Марков Евгений Львович
Волжский народ

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Глава из книги "Россия в Средней Азии").

   

Евгений Львович МАРКОВ

ВОЛЖСКИЙ НАРОД

(Глава из книги "Россия в Средней Азии. Очерки путешествия по Закавказью, Туркмении, Бухаре, Самаркандской, Ташкентской и Ферганской областям, Каспийскому морю и Волге" в 2-х томах и 6-ти частях. Часть VI. Домой по Волге. СПб., 1901 г.)

   Сквозь сладкий сон в покойной поместительной каюте всю ночь слышишь неистовые порывы бури, которая бьется своими злыми крыльями в наш бегущий пароход, словно хочет силой остановить его или опрокинуть в пучину Волги; даже легонько покачивает, как на море в мертвую зыбь. Толчки машины, упрямо одолевающей бурю и безустанно ворочающей свои тяжелые поршни в глубоком нутре парохода, отдаются даже здесь в каюте, сквозь мягкие матрацы кроватей. В соседней каюте маленькие детишки жалобно вскрикивают каждый раз, как раздается жалобный вопль пароходной трубы, подающей знаки встречным пароходам среди черной тьмы ночи. Это едут вместе с нами две молоденькие, хорошенькие маменьки, сами чуть не дети и обе уже с детьми. Они отправляются одни-одинешеньки из Баку в Петербург.
   Утром, еще не пивши кофе, мы вышли с женой на верхнюю террасу двух-этажной рубки. Ветер не унялся и срывал нас вниз, так что пришлось держаться за перила.
   Впереди и кругом -- бурая, бешено несущаяся нам навстречу пустыня Волги. Ширь страшная, даже и после моря. Волга скатывается здесь в Каспий одним широким, могучим столбом, без изгибов и разветвлений. Буро-лиловые волны ее не плещут высоко, как морские волны, а стремительно гонятся ветром против бегущего на всех парах парохода, мелькая в глазах, так что не успеваешь уловить их. Белые змеи пены распалзываются затейливыми узорами по этому сизому фону, и бесчисленные мелкие барашки кудрявятся на всей этой неоглядной скатерти несущихся вод, точно настоящие белые стада...
   Судов не видно ни одного. Воскресный ли день или буря остановила их, только все они теперь на берегу или у берега. Только одно дерзкое суденышко треплется вдали своим оборванным парусом, поминутно словно клюя носом, спотыкаясь и ковыляя на волнах. Оно, очевидно, хочет обмануть и реку, и ветер, пробираясь как-то наискось с левого берега к правому, на пятиглавую церковь большого села.
   На правом берегу -- высоком и обрывистом -- все села. Левый берег -- это ярко-зеленые, болотистые и лесистые острова, да желтые отмели, на которых никакого жилья. За этими островами и песчаными косами, тянущимися на несколько верст в глубину, течет Ахтуба, самый важный рукав Волги, почти такой же полноводный, как она сама, отделяющаяся от главного русла еще выше Царицына и самостоятельно впадающая в Каспийское море немного ниже Красного Яра. Таким образом коренной левый берег Волги, на котором возможно постоянное жительство человека, -- начинается, собственно говоря, только за Ахтубой, вне пределов весеннего разлива вод. На правом нагорном берегу, которого обрывы поднимаются сажень на семь или десять над рекой, то и дело видны селенья. Все это хорошие, тесом крытые дома, большие храмы, похожие на городские соборы; сейчас сказывается зажиточность, постоянный доходный промысел прибрежного населения. Но уж живописности и уютности в этих селах никакой. Они торчат на своих голых глиняных обрывах без малейшего деревца, без садов и рощ, такие же голые, такие же пыльно-серые, как эта глина... Прозаичность житейских вкусов русского крестьянина выражается здесь во всей полноте. Тут все для промысла и ничего для украшения жизни. Рыбные ватаги тоже часты и тоже все с правого берега. То и дело сереют вдали низенькие бревенчатые ледники с множеством дверей, в которых сохраняется рыба.
   Енотаевск мы проехали ночью, а теперь проезжаем мимо печальной памяти Вотлянки, Пришибинской и других станиц Астраханского казачества. Земли правого берега главным образом принадлежат астраханским казакам, этим рыболовам по призванью. Но песчано-глинистая почва правого берега значительно хуже по плодородию сочных земель левого, принадлежащих большею частью юртовским и кундровским Татарам, за которыми дальше в глубину материка тянутся уже кочевья киргизов Букеевской орды, точно так, как за казацкими землями правого берега вплоть до самой границы Донского войска идут юрты калмыков.
   Мы, стало быть, и здесь еще не выдрались настоящим образом из азиатчины, из монгольства: оно продолжает охватывать нас со всех сторон. Особенно если вспомнить, что и само теперешнее Астраханское казачье войско составлено было в первый раз императрицею Анной Ивановной из местных калмыков, принявших крещение. Только при Александре Благословенном к этим "православным" калмыкам был присоединен подлинный православный народ, -- те Волжские ка-заки, которые не захотели в 1777 году переселиться на Кавказ, да городовые команды приволжских низовых крепостей: Енотаевска, Черного и Красного Яра. Оттого-то до сих пор "калмыцкие базары", "калмыцкие хурулы" перемешиваются на правом берегу Волги, особенно ближе к Астрахани, с казачьими станицами; оттого же и в типе всех вообще наших казаков, не только астраханских, но и уральских, и оренбургских и донских -- заметно еще так много монгольства и Азии, естественного наследия тех вековечных степных соседей их, которые всегда незаметно мешались с ними и бытом и кровью.
   Астраханское казачество живет привольно. Земли у него хотя не важного качества, но просторные, что для степняка особенно ценно. Их всего около 25.000 душ обоего пола, а земли немного меньше 700.000 десятин, так что на мужскую душу приходится около 56 десят., а одной удобной около 30 десятин. Это дает им возможность очень выгодно заниматься скотоводством и коневодством везде, где любимое их рыболовство для них не так удобно. По статистическим данным на каждый казачий двор приходится кругом по 5 голов крупного рогатого скота, по 6 голов мелкого и по 2 лошади, что, вероятно, редко встречается в других местностях России. Но все-таки главный промысел казаков -- рыболовство. Оно больше всего сосредоточено между Астраханью и Енотаевском, в этом основном гнезде и калмычества и казачества. Там же и большая часть казацких земель.
   После завтрака я спустился на палубу к носу парохода, где одиноко сидел матросик с длинным шестом.
   -- Что, разве мелко здесь, мерить приходится? -- спросил я его.
   -- Нет, теперь еще не мерим. Пароход всего три с половиной фута сидит, а вода еще жирна, не совсем слила; меряем в межень; тогда нельзя без этого, как раз наткнешься.
   -- Ты откуда будешь?
   -- А мы тут все почитай с одного места. -- Тамбовские, и лоцманы, и матросы.
   -- Лоцман-то у вас не один?
   -- Как же можно один? Старший лоцман всю ночь работает, а младший -- днем. У нас ведь разом трое штурвальных нужно: за два колеса двигаем, не за одно.
   -- Лоцману небось больше всех достается?
   -- А как же-ж? Лоцман весь фарватер на память должен знать, за все и отвечает. Командиру при нем делов немного. Опять же у него помощник. Командир с 12 часов ночи до 4 утра, помощник в остальное время.
   -- Жители-то какие живут по берегу? -- спросил я.
   -- Казаки больше астраханские; они хлебом мало занимаются, не то что у нас в Тамбове; больше скотиной да рыбой; лошади тоже есть... Сена ж у них не в проед! Степи...
   -- А калмыков тут нет?
   -- Есть и калмыки, зря тоже живут: рядом с казаками, смотришь, и их жилье. Уж и народец! Как издохнет у казака овца там, курица или скотина какая, сейчас это к калмыкам отволокет, калмыкам продаст. Калмык тот окромя падали никакой убоины не станет есть; а падаль жрет: "Что Бог убил, то, говорит, и можно человеку есть", а сам ни за что тебе даже петуха не зарежет... избави Бог!.. Это -- по его -- грех. А вот кобылятину лопать да дохлятину -- это ему закон... -- искренно расхохотался матрос.
   -- A ведь тоже у него как у людей, -- продолжал он мне рассказывать, после некоторого молчания, -- молельни тоже позаведены; все равно, как бы наша церковь сказать, а по-ихнему хурул прозывается. Соберутся это косоглазые, в дудки, в сопелки гудят, в барабаны бьют, не хуже у нас, в Тамбове, в балаганах на масляницу; это они богу своему молятся... Иконы у них тоже поразвешаны, только безобразные, смотреть скверно: чорт не чорт, и паук не паук, а лапы тоже, как у паука, во все стороны. Я эти все причиндалы их видел, как управляющего мы своего с губернатором новым в калмыцкий базар возили. Девок это всех ихних, калмыцких, посогнали петь, плясать по-ихнему заставили, ну и попам ихним тоже приказано было обедню калмыцкую отслужить, как у них заведено. Все я там у них рассмотрел, только хорошего ничего не видал... Скверность одна!.. Есть из них, которые и в нашу веру преклонились; какие богатенькие, -- те больше норовят... Народ ведь и у них тоже заживный попадается. Верблюда много держат, лошадей, скота всякого. Всем занимаются, что и прочие народы...
   А то хохлы еще тут живут. Тоже наделы им земельные понарезаны, как по закону следовает, в достатке тоже живут, не бедно. Прежде бичевой барки, бывало, таскали по берегу, бурлаки были, не мало тоже мучился народ; а теперь уж сколько лет ничего этого не стало. Все пароход потянул. Потому дешево. Семь копеек с пуда от Астрахани до Нижнего. Как тут не везти? На что уж наш пароход почтовый, и тот 18 к. берет; а домчит живо, и не увидишь как. Другие того меньше берут, 12, 10 к.
   -- На веслах разве вверх не ходят? -- спросил я.
   -- На веслах как же ж можно? -- снисходительно усмехнулся матрос. -- В этакую гору куда ж против волны лезть? В два часа из сил выбьешься, все равно назад повернет. А река сама пять верст в час уходит, так это другая статья! Только знай от мелей шестом отталкивайся, а то, сама тебя как на салазках с горы скатит, в какой хочешь барже...

*

   Мы начинаем наконец нагонять один за одним буксирные пароходы, которые тащат вверх каждый по две, по три нагруженных баржи. Веревочные подушки висят на всех их бортах, чтобы не стукались они друг о друга. С трудом борются они против ветра и волн, дружно бьющих им навстречу, и колеса их работают как-то неровно и нерешительно, будто уставшие руки...
   Начинают встречаться понемногу и неуклюжие "беляны", сплавляемые вниз к Астрахани из верхних притоков Волги, богатых дешевым и вместе прекрасным лесом. "Беляна" -- прехарактерная штука, чисто волжская. В ней есть какая-то своеобразная красота, которая заставляла меня во все время моей поездки по Волге с особенным любопытством и удовольствием всматриваться в каждую проплывающую мимо беляну.
   Издали смотреть -- это настоящей ковчег Ноев: на совершенно плоской, громадной барке, которую можно назвать скорее плотом, -- до того низки ее боковые стенки, -- воздвигнут целый громоздкий корабль, вышиной не менее двух, трех сажен, как следует в обычной форме корабля, с кормою и носом, но только корабль этот сложен просто-напросто из искусно положенных друг на друга сосновых бревен, или досок, ничем в сущности не связанных, кроме хитроумной кладки. В громадном кузове этого корабля, снизу, вы можете видеть три или две круглые двери, которых сквозные дыры чернеют на светлом фоне свежего леса, словно устья каких-нибудь темных пещер. Эти сводистые проходы, прочные как настоящая постройка, нарочно оставляются снизу для того, чтобы летний воздух продувал сырой лес и чтобы гребцам можно было свободно переходить, когда нужно, с одного борта баржи на другой. Нельзя достаточно налюбоваться на эту оригинальную постройку, словно разлиневанную геометрически правильными слоями или мастерски сплетенную из ровных деревянных брусьев. На беляне нет ни мачты, ни паруса, ни дымовой трубы. Только наверху этих досчатых или бревенчатых ярусов, будто капитанская рубка на палубе настоящего корабля, -- торчит ворот, да две-три тесовых караулочки для рабочих на случай дождя. На носу беляны, не сзади, как у других судов, а впереди, привязано огромное рулевое бревно, которым направляется тяжкий и неповоротливый ход беляны. Гонится она исключительно одним теченьем реки, так как беляны спускаются только сверху вниз, из лесных дебрей Камы и Ветлуги, где их обыкновенно и строят. Должно быть, этот своеобразный и удивительно красивый и вместе удобный способ укладки лесных материалов выработался среди ветлужских лесников еще в старые века. Беляны в этих лесах строят обыкновенно зимой, когда нет других работ. Выстроят сначала дно, то есть нижнюю плоскую баржу, потом с обычным своим мастерством нагрузят ее бревнами, досками, тесом, дранью, чем вообще нужно, -- и поджидают себе не спеша весенней воды. По половодью спускают их вниз и продают в низовых городах не только лес, но и самое беляну.
   Когда беляна не слушается руля, заводят на лодке, и опять-таки спереди, особые якоря и направляют ее куда следует уже якорями; кроме того, чтобы несколько сдержать порывистый ход беляны в ветер или волну, сзади кормы ее спускается на канате в воду особая "волокуша" -- тяжелая чугунная гиря в несколько десятков пудов, которая тащится но дну реки и таким образом тормозит слишком быстрое движение беляны. Но, несмотря на все эти предосторожности, беляны то и дело наносит на мели и на береговые косы, особенно в сильный ветер и при крутых коленах реки. Вообще возни с ними не оберешься. В свежий ветер они должны смирнехонько стоять на якорях, пока стихнет погода, иначе их унесет Бог знает куда. По ночам они тоже должны непременно останавливаться на ночлег. Оттого-то беляны доходят с верховых рек до Астрахани, хотя и по течению, не раньше как в месяц. Можно сказать, беляна ползет, а не плывет по реке. Матрос меня уверял, будто на большой беляне необходимо иметь по крайней мере человек сто рабочих.
   "Потому делов с нею дюже много, -- объяснял тамбовец, -- махинища тяжелая, товару на ней нагружено, гляньте-ка, страсть какая! Упрется носом в песок или камень -- как ты ее сдвинешь?".
   Действительно, знающие люди передавали мне, что на беляну очень нередко грузят лесу миллион и даже полтора миллиона пудов. С таким грузом и вправду нелегко повернуться, тем более, что широкий и высокий корпус ее лесных ярусов придает беляне большую парусность.

*

   У Никольской станицы Волга делает заметный поворот. К Никольской пристают все пароходы. Мы с женою вышли здесь первый раз на берег и сразу попали в толпу казаков и казачек, совавших нам наперерыв друг перед другом коробки с свежею икрою и разную рыбу. Все наши пассажиры, -- и, конечно, мы в том числе, понакупили себе очень обильный запас только что выпущенной, почти еще сладкой, икры, которую мы истребляли потом за своими завтраками без всякого милосердия и с детским аппетитом. Редко, впрочем, и попадается случай отведать такой неподдельно свежей икры, так сказать, на месте ее происхождения, да к тому же не по 2 и по 3 рубля за фунт, как мы платим за нее в Москве и Петербурге, а всего только по 70 коп. -- Туземцы же, наверное, покупают здесь эту самую икру копеек по 40 или 50 за фунт.
   Пристани стали теперь быстро чередоваться одна за другою. После Никольской станицы Черный Яр, -- уныло-пустынный городок на крутом голом обрыве, -- когда-то сторожевой острожек древнерусской порубежной черты, одна из первых военных стоянок наших на низовьях великой реки, водворявших с такими усилиями русскую государственную власть среди грабительских калмыцких и ногайских орд Волжского побережья. Теперь тут уездный центр и довольно значительные скотные и рыбные ярмарки.
   Владимировка хотя и слобода, а смотрит гораздо больше городом, чем этот жалкий Черный Яр. Только она уже не на кручах правого берега, а на луговой низине левого. Собственно говоря, сама Владимировка стоит несколько дальше на Ахтубе, а не на Волге; к Волге же присосеживается только своего рода пригород ее, "Соляная пристань", но ее безразлично называют теперь Владимировкою. Две хорошие церкви, превосходно выстроенные крестьянские дома, иные даже в два этажа, -- на всем следы благосостояния и крупного заработка. Все пароходные общества имеют здесь свои конторы и пристани, и даже набережная этого мужичьего села на большом протяжении вымощена камнем. Очень обширная мельница перемалывает на берегу соль и нагружает ее прямо на баржи и пароходы. Соль собственно и есть специальный товар Владимировки и главный источник ее обогащения. Отсюда идет железная дорога в Баскунчак, к известному соленому озеру у горы Богдо. Владимировка не больше как торговая пристань Баскунчакского озера.
   Наш пароход принял во Владимировке довольно много товаров, поэтому и постоял здесь довольно долго.
   Впрочем, нам не скучно: общество самое разнородное и оживленное. Наш первый класс -- роскошь что такое: изящная столовая в 2 света, вся выклеенная панелями дорогого дерева, гостиная с бархатною мебелью, бронзой, зеркалами, коврами; к вашим услугам и пьянино, и библиотека, и письменные столы со всеми принадлежностями, и разные игры... Буфет прекрасный, -- живые стерляди, прекрасная осетрина, икра на редкость, всякая провизия то и дело обновляется в попутных городах. Спаленки наши -- те же нумера хорошей гостинницы, обставленные всем необходимым, только, конечно, потеснее. А наверху, кругом этой двухъэтажной гостинницы, выстроенной среди палубы огромного парохода, -- террасы и галлереи для прогулок, великолепный вид на Волгу, на волжские берега, на пробегающие мимо волжские пароходы.
   Наблюдателю-художнику этюды психологические, этюды пейзажные -- на каждом шагу.
   Вот сидит перед вами характерная группа настоящих волжских фигур -- седоусые, большеглазые, грузные армяне с крепкими носами, согнутыми как клювы хищных птиц, с неподвижно-алчным взглядом этих птиц. Это все нефтяные и рыбные промышленники, хотя и одетые в цивилизованные жакетки и цилиндры, но насквозь пропитанные торгово-хищными инстинктами древнего Хозара, от которого они унаследовали свое ремесло. Они истребляют -- с аппетитом крупного зверя -- икру, стерлядей, апельсины, обильно поливая их шампанским, и с еще большим аппетитом услаждают друг друга единственно отрадною, и, по-видимому, единственно постижимою для них беседою -- о пароходах, ценах нефти, тарифах, удачных сделках; сотни тысяч и миллионы рублей то и дело звенят в их разговоре, они в самом деле ворочают в эту минуту в своих карманах кучи золота. И ни на одном этом выразительном, зверски красивом лице, исполненном хищнической смелости и хищнический сметки, -- не прочтете следа какой-нибудь иной думы, иного ощущения, кроме ожесточенной жажды наживы, проникающей всякую складку их лица, и горящие жадным огнем черные глаза, и мясистые чувственные губы, и крючковатые носы, неподатливые как железная долбня.
   Все-таки, пожалуй, отрадно, что в наш просвещенный век вместо какого-нибудь Стеньки Разина или Федьки Шелудяка на Волге упражняют свою хищническую удаль такие сравнительно мирные и безопасные хищники...

*

   Армяне, евреи -- так же как обармянившиеся и объевреившиеся русские -- далеко однако не составляют всей нашей компании.
   С нами едут и представительницы прекрасного пола, не имеющие решительно ничего общего с хозарами и Стенькой Разиным.
   Кроме двух миловидных молоденьких маменек, о которых я уже упоминал, в столовой и гостиной наших целое дамское общество, и все больше, кажется, шведки и немки. Одна шведка огромного роста и еще более огромного аппетита, отправлявшаяся из Баку в Гельсингфорс, белокурая, как альбиноска, особенно забавляла меня. Она то и дело вздыхала о завтраках, закусках, чаях и обедах, то и дело заказывала себе не в счет абонемента всякого рода порции, чтобы наполнять чем-нибудь досадные часы ожидания. Весело было смотреть, как эта полновесная и грузная барыня, просившаяся своей могучей фигурой прямо в иллюстрацию Нибелунгов или каких-нибудь Скандинавских героических саг, с детскою резвостью и с детским хохотом торопливо бежала вместе с обеими молоденькими маменьками на каждую пристань, куда пароход притыкался хотя бы на пять минут, чтобы успеть купить у толпящихся на берегу торговок какой-нибудь пшеничный папушник, пряник, коробку икры, ягод, чего-нибудь вообще, что можно пожевать на дороге.
   Любопытный и типичный человек попался мне среди этой разношерстной публики, -- старший брат того А., что ехал со мною из Баку до Астрахани. Такой же самоучка и самородок, та же мужицкая речь на о, со всякими "таперича" и "хоша", -- и, кажется, еще дельнее, умнее и речистее, чем брат. Начал тоже с нуля, а теперь -- свой механический завод для постройки судов, свои морские суда и пароходы, обширная торговля керосином. Дела их шли лучше, пока брат не захотел отделиться от него, причем порядочно-таки от этого пострадал. Один взял дело в Баку, другой в Астрахани. Они первые стали возить нефть в наливных баржах и получили за это на Московской Всероссийской выставке золотую медаль и золотой жетон. Со старшим А. не раз советовались по местным промышленным и торговым делам очень высокопоставленные администраторы, и ему хорошо известны иные петербургские сферы.
   А. вообще не охотник до Петербурга и его канцелярий, и довольно остроумно подсмеивается над непрактичностью некоторых известных ему руководителей русской промышленной жизни. Интриги и личности при разрешении важных торговых вопросов, по его мнению, часто губят у нас дело.
   А. сильно настаивает на необходимости для России особого Министерства торговли, с денежным бюджетом миллионов в 50. В настоящее же время, по его мнению, для Министерства Финансов нет решительно никакой возможности, при многочисленных прямых обязанностях его, знакомиться хотя бегло со всеми выступающими на очередь вопросами, со всеми заявляемыми нуждами, проектами, просьбами в области торговли. Поневоле приходится на все отвечать отказом.
   -- Возьмите, например, был со мною случай лет десять тому назад или больше, -- рассказывал мне между прочим А. -- Вздумал я построить на своем заводе в Астрахани морскую шкуну. Обшивного железа достать у нас нельзя. Чтобы в Нижнем купить, нужно было ждать целый год, а мне к спеху. Хлопочу в департаменте, чтобы разрешили мне беспошлинно привезти железо из-за границы, -- не дозволяют; а как же, -- я им говорю, -- можно привозить из-за границы целое судно, там построенное, обшитое тем же железом? То вот можно, выходит, а русскому строителю это же железо привезти к себе нельзя! Вот и подите с ними, доказывайте им. Один из ихних умников главных мне даже посоветовал шкуну в Англии заказать, да в Каспийское море по Волге и доставить, что так будто дешевле обойдется. Я говорю ему, а как же по речкам, по каналам, -- разве морское судно может пройти? Оно и не войдет в канал-то. Так он тогда только спохватился, что чушь сморозил. Вот еще за сахар выдумали акциз возвращать! Продал за границу, так получай себе с казны по 2 руб. с пуда. У мужика за подати корову последнюю сводят, а спекулятор какой-нибудь, что никогда и сахаром не занимался, накупит сахару на заводах, продаст за границу и является себе в казначейство: пожалуйте 200.000! Ну, а кто пшеницу за границу продаст, тот почему же ничего не получает?
   Я спросил своего собеседника о нефтяных делах, о влиянии на них Ротшильда.
   -- Да, вот говорят все, что Ротшильды и Нобели вред нам, русским, приносят. А без них однако наши русские капиталы лежали себе спокойно да полеживали. Коли казна 5 процентов на рубль платит без труда и без риска всякого, кому охота придет работать, предприятия затевать? Иностранец потому сюда капитал свой тащит, что у него он за 2, за 1, за 1/2 процента помещается, а за очень крупные капиталы даже еще с него за сохраненье требуют. У нас, кроме того, меры выдумывают ни с чем несообразные, сами же мы и выдумываем. Не хуже вот на съезде нефтепромышленников постановление сделали, чтобы нефтяные заводы не имели собственных средств перевозки, а разверстку чтоб сделать, кому сколько цистерн железная дорога доставляла. У кого цистерны были, так железная дорога платила от себя по 260 рублей за цистерну, да помимо раз 15 по 50 рублей они зарабатывали, опять 750 руб.; стало-быть, 1.010 рублей ежегодно выручали с цистерны; а она вся 1.800 рублей стоит. Ни рабочих им не нанимать, ни завода не устраивать, только денежки в карман класть. Потом уж отменили эту глупость, по моему-таки предложению; назначили по 72 рубля платы в год за право держать на рельсах железной дороги свой вагон-цистерну, и заводам держать тоже дозволили, как и другим...
   А. рассказывал очень грустные вещи о том вреде, который, по его словам, был нанесен здешнему скотоводству новыми законоположениями о чуме рогатого скота.
   -- Вчистую народ разорили! -- горячился он. -- Больше тысячи штук скота порезали за зиму, один Бог знает из-за чего! Народ просто в отчаяние пришел. Приезжаю я как-то в село одно. Смотрю, яму огромную копают, народу согнано страсть сколько... Это что такое? -- спрашиваю. А это, -- мужики отвечают, -- скот наш будут сейчас резать... Ветеринары, все больше немцы, понасланы были, молодежь, ничего толком не понимают. Одна скотина больна, они все стадо режут. Беда да и только! Недаром бунты через них по деревням пошли. Спрашиваю мужиков: да почем же они знают, какая скотина больна? Да, говорят, стекло под хвост втыкают. Скотина, известно, боится, не дает вставлять, избегается по полю, ну, разумеется, жар у ней внутри больше станет, -- вот он ее сейчас и под нож! Больна, дескать! жар большой. А она совсем здоровая! -- Да вы б, говорю, ледку бы ей всунули, вот оно бы жару и не было. Смеются мужики, мы, говорят, и то пробовали; даже больной клали, и той не узнавал... Эта, говорит, здорова, жару совсем нет. Лечить-то, значит, не умеют, а больше резать. Это на что ж похоже? Это и мясник зарезать сумеет, без доктора. А им деньги казенные платят за то, что скотину зря переводят. Стало быть, коли и человек один заболит, так всех режь? Ведь это, батюшка мой, разбой называется, а не лечение...
   Разговорились мы, между прочим, и о прошлом с А.
   -- Мы, батюшка, народ простой, рабочий, сами себя сделали, как умели, с нас не взыщите, на нас пятака медного никто не потратил, -- с самоуверенною улыбкой говорил А. -- Мы ведь и Волгу, и Каспийское море не по книжкам изучали, а собственными боками. С мальства все берега Каспийские обшарили, каждую бухточку, каждый островок в лицо знаем. Отец рыбой занимался, и мы с ним. В камышах зимою ночевали, на льдинах нас уносило, к туркменам попадались, -- мало ли чего бывало! Всем нашим военным экспедициям в Закаспийский край мы помогали: и Маркозову и Скобелеву. Я ведь отлично знаю и Скобелева, и Черняева и всех, кто там действовал. Здоровую только ошибку они сделали: отрезали нашу границу по речку Атрек, где совсем нет удобных гаваней, а в холодные зимы на 21 дюйм море замерзает. Им бы непременно нужно было до Черной речки отхватить. Там море никогда не замерзает. Персам все равно, те ничего б не сказали. А в случае чего им можно было бы за это в Муганской степи сколько нужно отрезать. 300 верст пароходом сделать не трудно, зато уж без перегрузки и войска, и товары -- прямо можно было бы тогда на железную дорогу доставлять. Большая б вышла разница!
   Вера А. в Скобелева, в Николая Павловича, в Петра Великого, во всех героев русской народной фантазии и во все ходячие анекдоты о них, утешающие народное самолюбие, -- самая наивная, не допускающая никаких сомнений и оговорок, и непоколебимая ничем; при своей огромной памяти и огромном природном уме, А. составил себе очень стойкое и полное, хотя и своеобразное представление об исторических событиях и политических вопросах, интересных для русского человека, не на основании книг, как большинство из нас, а на основании своих личных встреч и бесед с разными людьми и собственных своих впечатлений и выводов из совершившегося на его глазах.

0x01 graphic

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru