Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
Чайный цветок

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сказка.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДВѢНАДЦАТЫЙ

ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917

  

ЧАЙНЫЙ ЦВѢТОКЪ.
Сказка.

I.

   Старый сумасшедшій Чангъ опять, по своему обыкновенію, послѣ періода лѣтнихъ дождей, ушелъ въ Манджурію, а старая, полуслѣпая Хунъ-Мы, состоявшая изъ однѣхъ морщинъ, осталась, конечно, дома, т.-е. на своей старой джонкѣ.
   -- Ты опять придешь съ пустыми руками,-- ворчала Хунъ-Мы, когда мужъ уходилъ.-- Охъ, эта мнѣ Манджурія... Если бы собрать всѣ деньги, какія ты истратилъ тамъ, и все потерянное рабочее время, то давно можно было бы купить небольшой домикъ въ самомъ Пекинѣ или, по крайней мѣрѣ, выстроить себѣ гдѣ-нибудь на берегу рѣки фанзу. Да, настоящую фанзу, со своимъ огородомъ, садикомъ...
   Чангъ обыкновенно не спорилъ съ женой и не обращалъ никакого вниманію на ея ворчаніе, а тутъ вдругъ разсердился до того, что чуть не задохся отъ старческаго кашля.
   -- Замолчи, старый гнилой пень! Развѣ женщины когда-нибудь что понимали? Если бы я въ прошлый разъ не пролежалъ трехъ недѣль въ лихорадкѣ, такъ у насъ была бы и фанза, и домикъ въ Пекинѣ, и новая джонка... Какъ я могу говорить съ тобой, если ты ничего не понимаешь? Одинъ манджуръ нашелъ же жень-шень и продалъ его за такую кучу золота, какая не помѣстится въ твоей пустой головѣ. У него сейчасъ своя лавка въ Мукденѣ... Отчего же я не могу найти жень-шень, глупая женщина?
   -- То манджуръ, а то ты...
   -- Даже никакой разницы нѣтъ,-- спорилъ Чангъ, задыхаясь отъ кашля.-- Все дѣло въ томъ, что у манджура жена умнѣе, чѣмъ у меня. О, это много значитъ... Если бы мнѣ дать жену манджура, такъ я нашелъ бы два жень-шеня.
   Это уже было обидно, и Хунъ-Мы обозвала мужа старой кочерыжкой, а потомъ расплакалась, какъ дѣлаютъ женщины всего міра. Если бы у нея былъ другой мужъ... О, она не голодала бы всю жизнь, не дрожала бы по ночамъ отъ холода на своей лодкѣ, не ходила бы въ жалкихъ лохмотьяхъ и умерла бы спокойно на рукахъ у своихъ дѣтей. А теперь, послѣ такой жизни, на кого она походить? Осталась одна кожа да кости...
   Когда упрямый Чангъ ушелъ, Хунъ-Мы опять плакала. Вѣдь старикъ хотя и упрямъ, но очень добръ и всегда заботился о ней. И теперь оставилъ ей два мѣшка рису, а съ собой взялъ только нѣсколько мѣдныхъ монетъ. Какъ онъ, бѣдный, будетъ жить на чужой сторонѣ? Спать придется подъ открытымъ небомъ, питаться кореньями, мокнуть на дождѣ и жариться на солнцѣ. Такая жизнь впору только молодому, а Чангъ старъ. Можетъ заболѣть въ дорогѣ, можетъ попасть въ лапы манджурскаго тигра, или еще того хуже -- въ руки страшныхъ разбойниковъ хунхузовъ. Старый Чангъ въ свою очередь тоже жалѣлъ старуху и на прощанье сказалъ ей совсѣмъ ласково:
   -- Потерпи, Хунъ-Мы, скоро мы разбогатѣемъ... Да, мы долго терпѣли, а отъ бѣдности люди дѣлаются несправедливыми. Богатому человѣку не трудно быть справедливымъ, и мы, когда разбогатѣемъ, но будемъ ссориться. Конечно, я много истратилъ времени, труда и денегъ въ поискахъ жень-шеня, это правда, но вѣдь я не считаю тѣхъ денегъ, которыя ты истратила на курительныя бумажки и палочки изъ благовоннаго дерева для жертвы богамъ...
   -- Ну, это уже не твое дѣло... Я должна заботиться о своей душѣ.
   -- Хе-хе... Кому твою душу нужно?-- смѣялся развеселившійся Чангъ.-- Это тебѣ наговорилъ бонза Ma... Бонзы всѣ хитрые и всѣ обманываютъ насъ, потому что не хотятъ работать. Не работать и жить на счетъ довѣрчивыхъ, глупыхъ людей -- ремесло не трудное...
   Изъ-за бонзы Ma старики опять чуть не поссорились. У стараго Чанга была дурная привычка дразнить жену этимъ бонзой. Онъ придумывалъ самыя смѣшныя исторіи про него и вообще относился къ нему очень непочтительно.
   На джонкѣ жилъ еще третій человѣкъ, горбунъ Чжинъ, безродный сирота, подобранный съ улицы. Этотъ молодой человѣкъ отличался большой молчаливостью, почти никогда не улыбался и всѣмъ завидовалъ.
   -- Въ немъ сидитъ злой духъ,-- объяснялъ бонза Ma.-- Всѣ уроды населены злыми духами... Мнѣ не одинъ разъ приходилось знакомиться съ ними.
   Горбунъ относился къ своимъ воспитателямъ совсѣмъ равнодушно и никогда не интересовался, куда такъ надолго уходилъ старый Чангъ.
   -- А если онъ не вернется, старый Чангъ?-- говорила ему Хунъ-Мы.
   -- Что же, будемъ жить и безъ стараго Чанга,-- отвѣчалъ Чжинъ.-- Другіе живутъ безъ него, и мы проживемъ...
   -- И тебѣ не будетъ нисколько его жаль, если онъ гдѣ-нибудь умретъ и мы даже не будемъ знать, гдѣ его могила?
   -- Чего же жалѣть? Въ свое время каждый человѣкъ долженъ умереть... Богдыханы -- и тѣ умираютъ.
   -- Чжинъ, у тебя вмѣсто сердца камень.
   -- Я не виноватъ, что такимъ родился. Да и мои родители, выбросившіе меня на улицу, не лучше меня.
   Чжинъ былъ правъ, и старая Хунъ-Мы только качала головой. Развѣ можно такъ говорить о своихъ родителяхъ?
   Когда Чангъ уходилъ, Хунъ-Мы провожала его по берегу рѣки, пока могла итти, а потомъ долго сидѣла на берегу одна и горько плакала. Вѣдь чикто-никто не зналъ, какой это добрый и хорошій человѣкъ. Нѣтъ, впрочемъ, зналъ бонза Ma, который зналъ рѣшительно все на свѣтѣ. Сидя на Серегу, Хунъ-Мы припоминала всю свою жизнь и тяжело вздыхала. Она родилась вотъ на этой самой рѣкѣ, тамъ, въ верховьяхъ, гдѣ раскинулись бамбуковыя рощи, рисовыя поля и чайныя плантаціи. Она помнила родную фанзу, которая стояла на берегу и въ которой жилъ еще отецъ отца. Старая бабушка водила ее по крутому, обрывистому берегу и разсказывала старыя сказки о томъ блаженномъ времени, когда всѣ жили хорошо, потому что всѣ уважали предковъ, бонзы усердно молились въ кумирняхъ, а мандарины не брали взятокъ и не обманывали богдыхана.
   -- Теперь много бѣдныхъ и несчастныхъ людей,-- говорила бабушка, причемъ у нея тряслась сѣдая голова, какъ у фарфоровой куклы,-- потому что богатые притѣсняютъ всѣхъ, а богдыханъ объ этомъ не знаетъ. Но будетъ время, когда воцарится молодой богдыханъ, который будетъ все знать, и всѣ будутъ счастливы. Мандарины не будутъ брать взятокъ, купцы не будутъ обманывать, богатые не будутъ притѣснять бѣдныхъ, а бонзы будутъ молиться цѣлые дни.
   Потомъ, оглянувшись кругомъ, не подслушиваетъ ли кто, бабушка но секрету прибавляла шопотомъ:
   -- Нашъ теперешній богдыханъ старъ и не понимаетъ бѣдныхъ и несчастныхъ людей, но растетъ молодой богдыханъ, съ которымъ растетъ и счастье всѣхъ бѣдныхъ и несчастныхъ. Молодой богдыханъ все устроитъ, и у каждаго китайца будетъ про запасъ горсточка рису...
   Бабушка улыбалась, и ея голова тряслась еще сильнѣе, точно она дѣлалась тяжелѣе отъ мыслей о всеобщемъ китайскомъ счастьѣ. Маленькая, черноглазая, хорошенькая Хунъ-Мы вѣрила каждому слову бабушки и часто думала о молодомъ принцѣ, который принесетъ и ея счастье. Когда воцарился молодой богдыханъ и все осталось попрежнему, бабушка никакъ не могла понять, какъ все это случилось.
   -- Что-нибудь да не такъ,-- увѣряла она.-- Вѣроятно, настоящаго принца подмѣнили...
   Сидя на берегу, старая Хунъ-Мы любила вспоминать о старой бабушкѣ, и ей начинало казаться, что бабушка совсѣмъ не умирала, и что она живетъ въ ней, и что настоящій принцъ, который осчастливитъ всѣхъ китайцевъ, долженъ непремѣнно родиться.
  

II.

   Проводивъ мужа и выплакавшись на берегу, старая Хунъ-Мы обыкновенно отправлялась въ кумирню, чтобы принести жертву добрымъ духамъ и поговорить съ бонзой Ма. Кумирня стояла на берегу рѣки. Когда-то она была очень красива, но безпощадное время разрушало ее день за днемъ.
   -- Не стало благочестивыхъ людей, которые починяютъ на храмахъ крыши, подновляютъ стѣны и украшаютъ идоловъ,-- жаловался бонза Ma и потомъ прибавлялъ: -- Но это только пока... Будутъ и благочестивые люди, и у моей кумирни будетъ новая крыша.
   Сгорбленный, сухой, какъ скелетъ, бонза Ma кое-какъ перебивался въ своей кельѣ, которая тоже очень нуждалась во вниманіи благочестивыхъ людей, какъ и желудокъ стараго бонзы. Когда его начиналъ мучить голодъ особенно сильно, онъ отправлялся на джонку стараго Чанга, гдѣ всегда находилось что-нибудь съѣстное, конечно, благодаря благочестію старой Хунъ-Мы, приберегавшей лучшіе куски бонзѣ для возстановленія его вѣры въ людей. Горбунъ Чжинъ, какъ никто, умѣлъ ловить рыбу, у стараго Чанга можно было найти чашечку рисовой водки, и бонза Ma начиналъ вѣрить въ лучшее будущее. Ему не нравилось только одно, именно, когда онъ и Чангъ садились играть въ кости -- выигрывалъ всегда Чангъ и еще смѣялся, припрятывая деньги вѣрнаго слуги боговъ.
   Когда въ кумирню приходила старая Хунъ-Мы, бонза ничѣмъ ея не угощалъ, а только старался продать побольше палочекъ изъ благовоннаго дерева и священныхъ бумажекъ. Впрочемъ, бонза Ma считалъ нужнымъ успокаивать старуху и говорилъ:
   -- Ничего, твой Чангъ вернется, если будешь жечь больше бумажекъ и палочекъ.
   -- А если не вернется?
   -- Можетъ-быть, и не вернется. Я знаю нѣсколько такихъ печальныхъ случаевъ... Но Чангъ хитеръ, какъ лисица, и навѣрно вернется.
   Иногда, глядя на горевавшую Хунъ-Мы, бонза Ma улыбался и говорилъ:
   -- Кто бы могъ подумать, что тебя называли Чайнымъ Цвѣткомъ... Помнишь, тамъ, на чайной лодкѣ подъ Пекиномъ?
   Это напоминаніе заставляло Хунъ-Мы краснѣть остатками крови, и она только смотрѣла на жестокаго бонзу умоляющими глазами.
   -- Знаю, знаю, что ты была не виновата... да... Послѣ того, какъ мандаринъ Ли отнялъ у твоего отца фанзу, чтобы увеличить свой садъ, а отца повѣсилъ для примѣра другимъ строптивымъ китайцамъ -- тебѣ ничего не оставалось дѣлать, хотя мандаринъ и любилъ тебя цѣлыхъ двѣ недѣли. Въ его дворцѣ завялъ не одинъ прекрасный цвѣтокъ...
   Бонзѣ Ma оставалось только прибавить, какъ онъ самъ когда-то заходилъ на чайную барку и даже писалъ стихи въ честь красавицы Чайный Цвѣтокъ, но его воспоминанія на этомъ пунктѣ останавливались, и бонза переводилъ разговоръ на что-нибудь другое. Какъ время-то идетъ, какъ люди кругомъ портятся, и даже земля не даетъ столько рису, какъ бывало прежде. Да, все идетъ къ худшему, и страшно подумать о будущемъ, когда въ людяхъ погаснетъ послѣдняя искра благочестія.
   -- Напримѣръ, какъ вы живете, т.-е. чѣмъ?-- заканчивалъ свою рѣчь хитрый бонза.-- У васъ нѣтъ рисовыхъ полей, нѣтъ чайныхъ плантацій, а между тѣмъ я не замѣчалъ, чтобы вы голодали...
   -- Чжинъ ловитъ рыбу, я плету цыновки,-- объясняла Хунъ-Мы.-- И Чангъ тоже работаетъ...
   -- Но только никто не видитъ его работы... Можно подумать, что вы живете какимъ-нибудь воровствомъ. Куда вы пропадаете зимой по цѣлымъ мѣсяцамъ?
   -- Чангъ любитъ путешествовать...
   Бонза Ma смѣялся и качалъ своей головой, а Хунъ-Мы старалась поскорѣе уходить, чтобы не проболтаться.
   -- Для чего у васъ на джонкѣ живутъ пять черныхъ пѣтуховъ?-- допытывался бонза.-- Для чего Чжинъ держитъ маленькую обезьяну? О, тутъ что-нибудь кроется, хотя это и не мое дѣло. Я не люблю соваться въ чужія дѣла: это мое правило. Но пѣтухи Чанга не даютъ мнѣ по ночамъ спать, и я буду жаловаться нашему амбаню...
   -- Это все Чангъ,-- оправдывалась Хунъ-Мы.-- Онъ говоритъ, что не можетъ жить безъ этихъ пѣтуховъ... И Чжинъ такой же упрямый. Для чего ему обезьяна?
   -- Такъ, такъ,-- поддакивалъ бонза, ехидно улыбаясь.-- Совсѣмъ вѣрно, т.-е. я хочу сказать, что хочу вѣрить. Вѣдь каждый хочетъ обмануть выжившаго изъ ума стараго бонзу...
   То, что скрывала Хунъ-Мы, составляло строгую семейную тайну. Послѣ того, какъ отецъ Хунъ-Мы былъ повѣшенъ, она сначала попала въ руки сластолюбиваго мандарина, а оттуда прямо на чайную барку. Она была очень красива, умѣла пѣть, танцовала, и всѣ гости очень любили Чайный Цвѣтокъ. На этой баркѣ она познакомилась съ бонзой Ma, тогда еще молодымъ человѣкомъ, мечтавшимъ добиться званія ученаго мандарина. Здѣсь же она встрѣтила и Чанга, который былъ уличнымъ фокусникомъ и приходилъ на барку потѣшать всегда здѣсь веселую публику. Одинъ изъ лучшихъ его фокусовъ былъ слѣдующій. Онъ выходилъ въ одномъ трико, объяснялъ, что очень простудился, и начиналъ кашлять, причемъ изъ его рта летѣли пухъ и перья. Когда образовывалась цѣлая гора пуха, Чангъ доставалъ изъ ушей и носа до десятка яицъ и бросалъ ихъ въ пухъ, а потомъ взмахивалъ шелковымъ платкомъ, и изъ кучи перьевъ съ неистовымъ крикомъ вылетали пять черныхъ живыхъ пѣтуховъ. Этотъ фокусъ, составлялъ его гордость и славу.
   Молодые люди полюбили другъ друга, какъ умѣютъ любить только въ молодости, и Чангъ выкралъ чайный Цвѣтокъ съ барки. Хунъ-Мы сдѣлалась его помощницей, и они вдвоемъ бродили по всему Китаю. Чангъ вездѣ имѣлъ успѣхъ, но не любилъ своего ремесла. Его завѣтной мечтой было скопить столько денегъ, чтобы купить свою фанзу и жить собственнымъ хозяйствомъ. Вѣроятно, такъ бы и было, если-бы онъ не помѣшался на мысли разбогатѣть сразу и скопленные тяжелымъ трудомъ гроши не тратилъ на поиски жень шеня. Ремесло уличнаго фокусника оплачивалось очень скудно, Чангъ началъ старѣть и половину года вынужденъ былъ отдыхать на своей джонкѣ. Онъ стыдился своего ремесла, и никто не долженъ былъ знать, что онъ презрѣнный уличный фокусникъ, который ломается для потѣхи праздной толпы.
   Такъ шелъ годъ за годомъ. Чангъ и Хунъ-Мы исколесили весь Китай вдоль и поперекъ, "работали" и въ Тибетѣ, и въ Монголіи, и главнымъ образомъ въ большихъ городахъ, какъ Пекинъ, Тонкинъ, Шанхай. Они частенько голодали и жалѣли только объ одномъ, что у нихъ нѣтъ дѣтей, которыя могли бы покоить ихъ старость. А кто будетъ молиться за нихъ, когда они умрутъ -- это было самое ужасное, и эта мысль особенно убивала Хунъ-Мы. Въ минуту отчаянія она подобрала на улицѣ ребенка, калѣку Чжина, и на немъ сосредоточилось ея неудовлетворенное материнство.
   Печальная личная судьба развила въ Хунъ-Мы болѣзненную мечтательность, а безконечное шатаніе по Китаю дало массу матеріала. Хунъ-Мы обо всѣхъ судила по самой себѣ и отъ всего сердца жалѣла каждаго несчастнаго. А сколько такихъ бѣдныхъ и несчастныхъ людей къ Китаѣ -- страшно даже подумать. А вѣдь каждый хотѣлъ быть счастливымъ, каждый старался устроить свою жизнь какъ можно лучше... Когда Хунъ-Мы начинала объ этомъ думать, ей казалось, что она сойдетъ съ ума. Никто не зналъ, какъ ея сердце обливалось кровью, а что можетъ сдѣлать бѣдная китайская старуха? Въ отчаяніи Хунъ-Мы обращалась къ бонзѣ Ma съ вопросомъ, когда же, наконецъ, родится тотъ принцъ, который сдѣлаетъ всѣхъ китайцевъ счастливыми и о которомъ говорила еще ея бабушка.
   -- Твоя бабушка мало жгла священныхъ бумажекъ,-- объяснялъ хитрый старикъ.-- И твоя мать тоже... О, нужно сжечь очень-очень много священныхъ бумажекъ!
  

III.

   Горбунъ Чжанъ говорилъ мало, но зато думалъ очень много. Онъ не мечталъ о счастьѣ всего человѣчества, какъ Хунъ-Мы, не желалъ богатства, какъ старый Чангъ, а всѣ его мысли были направлены къ славѣ. Да, прославиться во что бы то ни стало, чтобы всѣ знали, что на свѣтѣ существуетъ Чжинъ, горбунъ Чжинь, и чтобы самъ богдыханъ пожелалъ его видѣть. Богдыханъ такъ и скажетъ:-- "Я желаю видѣть горбуна Чжина"... Какъ всѣ мандарины позеленѣютъ отъ злости, придворные потеряютъ аппетитъ отъ зависти, самыя красивыя женщины въ Китаѣ будутъ съ благоговѣніемъ ловить каждый его взглядъ.
   Закрывъ глаза, Чжинъ видѣлъ самого себя, какъ онъ на четверенькахъ ползъ къ трону богдыхана, и слышалъ голосъ богдыхана, пріятный, какъ весенній благоухающій вѣтерокъ:
   -- Горбунъ Чжинъ, проси у меня, чего хочешь...
   -- Великое свѣтило земли, мнѣ ничего не нужно,-- отвѣчалъ Чжинъ, прислушиваясь къ звуку собственныхъ словъ.-- Если богдыханъ хочетъ сдѣлать счастливымъ несчастнаго горбуна, то пусть пошлетъ мнѣ со своего стола одну горсточку риса...
   Долго и много думалъ горбунъ Чжинъ, какъ и чѣмъ прославиться, пока не разрѣшилъ этого рокового вопроса. Извѣстно, что всѣ великія открытія дѣлались геніальными людьми при помощи самыхъ простыхъ средствъ и непремѣнно случайно. Такъ было и съ горбуномъ Чжиномъ. Какъ оказалось, для славы нужны были слѣдующіе предметы: длинная, очень прочная и эластичная веревка, дюжина яицъ, маленькая обезьянка -- и только.
   Это открытіе горбунъ Чжинъ сдѣлалъ всего года три назадъ, когда они "работали" въ Шанхаѣ. Старый Чангъ показывалъ фокусъ со своими черными пѣтухами, а тысячная толпа уличныхъ зѣвакъ галдѣла, какъ громадное осиное гнѣздо, по которому ударили палкой. Чжинъ всегда презиралъ эту глупую толпу, которая хохочетъ и удивляется глупымъ фокусамъ стараго Чанга. Онъ прислушивался къ галдѣнію этой толпы и ничего, кромѣ глупостей, никогда не слыхалъ. Только въ Шанхаѣ ему пришлось подслушать довольно интересный разговоръ. Говорилъ, собственно, одинъ человѣкъ, одѣтый не по-китайски, съ бронзовымъ, точно отполированнымъ тѣломъ и горящими, круглыми, большими черными глазами. Этотъ иностранецъ бранилъ стараго Чанга, вмѣстѣ съ его пѣтухами.
   -- Развѣ это фокусъ? Развѣ такіе бываютъ фокусы? Вотъ я видѣлъ въ Индіи два настоящихъ фокуса... Въ одномъ храмѣ при мнѣ танцовала баядерка, и во время танцевъ двѣнадцать яицъ кружились около ея головы на одной высотѣ, образуя вѣнокъ. Да... А потомъ я видѣлъ на берегу священнаго Ганга одного дервиша, который бралъ клубокъ изъ тонкой веревки, подбрасывалъ его на воздухъ и начиналъ крутить, дѣлая круги все меньше, пока клубокъ ко поднимался совсѣмъ вверхъ. Тогда по веревкѣ поднималась на клубокъ маленькая обезьянка...
   Чжину сдѣлалось даже страшно, точно ему въ видѣ странника сама судьба указывала прямой путь къ славѣ. О, онъ всему выучится... Всѣ будутъ знать горбуна Чжина. Въ теченіе цѣлыхъ трехъ лѣтъ онъ упорно работать надъ этими двумя индѣйскими фокусами, и первый ему почти совсѣмъ удавался, хотя онъ пока танцевалъ только съ деревянными яйцами. Но фокусъ съ веревкой доводилъ его до отчаянія. Горбунъ никакъ не могъ добиться, чтобы клубокъ поднялся въ совершенно вертикальномъ положеніи. Клубокъ поднимался вверхъ до извѣстной высоты, образуя все меньшіе и меньшіе круги, но до вертикальной линіи было далеко. Обезьянка тоже доставляла Чжину немало огорченій, потому что совсѣмъ не желала взбираться по кружившейся веревкѣ, постоянно падала и отчаянно кричала.
   -- Нѣтъ, я добьюсь своего,-- уговаривалъ упрямый горбунъ самого себя.-- Еще немного поработать -- и слава будетъ твоя, Чжинъ. Ничего даромъ не дается...
   Старый Чангъ иногда наблюдалъ, какъ работаетъ горбунъ, и молча его одобрялъ. Да, хорошій выйдетъ фокусникъ со временемъ, хотя и не добьется, чтобы клубокъ поднялся кверху совершенно прямо. Горбуну онъ, конечно, ничего не говорилъ, чтобы напрасно его не огорчать. Пусть его работаетъ, до чего-нибудь добьется. И фокусы не даются даромъ... Въ свое время онъ тоже достаточно поработалъ.
   Чжинъ былъ всегда радъ, когда старый Чангъ уходилъ въ Манджурію, потому что не любилъ его наблюдающихъ глазъ. Но на этотъ разъ ему не пришлось поработать вволю, что было особенно обидно, потому что дѣло у него шло на ладъ. Еще бы немного поработать -- и все било бы готово. Нужно же было этому старому дураку помѣшать въ самый интересный моментъ...
   Чангъ вернулся домой ночью, измученный, усталый, весь въ лохмотьяхъ, точно его рвали бѣшеныя собаки, но улыбающійся и счастливый.
   -- Радуйся, старуха,-- шепнулъ онъ женѣ, хлопая себя по отдувшейся пазухѣ.-- Только никому ничего не говори...
   -- Ты нашелъ жень-шень?!-- изумилась Хунъ-Мы.
   -- Тсс...-- зашипѣлъ Чангъ,-- какъ старый гусь, закрывая ротъ Хунъ-Мы рукой.-- И не одинъ корень, а цѣлыхъ три... Знаешь, какъ онъ растетъ: стебель узловатый, въ локоть высоты, иногда больше, на верхушкѣ сидятъ кружкомъ четыре листа,-- листья лапчатые... немножко зубчатые... сверху темно-красный цвѣтокъ... да... Сколько я его искалъ... Даже во снѣ видѣлъ не одинъ разъ. И наконецъ...
   Старая Хунъ-Мы заплакала отъ радости, и мелкія старческія слезы катились по ея морщинамъ, какъ льется вода по канавамъ на обожженныхъ солнцемъ рисовыхъ поляхъ.
   Свою драгоцѣнную находку Чангъ показалъ женѣ только на другой день. Три разной величины корня были завернуты въ разныя тряпки и широкіе листья травы. Сами по себѣ они рѣшительно ничего особеннаго собой не представляли, и старая Хунъ-Мы про себя удивлялась, что богатые люди платятъ за нихъ такія бѣшеныя деньги.
   -- Хе-хе... Въ этихъ корешкахъ притаилось величайшее счастье, какое только доступно человѣку,-- объяснялъ старый Чангъ, прижимая корни къ своей груди:-- да, въ нихъ секретъ молодости... Мы нашу настоящую молодость изнашиваемъ, не замѣчая, какъ не замѣчаемъ своего здоровья, а эти корни даютъ вторую молодость, когда человѣкъ умѣетъ ею воспользоваться. О, богатые люди умѣютъ пожить... А деньги самое пустое дѣло. Если бы я былъ богатымъ человѣкомъ, то постоянно покупалъ бы себѣ молодость.
   Старики не замѣтили, какъ неслышными шагами подошелъ къ нимъ хитрый бонза Ma и засмѣялся какомъ-то высохшимъ смѣхомъ. Чангъ хотѣлъ спрятать свое сокровище, но было уже поздно.
   -- Рано ты обрадовался, Чангъ,-- говорилъ бонза, продолжая смѣяться.-- Если бы это были настоящіе корни жень-шепя, я донесъ бы объ этомъ амбаню, и онъ бы отрубилъ тебѣ твою глупую голову. Да... Развѣ ты не знаешь, что всѣ корни жень-шеня принадлежать одному богдыхану? Но, на твое счастье, это совсѣмъ не жень-шень, а просто трава...
   Бѣдный старый Чангъ такъ и обомлѣлъ, точно его кто ударилъ ножомъ прямо въ сердце, а потомъ вдругъ дико захохоталъ. О, его не проведутъ: вѣдь всѣ бонзы на свѣтѣ врутъ...
  

IV.

   Бонза Ma заболѣлъ. Да, и бонзы бываютъ больны... Собственно, опредѣленной болѣзни не было, а такъ, общая старческая слабость, потому что старикъ разлагался заживо. Главнымъ образомъ онъ страдалъ отъ безсонницы, когда его начинали мучить галлюцинаціи. Днемъ, при солнечномъ свѣтѣ, мысли успокаивались и дѣлались ясными, а ночью онѣ превращались въ какой-то бѣшеный потокъ. Ахъ, какъ страдалъ и мучился бонза Ma... Весь Китай спалъ, а бѣдный старикъ мучился за всѣхъ и по тысячѣ разъ переживалъ всю свою жизнь. Онъ вѣрилъ въ своихъ добрыхъ и злыхъ ботовъ, вѣрилъ въ души предковъ и не боялся смерти -- и все-таки ему было невыносимо тяжело.
   Думая о смерти и вспоминая, какъ всѣ другіе ея боятся, бонза Ma даже смѣялся.
   -- Вѣдь каждый китаецъ когда-нибудь долженъ умереть -- чего же бояться?-- думалъ онъ вслухъ.-- И этого мало... Каждый день, ложась спать, развѣ я не умиралъ до слѣдующаго утра? Когда я смотрѣлъ молодыми, жадными, безумными глазами на красивыхъ женщинъ -- развѣ я по умиралъ? Сладкое безуміе любви -- развѣ не смерть, какъ всякое сумасшествіе? А каждый обманъ, каждая несправедливость, каждая фальшивая улыбка -- развѣ не смерть? Вся наша жизнь одна иллюзія, длящійся самообманъ...
   Келья бонзы была устроена въ стѣнѣ кумирни и отдѣлялась отъ алтаря, гдѣ стояли боги, всего одной полупрозрачной цыновкой. Сейчасъ циновка была приподнята, и бонза могъ видѣть своихъ любимыхъ боговъ. Тутъ были и Аволокитесвара (владыка міра), и Амитабга (богъ небеснаго свѣта), и Шинъ-Хуанъ (покровитель Китая), и Дзи-Вей-Ди-Кюнъ (распредѣлитель счастья), и Фо-Текъ (богъ веселья), и Куо-Нинъ (богиня домашняго очага), и Фу-Цзинь (богиня безплодныхъ женщинъ) и т. д. и т. д. Всѣ эти боги и богини, какъ казалось больному бонзѣ, смотрѣли на него съ глубокой скорбью. Кто будетъ приносить имъ жертвы и жечь священныя палочки и бумажки, когда бонза Ma умретъ?
   Что было -- утро, вечеръ, день или ночь, когда боиза Ma очнулся отъ своего тяжелаго забытья -- онъ не могъ сказать. Онъ чувствовалъ только одно, что въ кумирнѣ есть живой человѣкъ. Когда онъ открылъ свои отяжелѣвшія вѣки, то чуть не крикнулъ отъ ужаса: передъ нимъ стояла сама смерть... Бонза Ma видѣлъ ее въ первый разъ и чувствовалъ, какъ его сердце перестаетъ биться. А смерть стояла надъ его изголовьемъ, вся бѣлая, съ изрытымъ глубокими морщинами лицомъ, сквозь которыя можно было разсмотрѣть лицевыя кости, и... улыбалась. Послѣднее было всего ужаснѣе. А когда она подняла свою костлявую руку, бонза Ma вскрикнулъ отъ ужаса.
   -- Не бойся, это -- я, Хунъ-Мы,-- отвѣтилъ на его крикъ старческій знакомый голосъ, и ужасное, совсѣмъ мертвое лицо улыбнулось кокетливой улыбкой.-- Ты меня не узналъ?
   -- Что съ тобой сдѣлалось?-- въ ужасѣ шепталъ бонза, приподнимаясь на локоть.-- У тебя вмѣсто лица какая-то маска...
   Въ отвѣтъ Хунъ-Мы засмѣялась хриплымъ старушечьимъ смѣхомъ, присѣла къ нему на постель и проговорила:
   -- Я была увѣрена, что ты меня не узнаешь... Такъ и должно было быть. Я вѣдь опять Чайный Цвѣтокъ...
   -- Понимаю: ты накрасила себѣ все лицо...
   -- А когда я жила на чайной баркѣ, развѣ я не красила себѣ и лицо, и брови, и губы, и рѣсницы? Всѣ хорошенькія и молодыя женщины должны краситься, если желаютъ понравиться мужчинѣ... Развѣ ты забылъ, какъ писалъ мнѣ, когда я была раскрашена, какъ кукла, свои любовные стихи?
   Бонза Ma въ ужасѣ закрылъ глаза и тяжело застоналъ, точно каждое слово Хунъ-Мы падало на его сердце тяжелымъ камнемъ. А живая ужасная маска продолжала кокетливо улыбаться и говорила:
   -- Все дѣло въ томъ, бонза, что я украла у Чанга одинъ изъ трехъ корней... Да, украла, потихоньку украла, потому что, когда я у него просила -- онъ не далъ. Я съѣла цѣлый корень и помолодѣла, какъ видишь, до того, что ты даже не узналъ меня...
   Бонза Ma опять застоналъ, закрывая глаза.
   -- Да вѣдь я это сдѣлала не для себя, бонза,-- оправдывалась Хунъ-Мы.-- Я желала помолодѣть для другихъ... для всѣхъ... О, я теперь сумѣю воспользоваться своей молодостью, не такъ, какъ тогда, въ первый разъ, когда попала въ руки нашего добраго мандарина. Положимъ, онъ повѣсилъ моего отца, но все-таки любилъ меня цѣлыхъ двѣ недѣли, а это для настоящаго мандарина слишкомъ много... Я была глупа и ничего не понимала. Зато теперь... о, какъ я умѣю любить, и какъ будетъ счастливъ тотъ, которому я подарю свою молодость, красоту и первыя ласки.
   Для бонзы Ma было ясно теперь, какъ день, что сумасшедшій Чангъ вмѣсто Жень-Шеня принесъ корни дурмана, и что старая Хунъ-Мы, съѣвъ одинъ изъ нихъ, сошла съ ума.
   -- А я къ тебѣ съ большой просьбой...-- продолжала Хунъ-Мы, наклоняя свое ужасное лицо къ самому лицу бонзы.-- Обѣщай мнѣ во имя тѣхъ счастливыхъ минутъ, какія я тебѣ дарила тамъ... тогда на чайной баркѣ..
   -- Что тебѣ нужно, сумасшедшая?
   -- О, очень немного... Молодой, красивой и невинной дѣвушкѣ неудобно отправляться одной въ Пекинъ, гдѣ такъ много добрыхъ мандариновъ. Понимаешь? Ты меня проводишь туда, а ужъ тамъ я сама сдѣлаюсь женой богдыхана, который такъ любитъ красивыхъ молодыхъ дѣвушекъ, и рожу того принца, который сдѣлаетъ всѣхъ китайцевъ счастливыми...
   -- Ты сошла съ ума, Хунъ-Мы,-- уговаривалъ ее старый бонза.-- Да, сошла...
   -- И не думала... Это ты сошелъ съ ума, потому что не можешь понять такой простой вещи...
   Теперь ужъ бонза Ma засмѣялся надъ сумасшедшей старухой, которая вообразила себя молодой красавицей.
   -- Ты всю жизнь, какъ твоя мать и бабушка, вѣрила въ принца... да... А я дѣлалъ видъ, что соглашаюсь съ тобой. Я обманывалъ тебя, какъ обманывалъ всѣхъ другихъ... да... Міромъ управляютъ не принцы и богдыханы, а покойники, которые мирно лежатъ сейчасъ въ своихъ могилахъ. Намъ только кажется, что мы все дѣлаемъ, какъ того желаемъ, а въ дѣйствительности только исполняемъ строго волю этихъ покойниковъ. Они намъ дали нашихъ боговъ, наши законы, обычаи, нравы и порядокъ каждаго нашего дня отъ рожденія до смерти... Добрые покойники оставили намъ добро, злые покойники -- зло... Чтобы добро окончательно побѣдило зло, нужно много-много хорошихъ, добрыхъ, великодушныхъ и смѣлыхъ покойниковъ. Въ этомъ весь секретъ нашей жизни...
  
   1900.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru