилось преодолѣвать всевозможныя препятствія и онъ настолько привыкъ къ неудачамъ, что относился къ нимъ свысока. Вѣдь все это въ порядкѣ вещей. Напримѣръ, онъ цѣлыхъ пять лѣтъ добивается дебюта на императорской сценѣ и знаетъ отлично впередъ, что ему тамъ предпочтутъ какую-нибудь бездарность. Но его не удивятъ этимъ -- онъ готовъ заранѣе ко всему. Дома разговоры велись только о театрѣ, и Катя въ теченіе недѣли разучила весь репертуаръ, повторявшійся изо дня въ день и была счастлива своими успѣхами.
   Къ "молодымъ" постоянно приходили гости и тоже всѣ говорили о театрѣ. Это были все свои театральные люди, начиная съ комика Рюшкина и кончая самымъ маленькимъ помощникомъ режиссера. Всѣ они злословили другъ про друга, ругали антрепренеровъ, льстили въ глаза и пили водку, потому что тоже были не оцѣнены по достоинству. Была еще одна общая черта: всѣ страшно нуждались въ деньгахъ и всѣ находились наканунѣ обогащенія. Сколько у каждаго пропало за одними антрепренерами, если бы только могъ высчитать какой-нибудь статистикъ. Но все это пока, а главное дождаться только зимняго сезона -- тамъ ужъ сразу все пойдетъ, какъ по маслу. Антрепренеры исправятся, долги будутъ уплочены, рецензенты преисполнятся справедливостью, публика оцѣнитъ каждаго по достоинству. Катя слушала и всему вѣрила, потому что это все было неразрывно связано съ судьбой собственнаго великаго человѣка. Ее нѣсколько смущалъ, все настойчивѣе и настойчивѣе сказывавшійся question d'argent. Она съ этой стороной жизни еще не была знакома и съ легкимъ сердцемъ закладывала захваченныя съ собой золотыя бездѣлушки. Онъ такъ любилъ страсбургскіе пироги и красное вино -- развѣ можно было отказывать себѣ даже въ такихъ пустякахъ? Тѣмъ болѣе, что впереди зимній сезонъ, а затѣмъ два антрепренера обѣщали уплатить старые долги.
   Студентъ Крюковъ очень внимательно присматривался къ этой счастливой парочкѣ и, наконецъ, резюмировалъ свои наблюденія:
   -- Онъ -- телячья головка тортю, она -- бефъ-а-ля-модъ...
   

III.

   Въ самый трагическій моментъ, когда участіе Честюниной было необходимо, она расхворалась самымъ глупымъ образомъ. У нея развился серьезный бронхитъ. Съ дачи изъ Павловска она переѣхала пока къ дядѣ, который страшно тосковалъ по дочери и не отпускалъ ее отъ себя. Замужество Кати было для старика ударомъ грома, и онъ нѣсколько дней ни за что не хотѣлъ этому вѣрить.
   -- Это она меня испытываетъ,-- увѣрялъ онъ Честюнину.-- О, я хорошо знаю ея характеръ... Вѣдь этого не можетъ быть, Маша? Да? Что же ты молчишь, Маша?
   -- Я ничего не знаю, дядя...
   Потомъ на старика находило страшное отчаяніе. Онъ рвалъ на себѣ волосы, плакалъ и вообще неистовствовалъ. Честюниной приходилось отваживаться съ нимъ, какъ съ больнымъ ребенкомъ. Она уговаривала его подождать, пока она поправится и сама съѣздитъ на Выборгскую сторону. Въ послѣдніе дни онъ успокоился и Честюнина поняла, что старикъ что-то замышляетъ и предупредила Парасковею Пятвицу письмомъ. Василій Васильичъ въ роковое утро казался такимъ спокойнымъ и сдѣлалъ видъ, что отправляется на службу. Домой онъ вернулся въ самомъ ужасномъ видѣ, точно его били.
   -- Дядя, вы нездоровы?-- спрашивала Честюнина.
   -- Я? Нѣтъ, т. е. да...
   Онъ сѣлъ на ближайшій стулъ и безпомощно смотрѣлъ на нее.
   -- Дядя, вы были тамъ?
   -- Нѣтъ, т. е. да... Я не могъ дождаться, когда ты поправишься и... я все видѣлъ... да. Теперь все кончено...
   Честюнина не стала его разспрашивать ни о чемъ, чтобы не тревожить свѣжую рану, и старалась отвлечь его вниманіе. Хорошо было только одно, что Елена Ѳедоровна еще не вернулась изъ-за границы, и катастрофа разыгралась безъ нея. Это было большимъ облегченіемъ. Честюнина написала Эжену, чтобы онъ подготовилъ мать къ печальному извѣстію. Елена Ѳедоровна, собственно говоря, не любила дочери, но, конечно, не упуститъ случая разыграть домашнюю трагедію по всей формѣ. Въ ней тоже былъ скрытъ серьезный драматическій талантъ.
   -- Что же мы будемъ дѣлать съ тобой, Маша?-- какъ-то по дѣтски спрашивалъ Василій Васильичъ за обѣдомъ.-- У меня теперь такое чувство, какъ будто я вернулся съ кладбища въ пустой домъ... Ахъ, Маша, Маша! За что?.. Вѣдь у другихъ отцовъ есть дочери, а у меня... Мнѣ сейчасъ Катя представляется маленькой, когда я носилъ ее еще на рукахъ. "Катя, покажи, какъ любишь папу?" Бывало, вцѣпится ручонками, прильнетъ, какъ молоденькая травка, защебечетъ... Потомъ она была серьезно больна въ дѣтствѣ... Такая маленькая лежитъ въ кроваткѣ, беззащитная... Какъ я тогда молился Богу, какъ плакалъ...
   Старикъ снова переживалъ улетѣвшее счастье.
   -- Дядя, не нужно себя растравлять... Поговоримте о чемъ-нибудь другомъ. Прошлаго не вернешь... Приходится мириться.
   -- Мириться? Никогда... Если бы она вышла замужъ за нашего швейцара Григорія или за старшаго дворника -- это было бы лучше. За кого угодно, а только не за этого... Нѣтъ, это невозможно! Я начинаю сомнѣваться въ собственныхъ глазахъ... Было что-то такое невозможное... Они теперь, навѣрно, смѣются надо мной... А Катя... неужели она была тоже тамъ?
   Это отцовское горе выражалось въ такихъ трогательныхъ формахъ, что Честюнина какъ-то особенно полюбила старика дядю. Для нея съ какой-то болью открывался цѣлый новый міръ, новая цѣнность жизни. На этомъ фонѣ легкомысліе Кати выступало съ особенной рельефностью. Если бы она видѣла это горе отца, его отчаяніе -- неужели она не съумѣла бы подавить своего увлеченія? Впрочемъ, не всѣ отцы похожи на Василія Васильича и не всѣ умѣютъ такъ чисто и беззавѣтно любить своихъ дѣтей... Честюнина просто любовалась старикомъ, въ горѣ котораго раскрывалась глубокая правда жизни. Всякая любовь построена на эгоизмѣ, а родительская въ особенности, и нужно большое сердце, чтобы во время примирить этотъ эгоизмъ съ наростающимъ эгоизмомъ дѣтей, которые уплатятъ проценты по затраченной на нихъ любви уже своимъ дѣтямъ и той же монетой. Есть безпощадная логика жизни, которая ломаетъ и крушитъ всѣ наши разсчеты и соображенія, какъ бы они хороши ни были сами по себѣ.
   Старикъ особенно горевалъ по вечерамъ, когда спускались гнилые петербургскіе сумерки. Дневная бодрость смѣнялась какимъ-то старческимъ уныніемъ.
   -- Гдѣ-то теперь Катя? Что она дѣлаетъ?-- повторялъ Василій Васильичъ, шагая по кабинету.-- Боже мой, думалъ ли я когда-нибудь дожить до такой минуты? Мнѣ кажется, что въ цѣломъ мірѣ она не могла сдѣлать худшаго выбора... Жена актера -- это бродячая собака. А тутъ еще могутъ быть дѣти... О, она еще придетъ ко мнѣ, придетъ жалкая, несчастная, виноватая, и я еще долженъ буду пережить свой позоръ.
   -- Дядя, вѣдь мы его не знаемъ... Очень можетъ быть, что онъ и хорошій человѣкъ. Хорошіе люди есть вездѣ. Профессія тутъ не при чемъ...
   -- Я его видѣлъ... Мнѣ достаточно было взглянуть на него одинъ разъ.
   На душѣ у Честюниной тоже было не весело. На нее по временамъ нападало тяжелое раздумье. А тутъ еще постоянныя письма отъ Андрея... Этотъ сумасшедшій человѣкъ, кажется, и не думалъ успокоиваться, а, напротивъ, превращался въ какого-то маніака. Онъ писалъ съ аккуратностью сумасшедшаго. Черезъ каждые три дня его письмо уже лежало на столѣ въ комнатѣ Честюниной,-- она сейчасъ занимала комнату Кати, какъ потребовалъ дядя, не могшій видѣть эту дорогую для него комнату пустой. Онъ писалъ обо всемъ, а главнымъ образомъ о своихъ страданіяхъ и переживаемыхъ мукахъ. Это было нѣчто ужасное, отравлявшее жизнь Честюниной по каплямъ. Ее убивало сознаніе, что достаточно было ея одного слова, и этотъ несчастный Андрей ожилъ бы. Какое она имѣла право нравственно убивать человѣка? А это было настоящее убійство, хотя и безкровное... Съ другой стороны, она не могла ничего сдѣлать, потому что не находила въ своей душѣ отклика на этотъ страстный призывъ. Не могла же она обманывать и себя, и другихъ. Съ нея достаточно было уже пройденнаго опыта. Ей страстно хотѣлось отдохнуть и забыться, а, главное, уйти съ головой въ святую науку. Лекціи въ академіи уже начались, а она видѣла дома съ своимъ бронхитомъ и мучилась вдвойнѣ. Какъ ни трогательно было горе дяди, но оно повторялось изо дня въ день и свѣжесть впечатлѣнія уже терялась. Время безжалостно, и Честюнина ловила себя въ безчувственности. Она была такая же, какъ всѣ люди... Вѣдь и хирургъ привыкаетъ къ своимъ операціямъ -- это было еще ужаснѣе. Въ самой нервной системѣ положена какая-то тайная граница, за которой всѣ впечатлѣнія утрачиваютъ свою свѣжесть и человѣкъ превращается въ машину, главнымъ двигателемъ которой является простая привычка.
   Потомъ Честюнину удивляло то, что она относилась къ Катѣ почти холодно. А вѣдь она ее очень любила... Можетъ быть, сказывалась даже тайная зависть въ ея счастью -- что еще тамъ будетъ впереди, а сейчасъ Катя все-таки счастлива. Эта мысль заслоняла все остальное. Можетъ быть, и она, Честюнина, была бы счастлива съ Андреемъ, а не сидѣла теперь одинокой въ ожиданіи чего-то неизвѣстнаго. Даже и этого не было, а такъ одинъ день шелъ за другимъ... Вѣроятно, въ концѣ-концовъ, всякая женщина приходитъ къ заключенію, что сдѣлала ошибку своимъ замужествомъ. Много ли видитъ дѣвушка мужчинъ и великъ ли ея выборъ -- все дѣло чистой случайности. Вѣдь жили же раньше люди, когда жениховъ выбирали родители, и даже были счастливы. Но всѣ эти размышленія не покрывали одиночества, которое осенью чувствовалось какъ-то особенно ярко
   Честюнина была рада, когда къ ней неожиданно заявилась Брусницина. Она думала, что это дачное знакомство такъ и кончится Павловскомъ и что они обмѣнялись адресами только изъ вѣжливости, какъ это принято дѣлать. Елена Петровна пришла озабоченная, какъ всегда, и послѣ нѣкоторыхъ подготовительныхъ разговоровъ съ гордостью заявила:
   -- Завтра Сергѣй дѣлаетъ свой докладъ въ отдѣленіи ботаники при обществѣ естествоиспытателей. Это въ университетѣ...
   -- Да? О болотныхъ растеніяхъ?
   -- Онъ взялъ темой отдѣлъ ароидныхъ -- aroceae... Будетъ очень интересно. Если хотите, я за вами завтра заѣду. Мы живемъ тутъ совсѣмъ недалеко...
   -- Я съ удовольствіемъ, хотя еще и не выходила. У меня бронхитъ...
   -- О, это совершенные пустяки... У кого нѣтъ теперь бронхита? Это необходимое слѣдствіе нашей гнилой петербургской осени...
   Что значилъ какой-то бронхитъ, когда Сергѣй дѣлаетъ докладъ объ aroceae? Честюнина это отлично понимала и была тронута трогательной заботливостью сестры знаменитаго ботаника собрать публику въ ученое засѣданіе. Она именно сейчасъ была особенно въ настроеніи раздѣлять эти восторги. Брусницины ей очень нравились, и она была рада возобновить это знакомство.
   Въ назначенный часъ на слѣдующій день Елена Петровна заѣхала -- она отличалась точностью дорогого хронометра. Дорогой она успѣла ее посвятить въ тайны доклада, который представлялъ собой только ничтожную часть обширнаго труда, всего одну главу. Честюнина уже сама должна была изумляться обширности матеріаловъ, какими владѣлъ Сергѣй.
   Въ ученыхъ засѣданіяхъ Честюнина еще не бывала и входила во флигель на безконечномъ университетскомъ дворѣ съ нѣкоторымъ трепетомъ. Ей даже было немного совѣстно, что она вторгается въ это святилище въ качествѣ профана. Впрочемъ, она успокоилась, когда въ свѣтлой и уютной комнатѣ, уставленной разными приборами и коллекціями, увидѣла нѣсколько дамъ.
   -- Это все свои...-- объяснила по ихъ адресу Елена Петровна.-- Жены, дочери и родственницы ботаниковъ.
   Подошелъ Сергѣй Петровичъ, улыбающійся и довольный и крѣпко пожалъ руку Честюниной. Онъ только-что разговаривалъ съ извѣстнымъ профессоромъ и такъ же просто, какъ съ ней, и Честюнина прониклась къ нему особеннымъ уваженіемъ. Въ этомъ святилищѣ науки Брусницынъ былъ своимъ человѣкомъ.
   -- Отчего вы къ намъ не зайдете, Марья Гавриловна?-- опрашивалъ Брусницинъ, продолжая улыбаться.-- Это не хорошо такъ скоро забывать своихъ знакомыхъ...
   Это засѣданіе произвело на Честюнину глубокое впечатлѣніе. Дорогой хлѣбъ науки фигурировалъ въ лицахъ. Каждый человѣкъ представлялъ собой опредѣленную научную величину. Имена были ей извѣстны еще въ гимназіи и теперь она смотрѣла на ихъ живыхъ носителей, затаивъ дыханіе. Скромная обстановка всего засѣданія тоже гармонировала съ важностью его цѣли. Наука не нуждается въ обстановкѣ, какъ честная женщина. Елена Петровна называла каждаго, кто входилъ, и немного поморщилась, когда шмыгающей походкой прошелъ мимо нихъ молодой человѣкъ съ богатой шевелюрой.
   -- Это Ивановъ...-- шепнула она.-- Онъ сегодня тоже дѣлаетъ докладъ.
   Честюнина скоро поняла, въ чемъ заключалась причина этого недовольства. Ивановъ являлся сильнымъ соперникомъ. У него былъ интересный докладъ по вопросу о дыханіи растенія, причемъ докладчикъ очень эффектно иллюстрировалъ нѣкоторые опыты. Его наградили апплодисментами. Слѣдующимъ номеромъ выступилъ Брусницинъ. Онъ читалъ довольно плохо, но докладъ былъ интересенъ и вызвалъ ученыя пренія. Ученые люди такъ мило спорили о самыхъ мудреныхъ вещахъ, какъ просто банковскіе кассиры считаютъ сотни тысячъ и милліоны. За каждымъ приводимымъ фактомъ стоялъ многолѣтній упорный трудъ, за каждой счастливой мыслью цѣлая исторія, за ученой проблемой преемственность идей. Честюниной казалось, что она попала въ какой-то иной міръ, такой свѣтлый и такой далекій отъ мелочей и тины настоящей жизни. Ее серьезно огорчило, когда засѣданіе кончилось и ученые мужи превратились въ обыкновенныхъ людей. Что-то точно закрылось, и Честюнина опять почувствовала себя на землѣ.
   Домой Брусницины и Честюнина отправились пѣшкомъ. Послѣдняя шла молча, переживая полученныя впечатлѣнія. Она почему-то думала теперь о сестрѣ Катѣ, которая была лишена способности наслаждаться такими вещами, какъ сегодняшнее засѣданіе. Ясно, что люди устроены неодинаково и уже въ характерѣ ихъ вкусовъ сказывается ихъ будущее. Одни живутъ, а другіе только наблюдаютъ жизнь. Вотъ всѣ эти ученые люди именно отдали себя послѣднему.
   -- Марья Гавриловна, вы довольны сегодняшнимъ засѣданіемъ?-- спрашивалъ Брусницинъ, предлагая руку.
   -- О, да... Я очень, очень вамъ благодарна за приглашеніе. Я еще не могу хорошенько очнуться... Знаете, я сидѣла и завидовала вамъ.
   -- Но, вѣдь, и вы можете идти по той же дорогѣ... Все дѣло только въ желаніи, а дорога открыта.
   -- Одного желанія еще недостаточно. Признаться сказать, я сильно сомнѣваюсь, чтобы женщина могла въ этомъ случаѣ идти наравнѣ съ мужчиной. Исключенія въ счетъ не могутъ идти...
   -- Ну, это наслѣдственный женскій страхъ, который пройдетъ самъ собой.
   Когда Честюнина хотѣла повернуть къ себѣ, Брусницинъ проговорилъ:
   -- Идемте къ намъ чай пить... Всего еще одиннадцать часовъ. Поболтаемъ... Это совсѣмъ близко...
   -- Что же, я съ удовольствіемъ.
   

IV.

   Брусницины жили въ меблированныхъ комнатахъ. У него была большая и свѣтлая комната, а она занимала какую-то маленькую конурку. Въ его комнатѣ уже ждалъ накрытый для вечерняго чая столъ. Обстановка состояла изъ шкафовъ съ книгами, письменнаго стола и кровати. Третій стулъ пришлось принести изъ комнаты Елены Петровны. Отъ всей обстановки такъ и пахнуло ученымъ подвижничествомъ и интеллигентнымъ монашествомъ. Даже любящая женская рука, присутствіе которой чувствовалось въ каждой мелочи, не нарушала этого подвижнически-монашескаго стиля -- это была, рука сестры. Исключеніе представлялъ только женскій портретъ, стоявшій на письменномъ столѣ.
   -- У насъ еще есть свободная комната -- переѣзжайте,-- предлагала Елена Петровна, заваривая чай.-- Главное достоинство нашихъ номеровъ -- абсолютная тишина. Вамъ у дяди, Марья Гавриловна, не думаю, чтобы было удобно...
   -- Я тамъ на время... Такой особенный случай вышелъ... Я очень люблю старика, а у него большое горе.
   -- Горе?-- переспросилъ Брусницинъ, прихлебывая чай. изъ стакана.
   -- Да... Разыгрался довольно грустный романъ. Вы, можетъ быть, помните дѣвушку, которая гуляла со мной въ Павловскомъ паркѣ? Очень бойкая и веселая особа и такая милая...
   Честюнина почувствовала себя точно дома и разсказала романъ Кати. Вѣдь эти люди были почти родные, и она выдала чужую семейную тайну. Но она не успѣла даже раскаяться въ послѣднемъ, потому что Брусницинъ пошелъ къ столу, принесъ портретъ и, подавая его гостьѣ, проговорилъ:
   -- Моя жена... актриса. Тоже былъ романъ... да. Но, къ счастью или несчастью, онъ скоро кончился... Всѣ почему-то считаютъ меня неспособнымъ къ нѣжнымъ чувствамъ, а, вотъ вамъ цѣлый романъ... И еще какой: хотѣлъ отравляться.
   Честюнина только теперь припомнила, какъ Елена Петровна намекала ей о какомъ-то горѣ брата -- оно было на лицо. Сейчасъ Елена Петровна наклонила голову надъ своей чашкой и методически размѣшивала таявшій сахаръ съ такимъ видомъ, точно производила какой-нибудь химическій опытъ. Искренній тонъ Честюниной подѣйствовалъ на Брусницина заразительно, и онъ разсказалъ свой романъ просто, и спокойно, какъ говорятъ о близкихъ людяхъ.
   -- Меня поразило совпаденіе,-- объяснялъ онъ.-- Тамъ -- актеръ, здѣсь -- актриса... Ахъ, какъ мнѣ это знакомо и близко!.. И я думаю, что романъ вашей сестры закончится такъ же скоро, какъ и мой. Желаю ей, конечно, счастья, но не вѣрю въ него, потому что тамъ, на сценѣ, такая разрушающая обстановка, свои традиціи, привычки -- однимъ словомъ, специфическая атмосфера.
   Романъ Брусницина былъ очень несложенъ. Онъ встрѣтилъ сестру одного университетскаго пріятеля, красивую и бойкую дѣвушку, которая училась на какихъ-то театральныхъ курсахъ. На послѣднее онъ, конечно, не обратилъ вниманія, увлекся и женился.
   -- Что это только было!-- удивлялся Брусницинъ самому себѣ.-- Представьте вы себѣ меня, съ моей фигурой, отыскивающаго въ гостиномъ дворѣ искусственные цвѣты, завивающаго въ парикмахерской дамскіе парики... А сколько я переносилъ за кулисы картонокъ съ разными тряпками, какъ я ухаживалъ за господами театральными рецензентами, какъ я дежурилъ на репетиціяхъ... Да, да, все это было и я даже какъ-то сейчасъ не вѣрю самому себѣ, что это было. А ревность?.. О, я прошелъ хорошую школу... Нѣтъ, это такое ужасное и несправедливое чувство... Представьте себѣ меня, подкарауливающаго жену на улицѣ, меня, перехватывающаго ея письма... Удивительно, что человѣкъ въ самый главный моментъ своей жизни дѣлается сумасшедшимъ. Развѣ это былъ я?... Теперь я говорю объ этомъ спокойно, потому что сдѣлался опять самимъ собой... И, вѣдь, я считалъ ее умнѣе всѣхъ людей на свѣтѣ, честнѣе, лучше. Изъ-за нея разсорился съ сестрой, чуть не бросилъ своей науки и даже хотѣлъ поступить на сцену...
   Онъ разсказывалъ о себѣ съ юморомъ, такъ что даже Елена Петровна раза два улыбнулась. Такъ разсказываютъ путешественники о своихъ смѣлыхъ и комическихъ приключеніяхъ, когда вернутся домой, подъ родную кровлю. Свое незнаніе жизни и людей, довѣрчивость и увлеченія Брусницинъ передавалъ съ безпристрастіемъ лѣтописца.
   -- И вдругъ ничего нѣтъ...-- съ грустью закончилъ онъ.-- Виноватъ: остались болотныя растенія, которыя не умѣютъ измѣнять, но ревность возбуждать могутъ. Сегодня, напримѣръ, Елена Петровна сильно ревновала Иванова, какъ бы онъ не заѣхалъ въ мое болото... Но онъ точно предчувствовалъ и скромно ограничился сушей. Въ наукѣ, Марья Гавриловна, есть свои увлеченія, страсти и даже несправедливость...
   Домой Честюнина возвращалась уже въ первомъ часу, унося съ собой такое хорошее настроеніе. Какіе милые люди эти Брусницины, особенно онъ, соединявшій въ себѣ громадную наблюдательность и еще болѣе громадную наивность, какъ всѣ чистые люди. Какъ легко дышется въ этихъ монашескихъ кельяхъ и какъ далеко отъ нихъ все остальное, что волнуетъ и губитъ людей. Честюнина чувствовала себя самое лучше и чище, потому что встрѣтила именно то родное, къ чему всегда рвалась всей душой.
   Подъ этимъ настроеніемъ Честюнина вернулась и домой. Отворявшій ей подъѣздъ швейцаръ Григорій осклабился и проговорилъ всего одно слово:
   -- Пріѣхалчи...
   -- Кто?
   -- Сами-съ, генеральша...
   Елену Ѳедоровну ждали только черезъ двѣ недѣли, и Честюнина была не особенно пріятно поражена этимъ извѣстіемъ. Ее безпокоила участь бѣднаго дяди. Она быстро поднялась по лѣстницѣ и въ передней уже встрѣтила слѣды заграничнаго нашествія. Стояли дорожные сундуки, картонки, сакъ-вояжи -- Елена Ѳедоровна иначе не могла ѣздить.
   Въ гостиной расхаживалъ Эженъ, разодѣтый, какъ попугай -- какая-то невообразимо пестрая пара, красный галстукъ, красные башмаки, въ зубахъ какая-то длинная соломина. Онъ издали сдѣлалъ предупредительный жестъ.
   -- Предки бунтуютъ...-- объяснилъ онъ шепотомъ, указывая на кабинетъ.
   -- Ты получилъ мое письмо?
   -- Даже очень... И благодаря ему, мы вылетѣли изъ-за границы двумя недѣлями раньше. А все ты виновата, Marie... Ахъ, ужъ эти проклятыя письма -- онѣ мнѣ отравляютъ всю жизнь.
   -- Но, вѣдь, я тебя просила только подготовить Елену Ѳедоровну?
   -- Я и хотѣлъ и даже повелъ дѣло, какъ Бисмаркъ, но мутерхенъ, по своей привычкѣ, сдѣлала у меня обыскъ и... и вотъ мы вылетѣли бомбой. Я, конечно, уважаю предковъ, но въ большомъ количествѣ они иногда надоѣдаютъ... Я вполнѣ понимаю, почему сбѣжала Катя. И я бы съ удовольствіемъ сбѣжалъ, если бы нашлась какая-нибудь сумасшедшая, хорошенькая и молоденькая актрисочка, которая выкрала бы меня отъ предковъ...
   На этотъ разговоръ вполголоса въ дверяхъ кабинета показалась сама Елена Ѳедоровна. Когда Честюнина подошла поздороваться, она не подала руки, а показала свои часы.
   -- Скоро часъ... Гдѣ вы изволили пропадать, сударыня?
   -- Я... я была въ ученомъ засѣданіи.
   -- До часу?.. Ха-ха.. Такъ можетъ лгать моя горничная, сударыня, а вамъ стыдно. Я еще не совсѣмъ сошла съ ума... Впрочемъ, мнѣ нужно поговорить съ вами.
   Она пропустила Честюнину въ кабинетъ и плотно приперла за собой дверь. Эженъ оставался посреди гостиной и улыбался. Онъ отлично зналъ, что значитъ разговоръ милыхъ предковъ... Задастъ жару и пару мутерхенъ. Кстати, Эженъ пожалѣлъ, что не успѣлъ перехватить деньжонокъ у Marie, а то теперь самая бы пора махнуть на острова и отдохнуть душой...
   Пропустивъ племянницу впередъ, Елена Ѳедоровна съ какимъ-то шипѣньемъ накинулась на мужа.
   -- Вотъ полюбуйтесь на плоды вашего воспитанія, Василій Васильичъ... Родная дочь сбѣжала, а племянница возвращается домой въ часъ ночи. Очень мило...
   Василій Васильичъ стоялъ у окна и молчалъ.
   -- Стоило мнѣ уѣхать на три мѣсяца, какъ вы здѣсь всѣ посходили съ ума. Развѣ Катя посмѣла бы при мнѣ надѣлать такихъ глупостей... Впрочемъ, о ней потомъ. Она еща ребенокъ и находилась подъ дурнымъ вліяніемъ. М-lle Честюнина, какъ вы полагаете относительно этого вопроса?
   -- При чемъ же тутъ Маша?-- вступился Василій Васильичъ, набираясь храбрости.-- Я полагаю, что каждый отвѣчаетъ за себя, и Катя не маленькая...
   -- Однако, достаточно было переѣхать m-lle Честюниной къ намъ на дачу, какъ бѣдная Катя совсѣмъ потеряла голову... О, я отлично понимаю, какъ происходило все дѣло... Ядъ разврата былъ занесенъ и этого было достаточно. Помилуйте, женскій вопросъ, равноправность -- и вотъ вамъ результатъ. Да... Боже мой, до чего я дожила?!.. Мы васъ приняли, m-lle Честюнина, къ себѣ въ домъ изъ милости, т. е. Василій Васильичъ. Я не буду скрывать, что была противъ этого и была права... Результаты, къ сожалѣнію, на лицо. Вы внесли заразу въ нашъ домъ...
   -- Елена Ѳедоровна, позвольте мнѣ уйти...-- спокойно отвѣтила Честюнина.-- Я не считаю нужнымъ оправдываться въ чемъ-нибудь. Вы меня оскорбляете совершенно незаслуженно...
   Дѣвушка повернулась и вышла. Елена Ѳедоровна широко раскрытыми глазами посмотрѣла ей вслѣдъ, потомъ посмотрѣла на мужа и проговорила съ зловѣщимъ спокойствіемъ:
   -- О, я только теперь поняла все...
   

V.

   Почему ничтожныя по существу обстоятельства иногда имѣютъ такое рѣшающее значеніе? Почему случайность играетъ такую обидную роль въ нашей жизни? Почему мы не можемъ предусмотрѣть и предугадать этихъ случайностей и рѣшающихъ пустяковъ, не смотря ни на какую проницательность? Мы говоримъ о законахъ, по которымъ выстраивается вся органическая жизнь, мы предсказываемъ за десятки лѣтъ затменія солнца или появленіе новой кометы, мы предчувствуемъ стоящія на очереди великія открытія -- и мы же не видимъ дальше своего носа, когда дѣло касается такихъ вещей, которыя неизмѣримо дороже для каждаго и солнечнаго затменія, и новой кометы, и новыхъ законовъ въ природѣ, и всякихъ открытій -- это вѣчный вопросъ о личномъ счастьѣ. Всѣ къ нему стремятся самымъ упорнымъ образомъ и не могутъ предсказать завтрашній день. Есть что-то обидное въ самой природѣ вещей, что заставляетъ насъ постоянно чувствовать и признавать собственное ничтожество.
   Эти мысли о ничтожествѣ собственнаго существованія приходили въ голову Честюниной все чаще и чаще, можетъ быть потому, что она чувствовала себя счастливой, счастливой до глупости. Вѣдь совершенная случайность ея знакомство въ Павловскѣ съ Бруснициными, совершенная случайность замужество Кати, совершенная случайность, что тетка Елена Ѳедоровна обвинила ее во всемъ, а благодаря этимъ случайностямъ, ока теперь живетъ въ комнатѣ рядомъ съ Бруснициными, каждый день встрѣчается съ ними и чувствуетъ, что въ ея жизнь ворвалось какое-то новое теченіе и что оно окончательно ее захватываетъ. До сихъ поръ она, собственно, только стремилась къ работѣ, но по настоящему работать не умѣла... Да и гдѣ было научиться этому искусству, которое дается каждому только длиннымъ рядомъ ошибокъ. Она много читала -- это правда, но въ чтеніи не было строгой системы, не было выдержки. То же самое и въ занятіяхъ по академіи... Вѣдь всѣ науки хороши, каждая по своему, и трудно было остановиться на какой-нибудь одной, а между тѣмъ, приходилось дѣлать выборъ, потому что безъ спеціализированія нельзя было идти дальше необходимаго общаго образованія. Честюнина не могла не завидовать Брусницину, который остановился на своихъ болотныхъ растеніяхъ и больше ничего не хотѣлъ знать. На эту тему у нихъ теперь часто велись разговоры.
   -- Меня это пугаетъ, Сергѣй Петровичъ,-- говорила Честюнина.-- Всякая спеціализація дѣлаетъ человѣка одностороннимъ поневолѣ...
   -- Объять необъятное невозможно, Марья Гавриловна. Необходимо остановиться на чемъ-нибудь одномъ... Если бы я былъ на вашемъ мѣстѣ, я выбралъ бы своей спеціальностью дѣтскія болѣзни и упорно шелъ бы къ этой цѣли. Говорю такъ потому, что не могу слышать равнодушно, когда плачетъ ребенокъ. Мнѣ кажется каждый разъ, что именно я въ чемъ-то виноватъ и что онъ, этотъ ребенокъ, плачетъ именно отъ меня. Это мой больной пунктикъ...
   -- А вы думали о томъ, что дѣтскому врачу еще труднѣе, чѣмъ врачу для взрослыхъ? Взрослый можетъ, по крайней мѣрѣ, объяснить, что у него болитъ и какъ болитъ, а ребенокъ только плачетъ...
   -- Всякій работаетъ въ предѣлахъ возможнаго... Затѣмъ, медицина въ собственномъ смыслѣ пока еще не наука, а искусство. Все дѣло въ талантѣ... Талантливый врачъ такъ же чувствуетъ болѣзнь, какъ охотничья собака чуетъ дичь.
   -- Кто же возьметъ на себя смѣлость сказать, что именно онъ такой талантъ и есть?..
   -- Это дѣлается само собой... Какъ талантъ, геройство и другія почтенныя качества меньше всего сознаются и чувствуются именно носителями этихъ качествъ. Вѣдь, здоровый человѣкъ не замѣчаетъ собственнаго здоровья...
   Такіе разговоры происходили обыкновенно за вечернимъ чаемъ, когда всѣ чувствовали себя вправѣ немного отдохнуть. Елена Петровна большею частью молчала и слушала только брата. Ее удивляла смѣлость Честюниной, рѣшавшейся спорить съ нимъ. Да, спорить съ нимъ, который даже не сознавалъ своей силы. Молчаливое присутствіе Елены Петровны иногда смущало Честюнину, точно съ ними за однимъ столомъ сидѣла какая-то тѣнь не изъ здѣшняго міра. Это чувство постепенно увеличивалось и смущало ее, особенно, когда Елена Петровна наблюдала ее. Разъ Честюнина не утерпѣла и спросила откровенно:
   -- Почему вы, Елена Петровна, такъ пристально смотрите на меня?
   -- Я?!.. Вѣроятно, вамъ это показалось...
   -- Нѣтъ, я это чувствую... И странно, что я начинаю чувствовать себя въ эти моменты виноватой неизвѣстно въ чемъ.
   Елена Петровна улыбнулась и ничего не отвѣтила. Ей нравилось, что она можетъ заставить себя чувствовать. Къ Честюниной она, дѣйствительно, присматривалась все время съ особеннымъ вниманіемъ и все еще не могла рѣшить про себя, что за человѣкъ эта немного странная дѣвушка. Главный вопросъ шелъ объ искренности, потому что Елена Петровна не выносила фальши ни въ чемъ. Она дѣлалась ригористкой и нетерпимой, и все это падало, главнымъ образомъ, на знаменитаго брата. Честюнина знала даже моменты, когда этотъ знаменитый братъ начиналъ бунтовать, напрасно стараясь свергнуть добровольное иго. Со стороны все это было смѣшно, а въ дѣйствительности разыгрывалось что-то вродѣ семейныхъ сценъ. Сергѣй Петровичъ кричалъ тонкимъ голосомъ, разбрасывалъ по полу свои книги, грозилъ, что убѣжитъ изъ Петербурга куда глаза глядятъ, и кончалъ тѣмъ, что, послѣ длинной, драматической паузы, начиналъ просить у сестры прощенія и мирился съ ней на условіяхъ, еще болѣе тяжкихъ, чѣмъ до бунта. Она распредѣляла его время, она выбирала знакомыхъ, она накладывала свою руку на все, и Сергѣй Петровичъ могъ только про себя размышлять о своемъ позорномъ рабствѣ. Разъ, взбѣшенный до послѣдней степени, онъ ворвался въ комнату Честюниной и, размахивая руками и драматически заикаясь, долго не могъ успокоиться.
   -- Это какой-то просвѣщенный деспотизмъ... это... это... это, наконецъ, самое позорное рабство, когда у человѣка стоятъ надъ душой и не даютъ дохнуть. Остается связать мнѣ руки и вывести на продажу, какъ настоящаго раба...
   Увлекшись собственнымъ негодованіемъ, Сергѣй Петровичъ только теперь замѣтилъ, что на диванѣ сидитъ какой-то молодой человѣкъ и слушаетъ его съ почтительной улыбкой.
   -- Это мой двоюродный братъ Эженъ,-- отрекомендовала его Честюнина.-- Евгеній Васильевичъ Анохинъ, другими словами...
   -- Очень радъ... очень...-- бормоталъ Брусницинъ, разглядывая своими близорукими глазами Эжена.-- Это еще хорошо, что вы только двоюродный, а если бы имѣли несчастіе быть роднымъ братомъ...
   -- У меня есть сестра Катя...
   -- Катя? Позвольте, это та самая Катя, которая называетъ меня чучелой, а мою сестру чучелкой? Она теперь актриса? О, очень радъ познакомиться... Могу вамъ только позавидовать, молодой человѣкъ.
   Присутствіе Эжена какъ-то сразу успокоило Сергѣя Петровича и онъ остался даже пить чай, чего никогда раньше не дѣлалъ. Когда въ корридорѣ слышались шаги, онъ улыбался и говорилъ Честюниной вполголоса:
   -- Я увѣренъ, что это она... да. Она и вамъ устроитъ сцену, вотъ увидите...
   -- Нѣтъ, ужъ благодарю васъ. Я сейчасъ пойду и приглашу Елену Петровну пить чай вмѣстѣ съ нами.
   -- Не пойдетъ!..
   Елена Петровна, дѣйствительно, не пошла. Она сердито шагала по корридору и сказала Честюниной нѣсколько колкостей.
   -- Послушайте, Елена Петровна, вѣдь я не виновата, что вы ссоритесь съ братомъ. Поставьте себя на мое мѣсто и подумайте, что вы говорите... Потомъ, развѣ можно сердиться на Сергѣя Петровича? Это совершенный ребенокъ...
   -- Вы думаете? Ха-ха... Этотъ ребенокъ очень дурно себя ведетъ...
   Честюниной приходилось теперь играть роль посредника, когда братъ и сестра ссорились. Сначала это ее забавляло, а потомъ начало надоѣдать, какъ надоѣдаетъ повтореніе одного и того же мотива. Впрочемъ, къ ней на выручку явился совершенно неожиданно Эженъ, котораго Сергѣй Петровичъ полюбилъ съ перваго раза. Трудно было себѣ представить двухъ человѣкъ болѣе противоположнаго характера, а между тѣмъ, они отлично дополняли другъ друга. Всего удивительнѣе было то, что Эженъ не скучалъ въ обществѣ ботаника и черезъ недѣлю, самымъ серьезнымъ образомъ, заявилъ Честюниной:
   -- Маріэтта, я іюгибаю...
   -- Именно?
   -- Маріэтта, я влюбленъ въ Елену Петровну!..
   -- Поздравляю...
   -- Ты не смѣйся: я говорю серьезно. Мнѣ надоѣло вести разсѣянную жизнь, а это святая дѣвушка... Понимаешь: sainte, въ своемъ родѣ Жанна Д'аркъ.
   -- Что же, можешь сдѣлать предложеніе...
   -- А если я боюсь?.. Я могу любить только строгую женщину, которой буду бояться... А въ Еленѣ Петровнѣ именно есть то, что на меня производитъ впечатлѣніе. Ты, пожалуйста, не смѣйся... Притомъ, ты рѣшительно ничего не понимаешь въ подобныхъ дѣлахъ, хотя и продѣлала нѣкоторые научные опыты. При случаѣ, скажи Еленѣ Петровнѣ, что я того... т.-е., ты объясни все въ шутливомъ тонѣ...
   -- Перестань говорить глупости... Можно подумать, что ты собираешься занять денегъ у Елены Петровны.
   Взглянувъ въ лицо Эжену, Честюнина только всплеснула руками; она увидѣла, что онъ уже успѣлъ это устроить.
   -- Успокойся, пожалуйста, не у нея занялъ...-- объяснялъ Эженъ съ виноватой улыбкой.-- А у него, у чучела, какъ говоритъ Катя. Ну, скажи на милость, для чего ему деньги, чучелу? Совершенно излишній балластъ, притомъ я выбралъ такой моментъ, когда чучелки не было дома.
   -- Ахъ, Эженъ, Эженъ!..
   -- Подожди, я еще буду впослѣдствіи министромъ финансовъ. Вотъ увидишь... Я по натурѣ финансистъ. Кстати, Маріэтта...
   -- Ты, кажется, хочешь посвятить меня въ какую-то финансовую тайну?
   -- Неужели у тебя не найдется несчастныхъ трехъ рублей? У предковъ мнѣ кредитъ закрытъ окончательно, что я считаю прямо противоестественнымъ...
   Эженъ обладалъ способностью приставать до того, что отъ него приходилось откупаться, и Честюнина часто отдавала ему послѣдніе гроши, не разсчитывая, конечно, на возвратъ, какъ было и сейчасъ. Развѣ можно было обижаться на Эжена?
   -- Это петербургское болотное растеніе,-- охарактеризовалъ его Сергѣй Петровичъ.
   Дядю Честюнина видѣла только разъ и то мелькомъ. Старикъ сильно опустился и казался такимъ жалкимъ. У Честюниной не повернулся языкъ спросить его о домашнихъ дѣлахъ. Они постояли на тротуарѣ нѣсколько минутъ, поговорили о чемъ-то постороннемъ и разошлись. О Катѣ извѣстія получались только черезъ Эжена, который навѣщалъ сестру.
   -- Она теперь вся поглощена семейнымъ счастьемъ.-- коротко объяснялъ Эженъ.-- Да... А мужъ прекрасный человѣкъ, и я рѣшительно не понимаю, что предки имѣютъ противъ него. Восхитительный мужчина... Мы съ нимъ какъ-то вмѣстѣ ѣздили закладывать Катинъ браслетъ -- помнишь, съ сафиромъ? ну, я ему помогъ, а потомъ мы завернули къ Кюба...
   -- Что же Катя?
   -- Катя, братъ, настоящая женщина: каждый шагъ мужа для нея священенъ... Она была даже рада, что могла доставить мужу случай немного развлечься.
   

VI.

   У Бруснициныхъ по вечерамъ иногда собирались "свои", т. е. университетскіе. Большинство -- готовившіеся къ магистерскому экзамену или работавшіе надъ диссертаціей, или доценты. Это былъ свой особый мірокъ, поглощенный своими университетскими интересами. Честюнину особенно интересовали эти будущіе ученые, профессора и подвижники науки, представлявшіе собой вторую стадію студенчества. Она мысленно сравнивала этихъ университетскихъ людей съ студенческимъ міромъ и сравненіе было не въ пользу первыхъ. Здѣсь чувствовалось уже какое-то охлажденіе, интересы съужались и на первый планъ выдвигалось свое я. Карьеристами назвать ихъ было нельзя, но было что-то въ этомъ родѣ, хотя и прикрытое хорошими словами. Тамъ, въ студенческихъ кружкахъ охватывала молодая теплота, а здѣсь уже начиналась разсудочность. При случаѣ "свои" не щадили другъ друга и открывали карты: одинъ имѣлъ сильную поддержку въ знаменитомъ профессорѣ, другой прокладывалъ дорогу докладами и сообщеніями по ученымъ обществамъ, третій разсчитывалъ на выдающуюся работу -- у каждаго былъ свой методъ борьбы за ученое существованіе. Глядя на нихъ, Честюниной какъ-то не вѣрилось, что вотъ эти корректные, выдержанные молодые люди еще недавно были студентами, шумѣли по аудиторіямъ, спорили и горячились въ своемъ студенческомъ кружкѣ и, вообще, увлекались.
   -- Вы не видали, Марья Гавриловна, какъ объѣзжаютъ молодыхъ лошадей?-- объяснялъ Брусницинъ.-- То же самое... Сначала молодая лошадка брыкается, бунтуетъ, а потомъ успокоится и привыкаетъ къ своимъ оглоблямъ. У каждаго изъ насъ есть такія оглобли... Вѣроятно, теперь вы иногда критикуете и даже осуждаете насъ, университетскихъ, а придетъ время и сами будете такой же.
   -- Нѣтъ, такой не буду, Сергѣй Петровичъ. Это не значитъ, что я считаю себя какимъ-то счастливымъ исключеніем!-- просто, я не могу быть именно такой.
   -- Вы соскучились о своихъ студенческихъ кружкахъ?
   -- Да...
   Брусницинъ подумалъ и добродушно прибавилъ:
   -- Вы правы, Марья Гавриловна, съ той поправкой, что молодость не повторяется, а съ ней и молодая искренность, и порывы, и счастливая самоувѣренность, и все то, чѣмъ красна каждая весна.
   Послѣднее Честюнина уже могла провѣрить собственнымъ опытомъ. Бывая въ академіи на лекціяхъ, она уже не испытывала того волненія, какъ въ прошломъ году. Да и другія слушательницы тоже. Это было не разочарованіе и не усталость, а что-то другое, чему нельзя было подобрать опредѣленнаго названія.
   -- А вѣдь мы уже старенькія, Честюнина,-- говорила разъ Морозова, когда онѣ вмѣстѣ гуляли по корридору.-- Вонъ посмотрите на новенькихъ первокурсницъ... Какъ онѣ торопятся, суетятся, какой дѣловой видъ у каждой -- вѣдь и мы были такими же.
   Морозова разсказывала послѣднія кружковыя новости -- въ собственномъ смыслѣ новаго ничего не было, а только повторялось старое. Кстати, неизвѣстно, куда исчезъ Крюковъ. Говорятъ, что онъ совсѣмъ бросилъ академію. Впрочемъ, онъ всегда отличался легкомысліемъ и наука немного потеряла въ немъ. Геніи и бабьи пророки все въ томъ же положеніи,-- Морозова не могла обойтись безъ ядовитаго словца. Ея слова попадали въ цѣль, потому что Честюнина уже начинала чувствовать себя немного чужой среди увлекавшейся зеленой молодежи, принесшей въ столицу такой запасъ нетронутыхъ молодыхъ силъ. Это чувство особенно усилилось, когда она случайно попала въ кружокъ Бурмистрова. Тамъ было все по старому, тѣ же разговоры и тѣ же поклонницы геніальнаго человѣка. Да, все было тоже, а Честюнина слушала молодыхъ ораторовъ и думала про себя, что изъ нихъ выйдетъ лѣтъ черезъ десять. Это старческое настроеніе огорчало ее, но она не могла отъ него отдѣлаться. Неужели въ этомъ и заключается тотъ опытъ жизни, которымъ грозятъ юности всѣ старики? И онъ будетъ расти съ каждымъ годомъ, пока человѣкъ не достигнетъ той степени мудрости, когда отъ него останется одна труха. А, главное, не было уже того настроенія, которое ее охватило еще въ прошломъ году. Послѣ этого печальнаго опыта Честюнина вернулась домой въ самомъ грустномъ настроеніи и обвинила себя въ томъ старчествѣ, о которомъ говорила Морозова. Не старилась и оставалась вѣчно молодой одна наука, и Честюнина съ какимъ-то особеннымъ азартомъ накидывалась на занятія. Это былъ ея домъ, гдѣ чувствовалось такъ легко и бодро.
   Судьба Кати безпокоила Честюнину, но дѣвушка не рѣшалась отправиться на квартиру Парасковеи Пятницы, гдѣ для нея оставались еще тяжелыя воспоминанія. Сама Катя не подавала о себѣ никакихъ извѣстій, кромѣ поклоновъ, которые привозилъ Эженъ. Но незадолго до Рождества Честюнина неожиданно встрѣтила ее на улицѣ. Катя ѣхала на извозчикѣ, выскочила изъ саней и бросилась ее обнимать.
   -- Нехорошая, нехорошая...-- повторяла она.-- Развѣ можно такъ забывать сестру? Я думала, что ты умерла, вывихнула ногу или вышла замужъ за этого чучелу ботаника...
   -- Перваго и второго нѣтъ, а третьяго не будетъ...
   -- Ну, это твое дѣло. Мнѣ что-то разсказывалъ Эженъ... Ахъ, виновата, это онъ влюбленъ въ эту чучелку. Ха-ха... А знаешь я собралась въ тебѣ, Манюрочка. У меня есть очень и очень серьезное дѣло... да. Знаешь, откуда я теперь ѣду?
   -- Съ репетиціи, конечно...
   -- А вотъ и не угадала... Ѣду сейчасъ изъ редакціи одной газеты, въ которой разнесли мужа, ѣздила объясняться, но опять не застала редактора. Подозрѣваю, что онъ просто прячется. А ужъ я бы его такъ отчитала, такъ отчитала! Представь себѣ, они не признаютъ никакого таланта у Валерія... Ни-ка-ко-го!.. Какъ тебѣ это нравится?.. У Валерія нѣтъ таланта?!.
   -- Мнѣ кажется, Катя, что лучше было бы твоему мужу самому объясниться съ редакторомъ...
   -- Ахъ, ты ничего не понимаешь, Манюрочка... Во-первыхъ, всякій артистъ самолюбивъ, а во-вторыхъ, онъ и не подозрѣваетъ о моихъ хлопотахъ. Валерій ни за что на свѣтѣ не позволилъ бы такія объясненія -- онъ слишкомъ гордъ для этого. Есть, Манюрочка, благородная гордость артиста... Да. Я этого раньше совсѣмъ не понимала...
   Катя ужасно торопилась, нѣсколько разъ начинала прощаться и кончила тѣмъ, что отпустила своего извозчика и поѣхала къ Честюниной. Ей. нужно было выговориться и излить свою душу. Честюнина была очень рада ее видѣть и разсматривала такими глазами, точно Катя вернулась изъ какого-то далекаго путешествія. Катя болтала всю дорогу, смѣялась, бранила какого-то антрепренера и непремѣнно хотѣла ѣхать опять въ редакцію.
   Когда онѣ подъѣхали уже къ самой квартирѣ, Катя заявила:
   -- Манюрка, знаешь, что я тебѣ скажу?..
   -- Я слушаю...
   -- Я давно не видала тебя, а сегодня смотрю и... вѣдь ты красавица, глупая моя Манюрочка! И настоящая красавица, строгая славянка... Черты лица не совсѣмъ правильны, но это придаетъ только пикантность. Поверни немного голову... вотъ такъ... Прелесть! Чему ты смѣешься, дурочка? Вотъ спросимъ извозчика... Извозчикъ, которая барышня красивѣе?
   Извозчикъ повернулъ улыбавшееся лицо, почесалъ въ затылкѣ и проговорилъ:
   -- Которая красивѣе? А обѣ никуда не годитесь...
   -- Вотъ тебѣ разъ!.. Почему уже не годимся?
   -- Какая же красота, ежели вдвоемъ-то фунта не подымете? Главная причина, что господская кость жидка...
   Катя расхохоталась до слезъ.
   -- Вотъ это такъ анатомія: жидкая кость. А, впрочемъ, почему бы истинѣ не изрекаться устами петербургскаго Ваньки... Вотъ тебѣ, Ванька, гривенникъ на чай.
   Поднимаясь по лѣстницѣ, Катя продолжала болтать.
   -- Знаешь, Манюра, еслибъ я была мужчиной, я влюбилась бы въ тебя... И никому бы не отдала. Какіе глупые эти мужчины, вообще, и чего смотритъ твой чучелистый ботаникъ. Нужно быть окончательно слѣпымъ, чтобы упустить такую женщину... Настоящія красавицы не тѣ, у которыхъ академически правильныя лица, а тѣ, у которыхъ есть внутренняя красота. Богъ справедливъ и далъ женщинѣ красоту, чтобы пополнить кое-какіе недостатки.
   Когда онѣ вошли въ комнату, этотъ гимнъ красотѣ неожиданно превратился въ довольно непріятное объясненіе, какъ это могло быть только у Кати.
   -- Знаешь, Манюрка, у меня мелькнула счастливая мысль,-- заявила она восторженно.-- Поѣзжай ты въ редакцію и объяснись.
   -- Я?!..
   -- Да, да, именно ты... Представь себѣ положеніе редактора, когда войдетъ такая дѣвушка, какъ ты, и объяснитъ ему всю его подлость. Я увѣрена, что онъ просто не понимаетъ, что дѣлаетъ, а ты ему и объяснишь все. У тебя, знаешь, такой внушительный видъ весталки съ Выборгской стороны... Ты ему скажи, что Зазеръ-Романовъ выдающійся талантъ, что онъ скоро прогремитъ на всю Россію, что ему нужно сдѣлать только первый шагъ къ славѣ... Однимъ словомъ, ты это съумѣешь сдѣлать.
   -- Ты это, конечно, не серьезно?
   -- Совершенно серьезно...
   -- Не могу, къ сожалѣнію...
   -- Ты не можешь?.. А если я буду просить тебя на колѣняхъ?.. Если я не уйду отсюда? Я тебя сама завезу въ редакцію и подожду на тротуарѣ...
   -- Катя, ты сошла съ ума...
   -- А если отъ этого зависитъ вся моя жизнь?..
   -- Еще разъ: не могу.
   -- Нѣтъ, ты не хочешь!!.. Ты -- эгоистка, ты -- безчувственная, ты... ты... Однимъ словомъ, я тебя не хочу больше знать и отрекаюсь отъ тебя навсегда. Вотъ до чего ты меня довела, несчастная...
   Катя наговорила еще какихъ-то дерзостей, повернулась и, не прощаясь, вышла изъ комнаты. Но изъ корридора она вернулась, вспомнивъ, что позабыла хлопнуть дверью. Пріотворивъ дверь, она просунула голову и заявила:
   -- Если бы былъ Крюковъ, онъ бы все это сдѣлалъ. Вотъ тебѣ...
   Ударъ двери былъ настолько силенъ, что изъ сосѣдняго нумера показалась голова Брусницина. Онъ посмотрѣлъ на Катю удивленными глазами и спросилъ:
   -- Это вы?
   -- Да, я... т. е. не я, а дверь.
   -- Но, вѣдь, такъ можно ее и сломать...
   -- А вамъ ее жаль, т. е. дверь?.. Какой вы добрый... Вотъ дверь жалѣете, а когда человѣка преслѣдуютъ и губятъ -- вамъ все равно. Вы всѣ безчувственные... Ну, что ей стоило заѣхать въ редакцію? Я подождала бы ее на тротуарѣ... Понимаете: всего нѣсколько словъ. Но это какое-то чудовище, дѣвица безъ сердца, медицинскій препаратъ, сѣверный полюсъ въ юбкѣ, синій чулокъ... Еще никогда и никто въ жизни такъ меня не оскорблялъ! Понимаете?
   Ботаникъ смотрѣлъ на разгорячившуюся даму и ничего не могъ понять, что ее еще болѣе разозлило.
   -- Позвольте, мнѣ кажется, что я васъ гдѣ-то встрѣчалъ,-- неожиданно заявилъ онъ и улыбнулся уже совсѣмъ не къ мѣсту.
   -- Очень даже просто: я сестра вашей Марьи Гавриловны...
   -- Ахъ, да... Это вы меня называете чучеломъ, а сестру чучелкой? Да, припомнилъ... Но, позвольте, почему же вы называете Марью Гавриловну нашей?
   -- Какъ я это объясню вамъ, когда вы, все равно, ничего не поймете...
   -- Вы думаете, что не пойму?
   -- Я убѣждена... Идите и скажите вашей Марьѣ Гавриловнѣ, что она просто дрянь и больше ничего. Идите сейчасъ... Что же вы стоите?
   -- Позвольте... Я все-таки ничего не понимаю, сударыня.
   Въ отвѣтъ послышался истерическій плачъ. Брусницинъ взялъ Катю за руку и повелъ къ себѣ въ комнату.
   -- Вы успокойтесь, ради Бога,-- уговаривалъ онъ.-- Выпейте воды... Если Марья Гавриловна не могла вамъ помочь, такъ, можетъ быть, это могу сдѣлать я. Во всякомъ случаѣ, не слѣдуетъ падать духомъ...
   Катя сидѣла на "учономъ креслѣ" у письменнаго стола, пила воду, плакала и довольно безсвязно передала, въ чемъ дѣло. Брусницинъ слушалъ ее, поднявъ брови и никакъ не могъ припомнить, что нужно сдѣлать еще, когда дама плачетъ.
   -- Послушайте, сударыня, отчего вы мнѣ не объяснили всего сразу? Да я самъ съѣзжу въ редакцію и переговорю... Знаете, мнѣ не разъ случалось имѣть такія объясненія... гм... да... Да поѣдемте хоть сейчасъ. Впрочемъ, нѣтъ, у васъ лицо заплаканное...
   -- Вы -- благородный человѣкъ, единственный благородный человѣкъ...
   Эта трогательная сцена была нарушена появленіемъ "чучелки". Елена Петровна очень строго посмотрѣла на Катю, а когда братъ заявилъ о своемъ намѣреніи ѣхать въ редакцію -- только пожала плечами.
   -- Вы меня презираете?-- какъ-то по дѣтски спрашивала ее Катя.
   -- Я? Я васъ вижу во второй разъ и совсѣмъ не знаю,-- съ леденящей холодностью отвѣтила Елена Петровна.
   

VII.

   Это было довольно курьезное путешествіе. Катя страшно торопилась и поперемѣнно называла Брусницина то Сергѣемъ Петровичемъ, то Петромъ Сергѣичемъ. Она.раза два успѣла разсказать о неблагородномъ поступкѣ Честюниной, обругала того же неизвѣстнаго антрепренера и кончила тѣмъ, что, когда они подъѣзжали къ редакціи, изъявила скромное желаніе съѣсть порцію мороженаго.
   -- Нѣтъ, мы сначала кончимъ дѣло,-- протестовалъ Брусницинъ.
   Редакція газеты "Уголекъ" помѣщалась недалеко отъ Невскаго, и Катя осталась дожидаться на извозчикѣ. Ей показалось, что прошла цѣлая вѣчность, пока чучело велъ переговоры. Когда онъ вышелъ на подъѣздъ, она заявила:
   -- Ѣдемте къ Филиппову пить кофе... У меня вся душа замерзла. Вы все устроили?
   -- Да... т. е. переговорилъ. Редакторъ былъ очень любезенъ и далъ объясненіе по существу. Представьте себѣ, онъ прежде всего спросилъ меня, что видѣлъ ли я вашего мужа на сценѣ, и я очутился въ самомъ неловкомъ положеніи...
   -- И вы не нашлись что-нибудь солгать? Ахъ, Боже мой...
   -- Но, вѣдь, я не знаю даже его амплуа?
   -- Гамлетъ, Карлъ Мооръ, "Бѣдность не порокъ", "Двѣ сиротки"...
   -- А потомъ редакторъ объяснилъ мнѣ, что... извините... что у вашего мужа никакого таланта нѣтъ, а только однѣ претензіи.
   -- Это онъ изъ зависти... Противъ мужа ведутъ интригу и всѣ газеты подкуплены. Я такъ и знала... да. Но это все равно, Петръ Сергѣичъ... Вы, вѣдь, тоже хотите кофе?..
   Мысль о кофе теперь заслоняла рѣшительно всѣ остальныя благородныя побужденія, и Катя даже не могла разсердиться по настоящему на жестокаго редактора. Выпивъ кофе, она пришла въ свое обычное благодушное настроеніе и весело проговорила:
   -- Сергѣй Петровичъ, вы, вѣроятно, считаете меня сумасшедшей...
   Онъ добродушно улыбнулся, и Катѣ сдѣлалось совсѣмъ весело. А, вѣдь, онъ славный, чучело... Брусницинъ приходилъ къ тому же заключенію, любуясь своей красивой дамой. Какъ она была хороша сейчасъ, эта милая взбалмошная Катя. Сколько подзадоривающей наивности, веселья, непосредственности.-- она не жила, а горѣла. Брусницину хотѣлось ей еще помочь въ чемъ-нибудь, утѣшить, защитить и опять любоваться этимъ чуднымъ женскимъ лицомъ съ дѣтскими глазами. Ему доставляло наслажденіе смотрѣть, какъ она ѣла пирожное, какъ брала свою чашку кофе, какъ поправляла выбивавшіеся изъ подъ шапочки волосы и смѣялась отъ каждаго движенія, точно вся состояла изъ одного веселья.
   -- Я была такъ голодна, что готова была съѣсть Исакіевскій соборъ,-- смѣялась Катя, кончая кофе.-- А вотъ съѣла три пирожка, и больше не могу... Не правда ли, какъ странно устроенъ человѣкъ?
   -- О, да... очень странно.
   -- Вы меня проводите немного, Петръ Сергѣичъ?
   -- Съ величайшимъ удовольствіемъ.
   Катя смотрѣла на него улыбавшимися глазами и наслаждалась своей силой. Да, она уже чувствовала его въ своей власти и ей еще хотѣлось заставить его что-нибудь сдѣлать такое, чего онъ никогда не дѣлалъ. Они вышли изъ булочной подъ руку, какъ хорошіе старые знакомые, и чучело былъ счастливъ, чувствуя, какъ она крѣпко опирается на его руку.
   Они шли по Невскому, и Катя останавливалась передъ каждымъ магазиномъ. По пути она успѣла разсказать, какъ случайно познакомилась съ своимъ мужемъ, чего ей стоило уйти изъ отцовскаго дома, какъ ее любитъ мужъ, какъ онъ будетъ любить ее еще больше, когда она сдѣлается знаменитой артисткой и т. д., и т. д.
   -- Ахъ, цвѣты!.. Боже мой, сколько цвѣтовъ, Сергѣй Петровичъ... Если бы вы знали, какъ я люблю цвѣты. Они, вѣдь, походятъ на женщинъ и такъ же скоро вянутъ. Если бы они могли говорить... Мнѣ кажется, что въ каждомъ цвѣточкѣ скрыто что-то таинственное, какая-то быстропроходящая тайна, и мнѣ хочется сказать за него: "Любуйтесь мной -- я скоро умру"... Потомъ мнѣ хочется иногда плакать, когда я держу цвѣты въ рукахъ. Вы не знаете, почему?
   Онъ не зналъ, и ея рука сдѣлала нетерпѣливое движеніе.
   -- Какъ же вы не знаете, когда это уже ваша область, т. е. ботаника? Чему же вы учитесь?
   Онъ повелъ ее въ магазинъ, выбралъ букетъ бѣлыхъ цвѣтовъ и молча поднесъ ей. Катя покраснѣла отъ восторга и спрятала свое счастливое лицо въ цвѣтахъ. Когда они выходили изъ магазина, она проговорила съ грустью:
   -- Почему вы выбрали бѣлые цвѣты? Они напоминаютъ о смерти...
   -- Можно перемѣнить.. Вернемтесь.
   -- О, нѣтъ... Это судьба, а противъ судьбы нельзя идти.
   Усаживая Катю на извозчика, Брусницинъ сказалъ какимъ-то виноватымъ голосомъ.
   -- Если вамъ, Екатерина Васильевна, что-нибудь будетъ нужно -- я всегда въ вашимъ услугамъ...
   -- Вы это серьезно? да?-- печально отвѣтила она.-- Вѣроятно, у меня такой видъ, какъ у человѣка, который будетъ нуждаться въ чужой помощи?..
   Когда Катя скрылась въ живомъ потокѣ двигавшихся по Невскому экипажей, Брусницинъ не зналъ, что ему дѣлать. Онъ стоялъ и улыбался, еще полный полученными впечатлѣніями. Странно, что онъ старался представить ея лицо и не могъ -- оно точно испарилсь. Но ея голосъ и смѣхъ еще стояли въ его ушахъ, точно длекое эхо, и онъ даже прислушивался къ нему. Куда мчатся эти экипажи? куда бѣжитъ по панели публика? почету началъ падать легкій снѣжокъ? Онъ стоялъ и боялся щвельнуться, чтобы не потерять что-то такое хорошее и молодое, что его наполняло сейчасъ. А тутъ еще мысль о Васильевскомъ Островѣ, гдѣ сестра ждетъ его обѣдать... Это уже была проза.
   -- Извозчикъ...
   -- Куда прикажете, господинъ?
   -- На Выборгскую...
   Брусницинъ опомнился, только когда они выѣхали на Неву. Извозчикъ, кажется, сошелъ съ ума...
   -- Вѣдь я тебя на Васильевскій рядилъ?
   -- Никакъ нѣтъ... На Выборгскую, господинъ.
   -- Ты ошибаешься... Поворачивай на Васильевскій.
   Всю дорогу Брусницинъ думалъ о Катѣ и улыбался. Какая милая послѣдовательность: мороженое, кофе, пирожки, цвѣты... А какъ она хорошо говорніа о цвѣтахъ? Не правда ли? И потомъ эта мысль о смерти... Ему вдругъ сдѣлалось ее жаль, жаль именно такой, какой она сегодня была -- вѣдь она тоже цвѣтокъ. "Любуйтесь мной -- я скоро умру"... А всего удивительнѣе то, что скажи то же самое, что говорила она -- скажи другой, вышло бы и нелѣпо, и глупо, и смѣшно.
   -- Не правда ли, какъ странно устроенъ человѣкъ?-- подумалъ онъ ея фразой.
   Черезъ три дня Брусницинъ получилъ удивительнѣйшее письмо, какое только доставлялъ когда-нибудь петербургскій почтамтъ:
   "Возлюбленный (такъ назівали другъ друга первые христіане, и если Вамъ будетъ угодно когда-нибудь писать мнѣ, то пишите: "возлюбленная", но только не сестра -- у васъ есть сестра и я не желаю повѣряться), бѣлые цвѣты завяли... Я сегодня плакала надъ ними (причины неизвѣстны). Потомъ мнѣ захотѣлось написать Вамъ, но я рѣшительно не знаю, о чемъ писать. Еще потомъ: я эти дни много думала о Васъ. Ахъ, какъ хорошо думала... Есть такія хорошія -- хорошія мысли, которыя трудно назвать словами. Какъ вы опишете розовый или синій цвѣтъ слѣпому? Собственно это были не мысли, а настроеніе... я чувствую себя добрѣе, лучше и чище, когда такое настроеніе овладѣваетъ мной. Есть высшій обиходъ мыслей и чувствъ, доступный только избранникамъ, есть высшія отношенья, предъ которыми все остальное блекнетъ, какъ Ваши бѣлые цвѣты. А я такъ ими любовалась и думала о томъ, какъ хорошо Вы тогда меня жалѣли, т. е. когда я уѣхала. Отчего я знаю послѣднее? Я въ высшей степени суевѣрна, и у меня есть постоянно какое-нибудь роковое предчувствіе -- это уже область мистической мнительности. Жму Вашу руку, возлюбленный. Ядовитый болотный цвѣточекъ Катя".
   Въ припискѣ стояло: "Знаете, цвѣты счастливѣе насъ, потому что не знаютъ самаго ужаснаго чувства -- скуки... Конечно, это кто-то сказалъ до меня, но, право, я сама это придумала".
   Брусницинъ перечиталъ это сумасшедшее письмо десятки разъ и находилъ въ немъ все новый смыслъ. Потомъ, онъ ни слова не сказалъ о немъ сестрѣ -- это, кажется, былъ еще первый примѣръ его братской неискренности. Что-то мѣшало быть ему откровеннымъ даже съ ней, съ этимъ добрымъ геніемъ, а затѣмъ у него явилось желаніе остаться одному, съ глазу на глазъ только съ самимъ собою. Брусницинъ носилъ письмо постоянно съ собою, какъ талисманъ и потихоньку перечитывалъ его среди своихъ занятій. Ему тоже хотѣлось написать Катѣ, и онъ тоже не зналъ, что ей писать. Не малымъ препятствіемъ для осуществленія этого намѣренія служило и то, что письмо могло попасть въ руки погибавшаго великаго артиста. Оставалось думать о Катѣ и смутно чего-то ожидать. Послѣднее было безуміемъ, и Брусницинъ начиналъ провѣрять состояніе своихъ умственныхъ способностей.
   Настроеніе получалось, во всякомъ случаѣ, мучительное по своей полной безвыходности. Но изъ него вывело неожиданно новое письмо Кати, полученное ровно черезъ недѣлю. "Пользуюсь правомъ, которое Вы мнѣ дали",-- писала она:-- "и обращаюсь къ Вамъ, возлюбленный, съ требованіемъ, чтобы Вы были сегодня вечеромъ бъ той самой булочной Филиппова, гдѣ мы пили тогда кофе. Я пріѣду ровно въ восемь часовъ вечера".
   Брусницинъ, конечно, былъ тамъ, и, конечно, Елена Петровна ничего не знала объ этомъ нарушеніи добрыхъ нравовъ -- больше, онъ почему-то счелъ нужнымъ прямо обмануть ее, сказавъ, что отправляется въ какое-то ученое засѣданіе. Для чего онъ сдѣлалъ послѣднее -- меньше всего могъ объяснить онъ самъ. Катя заставила подождать себя цѣлыхъ полчаса.
   -- Какъ вы добры, Сергѣй Петровичъ,-- говорила она, крѣпко пожимая его руку.
   Она была блѣдна и чѣмъ-то встревожена. Присѣвъ къ столику и не снимая перчатокъ, она проговорила безъ всякихъ предисловій:
   -- Что бы вы сказали, если бы вмѣсто сегодняшняго письма къ вамъ явилась я сама... и со всѣмъ багажемъ?
   -- Что такое случилось?
   -- Меня удержалъ только страхъ предъ вашей милой чучелкой, которая выгнала бы меня въ шею... Я ушла отъ мужа, и мнѣ некуда дѣваться. Рѣшительно некуда... Къ отцу я не могу вернуться, Манюрку ненавижу, близкихъ знакомыхъ нѣтъ.....
   -- Я позволю нескромный вопросъ...
   -- Почему я ушла отъ мужа? Отвѣтъ не новъ и кратокъ: негодяй... Чтобы убѣдиться въ этомъ маленькомъ словѣ, мнѣ нужно было полгода.
   -- Послушайте, Екатерина Васильевна, вы человѣкъ увлекающійся и, вѣроятно, преувеличиваете... Да, это бываетъ.
   -- Нѣтъ, все кончено!..
   -- Выслушайте меня... Вы раздражены, волнуетесь, преувеличиваете и дѣлаетесь несправедливыми...
   -- Очень благодарна...
   -- Вотъ видите: вы даже на меня сердитесь, хотя я желаю вамъ только добра. Хотите, я самъ съѣзжу къ вашему мужу и переговорю съ нимъ...
   -- Онъ васъ убьетъ... Вы его не знаете: онъ всѣхъ убьетъ.
   Послѣ нѣкоторыхъ переговоровъ Катя согласилась, чтобы Брусницинъ съѣздилъ къ мужу. Какъ оказалось, все дѣло вышло изъ-за ревности. Великій артистъ поцѣловалъ за кулисами какую-то хористку, и Катя это видѣла собственными глазами. Положимъ, что за кулисами многое позволяется, и мужъ объяснялъ, что это простой братскій поцѣлуй, но Катя предвидѣла въ будущемъ повтореніе такихъ братскихъ чувствъ.
   Они сговорились встрѣтиться черезъ полтора часа здѣсь же, и Брусницинъ поѣхалъ на Выборгскую Сторону. Его встрѣтила Парасковея Пятница.
   -- Мнѣ бы нужно видѣть г. Зазеръ-Романова,-- заявилъ Брусницинъ.
   -- А для чего его вамъ нужно?
   -- Позвольте мнѣ не отвѣчать на такой вопросъ...
   Парасковея Пятница обидѣлась и молча указала на дверь.
   Любопытство было однимъ изъ недостатковъ Парасковеи Пятницы и поэтому она осталась въ корридорѣ. Она, какъ охотничья собака, чутьемъ слышала, что гость явился не спроста и почему-то его появленіе связала сейчасъ же съ исчезновеніемъ Кати. У женщинъ своя логика. И, дѣйствительно, скоро послышался крупный разговоръ, причемъ упоминалось имя Кати.
   -- Я удивляюсь одному, почему именно вы явились посредникомъ?-- съ гордостью спрашивалъ артистъ.-- Кто далъ вамъ такое право?
   -- Я самъ предложилъ Екатеринѣ Васильевнѣ... Но я тутъ не причемъ и дѣло совсѣмъ не во мнѣ.
   -- Позвольте, я могу толіво удивляться вашей смѣлости... Вы, кажется, считаете меня за дурака, милостивый государь? Какое вамъ дѣло дѣ того, цѣловалъ я или не цѣловалъ кого-нибудь за кулисами, и почему именно я долженъ давать объясненія именно вамъ?
   Объясненіе было бурное, т. е. горячился артистъ, а гость оставался спокойнымъ, кахъ рыба. Потомъ послѣдовало какое-то соглашеніе, и они вышли вмѣстѣ, такъ что Парасковея Пятница имѣла полное основаніе удивляться и приняла гостя за режиссера.
   -- Въ сущности, конечно, всегда нужно уступать женщинѣ...-- говорилъ артистъ, когда они садились на извозчика.
   -- Непремѣнно...-- подтверждалъ Брусницинъ.-- Она ждетъ насъ въ булочной, и вы извинитесь. Развѣ это трудно сдѣлать?
   -- Гм... Что же, я, собственно говоря, всегда готовъ... да...
   

VIII.

   Зима пролетѣла совершенно незамѣтно. Честюнина усиленно готовилась въ экзамену за первые два курса и невольно подводила итоги своимъ знаніямъ, что приводило ее въ отчаяніе. Въ сущности, она, какъ и другія, хорошенько ничего не знала, а только нахватала вершковъ. Особенно огорчали ее практическія занятія анатоміей, химіей и гистологіей,-- не хватало времени, а каждая наука была, интересна сама по себѣ. Ей особенно нравился профессоръ гистологіи Бобровъ, энергичный, умный и суровый человѣкъ -- послѣднее, впрочемъ, относилось къ ихъ женскимъ курсамъ, а студенты на него не жаловались. А какъ онъ увлекательно читалъ свои лекціи... Одна такая лекція, въ которой онъ говорилъ о знаменитомъ французскомъ ученомъ Биша, навсегда осталась у нея въ памяти. Недоразумѣнія происходили, главнымъ образомъ, на практическихъ занятіяхъ, когда Бобровъ дѣлался особенно требовательнымъ и даже разносилъ курсистокъ за небрежную работу съ микроскопомъ. Когда онъ появлялся, многія бросали свои препараты. Другая лекція, которая произвела на Честюнину еще болѣе сильное впечатлѣніе, была по химіи и случайно читалъ ее академикъ Зиминъ. Рѣчь шла о водородѣ, какъ о металлѣ въ газообразномъ состояніи. Старикъ ученый говорилъ о водородѣ съ такимъ увлеченіемъ, больше -- съ какой-то страстной любовью, говорилъ просто и вмѣстѣ картинно. Одна такая лекція стоила цѣлаго курса, потому что давала методъ. Одно -- быть ученымъ, а другое -- умѣть передать свои знанія слушателямъ. Эти двѣ лекціи произвели глубокое впечатлѣніе на Честюнину и послужили поворотнымъ пунктомъ въ ея жизни. Онѣ являлись для нея чѣмъ-то вродѣ приговора. Да, ея жизнь была здѣсь и нигдѣ больше, и она чувствовала себя глубоко счастливой, и главное, спокойной, какъ человѣкъ, застраховавшій свою жчзнь.
   Черезъ Бруснициныхъ Честюнина, какъ мы уже говорили, познакомилась съ университетскими начинающими учеными, къ которымъ первое время относилась немного скептически. Недавнее студенчество въ нихъ быстро вывѣтривалось, замѣняясь новыми стремленіями, интересами и задачами. Тутъ уже не было молодыхъ увлеченій, охватывавшихъ цѣлый міръ, горизонтъ съужался и цѣли были яснѣе, ближе и понятнѣе. Каждый работалъ въ своемъ маленькомъ уголкѣ и эта работа постепенно заслоняла все остальное. Это былъ своего рода ученый искусъ, черная работа, а горизонты только предчувствовались еще впереди. Типичнѣйшимъ представителемъ этой молодой науки оставался все-таки Брусницинъ. Онъ долженъ былъ кончить свою работу къ веснѣ, но почему-то не кончилъ, что волновало и мучило Елену Петровну.
   -- Я просто не узнаю брата,-- жаловалась она Честюниной.-- Какой-то онъ странный... Вообще, не понимаю.
   Въ первое время Елена Петровна относилась къ Честюниной какъ-то подозрительно, по крайней мѣрѣ такъ ей казалось, но это чувство изгладилось и замѣнилось другимъ. Честюнина, въ свою очередь, очень полюбила эту выдержанную строгую дѣвушку, въ которой каждое чувство, каждую мысль и каждое движеніе отличались необыкновенной цѣльностью. Елена Петровна не выносила никакой фальши и только страдала, когда слышала что-нибудь въ этомъ родѣ. У нея постепенно развивался спеціально женскій пессимизмъ и терялась живая вѣра въ людей. Міръ представлялся ей въ какомъ-то туманѣ, точно окутанный флеромъ. Зачѣмъ люди злы, несправедливы, порочны? И какъ все просто, если бы люди не лгали, не обманывали другъ друга и не дѣлали зло. Вѣдь это совсѣмъ не такъ трудно, потому что требуются только отрицательныя достоинства.
   Интереснѣе всего были моменты, когда Елена Петровна обрушивала все свое негодованіе на Эжена, какъ живое олицетвореніе всевозможнаго зла. Происходили удивительныя сцены, которыя смѣшили Честюнину до слезъ. Эженъ выслушивалъ все съ джентльменскимъ терпѣніемъ и возражалъ съ самой изысканнѣйшей вѣжливостью, т. е. даже не возражалъ, а позволялъ себѣ говорить "послѣднее слово подсудимаго".
   -- Мужчина самое грубое существо, вѣрнѣе -- замаскированный звѣрь,-- обличала Елена Петровна съ методичностью и хладнокровіемъ опытнаго прокурора.-- Въ душѣ всѣ мужчины относятся къ намъ съ глубокимъ презрѣніемъ, а ихъ увлеченія только вспышки самого грубаго эгоизма. Начать съ того, что они не признаютъ въ насъ человѣка, а только милую, болѣе или менѣе забавную игрушку. Женщина имѣетъ цѣну, только пока она молода и красива... Будь она геніемъ и на нее никто не взглянетъ, если она не красива.
   -- А женщины?
   -- Женщины неизмѣримо выше... Онѣ цѣнятъ больше всего умъ, талантъ, энергію, убѣжденія -- вообще, проявленіе генія въ той или другой формѣ.
   -- Елена Петровна, если бы женщинѣ представилось выбрать между двумя мужчинами, приблизительно, равноцѣнными по нравственнымъ достоинствамъ, но отличавшимися физическими качествами -- полагаю, что преимущество было бы на сторонѣ болѣе красиваго и молодого...
   -- Само собой разумѣется...
   -- Ergo?..
   -- Ergo, всякое безобразіе и даже старость есть результатъ тѣхъ пороковъ, какимъ мужчины предаются съ момента своей юношеской самостоятельности. Мнѣ даже дѣлается страшно, когда я начинаю думать на эту тему... Начинаешь не вѣрить даже самой себѣ.
   -- Значитъ, вы отрицаете даже возможность исправленія?
   -- Совершенно... Всякое исправленіе предполагаетъ собственное желаніе исправиться, а именно этого и не достаетъ вамъ всѣмъ, Эженъ. Вы когда-нибудь, напримѣръ, задумывались, что вы такое?
   -- Т. е. какъ задумываться? Гм... Конечно, каждый человѣкъ думаетъ о себѣ...
   -- Я хочу сказать о вашихъ недостаткахъ.
   -- Ахъ, да... Но это старая исторія, какъ міръ. Къ сожалѣнію, Елена Петровна, я не могу вамъ представить нѣкоторыхъ соображеній по психологіи порока. Вѣдь, по своему существу, порокъ совсѣмъ ужъ не такъ дуренъ...
   -- Замолчите, несчастный!..
   -- Вотъ видите, съ вами нельзя говорить серьезно.
   Елена Петровна говорила Эжену очень рѣзкія вещи и удивлялась, что какъ-то не можетъ разсердиться на него по настоящему. Это уже былъ несомнѣнный признакъ слабости и, оставшись одна, она дѣлала строгій выговоръ самой себѣ. Въ сущности, этого испорченнаго мальчишку не слѣдуетъ пускать въ комнату, не то, что разговаривать съ нимъ, а тѣмъ болѣе -- спорить. А съ другой стороны въ немъ была какая-то такая безобидная наивность, которая совершенно обезоруживала. Если бы онъ получилъ другое воспитаніе и не вращался въ испорченной средѣ разныхъ шелопаевъ, право, изъ него могъ бы выйти совсѣмъ недурной человѣкъ. Отсюда уже логически самъ собой вытекалъ вопросъ объ исправленіи Эжена, и Елена Петровна иногда думала объ этомъ.
   Разъ, во время одного спора съ Эженомъ, Елена Петровна почувствовала на себѣ пристальный, наблюдающій взглядъ Честюниной и смутилась до того, что даже покраснѣла. Потомъ ей начало казаться, что Честюнина какъ-то особенно къ ней ласкова и что она что-то такое знаетъ, чего не рѣшается высказать прямо. Послѣдняго она и желала, и боялась. Послѣднее случилось неожиданно, когда онѣ ѣхали куда-то на извозчикѣ.
   -- Елена Петровна, вы никогда не любили?-- спросила Честюнина, продолжая какую-то свою мысль.
   Елена Петровна вздрогнула и даже отодвинулась отъ нея, а потомъ отвѣтила рѣшительнымъ тономъ:
   -- Нѣтъ... И не потому, что это не стоитъ, а такъ, какъ-то, линія не выходила. Просто, было некогда...
   Честюнина подумала и продолжала:
   -- По моему, нѣтъ ничего печальнѣе на свѣтѣ, какъ эта хваленая любовь... Обиднѣе всего то, что это все-таки самый рѣшительный моментъ въ жизни каждаго, и именно въ такой рѣшительный моментъ человѣкъ теряетъ и душевное настроеніе, и самообладаніе и, вообще, дѣлается невмѣняемымъ. Когда я встрѣчаю влюбленную парочку, мнѣ дѣлается впередъ больно...
   

IX.

   Настоящее веселье приходитъ тогда, когда его совсѣмъ не ждутъ. Честюнина совершенно не думала о томъ, какъ проведетъ лѣто -- приходилось сдавать трудные экзамены за два курса и было не до размышленій о будущемъ. Правда, когда пахнуло больной петербургской весной, явилось смутное желаніе какой-то воли, простора и свѣжаго воздуха. Кругомъ всѣ говорили о переѣздѣ на дачу, о счастливыхъ лѣтнихъ уголкахъ, "о блаженной жизни первыхъ человѣковъ" вообще, какъ выражался Эженъ. Только у Бруснициныхъ не было ничего подобнаго. Увы! диссертація не была кончена, и Елена Петровна глухо молчала, когда слышались лѣтніе разговоры. Честюнина понимала, что Сергѣю Петровичу предстояло провести цѣлое лѣто въ Петербургѣ -- это было наказаніе за легкомысленное поведеніе зимой.
   -- Мнѣ Елена Петровна пропишетъ эпитимію...-- сообщилъ Сергѣй Петровичъ по секрету Честюниной.-- Буду искушать свою грѣшную душу лѣтней пылью, жаромъ и духотой въ предѣлахъ Васильевскаго Острова. Ce que femme veut -- Dieu le veut.
   -- И вы впередъ покорились своей судьбѣ?
   -- А что сдѣлаешь съ женщиной? Мнѣ-то все равно, пожалуй, гдѣ ни сидѣть, а жаль ея... Она-то изъ-за чего будетъ чахнуть все лѣто? А вы куда?
   -- Никуда...
   Когда экзамены кончились, Честюниной очень хотѣлось увидать дядю. Ей было жаль старика, который не смѣлъ къ ней показаться. Еленѣ Ѳедоровнѣ угодно было ревновать его къ родной племянницѣ... Эженъ бывалъ въ послѣднее время очень рѣдко -- у него тоже были экзамены.
   -- Предки собираются заграницу,-- объяснилъ онъ какъ-то.-- Меня мутерхенъ тоже хочетъ тащить съ собой, а я...
   -- Ты влюбленъ въ Елену Петровну?..
   -- Да... я уже объяснялъ тебѣ, Марьэтта, что именно такого сорта женщины мнѣ и нравятся: строгая, неподступная, карающая, неумолимая и жестокая. Я жажду сладкаго рабства... Впрочемъ, у меня это въ крови отъ предковъ: папахенъ несетъ иго всю жизнь. Собственно говоря, я не завидую старику и предчувствую, что устроюсь еще похуже. Представь себѣ меня мужемъ Елены Петровны... Если она такъ скрутила любезнаго братца, то что она сдѣлаетъ изъ мужа -- страшно подумать! И все-таки я ее люблю, и меня такъ и тянетъ къ ней, какъ робкаго путешественника тянетъ заглянуть на дно пропасти.
   -- Эженъ, устрой мнѣ свиданіе съ предкомъ... Мнѣ его хочется видѣть передъ отъѣздомъ. Я хотѣла ему написать, но...
   -- Боже тебя сохрани! Мутерхенъ всѣ письма ревизуетъ... Я много страдалъ изъ-за этого скромнаго занятія. Да, такъ я устрою тебѣ свиданіе, а ты... услуга за услугу... гм...
   -- Именно?
   -- Видишь ли, самъ я не рѣшаюсь, а ты, какъ будто шутя, переговори съ Еленой Петровной... Понимаешь? Что бы она сказала, если бы я... гм...
   Честюнина смѣялась до слезъ, слушая это робкое призваніе неопытнаго юноши. Эженъ даже обидѣлся.
   -- Чему же ты смѣешься, Марьэтта?! Нисколько не смѣшно... Я говорю совершенно серьезно. Знаешь, я и имя придумалъ: Эллисъ... Вѣдь красиво? Вотъ ты ничего не замѣчаешь, а когда мы пьемъ вмѣстѣ чай, я смотрю на нее и повторяю: "Эллисъ... милая Эллисъ... сердитая Эллисъ... дорогая, чудная, божественная Эллисъ!.." Если бы она только подозрѣвала, какъ я ее называю... ха-ха!.. А потомъ, какой я сонъ надняхъ видѣлъ...
   -- Чего же тебѣ еще нужно?.. Кажется, ты достигъ уже вершины возможнаго на землѣ счастья...
   -- Марьэтта, ты смѣешься надъ самымъ святымъ чувствомъ... Я буду умолять тебя на колѣняхъ: переговори съ ней... Т. е. не говори прямо -- это глупо называть вещи своими именами, а такъ, попытай... Она говоритъ обо мнѣ?
   -- Да, и очень часто... Удивляется, что ты такой шалопай.
   -- Боже мой, какъ я счастливъ!.. Вниманіе погубило первую женщину...
   Свиданіе состоялось вечеромъ въ Румянцевскомъ скверѣ, куда Анохинъ явился съ портфелемъ. Дома онъ сказалъ, что ѣдетъ въ какую-то коммиссію. Старикъ сильно измѣнился и смущенно проговорилъ:
   -- Маша, ты, конечно, догадываешься, почему я не бываю у тебя... Глупѣе положенія трудно придумать. Помнишь, какъ въ прошломъ году мы мечтали это лѣто провести въ Сузумьи? А я долженъ тащиться заграницу, въ какой-то дурацкій Франценбадъ... Еще разъ глупо и нелѣпо. Ты, конечно, ѣдешь на лѣто домой?
   -- Мнѣ очень-бы хотѣлось, дядя, но...
   -- Гм... да... понимаю. Катя мнѣ разсказывала... Да, пожалуй, дѣйствительно, не совсѣмъ удобно. Эти романы между друзьями дѣтства всегда такъ кончаются... А если онъ хорошій человѣкъ, Маша?
   -- Я его не люблю, дядя... и никого не люблю. Да, кажется, и не въ состояніи кого-нибудь любить...
   -- Ну, это, положимъ, пустяки...
   -- Нѣтъ, совершенно серьезно. И я такъ счастлива быть только самой собой... Что хочу, то и дѣлаю, и никому не даю ни въ чемъ отчета. Худо -- мое, хорошо -- мое...
   -- Но, вѣдь, это скучно, Маша?..
   -- Нисколько...
   Старикъ подумалъ, взялъ ее за руку и проговорилъ:
   -- И не выходи замужъ... да. Самое благоразумное... У тебя есть святое дѣло, которое наполнитъ всю жизнь. Я понимаю...
   -- Дѣло дѣломъ, дядя, но я убѣдилась въ томъ, что нужно имѣть особую натуру для, такъ-называема го, семейнаго счастья. А у меня именно этого и не достаетъ... Вѣдь это величайшее счастье быть одинокимъ!..
   Анохинъ посмотрѣлъ на племянницу невѣрящими глазами и тяжело вздохнулъ. Господи, если бы ему отвѣтила этими словами его собственная дочь?.. Чего бы онъ не далъ? Старая отцовская рана раскрылась, все то, что молчалось и только думалось.
   -- Маша, гдѣ Катя? тихо спросилъ старикъ какимъ-то не своимъ голосомъ.-- Она мнѣ зимой послала записку съ Эженомъ... Мнѣ кажется, что она не нормальна. Ты ее давно видѣла?
   -- Не особенно давно... Если въ ней есть что ненормальное, такъ это то, что она теперь замужняя женщина.
   Старикъ схватился за голову и глухо застоналъ.
   -- Замужняя женщина? О, Господи...
   Въ слѣдующую минуту онъ схватилъ Честюнину за руку и тихо проговорилъ:
   -- Я все пережилъ, Маша... Для меня сейчасъ Катя, какъ покойница... да, живая покойница. Я знаю ея характеръ и знаю, что ко мнѣ она не обратится никогда, что бы съ ней ни было. Она придетъ къ тебѣ въ минуту горя... Маша, заклинаю тебя всемъ святымъ, не оставляй ея!.. Что нужно -- я все сдѣлаю для нея, но только, чтобы объ этомъ никто не зналъ, а всѣхъ меньше сама Катя... Вотъ я сейчасъ сказалъ, что она умерла для меня, и совралъ: для отца съ матерью дѣти не умираютъ. И мнѣ все кажется, что она придетъ ко мнѣ -- нѣтъ, не придетъ, а вспомнитъ. Я даже во снѣ слышу ея голосъ... Она мнѣ все кажется маленькой, безпомощной, и я все ее защищаю отъ чего-то...
   -- Что же я должна дѣлать, дядя?
   -- Все, что нужно... А, главное, не оставляй ея. Ты мнѣ дашь честное слово, Маша... Я тебѣ только одной вѣрю, какъ простой и хорошей русской дѣвушкѣ.
   -- Я и безъ твоей просьбы, дядя, все сдѣлала бы... Ты меня, наконецъ, обижаешь.
   -- Нѣтъ, мнѣ нужно слышать отъ тебя честное слово... Да?
   -- Честное слово, дядя... Я люблю Катю, какъ родную сестру. Она хорошая...
   -- Хорошая? Вотъ въ этомъ и вся ея бѣда... Вся хорошая... Какъ отецъ, я могу ошибиться, быть пристрастнымъ, но, Боже! какъ я ее люблю... Я постоянно думаю о ней, вижу ее...Да нѣтъ, что тутъ говорить... Такихъ и словъ нѣтъ, Маша.
   Они разстались очень грустно. Анохинъ начиналъ нѣсколько разъ прощаться и что-то припоминалъ еще.
   -- Она любитъ конфекты, Маша... ты какъ будто отъ себя приноси ей...
   -- Хорошо.
   -- Потомъ... да... Ахъ, да, она любитъ разныя тряпки... Роскоши я не выношу, но... Если ей что-нибудь нужно... да... Однимъ словомъ, сдѣлай все, Маша.
   Старикъ ушелъ изъ сквера, пошатываясь, какъ пьяный. Честюнина проводила его со слезами. Какой чудный, хорошій, простой старикъ... Вѣдь такой любви нѣтъ цѣны, и если бы Катя могла когда-нибудь понять ее. У Честюниной оставалось какое-то недовѣріе къ Катѣ... Слишкомъ было много въ ней совсѣмъ неудобныхъ порывовъ, подкупавшихъ яркостью красокъ, но все это были минутныя вспышки, и нельзя было поручиться за слѣдующій день.
   Вопросъ о лѣтѣ разрѣшился совершенно неожиданно. Во-первыхъ, явился Крюковъ, блѣдный, больной, несчастный. Онъ разыскалъ Честюнину, чтобы передать ей работу у профессора Трегубова.
   -- Мнѣ ее давно обѣщали, теперь получилъ и не могу...-- объяснилъ онъ съ грустной улыбкой.-- Вотъ и пришелъ предложить вамъ. Вѣдь вы съ грѣхомъ пополамъ можете мараковать и по французски, и по нѣмецки?
   -- Попробую...
   -- Работа не трудная, но требуетъ большой аккуратности. Долженъ васъ предупредить, Марья Гавриловна, что Трегубовъ человѣкъ очень требовательный, хуже всякаго нѣмца... Вообще, жила. Да... Я у него работалъ и не обращалъ вниманія. Пусть его ворчитъ и ругается... Говорятъ, у него печень вся въ дырьяхъ -- вотъ онъ и злится.
   Честюнина была рада этой работѣ, но маленькое затрудненіе получалось только въ томъ, что Трегубовъ жилъ на дачѣ въ Озеркахъ.
   -- Что же, и вы наймите себѣ тамъ же комнатку,-- совѣтовалъ Крюковъ.-- Мѣсто очень хорошее...
   -- Я знаю... Но, вѣдь, нужны деньги для дачи, а ихъ у меня нѣтъ.
   Крюковъ подумалъ и совершенно серьезно проговорилъ:
   -- У кого же ныньче есть деньги? Вотъ и у меня нѣтъ... Долженъ оставаться на лѣто въ Петербургѣ, а доктора совѣтуютъ ѣхать въ Крымъ или въ Ментону. Дураки...
   Дамы отнеслись съ большимъ участіемъ къ положенію больного Крюкова, особенно Елена Петровна. Онѣ придумывали всевозможныя средства, какъ бы его устроить на лѣто. Главное затрудненіе заключалось въ томъ, что денегъ онъ не возьметъ, а подъ видомъ работы помощи тоже не приметъ. Судили-рядили и въ концѣ концовъ обрушились на Сергѣя Петровича.
   -- Ты -- мужчина и долженъ его устроить,-- рѣшительно заявила Елена Петровна.-- Бѣгать по редакціямъ съ рекламами умѣешь, мирить женъ съ мужьями тоже.
   -- Что же я?.. Я, конечно, съ большимъ удовольствіемъ... Однако, Леля, причемъ тутъ я? Должна быть, наконецъ, равноправность...
   -- Презрѣнный и ничтожный человѣкъ!.. Эгоистъ... Если бы дѣло шло о какой-нибудь юбкѣ... Мнѣ совѣстно говорить!..
   Сергѣй Петровичъ молодушно спасался за свой письменный столъ и даже баррикадировалъ свою особу разными фоліантами. Мало ли бѣдныхъ студентовъ и больныхъ людей -- что же онъ можетъ сдѣлать? Это только женскій мозгъ могъ придумать, что именно онъ долженъ благотворить студенту, который вдобавокъ еще обругаетъ его за непрошенное вмѣшательство. Даже Честюнина, всегда спокойная и выдержанная, замѣтила ему:
   -- Сергѣй Петровичъ, вы, конечно, придумаете что-нибудь... Мы съ Еленой Петровной рѣшительно ничего не могли изобрѣсти.
   -- Марья Гавриловна, и вы?!.. Что же, по вашему, у меня двѣ головы, десять, сто? А меня вы, вѣроятно, принимаете за Наполеона, волшебника, Чингисхана?
   

X.

   Выходъ нашелся самъ собой. Честюниной приходилось ѣхать на дачу къ Трегубову съ Крюковымъ. Елена Петровна нашла, что Сергѣю Петровичу можно позволить подышать свѣжимъ воздухомъ одинъ вечерокъ, и она внушительно посовѣтовала ему ѣхать съ молодыми людьми.
   -- Я вполнѣ довѣряю тебя Марьѣ Гавриловнѣ...
   -- Какъ довѣряютъ разстроенное фортепьяно настройщику?
   Честюнина была тронута такимъ довѣріемъ и потащила за собой Елену Петровну.
   -- Поѣдемте всѣ вмѣстѣ, Елена Петровна... Вѣдь можно же себѣ позволить всего одинъ вечерокъ? Ну, сдѣлайте это для меня...
   Елена Петровна нѣсколько времени колебалась, точно ее уговоривали поджечь домъ или что-нибудь въ этомъ родѣ, и только по зрѣломъ размышленіи согласилась. Дѣло въ томъ, что, пока Честюнина и Крюковъ будутъ вести переговоры съ Трегубовымъ, Сергѣй Петровичъ останется одинъ. Да, совершенно одинъ... Развѣ за такого человѣка можно поручиться? Просто, пойдетъ въ паркъ и заблудится.
   -- Такъ и быть...-- согласилась наконецъ Елена Петровна.
   День былъ солнечный, теплый, хорошій. Всѣ четверо замѣтно оживились, потому что Крюкову пришла счастливая мысль ѣхать отъ самого Васильевскаго Острова до Выборгской Стороны на яликѣ. Это простое обстоятельство всѣхъ развеселило, и Сергѣй Петровичъ даже вспомнилъ съ радости, что вѣдь онъ хорошо знакомъ съ этимъ Трегубовымъ и постоянно встрѣчается.
   -- Что же ты молчалъ до сихъ поръ?-- разсердилась Елена Петровна, т. е., вѣрнѣе сказать, хотѣла разсердиться, но Нева такъ красиво переливалась на солнцѣ, мимо бѣжали такъ весело финляндскіе пароходики, яличникъ смотрѣлъ на господъ и такъ весело-глупо улыбался, что сердиться было невозможно.
   Это хорошее настроеніе не оставляло всю компанію вплоть до Озерковъ, и, выходя изъ вагона, Сергѣй Петровичъ проговорилъ съ нѣкоторымъ изумленіемъ:
   -- Отчего мнѣ сегодня всѣ женщины кажутся хорошенькими?
   Всѣмъ сдѣлалось окончательно весело, и даже смѣялась Елена Петровна. Ей дорогой пришла счастливая мысль, которую она сейчасъ же и сообщила Честюниной, именно, отчего не пристроить Крюкова къ Сергѣю Петровичу -- стоитъ сказать только, что онъ запоздалъ съ диссертаціей и страшно спѣшитъ. А подъ видомъ работы можно и помочь ему совершенно незамѣтно. Честюнина одобрила этотъ планъ и прибавила, что можно даже такъ устроить, какъ будто Крюковъ дѣлаетъ одолженіе. Онъ будетъ и завтракать, и обѣдать у Бруснициныхъ -- однимъ словомъ, отлично.
   -- Пока вы будете у Трегубова, я это все устрою съ братомъ,-- шепнула Елена Петровна.-- Онъ страшный эгоистъ, какъ всѣ мужчины...
   Озерки только еще начинали застраиваться новенькими дачками, и молодая компанія восхищалась каждой постройкой. Боже мой, есть же счастливцы, которые будутъ жить все лѣто въ сосновомъ лѣсу, будутъ купаться, будутъ кататься на лодкахъ, будутъ дышать свѣжимъ воздухомъ и т. д. Имъ должно быть даже совѣстно немного, потому что другіе лишены всего этого. Они раза два останавливались передъ дачами и вслухъ мечтали. Кто будетъ жить на такой дачѣ? Онъ, вѣроятно, чиновникъ, а она хорошенькая, глупенькая блондинка -- въ послѣднемъ всѣ были увѣрены. По утрамъ въ дачномъ садикѣ будетъ гулять кормилица съ ребенкомъ, а по вечерамъ на террасѣ будутъ винтить. Въ скверные дни она будетъ капризничать, жаловаться на судьбу, находить себя самой несчастной женщиной (потому что у сосѣдей дачи лучше) и устраивать жестокія сцены своему чиновнику.
   -- Я почти вижу все это...-- увѣрялъ Крюковъ.-- Потомъ у нихъ не будетъ денегъ на переѣздъ въ городъ, и она будетъ ворчать...
   Особенно понравилась одна небольшая двухъ-этажная дачка, имѣвшая самый любезный, "приглашающій", видъ, какъ выразился Крюковъ.
   -- Господа, зайдемте и посмотримъ,-- предложилъ онъ, начиная уже школьничать.-- Другіе могутъ же смотрѣть дачи, отчего же и намъ не позволить такой роскоши... Будто мы одна семья: два брата и двѣ сестры.
   -- Нѣтъ, будто двѣ счастливыхъ парочки,-- поправилъ Сергѣй Петровичъ.-- Mesdames, ваши руки... Пожалуйста, примите нѣжное выраженіе...
   Даже Елена Петровна не протестовала, подавая руку Крюкову. Когда явился дворникъ, всѣмъ хотѣлось расхохотаться. Сергѣй Петровичъ говорилъ неестественно громко, ковырялъ пальцемъ невысохшую хорошенько краску и задавалъ дворнику самые смѣшные вопросы, вродѣ того, откуда дуетъ въ Озеркахъ вѣтеръ, нѣтъ ли бѣшеныхъ собакъ, не играютъ ли сосѣди на флейтѣ, не пьетъ ли запоемъ хозяинъ и т. д. Дворникъ понялъ, что господа шутятъ, надѣлъ фуражку и никакъ не могъ отвѣтить что-нибудь остроумное. Честюнина смѣялась до слезъ и говорила Сергѣю Петровичу "ты".
   -- Шутки вы шутите, господа хорошіе,-- проговорилъ, наконецъ, дворникъ.-- А я человѣкъ обвязанный, напримѣръ, предъ своимъ хозяиномъ... значитъ, воопче...
   -- Ты это намекаешь о своемъ желаніи получить на чаекъ?-- сурово спросилъ Сергѣй Петровичъ.-- Не хорошо, мой другъ... Мы не желаемъ портить твоего характера.
   Когда они уходили, у Честюниной мелькнула счастливая мысль превратить шутку въ дѣйствительность.
   -- А что, Сергѣй Петровичъ, если мы возьмемъ да и наймемъ эту дачу? Въ самомъ дѣлѣ... Мы бы съ Еленой Петровной поселились наверху, а вы съ Крюковымъ внизу. Право, комбинація вышла бы не дурная...
   -- C'est le mot...
   Составился экстренный военный совѣтъ. Дача стоила сто рублей, что на четверыхъ составляло по 25 р. За цѣлое лѣто совсѣмъ не дорого. Елена Петровна была совсѣмъ согласна и противорѣчила только изъ принципа.
   -- Вы не забудьте, что отъ этого можетъ зависѣть судьба Крюкова,-- шепнула Честюнина.
   -- Я согласна...-- рѣшила Елена Петровна.
   Брусницинъ сейчасъ-же выдалъ дворнику задатокъ, и дѣло было кончено въ какихъ-нибудь полчаса.
   -- Хорошія дѣла всегда дѣлаются вдругъ,-- философ-- ствовалъ Сергѣй Петровичъ.-- Кстати, въ моемъ банкѣ остается всего три рубля, господа, и, какъ на зло, мнѣ хочется закусить, какъ и вамъ всѣмъ. Что мы будемъ дѣлать?
   Всѣ были въ возбужденномъ состояніи, и всѣмъ казалось ужасно смѣшнымъ, что у Сергѣя Петровича всего три рубля. Столько же нашлось у Честюниной, а у Крюкова и Елены Петровны вмѣстѣ -- рубль.
   -- Господа, да, вѣдь, это цѣлый англійскій банкъ!.. Ура... Мы даже можемъ позволить себѣ бутылку вина... Однимъ словомъ, получается звѣрство.
   Пока Честюнина и Крюковъ ходили къ профессору, Елена Петровна занялась осуществленіемъ своего плана.
   -- Я рада, что все такъ случилось,-- говорила она.-- Крюковъ будетъ тебѣ помогать...
   -- Совсѣмъ мнѣ не нужно никакого Крюкова...-- протестовалъ Брусницинъ.
   -- Я сказала, что нужно... да. Тебѣ будетъ совѣстно ничего не дѣлать, когда подъ носомъ будетъ помощникъ. Затѣмъ, я не знаю естественныхъ наукъ, а онъ кое-что знаетъ, потому что уже на третьемъ курсѣ...
   Брусницину ничего не оставалось, какъ только согласиться. Если Елена Петровна хочетъ, то что же подѣлаешь...
   Крюковъ и Честюнина вернулись довольно скоро. Все дѣло съ профессоромъ было покончено въ нѣсколько минутъ. Теперь можно было ѣхать домой. Но всѣмъ хотѣлось остаться еще въ Озеркахъ.
   -- Еслибы гдѣ-нибудь пообѣдать...-- соображалъ Сергѣй Петровичъ.-- Но здѣсь нѣтъ ресторана...
   -- Нѣтъ, есть...-- вспомнила Честюнина.-- Пойдемте въ театръ. Я тамъ бывала прошлымъ лѣтомъ съ Катей... Тамъ все найдемъ.
   Всѣ обрадовались еще разъ. Начиналъ уже мучить голодъ. Конечно, было бы лучше закусить гдѣ-нибудь прямо на травкѣ или въ сосновомъ лѣсу, но никому не пришло въ голову запастись въ городѣ всѣмъ необходимымъ для этого. Елена Петровна немного нахмурилась, но не спорила. До театра было вдобавокъ недалеко, и это служило до нѣкоторой степени смягчающимъ обстоятельствомъ.
   -- Теперь тамъ никого нѣтъ,-- замѣтила Честюнина, точно желая оправдаться въ невольной винѣ.
   Но ей пришлось сейчасъ же раскаяться. Когда вся компанія вышла на террасу, гдѣ стояли ресторанные столики, первое, что бросилось въ глаза -- былъ Эженъ... Да, онъ. сидѣлъ съ какой-то дамой въ самой невѣроятной шляпѣ и мужчиной въ цилиндрѣ. Эженъ сразу узналъ всю компанію и смѣло подошелъ прямо къ Еленѣ Петровнѣ.
   -- Вотъ удивительный случай, Елена Петровна...-- бормоталъ онъ.-- Вы не откажетесь присѣсть за нашъ столикъ? Все свои: сестра и зять. У нихъ сегодня была репетиція, а потомъ мы устроились тутъ провести время до спектакля... Здравствуй, Марьэтта! Сергѣй Петровичъ, какъ поживаете? Господа, милости просимъ... Я кончилъ экзамены и теперь похожу на верблюда, нагруженнаго золотомъ. Мутерхенъ по предварительному соглашенію выдала мнѣ цѣлыхъ три красныхъ билета...
   Компанія немного смутилась, но отступать было неудобно. Сергѣй Петровичъ уже здоровался съ Катей, Честюнина тоже подошла въ ней. Катя подошла къ Еленѣ Петровнѣ, стоявшей въ нерѣшительности, и проговорила:
   -- Елена Петровна, вы хотя и не особенно пріятно удивлены этой встрѣчей, но, надѣюсь, не откажетесь посидѣть съ нами...
   -- Мнѣ рѣшительно все равно...-- довольно сухо отвѣтила. Елена Петровна, разсматривая стоявшій на ихъ столикѣ ананасъ и морозившуюся въ мельхіоровомъ ведрѣ бутылку шампанскаго.
   -- Вотъ и отлично... Я вамъ представлю сейчасъ своего мужа.
   Артистъ подошелъ своимъ журавлинымъ театральнымъ шагомъ и отрекомендовался. Елена Петровна отвѣтила ему не безъ ядовитости:
   -- Да, я много слышала о васъ... какъ объ артистѣ.
   Эженъ трепеталъ за эту сцену и умоляюще смотрѣлъ въ Честюнину, которая весело улыбалась.
   Первая неловкость этой неожиданной встрѣчи скоро исчезла. Сергѣй Петровичъ все время разговаривалъ съ Катей, Эженъ занималъ Елену Петровну, Честюнина досталась. великому артисту и Крюкову. Послѣдній впалъ сразу въ дурное настроеніе и съ скрытымъ озлобленіемъ посматривалъ на Эжена.
   -- Несчастный вертихвостъ...-- ворчалъ онъ.
   Катя смотрѣла съ кошачьей ласковостью на Сергѣя Петровича и шептала вопреки всѣмъ свѣтскимъ приличіямъ:
   -- Возлюбленный, вы меня забыли совсѣмъ. А я опять думала о васъ...
   -- Я тоже, Екатерина Васильевна.
   -- Мужъ знаетъ, что я васъ называю возлюбленнымъ, и я сказала бы это громко, если бы не боялась вашей чучелки... Это ужасная женщина.
   -- Не ужаснѣе другихъ...
   -- Возлюбленный хочетъ быть злымъ... Посмотрите на Эжена. Ха-ха... Онъ безъ ума влюбленъ въ чучелку... А вы не замѣчали? Братья въ этомъ случаѣ раздѣляютъ участь обманутыхъ мужей и узнаютъ горькую истину послѣдними...
   Импровизированный на скорую руку обѣдъ прошелъ почти весело, если бы это веселье не отравлялось присутствіемъ Крюкова. Онъ молчалъ и смотрѣлъ на всѣхъ съ уничтожающимъ презрѣніемъ, какъ огорченный въ лучшихъ чувствахъ философъ.
   Честюнина съ тревогой посматривала на Крюкова и начинала опасаться, какъ бы не вышло какого-нибудь непріятнаго инцидента.
   -- Что вы сидите букой?-- шепнула она ему.
   -- Чему же мнѣ радоваться?
   -- Будьте, какъ всѣ другіе...
   -- Благодарю васъ... И безъ меня достаточно кавалеровъ, какъ вашъ двоюродный братецъ. Обезьяна какая-то...
   -- Не злитесь... Онъ немного шалопай, но не такой злой, какъ вы.
   Въ этотъ моментъ случилось нѣчто такое, что всѣхъ повергіо въ изумленіе. Эженъ истощилъ всѣ усилія, угощая свою даму -- шампанскаго она не пила, къ ананасу отнеслась довольно равнодушно. И вдругъ послѣ обѣда Эженъ предложилъ ей руку и они отправились вдвоемъ въ садъ. Сергѣй Петровичъ изумленно посмотрѣлъ на Честюнину, а Катя сдѣлала видъ, что апплодируетъ. Возмущенный Крюковъ демонстративно поднялся, чтобы уйти, но его удержала Катя.
   -- Злючка, куда?.. Возлюбленный -- я теперъ могу васъ называть такъ громко -- объясните этому господину, что все можно извинить, кромѣ безтактности. Манюрочка, возьми его за ухо... Крюковъ, будемте пить шампанское, а Эженъ, все равно, не заплатитъ.
   Всѣ улыбающимися глазами слѣдили за гулявшей вдали оригинальной парочкой и только одинъ Сергѣй Петровичъ понималъ, что сестра устроила демонстрацію лично ему. Кажется, и Честюнина начинала объ этомъ догадываться...
   

XI.

   Въ Петербургъ компанія возвращалась уже впятеромъ, присоединился на станціи Эженъ, преподнесшій Еленѣ Петровнѣ чудный букетъ. Это вниманіе сконфузило дѣвушку, не привыкшую къ такимъ любезностямъ. Случилось какъ-то такъ, что еще въ вагонѣ вся компанія разбилась -- первымъ ушелъ въ уголокъ Сергѣй Петровичъ, чтобы помечтать о Катѣ, съ закрытыми глазами (онъ повторялъ про себя: "возлюбленный" и улыбался), Крюковъ утащилъ Честюнину въ другое отдѣленіе, чтобы не видѣть Эжена, и Елена Петровна незамѣтно осталась съ глазу на глазъ съ своимъ кавалеромъ. Но послѣднее ея не смущало больше. Ей было какъ-то и хорошо, и немножко стыдно.
   -- Говорите мнѣ что-нибудь смѣшное, Эженъ... Нѣтъ, придумайте самую большую глупость, какую вы только знаете.
   -- Очень просто, Елена Петровна: взгляните на меня... Глупѣе ничего нельзя придумать. Если бы вы знали, какъ я все время стараюсь придумать что-нибудь умное, и, увы! напрасно...
   -- А вамъ хочется быть умнымъ?
   -- Сейчасъ -- да...
   -- Это, кажется, комплиментъ, если не ошибаюсь? Нѣтъ, это напрасно... Вы что-нибудь въ другомъ родѣ. У меня явилась какая-то жажда слушать глупости...
   -- И вы находите, что я могу быть въ этомъ отношеніи на высотѣ положенія?
   -- Да, вѣдь, говорите же вы глупости другимъ женщинамъ -- ну, и представьте себѣ, что я тоже другая женщина.
   -- Не могу...
   -- Вы хотите играть въ милаго мальчика?
   Елена Петровна почувствонала вдругъ, что у нея горитъ лицо и что ей нечѣмъ дышать. Она высунулась въ окно и подставила лицо на встрѣчу вѣтру... Какъ хорошо летѣть съ такой быстротой, когда охватываетъ еще неиспытанная теплота. Елена Петровна совершенно не знала, что такое жить для себя, и съ удивленіемъ смотрѣла на Эжена. Потомъ у нея осталось въ памяти, что букетъ дурманилъ ей голову своимъ ароматомъ,-- Эженъ понималъ ботанику только въ такой формѣ.
   -- Зачѣмъ цвѣты такъ безсовѣстно красивы?-- тихо говорила Елена Павловна, пряча лицо въ букетѣ.
   -- Это ихъ профессія...
   -- Зачѣмъ они такъ быстро вянутъ?
   -- Это ихъ судьба...
   -- Нѣтъ, это просто глупо... И какъ все быстро... Нѣтъ, я хотѣла сказать совсѣмъ не то.
   То, что ей хотѣлось высказать, такъ и осталось невысказаннымъ. Она только посмотрѣла изъ-за цвѣтовъ на Эжена и подумала, что вѣдь этотъ шалопай Эженъ совсѣмъ красивый. Правда, во взглядѣ есть что-то нечистое, потомъ привычка улыбаться самоувѣренно -- за этимъ стоялъ цѣлый рой легкихъ побѣдъ и тѣхъ милыхъ шалостей, которыя такъ легко прощаются мужчинѣ. Елену Петровну точно что кольнуло... Предъ ней пронесся цѣлый рой красивыхъ молодыхъ женщинъ, которыя цѣловали вотъ эту безпутную голову и были счастливы минутой обладанія. Да, ихъ было много... Въ слѣдующую минуту ей показалось, что ея букетъ составленъ не изъ цвѣтовъ, а изъ такихъ головокъ, и она швырнула его въ окно. Эженъ былъ огорченъ, точно Елена Петровна вмѣстѣ съ букетомъ выбросила и его за окно. Ея лицо сдѣлалось опять серьезнымъ и строгимъ, а онъ опять изнемогалъ, напрасно стараясь придумать что-нибудь умное. Впрочемъ, поѣздъ подходилъ уже къ станціи. По сторонамъ мелькали огороды съ капустой, какіе-то дурацкіе сараи, будки и семофоры.
   На станціи всѣ сошлись вмѣстѣ. Эженъ почувствовалъ, иго Елена Петровна взглянула на него вопросительно и сразу понялъ, въ чемъ заключается этотъ нѣмой вопросъ. Во-первыхъ, онъ не. предложилъ руки своей дамѣ, а во-вторыхъ, когда они подошли къ пристани финляндскаго пароходства, Эженъ проговорилъ:
   -- До свиданья, господа...
   -- Да, вѣдь, тебѣ съ нами по пути?-- удивилась Честюнина.
   -- Нѣтъ, мнѣ еще нужно проститься съ однимъ товарищемъ, который завтра уѣзжаетъ...
   Елена Петровна отвернулась и съ улыбкой смотрѣла прищуренными глазами на рябившую въ глазахъ зыбь Невы. Нѣтъ, этотъ Эженъ, положительно, умный шалопай... Онъ понялъ ея нѣмой взглядъ и жертвовалъ собой.
   -- Я тоже остаюсь...-- заявлялъ Крюковъ сурово.-- Меня ждетъ Парасковея Пятница. Она, вообще, бдитъ...
   Пароходъ отчалилъ, оставляя за собой двоившійся слѣдъ, точно посеребренный луннымъ свѣтомъ. Было уже около десяти часовъ, и на Петропавловской крѣпости уныло звонили куранты. Эженъ стоялъ, провожая глазами быстро удалявшійся пароходъ. Крюковъ тоже отоялъ, мрачно выжидая, когда уйдетъ эта проклятая обезьяна.
   -- Вамъ въ которую сторону?-- съ изысканной вѣжливостью освѣдомился Эженъ.
   -- А вамъ въ которую?-- грубо отвѣтилъ Крюковъ.
   -- Мнѣ какъ разъ напротивъ...
   Эженъ поклонился и зашагалъ по набережной къ клиникамъ, соображая дорогой, куда бы ему въ самомъ дѣлѣ провалиться на этотъ вечеръ. Пройдя нѣсколько саженъ, онъ оглянулся -- Крюковъ все еще стоялъ у пристани и смотрѣлъ вслѣдъ пароходу, который превращался въ одну черную точку съ яркой звѣздой...
   -- Эге, братику...-- бормоталъ Эженъ.-- И всѣ, братику, мы мужчины круглые дураки. Хха... Ты вотъ стоишь и мечтаешь о голубыхъ глазахъ Марьэтты, а она ни о чемъ не думаетъ. Впрочемъ, все это вздоръ... Милая, дорогая Эллисъ!..
   Остановившись, Эженъ послалъ воздушный поцѣлуй всему "легкому финляндскому пароходству", которое уносило теперь и его счастье, и все его будущее.
   Крюковъ выждалъ, когда Эженъ совершенно скрылся изъ виду, и медленно побрелъ къ себѣ на Самсоніевскій проспектъ. Онъ, дѣйствительно, думалъ о Честюниной, думалъ и сердился. Да, зачѣмъ она знается со всѣми этими шалопаями, до Сергѣя Петровича включительно? Серьезную дѣвушку такіе люди не должны интересовать... Всю дорогу, пока Крюковъ шелъ до своей квартиры, у него не выходилъ изъ головы Эженъ, какъ иногда не выходитъ изъ памяти какой-нибудь дурацкій мотивъ или еще болѣе дурацкая фраза.
   -- Тьфу! Чортъ...-- ругался Крюковъ, отплевываясь.
   Брусницины и Честюнина возвращались молча, занятые каждый своими мыслями. Елена Петровна смотрѣла на рѣку, плотно сжавъ губы. У нея на лицѣ явилось обычное, сдержанно-недовольное выраженіе, которое такъ было знакомо Сергѣю Петровичу. Онъ какъ-то начиналъ чувствовать себя виноватымъ, когда Елена Петровна такъ задумывалась. Но сейчасъ онъ ошибался относительно причины недовольства и былъ бы очень удивленъ, если бы могъ видѣть ходъ ея мыслей. Елена Петровна была недовольна собой, переживая мучительное чувство какой-то особенной пустоты. Ее раздражало присутствіе брата и Честюниной, а съ другой стороны -- она совсѣмъ не желала оставаться одной именно сейчасъ.
   -- Я хочу чаю...-- заявилъ Сергѣй Петровичъ, когда они поднимались по лѣстницѣ въ свою квартиру.
   -- Чаю?-- машинально повторила Елена Петровна, точно просыпаясь.-- Мы всегда въ это время пьемъ чай... Вотъ и Марья Гавриловна не откажется.
   -- Я съ удовольствіемъ, господа...
   За чаемъ говорили объ Озеркахъ и о нанятой дачѣ. Относительно послѣдней теперь всѣ считали долгомъ удивляться. Вѣдь, поѣхали совсѣмъ не затѣмъ, чтобы искать дачу, а тутъ вдругъ точно всѣхъ охватило какое-то дачное безуміе.
   -- Тебѣ, можетъ быть, не нравится, Леля, что Катя съ мужемъ тоже будутъ жить лѣто въ Озеркахъ?-- спрашивалъ Сергѣй Петровичъ.
   -- Ахъ, мнѣ рѣшительно все равно... Да и какое мнѣ дѣло до нихъ? Пусть живутъ, гдѣ имъ нравится. Я буду рада, если тебѣ будетъ весело... Кстати, я давеча наблюдала эту Катю и, право, отказываюсь понять, что тебѣ можетъ въ ней нравиться. Прежде всего, она какая-то вся неестественная... Даже больше -- каждый взглядъ лжетъ, каждая улыбка тоже.
   -- Ты ошибаешься, Леля...-- смущенно объяснялъ Сергѣй Петровичъ.-- Въ ней именно есть непосредственность, жизнь и правда, а эти качества дѣйствуютъ неотразимо.
   -- Я все-таки ничего не понимаю...
   Елена Петровна чувствовала себя немного усталой и ушла спать раньше обыкновеннаго. Ей почему-то своя комната показалась меньше, чѣмъ была раньше, и она съ удивленіемъ посмотрѣла кругомъ. Обстановки, въ собственномъ смыслѣ, не было, какъ въ монашеской кельѣ -- ее замѣняла дорогая простота въ англійскомъ стилѣ.
   Улегшись въ постель, дѣвушка долго не могла заснуть. Въ головѣ безъ конца тянулись самыя разнообразныя мысли, и дѣвушка опять вспомнила Эжена, который по одному ея взгляду понялъ, что она не желаетъ, чтобы онъ ее провожалъ. Вдругъ ей пришла одна мысль, которая заставила ее сѣсть на кровати.
   -- Да, вѣдь, онъ хорошій... совсѣмъ хорошій...
   Дѣвушка чувствовала, что она даже въ темнотѣ краснѣетъ, что ей опять дѣлается душно, что на глазахъ слезы, что что-то неиспытанное и громадное охватываетъ ее, и что она всѣхъ любитъ, даже эту неестественную Катю.
   -- Боже мой, что это дѣлается со мной? Я схожу съ ума...
   Она бросилась въ подушку головой и глухо зарыдала, счастливая собственными слезами.
   

XII.

   Профессоръ Трегубовъ называлъ себя корректнымъ человѣкомъ. Онъ былъ еще молодъ, но устроилъ у себя самый строгій режимъ. Его жена ходила на цыпочкахъ, когда онъ работалъ. Это была не работа, а священнодѣйствіе. Профессорскій день былъ размѣренъ съ такой точностью, какъ послѣднія минуты умирающаго. Онъ вставалъ ни раньше, ни позже, какъ ровно въ шесть часовъ тридцать минуть. На ванну и туалетъ полагалось ровно двадцать четыре минуты, на то, чтобы выпить два стакана молока съ эмской водой (непремѣнно маленькими глотками, какъ говоритъ послѣднее слово науки) ровно шесть минутъ, на прогулку въ садикѣ ровно пятнадцать минутъ, а затѣмъ ровно въ семь часовъ пятнадцать минутъ профессоръ садился за работу и весь домъ замиралъ до завтрака, когда онъ позволялъ себѣ посвятить двѣнадцать минутъ дѣтямъ.
   -- Въ мѣсяцъ это составитъ 360 минутъ,-- высчитывалъ онъ.-- То-есть, другими словами, 6 часовъ, а въ годъ получится 72 часа или трое сутокъ... Кажется, достаточно?
   И т. д., и т. д., и т. д. Но, не смотря на всѣ эти злоухищренія, профессоръ Трегубовъ постоянно былъ недоволенъ собой. Во-первыхъ, ему вѣчно казалось, что другіе работаютъ больше его, а во-вторыхъ, что онъ неизлѣчимо чѣмъ-то боленъ. Всѣ знаменитости осматривали его, выслушивали, взвѣшивали, примѣняли всѣ послѣдніе пріемы самаго точнаго діагноза и ничего не находили, а онъ только вздыхалъ, дѣлалъ грустное лицо и говорилъ:
   -- О, наука еще такъ несовершенна...
   Честюнина должна была приходить на работу ровно въ девять часовъ и получала отпускъ ровно въ часъ. Разъ она опоздала на цѣлыхъ семь минутъ и профессоръ показалъ ей свои часы.
   -- Вы взяли у меня ровно семь минутъ моего рабочаго времени,-- объяснилъ онъ съ зловѣщимъ спокойствіемъ.-- Если это будетъ повторяться каждый день, то въ мѣсяцъ составитъ ровно 210 минутъ, а въ годъ... Впрочемъ, можетъ быть, вы были больны?
   -- Нѣтъ, профессоръ, я просто проспала...
   Онъ смѣрялъ ее съ ногъ до головы съ молчаливымъ презрѣніемъ, какъ существо низшей породы, и только пожалъ плечами. Если каждый будетъ просыпать семь минутъ его рабочаго времени, это составитъ въ день, мѣсяцъ, годъ и т. д.
   Занятія у профессора были не сложныя и сами по себѣ не составляли особеннаго труда. Честюниной приходилось дѣлать переводы изъ разныхъ иностранныхъ источниковъ, переписывать, писать подъ диктовку (послѣднее полагалось въ самомъ концѣ, когда профессорскій мозгъ переполнялся отработанной кровью) -- вообще, особенно труднаго ничего, но она уходила каждый разъ страшно утомленная. Это утомленіе начиналось уже съ перваго момента, когда она переступала порогъ профессорскаго кабинета. Она какъ-то не могла дышать свободно въ присутствіи великаго подвижника науки и чувствовала себя точно связанной по рукамъ и ногамъ. Ей казалось, что она вступаетъ въ какую-то ученую тюрьму, и радовалась, какъ ребенокъ, когда оставляла ее. Господи, вѣдь есть еще и зелень, и голубое небо, и разносчикъ, который оретъ благимъ матомъ, и стаи воробьевъ, и все то, что составляетъ жизнь.
   Домой приходила Честюнина вся разбитая, озлобленная и несчастная. Елена Петровна встрѣчала ее съ особеннымъ участіемъ, какъ больную.
   -- Это какой-то великій инквизиторъ,-- жаловалась Честюнина.
   -- Что же онъ такое дѣлаетъ?
   -- Ничего дурного. Но я его боюсь... Это нельзя объяснить, а нужно испытать. Настоящая пытка.
   Но зато какъ хорошо было у себя дома, въ своемъ маленькомъ углу. Жизнь на дачѣ въ Озеркахъ устроилась какъ-то особенно хорошо, а, главное, весело. Никто не заботился объ этомъ весельи, и все-таки было весело. Елена Петровна помирилась даже съ Катей, которая тоже поселилась въ Озеркахъ. Потомъ бывалъ постоянно Эженъ и разные артисты. Крюковъ долго не могъ "переваривать" Эжена, но потомъ смирился, какъ мирятся съ любимой мозолью. Днемъ всѣ работали, а вечеръ полагался на отдыхъ. Интереснѣе всего было то, какъ Крюковъ помогалъ Сергѣю Петровичу. Рѣдкій день обходился безъ горячаго ученаго спора. Оба горячились, начинали кричать и говорили другъ другу иногда очень непріятныя вещи, требовавшія дипломатическаго вмѣшательства "третьей державы" въ лицѣ Елены Петровны. Она выслушивала подробное изложеніе ученаго состязанія и говорила:
   -- Вы, господа, оба неправы, къ сожалѣнію... Я могу вамъ посовѣтовать стаканъ холодной воды.
   Обѣ стороны, конечно, обижались на "третью державу" и переносили неудовольствіе уже на нее. Впрочемъ, до открытаго бунта дѣло еще не доходило и стороны ограничивались тѣмъ, что потихоньку другъ отъ друга жаловались Честюниной.
   Въ качествѣ больного Крюковъ находился на особыхъ условіяхъ и страшно этимъ возмущался.
   -- Вы, кажется, хотите сдѣлать изъ меня богадѣльщика?!-- дерзилъ онъ ухаживавшимъ за нимъ дамамъ.-- Представьте себѣ, что я нисколько не нуждаюсь въ вашихъ вниманіяхъ...
   Дамы выслушивали всѣ эти дерзости, но продолжали себя вести самымъ непростительнымъ образомъ. За обѣдомъ лучшіе куски оказывались на тарелкѣ Крюкова, утромъ невидимая рука ставила на окно его комнаты кувшинъ молока, за завтракомъ появлялись его любимыя ягоды съ густыми сливками.
   Вообще, въ Озеркахъ водворилась какая-то атмосфера любви, не захватывавшая только одну Честюнину. Послѣдней, наоборотъ, было даже непріятно, что Крюковъ время отъ времени оказывалъ ей нѣкоторые знаки вниманія. Она не желала никакихъ волненій и была счастлива собственнымъ одиночествомъ. Особенно она боялась далекихъ прогулокъ, какія любила устраивать Катя. Отправлялись обыкновенно вшестеромъ: Катя съ Сергѣемъ Петровичемъ, Елена Петровна съ Эженомъ, а на ея долю доставался Крюковъ. Они бродили по сосновому лѣсу, катались на лодкахъ, устраивали на травѣ завтраки и, вообще, веселились. Въ одну изъ такихъ прогулокъ Крюковъ былъ особенно мраченъ и старался не смотрѣть на свою даму.
   -- Вы, кажется, изволите на меня сердиться? замѣтила, наконецъ, Честюнина.-- Позвольте узнать, по крайней мѣрѣ, чѣмъ я могла огорчить васъ?
   -- Вы? Вы слишкомъ много о себѣ думаете... У меня могутъ быть свои личныя причины...
   -- Именно?
   -- Если хотите непремѣнно знать... да... У меня есть страшный врагъ, который отравляетъ мнѣ жизнь, и этотъ врагъ я самъ. Теперь вы довольны?
   -- Ну, это пустяки... Простая мнительность, которую каждый изъ насъ испыталъ въ той или другой формѣ.
   -- Очень хорошо. Охотно допускаю, что каждый по отношенію къ самому себѣ можетъ быть очень пристрастнымъ судьей. Да... Но вотъ, напримѣръ, какъ вы смотрите на меня?
   -- Во-первыхъ, въ такой формѣ нельзя предлагать вопросовъ... Въ положительномъ смыслѣ отвѣтъ будетъ лестью, въ отрицательномъ -- оскорбленіемъ, и въ томъ и другомъ случаѣ не достигаетъ своей цѣли.
   -- Нѣтъ, это увертка, Марья Гавриловна... Мнѣ необходимо знать ваше мнѣніе.
   -- Хорошо, я вамъ его сообщу... послѣ завтра.
   -- Я буду ждать... Во всякомъ случаѣ, я не шучу.
   То, чего боялась Честюнина, начиналось. Она знала, къ чему ведугъ подобныя сцены, и старалась избѣгать Крюкова, что, живя на одной дачѣ, было сдѣлать довольно трудно. Наступилъ и роковой день. Честюнина хотѣла даже сказаться больной и просидѣть цѣлый день въ своей комнатѣ, но потомъ устыдилась такого малодушія и сама предложила Крюкову кататься вдвоемъ на лодкѣ. Онъ, видимо, волновался и старался не смотрѣть на нее. Ей сдѣлалось даже жаль его. Оба молчали, пока лодка не достигла середины озера. Крюковъ бросилъ весла и вопросительно посмотрѣлъ на свою даму.
   -- Вы, кажется, хотите непремѣнно слышать мое мнѣніе?
   -- О, да, непремѣнно...
   -- Одно условіе: не обижаться.
   -- Я слушаю...
   -- Смотрите, не сердиться... Итакъ, я считаю васъ очень хорошимъ... мальчикомъ, которому еще нужно много-много учиться. Мужчина опредѣляется гораздо позднѣе женщины, и изъ хорошаго мальчика можетъ выйти очень неудачный мужчина. Я смотрю на жизнь очень требовательно, и считаю величайшимъ достоинствомъ умѣнье владѣть самимъ собой. Никто, конечно, не застрахованъ отъ ошибокъ и увлеченій, особенно въ извѣстномъ возрастѣ, но это еще не значитъ, что ихъ необходимо повторять цѣлую жизнь. Да... Я говорю банальныя вещи и вамъ скучно меня слушать, но, къ сожалѣнію, я права. Выводъ слѣдующій: по моему мнѣнію, вы еще только на дорогѣ къ необходимому совершенству...
   -- И только?
   -- Кажется, достаточно?
   -- Да, совершенно...
   Онъ взялся за весла. Она видѣла, какъ у него затряслись губы, и онъ напрасно старался подавить охватившее его волненіе. Ей сдѣлалось его жаль. Бѣдный, хорошій, мальчикъ...
   -- А что вы думаете о самой себѣ?-- спрашивалъ Крюковъ, когда они возвращались домой.-- Себя-то вы, вѣроятно, считаете вполнѣ опредѣлившейся?
   -- Да... къ сожалѣнію. Я себя считаю неудачницей... Почему и какъ это случается, но такихъ людей всѣ мы видали. Я говорю спеціально о личной жизни... Но я думаю, что, кромѣ личной жизни, есть еще и другая, и думаю, что можно совершенно обойтись безъ, такъ-называемаго, личнаго счастья. Богъ съ нимъ совсѣмъ... Вотъ сейчасъ, напримѣръ, вѣдь я совершенно счастлива и ничего лучшаго не желаю. А это, знаете, какъ называется? Сво-бо-дой... Свободой отъ самого себя.
   Черезъ день Честюнина получила самое удивительное письмо, которое начиналось такъ: "Никто и никогда меня еще такъ не обидѣлъ, какъ вы, Марья Гавриловна... Вы знаете, о чемъ я говорю. Да, я въ вашихъ глазахъ мальчишка, и мнѣ тѣмъ тяжелѣе страдать, какъ могутъ страдать только опредѣлившіеся настоящіе мужчины. Моя жизнь разбита и разбита той рукой, которую я боготворилъ. Вы посмѣетесь надъ этими строками и будете еще разъ правы, потому что любовь не знаетъ пощады, у нея нѣтъ забвенія"... И т. д.
   -- И даже не достаетъ смысла...-- невольно подумала Честюнина.-- Ахъ, бѣдный мальчикъ!
   Все это выходило очень глупо, совершенно нарушая установившійся порядокъ жизни. Честюниной тяжело и неловко было встрѣчаться съ Крюковымъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, она не могла уѣхать изъ Озерковъ, потому что была привязана работой. Въ минуту какого-то отчаянія она призналась Катѣ во всемъ, не называя Крюкова по имени.
   -- И не называй: я знаю его...-- отвѣтила Катя -- Я могу тебя удивить еще больше... Эженъ сдѣлалъ чучелкѣ формальное предложеніе и оно благосклонно принято. Но пока это величайшій секретъ... Представь себѣ эту счастливую парочку: Эженъ и чучелка. Я чуть не умерла отъ смѣха...
   

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.

   Нѣтъ ничего печальнѣе, когда жилой домъ пустѣетъ, когда молодыя силы отливаютъ изъ него и остаются одни старики. Но еще печальнѣе, когда старики не умѣютъ жить именно стариками, что чаще всего встрѣчается въ Петербургѣ. Въ столицахъ возрасты какъ-то сглаживаются, и самая старость дѣлается понятіемъ относительнымъ, тѣмъ болѣе, что столичная молодежь носитъ въ себѣ печать преждевременной старости. Въ собственномъ смыслѣ слова столицы не знаютъ тѣхъ годовыхъ праздниковъ, которые такъ лихорадочно переживаетъ провинція, и точно такъ же не знаетъ счастливой и беззаботной юности, какъ не знаетъ уравновѣшенной и спокойной старости. Послѣдняя здѣсь сказывается какимъ-то озлобленіемъ, гнетущимъ уныніемъ и общимъ разложеніемъ. Именно такую пору переживали теперь "предки", когда навсегда ушла Катя и Эженъ женился. Елена Ѳедоровна перенесла еще бѣгство Кати, потому что не любила дочь, но Эжену она не могла простить его женитьбы на Бруснициной. Послѣднюю она иначе не называла, какъ "старой кожей", потому что Елена Петровна была старше Эжена года на два, что, съ точки зрѣнія Елены Ѳедоровны, было непростительно. Для нея было ясно одно, что эта коварная "старая кожа* навсегда погубила блестящаго юношу, который имѣлъ всѣ данныя для карьеры не въ примѣръ прочимъ.
   -- Для полноты картины остается только умереть мнѣ,-- повторяла Елена Ѳедоровна мужу.-- Вѣдь я понимаю, что всѣхъ связываю... Родная дочь убѣжала изъ дому, сынъ погубилъ себя, наконецъ, я мѣшаю тебѣ. Пожалуйста, не спорь... Ныньче, вѣдь, это принято, что молодые люди женятся на старухахъ, а старики на подросткахъ. И ты женишься на какой-нибудь стриженой курсисткѣ...
   -- Елена, что ты говоришь?-- возмущался Василій Васильичъ.
   -- Говорю только то, что есть. Ты видишь, я нисколько не волнуюсь. На вещи нужно смотрѣть трезво, и я себя не обманываю. Да... Ты думаешь, такая стриженая не понимаетъ, что въ двадцать лѣтъ пріятно быть генеральшей? Даже очень хорошо понимаетъ... Я-то ужъ давно сыта своимъ генеральствомъ, а стриженой любопытно. Извини, что о такомъ деликатномъ предметѣ выражаюсь немного вульгарно. Я совсѣмъ не желаю тебя оскорблять...
   Что было говорить на это? Елена Ѳедоровна демонстрировала свои мрачныя мысли какими-то таинственными сборами, какъ собираются въ дальнюю дорогу, что-то такое записывала, высчитывала, прибирала и вообще приводила въ самый строгій порядокъ. Въ переводѣ это означало: когда "стриженая" займетъ мое мѣсто, она увидитъ, какъ нужно жить порядочной женщинѣ, которая для мужа является вѣрнымъ другомъ и настоящей помощницей. Всѣ эти приготовленія дѣлались съ самымъ зловѣще-спокойнымъ видомъ и Елена Ѳедоровна разнообразила ихъ такими сценами.
   -- Базиль, вотъ въ этомъ отдѣленіи буфета лежитъ столовое серебро... Пожалуйста, не забудь. Столовое бѣлье уложено въ маленькомъ комодикѣ... Мои вещи отдѣльно: я не желаю, чтобы стриженая носила мое бѣлье и мои платья. Извини за откровенность, но лучше сказать впередъ, чтобы потомъ не было не доразумѣній...
   Какъ ни привыкъ Василій Васильичъ къ разнымъ выходкамъ жены, но въ послѣднее время ихъ совмѣстная жизнь сдѣлалась невозможной. Онъ терялъ голову и не зналъ, кто сходитъ съ ума -- жена, или онъ самъ. Сначала онъ объяснялъ все неудачными семейными комбинаціями, потомъ вѣчными женскими нервами и, наконецъ, всякій источникъ объясненія исчерпался. Что можно было тутъ сказать? Онъ чувствовалъ себя самимъ собой только вечеромъ, когда дневная пытка кончалась и онъ могъ уйти къ себѣ въ кабинетъ. Ему дѣлалось совѣстно, что онъ съ радостью уходилъ на свою службу и могъ тамъ оставаться до обѣда, а затѣмъ по вечерамъ куда-нибудь въ коммиссію. Но все-таки оставалось цѣлыхъ три свободныхъ часа. Это было самое проклятое время. Елена Ѳедоровна въ теченіе утра успѣвала придумать ему какой-нибудь новый сюрпризъ и потомъ тянула жилы съ искусствомъ великаго инквизитора. Но нѣтъ такого положенія, въ которомъ не было бы своего утѣшенія. Такъ и тутъ. Василій Васильичъ припомнилъ, что и у другихъ жены не лучше, значитъ, на людяхъ и смерть красна. Это было очень постыдное утѣшеніе, но другого выхода не предвидѣлось.
   Какъ старикъ себя ни сдерживалъ, но разъ не вытерпѣлъ и вспылилъ.
   -- Елена, это не жизнь, а пытка... Ты только поставь себя на мое мѣсто и подумай, что дѣлаешь. Право, я ничѣмъ не заслужилъ такого отношенія къ себѣ... Я домой являюсь въ роли какого-то преступника, осужденнаго на безсрочную каторгу.
   -- Вотъ видишь, какъ я права,-- отвѣтила Елена Ѳедоровна.-- Когда изъ дома дѣлается каторга, тогда... Однимъ словомъ, другая женщина могла бы сдѣлать тебя счастливымъ.
   -- Причемъ тутъ другая? Достаточно одной... О, Господи! Какая это мука такъ жить, какъ живемъ мы...
   -- О чемъ же я говорю, Базиль? Вѣдь я понимаю отлично, что лишняя въ этомъ домѣ... Напрасно ты горячишься. Будемъ называть вещи ихъ настоящими именами...
   -- Знаешь, Елена, все это отчего происходитъ? Причина самая простая... Тебѣ, просто, нечего дѣлать, вотъ ты и придумываешь разныя глупости. Извини, я тоже говорю правду, если на то пошло.
   Елена Ѳедоровна выслушала все это съ ангельской кротостью и только замѣтила:
   -- Ты правъ, Базиль. Совершенно правъ... Но тебѣ слѣдовало жениться не на дѣвушкѣ изъ общества, а на кухаркѣ. Кажется, ужъ достаточно занята работой, чтобы безпокоить другихъ. Вонъ стриженыя все хлопочутъ о трудѣ, о работѣ -- каждая кухарка давно разрѣшила этотъ сложный вопросъ. Однимъ словомъ, мы отлично понимаемъ другъ друга...
   -- Совсѣмъ не то, Елена... Впрочемъ, что же я говорю съ тобой -- развѣ ты можешь понять самую простую мысль?
   -- Вы слишкомъ вѣжливы и даже великодушно лишаете меня пониманія.
   Конечно, Василій Васильичъ очень скоро раскаялся въ своей вспыльчивости, и Елена Ѳедоровна уже по праву приняла видъ жертвы въ окончательной формѣ. Она теперь ходила какимъ-то разслабленнымъ шагомъ, говорила монашескимъ полушепотомъ, страдальчески опускала глаза и начала читать какія-то душеспасительныя книги. Но все, что относилось къ нему лично, не удивляло Василія Васильича, а его огорчали отношенія жены въ дѣтямъ. Если бы не она, онъ давно бы простилъ все Катѣ, не говоря уже объ Эженѣ, котораго не считалъ совсѣмъ виноватымъ. Елена Ѳедоровна потребовала отъ мужа категорическаго обѣщанія, что онъ не будетъ имѣть ни явныхъ, ни тайныхъ свиданій съ дѣтьми.
   -- А если я ихъ встрѣчу гдѣ-нибудь случайно?-- спрашивалъ Василій Васильичъ.
   -- Такія случайныя встрѣчи бываютъ только у тѣхъ, кто ихъ желаетъ. Считаю долгомъ предупредить тебя объ этомъ...
   Это было самое тяжелое условіе, тѣмъ болѣе, что Елена Петровна очень нравилась Анохину. Именно такую жену и нужно было Эжену. О сынѣ и дочери Василій Васильичъ узнавалъ только случайно, когда время отъ времени встрѣчалъ на улицѣ Честюнину. Впрочемъ, онъ скоро догадался, что она нарочно его поджидаетъ, чтобы разсказать что-нибудь новое о Катѣ или Эженѣ.
   -- Вы теперь Эжена и не узнаете,-- разсказывала она.-- Совсѣмъ другимъ человѣкомъ сдѣлался...
   -- Надолго ли, Маша?-- сомнѣвался старикъ.
   -- Я думаю, что навсегда... Не даромъ есть поговорка, что женится -- перемѣнится.
   Василій Васильичъ только вздыхалъ. Онъ какъ-то боялся вѣрить теперь чему-нибудь хорошему, если дѣло касалось его семьи. Вѣдь это только другіе умѣютъ жить по человѣчески, а не Анохины. Онъ даже не разспрашивалъ Честюнину о дѣтяхъ, точно боялся услышать что-нибудь дурное. Эта убитость дѣлала старика такимъ жалкимъ и безпомощнымъ. Разъ -- это было уже въ концѣ зимы -- Честюнина встрѣтила дядю съ такимъ лицомъ, что онъ невольно ее спросилъ:
   -- Что-нибудь случилось, Маша?
   -- Да... Но не бойтесь, дядя, я ждала васъ съ хорошими вѣстями: готовьтесь скоро быть дѣдушкой.
   Въ первую минуту Анохинъ даже не понялъ, что ему говорила Честюнина, а потомъ точно испугался.
   -- Неужели Катя...-- прошепталъ онъ.
   -- Нѣтъ, Елена Петровна... Она это скрывала до послѣдней возможности. И представьте себѣ, она ужасно боится Елены Ѳедоровны...
   -- Да, да, понимаю...
   -- Все-таки слѣдуетъ предупредить будущую бабушку. Эженъ приходилъ ко мнѣ уже нѣсколько разъ и умолялъ повести переговоры съ предками...
   -- Ахъ, не нужно, не нужно... Я это, Маша, какъ-нибудь самъ устрою. Вѣдь не съѣстъ же она меня... Ну, а что Эженъ?
   -- Радъ, конечно... Ногъ подъ собой не слышитъ и тоже все о "предкахъ" говоритъ. Вы его теперь не узнаете, дядя... Такъ смѣшно смотрѣть на нихъ. Оба ничего не знаютъ, волнуются и оба счастливы до глупости. Все отравляетъ только мысль о предкахъ... Въ виду такого экстреннаго обстоятельства, я готова отправиться въ Еленѣ Ѳедоровнѣ въ качествѣ парламентера.
   -- О, нѣтъ, нѣтъ... Она въ такомъ состояніи, въ такомъ... Однимъ словомъ, я боюсь, что она сошла съ ума. Ахъ, Боже мой, Боже мой, вотъ положеніе... Маша, кланяйся Еленѣ Петровнѣ и скажи... нѣтъ, ничего не говори. Нѣтъ, скажи, что видѣла меня и что я ее благословляю...
   Эта новость какъ-то совершенно измѣнила Василія Васильича. Онъ никакъ не ожидалъ, что она произведетъ на него такое захватывающее и подавляющее впечатлѣніе. Боже мой, что значатъ его личныя огорченія, семейныя сцены и всяческія непріятности, когда готовится величайшее событіе: вѣдь съ каждымъ человѣкомъ родится и умираетъ вселенная, какъ сказалъ Гейне. Онъ теперь посмотрѣлъ на себя и на жену совершенно другими глазами. Ему сдѣлалось даже ее жаль. Вѣдь она мучится сама... Жизнь -- величайшая тайна,-- зачѣмъ же ее отравлять по каплямъ? Каждый день -- величайшее чудо,-- зачѣмъ же его затемнять? Василій Васильичъ думалъ безъ конца и улыбался. Боже мой, вотъ явится на свѣтъ маленькое существо, и всѣмъ сдѣлается легко, потому что все хотя на одно мгновеніе очнется отъ давящей житейской суеты и хоть на одно мгновеніе всѣ будутъ охвачены сознаніемъ величія жизни. Больше онъ не боялся жены. Для него было теперь все ясно.
   Это было за обѣдомъ, когда Василій Васильичъ объявилъ Еленѣ Ѳедоровнѣ рѣшающую новость. Онъ проговорилъ спокойно и твердо:
   -- Нашъ Эженъ скоро будетъ отцомъ. Поздравляю тебя...
   Елена Ѳедоровна только подняла брови. Ее поразилъ тонъ, какимъ заговорилъ съ ней мужъ. А онъ смотрѣлъ на нее и улыбался.
   -- Да-съ, я буду скоро дѣдушкой...
   Она демонстративно поднялась изъ-за стола и ушла къ себѣ въ комнату, а онъ провожалъ ее улыбавшимися глазами.
   -- Сердись, сердись, матушка,-- думалъ Анохинъ.-- Онъ-то, вѣдь, не спроситъ тебя ни о чемъ... Хе-хе!.. Это надо мной легко тебѣ ломаться, а ему все равно. Да...
   Анохинъ былъ убѣжденъ, что явится именно онъ, а не она, и опять улыбался, счастливый собственной увѣренностью. Ему теперь было все равно, что бы ни говорила и что бы ни дѣлала жена. Потомъ онъ удивлялся самому себѣ, что еще вчера не находилъ мѣста въ собственномъ домѣ, подавленный настроеніемъ жены. Какъ все это глупо и нелѣпо... Если бы онъ не обращалъ вниманія на ея выходки, то, вѣдь, ничего бы и не было, а онъ волновался, выходилъ изъ себя и даже устраивалъ сцены. И представьте себѣ, что никому, рѣшительно никому этого не нужно... Жизнь такъ проста, и можно прожить, право, недурно. Ему вдругъ захотѣлось утѣшить, успокоить жену, сказать ей что-то такое хорошее, теплое, любящее, чтобы и она прониклась тѣмъ же настроеніемъ, какимъ сейчасъ былъ полонъ онъ.
   -- Ты, кажется, съ ума сошелъ, мой милый,-- сухо замѣтила Елена Ѳедоровна, когда мужъ въ ея присутствіи предался самой шумной радости.-- Тебѣ нужно посовѣтоваться съ психіатромъ...
   -- Съ кѣмъ угодно... Я даже готовъ разцѣловать всю коллегію психіатровъ, всю медицинскую академію... Я даже посмотрѣлъ давеча на себя въ зеркало и, знаешь, замѣтилъ, что у меня въ лицѣ явилось что-то такое... вообще солидное. И вдругъ: дѣдушка! Ты только представь себѣ эту фигуру... ха-ха! "Дѣдушка! Дѣдушка!.." Есть. Понимаешь?..
   

II.

   Утромъ на другой день Анохинъ проснулся въ такомъ радостномъ настроеніи, что рѣшилъ первымъ дѣломъ не идти на службу. Это случилось съ нимъ еще въ первый разъ, что безъ всякой "уважительной причины" онъ не пошелъ на службу.
   -- Да, здоровъ и не пойду...-- думалъ онъ вслухъ, точно съ кѣмъ спорилъ.-- Возьму и не пойду. Ха-ха... Что вы съ меня возьмете? Его превосходительство господинъ дѣйствительный статскій совѣтникъ не желаетъ идти на службу... Вы думаете, онъ боленъ -- ошибаетесь, милостивые государи.
   Къ чаю Елена Ѳедоровна обыкновенно не выходила, а тутъ вышла, кислая, усталая, озлобленная. Василій Васильичъ поцѣловалъ у нея руку и посмотрѣлъ улыбающимися глазами.
   -- Вамъ весело?-- кисло спросила она.-- О, я вполнѣ понимаю вашу радость, которую вы столько времени и такъ искусно скрывали... Когда я умру, тогда вы...
   -- Никто не умретъ, Елена... Мы съ тобой будемъ безсмертны, потому что у насъ будетъ внукъ. Назовемъ его Ванькой... Иванъ Евгеньичъ Анохинъ... Ныньче все Вадимы, да Евгеніи, да Борисы, а я хочу, чтобы былъ Ванька. Понимаете, сударыня, что сіе значитъ? А я сегодня на службу не пойду... Не хочу, и конецъ дѣлу. Его превосходительство загулялъ...
   Елена Ѳедоровна слушала мужа и не вѣрила собственнымъ глазамъ. Базиль, дѣйствительно, помѣшался. И на чемъ можетъ человѣкъ свихнуться -- удивительно. Это уже настоящій "пунктикъ", какъ говорятъ модные дамскіе доктора. Она осторожно сдѣлала мужу небольшой экзаменъ и убѣдилась, что во всемъ остальномъ онъ нормаленъ, за исключеніемъ своего пунктика.
   -- Знаешь, что я сдѣлаю, старуха?-- говорилъ Василій Васильичъ, кончивъ свой чай.-- Ни за что не угадаешь... да. Возьму и пойду гулять. Хорошо?
   -- Какъ гулять?
   -- Да такъ... Надѣну шубу, калоши, шапку и пойду гулять, чортъ возьми. Вѣдь другіе гуляютъ, и я хочу гулять... Отчего, въ самомъ дѣлѣ, я не могу гулять?
   -- Онъ совсѣмъ готовъ...-- съ ужасомъ думала Елена Ѳедоровна.
   У нея сейчасъ же составился планъ, какъ она устроитъ консиліумъ психіатровъ, и по пути придумала уже себѣ соотвѣтствующій костюмъ, костюмъ женщины, подавленной семейнымъ несчастіемъ.
   -- Ты не замѣчаешь во мнѣ ничего особеннаго?-- спрашивалъ Василій Васильичъ горничную Дашу, когда она въ передней подавала ему шубу.
   -- Никакъ нѣтъ-съ, баринъ...
   Тотъ же вопросъ былъ предложенъ швейцару Григорію, который оказался находчивѣе Даши и сдѣлалъ видъ "человѣка", увѣреннаго, что ему дадутъ на чай. Баринъ отвалилъ ему цѣлую рублевку и почему-то сказалъ:
   -- А ты, братецъ, старайся...
   -- Вотъ какъ стараемся, ваше высокопревосходительство. Значитъ, завсегда готовы...
   "А вѣдь этотъ Григорій хорошій человѣкъ", подумалъ Анохинъ. Развѣ швейцаръ не можетъ быть хорошимъ человѣкомъ? Даже очень просто... И горничная Даша тоже хорошая. Нужно ей дать на булавки, а то узнаетъ, что швейцару "дадено", и будетъ дуться на барина. Василій Васильичъ вообще не выносилъ недовольныхъ лицъ.
   На улицѣ Анохинъ встрѣтилъ лихача Ефима,-- онъ тоже оказался хорошимъ человѣкомъ, хотя ему и приходилось платить за Эжена и за Катю.
   -- Ну, что, Ефимъ? Какъ поживаешь?
   -- Покорнююще благодаримъ, ваше превосходительство...
   Анохинъ пошелъ пѣшкомъ прямо къ Николаевскому мосту, и Ефимъ удивлялся, что хорошій баринъ взялъ не ту "линію". Зимнее утро было такое хорошее, бодрое, съ легкимъ снѣжкомъ. По тротуарамъ сновала разная утренняя публика, оживленная морозномъ. Анохинъ вглядывался въ лица и удивлялся, что попадаются все такіе хорошіе люди. Особенно много такихъ хорошихъ людей было на Николаевскомъ мосту. Ученики академіи художествъ, швейка, самые простые мужики въ полушубкахъ -- всѣ были хорошіе. Василій Васильичъ даже удивился, что раньше совсѣмъ не замѣчалъ, какъ много хорошихъ людей въ Петербургѣ, а на Васильевскомъ Островѣ въ особенности. Онъ даже остановился, закурилъ папиросу (это было ему воспрещено докторами, но сегодня докторовъ не существовало) и глазѣлъ кругомъ, какъ убѣжавшій изъ школы школьникъ. Ничего подобнаго онъ давно не испытывалъ, точно помолодѣлъ на тридцать лѣтъ.
   -- Что же, и буду стоять вотъ тутъ,-- думалъ онъ съ упрямствомъ самостоятельнаго человѣка.-- Я такой же человѣкъ, какъ и всѣ другіе, и ничѣмъ инымъ быть не желаю. Отлично...
   Его нѣсколько смутило, когда мимо прошелъ знакомый министерскій курьеръ и сдѣлалъ подъ козырекъ. Ему вспомнилась своя служба, чиновники, отбываніе служебныхъ часовъ, но это былъ всего одинъ моментъ. Этого больше не существовало, т. е. на сегодняшній день.
   Легкій зимній морозецъ еще увеличилъ радостное настроеніе Анохина. Вѣдь, право, можно еще жить на свѣтѣ и даже очень не дурно жить, если смотрѣть на вещи прямо и просто. Ему вдругъ захотѣлось съ кѣмъ-нибудь подѣлиться этимъ открытіемъ. Да, именно, жить просто... Онъ нѣсколько разъ повторялъ про себя эту фразу, точно хотѣлъ ее выучить. Мимо него двигалась живая толпа пѣшеходовъ, напоминавшая издали вереницу муравьевъ. На всѣхъ лицахъ была написана дѣловитая озабоченность, какая охватываетъ петербуржцевъ по утрамъ. У каждаго была своя забота, свои разсчеты и соображенія -- каждый разрѣшалъ задачу сегодняшняго дня. Анохину хотѣлось остановить кого-нибудь и онъ выбиралъ глазами подходящее лицо. Потомъ ему сдѣлалось смѣшно надъ самимъ собой за подобную наивность. Получалось что-то вродѣ легонькаго помѣшательства.
   -- Что же я тутъ торчу!-- спохватился старикъ.-- Нужно идти...
   Послѣдняя мысль сама собой разрѣшила вопросъ. Да, именно, идти... Онъ вернулся на академическую набережную, полюбовался сфинксами, а потомъ круто повернулъ къ Румянцевскому скверу. На Петропавловской крѣпости часы пробили одиннадцать. Однако, какъ быстро летитъ время... По Второй линіи Анохинъ вышелъ на Средній проспектъ, потомъ повернулъ налѣво, дѣлая кругъ. Здѣсь "хорошихъ людей" было уже значительно меньше, сравнительно съ Николаевскимъ мостомъ, но все-таки попадались. На углу одной линіи Анохинъ остановился и подумалъ вслухъ:
   -- А вотъ возьму и пойду... да. Домъ No 112, квартира 63... Вѣроятно, она дома и очень удивится. Я ей все. все скажу... Она будетъ очень рада.
   Черезъ пять минутъ Анохинъ уже сидѣлъ въ маленькой комнаткѣ и смотрѣлъ улыбавшимися глазами на Честюнину.
   -- Маша, ты думаешь, что я пришелъ къ тебѣ потихоньку отъ жены? Представь себѣ, что нѣтъ... Положимъ, она не знаетъ, куда я пошелъ, но я ей разскажу, что былъ у тебя. Мало этого: я непремѣнно желаю видѣть Елену Петровну.
   -- Дядя, тебѣ достанется...
   -- А вотъ и нѣтъ. Ничего знать не хочу... Идемъ сейчасъ къ ней. Вѣдь это, кажется, недалеко отсюда?
   -- Съ удовольствіемъ, дядя... Всего два шага.
   Дорогой Анохинъ объяснилъ племянницѣ главную мысль, которая занимала его все утро. Да, нужно жить просто, по хорошему, на совѣсть, какъ говоритъ швейцаръ Григорій, когда впадаетъ въ философское настроеніе. Честюнина узнала дальше, что этотъ Григорій очень почтенный и вообще хорошій человѣкъ и что званіе швейцара еще не обязываетъ быть только "человѣкомъ", который смотритъ на весь міръ съ точки зрѣнія полученія на чаекъ.
   Анохины -- потомки занимали двѣ крошечныхъ комнаты, а рядомъ занималъ комнату Сергѣй Петровичъ, не ускользнувшій отъ опеки сестры даже по выходѣ ея замужъ. Елена Петровна встрѣтила гостя съ большимъ изумленіемъ и въ первыя минуты свиданія не знала, что ей говорить и что дѣлать.
   -- Я давно собирался къ вамъ...-- сообщилъ Василій Васильичъ.-- Но этого не хотѣла жена. Знаете, въ характерѣ каждой женщины есть извѣстный деспотизмъ и мы, въ качествѣ сильнаго пола, должны съ нимъ мириться поневолѣ, хотя и не всегда. Я этимъ совсѣмъ не хочу сказать, что и въ васъ подозрѣваю тоже деспота...
   Это было уже совсѣмъ смѣшно, и Честюнина замѣтила:
   -- Дядя, я тебя совсѣмъ не узнаю сегодня...
   -- Отъ радости, голубчикъ... Вотъ Елена Петровна виновата...
   Послѣдняя фраза заставила Елену Петровну вспыхнуть. Она, вообще, замѣтно помолодѣла и сдѣлалась красивѣе, что ее даже конфузило. Анохинъ опять почувствовалъ, что сказалъ лишнее, и молча поцѣловалъ руку у "потомки". Въ этотъ моментъ вошелъ Сергѣй Петровичъ. Онъ всегда приходилъ "на голоса", какъ другіе ходятъ "на огонекъ":
   -- Ахъ, это вы...-- здоровался онъ съ Анохинымъ.-- Вотъ кого не ожидалъ встрѣтить. Впрочемъ, все бываетъ на свѣтѣ...
   -- Да, и даже очень бываетъ...-- разсѣянно отвѣчалъ Василій Васильичъ, любуясь снохой -- она была такъ мила въ своемъ смущеніи.-- Я, знаете, того... Однимъ словомъ, не пошелъ на службу.
   -- Скоро долженъ придти Евгеній Васильичъ,-- замѣтила Елена Петровна, чтобы перемѣнить разговоръ.
   -- Какой Евгеній Васильичъ?-- спросилъ Анохинъ.
   -- Эжена больше нѣтъ,-- объяснила Честюнина.
   -- А... Что же, совершенно правильно. Пора быть Евгеніемъ Васильичемъ... Мнѣ, вообще, не нравятся эти клички вмѣсто настоящихъ именъ. Нужно жить просто...
   Василій Васильичъ принялся очень краснорѣчиво развивать свою теорію, повторяя то же самое, что говорилъ дорогой Честюниной. Сергѣй Петровичъ соглашался въ принципѣ, на требовалъ болѣе точной формулировки вопроса.
   -- Вотъ и всегда такъ,-- возмущался Анохинъ.-- Вся голова уставлена полочками и на каждой полочкѣ формулировочка, т. е. мертвая фраза. Развѣ можно формулировать жизнь?
   -- Однако, вы же сами первый ее формулируете...
   Завязался жаркій споръ, причемъ противныя стороны самымъ добросовѣстнымъ образомъ старались не понимать другъ друга. Елена Петровна безуспѣшно дѣлала брату нѣкоторые предупредительные знаки.
   -- Позвольте, я вамъ объясню примѣромъ,-- заявлялъ Василій Васильичъ, изнемогая отъ понесенныхъ затратъ энергіи.-- Зачѣмъ я пришелъ сюда? Что я сегодня думалъ цѣлую ночь? Отчего я не пошелъ сегодня на службу? Очень просто... Я думалъ о будущемъ человѣкѣ, и мнѣ сдѣлалось страшно за него, особенно когда я припомнилъ собственное дѣтство. Да.-- Я видѣлъ маленькій домикъ особнячокъ, съ мезониномъ, съ палисадникомъ, съ своимъ огородикомъ, своей курочкой, коровкой и т. д. Развѣ я могъ доставить это своимъ дѣтямъ? Я платилъ полторы тысячи за квартиру, пятьсотъ рублей за дачу, имѣлъ абонементъ въ оперѣ, посѣщалъ первыя представленія -- и не имѣлъ самаго необходимаго. Кому нужны всѣ эти глупости? А ребенку нуженъ свѣжій воздухъ, трудовая обстановка, отсутствіе всякой роскоши, а главное, нужно, чтобы онъ видѣлъ настоящую жизнь. Мы сами убѣждаемъ себя, что живемъ, а въ сущности только притворяемся, да и притворяемся очень неискусно. Да что тутъ говорить, господа... Вотъ Елена Петровна отлично понимаетъ меня.
   -- Да, я понимаю...-- отвѣтила Елена Петровна убѣжденно.-- И совершенно согласна съ вами.
   -- Вотъ видите?-- обратился Василій Васильичъ "къ публикѣ".-- Она меня понимаетъ, потому что она теперь живетъ будущимъ... И я думалъ объ этомъ будущемъ. Да... Я хорошо думалъ и поэтому пришелъ вотъ сюда, чтобы высказать все.
   -- А вы знаете, Василій Васильичъ, что эта теорія собственнаго садика, собственной лошадки и собственнаго молочка ведетъ прямо въ добрымъ порядкамъ доброй буржуазіи?-- заспорилъ Сергѣй Петровичъ.-- По моему, такое собственное маленькое довольство дѣлаетъ человѣка меньше, связываетъ его нитками и лишаетъ главнаго -- совѣсти. Лучше ужъ самое нахальное богатство, какъ живой контрастъ вопіющей бѣдности, а тутъ успокоивающее ничтожество...
   За Василія Васильича горячо вступились дамы. Вѣдь сытый человѣкъ тоже доволенъ -- значитъ, не нужно ѣсть? Потомъ, это только выгодная для всякой работы обстановка, которая ни у кого и ничего не отнимаетъ и никого не заставляетъ завидовать. Есть, наконецъ, старики и дѣти, которымъ необходимъ здоровый скромный покой и о которыхъ приходится заботиться, а еще лучше, если нервы сами позаботятся въ свое время о собственномъ скромномъ обезпеченіи. Занятые этимъ споромъ, никто не замѣтилъ, какъ вошелъ Эженъ и слушалъ, стоя у дверей. Онъ былъ сегодня особенно блѣденъ и вызвалъ Честюнину, когда та оглянулась.
   -- Что такое случилось, Эженъ?
   -- Да... случилось... Катя застрѣлилась... сейчасъ ее отправили въ клинику... Пока, ради Бога, ничего не говори отцу.
   

III.

   Катя, дѣйствительно, лежала въ клиникѣ Виліе, куда ее перенесли изъ квартиры. Честюнина отправилась туда одна,-- Эженъ не хотѣлъ испугать жену и остался дома. Разыскать больную ей не составляло особеннаго труда, потому что въ этихъ клиникахъ она до нѣкоторой степени была уже своимъ человѣкомъ. Катя только-что была принесена изъ операціонной комнаты и еще не успѣла хорошенько очнуться отъ хлороформа. Когда Честюнина спросила одними глазами ординатора, онъ только покачалъ молча головой. Бѣдняжкѣ выпалъ плохой номеръ... Когда она пришла въ себя, то съ удивленіемъ оглянулась кругомъ и спросила:
   -- Гдѣ я?
   -- Въ клиникѣ...-- отвѣтила Честюнина.-- Ничего, рана не опасна.
   -- Ахъ, это ты...-- обрадовалась Катя, закрывая глаза отъ слабости.
   -- Да, я... Я буду дежурить около тебя.
   Катя выпростала руку изъ подъ одѣяла и молча пожала руку Честюниной.
   -- Операція кончилась?-- спросила она, не открывая глазъ.
   -- Да... Не будемъ сейчасъ говорить объ этомъ. Тебѣ вредно волноваться. Не бойся, все пройдетъ...
   Катя посмотрѣла на нее и слабо улыбнулась.
   -- Мнѣ? бояться?.. А я такъ жаждала смерти... и даже умереть не умѣла... Боже мой, Боже мой... Я тебѣ потомъ все разскажу.
   -- Да, да, потомъ, а сейчасъ нужно лежать спокойно.
   Катя посмотрѣла на нее съ удивленіемъ, но ничего не сказала, а только поморщилась.
   Потомъ больная забылась тревожнымъ и тяжелымъ сномъ. Честюнина отправилась въ дежурную и узнала, что больная въ безнадежномъ положеніи.
   -- Конечно, бываютъ случаи, что мертвые оживаютъ,-- замѣтилъ дежурный врачъ, точно желая ее утѣшить.-- Виноватъ, можетъ быть, она ваша родственница?
   -- Да, двоюродная сестра...
   -- Такъ... гм... Бываютъ удивительные случаи. Организмъ замѣчательно здоровый, но пуля прошла около сердца и засѣла въ позвоночникѣ... Все дѣло въ томъ, задѣта или нѣтъ сердечная сумка. Хотя бываютъ, конечно, самые удивительные случаи... Если не ошибаюсь, вы на четвертомъ курсѣ? Да? Вотъ вамъ рѣдкій случай для практики... Очень интересный случай.
   -- А сколько дней можетъ протянуться болѣзнь?
   -- Въ счастливомъ случаѣ дней пять... Все дѣло въ томъ, что больная очень нервный субъектъ. Вѣроятно, она падала въ обморокъ отъ булавочнаго укола, а тутъ могла перенести операцію даже безъ хлороформа. То есть, извлеченіе пули при настоящемъ положеніи невозможно и пришлось только опредѣлить ея положеніе зондомъ, и промыть рану и положить перевязку.
   Этотъ дежурный врачъ произвелъ своимъ равнодушіемъ на Честюнину самое тяжелое впечатлѣніе, хотя она и понимала, что отъ человѣка, у котораго на рукахъ въ теченіе года перебываютъ тысячи такихъ интересныхъ случаевъ, нельзя требовать родственнаго участія къ каждому больному. Есть вещи неумолимыя, какъ сонъ или какъ профессіональная привычка нервовъ.
   -- Васъ спрашиваетъ какой-то господинъ,-- вызвала Честюнину изъ дежурной сидѣлка.-- Онъ тамъ въ пріемной...
   Это былъ Эженъ. Онъ сидѣлъ у стола, схвативъ голову руками. Честюнина увидѣла заплаканное лицо и умоляющіе безмолвно глаза, и сама очутилась въ положеніи дежурнаго доктора.
   -- Она умерла?!.-- шепталъ Эженъ, не скрывая слезъ.
   -- Нѣтъ...
   -- Она умретъ?!.
   -- Сейчасъ трудно сказать что-нибудь опредѣленное... Все будетъ зависѣть отъ температуры.
   -- Боже мой, Боже мой...-- зарыдалъ Эженъ, опять хватаясь за голову.-- Если бы я только могъ предвидѣть... Все равно, я убью этого мерзавца съ тремя фамиліями. Боже мой, Боже мой...
   Честюнина видѣла, какъ у него дрожали руки и какъ тряслись побѣлѣвшія губы.
   -- Эженъ, нужно быть мужчиной... Ты знаешь, какъ я ее любила и все-таки не плачу.
   -- Ахъ, не то, совсѣмъ не то... Мы ее всѣ мало любили! Голубка моя, бѣдная моя... Ахъ, Маша, Маша... Что будетъ съ отцомъ? Я женѣ пока ничего не сказалъ... Что-то такое навралъ имъ, чтобы уѣхать сюда. А мнѣ можно будетъ ее видѣть?
   -- Лучше подождать... Ты ее только напрасно встревожишь.
   -- Да, да, ты всегда права, Маша...
   Онъ схватилъ ея руки и принялся ихъ цѣловать. Горячія слезы такъ и сыпались къ ней на руки. Честюнина обняла его и поцѣловала въ голову. Какой былъ хорошій этотъ Эженъ, весь хорошій... Вѣдь люди узнаются только въ несчастьи. Бурное горе Эжена передалось и Честюниной и она должна была закусить губы, чтобы не разрыдаться. Они присѣли на клеенчатый диванчикъ, и Эженъ съ большимъ трудомъ разсказалъ, что зналъ о случившемся несчастій.
   -- Вся драма разыгралась у Парасковеи Пятницы, гдѣ Катя жила съ мужемъ... Они въ послѣднее время очень бѣдствовали... Этотъ геройскій мерзавецъ остался на зимній сезонъ безъ ангажемента и Катя пропитывала его какими-то переводами и грошевыми уроками. Работу ей доставала Парасковея Пятница... Это изумительно хорошая женщина. Потомъ что-то такое у Кати вышло съ Сергѣемъ Петровичемъ... Онъ, вѣдь, ее очень любилъ... по своему... А тотъ дуракъ ревновалъ... Происходили самыя бурныя сцены... Катя все собиралась уходить, а Сергѣй Петровичъ ихъ мирилъ. Что же я тебѣ разсказываю -- ты все это и сама знаешь. Да, такъ въ это утро... Нѣтъ, я не могу разсказать... Онъ... онъ ее ударилъ... да. Парасковея Пятница это видѣла своими глазами... Ты знаешь характеръ Кати... Она крикнула: "Женщина, которая довела себя до того, что ее могъ ударить такой мерзавецъ, должна умереть"... У Кати была привычка всегда носить револьверъ съ собой... Одинъ моментъ, и она выстрѣлила въ себя. Парасковея Пятница свезла ее въ клинику, а потомъ пріѣхала въ университетъ предупредитъ меня. Вотъ и все, Маша... Боже мой, какъ все это глупо... О, я его убью!..
   -- Послушай, Эженъ... Ты забываешь одно, что самъ скоро будешь отцомъ и не имѣешь права распоряжаться своей жизнью. Мы объ этомъ еще поговоримъ... А сейчасъ отправляйся и подготовь Елену Петровну. Все равно, ей придется узнать... А дядю извѣщу уже я...
   -- Нѣтъ, Маша, это сдѣлаетъ Елена., а ты не оставляй Катю... Да, ради Бога не оставляй. А Елена съумѣетъ подготовить старика.
   На тротуарѣ Эжена дожидалась Парасковея Пятница.
   -- Ну, что, какъ?-- шепотомъ спрашивала она, точно боялась кого-то разбудить.
   -- Очень скверно... Отчего вы не зайдете туда?
   -- Я боюсь Марьи Гавриловны... Я видѣла давеча, какъ она подъѣзжала къ клиникѣ, и убѣжала, на другую сторону дороги.
   -- Чего же вамъ-то бояться?
   -- Да, вѣдь, меня всѣ обвинятъ... Помните, какъ выходила Катя замужъ, а потомъ когда пріѣзжалъ Василій Васильевъ -- я еще такъ приняла его. Ну, теперь всѣ и обвинятъ меня... Но это пустяки: пусть винятъ -- я сама обвинила себя. Вѣдь я могла разстроить этотъ несчастный бракъ... могла отговорить Катю.
   -- Нѣтъ, это вы ужъ напрасно... Я знаю хорошо Катю, и никто бы не отговорилъ ее. Повѣрьте мнѣ...
   -- Ахъ, какъ мнѣ хотѣлось бы походить за ней... Когда Марья Гавриловна устанетъ, пусть пошлетъ за мной. Такъ и скажите...
   Эженъ торопливо простился, и Парасковея Пятница опять, осталась одна на улицѣ. Уже спускались быстрые зимніе сумерки. Снѣгъ усилился. Съ Невы дулъ сильный вѣтеръ. Жалкіе керосиновые фонари придавали всему фантастическое освѣщеніе, Парасковея Пятница продолжала стоять на тротуарѣ и смотрѣла на освѣщенныя окна клиники, стараясь угадать, гдѣ палата, въ которой лежитъ Катя. Да, тамъ, вотъ за каменной стѣной, быстро и несправедливо догораетъ молодая жизнь, а она, старая и никому ненужная, не можетъ износить своего дурацкаго здоровья. Ей вдругъ захотѣлось передать это здоровье Катѣ, а самой умереть вмѣсто нея. Съ какой бы радостью въ этой формѣ она принесла себя въ жертву за человѣчество...
   -- Катя, родная, это я во всемъ виновата,-- шептала она, не чувствуя, какъ по ея лицу катятся ненужныя никому слезы.
   Въ положеніи Кати до поздняго вечера не произошло никакихъ замѣтныхъ перемѣнъ. Она лежала спокойно, и Честюниной казалось, что она теперь даже тяготится: ея присутствіемъ. Но Катю раздражало не это, а освѣщеніе комнаты, которое напомнило почему-то дѣтство. Она внимательно осматривала свою отдѣльную комнату, высокую, съ большимъ окномъ, и невольно сравнивала ее съ дѣтской. Да, и тамъ были такія же высокіе стѣны и такое же окно, а по вечерамъ такой же унылый свѣтъ. Боже мой, какъ все это было давно и осталось безконечно далеко.
   -- Маша, это пріѣзжалъ Эженъ?-- неожиданно спросила она съ прозорливостью больного человѣка.-- Отчего ты не пустила его ко мнѣ?
   -- Онъ пріѣдетъ завтра...
   -- Значитъ, я еще проживу цѣлую ночь... Какъ это долго, Маша. А отецъ ничего не знаетъ? Вы скажите ему, что я уѣхала далеко, далеко... да... и что, можетъ быть, не вернусь... Вѣдь отъ такого взбалмошнаго человѣка всего можно была ожидать.
   -- А ты кого бы желала видѣть изъ родныхъ?
   Катя подумала, улыбнулась и отвѣтила:
   -- Сергѣя Петровича... Это былъ единственный человѣкъ, который меня, дѣйствительно, любилъ, любилъ мою душу. И я его любила... Нашему счастью помѣшала женитьба Эжена... Мы хотѣли хлопотать о разводѣ и тогда я могла бы выйти замужъ за Сергѣя Петровича... Мнѣ его жаль... Я желала бы сказать ему, что я его люблю... Онъ этого не зналъ и считалъ меня легкомысленной...
   -- Катя, ты много говоришь...
   -- Все равно, мнѣ нужно выговориться... Ты думаешь, я боюсь смерти -- нисколько. Вы всѣ считали меня дурочкой, а я очень серьезная... Ты думаешь, я рѣшилась на самоубійство въ порывѣ отчаянія? Нѣтъ, у меня это уже было давно рѣшено... Моя смерть заключалась въ томъ, что я уже не вѣрила въ себя. Это ужасное чувство... У меня не было ни одного таланта, даже красоты, а я могла бы жить только окруженная общимъ поклоненіемъ. Мнѣ нужно было такое поклоненіе толпы, какъ рыбѣ вода, какъ птицѣ воздухъ...
   -- Катя, довольно... Ради Бога, перестань. Я даже не имѣю права тебя слушать, какъ медицинскій человѣкъ.
   -- Пустяки... Перестань малодушествовать. А я еще завидовала тебѣ... Давеча, когда меня принесли въ клинику, я очнулась только на операціонномъ столѣ и только тутъ окончательно убѣдилась, что я была совершенно права... Меня окружила цѣлая толпа студентовъ... Все такія молодыя, хорошія лица... Вотъ кому нужно жить, потому что они нужны... Нужны ихъ знанія, трудъ, руки... Я чувствовала себя жалкой поденкой, которую унесъ въ море первый легкій вѣтерокъ... Для другихъ онъ составляетъ счастье, даетъ жизнь, а я, безсильная и ничтожная, была снесена въ воду и должна утонуть. Это и хорошо, потому что я раньше приговорила себя къ смерти... Живите всѣ вы, потому что вы нужны.
   Такіе монологи не прошли даромъ. Катя сдѣлала неосторожное движеніе и сдвинула повязку. Первая капля крови, которую она увидала на бинтѣ, привела ее въ ужасъ. На лбу появились капли холоднаго пота, глаза округлились, губы побѣлѣли... При накладываніи новой перевязки съ ней сдѣлался легкій обморокъ. Честюнина въ первый разъ увидѣла нанесенную пулей рану, которая по наружному виду рѣшительно ничего страшнаго не имѣла. Небольшая ранка, изъ которой сочилась струйка алой артеріальной крови -- и только, а между тѣмъ съ каждой каплей этой крови вытекала молодая жизнь.
   Очнувшись, Катя начала жаловаться на острую боль въ спинѣ и заплакала. Это были ея первыя слезы.
   -- Маша, я все лгала, что не боюсь смерти...-- шептала Катя, хватаясь за руку Честюниной, точно хотѣла удержаться на землѣ.-- Который часъ? Десять... Боже мой, этой ночи не будетъ конца. Маша, моя послѣдняя просьба: поѣзжай сейчасъ къ отцу и привези его сюда... Да, непремѣнно. Я знаю, что это жестоко, но только святая любовь отцовъ и матерей прощаетъ все... Я буду паинькой, пока ты ѣздишь. Ахъ, какъ мнѣ хочется его видѣть... Нужно сказать такъ много-много...
   -- Хорошо, я ѣду...
   

IV.

   Была уже ночь, когда Честюнина отправилась на Васильевскій Островъ. На Выборгской Сторонѣ царила какая-то угнетающая тишина, и едва мигавшіе уличные фонари казались совершенно лишними. Извозчикъ едва тащился,-- по крайней мѣрѣ, такъ казалось Честюниной. Васильевскій Островъ тоже не отличался оживленіемъ. Честюнина сначала заѣхала къ Эжену. Онъ выскочилъ въ ней въ корридоръ, блѣдный и разстроенный.
   -- Съ Лёлей не хорошо...-- шопотомъ предупредилъ онъ.-- Быль маленькій обморокъ... Что Катя?
   -- Послала меня за отцомъ... Вы его не предупредили?
   -- Ахъ, нѣтъ... Лёля страшно взволновалась, когда я разсказалъ ей все. Я потерялъ голову...
   -- Хорошо, такъ я сама поѣду къ дядѣ.
   -- Сдѣлай такъ, Маша: вызови Григорія, а онъ вызоветъ Дашу... да. Не говори прямо старику ничего... Впрочемъ, ты лучше меня знаешь.
   Честюнина даже не простилась съ Эженомъ, о чемъ вспомнила уже дорогой. Швейцаръ Григорій принялъ ее съ приличнымъ изумленіемъ, но сейчасъ же сообразилъ, что случилось что-то особенное и отправился чернымъ ходомъ будить Дашу. Честюнина сидѣла въ швейцарской, и ей казалось, что прошла цѣлая вѣчность. Но вотъ послышались торопливые шаги и въ дверяхъ появился Василій Васильичъ, одѣтый въ шубу. Онъ только мелькомъ взглянулъ на племянницу и все понялъ.
   -- На Выборгскую...-- сказалъ онъ самъ извозчику.
   Они ѣхали нѣсколько времени молча. Старикъ нѣсколько разъ собирался съ силами, чтобы задать роковой вопросъ и, наконецъ, спросилъ:
   -- Она жива?
   -- Да.
   -- Я не знаю, что случилось...-- спокойно произнесъ онъ.-- Но я этого ждалъ, Маша.
   -- Пока еще нельзя сказать ничего опредѣленнаго.
   -- О, я знаю... Ты хочешь меня подготовлять? Напрасный трудъ... Я давно приготовился и ко всему... У меня даже былъ сегодня такой сонъ, и я почему-то ждалъ тебя... Да, не смѣйся, Маша... Къ сожалѣнію, дурные сны слишкомъ часто сбываются.
   Они доѣхали молча, и Василій Васильичъ только перекрестился, когда извозчикъ остановился у клиники. Честюнина припомнила случайный разговоръ съ Катей, когда онѣ вмѣстѣ ѣхали въ академію мимо вотъ этой клиники. Катя еще тогда высказывала, какъ она боится смерти, точно у нея было роковое предчувствіе, что она должна умереть именно здѣсь.
   Оставшись одна, больная страшно затосковала. Ей казалось, что она не дождется отца... Боже мой, какъ мучительно долго тянется время въ клиникѣ. Больная считала минуты и все смотрѣла на дверь.
   -- Скоро, барышня...-- повторяла сидѣлка.-- Вы читайте "Богородицу", время-то и пройдетъ незамѣтно.
   Катя съ удивленіемъ принималась разсматривать эту сидѣлку. Ей казалось, что она ее такъ давно знаетъ,-- и это некрасивое женское лицо, полное покорной сдержанности, и грустные глаза, и слабый голосъ, каждое движеніе -- все было ей знакомо. Потомъ Катѣ сдѣлалось совѣстно, что она заставляетъ эту труженицу проводить у своей кровати безсонную ночь.
   -- Вамъ скучно со мной, сестра?-- спрашивала Катя.
   -- Мы привычны, барышня...
   Молчаніе. Время опять останавливается, и Катя напрасно прислушивается въ каждому шороху. Ахъ, какая эта Честюнина -- она всегда и все дѣлала медленно.
   -- Сестра, вы -- дѣвушка?
   -- Да.
   -- И отлично... Никогда не выходите замужъ. Видите, до чего это доводитъ...
   -- Не первые вы у насъ въ клиникѣ, барышня, такая-то...
   -- Какая?
   -- Всякая по своему... Больше травятся... Вотъ какъ потомъ мучаются -- страсть смотрѣть.
   Катя морщится. Боже мой, даже въ несчастіяхъ есть своя конкурренція, даже здѣсь она не умѣла быть оригинальной... Ахъ, какъ все пошло, гадко, отвратительно!..
   Въ корридорѣ нѣсколько разъ слышались чьи-то шаги и затихали. Когда Катя потеряла уже всякое терпѣніе, около ея кровати появилась Честюнина.
   -- Онъ... здѣсь?.. Папа?..
   -- Пожалуйста, не волнуйся...
   Честюнина ужасно боялась за первый моментъ этого рокового свиданія, но Анохинъ вошелъ съ спокойнымъ видомъ человѣка, приготовившагося къ самому худшему. Поднимаясь по лѣстницѣ, онъ все время крестился, точно шелъ на смертную казнь, а сейчасъ казался такимъ спокойнымъ.
   -- Папа... милый...
   -- Я знаю все, голубчикъ,-- спокойно отвѣтилъ онъ, цѣлуя дочь въ лобъ.-- Обо всемъ еще успѣемъ поговорить потомъ...
   -- А мама?
   -- Она пока ничего не знаетъ... Нужно будетъ ее подготовить. Ты знаешь, какъ она всегда волнуется...
   Спокойный видъ отца и его спокойный голосъ произвели на больную самое успокоивающее впечатлѣніе и она проговорила:
   -- Я скоро поправлюсь, папа... да. Мнѣ это самъ профессоръ сказалъ... когда дѣлалъ операцію...
   -- Да, да, моя хорошая... Я знаю. А теперь, какъ ты себя чувствуешь?
   -- Не знаю... Пока, мнѣ ужасно скучно здѣсь лежать... если бы...
   Онъ догадался, что она хочетъ сказать.
   -- Тебѣ хочется домой, моя радость?..
   -- Да, папа...
   -- Хорошо, увидимъ. Что еще скажетъ твой профессоръ...
   Анохинъ не видалъ дочери больше года, и она показалась ему такой маленькой, какой была еще дѣвочкой подросткомъ. Потомъ, это блѣдное молодое лицо, глядѣвшее на него ужо не дѣтскими глазами, было такъ красиво, какъ никогда раньше. Въ немъ было столько чарующей женственности, какой-то затаенной ласки и дѣтской простоты. Да, она была хороша, отцовское сердце мучительно стыло и цѣпенѣло отъ подавленныхъ страданій. Онъ собралъ всѣ силы, чтобы казаться спокойнымъ -- вѣдь, сейчасъ спокойствіе все...-- Больная тоже крѣпилась и только молча и крѣпко держала отца за руку,
   -- Я скоро поправлюсь, папа...-- точно оправдывалась она, вопросительно глядя на отца.
   -- Да, да... Конечно, поправишься, крошка.
   -- А когда я поправлюсь, мы опять будемъ жить вмѣстѣ, папа... Я хочу жить съ тобой... Весной куда-нибудь уѣдемъ изъ Петербурга...
   -- Да, да, непремѣнно уѣдемъ...
   -- Мнѣ все равно -- куда, но только какъ можно дальше, папа... Далеко-далеко, гдѣ живутъ другіе люди.
   -- Именно, далеко... Знаешь что, мы уѣдемъ въ Сузумье, въ теткѣ. Я уже давно собираюсь туда, посмотрѣть на родину. Вотъ, тамъ, Катя, совсѣмъ другіе люди...
   -- Ахъ, какъ хорошо будетъ, папа... Я ихъ впередъ всѣхъ люблю. И Маша съ нами поѣдетъ...
   -- И Маша поѣдетъ... Ей тоже не лишнее отдохнуть, пока совсѣмъ не передѣлалась въ безнадежно-столичнаго человѣка.
   Катя что-то хотѣла еще сказать, но только пожевала губами и закрыла глаза. Честюннна сдѣлала дядѣ знакъ глазами, что больная хочетъ спать и что ее нужно оставить. Когда они уходили, Катя попросила Честюнину остаться на минутку и спросила:
   -- А Сергѣй Петровичъ знаетъ?..
   -- Вѣроятно...
   -- Какъ мнѣ хотѣлось бы его видѣть. Онъ такой хорошій...
   -- Завтра я могу его вызвать...
   -- Нѣтъ, этого не нужно. Если онъ самъ пріѣдетъ... Тебя удивляетъ мое легкомысліе? Боже мой, вѣдь, это же единственный человѣкъ, который могъ сдѣлать меня счастливой... Женщины, вѣдь, не умѣютъ быть счастливыми самостоятельно. Ты не обижайся -- я говорю о себѣ одной...
   Анохинъ прошелъ въ пріемную, гдѣ встрѣтилъ Парасковею Пятницу, которую совсѣмъ не узналъ. Она страшно смутилась и даже хотѣла убѣжать. Но ее выручила Честюнина.
   -- Марья Гавриловна, голубчикъ, не гоните меня...-- шопотомъ умоляла она.-- Вы устанете -- я посижу около нея... Все-таки не чужой человѣкъ.
   -- Хорошо. Увидимъ, какъ дѣло пойдетъ...
   -- Я ужъ говорила съ докторомъ и сказала, что родственница. А потомъ... Я боюсь старика... Тогда онъ такъ разсердился на меня...
   -- Ну, это пустяки... Онъ давно все забылъ... Да и не до того теперь.
   -- Ахъ, какъ я вамъ благодарна... Мнѣ, вѣдь, только походить за ней, голубкой...
   Парасковея Пятница отвернулась, чтобы скрыть слезы. Покойный Иванъ Михайлычъ не выносилъ бабьихъ слезъ и всегда страшно сердился, когда она начинала плакать. Это обстоятельство служило предметомъ частыхъ семейныхъ размолвокъ, потому что Парасковея Пятница не прочь была всплакнуть по-бабьи.
   -- Знаете, голубчикъ, вы все-таки меня какъ-нибудь отрекомендуйте,-- просила Парасковея Пятница.-- Скажите, что я что-нибудь этакое театральное... Ну, комическая старуха, что-ли.
   -- Нѣтъ, это неудобно, Прасковья Игнатьевна... Я васъ отрекомендую тѣмъ, что вы есть на самомъ дѣлѣ. Повѣрьте, ничего дурного не будетъ...
   Когда состоялось это представленіе, Анохинъ закрылъ лицо руками и неудержимо разрыдался. Онъ до мельчайшихъ подробностей припомнилъ свой визитъ въ квартиру Парасковеи Пятницы... Да, тогда Катя была здорова, и только отцовское сердце чуяло, чѣмъ все это кончится.
   -- Она все время жила у васъ?-- спрашивалъ старикъ, не вытирая катившихся по лицу слезъ.-- Да?.. Вы ее любили? О, Боже мой, развѣ можно было ее не любить?..
   Онъ крѣпко пожалъ ей руку.
   -- Она часто плакала и вы ее утѣшали?..-- продолжалъ онъ, не выпуская ея руки.-- Она была горда и не умѣла жаловаться? Она вспоминала старика отца? Да?.. Дѣвочка моя, родная... А отецъ былъ далеко, отецъ отказался отъ нея...
   Онъ неожидално поцѣловалъ ея руку и прибавилъ:
   -- За все, за все благодарю васъ... Я не умѣю высказать всего, что сейчасъ чувствую.
   Честюнина вышла, чтобы провѣдать больную и старики остались одни. Парасковея Пятница совершенно растерялась и рѣшительно не знала, что ей говорить. Этотъ "деспотъ" оказался совсѣмъ-совсѣмъ не деспотомъ, а совершенно наоборотъ... Да, теперь ей приходилось ухаживать за нихъ, какъ за ребенкомъ.
   -- Василій Васильичъ, какой удивительный случай былъ у насъ въ Казани...
   -- Развѣ вы изъ Казани?-- удивлялся Анохинъ.
   -- А то какъ же?-- удивлялась, въ свою очередь, Парасковея Пятница, точно каждый долженъ быть "изъ Казани".-- Тогда еще былъ живъ Иванъ Михайлычъ... да... Такъ тамъ жилъ одинъ дьяконъ... Ну, кажется, кто бы могъ подумать на него и Иванъ Михайлычъ говорилъ прямо...
   Анохинъ съ особеннымъ вниманіемъ выслушалъ про удивительный случай въ Казани и нашелъ, что, дѣйствительно, на бѣломъ свѣтѣ бываютъ странныя вещи. Слова разсказчицы стучали у него въ головѣ, какъ стучатъ капли дождя по желѣзной крышѣ, не проникая внутрь. Честюнина входила нѣсколько разъ и была довольна, что старикъ занялся съ Парасковеей Пятницей.
   -- Дядя, теперь уже поздно,-- заявила она наконецъ.-- Поѣзжайте сейчасъ домой, а завтра утромъ пріѣдете. Она спитъ...
   Онъ повиновался и только въ дверяхъ спросилъ:
   -- А что же я скажу женѣ?
   -- Ее нужно подготовить...
   -- Ахъ, да... Что же я спрашиваю. Да, да, я понимаю...
   

V.

   Цѣлыхъ пять дней, мучительныхъ пять дней... Какъ мы живемъ цѣлые годы, не замѣчая времени, а тутъ вдругъ является какая-то роковая грань, которая останавливаетъ все, даже самое время. Въ послѣднемъ больше другихъ могла убѣдиться Честюнина. Ей казалось, что прошло нѣсколько лѣтъ, и событія такъ отдѣлялись одно отъ другого, что трудно было возстановить хронологическую послѣдовательность. Напримѣръ, какъ случилось, что Елену Ѳедоровну привезъ въ клинику Брусницинъ? Какъ оказалось впослѣдствіи, на его долю выпало передать матери роковое извѣстіе. Василій Васильичъ не могъ сдѣлать этого и въ отчаяніи явился къ Эжену.
   -- Я это могу устроить...-- вызвался самъ Сергѣй Петровичъ, для котораго не существовало трудныхъ положеній.
   Дѣйствительно, онъ поѣхалъ и устроилъ все такъ, что съ Еленой Ѳедоровной даже не было обморока. Онъ же привезъ ее и въ клинику. Свиданіе съ больной обошлось, благодаря его содѣйствію, тоже благополучно. Елена Ѳедоровна сдержала себя и ничѣмъ не нарушила установленнаго около больной порядка.
   -- Мама, ты на меня не сердишься?-- спрашивала Катя.
   -- Я? Ну, объ этомъ мы поговоримъ послѣ...
   Этотъ уклончивый отвѣтъ подѣйствовалъ на больную успокаивающимъ образомъ, потому что въ немъ слышалась увѣренность за будущее.
   Всѣ драматическіе моменты сосредоточивались въ пріемной, гдѣ періодически появлялись всѣ дѣйствующія лица, за исключеніемъ одной Елены Петровны, которая лежала больная дома.
   Всѣхъ труднѣе доставалось Честюниной, которой приходилось хлопотать за всѣхъ. Собственно говоря, больная доставляла безпокойства меньше другихъ. Только однажды она особенно взволновалась, именно, когда въ первый разъ вошелъ Брусницинъ. Честюнина видѣла это по ея лицу.
   -- Возлюбленный...-- шептала Катя, закрывая глаза.-- О, какъ я его люблю... Если бъ онъ зналъ...
   Брусницинъ тоже волновался, хотя и напрягалъ всѣ силы, чтобы не выдать себя. Въ послѣднихъ видахъ онъ усиленно ухаживалъ за Еленой Ѳедоровной и быстро вошелъ къ ней въ милость.
   Въ концѣ-концовъ получилось то, что всѣ эти близкіе люди ужасно мѣшали больной, и Честюнина удалила ихъ подъ разными предлогами.
   -- Пріѣзжайте одни...-- шепнула она одному дядѣ.-- Другіе только напрасно ее волнуютъ.
   Какъ показалось Честюниной, всѣ были даже рады уѣхать домой. Клиническая обстановка давила каждаго, а дома были свои дѣла. Эженъ пріѣзжалъ на минуту, чтобы сообщить Честюниной:
   -- Кажется, у насъ начинается... Ахъ, Маркетта? если бы ты была свободна!.. Лёля все тебя вспоминаетъ... Ну, что Катя?
   -- Пока ничего особеннаго... Температура, кажется, начинаетъ подниматься. Впрочемъ, мнѣ это могло показаться... Разница пока всего въ одной десятой.
   Эженъ такъ былъ поглощенъ своими домашними дѣлами, что, какъ показалось Честюниной, слушалъ ее совершенно машинально и едва-ли понималъ, что она ему говорила.
   Катя съ проницательностью больного человѣка по выраженію лица Честюниной угадывала, кто былъ въ пріемной. Она волновалась молча, на что обратилъ вниманіе докторъ.
   -- Спокойствіе -- пока единственное ваше лѣкарство,-- говорилъ онъ съ строгой ласковостью опытнаго врача.-- А вы, m-lle Честюнина, прямо виноваты, что позволяли родственникамъ являться сюда
   -- Да, да, я, дѣйствительно, виновата,-- поспѣшила согласиться съ нимъ Честюнина.
   Когда докторъ ушелъ, больная замѣтила:
   -- О чемъ онъ хлопочетъ? Удивляюсь... Мнѣ ужасно хотѣлось съ нимъ поспорить, Маша. Ахъ, скорѣе бы мнѣ выздоровѣть, тогда бы я ему показала... Вообще, я его ненавижу...
   -- Хорошо, хорошо.
   -- Послушай Маша, и ты принимаешь со мной тонъ классной дамы... Это совсѣмъ къ тебѣ нейдетъ.
   -- Пожалуйста, нельзя ли безъ разсужденій, а то я уйду.
   Больная инстинктивно покорялась каждому властному слову и дѣлалась такой жалкой, какъ маленькій безпомощный ребенокъ. Покорность къ ней не шла, какъ строгость къ Честюниной.
   Навѣщавшіе больную, кажется, не особенно огорчились отказомъ принимать ихъ, за исключеніемъ старика Анохина. Онъ пріѣзжалъ по-прежнему и высиживалъ долгіе и томительные часы въ дежурной, гдѣ поперемѣнно его занимали Честюнина или Парасковея Пятница. Послѣдняя страдала неизлѣчимымъ недугомъ старческой болтливости и запрещеніе говорить съ больной приводило ее въ отчаяніе. За то она отводила душу въ дежурной, и Василій Васильичъ скоро выучилъ наизусть рѣшительно все, что происходило "во время оно", какъ говорилъ Крюковъ, "у насъ въ Казани". Въ свою очередь, Парасковея Пятница узнала много интересныхъ вещей о томъ, что такое Сузумье и какъ хорошо тамъ живутъ простые люди.
   Придвинувшись въ своей слушательницѣ поближе, Анохинъ нѣсколько разъ повторялъ, показывая глазами на потолокъ:
   -- Развѣ тамъ возможенъ былъ бы такой случай?.. Да никогда... Тамъ еще нѣтъ мерзавцевъ съ тремя фамиліями. Да... Я теперь часто думаю, что если бы я жилъ тамъ самымъ простымъ человѣкомъ, если бы моя жена была самая простая провинціальная дѣвушка, если бы моя дочь... Однимъ словомъ, не сидѣли бы вотъ здѣсь и не считали часы.
   -- Однако, Василій Васильичъ, теперь и провинція ужъ не та,-- спорила Парасковея Пятница.-- Я недавно читала въ нашей казанской газетѣ... точно такой же случай и даже отца звали тоже Василіемъ. Ныньче самыя простыя дѣвушки и тѣ, чуть что, сейчасъ револьверъ, спички, какую-нибудь кислоту... Охъ, это вездѣ одинаково, Василій Васильичъ.
   Старики начинали спорить, забывая о больной и торжественности переживаемаго момента. Парасковея Пятница совсѣмъ уже не боялась "деспота" и въ рѣшительныхъ пунктахъ ссылалась на авторитетъ покойнаго Ивана Михайлыча, который говорилъ всегда такъ, а дѣлалъ вотъ этакъ. Оказывалось, что Иванъ Михайлычъ предвидѣлъ возможность даже такихъ случаевъ, какъ настоящій. О, онъ все зналъ, Иванъ Михайлычъ, и все умѣлъ объяснить.
   Когда дежурила у больной Парасковея Пятница, Василій Васильичъ любилъ говорить съ Честюниной о Сузумьи.
   -- Маша, а ты, вѣдь, совсѣмъ забыла свою провинцію,-- упрекалъ онъ ее съ отцовской ласковостью.-- Не хорошо это. голубчикъ... Послѣ сама пожалѣешь. Вѣдь, нынѣшнимъ лѣтомъ могла ѣхать?
   -- Могла...
   -- Отчего же не поѣхала?
   -- Да такъ... Разныя дѣла. Вотъ кончу курсъ, тогда и уѣду.
   -- Все у васъ дѣла, а всѣхъ дѣлъ не передѣлаешь. Это все отговорки. Я давеча сижу и смотрю на тебя, Маша... да... Вѣдь, совсѣмъ ты не такая пріѣхала въ Петербургъ, еще немного, такъ, пожалуй, родная мать не признаетъ.
   Сидя около больной, Честюнина точно подводила итогъ своей молодой жизни и приходила сама къ тому же заключенію, какъ и Василій Васильичъ. Да, она стала совсѣмъ другая и не къ лучшему... Не было уже прежней молодой вѣры въ жизнь, въ людей и въ недавнія мечты. Многое отошло назадъ, другое исчезло, какъ сонъ, а кругомъ наростала какая-то мучительная пустота. А, главное, все чаще и чаще являлось глухое недовольство собой, какъ предвѣстникъ какой-то хронической болѣзни. Теперь Честюнина завидовала другимъ курсисткамъ, сохранившимъ способность увлекаться всѣмъ, точно онѣ вчера пріѣхали въ Петербургъ. Она уже не могла попасть имъ въ тонъ и, вообще, какъ-то ушла отъ молодости. Въ концѣ концовъ, оставались четыре стѣны своей студенческой кельи и занятія. Да, есть святая работа, и Честюнина уходила въ нее все глубже. Она уже испытывала окрыляющій жаръ этой келейной работы и входила во вкусъ своего женскаго одиночества. Всѣ эти мысли являлись невольно, вызванныя присутствіемъ больной. Вѣдь, эта Катя была полной противоположностью, и Честюниной начинало казаться, что вмѣстѣ съ ней умираетъ и она, т. е. умираетъ въ ней та женщина, которая могла быть счастлива только личной жизнью. Конечно, являлись мысли о чемъ-то, неизвѣданномъ, неопредѣленная тоска, смутное желаніе какой-то перемѣны и сознаніе неудовлетворенности, но все были только отдѣльные моменты, а не вся жизнь.
   -- Я знаю, о чемъ ты думаешь...-- замѣтила разъ Катя, наблюдавшая задумавшуюся сидѣлку.
   -- Именно?
   -- Тебѣ жаль самой себя... Но все это напрасно, голубчикъ. Мы, женщины, бываемъ счастливы, какъ дѣти, когда они ломаютъ свои любимыя игрушки, чтобы посмотрѣть, что тамъ внутри. Счастья нѣтъ...
   Отъ волненія и безсонныхъ ночей у Честюниной какъ-то все перемѣшалось въ головѣ, и она даже не удивилась, когда Парасковея Пятница принесла въ пріемную термометръ, показывавшій роковое повышеніе температуры. Это былъ смертный приговоръ...
   -- Это очень не хорошо?-- освѣдомился Василій Васильичъ.
   -- Да...
   -- Она умретъ?..
   Честюнина только пожала плечами и быстро вышла изъ комнаты.
   Дѣлая послѣднюю перевязку, докторъ замѣтилъ:
   -- Мы ведемъ себя не дурно... Еще денька два и будемъ совсѣмъ умными.
   Неожиданно поднявшаяся температура сразу разрушила всѣ надежды. Больная сама страшно перепугалась и молча смотрѣла на Честюнину умоляющими глазами. Боже мой, неужели это и есть смерть?!.. У нея стучали зубы отъ лихорадки, а въ глазахъ явилось ощущеніе холода.
   Болѣзнь полетѣла впередъ съ ужасающей быстротой. За лихорадкой явился бредъ. Больная металась на своей кровати и плохо узнавала присутствовавшихъ. Въ моменты сознанія она хватала Честюнину и повторяла задыхавшимся голосомъ:
   -- Спасите меня... спасите... ахъ, какъ я хочу жить!.. Боже мой, какъ страшно... Маша, вѣдь, я еще такая молодая... Всѣ другіе будутъ жить, а я... Нѣтъ, я не хочу умирать... Слышишь?.. Держи меня за руку... вотъ такъ... крѣпче...
   Честюнина вся точно застыла. Теперь уже не было спасенія и лучшія слова святой науки были безсильны. Оставалось только ждать развязки.
   Мучительная агонія продолжалась цѣлыхъ два дня, и черезъ пять дней, какъ предсказалъ докторъ, Катя умерла. Въ комнатѣ еще стоялъ запахъ лѣкарствъ, на столикѣ у кровати стояли аптечные пузырьки съ разнымъ снадобьемъ и все это напоминало только о безсиліи науки и бренности человѣческаго существованія. Да, все было кончено... Молодая жизнь погасла, какъ блуждающій огонекъ.
   Хоронили Катю въ снѣжный и холодный зимній день. Все кругомъ казалось такимъ хмурымъ. За гробомъ тянулась небольшая кучка близкихъ людей. Честюнина шла съ Брусницинымъ, и ей казалось, что она тоже умерла вмѣстѣ съ Катей. Это чувство положительно ее преслѣдовало, какъ кошмаръ.
   Василій Васильичъ шелъ за гробомъ съ спокойнымъ лицомъ. У него уже не было слезъ... Все было пережито раньше
   -- Бѣдная моя дѣвочка...-- повторялъ про себя убитый горемъ старикъ.-- Бѣдная... бѣдная... бѣдная...
   Похоронили Катю въ Александро-Невской лаврѣ, о чемъ она просила сама. Изъ родныхъ не было только Эжена, который пріѣхалъ къ самому отпѣванію. Онъ отвелъ Честюнину въ сторону и шепнулъ:
   -- Марьета, у меня родился сынъ...
   

ЭПИЛОГЪ.

   Прошло пятнадцать лѣтъ.
   Стоялъ свѣтлый осенній день. Въ скверахъ вездѣ уже мелькали тронутыя первымъ холодкомъ листья. Въ такіе дни Петербургъ получаетъ какой-то особенно бодрый видъ, а всѣ улицы переполнены оживленной публикой. Вернувшійся съ дачи петербуржецъ точно старается наверстать потерянное лѣтомъ время. Самые дома, ремонтированные и подкрашенные, выглядятъ веселѣе. Оживленіе захватываетъ даже самыя далекія городскія окраины, какъ Выборгская Сторона или Васильевскій Островъ.
   Именно въ такой ласковый по осеннему день, по Самсоніевскому проспекту шли среднихъ лѣтъ дама и пожилой мужчина, въ которыхъ сразу можно было узнать провинціаловъ и по костюму, и по неумѣнью торопиться. Они шли по тротуару и читали вслухъ номера домовъ.
   -- Здѣсь...-- проговорила, наконецъ, дама, останавливаясь передъ громаднымъ четырехъ-этажнымъ домомъ.-- Да, да... Тотъ самый домъ.
   Мужчина молча соглашался, съ такимъ видомъ, когда человѣкъ не желаетъ противорѣчить. Плотный, коренастый, съ окладистой бородой, онъ производилъ впечатлѣніе уравновѣшеннаго человѣка, который не умѣетъ волноваться даже въ серьезныхъ случаяхъ. Они вошли во дворъ и начали подниматься по темной каменной лѣстницѣ.
   -- Та самая лѣстница,-- говорила дама, останавливаясь на площадкѣ перевести духъ.-- Сколько тысячъ разъ я прошла по ней.
   Они поднялись въ четвертый этажъ и позвонили у двери безъ визитной карточки. Отворила толстая сѣдая старушка въ бѣломъ чепцѣ.
   -- Прасковья Игнатьевна, не узнаете?-- весело проговорила дама.
   -- Нѣтъ, не узнаю...
   -- А Честюнину помните?
   -- Честюнину? Много, вѣдь, у меня жило курсистокъ, гдѣ ихъ всѣхъ запомнишь...
   -- А Катю тоже не помните? Которая еще застрѣлилась?
   -- Эту отлично помню... Такъ вы ея сестра двоюродная? Теперь все припомнила... Милости просимъ.
   Старушка всполошилась и повела гостей въ свою каморку, гдѣ все оставалось по прежнему.
   -- А я -- Андрей Иванычъ Нестеровъ,-- рекомендовался мужчина.-- Вы еще какъ-то письмо мнѣ писали...
   -- Не помню -- письма... добродушно недоумѣвала Парасковея Пятница.-- А можетъ быть, и писала...
   Парасковея Пятница сильно состарилась и Честюнина смотрѣла на нее съ сожалѣніемъ. Была такая бодрая и здоровая женщина, а теперь получилась какая-то развалина. Старушка непремѣнно захотѣла угостить кофе и поминутно убѣгала въ кухню. Она замѣтно оживилась и кое-что успѣла припомнить.
   -- Да, да... Теперь помню,-- повторяла она.-- Какъ же... И Катю помню. Такая была веселая... Василій-то Васильичъ захаживалъ ко мнѣ. Придетъ и плачетъ... Сильно убивался онъ о дочери. Передъ самой смертью былъ у меня недѣли за двѣ. Рядомъ его и похоронили съ дочерью... А вы замужемъ давно?
   -- Нѣтъ, я по прежнему остаюсь дѣвушкой...
   -- Какъ же это такъ?
   -- Да какъ-то такъ ужъ вышло... Все некогда, Прасковья Игнатьевна. А тутъ и молодость прошла, поздно выходить замужъ...
   -- Скучно подъ старость будетъ, милая...
   -- Ничего, какъ-нибудь проживемъ. Не всѣмъ замужъ выходить...
   -- Это, конечно, бываетъ, а все-таки...
   -- И я вотъ тоже не женился,-- отвѣчалъ Нестеровъ на нѣмой вопросъ любопытной старушки.-- Счастье не вышло...
   -- Тоже не хорошо.
   -- Что подѣлаешь.
   -- А гдѣ же вы живете теперь?
   -- Въ провинціи... Я въ земствѣ служу и Марья Гавриловна тоже въ земствѣ. Вмѣстѣ работаемъ, а потомъ взяли да и поѣхали вмѣстѣ въ Петербургъ.
   -- Такъ, такъ...-- соглашалась старушка.-- Совсѣмъ другой нынче народъ пошелъ. Слушаешь-слушаешь и какъ будто ничего понять не можешь. Стара стала, умирать пора...
   За кофе всѣ разговорились, припоминая старину. Парасковея Пятница даже всплакнула, когда зашла рѣчь о Катѣ. Въ ея репертуарѣ это было самое трогательное воспоминаніе, и она нѣсколько разъ возвращалась къ нему. Да, хорошая была дѣвушка, веселая и такая ласковая, точно котенокъ.
   Гости посидѣли и начали прощаться.
   -- Спасибо, что не забыли старуху,-- говорила Парасковея Пятница, провожая ихъ на лѣстницу.-- Не поминайте лихомъ.
   Съ Выборгской они проѣхали въ Александро-Невскую лавру, гдѣ съ большимъ трудомъ разыскали могилу Кати. Честюнина долго стояла передъ ней и не замѣчала, какъ по ея лицу катились слезы. Это были слезы о несбывшихся надеждахъ, разбитыхъ иллюзіяхъ далекой юности и о чемъ-то такомъ, что осталось невыполненнымъ.
   -- Марья Гавриловна, я васъ не узнаю...-- проговорилъ Нестеровъ.
   Она улыбнулась сквозь слезы и, указывая на могилу Кати, отвѣтила:
   -- Я здѣсь похоронила себя, Андрей Иванычъ...

Д. Маминъ-Сибирякъ.

Конецъ.

"Міръ Божій", NoNo 1--9, 1896

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru