Матюшкин Федор Федорович
Ю. В. Давыдов. Ф. Ф. Матюшкин

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 2.76*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Очерк жизни и деятельности

  

Ю. В. Давыдов

  

Ф. Ф. Матюшкин
(1799--1872)

Очерк жизни и деятельности

   Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю совершенное в 1820, 1821, 1822, 1823, и 1824 г.г. экспедицией под начальством флота лейтенанта Ф. П. Врангеля
   Под общей редакцией Контр-адмирала Е. Шведе
   Издательство Главсевморпути, 1948
  
   В пригожий летний день 1817 года из Кронштадта в далекое плавание ушел военный шлюп "Камчатка". Командовал им знаменитый мореплаватель Василий Михайлович Головнин. Плавать под его командой считалось большой честью для любого офицера и гардемарина. Но на этот раз на борту "Камчатки", уходившей в далекий "вояж", среди моряков был штатский восемнадцатилетний юноша, только что закончивший Царскосельский лицей. В свое первое плавание уходил Федор Матюшкин, друг великого Пушкина, впоследствии выдающийся исследователь северо-востока Азии и военный моряк, будущий командир кораблей, бороздивших моря и океаны.
   На борт "Камчатки" Матюшкина привела давняя романтическая мечта о странствованиях.
   Матюшкин получил первоначальное образование в пансионе при Московском университете. Вечерами веселая гурьба подростков собиралась в пансион слушать новые стихи Жуковского, Василия Пушкина, Мерзлякова. В их толпе можно было видеть Александра Грибоедова, Петра Чаадаева, Ивана Якушкина, братьев Муравьевых и других, чьи имена стали потом известны всей стране. Зачастую из пансионского зала слышались звуки оркестра: школьный театр ставил новую пьесу.
   Беспокойной жизнью жила молодежь. юношеские умы занимала французская просветительная философия и рассуждения Плутарха о героях. В стенах университета и пансиона издавался рукописный журнал. По рукам ходила пародия, сочиненная Грибоедовым по случаю столкновения русских профессоров с немцами.
   Федор Матюшкин, сын отставного чиновника министерства иностранных дел {В рукописном отделе Государственной публичной библиотеки им. Ленина хранится документ, в котором указывается, что Федор Иванович Матюшкин находился в службе с 1779 года, а с 1801 года числился отставным надворным советником.}, учился превосходно. В 1811 году близ Петербурга в Царском Селе открылось привилегированное дворянское учебное заведение, названное по заграничной моде лицеем. Московский пансион послал в лицей семерых лучших учеников. В числе их был Федор Матюшкин.
   Будущие лицеисты остановились в номерах Демутовой гостиницы. Из окна видны были неподвижные воды Мойки, каменные стены домов, мутное петербургское небо. В той же гостинице жил их московский знакомый -- поэт Василий Львович Пушкин и с ним курчавый мальчуган -- племянник Александр. Дядя тоже привез его в "лицею".
   Осенью начались занятия. После лекций в лицее увлекались тем же, что и в московском пансионе: сочинительством, рукописными журналами, театральными постановками. Под присмотром воспитателей юноши гуляли в пышных царскосельских садах, бродили вдоль озер, любовались мраморными мифическими девами.
   Посреди одного озера высился большой памятник. Зимою, когда озеро замерзло, Федор пробрался к памятнику. На позеленевшей от времени медной доске он прочел длинную надпись. В ней упоминались граф Орлов и полуостров Морея, капитан Долгорукий и Аркадия, бригадир Ганнибал и крепость Наварин. Памятник был сооружен в честь победы, одержанной некогда русским флотом у берегов Греции. Федор долго глядел на выступавшие в разные стороны носы старинных кораблей. Плыли низкие зимние тучи, и корабли, казалось, стремились уплыть за ними следом. Федор вернулся в свою лицейскую келью со смутной думой о неведомых землях и синих морских далях.
   Началась Отечественная война. Мимо Царского Села шли войска. Воспитанники с тоской и завистью провожали тех, кому выпало счастье сражаться за Отечество. Потом до них докатился грохот Бородинской битвы. Потом они услышали горькие вести о пожаре Москвы. И, наконец, заговорили о наступлении Кутузова, о бегстве Наполеона, о сражениях на полях Европы.
   Это было время побед и ликований. Лицеисты жили реляциями и политикой. "Газетная комната, -- писал Пущин, -- в часы, свободные от классов, никогда не была пуста: читались наперерыв русские и иностранные журналы при неумолкаемых толках и прениях".
   В комнате Федора Матюшкина допоздна горел свет. Он читал до тех пор, пока дежурный гувернер не задувал свечу. Учился Матюшкин старательно. Распределяя лицеистов по степени знания русского языка, воспитатель пометил Матюшкина пятнадцатым, а Александра Пушкина, как сие ни курьезно, шестнадцатым.
   С Пушкиным Федора связала горячая юношеская дружба. Они вместе пристрастились к книгам о путешествиях и географических открытиях. Некоторые пушкинисты полагают, что именно Пушкин заронил в сердце своего однокашника мечту о море.
   Федор вошел в тот "братский союз", который не раз славила лира Пушкина. Иван Пущин, Владимир Вольховский, Вильгельм Кюхельбекер, Михаил Яковлев. Большой любовью пользовался Федор у лицейского директора Егора Антоновича Энгельгардта, человека образованного и сердечного.
   Быстро промелькнуло шесть лет. Ученье подходило к концу. Юноши все чаще думали о будущем. Матюшкин однажды объявил Егору Антоновичу свое желание стать моряком. Директор, хорошо знавший Головнина и Крузенштерна, обещал помочь ему.
   Летом 1817 года в лицее состоялся выпуск. Пришло время расстаться с Царским Селом. Лицеисты, сроднившиеся за годы учебы, обнявшись прошлись тенистыми аллеями старого парка. Над озерами с прозрачной водой раздалась песня, сочиненная Антоном Дельвигом:
  
   Простимся, братья! Рука в руку!
   Обнимемся последний раз!
   Судьба на вечную разлуку,
   Быть может, породнила нас!
  
   Вскоре воспитанники лицея разъехались. Многие из них ушли на штатскую службу, некоторые избрали карьеру армейских офицеров. Благодаря хлопотам Егора Антоновича исполнилось желание Матюшкина.

[]

  

II

Приветствую тебя свободный океан.

А. Пушкин

   Сперва было тяжко. Мерный размах волн, качание мачт, уходящая из-под ног палуба -- все это кружило голову, вызывая одурь и тошноту. Матюшкин страдал морской болезнью. Порой он каялся: лучше уж было бы сидеть на суше! А море развертывало перед ним свои красоты. Весело пел ветер. Ловко крепили паруса матросы. Свистала боцманская дудка. Военный шлюп "Камчатка", зарываясь носом в волны Балтики, все дальше уходил от Кронштадта.
   О плавании Василия Михайловича Головнина на "Диане" и его двухлетнем пребывании в японском плену Матюшкин узнал еще в лицее. О нем рассказывал Егор Антонович, сообщали статьи в журнале "Сын Отечества". А теперь Матюшкин сам на корабле Головнина шел вокруг света.
   Экспедиции предстояло доставить в Петропавловск на Камчатке военные грузы и произвести в Тихом океане гидрографические работы. Кроме того, Головкину поручалось расследовать деятельность чиновников Российско-Американской компании, притеснявших туземцев.
   "Камчатка" резво бежала к берегам Англии. Одолевая недуг, Матюшкин знакомился с мореходной наукой. Ему охотно помогали новые товарищи -- гардемарин Феопемт Лутковский, мичманы Федор Литке и Фердинанд Врангель.
   В сентябре 1817 года корабль положил якорь в портсмутском порту. Вместе с Головкиным Матюшкин посетил Лондон. Он с любопытством присматривался к этому большому городу, окутанному густым туманом.
   Плавание от Великобритании до Южной Америки было долгим и утомительным. Дорогою "Камчатка" изведала жестокий шторм. В книгах Федор не раз встречал картины океанских бурь. Но в книгах -- это одно. В действительности бушующая Атлантика была куда грознее всех представлений. Впоследствии Матюшкин писал Энгельгардту: "...огненные хляби, разверзающиеся перед нами, казались готовыми поглотить нас...". Нептун пощадил мореходов. Они благополучно достигли Рио-де-Жанейро.
   5 ноября крепостные пушки палили в честь русских моряков.
   Офицеры вместе с российским консулом ездили в город. На одной из центральных улиц они увидели негров-невольников, выставленных на продажу. Белые плантаторы бесцеремонно ощупывали их, громко торговались и переругивались. Рио-де-Жанейро "славился" торговлей черными рабами.
   Выехали за город. Вокруг простирались кофейные плантации. Их-то и обрабатывали черные рабы. Лошади везли путников дурной каменистой дорогой. Проехав верст двадцать с лишком, моряки увидели водопад. Грохочущий поток низвергался с сорокасаженной высоты. Солнце освещало водопад и делало его похожим на огромное клокочущее пламя. Художник Михаил Тихонов, принимавший участие в плавании на "Камчатке", зарисовал великолепный пейзаж.
   Утром 23 ноября "Камчатка" оделась парусами. Эхо прощальных пушечных залпов прокатилось над заливом. Скрылись из виду домики Рио-де-Жанейро с их причудливыми бельведерами и мезонинами, с разноцветной резьбой на окнах и дверях. Потом пропали колокольни окрестных церквей. "Камчатка" снова вышла в открытый океан.
   Новый -- 1818 -- год застал корабль у мыса Горн. Экипажу выдали жалование и лишнюю порцию вина. Вино выпили, а деньги припрятали до лучших времен. В новогодний вечер на "Камчатке" ставили комедию собственного сочинения. Матюшкин припомнил веселые спектакли в Московском университетском пансионе и театральные упражнения лицеистов.
   Наконец пройден коварный мыс Горн. На этот раз Тихий океан не изменил своему названию. Плавание было покойным. Шлюп шел хорошо, покрывая ежедневно более двухсот миль.
   В мае корабль прибыл на Камчатку. По Авачинской губе плыли льдины. Они сталкивались одна с другой и со звоном раскалывались на части. Морякам не терпелось ступить на твердую землю. Но ветер как нарочно был тихим и переменным. Только в полночь "Камчатка" встала на якорь в Петропавловской гавани.
   На берегу Федору Матюшкину вручили объемистый пакет: письма Егора Антоновича Энгельгардта.
   Лето "Камчатка" провела в плаваниях по Тихому океану. Федору Матюшкину довелось увидеть острова Алеутской гряды, остров Кадьяк -- первую факторию Российско-Американской компании, Ново-Архангельск -- столицу Русской Америки, Калифорнийский полуостров.
   Великий океан был суровой школой для мореплавателя. Матюшкин становился настоящим моряком. Головнин доверил ему обязанности мичмана.
   В начале 1819 года Головнин был уже в обратном плавании на пути к родным берегам. Путь пролегал через два океана -- Индийский и Атлантический. Во второй день марта "Камчатка" пересекла Петербургский меридиан, обогнув таким образом земной шар. Миновали мыс Доброй Надежды. В деревянные борта шлюпа снова ударяли волны Атлантики. Еще несколько недель плавания -- и моряки увидели пустынный и скалистый берег; две тысячи миль отделяли остров Св. Елены от Африки, три тысячи миль -- от Америки.
   Лишь только "Камчатка" показалась на рейде, как от 74-пушечного британского корабля, стоявшего под контр-адмиральским флагом, отвалила шлюпка. Английский лейтенант объявил Головнину, что его корабль может стать у западного мыса залива и что ночью никто из русских не должен съезжать на берег. С заходом солнца и до зари английская шлюпка дежурила подле "Камчатки".
   На острове Св. Елены доживал свой бурный век Наполеон Бонапарт. Дом его в долине Лонгвуд денно и нощно охранялся английскими патрулями. Наполеон казался британцам опасным даже здесь, на заброшенном в океане каменистом клочке земли.
   И снова море... В июне 1819 года были на Азорских островах. В июле в ночной мгле перед мореплавателями блеснул огонь Эдистонского маяка: открылись берега Англии. "Камчатка" вошла в европейские воды. Первые дни сентября застали ее в Финском заливе. В предвечерних сумерках 5 сентября "Камчатка" отдала якорь на рейде Кронштадта. Сердце Федора Матюшкина билось сильно и счастливо.

[]

  

III

  
   Путешествие было окончено. Матюшкину, зачисленному для дальнейшей службы в 21-й флотский экипаж, предоставили отпуск. Он долго бродил по улицам величественного города, видел лицейский флигель в Царском Селе, любовался осенним багрянцем знакомого парка. Егор Антонович и старые друзья встретили Федора с искренней радостью. Потом он уехал в Москву.
   Зима 1819 года наступила довольно рано. Бранясь со станционными смотрителями, отнюдь не робевшими при виде мичманского мундира, Матюшкин с трудом добрался до Москвы. Остановился он в доме матери, воспитательницы Екатерининского института благородных девиц. В Москве из лицейских был один Яковлев. С ним Матюшкин провел несколько московских вечеров.
   Давно уже минула романтическая пора 1812--1815 годов. Вернулись на родину герои Бородина, освободители Европы, вернулись, прошагав с торжеством под триумфальными арками, на которых начертаны были слова "Награда в отечестве". А в отечестве поджидали их фельдфебель Аракчеев, утрамбованный плац, одурь парадной шагистики, свист шпицрутенов, да каторжные порядки военных поселений. Многие поначалу еще веровали в "благословенного" -- в императора Александра. Тот кочевал за границей, шил себе прусские и австрийские мундиры, произносил либеральные речи. Красивые слова остались словами.
   Передовые русские люди хотели видеть родину свободной, а видели ее в кандалах. И они поняли, что "ветхое здание государственного устройства России требует важных изменений".
   -- Для того ли мы освободили Европу, чтобы наложить ее цепи на себя? -- рассуждали между собой офицеры. -- Для того ли дали конституцию Франции, чтобы не сметь говорить о ней, и купили кровью первенство между народами, чтобы нас унижали дома?
   А в Европе все сильнее задувал ветер революции. Европейский феодализм трещал по швам. В январе 1820 года восстали испанцы, в июле поднялся неаполитанский народ, в августе -- португальский. В марте 1821 года разгорелась борьба в Пьедмонте. Мыслящие русские люди восторженно приветствовали европейских мятежников.
   -- Что почта -- то революция! -- восклицал Николай Тургенев.
   -- Большая часть молодежи,-- замечал другой современник,-- в восторге от всего, что происходит, и не скрывает своего образа мыслей.
   -- Имеет каждый век свою отличительную черту, -- говорил Павел Пестель. -- Нынешний ознаменовывается революционными мыслями. От одного конца Европы до другого видно везде одно и то же... Дух Преобразования заставляет, так сказать, везде умы клокотать....
   Умы клокотали. Все громче раздавалось., слово "свобода", все резче осуждалась монархия, все больше становилось рукописных листков с вольными стихами Пушкина... Рождались тайные общества будущих декабристов.
   До нас не дошли документы, которые бы свидетельствовали о том, что Матюшкин был в числе деятелей тайных обществ. Но представление о том, что вся жизнь документирована -- ни на чем не основано: бывают события и годы без документов. Вдумываясь в обстоятельства жизни Федора Матюшкина, убеждаешься, что он очень близко примыкал к кругу декабристов. Его юношеские годы прошли в стенах двух таких либеральных учебных заведений, какими были московский университетский пансион и царскосельский лицей. Его ближайшими друзьями были видные декабристы -- Пущин, Вольховский, Кюхельбекер, Батеньков. А ведь это было время, когда участие в деле декабристов многие офицеры почитали за заповедь чести, которая всегда так высоко почиталась Федором Матюшкиным. Вот почему можно думать, что Матюшкин, если и не входил в состав тайных обществ, то несомненно сочувствовал им. И кто поручится, что хмурым декабрьским днем 1825 года не был бы он среди восставших на Сенатской площади, коли б не ушел в море несколькими месяцами ранее!
   Зиму 1819--1820 года Матюшкин провел в Москве и Петербурге, жадно впитывая политические новости, засиживаясь допоздна с друзьями.
   Но "охота к перемене мест" все чаще овладевала его сердцем. В одном из писем к Егору Антоновичу Матюшкин писал: "Мне не годится жить на берегу: я там сам не свой -- то ли дело на корабле. Боже мой, скоро ли я опять пойду в море...".
   В море он не пошел. Весной 1820 года Врангель предложил Матюшкину отправиться вместе с ним в экспедицию к берегам Ледовитого океана. Матюшкин согласился. Сборы были недолгими. Получив подъемные деньги и уложив в чемодан пожитки и книги, Федор отправился в дорогу.
   По пути застигла весенняя распутица. Крайне замедляли путешествие разливы рек. Несколько раз в дороге встречали весну и зиму: в Казани зеленели деревья, а на Урале глубокий снег лежал на горных вершинах и в долинах.
   В конце мая моряки прибыли в Иркутск. Здесь Матюшкин познакомился с сибирским генерал-губернатором Михаилом Михайловичем Сперанским. Это был человек недюжинный. Сын сельского священника, блестяще закончивший духовную академию, он быстро выделился из среды сверстников широтой кругозора, богатством теоретических познаний и трудолюбием. В 1810 году Сперанский был назначен государственным секретарем. Его попытки провести очень умеренные буржуазные реформы вызвали резкий отпор реакционного дворянства. Падение Сперанского произошло столь же внезапно, как и возвышение: мартовским днем 1812 года Сперанского отправили в ссылку. Прошло несколько лет, и Александр вспомнил о нем. В 1819 году Сперанский был назначен генерал-губернатором Сибири. Врангель и Матюшкин застали Сперанского в начале его сибирской деятельности.
   Сперанский вел с Федором долгую беседу о Пушкине, восхищаясь "Русланом и Людмилой", расспрашивал о молодом поэте, о знакомых литераторах.
   В доме генерал-губернатора Матюшкину довелось близко сойтись с Гаврилой Батеньковым. Человек обширных познаний, знаток литературы и умнейший собеседник, он сразу же приворожил Матюшкина. Батеньков был участником Отечественной войны и заграничных походов. Из Петербурга его выслали за связь с деятелями тайных обществ. После восстания 1825 года Батеньков был арестован и провел в Алексеевской равелине двадцать лет. Заживо погребенный узник слушал отдаленный бой курантов и писал стихи
  
   Вкушайте, сильные, покой,
   Готовьте новые мученья!
   Вы не удушите тюрьмой
   Надежды сладкой воскресенья.
  
   Всю жизнь Матюшкин хранил к этому человеку сильное и нежное чувство. В феврале 1859 года шестидесятилетний Федор Матюшкин писал амнистированному Гавриле Батенькову: "...любите старца, как Вы любили юношу".

[]

  

IV

  
   ...Участники экспедиции недолго пользовались гостеприимством Иркутска. Узнав о трудностях путешествия по Колымскому краю, Врангель отправил Матюшкина вперед для устройства экспедиционной базы в Нижне-Колымске. Это был "край земли". Почти одиннадцать тысяч верст отделяли его от Иркутска.
   Мичман на время стал интендантом и квартирмейстером. Он выстроил над домом "штаб-квартиры" башню для астрономических наблюдений, оборудовал снежный погреб, закупил у местных жителей рыбу -- провиант для людей и собак. Само появление молодого военного моряка в далеком безлюдном крае казалось невероятным. Старожилы сулили ему всякие невзгоды. В пути ему пришлось перенести и голод, и стужу, и жестокие снежные пурги. Но юноша не унывал. До зимы он успел даже съездить в устье Колымы, чтобы собрать там сведения о размерах осеннего лова рыбы.
   Ранней весной 1821 года начались исследовательские походы. Врангель отправился к морю, а Матюшкин в местечко Островное на Малом Анюе. Там собиралась ярмарка. Ею и воспользовался Матюшкин, чтобы познакомиться и сблизиться с чукчами -- воинственным народом крайнего северо-востока. Описание этого замечательного похода Ф. П. Врангель впоследствии полностью включил в свое сочинение.
   19 марта Матюшкин вернулся в Нижне-Колымск, а 22 вместе с Врангелем снова выступил в поход, на этот раз по льдам Восточно-Сибирского моря, к Медвежьим островам. По описи Матюшкина была составлена карта острова Четырехстолбового. 36 дней продолжалась изнурительная и полная опасностей езда в лабиринте торосов по коварным полыньям. Тщетными были поиски земли, якобы виденной к северу от Медвежьих островов.
   Возвращались на базу, когда и сюда на дальний север незаметно подкралась весна. 20 июля Матюшкин с доктором Кибером, казаком и двумя проводниками ушли в путешествие по Большому и Малому Анюю. Семьдесят долгих дней продолжался этот поход. Только позднее время года, беспрерывные метели вынудили путешественников вернуться.
   В один из вечеров Матюшкин писал Энгельгардту: "Брр... холодно, холодно. Вообразите себе юрту, низкую, дымную, в углу чувал, где козак на сковороде поджаривает рыбу. В окошке вместо стекол льдины, вместо свечи теплится в черепке рыбий жир... Нещастие делает человека лучшим, я никогда не мог похвалиться сострадательностью, но признаюсь, что теперь делюсь последним с бедным. Только теперь вышла от меня юкагирка, которая принуждена была есть мертвые тела своих детей... последнее свое дитя она с голоду и с жалости сама умертвила. Ужасно. Вы не поверите, Егор Антонович, в каком бедственном положении этот край".
   Летом следующего 1822 года Матюшкин производил опись тундры к северо-востоку от Колымы. Оставшееся до зимы время он посвятил исследованию Малого Анюя. На плоту, связанном ивовыми прутьями, в сопровождении доморощенного лоцмана-юкагира Матюшкин совершил труднейшее плавание. Плот не слушался весел, беспрестанно задевал за камни, то вертелся среди реки, то шел кормою вперед, то зарывался в воду на крутых коробах. От толчков люди падали, цеплялись за мокрые бревна, чтобы не свалиться в реку. В поселке Маловетрянном юкагиры уступили путешественникам свой карбас. Но Анюй местами уже покрывался тонким льдом. У острова Русского льды окончательно затерли лодку. Два дня Матюшкин и его спутник прожили в шалаше из шестов и ветвей, покрытых сверху для отепления мхом и снегом. Наконец, стала река. Измученные собаки потащили по льду сани, то и дело проваливаясь и увлекая за собой людей. Только 24 сентября, после 94-дневного отсутствия, Матюшкин вернулся в Колымский острог.
   В январе 1823 года начался заключительный, четвертый по счету, поход в Ледовитый океан. Снова жизнь среди торосов, на ледяных полях, ломаемых сжатиями. Путь на север, на поиски неизведанной земли. Какой необычайной энергией и мужеством нужно было обладать, чтобы, пренебрегая смертельными опасностями, преодолевать этот страшный путь.
   В июле 1823 года поход закончился. Врангель задержался в Нижне-Колымске для окончания расчетов. Матюшкин отправился в Якутск. Полярная экспедиция завершилась.
   В разъездах по тундре, в опасных рейдах по льдам океана незаметно протекли четыре года. Где-то далеко, на другом "конце света", был Петербург, лицей. Иногда после полугодичного странствования оттуда приходили письма. Но они не были радостными: либеральное кокетство Александра I, которым он грешил, в молодости, давно прошло, друзья Матюшкина переживали трудное время:
   "...Твоя участь, - читал он энгельгардтовы строки, - правда не завидна, но иногда, право, лучше бы в юрте с юкагиром струганину есть, нежели с Карцевым, Гауеншильдом и Калиничем (преподаватели лицея. -- Ю. Д.) в золотых чертогах есть фазановы пастеты".
   "...Князь (министр просвещения реакционер Голицын - Ю. Д.) мною весьма недоволен и, находя, что я весьма дурно воспитываю вверенную мне молодежь, предписал, особым секретным ордером, священнику Кочетову пещись о исправлении воспитанников, об искоренении в них зла и пр." -- сообщал Энгельгардт в другом письме.
   "...Куницын (любимый лицеистами свободомыслящий преподаватель -- Ю. Д.) от всех должностей по министерству народного просвещения отставлен и запрещено ему что-либо и где-либо преподавать... а Куницын умел учить и добру -- учил! А люди презрительные во всяком отношении... остаются и награждаются".
   Перечитывая эти листки на заснеженных берегах Колымы, Федор Матюшкин с грустью вспоминал "иные берега, иные воды".
   Он покидал Сибирь, увозя с собой новые карты, записи о народах почти неизвестных, рисунки неведомой природы. В его дневниках были рассказы о виденном и пережитом, зарисовки северных сияний, словник чуванского и оэдокского языков...
   Заслуги Матюшкина в сибирской экспедиции несомненны и значительны. Однако имя его, заслоненное именем Врангеля, долгие годы оставалось в тени.
   После четырехлетних странствований Матюшкин вернулся в родные края на обетованную землю. Он совершил подвиг, который по праву выдвигал его в число выдающихся русских географов, исследователей далекой Сибири. Как оценят его труд в Москве, в Петербурге, в родном флоте?
   В письмах из Москвы к Энгельгардту Матюшкин, не скрывая горечи, писал:
  
   "О наших будущих наградах -- признаться я с некоторого времени стал ко всему равнодушен -- мне все равно, буду ли капитан-лейтенатом или останусь мичманом -- если я и мало сделал, то по крайней мере столько претерпел, что всякая награда не будет награда.
   Кто мне возвратит четыре года жизни? Кто мне возвратит совершенно потерянное и расстроенное здоровье?
   Нет, при перемене погоды (у нас опять зима) у меня начались ревматизмы -- в мои лета, в 24 года -- ревматизмы".

(Из письма от 19 марта 1824 года).

  
   "Капитан-лейтенантом меня не делают, эта награда принадлежит барону Врангелю, но мне бы хоть дать старшинство лейтенантского чина с отправления моего в Сибирь, т. е. с марта 1820-го года.
   Офицеры, просто на службу едущие, получают эту награду -- а мне отчего отказали?
   Ох, этому маркизу, дай ему бог царствие небесное".

(Из постскриптума к письму от 19 марта 1824 года).

  
   "О чинах и наградах ни слова -- что дадут, то и будет -- но надежд мало. Вы знаете, Егор Антонович, как у нас туго во флоте. Скоро ли у нас по флоту будет производство по линии? и попадусь ли я в это число избранных? Через 2 месяца будет 7 лет, как я на службе, 7 лет, как из лицея, а все еще в первом чине -- все еще мичман..."

(Из письма от 2 апреля 1824 года).

  
   Морскому министру маркизу де-Траверсе, бездарному и тщеславному царедворцу, были глубоко чужды и интересы флота, и слава России. Подвиг Матюшкина показался ему такой же никчемной затеей, как и все, что прославляло и возвеличивало государство Российское. Представление о производстве и награде Матюшкину надолго затерялось в министерских канцеляриях...
   С сибирскими журналами Матюшкина произошел любопытный эпизод. Весной 1824 года, когда Матюшкин гостил у матери в Москве, к нему однажды явился заезжий англичанин, некий Бекстер. Он предложил Матюшкину пятнадцать тысяч рублей за его сибирские записи. Деньги были большие, а кошелек Матюшкина -- пуст. Но Матюшкин решил, что честному русскому человеку нельзя отдать плоды своего труда в чужие руки. Он решил, что эти плоды принадлежат не ему, Матюшкину, а России. От денег Матюшкин, к явному разочарованию пронырливого англичанина, отказался.

[]

  

V

  
   Возвратившись из сибирских странствий, Матюшкин услышал взволнованные разговоры о бурных событиях в Греции. Повсюду говорили о героизме маленького народа, о воскресшей славе древней Эллады. В книжных лавках продавали "Записки полковника Вутье о нынешней войне греков", переведенные Орестом Сомовым, и "Простонародные песни нынешних греков", переведенные Николаем Гнедичем. Многие декламировали наизусть "Военный гимн" Риги, греческого поэта-революционера:
  
   Расторгнем рабство вековое.
   Оковы с вый сорвем.
   Отмстим отечество святое.
   Покрытое стыдом!
   К оружию, о, греки, к бою!
   Пойдем, за правых -- бог!
   И пусть тиранов кровь рекою
   Кипит у наших ног!
  
   Русские сердца с горячим сочувствием отнеслись к борьбе греков против турецкого господства.
   В середине 1821 года русское правительство порвало дипломатические отношения с Турцией. В воздухе запахло порохом. Англия и Австрия, опасавшиеся русского проникновения на Балканы, призывали греков "прекратить мятеж против султана", "вернуться к долгу верных подданных", "освободиться от гибельного заблуждения" и т. п. Но народ, с оружием в руках отстаивавший свою свободу и независимость, не слушал лицемерных зарубежных политиков. В 1822 году Национальное собрание объявило независимость Греции.
   Успехи повстанцев и непреклонная решимость России вмешаться в балканские дела понудили тогдашнего министра иностранных дел Англии лорда Каннинга надеть маску спасителя греков. Каннинг решился на сближение с петербургским кабинетом. Почта из Лондона приносила в невскую столицу уверения в "искренней дружбе", "доверии", "преданности" и "общности интересов".
   В апреле 1826 года Англия и Россия подписали протокол, предусматривающий автономию Греции при условии уплаты ежегодной дани Константинополю. Летом следующего года к берегам Мореи подошли русские, английские и французские корабли. Соединенная эскадра вошла в Наваринскую бухту и разгромила стоявший там турецко-египетский флот.
   Гром наваринской баталии прокатился над миром, вызвав ликование всех искренних друзей греческой свободы. Раздосадованный британский король, награждая участника Наварина адмирала Кодрингтона, не удержался от восклицания:
   -- Я посылаю ему ленту, хотя он заслуживает веревки!..
   ...Жизнь Федора Матюшкина прошла стороной от событий знаменательных. Так в декабре 1825 года, когда декабристы вышли на Сенатскую площадь, Матюшкин был в кругосветном плавании на шлюпе "Кроткий" под командованием Врангеля. А когда в октябре 1827 года его товарищи сражались в Наваринской бухте, Матюшкин вместе с Врангелем только что благополучно завершили этот дальний вояж. Впоследствии судьба еще раз обманула Матюшкина: много лет прослужив на Черноморском флоте, он был переведен на Балтику в канун Крымской кампании в не смог, таким образом, разделить с черноморцами славу и тяжкий ратный труд Севастопольской обороны.
   И все же Матюшкин, хоть и не поспев к Наварину, увидел легендарную Грецию. Летом 1828 года он прибыл на эскадру Логина Петровича Гейдена. Эскадра крейсировала в Средиземное море.
   Бриг "Кимон", которым Матюшкин командовал в 1829 году, посетил многие гавани греческого побережья, неоднократно бывал на Мальте. Матюшкин не уставал восхищаться землями Средиземноморья, овеянными мифами античных времен.
   На кораблях средиземноморской эскадры служили в то время многие выдающиеся русские моряки, в том числе контр-адмирал Михаил Петрович Лазарев, будущий начальник Матюшкина по Черноморскому флоту, капитан 2 ранга Александр Павлович Авинов, капитан 2 ранга Лука Федорович Богданович. На флагманском 74-пушечном "Азове" плавал Павел Степанович Нахимов.
   Годы, проведенные Матюшкиным в кругосветных плаваниях, дали ему богатейшую морскую практику. На Средиземном море он стал обстрелянным боевым офицером. Ему приходилось драться с пиратами, грабившими русские торговые суда, сражаться с турецкими военными кораблями, участвовать в блокаде Дарданелл и Константинополя.
   В 1830 году Матюшкин получил в командование бриг "Ахиллес". Вскоре он был, наконец, произведен в капитан-лейтенанты. Радуясь успехам своего любимца, Энгельгардт писал знакомому: "Он (Матюшкин. -- Ю. Д.) наконец произведен в капитан-лейтенанты. Это, как говорят, по флоту самый трудный и важный шаг. Поныне он командовал судном по благосклонности начальников, а впредь будет командовать по законному праву".
   Матюшкин пробыл на Средиземном море до осени 1832 года. Потом он вместе с эскадрой ушел в Черное море.
  

VI

  
   В камине горел огонь. За окном шумели мокрые деревья и низкое сумрачное небо мутилось дождем. Стоял октябрь.
   Осенним вечером 1825 года в сельце Михайловском опальный поэт Александр Пушкин написал стихотворение. Он назвал его "19 октября". То была дата лицейской годовщины. В стихотворении есть строки, посвященные Матюшкину:
  
   Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
   Чужих небес любовник беспокойный?
   Иль снова ты проходишь тропик знойный
   И вечный лед полуночных морей?
   Счастливый путь!.. С лицейского порога
   Ты на корабль перешагнул шутя,
   И с той поры в морях твоя дорога,
   О, волн и бурь любимое дитя!
   Ты сохранил в блуждающей судьбе
   Прекрасных лет первоначальны нравы:
   Лицейский шум, лицейские забавы
   Средь бурных волн мечталися тебе.
   Ты простирал из-за моря нам руку,
   Ты нас одних в младой душе носил
   И повторял: на долгую разлуку
   Нас тайный рок, быть может, осудил!
  
   Более десяти лет прошло с того времени, как Пушкин написал эти строки. В конце 1836 года Матюшкин был в Петербурге. В доме у Казанского моста на Екатерининском канале после многих лет разлуки он обнял Александра Сергеевича.
   Пушкинист Я. К. Грот со слов Матюшкина записал рассказ об этой встрече. "В ноябре 1836 года, -- пишет Грот, -- Пушкин вместе с Матюшкиным был у М. Л. Яковлева в день его рождения; еще тут был князь Эристов, воспитанник второго курса, и больше никого. Пушкин явился последним и был в большом волнении. После обеда они пили шампанское. Вдруг Пушкин вынимает из кармана полученное им анонимное письмо и говорит: "посмотрите, какую мерзость я получил". Яковлев... тотчас обратил внимание на бумагу этого письма и решил, что она иностранная и по высокой пошлине, наложенной на такую бумагу, должна принадлежать какому-нибудь посольству. Пушкин понял всю важность этого указания, стал делать розыски и убедился, что эта бумажка голландского посольства".
   Невесело было в тот вечер у Яковлева. Друзья чувствовали, что молодость их минула, каждый пришел на встречу, отягощенный своими заботами. Грустными были застольные песни. А скольких они не досчитались в своем "прекрасном союзе"! Иных уж не было на свете, иные томились в сибирских острогах... В доме у Казанского моста поэт и моряк виделись в последний раз. Вскоре Матюшкин вернулся на Черное море, где на севастопольских верфях достраивался его будущий 44-пушечный фрегат "Браилов". А 14 февраля 1837 года петербургская почта принесла ему весть о гибели Александра Сергеевича.
   Матюшкин написал Яковлеву горестные, отчаянные строки:
   "Пушкин убит! Яковлев! Как ты это допустил? У какого подлеца поднялась на него рука? Яковлев, Яковлев! Как мог ты это допустить? Наш круг редеет, пора и нам убираться..."
   ...Флотская служба шла своим чередом. Фрегат "Браилов" участвовал во взятии Туапсе. Затем Матюшкин перешел на корабль, "Варшава" и проплавал на нем добрых десять лет.
   Зимою Матюшкин жил на берегу, по соседству с Нахимовым. Любовь к флоту и одинаковый холостяцкий образ жизни сделали их друзьями. Они часто вместе коротали зимние вечера. "Я живу, -- писал Матюшкин одному из балтийских знакомых, -- по-старому -- каждый божий день в хижине и на корабле -- вечером в кругу... (неразборчиво) братцев Нахимова, Стадольского..."
   Летом "беспокойный адмирал" Михаил Петрович Лазарев скучать не давал. "...Николай чудотворец носит нас по морям", -- сообщал Матюшкин в другом письме.
   Шли годы. Матюшкин не раз ходил к берегам Кавказа, участвовал в стычках с горцами, высаживал десанты.
   В одном из писем к своему приятелю (еще по плаванию на "Камчатке") Феопемту Лутковскому Матюшкин писал: "...М. П. Лазарев ходил с нами в море пробовать новые корабли. "Три Святителя" и "Три иерарха" -- хорошие корабли, и каждой из них отвечает за трех, но моя старуха "Варшава" -- держится лучше, чем "Три Святителя", несет лучше паруса... Скучно становится в Черном... Лета идут, не знаю как Вы, а я старею... Люблю нашу службу, хоть признаться, в_п_е_р_е_д_и н_и_ч_е_г_о н_е в_и_д_а_т_ь! Бригада, бригадное счастье, бригадные ревматизмы..."
  

VII

  
   В 1849 году в чине контр-адмирала Матюшкин был переведен на Балтику. Во время войны Дании с Гольштинией он блокировал тремя русскими кораблями Кильский залив.
   В 1851 году Матюшкин сошел с корабля. После 34 лет почти беспрерывных походов закончилась его практическая служба на море. Он поселился в Петербурге. С той поры Матюшкин занимал высшие должности в морском ведомстве. Во время Восточной войны 1853--1854 гг. он на короткий срок вновь получил строевое назначение -- исправляющим должности главного командира и военного губернатора военно-морской базы Свеаборг, которая подверглась жестокой бомбардировке англо-французского флота. В 1867 году друзья поздравили его полным адмиралом.
   Адмиральские орлы были честно заслужены им. Пред сильными мира Матюшкин за свою долгую жизнь ни разу не склонил головы. Он был скромным, незаметным, но неутомимым тружеником флота. В числе немногих он осмеливался открыто восставать против бездарного и надменного Меншикова, вершителя флотских дел. А ведь князь Меншиков пользовался особым расположением Николая I, осыпан был всеми милостями и занимал при дворе высокое положение.
   "Рассказывают, -- доносил Меншикову один из его прихлебателей, -- будто бы ваша светлость своим управлением погубили Балтийский флот, и что если и делается что-либо хорошее в Черном море, то сим обязаны Лазареву, а в настоящее время Корнилову и Нахимову. Сии клеветы... довольно сильно распущены в публике. В числе главных деятелей по этой части находится Матюшкин".
   Восемнадцать последних лет своей жизни Матюшкин прожил в Демутовой гостинице, в той самой, где встретил некогда Василия Львовича Пушкина с племянником Александром.
   Летом одинокий старик уезжал на дачу в Бологое. Опираясь на палку, он бродил в запущенном парке и слушал переплеск озерной воды.
   Один за другим уходили "под гробовые своды" его бывшие лицейские друзья. Он пережил почти всех, кого любил великий поэт.
   Когда-то Пушкин, заглядывая в будущее, пытался угадать:
  
   Кому из нас под старость день лицея
   Торжествовать придется одному?
  
   Тому, на кого падет жребий судьбы, искренно сочувствовал Пушкин:
  
   Несчастный друг. Средь новых поколений
   Докучный гость, и лишний, и чужой
   Он вспомнит нас и дни соединений,
   Закрыв глаза дрожащею рукой.
  
   Жребий этот пал на Матюшкина. Он скончался сентябрьским днем 1872 года на семьдесят четвертом году от роду. Старый слуга, отставной матрос Андрей Романов, схоронил его на Смоленском кладбище...
  
Оценка: 2.76*6  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru