Марков Евгений Львович
Устье Волги

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Глава из книги Е.Л. Маркова "Россия в Средней Азии").

   

ЕВГЕНИЙ ЛЬВОВИЧ МАРКОВ

УСТЬЕ ВОЛГИ

(Глава из книги Е.Л. Маркова "Россия в Средней Азии. Очерки путешествия по Закавказью, Туркмении, Бухаре, Самаркандской, Ташкентской и Ферганской областям, Каспийскому морю и Волге" в 2-х томах и 6-ти частях. Часть VI. Домой по Волге. СПб., 1901 г.)

   С раннего утра мы в открытом море. Никого не видно ни впереди, ни назади, ни направо, ни налево. Не качнет ни разу, хотя свежая волна бежит навстречу, и ветер дует в лицо.
   Я все время с большим интересом беседую с человеком, с которым случайно познакомился на пароходе, и который представляет из себя характерный тип волжского торговца; по виду он не то купец, не то мужичок, волоса в скобку, говорит простонародною речью, с сильным нажимом на о, с чисто русскими бесцеремонными словечками, особенно по адресу жидов, но отлично понимает вместе с тем самые сложные финансовые и экономические вопросы, ворочает огромными делами, имеет несколько пароходов и наливных барж, и держит у себя в Царицыне управляющим бывшего контр-адмирала. Это известный по всему Каспию один из братьев А...
   Мне сказали, будто он даже совсем неграмотен и едва выучился царапать свою фамилию, но с тем вместе он настолько выдающийся промышленный и торговый местный деятель, что его вызывали не раз как эксперта в разные Петербургские комиссии, и он сам лично ездил в Англию заказывать себе шкуну.
   Мне уже отчасти знаком этот тип русского практического здравомысла-самоучки, который чаще всего встречаешь именно на Волге, в том смелом и способном мужичестве, что прокладывает себе дорогу от лаптей прямо к миллионам, своими разнообразными рассчетами и приемами соперничает с многознающим иностранцем и составляет, строго говоря, основную силу всей нашей промышленной и торговой жизни. С другой стороны, это тип глубоко исторический, тип того сметливого и предприимчивого великоруса, который, при самых неблагоприятных внешних условиях, утверждал потихоньку свое владычество над целою частью света и своими не показными, но неутомимыми трудами умел создать мало-помалу могучее русское царство. Это тип хотя и мужицкий по речи, по внешности, далеко однако не темный. Напротив того, люди этого типа всегда радуют и удивляют меня широтой и беспристрастием своих суждений и светлым взглядом на наше будущее, чего меньше всего ожидаешь от них. Эти малограмотные люди искреннее, чем кто-нибудь, верят в необоримую силу просвещенья, в очевидную пользу науки, в необходимость школы для последнего пахаря. Они гораздо либеральнее и в мнениях своих, и, особенно, в действиях многих профессиональных либералов, и хотя ничего не знают об Америке и никогда не были в ней, но в сущности гораздо похожее на американцев по своему характеру и всем делам, чем многие из наших красноречивых проповедников американизма. Эти крепкие русские головы и крепкие русские характеры в несокрушимо крепком простонародном теле на все смотрят прямо и везде действуют с спокойною решительностью, без нервности, без иллюзий, но и без малодушных разочарований. Знания их, конечно, ограничены, но зато удивительно тверды и определенны, память девственная, настоящая мужицкая, всегда владеющая необходимым запасом цифр, и такая же меткая мужицкая наблюдательность, от которой ничто не укроется... Они везде остаются сами собою: в дамской гостиной, в приемной сановника, на бирже и в толпе рабочих. Ведут твердо свою линию, держат зорко и подчас жестко свой рассчет, и не стараются разыгрывать из себя никакой роли.
   Как вы смотрите на них, нравятся ли вам их манеры и речи -- это их нисколько не тревожит, и они над этим нисколько не задумываются. Они не хотят казаться ничем, кроме того, что они есть, ни немцами, ни американцами, ни учеными экономистами, ни миллионерами, сыпящими золото. Но они зато и не стыдятся того, что в них есть и каковы они; они не конфузясь крестятся при вас на святые иконы и Божьи храмы, не конфузясь едят постное в посты, не конфузясь среди расфранченной публики ходят штаны в сапоги и длиннополый кафтан на плечах... В этой простоте и цельности -- их великая сила. Цивилизацию, научные изобретения они уважают не потому, чтобы считали их за какой-нибудь суеверный фетиш, которому почему-то обязательно для всех поклоняться, а потому, что на каждом шагу своей практической жизни, своих собственных промышленных и торговых предприятий, убеждаются в несравнимом превосходстве просвещенья и благоустройства над невежеством и беспорядком, честных и знающих специалистов над темными и плутоватыми людишками, учившимися на медный грош.

*

   По словам моего бывшего собеседника, рыболовное дело Астрахани и ее прибрежий -- в руках нескольких крупных фирм. Базилевские, известные петербургские золотопромышленники, Сапожников, Хлебников и некоторые другие -- главные хозяева здешнего рыбного дела.
   Хлебников, который из купцов сделался предводителем дворянства, считается особенно дельным и умным промышленником.
   Самая доходная статья здешнего рыболовства, так называемая "мужицкая рыба" -- вобла и сельдь. Воблы ловится в год до 500 миллионов штук и более. Сельди стали сильно уменьшаться в числе. У Сапожникова обыкновенно ловилось до 50 миллионов сельдей, а в нынешнем году не более 4, 5 миллионов. На осетрине не разбогатеешь, потому что она требуется одним богатым, все равно как железная дорога извлекает свои доходы с пассажиров не 1-го класса, а 3-го, где ездит рабочий люд. В торговле выгодно только то, что нужно всему народу. Лов воблы и сельди -- в апреле, вообще же временем рыболовства считается весна, от 1-го марта до 9-го мая, и осень, с 7-го сентября до 14-го ноября. Рабочему платят за 2 месяца от 10 -- 25 рублей на хозяйских харчах. Нанимают только на эти сроки, потом промыслы пустеют; продолжается только укладка рыбы в бочки. Зимой хотя ловят, но мало, и сейчас же пускают в продажу, не заготовляя впрок. Главные рыбные заводы не в самой Волге, а в ее рукавах, которых тут насчитывают до 360, начиная от самого восточного, так называемого Бузана... Впрочем, заводы тянутся и по Волге, вплоть до Царицына. Цены на рыбу в Астрахани часто выше московских, но в обыкновенное время здесь можно иметь свежую икру не дороже 60 коп. за фунт. Самая ценная и вместе необходимая вещь на рыбном заводе -- это их громадные ледники. В лед врубаются громадные деревянные вместилища, залитые смолой, для рассола рыбы. В такое помещенье входит до 300.000 голов сельди, а подобных помещений в хорошем леднике бывает до 200. Воблу не солят, а сушат, нанизывая на веревки. Ее обыкновенно такое множество, что точный счет очень затруднителен. Из сетей ее сыплют в особые лодки, так называемые "прорезы"; носят носилками и считают только каждые десятые носилки. Счет же точный делается уже при самой продаже. С 9-го мая до 1-го июля рыбная ловля запрещается. Санитарная комиссия зорко смотрит, чтобы на ловлях соблюдалась строгая чистота, и заводчики часто обижаются на ее излишнюю требовательность. По рассказам моего спутника, бывший астраханский губернатор, князь В., много облегчил положение заводчиков, лично входя в их дела и не допуская неосновательных придирок. Раз на одного заводчика сосед его подал донос, что у него вся мука для рабочих полна червей. Вследствие этого доноса комиссия запечатала склад муки, и 500 рабочих остались без куска хлеба. Заводчик бросился, по обыкновению, к князю. Тот немедленно сам отправился с ним на завод, но по дороге неожиданно заехал на завод доносчика и осмотрел его собственную муку. Захватив два куля ее, он приказал просеять их через сито, и в 7-ми пудах муки нашел 1 1/2 фунта червей, между тем как в муке обвиненного их оказалось всего 1/2 фунта.
   У другого заводчика комиссия арестовала мильон голов воблы, будто бы вонючей. Заводчик кинулся сейчас к князю, который точно так же лично расследовал дело. Оказалось, что комиссия арестовала совсем сырую рыбу, которая через это стала сейчас же портиться в мешках; на веревках же она в 3 дня отлично высохла и стала очень вкусною. Приглашенные члены комиссии, попробовав этой рыбы, должны были признать, что она действительно была вполне годною в продажу.
   Вообще я слышал горячие похвалы князю В.
   "Такие только люди царю и нужны: деятельные, умные и честные!" -- характеризовал его мой энергический собеседник.
   Странно, что до сих пор не могут проложить телеграфного кабеля из Астрахани к так называемым "9 футам", то есть станции, где останавливаются морские пароходы, и откуда пассажиры пересаживаются на волжские пароходы. Уверяют, будто это было бы непосильно дорого, и оттого до сих пор телеграф проведен только на "Бирючью Косу", за 30 верст от "9 футов".
   На "9 футах" перегружаются и все нефтяные наливные суда, что особенно убыточно и неудобно. Хотя дело поставлено по возможности практично, так что в один час успевают перелить до 10.000 пудов нефти, но, тем не менее, в этом перегруживании товара среди открытого моря огромная помеха торговле. Часто случается, что сильный ветер с моря дует несколько дней и все время не дает судам перегружаться; а нередко буря и топит злосчастные суда, вынужденные проводить в ожидании перегрузки дни и даже недели среди бушующих волн, ничем не защищенные от шторма. С другой стороны, нет никакой возможности устроить пристань среди открытого моря. Морской ледоход, могучий как нигде на бурном старом Каспии, сокрушил бы в одно мгновенье самые крепкие сооружения человека.
   Углубить фарватер морского залива и устье Волги -- стоило бы колоссальных миллионов и не повело бы в сущности ни к чему, потому что песок безостановочно плывет по Волге и безостановочно засаривает все рукава и фарватеры ее.
   А. сообщил нам, что Астрахань не ведет торговли нефтью, покупая ее только для себя; вся же здешняя торговля каспийскою нефтью сосредоточивается в Царицыне, этой громадной всероссийской цистерне для керосина, откуда он развозится в вагонах по лицу всей России.
   Без Ротшильда и Нобеля, по мнению А., у нас бы стало все нефтяное дело. Московские купцы, по его словам, могли бы двинуть на него сотни миллионов рублей, да предпочитают резать купоны, а когда Нобель завел нефтепроводы и разные заводские усовершенствования, все бросились с него списывать, и дело сразу ожило. Американская компания привезла с собою 14 миллионов долларов, чтобы устроить нефтепровод из Баку в Батум; им отказали, а теперь сами не знают, куда девать нефть. Продают ее на месте по 1 коп. за пуд, керосин по 7 коп.; а тут еще правительство пошлину наложило невозможную: 40 коп. с пуда! Ежемесячно из Баку перевозят через Каспийское море в Волгу 35-40 миллионов пудов керосина. За один раз все каспийские суда могут перевезти 18 миллионов пудов: 9 миллионов парусные суда и 9 миллионов паровые. Паровое судно может обернуться раза 3-4 в месяц, а парусное только один раз.
   По словам А., лучшие наши волжские пароходы строятся в Нижнем и окрестностях его. Курбатовский завод в Нижнем производит сам решительно все составные части пароходов, ничего не выписывая из-за границы. Особенно славится на Волге своим мастерством строитель пароходов Калашников. Он -- совершенный самоучка, как это часто бывает у нас на Руси, но за свое необыкновенное искусство будто бы получил звание инженер-технолога и право читать лекции о постройке пароходов, как уверял меня А. Его пароходы отличаются удивительною способностью сидеть очень мелко и ходить быстро, а в то же время замечательно красивы. В настоящее время он, кажется, разошелся с хозяевами и бросил завод, нажив, впрочем, себе хорошее состояние. Много пароходов строит и Сормовский завод, в 12-ти верстах выше Нижнего.
   В Рыбинске тоже есть три пароходных завода Журавлева. Вообще теперь все пошли пароходы собственного изделия.
   Зевеке, хозяин известной пароходной фирмы, удачно соперничающей с "Кавказом и Меркурием", был прежде приказчиком Журавлева и убедил его построить еще неведомые тогда на Руси шесть американских двухэтажных пароходов, которыми теперь кишит Волга, и которые составляют одно из великих удовольствий волжских прогулок. Образовалась Волжско-Камская компания, но она скоро разорилась от неумелого ведения дел, и Зевеке купил тогда за собственный счет все его пароходы, построил к ним еще девять новых и стал получать большие барыши, потому что вся публика бросилась на эти, в высшей степени удобные, роскошные и поместительные пароходы. Но все-таки из числа пароходных волжских тузов наиболее крупными считаются до сих пор Журавлев, Любимов и братья Каменские, гоняющие свои пароходы, кроме Волги, еще по Каме и сибирским рекам.
   Нынешний год вода в Волге поднималась очень невысоко, в Нижнем на 4 аршина, в Царицыне на 3, а в Астрахани всего только на 2 аршина, чего уже давно не бывало, и что вредно отозвалось на укосах трав по дальним заливным лугам. По причине этой же мелководности с некоторых рек, впадающих в Волгу, не могло прийти до сих пор много лесных караванов, вследствие чего цена на лес сильно поднялась. Впрочем, эта дороговизна не продержится долго, так как она же и вызовет самый усиленный подвоз леса на всем, на чем только можно.
   Меня особенно утешала в А. его спокойная и незыблемая, истинно-крестьянская вера в то, что земля и вода неистощимы, что они будут вечно кормить человека, если только к ним приложить настойчивый и разумный труд. Это отрадная противоположность обычным малодушным взглядам нашего помещичества, будто ничто не дает дохода, все в убыток, и будто у нас на Руси ничем заняться нельзя. В этом сказывается глубокая разница между человеком-работником и человеком-белоручкой, питомцем гувернанток и классических школ, который не приучен ни к какому настоящему делу. Богатство России было и будет создано, конечно, не этими белоручками, а подлинными русскими характерами, с их смелою предприимчивостью и быстрою практическою сметкой.

*

   Целый день мы идем, как в океане, не видя нигде ни островка, ни куска берега. Пароходы и те встречаются теперь редко; они идут другим, не нашим курсом, прямо на Астрахань, не заходя в Петровск. Следить за ними -- теперь единственное наше развлечение. Зато в волнах моря то и дело качаются тюлени. Сначала они напугали меня. Стою, задумавшись у борта, пристыв глазами к морю, я вдруг вижу в волнах его какое-то круглое, словно человеческое лицо... Лицо это смотрит прямо мне в глаза своими черными, умными глазами и, кажется, употребляет все усилия, чтобы не отстать от парохода... У меня сдавилось сердце. Что это? утопающий? Откуда он может быть?.. Повёл глазами немного дальше, там опять такой же утопающий, с таким же заливаемым волнами круглым лицом, обращенным к пароходу, словно в безмолвной мольбе... Глянул в сторону -- там и еще и еще те же головы, те же умоляющие взгляды... У меня сразу прояснилось в мозгу:
   -- Господи! да это тюлени... Как не узнал я их с первого взгляда!..
   Тюленям, должно быть, тоже скучно, как и нам среди вечного однообразия моря: они обрадовались случаю, что увидели наш красивый, пышущий дымом пароход и бросились наперегонки с ним, как дельфины в Черном море... Только тюлени гораздо спокойнее дельфинов, как и подобает неповоротливому жителю севера. Они не кувыркаются черными колесами, словно подводные мельницы, как это любят выделывать шаловливые любимцы древнего Эллина, а просто по целым часам плывут за пароходом, высовывая из воды только свои темные, гладкие, как соболь, мордочки, да белые меховые манишки своих душек.
   К вечеру, однако, виднелась около парохода всего только одна глазастая, круглая мордочка. Она настолько напоминала человеческую, что, по инстинктивной привычке судить по себе, мне становилось как-то жутко за нее... Такое крошечное, одинокое тельце копошится вдруг своими бессильными лапками над этою бездонною взволнованною пучиной, среди этого безбрежного простора; пароход бежит вперед своими уверенными, могучими толчками, а это отчаянно борющееся тельце тонет за ним во мраке надвигающейся ночи, точно гибнущий без помощи человек...
   А вот и еще зоология! какая-то крошечная, желтенькая птичка, вероятно, неосторожно залетевшая на пароход с берега Петровска, охваченная ужасом незнакомого ей безбрежного моря, судорожно бьется по палубе, между веревочных лестниц и канатов, тщетно бросаясь во все стороны, пытаясь найти где-нибудь привычную зеленую лужайку или спасительный куст... Она прячется от преследующих ее со всех сторон страхов в темных углублениях кожуха и дрожит там лихорадочною дрожью, может быть, горько вспоминая о своем неблагоразумно-покинутом родном гнезде.

*

   Несмотря на сильный ветер и волны, пароход наш идет так спокойно, что кажется мы не двигаемся с места. Колесные пароходы в этом отношении несравненно приятнее винтовых, особенно, если они устроены так хорошо, как наш. Ветер сделался совсем свежим, когда мы в глубокой темноте стали входить в какой-то пловучий городок огней. Это так называемые "12 футов", первый аванпост берега, где вынуждены останавливаться самые крупные пароходы. Тут и пловучий маяк, без устали мигающий своим глазом циклопа. Как раз в полночь черная непроглядная тьма ночи еще раз вдруг заискрилась роями огней, трепетавших, казалось, у самого уровня моря. Весь горизонт, насколько он нам виден, охвачен этими огнями. Это и есть пресловутые "9 футов", где приходится перегружаться и нам на речной пароход. Не видно решительно ничего. Ночь слила в один черный сплошной хаос небо и море, но эти везде мигающие и трепещущие огоньки -- эти висящие в неопределенном пространстве белые, зеленые и красные фонари, -- убедительно говорят вам о том, что тут везде кругом вас многолюдная человеческая жизнь...
   Тут тоже пловучий маяк с ослепительно яркими переменяющимися огнями, своего рода неусыпный часовой этой черной пучины моря и ночи...
   Пароход наш прорезает насквозь эту невидимую бездну рассыпанных огней, но мы уже не слышим, как и где останавливается он. Мы заснули глубоким сном. Спать, однако, пришлось недолго. С 4 часов утра уже начался шум и говор собиравшейся на палубе публики, грохот цепей, вытягивавших товары из трюма, крики лодочников, осадивших пароход. В 5 часов и мы с женой вышли на палубу полюбоваться оригинальным пловучим городком. Нигде на целую версту ничего, кроме пароходов, кораблей, барж. Все качается и суетливо двигается. Пароходы медленно тащат на буксире целую вереницу барж, налитых нефтью, лодки снуют везде, как извозчики на многолюдных улицах столицы, пловучие пристани, пловучие конторы на якорях, пловучие бассейны для слива нефти.
   Разноцветные флаги пароходных компаний и торговых фирм весело веют на своих высоких шестах, зазывая к себе пловучих посетителей, как вывески городских гостинниц зазывают к себе проезжего.
   Пароходов тут целое полчище. Они уже все развели свои пары и -- украшенные кудрявыми султанами дыма -- маневрируют в ожидании отплытия. Всевозможные имена географии, литературы, календаря -- прочтете вы на их щеголеватых кормах. К нам тоже подходит пароход с золотою надписью: "Константин Кавос". Публика, давя друг друга, шумно валится на него, стараясь захватить местечко поудобнее. Вот все мы, однако, разместились кое-как; но отплывать еще нельзя. К нам подъезжает другой пароходик с таможенными чинами. Они чего-то ищут, осматривают что-то, но почти исключительно среди армян и персиян, не беспокоя "порядочную" публику. У них особенное чутье на тот люд, у которого можно откопать контрабанду.
   Наконец, и мы тронулись вперед. Яркое радостное утро очень кстати засияло над веселым и оригинальным пейзажем, который расстилался теперь кругом нас.
   С биноклями в руках, мы с женой не слезали с палубы. Налево вдали виднелся живописный "маяк четырех бугров". Буграми здесь называются острова. Это имя лучше всего показывает, что здешние острова -- простые наносы песку. Жителю гладкой равнины моря всякое вырастающее на ней возвышение естественно кажется бугром. На буграх этих все богатые рыболовные селенья с белыми соборами, тесом крытыми домами. На мысах и отмелях их торчат тростниковые шалаши на высоких столбах, так называемые здесь балышни, где сушат балык и всякую вяленую рыбу.
   Одни за другими чередуются вдали эти острова, селенья, хуторки. Давно я не любовался такою веселою и оживленною картиной. Везде парусные суда и лодки; они оцепили горизонт моря, словно бабы-птицы, загоняющие рыбу; они реют вдали и вблизи, впереди и сзади нас, вырезаясь на синеве моря живописными косыми парусами, будто белые чайки своими крыльями. А пароходы и пароходики в свою очередь безостановочно бегут и с моря в Волгу, и сверху, из устья великой реки, пыхтя своими трубами и обмениваясь оглушительными свистками, от которых, кажется иногда, лопнет барабанная перепонка. На борте каждого кто-нибудь махает белым флагом, чтобы условиться без разговоров с встречным пароходом, какой стороны кому держаться...
   Пароходы эти редко бегут в одиночку: почти всякий тащит за собою целый хвост барж, смотря по своим силам. В иной барже сто, в иной полтораста тысяч пудов нефти, и таких махин ползет несколько на буксире одного парохода. После долгих впечатлений среднеазиатских пустынь, они мне напоминают вереницы тяжко нагруженных верблюдов, которых ведет впереди на ушатом маленьком ослике или сухощавом коньке, навязав их все как баранки на одну мочалку, какой-нибудь одинокий старик-лауч или мальчишка киргизенок.
   -- Это Нина Сапожникова, это Алексей Сапожников, а это Туркмен, это Михаил Иванов! -- поминутно слышится на нашей палубе, словно в приветствие пробегающим мимо знакомым пароходам. Один хвалит одного, другой другого, рассуждая, какой из них быстрее, какой поворотливее, какой сильнее, какой изящнее... любуются, хвастают, укоряют, спорят и горячатся совсем так, как любители бегов толкуют о бегущих на приз рысаках; простой народ, пожалуй, еще горячее и искреннее, чем даже "порядочная" публика. И пароходы, должно быть, чувствуют и знают это, по крайней мере, капитаны их, потому что и они, завидя впереди внимательных зрителей, охорашиваются по-своему и стараются пронестись по возможности лихо. Их тут в самом деле такая же пропасть, как рысаков на любом городском гулянье. Кажется, только проезжая Волгу, можно оценить сколько-нибудь верно торговую предприимчивость и промышленную силу России.
   С "9-ти футов" вода уже делается грязно-бурою и пресною на поверхности, хотя в глубине она еще совсем соленая. Могучий поток Волги не скоро теряется даже в громадной чаше моря, а прорезает ее на много верст, почти видимый глазом, не смешиваясь с морскою водой...
   Местами, впрочем, вода здесь не только бурая, но и совсем черная или подернутая каким-то металлически-мраморным налетом от утекающей из барж нефти; такие лужи пахнут обыкновенно прескверно и, вероятно, отравляют рыбу, хотя новейшие исследования и опыты опровергают это повсюду распространенное убеждение, а приписывают постоянно возрастающее уменьшение рыбы в Волге исключительно невежеству самих рыболовов, которые заграждают своими сетями вход рыбе из моря в реку для метанья икры и оставляют бесполезно гибнуть на земле массы мелкой рыбешки, попадающейся в сети и остающейся на берегах реки после весеннего разлива.
   
   Правая сторона взморья верст на 60, до села Хорбая с давних пор, еще со времен Петра I, принадлежит Сапожниковым. У них тут выстроен на острове Житном великолепный дачный дом и усадьба, разведен прекрасный сад. Богачи-хозяева угощали на этой даче покойного Императора Александра Николаевича, во время его путешествия по Волге. Государь посетил тогда и несколько рыбацких селений и заходил совершенно невзначай во многие крестьянские дома. Его очень приятно поражала необыкновенная чистота и приличие домашней жизни каждого здешнего бедняка.
   Левая половина взморья -- казенная. Поселившиеся на островах рыбацкие села платят казне за право рыбной ловли за каждую так называемую "путину" по 50 рублей от большой барки и по 25 рублей от будары.
   Путин две в году, одна от 1-го марта до 15-го мая, другая от 1-го сентября до 14-го ноября; следовательно, крупная посудина платит 100 руб. в год, а мелкая -- 50 руб. в год. В остальное время года рыбу ловить запрещается.
   Часть залива, что начинается прямо от "Девяти футов", называется "Сайгачий ильмень"; дальше идет еще вторая половина залива, Варашкинский ильмень, за с. Хорбаем, где находятся известные рыбные заводы Хлебниковых. За заливами пойдут рукава Волги. Всех их очень много, не перечтешь; но главных считается четыре: настоящая Волга, Шаврова, Болда и Бузан. Сапожниковым принадлежат главная Волга и небольшой рукав Травин, Базилевскому -- часть Бузана, остальные рукава во владении казны. "Бирючья коса" нам видна слева. До нее от "9 футов" верст 25, если не 30. Там старый большой храм, какой-то большой дом, телеграф. Ждут не дождутся, чтобы телеграфный кабель был проложен оттуда до самых "9 футов", что крайне необходимо.
   Некоторые острова приходится прорезать довольно близко, и нам тогда отлично видны богатые рыбацкие села, расположенные на их берегах. Тут есть, между прочим, обширные владения княгини Долгорукой, большею частью купленные теперь Хлебниковыми. "Рыбная ватага" Хлебниковых, на правой стороне, очень благоустроена. Множество красивых кирпичных казарм для рабочих, огромные "лари" в ледниках для солки рыбы. Ледники эти выступают из земли только своими длинными, круглыми крышами с одушинами вместо труб. Тут же и дом с садом, и церковь. Несколько дальше мы проехали другое имение тех же владельцев, с кирпичным заводом, с целою флотилией заготовленных на берегу и только что оконопаченных "неводных" лодок и "прорезей" для рыбы. Для приема и разборки рыбы тянутся по берегу просторные галлереи, открытые сараи для вяленья рыбы, а за ними другие глухие сараи с чанами, в которых происходит засол рыбы.
   Острова все похожи друг на друга, как пальцы руки. Зеленая береговая опушка кругом и песчаные бугры в середине. На зеленых луговинах бродит прекрасный сытый скот, коровы и лошади; по песочкам видны арбузные бахчи, посевы картофеля.
   При хуторах, при рыбных заводах -- все чаще начинают попадаться калмыцкие палатки, очень похожие на киргизские.
   С дебаркадера Бирючьей Косы села к нам на пароход целая толпа калмыков, калмычек и калмыцких "гюлянов", то-есть, попов. Простые калмыки обстрижены по-русски, в скобку, и носят на голове меховые шапки, расширенные кверху, с красными пуговицами на донышке. Калмычки в таких же халатах и шапках, как и их супруги, с такими же, как у них скуластыми бронзовыми лицами и еле прорезанными косыми глазами. Только и можно отличить их от мужчин по косам, что висят на плечах. Но "Гюляны" -- те совсем особенный народ! Головы у них выбриты как ладыжки, а на их идиотских, словно чем-то обиженных и горько плачущих рожах, выделяются двумя черными пиявками коротенькие усы. Одеты они в красное с головы до ног: красные шапки с малиновою опушкою, красный, широкий халат сверх другого, малинового, красные сафьянные сапоги, и вместо пояса ярко-пестрая красная шаль с длинными концами. Они важно покуривают трубки и держатся, гордые своим жреческим пурпуром, в отдалении от низкой черни.

*

   Вот мы въезжаем в довольно узкий рукав -- "Мочильный", чем дальше от входа, тем он делается все шире и начинает извиваться змеею вправо, влево, чуть не назад; местами он резко переламывается под прямым углом, и лоцману парохода нужно хорошо знать свой фарватер, чтобы не потеряться среди бесчисленных проливов, каналов, заводей, которые на каждом шагу открывают свои устья и кажутся незнакомому глазу самым естественным продолжением Волжского русла.
   Кругом целый лабиринт островов и отмелей, покрытых сочною травой, заросших тальником, камышами, а то и желтеющих своими песочными горбами; это истинное рыбное царство тянется на многие десятки верст в длину и ширину, образуя собою дельту великой русской реки. От "9 футов" до Астрахани с юга на север -- целых 144 версты, а с запада на восток будет верст под двести.
   Картина изумительного простора, удобства и обилия, хотя и давно початого, но до сих пор еще неистощимого. Тут есть где разгуляться и рыбе, и рыболову, и дикой птице, и скотине, и кораблю... Оттого в этой стране островов и проливов цепко угнездилось многочисленное и предприимчивое население, как на больших торговых дорогах возникали, бывало, сплошные селенья постоялых дворов. По этой водной "большой дороге" не обминешь пловучих обозов на парах и на парусах. Везут хлопок из Туркестана, керосин из Баку, фрукты из Персии, рыбу из Каспия, -- и конца нет этим сменяющим друг друга пароходам и баржам.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru