Мередит Джордж
Карьера Бьючэмпа

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Beauchamp's Career.
    Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", NoNo 5-12, 1875.

   

КАРЬЕРА БЬЮЧЭМПА.

РОМАНЪ
Джорджа Мередита.

I.
Защитникъ отечества.

   Когда юный Нэвиль Бьючэмпъ сбрасывалъ мичманскую куртку, чтобы облечься въ праздничную одежду мирнаго гражданина, по ту сторону канала грозный легіонъ офицеровъ обнажалъ на насъ сверкающія шпаги и грозилъ намъ пожарами Африки и безпощаднымъ кровопролитіемъ. Мы были безоружны, и зрѣлище это приводило насъ въ отчаяніе. Мы ничего не сдѣлали, мы только высказали наше мнѣніе, сообразно съ привычкой свободнаго народа, и такой взрывъ казался намъ столь же неразумнымъ и чрезмѣрнымъ, какъ взрывъ пороховаго магазина въ отместку за искру, поджегшую пукъ соломы. Не задолго передъ тѣмъ, храбрый генералъ алжирскихъ воиновъ предложилъ идти торжественнымъ маршемъ въ столицу британскаго королевства во главѣ десяти тысячъ человѣкъ; это могло показаться очень незначительнымъ числомъ для устрашенія насъ, но люди эти носили красные, превознесенные славою штаны, а десять тысячъ такого рода героевъ не думаютъ объ отступленіи. Призракъ такой арміи, приближающейся къ смущенному Лондону по кентскимъ плантаціямъ хмѣля, по суссэкскимъ полямъ хлѣба, или по улыбающимся холмамъ Сёррея, послѣ гимнастическаго прыжка черезъ ленту соленой воды -- былъ призракомъ, носившимся надъ многими изголовьями. Страшные клики легіоновъ цезаря, требовавшіе, чтобы наслѣдникъ имени похитителя престоловъ повелъ сыновъ славы противъ насъ столь же побѣдоносно, какъ родоначальникъ этого имени велъ древле арміи галловъ, гнали отъ глазъ сладкій сонъ. Мы видѣли въ воображеніи, какъ легіоны линіей вытягивались на противоположномъ берегу, какъ несшіе знамена сыны славы размахивали орлами съ такимъ видомъ, который грозилъ разрушить приличный порядокъ вселенной. Гдѣ были наши войска?
   Перепись нашего народонаселенія была самымъ подавляющимъ образомъ удовлетворительна; состояніе нашего молодаго поколѣнія было таковое же. Мы могли на славу грести и скакать верхомъ, удить рыбу и охотиться, разводить здоровое поколѣніе; мы были атлетами съ славной исторіей и полнымъ кошелькомъ. У насъ были запасы охотничьихъ ружей высшаго сорта, своры собакъ и полки охотниковъ, внушающая удивленіе пресса и конституція -- высшій идеалъ, какого могъ достичь умъ человѣка. Но гдѣ были наши вооруженные солдаты? Гдѣ наша грозная артиллерія? Гдѣ испытанные въ бояхъ военноначальники, способные выдержать страшный натискъ національной вражды? Гдѣ былъ первый оплотъ Англіи -- ея флотъ? Англія дѣлала эти вопросы, и министры были призваны къ отвѣту. Пресса смѣло отвѣчала на нихъ ужасающимъ показаніемъ, что у насъ нѣтъ ни флота, ни арміи. Все, что мы могли сдѣлать -- вооружить нѣсколько старыхъ военныхъ кораблей и выставить двадцать пять тысячъ плохо вооруженныхъ солдатъ. Мы были такъ же обнажены передъ императоромъ-врагомъ, какъ древніе татуированные британцы.
   Краткость нашихъ цифръ и грозные призраки красныхъ штановъ, ожидавшихъ только мановенія, чтобы перескочить черезъ каналъ и кинуться на насъ, повели къ очень любопытному явленію, которое, говоря простыми словами, можно назвать: писаніемъ писемъ въ газеты; въ дѣйствительности это значило, что мы осѣдлали нашъ древній ночной кошемаръ о нашествіи, посадили на него почтальона и погнали рысью по большимъ дорогамъ трубить въ рогъ, чтобы пробудить старою Панику. Паника вообще, ради удобства, предполагается быть существомъ женскаго рода и дѣвой, хотя, строго говоря, ее слѣдуетъ, въ умственномъ и нравственномъ отношеніяхъ, причислить къ многочисленной породѣ существъ средняго рода, которыя и составляютъ ядро всѣхъ комфортабельно устроившихся націй. Паника сначала повернулась на постели, какъ празднолюбецъ маститаго псалмопѣвца; но разъ проснувшись совсѣмъ, она уставила испуганный взглядъ на страшное полчище чужестранныхъ конвульсіонеровъ съ шпагами; подъ ночнымъ колпакомъ ея забушевала буря страха, и пальцы жадно зашарили, ища звонка. Вслѣдъ за тѣмъ она подняла крикъ, вой и пронзительный визгъ, которые заставили даже парламентскую оппозицію, въ самомъ разгарѣ нападенія на скаредное правительство, остановиться на время, несмотря на свое временное выгодное положеніе. И, однако, Паника исполнила свою роль съ извѣстной обдуманностью и методой, какъ будто зная, что эту роль придется играть въ обществѣ самыхъ разнородныхъ людей. Она надѣлала небольшія бѣды, налетѣвъ на денежные рынки и биржевые фонды; въ другихъ отношеніяхъ она оказалась безвредною: принявъ же во вниманіе, что она дала предметъ для разговоръ,-- то принесла этимъ и свою пользу.
   Тогда, чтобы Паника не была слишкомъ серьёзно принята, разжегшая ее пресса принялась гасить ее тяжелыми снарядами, называемыми руководящими статьями, которыя извергаютъ и огонь, и воду, смотря по тому, чего требуютъ обстоятельства. Оказалось, что у насъ кораблей достаточно, чтобы спустить на воду грозныя эскадры, и что нѣсколько полковъ возвращались на родину изъ Индіи; что у насъ есть оплоты и цѣлый классъ неустрашимыхъ духомъ крестьянъ-землевладѣльцевъ {Ieomen, почти исчезнувшій въ Англіи классъ мелкихъ землевладѣльцевъ не дворянскаго происхожденія, бывшихъ свободными и въ то время, когда существовало крѣпостное право.}; съ нами былъ духъ отваги и патріотизма -- отецъ безчисленнаго количества имѣющихъ родиться волонтеровъ. Дѣло было не такъ плохо!
   Паника, тѣмъ не менѣе, издавала жалобный вой. Какая другая страна обладала такими сокровищами, требовавшими защиты: несмѣтными богатствами, прекрасными женами и дѣвами и почвой, неоскверненной нашествіемъ? Правда, защита нужна, и защита будетъ! Министрамъ грозно повелѣвали немедленно приняться за дѣло. Они отвѣчали, что они работали за этимъ дѣломъ постоянно и теперь еще работаютъ. Они завѣряли отечество, что, хотя они и не трубятъ въ трубы, но положительно ручаются за неприкосновенность нашихъ дѣвъ и нашихъ сундуковъ.
   Тогда нація, нѣсколько устыдившись, принялась ругать прессу за напрасную тревогу. Пресса напала на старую Панику, и, сорвавъ съ нея одежды, обнажила ее. Паника съ крикомъ отчаянія обвинила парламентскую оппозицію въ томъ, что та разожгла ее ради своихъ низкихъ цѣлей. Оппозиція потребовала отъ правительства повѣрки заявленій его, указала на превосходное состояніе арміи и флота въ то время, когда она стояла во главѣ правленія, провозгласила себя сторожевой собакой отечества, что во всякомъ случаѣ есть служеніе извѣстнаго рода. На это посланникъ государства ярой солдатчины, на конецъ, уронилъ слово, свидѣтельствовавшее что, по мнѣнію его повелителя, нѣтъ никакой необходимости сторожевымъ собакамъ поднимать лай; пылающая преданностью армія вообразила, что избранный и обожаемый ею вождь былъ оскорбленъ; но вождь съ немногими избранными сдержалъ свою армію; несмотря на вынесенное поношеніе, онъ умѣлъ цѣнить наши достоинства и уважалъ насъ.
   И такъ, Паника, или то, что уцѣлѣло отъ нея, была снова уложена въ постель. Оппозиція, ворча, ушла въ свою конуру. Нація прокашлялась, какъ кашляетъ человѣкъ въ нерѣшимости, не зная, была ли она боговдохновенна, или представляла очень смѣшную фигуру. Пресса истолковала этотъ кашель, какъ предостереженіе правительству, а правительство спустило на воды огромный корабль при громкихъ ура! и приказало, чтобы вербовщики-сержанты показывались всѣмъ на глаза.
   Такимъ образомъ, мы добились скромнаго усиленія нашихъ средствъ защиты.-- Мы добились этого не общимъ соглашеніемъ, хотя оно и имѣло видъ общаго соглашенія. Безъ сомнѣнія, это произошло не по волѣ случая, хотя оно тоже имѣло и такой видъ. Мы не въ состояніи открыть вполнѣ этого секрета, такъ какъ все это -- дѣйствіе весьма сложнаго механизма. Бабье средство -- хорошенько встряхнуть больного, который не можетъ стоять на ногахъ, можетъ отчасти быть олицетвореніемъ дѣйствія прессы на страну.

-----

   Юный мистеръ Бьючэмпъ въ періодѣ паники корпѣлъ надъ газетами въ страшномъ недоумѣніи днемъ, а по ночамъ говорилъ о своемъ негодованіи хорошенькимъ дамамъ своимъ на балахъ, которыя, увы, не знали, что онѣ для него только вторыя и т. д. Андромеды послѣ дорогой Андромеды его -- отечества; но болтали и веселились и высказывали свое убѣждеіе, что онъ будетъ защищать ихъ. Мужчины, къ которымъ онъ обращался за разъясненіемъ своего недоумѣнія, были очень вѣжливы. Они выслушивали его иногда съ улыбкой, иногда со смѣхомъ, но вообще съ одобреніемъ, потому что имъ нравился смѣлый духъ юноши. Они давно уже привыкли къ механикѣ, приводимой въ дѣйствіе, когда нужно было заставить отечество затрепетать и потомъ успокоить его, и потому вообще отвѣчали юношѣ, что это ничего не значитъ. Дядя его, Эверардъ, и другъ дяди, Стёкели Кёльбретъ, разъяснили ему природу французовъ, сказавъ, что они всегда безпокойны, если ихъ періодически не побьютъ; что было бы жестоко не дать имъ попѣтушиться въ волю передъ этимъ; и такъ, оба джентльмена отнеслись къ этому дѣлу съ пренебрежительнымъ: фи, фи; они, правда, согласились съ юношей, что мы не имѣемъ никакого основанія гордиться нашими военными силами, и причиной этого, какъ они объяснили ему, было дѣятельное распространеніе и преобладаніе низкихъ манчестерскихъ доктринъ. Онъ ни за что не хотѣлъ допустить, чтобы все бремя національнаго позора пало только на одну часть націи. Мы были оскорблены, вся нація переполошилась, какъ птичій дворъ, когда надъ нимъ носится ястребъ, и никто, повидимому, не чувствовалъ этого такъ сильно, какъ онъ! И онъ сѣлъ писать ей вызовъ.
   Онъ не былъ единственнымъ англичаниномъ, котораго юношеское рыцарство побуждало сдѣлать это. Онъ, быть можетъ, былъ самымъ юнымъ, и вслѣдствіе того, ему предстояло преодолѣть разнообразныя трудности. Относительно правъ его обращаться къ французамъ, я могу сказать, что одинъ годъ изъ его жизни, до посвященія его служенію Нептуна, былъ проведенъ въ Парижѣ съ цѣлью выучиться французскому языку съ послѣдними усовершенствованіями выговора и оборотовъ. Онъ читалъ французскихъ трагическихъ поэтовъ и Мольера, могъ даже цѣнить съ наслажденіемъ классическо-галльское: "Qu'il mourat", и сносно говорилъ по-французки, безъ всякой примѣси джонъ-бульскихъ искаженій языка. Но писать французское письмо было совершенно другимъ дѣломъ. Письмо, которое онъ задумалъ писать, не было обыкновеннымъ трудомъ. Чѣмъ короче оно будетъ -- тѣмъ лучше, разумѣется, но необходимъ былъ тонъ достоинства и тонъ этотъ долженъ быть ясенъ, долженъ заявить его личность Невиля Бьючэмпа, хоть онъ и пишетъ не на родномъ языкѣ. Сначала онъ попытался писать по-французски и совершенно потерялъ изъ виду предполагаемый тонъ. "Messieurs de la Garde Franèaise" было очень хорошимъ началомъ; все послѣдующее придавало ему видъ человѣка, надѣвающаго маскарадный костюмъ, самый неудобный на взглядъ; то былъ Нэвиль Бьючэмпъ съ усами и бородкой à l'empereur и въ неуклюже мѣшкомъ сидѣвшихъ панталонахъ. Онъ попробовалъ писать поангійски, и сталъ самимъ собой, сталъ всѣмъ, чѣмъ только сердце его желало быть, еслибы онъ могъ представить, что пишетъ вызовъ отряду англійскихъ мичмановъ, въ тонѣ нѣсколько высокомѣрномъ. Но англійскія слова, переведенныя на французскій, были просты и кратки до границъ грубости.
   "Джентльмены французской гвардіи:
   Я поднимаю перчатку, которую вы бросили намъ. Я -- англичанинъ. Причина достаточна".
   Это могло бы еще сойти съ рукъ, еслибы онъ писалъ къ джентльменамъ англійской гвардіи. Но читайте:
   "Messieurs de la Garde Franèaise!
   J'accepte votre gant. Je suis Anglais. La raison est suffisante.
   И представьте только, что французскіе гвардейцы будутъ читать это!
   Мистеръ Бьючэмпъ понималъ хорошо значеніе пунктуальной точности въ эпитетахъ и фразахъ вѣжливости въ отношеніи щепетильнаго народа, и такъ какъ офицеры французской гвардіи были джентльменами по происхожденію, то онъ хотѣлъ, чтобы они съ перваго взгляда признали въ немъ равнаго себѣ. Но съ другой стороны, малѣйшій излишекъ фразы превращалъ его въ Маскариля, переодѣтаго французскимъ маркизомъ. Какъ остаться англичаниномъ и думать по-французски? Работа эта была для него такъ же трудна, какъ еслибы ему пришлось въ сильное волненіе грести въ маленькой шлюбкѣ черезъ каналъ, чтобы достигнуть своихъ враговъ.
   Дама, завѣдывавшая хозяйствомъ дяди Эверарда, мистрисъ Розамонда Келлингъ, вошла въ его комнату и застала его пишущимъ съ наморщенными бровями и напряженнымъ лицомъ. Она была еще молода, хотя близка къ среднему возрасту. Она была самымъ искреннимъ другомъ Нэвилю, и оба доказали свою дружбу на дѣлѣ. Нэвиль поднялъ глаза и увидѣлъ, что она стояла, грозя ему пальцемъ.
   -- Вы сочиняете любовное письмо, Нэвиль?
   Обвиненіе это показалось ироніей.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ, пыхтя.-- Я бы лучше хотѣлъ сочинять любовное письмо.
   -- Что же это такое?
   Онъ положилъ перо, отодвинулъ бумагу подальше отъ нея и смотрѣлъ на нее молча.
   -- Милый Нэвиль, это, въ самомъ дѣлѣ -- серьёзное дѣло?
   -- Я пишу по-французски, мистрисъ Келлингъ.
   -- Такъ я могу помочь вамъ. Вы такъ были заняты, что не слыхали, какъ я постучала у двери.
   Могъ ли онъ не повѣрить ей этого? Вдова британскаго офицера, съ честью павшаго на полѣ битвы въ Индіи, сражаясь за отечество, была лицомъ, отъ котораго можно было ожидать дѣятельнаго и жаркаго сочувствія дѣлу, касавшемуся чести отечества. Она была женщина, но женщина съ энергіей и мужествомъ. Мужчины не заслуживали его одобренія въ послѣднее время. Быть можетъ, отъ женщинъ онъ дождется чего-нибудь.
   Онъ разсказалъ ей о томъ, чѣмъ онъ былъ занятъ, прибавивъ, что будетъ очень благодаренъ ей, если она поможетъ ему справиться съ французскимъ языкомъ; но что письмо должно быть написано и будетъ отправлено. Это было сказано такимъ положительнымъ тономъ, что она склонила голову, хотя ее и насмѣшилъ забавный тонъ вызова со стороны того, кто повѣряетъ свою тайну. Она обладала юморомъ и была восхищена этимъ здоровымъ типомъ англійскаго юноши, съ появившейся впервые краской геройскаго сумасбродства на лицѣ.
   Мистрисъ Келлингъ невозмутимо обѣщала ему прослушать письмо, не возражать противъ его плана, и только сдѣлать свои замѣчанія относительно французскаго языка.
   "Messieurs de la Garde Franèaise", началъ онъ.
   Критическій отзывъ немедля послѣдовалъ за началомъ письма.
   -- Но вѣдь вы пишете императорской гвардіи?
   Онъ призналъ свою ошибку и горячо поблагодарилъ за критику.
   "Messieurs de la Garde Impériale".
   -- Но, употребляя такое выраженіе, вы обращаетесь тоже и ко всѣмъ офицерамъ, служащимъ не въ линіи, ко всѣмъ низшимъ чинамъ и даже къ поварамъ всѣхъ полковъ.
   Онъ не могъ согласиться съ этимъ, нашелъ ужасно досаднымъ, что у французовъ не было титула, отвѣчавшаго титулу джентльмена, и предложилъ: "Messieurs les officiers", но мистрисъ Келлингъ увѣрила его, что это могло относиться и къ цирюльникамъ. Онъ нахмурился, и она продиктовала ему: "Messieurs les Colonels de là Garde Impériale". Онъ такъ и написалъ. Цѣлью его было положить наконецъ преграду потоку насмѣшекъ и угрозъ, который съ ежечасно увеличивавшейся силой несся на его отечество, вслѣдствіе общаго убѣжденія, что мы не будемъ сражаться ни массами, ни единично. Быть можетъ, когда узнаютъ, что полковники отказались драться съ мичманомъ, джентльмены собственной гвардіи королевы выступятъ противъ враговъ.
   Но, однако, всѣ уловки мистрисъ Келлингъ затруднить его дѣло до того, чтобы оно надоѣло ему, оказались безуспѣшны. Онъ былъ въ такомъ пылу, что не могъ понять нелѣпости своего плана.
   Нэвиль прочиталъ и по-англійски, и по-французски то, что онъ хотѣлъ сказать своимъ французскимъ языкомъ.
   Мистрисъ Келлингъ самымъ добросовѣстнымъ образомъ старалась согласить оба языка. Она смягчила рѣзкость англійскаго, одобрила комплименты Франціи и вѣковой славѣ, которую стяжала армія ея, и, видя, что врагамъ открытъ путь для извиненій и комплиментовъ Англіи, спросила Нэвиля, со сколькими, французскими полковниками онъ хочетъ драться?
   -- Не я хочу драться, мистрисъ Келлингъ, отвѣчалъ Нэвиль.
   Онъ только въ простотѣ сердца поднялъ перчатку, которую они: бросили къ нашимъ ногамъ; онъ сдѣлалъ это, чтобы положить конецъ непрестаннымъ насмѣшкамъ, граничащимъ съ полнѣйшимъ презрѣніемъ, которымъ мы, ради нашей безпечности и равнодушія, подверглись со стороны иностранныхъ націй и, въ особенности, французовъ, которыхъ онъ любилъ. И именно потому, что любилъ ихъ, онъ хотѣлъ заставить ихъ уважать насъ. Пусть только вызовъ его будетъ принятъ, онъ найдетъ сторонниковъ. Онъ знаетъ англичанъ; имъ нуженъ только примѣръ.
   -- Французскіе офицеры превосходно дерутся на шпагахъ, сказала мистрисъ Келлингъ:-- мужъ мой говорилъ мнѣ, что они проводятъ цѣлые дни за фехтованьемъ. Они привыкли къ дуэлямъ.
   -- Намъ, отвѣчалъ Нэвиль:-- незачѣмъ учиться быть мясниками, чтобы умѣть исполнять свой долгъ на полѣ битвы. Дуэли, я знаю -- тошнотворная глупость. Но мы уже черезъ мѣру пренебрегаемъ каждымъ оскорбленіемъ, которое намъ бросаютъ въ лицо. Человѣкъ можетъ сдѣлать для своего отечества то, чего онъ не сдѣлалъ бы для себя.
   Мистрисъ Келлингъ серьёзно выразила надежду, что можно избѣжать кровопролитія, и мистеръ Бьючэмпъ кивнулъ головой въ знакъ согласія.
   Она оставила его усердно занятаго своей работой.
   Этотъ юноша былъ любимецъ общества, любимецъ женщинъ, и потому вѣчно былъ засыпанъ приглашеніями на обѣды и балы. Онъ былъ скромнымъ юношей, хотя дядя Эверардъ и позволялъ ему свободно высказывать свои мысли и спорить въ обществѣ зрѣлыхъ мужчинъ. Маленькій барабанщикъ, идущій вмѣстѣ съ извивающимися по дорогѣ колоннами, не мечтаетъ много о себѣ, хотя его коротенькія ноги дѣлаютъ тѣ же шаги, какъ и ноги гренадеровъ; онъ счастливъ тѣмъ, что можетъ идти съ ними въ ногу. Такъ же счастливъ былъ и Нэвиль, и, если онъ когда и спорилъ съ старшими, то только ради блага отечества. Благоговѣніе передъ мертвыми и живыми подавляетъ самоувѣренность и заносчивость юности. Нэвиль умѣлъ благовѣйно чтить героевъ. Съ самой ранней юности онъ требовалъ отъ обожавшихъ его дамъ, чтобы онѣ обожали и героя его. Не любить его героя значило находиться въ печальномъ заблужденіи, значило нуждаться въ проповѣди, и онъ проповѣдывалъ свою истину съ рвеніемъ мусульманъ временъ Магомета. Дядя Эверардъ гордился красотой, пылкостью даже и сумасбродствомъ своего племянника, когда тотъ былъ еще мальчикомъ. Онъ выводилъ его по боковымъ линіямъ рода его отъ графа Бьючэмпа, о которомъ писалъ Фруасаръ, и не допускалъ въ томъ сомнѣнія. Онъ испортилъ бы юношу, еслибы умъ того не былъ рано пропитанъ благоговѣніемъ къ людямъ великихъ дѣлъ. Какъ могъ онъ, который ничего не сдѣлалъ, не совершилъ ничего великаго, возмечтать много о себѣ, когда передъ нимъ носились образы англичанъ, имена которыхъ сдѣлались достояніемъ исторіи за храбрость, за мощныя руки, за хитрый умъ, послужившій отечеству,-- людей, величіе души которыхъ таилось подъ простотою ихъ, что Нэвиль считалъ исключительно свойственнымъ чистокровнымъ островитянамъ, которыя составляли типъ человѣчества, до того превосходный, что его нельзя было встрѣтить нигдѣ болѣе. Различенія въ этихъ великихъ людяхъ ирландцевъ, шотландцевъ или камбрійцевъ доводили его до бѣшенства. Онъ считалъ это измѣнническимъ сепаратизмомъ, расторженіемъ единства отечества. Несмотря на гордое удовольствіе, которое онъ испытывалъ при мысли, что соединялъ въ своемъ лицѣ горячую красную кровь рыцаря лорда Бьючэмпа съ крѣпкой, но болѣе холодной кровью Рамфри, онъ ненавидѣлъ имя нормановъ. Мы -- англичане, британцы, говорилъ онъ. Родовая гордость, опиравшаяся только на древности рода, внушала ему глубочайшее презрѣніе, если родъ этотъ не могъ выставить хоть одного человѣка, со славой послужившаго отечеству. Онъ не уважалъ и такіе древніе роды, которые, произведя одного героя, отдыхали послѣ этого усилія и въ лицѣ цѣлыхъ послѣдующихъ поколѣній пользовались за одно это усиліе платой отечества. Нэвиль думалъ объ одномъ отечествѣ и считалъ несправедливостью брать плату отъ него даромъ. Эти черты юноши казались очень характеристичными роднѣ его, какъ прекрасные залоги будущаго, и никто изъ родни и друзей его не предвидѣли въ чертахъ этихъ никакой опасности для него. Онъ былъ славнымъ юношей, котораго старшіе въ родѣ дразнили, чтобы заставить высказываться, и утѣшались имъ.
   Мистрисъ Розамонда Келлингъ обыкновенно передъ тѣмъ, какъ онъ вечеромъ отправлялся на свои рунды баловъ и обѣдовъ, заходила въ его комнату, чтобы поговорить съ нимъ и обоготворить его. Она надѣялась, что необходимость позаботиться о туалетѣ не дастъ ему времени окончить письмо. Нѣкоторыя фразы умучили его до пота лица. Троекратное повтореніе слова "patrie" свербило ему уши. "Sentiments" дважды коробило его трезвое чувство, отзываясь декламаціей. "C'est avec les sentiments du plus profond regret", и опять: "Je suis bien sûr, que vous comprendrez mes sentimens et m'accorderez' l'honneur que je réclame au nom de ma patrie outragée". Словомъ, "patrie" такъ и пестрѣло все письмо, а "honneur" было повторено ровно четыре раза, а это было такое щекотливое слово, къ которому можно было скорѣе придраться, чѣмъ къ всякому другому!
   -- Для французовъ, говорила вѣрный другъ его, Розамонда:-- я бы поставила: "Je suis convaincu". Это не такъ фамильярно, какъ: "Je suis sûr".
   -- Но я уже переписалъ на чисто, мистрисъ Келлингъ, и эта перемѣна -- сущая бездѣлица.
   -- Я бы переписала еще нѣсколько разъ, Нэвиль, чтобы написать какъ слѣдуетъ.
   -- Нѣтъ, я лучше ужь отправлю такъ, чѣмъ еще разъ переправлять, отвѣчалъ Нэвиль, складывая письмо.
   Но какъ, чортъ возьми, адресовать его и кому -- вставали дальнѣйшія затрудненія. Онъ уже колебался, не остаться ли дома, чтобы обдумать, какъ тутъ быть.
   Розамонда убѣждала его не отказываться отъ обѣда у Халкеттовъ, потому что можетъ быть другъ его, полковникъ Халкеттъ, научитъ его, какъ адресовать письмо къ французскимъ полковникамъ, которыхъ мы хотимъ стереть съ лица земли.
   Эти доводы показались убѣдительными, и, такъ какъ становилось поздно, то Нэвилю пришлось исполнить совѣтъ ея съ большою поспѣшностью.
   А дядя Эверардъ насладился чтеніемъ письма въ отсутствіи племянника.
   

II.
Дядя, племянникъ и другъ.

   Достопочтенный Эверардъ Рамфри происходилъ изъ рода воинственныхъ графовъ, высокій, крѣпкій, западный замокъ которыхъ выстоялъ цѣлый циклъ историческихъ періодовъ, всего разъ перейдя въ другія руки, и то на короткій срокъ одного или двухъ годовъ, какъ будто для того только, чтобы научить владѣльцевъ его великой мудрости стоять всегда на сторонѣ сильнаго. Въ замкѣ была комната королевы и комната короля, и Рамфри изъ рода въ родъ мужественно опровергали обвиненіе въ томъ, что предки ихъ совершили темное дѣло надъ королемъ. Одинъ изъ средневѣковыхъ королей умеръ въ ихъ замкѣ и образъ его смерти остался покрытымъ мракомъ неизвѣстности. Мы не станемъ здѣсь обсуждать различныя предположенія. Запахъ пѣны Сѣвернаго Моря и вѣяніе балладъ о пиратахъ носятся надъ хроникой первыхъ поколѣній Рамфри. Слѣды предковъ, жившихъ между небомъ и океаномъ, сказалась въ понятіяхъ Рамфри о добрѣ и злѣ; но осѣдлость на твердой землѣ имѣла свое вліяніе. Потомъ пошли рыцари, носившіе знамя, вожди платившіе и бравшіе хорошій выкупъ за плѣнныхъ; они были добрыми ландлордами, добрыми господами, за которыми вассалы шли радостно на войну. Спойте любую балладу о битвахъ Нормандіи, Пикардіи и Гасконіи, и вы воспоете подвиги рода Рамфри. На родинѣ они были придирчивыми воинственными сосѣдями городка, граждане котораго требовали разныхъ привилегій, и графы, какъ это было въ порядкѣ вещей, осмѣивали претензіи городка самому рѣшать свои дѣла и по своему толковать разныя записи, грамоты на владѣнія и разные акты. Графъ Рамфри и городокъ въ сокращенномъ видѣ повторили борьбу бароновъ съ общинами. Графъ уступилъ, бароны уступили. Великіе міра сего могутъ побить великое число малыхъ, но въ концѣ-концовъ малые переймутъ искусство бить своихъ учителей. Отстаивать шагъ за шагомъ кровавой дракой -- плохая политика. Но наши герои излюбили эту политику и находили большое наслажденіе въ примѣненіи ея. Родъ Рамфри производилъ воиновъ не для парадныхъ каруселей и турнировъ дворовъ; войны, хотя частыя, не были непрестанными, и, когда Рамфри оставались безъ всякаго занятія, тогда они могли сознавать себя, болѣе чѣмъ какіе-либо другіе роды, обязанными искать отвѣта на вопросъ, который можно назвать исконнымъ вопросомъ человѣчества: мнѣ ли быть твоимъ господиномъ, или тебѣ моимъ? Они задавали этотъ вопросъ лордамъ другихъ замковъ, городскимъ корпораціямъ, а иногда и братъ брату, и, несмотря на то, что отвѣтъ часто повергалъ ихъ въ прахъ, а разъ даже и лишилъ замка одного изъ представителей рода, они снова вступали въ свои владѣнія, какъ природные воины, воодушевленные страстью къ владѣнію землей; они были убѣждены, что пока они будутъ упорно множиться и крѣпчать, фортуна никогда не скажетъ имъ: нѣтъ. Передаваемая изъ поколѣнія въ поколѣніе страсть къ владѣнію землей равняется генію, создающему тотъ предметъ, идею котораго онъ носитъ въ себѣ; и вотъ Рамфри браками, битвами, захватомъ земель и невѣстъ, приносившихъ въ приданое свои владѣнія, увеличили свои владѣнія до того, что своимъ орлинымъ дальнозоркимъ взглядомъ вскорѣ съ вершины своихъ высокихъ башень не могли на обширномъ открывавшемся горизонтѣ разглядѣть ни одного клочка земли, который не быль бы ихъ собственностью. Изъ этого очевидно, что родъ Рамфри былъ одаренъ коренными свойствами, главными дѣятельными силами, которыя создаютъ сильныхъ міра, и всего болѣе алчностью, побуждающей жирѣть и крѣпчать насчетъ слабыхъ, что и есть самое блаженное проявленіе силы и что было однимъ изъ самыхъ свѣтлыхъ побужденій человѣка къ борьбѣ. Ни одинъ великій человѣкъ не былъ порожденъ родомъ Рамфри, но за то онъ давалъ поколѣніе за поколѣніемъ смышленыхъ и толковыхъ сыновъ. Онъ посылалъ способныхъ людей въ армію и во флотъ, лейтенантовъ, склонныхъ критиковать дѣйствія капитановъ, но добросовѣстно исполнявшихъ свои обязанности. Въ позднѣйшій періодъ существованія своего родъ Рамфри предпочелъ величіе жизни мѣстныхъ магнатовъ блеску двора и политическимъ почестямъ. Рамфри были знаменитыми стрѣлками, длинноногими, крупно шагавшими охотниками какъ въ отъѣзжемъ нолѣ за дичью, такъ и въ будуарахъ за дичью другого рода; вѣрными друзьями, неумолимыми врагами, красавцами, прельщавшими женскіе взоры, похожими другъ на друга по сложенію, цвѣту волосъ, наслѣдственному рту и носу Рамфри, очертаніямъ до того рѣзкимъ, что можно было признать кровь Рамфри даже въ третьей боковой линіи.
   Достопочтенный Эверардъ-Стивенъ-Динели-Прэвенъ-Рамфри, третій сынъ покойнаго графа, имѣлъ надежду наслѣдовать графскій титулъ, былъ по наружности видный джентльменъ, по складу ума -- средневѣковой баронъ, по политическимъ убѣжденіямъ -- причудливый и очень безтолковый вигъ. Онъ наслѣдовалъ имѣніе Хильдесбери, на границахъ Гэмпшайра и Уильтса, и женитьбой присоединилъ къ нему имѣніе Стейнгэмъ, въ Суссексѣ, гдѣ онъ постоянно жилъ. Изъ всей семьи Рамфри, любимицей его была лэди Эмилія, старшая сестра, которая, наперекоръ совѣтамъ братьевъ и сестеръ, отдала руку свою очень небогатому другу, полковнику Ричарду Бьючэмпу. Эверардъ, оставшись бездѣтнымъ вдовцомъ, усыновилъ Нэвиля, сына ея, по смерти родителей его. Бездѣтность стала теперь бичемъ рода Рамфри. Эверардъ, не имѣвшій дѣтей, не могъ надѣяться, чтобы старшій братъ его, графъ Рамфри, и второй -- Крэвенъ, лордъ Эванли, тоже, могли имѣть дѣтей въ позднемъ возрастѣ, и ему улыбалась надежда наслѣдовать графскую корону. Но тѣмъ не менѣе, такъ какъ не было кузеновъ по мужской линіи, то неимѣніе наслѣдниковъ было очень печальнымъ недостаткомъ рода Рамфри въ позднѣйшемъ періодѣ его существованія, и, какъ ни или блестящи надежды принять титулъ графа, мысль о томъ, чтожъ будетъ послѣднимъ графомъ Рамфри, повергала его въ меланхолію.
   Было время, когда Эверардъ былъ рьянымъ членомъ парламента, звалъ себя вигомъ, виги звали его радикаломъ, радикалы звали его тори, и онъ былъ счастливъ, когда ему удавалось бороться со всѣми. Это было во время паденія его партіи, прежде чѣмъ выдѣлилась партія либераловъ. Одинъ либералъ отбилъ у него мѣсто въ парламентѣ, которое онъ занималъ пятнадцать лѣтъ сряду, и ясность пониманія его была омрачена чернымъ призракомъ неблагодарности народа, который преслѣдуетъ добровольныхъ борцовъ несравненно безпощаднѣе, нежели наемныхъ слугъ общества. Къ наемнымъ слугамъ привилось смиреніе чиновниковъ и стало второй природой ихъ; добровольный борецъ указываетъ на свое чело, покрытое потомъ добровольнаго труда, и на ноющіе рубцы ранъ своихъ, какъ на осязательное свидѣтельство правъ его на вашу осязательную благодарность. Сказать ему, что онъ боролся для собственнаго удовольствія -- кровная обида. Мистеръ Рамфри продолжалъ звать себя вигомъ, и только низкая месть виговъ за то, что онъ раза два ошибкой подалъ голосъ не за ту мѣру, за какую слѣдовало, была причиной, что онъ не получилъ перства и кресла въ этомъ элизіумѣ. Пусть идутъ туда смиренныя овечки, жалкіе эхо, махающія хвостами собаки, богатые фабриканты и промышленники! Онъ ни въ грошъ не ставилъ силу обаянія верхней палаты, онъ издѣвался надъ простотой виговъ своей партіи, которые пополняли ее изъ верхнихъ отпрысковъ вѣковаго древа общины, "тащили ее внизъ, подъ предлогомъ поддержать ее, втаптывали ее въ болото, подъ предлогомъ спустить ее на воду для плаванія!" Такъ говорилъ онъ.
   Не смотря на то, онъ былъ горячій защитникъ парламента. Онъ стоялъ за короля, палату лордовъ и палату общинъ, не смотря на поводы къ личной враждѣ, и воспѣвалъ эту тріаду съ жаромъ древняго британскаго барда. Онъ прибавлялъ палату общинъ изъ вѣжливости, ради политическихъ соображеній, торжественности слога, или ради конституціоннаго порядка сословій въ королевствѣ, потому что инстинктивно понималъ, какъ бѣдственно исключеніе палаты общинъ.
   По части птицъ онъ былъ ревностнымъ охранителемъ законовъ охраненія дичи, и примѣненіе ихъ на дѣлѣ было инстинктомъ его природы. По его мнѣнію, законы эти были краеугольнымъ камнемъ законнаго порядка и нравомъ человѣка охранять свою собственность; онъ считалъ равновѣсіе страны до того шаткимъ, что нападеніе на эти законы, по его мнѣнію, грозило ниспроверженіемъ общественнаго порядка. Три элемента конституціи онъ считалъ главными сторожами его дичи: поддерживать его въ безпощадномъ преслѣдованіи воровъ дичи -- было долгомъ ихъ, если они не хотѣли видѣть ниспроверженія правъ собственности. Что же касается его младшихъ сторожей дичи, онъ былъ ихъ товарищемъ и другомъ, и, чуждый той мизантропіи, которая превозноситъ добродѣтели вѣрныхъ собакъ на посрамленіе человѣчества, онъ, однако, говорилъ, что предпочитаетъ общество ихъ. обществу людей, равныхъ себѣ, потому что можетъ большему научиться отъ нихъ. Они тоже почтительно слушали своего учителя. Разговоры, которые они вели между собой, могли быть ведены въ любое столѣтіе послѣ завоеванія Англіи Норманами. Оставя въ сторонѣ его ревностное охраненіе неприкосновенности дичи, онъ былъ довольно щедрымъ ландлордомъ. Онъ не принуждалъ ни одного фермера снимать у него фермы, не тащилъ ихъ за воротъ, давалъ имъ полную свободу ѣхать въ Австралію, Канаду или Америку, если они хотѣли. За то онъ требовалъ отъ нихъ себѣ полную свободу стрѣлять на своей землѣ, не стѣсняясь никакими изгородями, и уплачивалъ за убытки, наносимые его охотой, какъ слѣдовало джентльмену. Не смотря на то, было много роптавшихъ фермеровъ. Парки его кишѣли дичью, которая наносила неисчислимый вредъ полямъ. Невозможно было навѣрно опредѣлить цифру убытковъ. "Неужели фермеры воображаютъ, что животное не будетъ ѣсть", говорилъ Эверардъ. Во всякомъ договорѣ есть двѣ стороны, и одна всегда получитъ меньше выгодъ; но если ея не заставляли насильно заключать договоръ, то какое же право имѣетъ она жаловаться? Люди съ здравымъ смысломъ рѣдко получаютъ отвѣты на такіе вопросы; это побуждаетъ ихъ презирать своихъ собратій, и Эверардъ презиралъ фермеровъ за глупость. Но воры дичи были гадинами совершенно другаго рода, нежели тупоумный фермеръ. Эверардъ дѣлалъ имъ честь жестоко ненавидѣть ихъ: онъ раза два въ стычкѣ съ ними собственноручно схватилъ ихъ за горло и потомъ засѣдалъ на судейской скамьѣ для произнесенія надъ ними обвинительнаго приговора на томъ основаніи, что тотъ, кто можетъ дать показаніе о мошенничествѣ и терпитъ отъ него, всего компетентнѣе и быть обвинителемъ. Шайки воровъ дичи изъ столицы всегда находили его на сторожѣ, готоваго встрѣтить ихъ выстрѣлами.
   Когда Нэвилю минуло четырнадцать лѣта, дядя отправилъ его въ море. Онъ поѣхалъ очень неохотно, не потому, чтобы имѣлъ что-нибудь противъ морской службы, но потому, что желалъ другаго, того, что было совершенно непонятно окружавшимъ его взрослымъ людямъ и мальчикамъ, и всего болѣе двоюродному брату его, Сасилю Баскэлетту,-- именно поступить въ школу и учиться. "Этотъ мальчикъ хочетъ быть пасторомъ", говорилъ съ отвращеніемъ дядя Эверардъ. Въ родѣ Рамфри, какъ и въ родѣ Бьючэмповъ, не было ни одного пастора. Единственной связью рода Рамфри съ пасторами была легенда о пасторѣ, который былъ наставникомъ въ одномъ изъ домовъ Рамфри, красно говорилъ и хорошо пѣлъ и такъ напѣлъ въ уши одной изъ дѣвъ рода Рамфри, низко павшей дѣвѣ, что вмѣсто святаго брачнаго союза, котораго онъ искалъ, получилъ за труды свои здоровую встрепку. Эверардъ приписывалъ желаніе мальчика вліянію сестры его бабки, старой лэди Бьючэмпъ, которая, какъ говорилъ онъ, непремѣнно сдѣлала бы изъ ребенка пастора, если бы ей дали волю. Мальчикъ мечталъ нѣкоторое время о возмущеніи противъ воли дяди, бѣгствѣ и о своемъ небольшомъ состояніи въ нѣсколько тысячъ фунтовъ, которое дало бы ему средства бѣжать и пробить дорогу въ жизни, если бы онъ могъ получить эти тысячи въ свои руки. Но потомъ, усмирившись, признался своему дорогому другу, Розамондѣ Келлитъ, что считалъ пасторовъ счастливыми, потому что они имѣютъ полный досугъ читать исторію, а ему хотѣлось бы знать, на чьей сторонѣ были право и справедливость въ нашей гражданской войнѣ, чтобы не колебаться болѣе, къ которой сторонѣ ему примкнуть. Недоумѣнія такого рода не разрѣшаются -- онъ почему-то былъ убѣжденъ въ этомъ -- въ каютъ-компаніи мичмановъ. Онъ ненавидѣлъ кровопролитіе и былъ запятнанъ ересью "вранья разныхъ бумагопрядильныхъ фабрикантовъ", какъ отзывался его дядя. Розамонда любила его за это человѣколюбіе, но въ тоже время боялась, что онъ, выродившійся Рамфри, такъ какъ говорилъ съ такимъ раннимъ пренебреженіемъ о славѣ. Какъ бы то ни было, до него дошли манчестерскія насмѣшки надъ славой, быть можетъ сѣмя плевелъ было посѣяно въ груди его какимъ нибудь словомъ газеты. Онъ говорилъ: "я не думаю о славѣ; я знаю, что она такое; я видѣлъ въ Луврѣ старую шляпу". Онъ хотѣлъ дать этимъ понятъ Розамондѣ, что вся слава Наполеона представлялась ему въ видѣ страшно вытертой, дрянной, облѣзшей треуголки, покрывавшей голову владыки Европы.
   И, однако, мальчикъ не питалъ честолюбивыхъ надеждъ и недумалъ, что рожденъ для высшихъ путей науки; въ немъ не было задорнаго сознанія превосходства своего надъ старшими, какое встрѣчается порой въ способныхъ, пылкихъ и тщеславныхъ дѣтяхъ въ то же время, онъ не былъ попугаемъ, вытвердившимъ ланкастерскія брошюры. Онъ искренно не любилъ войны и мечи, онъ презиралъ карьеру праздной жизни военныхъ въ мирное время и, сознавая, что способности его отталкивали его отъ жизни моряка, смотрѣлъ на эту карьеру съ отвращеніемъ, близкимъ къ ужасу. На сочувствующаго читателя онъ, своими попытками заставить понять себя, производилъ въ то время впечатлѣніе, какое произвелъ бы слѣпецъ, который нащупываетъ палкой дорогу и попадаетъ не туда, куда нужно.
   Нэвиль, какъ предсказалъ дядя Эверардъ, вернулся изъ перваго морского плаванія славнымъ юношей-матросомъ. Черты лица его, которыя сдѣлали бы красавицей любую женщину, до того онѣ были оживлены и подвижны, сіяли здоровымъ вѣяніемъ моря и его живительной силой: казалось, въ нихъ играли переливы свѣта морскихъ волнъ и дышалъ духъ его. Теперь насчетъ войны и кровопролитія онъ говорилъ, что первой мыслью каждаго человѣка должно быть отечество, а Ich dien было главнымъ девизомъ на морѣ. Розамонда замѣтила странный выборъ его книгъ для чтенія. Любимыми авторами его были біографы героевъ, а не книги о разныхъ приключеніяхъ,-- любимое чтеніе мальчиковъ. Любимый авторъ его отличался слогомъ, напоминавшимъ первобытную архитектуру или развалины позднѣйшей; слогъ этотъ, казалось, бродилъ по фруктовому саду, срывая то здѣсь, то тамъ сочный плодъ съ неуклюжей торопливостью: фразы безъ начала круто обрывались въ облакахъ дыма, какъ волны, ударяясь о стѣну, разлетаются пѣной; ученыя слова изъ разныхъ научныхъ словарей мѣшались съ площадными, и примкнутые поэтическимъ паѳосомъ отрывки мелькали, какъ косые лучи изъ подъ клубившихся облаковъ; всѣ страницы были проникнуты духомъ мощнымъ, какъ морской вѣтеръ, и вся книга, какъ электрическій токъ, потрясала, умъ. Она произвела такое впечатлѣніе на Розамонду. Для нея было ненавистно все непонятное, въ ней жило трезвое критическое чутье нашей страны; но юноша, сознаваясь, что многаго не понималъ, любилъ эту книгу. Онъ выкопалъ ее у какого-то книгопродавца въ Мальтѣ, прельстившись ея заглавіемъ, и со дня покупки безпрестанно перечитывалъ ее, по крохамъ подбирая золото ея идей и усердно долбя каждую темную руду, пока выбитая искра не освѣщала его и не указывала ему, что въ этой книгѣ скрыто несравненно болѣе силъ, нежели было въ немъ самомъ. И этого было достаточно юному мистеру Бьючэмпу, чтобы благоговѣть передъ этой книгой. Розамонда вздыхала отъ страха, думая о томъ, какъ онъ въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ не похожъ на юношей и мужей, своихъ соотечественниковъ. Зачѣмъ онъ такъ носился съ книгой, которую, по собственному признанію его, не могъ вполнѣ понимать?
   Нэвиль попросилъ своего друга, Розамонду, чтобы первымъ подаркомъ ея было полное изданіе сочиненій его непонятнаго любимца-автора, она обѣщала, но съ намѣреніемъ носила это обѣщаніе такъ небрежно въ своей памяти, чтобы выронить его къ сроку подарка. Этотъ метавшій огонь и облака дыма авторъ написалъ цѣлый томъ въ похвалу человѣка 93 г., убійцы короля. Славное чтеніе для ея любимца-мальчика! Но, черезъ нѣсколько недѣль послѣ отъѣзда Нэвиля въ море, она разбранила себя за свою боязливую любовь къ нему и готова была подарить ему все, чего бы онъ ни попросилъ, даже томъ, въ которомъ прославлялись герои 93 г. и унижался королевскій мученикъ. Она узнала новость, до которой ей пришлось добраться по отрывистымъ словамъ, случайно услышаннымъ, и новость эта заключалась въ томъ, что Нэвиль кинулся на своего старшаго насмѣхавшагося двоюроднаго брата Сэсиля и избилъ его, отмщая за ея честь. Пылающіе местью юноши дрались на кулакахъ въ конюшняхъ Стэнгэма, и грумы услышали драку. Эверарду представили славный отчетъ о дракѣ.
   Онъ сказалъ, что бабы науськали двоюроднаго брата Нэвиля. Изъ этого Розамонда поняла, что женщины дома Рамфри поработали языками; сплетня была вѣрно на ея счетъ, и Нэвиль дрался, чтобы защитить ея доброе имя отъ болтуна, повторявшаго семейныя сплетни.
   Она спросила Стекели Келбретта, лучшаго друга ея мужа и рекомендаціи котораго она была обязана мѣстомъ домоправительницы у Эверарда.
   -- Нэвиль поступилъ рыцарски, я слышала.
   -- Оспаривали вашу красоту, отвѣчалъ Стекели:-- и Нэвиль сшибъ съ ногъ слѣпца, который не могъ видѣть ее.
   Она подумала: "за красоту Нэвиль побилъ двоюроднаго брата своего, защищая одно хорошее, что мнѣ осталось!"
   Для нея настала одна изъ тѣхъ минутъ, когда все пережитое и вынесенное разомъ прихлынетъ къ сердцу, какъ бремя, подавляющее впечатлительныя натуры. Она была въ молодости очень хороша собой и помнила свою сіяющую красоту, когда мужъ ея былъ еще живъ, она помнила его восторги этой красотой и гордость свою; потомъ она вспомнила его смерть въ сраженіи, свою муку; потомъ свое странное вступленіе въ этотъ домъ, свое горькое, болѣзненное желаніе быть старой и дурной и, наконецъ, подавляющій холодъ сознанія, что желаніе ея начинаетъ сбываться,-- сознаніе тяжелое, какъ комья холодной земли, падающей на гробъ. Рыцарская и кулачная защита Нэвиля припомнила ей все и указала на ея положеніе въ свѣтѣ. Мальчикъ защищалъ ея доброе имя. Она увидѣла въ этомъ, на какомъ тонкомъ волоскѣ висѣло ея право на уваженіе общества, равно какъ и чистота репутаціи ея. Мальчикъ этотъ согрѣлъ ея холодное, бездѣтное вдовство. Казалось, въ книгѣ судебъ было написано, чтобы вторая любовь ея была на половину и любовью примѣрной матери. Она любила его жадно и ревниво, съ одинаково мучительной тревогой, когда онъ былъ въ отсутствіи или близь нея; казалось, что съ самой минуты рожденія этой любви, образъ его въ сердцѣ ея былъ постоянно смоченъ ея же слезами. Къ счастію, она не была изъ числа женщинъ, выказывающихъ свои чувства, и здоровый юморъ предохранялъ ее отъ излишествъ чувства.
   

III.
Заключаетъ себѣ баронскіе взгляды о настоящемъ времени.

   Положившись на честное слово Розамонды Келлингъ, мы можемъ сказать, что письмо французской гвардіи было отправлено по назначенію.
   -- Отошлите его на почту, отошлите его на почту, сказалъ Эверардъ, когда она спрашивала его совѣта, держа запечатанное письмо въ рукѣ:-- пусть молодецъ попытаетъ свое счастье.
   Письмо было адресовано на имя полковника перваго полка императорской гвардіи, въ Парижъ. Адресъ этотъ былъ написанъ по совѣту ничего не подозрѣвшаго, полковника Халкетта. Розамонда совѣтовала адресовать его въ Версаль, самъ Нэвиль думалъ въ Тюльери; но письмо, посланное въ Парижъ, не могло не дойти по назначенію, и Нэвиль ждалъ назначенія мѣста дуэли. Отсылка письма стала зауряднымъ событіемъ въ жизни юнаго мичмана. Джэкъ Уильмаръ, товарищъ по службѣ, вызвался быть секундантомъ, хоть и рисковалъ за то быть выгнаннымъ изъ службы. Другого секунданта тоже не трудно будетъ найти; Нэвиль замѣтилъ, что стоитъ только дать толчекъ, и англійская кровь закипитъ. Мы -- не тотъ народъ, какимъ кажемся по наружности. Отецъ Уильмора, напримѣръ, былъ пасторомъ. Что же онъ дѣлалъ? Онъ поставлялъ рекрутъ во флотъ и въ армію. Одинъ изъ его сыновей былъ въ пѣхотномъ полку, другой былъ морякомъ, а три дочери поклялись, что не выйдутъ изъ-подъ кровли пасторскаго дома, иначе, какъ невѣстами офицеровъ. Нэвиль находилъ, что это подавало большія надежды на будущность націи.
   -- Повѣрь мнѣ, Джекъ, мы -- воинственная нація, это естественно, говорилъ Нэвиль:-- какъ можемъ мы вынести это? Однако, я буду терпѣливъ; я терпѣть не могу дуэлей, я ненавижу войну, но мы должны держать себя такъ, чтобы заставить уважать отечество.
   И они составляли планъ защиты отечества, составляя свои стратегическіе планы по статьямъ толстыхъ журналовъ, написанныхъ военнымъ перомъ, которыя были отголоскомъ умолкнувшихъ криковъ ежедневныхъ и еженедѣльныхъ газетъ, очень обычнымъ явленіемъ послѣ паники; они назначали поля кровопролитій на самыхъ живописныхъ мѣстностяхъ, къ которымъ пріѣзжали и въ почтовыхъ каретахъ, и по желѣзнымъ дорогамъ, и, возвращаясь, смотрѣли на укрѣпленный Лондонъ съ глубокой меланхоліей.
   Можно было положиться на слово Розамонды, что она отдала письмо въ лондонской почтовой конторѣ, какъ обѣщала Нэвилю. Но странно, что отвѣтъ на него не былъ полученъ. Нэвиль, не сомнѣваясь въ ея честности, собирался съѣздить въ Парижъ, но получилъ приказъ явиться на корабль, и на якорной стоянкѣ на рейдѣ Бэвилэма волновался и кипятился, ожидая отвѣта. Полнѣйшее пренебреженіе, оказанное его письму было для него личнымъ оскорбленіемъ; ему трудно было переварить его; тѣмъ труднѣе, что онъ былъ убѣжденъ, что отечество оскорблено, а онъ самъ нисколько. Письмо, однако достигло своей цѣли: угрозы и оскорбленія прекратились; но они могли возобновиться, и онъ хотѣлъ положить имъ конецъ навсегда. Послѣднимъ чувствомъ его было сожалѣніе о томъ, что французы могли поступить такимъ недостойнымъ образомъ, не смотря на высокое уваженіе, какое онъ къ нимъ питалъ. А затѣмъ онъ забылъ совершенно объ этомъ дѣлѣ.
   Надъ нимъ жестоко подсмѣивались, когда онъ съѣзжалъ на берегъ и обѣдалъ у дяди, и ему пришлось поссориться съ Розамондой за то, что она пересказала, и потомъ помириться.
   На насмѣшки Нэвиль скромно отвѣчалъ:-- я думаю, вы считаете меня на половину дуракомъ, сэръ. Но я знаю одно: я ждалъ сначала, что сдѣлаютъ старшіе. Я не имѣю никакой ненависти къ французамъ.
   Эверардъ значительно покачалъ головой, будто хотѣлъ сказать на половину, но замѣчаніе его было довольно деликатно:-- есть девизъ ex pede Herculem. Вы выступили впередъ, чтобы собаки имѣли о насъ лучшее мнѣніе; но это -- чертовски скорый девизъ и непригодный для такого сложнаго зданія, какъ великобританское королевство и Манчестеръ, юный Нэвиль. Мы будемъ драться съ иностранцами, когда придетъ время.
   Онъ посовѣтовалъ Нэвилю оглядѣться дома и обратитъ вниманіе на бумагопрядильщиковъ, прибавивъ, что они вяжутъ насъ по рукамъ и ногамъ для того, чтобы продать тому, кто больше дастъ, и что они -- не англичане, а нѣмцы, жиды, квакеры, и разныя помѣси, усердные конторщики и спекуляторы, и commis voyageur'ы, которые нажили громадныя состоянія, навязывая порченые товары и разные снадобья народу идіотовъ.
   Онъ ненавидѣлъ ихъ за то, что они -- язва отечества, и онъ, Эверардъ, былъ однимъ изъ немногихъ, имѣвшихъ духъ высказать это. Теперь мода кланяться имъ. Мы боролись съ ними, были трусливы, были побиты: а потомъ стали ласкать ихъ и, клочокъ за клочкомъ, дали имъ вырвать всѣ наши привиллегіи. Мы сдѣлали ихъ лордами, чтобы поймать ихъ, а они за то сдѣлали изъ насъ бакалейщиковъ. Они уже, заключилъ Эверардъ:-- сняли голову съ плечъ націи и сгноили кости народа.
   -- Но развѣ они не принадлежатъ къ партіи либераловъ? спросилъ Нэвиль.
   -- Я говорю вамъ, отвѣчалъ Эверардъ:-- что они принадлежатъ ко всякой партіи, которая можетъ свергнуть партію, стоящую выше ихъ. Они теперь принадлежатъ къ партіи Джорджа Фокса, и мои парки, птичники -- та цѣль, въ которую они мѣтятъ. Вы когда-нибудь увидите мануфактурные округа. Вы увидите машины, которыми они работаютъ. Вы увидите, какихъ скелетовъ съ ввалившимися щеками, въ болтающихся какъ на деревяшкѣ штанахъ, они тамъ понадѣлали изъ англичанъ. Моя кровь уже перекипѣла. Они заставляютъ работать маленькихъ дѣтей на своихъ фабрикахъ съ утра до ночи. Фабрики ихъ распространяются, какъ паутина дьявола, чтобы высосать всю кровь Англіи. Въ этихъ округахъ эпидемія уноситъ людей, какъ падежъ -- овецъ. Скелеты не могутъ выдержать болѣзни. А сверхъ всего, они распѣваютъ по воскресеньямъ гимны.
   Такое поведеніе противниковъ хлѣбныхъ законовъ и защитниковъ воровъ дичи было лицемѣріемъ до того ужаснымъ, что для него не было словъ. Эверардъ потягивалъ вино, а Нэвиль ломалъ себѣ голову, отыскивая свѣтлую идею, которую заклятіе дяди должно бы было внѣдрить въ головѣ его.
   -- Манчестеръ -- брюхо страны! продолжалъ Эверардъ.-- Пока Манчестеръ процвѣтаетъ, мы -- страна, управляемая брюхомъ. Голова и ноги еще здоровы, но я не поручусь за продолжительное здоровье, потому что середина корыстна, алчна и продажна. Когда она рѣшаетъ вопросъ иностранной политики -- это альдерменъ послѣ праздничнаго обѣда. Когда она рѣшаетъ вопросъ внутренней политики -- это хищный волкъ.
   Затѣмъ вѣрный ветеранъ виговъ говорилъ съ шутливымъ восторгомъ о знаменитой рѣчи одного знаменитаго вождя торіевъ.
   -- Вотъ какъ надо говорить съ ними! Обличать ихъ, какъ измѣнниковъ! Поднять хлыстъ и заставить подлецовъ приплясывать. Бейте двуличныхъ! Наша партія всегда стояла за слишкомъ хитрыя уловки. Она срывала отпрыскъ -- другой и съѣдала его, какъ будто отъ потери одного или двухъ отпрысковъ могло порѣдѣть дерево манчестерцевъ. Ваша политика поглощенія годится, когда вы имѣете дѣло съ гостями; но попытка поглотить сплошную массу всегда чертовски несчастна. Все равно, что попробовать пробить стѣну лбомъ, какъ дѣлаетъ съ пьяныхъ глазъ весельчакъ негръ. Я не хочу, Нэвиль, чтобы вы поступили въ парламентъ. Вы будете болѣе дѣльнымъ человѣкомъ внѣ парламента. Но, когда васъ укуситъ муха политики,-- а на проклятіе нашей странѣ, въ числѣ другихъ недуговъ въ ней сидитъ и недугъ политики,-- то не становитесь ни подъ какой флагъ, будьте независимы, пусть голосъ вашъ будетъ свободенъ; помните, какъ я былъ связанъ по рукамъ и знайте одно -- стоять твердо противъ Манчестера. Стойте хоть съ завязанными глазами; не спрашивайте ничьихъ совѣтовъ -- вы всегда сдѣлаете то, что должно. Я прозакладую кровную заводскую кобылу противъ извощичьяго одра, что совѣсть ваша будетъ чиста и вы заслужите благодарность Англіи.
   Нэвиль серьёзно слушалъ. Онъ принялъ на вѣру здоровье головы и ногъ отечества, а воспаленное состояніе нерыцарскаго брюха, называемаго Манчестеромъ, повергло его въ ужасъ. Неужели правда, что Англія показываетъ признаки разложенія, и признаки до того неблагородные? Полдюжины волнообразныхъ линій, искуссно проведенныхъ, очерчивали фигуру ея въ глазахъ міра, и юноша, готовъ былъ умереть, подтверждая, что то былъ портретъ ея, а не каррикатура. Эмблема земли, къ которой онъ пылалъ сыновней любовью, представленная Эверардомъ, носилась передъ нимъ, какъ отвратительная насмѣшка. Теперь чужестранецъ, слыша какъ мы хвалимся ею, можетъ сравнить насъ, съ балаганщиками, которые на ярмаркѣ выкрикиваютъ похвалы прелестямъ толстой женщины, которую показываютъ толпѣ за деньги.
   Раздутое манчестерское брюхо одно виновато въ этомъ позорѣ. Эверардъ слышалъ съ восхищеніемъ, какъ юное эхо его громило бумагопрядильщиковъ. Но на бѣду Нэвиль потребовалъ немедленнаго плана дѣйствія, систематической борьбы. Онъ сойдетъ въ народъ, возьметъ иниціативу и поведетъ его, требуя, чтобы и всѣ шли за нимъ, не позволяя никому стоять въ сторонѣ, пожимая плечами.
   -- Мы ведемъ его во время войны, говорилъ онъ:-- почему мы не ведемъ во время мира? Есть фронтъ для мира, какъ и для войны, и наше мѣсто -- впереди его. Насъ оттерли въ сторону; мнѣ кажется съ нами поступили, какъ съ вышедшими изъ моды украшеніями! Это, должно быть, наша вина. Пожимать плечами и усмѣхаться такъ же почетно, какъ пускать фейерверки въ честь собственнаго пораженія. Намъ нужно вернуться назадъ, сэръ! Вотъ въ чемъ сила, сэръ! Издѣваться же надъ хлопчатными фабрикантами, пока они стоятъ выше насъ -- я не могу. Мы допустили ихъ стать во главѣ. А за нами въ отечествѣ втрое болѣе важная ставка. Я говорю не объ имѣніяхъ и титулахъ.
   -- Чортъ возьми, знаю, что не о нихъ, сказалъ дядя.
   -- Я говорю о нашихъ славныхъ именахъ, объ исторіи, я говорю о нашемъ долгѣ. Что же касается титуловъ, то единственное средство защищать ихъ -- быть достойными ихъ.
   -- Чертовски краснорѣчиво, замѣтилъ Эверардъ.-- Совѣтую отстать отъ этой штуки -- говорить рѣчи на академическую премію. Я называю это чиханьемъ, сэръ, чиханьемъ себѣ подъ носъ! Вы говорите со мной, а не избирателямъ. "Быть достойными ихъ". Цезарь закрылъ голову плащемъ и, несмотря на его величественныя позы, ему все-таки сунули ножъ между ребрами. Пусть такъ говоритъ какой-нибудь бѣднякъ, у котораго за душой нѣтъ ничего, кромѣ его голой, безпріютной жизни. Краснорѣчіе -- его единственная драгоцѣнность; онъ долженъ раздувать себя хоть напускнымъ восторгомъ. Вы должны бы имѣть больше смысла. Земли и титулы -- такая вещь, что стоитъ имѣть, все равно "достойны ли вы ихъ", или вы -- позоръ своего сословія. Самое, лучшее средство защищать ихъ -- имѣть здоровый кулакъ и стоять, не отступая ни на пядь.
   -- Прошу васъ, скажите, что же нужно дѣлать? спросилъ Нэвиль, упавъ духомъ, когда дядя совѣтовалъ стать въ такое положеніе.
   Эверардъ предложилъ отстаивать борьбой каждую привилегію своего класса.
   -- Говорятъ, что дворянинъ, когда онъ борется противъ враговъ своихъ -- зрѣлище, достойное боговъ. Я бы не уступилъ имъ ни дюйма поля битвы. Незачѣмъ называть вещи красивыми именами -- Англія гибнетъ отъ трусости. Poursuivez -- вотъ мой кличь. Ату, на нихъ! Самое храброе сердце одержитъ побѣду. Я въ томъ нисколько не сомнѣваюсь. И я не сомнѣваюсь, что мы одержимъ, въ концѣ концовъ, верхъ.
   -- А народъ? его надо считать, сказалъ Нэвиль, отуманенный доводами дяди.
   -- Какой народъ?
   -- Я полагаю, что англійскій народъ чего-нибудь да стоитъ, сэръ.
   -- Разумѣется, когда борьба окончена и битва выиграна или проиграна.
   -- Такъ вы думаете, что народъ останется зрителемъ?
   -- Народъ всегда ждетъ, кто останется побѣдителемъ, мальчикъ.
   Юноша вскричалъ въ уныніи:-- какъ будто это -- скачка!
   -- Да, это -- тоже скачка, и мы чертовски отстали отъ дрессировки, сказалъ Эверардъ.
   Этимъ онъ кончилъ. Средневѣковой джентльменъ съ понятіями двѣнадцатаго столѣтія о подчиненіи, самодовольно прилагавшій ихъ къ девятнадцатому вѣку, не могъ быть никакой опорой для мысли юноши, который хотѣлъ мыслить самостоятельно. Нэвиль пошелъ бродить но лѣсамъ Стойтэма, не желая охотиться вмѣстѣ съ дядей и гостями его. Выстрѣлы ружей ихъ раздавались въ его ушахъ такъ же, какъ и рѣчи ихъ, противъ которыхъ онъ не могъ возразить; но ему казалось, что въ нихъ не доставало чего-то; сами они казались ему немного черствыми, немного праздными. Онъ желалъ чего-то другого; онъ желалъ, чтобы они отдали свое время и силы чему-нибудь, чего нельзя было купить на рынкѣ. Аристократія, онъ былъ въ томъ убѣжденъ, должна возобновить свой естественный союзъ съ народомъ и вести его, какъ древле вела, на поле битвы. Но какъ этого достигнуть? Встрѣтившаяся ему суссэкская сельская красавица, которой онъ залюбовался,-- юноша трепеталъ отъ восторга подъ обаяніемъ женской красоты,-- тоже не могла дать ему отвѣта на этотъ вопросъ. Вечеромъ пошли насмѣшливые пересказы о вопросахъ, которыми юноша всѣмъ надоѣлъ. "Мальчикъ всетаки здоровъ, хотя въ головѣ его и бродитъ", говорилъ дядя Эверардъ. Нэвиль, однако, доказалъ дядѣ, что имѣетъ понятіе о борьбѣ за жизнь сосѣднихъ земледѣльческихъ рабочихъ, видѣлъ, какъ они бѣдствуютъ съ дѣтьми. Всѣ гости за столомъ хохотали во все горло, когда онъ высчитывалъ число болѣзненныхъ маленькихъ созданій, чахоточныхъ и кривоногихъ, по всѣмъ радіусамъ на пять миль отъ Стейпгэма. "Ему нужно какое-нибудь дѣло, чтобы выгнать эти болѣзненныя фантазіи", сказалъ дядя Эверардъ. Нэвиль, быть можетъ, думалъ тоже самое, потому что онъ, пробудившись отъ своего раздумья, принялся развѣвать знамя торіевъ и тѣмъ привелъ въ восхищеніе всѣхъ дамъ въ гостиной, хотя въ борьбѣ льва съ единорогомъ,-- предметѣ вѣчныхъ пѣсень тори,-- онъ, казалось, болѣе желалъ раздразнить льва, нежели подавить дерзкаго выскочку-единорога. Онъ призывалъ разбитые отряды перовъ встать въ переднихъ рядахъ и предупредить оппозицію, принявъ на себя иниціативу такихъ мѣръ, которыя должны были отрѣзать старый смѣшной гальотъ-народъ изъ-подъ выстрѣловъ непріятельскихъ батарей, и тѣмъ насмѣшилъ до нельзя джентльменовъ.
   Передъ возвращеніемъ на корабль, Нэвиль сдѣлалъ обычный визитъ, требуемый церемоніями родства своей бабушкѣ Бьючэмпъ, почтенной лэди, пережившей восьмой десятокъ, и которую, несмотря на всю его симпатію къ ней, раздѣляла съ нимъ нелюбовь ея къ дядѣ Эверарду, бывшему одно время героемъ его. То было время, когда онъ носилъ еще юпочки, а упрямый юноша не любилъ слышать и теперь, когда дурно говорили объ Эверардѣ.
   -- Всѣ мужчины нашей фамиліи безъ сердца, а онъ -- деревяшка, милый мой, и къ тому же дурной человѣкъ, говорила старая лэди.-- Онъ долженъ бы былъ отдать васъ въ школу, а потомъ въ университетъ. Вамъ нужно было учиться, вамъ нужны были люди, которые читали бы вамъ лекціи и объясняли все. Васъ не слѣдовало ростить въ такомъ домѣ, какъ его.
   Она намекала на Розамонду. Нэвиль вступился за оклеветанную женщину, но съ тѣмъ же неуспѣхомъ, какъ и передъ всѣми лэди Рамфри; впрочемъ, была разница: лэди Рамфри безпощадно громили коварство и кокетство бѣдной женщины, а мистрисъ Елизабета Мери. Бьючэмпъ приписывала всю вину мужчинѣ.-- Какой человѣкъ! говорила она:-- скажите мнѣ, что онъ женится на ней, и я не скажу ни одного слова.
   Нэвиль эхомъ отозвался: "Женится", но совершенно другимъ тономъ.
   -- Я -- такая же аристократка, какъ и всѣ вы, только я выше всего цѣню нравственность, говорила лэди Бьючэмпъ:-- когда вы были ребенкомъ, я предлагала усыновить васъ и сдѣлать васъ моимъ наслѣдникомъ, и я бы воспитала васъ. Вы увидите моего другаго внучатнаго племянника, котораго я воспитала. Онъ готовится въ адвокаты и живетъ въ Лондонѣ; онъ бываетъ у меня каждое воскресенье. Я женю его на доброй дѣвушкѣ и покажу вашему дядѣ, какихъ людей я воспитываю.
   Нэвиль не имѣлъ ни малѣйшаго желанія встрѣтить другого примѣрнаго внучатнаго племянника, зная слѣдующее обстоятельство: одна изъ племянницъ мистрисъ Бьючэмпъ, не имѣвшая никакого состоянія, отдала свою руку одному манчестерцу, теперь умершему; молодой Блэкбернъ Текгэмъ, адвокатъ, былъ плодомъ этого брака.
   Нэвиль простился съ мистрисъ Бьючэмпъ, проникнутый уваженіемъ къ ея здоровой силѣ, живости и ясности ума, и жалѣя, ради отечества, что она не была замужемъ и не дала отечеству сыновей и дочерей, похожихъ на нее. Онъ нашелъ, что она выказала болѣе мудрости, нежели дядя Эверардъ, прописывая лекарство противъ его болѣзни. Онъ чувствовалъ, что ожидавшая его въ морѣ дѣятельность была только временнымъ облегченіемъ. Университетскій курсъ былъ бы для него радикальнымъ лекарствомъ; онъ былъ въ томъ убѣжденъ, и проницательность старой лэди произвела на него сильное впечатлѣніе. Онъ былъ обязанъ мистрисъ Бьючэмпъ двумя мирными днями на верховьяхъ Темзы, гдѣ онъ дышалъ атмосферой простоты и здраваго смысла. Онъ писалъ ей съ корабля: "Англія, которую я буду видѣть и среди моря, представляется мнѣ въ видѣ того берега рѣки, поросшаго травами, который видѣнъ изъ вашихъ оконъ; когда вы сдѣлаете мнѣ честь написать мнѣ, напишите имена полевыхъ цвѣтовъ, которые растутъ на берегу лѣтомъ". Старая лэди немедля отвѣчала ему, вложивъ въ письмо чекъ на пятьдесятъ фунтовъ: "полковникъ Халкетъ увѣдомилъ меня, что вы не въ милости въ Стейнгэмѣ, и я подумала, что вамъ могутъ быть нужны карманныя деньги. Цвѣты: кипрей, царица луговъ и вербейникъ. Я буду рада видѣть васъ у себя на будущее лѣто".
   Нэвиль послалъ ей слѣдующій отвѣтъ: "Благодарю васъ, но я не получу денегъ по чеку. Дѣло въ Стейнгэмѣ было вотъ какъ: я вышелъ ночью въ паркъ и остановилъ сторожей, которые гнались за молодымъ охотникомъ. Я самъ поймалъ его, но узнавъ въ немъ члена семейства, въ которомъ я принимаю участіе, я отпустилъ его. Дядя слышалъ выстрѣлъ ружья; я утромъ приказалъ сторожу дичи разсказать все дядѣ на чистоту. Дядя Э. очень разсердился, и мы разстались очень бурно. Если вы награждаете меня за это, то я не имѣю права на награду".
   Мистрисъ Бьючэмпъ написала опять: "Ваша профессія должна научить васъ хоть повиновенію, если не научитъ ничему изъ того, что должно знать христіанину-джентльмену. Вы получите отъ издателя "Жизнь и письма лорда Коллингвуда", и я убѣждена, что каждый молодой мичманъ долженъ подражать ему. Тратьте деньги, какъ хотите".
   Корабль Нэвиля, подъ командой капитана Роберта Холла, (неустрашимаго офицера и, что всего страшнѣе, ланкаширца по происхожденію, думалъ Бьючэмпъ), быстро несся къ стоянкѣ у береговъ южной Америки и такъ же быстро понесся назадъ, по тѣмъ же водамъ, гдѣ плавалъ лордъ Дакронъ.
   Подобно утлому норвежскому челну на окраинахъ Мельштрома, еще болѣе подобно странѣ, гдѣ сталкивались интересы и страсти и умственный уровень которой ниже ея матеріальнаго благосостоянія,-- Англія неслась въ водоворотъ столкновеній чужихъ странъ. Парализованное министерство громко провозгласило о томъ. Управляемая нація, указанія которой спрашиваютъ въ серьёзныхъ кризисахъ, черезъ посредство представителей ея, кричала, что была обвинена въ малодушіи. Никто не желалъ войны; только мы уже слишкомъ долго говорили гомерическую чепуху о мирѣ, и о вѣчности обмѣна плодовъ земли на деньги. Вслѣдствіе этого, чтобы нѣсколько поправить ошибку такой крайности, мы задумали вступиться за мусульманъ, ради торговли Средиземнаго Моря (мусульмане -- одни изъ нашихъ покупщиковъ, пользующіеся репутаціей отличныхъ плательщиковъ), и сочли это наконецъ необходимостью. Мы оплакивали эту необходимость. Пресса плакала надъ нею. Но однако, тонъ этотъ не былъ особенно политиченъ съ нашей стороны, пока гора полярнаго льда зорко слѣдила за нами; пресса сочла за нужное напомнить ей, что было время, когда мы были бульдогами. И вотъ, послѣ хвалебныхъ гимновъ благословенному миру, несущему изюмъ и смородину для нашихъ пуддинговъ и заклепывающему пушки бараньими головами, закономъ національнаго вкуса сдѣлалось пѣніе хвалебныхъ гимновъ живительнымъ добродѣтелямъ войны. Въ это время была сдѣлана очень курьёзная выставка нашихъ согражданъ. Джентльмены, въ числѣ грацій, облеченные въ одежды древняго покроя, отправились пилигримами къ владѣтелю полярныхъ льдовъ и умоляли его уступить во имя благочестія. Ледяной колоссъ, рыцарски, но непреклонно мановеніемъ руки указалъ имъ дорогу домой. Они возвратились и были освистаны за то, что своей миссіей противорѣчили настроенію воинственныхъ гражданъ и слишкомъ ясно выдали настроеніе мирныхъ.
   И теперь настала война -- духъ очищенія и -- заразы.
   Англійскій народъ единодушно издалъ военный кличь,-- если судить по крикунамъ. Они состроили физіономію, приличную субботнему дню, и говорили тономъ одобренія о томъ, какъ дрожала королевская рука, исполняя формальность подписи, чѣмъ и ограничивается ея дѣйствіе. Если придется поплатиться деньгами, зато будетъ убитъ пугало-медвѣдь, а этотъ пугало-медвѣдь такъ же несносенъ для спокойствія коммерческихъ общинъ, какъ соперники на престолъ -- королямъ.
   Военный крикъ былъ абсолютно единодушнымъ и въ высшей степени національнымъ крикомъ, говорилъ Эверардъ Рамфри: -- потому что въ немъ не приняли участія бумагопрядильщики.
   Онъ щелкалъ пальцами и хохоталъ при восклицаніяхъ отвращенія этихъ негрофиловъ, высасывавшихъ сокъ изъ христіанъ, единичные крики которыхъ среди всенароднаго рева раздавались, какъ стоны изъ заткнутой глотки.
   Одинъ изъ наполовину задушенныхъ бумагопрядильщиковъ, прославившійся воззваніемъ къ открытому бунту, ненавистникъ аристократіи, политическій воръ, добился-таки того, что его голосъ былъ услышанъ. Его кинули прессѣ на растерзаніе, а она кинула народу его растерзанные клочки. Эверардъ чувствовалъ приступъ остраго аппетита къ политикѣ, читая ежедневныя и еженедѣльныя газеты. Въ нихъ печаталась логика, въ нихъ печатался здравый смыслъ; онѣ безпощадно ругали тявкавшую измѣнническую дворняшку. Въ нихъ печаталось то, что онъ самъ бы сказалъ, только безъ крупной соли его уподобленій; онъ приравнивалъ этого негодяя и его шайку американскимъ водянымъ растеніямъ въ нашихъ водахъ, гніющему гнѣзду осъ въ нашихъ деревьяхъ, червю въ доскахъ нашихъ кораблей, самымъ ужаснымъ недугамъ человѣческаго тѣла и всѣмъ повальнымъ болѣзнямъ овецъ, быковъ и честныхъ псовъ. Звѣзда Манчестера затмилась. Міръ Англіи открылъ, что партія мира, опровергавшая причины настоящей войны, именно была причиной войны; никогда еще не было видано болѣе ясныхъ указаній. Но мое дѣло слѣдить за мистеромъ Бьючэмпомъ, и я говорю все это для того, чтобы вы, читатель, могли понять его поведеніе какъ во время войны, такъ и въ дни, послѣдовавшіе за нею.
   -- Теперь, сказалъ Эверардъ:-- мы посмотримъ, какого сорта матеріалъ въ Нэвилѣ.
   Онъ ожидалъ, какъ вы можете себѣ представить, что истый юный Бьючэмпъ-Рамфри рвется и натягиваетъ ремень своры, какъ добрый охотничій песъ.
   

IV.
Взглядъ на Нэвиля въ дѣлѣ.

   Юный джентльменъ, которому Эверардъ посылалъ свой воинственный духъ по почтѣ, послалъ ему письмо изъ Дарданеллъ, въ которомъ просилъ дядю не требовать отъ него ни одной искры энтузіазма. Онъ писалъ, что презираетъ нашихъ союзниковъ-мусульманъ, и съ жалостью думаетъ о несчастныхъ человѣческихъ стадахъ, дрессированныхъ въ полки, которые шли и плыли поприказанію деспота, популярности котораго мы помогали. Онъ писалъ въ тонѣ незрѣлаго политика чепуху, извинительную для старшихъ, державшихся взглядовъ, сходныхъ съ его взглядами, но возмутительнѣйшую для тѣхъ, кто держался противныхъ. Впрочемъ на одинъ вопросъ, поставленный Нэвилемъ, трудно было отвѣчать. Онъ спрашивалъ, "такъ ли горячо стояла бы англійская нація за войну, еслибы врагъ стоялъ на противуположномъ берегу и говорилъ о высадкѣ на ихъ зеленыя поля". И онъ замѣчалъ, что мы оттого такъ горячо взялись за войну, что намъ сдѣлалось стыдно, и оттого, что война была далеко.
   -- Печень негодяя не въ порядкѣ, сказалъ Эверардъ.
   Но когда онъ дошелъ до фразы: "Кто говоритъ дѣло въ этомъ, кризисѣ? Есть одинъ человѣкъ, и я за него!" -- то сострадательное чувство мистера Рамфри перешло въ яростное изумленіе. Человѣкъ, о которомъ писалъ племянникъ, былъ позорно мяукавшій бумагопрядильщикъ. Нэвиль былъ отъ него въ восторгѣ.. Нэвиль говорилъ это напрямикъ. Нэвиль указывалъ на этого измѣнника Джорджъ-Фоксита, какъ на англичанина-героя, объявляя, что честь требуетъ съ его стороны сдѣлать извѣстнымъ всему міру свое удивленіе къ этому человѣку; онъ надѣялся, что дядя извинитъ его за то. "Мнѣ очень жаль, если мы расходимся съ вами во взглядахъ, сэръ: но я буду презрѣннымъ трусомъ, если скрою то, что я думаю о немъ въ то время, когда вся Англія противъ него. Я утверждаю, что его словами говоритъ мудрость, я не постою за словомъ: онъ говоритъ какъ пророкъ, и онъ стоитъ за бѣдный народъ, стоя за отечество. На мой взглядъ онъ -- единственный человѣкъ, который обращаетъ вниманіе на положеніе бѣдныхъ классовъ, я хочу сказать -- на интересы ихъ. Они платятъ за войну, и, если намъ необходимъ миръ дома и сила для истинно національной войны, то нужды бѣдныхъ классовъ, должны быть удовлетворены. Онъ видитъ это. Я не стану рисковать долѣе сердить васъ, защищая его, но, если я услышу, что его позорно оскорбляютъ, то потомокъ древняго имени къ его услугамъ. Я не могу сказать менѣе и не скажу ничего болѣе
   Эверардъ послалъ отсутствующему племяннику:-- оселъ! Горькое разочарованіе мистера Рамфри въ юношѣ напоминаетъ мнѣ о горькихъ разочарованіяхъ, которыя и многіе другіе испытаютъ въ отношеніи его. Сверхъ того я обязанъ предупредить читателя, что въ этой исторіи нѣтъ опредѣленнаго плана завязки, интриги и развязки. Героя моего можно обвинить въ оффиціальной неспособности угедить обществу такъ какъ онъ постоянно оскорблялъ всѣ предразсудки и никогда не искалъ популярности. Быть популярнымъ -- послѣднее, о немъ бы онъ подумалъ. Бьючэмпизмъ, если можно такъ выразиться, есть олицетвореніе всего, что противуположно байронизму; онъ не ищетъ вашей симпатіи и избѣгаетъ пластичнаго паѳоса или какихъ бы то ни было патетическихъ позъ. Бьючэмпъ не думаетъ о личномъ счастіи хоть бы для того, чтобы оплакивать отсутствіе его; мелодическій плачь, демоническое презрѣніе равно чужды ему. Символъ вѣры его -- дѣло и борьба. Имѣя все, что могло бы соблазнить его играть роль романическаго героя, онъ презираетъ помаду и завивательные щипцы современной романтики, ея выкройки и ярлыки; словомъ -- всѣ вещи, ловкимъ употребленіемъ которыхъ устраивается таинственный ореолъ героя надъ головой джентльмена.
   Нэвилю вскорѣ пришлось перевести свой телескопъ отъ политики на поле войны. Факелъ брани былъ уже возженъ, а Нэвиль былъ не того закала, чтобы оставаться безучастнымъ зрителемъ того, что окружало его. Наша дипломатія, проплясавъ со всею гибкостью ходулъ, серьёзно отказалась отъ дара движенія. Неустрашимые ланкастерцы гремѣли, какъ буря, надъ ставками игроковъ войны, но на бурю не обращали вниманія. Наша достойная нація, признавая ученіе, что война -- бичь человѣчества, пріобрѣла привычку думать, что война въ этомъ случаѣ -- печальная необходимость. Нэвиль почуялъ это политическое настроеніе въ поспѣшности приготовленій къ войнѣ; онъ вспоминалъ о чувствѣ недовольства, испытанномъ имъ въ прежніе годы по поводу вопроса о войнѣ, но онъ былъ слишкомъ молодъ, чтобы отстоять свое настроеніе противъ гула криковъ всей націи, слишкомъ молодъ, чтобы оставаться скептическимъ зрителемъ воинственнаго одушевленія народа, когда газеты свидѣтельствовали о немъ во всю длину столбцовъ своихъ, письма съ родины дышали имъ же, товарищи зѣвали отъ скуки, ожидая сигнала къ дѣйствію, а эскадры караблей везли живой грузъ красныхъ и синихъ мундировъ, инфантерію, кавалерію и артиллерію, и все это распѣвало прощальныя пѣсни красавицамъ родины и гремѣло ура всему, что ждало въ чужихъ водахъ. Онъ охотно далъ потоку унести себя. Если такъ должно быть, пусть будетъ такъ. Слухъ о надменномъ поступкѣ "сѣвернаго медвѣдя", положившаго свою лапу на нейтральный протокъ, непріятно рѣзалъ ему уши. Онъ рукоплескалъ защитникамъ въ фескахъ пограничныхъ крѣпостей, и когда пришелъ приказъ флоту вступить въ издревле прославленное за бури и басни романическое море, онъ послалъ домой письмо совершенно по вкусу дяди Эверарда. Потомъ наступило плаваніе, высадка и походъ на высоты, и Нэвиль былъ обреченъ видѣть это празднымъ зрителемъ. Наконецъ, онъ получилъ назначеніе въ дѣйствующую армію и съ тѣхъ поръ дядя Эверардъ получалъ о немъ свѣдѣнія изъ другихъ источниковъ. И дядя, и племянникъ, оба были одного мнѣнія, когда наступила жестокая зима и заморозила нападеніе на городъ; оба осуждали правительство, но были несогласны на счетъ причины правительственной неспособности; Нэвиль обвинялъ лордовъ въ самомъ преступномъ нерадѣніи, Эверардъ квакеровъ, сгноившихъ всю страну. Онъ, пожимая плечами, читалъ воинственный кличь Нэвиля и кличь нашихъ бѣдныхъ солдатъ. "Снова объ этихъ степяхъ", сказалъ онъ. Послѣ ему пришлось настраивать себя на прощеніе племянника, когда пришли извѣстія о томъ, что онъ выказываетъ излишнее рвеніе, исполняя свой долгъ, "дерется на показъ", какъ выражался дядя Эверардъ. "Бравада въ военномъ дѣлѣ -- самое скверное послѣ трусости", писалъ онъ совершенно разумно. "Идите съ своимъ отрядомъ. Не вызывайтесь, пока васъ не пошлютъ. Помните, что намъ нужны матросы и солдаты, но что намъ не нужно самоубійцъ". Онъ снизошелъ до того, что подчеркнулъ эти слова, ради большой выразительности. Въ сердцѣ же, не смотря на неумолимую ясность его сужденія, онъ былъ доволенъ сыпавшимися на него со всѣхъ сторонъ поздравленіями за мужество племянника его въ періодъ упадка духа британскихъ войскъ. Зима была страшная и въ Англіи. Каждый мягкосердечный человѣкъ, ложившійся спать съ озябшими ногами, живо сочувствовалъ тому, что выносили наши солдаты на замерзшихъ высотахъ, и мысли о герояхъ дѣйствовали на него, какъ грѣлка. Мы хотѣли имѣть героевъ, во что бы то ни стало. Въ отношеніи войны, какъ и въ отношеніи остроумія, человѣкъ, который сдѣлалъ одну диковинную вещь, долженъ непремѣнно сдѣлать и многія другія, и Нэвиль неожиданно очутился посреди яркаго ореола военной славы, которая трубила ему самыя громкія похвалы, за дѣла, которыхъ онъ никогда не дѣлалъ. Нэвиль писалъ домой умоляющимъ и настоятельнымъ тономъ, прося дядю опровергнуть всѣ выдуманныя исторіи, и предписывая ему форму публичнаго опроверженія всякаго участія въ нихъ съ его стороны.
   Эверардъ отвѣчалъ:
   "Я получилъ письмо отъ вашего капитана, въ которомъ онъ увѣдомляетъ меня, что я, вѣроятно, не увижу васъ болѣе, если не научу васъ сдерживать себя. Я желалъ бы, чтобы вы были въ другой батареи, а не у Роберта Халла. Онъ забываетъ силу примѣра, хоть и умѣетъ болтать поученія. Но такъ какъ вы на этой батареи, то прошу васъ привѣсить грузъ въ сто фунтовъ на вашу страсть рисоваться, слышите ли вы. Неужели вы воображаете, что есть толкъ въ вашемъ желаніи офранцузить нашу армію? Мнѣ противенъ человѣкъ, который стрѣляетъ въ врага изъ за медали. Я побьюсь объ закладъ, что такого стрѣлка легко взять, обойдя позади,-- поставьте меня только съ нимъ въ открытое поле. Томъ Биггоръ, боксёръ, отправился въ Парижъ и схватился съ первымъ изъ ихъ приплясывающихъ боксёровъ; при первой схваткѣ онъ получилъ отъ мошенника ударъ въ подбородокъ ногою; при второй, онъ взялъ его за поднятую ногу и такъ отдулъ его, что тотъ могъ сказать только pecc вмѣсто peccavi. Сражайтесь открыто. Битва -- игра, въ которой берутъ и отдаютъ, а если наши люди погонятся за мелкимъ удальствомъ, то они не въ силахъ будутъ драться, какъ слѣдуетъ, въ настоящемъ дѣлѣ. Эта новая мода раздавать кресты и медали выдумана самимъ дьяволомъ для того, чтобы разбить стойкія линіи британскихъ солдатъ и сдѣлать послѣднихъ инвалидами, чтобы они могли щеголять медалями передъ лавочниками и своими женами въ сити. Давайте намъ армію, намъ не нужно вашихъ выскочекъ. Сюда возвращаются толпы вашихъ героевъ цирка, чтобы отдохнуть на родинѣ послѣ военныхъ трудовъ. Одинъ декламировалъ что-то за публичнымъ обѣдомъ вчера вечеромъ. Онъ прямо пошелъ въ огонь и выбѣжалъ прямо изъ огня во главѣ своего отряда! здѣсь сограждане устраиваютъ ему празднества и превозносятъ его въ прямыхъ рѣчахъ, а мой мальчикъ стоитъ противъ непріятеля!"
   Невольный переходъ Эверарда отъ грубости тона ветерана къ этому проявленію чувства тронулъ Нэвиля, который теперь только началъ догадываться, на что мѣтилъ его дядя, когда упрекалъ его за безразсудную удаль въ полѣ и восхвалялъ сверхестественное хладнокровіе идеальнаго англійскаго солдата. Нэвиль послалъ дядѣ смиренное сознаніе, что онъ грѣшенъ въ этомъ отношеніи, и съ оговоркой, что, хотя онъ, дядя Эверардъ, и правъ въ теоріи, Нэвиль признавалъ это, но бываетъ время, когда нуженъ примѣръ даже для самыхъ храбрыхъ солдатъ, когда огненная пещь, пылающая въ глоткѣ дракона войны, всего менѣе располагаетъ даже англичанъ повиноваться призыву долга, и когда даже имъ нуженъ вождь. Національное самохвальство, мечтающее, что англичане стоятъ превыше человѣческихъ ощущеній, болѣе гибельно для арміи, нежели смерть нѣсколькихъ героевъ. Это самохвальство слишкомъ часто заставляло насъ пренебрегать изреченіемъ мудраго военачальника о необходимости предусмотрительнаго разсчета, хотя бы и для побѣдителей. Молодой Мичель, несшій на спинѣ мѣшки съ порохомъ, идя на приступъ, а когда приказали отступать, понесшій ихъ назадъ, ведя въ то же время раненаго солдата, несомнѣнно поступилъ хорошо: мистеръ Бьючэмпъ самъ тоже недурно поступилъ, когда матросы его батареи насильно увели его изъ подъ огня гранатъ, поднимавшихъ вихри пыли и дыма, какъ рядъ вулкановъ, и потомъ душили его въ объятіяхъ, какъ обнимаютъ любящія женщины при свиданіи или разлукѣ. Но въ концѣ письма онъ выказалъ раскаяніе передъ дядей и сознался что, во-первыхъ, людямъ не нужно было никакого примѣра презрѣнія къ смерти, а во-вторыхъ, что онъ самъ не зналъ, было-ли все это съ его стороны презрѣніе къ смерти, или гордость, нежеланіе, чтобы его видѣли бѣгущимъ.
   "Мнѣ не нравится, что мальчикъ анализируетъ такъ тонко", сказалъ Эверардъ. Это показалось ему похожимъ на проповѣдь пастора. Но сердце его было побѣждено рѣшимостью Нэвиля выдержать всю компанію, не смотря ни на что.
   "Я вижу со стыдомъ за насъ и съ удивленіемъ къ нимъ, какъ старые капитаны и полковники инфантеріи, у которыхъ нѣтъ никакого положенія въ свѣтѣ, кромѣ чина въ арміи, стоятъ на своемъ мѣстѣ", писалъ Нэвиль: "какъ такой-то лордъ и еще лордъ, и еще лордъ ускользаютъ изъ подъ рукъ, какъ будто въ нихъ растаяло все мужество мущины. Я вынесу все до конца". Эверардъ одобрилъ его.
   Полковникъ Халкеттъ написалъ ему, что юноша сталъ скелетомъ. И все-таки Эверардъ одобрялъ племянника и говорилъ о немъ.
   -- Я люблю его за то, что онъ держится и тогда, когда прошелъ первый порывъ. Это показываетъ, каковъ человѣкъ.
   За обѣдомъ, въ отвѣтъ на похвалы племяннику, онъ отвѣчалъ.
   -- Кузовъ Нэвиля здоровъ; въ немъ одна течь -- политическія фантазіи, но и ее можно заткнуть. Я надѣюсь на это. Не слѣдуетъ воспитывать человѣка на политикѣ. Когда я былъ въ его возрастѣ, я никогда не заглядывалъ въ газеты, развѣ только для того, чтобы прочитать бракоразводныя дѣла. Я вступилъ въ политику съ зрѣлымъ умомъ. Онъ на своемъ мѣстѣ въ дѣлѣ. Я надѣюсь, что онъ пойметъ это и предоставитъ говоренье другимъ.
   Въ концѣ компаніи Нэвиль довелъ своего дядю до взрыва негодованія. Нэвиль схватилъ лихорадку во французскомъ лагерѣ, гдѣ онъ раздавалъ припасы, присланные ему дядей.
   "Эти французы дрессированы до того, что они того и гляди сломятся, говорилъ Эверардъ: -- Вы справитесь съ ними, если съумѣете выждать. Они -- жадныя собаки къ тому же: хотятъ забрать себѣ половину корзинъ и всю славу. Пусть кто нибудь на милость скажетъ мнѣ: какой дьяволъ понесъ его въ французскій лагерь? Они и безъ того прибѣжали бы къ нему попросить картофеля. И замѣтьте, онъ дѣлаетъ это все во имя гуманности. Нѣтъ слова, болѣе подходящаго для всякихъ шарлатановъ, какъ "гуманность". Пасторы заѣздятъ это слово до остова. Гуманность! Гуманноерундитость! Вотъ самое лучшее слово".
   Грозно освѣжающее письмо, отличное средство въ пароксизмѣ лихорадки, было послано пастору "гуманности", и Эверардъ ждалъ или горячаго отвѣта, или письма съ черной печатью; но ни то, ни другое не было получено. Неожиданно, къ величайшему негодованію его, пришли слухи о мирѣ между сильными врагами.
   Звуки серебряной трубы мира не были услышаны съ неудовольствіемъ бульдогами, хотя въ музыкѣ этой громко раздавались торжественные звуки побѣды; хотя бульдоги наши были жестоко покалѣчены, какъ и всегда при началѣ, но, наконецъ, они схватили зубами свою добычу и не были расположены выпускать ее, и потому находились въ воинственномъ настроеніи.
   Эверардъ Гамфри былъ изъ числа людей, считавшихъ себя въ полномъ правѣ требовать продолженія войны, пренебрегая волей союзниковъ. Любимымъ изреченіемъ его было, что англійская конституція побьетъ весь міръ, и справедливость этого изреченія была такъ блистательно доказана на дѣлѣ. Онъ былъ очень взволнованъ, не хотѣлъ и слышать о мирѣ; но онъ не ограничился этимъ; этотъ величественный джентльменъ вполнѣ обдуманно сдѣлалъ наивность писать немедля Нэвилю, требуя, чтобы тотъ сообщилъ ему о состояніи духа арміи и мнѣніи ея о мирѣ; представьте себѣ древняго всадника Рима, спрашивающаго мнѣнія у юнаго пѣхотнаго солдата-преторіанца.
   Союзники, однако, несмотря на мнѣніе Эверарда о могуществѣ англійской конституціи, всегда похожи на близнецовъ, соединенныхъ кожей, и, предположивъ, что одинъ изъ нихъ хочетъ сѣсть, другой поступитъ мудро, если тотчасъ же согнетъ колѣни и тоже сядетъ; положеніе его, если онъ останется стоять, будетъ очень неудобно. Сверхъ того, отоманы были поставлены въ равновѣсіе, московиты были побиты, и новая позолота была наведена на военную славу галловъ. Теперь оставалось только спросить англійскихъ ворчуновъ: для чего же они дрались, если недовольны этими результатами?
   Полковникъ Халкеттъ сообщилъ о слухѣ, что Нэвиль получилъ легкую рану въ бедро. Во всякомъ случаѣ что нибудь да было особенное съ Нэвилемъ, потому что у него былъ двойной поводъ писать домой; а именно, дядя его сознавался, что юноша предугадалъ всю нелѣпость войны, веденной нюнями-бумагопрядильщиками и сторонниками ихъ въ союзѣ съ игрокомъ на тронѣ, который выигралъ ставку и теперь щелкалъ имъ пальцами подъ носъ. Эверардъ готовился встрѣтить пѣтушью пѣсню молодого политика, и готовился откровенно сознаться, какъ сильно онъ ошибался, желая воевать съ кѣмъ бы то ни было, не раздавивъ предварительно мятежной партіи бумагопрядильщиковъ. Но Нэвиль продолжалъ молчать.
   -- Умеръ въ госпиталѣ, или въ турецкой гостинницѣ! вздохнулъ Эверардъ: -- и для негодяевъ тамъ онъ только тѣло, которое слѣдуетъ поскорѣе зарыть въ жидкую известь.
   Розамонда Келлингъ была единственной свидѣтельницей такого необычайнаго взрыва печали.
   

V.
Рэне.

   Наконецъ, однажды утромъ было получено письмо отъ французскаго джентльмена, подписывавшагося графъ Кренъ де-Круанэль, извѣщавшее Эверарда, что племянникъ его отправился съ востока вмѣстѣ съ сыномъ писавшаго, капитаномъ де-Круанэлемъ, на австрійскомъ суднѣ и теперь лежитъ въ Венеціи больной отъ возвратной лихорадки, но что онъ находится не въ рукахъ итальянскихъ врачей (графъ писалъ объ этомъ съ особеннымъ удареніемъ). Графъ привезъ съ собою доктора, встрѣчая въ Венеціи сына, который былъ тоже раненъ.
   Графъ де-Круанэль завѣрялъ Эверарда, что его храбрый и обожаемый племянникъ, "vrai type de tout ce qu'il y a de noble et de chevaleresque dans la vielle Angleterre", былъ окруженъ всѣми необходимыми и нѣжными попеченіями семейства, связаннаго съ нимъ самыми нѣжными узами благодарности, какъ личной, такъ и національной; что онъ дорогъ имъ, какъ членъ ихъ семейства, какъ сынъ, какъ братъ, и они съ благодарными сердцами прославляли благость Провидѣнія, возвратившаго имъ молодаго героя. Въ заключеніе, графъ предлагалъ Эверарду нѣчто въ родѣ братской дружбы, если Эверардъ сочтетъ за нужное дѣйствовать въ порывѣ чувствъ, какихъ онъ ожидалъ отъ любящаго родственника, и пріѣдетъ въ Венецію слѣдить за выздоровленіемъ племянника. Теперь уже здоровье мистера Нэвиля было несравненно крѣпче; гондола сама по себѣ была лекарствомъ, писалъ графъ.
   Эверардъ поджалъ губы, чтобы придать еще большую выразительность своему оригинальному неслышному фырканью, которое было высочайшимъ выраженіемъ его презрѣнія, и предалъ безпощадному осмѣянію понятія француза о занятіяхъ англичанина; французъ тамъ за каналомъ воображаетъ, будто англійскій джентльменъ можетъ допустить нарушеніе всѣхъ своихъ плановъ охоты, порвать свои обѣщанія, по первому требованію, помчаться въ чужой городъ, извѣстный грязью и комарами, начать выдѣлывать разныя ужимки и гримасы и расточать нарочно для подобныхъ обстоятельствъ приготовленныя глупости, съ восклицаніями: mon fils! mon cher neveu! Dieu! и т. п. чепухой. Пусть женщины продѣлываютъ все это, если хотятъ; женщины и французы скроены на одинъ ладъ. Сверхъ того, онъ хорошо зналъ отель, гдѣ остановился графъ де-Круанэль, и обмиралъ при одномъ названіи этого отеля; онъ охотнѣе бы встрѣтилъ ночью страшнаго медвѣдя, нежели комара, потому что никакими хитростями невозможно спастись отъ комара, и, съ ужасомъ распространяясь о свойствахъ этого ужаснаго насѣкомаго, онъ поклялся, что поѣздка будетъ для него адскимъ мученіемъ и безъ страшнаго суда.
   Однако, онъ разрѣшилъ мистрисъ Келлингъ ѣхать къ Нэвилю. Онъ уговаривалъ ее: "Къ чему вамъ ѣхать? Мальчикъ поправляется, скоро совсѣмъ встанетъ на ноги, а вы сами говорите, что француженки -- хорошія сидѣлки". Но просьбы ея были такъ настоятельны, хотя Венеція была для нея мѣстомъ самыхъ горестныхъ воспоминаній ея жизни, что онъ пересталъ противиться ея отъѣзду. Отъѣзжія поля не позволяли ему ѣхать самому. Онъ поручилъ ей передать Нэвилю самыя радостныя привѣтствія, и этого было вполнѣ достаточно, принявъ во вниманіе, что этотъ щенокъ "гуманности" чуть не сбѣжалъ отъ него совсѣмъ прочь, схвативъ желчную лихорадку, и теперь лишалъ хозяйство его женскаго надзора, безъ котораго оно будетъ перевернуто вверхъ дномъ, благодаря безпорядочнымъ лакеямъ, плутовкамъ горничнымъ и истеричнымъ кухаркамъ.
   Еслибы властелинъ судьбы Нэвиля пріѣхалъ въ Венецію,-- онъ увидѣлъ бы юнаго моряка и солдата, страшно исхудалаго и лежавшаго полдня въ гондолѣ, а возлѣ него хорошенькую брюнетку съ подвижными тонкими чертами лица француженокъ древней расы, которая обвѣвала его вѣеромъ и перекидывалась съ нимъ отрывочными фразами венеціанскаго нарѣчія, перенятыми у гондольеровъ. Черты лица этой дѣвушки отличались тою легкою неправильностью, которая придаетъ рѣдкую очаровательность красотѣ, такъ въ мелкіе ряды водъ переливаются лучи солнца; очертанія лба, глазъ, бровей, рта, ноздрей и цвѣтущихъ румянцемъ щекъ, гармонично сливались волнистыми линіями. Мысль ея быстро перелетала отъ предмета къ предмету, послушный языкъ слѣдовалъ за ней, и въ этомъ потокѣ словъ мелькало порой свѣтлое пониманіе, какъ сверканье ноч- ной молніи. Красавицѣ было всего семнадцать лѣтъ, и она была француженка, воспитанная въ монастырѣ.
   Ее звали Рэне. Она была единственною дочерью графа де-Круанэль. Братъ ея Роландъ былъ обязанъ жизнью молодому англичанину, гордившемуся своимъ французскимъ именемъ, Нэвилю Бьючэмпу, потомку рыцаря Бошана. Если и таилось болѣе теплое чувство подъ безмятежной ясностью ея взгляда, когда глаза ея останавливались на Нэвилѣ, то чувство это было сознаніемъ того, что человѣкъ, спасшій жизнь брата ея, долженъ быть и для нея почти братомъ; но не вполнѣ братомъ: его должно любить, но не должно сближаться съ нимъ. Французское имя его, выговариваемое по-французски, снимало съ него клеймо отчужденія, лежащее на людяхъ иной страны. Онъ говорилъ по-французски съ чистымъ и нѣсколько оригинальнымъ акцентомъ, не похожимъ на варварское искаженіе французскаго языка сынами Альбіона. Онъ не походилъ на нихъ тѣмъ, что могъ быть очень милъ и любезенъ, могъ быть и нѣжнымъ, и живымъ. Мрачно-кровавый ореолъ войны, которымъ разсказы Роланда увѣнчали молодого героя, дѣлали нѣжность его еще болѣе обаятельной. Но если онъ былъ ей почти братомъ по брату, то чѣмъ же она была для него? Вопросъ этотъ не сложился еще вполнѣ ясно въ ней, хотя она чутко сознавала необходимость перемѣны своихъ отношеній къ выздоравливающему молодому человѣку.
   Венеція была мечтой молодой француженки. Она жадно ждала осуществленія ея, наслаждалась ею, анализировала ее, разбирала по частямъ и снова возсоздавала ее: теперь она сравнивала мечту свою съ оригиналомъ, и печальная Венеція уже переставала быть предметомъ, достойнымъ мечты ея; боясь разочарованія, она старалась принимать впечатлѣніе поэтическаго города не мудрствуя лукаво, принуждала себя не анализировать, не выказывать ни строгихъ требованій, ни пренебреженія. Но не быть раздражительной съ тѣмъ, что обмануло ожиданія ея, было для нея невозможнымъ подвигомъ. Она не могла пойти ни на какой компромиссъ съ народомъ, съ товарами, съ запахами города. Скользя въ гондолѣ по узкимъ каналамъ, при низкомъ теченіи, она откинулась на подушки гондолы въ притворномъ остолбенѣніи и произнесла одно слово: Венеція! Потомъ брату ея былъ отданъ приказъ курить: "Fumez, fumez, Roland". Какъ только съ желѣзнымъ гребнемъ носъ гондолы прорѣзалъ рай ея Каналъ-Гранде, она спокойно накрыла волоса вуалемъ, чтобы предохранить ихъ отъ табачнаго дыма, и призывала восторгъ, который долженъ былъ вознаградить ее за всѣ вынесенныя страданія. Черная гондола была невыносима для нея. Она ѣздила съ отцомъ въ академію и въ поэтическомъ раздумьи стояла передъ сверкавшими золотомъ венеціанскими улицами Карпаччіо. Она должна имѣть открытую гондолу, которую она могла бы украсить въ его вкусѣ, съ яркой, великолѣпной пестротой, чтобы потомъ посмѣяться надъ собственными усиліями, въ предостереженіе каждому, кто будетъ мечтать, какъ она, нѣсколько освѣтить мракъ Венеціи и заставить забыть грязь ея Мерсеріи! Предметомъ ея постоянныхъ восторговъ былъ англійскій лордъ, ѣздившій верхомъ по пескамъ Лидо и посѣтившій армянскій монастырь -- лордъ и поэтъ.
   Онъ былъ несравненно значительнѣе лейтенанта морской службы. Но за то Нэвиль такъ же мало имѣлъ правъ на нее, какъ и допускалъ другихъ имѣть это право. Очаровательныя капризныя вспышки ея, прихотливыя фантазіи, блестящія искры остроумія, дѣтскія шутки, мимолетная презрительная пасмурность, грозныя рѣшенія и приговоры напоминали серебристый рядъ волнъ, когда они плыли по сіявшей отъ блеска луны свободной стихіи; если вы въ состояніи подняться до божественнаго представленія Артемиды и придадите богинѣ французскій типъ, то вы поймете чувства Нэвиля.
   Но хотя Нэвиль былъ страстно очарованъ ею и безпрекословно повиновался капризамъ ея, онъ не могъ равнодушно слышать несправедливыхъ приговоровъ ея народу или историческому и поэтическому городу, не попытавшись всѣми силами просвѣтить ея заблуждавшійся умъ. Газетный корреспондентъ, мистеръ Джонъ Хользъ, остановившійся въ Венеціи, возвращаясь на родину изъ арміи, указалъ ему сочиненія одного англичанина о Венеціи, и Нэвиль благодарилъ его отъ души, переворачивая страницы книги.
   Они изучали съ Рэне эту книгу въ гондолѣ, и изученіе это иногда походило на волшебный сонъ Біанчины. Переведенная фраза служила ключемъ къ продолжительной задумчивости Рэне; облокотясь на подушки гондолы, она мечтала; онъ, наклонясь впередъ съ книгой на колѣнахъ, тоже менталъ. Роландъ оставлялъ ихъ мечтать и изъ-за рѣшетки окна высматривалъ свою Біанчину на набережной канала. Графъ ходилъ по соборамъ Венеціи или по галлереямъ. Рэне, наконецъ, сказала, что начинаетъ понимать духъ Венеціи, и осуждала ее за склонность къ мятежамъ.
   -- Но, наша Венеція -- Венеція упадка, говорила она жалобнымъ тономъ.
   Нэвиль продолжалъ читать, не довѣряя проницательности своихъ мыслей.
   -- Но, прибавила Рэне: -- когда венеціанцы были грубыми людьми, распѣвавшими гимны, какъ наши гугеноты, какъ холодна была здѣсь жизнь!
   Она высказала надежду, что ея не обвинятъ въ несправедливости, если она предпочитаетъ времена великихъ венеціанскихъ живописцевъ и воинственныхъ дожей періоду суровой вѣры и обтесыванью камней. То, что было сотворено тогда, было прекрасно, но жизнь была томительно однообразна; она походила на жизнь гугенотовъ; была сурова, мрачна, дерзко деспотична, самодовольна, говорила въ носъ. Глаза Рэне блестѣли, когда она говорила о яркихъ краскахъ, о великолѣпныхъ зрѣлищахъ, объ отчаянныхъ романическихъ приключеніяхъ, нити которыхъ скрещивались на піаццахъ и расходились у дверей того дворца или у того балкона, какъ тонкія кровавыя струи; то было время, когда Венеція была въ полномъ цвѣтѣ. Такъ спорила она противъ безпощаднаго и краснорѣчиваго англичанина, автора книги.
   -- Но людей узнаютъ по плодамъ ихъ, не правда ли? возражалъ Нэвиль.-- И Венеція, которой я удивляюсь, несомнѣнно -- плодъ этихъ камнетесовъ, распѣвавшихъ гимны своей вѣры; иначе и быть не можетъ. Если Венеція, какъ онъ говоритъ, заслуживаетъ позорную смерть, то я думаю, мы должны обратиться къ нимъ и спросить ихъ: были ли они такъ же чисты и святы, какъ онъ представляетъ ихъ? Но французское остроуміе ея не хотѣло признать себя побѣжденною. Нэвиль указалъ на дворцы. "Гордость", отвѣчала она. Онъ доказывалъ, что предки венеціанъ не должны отвѣчать за своихъ потомковъ.
   -- Вы говорите это? вскричала она:-- вы, потомокъ древняго рода? О, нѣтъ! вы не можете чувствовать это. И голосомъ, дрожавшимъ отъ горячаго убѣжденія, она начала доказывать ему, что онъ не долженъ былъ, что онъ не могъ думать этого.-- Я знаю, говорила Рэне:-- что мои предки связаны со мной моимъ чувствомъ къ нимъ; и вы тоже чувствуете, мосье Нэвиль. Мы покрываемъ ихъ позоромъ, если измѣняемъ мужеству и чести. Развѣ это не правда? Если мы нарушимъ хоть одно честное слово, нашъ позоръ падаетъ на нихъ. Это чувство дѣлаетъ насъ тѣмъ, что мы есть; оно -- нате отличіе; мы не смѣемъ быть слабыми, еслибы и хотѣли того. Вотъ почему, когда Венеціи дѣлаютъ упреки въ алчности роскоши, я говорю тоже, что говорятъ о дѣтяхъ скупцовъ: я вполнѣ убѣждена, что эти старые холодные гугеноты-камнетесы были гордыми и алчными людьми; я увѣрена, что они были такими, и они должны нести свою долю въ осужденіи.
   Нэвиль погрузился въ свою книгу. Потомъ онъ спросилъ Роланда о его мнѣніи.
   Роландъ поздравилъ сестру и друга съ продолженіемъ изученія исторіи Венеціи; онъ не понималъ ни слова изъ того, что читалось объ этомъ предметѣ, и, зѣвая, просилъ позволенія выйдти на берегъ, чтобы послѣ нагнать гондолу въ условленномъ мѣстѣ. Храбрый офицеръ очень торопился уйдти.
   Рэне взглянула значительно на брата. Онъ не видѣлъ ничего и, поспѣшно сказавъ два слова гондольерамъ, вышелъ изъ гондолы. Марсъ спѣшилъ преслѣдовать Венеру. Рэне покорилась своей участи и съ этой минуты перестала быть беззаботной дѣвочкой.
   

VI.
Любовь въ Венеціи.

   Воздухъ пылалъ, какъ будто небо обрушивалось надъ Нэвилэмъ, когда онъ остался одинъ съ Рэне. Они никогда еще не оставались наединѣ. Желать такого счастія значило для Нэвиля желать схватить золотой туманъ, передъ которымъ блѣднѣло воображеніе; теперь желаніе это неожиданно, чудесно исполнилось. Онъ наклонился къ Рэне, какъ человѣкъ, задушевная рѣчь котораго была прервана и который хочетъ продолжать ее. Рэне была олицетвореніе лѣниваго, ничего не подозрѣвавшаго равнодушія, сидѣвшаго съ серьёзно опущенными глазами.
   -- Я брошу книгу, сказалъ онъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчала она.-- Продолжайте читать. Она мнѣ нравится.
   Оба отгадали, что книга должна отправлять для нихъ должность Роланда. Онъ закрылъ книгу, заложивъ пальцемъ страницу, въ видѣ спасительнаго якоря отъ бурныхъ увлеченій.
   -- Позвольте мнѣ замѣтить вамъ, monsieur Нэвиль, что сегодня вы хотите быть лѣнивымъ ученикомъ.
   -- Да.
   -- Но теперь именно время читать: мой бѣдный Роландъ, всегда далеко, когда мы споримъ объ этихъ вопросахъ, и книга прогнала его сегодня.
   -- Но у насъ еще много времени читать. Мы потеряемъ прекрасные виды.
   -- Ваши прекрасные виды -- зеленыя жалузи, мокрыя ступени, баркаролы, коричневыя женщины, полосатые столбы, пунцовые ночные колпаки, чахлое фиговое дерево, старая шаль, вылинявшія пятнами краски, облупившіяся стѣны. Все это можно представить раздавленной дыней. Ваши прекрасныя виды похожи одинъ на другой такъ же, какъ и каждый день здѣшней жизни.
   -- Но въ этомъ и есть очарованіе. Я хотѣлъ бы смотрѣть на васъ и думать, что каждый день буду видѣть тоже.
   -- Значитъ, вы не хотите дать мнѣ жить?
   -- Я не хочу, чтобы что-нибудь здѣсь измѣнилось.
   -- Прошу васъ такъ же патетически говорить объ этомъ, monsieur, когда я буду сморщенной старухой.
   -- Вами нужно управлять, mademoiselle.
   Рэне оперлась подбородкомъ на руку и смотрѣла передъ собой изъ-подъ длинныхъ рѣсницъ.
   -- Венеція похожа на печальное лицо устарѣвшей красавицы, которая перестала румяниться и не стираетъ слѣдовъ прежнихъ украшеній, сказала она натянуто, стараясь свести разговоръ на привычный предметъ и не умѣя скрыть эту натянутость.
   -- Подождите, теперь мы заворачиваемъ за уголъ, сказалъ онъ:-- теперь у насъ передъ глазами то, что вы называете вашими театрами-мостами. Люди поднимаются на нихъ и исчезаютъ за ними, поднимаются и исчезаютъ. Я вижу какъ они смѣются. Они -- воплощенное веселье и добродушіе. Взгляните на живую Венецію.
   -- Съ тѣмъ условіемъ, чтобы папа не переходилъ черезъ, мостъ, когда мы проѣдемъ подъ нимъ. Мы разъѣдемся съ папа..
   -- Неужели онъ не довѣритъ васъ мнѣ?
   -- Да.
   -- Онъ довѣритъ? А вы?
   -- Мнѣ кажется, тамъ импровизируютъ оперетку на мосту.
   -- Вы охотно довѣритесь мнѣ?
   -- Какъ моему второму брату. Вы слышите ихъ? Какъ очаровательно быстры и порывисты импровизаціи ихъ! Ахъ, глупыя созданія! Они перестали. Они могли бы продолжать, видя, что мы подъѣзжаемъ.
   -- Гдѣ бы была тогда естественность импровизаціи?
   -- Можетъ быть, monsieur Нэвиль, мною нужно управлять. Я такъ капризна. Половина моей жизни будетъ проведена въ припадкахъ покаянія за капризы, я думаю.
   -- Тогда придите ко мнѣ за прощеніемъ.
   -- Право? Но вы будете слишкомъ легко прощать.
   -- Я не увѣренъ въ этомъ.
   -- Неужели вы можете быть жестокимъ? Нѣтъ, даже и съ врагами. Тѣмъ менѣе съ... съ нами.
   О, если бы они были въ черной гондолѣ! въ маленькой темной, скользящей по водѣ комнаткѣ для двоихъ только, вмѣсто того, чтобы сидѣть подъ этимъ открытымъ со всѣхъ сторонъ пурпуровымъ расшитымъ золотомъ балдахиномъ, развѣвавшимся надъ ними, который требовалъ скромности со стороны Нэвиля, въ виду манерно-вѣжливыхъ гондольеровъ, и открывалъ его всѣмъ взглядамъ изъ оконъ, съ балконовъ, мостовъ и тротуаровъ набережной.
   Они скользили подъ краснымъ балкономъ, на которомъ стояла, опираясь на перила, сложенными руками, молодая дѣвушка и смотрѣла, съ торжественной серьёзностью египтянки.
   -- Какая странная сила во взглядѣ этого народа! сказала Рэне, живость которой, казалось, была на мигъ окована искрой серьёзнаго взгляда дѣвушки.-- Скажите мнѣ, она все еще смотритъ на насъ?
   Нэвиль обернулся по направленію къ балкону и сказалъ, что она болѣе не смотрѣла на нихъ.
   -- Представимъ себѣ, что она смотрѣла, не ѣдетъ ли любимый человѣкъ, сказалъ онъ.
   Рэне прибавила:-- и будемъ надѣяться, что онъ увидитъ ее.
   -- Я даю ей свое благословеніе, сказалъ Нэвиль.
   -- И я тоже, прибавила Рэне:-- и скажемъ ей: прости. Теперь смотрите, не идетъ ли Роландъ.
   -- Вы напоминаете мнѣ, что мнѣ остается немного минутъ.
   -- Monsieur Нэвиль, вы -- preux chevalier древнихъ временъ, носящій имя соотечественника моего брата. Вотъ и Роландъ ждетъ насъ. Не правда ли, какъ онъ хорошъ?
   -- Какъ вы рады, что можете теперь смѣнить его съ караула.
   Рэне остановила на Нэвилѣ взглядъ полный странной насмѣшки.
   До сихъ поръ въ этой дуэли словъ, выгода была не на ея сторонѣ.
   -- Я не могу быть особенно рада, если это лишитъ меня присутствія его лучшаго друга.
   Роландъ былъ ея крѣпостью. Но Роландъ еще не явился, и она слишкомъ поспѣшно сдѣлала вылазку. Нэвиль успѣлъ замѣтить краску, залившую лицо ея, столь же яркую, какъ балдахинъ, подъ которымъ она полулежала.
   -- И вы хотите, чтобы я всегда былъ съ вами?
   -- Разумѣется, шутливо отвѣчала она, чувствуя въ немъ сокола, который летитъ на добычу, и стараясь обмануть хищника ловкими изворотами.
   -- Всегда? Навѣки? Выслушайте меня -- вы мнѣ дадите имя...
   Рэне увидѣла Роланда и позвала его; въ голосѣ ея слышались ноты птички въ страшной опасности, и ей нужно было призвать все свое самообладаніе, чтобы не имѣть вида птички, избавленной счастливымъ вмѣшательствомъ судьбы, когда Роландъ вскочилъ въ гондолу.
   -- Monsieur Нэвиль увѣряетъ меня, что онъ представляется лучшимъ братомъ для меня, чѣмъ вы, Роландъ: вы исчезаете по какому-то капризу и оставляете насъ разъѣзжать по цѣлой Венеціи, такъ что мы, наконецъ, не знаемъ, гдѣ мы; вы -- недобрый братъ.
   -- Ma petite sœur, мѣсто, гдѣ вы теперь находитесь, отвѣчалъ Роландъ:-- то самое, гдѣ я и оставилъ васъ, такъ что вы, вѣроятно, не двигались съ мѣста. Это -- та самая riva, куда я сошелъ, чтобы купить вамъ пачку венеціанскихъ балладъ.
   Они узнали мѣсто, а Роландъ въ подтвержденіе своего показанія развернулъ нѣсколько листовъ печатной тонкой бумаги и поспѣшно прочиталъ канцонетту объ одной молодой дѣвушкѣ, которая упрекала своего возлюбленнаго за его пристрастіе къ вину.
   
   "Ma sè, ma sè,
   Cotono lievè,
   Mi nó, mi nó,
   No ve sposeró".
   
   -- Этотъ несчастный бродяга предпочиталъ нострани дѣвѣ своего сердца. Я попробовалъ ихъ нострани, чтобы видѣть, есть ли возможность французу оправдать его.
   Кислая гримаса Роланда при названіи нострани заставила главнаго гондольера сказать:-- Синьоръ, есть наслѣдственныя свойства. Нужно родиться италіанцемъ, чтобы оцѣнить достоинства нострани.
   Роландъ засмѣялся. Онъ искусно скрылъ свою вину оставленія сестры безъ chaperon'а, и у него было теперь интересное приключеніе, которое онъ нетерпѣливо хотѣлъ разсказать Нэвилю, и начало приключенія многое обѣщало ему.
   

VII.
Пробужденіе обоихъ.

   Рэне сидѣла уныло. Она кокетничала. Милый молодой англичанинъ принудилъ ее защищаться, а красавицы, какъ и осажденный гарнизонъ, не могутъ успѣшно защищаться, не дѣлая по временамъ вылазокъ для нападенія, которыя, когда непріятель очень пылокъ, имѣютъ послѣдствіемъ отступленіе, а это вызываетъ на новое нападеніе со стороны непріятеля; таковъ образъ дѣйствія кокетства. Свѣжая монастырская совѣсть ея безпощадно упрекала ее. Она не могла простить брату его бѣгства и не смѣла упрекать его, потому что это было бы обвиненіемъ Нэвиля. Она задумчиво вышла изъ гондолы. Отецъ ея былъ у Флоріани и читалъ письмо изъ Франціи.
   -- Маркизъ пріѣдетъ къ намъ черезъ недѣлю, дитя, сказалъ онъ.
   Рэне кивнула головой. Она невольно взглянула на Нэвиля.
   Онъ поймалъ ея взглядъ и ясновидѣніемъ влюбленнаго прочелъ въ немъ несчастіе.
   Рэне сквозь сонъ слышала, какъ братъ ея отвѣчалъ на вопросъ Нэвиля.-- Кто? маркизъ де-Руальу. C'est un joli gaillard лѣтъ пятидесяти, который не ударитъ лицомъ въ грязь ни въ какой игрѣ.
   -- Вы ошибаетесь на счетъ его лѣтъ, Роландъ, сказала она.
   -- Ну, такъ сорокъ девять, ma sœur.
   -- Ему и этого нѣтъ.
   -- На видъ ему кажется столько.
   -- Вы были такъ долго въ отсутствіи.
   -- Вѣроятно, мой милый ариѳметикъ-сестра, онъ помолодѣлъ въ это время. Говорятъ, что это бываетъ съ крѣпкими джентльменами извѣстнаго возраста. Они дѣлаютъ шагъ впередъ и шагъ назадъ.
   -- Это что? вскричалъ графъ де-Круанэль:-- вы говорите глупости, Роландъ. М. le marquis немного за сорокъ. Онъ въ полномъ цвѣтѣ зрѣлаго возраста.
   -- Я не спорю противъ этого, mon père. Я только доказывалъ, что онъ можетъ безгранично сохранять цвѣтъ зрѣлости.
   -- Роландъ, маркизъ не можетъ быть предметомъ шутокъ.
   -- Нисколько: онъ -- предметъ почтенный.
   -- Если бы это сказалъ другой, а не вы, mon garèon, онъ вызвалъ бы за эти слова.
   -- Значитъ, я долженъ вообразить, что рука его еще тверда.
   -- Воображайте, насколько у васъ хватить фантазіи, но помните, что ваша фамилія всегда заслуживала общее уваженіе, и не навлекайте своею необдуманностью на себя униженіе пощады отъ человѣка, который принятъ въ члены ея.
   Роландъ наклонилъ голову и забарабанилъ пальцами по колѣнямъ.
   Разговоръ этотъ былъ вызванъ Рэне, чтобы Нэвиль узналъ все, и чтобы открытіе это послужило защитой для нея. Теперь, когда онъ узналъ тяжесть давившей ее тайны, она не имѣла духа взглянуть на него, и упреки въ кокетствѣ загрызли снова сердце ея, какъ будто въ груди ея былъ живой звѣрёкъ, когда отецъ сказалъ ей шутливо:-- Маркиза вы сдѣлали мнѣ честь обѣщать сопровождать меня сегодня вечеромъ въ церковь Фрари.
   Роландъ, оставшись одинъ съ Нэвилемъ, разсказалъ ему все.
   -- У насъ манія, милый Нэвиль, выдавать нашихъ дѣвушекъ очень молодыми за пожилыхъ людей, съ положеніемъ въ свѣтѣ. Двѣ одержимыя бѣшенствомъ сватовства дамы,-- наша прекрасная Франція изобилуетъ такими дамами,-- встрѣтились въ одинъ прекрасный день (то была одна графиня и одна баронесса) и порѣшили этотъ бракъ между собой. Часъ пробилъ, и Рэне была взята изъ монастыря. Здѣсь слѣдуетъ прибавить одно: у нея нѣтъ матери, а чѣмъ скорѣе дѣвушка, лишенная матери, найдетъ мужа, тѣмъ лучше. Въ этомъ мы всѣ согласны. Я лично не имѣю ничего противъ маркиза. Онъ не былъ никогда замѣшанъ ни въ какомъ крупномъ скандалѣ. Онъ -- норманецъ, у него есть имѣнія въ Нормандіи, Дофинэ, Турени; онъ гостепріименъ и ведетъ роскошную жизнь. У Рэне будетъ великолѣпный отель въ Парижѣ, но я -- эксцентричный человѣкъ. Я читалъ наши старые fabliaux о декабрѣ и маѣ. Скажемъ, что маркизъ въ ноябрскомъ возрастѣ, скажемъ -- въ октябрскомъ, онъ все-таки очень далекъ отъ цвѣтущаго мѣсяца весны. А мы -- люди расы, у которой есть смыслъ и страсти. Словомъ, бутонъ розы въ петлицѣ старика -- вызовъ всему міру молодежи; а если роза сорвется съ петлицы? Но довольно объ этомъ, другъ Нэвиль. Я вполнѣ увѣренъ въ сестрѣ -- вы это понимаете; я только протестую противъ того, чтобы ее подвергали ис.... Вы знаете мужчинъ. Я протестую, т. е. протестую наединѣ съ своей сигарой, потому что нигдѣ мой протестъ не будетъ услышанъ. Дѣло катится на колесахъ. Эти почтенныя свахи подожгли отца съ одной стороны, маркиза съ другой, и Рэне послушно переходитъ отъ перваго къ второму. Въ Индіи приносятъ въ жертву вдовъ, во Франціи -- дѣвъ.
   Затѣмъ Роландъ началъ разсказывать свое приключеніе. Невниманіе Нэвиля задѣло его за живое и онъ прибавилъ соли къ своему приключенію, очень крупной соли, такъ что старая исторія о немъ и о ней получила самый возбуждающій вкусъ еще въ первой главѣ; но другъ его въ это время носился въ кругахъ Дантова Ада, и болтовня объ эфемерномъ приключеніи въ свѣтѣ, произвела на него только впечатлѣніе жалкой ничтожности ея въ сравненіи съ потокомъ чувствъ ужаса, отвращенія, отчаянія и жалости, нахлынувшихъ на него и помутившихъ его сознаніе въ эту минуту. Юноши, которые жили сердцемъ, поймутъ его. Св. Маркъ въ эту минуту одѣлся въ глазахъ его чернымъ покровомъ. Онъ не чувствовалъ сіянія солнца, не понималъ зачѣмъ колонны смѣло взлетали къ небу, зачѣмъ Campanile воздымался вдали, зачѣмъ двигались эти лодки, эти люди. Все это было чуждыми ему частями какой-то забавной механики.
   Нэвиль убѣжалъ отъ Голанда и пошелъ но направленію къ Фрари. Видѣть ее -- и сравнить съ Рэне прошлыхъ часовъ! Но Рэне тѣхъ часовъ была его мечтой; и она не воскреснетъ для него въ томъ видѣ, въ какомъ носилась въ его золотомъ снѣ. Ни одинъ день, ни одинъ часъ, ни одинъ взглядъ ея не принадлежали ему. Она была продана уже тогда, когда онъ въ первый разъ увидѣлъ ее, и онъ злобно повторялъ, зачѣмъ на нее не нашили ярлыкъ, объявлявшій ее собственностью пожилаго человѣка, изношеннаго французскаго маркиза, за котораго она согласилась выйти, не зная признаній любви, не любя, согласилась быть отданной, какъ вещь въ торговой сдѣлкѣ! Но она была такъ невинна, она не понимала, какой грѣхъ лежитъ въ бракѣ безъ любви. Эта мысль отчасти возвратила ему самообладаніе; но такъ возвращаютъ тѣло утопленника оплакивающимъ его роднымъ.
   Побродивъ безцѣльно, онъ очутился у Заттере, гдѣ встаетъ одинокая Джіудекка, скрывая грязь, болота и огни заката надъ лагунами, и откуда открывается видъ на высокіе холмы, которые, кажется взлетаютъ одинъ надъ другимъ, до поглощеннаго солнцемъ высокаго мыса у моря.
   Посерединѣ пустынной Заттере, въ тѣни ея молодыхъ деревъ, онъ встрѣтилъ Рэне съ отцомъ. Гондола ихъ стояла у берега, и графъ сказалъ:-- Рэне устала стоять и смотрѣть на картины, а я хочу посмотрѣть Веронеза въ церкви противъ Джіудекки. Прошу васъ, monsieur Нэвиль, быть ея защитникомъ на полчаса, пока я не вернусь. Рэне жалуется, что совсѣмъ утратила вульгарное искусство ходить, сопутствуя мнѣ, когда я покланяюсь въ этихъ храмахъ высокому искусству. Я измучилъ ma pauvre enfant.
   Рэне засыпала отца словами протеста.
   -- И, наконецъ, я долженъ сознаться, что она немного охлаждаетъ мой энтузіазмъ, продолжалъ графъ.
   Нэвиль безмолвно принялъ возложенную на него обязанность. Во второй разъ его оставляли одного съ ней. Въ первый разъ блаженное невѣдѣніе открывало ему золотой сіяющій путь. Теперь горькое знаніе подняло въ немъ бурю чувствъ. Когда графъ уѣхалъ, онъ молча началъ ходить съ Рэне.
   -- Здѣсь пріятная прогулка, говорила Рэпе:-- хотя видъ довольно печаленъ. Какъ вы пришли сюда? Я просила папа прислать гондолу сюда и дойти пѣшкомъ изъ Фрари. Разскажите мнѣ, что вы знаете о Джіудеккѣ.
   -- Джіудекка -- часть города, отведенная евреямъ. Вы видѣли кладбище ихъ на Лидо. А тамъ Эганейскіе холмы. Вы любите Петрарку?
   -- Monsieur Нэвиль, оставя въ сторонѣ поэта, я позволю себѣ замѣтить, что вы отличаетесь краткостью, но не точностью гида.
   -- Я говорю вамъ, что знаю, отвѣчалъ Нэвиль, пораженный увѣреннымъ тономъ и женскимъ зрѣлымъ тактомъ ея словъ. Онъ рѣшился высказать ей все, что кипѣло въ немъ.-- Рэне, еслибы вы любили его, я, клянусь честью, не сказалъ бы вамъ ни слова. Голосъ вашего сердца былъ бы для меня священнымъ. Я былъ бы вашимъ другомъ и его. Еслибы онъ былъ молодъ, я видѣлъ бы для васъ возможность счастья.
   -- Вы не должны были слушать Роланда, прошептала она.
   -- Роландъ долженъ былъ предупредить меня. Какъ могъ я видѣть васъ каждый день и не... Но я ничто для васъ. Забудьте меня. Не думайте, что я говорю изъ личнаго интереса; я только хочу спасти самое дорогое для меня существо отъ вѣрнаго несчастья. Вы отдаете себя связанную по рукамъ и ногамъ на всю жизнь!.. Я предостерегаю васъ: это можетъ кончиться страшнымъ несчастіемъ. Ваши соотечественницы... Во Франціи такое обыкновеніе: но зато чѣмъ же васъ дѣлаетъ она? Вы! Въ цѣломъ мірѣ нѣтъ другой дѣвушки, какъ вы! Вы соглашаетесь на то, чтобы васъ вычеркнули изъ жизни. А я долженъ молча смотрѣть! Выслушайте меня.
   Рэне смотрѣла вслѣдъ гондолы, увозившей отца. "А онъ еще не присталъ", думала она, и сказала: -- какъ можете вы быть увѣреннымъ, что безошибочнѣе судите о моемъ счастіи, нежели папа?
   -- Да! въ этомъ отношеніи я увѣренъ. Вашъ папа слѣпо слѣдуетъ обычаю. Вы подчиняетесь тому же. Онъ изъ любви желаетъ пристроить васъ. Но я знаю, что эта система пристройства проклята природой, значитъ и небомъ.
   -- Потому что это не въ англійскихъ обычаяхъ.
   -- О, Рэне, любимая мною на вѣки, Рэне! Скажите мнѣ, можете ли вы съ счастіемъ и гордостью назвать маркиза де-Руальу вашимъ?.. я нашелъ силы сказать это слово... вашимъ мужемъ.
   Рэне смотрѣла на другой берегъ.
   -- Другъ мой, еслибы мой отецъ зналъ, о чемъ вы меня спрашиваете?
   -- Я поговорю съ нимъ.
   -- Безполезно.
   -- Онъ великодушенъ, онъ любитъ васъ.
   -- Онъ не можетъ нарушить слова: честь обязываетъ его сдержать данное обѣщаніе.
   -- А вы, Рэне... вы не согласитесь... я долженъ сказать вамъ все... вы не согласитесь сами сказать ему... Я прошу у васъ болѣе, нежели жизни... вы скажете ему... что вы не противъ меня... что вы поддержите меня?
   Онъ задыхался: это смягчило неожиданность предложенія. Она отвѣчала: -- Я не захочу, чтобы мой отецъ нарушилъ для меня договоръ, связывающій его честь.
   -- Вы доводите вѣрность слову до крайности.
   -- Это -- нашъ обычай. Милый другъ, мы -- французы. И я думаю, что наши французскіе обычаи не такъ дурны, потому что, еслибы мой отецъ не нарушилъ ихъ, принявъ васъ въ семью, какъ члена ея, и не оставилъ васъ одного со мною, то я не услышала бы того, что...
   -- Я оскорбилъ васъ?
   -- Не думайте этого. Я только хочу сказать, что мать не оставила бы меня одну.
   -- Вы хотѣли избѣжать этого разговора?
   -- Не осуждайте меня. У меня было предчувствіе. Вы были такъ блѣдны.
   -- Вы знали, что я любилъ васъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Да, потому что сегодня утромъ...
   -- Сегодня утромъ мнѣ показалось... и я жалѣла о томъ... что вы думаете играть мною; я слыхала, что это часто дѣлаютъ молодые люди.
   -- Играть, Рэне?
   -- Дк, вашимъ другомъ Рэне. Неужели это -- холмы могилы Петрарки? Они кажутся горами.
   Холмы были подернуты пурпуромъ подъ темной нависшей тучей, плывшей по золотому небу противъ солнца, и Нэвилю показалось, что могила на этихъ холмахъ была бы блаженнымъ концомъ, еслибы ему удалось однимъ дикимъ порывомъ перенести Рэне черезъ пропасть, открывавшуюся подъ нею. Для такихъ мыслей не было словъ; чувства его выдавалъ бившійся до послѣдней степени напряженія пульсъ.
   Она оставалась непоколебимой, броня ея была неуязвима. Онъ сказалъ въ отчаяніи:-- Понимаете ли вы то, на что вы дали свое согласіе?
   Она отвѣчала:-- Это -- мой долгъ.
   -- Вашъ долгъ! Это все равно, что взять чашку съ костями и бросить одинъ разъ на вѣрное раззореніе.
   -- Я должна вступиться за отца противъ васъ, другъ мой. Неужели вы не понимаете долга въ отношеніи родителей. Говорятъ, что въ Англіи сильно чувство долга.
   -- Да, чувство долга къ отечеству, долга исполнять клятвы, сдѣланныя по свободной волѣ; у насъ сердце свободно выбирать.
   -- Выбирать, когда оно ничего не знаетъ?
   -- Сердце? Спросите его. Нѣтъ голоса вѣрнѣе его голоса.
   -- Насъ не тому учатъ. Насъ учатъ, что сердце можетъ обманываться. Сердце бросаетъ чашку съ костями, а не благоразумные родители.
   -- Такъ вы потеряны для меня навсегда? сказалъ онъ.
   Они увидѣли приближавшуюся гондолу.
   -- Какъ быстро плыветъ она теперь; она тихо плыла, когда отъѣзжала туда, сказала Рэне.-- Вотъ я вижу папа: онъ полонъ энтузіазма. Поздравимъ его. Этотъ бульваръ не особенно красивъ. Холмы великолѣпны издали. Другъ мой, она понизила голосъ, когда гондола приблизилась: -- помните, мы говорили только объ обыденныхъ вещахъ.
   Нэвиль подалъ ей руку, чтобы свести ее въ гондолу. Она не поддержала приглашенія отца Нэвилю ѣхать съ ними и была благодарна за то, что онъ отказался. Она откинулась на подушки гондолы, оперлась подбородкомъ на руку и всѣ силы, какими только владѣла, употребила на то, чтобы казаться спокойною.
   Не ранѣе полуночи показался Роландъ на Піаццѣ. Въ этотъ періодъ общественнаго протеста гуляющихъ было немного и то были большею частью военные; Роландъ могъ громогласно высказывать свое разочарованіе. Онъ подошелъ къ Нэвилю съ самымъ азартнымъ видомъ; казалось, что дымившаяся во рту его сигара и кулаки, засунутые въ его объемистые карманы панталонъ, находились въ смертельной враждѣ. Приключеніе его кончилось не особенно блестящимъ образомъ. Онъ ожидалъ романа, а наткнулся на продажу; тщеславіе его было смертельно оскорблено. Чтобы утѣшить его, Нэвиль разсказалъ ему, что венеціанскія дамы, послѣ возстанія Венеціи 49 года, пройдя искусъ огня и голода, стали женщинами другого покроя, нежели женщины знаменитаго типа Бенцони.
   Нэвиль передалъ Роланду, что онъ говорилъ съ Рэне. Роландъ сочувствовалъ ему, но не могъ подать ему никакой надежды. Они ходили взадъ и впередъ по теплымъ бѣлымъ камнямъ площади. Нэвиль на все, что Роландъ говорилъ ему въ пользу подобныхъ браковъ по французскимъ понятіямъ и по понятіямъ аристократіи всѣхъ странъ, возражалъ одно: что же за необходимость приносить Рэне такъ рано въ жертву? Къ чему лишать ее весны жизни?
   -- Французскія дѣвушки, отвѣчалъ Роландъ, нѣсколько путаясь въ своихъ объясненіяхъ: -- не похожи на англичанокъ. Имъ нужна сильная рука, которая вылѣпила бы ихъ въ настоящую форму; не то онѣ совсѣмъ свихнутся. Отецъ, не хочетъ, чтобы у насъ жила для Рэне одна изъ тётокъ, мы и привезли Рэне сюда. Но, милый мой Нэвиль, я не принимаю никакого участія въ этомъ дѣлѣ. Я сдѣлалъ бы для васъ все, еслибы могъ. Что говоритъ Рэне?
   -- Она повинуется отцу.
   -- Видите! Наши дѣвушки -- пѣшки, пока не выйдутъ замужъ. Потомъ у нихъ явится жизни и характера иногда ужь черезъ-чуръ много.
   -- Она не похожа на нихъ, Роландъ, она не похожа ни на кого. Когда я въ первый разъ сказалъ ей, она не притворилась удивленной. Я никогда не видѣлъ такого благороднаго и искренняго характера. Она -- дитя по сердцу, но не по уму. Только подумать о томъ, что ее принесутъ въ жертву человѣку, который втрое старше ея!
   -- Она отличается отъ другихъ дѣвушекъ, Нэвиль, только по наружности. Что касается маркиза, то я бы желалъ, чтобы она вышла за человѣка помоложе. Да, я желалъ бы этого, другъ мой, и Роландъ стиснулъ руку Нэвилю:-- я желаю. Но я боюсь, безнадежно. Она не подала вамъ надежды?
   -- Ни однимъ знакомъ.
   -- Вы видите, другъ мой.
   -- Потому именно, отвѣчалъ Нэвиль съ покойнымъ фанатизмомъ страстной любви:-- я болѣе всего и надѣюсь; я не могу вѣрить, чтобы она, такая чистая, такая прекрасная, могла быть принесена въ жертву. Оставьте меня въ сторонѣ. Я -- ничто для нея. Я хочу только спасти ее.
   -- Теперь мы поплыли по потоку лицемѣрія, отвѣчалъ улыбаясь Роландъ:-- вы не на шутку влюблены, мой бѣдный другъ.
   И влюбленный, и другъ могли придти только къ одному заключенію: что въ такую божественную ночь невозможно спать. Круглая свѣтлая луна висѣла, какъ золотой шаръ, въ выси синяго неба, и отраженіе ея искрилось между Санъ-Джіорджіо и Доганой.
   Рэне видѣла ту же сцену изъ окна, какъ свѣтлый сонъ на яву. Она лежала, закинувъ руки за голову, глаза ея были широко открыты, черты лица неподвижны и суровы. Грудь ея поднималась и опускалась мѣрно, но тяжело. Волненіе до сихъ поръ неизвѣданной бурной ночи поднялось въ ней, и она лежала какъ тѣло, выброшенное на берегъ волнами. Она слышала голоса Нэвиля и брата, слышала шаги ихъ. Она видѣла длинную полосу луннаго свѣта, то искрившуюся мягкой рябью, то снова застывавшую въ темномъ зеркалѣ канала, мрачный Санъ-Джорджіо и колонны фасада Доганы. Спокойная красота ночи, составлявшая такой контрастъ съ ея душевною бурею, болѣзненно раздражала ее; дѣтскій миръ сердца исчезъ и она искала спасенія въ бурныхъ чувствахъ. Преобладающимъ чувствомъ ея былъ гнѣвъ, противъ всѣхъ и никого въ особенности; это было искусственно вызванное чувство; она сама смутно сознавала это и страдала отъ того. Она хотѣла излить его на Нэвиля, какъ главнаго врага, и сама стала жертвой. Слезы глубокой жалости къ нему приступили къ глазамъ ея и полились; она не хотѣла замѣтить ихъ и съ негодованіемъ смигнула, какъ будто что-нибудь постороннее затмило ей зрѣніе; но слезы текли. Она дала имъ волю, въ монастырской наивности воображая, что душа ея непричастна этимъ преступнымъ слезамъ. Нэвиль спасъ жизнь ея брата, помогалъ ея соотечественникамъ; онъ любилъ ее и былъ героемъ. Онъ не долженъ былъ признаваться ей въ любви; это было дурно; постыдно было съ его стороны, что онъ убѣждалъ ее противиться волѣ отцѣ. Но любовь героя къ ней могла быть ему оправданіемъ, о которомъ она до сихъ поръ не имѣла понятія; а если онъ заслуживаетъ оправданія, значитъ онъ такъ несчастенъ; онъ имѣетъ право на большее, чѣмъ слезы ея о немъ. Она плакала злобно. Горе, подавившее ея силы, подняло и понесло ее, какъ безжизненное тѣло, уносимое быстро катящимися колесами; но оно не могло сломить ея волю, или вѣрнѣе, ея покорность судьбѣ. Еслибы вы въ эту минуту взглянули на Рэне, вы приняли бы ее за мирно спавшую молодую дѣвушку. Закинутыя за голову руки были маской равнодушія. Все тѣло ея было вытянуто и неподвижно съ головы до ногъ, какъ будто она напряженно хотѣла поддержать въ себѣ страшное рѣшеніе ума. Рѣшеніе это, привитое воспитаніемъ, торжествовало и заставляло ее исполнять религіозный долгъ повиновенія отцу, на перекоръ склонности, побуждавшей ее нарушить свое слово; она съ ужасомъ, съ отвращеніемъ сознавала въ себѣ эту склонность. Она боялась нѣжнаго чувства. Она слышала голосъ Нэвиля вмѣстѣ съ голосомъ брата. Волненіе подавляло ее. Оно неожиданно нахлынуло на нее: такъ искра огня, змѣившаяся по сухимъ листьямъ, неожиданно охватываетъ дерево пламенемъ. Мысль о Нэвилѣ и сожалѣніе о немъ сдѣлали все.
   

VIII.
Ночь на Адріатикѣ.

   Влюбленные встрѣтились послѣ того, какъ Роландъ переговорилъ съ сестрой, не для того, чтобы вступиться за Нэвиля; но подъ вліяніемъ серьёзнаго разговора той ночи, онъ хотѣлъ узнать ея чувства. Роландъ вполнѣ признавалъ важность французскихъ обычаевъ и всю дерзость вмѣшательства чужестраннаго амура, но онъ любилъ и сестру, и друга, и благословилъ бы ихъ, если бы счастливое вмѣшательство судьбы, въ родѣ апоплексическаго удара, или другое какое ex machina, унесло маркиза. Быть можетъ, еслибы Рэне выказала къ этому браку то отвращеніе, о которомъ говорилъ Нэвиль, то Роландъ не ограничился бы улыбкой, но, въ качествѣ старшаго сына, переговорилъ бы почтительно съ отцомъ. Его мнѣніе было слѣдующее: молодыя незамужнія женщины неспособны понять страсть любви; онѣ -- еще неоперившіеся птенцы и не могутъ летать. Рэне подтвердила его мнѣніе. Подозрѣніе, что братъ говорилъ по просьбѣ Нэвиля, придало ей силу выказать равнодушное спокойствіе. Она остановила брата на первомъ словѣ.
   -- Развѣ можно говорить такія вещи, Роландъ, мнѣ? Моя рука обѣщана, вы знаете.
   Онъ пожалъ плечами, пробормоталъ слово сожалѣнія о Нэвилѣ и пошелъ передать ему, что все вышло такъ, какъ онъ предсказывалъ: Рэне была воплощенное повиновеніе, какъ и слѣдовало хорошо воспитанной дѣвушкѣ. Онъ убѣдительно совѣтовалъ другу своему отказаться отъ надежды; но характеръ Нэвиля былъ упоренъ, когда ему случалось забрать себѣ въ голову, что долгъ велитъ ему сдѣлать что-нибудь. Нэвиль отказался отъ всякой надежды или, вѣрнѣе, перерядилъ ее въ другой нарядъ, въ которомъ онъ самъ не узналъ ея. Онъ сказалъ Роланду: -- Вы должны предоставить мнѣ слѣдить за всѣмъ до конца. Если она поколеблется въ своемъ рѣшеніи, я долженъ быть возлѣ нея.
   Роландъ спросилъ у него, какая польза въ этомъ, если Рэне не питаетъ къ нему страсти, хотя и поклоняется ему и искренно привязана.
   Нэвиль со вздохомъ призналъ, что это такъ, и прибавилъ: -- Тѣмъ болѣе вы не должны препятствовать мнѣ остаться.
   Рэне встрѣтила Нэвиля съ самообладаніемъ свѣтской опытной женщины. Она шла къ обѣднѣ въ церковь св. Моисея и нарочно выставила передъ Нэвилемъ свою римско-католическую набожность, чтобы показать всю ширину пропасти между ними. Онъ предложилъ идти съ нею. Она промолчала на вопросъ, но послѣ, въ разговорѣ, сказала, что люди, которые ходятъ въ церковь, ради музыки или любопытства, играютъ роль варваровъ.
   -- Тогда я не пойду, сказалъ Нэвиль.
   -- Но я не считала васъ въ числѣ ихъ.
   -- Въ такомъ случаѣ я пойду, потому что желать быть съ вами не значитъ играть роль варвара.
   -- Нѣтъ, но это -- грѣхъ, отвѣчала Рэне.
   Она чувствовала, что разговоръ съ Нэвилемъ выдавалъ ее, а явно сознательное преслѣдованіе Нэвиля казалось ей доказательствомъ того, что онъ увѣренъ въ своей власти надъ нею; гордость ея была оскорблена, она хотѣла доказать ему противное и сама невольно готовила себѣ западни каждый разъ, когда открывала ротъ. Каждое слово ея болѣзненно раздражало ее, потому что наносило раны человѣку, который упорно преслѣдовалъ ее; она могла говорить безпощадныя слова, пока думала, что они терзали только ея сердце, но огорченіе Нэвиля смягчало ее, и тогда она, видя въ этомъ власть его надъ собой, сно, за нападала на него съ усиленной жестокостью, чтобы снова смягчиться. Это былъ заколдованный кругъ, и сознаніе безсилія своего вырваться изъ него глубоко унижало ее. Она сдѣлала попытку молчать. Но Нэвиль заговорилъ, и слова его были волшебной флейтой; она должна была говорить подъ звуки ея, какъ крестьянка, невольно плясавшая по волѣ заколдованнаго флейтиста; и она говорила, терзаемая мыслью, что все это походило на жалкое кокетство съ ея стороны. Нэвиль не думалъ объ этомъ, но на сцену появилась новая, чуткая наблюдательница, которая серьёзно предостерегала юношу. Пріѣхала Розамонда Келлингъ; она угадала все, прежде, чѣмъ Нэвилъ сказалъ ей слово, и убѣждала его, что молодая француженка -- кокетка, только кокетка сама того не сознающая, потому что она очень молода. Критикъ не договаривалъ своего мнѣнія, что такія безсознательныя, инстинктивныя кокетки, прикрывающія кокетство наивностью, опаснѣе опытныхъ кокетокъ, вооруженныхъ цѣлой батареей уловокъ кокетства. Розамонда раза два говорила съ Рэне, стараясь вызвать въ впечатлительной дѣвушкѣ отвѣтъ на чувства Нэвиля. Она приступила къ дѣлу съ прямотой островитянки Альбіона, вскрывающей тайны души ланцетомъ. Рэне не выказала ни малѣйшей боли при операціи, зато она сказала Нэвилю при Розамондѣ:
   -- Сильно-ли чувство чести въ Англіи?
   Нэвиль спросилъ о поводѣ къ этому вопросу:-- Такъ, отвѣчала она.
   Такая дерзость настроила Розамонду крайне враждебно, но она не сознала, что отчасти сама подала поводъ.
   Рэне сказала Розамондѣ:-- Онъ спасъ жизнь моего брата, и поводъ, заставившій ее сказать это, остался такъ же непонятенъ. Голосъ Рэне звучалъ самыми нѣжными нотами, и во взглядѣ было столько мольбы, непонятной для прямодушной англичанки, и столько очарованія, которое было такъ страшно ей ради Нэвиля. Но взглядъ этотъ остановился на ней, не на Нэвилѣ, и она подумала: "француженка хочетъ околдовать и меня".
   То былъ взглядъ женщины, молившей женщину о помощи; онъ говорилъ: "я сказала бы вамъ все, если бы была увѣрена, что вы не выдадите меня". Но взглядъ этотъ не могъ быть понятъ независимой англичанкой. "Она -- француженка во всемъ", думала Розамонда, и въ этомъ словѣ заключались цѣлые томы критики дочери Альбіона.
   -- Вы не знаете ее, мистрисъ Кёллингъ, говорилъ Нэвиль. Вы считаете ее гораздо старше; я сдѣлалъ туже ошибку. Она -- дитя.
   -- Змѣя, вылупившаяся изъ яйца -- все же змѣя, Нэвиль. Простите меня. Но ваше дѣло безнадежно.
   -- Никакое дѣло не безнадежно, пока человѣкъ самъ не признаетъ его безнадежнымъ. Я остаюсь.
   -- Но, Нэвиль, вы не спросили совѣта дяди.
   -- Пусть онъ увидитъ ее! Пусть онъ увидитъ ее!
   Розамонда замолчала изъ состраданія къ нему. Дядя скоро хотѣлъ вызвать его въ Англію: общество ждало возвращенія его, чтобы носить его на рукахъ, какъ героя; а онъ оставался здѣсь, прикованный одной изъ своихъ проклятыхъ фантазій о долгѣ, которыми отводилъ себѣ глаза, прикованный чарами молодой красавицы-француженки, которую ничто не могло оправдать въ томъ, что она не гнала его рѣшительно прочь, если хоть сколько нибудь дорожила его счастіемъ. Карьера его, которая обѣщала быть столь блестящей, рисковала быть испорченной въ самомъ началѣ. Розамонда съ ненавистью думала о Рэне, какъ о колдуньѣ, вырывшей яму на пути героя ея, сбросившей его съ лошади и заковавшей въ цѣпи.
   Ожидали скораго пріѣзда маркиза. Рэне рано по утру послала записку мистрисъ Кёллингъ, и, когда она потомъ пришла къ своей не пріятельницѣ, все въ ней говорило: у насъ только одинъ день всего. Она просила мистрисъ Кёллингъ принять участіе въ прогулкѣ по морю. Роландъ нанялъ большую рыбачью лодку изъ Кіоджіи, чтобы прокатиться ночью по заливу и, вернувшись на разсвѣтѣ, увидѣть Венецію, поднимающуюся изъ моря при восходѣ солнца. Отецъ отказался, monsieur Нэвиль поѣдетъ и въ такомъ случаѣ?.. Умоляющій взглядъ договорилъ остальное. Рэне не могла ѣхать безъ Розамонды. Эта рѣдкая дочь Альбіона не любила мелкой мести и согласилась.
   -- Если вы можете вынести качку для самаго живописнаго вида въ мірѣ, умоляла Рэне.
   -- Я знаю его хорошо, отвѣчала Розамонда.
   Рэне подняла брови. Она чутко угадала печаль за этими простыми словами. Видъ Венеціи былъ связанъ въ воспоминаніяхъ женщины съ храбрымъ офицеромъ, убитымъ въ сраженіи.
   -- Если вы такъ хорошо знаете его, madame, то я не...
   -- Нѣтъ, всегда стоитъ видѣть Венецію, отвѣчала мистрисъ Кёллингъ:-- и я охотно ѣду съ вами, mademoiselle.
   -- Но это -- только прихоть моя. Я могу остаться.
   -- Къ чему же лишать себя дня удовольствія?
   -- Скажите: моего послѣдняго дня свободы.
   Рэне поцѣловала ей руку. "Она страшно очаровательна" подумала Розамонда, а Рэне въ нерѣшимости спрашивала себя, поможетъ ли ей эта женщина, столь безгранично преданная Нэвилю, если она скажетъ ей все.
   Роландъ и Нэвиль пришли въ эту минуту съ лодки, на которой они оставили плотниковъ и обойщиковъ, и случай объясненія между обѣими женщинами былъ потерянъ.
   Молодые люди походили на рокочущія волны океана, до того шумно они говорили о лодкѣ, объ очисткѣ и отдѣлкѣ ея и предстоявшемъ удовольствіи, о необходимыхъ запасахъ и о томъ, какъ сдѣлать лодку достойной ея прекраснаго груза. Нэвиль удивился, узнавъ, что мистрисъ Кёллингъ ѣдетъ, и спросилъ ее, неужели она въ самомъ дѣлѣ хочетъ ѣхать?
   -- Да, въ самомъ дѣлѣ, отвѣчала Розамонда.
   -- Безъ сомнѣнія, вскричалъ Роландъ:-- теперь, ma petite Renée, вамъ нечего бояться пускаться въ море. У васъ прекрасный chaperon, и madame угоститъ насъ чаемъ на лодкѣ. Всѣ мелочи жизни на лодкѣ, и мое чутье моряка чуетъ при закатѣ вѣтеръ, который вынесетъ насъ изъ Ламакка.
   Графъ Круанэль выслушалъ разсказъ о приготовленіяхъ съ своимъ обычнымъ разсѣяннымъ и вѣжливымъ видомъ, сказалъ Нэвилю, что онъ довѣряетъ ему семью, какъ моряку, и съ жаромъ поблагодарилъ мистрисъ Кёллингъ за безпримѣрное великодушіе, съ какимъ она соглашалась быть санкціей этихъ сумасбродовъ.
   День прошелъ оживленно. Но къ вечеру грянулъ громовой ударъ: когда за часъ до заката дамы были на лодкѣ, и затаивъ критическія улыбки, благодарили за комфортъ, приготовленный для нихъ, лакей графа прибѣжалъ сказать, что маркизъ де-Руальу пріѣхалъ. Рэне гордо взглянула на брата, который насмѣшливо пожималъ плечами, говоря:
   -- Замѣтьте, сестра Рэне, что такой пріѣздъ за день до объявленнаго срока доказываетъ увѣренность въ радостной встрѣчѣ. Но и то правда, что маркизъ долженъ дорожить каждымъ часомъ жизни. Ихъ у него не много осталось.
   -- Мы уѣхали, мы -- въ открытомъ морѣ, Франсуа. Какъ можемъ мы вернуться? сказала Рэне.
   -- Вы слышите, Франсуа, мы -- въ открытомъ морѣ, повторилъ Роландъ.
   -- Monsieur уже отрѣзалъ всякое сообщеніе съ землей, сказалъ Франсуа, кланяясь съ пристани, въ то время какъ Нэвиль спѣшилъ приводить эти слова въ дѣйствіе.
   Но имъ пришлось ждать отлива и вѣтра и медленно выбираться, отпихиваясь крючьями, по грязнымъ каналамъ, пока они не увидѣли наконецъ край свода; а солнце спускалось, какъ золотая пелена алтаря надъ грязью береговъ, обнаженной отливомъ, и вилось, какъ золотыя кисти, по ряби теченія. Они могли только отпихиваться на право и на лѣво, посреди залповъ ругательствъ венеціанскихъ, кіоджіанскихъ и далматскихъ рыбаковъ, равныхъ по силѣ всѣмъ ругательствамъ въ мірѣ. Австрійскій часовой пассивно взглянулъ на нихъ, когда они миновали его; полицейскій инспекторъ подозрительно. Оба исполняли привычное дѣло. Къ счастью, зажигательный смыслъ залповъ ругательствъ былъ непонятенъ дамамъ; усилія Нэвиля заставить молчать свою команду представляли самый забавный контрастъ съ флегмой Роланда, которую французъ принимаетъ самымъ философскимъ образомъ, когда его языкъ связанъ. Во время этого гвалта Рэне увидѣла отца, махавшаго имъ съ берега. Она сдѣлала знакъ, что не въ ея власти было повиноваться ему; судно выходило въ море. Но графъ топнулъ ногой и повелительно кивнулъ имъ раза два. Тогда Роландъ повторилъ знакъ Рэне и закричалъ:-- Ради самаго неба, не присоединяйте свой голосъ къ вавилонскому столпотворенію. Мы и то готовы лопнуть. Однако, яростное столпотвореніе вавилонское нѣсколько утихло, но не могло смолкнуть совсѣмъ, потому что лодка, пробираясь между судами, лавировала очень безпорядочно, избѣгая упорно приблизиться къ берегу, гдѣ стоялъ графъ. Полицейскій инспекторъ замѣтилъ это графу.
   Рэне привстала, склонивъ голову въ отвѣтъ на поклонъ маркиза де Руальу, и Нэвиль увидѣлъ своего соперника.
   -- М. le marquis! Въ виду того, что не можетъ быть и вопроса о томъ, чтобы намъ пробраться къ вамъ, не можете-ли вы пробраться къ намъ?-- крикнулъ Роландъ.
   Маркизъ выразилъ свою готовность и крикомъ, и движеніемъ всѣхъ членовъ своихъ.
   -- Мы привеземъ васъ здраваго и невредимаго завтра съ полночнымъ приливомъ, я ручаюсь вамъ.
   Маркизъ выставилъ ногу впередъ и отдернулъ ее. Вѣрно ли онъ слышалъ? Они пробудутъ цѣлую ночь на морѣ? Графъ уныло повѣрилъ ему свое безсиліе удержать ихъ. Молодыя отчаянныя головы были готовы на все. Онъ говорилъ имъ голосомъ власти -- его осмѣяли. Что же касается Рэне, то съ нею дама англичанка.
   -- Дама англичанка -- такая же сумасшедшая, какъ и всѣ, сказалъ маркизъ.
   -- Всѣ англичане -- сумасшедшіе, подтвердилъ графъ:-- но женщины ихъ строги на счетъ приличія.
   -- Очень возможно, мой милый графъ, по на рыбачьей лодкѣ немного мѣста для приличій.
   -- Вы правы, мой милый маркизъ.
   -- И вы допустили это?
   -- Я не могъ удержать ихъ. Посмотрите на нихъ. Они сказали мнѣ, что оснастили лодку, какъ яхту.
   -- А этотъ молодой человѣкъ?
   -- Это -- monsieur Бошанъ, о которомъ я вамъ говорилъ, онъ -- цвѣтъ своей страны, свѣжій, живой, оригинальный юноша. Онъ умѣетъ разговаривать. Онъ вамъ понравится.
   -- Я надѣюсь, отвѣчалъ маркизъ и засмѣялся печальнымъ смѣхомъ: -- Мнѣ кажется, что когда спѣшишь, то отдаляешься только отъ цѣли.
   -- О, милый мой маркизъ! Вы выказали любезность; вы, какъ весна, принесли вѣтвь сирени, когда еще воютъ зимніе вѣтры. Если васъ не ожидали сегодня, то ваша поспѣшность будетъ вполнѣ оцѣнена, вы должны быть въ томъ увѣрены.
   Роландъ, къ счастію, не могъ слышать этого сравненія маркиза съ весной. Онъ сказалъ: -- Я удивляюсь, о чемъ это могутъ тамъ бесѣдовать старые джентльмены. А Нэвиль въ это время терзалъ себя при мысли, что одному изъ этихъ стариковъ предстояло быть мужемъ Рэне, сидѣвшей теперь безъ словъ.
   Маркизъ былъ одѣтъ въ бѣлую шелковую пару; красный галстухъ выставлялъ красоту его черной бороды; когда онъ поднялъ широкополую соломенную шляпу, засвѣтилась огромная лысина. Движенія его были изящны: онъ смотрѣлъ джентльменомъ, хотя и ультра-галльскимъ, то-есть, слишкомъ уже галантерейно отдѣланнымъ и потому отзывавшимся чѣмъ-то лакейскимъ. У него была привычка раскачиваться на бедрахъ, чтобы показать еще молодую силу и гибкость стана; выраженіе лица его и положеніе тѣла наводили на мысль, что онъ готовится сказать ораторскую рѣчь. Издали его лысина и выдающійся носъ не казались привлекательными чертами; а стараніе его молодиться, живыя и быстрыя киванья головой, маханье руками и подергиванье всѣмъ тѣломъ могли унылому сопернику внушить мысль о сходствѣ его съ людоѣдомъ, лѣзшимъ вонъ изъ кожи, чтобы съиграть роль Адониса. Впрочемъ, должно отдать ему справедливость, онъ перенесъ свое обманутое ожиданіе какъ нельзя лучше, что было тѣмъ похвальнѣе, что его положеніе было на волосъ отъ смѣшнаго; онъ спѣшилъ, сломя голову, забывая сонъ, жаръ, пыль, грязь, пищу, и увы! очаровательный предметъ такого пылкаго стремленія добровольно ускользалъ отъ него, его сумасшедшая поѣздка оказывалась напрасной. Когда онъ стоялъ на берегу, изящнымъ движеніемъ отказываясь принять участіе въ такой сумасшедшей поѣздкѣ, и, скрѣпя сердце, желалъ имъ счастливаго пути поцѣлуемъ кончиковъ пальцевъ, Рэне подняла на него глаза, но тотчасъ же отвела ихъ. Она почувствовала къ нему невольную жалость, но то была холодная женская жалость, болѣе близкая къ презрѣнію, нежели къ нѣжности. Она сидѣла неподвижно, спокойная по наружности, пугаясь самой себя; страннымъ казалось ей быть унесенной своимъ поклонникомъ-морякомъ въ глазахъ нареченнаго жениха. Она смутно чувствовала, какъ изъ потаенной глубины сердца ея, до того времени неизвѣстной ей, на нее хлынулъ потокъ бурныхъ чувствъ, которыя не были здоровыми чувствами; маркизъ былъ здѣсь, онъ могъ защищать свою собственность, и она перестала осуждать Нэвиля. Вся нѣжная жалость женскаго сердца была на его сторонѣ. Онъ самъ изумился внезапной перемѣнѣ, произошедшей въ ней. Нѣжность дышала въ ея голосѣ, взглядѣ, движеніяхъ, въ прикосновеніи ея руки, когда она подала ему руку, чтобы онъ свелъ ее на корму лодки посмотрѣть на отдалявшуюся Венецію; и нѣжность эта,какъ молнія, пробѣжала по жиламъ молодого человѣка. Рэне оперлась рядомъ съ нимъ на бортъ лодки и ихъ не раздѣляла даже развѣвавшаяся ленточка ея наряда. Какъ и Нэвиль, она не слыхала словъ брата, на минуту подошедшаго съ какимъ-то вопросомъ, и вмѣстѣ съ Нэвилемъ она сказала Венеціи прощай, когда блѣдно красный отблескъ на дворцѣ дожей казался вторымъ закатомъ солнца, угасавшимъ къ сѣверо-западу отъ облитыхъ багрово золотымъ сіяніемъ холмовъ. Венеція погружалась все ниже и ниже въ волны, погрузилась по поясъ, и, наконецъ, стала тонкой линіей въ прозрачномъ воздухѣ. Линія разорвалась, разсыпалась мелкими точками, между которыми мѣстами поднимались столбы на опаловомъ небѣ. Наконецъ, и поднимавшіеся за нею холмы утонули въ морѣ.
   Рэне взглянула на паруса и потомъ на море, ища погрузившійся въ волны городъ.
   -- Онъ исчезъ, сказала она, какъ будто видѣла чудо и потомъ быстро прибавила:-- намъ осталась одна ночь.
   Она проговорила это, какъ полувопросъ, полумольбу, это было скорѣе дыханіе, а не слова. Страшная тяжесть, казалось, упала съ ея груди. Прощанье съ Венеціей было обѣтомъ свободы для нея; но Венеція, скрытая волнами, напоминала ей о возвращеніи къ тяжелымъ цѣпямъ.
   Они стали смотрѣть впередъ на темный заливъ. Ночь засвѣтилась звѣздами; тихо колебавшаяся Адріатика не всплескивала пѣнистыхъ брызговъ.
   -- Одна ночь? сказалъ Нэвиль: -- одна? зачѣмъ же только одна?
   Рэне задрожала.-- О, не говорите!
   -- Тогда дайте мнѣ вашу руку.
   -- Вотъ она, другъ мой.
   Онъ пожалъ ея руку, которая дрожала, какъ натянутая струнѣ Она подала ее, какъ будто онъ имѣлъ на нее право. Но онъ чувствовалъ, что рука эта была дана ему только на дружеское пожатіе, она дала ее такъ свободно и естественно; въ этомъ не могло быть скрыто другого значенія.
   Въ полночь, лежа на палубѣ, завернутый въ плащъ, на сверткѣ веревокъ вмѣсто изголовья, подальше отъ шутившаго надъ нимъ Роланда, Нэвиль вспомнилъ о той минутѣ, когда пульсъ Рэне бился рядомъ съ его пульсомъ, и воспоминаніе это уносило его бурной волной. Сіяющая звѣздами ночь была Рэне. Половина сердца его была съ ней, другая половина мучительно неслась на встрѣчу утра, которое увидитъ смертный грѣхъ ея замужества, и онъ повторялъ клятву спасти ее, ради рыцарской безкорыстной преданности, какъ онъ былъ убѣжденъ. Онъ закрылъ глаза. Она лежала въ каютѣ, не смывая глазъ. Сердце ея билось страхомъ; ей казалось, что она потеряна въ пустынѣ; она не знала сна, не видѣла ни въ небѣ, ни въ волнахъ тѣхъ символовъ, которые видѣлъ Нэвиль; ее наполняло безконечное чувство, ей казалось, что нечеловѣческая сила уносила ее неизвѣстно куда.
   

IX.
Утро на морѣ въ виду Альповъ.

   Вѣтеръ дулъ ровно и надувалъ паруса; судно тихо скользило по морю. Ночной воздухъ былъ тепелъ и не навѣвалъ сырости на палубу. Нэвиль дремалъ тревожно съ часъ. Его пробудилъ свѣтъ, ударившій ему въ глаза; онъ вскочилъ и увидѣлъ вершины сѣрыхъ и красныхъ скалъ, а за ними туманныя бѣлыя выси въ глубинѣ залива; восходящее солнце обдавало ихъ огнемъ. Одна за другой выступали онѣ въ багровомъ пламени, и, наконецъ, огненный жаръ показался изъ-за нихъ. Тѣни снѣжныхъ нолей принимали пурпуровый отблескъ, переходившій ниже въ розовые оттѣнки отъ яркихъ до блѣдныхъ, и, наконецъ, въ ослѣпительно-серебристый блескъ. Казалось въ цѣломъ мірѣ только это мѣсто было достойно быть престоломъ боговъ. Вѣнецъ горъ, то спускавшихся безконечными рядами отвѣсныхъ обрывовъ, то волнистыми скалами, облитыми нѣжнымъ сіяніемъ, повисъ надъ заливомъ. Эти горы -- величественныя Альпы, а подъ ними волнуется море. Это -- отрядъ гигантовъ, стерегущій море справа и слѣва.
   У Нэвиля захватило духъ отъ восторга и, когда онъ перевелъ его долгимъ вздохомъ, то сердце его потребовало сочувствія Рэне его восторгамъ. Занавѣска каюты раздвинулась, и Рэне выглянула оттуда, привѣтствуя его улыбкой. Адріатика была еще темна. Альпы захватили все сіяющее небо. Горы полумѣсяцемъ и пропасти, розовые холмы, бѣлые уступы, сіяющія золотомъ окраины, снѣжные куполы и мрачные пики отъ Фріуля до Тироля были залиты ослѣпительными огнями, волшебными для пораженной изумленіемъ четы зрителей. Яркія краски лежали сплошной массой на переднихъ рядахъ горъ; онѣ блѣднѣли на дальнихъ и тускнѣли на склонахъ, какъ крылья опускающейся на землю птицы, но и на склонахъ горъ отливы другихъ красокъ оттѣняли причудливыя формы до дальняго гаризонта, гдѣ поднимались новыя вершины, освѣщенныя причудливымъ слабымъ блескомъ, и тянулись вдаль волнистыми линіями облаковъ, какъ крылья, несущіяся въ безконечномъ пространствѣ.
   Это утро не казалось утромъ для влюбленныхъ. Ночь сорвала свой покровъ съ одной части неба и открыла имъ въ ней видѣніе утра. Темная -- слегка колебавшаяся масса воды'разстилалась, какъ громадное черное зеркало, подъ сіявшими рядами горъ; можно было подумать, что горы эти и небо надъ ними -- свѣтлое видѣніе, которое сейчасъ исчезнетъ, и тьма, слившись, поглотитъ его, какъ она поглощаетъ живописный видъ, мгновенно освѣщенный молніей. Пылающія Альпы поднимались надъ пылающими Альпами, а вокругъ нихъ лежалъ тусклый разсвѣтъ. Молодые люди смотрѣли въ упоеніи. Первое чувство захватывающаго духъ восторга прошло; имъ казалось, что они сами неслись къ свѣтлому видѣнію.
   Рэне тихо приблизилась къ Нэвилю. Страное мистическое чувство потрясло ее, и въ немъ слышался голосъ природы. Она была теперь во власти Нэвиля, и, еслибы онъ сказалъ ей въ эту минуту: "туда, въ другой край, далеко отъ Венеціи!" она склонила бы голову и пошла за нимъ.
   Черезъ минуту она просила его разбудить Роланда и Розамонду, чтобъ и они видѣли великолѣпную картину разсвѣта. Но Роландъ спалъ такъ сладко, завернувшись въ военный плащъ, что Нэвилю было жаль разбудить его, а Розамонда Кёллингъ разсталась въ послѣдній разъ съ своимъ мужемъ на этихъ волнахъ.
   -- Ахъ, быть несчастной здѣсь! вздохнула Рэне:-- я подумала это, когда просила ее ѣхать съ нами.
   Рэне дрожала, и въ словахъ ея слышалась любовь къ Нэвилю. Онъ понялъ это и, судя о ней по себѣ, не сталъ настаивать въ эту минуту; онъ счелъ бы низостью подозрѣвать ее въ томъ, что она, любя одного человѣка, можетъ отдать руку другому. Но это была минута кризиса, и онъ потерялъ ее. Рэне была въ его рукахъ. Слово страстной мольбы -- и она взглянула бы на свое положеніе его глазами и съ ужасомъ вырвалась бы изъ него. Онъ сдѣлалъ непоправимую ошибку, счелъ ее женщиной, равной ему но страсти и мужеству, а не дѣвочкой -- воскомъ, который слѣдовало лѣпить подъ мгновеннымъ огнемъ чувства, въ ту форму, какую онъ желалъ придать ей.
   Позже поутру, когда она стала холоднѣе и онъ началъ убѣждать ее, она призвала на помощь всѣ силы, чтобы бороться съ нимъ. Борьба была тяжела. Носъ лодки теперь повернули къ Венеціи, и они снова вошли въ ряды кіоджскихъ рыбацкихъ лодокъ и ждали каждую минуту, какъ поднимутся холмы за Венеціей, сигналомъ скораго появленія ея изъ волнъ. Рэне ждала въ томительной мукѣ. Венеція казалась ей ключомъ къ тѣсной душной темницѣ, послѣ блестящаго безграничнаго пространства, гдѣ она носилась, и она задыхалась при одной мысли о ней. Она знала, что еще минута -- и Венеція встанетъ передъ глазами ея, и лобъ ея морщился, взглядъ ея становился все мрачнѣе. Онъ говорилъ о красотѣ картины; она капризно начала критиковать Венецію. Онъ не отвѣчалъ ей и, помолчавъ, сказалъ ей шопотомъ:
   -- Въ эту ночь вы сказали мнѣ: намъ всего осталась одна ночь. Мы еще разъ проѣдемся по морю передъ отъѣздомъ изъ Венеціи.
   -- Одна ночь, скоро одинъ часъ! потомъ одна минута! а тамъ все кончено! шептала Рэне.
   Отчаяніе, звучавшее въ ея голосѣ, испугало его,-- Вы забыли, что дали мнѣ руку.
   -- Я дала руку другу.
   -- Вы дали ее мнѣ навсегда.
   -- Я не смѣла сдѣлать это: она не принадлежитъ мнѣ.
   -- Она -- моя, отвѣчалъ Нэвиль.
   Рэне указала на точки и разорванныя линіи, сливавшіяся вмѣстѣ на горизонтѣ, и на поднимавшіяся изъ волнъ колонны, какъ черный призракъ надъ свѣтлымъ моремъ.
   -- Моя и тамъ, какъ и здѣсь, повторилъ Нэвиль и жаднымъ огненнымъ взглядомъ искалъ въ глазахъ ея отвѣта: -- Рэне, вы не можете нарушить слово, рука ваша была въ моей.
   -- Вы напоминаете мнѣ, какимъ слабымъ созданіемъ я была.
   -- Теперь вы -- одно со мной, вы -- лучшая часть меня. Признайтесь, что вы были бы счастливы, если мы никогда не пристали бы къ тому берегу, и Венеція навсегда осталась бы для насъ скрытой волнами.
   Она не могла не сказать, что была бы счаслива тогда.
   -- Въ такомъ случаѣ Рэне, какъ только мы пристанемъ къ тому берегу, ступайте прямо къ отцу, говорилъ Бьючэмпъ, для котораго такой шагъ былъ логическимъ послѣдствіемъ признанія.
   -- О, вы мучаете меня, вскричала Рэне, и тяжелыя капли слезъ задрожали на рѣсницахъ.-- Я не могу сдѣлать это. Подумайте, чего вы отъ меня требуете! Вы, другъ мой, должны помочь мнѣ. Я ни разу не нарушила воли отца дѣломъ, и онъ исполнялъ всѣ мои желанія, потому что считаетъ меня покорной дочерью. Это для меня -- источникъ самоуваженія. Другъ мой можетъ быть навсегда только моимъ другомъ.
   -- Да, пока не слишкомъ поздно, отвѣчалъ Нэвиль.
   Черты лица его застыли подъ вліяніемъ внезапной рѣшимости. Она замѣтила это. Онъ подозвалъ капитана судна, отдалъ ему приказаніе въ нѣсколькихъ словахъ, понятныхъ только для дюжаго моряка, и потомъ подошелъ къ Роланду, который курилъ сигару послѣ завтрака, возлѣ снисходительной Розамонды.
   -- Вы удостоили замѣтить насъ, синьоръ, сказалъ Роландъ.-- Судно дѣлаетъ какой-то манёвръ.
   -- Мы рѣшили не приставать къ берегу Венеціи, отвѣчалъ Бьючэмпъ.-- Слушайте, Роландъ, и тонъ его остановилъ взрывъ смѣха Роланда:-- я думаю плыть въ Тріестъ. Я хочу поговорить съ вами обоими. Рэне несчастна. Она не должна вернуться въ Венецію.
   Роландъ вскочилъ, вытаращилъ глаза на Нэвиля и пошелъ къ Рэне.
   -- Нэвиль, сказала Розамонда Кёллингъ:-- знаете ли вы, что вы дѣлаете?
   -- Совершенно, отвѣчалъ онъ: -- ступайте къ ней. Она -- дитя, и я долженъ думать и дѣйствовать за нее.
   Роландъ встрѣтилъ ихъ на половинѣ палубы.
   -- Мой милый Нэвиль, вы бредите. Рэне отказывается.
   -- Я знаю что дѣлаю, Роландъ. Я рѣшился отвратить страшное несчастіе. Я вижу его такъ же ясно, какъ эти Альпы. Есть только одинъ путь къ спасенію, и я выбралъ его.
   -- Выбралъ? Другъ мой? Но позвольте мнѣ напомнить вамъ, что есть другія лица, совѣта которыхъ вы должны спросить. И Рэне сама...
   -- Она -- дитя. Она любитъ меня, и я говорю за нее.
   -- Она такъ и сказала вамъ.
   -- Она болѣе, нежели сказала это.
   -- Нэвиль, вы просто сшибли меня съ ногъ. Или вы совсѣмъ сошли съума, что кажется мнѣ наиболѣе правдоподобнымъ, или мы всѣ въ кошмарѣ. Неужели вы думаете, что я позволю увезти мою сестру чортъ знаетъ куда, когда отецъ ждетъ ее, и она должна исполнить обязательство, скрѣпленное его честнымъ словомъ?
   Бьючэмпъ отвѣчалъ просто: -- Пойдемте къ ней.
   

X.
Странное совѣщаніе.

   Всѣ четверо сидѣли на кормѣ въ тѣни, брошенной рулевымъ, который видѣлъ въ нихъ только путешественниковъ, обсуждавшихъ вопросъ о томъ, пробыть ли имъ нѣсколько лишнихъ часовъ на соленой водѣ. "Буры не будетъ", вставлялъ онъ каждый разъ, когда разговоръ затихалъ, свое увѣреніе, что несносный вѣтеръ Адріатики не разстроитъ ихъ плановъ.
   Это было необычайное засѣданіе, но ни одинъ изъ членовъ его не подумалъ этого, когда Нэвиль созвалъ ихъ. Онъ заставилъ всѣхъ и даже Рэне -- а съ какою радостью она улетѣла бы далеко прочь, еслибы у ней были крылья,-- почувствовать, что вопросъ этотъ для него вопросъ жизни и смерти, и согласиться обсуждать обыденнымъ языкомъ торговыхъ сдѣлокъ самыя сокровенныя чувства и его, и ея. Всепоглощающая страсть сильной натуры можетъ сдѣлать это. Она опрокидываетъ ладью, въ которой мы носимся по морю, и намъ приходится плыть по глубокимъ водамъ, выбиваясь на верхъ на сколько позволяютъ наши силы, и не размышляя о такомъ нарушеніи всѣхъ нашихъ привычекъ. Для людей, не находившихся подъ такимъ вліяніемъ, положеніе нашихъ членовъ совѣта покажется невозможнымъ. Начались пренія. Бьючэмпъ открылъ все въ немногихъ фразахъ, и когда пришла очередь Рэне говорить, она отказалась съ явнымъ страданіемъ; тогда онъ говорилъ за нее и никто не слышалъ отъ нея ни слова опроверженія. Она готова была желать, чтобы неукротимый юноша успѣлъ въ своемъ намѣреніи, еслибы только она могла проспать въ продолженіи всей бури, которую онъ поднималъ.
   Роландъ обратился къ ней:-- Вы, моя сестра, вы согласны на эту дикую выходку, которая разобьетъ сердце нашего отца? Онъ совершенно забылъ все, что зналъ о ея характерѣ, до того засорилъ ему глаза пепелъ отчаянія, которымъ Нэвиль посыпалъ главу Рэне. Она покачала головой. Она не давала своего согласія.
   -- Человѣкъ, котораго она любитъ -- ея голосъ и ея воля, сказалъ Бьючэмпъ:-- она дала мнѣ руку, и я веду ее.
   Роландъ спросилъ ее. Она не могла отрицать, что дала ему руку и теперь, въ смятеніи, думала, что дала ее, отдаваясь ему на всю жизнь. Въ борьбѣ чувствъ, кружившей ей голову, всплывало отрадное чувство, что она отдалась ему, и она съ наслажденіемъ укрывалась за это чувство, какъ улитка за раковину.
   -- Рэне! вскричалъ Роландъ.
   -- Братъ! отозвалась она.
   -- Вы понимаете, что я не могу допустить, чтобы васъ увезли.
   -- Нѣтъ, не позволяйте.
   Но лодка быстро неслась вдаль отъ Венеціи, и Рэне готова была упасть къ ногамъ брата и цѣловать ихъ, умоляя не отмѣнять приказанія капитану.
   -- Я отвѣчаю за васъ, сестра.
   -- Да.
   -- Теперь Нэвиль, вы имѣете дѣло со мной.
   Вызовъ Нэвилю былъ излишенъ. Онъ уже стоялъ противъ Роланда. Онъ показался Розамондѣ вдвое старше; противъ Роланда стоялъ не юноша, но человѣкъ извѣдавшій опытъ жизни, съ зрѣлой рѣчью пожившаго человѣка и, въ то же время, краснорѣчивой, согрѣтой пыломъ страсти и юности. Но все краснорѣчіе его было сумасбродствомъ безумія для Роланда. Страшное провидѣніе настоящаго и будущаго, которое съ такой увѣренностью слышалось въ этой рѣчи и доказывало разумность и справедливость такого отчаяннаго шага, раздражило его друга.
   Доказательства Нэвиля выходили за границы логики Роланда. Онъ едва могъ высидѣть до конца на своемъ мѣстѣ и все время щипалъ усы. Но сестра его слушала. Сумасшедшій англичанинъ совершилъ чудо, заставивъ ее выслушать все до конца и, повидимому, согласиться.
   Роландъ презрительно разсмѣялся.-- Почему -- Тріестъ? Я спрашиваю, почему именно Тріестъ? Вы не можете найти по первому требованію католическаго священника, который согласился бы повѣнчать васъ безъ позволенія отца.
   -- Мы оставимъ Рэне въ Тріестѣ на попеченіе мистрисъ Кёллингъ, сказалъ Бьючэмпъ:-- а сами возвратимся въ Венецію, и я войду въ переговоры съ вашимъ отцомъ. Этотъ планъ избавитъ Рэне отъ всѣхъ непріятностей.
   -- Мнѣ кажется, что, если она приметъ какое бы то ни было рѣшеніе, то она должна нести послѣдствія его.
   -- Она и сдѣлаетъ это. У нея хватитъ на это мужества. Но она -- молодая дѣвушка. Она должна въ одинъ день выдержать борьбу за цѣлую жизнь; я люблю ее, и она предоставляетъ это мнѣ.
   -- Неужели моя сестра такъ малодушна?-- сказалъ Роландъ. Рэне могла только вымолвить имя брата.
   -- Это не можетъ быть, никогда, мой милый Нэвиль, ласково старался Роландъ убѣдить своего неукротимаго друга:-- я отвѣчаю за нее. Вы сами виноваты: еслибы вы не спасли мнѣ жизнь, то я не сталъ бы теперь вамъ на дорогѣ. Но я здѣсь и не могу допустить даже говорить о вашемъ предложеніи. Дѣлайте оба, что хотите, когда вы ступите на берегъ Венеціи.
   -- Если она вернется туда -- она погибла, сказалъ Бьючэмпъ и старался поколебать Роланда во имя любви его къ сестрѣ и дружбы къ нему.
   Роландъ остался непоколебимъ. Увидя это, Рэне сказала:
   -- Братъ, скорѣе назадъ въ Венецію, братъ! и потомъ даже вздохнула вздохомъ облегченія при мысли, что избавится отъ этого юноши-урагана, который уносилъ ее вихремъ страсти и наполнялъ все существо ея какимъ-то горячешнымъ бредомъ.
   -- Мы сейчасъ были въ виду города! вскричалъ Роландъ, всматриваясь вдаль и нахмурясь:-- что это значитъ?
   Бьючэмпъ хладнокровно отвѣчалъ ему: -- Судно подъ моей командой.
   -- Сумасшествуйте, какъ хотите, на словахъ, но не на дѣлѣ, сказалъ Роландъ.-- Поворачивайте судно. Сто дьяволовъ! Вы съ ума сошли!
   Къ несказанному изумленію его, Нэвиль на отрѣзъ отказалъ перемѣнить курсъ судна.
   -- Вы слышали, что сказала сестра? спросилъ Роландъ.
   -- Вы запугали ее, отвѣчалъ Нэвиль.
   -- Вы слышали, что она хочетъ вернуться въ Венецію, говорю я вамъ?
   -- Она не можетъ имѣть другой воли, кромѣ моей.
   Раздалась команда Роланда экипажу, и, въ то же время, Бьючэмпъ рукой указывалъ ему направленіе лодки.
   -- Вы хотите сдѣлать шутку страшной?-- сказалъ Роландъ.
   -- Я дѣлаю то, что я сознаю своимъ долгомъ, отвѣчалъ Нэвиль.
   -- Вы хотите ссоры при этихъ людяхъ?
   -- Никакой ссоры быть не можетъ; они повинуются мнѣ.
   Роландъ въ ярости замигалъ глазами, не зная, что дѣлать.
   Счастливое вдохновеніе осѣнило его.
   -- Madame, и онъ наклонился къ Розамондѣ Кёллингъ: убѣдите его. Вы знаете его болѣе, нежели я. Я не хочу потерять друга. Скажите мнѣ, madame, я вѣрю вамъ, какъ самой истинѣ, и вы сами видите, что теперь -- такое время, когда необходимо сказать всю истину,-- имѣетъ ли онъ право такъ требовать руку сестры? Вы видите, я принужденъ обратиться къ вамъ. Развѣ онъ не зависитъ отъ своего дяди? Развѣ и вы не убѣждены въ томъ, что онъ долженъ дождаться согласія дяди, прежде чѣмъ говорить съ сестрой? Настоящее положеніе дѣла требуетъ этого вопроса, и потому позвольте сдѣлать его: зная хорошо положеніе monsieur Нэвиля, можете ли вы считать его въ правѣ рѣшать судьбу сестры? Она, какъ вы-то сами видите, не такъ молода, чтобы не быть въ состояніи говорить за себя...
   -- Вы ошибаетесь, Роландъ, бурно перебилъ Бьючэмпъ: -- она не въ состояніи ни думать, ни говорить за себя. Вы ведете ее, завязавъ ей глаза.
   -- А вы, другъ мой, считаете себя умнѣе всѣхъ насъ, это само собой разумѣется. Я же прошу madame отвѣчать на вопросъ.
   Сердце бѣдной Розамонды отчаянно забилось, она была принуждена отвѣчать:-- Онъ долженъ спросить совѣта дяди. Онъ -- несовершеннолѣткій.
   -- Вы слышите, Нэвиль?
   Бьючэмпъ рѣзко взглянулъ на нее, гнѣвно, какъ показалось испуганной и огорченной Розамондѣ. Какъ молотомъ ударило его въ пылавшій мозгъ, это напоминаніе о дядѣ Эверардѣ Рамфри. Еслибы Розамонда высказала въ эту минуту свою увѣренность въ поддержкѣ дяди, то онъ счелъ бы это естественнымъ подтвержденіемъ его собственныхъ недавнихъ словъ; но теперь онъ былъ не въ томъ настроеніи, какъ въ тѣ минуты, когда воображалъ, что весь міръ долженъ раздѣлять его страсть, и сказалъ:-- "Пусть онъ только увидитъ ее!"
   Тогда онъ былъ въ упоительномъ чаду; теперь онъ былъ въ горячкѣ дѣйствія и потому не могъ закрыть глаза на факты. Насильно вырванныя у Розамонды слова вызвали передъ нимъ образъ неумолимаго дяди и, вмѣстѣ съ нимъ, горькое сознаніе собственной безпомощности.
   Всѣ замолчали. Бьючэмпъ смотрѣлъ на линіи досокъ палубы. Планъ его спасти Рэне былъ честенъ и справедливъ, но былъ ли онъ человѣкомъ, способнымъ привести его въ исполненіе? А она, думалъ онъ, соображая за ея низко склонившуюся головку, она -- та ли женщина, которая можетъ вмѣстѣ съ нимъ бросить перчатку обществу, вынести бѣдность? Она не подавала ни знака. Его ждала не одна бѣдность вмѣстѣ съ нею, его ждало отреченіе это всего, о чемъ онъ мечталъ. Жертва была свыше силъ его. Онъ не могъ обманывать себя и увидѣлъ, что, по увлеченіи страсти и по молодости, онъ не съумѣлъ разомъ взвѣсить всѣ стороны жизни и зашелъ слишкомъ далеко. Онъ не былъ ни романическимъ мечтателемъ, ни влюбленнымъ эгоистомъ. Онъ призналъ свою ошибку.
   Рэне не поднимала головы. Въ ней не было ни вспышекъ энергіи сильной натуры, ни той жаркой вѣры въ любимаго человѣка, ни той религіи любви, какими воображеніе его одарило ее, ничего. Это было ясно. Она не рискнетъ помогать ему. Еслибы она выказала готовность идти на все, онъ бы не уступилъ ее. Онъ пошелъ на носъ лодки, не сказавъ ни слова.
   Вскорѣ послѣ этого, лодка поплыла къ Венеціи.
   Когда Нэвиль вернулся къ своимъ спутникамъ, онъ молча поцѣловалъ руку огорченной Розамонды, и Рэне, несмотря на чувство злобы и униженія, разрывавшія ея сердце, полюбила его еще болѣе за это.
   Сверкавшая искрами подъ горячимъ солнцемъ, Венеція была снова въ виду. Куполъ Санта Маріа Салюта блестѣлъ, какъ глобусъ соли.
   Роландъ обнялъ Нэвиля и сказалъ: -- Простите меня.
   -- Вы сдѣлали то, что считали своимъ долгомъ, отвѣчалъ Бьючэмпъ.
   -- Вы -- безукоризненно честный человѣкъ, другъ мой, и женщины должны обожать васъ. Въ религію Рэне входитъ безпрекословное повиновеніе отцу. Вотъ почему я былъ такъ удивленъ!.. Я обязанъ вамъ жизнью и охотно отдалъ бы вамъ за то сестру, еслибы она была въ моихъ рукахъ. Отдалъ бы отъ всего сердца. Но дѣло въ томъ, что она -- дитя, а вы...
   -- Да, я еще въ зависимости, отвѣчалъ Бьючэмпъ:-- я не могу еще дѣйствовать, я вижу это. Для исполненія такого плана нужно двоихъ. У ней нѣтъ мужества. Я чувствую, что могу добиться согласія дяди, но я не могу заставить ее дѣлить со мной рискъ, если она боится. А я вижу это! Да, я вижу это! Но я поступилъ бы хорошо, я въ томъ увѣренъ, я спасъ бы ее.
   -- Отправляйтесь скорѣе въ Англію, добейтесь согласія дяди и тогда попытайте счастія.
   -- Нѣтъ, я пойду къ ея отцу.
   -- Милый Нэвиль, предположивъ даже, что Рэне поддержитъ васъ (я говорю: предположивъ), вы очутитесь совершенно въ томъ же положеніи.
   -- Я не могу оставить ее!-- вскричалъ Нэвиль. И въ тонѣ этого восклицанія выразилось пониманіе черты характера Рэне, замѣченной имъ теперь, и о которой онъ не имѣлъ духа высказаться.
   -- Но мы должны полагать, что она любитъ васъ.
   -- Она -- дитя.
   -- Вы возвратились, другъ мой, къ точкѣ отправленія, такъ же, какъ тогда въ гондолѣ, и тоже не замѣтили этого. Откровенно говоря, мое мнѣніе, что Рэне слѣдуетъ выдать замужъ. Я въ этомъ еще болѣе убѣдился послѣ урока, полученнаго сегодня поутру. Вы ясно видите, что, если вы оставите ее, она будетъ безпрекословно повиноваться законнымъ властямъ, да и почему ей не повиноваться?
   -- Слушайте, Роландъ. Я говорю вамъ, она любитъ меня. Я связанъ съ нею, и, если она будетъ несчастна, я не могу стоять возлѣ и спокойно смотрѣть, сложа руки.
   Роландъ пожалъ плечами.-- Будущее еще не рождено, мой другъ, и намъ не зачѣмъ спѣшить крестить его. Что же касается до меня, то я -- не такое привилегированное существо, какъ нѣкоторые изъ моихъ ближнихъ, и не способенъ предвидѣть будущее. Сознаюсь чистосердечно, я вовсе не поклонникъ будущаго и не забочусь о немъ вотъ на столько, и онъ щелкнулъ пальцами.-- Будемъ слѣдовать нашимъ обычаямъ и ждать часа разрѣшенія будущаго. Я отъ всего сердца желалъ бы помочь вамъ, Нэвиль. Мы заряжали вмѣстѣ тяжелыя орудія; но семейныя распоряженія немного не похожи на непріятельскія батареи. Вотъ Венеція! Какъ только мы ступимъ на берегъ, моя отвѣтственность кончается. Подумайте, прошу васъ, хорошенько о томъ, что я вамъ говорилъ о молодыхъ дѣвушкахъ. Честное слово, я поучалъ васъ мудрости. Молодыя дѣвушки -- очень хрупкія существа. Замужество даетъ имъ форму; оно даетъ имъ сущность, жизнь, т. е. пониманіе, страсть, волю и, въ то же время, тактъ, грацію, нѣжность: -- все это выйдетъ изъ грубаго, сыраго матеріала того пискливаго и плаксиваго существа, которое мы зовемъ молодой дѣвушкой. Парижъ, мой милый Нэвиль, Парижъ! Это -- книга женщинъ.
   Величіе развалинъ бывшей царицы морей, гдѣ въ древнія времена безумная жизнь кипѣла по-парижски, вставало изъ синихъ волнъ, облитое утреннимъ свѣтомъ. Венеція была великолѣпна; но для того, кто могъ смотрѣть на нее сквозь внутренній свѣтъ исторіи, красота Венеціи была красотой опущеннаго знамени. Огромный бѣлый куполъ и холмы, стерегущіе сзади развѣнчанную царицу морей, одни смѣло взлетали къ небу. Искусство и природа жили еще въ ней. Когда придетъ часъ паденія Парижа, останутся ли въ немъ памятники былаго величія и силы, подумалъ Нэвиль. Потомъ мысль его перешла къ Рэне -- Рэне въ Парижѣ.
   Рэне избѣгала Нэвиля. Она скрылась за занавѣсы своей палатки и вышла только, когда услышала голосъ отца, выѣхавшаго въ гондолѣ на встрѣчу къ нимъ. Графъ и маркизъ сидѣли вмѣстѣ, и была еще пустая гондола для нашихъ мореплавателей, чтобы имъ не пришлось вынести новое вавилонское столпотвореніе при входѣ въ гавань. Обмѣнялись привѣтствіями, махали шляпами, платками.
   -- Ну, милая Рэне, все было чудесно и ужасно неудобно? спросилъ графъ.
   -- Чудесно, папа, великолѣпно!
   -- И никакихъ мученій?
   -- Никакихъ, увѣряю васъ.
   -- А madame?
   -- Madame скажетъ тоже, если вы дадите ей мѣсто съ вами.
   Розамонда Кёллингъ была приглашена въ гондолу графа, осыпана выраженіями благодарности и усажена возлѣ маркиза.
   Роландъ остался на лодкѣ расплачиваться съ людьми.
   Отецъ приказалъ Рэне сѣсть рядомъ съ madame, а самъ вскочилъ въ запасную гондолу и пригласилъ съ собой monsieur Бошана.
   -- Нѣтъ, сказала Рэне, удерживая Нэвиля.-- Я хочу ѣхать съ папа.
   Маркизъ вскочилъ съ умоляющимъ восклицаніемъ: -- Mademoiselle!
   -- Monsieur Бошанъ займетъ васъ, m-r le marquis.
   -- Нѣтъ я хочу, чтобы онъ ѣхалъ со мной, упорно говорилъ графъ, и Бьючэмпъ хотѣлъ исполнить его желаніе, но Рэне теперь совершенно овладѣла своимъ смущеніемъ и такъ рѣшительно сказала: "нѣтъ", что Бьючэмпу пришлось уступить. Она знала, что это дало бы Нэвилю случай переговорить наединѣ съ графомъ, безъ всякихъ формальностей. Рэне оперлась на предложенную Нэвилемъ руку, чтобы сойти въ гондолу и прошептала ему:
   -- Не дѣлайте ничего, ничего -- пока я не скажу вамъ!
   

XI.
Капитанъ Баскэлетъ.

   Между тѣмъ, наша Англія шумѣла и суетилась по окончаніи войны, считала издержки, бросая искоса покаянный взглядъ на Манчестеръ, и утѣшала плательщиковъ податей выставкой героевъ на блестящихъ празднествахъ. Разумѣется, герои, возвратившіеся въ отечество первыми, сняли всѣ сливки похвалъ. Она сжимала ихъ въ своихъ объятіяхъ восторгомъ, нѣсколько смущающимъ скромныхъ людей; но геройство должно умѣть выносить увлеченія материнскаго восхищенія; къ тому же, скромность, которая принимаетъ почетное мѣсто за публичными банкетами, не должна слишкомъ сильно протестовать. Справедливость требуетъ сказать, что первые возвратившіеся въ отечество герои, тѣ, которые ступили на берегъ Альбіона, еще за нѣкоторое время до окончанія войны, самымъ восторженнымъ образомъ отвѣчали на объятія. Ихъ учили и они сами были убѣждены въ томъ, что отдыхать на лонѣ матери такъ же почетно, какъ и стоять до послѣдней минуты у своего поста. Несомнѣнно въ дисциплинѣ спартанцевъ была важная ошибка; они всегда внушали своимъ воинамъ дисциплину геройства и награждали только самыхъ мужественныхъ и стойкихъ изъ нихъ. Но такая система невольно обнаруживаетъ бѣдность въ герояхъ. Наша Англія не можетъ такъ поступать. Когда ей нужны герои, то она привѣтствуетъ всѣхъ, кто бы они ни были. Сверхъ того, ей нужно угодить и плательщику податей. Почти въ каждой чертѣ ея домашней исторіи вы найдете тѣнь кривыхъ изворотовъ политики; тѣнь эта -- или предусмотрительная мысль, считающая необходимымъ дать толчокъ энтузіазму, или порывъ энтузіазма, въ свою очередь, дающій толчекъ усматривать все уже заднимъ числомъ; политика видна во всемъ, и иногда очень неловко видна. Но какъ же можетъ она справляться съ громаднымъ третьимъ сословіемъ, содержать его въ благоденствіи и не быть подчасъ въ очень неловкомъ положеніи? Одно управленіе, это -- чудо само по себѣ. Ей не только нужно оглушить плательщика податей своевременнымъ гуломъ ликованій, трескомъ фейерверковъ и шумомъ празднествъ, но ей нужно еще прекратить всѣ эти глупости въ самую приличную минуту, въ то время, когда старые, выстоявшіе до конца солдаты, не болѣе какъ исполнявшіе свой долгъ, приплетутся еле живыми, и тогда самое большое, что она можетъ дать имъ -- одинъ, другой похвальный девизъ.
   За немногими исключеніями всѣ герои Нэвиля Бьючэмпа получили девизъ съ конфетки, вмѣсто самой конфетки. Англія ожидала, что они исполнятъ свой долгъ; они исполнили его; Англія не имѣла повода быть недовольной -- и они не могли имѣть его. Бьючэмпъ, въ своей прекрасной дали отъ этой сцены, кипѣлъ въ своихъ привычныхъ порывахъ негодованія на несправедливое возданіе отечества его любимцамъ: капитанъ Хардистъ съ Дюмеда -- двадцать лѣтъ капитаномъ и теперь остался имъ! Молодому Мичелю не дали креста! Полковникъ Эвансъ Кёффъ былъ на высотахъ подъ выстрѣлами съ начала до конца и не подвинутъ ни на шагъ! Но Прэнсеръ, Плёнджеръ, Лэммакинъ -- о нихъ очень основательно заботились, такъ писалъ свирѣпымъ курсивомъ юный критикъ войны, поднимая затихшее эхо разсказовъ о разныхъ мелкихъ забавныхъ и странныхъ обстоятельствахъ, которыя обыкновенно случаются въ періоды страданія и тревогъ цѣлой націи и которыя политическая страна считаетъ за лучшее забыть, потому что обстоятельства эти были только доказательствомъ сильнаго чувства фамильной привязанности въ высокихъ родахъ, а развѣ единство государства не основано на силѣ неприкосновенности семейныхъ чувствъ? Не помню, кто изъ учителей говорилъ мнѣ, что линія есть продолженіе извѣстнаго количества точекъ. Нэвиль Бьючэмпъ требовалъ, чтобы главныя оффиціальныя лица правительства обращали болѣе вниманія на точки. Онъ, казалось, послѣ мира объявилъ войну своему отечеству. До извѣстной степени, онъ имѣлъ союзника въ дядѣ своемъ Эверардѣ; но эти замѣчанія были только частью письма, главная цѣль котораго была просьба о томъ, чтобы Эверардъ Рамфри поддержалъ его въ предложеніи руки, которое онъ хотѣлъ сдѣлать молодой французской леди, а она была, Бьючэмпъ преспокойно сознавался въ томъ, уже помолвлена, съ согласія отца ея, за богатаго французскаго маркиза. Могло ли когда человѣческое безуміе превзойти безуміе подобной просьбы? Изъ письма оказалось, судя по завѣреніямъ и паѳосу его, что только зрѣлый возрастъ маркиза заставлялъ мистера Бьючэмпа такъ сильно желать разстроить предполагаемый бракъ и самому взять за себя молодую дѣвушку. Онъ обращался къ дядѣ съ самымъ "искреннимъ" тономъ убѣжденія, который долженъ былъ побѣдить дядю. "Этого не должно допустить; по всѣмъ законамъ рыцарства, я долженъ бы писать отцу дѣвушки, чтобы остановить этотъ бракъ; я стану particeps criminis, грѣха противъ природы, если не сдѣлаю это!" Мистеръ Рамфри продекламировалъ съ шутовской торжественностью эти слова забавнаго племянника, держась за бока отъ хохота. Но онъ выразилъ свое серьезное негодованіе и удивленіе по поводу того, что Нэвиль допустилъ Розамонду пріѣхать одну.
   -- Я могу сама заботиться о себѣ, какъ нельзя лучше, возразила Розамонда.
   -- Вы можете дѣлать сотню вещей сами, но вы не должны дѣлать ихъ, пока онъ или я возлѣ васъ, мистрисъ Кёллингъ, отвѣчалъ мистеръ Рамфри.-- Онъ сошелъ съ ума. Онъ забылъ долгъ джентльмена. Вотъ вамъ его "гуманность": бѣгаетъ за платьемъ француженки, и фу! возрастъ маркиза! Пятьдесятъ? Мужчина въ пятьдесятъ только входитъ въ самую пору, или въ немъ немного было матеріи для настоящаго мужчины. Вѣрная примѣта дурака -- воображать другихъ людей еще глупѣе, иначе онъ не написалъ бы мнѣ такого письма. Онъ не можетъ еще вернуться домой, не можетъ!-- и не знаетъ, когда ему можно будетъ вернуться! Неужели онъ бросилъ службу? Неужели же я долженъ, для сохраненія союза между Англіей и Франціей, вырвать изъ-подъ носа маркиза эту молодую дѣвицу француженку, подъ угрозой смерти въ случаѣ отказа?
   Розамонда спросила: -- Вы мнѣ покажете мѣсто въ письмѣ, гдѣ Нэвиль говорилъ это, сэръ?
   Мистеръ Рамфри изорвалъ письмо въ клочья.-- Онъ изъ тѣхъ людей, которые косятъ глаза, когда воображаютъ, что хитрятъ. Онъ прислалъ васъ сюда для того, чтобы вы за него здѣсь обдѣлали все дѣло -- это ясно. Я не скажу, что онъ выбралъ дурного адвоката; но скажите ему, что я не помогу никакой женитьбѣ его, пока у него будутъ на плечахъ лейтенантскія эполеты. Скажите ему, что лейтенанты -- неоперившіеся птенцы, и онъ еще не можетъ жениться. Жертва, которую онъ хочетъ принести, ради утвержденія союза съ Франціей, очень хороша, скажите ему это, но лейтенантъ -- не настолько важное лицо, чтобы имѣть силу утвердить его. Вы будете знать, что сказать ему, мистрисъ Кёллингъ. И скажите еще, что лучшій другъ его желаетъ ему вырваться поскорѣе оттуда и вернуться домой. Если онъ останется тамъ пѣть партію въ этомъ французскомъ тріо, то онъ останется въ дуракахъ. Онъ прозѣваетъ свое счастье въ Англіи. Вытащите его изъ этой грязи. Въ эту минуту мы не можемъ ни на что больше надѣяться для него.
   Розамонда отложила исполненіе своей миссіи просить за Нэвиля. Сердце было за Нэвиля, разсудокъ ея былъ противъ него, и у нея были на то болѣе положительныя основанія, нежели у мистера Рамфри; она хорошо узнала характеръ дѣвицы де-Круанэль. Излишняя увѣренность въ собственномъ искусствѣ убѣждать помѣшала ей, возвращаясь въ Англію, написать, что Нэвиль не ѣдетъ съ нею; когда она ѣхала по землѣ стейнэмской общины, тріумфальныя арки и запахъ жарившагося быка, который вкусно покрывался темной коркой для празднованія возвращенія героя, опечалили ее, какъ разумные доводы отечественнаго здраваго смысла, осуждавшіе сумасбродство безумной страсти ея любимца. Зачѣмъ онъ не пріѣхалъ съ нею? Обманутый въ своихъ ожиданіяхъ, жарившійся быкъ дѣлалъ ей этотъ вопросъ; тотъ же вопросъ слышался и въ холодныхъ, нестройныхъ кликахъ поселянъ, при видѣ коляски, въ которой не было ихъ окровавленнаго и покрытаго славой героя. Мистеръ Рамфри, у двери пріемной, только сдвинулъ брови; отличительнымъ свойствомъ этого джентльмена было предвѣдѣніе всевозможныхъ человѣческихъ событій, даже самыхъ невѣроятныхъ, и сила подавлять свое удивленіе, когда событія не отвѣчали его предвѣдѣнію.
   Розамонда оставила Нэвиля запутавшимся въ сѣтяхъ молодой французской очаровательницы, Нэвиля уже не руководящаго Рэне, но покорно повиновавшагося ей, слѣпо вѣрившаго ей и видѣвшаго странныя новыя добродѣтели въ очень яркихъ доказательствахъ противныхъ свойствъ. Какъ же могла она говорить за своего ослѣпленнаго любимца человѣку, бывшему воплощеніемъ здраваго смысла? Мѣткіе вопросы Эверарда заставили ее защищать своего любимца, вмѣсто того, чтобы самой нападать на грознаго дядю и требовать помощи его для бѣднаго влюбленнаго юноши. Она не смѣла сказать, что Нэвиль остался, потому что теперь сама француженка вызывала его остаться и слѣдовать за ней, что она сама теперь подавала ему надежду и очень искусно помогала ему обманывать графа и маркиза маской простой братской дружбы. Они обмѣнивались письмами въ книгахъ, которыя передавали другъ другу въ глазахъ графа и маркиза съ такой смѣлостью, которая была самымъ печальнымъ предзнаменованіемъ для будущности помолвленной четы, а Нэвиль до того потерялъ разсудокъ, что гордился такимъ геройствомъ своей Рэне, оправдывалъ его обоюднымъ положеніемъ ихъ и видѣлъ въ немъ доказательство, что у нея хватитъ геройства и на послѣдній шагъ. Но на самомъ дѣлѣ, Рэне въ душѣ совершенно отказалась отъ своего обѣщанія упросить отца. Письма Нэвиля за все это время представляли дѣло все въ болѣе и болѣе безнадежномъ видѣ. То Рэне готовилась говорить съ отцомъ, то откладывала свое намѣреніе, то оба порѣшили разстаться; то они были не въ силахъ принести эту страшную жертву и убить послѣднюю надежду; а потомъ Нэвиль писалъ о судьбѣ -- языкомъ, который былъ до этой минуты ему чуждымъ; очевидно, онъ писалъ языкомъ Рэне. Онъ послѣдовалъ за Круанэлями во Францію.
   Дядя его былъ осаждаемъ цѣлыми серіями писемъ, а двоюродный братъ его, Сэсиль Баскэлетъ, капитанъ великой резервной силы Англіи, ея кавалергардовъ синей дивизіи, помогалъ Эверарду Рамфри хохотать надъ ними до упаду. Увы! это было не трудно. Письма влюбленнаго, въ мучительномъ отчаяніи страсти умоляющаго о помощи, такъ же забавны. Для хладнокровныхъ зрѣлыхъ мужчинъ, какъ были забавны судороги обвиненнаго еретика, привязаннаго къ костру, для каравшихъ его духовныхъ судей. Зачѣмъ идти на костеръ, когда отреченіе можетъ спасти васъ? Зачѣмъ не порвать страшныя веревки, привязывающія къ костру, и не спастись, когда въ вашей волѣ сдѣлать это? Эти мученики любви или религіи -- безумцы. Вообще мольбы, воззванія и заклятія Нэвиля, его гнѣвныя угрозы и обращенія къ разуму представляли очень комическую смѣсь. "Онъ не упуститъ ни одного шанса, пока въ немъ есть капля жизни", добродушно подсмѣивался Эверардъ, хотя оплакивалъ въ душѣ, что племянникъ его теперь упускалъ всѣ шансы парадировать героемъ въ обществѣ и поймать тѣмъ богатую наслѣдницу. Въ Стейнгэмѣ была и наслѣдница въ виду, плывшая въ яхтѣ съ отцомъ своимъ въ Италію и очень желавшая видѣть стараго друга дѣтства Нэвиля Бьючемпа; то была Сесилія Халкетъ; молоденькая шестнадцатилѣтняя леди была очень любопытна относительно причины долгаго отсутствія Нэвиля. Она узнала о ней отъ Сэсиля.
   -- Утромъ на прошедшей недѣлѣ, mademoiselle бѣжала съ нимъ, а на слѣдующее утро была уже замужемъ за маркизомъ, вотъ что могъ сказать ей Сэсиль.
   -- Я такъ любила его всегда, отвѣчала наивная молодая леди и вспомнила, что она должна еще поблагодарить Нэвиля за нарядъ черкешенки и за бусы, которые онъ ей прислалъ черезъ мистрисъ Кёллингъ,-- очень хорошенькій подарокъ для дѣвочки, еще не вышедшей изъ дѣтской, думала Сесилія и сочла за нужное обидѣться причиной отсутствія его.
   -- Онъ право -- добрый малый, говорилъ Сэсиль, вступаясь за своего двоюроднаго брата: -- но сумасшедшій; всегда былъ сумасшедшимъ. Онъ -- премилый старый дикарь; всегда забавляетъ меня. Право. Половиной моихъ развлеченій я обязанъ ему.
   Капитанъ Баскэлетъ былъ одаренъ искусствомъ, прекраснымъ и драгоцѣннымъ искусствомъ, которое общество цѣнитъ выше всего и для того не нуждается даже въ санкціи нашей изящной литературы, а именно, искусствомъ такъ оборвать своего собрата-человѣка и придать ему такое положеніе въ вашихъ глазахъ, что каждое движеніе его будетъ казаться неестественнымъ, натянутымъ, дурацкимъ и деревяннымъ, какъ движеніе куколъ комедіи. Онъ могъ представить вамъ въ этомъ видѣ и самыя героическія дѣйствія.
   -- Представьте романъ Нэвиля въ такихъ рукахъ! Нэвиль, оправившись отъ лихорадки, увидѣлъ хорошенькую француженку въ гондолѣ и немедленно подумалъ: "Ей Богу, я способенъ жениться!" Онъ узнаетъ, что она помолвлена: "Ей Богу, она можетъ выйти замужъ!" Онъ привязывается къ ней, преслѣдуетъ ее, хочетъ жениться на ней на зло отцу ея, маркизу ея, брату ея, на зло теткамъ, кузинамъ, религіи, отечеству ея и самой молодой дѣвушки. Я завѣряю васъ -- онъ самый совершенный образецъ мужской вѣрности! Она выходитъ замужъ. Онъ слѣдитъ за ней. Онъ знаетъ, что его часъ придетъ, что ему нужно только быть подъ рукой. Видите, нашъ старый товарищъ, Нэвиль, вѣритъ въ провидѣніе влюбленныхъ, и онъ вполнѣ убѣжденъ, что настанетъ часъ, когда провидѣніе это крикнетъ: "Гдѣ Бьючэмпъ?" "Я здѣсь". "А вотъ твоя маркиза!" "Я зналъ, что она наконецъ будетъ моей", говоритъ Нэвиль, спокойный какъ Монъ-Бланъ въ уменьшенныхъ.
   Юмористическія шутки Сэсиля Баскэлета и мистера Рамфри надъ куклой Нэвилемъ грозили перейти въ короткость обоихъ, что заставило Розамонду опасаться за надежды своего любимца на наслѣдство и карьеру. Она писала ему, умоляя вернуться скорѣе въ Стейнгэмъ. Нэвиль отвѣчалъ ей съ своей обычной прямотой и искренностью, которыя оказались самой лучшей политикой: "Я не могу притворяться, что прощаю дядю Эверарда, и потому мнѣ всего лучше держаться подалѣе отъ него. Не бойтесь. Баронъ любитъ людей своего вкуса; они могутъ смѣяться, сколько имъ угодно: но онъ никогда не измѣнить преданіямъ своего рода, а лишить меня наслѣдства будетъ такой измѣной. Если бы я завтра сдѣлался открытымъ врагомъ его, и тогда я бы считалъ имѣніе своей собственностью въ будущемъ, если только я не сдѣлаю ничего, что дало бы ему право не уважать меня. Вы не можете предположить обо мнѣ ничего подобнаго. Я предвижу, что мнѣ скоро будутъ нужны деньги. Что же касается Сэсиля, то я дамъ ему столько веревки, чтобы вѣшать меня, сколько онъ хочетъ. Я хорошо знаю дядю Эверарда; онъ самъ увидитъ, гдѣ кончается его сходство вкусовъ и симпатія съ Сэсилемъ. Я буду просить себѣ корабль, какъ только ступлю на берегъ".
   Чтобы повѣрить насколько справедливо мнѣніе Нэвиля о дядѣ его, Розамонда показала это письмо мистеру Рамфри. Онъ прочелъ, не сказалъ ни слова, но послѣ нѣсколько разъ спрашивалъ: "Что онъ получилъ наконецъ корабль?" Это убѣдило ее, что Нэвиль не ошибался, и разсѣяло опасенія ея видѣть пошлую комедію богатаго дядюшки между двумя жаждущими наслѣдства племянниками. Она такъ же успокоилась, видя въ этомъ письмѣ доказательство, какъ здраво и вѣрно могъ Нэвиль судить о людяхъ. Безуміе любви юноши заставило ее сомнѣваться въ здравости его ума. Теперь она улыбалась насмѣшливо, видя искательства Сэсиля.
   Нэвиль получилъ назначеніе на корабль, отправлявшійся въ экспедицію къ берегамъ Африки преслѣдовать суда торговцевъ неграми. Онъ заѣзжалъ къ дядѣ въ Лондонъ и провелъ большую часть времени съ Розамондой. Онъ казался совершенно излеченнымъ отъ своей страсти, чуждымъ всякаго злобнаго чувства и совершенно довольнымъ своей экспедиціей противъ невольничьихъ судовъ. Онъ пожалъ руку дядѣ, но въ почтительномъ отдаленіи во всю длину вытянутыхъ рукъ; это такъ похоже на обоихъ, хотя вовсе не похоже на другихъ людей, подумала Розамонда, и передъ юморомъ этой сцены поблѣднѣлъ весь юморъ шутокъ капитана Баскэлета.
   -- Прощайте, сэръ, сказалъ искренно Нэвиль; Эверардъ не замедлилъ отвѣтить такимъ же искреннимъ: "прощайте, Нэвиль", и затѣмъ они разстались.
   Розамондѣ очень хотѣлось поговорить съ своимъ любимцемъ о его коварной измѣнницѣ Рэне, о француженкѣ, какъ она неизмѣнно звала ее, то-есть о существѣ коварномъ и лживомъ отъ природы и которое излишне называть по имени. Одинъ вопросъ постоянно вертѣлся у нея на языкѣ: "Какъ же, когда она обѣщала бѣжать съ вами, какъ же могла она на другой день идти къ алтарю съ человѣкомъ, который теперь ея мужъ?" Но если бы она сдѣлала этотъ вопросъ, то прибавила бы: "дядя вашъ не былъ бы долго противъ васъ, если бы вы привезли ее въ Англію". Она теперь поняла, какое сильное вліяніе могъ имѣть Нэвиль даже на Эверарда Рамфри. Но когда Нэвиль уѣхалъ, не допрошенный ни о чемъ и только обласканный дядей, Розамонда вспомнила, какъ онъ все время упорно утверждалъ, что имѣетъ сильное вліяніе на дядю, и она горько обвиняла себя, что помогла разрушить всѣ надежды его. Съ отвлеченой точки зрѣнія этому слѣдовало бы радоваться, но Розамонда терзалась при мысли о томъ страданіи, какое она причинила своему любимцу; чтобы успокоить свое взволнованное сердце, она дала себѣ слово въ будущемъ никогда не терять вѣры въ Нэвиля и слѣпо помогать ему во всемъ, какъ и должна поступать истинная любовь; думая о томъ, какъ онъ мужествененъ, дальновиденъ, какъ онъ увѣренъ въ себѣ, она нашла, что исполненіе принятаго рѣшенія будетъ для нея самымъ легкимъ дѣломъ.
   Мистеръ Рамфри, не смотря на то, что отличался практической "гуманностью" къ своимъ домочадцамъ и въ особенности къ скоту и животнымъ всѣхъ родовъ, не чувствовалъ никакого братскаго чувства къ неграмъ, видѣлъ въ нихъ только представителей извѣстнаго количества рабочей силы, обыкновенно требующей употребленія бича, чтобы быть приведенной въ дѣйствіе, и выказывалъ склонность презирать это черное пятно мірозданія, считая, что цивилизація наша не должна бы касаться его. Въ этомъ смыслѣ онъ произносилъ свои сужденія, а долгая привычка слушать изреченія оракула выработываетъ намъ уши, способные отыскивать въ нихъ смыслъ. Взятіе въ плѣнъ и освобожденіе Нэвилемъ цѣлыхъ грузовъ черныхъ и ухмыляющихся головъ, нѣсколько времени забавляло мистера Рамфри. Онъ сравнивалъ ихъ съ нанизанными на бичевку бананами и, наконецъ, иначе не говорилъ объ этомъ дѣлѣ, какъ о банановомъ вѣнцѣ Нэвиля. Онъ хотѣлъ снять его съ Нэвиля. Онъ и Сэсиль заочно представляли Нэвиля всѣмъ друзьямъ въ банановомъ вѣнцѣ. Нэвиль въ банановомъ вѣнцѣ проповѣдывалъ "гуманноерундичность". Во всякомъ случаѣ они поддерживали живое воспоминаніе о Нэвилѣ во время отсутствія его изъ Альбіона и тѣмъ, сами того не зная, оказали ему услугу.
   Благодаря усиленнымъ стараніямъ Сэсиля Баскэлета и мистера Рамфри смѣшить весь стейнгэмскій міръ на счетъ Нэвиля, случилось такъ, что адресъ къ избирателямъ Бевисгэмскаго округа кандидата, подписавшагося: капитанъ королевскаго флота Нэвиль Бьючемпъ, не оказался адресомъ совершенно забытаго человѣка.
   Нэвиль крейсировалъ въ Средиземномъ морѣ, командовалъ Аріадной, самымъ красивымъ корветомъ въ цѣломъ флотѣ. Онъ встрѣтилъ свою маркизу въ Палермо. Полагали, что онъ по прежнему плясалъ по ея дудочкѣ, когда изумительный адресъ появился на стѣнахъ Бэвисгэма, въ ожиданіи общихъ выборовъ. Сверхъ того адресъ былъ ультра-радикальный: музеи должны быть открыты по воскресеньямъ, были зловѣщія ссылки на вопросъ о владѣніи землей и проч.; о реформѣ говорилось не торжественнымъ тономъ, какой принимаютъ либералы, говоря о ней, какъ о своей собственности, но языкомъ, который какъ молотомъ билъ по головамъ многихъ, обличаемыхъ въ измѣнѣ духу реформы и гуманности.
   Сэсиль препроводилъ адресъ Эверарду Рамфри безъ всякихъ комментаріевъ.
   На другой день слѣдующее письмо, адресованное изъ Итчинкона, дома мистера Грэнси Лэмеля, на границахъ Бэвисгэмскаго округа, было получено въ Стейнгэмѣ:
   "Я переслалъ вамъ аккуратно сложенную прокламацію. Отъ избирателей Бэвисгэма требуютъ подачи голосовъ, какъ отъ жителей взятаго города -- присяги въ вѣрности побѣдителю. Прокламація -- верхъ совершенства: я по рожденію вашъ представитель! Я окончилъ мое политическое воспитаніе на соленой водѣ, и прикрѣплю васъ къ вопросу о землѣ. Я наслѣдникъ вашихъ голосовъ, джентльмены! (Забылъ и прошу извиненія; онъ зоветъ ихъ своими братьями. Это по-братски не такъ рисковано). Здѣсь у Лэспеля мы читаемъ прокламацію эту при взрывахъ хохота. Она виситъ въ курильной комнатѣ. Мы тамъ раскупориваемъ кюрассо въ честь ума и трудолюбія собравшихся гостей; большинствомъ голосовъ опредѣляемъ права массы... сигаръ нашего хозяина. C'est un bon petit farceur que notre bon petit cousin. Лэспель говоритъ, что совершенно по морскому -- устроить что нибудь въ родѣ этого, послѣ крейсировки. Радикализмъ Нэвиля былъ бы очень умной шуткой, гдѣ бы то ни было, только не въ Бэвисгэмѣ. Изо всѣхъ округовъ -- выбрать Бэвисгэмъ! Грэнси Лэспель знаетъ, что говоритъ. Онъ и его родные были бэвисгэмскими вигами, членами парламента, до дня побѣды Манчестера. Въ Бэвисгэмѣ выборы -- сдѣлка ниспосылаемая Провидѣніемъ, чтобы свести избирателямъ концы съ концами и очистить недоимки. Они разсчитываютъ здоровье и возрастъ своихъ двухъ представителей, какъ будто торгуются объ арендѣ и заключаютъ контракты. Вамъ на улицѣ указываютъ на избирателей, и при каждомъ имени называютъ цифру, въ видѣ титула. Мистеръ Томкинсъ двадцать фунтовъ; избиратель необычайной политической честности. Я видѣлъ вчера этого негодяя. Поля шляпы его необыкновенно широки. Онъ извѣстенъ тѣмъ, что не слушаетъ ни чьихъ предложеній ниже 20 ф. ст. и пользуется громаднымъ уваженіемъ, какъ та миѳологическая лэди, которая была настоящимъ дракономъ добродѣтелей, потому что цѣна ея была -- никому ниже боговъ и деньги впередъ. Нэвиль долженъ будетъ явиться въ Бэвисгэмъ въ образѣ Юпитера. Бэвисгэмъ -- самый дорогой изо всѣхъ округовъ, это -- "комитетъ волтижоровъ", какъ зоветъ Стёккели Бёльбретъ избирателей, и единственный въ дѣломъ королевствѣ. Я полагаю, что мы все еще можемъ говорить: "королевство".
   "Нэвиль кинулся въ западню радикаловъ ровно черезъ два часа послѣ того, какъ ступилъ на твердую землю. Онъ ѣхалъ въ Моунтъ-Лорэль къ Халкеттамъ. Отъявленный старый мошенникъ, революціонеръ, удалившійся на покой отъ своей службы оффиціальнаго человѣкоубійцы,-- одинъ изъ докторовъ gratis для черни, встрѣтилъ Нэвиля на большой дорогѣ и сказалъ ему, что онъ и есть настоящій человѣкъ. Энтузіазмъ Нэвиля зашипѣлъ и запѣнился, какъ откупоренная бутылка. Вы увидите въ прокламаціи ужасно много болтовни о вѣрѣ: "вѣра въ будущее" "моя вѣра въ васъ" и т. д. безъ конца. Какъ только человѣкъ дѣлается радикаломъ, онъ получаетъ вѣру въ безпредѣльномъ количествѣ, въ родѣ того, какъ ольдерменъ получаетъ черепашій супъ. Въ конторѣ либеральной газеты дѣлали вычисленія. Старый товарищъ Нэвиль тоже усердно подводилъ итоги, и его увѣдомили, что онъ будетъ выбранъ громаднымъ большинствомъ восьми или девяти сотъ человѣкъ съ нѣсколькими дробями. Я убѣжденъ, что человѣкъ, который дастъ себя надуть столбцемъ цифръ, выставленнымъ въ радикальной газетѣ, долженъ имѣть необыкновенную вѣру въ дроби. Тогда явилась прокламація Нэвиля".
   "Я не видѣлся съ нимъ, и лучше мнѣ съ нимъ не встрѣчаться. Я не беру на себя давать вамъ какіе бы то ни было совѣты, потому что привыкъ думать, что вашъ здравый смыслъ самъ постоитъ за себя. Это дѣло будетъ для насъ большой непріятностью. Нэвиль поплатится тѣмъ, что его поводятъ за носъ, а мы тѣмъ, что наша фамилія будетъ осмѣяна. Для него было бы гораздо безопаснѣе помѣстить свои деньги въ пари на скачкахъ, и я посовѣтую ему сдѣлать это, когда встрѣчусь съ нимъ".
   "Можетъ быть всего умнѣе было бы выписать сюда маркизу телеграфомъ".
   Сэсиль прибавилъ постъ-скриптумъ:
   "Серьёзно, "съумасшедшій лейтенантъ" не имѣетъ никакого шанса. Грэнси и я видѣли нѣсколькихъ Рабочихъ (вы должны теперь писать это слово съ заглавной буквой, а слово королева съ прописной); они читали адресъ на доскѣ, которую несъ красноносый человѣкъ, и пожимали плечами. Они -- не такіе дураки".
   "Между прочимъ я узналъ, что у Шрэпнэля живетъ молодая родственница, говорятъ, ослѣпительная женщина. Я прозакладываю все, что хотите, сэръ, что она не можетъ быть радикальной лэди. Вы понимаете меня?"
   Черезъ четверть часа послѣ того, какъ брови мистера Рамфри подозрительно задвигались надъ этимъ письмомъ, Розамонда Кёллингъ ѣхала на станцію желѣзной дороги на пути въ Бэвисгэмъ.
   

XII.
Свиданіе съ безчестнымъ докторомъ Шрэпнэлемъ.

   На большой улицѣ древняго и знаменитаго города и порта Бэвисгэма, Розамонда встрѣтила коменданта сосѣдней крѣпости, генерала Шервина, бывшаго полковникомъ въ полку мужа ея въ Индіи, и черезъ него случайно узнала, гдѣ находился молодой кандидатъ радикаловъ, не прибѣгая къ унизительной для нея справкѣ въ конторѣ газетъ этой партіи. Генералъ шелъ тихонько къ мѣсту, назначенному ему дочерью, чтобы проводить ее домой, а дочь его была въ гостяхъ у своей пансіонской подруги, миссъ Дженни Денгэмъ, которая была племянницей, пріемной дочерью, или опекаемой воспитанницей ни болѣе, ни менѣе, какъ самого доктора Шрэпнэля. "Славная дѣвушка и моя большая фаворитка? сказалъ генералъ. Шрэпнэля самого онъ зналъ только по слухамъ за сумасброднаго политика; но онъ говорилъ съ большимъ удовольствіемъ о миссъ Денгэмъ, хвалилъ ея таланты и очаровательную манеру. Слушательница подумала, что онъ нарочно сдѣлалъ это, чтобы выдѣлить ее отъ грубаго агитатора. "Она хорошенькая?" былъ естественный вопросъ, порожденный тайными мыслями Розамонды. Отвѣтъ былъ: "да?"
   -- Очень хорошенькая?
   -- Я думаю, очень хорошенькая, отвѣчалъ генералъ.
   -- Очаровательно хороша?
   -- Клара думаетъ, что она -- совершенство. Она высока ростомъ, стройна и хорошо одѣвается. Обѣ дѣвочки были съ французской мадамой въ Парижѣ. Если вы интересуетесь ею, можете идти со мной, и мы встрѣтимъ ихъ на улицѣ. Я... и генералъ запнулся и засвисталъ:-- я не бываю у Шрэпнэля.
   -- Я не слыхала ея имени до той минуты, какъ вы похвалили ее, отвѣчала Розамонда.
   -- Право? сказалъ генералъ, посмѣиваясь надъ безцѣльнымъ женскимъ любопытствомъ.
   Молодыя дѣвушки подошли, и Розамонда спросила себя, могла ли такая особа, какъ миссъ Денгэмъ, имѣть съ перваго взгляда роковое вліяніе на политическія и другія чувства юнаго мечтателя-моряка, только что освобожденнаго отъ корабельной службы? Въ обыкновенномъ случаѣ она сказала бы нѣтъ, потому что Нэвиль жилъ въ кругу, гдѣ такія хорошенькія личики, какъ личико миссъ Денгэмъ, были въ такомъ же изобиліи, какъ розы въ цвѣтникѣ. Но предположивъ, что сердце молодаго человѣка освободилось отъ цѣпей француженки, было возможно, что такая дѣвушка могла заполонить свободное сердце юноши, вздыхавшаго о новой любви, когда онъ съѣхалъ на берегъ и не видалъ еще никого. Дальнѣйшія наблюденія надъ миссъ Денгэмъ убѣдили Розамонду, что эта молодая дѣвушка могла быть болѣе опасной для любимца ея, нежели записныя красавицы и присяжныя очаровательницы мужскихъ сердецъ. Розамонда зорко подмѣчала всѣ поверхностныя черты, по которымъ женщины умѣютъ такъ глубоко судить о характерахъ. Новый предметъ ея тревоги былъ, какъ сказалъ генералъ, высокъ и строенъ, одѣтъ просто, но изящно и къ лицу, со вкусомъ француженки. Миссъ Дэнгэмъ говорила охотно, но не слишкомъ много, и имѣла рѣдкій даръ говорить скоро съ пріятной улыбкой на лицѣ. Но и пошлое кокетство можетъ уловить эту манеру. Она умѣла приковать къ себѣ глаза Розамонды и приковать сочувственно. Тогда Розамонда подумала, что она такъ мало заботится объ эффектѣ своей наружности, какъ только можетъ не заботиться о немъ женщина. Молодая дѣвушка краснѣла иногда мгновенно, но въ этой краскѣ не было и тѣни обычнаго дѣвическаго смущенія. Она краснѣла, когда при ней упоминали имя, которое было цѣлью всѣхъ помысловъ и заботъ Розамонды. Наивное выраженіе лица ея не измѣнилось, когда она взглянула на Розамонду и взглядъ ея спрашивалъ: "Вы знаете его?".
   Розамонда отвѣчала:-- я -- старый другъ его.
   -- Онъ теперь здѣсь въ городѣ.
   -- Я очень желаю видѣть его.
   Генералъ Шервинъ вмѣшался:-- Не будемъ говорить теперь о политическихъ людяхъ.
   -- Я бы желала, чтобы вы познакомились съ нимъ и дали бы ему хорошіе совѣты:-- сказала его дочь.
   Генералъ поспѣшно кивнулъ головой:-- со временемъ, когда нибудь.
   Они входили въ кандитерскую, гдѣ присутствіе ихъ удержало щеголей-офицеровъ отъ слишкомъ шумнаго ухаживанья за модницами-служанками.
   Розамонда все смотрѣла на миссъ Дэнгэмъ. Какъ только всѣ они снова очутились на улицѣ, миссъ Дэнгэмъ сказала.
   -- Если бы вы были такъ добры и пошли со мной, мистрисъ Кёллингъ.
   Розамонда поклонилась, благодарная за то, что тайное желаніе ея было угадано. Молодыя дѣвушки расцаловались при прощаньи. Розамонда тоже поцаловала миссъ Дэнгэмъ и тѣмъ привела въ изумленіе генерала. Онѣ не были представлены другъ другу, и что же могло быть у нихъ общаго? Это была новая странность женской природы.
   -- Я скажу вамъ, почему я такъ интересуюсь капитаномъ Бьючэмпомъ, сказала Розамонда:-- я управляю хозяйствомъ у его дяди. Я знала и любила его, когда онъ былъ еще ребенкомъ. Я въ страшной тревогѣ, что онъ поступилъ необдуманно.
   -- Вы дѣлаете мнѣ много чести, что говорите такъ откровенно, отвѣчала миссъ Дэнгэмъ.
   -- Онъ совершенно рѣшился выступить кандидатомъ на этихъ выборахъ?
   -- Да, я, какъ вы можете предположить, не пользуюсь его довѣріемъ, но я часто слышу о немъ отъ доктора Шрэпнэля.
   -- Вашего дяди?
   -- Я зову его дядей, онъ -- мой опекунъ.
   Быть можетъ, со стороны Розамонды было извинительно, если это извѣстіе не придало въ глазахъ ея особеннаго блеска доктору и не подняло въ уваженіи ея молодую дѣвушку.
   -- Значитъ, вы -- не родственница ему?
   -- Нѣтъ, если любовь не породнила насъ.
   -- Такъ вы -- не родственница ему по крови?
   -- Нѣтъ.
   -- Не правда-ли онъ очень... крайній?
   -- Онъ -- вполнѣ искренній человѣкъ.
   -- Я полагаю, что и вы занимаетесь политикой?
   Миссъ Дэнгэмъ улыбнулась.-- А вы способны простить мнѣ, мистрисъ Кёллингъ, если я скажу, что занимаюсь?
   Этотъ вопросъ на вопросъ былъ отвѣтомъ, скрывавшимъ мягкую иронію. Розамонда поняла, что имѣла дѣло и съ острымъ умомъ, а не съ однимъ чуткимъ женскимъ чутьемъ въ особѣ миссъ Дэнгэмъ. Она отвѣчала:
   -- Я держусь твердо того мнѣнія, что нашъ полъ можетъ не принимать участія въ политикѣ.
   -- Намъ трудно угодить обѣимъ партіямъ, сказала миссъ Дэнгэмъ.-- Мнѣ кажется, у женщинъ это какое-то особенное чувство.
   Розамонда, не обратила вниманія на это уклоненіе отъ разговора и высказала такое полновѣсное подтвержденіе своихъ мнѣній, которое, не убѣждая противника, показываетъ ему безполезность спора. Она не могла отдать себѣ отчета, почему въ ней закипала злоба; она могла только чувствовать, какъ злоба или, по крайней мѣрѣ, сильная досада поднималась въ ней отъ каждаго слова воспитанницы доктора Шрэпнэля. Пустая хорошенькая дѣвочка не могла бы возбудить въ ней такого чувства, родственница отъявленнаго демагога -- тоже.
   Миссъ Дэнгэмъ указала Розамондѣ гостинницу, гдѣ остановился Нэвиль. Онъ уѣхалъ съ восьми часовъ утра; теперь онъ могъ быть у доктора Шрэпнэля, и Розамонда пошла туда.
   -- Капитанъ Бьючэмпъ не даетъ себѣ отдыха, сказала миссъ Дэнгэмъ.
   -- Я знаю его, когда онъ разъ поставитъ себѣ какую-нибудь цѣль, сказала Розамонда: -- но не слишкомъ ли рано для него начинать собирать голоса, я думаю, такъ говорятъ?
   -- Онъ теперь изучаетъ нужды города, т. е. мѣстнаго населенія, для того, чтобы знать, какъ служить ему.
   -- Въ самомъ дѣлѣ! Но если городъ не захочетъ, чтобы онъ служилъ ему?
   -- Онъ думаетъ, что онъ не можетъ полезнѣе употребить время, пока выборы не рѣшатъ, годится ли онъ въ представители народа.
   -- И онъ дѣйствуетъ по вашему совѣту? разумѣется, я хочу сказать по совѣту доктора Шрэпнэля.
   -- Докторъ Шрэпнэль думаетъ, что капитанъ Бьючэмпъ не потеряетъ даромъ времени, если ознакомится съ мѣстомъ, будетъ наблюдать за жителями и изучать нужды ихъ.
   -- Можно подумать, что-капитанъ Бьючэмпъ подчинился до того, что сталъ ученикомъ доктора Шрэпнэля.
   -- Очень естественно, мистрисъ Кёллингъ, что докторъ Шрэпнэль знаетъ въ настоящее время болѣе о политикѣ, нежели капитанъ Бьючэмпъ.
   -- Для родныхъ и друзей капитана Бьючэмпа покажется очень страннымъ, когда они узнаютъ, что онъ такъ скоро рѣшился выступить кандидатомъ. Могу ли я спросить: давно ли докторъ Шрэпнэль знакомъ съ нимъ?
   -- Нѣтъ, недавно. Они никогда не встрѣчались до того дня, какъ капитанъ Бьючэмпъ съѣхалъ на берегъ; это было надняхъ.
   -- Я сознаюсь, крайне удивлена. Не могу понять, какого рода можетъ быть вліяніе, заставившее молодого человѣка мгновенно покинуть профессію, которую онъ любилъ и въ которой могъ бы составить себѣ блестящую карьеру, для политики?
   Миссъ Дэнгэмъ помолчала нѣсколько минутъ и потомъ сказала:
   -- Я объясню вамъ, мистрисъ Кёллитъ, какъ это случилось, насколько разсказъ о внѣшнихъ обстоятельствахъ можетъ объяснить это. Докторъ Шрэпнэль всегда даетъ небольшой деревенскій праздникъ дѣтямъ, которыхъ я учу, и родителямъ ихъ, если они захотятъ пріѣхать. Мы веземъ дѣтей на Норсэденскій лугъ, гдѣ для нихъ раскинута палатка, и угощаемъ ихъ чаемъ съ пирожнымъ и разными играми. Дѣти съ нами проводятъ одинъ изъ самыхъ счастливыхъ вечеровъ своей жизни; они говорятъ объ этомъ праздникѣ цѣлый годъ. Когда они устанутъ шумѣть, докторъ Шрэпнэль говоритъ рѣчь родителямъ.
   -- И онъ можетъ заставить себя слушать? спросила Розамонда.
   -- Кружокъ слушателей не великъ, но онъ очень любимъ многими изъ нихъ.
   -- Онъ говоритъ имъ о политикѣ при этомъ случаѣ?
   -- Да, но примѣняя выраженія къ понятіямъ ихъ. Это -- не политическая рѣчь, собственно говоря; но докторъ Шрэпнэль того мнѣнія, что въ такъ-называемой свободной странѣ, желающей быть дѣйствительно свободной, нужно воспитывать низшія сословія, чтобы они стали способны составить себѣ политическія убѣжденія.
   -- И женщинъ этихъ сословій тоже?
   -- Да, и женщинъ. И мы, въ самомъ дѣлѣ, замѣчали, мистрисъ Кёллингъ, что женщины слушаютъ съ большимъ пониманіемъ.
   -- Онѣ только дѣлаютъ видъ, что понимаютъ.
   -- Я думаю столько же, сколько и мужчины. Но и это что-нибудь да значитъ, что мы заставили ихъ слушать. Онѣ такъ же страдаютъ, какъ и мужчины; отъ ума и способностей ихъ зависитъ найти исходъ.
   Розамонда мысленно воскликнула: "какихъ лѣтъ можетъ быть эта дѣвушка съ такими претензіями?".
   Другая мысль настроила ее болѣе мирно въ отношеніи молодой дѣвушки, но не въ отношеніи предмета разговора. Она была убѣждена, что слушаетъ только рабское эхо опаснаго доктора, и нѣсколько времени даже жалѣла миссъ Дэнгэмъ, думая, что молодой дѣвушкѣ, набитой такими идеями, очень трудно найти себѣ мужа. Упоминаніе о Нэвилѣ разожгло погасавшее враждебное чувство.
   -- Мы въ тотъ вечеръ увидѣли джентльмена, который все время стоялъ вблизи и внимательно слушалъ, продолжала свой разсказъ миссъ Дэнгэмъ: когда докторъ Шрэпнэль окончилъ говорить, ему подали карточку. Онъ прочелъ ее, передалъ мнѣ и сказалъ: "Вы знаете это имя?" То было имя, о которомъ часто говорили во время войны. Онъ пошелъ къ капитану Бьючэмпу и пожалъ ему руку. Онъ не умѣетъ говорить комплиментовъ, да и не любитъ слышать ихъ, но и онъ не могъ не быть тронутымъ тѣмъ жаромъ, съ какимъ капитанъ Бьючэмпъ благодарилъ его за сказанныя имъ народу слова. Я видѣла, какъ докторъ Шрэпнэль, чѣмъ болѣе разговаривалъ съ капитаномъ Бьючэмпомъ, тѣмъ болѣе интересовался имъ. Мы вмѣстѣ пошли домой. Капитанъ Бьючэмпъ отужиналъ съ нами. Я ушла въ свою комнату въ половинѣ одиннадцатаго, а утромъ, выйдя въ садъ, встрѣтила ихъ гуляющими тамъ. Они вовсе не ложились спать. Съ тѣхъ поръ капиталъ Бьючэмпъ остался въ Бэвисгэмѣ. Онъ очень скоро принялъ рѣшеніе выступить кандидатомъ бэвисгэмскаго округа.
   Розамонда закусила губы, чтобы не сказать: и быть игрушкой доктора Шрэпнэля? Она только сказала: -- докторъ Шрэпнэль очень краснорѣчивъ?
   Миссъ Дэнгэмъ нѣсколько минутъ обдумывала свой отвѣтъ.
   -- Можетъ быть это -- не краснорѣчіе; онъ часто... нѣтъ, онъ -- не ораторъ.
   Розамонда подсказала, что онъ можетъ быть убѣдительно говоритъ.
   Снова молодая дѣвушка обдуманно взвѣшивала слово, какъ будто вѣрное опредѣленіе въ ту или другую сторону качествъ дяди ея, опекуна или воспитателя, имѣло большое значеніе или особенно требовалось ея собесѣдницей, и Розамонда не была ничуть огорчена, увидѣвъ въ этомъ примѣръ недостатка женскаго такта и пониманія. Неглупыя и бойкія дѣвушки, кто бы ни были онѣ, могутъ быть хорошенькими и пріобрѣсти изящныя манеры, но тонкое чувство приличія, неуловимый, какъ молнія, тактъ даются только расой и воспитаніемъ въ преданіяхъ ея, и Розамонда радовалась, надѣясь, что Нэвиль скоро распознаетъ это.
   -- Докторъ Шрэпнэль очень убѣдительно говоритъ для тѣхъ, кто хоть отчасти идетъ съ нимъ рядомъ, или для тѣхъ, чье настроеніе ума требуетъ большаго терпѣнія съ его стороны, отвѣчала, наконецъ, миссъ Дэнгэмъ, призвавъ на помощь весь свой тактъ.
   -- Я все же не могу понять, какимъ образомъ могъ онъ такъ скоро увлечь капитана Нэвиля своими идеями, говорила Розамонда, и молодая дѣвушка уже не отвѣтила ничего на этотъ вопросъ.
   Домъ доктора Шрэпнэля находился на цѣлую милю за городомъ. Онъ стоялъ посреди поляны, поросшей терновникомъ и дрокомъ, по которой проходила большая дорога, обсаженная рядами сосенъ. Изгородь, вышиной до пояса, ограждала клочекъ земли, отведенный подъ лугъ и садъ; она нарочно была такъ низка, чтобы докторъ могъ видѣть, что дѣлалось на свѣтѣ, "и себя показывать", подумала Розамонда, увидѣвъ его издали. Онъ ходилъ большими и медленными шагами но усыпанной пескомъ дорожкѣ; непокрытая голова его была низко опущена, руки заложены за спину; рядомъ съ нимъ ходилъ какой-то мужчина, котораго Розамонда сначала сочла за Нэвиля, но, подойдя ближе, увидѣла, что ошиблась.
   -- Это -- не фигура капитана Бьючэмпа? спросила она.
   -- Нѣтъ, это -- не онъ, отвѣчала миссъ Дэнгэмъ.
   Розамонда замѣтила, какъ спутница ея поблѣднѣла. Она почувствовала къ ней теплое чувство, но не ради этой блѣдности.
   -- Я шла слишкомъ скоро для васъ?
   -- О нѣтъ, на меня всѣ нападаютъ за то, что я слишкомъ скоро хожу.
   Розамондѣ очень не захотѣлось переступить калитку дома, но разсудивъ, что неловко требовать, чтобы ей передали вѣсти о Нэвилѣ черезъ рѣшетку, она вошла, скрѣпя сердце. Отвѣчая на привѣтствія доктора Шрэпнэля, радушное потому, что относилось къ старому другу мистера Бьючэмпа, она слѣдила за встрѣчей молодой дѣвушки съ молодымъ джентльменомъ. Встрѣча эта успокоила ее; такъ встрѣчаются люди, имѣющіе общую тайну.
   Страшный докторъ былъ человѣкомъ необыкновенно высокаго роста, неимовѣрно худой и будто скрѣпленный проволоками; одѣтъ онъ былъ очень небрежно, въ длинный просторный мѣшокъ неопредѣленнаго цвѣта, широкіе панталоны и огромные башмаки. Онъ наклонялся низко, когда говорилъ, или вѣрнѣе раскачивалъ верхнюю половину своего туловища то внизъ до уровня своего слушателя, то сверхъ до высоты своего роста, въ родѣ мачты корабля на бурномъ морѣ. Онъ не былъ ни грубъ, ни рѣзокъ; не ревѣлъ во всю глотку по бычачьи, какъ вообще думаютъ о демагогахъ, хотя голосъ его былъ густой и сильный. Онъ даже былъ по своему очень любезенъ, если такъ можно о немъ выразиться, и старался много разговаривать съ Розамондой; но видно было, что умъ его такъ занятъ предметами весьма далекими отъ идей и вкусовъ Розамонды, что любезность эта совершенно пропала для женщины, привыкшей къ джентльменамъ гостиной, отъѣзжаго поля и того или другого полка, которые всѣ въ тѣхъ словахъ, какія они говорятъ. Однако онъ, какъ только разговоръ грозилъ умолкнуть, быстро поднималъ свои опущенныя въ невольномъ размышленіи вѣки и снова продолжалъ разговоръ, иногда дѣлая сильныя движенія руками, крутымъ взмахомъ описывая круги. Упрямый клокъ сѣдыхъ волосъ цвѣта желѣза падалъ ему на лобъ, и казалось, что главной заботой и задачей его жизни было заставить этотъ клокъ лежать на мѣстѣ въ густой массѣ сѣдыхъ волосъ, потому что рука его почти никогда не приходила въ движеніе, не дернувъ назадъ упрямый клокъ. Онъ имѣлъ привычку смотрѣть изъ-подъ рѣсницъ, но не по слабости зрѣнія. Въ этихъ физическихъ особенностяхъ высказывалась природа этого человѣка, которая чередовала тревожную дѣятельность его сильнаго духа съ состояніемъ спокойствія, походившимъ на дремоту, и такимъ образомъ сохраняла его силы. Розамонда принуждена была отдать ему справедливость; взглядъ его былъ открытый и прямой, когда онъ открывалъ глаза и они сыпали искрами. Лазурь глазъ его выцвѣла отъ лѣтъ и приняла сѣрый оттѣнокъ, но она рѣзко выступала снова, когда въ глазахъ его загорался огонь. Антипатія ея приписала взгляду его какое-то непріятное электричество.
   Докторъ Шрэпнэль сказалъ, что Нэвиль поѣхалъ навѣстить полковника Халкетта, недавно переѣхавшаго въ Моунтъ-Лорелъ, на рѣкѣ Отли. Онъ радушно пригласилъ въ свой домъ даму, которая была лучшимъ другомъ капитана Бьючэмпа, и сказалъ, съ нестерпимой похвальбой, какъ показалось Розамондѣ, что капитанъ Бьючэмпъ не пропуститъ ни одного вечера быть у него. Розамонда сказала, что онъ можетъ остаться очень поздно у Халкеттовъ.
   -- Тогда онъ пріѣдетъ ко мнѣ ночью, отвѣчалъ докторъ. У меня въ домѣ лишняя кровать для гостей: она къ вашимъ услугамъ.
   Розамонда отказалась.-- Мнѣ нужно видѣть его сегодня же. Я надѣюсь, онъ скоро вернется домой.
   -- Онъ не выѣдетъ изъ Бэвисгэма, пока выборы не будутъ рѣшены, развѣ для того, чтобы пріобрѣсти лишній голосъ гдѣ нибудь въ окрестностяхъ.
   -- Онъ для того и поѣхалъ въ Моунтъ-Лорель?
   -- Да, для этой цѣли.
   -- Не думаю, чтобъ онъ могъ убѣдить полковника Халкетта подать голосъ за радикаловъ.
   -- Очень вѣроятно. Но мы должны стучаться, чтобы узнать, отопрутъ ли намъ дверь, или нѣтъ, какъ... и докторъ засмѣялся, выпрямившись во весь ростъ: -- какъ ночной сторожъ, который кричитъ ночью, что слышитъ запахъ дыма на дворѣ.
   -- Но мы навѣрно должны ожидать, что капитанъ Бьючэмпъ посовѣтуется съ своимъ семействомъ, прежде чѣмъ рѣшится на такой серьёзный шагъ, сказала Розамонда, дѣлая нечеловѣческія усилія, чтобы говорить вѣжливо.
   -- Зачѣмъ?-- спросилъ страшный докторъ.
   Голова его такъ и осталась поднятой съ вопрошающимъ видомъ, когда онъ выпрямился, бросивъ этотъ вопросъ. Это вызывающее движеніе, требовавшее опредѣлительнаго отвѣта на такой возмутительный вопросъ, раздражило нервы Розамонды, и, какъ ни было для нея невыносимо допустить страшнаго доктора говорить съ нею о Нэвилѣ, но она не могла удержаться отъ слѣдующихъ словъ: навѣрно -- семейство его имѣетъ на него главное право.
   -- Навѣрно -- нѣтъ, мистрисъ Кёллингъ. Нѣтъ главнаго права человѣка надъ человѣкомъ. Жена и дѣти человѣка имѣютъ право требовать отъ него хлѣба. Родители имѣютъ право требовать отъ него повиновенія, когда онъ -- еще ребенокъ. Дяди, тётки, двоюродные братья и сестры не имѣютъ никакого права на него, кромѣ права требовать помощи въ нуждѣ, и онъ долженъ оказать имъ помощь, если можетъ: это -- право каждаго ближняго. Но никто, ни родители, ни жена, ни дѣти, ни родственники не имѣютъ права стѣснять его мысль и его поступки. Да торжествуетъ совѣсть и да гибнетъ все, что стѣсняетъ ее! Кто хочетъ сохранить свою совѣсть чистою, не долженъ позволять семьѣ мѣшаться въ дѣла ея. Тотъ человѣкъ, который во всемъ спрашивается семьи, не сдѣлаетъ ни одного честнаго дѣла. Смотрѣть на дѣйствія человѣка въ отношеніи общества съ точки зрѣнія семьи -- язва Англіи. Эта точка зрѣнія вотъ какая: преуспѣвай въ жизни ради нашихъ выгодъ. Ха, ха! Такимъ путемъ мы разводимъ овецъ, откармливаемъ быковъ, а люди вымираютъ. Совѣтоваться съ семьей, значить терять время. Тѣ, которые дѣлаютъ это, нуждаются только въ предлогѣ, чтобы измѣнить рѣшенію. Точка зрѣнія семьи -- во-вѣки точка зрѣнія лавочниковъ! Кошелекъ, пенсы, удобства жизни, прикапливаніе земныхъ благъ, личное значеніе, это -- кругъ, воротъ жизни, кругъ, воротъ англійской жизни. Осмѣльтесь сдѣлать это, и вы теряете вашу порцію портвейна въ этомъ мірѣ; васъ не окрестятъ никакимъ титуломъ; на васъ станутъ показывать пальцами! Неужели эта внѣшняя сторона жизни даетъ миръ совѣсти? Они забыли, что царство небесное внутри человѣка! Оно внѣ насъ, говорятъ они, потому что забыли вѣрить въ существованіе внутренней силы. У нихъ нѣтъ ея! Воздушный насосъ, помпа, выкачивающая кровь, поваренный механизмъ и цѣлая батарея взлелѣянныхъ плотоядныхъ инстинктовъ и привычекъ наполняютъ эту пустоту. Я повторяю вамъ, къ чему бы капитанъ Бьючэмпъ потратилъ часъ на совѣщаніе съ своимъ семействомъ? Его осудятъ, онъ знаетъ это. Ему могутъ надѣлать непріятностей, онъ знаетъ это, и въ этомъ нѣтъ никакой выгоды. Они его не поколеблятъ, и я въ томъ отдаю свою правую руку на сожженіе. Выходитъ, что это безполезно съ обѣихъ сторонъ. Онъ думаетъ такъ, и я тоже думаю. Онъ -- изъ тѣхъ людей, которые могутъ служить своему народу и на лучшемъ полѣ, какое только мы можемъ выбрать для него. Онъ пропадетъ въ корабельной каютѣ. Да, да, вы скажете: война, карьера. Но мы должны удержать его на берегу; такихъ, какъ онъ, очень немного!
   -- Это -- дѣло мнѣнія, сказала Розамонда, прижатая къ стѣнѣ и не знавшая, что сказать.
   Какъ странно, какъ ненавистно было ей слышать это: о любимцѣ ея говорилъ человѣкъ, совершенно чужой и имѣлъ еще претензію не только цѣнить его лучше, нежели всѣ родные и друзья его, но и владѣть имъ! Незнакомый, чужой человѣкъ, одинъ изъ людей зла, человѣкъ -- чудовищныхъ идей! Онъ былъ страшно сильнымъ и неукротимымъ человѣкомъ, одареннымъ магическимъ обаяніемъ; иначе онъ бы не пріобрѣлъ такой власти надъ Нэвилемъ.
   Разумѣется, она могла бы однимъ грознымъ отвѣтомъ уничтожить въ прахъ всѣ софизмы его, подавить его силой негодованія своего, по почему-то слова безъ связи сталкивались въ головѣ ея, какъ обломки разрушеннаго міра, и она непонятнымъ образомъ почувствовала слабость свою въ то самое мгновеніе, когда такъ гордилась своей силой; она очутилась въ положеніи полководца, гордаго своей громадной арміей, которая мгновенно уничтожила бы врага, и внезапно видитъ, что не можетъ двинуть ее. Это положеніе пораженнаго нѣмотой человѣка, очень обыкновенное для людей, непривычныхъ къ діалектикѣ, усилило отвращеніе Розамонды, заставивъ ее думать, будто и Нэвиль былъ точно такимъ же образомъ пораженъ молчаніемъ, побѣжденъ, захваченъ въ плѣнъ и погубленъ; и Нэвиль на нѣсколько минутъ сильно упалъ въ ея мнѣніи. Она почувствовала, что въ кругу своихъ сестеръ, въ болтовнѣ за чайнымъ столомъ, она нашла бы и голосъ, и слова, и сокрушила бы въ прахъ всѣ дерзкіе софизмы страшнаго демагога. Они не имѣли на нее никакого вліянія: докторъ Шрэпнэль могъ говорить, что хотѣлъ, это до нея вовсе не касалось и не обратило бы ни чуть вниманія ея, еслибы не губило человѣка, котораго она любила. Розамонда тревожилась только ради Нэвиля; ради него она страстно желала въ эту минуту обладать всѣмъ краснорѣчіемъ, какимъ обладала бы за чайнымъ столомъ въ кругу своихъ сестеръ, громя идеи демагога.
   У кого искать помощи? Кого звать въ защитники? Кого, кромѣ мистера Эверарда Рамфри?
   У ней захватило духъ отъ радости, когда она вспомнила о мистерѣ Рамфри. Это было открытіемъ. Съ его силой и діалектикой, съ его крѣпкимъ здравымъ смысломъ и грубымъ, но хитрымъ остроуміемъ, его быстрыми и мѣткими сравненіями, его рыцарскимъ духомъ, страстью къ борьбѣ, древней рыцарской кровью, онъ былъ противникомъ не только равнымъ, но и болѣе сильнымъ, который стеръ бы съ лица земли пройдоху-радикала, запутавшаго Нэвиля въ свои грубыя сѣти. Она сдѣлала въ умѣ быстрый перечень всѣмъ качествамъ мистера Рамфри, припомнила даже его громадный ростъ и внушительную ширину плечъ. Еслибы она могла только вызвать обоихъ исполиновъ на борьбу въ присутствіи Нэвиля! Она была увѣрена, что это спасло бы его. Она не думала о способахъ, но заранѣе наслаждалась торжествомъ.
   Обдумывая это, она вѣжливо перешла отъ разговора съ докторомъ Шрэпнэлемъ къ разговору съ миссъ Дэнгамъ и вела его очень прилично. Въ садъ подали чай; она изъ вѣжливости прихлебывала изъ чашки, но не запятнала себя, переступивъ за порогъ преступнаго дома -- и совѣсть ея была спокойна. Солнце садилось. Она услышала, какъ докторъ читалъ что-то. Неужели стихи? Въ воображеніи ея тѣни мрака, окружавшія этого зажигателя, не допускали къ нему свѣтлаго духа поэзіи. Она слушала, недовѣрчиво улыбаясь. Миссъ Дэнгэмъ, отвѣчая на взглядъ ея, сказала:
   -- Докторъ Шрэпнэль очень любитъ эти стихи.
   Розамонда въ удивленіи спросила: это -- его стихи? и эта наивная насмѣшка заставила миссъ Дэнгэмъ отвѣтить съ улыбкой: нѣтъ.
   Розамонда въ свое оправданіе сказала, что не разслышала словъ.
   -- Эти стихи написаны тѣмъ джентльменомъ?
   -- Мистеромъ Лидіардомъ? Нѣтъ! Онъ пишетъ стихи, но это -- не его стихи.
   -- И онъ... онъ тоже часто видится съ капитаномъ Бьгочэмпомъ?
   -- Они видѣлись всего разъ. Капитанъ Бьючэмпъ очень любитъ произведенія мистера Лидіарда.
   Розамонда закрыла глаза. Она чувствовала, что попала въ трущобу злодѣевъ, которые порѣшили завладѣть Нэвилемъ. Но во всякомъ случаѣ было хоть то утѣшеніе, что этотъ мистеръ Лидіардъ, писатель, опередилъ Нэвиля и завладѣлъ сердцемъ миссъ Дэнгэмъ, и, стараясь изо всѣхъ силъ быть справедливой, Розамонда признала въ душѣ, что миссъ Дэнгэмъ не казалась вѣтреной дѣвушкой, которая способна играть чувствами двухъ или болѣе джентльменовъ. Впрочемъ, наружность можетъ быть обманчива: никогда не судите о молодыхъ дѣвушкахъ по наружности было однимъ изъ правилъ житейскаго кодекса Розамонды.
   Вслѣдъ за открытіемъ склонности ужаснаго демагога къ поэзіи, она узнала и о пристрастіи его къ музыкѣ въ часъ солнечнаго заката. Докторъ, подойдя къ нимъ, раскачнулъ туловище на подобіе мачты, пригласилъ Розамонду сѣсть на скамейку у открытаго окна гостиной и сдѣлалъ знакъ миссъ Дэнгэмъ идти играть.
   -- Я -- огнепоклонникъ, мистрисъ Кёллингъ, сказалъ онъ, садясь возлѣ нея.-- Богъ дня, отецъ поэзіи, медицины и музыки -- нашъ лучшій другъ. Смотрите на него! Моя Дженни однимъ прикосновеніемъ къ струнамъ воспрядетъ нить отъ насъ до него на милліоны миль, такъ же быстро, какъ онъ посылаетъ намъ свои лучи. Да, выпрядетъ на своей жалкой бренчалкѣ, которую зовутъ фортепіано и которое имѣетъ претензію подражать оркестру и убиваетъ каждый инструментъ въ этой попыткѣ. Но оно очень удобно -- какъ и наша современная цивилизація -- она подавляетъ и дѣлаетъ мелкой личность ради всякой гармоніи.
   -- Но вы не можете имѣть ничего противъ органа?.. Я боюсь, что я не могу долго ждать, сказала Розамонда.
   Миссъ Дэнгэмъ изъ окна просила ее:-- Останьтесь, прошу васъ. Не для того, чтобы слушать меня -- я не такъ хорошо играю, какъ желала бы -- но чтобы видѣть его. Капитанъ Бьючэмпъ можетъ сію минуту придти.
   Мистеръ Лидіардъ прибавилъ: -- Я условился съ нимъ встрѣтиться здѣсь сегодня вечеромъ.
   -- Вы строите соборы для звуковъ органа, продолжалъ докторъ Шрэпнэль, вытягивая чуть ли не на милю свои огромныя ноги и обращаясь къ своей тревожной и недовольной гостьѣ:-- вы заставляете вѣтры служить вамъ: это -- выигрышъ. Благодаря имъ, вы можете устроить гулкое подражаніе разнообразнымъ инструментамъ; они поютъ по мановенію вашихъ рукъ -- труба, флейта, цитра, гобой, барабанъ, буря, землетрясеніе, хоры эѳира -- вы можете выбирать все, что хотите. Но скажите мнѣ, что такое органъ на открытомъ воздухѣ? Все величіе исчезнетъ, сударыня, потому что главный эффектъ производится побочными средствами и случайными обстоятельствами. Скажемъ, что органъ -- олицетвореніе деспотизма, все равно, какъ ваше фортепіано -- конституціонной буржуазіи. Сравните ихъ съ хорошо съигравшимся оркестромъ искусныхъ музыкантовъ, въ комнатѣ, или подъ открытымъ небомъ, когда каждый человѣкъ владѣетъ своимъ инструментомъ и каждый надѣется на умѣнье и вѣрность исполненія своего товарища, и вы услышите гармонію, съ которою ничто не можетъ сравниться. Вотъ вамъ нашъ строй общества: каждый за своимъ дѣломъ и всѣ въ союзѣ! Это -- нашъ девизъ! Тогда вы услышите постоянную музыку, гармонію самую высокую, полную, чистую! Воспитывайте людей на то, чтобы они дружно играли въ оркестрѣ, и вы покроете позоромъ всѣ жалкія и хитрыя сноровки подражать его звукамъ. Тогда вы увидите разницу между настоящимъ инструментомъ и ловкой поддѣлкой! Да, да. Одного музыканта довольно на то, чтобы пустить въ ходъ вашъ органъ; одного на виду, впереди, да двухъ задыхающихся рабочихъ у мѣховъ позади -- его помощниковъ!
   Докторъ Шрэпнэль засмѣялся какому-то неизвѣстному образу, мелькнувшему передъ его умственными очами, вовсе не заботясь о томъ, отзовется ли кто-нибудь сочувственно на смѣхъ его.-- Сильный ударъ огромной рукой по колѣну выразилъ безгранично-презрительное чувство.-- Но живое дыханіе, сударыня, которое заставляетъ звучать и мѣдь, и дерево, превосходитъ мѣха и механику органа, ваши искусственные хоры, ваши единодушные плебисциты! Крррахъ! Они -- ничто передъ нимъ! Борьбы нѣтъ! Мы въ другомъ мірѣ, мы въ мірѣ солнца, тамъ!
   Первыя ноты миссъ Дэнгэмъ на презрѣнномъ фортепіано положили конецъ лиризму доктора. Она начала играть обѣдню Моцарта, не пробѣжавъ предварительно по клавишамъ, какъ глашатай, объявляющій о какомъ нибудь представленіи, но прямо принялась играть, за что Розамонда, которой понравилась эта простота, была ей въ душѣ благодарна, а еще болѣе за то, что она прервала "фанатическую чепуху" доктора. Для здраваго смысла Розамонды было ясно, что эта безумная метафора пробивала себѣ путь, протискиваясь между густыми кустами терновника, съ страшнымъ натискомъ овцы въ паникѣ; но гдѣ кончался осязаемый предмеіъ и начиналась метафора, что было первымъ и что послѣднимъ, Розамондѣ было такъ же трудно различить, какъ и овцѣ узнать, на какихъ шипахъ она оставила свою волну. Розамонда могла только сказать про себя: "Глупый старикъ!"
   Докторъ Шрэпнэль, казалось, успокоился. Онъ смотрѣлъ на своего бога, плывшаго въ голубомъ куполѣ неба, посреди золотыхъ облаковъ, подернутыхъ пурпуромъ. Голова его въ раздумьи склонилась на бокъ, глаза были подняты къ богу въ ясномъ созерцаніи. Огромныя ноги, вытянутыя во всю длину и опиравшіяся на пятку, съ поднятыми вверхъ носками, торчали впереди, позой напоминая ноги въ колодкахъ; руки повисли. Онъ имѣлъ видъ не приличнѣе вида героя пивной и кабака, который во время-оно подлежалъ за свое геройство заключенію въ колодки по приговору прихода. Упрямый клокъ волосъ торчалъ или колебался, какъ ему было угодно.
   Розамонда порывисто встала, какъ только раздались послѣдніе аккорды обѣдни. Докторъ Шрэпнэль закончилъ прежде свое созерцаніе, а потомъ послѣдовалъ примѣру ея.
   -- Вотъ, сударыня, вы видите здѣсь телеграфическую систему души, заговорилъ онъ.-- Труднѣе установить сообщеніе между этимъ и этимъ,-- и онъ указалъ на ухо и грудь:-- нежели отсюда туда (такое же указаніе на разстояніе между землею и солнцемъ) -- до сихъ поръ цѣлью человѣка было не позволить ближнему имѣть душу для этого міра; міръ этотъ считался чѣмъ-то адскимъ. Всѣ наши тори, виги и прочіе власть имущіе дрожатъ при мысли о малѣйшей перемѣнѣ; они боятся, что, какъ скоро другіе люди обрящутъ свою душу, то некому будетъ носить, копать, садить, сѣять, строить, добывать руду для нихъ. Ну что же тогда, если все это будетъ дѣлаться не для нихъ? Копать, садить, жать и сѣять, и добывать руду будутъ, и тоже пѣть и играть на арфахъ. Тогда у насъ будетъ выборъ.
   Комичность того, что подобныя мысли высказывались Розамондѣ, вызвала улыбку на губахъ ея.
   -- Вы нападаете на нашихъ тори и виговъ, какъ слѣпой Самсонъ на филистимлянъ, замѣтилъ мистеръ Лидіардъ.
   Миссъ Дэнгэмъ подошедши къ Розамондѣ просила остаться, прибавивъ въ полголоса: -- у меня есть причина желать, чтобы вы видѣли капитана Бьючэмпа.
   -- И я тоже желаю видѣть его, но въ самомъ дѣлѣ я не могу долѣе ждать, отвѣчала Розамонда, опасаясь, что настойчивыя просьбы могутъ заставить ее остаться и отобѣдать у страшнаго доктора вопреки всего ея отвращенія. Миссъ Дэнгэмъ умоляющимъ взглядомъ смотрѣла на нее; но какое бы тайное значеніе ни скрывалось въ этомъ взглядѣ, терпѣніе и самоотверженіе Розамонды истощились. Она отказалась отъ приглашенія и была совершенно счастлива, очутившись снова на большой дорогѣ, въ надеждѣ вернуться въ Стейнгэмъ до ночи. Ради Нэвиля для нея было очень важно скрыть свой визитъ къ доктору Шрэпнэлю, когда она убѣдилась, что не могла передать Эверарду ничего благопріятнаго о любимомъ племянникѣ и наслѣдникѣ. Ее назойливо мучилъ вопросъ, благоразумно-ли она поступила, не оставшись въ Бэвисгэмѣ, не повидавшись съ Невилемъ и не попытавшись повліять на него, но она заставила смолкнуть этотъ вопросъ, воззваніемъ къ инстинкту глубокаго отвращенія. Развѣ она могла сидѣть и ѣсть за однимъ столомъ, провести вечеръ подъ кровлей докторъ Шрэпнэля и въ его обществѣ? Невидимый сенатъ сестеръ, засѣдающихъ за чайнымъ столомъ хоромъ отвѣчалъ ей: "невозможно!" Къ тому же и мистеръ Рамфри могъ найти неприличнымъ такой поступокъ. И однако она не могла подавить назойливое воспоминаніе о весьма прозрачныхъ намекахъ миссъ Дэнгэмъ на какую-то неизвѣстную причину, которая должна бы побудить короткаго друга Нэвиля немедленно видѣться съ нимъ. Тревога, которую возбудила въ Розамондѣ эта мысль, заставила ее очень неохотно и будто повинуясь неумолимой необходимости, приписать причину эту заботливости молодой дѣвушки объ интересахъ Нэвиля. "Это видно, она не хочетъ, чтобы онъ поссорился съ богатымъ дядей";-- подумала Розамонда.
   Это постыдное подозрѣніе было неизбѣжно: Розамондѣ не оставалось другого выбора, кромѣ жестокаго самоосужденія за то, что дала инстинктамъ отвращенія побѣдить чувство самоотверженной любви къ Нэвилю. Естественно, что когда мы уступаемъ нашимъ инстинктамъ и стараемся вслѣдствіи этого успокоить свою совѣсть, то непремѣнно закалываемъ кого нибудь на алтарѣ ея, въ видѣ очистительной жертвы, ради нашего спокойствія.
   

XIII.
Ультращекотливая совѣсть.

   Сколько ни смѣялся мистеръ Эверардъ Рамфри надъ Нэвилемъ Бьючэмпомъ и его банановымъ вѣнцомъ, но въ душѣ не могъ не одобрить молодого человѣка за то, что тотъ добровольно отправился въ экспедицію къ берегамъ южной Африки, извѣстіе же о томъ, что адмиралъ назначилъ его на открывшуюся ваканцію командира судна, доставило ему большое удовольствіе; Эверардъ Рамфри, умѣя указывать причины неуспѣха, столь-же былъ способенъ цѣнить и успѣхъ. Это повышеніе дало новому командиру случай побить дядю на фактахъ. Бьючэмпъ, извѣщая дядю о своемъ повышеніи, просилъ его не воображать, будто ему теперь дали добавочную эполету, и серьезно поправлялъ ошибку дяди насчетъ украшеній плечь лейтенанта, которую тотъ сдѣлалъ, когда писалъ племяннику о безразсудствѣ любви его къ Рэне; онъ увѣдомлялъ дядю съ самой комической обстоятельностью, что лейтенантскіе эполеты отмѣчены якоремъ, эполеты командировъ суденъ якоремъ и звѣздой, капитановъ же короной, и выказывалъ мастерски съигранную заботливость избавить дядю впредь отъ ошибки въ фактахъ. Этотъ юморъ, напоминавшій мистеру Рамфри, что онъ не долженъ имѣть претензію на непогрѣшимый авторитетъ, заставилъ его сознаться, что онъ побитъ собственнымъ оружіемъ и почувствовать нѣчто въ родѣ уваженія къ человѣку, который уличалъ его въ незнаніи фактовъ.
   Бьючэмпъ вернулся нѣсколько изнуренный климатомъ Африки и тотчасъ получилъ командованіе корветомъ Аріадна, который былъ назначенъ къ немедленному отправленію съ эскадрой въ Средиземное море, куда онъ и отправился, не заѣхавъ въ Стэйнгэмъ и подавъ тѣмъ поводъ Розамондѣ думать, что онъ такъ, же упоренъ въ любви, какъ ибо враждѣ. Мистеръ Рамфри считалъ его превосходнымъ служакой, алкавшимъ только морскихъ походовъ. Разъ всего во время своего отсутствія Бьючэмпъ выказалъ прежнее рвеніе къ дѣламъ отечества, пославъ краснорѣчивую и энергическую просьбу дядѣ о томъ, чтобы тотъ употребилъ все вліяніе свое для доставленія ему назначенія на первую ваканцію въ эскадрѣ Роберта Халла, которая въ то время составляла часть нашихъ военныхъ силъ противъ инсургентовъ въ Индіи. Судьба этого "рыцарскаго англичанина, рожденнаго морякомъ, этого вѣрнѣйшаго изъ героевъ, имя котораго никогда не изгладится изъ памяти всѣхъ, кто зналъ его, и изъ лѣтописей нашей славы, не смотря на то, что смерть унесла его еще въ такихъ молодыхъ лѣтахъ", вызвала у Нэвиля письмо, полное слезнаго вдохновенія, заставившее мистера Рамфри высказать положительное убѣжденіе свое, что вѣнецъ славы моряка -- высшая цѣль честолюбія юноши. Кто бы могъ подумать, что онъ все это время ломалъ себѣ голову надъ политикой? Или эта глупѣйшая исторія кандидатуры Бэвисгэма была только минутной прихотью?
   Мистеръ Рамфри ощутилъ потребность еще разъ видѣть въ своемъ племянникѣ куклу, которую подергивали за ниточку. Вслѣдствіе этого онъ потребовалъ, чтобы мистрисъ Кёллингъ припомнила, какъ онъ всегда предвидѣлъ и предсказывалъ, что Нэвиль сядетъ, не сегодня такъ завтра, на конекъ политики,-- и чѣмъ раньше, тѣмъ лучше. Оселъ могъ бы предсказать, что, какъ только Нэвиль сядетъ, то вскачь помчится въ станъ радикаловъ, разъѣзжающихъ безъ сѣделъ. На Стэйнгэмъ хлынулъ потокъ писемъ отъ всѣхъ мущинъ и женщинъ крови Рамфри въ какой бы то ни было степени чистоты ея, грозно осуждавшихъ явный радикализмъ адреса Нэвиля Бьючэмпа. Эверардъ смѣялся надъ ними, какъ человѣкъ практическій; онъ находилъ, что жалкій дуракъ ошибся, выбравъ такой продажный округъ какъ Бэвисгэмъ. Однако въ виду необходимости жалкому дураку научиться здравому смыслу, и какъ можно скорѣе, Эверардъ соглашался, что скорое истощеніе кошелька Нэвиля, которое неизбѣжно произведутъ бэвисгэмскіе избиратели, будетъ лучшимъ средствомъ отрезвить его. Нэвиль будетъ собственнымъ хирургомъ, весело дѣлающимъ себѣ кровопусканіе, чтобы вылечить себя отъ горячки. Правда, что избытокъ денегъ не могъ бытъ причиной горячки Нэвиля, но истощеніе кошелька заставитъ безумца остановиться.
   Въ этомъ смыслѣ говорилъ гордый старикъ, не сѣтуя на то, что Нэвиль рѣшился на такой шагъ, не спросивъ его совѣта. Съ спокойствіемъ философа созерцая себя, какъ оскорбленнаго Рамфри, великодушно изъясняя всѣ обстоятельства такого неуваженія къ себѣ, какъ къ главѣ семьи, онъ не могъ, не чувствовать, что шагъ Нэвиля -- вызовъ ему, и нетерпѣливо ждалъ какого нибудь случая, который далъ бы ему поводъ выйти изъ этого великодушно прощающаго настроенія и такимъ образомъ мистеръ Рамфри, самъ того не сознавая, былъ олицетвореніемъ не философа, но рыболова, ожидающаго, когда добыча зацѣпится на крючокъ.
   -- Нэвиль долженъ знать, что я не намѣренъ заплатить ни фартинга за его расходы въ Бэвисгэмѣ? сказалъ онъ мистрисъ Кёллингъ.
   Она отвѣчала спокойно и съ самымъ невиннымъ видомъ:
   -- Я не видѣла его, сэръ.
   Онъ кивнулъ головой. Когда онъ во второй разъ загововорилъ съ нею о Нэвилѣ, то спросилъ:-- Гдѣ онъ теперь пропадаетъ?
   -- Я думаю въ этомъ городѣ -- въ Бэвисгэмѣ.
   -- Въ отелѣ либераловъ, радикаловъ?
   -- Можетъ быть гдѣ-нибудь тамъ, я не знаю...
   -- Въ домѣ этого мошенника доктора? Шрэ-эпнэля?
   -- Право... я не видала его.
   -- Вы получали о немъ извѣстіе?
   -- Да, получила коротенькое письмо.
   -- Откуда онъ адресовалъ письмо?
   -- Изъ Бэвисгэма.
   -- Изъ какого дома?
   Розамонда безпомощно оглядѣлась кругомъ, ища спасенія. Другого спасенія кромѣ двери не было; она отвѣчала:-- изъ дома доктора Шрэпнэля.
   -- Этого агитатора противъ законовъ охраненія дичи?
   -- Неужели вы воображаете, сэръ, что Нэвиль буквально подписывается подъ всѣмъ, о чемъ вотируетъ этотъ ужасный человѣкъ.
   -- Вы не любите этого человѣка, мистрисъ Кёллингъ?
   -- Я ненавижу его.
   -- Ага? Такъ вы видѣли доктора Шрэпнэля?
   -- Только одну минуту. Одну минуту или двѣ. Я не могу выносить его, и у меня есть на то свои причины.
   Розамонда вспыхнула багрово. Посѣщеніе это было тайной ея, и открытіе этой тайны заставило ее чувствовать себя виновной, это чувство разожгло ея антипатію противъ доктора Шрэпнэля.
   -- Какія причины? спросилъ мистеръ Рамфри подозрительно и настойчиво, видя, что она покраснѣла еще сильнѣе.
   Она не хотѣла подвергнуть Нэвиля упрекамъ въ безхарактерности и ребячествѣ, сознавшись въ настоящей причинѣ своего отвращенія, и отвѣчала:-- Это -- человѣкъ такого рода... Я такъ не долго была тамъ. Я была рада убѣжать поскорѣе... Онъ... и она замолчала, потому что ей трудно было привести какое бы то ни было обвиненіе противъ доктора Шрэпнэля. Старанія умолчать о возмутившемъ ее вліяніи доктора Шрэпнэля на Нэвиля, и необходимость сказать что-нибудь, потому что уже заговорили о немъ, привело ее въ смущеніе. Она роковымъ образомъ, стараясь какъ можно добросовѣстнѣе отозваться объ ужасномъ докторѣ, путалась и самымъ подо рительнымъ образомъ поправляла каждое выраженіе свое.
   -- Онъ оскорбилъ васъ, мистрисъ Кёллингъ? грозно спросилъ мистеръ Рамфри.
   Она поспѣшно отвѣчала:-- О, нѣтъ! Онъ, можетъ быть -- добрый человѣкъ въ своемъ родѣ. Онъ, кажется, изъ тѣхъ мущинъ, которые воображаютъ, что женщина не можетъ имѣть своихъ мнѣній. Онъ нисколько не стѣсняется оскорблять всѣ мнѣнія, которыхъ мы держимся. Я боюсь, что онъ -- невѣрующій. Идеи его о семьѣ и долгѣ и манера высказывать эти идеи шокировали меня,-- вотъ и все. Онъ -- нелѣпый человѣкъ. А могу сказать, что въ немъ нѣтъ ничего особенно дурного, только онъ можетъ имѣть вредное вліяніе на того, кто поддается ему, правда, что оно не можетъ быть продолжительно. Онъ не могъ сдѣлать зла лично мнѣ, не могъ оскорбить меня, я хочу сказать. Я, въ самомъ дѣлѣ, ничего не могу сказать противъ него, на сколько я...
   -- Онъ не обращался съ вами, какъ должно обращаться съ дамой? мистрисъ Кёллингъ?
   Розамонда начала пугаться такого упорнаго допроса со стороны главы дома, считающаго себя оскорбленнымъ въ домочадцахъ своихъ.
   -- Я увѣрена, что онъ не думалъ быть невѣжливымъ.
   -- Такъ этотъ человѣкъ былъ невѣжливъ въ отношеніи васъ? раздался грозный вопросъ.
   Она спросила себя, былъ ли докторъ Шрэпнэль невѣжливъ въ отношеніи ея? Она была до того щепетильно совѣстлива, что съ полминуты обсуждала въ умѣ этотъ вопросъ, прежде нежели отвѣтила:-- Нѣтъ, онъ не былъ невѣжливъ. Я не могу объяснить... Онъ, безъ всякаго сомнѣнія, не думалъ быть невѣжливымъ. Онъ -- только невоспитанный, непріятный человѣкъ, страшно высокаго роста.
   Мистеръ Рамфри издалъ:-- А? Г-мъ!
   И съ этой минуты понятіе его о докторѣ Шрэппэлѣ было составлено. Это былъ хвастливый болтунъ, кричавшій противъ законовъ, охраняющихъ дичь, осмѣлившійся оказаться невѣжливымъ противъ дамы, завѣдывавшей его хозяйствомъ, и, слѣдовательно, въ немъ можно было видѣть врага, съ которымъ стоитъ встрѣтиться и помѣряться. Ростъ этого человѣка увеличивалъ его злодѣйство, а злодѣйство его, въ свою очередь, увеличивало его ростъ. Умственное око Эверарда видѣло въ этомъ человѣкѣ обаяніе особеннаго рода, почти магнетическое. Эверардъ такъ много и долго думалъ о немъ, что ему пришлось вспомнить о любви къ миру, которую онъ себѣ приписывалъ, для того, чтобы не отправиться немедленно въ Бэвисгэмъ помѣряться съ врагомъ.
   Часть негодованія, кипѣвшаго въ груди грознаго джентльмена пала и на молодого джентльмена, котораго онъ считалъ дурачкомъ, водимымъ за носъ злодѣемъ-агитаторомъ. Теперь мистеръ Рамфри былъ менѣе, чѣмъ когда нибудь, расположенъ смотрѣть на поступки Нэвиля съ невозмутимостью олимпійца и спокойствіемъ философа.
   Щекотливая совѣсть Розамонды терзалась сомнѣніемъ, что она словами своими показала мистеру Рамфри образъ доктора Шрэпнэля въ видѣ хорошаго платья, вычищеннаго противъ ворса. Мучительная мысль твердила ей, что молчаніе ея передъ отвѣтомъ, необходимое для добросовѣстнаго обдумыванія, дало понять многое въ ложномъ свѣтѣ. Она утѣшилась мыслью, что эти терзанія -- признакъ высшей натуры, высшія же натуры такъ дорого цѣнятъ этотъ признакъ, что онъ вознаграждаетъ ихъ за всѣ нравственныя треволненія. Она утѣшилась при мысли объ идеалѣ силы, соперничающей съ силой ужаснаго доктора, и мистеръ Рамфри тѣмъ болѣе подходилъ къ идеалу первой, чѣмъ болѣе напугалъ Розамонду своимъ грознымъ тономъ. Докторъ Шрэпнэль не долженъ стать поперегъ его дороги. Пусть только попытается встать! Она надѣялась, что онъ не попытается:-- "Мнѣ нечего было такъ пугаться этого ужаснаго человѣка", сказала она, успокоивая себя. Если она боялась, то ради Нэвиля. Пренебреженіе Шрэпнэля къ правамъ семьи на Нэвиля, было дерзостью, дерзко высказанной, она теперь была убѣждена въ этомъ. А Шрэпнэль былъ чернымъ злодѣемъ, врагомъ національной конституціи, человѣкомъ, заслуживавшимъ всей кары законовъ, съ его смѣшными метафорами и болтовней объ органахъ и фортепіано, оркестрахъ и деспотизмѣ, и о нитяхъ, которыя выпрядутъ до солнца! Какъ могъ Нэвиль слушать такого безумца? Шрэпнэль долженъ быть безстыднымъ лицемѣромъ, если скрылъ свои беззаконія отъ такого проницательнаго человѣка, какъ Нэвиль, и нѣтъ сомнѣнія, что ужасный докторъ дѣлалъ зло ради одной потѣхи. Онъ нарочно поддѣлывался къ молодымъ людямъ знатныхъ фамилій, чтобы имѣть удовольствіе возстановить ихъ противъ ихъ семействъ. И это -- еще на лучшій конецъ. Безъ сомнѣнія, у него были, кромѣ того, еще свои тайные разсчеты и выгоды. "Онъ могъ бы надѣлать мнѣ столько дерзостей, сколько угодно, я бы простила ему!" мысленно восклицала Розамонда. Вы видите, что относительно всего касавшагося ея лично, она умѣла быть великодушной. Но, раздумавъ обо всемъ и зная Эверарда Рамфри хорошо уже много лѣтъ, она жалѣла, что при допросѣ не вела себя,-- нѣсколько иначе въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ.
   

XIV.
Руководящая статья и мистеръ Тимоте Терботъ.

   Нэвиль отказался пріѣхать въ Стейнгэмъ, изъ страха слышать, какъ будутъ ругать доктора Шрэпнэля, подумала Розамонда, судя по восторженнымъ похваламъ его этому человѣку въ письмѣ къ ней и но намеку его на законы о дичи. Онъ писалъ, что еще не успѣлъ заняться этими законами и составить свое мнѣніе о нихъ. Розамонда поспѣшила передать это мистеру Рамфри. "Такъ мы еще можемъ пользоваться завтра нашимъ правомъ охотиться", отвѣчалъ онъ, но не сказалъ ни слова о письмѣ, которое онъ получилъ отъ Нэвиля. Розамонда спросила о томъ, и онъ въ удивленіи выпучилъ на нее глаза. Говорить объ Индіи или объ иностранной политикѣ, когда въ домѣ шли приготовленія для перваго дня охоты и когда умъ его былъ поглощенъ предвкушеніемъ наслажденія поддерживать славу охотника, возвращающагося съ биткомъ набитымъ ягдташемъ! Хорошіе стрѣлки, подвизавшіеся и въ былые дни во славу стэйнгэмскихъ охотъ, собрались. Птицы было въ изобиліи, и она сама шла подъ выстрѣлы. Передъ глазами его разстилался планъ Стэйнгэма, усѣянный булавками, какъ планъ военныхъ операцій; подлѣ Стэйнгэма имѣніе Хольдесбёри, которое никогда не доставляло ему той же славы; но оба имѣнія лежали рядомъ, намѣчая путь будущихъ дѣйствій, которыя онъ обдумывалъ съ глубоко стратегическими соображеніями, готовясь выказать все свое искусство тактика отъѣзжаго поля. Ему было не до Нэвиля. Даже разговоры за обѣдомъ о будущихъ выборахъ, казались ему пустымъ развлеченіемъ. Но горе врагу куропатокъ и фазановъ его, будь то человѣкъ или гадина! Имя Шрэпнэля не сходило съ языка капитана Баскэлета. Розамонда изъ своей комнаты слышала взрывы насмѣшливаго хохота его, слѣдовавшіе за этимъ именемъ. Сэсиль былъ мѣткимъ стрѣлкомъ, такимъ же страстнымъ любителемъ охоты, какъ дядя, и всегда первымъ любимцемъ его, когда охота опустошала луга и поля. Онъ былъ неудержимо веселъ, въ матера его было что-то торжествующее, и Розамонда, раздумывая о будущности Нэвиля, оставаясь постоянно одна, какъ и всегда, когда въ Стэйнгэмѣ было много гостей, невольно поддалась прежнимъ опасеніямъ насчетъ соперника ея любимца.
   Она повѣрила ихъ мистеру Стёккели Кёльбрету, другу своего мужа. Мистеръ Кёльбретъ былъ однимъ изъ тѣхъ счастливцевъ, которые имѣютъ ощущенія, но не способны составить себѣ понятія, и не рождены на то, чтобы быть утѣшеніемъ кому бы то ни было, кромѣ самихъ себя. Сколько она могла понять изъ небрежныхъ фразъ его, онъ считалъ Нэвиля Бьючэмпа въ какой-то опасности, но онъ высказалъ свое мнѣніе только насчетъ обстоятельствъ и характеровъ. Нэвиль рисковалъ своей фортуной, Сэсиль хорошо зналъ игру, Эверардъ Рамфри былъ самымъ твердымъ мужчиной изо всего человѣческаго рода. Но о средствахъ помочь бѣдѣ, объ исходѣ такого положенія Стёккели не могъ сказать ничего. Онъ улыбнулся на вопросъ ея: что онъ думаетъ о томъ? Неужели человѣкъ съ здравымъ смысломъ могъ что нибудь думать объ этомъ? Онъ передалъ Розамондѣ изумленное восклицаніе полковника Халкетта: "Быть не можетъ!" когда тотъ за обѣдомъ услышалъ имя новаго кандидата либеральной партіи, и шутовскія прибаутки Сэсиля на эту тему.
   Розамонда сердито вскричала: -- О, еслибы я тамъ была, онъ не посмѣлъ бы этого сказать.
   -- Но почему же вы не бываете тамъ? Это зависѣло отъ васъ и столько лѣтъ, возразилъ Стёккели.
   Она, краснѣя, покачала головой.
   Но развѣ она не могла пользоваться въ обществѣ большими правами, нежели тѣ, какими пользовалась? Эта мысль молніей сверкнула въ головѣ ея. И вмѣстѣ съ воображаемой необходимостью имѣть случай доказать самоотверженную преданность Нэвилю, встрѣчаясь съ врагомъ его, ее вызывало и чувство оскорбленнаго самолюбія; въ обществѣ она, быть можетъ, съиграла бы роль болѣе значительную, нежели роль домоправительницы всѣхъ замковъ Эверарда Рамфри, передъ которой капитанъ Баскэлетъ раскланивался низко, съ притворнымъ уваженіемъ и самой наглой любезностью, и которую онъ за глаза осыпалъ самыми ироническими похвалами за то, что было время, когда она могла бы быть злымъ демономъ и перессорить весь родъ Рамфри, еслибы захотѣла, и она не воспользовалась этой возможностью и потому была чудомъ изъ женщинъ.
   -- Какъ вамъ угодно, отвѣчалъ Стёккели, воображавшій, что всѣ желанія мужчинъ и женщинъ выражаются вполнѣ въ ихъ словахъ.
   -- Поговорите о Нэвилѣ съ полковникомъ Халкеттомъ, умоляла Розамонда.-- Убѣдите его, что вы не считаете Нэвиля дуракомъ, а развѣ только немного способнымъ увлекаться. Я хочу, чтобы эта свадьба устроилась. И не потому, что она богата. Она наслѣдуетъ отъ дяди рудники въ Валлисѣ, не считая того, что она -- единственная дочь. Напомните ему, чѣмъ Нэвиль былъ во время войны. Миссъ Халкегтъ не могла забыть это, я увѣрена, и доброе слово, замолвленное человѣкомъ, знающимъ свѣтъ, я увѣрена, сильно помѣшаетъ... планамъ капитана Баскэлета... если у него есть планы? Во всякомъ случаѣ, вы можете сдѣлать много пользы Нэвилю вашимъ вліяніемъ на полковника Халкетта. Я увѣрена, что ему хотятъ повредить во мнѣніи полковника. Полковникъ купилъ новое помѣстье и, какое несчастье! рядомъ съ Бэвисгэмомъ. Я думаю, полковникъ -- тори. Неужели вы не поговорите съ нимъ, я такъ прошу васъ. Я такъ безпомощна, что готова плакать.
   -- Представьте, что у васъ нѣтъ носоваго платка, отвѣчалъ мистеръ Кёльбретъ: -- и прошу васъ откажитесь отъ этихъ интригъ. Стоитъ только начать хлопотать, интриговать, составлять планы, чтобы сократить себѣ жизнь. Я могу сказать полковнику только: "молодой Бьючэмпъ -- молокососъ въ политикѣ, ему нужна жена, которая няньчилась бы съ нимъ, какъ мать".
   -- Да, да, вы правы; лучше не говорить ему ничего, сказала Розамонда, и ей казалось, что противъ нея составили злостный заговоръ, чтобы лишить ее гордой независимости, съ какою она ушла отъ свѣта, потому что теперь она не могла найти ни одной живой души, которая взяла бы на себя трудъ избавить ее отъ необходимости сдѣлать какой нибудь рѣшительный шагъ для спасенія любимца ея; но она сдѣлаетъ его, хотя бы ей нужно было выйти изъ своего гордаго уединенія, для того, чтобы быть полезной тому, кого любила.
   Полковникъ Халкеттъ былъ единственнымъ изъ гостей Стэйнгэма, хорошо знавшимъ положеніе ея и искренно уважавшимъ ее. Онъ сдѣлалъ ей визитъ, пріѣхавъ къ Эверарду, и мимоходомъ упомянулъ о кандидатурѣ Нэвиля тономъ, доказывавшимъ, что мнѣніе его о Нэвилѣ нисколько не сдѣлалось хуже.
   -- Мы, разумѣется, не можемъ допустить его успѣха, сказалъ онъ, ожидая улыбки согласія со стороны Розамонды, которую она съ радостью дала ему, когда онъ выразилъ свою надежду, что Нэвиль воспользуется близостью Моунгъ Лореля и Бэвисгэма, чтобы во время выборовъ быть его частымъ гостемъ.-- Онъ не будетъ имѣть ничего противъ встрѣчи съ дядей? и глаза полковника заискрились смѣхомъ.-- Дочь моя пригласила мистера Рамфри и капитана Баскэлетта пріѣхать къ намъ, когда они все перестрѣляютъ въ Хольдесбёри.
   И капитана Баскэлеттъ, подумала Розамонда. И ревность ея за Нэвиля шепнула ей, что сопоставленіе этого ненавистнаго имени съ именемъ Сесиліи могло имѣть брачный смыслъ.
   Она имѣла случай видѣть изъ своего окна,-- окна плѣнницы, думала она теперь, когда рвалась въ общество защищать Нэвиля,-- замѣчательную короткость полковника съ Сэсилемъ въ присутствіи мистера Рамфри. Неужели и мистеръ Рамфри принялъ участіе въ этомъ заговорѣ лишить Нэвиля руки миссъ Халкеттъ, и простиралъ свой злой юморъ до желанія показать Нэвилю, что тотъ потерялъ по своей глупости. Всѣ трое стояли на лужайкѣ. Лѣвая рука полковника была продѣта подъ руку Сэсиля. Сэсилю подали письма и газеты. Онъ сорвалъ бандероль съ газеты, и гоготанье его остроумно дало знать обоимъ собесѣдникамъ, что онъ имѣетъ сообщить имъ нѣчто юмористическое. Мистеръ Рамфри снялъ ружье съ плечной перевязи и поставилъ его на землю. Полковникъ Халкеттъ выразилъ желаніе самъ прочесть газету, но Сэсиль не допустилъ этого. Онъ одинъ долженъ прочесть это вслухъ, потому что онъ одинъ способенъ сопровождать чтеніе подобающей мимикой. Еслибы Розамонда была пріучена къ чтенію руководящихъ газетныхъ статей, то она могла бы прочесть все содержаніе статьи въ движеніяхъ Сэсиля, когда онъ раскачивалъ свое высокое туловище взадъ и впередъ, отмѣчая запятыя и точки съ запятыми взмахами локтей, на подобіе крыльевъ птицы, и чуть не перегибаясь на двое въ концѣ періодовъ. Мистеру Рамфри все надоѣло уже до смерти, когда Сэсиль не успѣлъ дойти еще до половины столбца, и голова его круто поворачивалась съ права на лѣво, слѣдя за полетомъ птицъ. Шутовски-торжественный взмахъ руки Сэсиля далъ ему понять, что далѣе слѣдуетъ еще болѣе уморительная и неподражаемая чепуха. Въ концѣ сцены Розамонда увидѣла газету на землѣ, руку полковника на плечѣ Сэсиля и мистеръ Рамфри, кивалъ головой надъ дуломъ ружья, было ли киванье это выраженіемъ сочувствія или раздумья, Розамонда не могла рѣшить.
   Она послала лакея просить газету и черезъ секунды двѣ-три сидѣла, поглощенная чтеніемъ краснорѣчиваго крупнаго шрифта и недоумѣвая, что могли найти въ немъ забавнаго или неприличнаго; она убѣждалась съ каждымъ словомъ, что никогда еще не было говорено такой правды о Нэвилѣ Бьючэмпѣ, правды, высказанной тономъ болѣе краснорѣчивымъ и болѣе соотвѣтствующимъ предмету. Быть можетъ, причина такого убѣжденія лежала отчасти и въ томъ, что она никогда еще не слыхала восторженныхъ похвалъ ему или кому бы то ни было, высказанныхъ словомъ, такъ какъ не въ нравахъ англичанъ горячо хвалить другъ друга, а газетъ она не читала. Впрочемъ, англичане не имѣютъ ничего противъ печатныхъ похвалъ, и этотъ отдѣлъ національнаго краснорѣчія обработывается въ прессѣ вообще шотландцами или ирландцами. Но что же могло въ этой статьѣ, гдѣ каждое слово было святой правдой, оправдать злобное глумленіе капитана Баскеллета и киванье мистера Рамфри надъ дуломъ ружья.
   Святая правда была высказана необычайно ходульнымъ тономъ. То была руководящая статья, въ которой развертывали знамена, а такое дѣйствіе должно было возбудить волненіе. Предметомъ статьи былъ Бьючэмпъ, и она попалась на глаза ему ранѣе, нежели Сэсилю. Листокъ былъ принесенъ ему при первыхъ лучахъ дня, еще сырой изъ-подъ типографскаго пресса Бэвисгэмской газеты, контора которой помѣщалась прямо противъ гостинницы, гдѣ онъ жилъ. Бѣглый взглядъ на параграфы, какъ электрическій толчокъ заставилъ его вскочить на ноги. Что за языкъ! Его превозносили какъ "героическаго Командора Бьючэмпа Королевскаго Флота", джентльмена высокаго положенія въ свѣтѣ и высокихъ связей; онъ былъ: "знаменитымъ Командоромъ Бьючэмпомъ нашего несравненнаго флота, который на всѣхъ поляхъ послѣдней славной войны доказалъ, что традиціонное мужество благородной и мощной крови Рамфри, текущей въ его жилахъ, не утратило ни силы, ни значенія своего съ того времени, какъ боевыя сѣкиры лордовъ Рамфри, всегда стоявшихъ въ переднихъ рядахъ, пробивали черепа нашихъ національныхъ враговъ на обширныхъ и плодоносныхъ равнинахъ Франціи". Для Нэвиля то былъ торжественно-шутовской маскарадъ.
   Но этимъ не кончалось дѣло. Торжественное вдохновеніе автора снисходило и до употребленія рѣзкаго и хорошо знакомаго свистка:-- изученіе науки мореплаванія Командоромъ К. Ф. Нэвилемъ приводилось въ видѣ юмористическаго доказательства способности моряка править и кормиломъ государственнаго корабля. Привязавъ къ статьѣ доказательство это вмѣсто шпоръ, чтобы было чѣмъ пришпорить толпу, руководящая статья снова впадала въ прежній торжественный тонъ. Командоръ Бьючэмпъ, отвѣчалъ на приглашеніе великой и единодушной партіи либераловъ бэвисгэмскаго округа, повинуясь внушеніямъ своего генія, голосу человѣчности и тому, что онъ такъ справедливо считалъ первымъ долгомъ, равно и цѣлью честолюбія гражданина свободной страны. Исключая случайнаго употребленія казенныхъ словъ реторическаго паѳоса, прикрывающаго пустоту мысли, и завершенія нѣкоторыхъ трескучихъ періодовъ строками стиховъ, что всего чаще доказываетъ полнѣйшее истощеніе мысли писателя, статья эта была замѣчательна по размаху пера, по полету краснорѣчія, по шуму и смѣлости, и плыла по морю прессы несравненно величественнѣе, нежели обыкновенно плаваютъ мелкіе провинціальные органы печати, имѣющіе цѣлью распространять въ публикѣ идеи и направлять общественное мнѣніе, и которые, въ сравненіи съ могучими органами столичной прессы тоже, что толпа мальчиковъ, играющихъ на флейтѣ и рожкѣ въ пустынныхъ предмѣстьяхъ городовъ, въ сравненіи съ полкомъ, который идетъ торжественнымъ маршемъ, съ полнымъ хоромъ музыкантовъ во главѣ, управляемымъ опытнымъ тамбуръ-мажоромъ.
   Бэвисгэму не нужно было видѣть подписи подъ статьей, чтобы знать, кто вернулся въ городъ, чтобы написать эту статью. Эти безконечно тянувшіеся періоды, длиною своею подобные пароходу Левіаѳану, плывущему между двумя валами океана, могли выйти только изъ подъ пера знаменитаго мистера Тимоти Тёрбота, прославленнаго агитаціей по законамъ о вывозѣ хлѣба, агитаціями по реформѣ и всѣми агитаціями, требовавшими человѣка, котораго небо одарило неутомимымъ перомъ, и который потому считаетъ себя истолкователемъ желаній массъ и двигателемъ ихъ. Какъ большая часть людей, которые могутъ сказать очень немногое, онъ былъ риторомъ въ печати, но печать была для него очень недостаточнымъ способомъ выраженія, въ ней была только плоть его, передать огня его она не могла. Настоящее мѣсто мистера Тёрбота было на трибунѣ передъ народомъ. Тонкое чутье или счастливый случай поставили его въ партію, которая поднималась сильнымъ потокомъ, сносившимъ многое на пути. Ораторскому искусству не съ руки противныя теченія или мелкіе ручейки. Мелкіе ручейки, текущіе до того тихо, что заставляютъ спрашивать: не оптическій ли обманъ теченіе ихъ, не могли имѣть притягательной силы для генія мистера Тёрбота. Вотъ почему онъ былъ ораторомъ, черпавшимъ вдохновеніе изъ источника либерализма, а не радикализма. Либерализмъ имѣлъ для оратора нашего обаяніе дѣятельной силы въ политическомъ мірѣ, дѣйствующей между двумя враждебными партіями, и которая могла по желанію принимать видъ любой изъ этихъ партій, чтобы угрожать другой: видъ торизма, чтобы грозить радикаламъ, и краспый оттѣнокъ, чтобы грозить тори. Либерализмъ могъ дѣлать видъ, что опирается на прошедшее и прикидываться влюбленнымъ въ будущее. Онъ былъ самымъ подходящимъ лозунгомъ настоящаго и потребностей его, и потому былъ источникомъ популярности, изливавшимъ прѣсныя воды умѣренности, сильныя обиліемъ своимъ. Потокъ либеральной рѣчи можетъ произвести самое упоительное и вдохновляющее дѣйствіе, если влить въ него случайно немного спирта -- придавши ему вкусъ радикализма. Тогда вы получите рѣчь, которая заставить слушателей стучать ногами и ломать стулья. Но если же вы начнете съ того, что бросите имъ ведро чистаго спирта {Здѣсь не переводимая игра словъ spirit -- водка, спиртъ, и spirit -- духъ.}, то вамъ въ продолженіи и концѣ рѣчи придется употреблять только влажную стихію и тогда вы облиты водой, промочены насквозь и выйдетъ не ораторскій паѳосъ {Игра словъ Тимоти не pathos? а bathos отъ bath -- ванна.}, а холодная ванна, острилъ мистеръ Тимоти. Да, выборъ его дѣлалъ честь его чутью. Да будетъ либерализмъ вашей пищей, а радикализмъ -- пряной приправой. А иногда, ради перемѣны, ради новыхъ ощущеній, одѣться въ воскресное платье торизма, на полчаса, не болѣе, эгэ! Оно придастъ вамъ приличный видъ. А какъ скоро оно будетъ стѣснять васъ, скажите, что съ вами припадокъ, и снимите его. Мистеръ Тимоти относился къ своему искусству, какъ поэты относятся къ своему, и, какъ тѣ смотрятъ на все въ мірѣ съ точки зрѣнія большаго или меньшаго удобства для воспѣванія, такъ и онъ смотрѣлъ на все въ мірѣ, какъ на болѣе или менѣе удобный предметъ для ораторства. Не было въ мірѣ существа, на которое бы онъ смотрѣлъ съ большимъ пренебреженіемъ, чѣмъ на доктора Шрэпнэля, съ гордостью сознавая, что онъ, давъ доктору впередъ сколько угодно времени, могъ потокомъ своего краснорѣчія унести отъ него рѣдкихъ и бродящихъ врозь слушателей его и при первыхъ звукахъ побѣдоносной трубы своей сплотить ихъ въ тѣсный, стройный отрядъ, готовый покорно идти всюду по мановенію руки его; да, онъ могъ сдѣлать это, хотя они и были та "меньшая братія", желудокъ которой по части политической дистиллировки могъ съ наслажденіемъ осушать всѣ запасы тайныхъ кабаковъ на болотистой и нагорной сторонѣ старой Ирландіи въ лучшіе дни ея, т. е. не законные, вы понимаете меня.
   Статья Тимоти заставила Бьючэмпа вскочить съ постели; карточка Бьючэмпа сдѣлала тоже съ Тимоти.
   -- Командоръ Бьючэмпъ? Искренно радъ познакомиться съ вами, сэръ. Я былъ въ отъѣздѣ по дѣламъ, по нашему великому общему дѣлу, сэръ; я радъ сказать, что оно общее намъ, и вотъ почему я позже согражданъ своихъ имѣю это удовольствіе. Какъ счастливо, что я ночевалъ сегодня въ своей комнатѣ на верху; я рѣдко ночую тамъ, потому что страшный шумъ машины не даетъ заснуть; онъ похожъ на шумъ парохода, который собирается двинуться и не двигается никогда, хоть безпрестанно встряхивается и встряхиваетъ васъ.
   Мистеръ Тимоти духомъ выговорилъ все это, входя въ контору газеты, въ видѣ первокласснаго скрипача, который однимъ движеніемъ смычка можетъ взять заразъ невѣроятное количество нотъ, или въ видѣ замѣшкавшагося отеческаго бога времени, который поспѣшаетъ прокатывать припрыгивающее лилипутское поколѣніе смертныхъ на своемъ колесѣ, по цѣлымъ сотнямъ въ одну минуту.
   -- Вы извините меня, сэръ, что я явился по вашему требованію, не выбрившись и не поправивъ галстухъ.
   Бьючэмпъ увидѣлъ кругленькаго человѣчка, средняго роста, съ толстыми раскрытыми губами и отвисшей небритой челюстью цвѣта индиго; глаза его искрились водянистымъ блескомъ, напоминая камешки на берегу подъ прибоемъ волны, галстукъ же котораго требовалъ поправки не пальцевъ, но иглы.
   -- Мнѣ очень жаль, что я такъ рано обезпокоилъ васъ, сказалъ онъ.
   -- Нисколько, командоръ Бьючэмпъ, нисколько, сэръ. Рано или поздно, я всегда готовъ, по девизу Нэпира, который и мой. Я успѣю вымыться, я успѣю вымыться.
   -- Я пришелъ поговорить съ вами о вашей статьѣ на счетъ меня. Мнѣ сказали въ конторѣ, что вы написали ее. Прошу васъ не звать меня такъ усердно командоромъ. Это -- не въ обычаѣ, да и я не люблю этого.
   -- Разумѣется, сэръ, разумѣется, согласился Тимоти.
   -- А что касается будущаго, мистеръ Тёрботъ, прошу васъ быть обязательнымъ, не упоминать въ печати ни объ одномъ изъ моихъ дѣйствій, гдѣ бы то ни было. Ваши намѣренія очень лестны, но, къ несчастью, я не люблю, чтобы меня публично гладили по головкѣ.
   -- Нѣтъ? И вы совершенно правы, сказалъ Тимоти.
   Этотъ утвердительный отвѣтъ и сочувственный тонъ на рѣзкіе отзывы о статьѣ заставили Бьгочэмпа замолчать.
   Тимоти ждалъ нѣсколько секундъ терпѣливо продолженія филиппики, и потомъ, поглаживая колючій подбородокъ, сказалъ:-- еслибы я могъ угадать причину вашего посѣщенія, командоръ Бьючэмпъ, то я бы пошелъ за цирюльникомъ, передъ тѣмъ какъ явиться на вашъ зовъ, чтобы имѣть приличный видъ для перваго знакомства.
   Бьючэмпъ не могъ не почувствовать лукаваго намека.
   -- Вы видите, я пріѣхалъ въ округъ, какъ человѣкъ, совершенно неизвѣстный, и такъ тихо, какъ могъ; я хочу, чтобы меня приняли за политика, продолжалъ онъ, желая доказать, что имѣлъ полное основаніе такъ поспѣшно и повелительно потребовать свиданія у автора статьи: -- И потому ужасно непріятно, когда газеты на весь округъ кричатъ о вашемъ родѣ и фамиліи; особенно, когда они держатся совершенно противуположныхъ мнѣній. Мнѣ это непріятно.
   -- И всѣмъ было бы непріятно, сказалъ Тимоти.
   -- Такъ на кой чортъ вы сдѣлали это?
   Тимоти втянулъ цѣлый зарядъ воздуха въ легкіе.
   -- Политика, командоръ Бьючэмпъ, заставляетъ насъ дѣлать кучу вещей, непріятныхъ и намъ самимъ, и нашимъ родственникимъ -- это положительно вѣрно. Я -- солдатъ великой кампаніи, сэръ, и никто не можетъ знать это лучше меня. Я знаю, что карабканье на намазанный саломъ шестъ за ногой баранины, заставляетъ болѣть сердце матери за куртку и нижнее платье, которые она такъ аккуратно починила, если не сшила ихъ сама. Будетъ ли баранина или нѣтъ, а сало навѣрно останется на курткѣ. Такъ какъ мы никакимъ способомъ не можемъ уничтожить нашу связь съ нашей фамиліей, то вся штука въ томъ, чтобы обратить это несчастіе въ нашу пользу, и позвольте мнѣ замѣтить вамъ, сэръ, что древняя и высокая фамилія съ громкимъ титуломъ -- вовсе не презрѣнный аксесуаръ на заднемъ планѣ портрета героя въ морскомъ мундирѣ, съ медалями и эполетами, и легкой волной пороховаго дыма, клубящейся мѣстами, т. е. если мы можемъ ловко устроить рекомендацію кандидата, неизвѣстнаго округу и имѣющаго хоть слабое сходство съ этимъ портретомъ, то тѣмъ болѣе чести нашему искусству. Я -- ветеранъ политики, сэръ. Я говорю по опыту. Мы должны употреблять наше оружіе, и каждое должно быть хорошо отточено.
   -- Прекрасно, отвѣчалъ Бьючэмпъ: -- мы понимаемъ другъ друга теперь; и вы впередъ не должны употреблять оружія, какъ вы зовете его, противъ котораго я имѣю что-нибудь.
   Тимоти слегка обмеръ.
   -- Пишите, что хотите, но чтобы не было муссированія, прибавилъ Бьючэмпъ,-- Еслибы я могъ какимъ бы то ни было способомъ остановить... скупить, если можно... наложить запрещеніе, задержать выходъ этого нумера газеты...
   -- Какъ укушеніе бѣшеной собаки, отвѣчалъ Тимоти, не успѣвъ еще понять чудовищности предложенія Бьючэмпа.
   Бьючэмпъ протянулъ: г-мъ! и кивнулъ головой. Неосторожное сравненіе Тимоти газеты съ бѣшеной собакой сильно поразило его.
   -- Будетъ второе изданіе, продолжалъ Тимоти: -- вы можете скупить и его; будетъ третье, пожалуй, вы въ состояніи скупить и его; но будетъ четвертое, пятое и такъ до безконечности, и каждое съ объявленіемъ о полной распродажѣ предъидущаго, что создастъ на этотъ нумеръ такой запросъ, который можно сравнить только съ бѣшеной жаждой моряковъ послѣ кораблекрушенія, въ лодкѣ Бляйта подъ тропиками. Я боюсь, команд... капитанъ Бьючэмпъ, что прессу невозможно остановить, пока публика жаждетъ ея, и она опирается на компанію, выгоды которой удовлетворять этой жаждѣ.
   -- Полноте, не говорите такъ. Я жалуюсь только на смѣшную фигуру, въ какой вы меня выставили, сказалъ Бьючэмпъ, круто обрывая потокъ вздора, который понесъ Тимоти: -- и прошу васъ не дѣлать этого въ другой разъ. Скажите, кто, прочитавъ подобную статью, можетъ повѣрить, что я -- кандидатъ, у котораго есть въ головѣ хоть одна политическая идея.
   -- Подобная статья, отвѣчалъ Тимоти, подмигивая: -- самый удобный плащь, какимъ только можетъ прикрыться человѣкъ, у котораго слишкомъ много идей, капитанъ Бьючемпъ. Я сказку вамъ всю правду, сэръ. Я пріѣхалъ, услыхалъ о вашей кандидатурѣ, прочелъ вашъ адресъ,-- увидѣлъ вашъ политическій портретъ, и мнѣ сказали, что докторъ Шрэпнэль -- вашъ отецъ въ политикѣ. Это было мнѣ программой. Я долженъ былъ убѣдить вашихъ избирателей, что вы, командоръ Бьючэмпъ королевскаго флота, потомокъ древняго рода графовъ Рамфри, одинъ изъ героевъ войны, награжденный медалью королевскаго человѣколюбиваго сообщества за спасеніе человѣческой жизни на водахъ Бэвисгэма, представляете изъ себя нѣчто болѣе, нежели политическій сынъ радикальнаго доктора, и, имѣя въ виду этотъ конецъ, цѣль и предметъ, я написалъ статью, которую не стыжусь признать за свою; и я дѣлаю это, сэръ, ради единственнаго достоинства ея -- послужить вашимъ политическимъ интересамъ, сэръ, въ качествѣ либеральнаго кандидата Бэвисгэма, съ одной стороны нейтрализируя вредное вліяніе непопулярности имени доктора Шрэпнэля, а съ другой оживляя воспоминаніе о томъ, чѣмъ отечество обязано вашему мужеству и геройству на поляхъ битвы, для того, чтобы Бэвисгэмъ, несмотря на борьбу партій, могъ понять, какого рода выборъ выгоднѣе и почетнѣе для него, и выбралъ бы честь сдѣлать своимъ представителемъ въ парламентѣ героя.
   Бьючэмпъ поспѣшно перебилъ его: -- Благодарю васъ, благодарю васъ за ваши добрыя намѣренія. Но скажу вамъ, что я готовлюсь стоять или упасть съ докторомъ Шрэпнэлемъ, а все прочее вздоръ, и провалъ его возьми!
   Тимоти потеръ себѣ руки, съ такимъ видомъ, будто умываль ихъ въ отвлеченномъ смыслѣ.-- Прекрасно, командоръ, прекрасно, сэръ; говорятъ, что надо потакать кандидату въ его младенчествѣ, потому что послѣ ему придется потакать всѣмъ, едва онъ успѣетъ прожить нѣсколько недѣль. Это фактъ. Онъ скоро увидитъ, что ему приходится платить за первый взмахъ своихъ крыльевъ, какъ сынку богатаго рода за посѣянныя имъ плевелы, за которыя онъ пожнетъ жидовскіе векселя. Повѣрьте мнѣ, сэръ, я счелъ благоразумнымъ нѣсколько заглушить запахъ аптеки въ адресѣ младшаго кандидата либераловъ. Я видѣлъ, что городъ внюхивался и чихалъ; онъ почуялъ доктора Шрэинэля въ адресѣ.
   -- Каждая строка его -- моя, сказалъ Бьючэмпъ.
   -- Разумѣется ваша, и адресъ былъ великолѣпно написанъ, сэръ, позвольте мнѣ имѣть смѣлость, сказать это вамъ въ лицо; но онъ самымъ непреложнымъ образомъ грозилъ поднести слишкомъ сильныя снадобья для слабыхъ желудковъ, и охлаждалъ голоса, а въ цѣлой ботаникѣ нѣтъ такихъ чувствительныхъ растеній, какъ голоса избирателей, сэръ.
   -- Если ихъ можно купить только измѣной принципу и чѣмъ либо другимъ, кромѣ честнаго заявленія моихъ убѣжденій, то пусть они пропадутъ, сказалъ Бьючэмпъ.
   -- Я повторяю вамъ, мой дорогой сэръ, я повторяю вамъ, что младенецъ-кандидатъ восхищается своею честностью, какъ грудной младенецъ своей наготою, а красавица-дѣва своею невинностью. Такъ всегда бываетъ, пока онъ не убѣдится, что для него пришло время прикрыться одеждой -- это время борьбы по выборамъ. Тогда онъ увидитъ, что ему нужно сохранить только правильность очертаній своей фигуры, чтобы не привести въ ужасъ и соблазнъ другихъ людей. Легкое соблюденіе условныхъ приличій роднитъ весь цивилизованный міръ, вы это знаете. Это истина. Вы должны прикинуться, что вы за одно съ избирателями, если хотите, чтобы они васъ выбрали. И наконецъ, развѣ маленькая окраска -- такое страшное зло, сэръ? Когда кандидатъ выбранъ, то...
   -- А, прекрасно, перебилъ его Бьючэмпъ, поворачиваясь на каблукѣ.-- Я долженъ проститься съ вами теперь и еще разъ извиниться въ томъ, что такъ рано вызвалъ васъ. Прошу васъ, обратите вниманіе на то, что я сказалъ вамъ. Это -- мое рѣшительное мнѣніе. Прошу васъ сдѣлать мнѣ удовольствіе отобѣдать со мной въ отелѣ напротивъ. Я -- не знатокъ въ винахъ. Можетъ быть, вы хорошо знаете погребъ гостинницы и укажете мнѣ, что спросить.
   Тимоти потрясъ ему руку.-- Съ удовольствіемъ, капитанъ Бьючэмпъ. У нихъ есть буселло, старое хорошее вино, сносный клеретъ, и такого сорта портвейнъ, о которомъ надо спрашивать шопотомъ, таинственнымъ, задушевнымъ тономъ, какъ человѣкъ, который хочетъ сказать: "Я знаю, гдѣ хранится ваше сокровище и тотъ уголъ, гдѣ оно зарыто". Не спрашивайте шампанскаго, это -- вино большихъ банкетовъ. Тоже и хересъ, хотя его можно пить, очень можно пить.
   -- Въ четверть восьмого, сегодня вечеромъ, сказалъ Нэвиль.
   -- Я буду съ боемъ часовъ, такъ же вѣрно, какъ предъявитель векселя въ назначенный срокъ, сказалъ Тимоти.
   "Теперь еще рано загадывать, будетъ ли вамъ памятенъ Бэвисгэмъ или нѣтъ", думалъ мистеръ Тимоти, смотря на переходившаго улицу молодаго человѣка:-- "но женщины Бэвисгэма будутъ за васъ, а это много". И Тимоти сознался себѣ, что не употребляя никакого оружія, кромѣ гордаго негодованія и честнаго искренняго взгляда, командоръ сдѣлалъ уже нѣсколько шаговъ, чтобы заполонить женственную сторону его характера.
   

XV.
Сесилія Халкеттъ.

   Бьючэмпъ дошелъ до пристани и сѣлъ на лодку, чтобы доѣхать до корабля королевскаго флота Изиды: ему нужно было видѣть Джека Уильмора, съ которымъ онъ не встрѣчался съ возвращенія своего изъ послѣдней крейсировки; но передъ тѣмъ онъ испробовалъ дѣйствительность средства -- погруженія въ соленую воду противъ раздраженія. Средство возбудило сильный аппетитъ, которому онъ усердно удовлетворялъ, пока Уильморъ болталъ о томъ чортѣ, къ которому отправлялся флотъ.
   -- Намъ нужна еще паника, Бьючэмпъ, говорилъ лейтенантъ Уильморъ:-- никто лучше тебя не знаетъ всѣхъ поводовъ къ жалобамъ, которые имѣютъ моряки, и я надѣюсь, что ты будешь выбранъ, хоть бы ради того, чтобы намъ было на кого разсчитывать для интересовъ нашей службы. Постоянный комитетъ, съ несмѣняемымъ лордомъ адмираломъ и постоянная ассигновка денегъ, чтобы содержать флотъ, какъ слѣдуетъ держись за это. У Хардиста есть голосъ въ Бэвисгэмѣ. Я думаю, что я добуду еще одинъ или два. Зачѣмъ ты -- не тори? Ни виги, ни либералы не заботились о насъ и на половину такъ хорошо, какъ тори. Право сердце можетъ разбиться отт горя, когда видишь, какъ толпы рабочихъ въ докахъ уходятъ прочь, какъ только вступаетъ либеральное министерство. Потомъ настанетъ какая-нибудь адская паника, и мы ну лѣпить заплаты то туда, то сюда; каждый дюймъ -- надувательство. Я докажу тебѣ, что надувательство въ правительствѣ порождаетъ и надувательство въ работѣ: кажется, что весь свѣтъ играетъ въ игру: мошенники наверхъ. Ну пусть они потопятъ насъ, но нельзя же не имѣть никакого чувства къ отечеству. А я говорю, что все это -- дѣло проклятыхъ либераловъ. Помни, что, разъ прогнавъ искусныхъ работниковъ, не скоро поймаешь ихъ. Америка пожинаетъ выгоды отъ нашей глупости... Однако, счастлива же была твоя крейсировка по Нигеру; адмиралъ былъ очень любезенъ, но ты заслужилъ это счастье. Ради Бога, не забывай, въ какомъ положеніи флотъ, когда ты будешь однимъ изъ херувимовъ, тамъ въ горнихъ сферахъ, Бьючэмпъ. Одно я могу сказать, что никогда не слыхалъ никого, кто бы говорилъ о нашей службѣ, какъ ты говорилъ во время нашего мичманства, въ продолженіи цѣлыхъ вахтъ, неужели ты не помнишь и объ сѣверо-американской станціи, на Черномъ морѣ, и о Средиземномъ! А это дѣвушка въ Мальтѣ! Что съ нею сталось теперь! Какая красавица была она. Я скажу, впрочемъ, что она была не такъ хороша, какъ та армянка, которую ты откопалъ въ Босфорѣ, но въ ней было что-то, чегсъ невозможно забыть. И та дѣвушка, которая спускалась съ холмовъ Гренады на мулѣ, была очаровательнымъ созданіемъ. Да, мы видѣли красивыхъ женщинъ, Нэвиль Бьючэмпъ. Но ты всегда, неизмѣнно былъ счастливъ, и я поставлю хорошую ставку за то, что ты будешь выбранъ.
   -- Собирай для меня голоса, Джэкъ, сказалъ Бьючэмпъ, улыбаясь тому, какъ другъ его безсознательно перескакивалъ съ предмета на предметъ.-- Если я буду такой же хорошій политикъ, какъ ты морякъ, то я буду годиться. Хватай голосъ Хардиста, не теряя ни одного дня. Я бы самъ поѣхалъ къ нему, но я два раза не заставалъ Халкеттовъ. Они живутъ на рѣкѣ Отли, въ имѣніи, которое называется Моунтъ-Лоредемъ, и мнѣ особенно нужно видѣть полковника. Можешь ли ты дать мнѣ шлюпку и ѣхать со мной?
   -- Разумѣется, отвѣчалъ Уильморъ:-- я танцовалъ у нихъ съ хозяйкой; она -- первая красавица нашего времени въ англійскомъ вкусѣ. И право нашъ англійскій вкусъ самый лучшій. Онъ прочнѣе и красивѣе. Женщины чужихъ земель... онѣ хороши на то, чтобы завести интрижку; но дѣвушка, какъ Сесилія -- ее нельзя назвать дѣвушкой, и негодится сказать богиня, королева и очаровательница тоже вышли изъ моды, хотя она -- и то, и другое; но, клянусь Богомъ, это -- такая женщина, которую стоитъ назвать женой, и человѣкъ, привязанный къ такой женщинѣ, никогда не покажется себѣ ничтожнымъ. Это счастье не для меня. Только я клянусь, что, еслибы я колебался между хорошимъ и дурнымъ дѣломъ, то мысль объ этой дѣвушкѣ удержала бы меня на прямой дорогѣ, а я съ нею танцовалъ всего одинъ разъ.
   Вскорѣ послѣ такого грубаго эскиза этой дѣвушки, сдѣланнаго безъискусственной мужской рукой, Уильморъ указалъ на нее, на палубѣ яхты отца ея Esperanza, которая выходила изъ устья рѣки Отли. Яхта отличалась изяществомъ и блескомъ, которые придали въ глазахъ молодыхъ моряковъ особый ореолъ владѣтельницѣ ея, когда они подъѣзжали къ гичкѣ яхты.
   Уильморъ скомандовалъ:-- дай ходу, ребята.
   Гребцы налегли на весла, и яхта легла въ дрейфъ.
   -- Она видитъ, что мы нагоняемъ ее, сказалъ Уильморъ: -- она не можетъ ожидать меня, значитъ, она ждетъ тебя. Нѣтъ, полковникъ не пускаетъ ее въ гонку. Она только-что вернулась изъ Италіи, т. е. яхта. Я помню, она говорила о тебѣ, когда я танцовалъ съ нею, т. е. это миссъ Халкеттъ. Да она и не говорила ни о чемъ другомъ. Она видитъ насъ. Я скажу тебѣ, что она любитъ: она любитъ кататься на яхтѣ, любитъ Италію, любитъ рисовать, любитъ все старое англійское и до страсти любитъ героевъ. Я разсказалъ ей, какъ одинъ, изъ нашихъ людей спасъ чью-то жизнь. "О, сказала она:-- вашъ другъ Нэвиль Бьючэмпъ тоже спасъ кого-то, когда стоялъ на вахтѣ и именно на томъ же мѣстѣ?" На другой день она прислала мнѣ чекъ въ три фунта для матроса. Держись, ребята! я берегу ея письмо. Лодка тихо тянулась вдоль яхты. Миссъ Халкеттъ подошла къ борту. Весла были подняты, и Бьючэмпъ вскочилъ на падубу.
   Уильморъ долженъ былъ отказаться отъ приглашенія миссъ Халкеттъ и отправился назадъ въ шлюпкѣ. Онъ оставилъ молодую чету при ровномъ вѣтеркѣ, безоблачномъ небѣ, готовую насладиться самымъ восхитительнымъ свиданіемъ на соленой водѣ, о какомъ только могъ мечтать морякъ; безмятежная зависть, чуждая горькой ревности, могла только вдохновить воображеніе лейтенанта Уильмора на созданіе поэтическихъ картинъ, которыя не волновали его чувствъ, но отрадно носились передъ глазами его. Нѣсколько минутъ фантазія его вѣрно слѣдила за молодой четой. Сколько времени прошло съ тѣхъ поръ, какъ они разстались! Сколько было перемѣнъ! Какое было оживленіе во взглядѣ Бьючэмпа, и какой румянецъ на щекахъ миссъ Халкеттъ.
   Она сказала разъ: "капитанъ Бьючэмпъ". Онъ отвѣчалъ съ самой торжественною формальностью. Оба разсмѣялись и снова заговорили привычнымъ съ дѣтства дружескимъ тономъ.
   -- Какъ вы добры, что были два раза въ Моунтъ-Лорелѣ, сказала она:-- хорошо, что я сегодня увидѣла васъ. Гдѣ вы остановились въ этихъ краяхъ? У мистера Леспеля?
   -- Въ гостинницѣ Бэвисгэма, отвѣчалъ Бьючэмпъ.
   -- Вы не были еще въ Стэйнгэмѣ? Папа пріѣдетъ сегодня оттуда.
   -- Я не могу ѣхать въ Стэйнгэмъ. Аріадна еще не вошла въ портъ, и... Бьючэмпъ самъ удивился, почему онъ не рѣшился выговорить прямо:-- у меня есть дѣла въ Бэвисгэмѣ.
   -- По морской части?
   -- Нѣтъ.
   Весь свѣтъ знаетъ, что предчувствіе того, что наши поступки будутъ встрѣчены неодобрительной критикой, сильнѣе въ насъ предчувствія одобрительной, и Бьючэмпъ не хотѣлъ прямо говорить съ Сесиліей о своемъ дѣлѣ; но она ждала отвѣта, и онъ отвѣчалъ рѣзко: -- Я -- одинъ изъ кандидатовъ бэвисгэмскаго округа.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   -- И я пріѣхалъ просить полковника подать за меня голосъ. Молодая лэди отозвалась мелодическимъ: о; въ немъ не было ни осужденія, ни упрека, то былъ звукъ, чтобы наполнить паузу и дать время обдумать.
   -- Италія и нашъ англійскій каналъ -- мои два полюса, свела она свою рѣчь на другое.-- Я постоянно ношусь между ними. Я сказала папа, что мы не будемъ разгружать яхту, пока стоитъ хорошая погода. За исключеніемъ яркихъ и свѣтлыхъ красокъ, что можетъ быть прекраснѣе этихъ зеленыхъ волнъ, вершинъ темныхъ лѣсовъ и цвѣтущаго сада -- нашего острова! Вода этого залива напоминаетъ великолѣпное озеро, и если мнѣ недостаетъ красокъ, которыя я люблю, то я напоминаю себѣ, что у насъ здѣсь умѣренный климатъ, а не солнце, которое гонитъ подъ крышу. У насъ есть тоже фрукты, вы видите.
   Одинъ изъ матросовъ яхты подалъ ей корзину съ оранжерейнымъ виноградомъ, лежавшимъ рядомъ съ вкусными ломтями домашняго хлѣба.-- Это -- мой завтракъ. Хотите завтракать со мной, Нэвиль?]
   Ему отрадно было слышать свое имя отъ нея. Она подала ему вѣтку винограда.
   -- Виноградъ переноситъ насъ на югъ. Что вы терпите комплименты? Вы были столько лѣтъ въ Италіи, и вѣрно югъ сдѣлалъ съ вами чудо.
   -- Въ моемъ ростѣ? и Сесилія засмѣялась.-- Я выросла изъ паряда черкешенки, Нэвиль!
   -- Вы получили его?
   -- Да, я писала вамъ, благодарила и побранила васъ за то, что вы не пріѣхали тогда въ Стэйнгэмъ. Вы узнаете эти бусы?
   Бусы были на правой рукѣ ея. Онъ смотрѣлъ на синія жидки.
   -- Это -- дешевыя бусы.
   -- Но я ношу ихъ не для того, чтобы очаровывать ювелировъ, возразила миссъ Халкеттъ.-- Такъ вы -- кандидатъ этихъ выборовъ. У васъ все еще остался загаръ Африки, знаете ли вы? Но вы, я надѣюсь, не оставили флота?
   -- Не совсѣмъ еще.
   -- О, нѣтъ, нѣтъ! не оставляйте... я слышала о васъ; но кто же не слыхалъ? Мы не можемъ лишиться такихъ офицеровъ, какъ вы. Папа былъ въ восторгѣ, услыхавъ о вашемъ производствѣ. Парламентъ!
   То было презрительное восклицаніе.
   -- Это -- высшая цѣль, въ которую мы можемъ мѣтить, отвѣчалъ кротко Бьючемпъ.
   -- Мнѣ помнится, что вы и мичманомъ говорили все о политикѣ. Вы тогда хотѣли стать во главѣ аристократіи.
   -- Аристократіи нужна голова, отвѣчалъ онъ съ улыбкой.
   -- По моему мнѣнію, парламентъ -- самое лучшее занятіе для праздныхъ людей, сказала она.
   -- Это доказываетъ только, что онъ переполненъ ими.
   -- Но отечество проживетъ какъ нельзя лучше и безъ такого множества рѣчей.
   -- Да, богатые могутъ прожить отлично.
   Миссъ Халкеттъ топнула ножкой.
   -- Я могла бы подумать, что это говоритъ радикалъ.
   -- Считайте меня радикаломъ.
   -- Я не могу даже представить этого себѣ.
   -- Ну, скажите: либералъ.
   -- Развѣ вы, Нэвиль, и глаза ея широко раскрылись и остановились на немъ съ выраженіемъ сначала удивленія, потомъ упрека и наконецъ печали:-- развѣ вы -- не нашъ? Неужели вы перешли къ непріятелю, Нэвиль?
   -- Я выбралъ свою сторону, Сесилія; но на нашей сторонѣ не говорятъ о непріятелѣ.
   -- Какое несчастіе! Мы -- тори, вы знаете это, Нэвиль. Папа -- истый тори. Онъ не можетъ подать голосъ за васъ. И я даже слышала, какъ онъ говорилъ, что хочетъ разстроить заговоръ одного стараго республиканца въ Бэвисгэмѣ, какого-то доктора. Я думаю, папа поѣхалъ въ Лондонъ, отыскать второго кандидата тори, чтобъ выставить его противъ либераловъ. Нашъ теперешній представитель разумѣется останется на своемъ мѣстѣ. Нэвиль, какъ это огорчаетъ меня! Неужели вы не чувствуете, что союзъ съ этими людьми -- измѣна вашему классу?
   То былъ образъ мыслей тори. Нэвиль Бьючэмпъ отвѣчалъ:-- Тори ставятъ торизмъ на мѣсто патріотизма.
   -- Но мы обязаны величіемъ отечества тори, возразила она съ самой очаровательной убѣдительностью.-- Папа говорилъ мнѣ, какъ предательски поступали виги съ герцогомъ Велингтономъ на полуостровѣ: отрѣзали доставку провіанта, унижали его въ печати; въ то время, когда онъ выдерживалъ первыя трудныя сраженія, они объявили, что дѣло его безнадежно, что сопротивленіе Наполеону немыслимо. Герцогъ никогда, никогда не получалъ ни отъ кого честной поддержки, кромѣ торійскаго правительства. Папа говоритъ, что виги проповѣдывали даже подчиненіе Наполеону! Виги въ то время были, какъ я слышала,-- тоже, что либералы въ наше время. Оба Питта были тори. Величіе Англіи было создано торіями. Я защищаю и буду всегда защищать ихъ, потому что теперь мода нападать на нихъ. Но они одни дорожатъ безопасностью и честью отечества. Они не затѣваютъ безчестной игры въ уменьшеніе налоговъ, какъ либералы. Они дали намъ всѣхъ нашихъ героевъ. Non fu mai gloria senza invidia { Никогда не бывало славы безъ зависти.}. Они оказали столько услугъ, что могутъ презирать завистливую чернь. Они никогда не унизятся до того, чтобы просить грубую силу помочь имъ раздавить враговъ. Вы чувствуете, что въ нихъ однихъ живутъ всѣ инстинкты джентльмена.
   Бьючэмпъ поклонился.
   -- Я говорю слишкомъ горячо? спросила она.-- Я очень часто говорила объ этомъ съ папа, особенно въ послѣднее время. Вы найдете въ немъ радушнаго хозяина и неумолимаго противника.
   -- А въ васъ?
   -- Тоже самое. Вамъ придется извинить меня, я -- страшный врагъ.
   -- Я объявляю вамъ, Сесилія, что мнѣ пріятнѣе видѣть васъ врагомъ своимъ, нежели знать, что вы равнодушны ко мнѣ.
   -- Я бы очень желала не думать о томъ, что справедливость ребуетъ вашего пораженія. А, теперь... можете ли вы сбросить съ себя политика Нэвиля и быть морякомъ Нэвилемъ? Я умѣю дѣлать различіе между моимъ старымъ другомъ и моимъ... и нашимъ...
   -- Страшнымъ противникомъ.
   -- Вовсе не такимъ страшнымъ, за исключеніемъ непріятности видѣть его въ рядахъ враговъ. Я очень огорчена. Но мы докончимъ наше плаваніе въ мирѣ. Я ненавижу споры. Я думаю, Нэвиль, что вы уничтожите всѣ яхты -- эти удовольствія богатыхъ?
   Онъ напомнилъ ей, что она хотѣла окончить прогулку въ мирѣ, и ему пришлось напомнить ей это нѣсколько разъ. Отрывочные доводы, которыми она убѣждала его, были внушены ей разными предметами, о какихъ заходила рѣчь, гонкой яхтъ, воспоминаніями сезона охотъ, видомъ прибрежнаго дворца; сатирическая форма ихъ становилась все рѣзче и странно смѣшивалась съ нескрываемой дѣтской дружбой. Она, повидимому, считала возможнымъ вышутить изъ него приверженность его къ "неправой" сторонѣ. Она не имѣла никакого понятія о характерѣ политическихъ убѣжденій его, потому что бросила ему въ лицо, шутя, два-три предложенія, казавшіяся ей чудовищными, и онъ проглотилъ ихъ съ такою легкостью, какъ будто радикалы считали такіе страшные вопросы за ничтожные кусочки, далеко недостаточные для дневной пищи. Сесилія подумала, что онъ шутитъ, но такъ какъ дѣло шло о предметахъ, не допускавшихъ шутки, то она серьезнымъ взглядомъ выразила, что въ послѣдній разъ можетъ допустить шутить подобными предметами. Онъ не понялъ деликатнаго наказанія, потому что продолжалъ говорить горячо и, когда окончилъ, то залюбовался на опущенныя рѣсницы, не думая объ осужденіи, которое выражали онѣ. Онъ говорилъ вдохновенно; въ словахъ его была и логика, и неподкупное чувство, и онъ вѣрилъ, что убѣдилъ ее своею защитой правъ бѣдныхъ классовъ и обличеніемъ несправедливости, жертвой которой были они. Сесилія, желая разрушить самообольщеніе его, порѣшила спокойно дождаться другого случая, когда она будетъ въ состояніи доказать ему тщету надежды его побѣдить убѣжденія ея. Онъ неожиданно началъ прощаться, когда яхта вошла въ устье Отли, и Сесиліи пришлось отложить свои доказательства до другого раза, такъ какъ онъ сказалъ, что сегодня даетъ обѣдъ журналисту и купцамъ Бэвисгэма, извиняясь, что не можетъ принять приглашенія ея видѣться вечеромъ съ отцомъ ея, въ Моунтъ-Лорелѣ.
   -- О, такъ вашъ выборъ сдѣланъ уже безвозвратно, сказала миссъ Халкеттъ, такимъ тономъ и такой манерой, которыя должны были сказать несравненно болѣе и вмѣстѣ съ тѣмъ выразить серьёзное неудовольствіе ея за то, что онъ вовлекъ ее въ споръ о политикѣ, которую она считала грязью, гдѣ мужчины могли вязнуть и топтать другъ друга, и, безъ сомнѣнія, съ большою честью для себя, какъ и было прилично имъ, но не должны были увлекать за собой избранныхъ лэди въ эту грубую свалку. Какой джентльменъ, кромѣ Нэвиля, могъ говорить съ дамой о такомъ сухомъ предметѣ, какъ политика. Нэвиль тѣмъ болѣе не долженъ былъ говорить ей о томъ, что онъ самъ былъ предметомъ, который въ воображеніи ея уносился въ сферу чисто поэтическихъ видѣній, и она была недовольна тѣмъ разладомъ, который онъ внесъ въ столь долго лелѣянные ею сны; какое непредвидѣнное разочарованіе въ этихъ снахъ, если онъ дѣйствительно теперь явился ей въ настоящемъ видѣ своемъ, а не шутилъ или не проходилъ періодъ юношескаго безумнаго увлеченія!
   Но можетъ быть, онъ былъ жертвой навожденія и потому заслуживалъ прощенія, и Сесилія, думая это, подала ему руку.
   -- Прощайте, Нэвиль. Я скажу папа, чтобы онъ ждалъ васъ завтра.
   -- Хорошо. И скажите ему еще, чтобы онъ готовился ко дню битвы.
   Она улыбнулась.-- Это будетъ только комедія битвы, и вы не выиграете ни одного голоса. Я надѣюсь, что ваши гости будутъ пріятными собесѣдниками для васъ?
   Бьючэмпъ невольно пожалъ плечами; но тотчасъ загладилъ эту измѣну противъ своихъ гостей, сказавъ, что увѣренъ въ этомъ, какъ будто обѣдъ съ ними вмѣсто обѣда съ нею въ Моунтъ-Лорелѣ былъ особеннымъ удовольствіемъ для него.
   Шлюбка Эсперанца высадила его у парома Отли, и онъ пошелъ берегомъ до Бэвисгэма, не сводя глазъ съ изящной яхты, пока она плыла по рѣкѣ къ своей стоянки противъ Моунтъ-Лорельскаго парка, между закопченными торговыми судами, барками съ углемъ и буксирными пароходами, развѣвая высокими бѣлыми, какъ снѣгъ, парусами, и словно проникнутая сознаніемъ своего несравненнаго превосходства -- олицетворенія изящества, красоты и прекрасной безполезности.
   

XVI.
Бѣглый взглядъ на Бьючэмпа подъ знаменемъ его.

   Бьючэмпъ явился на другой день въ Моунтъ-Лорель и формально, въ присутствіи Сесиліи, просилъ полковника Халкетта подать за него голосъ. Она приняла это за шутку на счетъ его новой профессіи политики; онъ и самъ просилъ шутливымъ тономъ, ему трудно было принять серьёзный тонъ, зная заранѣе отвѣтъ полковника.
   -- Я принадлежу противной партіи, былъ короткій и положительный отвѣтъ, и вслѣдъ за нимъ полковникъ напалъ на гнилой флотъ либеральнаго правительства, удивляясь, какъ могъ истый морякъ подумать о томъ, чтобы пристать къ этимъ либераламъ!
   Бьючэмпъ протестовалъ съ усиленнымъ паѳосомъ: вопросъ шелъ о цѣлой Англіи, а не объ одной партіи, объ общемъ благѣ, а не объ одной мѣрѣ защиты; а что касается исправности флота, то и тори, и либералы равно небрежно относились къ этому. "Нэвиль!;" вскричала Сесилія. Нэвиль упомянулъ о многихъ благодѣтельныхъ биляхъ, приведенныхъ либералами; она подумала, что онъ уступилъ флотъ тори -- и улыбнулась. Не смотря на отвращеніе ея къ политикѣ, ей стоило послушать нѣсколько минутъ, чтобы быть втянутой въ споръ: оттого ли, что горячій политикъ можетъ обращать въ политиковъ и мужчинъ, и женщинъ, въ которыхъ сидитъ духъ борьбы, или потому, что молодая лэди въ этомъ исключительномъ случаѣ, сама того не сознавая, ощущала сильное желаніе опровергнуть всѣ доводы Нэвиля Бьючэмпа и привлечь его на свою сторону. Полковникъ Халкеттъ отрицалъ благодѣтельность этихъ биллей.
   -- Посмотрите только, какимъ вороньимъ пугаломъ стала армія при либеральномъ правительствѣ!
   Эти слова вызвали со стороны Нэвиля обвиненіе въ томъ, что полковникъ стоитъ за усиленіе администраціи, а не за принципы.
   -- Я и стою, отвѣчалъ онъ:-- давайте мнѣ сперва хорошую администрацію и тогда уже говорите о принципахъ: администрація -- фактъ, а принципы? принципы?.. Онъ искалъ слова, чтобы опредѣлить такое туманное понятіе:-- у меня свои принципы, у васъ свои. Это все равно, что споръ о религіяхъ. Его нельзя рѣшить иначе, какъ силой. Вотъ къ чему ведутъ ваши принципы.
   Принципы могутъ быть туманными понятіями, но для защиты ихъ есть тяжелая артиллерія -- и Бьючэмпъ далъ нѣсколько выстрѣловъ въ защиту истины принциповъ противъ сдѣлокъ минутной выгоды и сдѣлалъ ихъ не съ тою джентльменской утонченностью и легкой свѣтской ироніей, какъ того ожидала Сесилія. Но что касалось принциповъ, Нэвиль былъ правъ, и Сесилія заставила отца перейти на другую позицію.
   -- Но почему же мы, тори, не можемъ имѣть своихъ принциповъ, какъ и либералы?
   -- Они могутъ имѣть то, что они называютъ принципами, допустилъ Нэвиль, желая воспользоваться захваленнымъ выгоднымъ положеніемъ; но полковникъ, чтобы покончить споръ, сказалъ:
   -- Это -- вопросъ о моемъ голосѣ и о моемъ желаніи. Я люблю торійское правительство и не люблю либеральнаго. Я люблю джентльменовъ и не люблю партіи, которая нападаетъ на все и поднимаетъ чернь, чтобы добиться власти, платитъ ей, оставляя ее въ дуракахъ, и топчетъ въ грязь все, чѣмъ мы гордимся.
   -- Но народъ ростетъ, народу нуженъ просторъ, говорилъ Бьючэмпъ:-- и если вы, джентльмены по рожденію, не станете въ уровень съ временемъ, то онъ найдетъ другихъ вождей.
   -- Вождей, обрѣзающихъ всѣ расходы и создающихъ панику, которая удвоиваетъ ихъ! Знаю я этихъ вождей.
   -- Паника, Нэвиль, подтвердила Сесилія и сдѣлала особенное удареніе на памятномъ словѣ.
   Онъ не хотѣлъ и слышать такого напоминанія. Внутреннее состояніе Англіи должно быть цѣлью всякого здравомыслящаго англичанина.
   -- Милый мой юноша, много вы видѣли Англію? спросилъ полковникъ Халкеттъ.
   -- Каждый разъ, когда я съѣзжалъ на берегъ, полковникъ, я отправлялся въ округа рудниковъ и въ мануфактурные округа, въ центры нашей индустріи, вездѣ, гдѣ было неудовольствіе. Я бывалъ на митингахъ, чтобы все видѣть и слышать самому. Я читалъ газеты...
   -- Газеты!
   -- Да, онѣ -- зеркало страны.
   -- Но развѣ можно все видѣть въ зеркало, Нэвиль, даже въ самое чистое? спросила Сесилія.
   -- Я бы желалъ видѣть въ немъ то, что вы видите, отвѣчалъ ей тихо Бьючэмпъ, чтобы положить конецъ спору. Сесилія замолчала, краснѣя.
   Для примѣра чистоты и вѣрности зеркала прессы, полковникъ Халкеттъ привелъ хвалебную статью мистера Тимоти Тёрбота о великомъ капитанѣ Бьючэмпѣ.-- Какъ она нравится вамъ? спросилъ онъ:-- но если вы мѣшаетесь въ политику, то вы должны покориться тому, что васъ поднимутъ на вилахъ, юноша мой; васъ будутъ мылить ваши друзья, а брить враги; и выйдетъ славная фигура для джентльмена, какъ говоритъ вашъ дядя Рамфри.
   Сесилія не принимала болѣе участія въ спорѣ, хотя уже слышала отъ отца, что о Нэвилѣ было написано что-то шутовское. Она досадовала, что покраснѣла отъ глупаго комплимента, злилась на глупый комплиментъ, относившійся къ женственной сторонѣ природы ея, когда умъ ея всталъ во всеоружіи; но еще болѣе злила ее мысль, что она, быть можетъ, излишней нѣжностью вызвала этотъ комплиментъ, и въ тоже время удивлялась, какъ она могла думать о негодованіи и придавать знаменіе такимъ общимъ мѣстамъ дозволеннаго обществомъ неуваженія къ женщинѣ; но она не сознавала, что подъ этимъ негодованіемъ и удивленіемъ скрывалось смутное чутье того, что гордая независимость сердца ея вступила въ фазисъ убывающей луны.
   Въ чемъ была его слабость? Очевидно, въ убѣжденіи, что онъ мыслилъ глубоко. Но въ какихъ мелочахъ проявлялась она? И Сесилія замѣтила, что онъ легко раздражался отъ сравненій и метафоръ. Ей показалось, что онъ послѣ нихъ спотыкался и нащупывалъ свой путь, какъ древній рыцарь волшебной сказки въ заколдованномъ лѣсу.
   -- Ваше лекарство для страны -- радикализмъ? спросила она, выслушавъ нападеніе на тори за недостатокъ политическаго смысла и равнодушіе къ соединенію сословій.
   -- Да, я прописалъ бы его, Сесилія, отвѣчалъ онъ.
   -- Вы -- докторъ Дулькамара съ всеисцѣляющимъ эликсиромъ.
   -- Вотъ вы и нашли мнѣ прозвище. Всѣ аргументы тори кончаются эпитетами.
   -- Но противъ этого элемента нельзя ничего сказать. Что же тутъ дурного -- воображать, что есть только одно средство противъ смертельныхъ болѣзней? Двухъ панацей быть не можетъ, я думаю.
   -- Такъ вы называете меня шарлатаномъ?
   -- Нѣтъ, Нэвиль, нѣтъ, и густой контральто послышался въ тонѣ этого нѣтъ:-- но если Англія -- паціентъ, а вы хотите, чтобы она проглотила прописанное вами лекарство...
   -- Метафора -- очень удобное средство для увертокъ, сказалъ Нэвиль. Сесилія привела другую аналогію этой метафоры, такую длинную и скучную, что отецъ перебилъ ее:
   -- Что касается шарлатановъ, то у насъ есть одинъ на заднемъ планѣ.
   -- Я не знаю ни одного, сказалъ Бьючэмпъ, зная на кого мѣтилъ полковникъ и нарочно не упоминая имени доктора Шрэпнэля. Сесилія просила, чтобы выслушали ее ради того, что невѣжество ея искало пути знанія. У нея былъ припасенъ поразительный, какъ она думала, доводъ для опроверженія аргументовъ своего друга.-- Вы говорили, Нэвиль, что вы стоите за принципы, а не за личности, а между тѣмъ, привели примѣръ, что хотите скорѣе видѣть въ парламентѣ мистера Кёгема, старшаго кандидата либераловъ, вмѣсто мистера Сеймура Остина, хотя вы и признаете, что мистеръ Остинъ болѣе смыслитъ въ политикѣ и лучшій слуга Англіи, нежели мистеръ Кёгемъ, но Кёгемъ -- либералъ, а Остинъ -- тори. Вы стоите за принципъ?
   -- Стою, отвѣчалъ онъ съ поклономъ.
   Она спросила торжествующимъ тономъ: -- Развѣ это -- не тоже самое, что ученіе объ избраніи Божіею милостью?
   Бьючэмпъ вскричалъ:-- Избраніе! Божія милость!
   Сесилія не ожидала такой неспособности понять намёкъ ея и объяснила:-- Вы -- либералъ и потому будьте членомъ парламента. Примите мою политическую вѣру -- и вы избранный. Да, Нэвиль, вамъ не уйти отъ этой логики. Папа, онъ проповѣдуетъ кальвинизмъ въ политикѣ.
   -- Мы стоимъ за людей, за хорошихъ людей, разразился полковникъ:-- я стою за старую Англію.
   -- Скажите, полковникъ, за старыя деревянныя суда, когда спускаютъ на море желѣзныя.
   -- Я боюсь пока, что въ этомъ вы проиграли, сказала Сесилія, которую подкупила неожиданность и мѣткость этой выходки со стороны человѣка, умъ и остроуміе котораго она только что поставила такъ низко.
   -- Я не скажу, что я проигралъ, пока не отдалъ своего голоса, отвѣчалъ полковникъ.
   -- Я не отчаяваюсь получить его, сказалъ Бьючэмпъ.
   Полковникъ пригласилъ его приходить, когда вздумается.
   -- Вы будете побиты въ Бэвисгэмѣ, я предупреждаю васъ. Разсчетъ тори вѣрнѣе; это -- неопровержимый фактъ, и мы знаемъ, что вы не можете выиграть. По моему мнѣнію, каждый человѣкъ долженъ исполнить свою обязанность къ своему сословію.
   -- Каждый человѣкъ долженъ исполнить свою обязанность къ своему сословію, пока сословіе его служитъ для блага цѣлой страны, сказалъ Бьючэмпъ; и потомъ прибавилъ (и очень мило, какъ подумала Сесилія, въ особенности въ сравненіи съ торжественнымъ началомъ рѣчи своей), что апатія его сословія доказана уже тѣмъ, когда даже такіе люди, какъ онъ, считаютъ обязанностью своею выступить и дѣлать то, что могутъ. Выводъ изъ этого доказательства не былъ вполнѣ обусловленъ посылкой, но въ немъ выражался весь Нэвиль, и въ эту минуту онъ былъ понятнѣе ей, нежели когда кипѣлъ негодованіемъ, или говорилъ тономъ оракула.
   Когда Нэвиль ушелъ, она сострадательно сатирическимъ тономъ говорила о немъ съ отцомъ. Критическое ухо ея уловило повтореніе нѣкоторыхъ словъ, обличавшее недостатокъ гибкости діалектики его и намекавшее на скудность запаса словъ; частое употребленіе удареній напомнило ей дядю его Эверарда, и было въ молодомъ человѣкѣ смѣшно до жалости. Апатія Англіи, папа; апатія богатыхъ классовъ. Можете ли вы сказать мнѣ, папа, что сдѣлали тори? Неужели мы въ самомъ дѣлѣ отдаемъ совѣсть нашу разъ въ недѣлю на попеченіе пасторовъ и заставляемъ ихъ за насъ искать истину, чтобы избавить себя отъ этого труда? Мы должны держаться принциповъ; ничто не вѣчно, кромѣ принциповъ. Бѣдный Нэвиль! И несмотря на то, я увѣрена, что и вы, какъ и я, чувствуете, что онъ заслуживаетъ уваженія. Я вполнѣ убѣждена, что онъ воображаетъ будто выбралъ лучшее средство служить отечеству, вообразивъ, что онъ -- радикалъ. Я забыла спросить его, былъ ли онъ у своей бабушки, мистрисъ Бьючэмпъ. Говорятъ, что эта милая старая лэди имѣетъ на него вліяніе.
   -- Я не думаю, чтобы онъ былъ у кого нибудь изъ родныхъ, засмѣялся полковникъ Халкеттъ надъ оригинальнымъ юношей:-- я бы желалъ, чтобы другой внукъ ея былъ въ Англіи, мы бы могли выставить его кандидатомъ противъ Нэвиля Бьючэмпа. Онъ разъѣзжаетъ туристомъ по Европѣ. Мнѣ сказали, что онъ правовѣрный и здоровъ на пренія. Но мы выберемъ, кого придется.
   -- Желаю отъ всей души вамъ успѣха, и не будемъ болѣе говорить о политикѣ, папа. Я надѣюсь, что Нэвиль будетъ почаще бывать у насъ, ради собственной пользы; онъ встрѣтитъ здѣсь своихъ людей. А если онъ будетъ проповѣдывать здѣсь такъ усердно, что пробудитъ нашу апатію на обличеніе его принциповъ, то мы вспомнимъ, что мы -- британцы и можемъ быть великодушными къ противникамъ. Можетъ быть, онъ еще измѣнится, tra le tre ore e le quattro {Если не въ третьемъ часу, то въ четвертомъ.}, выборы эти будутъ ему урокомъ. Сколько я помню Блэкберна Тэкгэма, онъ мальчикомъ былъ большимъ шалуномъ.
   -- Онъ пишетъ необыкновенно умныя письма своей бабушкѣ Бьючэмпъ. Она мнѣ давала ихъ читать, отвѣчалъ полковникъ.-- Я люблю видѣть такихъ солидныхъ молодыхъ людей; они подаютъ надежду на прочность нашего отечества.
   -- Но ихъ не такъ интересно изучать, и они на половину не такъ занимательны, замѣтила Сесилія.
   Полковникъ Халкеттъ проворчалъ что-то противъ удовольствія, доставляемаго пылающими головнями.
   -- Пылающая головня -- слишкомъ сильное слово для бѣднаго Нэвиля, замѣтила она.
   Но Сесиліи скоро пришлось сознаться, что она ошибалась въ своей оцѣнкѣ характера Нэвиля, хотя и не онъ убѣдилъ ее въ этой ошибкѣ.
   

XVII.
Другъ и врагъ Нэвиля.

   Выглянувъ изъ окна рано въ воскресное утро, миссъ Халкеттъ увидѣла Бьючэмпа, который шелъ по травѣ парка. Она поспѣшно одѣлась и вышла къ нему на встрѣчу, улыбаясь и благодаря его за то, что онъ пришелъ такъ дружески. Онъ отвѣчалъ, что радъ видѣться и казался обрадованнымъ, но отравилъ всю радость встрѣчи для нея, сказавъ:-- Вы знаете, что я не могу собирать голоса по воскресеньямъ.
   -- Разумѣется, нѣтъ. Вы пѣшкомъ пришли изъ Бэвисгэма? Вѣрно устали?
   -- Я никогда не устаю.
   И они вмѣстѣ пошли къ дому. Моунтъ-Лорель былъ прекрасный домъ, на широкую ногу; онъ стоялъ открыто на небольшой возвышенности, спускавшейся пологими уступами, поросшими мохомъ и усаженными клумбами вересковъ; фасадъ его былъ обращенъ къ сѣверо-западу, къ рѣкѣ Отли, за широкой свѣтлой полосой которой поднималась цѣпь лѣсовъ, а за ними тянулись длинные изгибы береговыхъ мысовъ. Большіе корабли плыли взадъ и впередъ за этими изгибами, мачты и снасти каботажныхъ судовъ и рыбачьихъ лодокъ, стоявшихъ у устья Отли, казались паутиной, висѣвшей въ воздухѣ. Сесилія повела его въ сосновый лѣсъ, въ которомъ носились утренніе пары, гдѣ она поставила себѣ бесѣдку, чтобы читать и предаваться поэтическому созерцанію, когда свѣтлая плещущая волна прилива поднималась къ берегу. Отсюда она могла окликнуть матросовъ Эсперанцы; она могла выйти изъ двери балкона гостиной, пройти мимо цвѣточныхъ клумбъ по усыпанной пескомъ дорожкѣ пристани, быть на яхтѣ въ семь минутъ, въ двадцать въ озерѣ соленой воды, какъ она звала бухту, и лѣтомъ при наступленіи ночи закрыть глаза, засыпая въ французской гавани, если ей приходила фантазія ѣхать за границу. Она съ гордостью хвастала выгодами Моунтъ-Лореля.
   -- Это -- лучшее мѣсто стоянки для яхтъ въ цѣлой Англіи, сказалъ Бьючэмпъ.
   Она обрадовалась, что и онъ одного мнѣнія съ нею, но къ несчастью прибавила:-- Я надѣюсь, вы найдете, что здѣсь пріятнѣе быть, нежели собирать голоса въ Бэвисгэмѣ.
   -- Я не нахожу никакого удовольствія собирать голоса, отвѣчалъ онъ: -- я собираю голоса бѣдныхъ людей, привыкшихъ получать плату за это, и которые получаютъ отъ меня только то, что баронъ Рамфри назвалъ бы пасторскимъ поученіемъ. Я попалъ въ самый не молодцоватый и наиболѣе лишенный энергіи экипажъ въ цѣломъ королевствѣ. Нельзя сравнить нашихъ молодцовъ южанъ съ вашими сѣверянами. Но, узнавъ этихъ людей, я вижу, что даже и они могутъ быть опасными, если торговля наша упадетъ и настанетъ кризисъ и съ нимъ нищета. Въ разъединеніи сословій всегда кроется опасность. Ни тори, ни виги не хотятъ видѣть этого. Они не способны ничего видѣть за кругомъ своихъ интересовъ; они не способны подумать о страшномъ контрастѣ между ихъ роскошью и образомъ жизни, т. е. голоданьемъ бѣдныхъ сословій. Ваши высшія сословія понимаютъ это только, когда придутъ гнилыя лихорадки и тифы, чтобы убрать бѣдняковъ изъ ихъ ямъ, и тогда они помогаютъ повальнымъ болѣзнямъ выживать ихъ изъ округа. Бѣдные, тѣмъ ли, другимъ ли путемъ, должны искать себѣ работу, потративъ лишнее время поутру на ходьбу черезъ то пространство, откуда ихъ выжили; вы знаете, что бѣдные намъ нужны. Жена пастора, за голосомъ котораго я вчера ходилъ, сказала мнѣ: "кто же будетъ работать на насъ, капитанъ Бьючэмпъ, если вы уничтожите бѣдность?"
   Сесилія вышла изъ бесѣдки и молча прошла рощу.
   -- Такъ вы хотите взорвать мой бѣдный Моунтъ-Лорель, въ видѣ примирительной жертвы бѣднымъ классамъ?
   -- Я хочу утвердить его на болѣе прочномъ основаніи, Сесилія.
   -- Посредствомъ взрыва?
   -- Предупредивъ его.
   -- Это вѣрно -- новый броненосецъ, замѣтила Сесилія, смотря на черную струю дыма, которая вилась надъ башней, скользившей по водѣ.-- Да? вы говорили: утвердить на болѣе прочномъ?..
   -- Это, должно быть, Гостингсъ. Онъ не выдержалъ надняхъ пробнаго плаванія, сказалъ Бьючэмпъ, съ оживленіемъ слѣдившій нѣсколько секундъ за судномъ: -- Пеппель командуетъ имъ, славный офицеръ! Я полагаю, что и намъ придется завести много этихъ огромныхъ плавучихъ казармъ. Въ этомъ отношеніи я не одобряю, что все дѣлается для оборонительной войны. Оборонительная система -- самая опасная и убыточная въ войнѣ. Правда, что нужно цѣлые полгода, чтобы расшевелить англичанъ и заставить выйти на работу. Но оборонительная система не годится для націи, имѣющей претензію быть воинственной, а на одно судно такой системы пошло полмилліона фунтовъ. Полмилліона! Знаете ли вы, Сесилія, сколько нужно бѣдныхъ плательщиковъ податей, чтобы набрать такую сумму?
   -- Много, отвѣчала она вскользь: -- но намъ нужны большіе корабли, и самые лучшіе, какіе можно имѣть
   -- Сильныя плоскодонныя суда, которыя могутъ ходить и въ морѣ, и въ мелкой водѣ, съ одной большой пушкой; эскадры мелкихъ судовъ, чтобы всюду нападать на непріятеля; держать все это на готовѣ для наступательной войны -- лучшая и дешевле стоющая оборонительная система, на случай объявленія войны со стороны чужой воинственной державы.
   -- Я рада, что слышу это, Нэвиль, сказала Сесилія, сіяя: -- Папа думаетъ, что у насъ жалкая армія -- по числу. Онъ говоритъ, что, чѣмъ мы становимся богаче, тѣмъ труднѣе находить способныхъ людей съ нашей системой волонтеровъ. А между тѣмъ, чѣмъ становимся богаче, тѣмъ болѣе намъ нужна армія, чтобы защищать наше богатство и охранять порядокъ. Я думаю, что онъ склоняется теперь въ пользу принудительной системы наборовъ. Поговорите съ нимъ объ этомъ.
   Сесилія была совершенно невинна въ намѣреніи вызвать огонь гнѣва въ глазахъ Нэвиля; но несмотря на то, что она не имѣла такого намѣренія, въ тонѣ ея невольно слышалось затаенное враждебное чувство.
   Онъ тряхнулъ головой и хладнокровно спросилъ: -- Армія, чтобы охранять порядокъ? То есть армія, чтобы грозить гражданской войной.
   -- Чтобы подавлять революціонеровъ.
   -- Агитаторовъ, хотите вы сказать. Мой милый добрый, старый полковникъ -- я всегда такъ любилъ его!-- но ему не нужно болѣе давать командовать полкомъ.
   -- Вы тоже противъ обученія военнымъ пріемамъ всего народа!
   -- А полковникъ не противъ этого, Сесилія? Я увѣренъ, что въ сердцѣ своемъ онъ возстаетъ противъ этого и совершенно по другому поводу, нежели я. Онъ не довѣряетъ рабочимъ классамъ, а я среднимъ.
   -- Докторъ Шрэпнэль ненавидитъ среднее сословіе?
   -- Докторъ Шрэпнэль не способенъ ненавидѣть, какъ и я. Мы оба держимся того мнѣнія, что, такъ какъ средніе классы -- теперь партія, захватившая въ руки власть, то, еслибы они знали употребленіе оружія, они ни на волосъ не подвинулись бы впередъ въ реформѣ, потому что тогда перестали-бы бояться низшихъ классовъ.
   -- Но какое ужасное понятіе имѣете вы объ Англіи, Нэвиль! Мнѣ страшно слышать васъ. О, не будемъ никогда говорить о политикѣ! Бояться!
   -- Всѣ уступки народу были вырваны у нихъ страхомъ.
   -- Я не слыхала этого.
   -- Вы это прочтете въ исторіи Англіи.
   -- Вы говорите такъ, какъ будто мы находимся въ состояніи революціи.
   -- Это состояніе не неестественно для насъ. Опасность грозитъ намъ, если мы не будемъ прогрессивной націей или если будемъ слишкомъ медленно прогрессивны, тогда опасность меньше, но все же есть. Мы должны обновить нашу кровь или погибнуть.
   -- Докторъ Шрэпнэль?:
   -- Да, я слышалъ, какъ докторъ Шрэпнэль говорилъ это. Кстати -- Сесилія, можете ли вы, способны ли вы повѣрить мнѣ? Я буду свидѣтелемъ въ пользу его безупречной, чистой личности. Онъ -- самый искренній, самый безобидный и самый довѣрчивый человѣкъ въ частной жизни. Моя добрая Розамонда видѣла его. Она очень легко поддается предубѣжденію, когда немного ревнуетъ, и вы отъ нея можете услышать, что онъ бредитъ, говоритъ, какъ безумный. Это можетъ показаться людямъ незнающимъ его, но я утверждаю, что въ словахъ его таится мудрость, и всего болѣе тогда, когда умы, привыкшіе къ условнымъ понятіямъ и приличіямъ, находятъ, что онъ безумно бредитъ. Повѣрьте мнѣ, онъ -- самый гуманный, самый лучшій изъ всѣхъ людей, онъ незлобивъ и нѣженъ сердцемъ, какъ дитя, онъ -- самый благодѣтельный, простодушный и удивительный старикъ, человѣкъ, которымъ я горжусь, какъ англичаниномъ и какъ современникомъ моимъ. Я не могу достойно хвалить его.
   -- У него дурная репутація.
   -- Только въ глазахъ того класса, который не хочетъ встрѣтиться съ нимъ и отвѣчать ему.
   -- Такъ мы должны приглашать его къ намъ въ домъ?
   -- Еслибы вы и сдѣлали это, то его трудно было бы заставить придти. Я хочу сказать встрѣтиться съ нимъ гдѣ-нибудь, чтобы обсуждать его идеи и отвѣчать ему вашими аргументами.
   -- Обсуждать вопросы передъ чернью.
   -- Не передъ чернью. Я накажу васъ за это слово, серьёзно отвѣчая вамъ.
   -- Благодарю за лесть.
   -- Передъ чернью! вскричалъ Нэвиль.-- Тори составляютъ чернь, которая старается крикомъ своимъ зажать ротъ каждому человѣку, который грозитъ привилегіямъ ихъ. Угадайте, съ чѣмъ сравниваетъ ихъ докторъ Шрэпнэль?
   -- Право, Нэвиль, я не въ состояніи угадать. Я желаю только одного, чтобы патріотизмъ вашъ былъ на столько широкъ чтобы обнять и тори.
   -- Онъ сравниваетъ ихъ съ гусями, которые хотятъ завладѣть цѣлымъ общиннымъ выгономъ и шипятъ надъ каждымъ футомъ земли, который имъ приходится уступить. Они все отступаютъ и все шипятъ. Отступать и грозить -- вотъ девизъ ихъ.
   -- Прекрасно, Нэвиль, я -- гусь на общинномъ выгонѣ.
   И говоря это, Сесилія поплыла, какъ лебедь, на встрѣчу отцу привѣтствовать его утреннимъ поцалуемъ, въ открытое окно столовой.
   -- Я слышала, что вы приглашены на обѣдъ къ Грэнси Леспелю въ воскресенье, сказалъ полковникъ Бьючэмпу:-- вамъ придется выдержать огонь.
   -- Онъ выдержитъ, папа, прошептала Сесилія.-- Мистеръ Остинъ будетъ тамъ?
   -- Я въ особенности желаю видѣть мистера Остина, сказалъ Бьючэмпъ.
   -- Послушайте его, если онъ будетъ говорить, сказала она.
   Взглядъ Нэвиля былъ серьёзенъ, когда онъ спросилъ.-- Леспель -- вигъ?
   Полковникъ отвѣчалъ: -- Леспель былъ вигомъ. Тори всегда останется тори, но попробуйте хоть разъ польститъ народу и вы очутитесь на зыбучихъ пескахъ, и вотъ гдѣ очутились виги. Леспель самъ не знаетъ, что онъ такое теперь. Но вы не получите его голоса.
   Сесилія слѣдила, какъ другъ ея Нэвиль оправился понемногу отъ припадка мрачности. Онъ пересталъ говорить о политикѣ и былъ такъ же милъ, какъ и въ дни ранней юности. Онъ охотно вызвался идти съ нею въ церковь.
   -- Вы услышите длинную проповѣдь, сказала Сесилія.
   -- Сорокъ минутъ, и полковникъ Халкеттъ подавилъ зѣвокъ, въ которомъ было и воспоминаніе о прежней скукѣ, и ожиданіе новой.
   -- Проповѣдь продолжалась пятьдесятъ минутъ, папа.
   -- Она продолжалась цѣлый часъ, милая Сесилія.
   Но затѣмъ полковникъ увѣрилъ, что это -- отличная дисциплина, и Сесилія начала хвалить достопочтеннаго мистера Бриска Ерильдэнскаго прихода, какъ одного изъ лучшихъ священниковъ оставшихся протестантству.
   -- Въ такомъ случаѣ, его надо поддержать, сказалъ Бьючэмпъ:-- въ раздорахъ религіозныхъ корпорацій политично поддерживать слабую сторону. Я цитирую Стёкели Кёльбрета.
   -- Я слышалъ это отъ него, вздохнулъ полковникъ:-- онъ зоветъ протестантское духовенство полиціей англійскаго средняго сословія. Онъ позволяетъ себѣ говорить такія вещи. Я слышалъ еще какъ онъ говорилъ, что высокая церковь держится страстью человѣчества къ драмѣ. Онъ сказалъ это въ моемъ присутствіи. Это у васъ въ Стейнгэмѣ играютъ въ пикировку, ссоры и отместки, съ приправой разныхъ прозвищъ и пасквилей, и въ кощунства надъ вещами, которыя... гмъ, съ которыми связана прочность всего и наша безопасность. Я ненавижу пасквили.
   -- И я тоже, сказалъ Бьючэмпъ. По лицу его прошла тѣнь, но юморъ Стёкели Кёльбрета оказался спасеніемъ.-- Протестантскій пасторъ -- не все духовенство, поправилъ онъ полковника. Слушайте, что говоритъ мистеръ Кёльбретъ, Сесилія! Протестантскій пасторъ -- полисменъ, приставленный слѣдить за порядочностью средпихъ классовъ. У него зоркіе глаза на грѣхи бѣдняковъ; богатые же поддерживаютъ его церковь, слушаютъ его проповѣди, чтобы подать примѣръ дисциплины, полковникъ. Вы учите дисциплинѣ купца, который боится потерять вашу практику, и земледѣльца-рабочаго, который можетъ быть лишенъ куска хлѣба. Но народъ? Приписываютъ развращенности человѣческой природы, если пасторъ не имѣетъ вліянія на народъ. Пасторы утратили его своимъ безсмысленнымъ консерватизмомъ, потому что ждутъ отъ тори поддержки церкви, а нисколько не думаютъ о религіи. А сколько тысячъ ихъ работаетъ на каѳедрахъ каждое воскресенье? Мнѣ говорили, что въ духовенствѣ диссентеровъ болѣе жизненности.
   Полковникъ Халкетъ съ отвращеніемъ пожалъ плечами при словѣ: диссентеры.
   -- И эти тридцать или сорокъ тысячь людей, говорящихъ проповѣди, зовутъ людей, исполняющихъ то дѣло, которое бы они сами должны дѣлать, демагогами. Наше пасторство -- сила, пропадающая даромъ для прогресса.
   Сесилія замѣтила, что отецъ ея началъ сердится, и сказала съ тактомъ, достигшимъ своей цѣли:-- Я не изъ тѣхъ, которыя, слушая мистера Кёльбрета, восхищаются его остроуміемъ.
   -- Нѣтъ, я надѣюсь; и я не вижу никакого добра въ этой стейнгэмской болтовнѣ:-- мы всѣ люди, всѣ не можемъ быть совершенными. Но спаси насъ небо отъ политиковъ-пасторовъ.
   Бьючэмпъ сказалъ что то о долгѣ гуманности. Полковникъ вышелъ изъ комнаты съ Сесиліей, проворчавъ про себя: ерундистость, и доставивъ себѣ утѣшеніе этимъ отпоромъ въ сторону.
   Сесилія пошла было къ себѣ одѣваться, но отецъ позвалъ ее въ библіотеку и развернулъ передъ нею огромную афишу, лежавшую на столѣ. Она была напечатана синими и красными буквами.
   -- Я получилъ это по почтѣ сегодня поутру. Я думаю, Нэвиль знаетъ объ этомъ. Его надо проучить, но я не люблю вещей такого рода. Это -- нечестная война; это все равно, что употребленіе разрывныхъ пуль въ моемъ ремеслѣ.
   -- Но можетъ ли онъ ожидать, чтобы противники его нѣжно отнеслись къ нему? и шопотъ выразилъ всю силу, какую Сесилія придала этимъ словамъ. Она взглянула на страницу.
   Ей бросилось въ глаза заглавіе: Французкая маркиза. На афишѣ были напечатаны стихи. О! неужели это могло выйти изъ комитета тори?
   -- Либералы не лучше, если не хуже, отвѣчалъ отецъ.
   Сесилія казалась все болѣе и болѣе огорченной по мѣрѣ того, какъ глаза ея пробѣгали страницу.-- Какъ это мелочно, какъ глупо, какъ подло, папа! Невеликодушно было бы неподходящимъ выраженіемъ. И какъ пошло! Теперь я вспомнила, Нэвиль сказалъ, что хотѣлъ видѣть мистера Остина.
   -- Сеймуръ Остинъ не одобрилъ бы этого.
   -- Нѣтъ, но Нэвиль можетъ счесть его отвѣтственнымъ за это.
   -- Я подозрѣваю, что это -- дѣло Стёкели Кёльбрета, острыя словца котораго онъ повторяетъ, и всей компаніи курильной комнаты Грэнси Леспеля. Я положительно буду протестовать противъ этого. Я такъ и скажу въ среду вечеромъ. Можешь ли ты не разболтать секрета?
   -- И къ тому же, Нэвиль Бьючэмпъ такъ молодъ, папа! Разумѣется, могу, папа.
   Полковникъ не потребовалъ честнаго слова, вполнѣ полагаясь на дочь. Онъ прошепталъ ей весь секретъ въ шести словахъ, и щеки ея запылали.
   -- Но они встрѣтятся въ среду послѣ этого, сказала она, и снова пробѣжала глазами столбецъ стиховъ, обращикомъ которыхъ можетъ служить слѣдующій куплетъ.
   
   "Вы видѣли-ль, когда любовію пылая,
   Британскій мичманокъ къ чертямъ все посылая,
                       О жалкій видъ!
   Какъ нѣкогда Орфей, въ отчаяньи вопитъ:
   Что буду я безъ Евридики дѣлать!.."
   
   Французская маркиза, которую мичманокъ "обожалъ", оставила его "съ носомъ", и онъ, въ отмщенье ей, предлагаетъ свое сердце богатой вдовѣ Британіи, имѣющей много жениховъ и выборъ которой еще неизвѣстенъ; но мичманка ободряютъ продолжать свое искательство:
   
   "Мужайся, мичманокъ, и влагою шипучей
                       Ты горе сердца утоляй.
   Впередъ, впередъ съ отвагою кипучей
                       На вдовушку ты выдвигай
                       Радикализма артиллерію..."
   
   На слово: артиллерія была прибрана риѳма S. Mery, а если S. Mery не поможетъ, то, по страсти радикаловъ къ превосходнымъ степенямъ, совѣтовали ему употребить искрометную S. Miery {S. Miery. Острота отъ слова S. My -- глупыя, идіотъ, придурковатый.} радикальнаго винодѣлія изъ отборнаго винограда.
   Это была безсовѣстная чепуха: но повторенное обращеніе къ "французской маркизѣ" показалось Сесиліи грубымъ оскорбленіемъ. Она была поражена тѣмъ, что партія ея была способна къ такой выходкѣ. Негодованіе ея поднялось. Нэвиль, въ томъ нѣтъ сомнѣнія, вызвалъ ея партію и заслуживалъ добрыхъ ударовъ, и дядя его Эверардъ былъ вполнѣ правъ, когда говорилъ отцу ея, что это -- лучшее средство образумить его. Но такой грязный и нелѣпый пасквиль былъ слишкомъ унизительнымъ орудіемъ.
   -- Я не могу поздравить васъ, папа, съ выборомъ второго кандидата, сказала она презрительнымъ тономъ.
   -- Я и самъ не поздравляю себя, сказалъ полковникъ.-- Я получилъ письмо отъ мистрисъ Бьючэмпъ, гдѣ она увѣдомляетъ меня, что пріемный сынъ ея Блэкбернъ вернется черезъ мѣсяцъ. Онъ бы еще успѣлъ все устроить. Времени довольно впереди для выборовъ. Но дѣлать нечего, мы должны примириться съ этимъ. Оба противника встрѣтятся въ среду, и потому не разболтай секрета. Это будетъ ровно черезъ недѣлю.
   -- Но Нэвиль будетъ обвинять мистера Остина.
   -- Остинъ не будетъ у Леспелей. Онъ долженъ будетъ снести это, чтобы не поднять исторіи.
   -- Невиль совершенно поссорился съ дядей.
   -- Ничуть. Это -- потѣха для Рамфри.
   -- И этотъ позорный пасквиль -- тоже потѣха?
   -- Я этого не знаю, милая Сесилія. Я самъ жалѣю объ этомъ, но и въ политикѣ есть варъ и деготь, какъ и на кораблѣ.
   -- Я не вижу, почему они должны быть, сказала рѣшительно Сесилія.
   -- Мы не можемъ ожидать, чтобы было только то, что должно.
   -- Почему же нѣтъ? Я бы требовала этого, я бы сдѣлала все, что могла, для этого! вспыхнула Сесилія.
   -- Сдѣлала бы все, что могла? Отецъ улыбнулся, припоминая, какъ она передъ тѣмъ передразнивала Бьючэмпа, а теперь безсознательно говорила его языкомъ.-- Ну, чтожь, дѣлай все, что можешь, чтобы надѣть шляпу во время и не опоздать въ церковь. Мы идемъ пѣшкомъ.
   Сесилія ушла въ свою комнату съ странной мыслью, пробужденной случайно въ головѣ ея тономъ, какимъ отецъ передразнилъ ее: и она тоже могла пылко увлекаться, быть положительной, не признавать сдѣлокъ,-- кто знаетъ? можетъ быть, увлечься и радикализмомъ, если она воочію увидитъ зло, о которомъ говорилъ Нэвиль. На одно мгновеніе она увидѣла въ себѣ пропасть, изъ которой поднимались черныя ночныя птицы, которыхъ зовутъ вопросами, и, пробужденныя внезапно мелькнувшимъ лучемъ свѣта, онѣ забили крыльями. Она сдѣлала бы все, что могла, для того чтобы было то, что должно быть! А почему-же нѣтъ?
   Но пылкое чувство улеглось въ то время, какъ она оканчивала свой туалетъ передъ зеркаломъ, и раскрывшаяся въ умѣ ея пропасть закрылась немедленно.
   Теперь она была раздражена только за Нэвиля Бьючемпа и смутно сознавала, что и въ женщинѣ можетъ проснуться, чуть что не революціонное чувство ради личнаго дѣла, даже если бы инстинктъ самосохраненія и любовь къ миру и спокойствію и сдѣлали ее тори.
   Но никакая мысль о томъ, что въ этомъ видѣніи пропасти сказалось откровеніе ея личности или пола, не смутило молодой дѣвушки. Она думала только о своемъ положеніи, какъ друга дѣтства Нэвиля, не переставая быть противницей его, но и это внесло разладъ въ ея внутренній міръ и порывистымъ вѣтромъ уносило драгоцѣнное спокойствіе ея. Сесилія была изъ разряда тѣхъ лэди, которыя, въ силу своей гордости и энергическаго характера, своей осанки и красоты, присуждаютъ себѣ мѣсто царицъ между женщинами, еще прежде чѣмъ свѣтъ повѣрилъ право ихъ на этотъ титулъ. Она до сихъ поръ жила въ высшихъ сферахъ, высоко надъ облаками земными. Идеаломъ ея былъ человѣкъ столь же высоко поднявшійся надъ ними, и еще выше; Нэвиль, она могла, не кривя душой, сказать это, не былъ ея идеаломъ; онъ былъ только старымъ другомъ ея, а теперь она враждебно относилась къ его планамъ. Поражать его, чтобы излечить отъ жалкихъ заблужденій и увлеченій было обязанностью ея; она готова была спокойно спуститься къ нему съ карающимъ жезломъ въ рукѣ и указать ему на правый путь, но защищать его -- другое дѣло; это низводило ее съ безоблачной выси въ грязь, и такъ низко, что осуждая пасквиль тори, она поймала себя на вопросѣ: удалось ли, къ счастью, Нэвилю сбросить цѣпи этой француженки; и кромѣ того поймала себя на глупомъ оправданіи вопроса: что если онъ не сбросилъ еще, то какъ болѣзненно и горько долженъ былъ онъ чувствовать малѣйшій публичный намекъ на француженку? Сбросилъ ли онъ? А если нѣтъ? Какъ онъ отчаянно вѣренъ и какъ она должна быть обольстительна?
   Можетъ быть, отчаяніе въ любви кинуло его въ эту грязь политики? Въ Сесиліи почему-то сложилось убѣжденіе, что такъ и должно быть, и въ продолженіе цѣлаго дня она находила необъяснимо горькое удовольствіе вызывать его на споръ, чтобы опровергать его слова, хотя должна была сознаться, что онъ былъ очень милъ до злобнаго вызова ея и хотя была очень благодарна ему въ душѣ за приличную сдержанность, съ какою онъ принялъ утомительно холодный потокъ проповѣди мистера Браска. Не все ли равно, что женщина думаетъ о политикѣ? Но онъ считалъ это очень важнымъ. Въ политикѣ онъ признавалъ за женщинами душу, огонь жизни, и обращался къ разуму ихъ. Ничто не могло утомитъ его, какъ онъ самъ говорилъ, и когда онъ обращался къ мущинѣ или женщинѣ, ни ожиданіе скуки, ни страхъ напрасной траты силъ, ничто не могло удержать его отъ усилій исправить заблужденіе въ политическихъ и иныхъ ученіяхъ. Энергія, которую онъ придавалъ своимъ убѣжденіямъ, распространенію своихъ взглядовъ была энергіею фанатика. Оказалось, что онъ собиралъ голоса по округу, начиная съ ранняго утра до полночи, и ничто не могло убѣдить его въ томъ, что шансы его быть выбраннымъ очень жалкіе; даже въ томъ, что такой закаленный воинъ торизма, какъ отецъ ея, не могъ быть взятъ въ плѣнъ натискомъ всѣхъ силъ радикальнаго паѳоса, пророчествъ и статистики.
   Вы только представьте себѣ Нэвиля Бьючэмпа, какъ онъ стучится поздно ночью у всѣхъ дверей, какъ нищій, за подачкой голоса; или когда онъ поджидаетъ на дорогѣ рабочихъ, толпами возвращающихся съ работы къ полуденной трапезѣ; какъ онъ ходитъ по жалкимъ зловоннымъ коттеджамъ, владѣльцы которыхъ платятъ десять фунтовъ, поучать оборванныхъ женщинъ, ребятъ и опившихся до идіотизма мужей; какъ онъ подвергаетъ себя грубостямъ наглыхъ лавочниковъ, какъ его осмѣиваютъ и представляютъ въ карикатурѣ орущимъ рѣчи во все горло ревущей толпѣ, которая перекидываетъ его съ плеча на плечо!..
   Сесилія опустила въ умѣ своемъ занавѣсъ надъ этой картиной. Но видѣнная ею передъ спускомъ занавѣса картина подсказала ей мысль, что такой образъ дѣйствія не могъ быть внушенъ однимъ отчаяніемъ въ любви. Она боялась, что нѣтъ, и боялась, что да. Врагъ Нэвиля Бьючэмпа, жившій съ ней, упорно думалъ, что нѣтъ; другъ упорно думалъ, что да. Но почему же? Потому что, если да, то Нэвиль не былъ серьезно убѣжденъ и его можно было излечить. Но если онъ серьезно искалъ истины, то онъ еще скорѣе могъ излечиться отъ заблужденія, такъ какъ истина одна и она была въ рукахъ Сесиліи; и потому нелучше ли, если бы сердце его было здорово, но чтобы онъ заблуждался, серьезно ища истину? Сесилія не могла рѣшить, чего ей слѣдуетъ желать для нравственнаго здоровья друга ея. И другъ, и врагъ Нэвиля нераздѣльно слились въ ней, какъ два противуположные размаха маятника сливаются въ одномъ ударѣ; другъ боялся того же, чего боялся врагъ; оба были неразрывны.
   Зачѣмъ онъ не выбралъ блестящаго честолюбія моряка; тогда она могла бы слѣдить за нимъ, напутствовать молитвами, если невозможно было дѣлить съ нимъ путь его? А теперь, когда онъ предсталъ передъ нею въ видѣ кандидата, собирающаго голоса черни, то едва ли честно было воображенію ея останавливаться на немъ иначе, какъ съ состраданіемъ.
   Когда онъ всталъ, чтобы проститься, Сесилія спросила его: -- Неужели вамъ такъ нужно быть въ Итчинкопѣ въ среду, Нэвиль?
   Полковникъ Халкеттъ прибавилъ: -- Я на вашемъ мѣстѣ не пошелъ бы къ Леспелю. Я думаю, что Сеймуръ Остинъ пріѣдетъ къ намъ въ среду, и это задержитъ меня; а вы бы могли придти къ намъ вечеромъ и послушать его.
   -- У меня особенныя причины быть у Леспеля. Я слышалъ, что онъ склоняется къ какой-то интригѣ тори, отвѣчалъ Нэвиль.
   Полковникъ замолчалъ.
   Неутомимый молодой кандидатъ упорно захотѣлъ идти въ Бэвисгэмъ пѣшкомъ въ одиннадцать часовъ ночи, чтобы завтра рано поутру приняться собирать голоса. Ему предлагали переночевать или взять кабріолетъ, онъ отказался отъ того и другаго; отъ послѣдняго, сберегая лошадь и грума,-- заботливость, къ которой владѣлецъ конюшни не могъ остаться нечувствительнымъ.
   Когда онъ ушелъ, полковникъ Халкеттъ разсыпался въ восклицаніяхъ сожалѣнія о томъ, что такой славный молодой человѣкъ такъ заблуждается.
   Ночь была безлунная, и Сесилія, взглянувъ въ окно, сказала страннымъ тономъ: -- онъ ушелъ, во тьму, и въ ней нѣтъ свѣта.
   Несомнѣнно, что въ эту ночь не было свѣтилъ. Но у Сесиліи въ эту минуту была въ рукахъ маленькая лампа, при свѣтѣ которой она могла разглядѣть, какъ онъ шелъ твердо, съ увѣренностью въ себѣ; и она очень удивилась, когда отецъ ея сказалъ, что Нэвиль Бьючэмпъ уже не имѣетъ прежняго здороваго вида, благодаря этому несчастному бэвисгэмскому дѣлу. Она подумала, что ни чуть не бывало, онъ такъ же хорошъ и кажется такимъ же бодрымъ, какъ и всегда.
   -- Онъ одѣвается, какъ и прежде, замѣтила она.
   Особенная манера одѣваться моряковъ большаго свѣта, въ которой изящество слегка нарушается небрежностью, или небрежность сквозитъ надъ приличностью въ родѣ того, какъ легкій вѣтерокъ гонитъ легкое красивое судно, была въ совершенствѣ усвоена Нэвилемъ, по мнѣнію Сесиліи. Эта манера представляла въ воображеніи ея образъ бодрый, живой и самый недемократическій; но когда она теперь вызвала его, то по немъ черною тѣнью скользнула мысль -- какъ эта манера должна быть очаровательна для француженки!
   -- Онъ кажется нѣсколько утомленнымъ, согласилась она съ отцомъ.
   

XVIII.
Относительно собиранія голосовъ.

   Тори боятся неутомимой дѣятельности радикаловъ, радикалы боятся организаціи тори. Бьючэмпъ съ тревогой думалъ о высокой степени самоувѣренности, царствовавшей въ лагерѣ тори, глава которыхъ могъ держаться въ сторонѣ въ то время, когда онъ, какъ каторжный, долженъ былъ работать весь день съ разсвѣта и до заката и еще половину ночи, чтобы вбивать свои идеи въ головы избирателей въ родѣ того, какъ набиваютъ клеймо на боченки, если можно употребить такое уподобленіе, и это было пламенное клеймо, набиваемое очень часто на пустые боченки. Съ тою же завистью иногда писатель или адвокатъ, люди, живущіе своимъ умомъ, смотрятъ на человѣка, завѣдующаго конторой, со множествомъ прикащиковъ, исполняющихъ всю работу. Человѣкъ этотъ кажется имъ на седьмомъ небѣ по обезпеченности своего положенія. Но и у него бываютъ свои періоды трепета; новые обычаи складываются, новые порядки начинаются, а весь ходъ его занятій и промышленности не позволяетъ ему мгновенно примѣниться къ нимъ. И вполнѣ обезпеченные люди должны платиться случайной паникой за спокойствіе, которымъ наслаждаются. Мистеръ Сеймуръ Остинъ чистосердечно сознался полковнику Халкетту по пріѣздѣ въ Моунтъ-Лорель, что ему совѣтовали устроить свою главную квартиру по сосѣдству съ Бэвисгэмомъ, потому что отчетъ комитета его представилъ агитацію молодаго кандидата радикаловъ, очень опасною. Мистеръ Остинъ не опасался Кёгэма; онъ могъ заранѣе разсчесть по пальцамъ, сколько голосовъ дастъ противнику его либеральный бой въ старый барабанъ реформы; но число тѣхъ избирателей, къ чувствамъ которыхъ взывалъ юный кандидатъ, имѣвшій за собою все, чтобы подѣйствовать на романическое чувство грубой толпы, до сихъ поръ покорно шедшей на выгоны торизма,-- число это не такъ легко было сообразить. Тори и радикалы слѣдятъ зорко другъ за другомъ, и потому всегда проглядываютъ либераловъ, за исключеніемъ тѣхъ минутъ, когда они воображаютъ, что либералы играютъ въ ихъ игру.
   -- Теперь мы увидимъ, какъ народныя страсти расходятся, сказалъ мистеръ Остинъ, оплакивая расширеніе избирательнаго права. Потомъ онъ спросилъ, хорошо ли говоритъ Бьючэмпъ.
   Сесилія предоставила отцу отвѣчать, но онъ вызвалъ ее на отвѣтъ, сказавъ съ улыбкой:-- онъ склоненъ громитъ языкомъ, не такъ ли?
   Она не была согласна съ этимъ.-- Онъ говоритъ... онъ хорошо говоритъ въ разговорѣ. Мнѣ кажется, что онъ хотѣлъ бы родиться бѣднымъ человѣкомъ. Но я не думаю, чтобы онъ былъ хорошимъ публичнымъ ораторомъ. Одно вѣрно, что онъ умѣетъ владѣть собой, а это что-нибудь да значитъ. Я не могу сказать, насколько онъ цѣнитъ ораторство. Но онъ неутомимъ. Можно поручиться въ одномъ, что онъ не свернетъ съ дороги и не ослабѣетъ. Онъ вѣритъ въ себя. Но, мистеръ Остинъ, неужели вы, въ самомъ дѣлѣ, можете считать его серьёзнымъ соперникомъ?
   Мистеръ Остинъ не могъ сказать ничего положительнаго. Нельзя знать, какой можетъ быть результатъ расширенія избирательнаго права. Его смущало то, что это былъ еще первый примѣръ примѣненія этого права.
   -- Бывали случаи, что кандидаты неожиданно являлись въ городъ и побѣждали его, сказалъ онъ.
   -- Но не такой городъ, какъ Бэвисгэмъ.
   Онъ покачалъ головой.-- Я боюсь. Это -- непостоянный округъ..
   Полковникъ Халкеттъ замѣтилъ:-- Но Фербросъ вполнѣ увѣренъ въ своемъ округѣ.
   Сесилія спросила: Что это за человѣкъ съ средневѣковымъ именемъ.
   -- Фербросъ, старый стряпчій, милая Сесилія. Онъ -- потомокъ пяти поколѣній стряпчихъ, и родъ его такой же старинный въ графствѣ, какъ и родъ Грэнси Леспеля. До сихъ поръ онъ всегда разсчитывалъ, что поведетъ свой округъ къ голосованію, какъ полкъ. Сословіе юристовъ наша сила.
   -- Но развѣ многіе юристы -- не либералы, папа?
   -- Очень многіе адвокаты -- либералы, Сесилія.
   Полковникъ и мистеръ Остинъ улыбнулись на это.
   Для Сесиліи было совершенно ново, что человѣкъ, знающій свѣтъ, смотрѣлъ на Нэвиля Бьючэмпа не какъ на честнаго, но довольно смѣшнаго юнаго кандидата; уже самый фактъ, что такой опытный политикъ, какъ Сеймуръ Остинъ, считалъ его противникомъ, съ которымъ нужно бороться серьёзно, произвело въ умѣ ея переворотъ и совершенно уничтожило всѣ надежды ея на возможную уступчивость радикализма Нэвиля подъ гнётомъ времени и обстоятельствъ. Многія изъ замѣчаній его, которыя она встрѣчала съ потаенной улыбкой, теперь отозвались въ воспоминаніи ея, какъ удары твердаго металла. Она начинала чувствовать къ нему нѣкоторый страхъ и сказала, чтобы успокоить себя:-- Капитанъ Бьючэмпъ вѣроятно будетъ рыцаремъ съ очень небольшой свитой. Онъ -- политическій мистикъ, я думаю.
   -- Многіе молодые люди были тѣмъ же, прежде чѣмъ переписали на чисто смыслъ своихъ идей, отвѣчалъ мистеръ Остинъ.
   Сесилія улыбнулась въ душѣ, представивъ себѣ пылкаго Нэвиля, переписывающаго на чисто свои идеи. Сколько помарокъ, сколько примѣчаній подъ страницей.
   Было условлено, что Сесилія поѣдетъ одна въ Ичинконъ дня на два и привезетъ всю компанію оттуда въ Моунтъ-Лорель, черезъ Бэвисгэмъ, а оттуда отправится на яхтѣ, на встрѣчу съ мистеромъ Сеймуромъ Остиномъ и мистеромъ Эверардомъ Рамфри. Одинъ изъ первыхъ дней будущей недѣли былъ назначенъ, чтобы огласить имя втораго кандидата тори. Она обѣщала, что, если надъ Нэвилемъ стрясется бѣда и онъ попадетъ въ гнѣздо непріятеля -- Ичинкопъ, въ середу, день большаго обѣда и бала, то она употребитъ всѣ усилія, чтобы привести его въ Моунтъ-Лорель и дать ему случай видѣться съ дядей Эверардомъ, котораго навѣрно ждали.
   -- По крайней мѣрѣ, онъ согласится пріѣхать хоть на одинъ вечеръ, говорила она:-- ничто не можетъ отвлечь его отъ агитаціи. Мнѣ кажется, что это не только непріятно...
   Мистеръ Остинъ отвѣчалъ:-- Это непріятно, но таковъ обычай. Я былъ бы радъ, если бы всѣ порѣшили воздержаться отъ него.
   -- Капитанъ Бьючэмпъ увѣряетъ, что въ этомъ прямая выгода кандидата. Онъ говоритъ, что, только бывая у своихъ избирателей, неизвѣстный кандидатъ можетъ дать народу случай узнать его.
   -- Это -- прекрасный случай для него узнать народъ, и я надѣюсь, что онъ воспользуется имъ.
   -- А, фи! "Пристало вигамъ черни льститъ", замѣтилъ съ отвращеніемъ полковникъ Халкеттъ и тѣмъ же тономъ продекламировалъ:
   
   "Пристало вигамъ черни льстить,
   За голосъ взятку ей сулитъ".
   
   Собираніе голосовъ есть запугиванье или подкупъ.
   -- Или смѣсь того и другого, называемая лестью, сказалъ мистеръ Остинъ:-- и это было главнымъ искусствомъ виговъ.
   Такимъ образомъ судили оба джентльмена о выборной агитаціи.
   

XIX.
Лордъ Пальметъ и нѣкоторые избиратели Бэвисгэма.

   Между тѣмъ кандидаты стучали молотками, звонили въ колокольчики у дверей, кланялись, разъясняли свои взгляды, просили голосовъ, и самый юный изъ нихъ самымъ страннымъ образомъ распространялъ свои познанія о соотечественникахъ своихъ. Но у него былъ ненасытный аппетитъ къ этому знанію и значительная доля терпимости, за исключеніемъ отношеній его къ мистеру Кёгэму. Съ Кёгэмомъ онъ походилъ на молодую гончую на смычкѣ. Они должны были бѣжать въ видѣ близнецовъ; но близнецъ Бьючэмпа не хотѣлъ бѣжать, а хотѣлъ ходить. Онъ навязывалъ Бьючэмпу свою опытность, съ заносчивостью утверждая, что она должна быть закономъ разума для Бьючэмпа въ выборныхъ и политическихъ дѣлахъ, и это было трудно переварить Бьючэмпу, который имѣлъ полную вѣру въ свой разумъ. Ранняя агитація Бьючэмпа вызвала Кёгэма въ Бэвисгэмъ несравненно ранѣе, нежели въ тѣ дни, когда послѣдній дѣлилъ округъ съ Сеймуромъ Остиномъ, и потому Кёгэмъ былъ расположенъ принимать наиболѣе жестокія мѣры къ исправленію радикальнаго юноши.
   "Да, я пережилъ все это", говорилъ онъ иногда словами и всегда манерой, когда онъ воочію или мысленно сталкивался съ своимъ юнымъ товарищемъ. Кёгэмъ тоже и самъ прошелъ черезъ фазисъ радикализма, идя по пути къ мудрости. Такъ говоритъ лягушка головастикамъ, и она тоже сбросила необычайный хвостъ, и она совала свою круглую плоскую голову во всѣ углы, непригнанные по мѣркѣ ея, и потому благоговѣйно надѣялась, что неразвитые головастики должны покорно слушаться голоса опытности и подчиниться руководству ея. Увы! Бьючэмпъ не хотѣлъ учиться этому, хотя они и были связаны вмѣстѣ, но стояли на противуположпыхъ сторонахъ процесса эволюціи.
   Эта такъ несродно связанная пара горько оплакивала порознь на лонѣ своихъ друзей, свое несчастное подобіе сіамскимъ близнецамъ, созданное случайнымъ союзомъ непредусмотрительныхъ радикаловъ. Смотрите на насъ, говорили они порознь. Бьючэмпъ -- юный демагогъ, Кёгэмъ -- куколка тори. Такіе либералы -- гибель либерализма; но онъ долженъ быть составленъ изъ такихъ матеріаловъ, пока не раздастся новый кличь спустить водныя хляби. Теперь было уже поздно думать объ операціи разъединенія ихъ. Въ нихъ обоихъ было сердце дѣла, они были крѣпко связаны и должны были идти вмѣстѣ. Бьючэмпъ, неукротимо таща буксиръ радикализма въ словахъ и на дѣлѣ, тянулъ за собой Кёгэма. Кёгэмъ въ оправданіе свое рѣзко выдѣлялъ свой либерализмъ отъ политики массъ, указывалъ на Францію и революціи ея, умывалъ руки отъ крайностей и рѣшительно сѣлъ выше Бьючэмпа. Видя, что старшій товарищъ стоитъ за интересы либерализма, младшій не могъ бросить либеральный флагъ; и потому онъ схватилъ его и понесъ, "опередивъ свое время до той черты, гдѣ радикалы, какъ тѣни въ туманѣ, пляшутъ пляски привидѣній", такъ жаловался мистеръ Кёгэмъ. Юный товарищъ потрясалъ этимъ флагомъ, увѣряя, что онъ-то и есть настоящій флагъ нашей подлежащей совершенствованію породы. Порывъ его былъ такъ силенъ, что Кёгэму ничего не осталось болѣе, какъ опрометью послѣдовать за нимъ, такъ же охотно, какъ человѣкъ, котораго тащатъ за воротъ. Одно слово спасло Кёгэма, слово: мы практичны. "Но практичны ли мы?" спросилъ онъ и потрясъ все несшееся во весь опоръ существо Бьючэмпа, круто остановивъ его этимъ словомъ, потому что этотъ вопросъ: "практичны ли мы" и есть именно тотъ вопросъ, который всегда проникаетъ въ грудь англійскихъ слушателей и навѣрно вызоветъ у нихъ если не рукоплесканія, то отзывъ. Практиченъ ли онъ или нѣтъ, но наша добрая нація трогательно желаетъ, чтобы ее считали практичной. И они спросили: "Если мы не практичны, то что же мы? Ахъ!.." Бьючэмпъ, отозвавъ Кёгэма въ сторону, началъ доказывать ему, что смѣлая и дальновидная политика всего чаще оказывается наиболѣе практичной. Кёгэмъ махнулъ рукой, умоляя о пощадѣ: "Да, я прошелъ черезъ все это!" Иногда онъ доводилъ Бьючэмпа до бѣшенства.
   Печальное положеніе старшаго и младшаго кандидата либераловъ было извѣстно противникамъ и было поводомъ къ безконечнымъ насмѣшкамъ.
   По волѣ случая, веселый и вѣчно находившійся въ прекрасномъ расположеніи духа, молодой лордъ Пальметъ, наслѣдникъ графства Эльси, проходя по Гай-стриту Бэвисгэма, встрѣтилъ Бьючэмпа во вторникъ поутру, въ ту минуту, когда тотъ выходилъ изъ своей гостинницы собирать голоса. Лордъ Пальметъ былъ однимъ изъ многочисленныхъ полупріятелей Сесиля Баскелегга и, быть можетъ, читатель получитъ понятіе о характерѣ его, если я скажу, что причина пріязни Пальмета къ Бьючэмпу была, какъ онъ самъ сознавался въ томъ, что Бьючэмпъ былъ всегда любимъ женщинами. Онъ началъ болтать, держа руку Бьючэмпа:
   -- Я, наконецъ, поймалъ васъ. Милый товарищъ, миссъ Халкеттъ говорила о васъ прошедшій вечеръ. Я ночевалъ въ Моунтъ-Лорелѣ; нарочно отправился туда, чтобы посмотрѣть на нее. Я отправляюсь теперь въ Ичинкопъ. Леспель писалъ, просилъ доставить мою четверню. Я думаю, что они хотятъ устроить какой то новый бѣгъ въ октябрѣ. Онъ писалъ, что будетъ съ полдюжины четверней. Тамъ будетъ пропасть женщинъ. Ну, я скажу, какимъ великолѣпнымъ созданіемъ сдѣлалась Сисси Халкеттъ. Она была царицей этого сезона и будетъ царицей будущаго. Вы за брюнетокъ, Бьючэмпъ. И я тоже, пока не увижу блондинки; это все равно, что ухаживать за дѣвочкой, пока нѣтъ замужней женщины или вдовушки въ виду. А я говорилъ, что быть не можетъ, чтобы вы записались въ сумасшедшій радикализмъ? Право, вы имъ ничего не выиграете, женщины ненавидатъ радикализмъ. Тамъ есть замужняя блондинка, лѣтъ двадцати пяти, Венера между всѣми женщинами. Но замѣтьте, я не забываю, что мистрисъ Уардоръ Деверё -- рѣзкая брюнетка; но клянусь честью, я въ сорокъ лѣтъ буду биться объ закладъ въ честь Сисси Халкетъ. "Черный глазъ красоты" поэтиченъ, сколько угодно, но голубые и каріе загонятъ его въ уголъ.
   Лордъ Пальметъ заключилъ свое изліяніе, спросивъ, что Бьючэмпъ дѣлаетъ и куда идетъ. Бьючэмпъ, съ лукавой злостью, предложилъ ему, какъ одному изъ нашихъ наслѣдственныхъ законодателей, пойти съ нимъ и посмотрѣть, какъ собираютъ голоса. Лордъ Пальметъ не имѣлъ ничего противъ этого предложенія.
   -- Это -- превосходный случай сдѣлать смотръ женщинамъ радикализма, замѣтилъ онъ.-- Я отмѣчаю на картѣ мѣста, гдѣ въ Англіи всего болѣе хорошенькихъ женщинъ; въ нѣкоторыхъ частяхъ Норфолька, въ одной или двухъ мѣстностяхъ Кумберланда и Валлиса, я знаю всѣхъ ихъ въ совершенствѣ. Тоже стоитъ обойти Девонширъ. Мой кучеръ Дэвисъ взялъ мою упряжь и везетъ ее въ Ичинкопъ отъ Уашватерской станціи. Я теперь свободенъ и могу пройтиться съ вами часъ, другой. Какъ вы нашли здѣшнихъ женщинъ?
   Бьючэмпъ и не замѣтилъ ихъ. Пальметъ возразилъ ему, что съ своей стороны не замѣтилъ бы ничего другаго.
   -- Но вы готовитесь для верхней палаты, сказалъ Бьючэмпъ тономъ серьёзной похвалы.
   Пальметъ принялъ ее за чистую монету.
   -- Однако, я никогда не буду стараться фигурировать передъ супругами пэровъ, отвѣчалъ онъ: -- и вотъ почему: въ нихъ есть какой-то пошибъ старыхъ птицъ. И это не то. На нихъ слишкомъ много перьевъ, я полагаю. Дѣлая тучи разныхъ произведеній модистка отталкиваетъ меня отъ женщины на цѣлую милю. По моему мнѣнію, только волшебницы могутъ носить драгоцѣнные камни и не охлаждать атмосферу женственности. Многіе думаютъ иначе, и лордъ Пальметъ махнулъ рукой, выражая самую любезную терпимость въ отношеніи разнорѣчащихъ мнѣній, потому что этотъ вопросъ объ одномъ изъ наиважнѣйшихъ дѣлъ человѣчества былъ глубокимъ вопросомъ и не слѣдовало слишкомъ поспѣшно рѣшать его.-- Я особенно строгъ на этотъ счетъ, продолжалъ онъ:-- роза и нить жемчуга -- вотъ и все. Женщина, которая идетъ далѣе, подвергается опасности обратить себя и мужчину въ камень. Двѣ женщины въ Парижѣ прошлую зиму зажгли насъ украшеніями изъ блѣднаго тонкаго золота -- шея, руки, уши, рюши, подолы, на всемъ этомъ трепетало золото, и вы трепетали съ нимъ. Но вы чувствовали, что тутъ колдовство. Вивіанъ Дноси прозвалъ блондинку: волшебный востокъ, а смуглую красоту -- эндорской волшебницей.
   -- Имя ея? спросилъ Бьючэмпъ.
   -- Какая-то маркиза. Я забылъ его. Вторая была графиня Растогліоне; вы должны были слышать о ней: величественная волшебница, императрица, трояпская Елена, хотя Дьюси и увѣрялъ, что брюнетка -- настоящая королева Парижа. На французскій вкусъ, можетъ быть.
   Графиня Растогліоне была женщиной, имя которой было врѣзано на свиткахъ самой разнообразной славы.
   -- Вы видѣли обѣихъ вмѣстѣ? спросилъ Бьгочэмъ.-- Онѣ не могли быть вмѣстѣ.
   Пальметъ посмотрѣлъ на него и засмѣялся.-- Теперь вы снова стали самимъ собой. Поѣзжайте въ Парижъ въ январѣ и отбейте всѣхъ французовъ.
   -- Отвѣчайте мнѣ, Пальметъ! онѣ не были всегда вдвоемъ?
   -- Я думаю -- нѣтъ. Было большимъ счастьемъ встрѣтить обѣихъ вмѣстѣ; значитъ, онѣ не выѣзжали вдвоемъ.
   -- И вы танцовали съ обѣими?
   Пальметъ не могъ сказать ничего положительнаго на счетъ танцевъ и потому вскричалъ:-- О, что касается танцевъ, француженка побьетъ итальянку.
   -- Вы часто видѣли ее?
   -- Милый другъ, я вездѣ бывалъ, чтобы видѣть ее: на балахъ, въ театрахъ, на гуляньяхъ, катаньяхъ, скачкахъ, въ церквахъ.
   -- И вы говорите, что она нарочно такъ одѣвалась, чтобы соперничать съ итальянкой, вызывать ее?
   -- Всего одинъ вечеръ; простой случай. Всѣ замѣтили это и прозвали ихъ день и ночь. Обѣ были увѣшаны золотомъ, брюнетка въ этрускомъ, а блондинка въ азіатскомъ вкусѣ; всѣ французы, бывшіе тамъ, сочиняли имъ разные эпитеты и бѣгали за ними но комнатамъ, какъ сумасшедшіе.
   -- Мужъ ея -- легитимистъ, онъ не могъ бы быть въ Тюильри, сказалъ самъ себѣ Бьючэмпъ.
   -- Ну, такъ что-жь такое? Пальметъ уставился на него глазами и ухмыльнулся:-- мужъ ея попался на приманку Тюильри, если мы съ вами говоримъ объ одной и той же женщинѣ. Видѣлъ ли я ее тамъ, старый дружище, Бьючэмпъ? Она милочка! Растогліоне -- ничто передъ ней. Когда тамъ попадется крупный дымчатый перлъ, то молочной бѣлизны перлами пусть хоть мостовую мостятъ. Вотъ что я говорю объ очаровательнѣйшей изъ брюнетокъ. Это вѣрно одна и та же. Еслибы были двѣ красавицы брюнетки, то Парижъ кричалъ бы о нихъ. Маркиза... Я припомню ея имя.
   -- Я долженъ зайти въ этотъ домъ, и потому не будемъ болѣе говорить объ этомъ.
   Растерянная служанка вызвала остолбенѣлую, похожую на вѣдьму, хозяйку дома говорить съ кандидатомъ, и передъ этой представительницей прекраснаго пола Бьючэмпъ расточилъ всю убѣдительность свою, прося ее запомнить и передать слова его мужу. Контрастъ между Бьючэмпомъ, собиравшимъ голоса посредствомъ такихъ вѣдьмъ, и Бьючэмпомъ -- любовникомъ маркизы, показался слишкомъ опаснымъ для серьёзности Пальмета, и онъ поспѣшилъ удалиться.
   Бьючэмъ нашелъ его утаптывавшимъ мостовую и хотѣлъ развязаться съ нимъ поскорѣе, еслибы пріятная встрѣча не отвлекла вниманія его отъ юнаго наслѣдственнаго законодателя отечества. Сладостно улыбавшійся елейный старикъ подошелъ къ нимъ, поклонился и сказалъ, что рѣшился на эту смѣлость въ томъ предположеніи, что говорилъ съ младшимъ кандидатомъ округа. Онъ объявилъ свое имя и свои принципы; онъ былъ прогрессивный либералъ.
   -- Это -- истинное отличіе отъ многихъ либераловъ, которыхъ я знаю, сказалъ Бьючэмпъ.
   Мистеръ Томлинсонъ отвѣчалъ, что надѣется оправдать это мнѣніе и прибавилъ, что онъ никогда не допускалъ избраннаго имъ кандидата стучаться у своихъ дверей за голосомъ.
   Бьючэмпъ имѣлъ видъ человѣка -- проглотившаго живительный напитокъ. Голоса, падающіе прямо въ руки -- небесный даръ для человѣка, котораго тошнитъ отъ стука и звона у дверей. Мистеръ Томлинсонъ горячо хвалилъ мужественную откровенность адреса младшаго кандидата либераловъ и завѣрилъ, что онъ видѣлъ въ немъ идеи, отличавшія его отъ весьма здраваго, но очень условнаго либерала, мистера Кёгэма. Онъ пробормоталъ что то о томъ, что надуетъ Кёгэма для Бьючэмпа.
   -- Не надувайте, сказалъ Бьючэмъ, и, какъ кандидатъ желающій честно играть роль близнеца, онъ долженъ былъ сказать это. Кёгэмъ предостерегъ его отъ ереси "надуванья".
   Они говорили о бѣдныхъ классахъ и напиткахъ ихъ, о кабакахъ и о средствахъ противъ пьяпства, объ обязанностяхъ приходскихъ священниковъ, и о значеніи здороваго и здравомыслящаго бѣднаго класса въ развитіи страны. Пальметъ незамѣтно послѣдовалъ за ними въ довольно просторный домъ, который онъ принялъ за собственный домъ стараго джентльмена, пока нѣкоторые инструменты и утварь, принадлежащіе институту для литературнаго и научнаго образованія, не доказали ему, что онъ находится въ одномъ изъ такихъ заведеній, и онъ услышалъ, какъ мистеръ Томлинсонъ. превозносилъ память нѣкоего мистера Уиндгэма, за благодѣтельное учрежденіе, завѣщанное имъ городу Бэвисгэму.
   -- Оно, говорилъ мистеръ Томлинсонъ:-- открыто обоимъ поламъ всѣхъ порядочныхъ классовъ, съ десяти утра до десяти вечера. Такое мѣсто, я могу сказать, представляетъ всѣ выгоды клуба, безъ искушеній его. Я считаю его послѣ церкви, наиболѣе благодѣтельнымъ учрежденіемъ.
   Лордъ Пальметъ перевелъ глаза отъ бюстовъ многихъ замѣчательныхъ людей, стоявшихъ надъ полками съ книгами, на легкіе стулья съ подушками, и пробормоталъ:-- Отличное мѣсто для свиданій съ женщиной.
   Мистеръ Томлинсонъ кротко посмотрѣлъ на него, съ вытянутымъ лицомъ; потомъ обернулся съ унылымъ взглядомъ и разинутымъ ртомъ на бюсты, книги и рядъ научныхъ инструментовъ и потомъ взглянулъ изъ подъ ресницъ на Бьючэмпа.
   -- Вашъ другъ тоже собираетъ голоса съ вами? спросилъ онъ.
   -- Я хочу, чтобы онъ попробовалъ, что это такое, отвѣчалъ Бьючэмпъ и немедля представилъ развязнаго молодого лорда мистеру Томлинсону,-- процессъ, исполненный съ ловкостью, за которую онъ былъ когда-то извѣстенъ.
   Мистеръ Томлинсонъ показалъ, что замѣтилъ слова лорда Пальмета, сказавъ по вопросу о сословіяхъ:-- Да, да, я боюсь, что у насъ есть сословія, привычную вольность и распущенность которыхъ долженъ исправить тяжелый опытъ. Я очень боюсь этого.
   -- Но если есть сословія, которыя не знаютъ дѣйствительной жизни, которыя смотрятъ на нее какъ будто изъ ложъ въ театрѣ, сказалъ Бьючэмъ:-- какъ можете вы ожидать отъ нихъ серьёзности или какой бы то ни было пользы?
   -- Не говорите такъ рѣзко, сэръ. Нѣтъ, мы можемъ ожидать и того, и другаго -- я въ томъ увѣренъ, и они будутъ развиваться въ границахъ нашей превосходной и достойной всѣхъ похвалъ конституціи. Я только желалъ бы... въ соціальномъ смыслѣ... вотъ и все.
   -- Соціально или политически значитъ, въ концѣ концовъ, одно и тоже, отвѣчалъ Бьючэмпъ.-- Если мы -- нація испорченная въ политическомъ смыслѣ, то вамъ нечего ожидать отъ нея высокой нравственности; законы, которые связываютъ общество, вмѣстѣ вліяютъ и на политику страны.
   -- Правда... да... колеблясь согласился мистеръ Томлинсонъ. Онъ раздѣлялъ въ мысляхъ своихъ Бьючэмпа отъ Пальмета, но болѣзненно чувствовалъ, какъ присутствіе послѣдняго оскверняло институтъ Уиндгэма, и потому сказалъ кандидату, что боится задержать его долѣе.
   -- Это -- именно такого рода учрежденіе, которое необходимо въ каждомъ провинціальномъ городѣ, сказалъ лордъ Пальметъ, въ видѣ прощальнаго привѣтствія.
   Мистеръ Томлинсонъ отвѣчалъ вѣжливымъ поклономъ. Ни слова болѣе не было сказано о чудесномъ голосѣ, по собственному побужденію, явившемуся въ отвѣтъ на адресъ кандидата, и Бьючэмпъ только сказалъ:-- Я прошу васъ помнить одно: что я убѣждалъ васъ не надувать Кёгэма.
   -- Вы, можетъ быть, и правы, капитанъ Бьючэмпъ. Добрый день, сэръ.!
   Пальметъ зашагалъ вслѣдъ за Бьючэмпонъ по улицѣ.
   -- Зачѣмъ вы заставили меня раскланяться съ этимъ старикомъ? спросилъ онъ.
   -- Зачѣмъ вы говорили о свиданіяхъ съ женщинами? былъ отвѣтъ.
   -- Ага, протянулъ Пальметъ:-- вы -- Рамфри, Бьючэмпъ. Ударъ за ударъ! Но я сказалъ только то, что первымъ кинется всякому въ глаза. Это -- самое удобное мѣсто, это -- настоящее мѣсто! Кандитерскія никуда не годятся въ сравненіи съ нимъ. Не говорите мнѣ ни слова, вы -- не такой человѣкъ, чтобы не видѣть, какъ женщина несравненно охотнѣе предпочтетъ быть подъ крыломъ науки и литературы въ просторной, хорошо натопленной комнатѣ, съ книгой для вида, вмѣсто того, чтобы краснѣя надъ тортомъ, дѣлать видъ, что ѣстъ.
   Пальметъ получилъ рѣзкую отповѣдь отъ Бьючэмпа и потому подумалъ, что уже довольно долго занимался собираніемъ голосовъ. Но Бьючэмпъ не далъ ему убѣжать. Бьючэмпъ рѣшилъ, что наслѣдникъ графства долженъ для своей пользы получить урокъ въ политикѣ. Мы можемъ поручиться, что къ этой рѣшимости не примѣшивалось желанія наказать Пальмета за то, что онъ заморозилъ теплый порывъ и голоса, и симпатій мистера Томлинсона; но, быть можетъ, онъ, самъ того не сознавая, не хотѣлъ выпустить юнаго лорда, потому что тотъ, какъ онъ воображалъ, видѣлъ Рэне. Въ сопровожденіи одного изъ купцовъ Бэвисгэма, члена либеральнаго комитета, мистера Огглера, который въ своей гороховой курткѣ имѣлъ видъ залихватскаго моряка, они ходили по домамъ, ища голосовъ, и къ огорченію Пальмета находили ихъ чаще, нежели красавицъ. Пальметъ выражалъ свое повторенное разочарованіе, отмѣчая по два, по три, по четыре имени на спискѣ кандидатовъ, и увѣрялъ Бьючэмпа, что тотъ непремѣнно одержитъ верхъ.
   -- Я вполнѣ убѣжденъ въ этомъ, сказалъ онъ:-- нѣтъ ни одного женскаго лица, на которое стоило бы взглянуть. Ни одного!
   Но на встрѣчу имъ шла женщина, которая заставила лорда Пальмета измѣнить свой приговоръ. Бьючэмпъ раскланялся съ нею, какъ съ миссъ Дэнгемъ, и они разошлись. Пальметъ сдѣлалъ преступленіе противъ приличій, отставъ отъ другихъ, чтобы пристально смотрѣть на нее.
   Бьючэмпъ и Огглеръ стояли на ступенькахъ крыльца одного изъ избирателей, спокойно вынося отказъ отъ него, когда Пальметъ нагналъ ихъ, восклицая съ особеннымъ восторгомъ: -- Какой вы счастливецъ, Бьючэмпъ! Онъ остановился, пока оба просителя голоса сходили со ступенекъ, и слышалъ, какъ голосъ избирателя раздавался, донося до ушей ихъ отказъ и презрѣніе, потомъ онъ продолжалъ:-- Вы представили меня, хватая меня за воротъ, этому старому Томлинсону, который смотритъ гробовщикомъ въ Уиндгэмскомъ институтѣ; вы могли бы дать мнѣ случай познакомиться съ этой миссъ, миссъ Дэнгэмъ, такъ ли? У ней есть шикъ.
   -- У ней есть голова на плечахъ, сказалъ Бьючэмпъ.
   -- Дѣвочка съ такимъ личикомъ можетъ имѣть все, что угодно. Мнѣ все равно, что у нея на плечахъ -- но въ ней видна женщина. Ее можно принять за младшую сестру мистрисъ Уардоръ-Девере. Кто такой этотъ дядя, о которомъ она говорила? Онъ бы не долженъ былъ позволить ей ходить одной.
   -- Она можетъ сама заботиться о себѣ, сказалъ Бьючэмпъ. Пальметъ отрицалъ это.-- Ни одна женщина не можетъ. Клянусь честью, это -- позоръ, что ей позволяютъ ходить одной. Кто ея родные. Я побѣгу -- отъ вашего имени, вы понимаете -- и провожу ее до дома. На улицахъ дьявольская толкотня отъ разнаго сброда; а дѣвочка -- просто очарованіе, и одна, безъ защиты! Я долженъ пойти за нею.
   Бьючэмпъ неумолимо задержалъ его за ихъ дѣломъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, вы мнѣ скажете, гдѣ она живетъ, поставилъ онъ условіе, и принялся упрекать Бьючэмпа за его чисто турецкую рѣвность и желаніе присвоить себѣ всѣхъ женщинъ, равно и за склонность идти за нихъ на всякій рискъ чисто изъ духа рыцарства.
   -- Вы напрасно отпираетесь: это знаетъ весь свѣтъ, говорилъ Пальметъ.-- Я могъ бы назвать вамъ дюжину женщинъ и дюжину пріятелей, и вы самымъ хладнокровнымъ образомъ хотѣли перерѣзать послѣднихъ въ честь первыхъ. Какую это исторію разсказываютъ про васъ; она случилась въ какомъ-то американскомъ городѣ, на какихъ-то водахъ, на сѣверѣ или югѣ? Вы танцовали на балѣ разъ двѣнадцать съ одной дѣвушкой, которая была помолвлена съ человѣкомъ, который облилъ васъ стаканомъ воды у прилавка въ конторѣ гостинницы, и тогда вы всѣ торжественнымъ маршемъ отправились на пески и обмѣнялись выстрѣлами изъ револьверовъ; вы оба, какъ разсказываютъ, видѣли тѣло утонувшаго матроса, плававшее по водѣ при лунномъ свѣтѣ, и приплывавшее все ближе и ближе, и положили вашего противника на мѣстѣ какъ разъ въ ту минуту, когда волна выкинула тѣло на берегъ. Это было очень живописно, если хотите!
   -- Драматично -- несомнѣнно. И я убѣжалъ съ невѣстой на слѣдующее утро?
   -- Нѣтъ, проревѣлъ Пальметъ: -- вы не убѣжали, въ томъ-то и была жестокость.
   Бьючэмпъ разсмѣялся: -- Одинъ старый товарищъ мой, лейтенантъ Джекъ Уильморъ, можетъ дать вамъ другой отчетъ объ этой исторіи. Я никогда не дрался и никогда не буду драться на дуэли. Теперь мы дошли до лавки крѣпкаго на голосъ избирателя, мистеръ Огглеръ, такъ стоитъ въ моей записной книгѣ. Что, не заставить ли намъ лорда Пальмета первымъ говорить съ нимъ?
   -- Если его лордство положитъ все свое сердце въ то, что онъ будетъ говорить, отвѣчалъ съ поклономъ мистеръ Огглеръ:-- но вы за то, лордъ Пальметъ, чтобы дать народу развлеченіе по воскресеньямъ?
   -- Игры въ шары, въ свайку, мячь, крикетъ, танцы, военная музыка, кукольныя комедіи, театры, всякое веселье на лужайкахъ и въ рощахъ -- все, что хотите, чтобы народъ былъ счастливъ.
   -- О Господи! я боюсь, мы не должны говорить этого мистеру Карпендику, и Огглеръ покачалъ уныло головой.
   -- Такъ онъ хочетъ, чтобы народъ былъ несчастенъ?
   -- Да, я боюсь, ваше лордство, онъ хочетъ, чтобы народъ былъ несчастенъ.
   Они отрекомендовались въ лавкѣ мистеру Карпендику. То былъ молодой башмачникъ съ блѣднозеленымъ цвѣтомъ лица, съ впалой грудью, съ покатымъ лбомъ; увидѣвъ трехъ вошедшихъ джентльменовъ, онъ тотчасъ догадался, что они пришли не для того, чтобы заказать обувь, и, хотя онъ охотно изготовилъ бы ее, но онъ покорился волѣ Провидѣнія, не пожелавшаго послать ихъ къ нему съ тою цѣлью, съ какою онъ, въ слѣпотѣ своей, желалъ видѣть ихъ; признавъ это, онъ не желалъ ничего болѣе.
   Борьба съ Карпендикомъ тянулась добрыхъ полтора часа, въ продолженіе которыхъ онъ преимущественно и очень значительно молчалъ. Карпендикъ не хотѣлъ подать голосъ за человѣка, который предлагалъ открыть музеумы въ день субботній. Онъ привелъ поразительное сравненіе конца острія меча, вонзающагося въ тѣло. Капитанъ Бьючэмпъ, вѣроятно, совершенно честно высказалъ мысли свои о многихъ вопросахъ въ своемъ адресѣ, когда не было никакого требованія на то, чтобы онъ такъ высказывался, но честность не есть противуядіе противъ нечестія. Вотъ что отвѣчалъ Карпендикъ.
   -- Что же касается того, чтобы открыть музеумы, въ видѣ противоядія кабаковъ -- то нѣтъ! Народъ зналъ, что посѣщеніе кабаковъ по воскресеньямъ -- грѣхъ; это было искушеніемъ сатаны, которое побѣждало людей и потомъ часто бывало причиной раскаянія ихъ и обращенія къ благодати, тогда какъ музеи и картинныя галереи были коварными прельщеніями ко грѣху, прикрытыми именемъ добродѣтели, и потому отвлекали ихъ отъ молитвы.
   Бьючэмпъ накинулся на это молодое чудовище неразумія.
   -- Но народъ не молится, онъ праздно проводитъ время, онъ доводитъ себя до степени скота, и если вы доведете деспотизмъ вашъ до крайней степени и выгоните народъ изъ кабаковъ въ воскресенье, неужели вы думаете, что вы разовьете въ немъ набожность? Если вы не заставите его возмутиться, то вы подавите въ немъ послѣдній духъ мужества, я предупреждаю васъ, мы не можемъ утратить послѣдніе остатки мужества въ англійскомъ народѣ. Посмотрите на факты!
   И онъ бросилъ Карпендику въ лицо факты, съ тѣмъ естественнымъ преувеличеніемъ, которое бываетъ невольньгмъ послѣдствіемъ пламеннаго краснорѣчія, желающаго убѣдить въ неопровержимости доказываемой истины, но не обмануть противника. Пиво пивоваровъ и пиво кабачниковъ, битыя жены, домашній адъ и порча крови народа были аргументами, приводимыми противъ защитника субботняго дня.
   Карпендикъ слушалъ съ опущенной головой, поднятыми къ небу глазами и бровями, нахмуренными весьма зловѣщимъ образомъ въ отношеніи голоса -- онъ былъ олицетвореніемъ мысли, засѣвшей въ траншеи, недоступныя для нападенія смертныхъ. Онъ заявилъ, что уже все сказалъ. И въ самомъ дѣлѣ всѣ убѣжденія Бьючэмпа должны были казаться тщетными для человѣка, утверждавшаго, что люди ближе къ святости, поддаваясь наклонности ко злу, нежели удовлетворяя невинному любопытству и пользуясь невиннымъ развлеченіемъ. Субботній день требовалъ ихъ себѣ; если они нарушали законъ, то грѣхъ могъ бичемъ своимъ загнать ихъ снова на пастбище пастыря; но они никогда не вернутся туда, если ихъ научить считать себя неповинными въ нарушеніи закона о днѣ субботнемъ.
   Такія рѣчи были новы для Бьючэмпа. Всѣ пасторы, съ которыми онъ говорилъ, въ одинъ голосъ возставали противъ кабаковъ. Бьючэмпъ воззвалъ къ человѣколюбію Карпендика. Карпендикъ нанесъ ему ударъ текстомъ св. писанія.
   -- Чертовски холодно въ этой лавкѣ, проворчалъ Пальметъ.
   Двое далеко не цвѣтущихъ, маленькихъ дѣтей изможденнаго пуританина вбѣжали въ лавку; за ними шла мать, неся груднаго ребенка на рукахъ. Лицо ея носило печальные слѣды былой красоты, напоминавшей красоту снѣжнаго ландшафта во время оттепели. Пальметъ наклонился бросить нѣсколько шиллинговъ въ руки дѣтей для того, чтобы не видѣть лица женщины; его защемило за сердце.
   -- Неужели вы не видите, мистеръ Карпендикъ, началъ толстый и сытый мистеръ Огглеръ:-- мы хотимъ только счастія народа. Вотъ для чего работаетъ капитанъ Бьючэмпъ, для счастія народа; счастіе для всѣхъ насъ -- цѣль жизни. Посмотрите на меня, я счастливъ, какъ день! Я молюсь каждый вечеръ, я хожу въ церковь каждое воскресенье и я не знаю, что значитъ быть несчастнымъ. Господь благословилъ меня хорошимъ пищевареніемъ, здоровыми благочестивыми дѣтьми и торговлей, которая идетъ хорошо и обезпечиваетъ меня -- правда, очень скромно, но я принуждаю себя быть довольнымъ и ею, потому что и сна -- Божій даръ. Вѣдь и я ненавижу нарушителей субботы; я тоже хочу, чтобъ они были наказаны, и я тоже противъ кабаковъ; но когда я плыву въ моей яхтѣ, скажемъ хоть и въ воскресный день, по каналу, я не забываю, что я обязанъ Господу за то, что онъ, по милости своей, дозволилъ мнѣ содержать яхту; нѣтъ, я не забываю этого, я читаю молитвы моему экипажу и главу изъ библіи -- книгу бытія, десятикнижіе, книгу царствъ, дѣянія апостоловъ, посланіе Павла -- что придется. Все хорошо, что тамъ написано. Потомъ мы свободны на цѣлый день, мой слуга, сынъ и я -- весь экипажъ; мы стряпаемъ нашъ обѣдъ и должны смотрѣть за яхтой, вы понимаете это. Но мы примирились съ Всемогущимъ. Мы знаемъ это. Онъ не поставитъ намъ въ грѣхъ работу на суднѣ, если мы помнимъ о Немъ. Онъ Самъ поставилъ насъ въ это положеніе, въ эту широту и долготу, вы это понимаете, и потому мы должны работать на суднѣ. А стаканъ грогу и трубка послѣ обѣда не могутъ быть оскорбленіемъ Всемогущаго. И я скажу вамъ, честно и искренно, я убѣжденъ, что моя совѣсть чиста и я, истинно говорю вамъ, не знаю, что значитъ быть несчастнымъ.
   -- Тогда вы не знаете Бога, отвѣчалъ Карпендикъ гробовымъ голосомъ.
   -- Ни природы, ни состоянія міра, сказалъ Бьючэмпъ, на котораго произвело странное впечатлѣніе положеніе его между обоими избирателями, изъ которыхъ каждый пускался въ такія тонкія тонкости толкованій въ силу своихъ наклонностей и инстинктовъ: одинъ стоялъ за безплодный и черный взглядъ на жизнь, другой за фантастически свѣтлый. Что же касается личностей обоихъ, то онъ предпочиталъ мистера Карпендика, несмотря на его упорство и кислую мину. Веселое благочестіе мистера Огглера тошнотворно подѣйствовало на юнаго кандидата: онъ видѣлъ жалкую сдѣлку.
   Лордъ Пальметъ сказалъ мистеру Огглеру комплиментъ, увѣряя его, что онъ держится однихъ съ нимъ мнѣній о счастіи; но откровенный юный лордъ не могъ воздержаться отъ перечня вещей, необходимыхъ для его счастія, и потому мистеръ Огглеръ не могъ быть польщенъ такимъ единствомъ мнѣній.
   Уходя изъ лавки, Бьючэмпъ предупредилъ Карпендика, что зайдетъ къ нему еще разъ. Подадите-ли вы свой голосъ за меня, или нѣтъ, но стоитъ пріобрѣсть васъ для дѣла. Говорите сколько хотите текстовъ. Я сдѣлаю вѣру вашу дѣятельной, если она живая вѣра. Вы говорите, что Господь любитъ своихъ; но выходитъ, что вы воображаете будто Господь исключительно вашъ и дѣлаете изъ религіи бичь. Мнѣ такъ кажется. Вамъ придется отстаивать вашу воскресную тиранію, потому что я буду бороться противъ нея и обличать ее. Добрый день.
   Бьючэмпъ продолжалъ, идя по улицѣ. Тиранія людей въ родѣ Карпендика сдѣлала изъ англичанъ самый скучный и несчастный народъ въ Европѣ.
   Пальметъ ругалъ Карпендика. Эта собака Карпендикъ смотритъ ядовитымъ зельемъ, которое отравило эту несчастную женщину.
   -- Но я могъ бы довѣрить ему опасный постъ, сказалъ Бьючэмпъ.
   Когда они пришли къ избирателю, стоявшему въ спискѣ послѣ мистера Карпендика, то Бьючэмпъ не успѣлъ еще открыть рта, какъ его встрѣтили съ сіяющимъ лицомъ. Макъ Гиллиперъ, булочникъ, съ кирпичнымъ лицомъ, осыпаннымъ мукой, наклонился черезъ прилавокъ и, опираясь на него руками, сказалъ по-шотландски: -- мой голосъ? Тотъ, кто проситъ меня о немъ, вѣдь это -- тотъ самый человѣкъ, который, будучи мичманомъ, спасъ жизнь двоюроднаго брата жены моей, Джонни Браусона, продержалъ его четыре или пять минутъ надъ водой, и не покинулъ, пока была хоть какая-нибудь опасность! Вотъ вамъ моя рука, я подамъ за васъ голосъ, и со мной человѣкъ двадцать домовладѣльцевъ Бэвисгэма, и онъ продиктовалъ Бьючэмпу драгоцѣнныя имена и адресы, но получилъ очень короткую и сухую благодарность за свой трудъ.
   Подобное обращеніе съ такимъ благопріятнымъ избирателемъ показалось Пальмету очень страннымъ.
   -- О, да вѣдь это голосъ, который подаютъ не ради принципа, а ради личныхъ отношеній и чувствъ, сказалъ Бьючэмпъ.
   Пальметъ подумалъ и сказалъ:-- вотъ такъ и женщины не особенно дорожатъ мущинами, которые любятъ ихъ, хотя всѣ онѣ очень желаютъ быть любимыми. Оппозиція поступаетъ такъ же.
   -- Вы нашли во мнѣ сходство съ женщинами, сказалъ Бьючемпъ, насмѣшливо смотря на него, потомъ вспомнивъ, что онъ видѣлъ Рэне, прибавилъ съ внезапнымъ радушіемъ: слушайте, Пальметъ, вы сегодня опоздали въ Ичинкопъ; пойдемте со мной пообѣдать въ гостинницу, а послѣ пойдемъ на митингъ. Вы можете попасть въ Ичинкопъ къ завтрему съ утреннимъ поѣздомъ, а сегодня послушаете, какъ говорятъ наши ораторы.
   -- Я думаю, что мнѣ самому когда-нибудь придется приняться за это дѣло, вздохнулъ Пальметъ:-- Будутъ ли женщины на платформѣ? О, но это будутъ женщины, занимающіяся политикой. А у тори самыя красивыя женщины. Нѣтъ, я не думаю остаться Впрочемъ, да, останусь и пройду черезъ все это. Я хочу научиться чему нибудь. Вы не подумали бы этого обо мнѣ, Бьючэмлъ, но я завидую людямъ, которые дѣлаютъ дѣло.
   -- Вы бы могли сказать рѣчь за меня, Пальметъ.
   -- Никто лучше меня, старый товарищъ, не сказалъ бы рѣчи, если бы нужно предложить тостъ этимъ бѣднякамъ и попросить ихъ выпить съ нами, но сухую рѣчь!-- это все равно, что вести ихъ въ пустыню, въ которой нѣтъ и ручейка, чтобы утолить жажду, нѣтъ оазиса, какъ мы называли ассигнацію въ пять фунтовъ и праздникъ. У меня не хватитъ духа на это. Ваша миссъ Дэнгемъ -- радикалъ?
   Бьючэмпъ утверждалъ, что не встрѣчалъ еще женщины, склонявшейся въ сторону радикализма. Можетъ быть есть женщины, которыя умѣютъ мыслить такъ же, какъ чувствуютъ. Но я такихъ не знаю. Я не называю по вашему всѣхъ фурій женщинами радикализма.
   -- О, Бьючэмпъ, есть множество такихъ женщинъ. Вѣрьте моему слову. Я хорошо знаю женщинъ. Я вижу ихъ насквозь, какъ стекло. Я прозакладую голову, что миссъ Дэнгемъ ходитъ на митинги. Разумѣется, ходитъ. И такъ какъ сегодня я не найду болѣе любезнаго препровожденія времени, то я пойду на митингъ. И мнѣ не въ чемъ будетъ раскаяваться завтра поутру. Это я говорю на счетъ политики. Бьючэмпъ! Я долженъ сознаться, что завидую вамъ. Хорошенькая дѣвушка, которая полюбитъ человѣка за то, что онъ дѣлаетъ въ этомъ свѣтѣ, должна имѣть о немъ понятіе совершенно непохожее на обожаніе шести футовъ трехъ дюймовъ и хорошей посадки въ сѣдлѣ. Я понимаю это. Вотъ Баскэлеттъ, синій конногвардеецъ, еслибы я былъ на его мѣстѣ, то возненавидѣлъ бы мою кирасу и каску, потому что, если онъ и на половину такъ же счастливъ, какъ хвастаетъ, то вѣдь это счастливъ не онъ, а его мундиръ.
   Потомъ они зашли къ двумъ извѣстнымъ радикаламъ, Питеру Малинё и Сэмюелю Килмену. Первый принялъ Бьючэмпа и отказалъ ему, второй отказался принять его. Бьючэмпъ былъ изумленъ и озадаченъ, но не сказалъ ни слова.
   Изъ числа остальныхъ избирателей Бэвисгэма, только одинъ выдался тѣмъ, что заявилъ о своемъ намѣреніи сдѣлать два важные вопроса и выразилъ надежду свою на то, что командоръ Бьючэмпъ отвѣтитъ на нихъ съ полною искренностью. Вопросы были: первый -- что это такое французская маркиза? а второй -- кто была Евредика?
   Бьючэмпъ посовѣтовалъ ему обратиться въ лагерь тори, откуда пришла афиша, въ которой были упомянуты имена этихъ леди.
   -- А, такъ обѣ леди. Я такъ и догадался, сказалъ избиратель.
   -- А догадались ли вы, что одна изъ нихъ миѳологическая леди?
   -- Я не ошибусь, если скажу, что и другая вѣрно не лучше, какъ я смекаю. Теперь, сэръ, могу ли я позволить себѣ спросить, нѣтъ ли тутъ какой исторіи о вашей нравственности?
   -- Нѣтъ, вы не можете спросить, это будетъ дерзостью.
   -- Тогда я возьму смѣлость отказаться говорить о моемъ голосѣ. Слушайте, мистеръ командоръ; если высшіе классы хотятъ чего нибудь отъ меня и приходятъ ко мнѣ съ просьбой, то я хочу знать какого сорта примѣръ они подаютъ намъ -- вотъ мое мнѣніе въ политикѣ.
   -- Вы обращаете вниманіе на нелѣпый пасквиль тори?
   -- Нѣту дыма безъ огня, сэръ.
   Бьючэмпъ взглянулъ въ свою записную книгу, чтобы запомнить имя этого человѣка, который былъ по ремеслу мусорщикъ и ветошникъ.
   -- Мое поведеніе, какъ частнаго человѣка, не имѣетъ никакого отношенія къ моимъ политическимъ принципамъ, сказалъ онъ, и тутъ же вспомнилъ, что говорилъ совсѣмъ другое, когда тотъ же самый вопросъ разсматривался въ отвлеченномъ смыслѣ у мистера Томлинсона. Вы можете сколько угодно разсматривать мое поведеніе, только я не могу допустить, чтобы мнѣ читали поученіе. Поймите это.
   -- Вы должны это понять, мистеръ Трайнгэллоу, сказалъ Огглеръ, который смѣлѣе Бьючэмпа рискнулъ выговорить это странное имя.
   -- Я понимаю это. Но и вы поймите, что никто никогда не сказалъ ни одного слова противъ нравственности мистера Кёгема. Вотъ въ чемъ дѣло. Хотимъ ли мы быть нравственной націей? Прекрасно! Но тогда мы должны заботиться о нравственности нашихъ представителей. Если я не услышу ничего противъ вашей нравственности, то вы получите мой голосъ. Вы, молодые бары, пляшете на нашихъ головахъ, а я васъ прибью гвоздемъ къ нравственности. Политика -- дѣло второстепенное. Адью, какъ сказалъ умирающій духъ своимъ плачущимъ друзьямъ.
   -- Au revoir было бы любезнѣе, замѣтилъ лордъ Пальметъ.
   Мистеръ Трайпгэллоу плутовски улыбнулся въ знакъ того, что понялъ.
   Бьючэмпъ спросилъ мистера Огглера: слѣдуетъ ли принять этого человѣка за юмориста, или "человѣка ассигнацій въ пять фунтовъ".
   -- Можетъ быть, за то и за другое, сэръ, отвѣчалъ онъ -- я знаю, что его зовутъ цѣломудреннымъ Іосифомъ.
   Послѣдній избиратель, котораго они посѣтили, былъ человѣкъ, который только что не заявлялъ о томъ, что онъ "человѣкъ пятифунтовой ассигнаціи". Онъ сократилъ всѣ предварительные переговоры, объявивъ, что онъ человѣкъ четырехъ часовъ, т. е. человѣкъ, который ждетъ послѣдней цѣны въ послѣдній часъ дня выборовъ.
   -- Ни фартинга, сказалъ Бьючэмпъ, предупрежденный своимъ лейтенантомъ по собиранію голосовъ о значеніи этой фразы.
   -- Тогда не ищите, отвѣчалъ честный человѣкъ мистическимъ языкомъ пророчества.
   Пальметъ и Бьючэмпъ отправились обѣдать, выкурили послѣ обѣда, истребили запахъ табаку въ своихъ особахъ, насколько могли, и направились въ залу митинга либеральной партіи, гдѣ молодой лордъ имѣлъ случай лицезрѣть мистера Кёгема и внимать его рѣчи часъ и сорокъ минутъ. Онъ тоже выслушалъ и мистера Тимоти Тёрбота. Миссъ Дэнгемъ тоже была тамъ. Лордъ Пальметъ апплодировалъ, когда она улыбалась; когда она слушала внимательно, онъ казался глубоко погруженнымъ въ то, что слышалъ. Выраженіе скуки, появившееся на лицѣ ея, когда Кёгемъ мѣрно зазвенѣлъ статистическими цифрами, было переведено Пальметомъ зѣвками и взглядами глубочайшаго братскаго сочувствія. Лицо ея оживилось, когда Бьючэмпъ всталъ и началъ говорить. Она все время не спускала съ него глазъ, въ то время, какъ Пальметъ не сводилъ своихъ глазъ съ нея. Два или три раза огорченіе отразилось на лицѣ ея; Бьючэмпъ замялся, ища слова. Разъ она казалась пораженной и закрыла глаза. Послышался свистокъ. Бьючэмпъ заговорилъ тогда съ большимъ жаромъ, какъ будто его подожгло враждебное заявленіе, и подавилъ этотъ свистъ. Потомъ она обратилась къ джентльмену, сидѣвшему рядомъ съ нею; повидимому, они оба соглашались, что съ Бьючэмпомъ должно было случиться что нибудь особенное, потому что этотъ вечеръ былъ для него неблестящимъ. Но Бьючэмпъ могъ очень хорошо объяснить это, что онъ и сдѣлалъ послѣ того, какъ онъ нѣсколько шаговъ проводилъ миссъ Дэнгемъ по дорогѣ къ дому ея.
   -- Вы слышали Кёгема, Пальметъ? Онъ старшій кандидатъ, и я былъ обязанъ говорить послѣ него; а какъ же я могъ разсчитывать на успѣхъ, когда онъ ужь выжалъ весь сокъ изъ слушателей, въ продолженіе чуть ли не двухъ часовъ.
   Пальметъ передразнилъ манеру Кёгема.
   -- Они, естественно, кричатъ и зовутъ Тёрбота; имъ нужно развлеченіе, сказалъ Бьючэмпъ.
   Пальметъ представилъ и Тимоти Тёрбота. Онъ былъ превосходнымъ мимикомъ, совершенно свободно и безъ всякихъ приготовленій могъ передразнить кого угодно, безъ малѣйшей утрировки и съ полнѣйшей естественностью. Бьючэмпъ въ смѣхѣ забылъ горечь этого вечера. Но серьёзное дѣло вскорѣ отвлекло вниманіе Пальмета отъ политики.
   -- Съ кѣмъ это ушла миссъ Дэнгемъ?
   -- Это женатый человѣкъ, сказалъ Бьючэмпъ: -- но онъ несчастливо женатъ, жена его въ сумасшедшемъ домѣ. Его зовутъ Лидіардъ.
   -- Онъ не братъ ея? Гдѣ же ея дядя?
   -- Она не пускаетъ его бывать на митингахъ. Это ея идея; намѣреніе ея хорошо, но она ошибается, я думаю. Она боится, что докторъ Шрэпнэль запугаетъ умѣренныхъ либераловъ и повредитъ радикальному кандидату, то есть мнѣ.
   Пальметъ проворчалъ сквозь зубы:-- какія странныя вещи они позволяютъ дѣлать своимъ женщинамъ! и счелъ себя обязаннымъ заявить вслухъ:-- странно, что она идетъ домой почти ночью съ такимъ человѣкомъ!
   Эти слова отвѣчали тайному и почти безсознательному чувству Бьючэмпа, и онъ, чтобы подавить его, отвѣчалъ: -- ваши идеи о женщинахъ просто варварскія, Пальметъ. Почему же ей и не ходить съ Лидіардомъ? Дядя ея довѣряетъ этому человѣку и ей. Не лучше ли, не естественнѣе ли положиться на честь и вѣрность, и не правильнѣе ли такія отношенія, нежели вѣчные сплетни и скандалы вашего класса?
   -- Прошу васъ сказать: нашего.
   -- Я не принадлежу ни къ какому классу. Я утверждаю, что воспитаніе должно учить женщинъ полагаться на самихъ себя.
   -- Да я ничего не имѣлъ бы противъ этого, еслибы я провошзлъ.
   -- Вы и весь вашъ кругъ ужасно невѣжественны въ отношеніи взглядовъ вашихъ на женщину.
   -- Здравый смыслъ, Бьючэмпъ!
   -- Добыча! Вы смотрите на женщинъ, какъ на вашу добычу: все это порожденіе праздной аристократіи. Вы не имѣете вѣры въ нихъ, а онѣ отмстятъ вамъ за ваши подозрѣнія.
   -- Все равно, Бьючэмпъ, ей не должно бы позволять ходить съ этимъ человѣкомъ. "Драгоцѣнные камни носила она", говоритъ поэтъ; это было на островѣ Эрина, но если бы мы знали всю исторію, то сказали бы, что и она лучше бы сдѣлала, еслибы сидѣла дома. Но миссъ Дэнгэмъ чудесно хороша. Она смотритъ превосходно воспитанной дѣвушкой. Не правда ли, странно видѣть, Бьючэмпъ, какъ иногда горничная перейметъ манеру леди. Нѣтъ, чортъ возьми! Я зналъ двухъ горничныхъ -- и право невозможно отличить -- пока не сойдешься покороче. Я зналъ одну, которая могла танцовать менуетъ съ герцогиней. Разумѣется... тѣмъ хуже для нея. Клянусь честью, на вашемъ мѣстѣ я бы посовѣтовалъ дядѣ миссъ Дэнгэмъ не довѣрять ее никому другому, кромѣ васъ.
   Бъючэмпъ спросилъ лорда Пальмета, который ему годъ. Пальметъ сказалъ и прибавилъ себѣ лишній годъ къ двадцати шести.-- И я не сдѣлалъ ничего дѣльнаго во всю свою жизнь, сказалъ онъ, угадывая мысли своего спутника и отзываясь на нихъ.
   Такое положеніе могло показаться фарсомъ, но въ голосѣ Пальмета слышалось раскаяніе, и чтобы нѣсколько утѣшить его и въ то же время отвѣчать на собственныя мысли, Бьючэмпъ сказалъ:-- это дѣло обыкновенное.
   

XX.
День въ Ичинсопѣ.

   Выборы въ Бэвисгэмѣ были всегда періодомъ волненія въ Ичинсопѣ, большомъ старомъ помѣстьѣ, пользовавшемся сильнымъ мѣстнымъ вліяніемъ фамиліи Леспелей, которая въ былое время, только торжественнымъ проѣздомъ по городу посылала заразъ двухъ добрыхъ виговъ въ парламентъ -- засѣдать на пиршествахъ реформы. Мистеръ Грэнси Леспель пережилъ ихъ обоихъ и могъ хорошо помнить болѣе счастливые дни дѣда, отца и своей собственной пылкой молодости. Онъ до того заходилъ въ чувствительныхъ сожалѣніяхъ своихъ, что могъ даже благосклонно думать о тори того времени, когда газета, враждебная ихъ газетѣ, газета оранжевой и синей ливреи, размахивала чудовищно острымъ ножомъ и наносила имъ удары и проливала ихъ кровь, уже одною остротою своею, доказывая его партіи, что дѣло виговъ было дѣломъ Провидѣнія. Тогда политика представляла накрытый столъ, за которымъ двѣ партіи, не опасаясь вторженія третьей, пировали, повернувъ спины къ шумному низшему свѣту и заткнувъ отъ него уши.
   Мистеръ Грэнси Леспель все еще засѣдалъ бы въ парламентѣ за Бэвисгемъ, или во время выборовъ вѣжливо раскланивался бы со всѣми, чтобы снова занять свое мѣсто, еслибы манчестерскіе фигляры не переняли его кличь, не стянули у него его цвѣта, не оттерли его и не стали на его мѣсто играть его роль, роль благодѣтельныхъ виговъ, и не доиграли ее до степени близкой къ измѣнѣ конституціи. Они серьёзно оперлись на народъ вмѣсто того, чтобы употребить плечи народа только какъ мгновенную опору для того, чтобы подняться,-- умный маневръ, къ которому прибѣгаетъ высокая политика партіи виговъ, когда нужно вытѣснить тори и забрать власть надъ королевствомъ. Но чтобы покончить съ плачемъ мистера Леспеля о прошломъ, скажемъ, что джентльменъ-вигъ имѣлъ причины жаловаться. Онъ былъ пріученъ ждать нападенія только отъ своего противника барана и притомъ прямаго нападенія въ лобъ, и вдругъ -- не честное животное, въ родѣ барана, а скорѣе какой-то стѣнобитный снарядъ напалъ на него съ тылу. Подобно мистеру Эверарду Рамфри и прочимъ вигамъ, онъ былъ глубокоогорченъ народною неблагодарностью. "Онъ сталъ не тѣмъ человѣкомъ", говорила о немъ жена. Это загрызло его. Онъ сталъ изъясняться пословицами -- вѣрный знакъ, что у человѣка въ мозгу завелся свинецъ.
   Жена его горько упрекала народъ за несправедливость къ мужу. Эта лэди считала политику дѣломъ, возвышавшимъ людей занимавшихся охотой на ступень выше надъ простыми спортсменами. Мужъ ея потерялъ вмѣстѣ съ парламентомъ талисманъ, который одарялъ его идеями, отличавшими его отъ простыхъ деревенскихъ сквайровъ; онъ низко палъ; онъ не думалъ болѣе ни о мѣсяцахъ, проведенныхъ въ Лондонѣ, ни о рѣчахъ, которыя она читала ему, чтобы пробудить его и заставить самому взяться за дѣло, какъ онъ брался бывало, когда былъ молодымъ человѣкомъ, а не отставнымъ вигомъ. Любимымъ чтеніемъ ея были любовныя приключенія, написанныя изящнымъ французскимъ языкомъ. Она была когда-то, разъ въ жизни, влюблена и могла еще такъ глубоко сочувствовать страсти, что созналась Сесиліи Халкеттъ въ нѣжной симпатіи своей къ Нэвилю Бьючэмпу за отношенія его къ маркизѣ де-Руальу, несмотря на демонскій ореолъ адскаго огня радикализма, осѣнявшаго юнаго героя моего.
   Она упомянула о маркизѣ вскорѣ послѣ пріѣзда Сесиліи въ Ичинкопъ. Сесилія просила повторить имя француженки маркизы; она еще не слыхала его, и почувствовала то странное горькое удовольствіе, которое мы испытываемъ, когда слышимъ подтвержденіе печальной вѣсти, которой мы вѣрили, но еще не знали положительно.
   -- И это еще не кончено, какъ говорятъ, прибавила мистрисъ Грэнси Леспель, легко набрасывая на репутацію француженки нѣсколько очень яркихъ точекъ красками, которыя она считала свойственными радикаламъ въ отношеніяхъ ихъ къ женщинамъ. Вполнѣ владѣя строгимъ и неподкупнымъ нравственнымъ кодексомъ своихъ соотечественницъ, она могла судить романическихъ героевъ, приводившихъ ее въ восторгъ, и произносить безпощадный приговоръ надъ героинями, но для пола ея было неполитично жалѣть женщинъ. Что касается мужчинъ вообще -- они бѣдныя, слабыя существа! Что же касалось въ частности самого Нэвиля Бьючэмпа, то для этой проницательной лэди было ясно -- онъ долженъ жениться.
   -- Можете ли вы принести жертву? шутя спросила она Сесилію.
   -- Нэвиль Бьючэмпъ и я -- старые друзья, но мы рѣшили быть смертельными врагами въ политикѣ.
   -- Это не такъ дурно для начала.
   -- Да, если есть склонность къ мученичеству.
   Пожилая женщина значительно покачала головой.-- И безъ этого.
   -- Милая мистрисъ Леспель, подождите, пока вы не услышите его. Онъ отъявленный врагъ всего, что мы признаемъ за святое, на чемъ все основано. Вы должны найти ему въ жены такое же существо какъ и онъ, не пустившее нигдѣ корней -- развѣ въ соленой водѣ. Два или три разговора съ нимъ, не болѣе, подѣйствовали на меня такъ, что я живу съ тѣхъ поръ въ постоянной тревогѣ, не вижу ничего прочнаго нигдѣ, а во снѣ грезятся мнѣ потрясенія, возстанія, страшныя несчастія. Но одно, по крайней мѣрѣ, совершенно вѣрно, что мы съ нимъ разными глазами глядимъ на Англію. Онъ находитъ какое-то наслажденіе разрушать ясный взглядъ на жизнь. Онъ постоянно несется какъ ураганъ и приводитъ все въ волненіе, заключила Сесилія съ улыбкой и легкой притворной дрожью.
   -- Да это скоро надоѣдаетъ, сказала мистрисъ Леспель. Я рѣшила, что онъ будетъ у насъ, если только мы можемъ заставить его придти сюда. Грэнси не хотѣлъ и слышать о томъ. Намъ нужно будетъ сдерживать и капитана Бьючэмпа, и другихъ. Онъ вѣрно пріѣдетъ завтра поздно вечеромъ и уѣдетъ рано въ четвергъ собирать голоса; мы ѣдемъ въ Бэвисгэмъ въ пятницу или субботу. Я не думаю, чтобы онъ могъ имѣть какія бы то ни было подозрѣнія. Эти стихи, за которые вы такъ сердились, нельзя прослѣдить до Ичинкопа. Милая Сесилія, это ребяческая шутка. Когда мой мужъ въ первый разъ явился кандидатомъ Бэвисгэма, то пропечатали всю его университетскую жизнь. Мы должны только сдѣлать одно -- предупредить джентльменовъ быть осторожными, въ особенности не говорить ни слова племяннику моему, лорду Пальмету, потому что этотъ мальчикъ не можетъ не выболтать секрета.
   -- А курительная комната на балѣ? замѣтила Сесилія, припомнивъ слова отца объ этой комнатѣ Ичинкопа.
   -- Они повѣсили тамъ адресъ капитана Бьючэмпа, я слышала, сказала мистрисъ Леспель: -- тамъ могутъ быть и другія вещи -- другой адресъ, хотя его и не наклеивали еще нигдѣ. Пойдемте со мной. Я цѣлые пятьнадцать лѣтъ не была въ этой комнатѣ, а теперь у меня просто какой-то суевѣрный ужасъ идти туда одной.
   Мистрисъ Леспель повела Сесилію въ опустѣлую курительную комнату, гдѣ стоялъ еще ѣдкій запахъ табачнаго дыма и кинулся въ носъ обѣимъ лэди. Онѣ сорвали со стѣны адресъ Бьючэмпа къ избирателямъ, поля котораго во всю длину были испещрены произведеніями сатирическаго пера и карандаша, надписями и карикатурами; предали пламени огромный листъ юмористическаго стихотворенія, относившагося къ "французской маркизѣ", затѣмъ рисунокъ мѣломъ, величиною въ четверть человѣческаго роста и изображавшій арлекина въ туфляхъ, на плечахъ котораго сидѣла утка съ ярлыкомъ: квакъ, квакъ {Quack: значить шарлатанъ.}, или по другому варіанту, то была вдовушка Бэвисгемъ, которую тошнило отъ одного вида пилюли въ цѣлый глобусъ величиною съ надписью, носившей успокоительное имя доктора Шрэпнэля. Потомъ онѣ убѣжали отъ табачнаго запаха и политическихъ эпиграммъ, въ изобиліи разсыпанныхъ по стѣнамъ. Мистрисъ Леспель отдала приказаніе выскоблить стѣны и сказала Селиліи:
   -- Какимъ страннымъ воздухомъ мы дышали. Чѣмъ менѣе мужчины и женщины знаютъ другъ друга, тѣмъ счастливѣе для нихъ. Я знала, что мое предчувствіе не обмануло меня. Я желаю отъ всей души уважать мужчинъ, а весь мой опытъ говоритъ мнѣ, что турки нашли лучшее средство сохранить къ себѣ уваженіе своихъ женъ. Два мужа изъ нашихъ гостей, промѣняли бы женъ на трубки, еслибы имъ предложили выборъ. Насъ всѣхъ отдадутъ за погребъ стараго вина. Послѣ сорока лѣтъ мужчины женаты только на своихъ привычкахъ, а женщины только одна изъ цифръ въ спискѣ ихъ, и далеко не самая важная.
   Съ помощью мистера Кёльбрета, мистрисъ Леспель предупредила о пріѣздѣ Бьючэмпа всѣхъ домашнихъ и тѣхъ изъ гостей, которые знали секретъ. Всѣ дамы съ любопытствомъ желали видѣть Бьючэмпа. Джентльмены, неожидая особенной забавы, были спокойны, потому что въ мірѣ лосинъ и биліардныхъ шаровъ существуетъ аксіома, что каждый мужчина похожъ на всѣхъ другихъ, и она совершенно истинна относительно преставителей этого міра, и каждый изъ нихъ можетъ каждую минуту доказать истину эту женщинамъ. Друзья Сесиля Баскэлетта преобладали въ обществѣ, собравшемся въ Ичинкопѣ, и отсутствіе такого остроумнаго и оживленнаго собесѣдника было предметомъ серьёзнаго сожалѣнія, но онъ охотился съ дядей въ Хольдесбёри и его не ожидали ранѣе четверга.
   Въ среду поутру лордъ Пальметъ явился въ Ичинкопъ къ завтраку, за которымъ собралось очень много гостей. Онъ переходилъ отъ мистрисъ Леспель къ мистрисъ Іордоръ Девере, а отъ нея къ миссъ Халкеттъ, кланялся другимъ дамамъ, пожалъ руку двумъ-тремъ мужчинамъ, кивнулъ головой черезъ головы сидящихъ гостей десятку другихъ, нѣсколько таинственно извинялся въ томъ, что пріѣхалъ такъ поздно; наконецъ, сѣвъ передъ блюдомъ іоркшайрскаго пирога, сказалъ:-- меня задержали хлопоты по выборамъ Бьючэмпа, я все время усердно собиралъ съ нимъ голоса.
   Удивленіе и хохотъ были отвѣтомъ ему. и онъ смотрѣлъ по очереди на всѣ лица, равно удивленный и желая смѣяться вмѣстѣ.
   -- Эрнестъ! какъ могли вы это сдѣлать? сказала мистрисъ Леспель, а мужъ ея въ изумленіи вскричалъ: -- съ Бьючэмпомъ!
   -- О, вы это насчетъ радикализма, пробормоталъ лордъ Пальметъ, я и не подумалъ объ этомъ.
   -- Какъ провели вы этотъ день? спросилъ мистеръ Кёльбретъ, и нѣсколько джентльменовъ напали на него, требуя разсказа объ этомъ днѣ.
   Пальметъ сдѣлалъ гримасу надъ кускомъ пирога, который отправлялъ по принадлежности.
   -- Ба! вскричалъ мистеръ Леспель:-- я зналъ это! Я знаю Бэвисгемъ. Тамъ только дырявый мѣшокъ съ пятью тысячами фунтовъ можетъ разсчитывать попасть въ парламентъ.
   -- Вы думаете, что Бьючэмпу плохо? Боже мой, нѣтъ! поправилъ Пальметъ ложное толкованіе своей гримасы: онъ побѣждаетъ всѣхъ. Онъ говоритъ имъ, и Пальметъ передразнилъ Бьючэмпа: -- что они не получатъ ни пени, ни фартинга, и онъ накинулся на меня за взятку, когда я далъ два шиллинга бѣднымъ дѣтямъ, вышло, что я сдѣлалъ дурно. Лордъ Пальметъ описалъ и представилъ въ лицахъ всѣ разнообразныя и "неземныя" существа, которыя онъ изслѣдовалъ въ ихъ "логовищахъ": Карпендика, Трайпгэллоу, радикаловъ Питера Малинё и Сэмюеля Киллика, и парламентскаго эксъ-члена, Кёгема, кандидата на новый срокъ, когда тотъ останавливался смотрѣть на афиши у либеральныхъ трактировъ, засунувъ руку за жилетъ, закинувъ высоко голову, ворочая зрачками изъ подъ прищуренныхъ вѣкъ, что считалось традиціонной манерой нашей аристократіи; но, быть можетъ, въ эти минуты онъ представлялъ болѣе разительное сходство съ мальчишкой, который на ципочкахъ заглядываетъ черезъ рѣшетку парка. Замѣчаніе Кёгема Бьючэмпу, подслушанное Пальметомъ и повторенное имъ, чтобы представить примѣръ фразеологіи старшаго кандидата либераловъ, произвело величайшій эффектъ, и трудно было не произвести его. "Вашей преждевременной агитаціей, капитанъ Бьючэмпъ, я былъ поставленъ въ необходимость оставить мой городской домъ опустѣлымъ, къ величайшему моему матеріальному неудобству, равно и неудобству моей жены, экипажъ которой я былъ принужденъ взять; а теперь я узналъ изъ достовѣрнаго источника, что намъ нечего и ожидать появленія второго противника".
   -- Но вы говорите, сказала мистрисъ Леспель, когда утихли взрывы хохота джентльменовъ: -- что молодой Бьючэмпъ подвигается впередъ?
   -- Да. Избиратели толпами сбѣгаются къ нему на улицахъ.
   -- И онъ стоитъ тамъ и звенитъ мѣшкомъ съ деньгами?
   Пальметъ снова началъ передразнивать Бьючэмпа: -- ни денарія; чистота выборовъ -- первое условіе образованія народа! Принципъ! У нихъ есть превосходный ораторъ, Тёрботъ, ирландецъ. Я былъ на митингѣ, прошлый вечеръ, и слышалъ его; никогда не слыхалъ ничего лучшаго въ жизни. Вы можете смѣяться, сколько хотите, но я едва устоялъ на ногахъ отъ хохота, онъ завертѣлъ мною какъ волчкомъ, и пока онъ ораторствовалъ, какой-то оселъ закричалъ: "Тёрботъ, вы -- плоская рыба!" {Turbot -- палтусъ.}, а онъ обернулся преспокойно и отвѣчалъ: "не для крючка дурака". И негодяя вытолкали вонъ, какъ тори. Я никогда не видалъ ничего подобнаго.
   -- Разсказывайте, что еще? спросилъ Стёккели Кёльбретъ.
   -- Но честно ли это? прошептала тревожно миссъ Халкеттъ ла ухо мистрисъ Леспель, которая отвѣчала неуловимымъ пожатіемъ плечь.
   -- Прелестныя женщины идутъ за Бьючэмпомъ, вы этого не знаете, продолжалъ Пальметъ, чтобы подтвердить и усилить впечатлѣніе своего разсказа объ успѣхѣ Бьючэмпа.-- Я видѣлъ тамъ одну миссъ Дэнгемъ, племянницу доктора... доктора Шрэпнэля;-- удивительно хорошенькая дѣвушка съ умнымъ лицомъ, она нарочно улицъ шесть перешла, чтобы встрѣтить Бьючэмпа и спросить его, какъ идутъ дѣла его. Она ходитъ каждый вечеръ на митинги съ однимъ господиномъ; онъ писатель и у него сумасшедшая жена, его зовутъ Лидія, нѣтъ, это женское имя, Лидіардъ... Это немного не въ порядкѣ вещей, но нужно видѣть ее, когда Бьючэмпъ встанетъ и начнетъ говорить рѣчь.
   -- Мистеръ Лидіардъ въ Бэвисгемѣ? спросила мистрисъ Уардоръ Девере.
   -- Я знаю эту дѣвушку, проворчалъ мистеръ Леспель.-- Она приходитъ съ этимъ негодяемъ докторомъ, съ толпой мужчинъ въ куцыхъ курткахъ и женщинъ съ ребятишками, пить чай на нортэденскомъ лугѣ -- на моей землѣ. Они поютъ тамъ.
   -- Гимны? спросилъ Кёльбретъ.
   -- Я не знаю, что они тамъ поютъ, а когда идетъ дождь, то они имѣютъ дерзость перейти черезъ изгородь на мои плантаціи. Когда нибудь они войдутъ въ мой домъ.
   -- Да это мистеръ Лидіардъ, я увѣренъ теперь, что его такъ зовутъ.
   -- Мы встрѣтили его въ Испаніи, въ прошедшемъ году, замѣтила мистрисъ Уардоръ-Деверё Сесиліи.
   Это мы напомнило Пальмету, что мужъ ея былъ тутъ же.
   -- А, Деверё, я не видѣлъ васъ, кивнулъ онъ ему головой.-- Кстати, когда же наша торжественная поѣздка? Я слышалъ, что конюхъ мой Дэвисъ пріѣхалъ и привезъ все въ исправности, я видѣлъ вашу карету на конюшенномъ дворѣ, когда пріѣхалъ. Что у насъ готовится?
   -- Баскэлетъ пишетъ, что назначено на завтра въ десять часовъ утра, сказалъ мистеръ Уардоръ Деверё, обращаясь ко всему столу. Это былъ плотный, красивый блондинъ съ густой бородой, говорившій неизмѣнно басомъ, сквайеръ своего графства и энергическій человѣкъ во всемъ, что касалось удовольствій охоты, скачекъ, лошадинаго бѣга, путешествій и куренья,
   -- Старый Баскъ будетъ нашимъ предводителемъ? Прекрасно, но куда же мы ѣдемъ съ нашими четвернями? Сколько ихъ будетъ? Что затѣвается?
   Сесилія бросила быстрый взглядъ на хозяйку дома.
   Мистрисъ Леспель сказала: -- вы узнаете это только завтра, Эрнестъ.
   Пальметъ спросилъ: -- почему же завтра? но фраза мистера Кёльбрета шопотомъ:-- не пугайте женщинъ, вполнѣ удовлетворила его, хотя онъ никакъ не могъ представить себѣ, что могла означать эта фраза.
   Мистрисъ Леспель подала знакъ выйти изъ-за стола, чтобы помѣшать продолжаться опасному разговору, и спорила съ мужемъ, находившимъ излишнимъ секретничать, но онъ уступилъ, когда Стёкели Кёльбретъ поддержалъ ея мнѣніе. Когда дамы ушли, лорду Пальмету отвѣчали шутками и остротами, или заминали всѣ вопросы его на счетъ назначенія всѣхъ собранныхъ въ Ичинкопѣ четверней.
   -- Что-жь вы намѣрены дѣлать? спросилъ онъ мистера Деверё, полагая, что тотъ всего болѣе склоненъ къ довѣрчивости, когда къ нему лично обращаются.
   -- Курить, раздался сильный басъ этого джентльмена.
   Пальметъ вспомнилъ предметъ разногласія между хорошенькой брюнеткой и мужемъ ея -- его вѣчную приверженность къ трубкѣ -- и подумалъ, что пріятнѣе быть съ хорошенькой брюнеткой. Она гуляла по саду съ миссъ Халкеттъ.
   Миссъ Халкеттъ сказала Пальмету.-- Какъ дурно съ вашей стороны выдавать тайны вашего пріятеля. Онъ, въ самомъ дѣлѣ, успѣваетъ?
   -- Бьючэмпъ, безъ сомнѣнія, получитъ большинство голосовъ.
   -- Во всякомъ случаѣ, продолжала она: -- вы должны помнить, что вы не въ домѣ либерала. Вы собирали голоса въ городѣ, или предмѣстьяхъ?
   -- Вездѣ. Я увѣряю васъ, миссъ Халкеттъ, что Бьючэмпъ очень популяренъ. Всѣ влюблены въ него!
   -- Онъ обѣщаетъ имъ все, я думаю.
   -- Не онъ. И что всего страннѣе онъ ловитъ не радикаловъ. Онъ не хочетъ уничтожить армію и флотъ. И потому радикалы ревутъ противъ него. Одинъ избиратель сознался ему, что въ прошедшій разъ продалъ свой голосъ за пять фунтовъ. "Вы можете получить его за ту же цѣну", сказалъ онъ Бьючэмпу, "потому что всѣ вы надувалы". Бьючэмпъ схватилъ его за горло и встряхнулъ его -- въ смыслѣ метафоры -- вы понимаете. Но что касается купцовъ, то онъ ихъ герой, въ особенности булочниковъ.
   -- Мистеръ Остинъ можетъ быть и правъ, думала вслухъ Сесилія. Она пошла къ мистрисъ Леспель передать ей слышанное отъ Пальмета и, во имя простой честности, просила ее не говорить съ Пальметомъ о выборахъ и агитаціи Бьючэмпа.
   -- Вы говорили, что мистеръ Лидіардъ другъ капитана Бьючэмпа? спросила мистрисъ Уардоръ-Деверё у Пальмета.
   -- Лидіардъ! Да это онъ ушелъ тогда съ хорошенькой миссъ Дэнгемъ? сказалъ Пальметъ.-- Мнѣ очень трудно запомнить всѣ имена ихъ, по этотъ день не пропалъ даромъ для меня. Теперь я знаю, что такое политика. Мы поѣдемъ верхомъ, или пойдемъ гулять пѣшкомъ? Вы позволите мнѣ имѣть счастіе? Я такъ несчастливъ, такъ рѣдко встрѣчаю васъ.
   -- Вы приведете ко мнѣ капитана Бьючэмпа, когда онъ пріѣдетъ?
   -- Я приведу его. Но зачѣмъ же мнѣ его вести, впрочемъ? Это излишне для Нэвиля Бьючэмпа, онъ и самъ придетъ къ вамъ. Нэвиля Бьючэмпа не нужно будетъ привести.
   Мистрисъ Деверё улыбнулась не безъ удовольствія.
   Грэнси Леспель, за которымъ въ нѣкоторомъ отдаленіи шелъ мистеръ Фербрасъ, стряпчій тори, поспѣшно подошелъ къ Пальмету и спросилъ его: видѣлъ ли Бьючэмпъ пивовара Доллининса.
   Пальметъ могъ припомнить только имя Томлинсона и то, что они заходили въ какую-то пивоварню; онъ припомнилъ еще, что Бьючэмпъ отзывался съ презрѣніемъ объ этомъ родѣ промышленности по той роли, которую играли богатые пивовары въ обществѣ. Имя пивовара могло быть Долликинсъ, а не Томлинсонъ, и если это такъ, то Долликинсъ не хотѣлъ видѣть Бьючэмпа, но чтобы сохранить свое политическое значеніе, Пальметъ положительнымъ тономъ сказалъ: -- Долликинсъ! это былъ онъ навѣрно.
   -- Онъ относится къ нему, какъ и къ вамъ, обратился мистеръ Леспель къ Фербрасу: -- я послалъ просить Долликинса быть у меня, если онъ не поѣдетъ въ городъ. Я хочу видѣть его прежде, чѣмъ онъ успѣетъ видѣться съ Бьючэмпомъ. Я пригласилъ человѣкъ шесть этихъ деревенскихъ джентльменовъ-купцовъ сегодня ко второму завтраку.
   -- Въ такомъ случаѣ, сэръ, замѣтилъ Фербрасъ:-- если они такіе люди, которыхъ можно убѣдить, то лучше, чтобы они не видѣли меня.
   -- Правда. Это мои прежніе сторонники и лицо тори можетъ не понравиться имъ, согласился мистеръ Леспель.
   Мистеръ Фербрасъ поздравилъ его съ такой горячей приверженностью къ дѣлу тори. Мистера Леспеля нѣсколько покоробило отъ этихъ словъ и онъ сказалъ, что мистеръ Фербрасъ не долженъ очень полагаться на это.
   -- Вы перешли къ тори? спросилъ Пальметъ.
   Мистеръ Леспель не удостоилъ его отвѣтомъ.
   Пальметъ сказалъ, обращаясь къ мистрисъ Деверё:-- онъ думаетъ, что со мной не стоитъ говорить о политикѣ. Теперь я ему задамъ Бьючэмпа. Я многому выучился вчера.
   -- Тогда примите и манеру Бьючэмпа, сказала она шопотомъ.
   Пальметъ съ величайшей готовностью повиновался приказанію ея выставить свой замѣчательный талантъ. Сесилія, подходя къ нимъ подумала, что слышитъ самого Нэвиля, ораторствующаго въ самомъ разгарѣ политическаго паѳоса:-- виги умерли! Они не имѣли корня въ народѣ! Виги -- имя племени, которое исчезло! Теперь есть тори, либералы, радикалы. Вигамъ нѣтъ мѣста! Игра ихъ съиграна!
   -- Кто вбилъ вамъ въ голову этотъ вздоръ? огрызнулся мистеръ Леспель.-- Ступайте стрѣлять, ступайте стрѣлять.
   Въ лѣсу раздавались выстрѣлы. Пальметъ навострилъ уши, но ему, какъ любезному кавалеру, пришлось ѣхать верхомъ съ мистрисъ Деверё и Сесиліей. Сесилія остановила его, когда онъ выражалъ свой восторгъ по этому случаю.-- Сегодня не до лести, сказала она, бываютъ въ жизни часы, когда женщины чувствуютъ вполнѣ свою ничтожность и безпомощность. Я начинаю бояться за мистера Остина и чувствую, что не могу ничего сдѣлать для него. Руки мои связаны. И, однако, я знаю, что я могла бы привлечь на его сторону голоса, еслибы мнѣ было позволено идти и говорить съ избирателями.
   -- Вы бы привлекли ихъ! вскричалъ съ жаромъ Пальметъ, воображая съ какою готовностью подали бы всѣ мужчины за нее голоса. Онъ посовѣтывалъ ѣхать галопомъ, чтобы прогнать меланхолическія мысли, и они понеслись по большой дорогѣ Бэвисгема, по сторонамъ которой тянулись торфяники и поля, поросшіе верескомъ. Кавалькада скоро очутилась на холмѣ, поросшемъ соснами, откуда открывался видъ на гору и на море.
   -- Нѣтъ я не могу наслаждаться этимъ видомъ, говорила Сесилія мистрисъ Деверё: -- не потому, что этотъ сѣрый свѣтъ нагоняетъ грусть: и облака, и вода, и полутоны красокъ -- все родное, англійское и пріятное, и этотъ опаловый свѣтъ тамъ, гдѣ должно бы быть солнце, говоритъ болѣе, нежели яркій солнечный свѣтъ. Я на столько сѣверянка, что могу понимать это, но для меня нужно -- или миръ, или борьба, а эти выборы разстроили весь мой душевный миръ. Я никогда не могла мѣшать мечты съ волненіемъ. Прежде должна быть окончена борьба и мертвые похоронены. А вы можете?
   Мистрисъ Деверё отвѣчала:-- я право не знаю о чемъ вы говорите. Выборы не волнуютъ меня.
   -- Вотъ и самъ Нэвиль Бьючэмпъ! закричалъ Пальметъ. Онъ въ самомъ дѣлѣ показался подъ сосной у дороги и былъ не одинъ.
   Мужчина, постепенно поднимавшійся во всю длину, въ родѣ телескопа, который наводятъ на точку гаризонта, всталъ, наконецъ, рядомъ съ Нэвилемъ.
   -- Мы поѣдемъ рысью далѣе, миссъ Халкеттъ? спросилъ Пальметъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчала Сесилія.
   -- Теперь я вижу еще третьяго, сказалъ Пальметъ: -- этотъ тотъ, какъ его... Дэнгемъ, Шрэпнэль, Лидіардъ... радикальный митингъ... Лидіардъ! еще пишетъ какія-то книги.
   -- Поѣдемъ далѣе, сказала мистрисъ Деверё, лошадь которой почему-то начала горячиться.
   Бьючэмпъ увидѣлъ ихъ и приподнялъ шляпу. Пальметъ раскланялся за дамъ. Но никто изъ нихъ не двигался. Подождавъ нѣсколько минутъ, Сесилія предложила ѣхать назадъ. Мистрисъ Деверё взглянула ей прямо въ глаза и сказала: "я поскачу впередъ", и понеслась. Пальметъ слѣдовалъ за нею. Сесилія угрюмо ѣхала за нимъ тихой рысью. Прежде чѣмъ они поравнялись съ Бьючэмпомъ, длинноногій мужчина ушелъ по направленію къ городу. Лидіардъ держалъ Бьючэмпа за руку, они обмѣнялись нѣсколькими словами, передавая другъ другу инструкціи, и потомъ Лидіардъ тоже ушелъ.
   -- Бьючэмпъ, мистрисъ Деверё хочетъ знать, кто это былъ съ вами? сказалъ Пальметъ, остановивъ лошадь.
   -- Докторъ Шрэпнэль, отвѣчалъ Бьючэмпъ, убѣжденный, что Сесилія задерживала лошадь, увидѣвъ доктора.
   -- Докторъ Шрэпнэль, доложилъ Пальметъ мистрисъ Деверё; она взглянула на него, чтобы убѣдиться, въ своемъ ли онъ умѣ, и, отвѣтивъ на поклонъ Бьючэмпа, въ которомъ сказалось восхищеніе красотой ея, сказала: -- я думала, что это джентльменъ, котораго мы встрѣтили въ Испаніи.
   -- Онъ пишетъ книги, сказалъ Пальметъ. чтобы помочь ей припомнить.
   -- Памфлеты, хотите вы сказать? замѣтилъ Бьючэмпъ.
   -- Нѣтъ, онъ не можетъ быть памфлетистомъ, отвѣчала мистрисъ Деверё.
   -- Ахъ, это мистеръ Лидіардъ. Какъ я глупъ! Извините меня! Бьючэмпъ не могъ объяснить имъ, что по его предположенію Сесилія не хотѣла подъѣзжать ближе, потому что видѣла доктора Шрэпнэля. Онъ послалъ Пальмета съ какимъ-то порученіемъ, чтобы вернуть Лидіарда, и сказалъ Сесиліи:
   -- Вы узнали доктора Шрэпнэля?
   -- Я не могла узнать, потому что не знала его, но догадалась, что это онъ, чистосердечно отвѣчала она.
   -- Вотъ и мистеръ Лидіардъ; если вы позволите мнѣ представить его вамъ, то я могу васъ завѣрить, что онъ не истинный радикалъ. Онъ философъ, политическая бабочка, и только кокетничаетъ съ политикой, какъ говоритъ докторъ Шрэпнэль.
   Бьючэмпъ выдумалъ какой-то предлогъ, по которому вернулъ Лидіарда, и потомъ представилъ его дамамъ. Оказалось, что мистрисъ Деверё встрѣтила именно мистера Лидіарда въ Испаніи, и оба отстали, чтобы вспоминать о путешествіи. Но въ передней парѣ разговоръ шелъ очень вяло. Сесилія была очень молчалива и, между прочимъ, сказала только:-- я рада, что вы рано пріѣхали въ деревню.
   Онъ говорилъ съ восторгомъ о чистомъ воздухѣ и объ удовольствіи видѣть ее. Сесилія забыла все раздѣляющее ихъ и думала, что онъ снова одинъ изъ своихъ, пока не услышала, какъ онъ говорилъ лорду Пальмету, что пришелъ рано изъ Бэвисгема съ докторомъ Шрэпнэлемъ повидаться съ нѣкоторыми богатыми купцами, жившими близь Ичинкопа. Онъ упомянулъ Долликинса.
   -- Долликинсъ? и Пальметъ началъ рыться въ своей смутной памяти. Въ запутанномъ спискѣ новыхъ именъ, который онъ составилъ изъ своего недавняго знакомства съ политикой, имя Долликинса встрѣчалось чаще всего. Онъ вскрикнулъ:-- Долликинсъ! Да! Леспель пригласилъ его сегодня къ завтраку; онъ зоветъ его джентльменомъ-купцомъ, и еще онъ сказалъ одному джентльмену, котораго зовутъ... престранное имя... что-то въ родѣ латуни или мѣди... Копперстонъ, или Браспотъ {Brass -- латунь, copper -- мѣдь.}, сказалъ, что ему не дурно бы спрятать свою физіономію тори. Въ политикѣ всего труднѣе знать имена этихъ людей; все остальное легко.
   -- Вы вѣрно сами не помните, что говорите, лордъ Пальметъ, замѣтила Сесилія.
   Тонъ упрека и совѣта не былъ понятъ, лордъ Пальметъ продолжалъ:-- нѣтъ, я вѣрно помню факты, стою за то, чтобы всѣ вели игру на чистоту и не было надувательства. Я говорю Бьючэмпу все, что я знаю, такъ же какъ я сказалъ вамъ утромъ, миссъ Халкеттъ. Одно, чего я не люблю въ Леспель -- зачѣмъ онъ перешелъ къ тори.
   Сесилія положила конецъ болтовнѣ его, остановивъ лошадь, чтобы подождать мистрисъ Деверё, и замѣтила Бьючэмпу:-- если вашъ другъ захочетъ вернуться въ Бэвисгемъ по желѣзной дорогѣ, то отсюда самая близкая дорога до станціи.
   Пальметъ, самый услужливый изъ смертныхъ, хотя всегда имѣвшій особенныя побужденія для своихъ услугъ, тотчасъ сошелъ съ лошади, уступивъ ее Бьючэмпу, а самъ вызвался проводить мистера Лидіарда до станціи, чтобы, быть можетъ, услышать отъ него что нибудь объ миссъ Дэнгемъ, и во всякомъ случаѣ, имѣть случай угадать тайну искуства, съ какимъ мистеръ Лидіардъ возвратилъ въ продолженіе получаса разговора счастливое и свѣтлое оживленіе мрачной мистрисъ Уардоръ-Деверё.
   

XXI.
Вопросъ о смерти виговъ и славный ударъ, нанесенный мистеромъ Эверардомъ Рамфри.

   Ичинкопъ славился своимъ гостепріимствомъ, и, однако, Бьючэмпъ, по встрѣчѣ хозяйки замѣтилъ, что пріѣздъ его былъ и неожиданъ, и нежелателенъ. Мистрисъ Леспель не въ силахъ была этого скрыть; она значительно посмотрѣла на Сесилію, сказала, что домъ полонъ гостей, мужъ ея занятъ до поздняго вечера, что капитанъ Баскэлетъ пріѣхалъ такъ неожиданно, и за столомъ не будетъ болѣе мѣста.
   -- Мы втроемъ можемъ сѣсть въ библіотекѣ, или гдѣ-нибудь, все равно, сказала Сесилія.
   И они сѣли втроемъ завтракать въ библіотекѣ, гдѣ мистрисъ Уардоръ-Деверё безсознательно оказалась превосходной союзницей Сесиліи, занимая Бьючэмпа неутомимой болтовней и преимущественно о сочиненіяхъ мистера Лидіарда.
   Еслибы сторы были спущены и свѣчи поданы, то Бьючэмпъ былъ бы очень доволенъ остаться съ дамами и забыть всѣ хлопоты, но взглянувъ случайно въ окно, онъ удивился, увидѣвъ того человѣка, котораго особенно желалъ видѣть.-- Это должно быть пивоваръ Долликинсъ. Мнѣ показали его въ Бэвисгемѣ, и мнѣ никогда не удавалось застать его въ пивоварнѣ.
   Сесилія не могла придумать никакого предлога, чтобы удержать пылкаго кандидата. Она пошла къ мистрисъ Леспель спросить у ней совѣта въ этомъ затруднительномъ случаѣ; Бьючэмпъ успѣлъ встрѣтить на лугу мистера Долликинса, по другую сторону котораго шелъ сквайеръ Ичинкопа.
   Поздно вечеромъ до дамъ Ичинкопа дошелъ слухъ о бѣшеной схваткѣ юнаго кандидата съ сквайеромъ изъ-за Долликинса. Мистеръ Эльджи Бираликъ, юноша, остроуміе котораго восхвалялъ лордъ Пальметъ, принесъ имъ вѣсть, что Бьючэмпъ вырвалъ Долликинса у Грэнси Леспеля. Но извѣстіе это было вслѣдъ затѣмъ опровергнуто мистеромъ Стёккели Кёльбретомъ.
   -- Схватка была жаркая, сказалъ онъ.
   -- Это будетъ очень полезно для Грэнси, сказала мистрисъ Леспель.
   Она сидѣла въ своемъ маленькомъ голубомъ будуарѣ, а джентльмены разсуждали у открытаго окна гостиной.
   Въ это время Грэнси Леспель огибалъ выдающійся фронтона дома, гдѣ находилась гостиная.-- Это -- самая сумасшедшая глупость изо всѣхъ, какія мнѣ приходилось слышать, говорилъ онъ въ бѣшенствѣ: -- виги мертвы? Вы можете сказать, что и я мертвый.
   Бьючэмпъ отвѣчалъ:-- политически вы -- мертвецъ, если зовете себя вигомъ. Вы не можете быть живымъ человѣкомъ, потому что партія эта взорвана на воздухъ, разнесена вѣтромъ. Англія была прежде шахматной доской для виговъ и тори, но эта игра окончена. Нѣтъ никакого сомнѣнія въ томъ, что виги мертвы..
   -- Но, если въ томъ нѣтъ никакого сомнѣнія, то какъ же это я сомнѣваюсь?
   -- Вы знаете, что вы теперь тори. Вы старались отбить отъ меня Долликинса во имя интересовъ тори.
   -- Я хотѣлъ только вырвать его изъ когтей радикаловъ. Вотъ вамъ вся правда.
   Они дошли теперь до группы, стоявшей у открытаго окна, и продолжали говорить, не думая о томъ, что ихъ могутъ услышать.
   -- Вамъ не отбить его у меня. Онъ на моей сторонѣ.
   -- Вы обманываетесь; онъ далъ мнѣ обѣщаніе, далъ честное слово, отвѣчалъ Грэнси Леспель.
   -- Онъ самъ сказалъ вамъ въ лицо свое мнѣніе о ренегатахъ, вигахъ.
   -- Ренегатахъ!
   -- Ренегатъ вигъ -- фраза, за которую можно требовать къ суду, сказалъ Кёльбретъ изъ окна, но его не замѣтили.
   -- Если вамъ не нравится слово: ренегатъ, возьмите, мертвецъ, сказалъ Бьючэмпъ:-- мертвецы виги воскресаютъ въ тори.
   -- Только глупое самообольщеніе вашей партіи можетъ утверждать это.
   -- Мертвецы, милый мистеръ Леспель. Я говорю, что виги не стали бы подготовлять скачки для тори, еслибы они не были привидѣніями прежнихъ виговъ. Вы -- мертвецъ. Въ этомъ нѣтъ сомнѣнія.
   -- Но если въ этомъ нѣтъ сомнѣнія, то почему же я сомнѣваюсь въ томъ? повторилъ Грэнси Леспель.
   -- Виги проповѣдывали конецъ реформы. Это было похоронной проповѣдью ихъ.
   -- Вздорная болтовня.
             -- Я не оспариваю вашей свободы дѣйствія -- переходить къ тори, но вы не имѣете право вести за собой честнаго либерала. И вотъ чему я помѣшалъ.
   -- Ага, Бьючэмпъ! человѣкъ этотъ мой. Сознайтесь, онъ далъ клятву, что не подастъ голоса за Шрэпнелита.
   -- Вы не помните?-- именно такъ тори боролись съ вами. Они давали вамъ кличку и науськивали толпу повторять ее; вы наносили имъ смертные удары, продолжалъ тономъ горькаго негодованія Бьючэмпъ: -- а теперь вы пользуетесь невѣжествомъ народа, чтобы возстановить его ложными слухами противъ благороднѣйшаго изъ людей.
   -- Шрэпнэль? Нѣтъ силъ болѣе слушать! Грэнси Леспель кинулся бѣжать прочь, зажавъ уши обѣими руками.
   -- Мертвецъ! кинулъ ему Бьючэмпъ вслѣдъ страшный приговоръ. Грэнси обернулся назадъ и крикнулъ: "Бо!" чему изъ окна заапплодировали, какъ очень острому отвѣту. И пусть никто изъ насъ не подумаетъ, что мы стоимъ на столько выше подобнаго остроумія обыденной жизни, чтобы имѣть право презрительно усмѣхнуться при этомъ "Бо!"
   Мистрисъ Леспель замѣтила мистеру Кёльбрету: -- обратите вниманіе, какъ онъ оживился отъ участія, которое онъ принимаетъ въ этихъ выборахъ? Онъ помолодѣлъ на десять лѣтъ.
   Бьючэмпъ наклонился къ ней и сказалъ шутовски плачевнымъ тономъ:-- мнѣ очень жаль, но я обязанъ сказать вамъ, что если онъ когда нибудь былъ искреннимъ вигомъ, то у него впереди годъ раскаянія.
   -- Обѣщайте мнѣ, капитанъ Бьючэмпъ, отвѣчала она:-- не говорить болѣе сегодня о политикѣ.
   -- Если никто не вызоветъ меня.
   -- Никто не вызоветъ.
   -- Что же касается Бьючэмпа, сказалъ мистеръ Кёльбретъ:-- то это самый подходящій округъ для кандидата радикаловъ, потому что тамъ всѣ избиратели требуютъ раздѣленія его имѣнія, и онъ, конечно, менѣе всѣхъ имѣетъ право жаловаться на такое примѣненіе его принциповъ.
   -- Остро, сказалъ иронически Бьючэмпъ: -- но я повинуюсь власти правительства, и онъ отвѣсилъ низкій поклонъ мистрисъ Леспель.
   Когда всѣ расходились, подошелъ Баскэлетъ.
   -- А, Нэвиль, сказалъ онъ, проходя мимо него, поклонился въ окно миссъ Халкеттъ и потомъ дружески стиснулъ руку двоюроднаго брата.-- Дали себѣ праздникъ послѣ бэвисгемскихъ трудовъ? Баронъ ожидаетъ видѣть васъ въ Моунтъ-Лорель завтра. Онъ мнѣ въ особенности поручилъ спросить васъ, считаете-ли вы все позволительнымъ въ войнѣ?
   -- Не считаю, отвѣчалъ Нэвиль.
   -- Нѣтъ? А собираніе голосовъ идетъ какъ по маслу?
   -- Спросите Пальмета.
   -- Пальмегъ даетъ вамъ двѣ трети голосовъ округа. Несчастной старой черепахи -- тори нѣтъ нигдѣ. О васъ писали, Нэвиль.
   -- Да. И если въ этой партіи есть хоть одинъ честный человѣкъ, то я буду требовать у него за то отвѣта.
   -- Я говорю о статьѣ въ либеральной бэвисгемской газетѣ; великолѣпная похвала, клянусь честью. А за какое же консервативное оскорбленіе долженъ поплатиться единственный честный человѣкъ партіи?
   -- Я поговорю объ этомъ потомъ.
   Нэвиль показался Сесиліи слишкомъ простымъ, слишкомъ довѣрчивымъ, тѣмъ болѣе, что двоюродный братъ его не скрывалъ нисколько своего насмѣшливаго тона. Но она не могла посовѣтовать ему быть осторожнѣе. Она хотѣла, чтобы мистеръ Кёльбретъ сдѣлалъ это за нее и подошла къ нему на террасѣ при закатѣ солнца.
   -- Положеніе Нэвиля Бьючэмпа здѣсь въ высшей степени невыгодно, и съ нашей стороны не честно пользоваться этимъ.
   -- Нѣтъ ничего нечестнаго въ львиномъ рву, отвѣчалъ Кёльбретъ и прибавилъ: -- замѣтьте, миссъ Халкеттъ, какъ онъ гоняется за эффектомъ. Онъ узналъ, что Леспель -- вигъ превращенный въ тори, но это ни на волосъ не заставило его быть на сторожѣ. Онъ бьетъ на то, чтобы говорить рѣзкія слова. Онъ говоритъ, но не хочетъ дѣйствовать, какъ слѣдуетъ, когда находишься посреди непріятеля. Онъ слишкомъ втянулся въ радикальное завыванье. Онъ здѣсь, и знаетъ, въ какой ровъ онъ попалъ, и хочетъ разыгрывать роль ничего не подозрѣвающей невинности. Вы видите, какъ это смѣшно. Это уловка ingenue комедіи, или ниспосланнаго намъ небомъ провозвѣстника истины, воображающаго, что ему не будетъ сдѣлано никакого зла, хотя онъ несетъ зажженный фитиль -- обычная манера радикаловъ Безъ этого Бьючэмпъ былъ бы славнымъ малымъ. Мы посмотримъ, какъ онъ снесетъ, когда его побьютъ.
   -- Вы увѣрены, что онъ проиграетъ?
   -- Въ немъ сидитъ слишкомъ сильный зарядъ дурацкой честности, и потому онъ не можетъ успѣть. Напримѣръ, онъ стоитъ съ радикалами за законы противъ охоты. Онъ по горло набитъ всякими причудами и совѣстливостью и думаетъ болѣе о нихъ, нежели о вѣтрахъ и теченіяхъ. Ни одинъ общественный дѣятель не можетъ быть составленъ изъ этой смѣси. Идея его, что виги умерли, доказываетъ, что у него голова, неумѣющая понимать Англію. Онъ мѣтитъ въ спасители человѣчества, а готовится быть благотворителемъ деревенскаго прихода.
   -- Но какъ морской офицеръ?
   -- Онъ превосходенъ.
   Сесилія была убѣждена, что мистеръ Кёльбретъ слишкомъ, низко цѣнилъ Бьючэмпа, но несмотря на то, увѣренность его въ пораженіи Бьючэмпа успокоила и обрадовала ее. Въ полночь она танцовала съ ними посреди почтенныхъ матронъ, напоминавшихъ большіе корабли и поднимавшихъ сильный вѣтеръ, когда онѣ пускались въ вальсъ, и тогда со стороны кавалероцъ ихъ требовалось особенное лоцманское искуство, чтобы охранять своихъ дамъ отъ столкновеній.
   Катастрофы пораждаютъ самыя странныя идеи въ взволнованныхъ умахъ, и танцевавшій политикъ показался Сесиліи до того нелѣпымъ, что она однажды закусила даже губы, чтобы не расхохотаться громко. Едвали повѣрятъ мнѣ, когда я скажу, что танцовать съ Нэвилемъ было для Сесиліи наслажденіемъ, а съ другими наказаніемъ. Онъ самъ танцовалъ только съ нею одной. Въ три часа утра онъ повелъ ее къ ужину; это нарушеніе всѣхъ законовъ и обычаевъ земныхъ имѣетъ особенную прелесть для молодыхъ людей, и она, замѣчая, какъ усердно защитникъ правъ бѣдныхъ классовъ угощалъ дамъ пирожнымъ и дорогими винами, радовалась искреннему товарищескому тону, установившемуся между нимъ и другими джентльменами, и тому, что онъ былъ зачинщикомъ веселья и шутокъ. Сесиль Баскэлетъ призналъ главенство его и поздравилъ съ нимъ.
   -- Даю вамъ честное слово, Нэвиль, я никогда не видѣлъ еще васъ въ такомъ ударѣ. Выпьемъ за нашу завтрешною поѣздку въ Бэвисгемъ. Выпейте, я прошу васъ, умоляю!
   -- Разумѣется, выпью, отвѣчалъ Нэвиль.
   -- И вы свезете насъ туда?
   -- Если вы всѣ застраховали свою жизнь.
   -- Клянусь честью, Нэвиль, управлять четверней легче, нежели управлять государствомъ.
   -- Я вѣрю вашему авторитету въ томъ, въ чемъ вы знатокъ отвѣчалъ Нэвиль.
   Тостъ за катанье въ Бэвисгемъ былъ выпитъ при громкихъ кликахъ.
   Сесилія вышла изъ-за стола, чувствуя себя униженной и пристыженной невольнымъ участіемъ своимъ въ секретѣ о штукѣ, придуманной нарочно для того, чтобы осмѣять и унизить Нэвиля. Всѣ джентльмены были противъ него, за исключеніемъ, быть можетъ, этого попугая, лорда Пальмета, который дѣлалъ ему болѣе зла, нежели враги его. Она не могла спать. Она ходила по террасѣ съ мистрисъ Уардоръ-Деверё, слушая, какъ во снѣ, очень сентиментальныя замѣчанія этой лэди и гулъ отъ сливавшихся криковъ и взрывовъ хохота изъ курильной.
   -- Они не лягутъ спать сегодня ночью, сказала мистрисъ Деверё.
   -- Они мистифицируютъ капитана Бьючэмпа, сказала Сесилія.
   -- Мужъ мой сказалъ мнѣ, что они повезутъ его въ городъ завтра поутру.
   Сесилія вспыхнула, она задыхалась.-- Такъ это -- заговоръ ихъ? прошептала она.
   Она отказалась отъ сна. Поѣздка въ Бэвисгемъ была назначена въ девять часовъ утра. Сесилія написала двѣ строки въ своей комнатѣ, но нашла ихъ слишкомъ жаркими и таинственными. Къ тому же, какъ могла она доставить ихъ въ комнату Бьючэмпу?
   Она ходила по корридору съ полчаса, надѣясь встрѣтить его; то былъ поступокъ не особенно приличный для лэди, но голова ея шла кругомъ. Кресло въ комнатѣ ея приглашало сѣсть и подумать -- это была маска естественнаго желанія сна. Въ восемь часовъ утра ее разбудила горничная; и она вскричала: "они уѣхали?", и сердце ея не переставало сильно биться, даже когда ей сказали, что большая часть джентльменовъ въ конюшняхъ. Сесилія въ четверть девятаго сошла внизъ. Въ комнатѣ, гдѣ завтракали, не было никого, кромѣ лорда Пальмета и мистера Уардоръ-Деверё, одинъ выбиралъ сигару, чтобы закурить ее на дворѣ, а другой колебался между двумя трубками. Она подозвала Пальмета и поручила ему сказать Бьючэмпу, что она проситъ его довезти ее до Бэвисгема въ ея колясочкѣ съ упряжью пони. Пальметъ принесъ ей отвѣтъ, что у Бьючэмпа назначено въ городѣ свиданіе въ десять часовъ, и что взглядъ Нэвиля договорилъ при этомъ, что онъ не можетъ измѣнить этому свиданію, ради удовольствія быть съ нею.
   -- Послушайте меня, Нэвиль, когда я скажу, что вы не можете ѣхать.
   Раздалась труба кучера.
   -- Я опоздаю. Это -- упряжь полковника Миллингтона. Онъ ѣдетъ первымъ, потомъ Уардоръ-Деверё, потомъ Сэсиль; я сяду на козлы рядомъ съ Сэсилемъ. Пальметъ ѣдетъ за нами.
   -- Но развѣ вы не можете догадаться, Нэвиль, о причинѣ такой торжественной поѣздки въ Бэвисгэмъ?
   -- Люди, которые правятъ четвернями, вообще не могутъ имѣть серьёзныхъ причинъ для своихъ дѣйствій.
   -- Но въ этомъ случаѣ? Теперь время выборовъ, Нэвиль! Неужели вы не можете догадаться о причинѣ?
   Раздался призывъ второй воинственной трубы. Лакеи прибѣжали звать капитана Бьючэмпа. Сесилія не могла далѣе выносить колебанія: измѣнить ли тайнѣ отца, или допустить Нэвиля быть одураченнымъ въ виду цѣлаго города. Она сказала:
   -- Нэвиль, вы должны узнать все.
   Грумъ капитана Баскэлета прибѣжалъ сказать, что капитанъ ѣдетъ.
   -- Вы скажете мнѣ это, когда мы поѣдемъ изъ Бэвисгэма на яхтѣ, сказалъ Нэвиль Сесиліи.
   -- Нэвиль, вы поѣдете въ городъ съ старымъ кандидатомъ тори.
   -- Съ кѣмъ? Кто это? спросилъ Нэвиль.
   -- Вашъ двоюродный братъ, Сэсиль.
   -- Скажите капитану Баскэлету, что я ѣду въ городъ еще черезъ часъ, сказалъ Нэвиль груму.-- Сесилія, вы -- мой другъ. Я желалъ бы, чтобы вы были болѣе, чѣмъ другомъ. Я желалъ бы, чтобы наши идеи не расходились такъ. Я буду надѣяться, что я измѣню ваши идеи... заставлю васъ хоть на полдорогѣ выйти ко мнѣ на встрѣчу изъ вашей крѣпости. Это -- дядя Эверардъ! Я долженъ бы былъ ожидать отъ него удара. А Сэсиль! Выбрать его въ политики! Хорошъ политикъ! Только подумайте объ этомъ, Сесилія! Сэсиль Баскэлетъ! Я прошу заочно у Сеймура Остина прощенія, что могъ подозрѣвать его въ пасквилѣ...
   Загремѣла труба капитана Баскэлета. Какъ ни былъ разсерженъ Бьючэмпъ, но онъ засмѣялся и сказалъ:
   -- Это совершенно въ духѣ барона подвести и взорвать такую мину.
   Въ этомъ заговорѣ неоспоримо былъ юморъ, и, сверхъ того, это былъ здоровый ударъ дубиной. У Бьючэмпа шумѣло отъ него въ головѣ. Онъ не могъ скрыть оглушающаго дѣйствія, произведеннаго баронской дубиной. Выраженія благодарности и нѣжности къ Сесиліи за то, что она спасла его цѣною измѣны своимъ, которую онъ хорошо понималъ, мѣшались съ восклицаніями самаго разнообразнаго характера, относившимися къ дядѣ Эверарду.
   Въ одиннадцать часовъ Сесилія сѣла въ свою калясочку, запряженную пони, и дала послѣднія указанія мистрисъ Деверё, гдѣ встрѣтить яхту Эснеранца и ждать съ нея шлюпку.
   -- Такъ мнѣ придется ѣхать одной, сказала мистрисъ Деверё.-- Всѣ кавалеры уѣхали и съ ними всѣ дамы и дѣвицы,-- то была блестящая процессія, которую не видѣли ни Нэвиль, ни Сесилія.
   -- Да вотъ идетъ Лидіардъ, сказалъ Нэвиль, думая, что Лидіардъ идетъ къ нему съ извѣстіемъ о второмъ кандидатѣ тори. Но Лидіардъ не зналъ ничего объ этомъ. Онъ несъ письмо съ заграничнымъ штемпелемъ, помѣченное рукою Розамонды: весьма нужное, французскими словами, написанными хорошо знакомымъ почеркомъ. Бьючэмпъ распечаталъ письмо и прочиталъ.

Замокъ Турдэстелъ (Эро).

   "Пріѣзжайте. Даю вамъ три дня срока -- не болѣе.

"Рэне".

   Лаконизмъ этотъ былъ ужасенъ. Происходилъ ли онъ отъ ребяческаго каприза или трагическаго положенія? Бьючэмпъ подумалъ, что должно быть то или другое. Въ минуты волненія мы не предполагаемъ, чтобы могли быть смѣшанныя побужденія.
   -- Я боюсь, мнѣ придется ѣхать во Францію сегодня вечеромъ, сказалъ онъ Сесиліи.
   -- Но сегодня ночью, вѣроятно, будетъ буря, и пароходы могутъ не пойти.
   -- Если не пойдутъ, то я поѣду на французскомъ люгерѣ. Вы устали, вы не спали ночь?
   -- Нѣтъ, отвѣчала она и, кивнувъ головой мистрисъ Деверё, возлѣ которой стоялъ Лидіардъ, замѣтила: -- вы не поѣдете однѣ теперь.
   Сесилія держала себя прекрасно для очень юной лэди, сердцу которой грозила буря, равно страшная, какъ и буря, собиравшаяся на западѣ и грозившая кораблямъ.
   

XXII.
Поѣздка въ Бэвисгэмъ.

   Сесилія просила Бьючэмпа править пони, а сама предпочла, откинуться на спинку коляски и задумалась, и потому онъ, въ свою очередь, имѣлъ полный досугъ задуматься, и онъ думалъ объ ударѣ, который такъ мѣтко и сильно прицѣленъ былъ ему въ голову. Онъ прежде всего не сдѣлалъ ни малѣйшей попытки отнестись къ этому удару презрительно, потому что онъ былъ ловко нанесенъ средневѣковой дубиной и средневѣковымъ пріемомъ. Въ былое время онъ самъ восхищался ловкостью и смѣлостью средневѣковыхъ оружій и ударовъ. Въ крови его было умѣнье цѣнить ловкость и силу такой военной тактики, хотя въ послѣднее время силы, поднявшія его на политическую борьбу, не позволяли ему слѣдовать такой тактикѣ. Онъ представлялъ себѣ въ воображеніи терпѣливаго ветерана, наводящаго свое ружье на дальній прицѣлъ, чтобы отплатить мѣткимъ выстрѣломъ за тотъ, который дали по немъ; и, представляя невозмутимое спокойствіе Эверарда Рамфри подъ выстрѣломъ племянника радикальнымъ адресомъ, Бьючэмпъ по чувству справедливости могъ только признавать юморъ этого удара въ боевомъ духѣ Рамфри и сознаваться, что вызовъ былъ съ его стороны. Другіе, дяди въ лѣтахъ и положеніи Эверарда Рамфри дулись бы или подняли бурю, грозя стрѣлой парѳянъ -- лишеніемъ наслѣдства. Если было нечестно употреблять политику орудіемъ для нанесенія удара въ семейной ссорѣ, вигу выдвигать кандидата тори,-- то, по крайней мѣрѣ, это была не бабья манера дѣйствія. Бьючэмпъ въ воображеніи слышалъ, какъ дядя его спрашивалъ: кто подалъ примѣръ? но онъ былъ вовсе не расположенъ восхищаться небабьей манерой подражанія поданному имъ примѣру. Честный гражданинъ не подумалъ бы выдвинуть такую политическую куклу, какъ Сэсиль Баскэлетъ; но ударъ былъ мѣтокъ: неотразимо смѣшно было появленіе кандидата той же фамиліи, которую журналистъ Тёрботъ превознесъ съ такими громкими, торжественными фразами, и притомъ кандидата въ оппозицію серьёзному и юному защитнику народныхъ правъ, и въ Бэвисгэмѣ же. Вліяніе Бьючэмпа подрывалось этимъ. Это было безсовѣстно въ политическомъ и гражданскомъ смыслѣ. Но такъ всегда поступали политики старой школы.
   Бьючэмпъ прервалъ, наконецъ, свои размышленія, чтобы еще разъ поблагодарить Сесилію за то, что она избавила его отъ нелѣпаго положенія радикальнаго кандидата на козлахъ кареты, везущей кандидата тори. Онъ съ улыбкой говорилъ о хитромъ заговорѣ дяди Эверарда; но въ улыбкѣ этой былъ на половину веселый смѣхъ, на половину презрительная усмѣшка, не положительно злая, но и не невинная, напоминавшая спичку, зажженную по близости пороховаго погреба: она не грозитъ прямой смертельной опасностью, несмотря на злой блескъ ея, но ее нельзя счесть совершенно безвредной,-- словомъ, улыбка эта была образчикомъ практическаго юмора старой Англіи.
   Онъ съ довольно естественнымъ смѣхомъ передалъ Сесиліи свои взгляды на этотъ ударъ, и Сесилія нѣсколько оживилась, увидя, какъ онъ весело принималъ его.
   -- Я поздравлю барона, когда мы увидимся съ нимъ сегодня вечеромъ, сказалъ Бьючэмпъ.-- Съ кѣмъ бы сравнить его?
   Она подсказала: съ повелителемъ правовѣрныхъ, съ Гаруномъ аль-Рашидомъ, который тоже любилъ шутовство, служившее его цѣлямъ, и могъ устроить его по-царски съ высоты своего величія.
   -- Нѣтъ, Эверардъ Рамфри -- сѣверянинъ съ головы до ногъ, отвѣчалъ Бьючэмпъ.
   Тогда Сесилія предложила ему сравнить дядю Эверарда съ скандинавскимъ Троллемъ; онъ нашелъ, что она болѣе мѣтко бьетъ въ цѣль, и вскричалъ:
   -- Баронъ Тролль! Я боюсь, Сесилія, что мы лишили его самой лучшей доли потѣхи его. Вы ему одному будете обязаны, если будете имѣть своимъ представителемъ въ парламентѣ Сэсиля Баскэлета.
   -- Обѣщайте мнѣ, Нэвиль, что, когда вы встрѣтите капитана Баскэлета, не забудете, что я вамъ оказала небольшую услугу, и что я желала бы... я была бы такъ рада, если бы вы не мстили ему за нѣкоторыя вещи... Мы всѣ считаемъ ихъ непозволительными...
   Онъ тотчасъ избавилъ ее отъ щекотливой просьбы: -- О, теперь, когда я знаю, какой человѣкъ это сдѣлалъ, то я не стану терять съ нимъ ни одного слова. Дѣло въ томъ, что онъ не пойметъ словъ, и ему нужно большее для вразумленія. А большаго я не хочу. Когда я думалъ, что мистеръ Остинъ былъ отвѣтственнымъ лицомъ, то я хотѣлъ говорить съ нимъ.
   Сесилія улыбнулась съ благодарностью. Самыя сладостныя слова любви не были бы для нея такъ отрадны, какъ доказательство такого цивилизованнаго рыцарства Нэвиля.
   Они доѣхали до поросшаго соснами холма, съ котораго былъ видѣнъ Бэвисгэмъ. Здѣсь свѣжій вѣтерокъ, предвѣстникъ югозападной осенней бури, началъ развѣвать гривы пони, развилъ въ тонкія пряди и коротенькіе локоны прекрасныхъ каштановыхъ волосъ, обрамлявшихъ лобъ и виски Сесиліи, и спуталъ тяжелыя кудри, густой волной падавшія на шею, сверхъ сдерживавшей ихъ ленты, оставлявшей открытыми тонко-очерченныя уши.
   Бьючэмпъ смотрѣлъ на чистый профиль ея. Онъ, казалось, сулилъ ему все, что только было въ мірѣ женственной осмысленной красоты и обаянія, нѣжности, образованія и чистоты. Хочешь ли ты? говорила ему крылатая минута: миръ семьи, репутацію примѣрнаго мужа и главы семейства, домашній очагъ и вѣрную, любящую жену -- товарища на всю жизнь -- идеалъ англійской лэди и друзей, и добрую славу въ глазахъ общества -- все давала ему крылатая минута. Когда онъ въ прошедшую ночь вальсировалъ съ Сесиліей, то замѣтилъ манеру, съ какою эта высокая, стройная дѣвушка, въ легкомъ единеніи танца, подчиняла каждое движеніе свое ритму музыки и сохраняла въ то же время независимость своихъ движеній; эта манера такъ не походила на полный abandon другихъ молодыхъ дѣвушекъ, которыя, кажется, рады случаю опереться на руку кавалера. Эта мелочь пришлась очень по изящному вкусу Бьючэмпа, и въ силу того, что въ мелочахъ часто выказывается человѣкъ, онъ увидѣлъ въ ней, сулившій много прекраснаго, образъ того, чѣмъ она будетъ въ товариществѣ жизни и обыденныхъ заботахъ ея.
   Онъ взглянулъ впередъ на низко-нависшую, синюю, грозную тучу, подвигавшуюся черезъ каналъ изъ Франціи. Какая загадка скрывалась въ письмѣ Рэне! Оно сковывало его.
   -- Во всякомъ случаѣ, я пробуду тамъ не болѣе трехъ дней, подумалъ онъ вслухъ, молча посмотрѣлъ на профиль Сесиліи и прибавилъ:-- неужели между нами такая рознь?
   -- Можетъ быть, она не такъ велика, какъ мы думаемъ.
   -- Но если мы думаемъ?
   -- Тогда намъ придется еще закрыть глаза.
   Онъ подумалъ о томъ, какой обаятельный образъ будетъ носиться передъ нимъ, когда онъ закроетъ глаза, и тѣмъ теплѣе былъ порывъ его къ Сесиліи, что она совершенно наивно вызвала эту мысль. Она тонкимъ чутьемъ угадала его мысль и перестала говорить въ томъ же тонѣ.
   -- Умственная рознь не наноситъ ранъ, развѣ только когда подъ нею скрываются далеко не разумныя чувства: моя самоувѣренность или ваше нетерпѣніе, Нэвиль. Noi veggiam come quei, che ha mola luce {Мы все въ туманномъ свѣтѣ.}. Я могу сознаться, что зрѣніе можетъ обмануть меня, но вы никогда не сознаетесь въ томъ.
   Музыкальный голосъ ея, произносившій итальянскія слова, очаровалъ его слухъ.
   -- Какого поэта вы вспомнили сейчасъ?
   -- Самаго мудраго -- Данта.
   -- Онъ любимый поэтъ доктора Шрэпнэля.
   -- Онъ читаетъ Данта? Сесилія сдѣлала бьючэмповское удареніе на этомъ славномъ имени и не ждала отвѣта,-- это говорила манера ея. Презрительная исключительность не могла идти далѣе.
   -- Онъ человѣкъ образованный, сказалъ вскользь Бьючэмпъ, чтобы избѣжать спора, но напрасно: -- я бы желалъ быть и на половину столь хорошо образованнымъ и человѣчнымъ, какъ онъ! Вы спрашиваете, сознаюсь ли я, что зрѣніе можетъ обманывать меня? Да, когда вы докажете мнѣ, что наши пасторы и ландлорды готовы исполнять свой долгъ въ отношеніи народа,-- а не заботиться только о своихъ выгодахъ; но развѣ вы когда-нибудь согласитесь сбросить съ себя предразсудокъ?
   Въ этихъ словахъ снова слышалась оппозиція радикализма. Сесилія въ душѣ горько упрекнула за нихъ доктора Шрэпнэля.
   -- Но, право, Нэвиль... въ самомъ дѣлѣ... могу ли я васъ спросить хоть это: неужели каждому не бросится въ глаза такое странное, чтобъ не сказать болѣе, совпаденіе именъ: Дантъ и докторъ Шрэпнэль?
   -- Вы не знаете его, Сесилія.
   -- Я видѣла его вчера.
   -- Вы нашли ростъ его слишкомъ высокимъ.
   -- Я думала о характерѣ его.
   -- Какъ бы я разсердился на васъ, еслибы вы не были такъ хороши собой.
   -- Я очень благодарна своему невольному адвокату.
   -- Вы одѣты въ стальную броню; отъ каждаго удара сыплются искры. Вы не хотите отвѣчать мнѣ отъ чистаго сердца. Я увѣренъ, что вы только изъ чистаго упрямства спорите со мною.
   -- Я думаю, что васъ можно переубѣдить, потому что вы воображаете, будто въ женщинахъ нѣтъ гражданскаго чувства, Нэвиль.
   Правда послѣднихъ словъ заставила Нэвиля задуматься.
   -- Я хочу, чтобы онѣ имѣли его, замѣтилъ онъ и посмотрѣлъ на налѣпленную на дерево афишу тори съ только что отпечатаннымъ адресомъ куклы Эверарда къ избирателямъ Бэвисгэма.-- Бэвисгэмъ красивъ отсюда. Мы можемъ сдѣлать изъ него сѣверо-западную Венецію, если захотимъ.
   -- Папа сказалъ вамъ, что это будутъ деньги, брошенныя въ грязь.
   -- Развѣ я говорилъ съ нимъ объ этомъ? Это -- совершенно въ духѣ консерваторовъ. Онъ хочетъ оставить грязь такъ, какъ она есть. Они ни за что не хотятъ рискнуть ничѣмъ, эти тори! Точно будто мы достигли наилучшаго состоянія вмѣсто того, чтобы подводить ежегодно итоги мошенниковъ, злодѣевъ, эгоистовъ, несносныхъ и бременящихъ землю дармоѣдовъ, которые несутъ Англіи смерть. Вашъ Бэвисгэмъ, одинъ изъ самыхъ безобразныхъ и грязныхъ городовъ королевства, могъ бы быть самымъ прекраснымъ.
   -- Я часто думала это о Бэвисгэмѣ, Нэвиль.
   Онъ набросалъ ей очеркъ будущихъ набережныхъ, дамбъ, острововъ, соединенныхъ мостами, общественныхъ зданій -- волшебныхъ произведеній патріотической архитектуры, и набросалъ съ такимъ практическимъ видомъ, съ такимъ отсутствіемъ энтузіазма, казавшагося ей всегда подозрительнымъ, когда онъ не обращается на красоты природы или произведенія искуства, что она невольно сдалась на слова его, оживилась, и даже на лицѣ ея вмѣсто прежняго невѣрія отразилось колебаніе, когда Нэвиль снова перешелъ къ сравненію состоянія утонувшаго въ грязи Бэвисгэма съ состояніемъ Англіи.
   Не должно ли скорѣе жалѣть о томъ, что Нэвиль въ цѣпяхъ у француженки, которая не можетъ имѣть ни одной идеи, общей съ нимъ?
   Исключительное обстоятельство, что она и Нэвиль нашли, наконецъ, предметъ, о которомъ согласно думали, отчасти побѣдило враждебное чувство Сесиліи къ красавицѣ-чужеземкѣ; теперь у нея была одна идея, общая съ Бьючэмпомъ, и она разсчитывала на возможность, что ихъ будетъ болѣе. Да, ихъ будетъ болѣе, потому что онъ любилъ Англію, и она не менѣе любила ее. Она, однако, упорно держалась разговора о Бэвисгэмѣ, предпочитая лучше мечтать объ этой возможности, нежели рисковать, отыскивая ее. Безъ сомнѣнія, городъ вблизи былъ отвратителенъ; онъ падалъ съ каждымъ годомъ, нищалъ, и, слѣдовательно, населеніе его было слишкомъ велико. И, безъ сомнѣнія (она на это мгновеніе была принуждена согласиться съ Нэвилемъ и въ этомъ), правительство, которое хоть сколько-нибудь дѣйствовало бы, какъ слѣдуетъ бдительной главѣ націи, должно было бы помогать ей, направлять силы городовъ, портовъ и промышленности, а не предоставлять все и повсюду на волю случая: народныя школы, общественная нравственность должны быть повсюду главнымъ предметомъ попеченій его. Сесилія должна была теперь идти за Нэвилемъ, и была принуждена согласиться съ нимъ, когда онъ утверждалъ, что тори такъ же мало, какъ и либералы, оказали эти услуги націи. Партія боролась противъ партіи, и ни въ одной изъ нихъ не было предусмотрительной головы, которая подумала бы о благѣ цѣлой страны. Согласилась Сесилія съ Нэвилемъ и въ томъ, что пресса заставитъ великую страну сохранить только оборонительное войско; такъ-называемыхъ волонтёровъ съ номинальнымъ воинскимъ обученіемъ въ продолженіи одного мѣсяца въ году, какъ гарантію защиты.
   Бьгочэмпъ поразилъ Сесилію и даже зажегъ въ умѣ ея живое сожалѣніе и удивленіе, доказавъ ей, какъ много правительство, дѣйствующее хоть съ очень слабой предусмотрительностью, могло бы сберечь, чтобы уплатить государственный долгъ и сбавить налоги, если бы съ самаго начала захватило въ свои руки линіи желѣзныхъ дорогъ и укрѣпило бы за собой цѣнныя земли, прилегающія къ станціямъ. Сотни милліоновъ фунтовъ!
   Она вздохнула при этой чудовищной суммѣ, но спросила: -- Кто же сосчиталъ это?
   Хотя она вполнѣ понимала, что разговоръ такого рода былъ самымъ лестнымъ комплиментомъ, какой только могъ сдѣлать ей другъ ея Нэвиль, и смутно чуяла, что въ немъ таилось нѣчто большее, чѣмъ комплиментъ,-- что это была манера его искать сочувствія ея, въ то время какъ другіе мужчины приступили бы къ тому же процессу притворною лестью или избитымъ ухаживаньемъ,-- она тѣмъ не менѣе умомъ защищала свое сердце; споръ съ нимъ былъ инстинктомъ самосохраненія внутренняго міра ея. У нея не было другаго средства защиты, кромѣ бѣднаго ума, который съ каждымъ днемъ терялъ свои прежніе доводы для опроверженія Нэвиля. А онъ, казалось, догадывался объ этомъ, и потому нападалъ на умъ ея, не трогая сердца.
   -- Но эта страшная армія цифръ можетъ быть только призрачной арміей, вызванной изъ тумановъ радикализма? сказала она.-- И къ тому же мы не можемъ требовать, чтобы правительство разсчитывало на будущее.
   -- Быть можетъ, нѣтъ, судя по нашимъ правительствамъ, отвѣчалъ Бьючэмпъ.-- Но что вы скажете о правительствѣ землевладѣльцевъ, которое постановитъ закономъ раздѣленіе милліоновъ акровъ между собою, захватитъ собственность народа, чтобы присоединить ее къ своей? Вы скажете: это -- грабежъ. Замѣтьте, это -- общественная собственность, отданная землевладѣльцамъ законами, которые они сами составили, отданная подъ тѣмъ предлогомъ, что ее нужно расчистить для обработки, когда въ дѣйствительности эта земля послужила къ увеличенію увеселительныхъ парковъ; это былъ чистый грабежъ выгоновъ, куда бѣдные люди гоняли своихъ коровъ и гусей, и права ихъ брать себѣ валежникъ на топливо. Только подумайте объ этомъ!
   Увы! глаза Бьючэмпа сверкали огнемъ демократическаго негодованія, когда онъ говорилъ о такихъ низкихъ для идеала предметахъ, какъ коровы и гуси бѣднаго народа и права его на валежникъ. Но онъ пылалъ тѣмъ же гнѣвомъ, когда стоялъ противъ враговъ Англіи, подумала Сесилія, и искренность, сила чувства его покоряла ее. Она созналась въ неспособности своей вѣрно судить о такомъ образѣ дѣйствій землевладѣльцевъ.
   -- Неужели они и теперь дѣлаютъ это? спросила она.
   -- Мы обязаны первому доктору Шрэпнэлю за то, что теперь есть стража, которая останавливаетъ ихъ. Если бы не онъ, то Грэнси Леспель загородилъ бы всѣ норсэденскіе луга. И теперь онъ отрѣзалъ то тамъ, то здѣсь по клину, по ему придется снести свои изгороди.
   Да, Сесилія должна была понять, что мы, англичане, называющіе себя свободными, находимся подъ безнравственнымъ и беззаконнымъ правленіемъ партій. Намъ нужно правительство, основанное на народной подачѣ голоса; теперь у насъ нѣтъ его; у насъ есть изворотливыя министерства партій, представляющіяся орудіями разныхъ интересовъ богатыхъ сословій, въ жертву которымъ приносится общее благо.
   Она слушала, подобно Розамондѣ Кёлдингъ, унесенной потокомъ краснорѣчія доктора Шрэпнэля, въ душѣ молясь о томъ, чтобы нашелся какой-нибудь мужчина, способный отвѣчать на такое краснорѣчіе.
   -- Деспотизмъ, Нэвиль?
   Онъ отвѣчалъ: нѣтъ; онъ не хотѣлъ слышать о деспотѣ и, какъ истый англичанинъ, готовъ былъ встать противъ идеальнѣйшаго человѣка, принявшаго это названіе; но онъ утверждалъ, что тори, виги и либералы, иначе сказать -- конституціонисты, будутъ виной того, что мы покоримся деспоту.
   -- Они видятъ, что мы стоимъ наканунѣ поголовной подачи голосовъ; они всѣ по очереди обращались "къ народу", и это привело ихъ теперь къ этой мѣрѣ, они перепугались и начали обвинять другъ друга въ измѣнѣ конституціи, и не хотятъ принять настоящее положеніе дѣла. Теперь намъ грозитъ опасность, что они, чтобы поддержать настоящую систему, будутъ или дразнить и запугивать народъ, или подкупать и развращать его,-- въ обоихъ случаяхъ явится деспотизмъ въ той или другой формѣ, и мы пострадаемъ.
   -- Нэвиль, сказала Сесилія: -- я не могу плыть за вами; вы забираетесь въ такія глубины.
   -- Я поддержу васъ. Я могу плыть за обоихъ, былъ отвѣтъ.
   -- Вы очень увѣрены въ себѣ, но я чувствую, что я неспобна къ борьбѣ, по крайней мѣрѣ, неспособна стоять въ переднихъ рядахъ.
   -- Держитесь за меня. Старайтесь понять, во имя чего идетъ борьба, и вы найдете въ себѣ силы.
   -- Я боюсь, я слишкомъ равнодушна, слишкомъ люблю роскошь. Я вспомнила теперь, вы хотѣли видѣться съ вашимъ дядей Эверардомъ, и если вы хотите переночевать въ Моунтх-Лорелѣ сегодня, то Эсперанца можетъ доставить васъ во Францію завтра поутру и подождать васъ тамъ, чтобы привезти обратно.
   Когда она говорила это, то замѣтила краску, все гуще и гуще заливавшую лицо Нэвиля, и яркій румянецъ вспыхнулъ на щекахъ ея.
   Вспыхнувшая огнемъ кровь обоихъ открыла электрическій токъ, который тайно шелъ отъ одного сердца къ другому. Свѣтъ, показавшій имъ, какъ близко они стояли другъ къ другу, былъ зажженъ у раздѣлявшей ихъ преграды. Но все осталось тайной между ними, хотя не въ прежней степени. И когда Сесилія послѣ полуночи смотрѣла изъ окна своей комнаты на луну, сквозившую порой сквозь несшуюся разорванную черную тучу, сулившую урагапъ, она ясно поняла, почему онъ не хотѣлъ ѣхать къ прежней любви, къ француженкѣ, пользуясь яхтой Сесиліи; а Бьючэмпъ въ это время подъ страшную качку парохода вспоминалъ румянецъ, залившій лицо ея и показавшій, что она поняла его.
   Этотъ румянецъ вытѣснилъ изъ воспоминаній его другія событія этого дня. Онъ въѣхалъ въ это утро въ городъ, убранный королевскими цвѣтами и въ которомъ еще стоялъ шумъ отъ торжественнаго въѣзда кандидата тори. Потомъ онъ ѣхалъ до Моунтъ-Лореля въ обществѣ капитана Баскэлета и друзей его, которые, найдя его болѣе миролюбиво настроеннымъ, нежели ожидали, весело поддразнивали его. Прождавши нѣсколько часовъ дядю Эверарда въ Моунтъ-Лорелѣ, онъ прочелъ адресъ младшаго кандидата тори къ избирателямъ,-- адресъ, въ которомъ не было ни одной идеи и который, слѣдовательно, былъ самымъ безопаснымъ адресомъ для собиранія голосовъ; прочелъ тоже, по просьбѣ капитана Баскэлета, огромный газетный листъ, занятый статьей, которая представляла новаго кандидата Бэвисгэму, какъ наслѣдника боевой сѣкиры Рамфри,-- то была шутовская пародія на статью Тимоти Тёрбота о Бьючэмпѣ. Сэсиль при этомъ выразилъ надежду, что двоюродный братъ его не будетъ имѣть ничего противъ того, если онъ разъ или два займетъ имя Рамфри для такого крайняго случая. Все это было очень смѣшно, и, безъ сомнѣнія, присутствіе мистера Эверарда Рамфри, какъ главнаго источника и устроителя этой шутовской потѣхи, значительно усилило бы веселье. Но его что-то задержало, а Бьючэмпу нужно было сдѣлать еще распоряженія въ городѣ передъ отъѣздомъ и, сверхъ того, обсудить съ докторомъ Шрэпнэлемъ планъ образа дѣйствій въ виду новаго кандидата, и онъ былъ принужденъ уѣхать, не видѣвъ дядю, искренно пожалѣвъ о томъ. Онъ оставилъ ему записку въ этомъ смыслѣ.
   Прощаясь съ Сесиліей, онъ сказалъ, что вернется дня черезъ три, много четыре.
   -- Теперь нельзя пренебрегать собираніемъ голосовъ, замѣтила она.
   Враждебное чувство ея было изглажено тѣмъ, что она сдѣлала для избавленія его отъ посмѣянія, а поведеніе его въ отношеніи Сэсиля усилило чувство уваженія къ нему. Она угадала смыслъ, который онъ придалъ словамъ: вернусь домой. Но куда же она шла? Забывая весь ужасъ революціонныхъ идей, забывая возвышенность собственныхъ, она съ тайной дрожью радости слушала, какъ ликующіе юные тори въ Моунтъ-Лорелѣ, дѣлая характеристику Бьючэмпа, упоминали, что отличительной чертой его было искуство отпарировать политическіе удары и избѣгать словесныхъ поединковъ, а онъ выдалъ ей безъ малѣйшаго колебанія самыя глубокія думы свои. А думы его? развѣ онѣ не выходили изъ высокаго, благороднаго источника? Гдѣ найдетъ онъ такого вѣрнаго товарища жизни, какъ не та, которую звалъ умъ его? Онъ не могъ быть тѣмъ же для француженки. Сесилія чутьемъ угадала великодушную натуру; она вѣрила, что честь не позволяла ему говорить съ нею отъ сердца, потому что сердце его еще не было вполнѣ свободно. Но въ то же время и невымершая гордость вставала въ ней: она могла довольно хладнокровно упрекать себя за слабость свою, за то, что она всѣмъ сердцемъ отдалась человѣку, въ отношеніи къ которому вчера еще, если не чувствовала презрѣнія и отвращенія, то сознавала полное отчужденіе.
   

XXIII.
Турдэстель.

   Разговоръ съ Сесиліей въ первый разъ подалъ Бьючэмпу мысль о домашнемъ очагѣ; онъ понялъ, что въ этомъ словѣ былъ конецъ увлеченій женщинами, прочная любовь къ одной и почва товарищества на борьбу во имя идеи. Очевидно, ее можно было покорить идеѣ, и разъ она пойдетъ съ нимъ рука въ руку, она будетъ женой, способной поддержать и вдохновить его въ трудныя минуты. Она выслушала его. Противорѣчіе ея нравилось ему. Она оказалась не изъ тѣхъ женщинъ, которыя готовы поступиться нравственнымъ міромъ своимъ ради словъ любви. Инстинктъ борьбы, наслѣдіе крови Рамфри, сказывался въ радости его при мысли о томъ, что онъ отобьетъ у враговъ такой дорогой призъ. Да, это будетъ блестящій призъ, отбитый подъ самыми выстрѣлами непріятеля. Онъ приписывалъ заранѣе всю честь такой побѣды славному дѣлу, на которое онъ звалъ ее; но это не уменьшало чувство гордой радости; онъ гордился тѣмъ, что съумѣлъ понять великія идеи и стать подъ знамя ихъ, которое должно было принести ему и личное счастіе.
   Французскій берегъ смутной изломанной линіей, вырисовывавшійся изъ-подъ косыхъ линій проливнаго дождя на морѣ, покрытомъ плавающей травой, далъ другое направленіе мыслямъ Бьючэмпа. Три дня срока, данные ему Рэне, прошли; но его почти нисколько не тревожила мысль о томъ, что онъ опоздалъ. Онъ ненавидѣлъ тайну и считалъ, что она -- признакъ слабости, частью обмана, быть можетъ, и пустоты. Пунктуально повиноваться таинственному и лаконическому вызову и не злиться на несвоевременность его -- вотъ все, чего можно ожидать отъ человѣка въ положеніи его, думалъ Нэвиль. Но онъ думалъ такъ, пока не началъ дышать французскимъ воздухомъ, не ступилъ на французскую землю и не услышалъ щебетанье на французскомъ языкѣ одной француженки, стоявшей на набережной. Прежніе чары мгновенно охватили его. Онъ вспомнилъ, что Рэне не походила на своихъ соотечественницъ и не имѣла ни таланта, ни страсти писать письма. Они не писали другъ къ другу со дня замужества ея. Они встрѣтились въ Сициліи, въ Сиракузахъ, въ присутствіи отца ея и мужа, и она была такъ безжизненно холодна, что свиданіе это показалось ему заключительной сценой ихъ любовной драмы. Братъ ея, Роландъ, посылалъ ему иногда извѣстія о ней, а иногда и какое-нибудь порученіе изъ Турдэстель. Въ послѣднее время имя мужа ея, съ приложеніемъ эпитета блуждающаго огня парнасскихъ болотъ, встрѣчалось въ газетахъ, поовящавшихъ столбцы свои этимъ недоступнымъ никакой осушкѣ частямъ столицы.
   Краткость письма Рэне стала ясна ему. Онъ былъ нуженъ ей, и зная, что онъ вѣренъ даже до смерти, она послала ему такой призывъ. Въ этихъ короткихъ словахъ была поэзія благородной довѣрчивости. Но какое несчастіе грозило ей. "Пріѣзжайте, я даю вамъ три дня", то не былъ языкъ женщины, свободной отъ ига.
   Взволнованный Нэвиль переходилъ отъ догадки къ догадкѣ и наконецъ въ немъ вспыхнуло прежнее безуміе. Любилъ ли онъ тебя, Сесилія, въ эту минуту? Онъ не думалъ въ отношеніи Рэне ни о политикѣ, ни объ очагѣ, ни о славѣ служенія міру, ни о работѣ на уплату своего долга народу. То была любовь, уносящая мужчинъ въ пропасть: въ немъ жила одна мысль -- быть съ нею. Она была для него тою Рэне, дѣвушкою, которой онъ пророчествовалъ, что она беретъ себѣ въ удѣлъ сожалѣніе и слезы. Онъ видѣлъ ее не въ Турдэстелѣ, гдѣ она ждала его, но на морѣ въ виду снѣжныхъ Альповъ, облитыхъ пурпуровымъ огнемъ разсвѣта. И Нэвилю показалось, будто и для старой страсти его наступилъ разсвѣтъ съ того утра, какъ онъ ступилъ на землю Рэне.
   Турдэстель пользовался аристократической привилегіей -- находиться въ двѣнадцати миляхъ отъ станціи ближайшей желѣзной дороги. Выйдя изъ вагона на станціи въ ясный лѣтній вечеръ, Бьючэмпъ нашелъ англійскаго грума, готоваго сойти съ сѣдла, отдать ему лошадь и взять его чемоданъ. Грумъ сказалъ, что маркиза де-Руальу была два раза на станціи и теперь она въ сосѣднемъ замкѣ Діане. Бьючэмпъ отправился туда верхомъ. Тамъ ему сказали, что маркиза сейчасъ выѣхала въ Турдэстель; привратникъ получилъ приказаніе приготовить для него ночлегъ, еслибы онъ пріѣхалъ поздно ночью, но monsieur могъ догнать маркизу, если поѣдетъ тропинкой черезъ горы. Бьючэмпъ пустилъ лошадь въ гору; поросшая лѣсомъ вершина ея, поднималась башней; въ лѣсу вилась узкая дорога, изрытая потоками дождя. Спускаясь по другую сторону горы, онъ увидѣлъ плоскую равнину, на которой стоялъ Турдэстель. Взошедшій серпъ луны освѣтилъ массу лѣса и равнину. На поворотѣ дороги, невдалекѣ отъ него, промчалась верхомъ амазонка съ кавалеромъ. Оба, казалось, горячо о чемъ-то спорили, или старались перегнать другъ друга. Бьючэмпъ повторилъ крикъ венеціанскаго гондольера. Его услышали, потому что амазонка повернула назадъ и, когда она подъѣхала къ нему ближе, онъ не могъ сомнѣваться долѣе -- то была Рэне.
   Онъ сжималъ руку Рэне въ своихъ, но лунный свѣтъ не далъ ему разсмотрѣть, была ли то прежняя Рэне, или годы сдѣлали ее столь же блѣдной, какъ свѣтъ, падавшій на нее. Она говорила ему какимъ-то страннымъ, почти беззвучнымъ голосомъ: -- Вы пріѣхали? Такая буря! И вы спаслись?
   Этотъ нечеловѣческій голосъ испугалъ его.-- Я не терялъ времени. А вы?
   -- Я здорова.
   -- Нѣтъ никакого несчастья?
   -- Никакого.
   -- Къ чему же вы дали мнѣ только три дня?
   -- Отъ нетерпѣнія. Неужели вы забыли меня?
   Лошади ихъ двинулись впередъ. Они разжали руки.
   -- Вы знали, что это я? спросилъ онъ.
   -- Кто же могъ быть другой? Я услышала Венецію.
   Прежній кавалеръ ея сошелъ съ лошади и, чуть не ползая на колѣняхъ, искалъ чего-то на землѣ. Наконецъ, онъ увидѣлъ что-то бѣлое на скатѣ дороги, кинулся на это, схватилъ и, торжественно развѣвая, вскочилъ въ сѣдло. Подъѣхавъ къ Рэне, онъ сказалъ: -- каждый имѣетъ право носить то, что подниметъ на землѣ, тѣмъ болѣе, когда онъ можетъ доказать, что это его собственность.
   Бьючэмпъ увидѣлъ, какъ онъ вложилъ въ петлицу сюртука что-то бѣлое, не походившее на цвѣтокъ; можетъ быть то было какое-нибудь неизвѣстное ему увядшее растеніе.
   Рэне назвала его Бьючэмпу:-- графъ Анри д'Анріель.
   Онъ раскланялся съ Бьючэмпомъ, высоко поднявъ шляпу.
   -- Въ прошедшую ночь, monsieur Бошанъ, мы давали за васъ обѣты Богу морей, моля Его спасти васъ отъ ужасовъ mal de mer. Благодаря бурѣ, я полагаю, что я выигралъ, маркиза. Я утверждаю, что я выигралъ, и поддержу свои права.
   -- Вы уже носите вашъ трофей, отвѣчала Рэне. Лошадь ея дала лансаду и понеслась впередъ.
   Оба кавалера послѣдовали за ней. Бьючэмпъ смотрѣлъ искоса на трофей, красовавшійся на груди графа д'Анріеля. Рэне мчалась впередъ по извилистой, окаймленной лѣсомъ дорогѣ, и когда они выѣхали въ равнину, то и тамъ она неслась впереди то посреди луговъ, освѣщенныхъ луной, то въ тѣни стройныхъ рядовъ высокихъ тополей, стоявшихъ вдоль рѣки, которая, искрясь серебромъ, кипѣла у мельницы подъ деревяннымъ мостомъ.
   Странность неожиданнаго свиданія, странность голоса ея, отчасти напоминавшаго серебристые звуки юности, и то, что онъ не могъ разглядѣть лица ея, все придавало что то призрачное, волшебное этой скачкѣ; прошлое и будущее любви его сливалось, для него въ какомъ-то туманѣ.
   Рэне поѣхала тише и сказала:-- Турдэстель захватываетъ одну вѣтвь этой рѣки. Это наши ворота. Еслибы мы ѣхали днемъ, то я показала бы вамъ другую дорогу, и вы видѣли бы черную богиню, сожженную во время революціи, величественный памятникъ, какъ меня увѣряютъ. Но эта дорога вдоль рѣки покажется вамъ живописнѣе, я въ томъ увѣрена. Вы ѣдете съ нами, графъ?
   Отвѣта его нельзя было разслышать, но онъ не отставалъ отъ нихъ. Огонь отъ фонарей воротъ оссѣтилъ лицо его и онъ показался Бьючэмпу замѣчательнымъ красавцемъ. Бьючэмпъ тоже замѣтилъ, что въ петлицѣ у него была женская перчатка.
   Рэне поѣхала шагомъ вдоль свѣтлой струившейся рѣки. Казалось, она вполнѣ владѣла искуствомъ вызывать и усмирять графа д'Анріеля. Онъ выдержалъ нѣсколько минутъ полнѣйшаго молчанія, потомъ рѣзко простился и повернулъ назадъ. Рэне понеслась впередъ, какъ будто съ нея свалилась страшная тяжесть, потомъ, задержавъ лошадь, сказала: -- куда же намъ спѣшить? и снова поѣхала шагомъ.
   -- Я надѣюсь, что вы полюбите Нормандію и мою долину, Нэвиль. Вы прежде любили Францію, Нэвиль, а Нормандія, мнѣ говорили, сродни противуположному берегу Англіи, по климату, почвѣ, народу и, быть можетъ, тоже по обычаямъ. Бошанъ не можетъ чувствовать себя чужимъ въ Нормандіи. Мы признаемъ васъ на половину французомъ, и вы принадлежите намъ хотя отчасти. У васъ болѣе великолѣпные парки, но мы зато можемъ похвалиться солнечнымъ свѣтомъ.
   -- И это, въ самомъ дѣлѣ, единственная причина, почему вы хотѣли видѣть меня?
   -- Въ самомъ дѣлѣ, единственная. Мы не живемъ вѣчно -- на землѣ; но нужно ли, чтобы друзья стали тѣнями другъ для друга передъ смертью -- вопросъ, и я разрѣшила его. Я написала вамъ, потому что хотѣла видѣть васъ. Я была нетерпѣлива, потому что я Рэне.
   -- Вы успокоиваете меня.
   -- Вы вѣрно забыли мой характеръ, Нэвиль.
   -- Ни одной черты.
   -- Ахъ, вздохнула она невольно.
   -- Зачѣмъ же вы хотите, чтобъ я забылъ?
   -- Когда я одна думаю о васъ, я хочу этого. Какъ же можно иначе надѣяться, что друзья наши сохранятъ къ намъ дружбу, если они могутъ подробно, до мелочей, читать нашъ характеръ? Въ разлукѣ мы желаемъ, чтобы друзья наши были воплощенной дружбой. И... и я совершенно забыла, что хотѣла сказать. Я не говорила этимъ языкомъ съ той минуты, какъ хотѣла писать свой дневникъ и остановилась на первой строчкѣ. Если я не ошибаюсь, вы любите живописные виды. Если лунный свѣтъ и вода могутъ удовлетворить вашему вкусу, смотрите туда.
   Луна искрилась серебристымъ блескомъ въ двойномъ изгибѣ рѣки, вокругъ поросшаго тростникомъ острова, на которомъ росли два тополя.
   -- Я не ожидала, что буду съ вами вмѣстѣ смотрѣть на этотъ видъ, сказала Рэне.
   Онъ взглянулъ на нее, спросилъ объ отцѣ ея, о Роландѣ, о мужѣ, но лунный свѣтъ попрежнему не далъ прочесть ничего на лицѣ ея. Какую повѣсть начертали на немъ годы? Улыбка, раскрывавшая губы ея, показалась ему полной двойнаго значенія.-- Я сообщу вамъ хорошія вѣсти. Роландъ въ гарнизонѣ въ Руанѣ, я вызову его телеграфомъ. Отецъ въ Турени и шлетъ вамъ свой привѣтъ. Оба вполнѣ счастливы. Мужъ мой путешествуетъ.
   Въ Бьючэмпѣ поднялась горечь и онъ невольно и безъ всякаго намѣренія сказалъ:
   -- Какъ хорошъ графъ д'Анріель, вѣрно ли я запомнилъ его имя? Рэне отвѣчала:-- онъ имѣетъ несчастіе считаться первымъ красавцемъ въ цѣлой Франціи.
   -- Онъ похожъ на италіанца.
   -- Мать его была провансалка.
   Она погнала лошадь.-- Я согласна съ вами, что красавцы -- рѣдкость между мужчинами. И между прочимъ, я скажу вамъ, что они не зажигаютъ такихъ пожаровъ въ нашемъ мірѣ, какъ красавицы въ вашемъ, другъ мой. Признайте хоть это въ нашу пользу.
   Онъ согласился какъ-то неопредѣленно. Въ эту минуту онъ желалъ быть въ Бэвисгэмѣ и собирать голоса. Но стоило ему подумать, что онъ будетъ далеко отъ Рэне, и его охватывалъ порывъ радости, при мысли, что онъ возлѣ нея.
   -- Вашъ мужъ путешествуетъ?
   -- Да. Это первое удовольствіе его.
   Неужели она думала сказать ему, что и это тоже счастливая вѣсть для него, какъ извѣстіе о братѣ ея.
   -- Посмотрите на Турдэстель, говорила она:-- вы сознаетесь, что для дѣятельнаго человѣка, осужденнаго отдыхать въ такой скучной мѣстности, послѣ утомленія парижскаго сезона, она покажется несравненно несноснѣе, нежели для женщины, и потому я остаюсь здѣсь одна играть роль хозяйки. Правый флигель замка выстроенъ недавно. Конецъ фасада, примыкающаго къ рѣкѣ, былъ тюрьмою дамы Филисберты, которую мужъ заперъ за то, что она хотѣла развлечься путешествіемъ. Я слышала отъ вѣрныхъ людей, что она одѣвается въ бѣлое и носитъ черное распятіе. Она стара, можетъ уже насчитать нѣсколько столѣтій, и живетъ до сихъ поръ, чтобы напоминать людямъ, что она была замужемъ за Руальу. Какъ вы думаете, не выйдетъ ли она привѣтствовать меня? До сихъ поръ она ни разу еще не дѣлала этого, и о такихъ безплотныхъ дамахъ можно сказать, что онѣ лучше нашего знаютъ, что дѣлаютъ. Я желаю этого и боюсь -- я трусиха, но мнѣ не зачѣмъ говорить это -- вы знаете. Она замолчала. Черезъ нѣсколько минутъ продолжала:-- другіе жители замка: сестра моего мужа, Агнеса д'Оффрей, жена алжирскаго генерала, который теперь на службѣ, она мнѣ другъ; баронесса д'Орбекъ, родственница по мужѣ; monsieur д'Орбекъ, сынъ ея и спортсменъ; monsieur Ливрэ, ученый. Молодыхъ дѣвушекъ нѣтъ. Я могу снести многое, но не присутствіе ихъ. Дѣвушки мнѣ противны. Я знала одну въ Венеціи.
   Они доѣхали до фонаря, висѣвшаго у крыльца замка. Широкополая шляяа съ перомъ скрывала отъ Бьючэмпа лицо Рэне.
   -- Онъ носитъ перчатку на груди, сказалъ Бьючэмпъ.
   -- Вы говорите о д'Анріелѣ. Да, это моя перчатка, отвѣчала Рэне.
   Она соскользнула съ лошади, но не позвонила, а остановилась возлѣ него, будто ожидая вопроса. Бьючэмпъ тоже сошелъ съ лошади, на губахъ его горѣли вопросы, которыхъ онъ не имѣлъ силы вымолвить.
   -- Поднимите вашу шляпу, я прошу васъ, я хочу васъ видѣть, сказалъ онъ.
   Она ждала не этихъ словъ. Съ тяжелымъ вздохомъ она отвѣчала: -- я дала обѣтъ повиноваться вамъ, если вы пріѣдете, и приподняла шляпу.
   Ударъ молніи не могъ бы болѣе поразить его: ни одинъ звукъ голоса ея не выдалъ ему, что по лицу ея текли слезы; простое чуждое всякихъ французскихъ формальностей обращеніе ея заставило его подумать, что она хотѣла разомъ стать въ простыя дружескія отношенія съ нимъ: оно было совершенно естественно. Рэне сказала:
   -- Вы видите, monsieur, что и у меня бываютъ припадки сентиментальности, какъ и у другихъ; но я скажу вамъ правду; я не могу быть нечувствительной ни къ красотамъ природы, ни къ благодарности, и я искренно благодарю васъ за то, что вы пріѣхали, тѣмъ болѣе, что я написала, какъ сфинксъ... чтобы не написать, comme une folle.
   Она позвонила. Стоя подъ сводомъ отпиравшейся двери, она указала хлыстомъ на черную массу дерева, лежавшую на землѣ, и сказала:-- оно упало въ бурю, въ два часа ночью, когда вы была на морѣ.
   

XXIV.
Праздникъ Бьючэмпа.

   Бьючэмпъ далъ себѣ только день праздника въ Турдэстелѣ, но то былъ одинъ изъ тѣхъ длинныхъ праздниковъ, которые начинаются кануномъ и кончаются утромъ слѣдующаго дня, такъ что онъ разсчитывалъ провести двѣ ночи подъ одной кровлей съ Рэне и день праздника походилъ отчасти на три дня. Первый не прошелъ еще. Онъ старался осилить свое волненіе, ходя взадъ и впередъ по комнатѣ, куда ушелъ переодѣться, то разсматривая чужеземныя украшенія, то смотря въ окно, чтобы успокоить расходившіеся нервы. Онъ былъ въ ея Франціи и съ нею! Страна эта заняла отъ Рэне мягкія краски и придала ей свои. Рыцарская Франція была рамкой образу ея, смѣшивалась съ нимъ и помогала ему идеализировать его. Родная земля и на половину не могла бы такъ хорошо внушать ему прощеніе британской дѣвѣ, разбившей первую страстную любовь юноши.
   Оригинальной чертою Бьючэмпа было то, что онъ очень хорошо зналъ, какъ тонка была нить, приведшая его сюда, и въ тоже время предвидѣлъ, что она можетъ захлеснуться въ петлю около него, если онъ не будетъ твердо отстаивать себя. Работа его жизни стояла въ глазахъ его несравненно выше какой бы то ни было женщины, и не слѣпая страсть привела его въ замокъ. Онъ не пожертвовалъ бы ни однимъ изъ драгоцѣнныхъ голосовъ Бэвисгема за удовольствіе поцаловать ручку Рэне. Она была его первой любовью, отданной другому, и онъ давно простилъ ей. Воспоминаніе о пережитыхъ мукахъ обманутой любви дрожью пробѣгало по немъ при мысли о томъ, что она не только погибла для него, но и принадлежала другому, и это только разжигало жажду видѣть ее; къ этому присоединялось любопытство узнать какъ она страдала и какъ выносила страданіе, насколько походила или не походила на прежнюю Рэне. Слезы ея поразили его, но слезы часто говорятъ и о минутномъ настроеніи; онѣ не разсказываютъ повѣсти годовъ, а онъ хотѣлъ прочесть эту повѣсть въ одномъ мгновенномъ откровеніи. Это желаніе мгновеннаго откровенія родилось въ послѣдніе часы, и было смущено опасепіями, потемнявшими обаятельный образъ Рэне, и въ этомъ опасеніи сказывалась надежда на близкое разочарованіе, которое возвратить ему свободу, оставивъ въ немъ только одно чувство -- безграничной жалости къ Рэне. Рабство любви къ женщинѣ, связанной такими цѣпями, какъ Рэне, казалось самой возмутительной будущностью для мущины, дорожившаго своей свободой, чтобы работать до конца жизни. Сверхъ того, оно громовой тучей нависло надъ праздникомъ его. Онъ часто напоминалъ себѣ, что задалъ себѣ только праздникъ, и тѣмъ чаще вспоминалъ, тѣмъ менѣе самъ вѣрилъ этому. Когда онъ снова сошелся съ женщиной, предметомъ столькихъ думъ и догадокъ, то ему казалось, что онъ утратилъ всякую способность наблюдать. Но онъ утратилъ только способность обсуждать свои наблюденія. Присутствіе ея походило на туманный закатъ, бросающій чары неясныхъ красокъ на весь міръ: мы не спрашиваемъ, разсвѣтъ ли это, или ночь, мы только восхищены прелестью картины.
   По случаю поздняго возвращенія ихъ въ замокъ, ужинъ былъ накрытъ для двоихъ въ будуарѣ маркизы и Бьючэмпъ имѣлъ полную возможность изучать ее. На полкѣ лежалъ одинокій листъ изъ списковъ англійскаго флота и завернутая въ немъ вырѣзка изъ газеты, съ объявленіемъ о возвращеніи "Аріадны" въ портъ; это объяснило ему, какъ Рэне узнала о томъ, что онъ въ Англіи, равно и вѣрность адреса ея.
   -- Вы видите, я слѣжу за вами, сказала она.
   Бьючэмпъ спросилъ, читаетъ ли она по-англійски.
   -- Немного, отвѣчала она: -- этотъ списокъ былъ присланъ мнѣ monsieur Вивіаномъ Дьюси, изъ вашего посольства въ Парижѣ. Онъ тоже здѣсь по сосѣдству въ долинѣ.
   Имя Дьюси напомнило ему красавицу-брюнетку, съ сверкающими украшеніями изъ блѣднаго золота, описаніе которой сдѣлалъ Пальметъ. Теперь она была въ черномъ, безъ малѣйшаго украшенія изъ золота или драгоцѣнныхъ камней; на богатомъ шелкѣ платья не было ни одной оборки; но простота эта краснорѣчиво говорила о гордомъ сознанія красоты своихъ формъ.
   Неужели глаза эти, такъ смѣло встрѣчавшіе взглядъ его, плакали за минуту передъ тѣмъ! То были живые, блестящіе глаза смѣлой красавицы; блестящіе щиты, отражавшіе свѣтъ, а не источникъ свѣта, призывавшій васъ взглянуть въ глубину его. Бьючэмпъ пытался сравнить ее съ Рэне Венеціи и вспомнилъ о перчаткѣ. Усиліе припомнить прежнюю Рэне вызвало безжизненный образъ съ обликомъ Рэне, неясный, какъ сонная греза.
   Онъ невольно сравнилъ ее съ Сесиліей, которая не рискнула бы отдать перчатку, не выдала бы слезу, и была величественной красавицей, съ живой и смѣлой рѣчью. Но и черты лица ея, и рѣчь были несравненно менѣе оживлены. Въ разговорномъ талантѣ Рэне было много струнъ и она играла на нихъ съ граціей, скрывавшей искуственность; то былъ природный даръ, усовершенствованный искуствомъ и опытомъ свѣта. Кто не умѣетъ говорить?-- но кто и умѣетъ? Узнайте истиннаго писателя въ нашъ вѣкъ, когда всѣ пишутъ! Это такой же рѣдкій даръ, какъ и поэзія, и въ устахъ женщины онъ чаруетъ, какъ музыка, чаруетъ даже болѣе женскаго пѣнія.
   Эти чары паутиной обвивали Бьючэмпа. Ореолъ облитыхъ сіяніемъ востока Альповъ, вѣнчавшій дѣвическую голову ея, началъ меркнуть съ минуты на минуту, чѣмъ теплѣе становилась дружеская короткость ихъ, и врѣзавшееся въ памяти Бьючэмпа лицо Рэне-дѣвушки исчезло передъ лицомъ Рэне въ полномъ расцвѣтѣ женской красоты. Даже пятно невѣрности, мрачившее свѣтлый образъ, подверглось превращенію; оно приняло размѣры и видъ черной мушки, которую накладываютъ возлѣ подвижной ямочки на прекрасную щечку, чтобы привлечь къ ней вниманіе, и въ такомъ случаѣ мушка остается незамѣченной.
   Бьючэмпъ отвыкъ въ послѣднее время отъ французскаго языка и иногда ошибался; она подсказывала нужное слово, не замѣчая ошибки. Мужчины съ нѣжнымъ сердцемъ не могутъ ни обвинять, ни критиковать такую милую женщину. Мужчины съ инстинктами главы семейства въ такихъ случаяхъ обыкновенно видятъ свою смерть -- въ метафорическомъ смыслѣ, конечно -- но рыцарски любезный свѣтскій человѣкъ, если онъ чувствительно настроенъ и не сталъ еще признаннымъ закономъ господиномъ женщины, обыкновенно ощущаетъ, что въ немъ парализовано сознаніе своего главенства, какъ скоро женщина принимаетъ иниціативу и ведетъ его; онъ разомъ уступаетъ и, такимъ образомъ, многія женщины, одаренныя быстрымъ соображеніемъ, воспользовавшись первымъ ходомъ, даннымъ впередъ, удерживали навсегда свое первенство.
   Оставалась перчатка. Прекрасно. Самый красивый молодой человѣкъ въ цѣлой Франціи носилъ перчатку самой очаровательной женщины. Она была очаровательна чистотой французскаго стиля, она была женщиной, которая могла вызвать цѣлую Англію представить ей любой типъ красоты, небоясь, что онъ затмитъ ее!
   Если у Рэне, вынесшей бурю на морѣ, были недостатки, думалъ Бьючэмпъ, то Сесилія была кораблемъ, стоявшимъ въ гавани, не знавшимъ плаванія, хотя обѣщавшимъ бодро выносить бури. Если Сесилія свѣтила ему яснымъ и постояннымъ свѣтомъ, то она свѣтила надъ берегомъ, оставшимся позади. Рэне же не могла быть свѣточемъ, предостерегавшимъ отъ гибели, или огнемъ, манившимъ его въ пропасть. Она просто звала его дать себѣ праздникъ въ обществѣ ея. Онъ упорно и странно связывалъ образъ Сесиліи съ тою работой, бросить которую она хотѣла бы заставить его, а образъ Рэне съ состояніемъ dolce far niente, которое возмущала малѣйшая улыбка ея. Избѣгайте сравненій, читатель!
   Лукавое сердце кладетъ ихъ на вѣсы, чтобы самому перекинуться на ту или другую сторону. Сравненія пораждаются тайной склонностью, которая навѣрно съиграетъ съ вами мошенническую штуку подъ личиной честнаго торговца; Бьючэмпъ позволилъ себѣ быть несправедливымъ къ серьёзной Англіи и утратилъ ту силу, которую она придала бы ему на борьбу съ чарами. Но это случилось оттого, что политическое ученичество его только что началось; онъ трусилъ рысцой въ упряжи, какъ извощичья кляча политики -- будучи по крови скаковой лошадью. Природа его жаждала минутной перемѣны, отдыха, противъ воли его, вопреки нравственнаго сознанія его и врожденнаго упорства и энергіи.
   Ни слова болѣе не было сказано о перчаткѣ, но въ сонныхъ грезахъ Бьючэмпа перчатка играла роль замѣчательную по своей важности и непослѣдовательности. Онъ всталъ рано поутру и пошелъ бродить по парку. Слуга, принесши ему кофе съ сладкимъ хлѣбомъ, сказалъ ему, въ какіе часы всѣ собираются въ замкѣ, хозяйки котораго онъ еще не видалъ. Бьючэмпъ бродилъ въ виду оконъ замка, удивляясь, какъ долго спитъ Рэне. Турдэстель стоялъ посреди одной изъ тѣхъ нормандскихъ долинъ, въ которыхъ рѣка, мать богатыхъ пастбищъ, извивается, скрываясь между двойными рядами изъ, осинъ и тополей, омывая скопанные луга. Поднимающаяся за лугами плоская возвышенность тянется по обѣимъ сторонамъ до горизонта; мѣстами разнообразятъ ее пыльныя яблочныя деревья, ростущія по краямъ полей, и грязныя стѣны глиняныхъ мазанокъ деревень. Мѣстами поднимается церкозный шпиль, роща, аллея низенькихъ липъ, которая ведетъ къ новой еще не конченной фермѣ разбогатѣвшаго крестьянина, пускавшаго корни въ буржуазію, или домикъ роззорившагося помѣщика, который терпитъ нужду, чтобы не разстаться съ своей землей. Спускаясь лѣтомъ съ высоты въ зеленую долину, переходишь по разнымъ климатамъ. Замокъ стоялъ высокимъ квадратомъ на мысѣ, образованномъ развѣтвленіемъ рѣки; отъ него были перекинуты три легкіе моста съ красивой деревянной рѣзьбой, которые вели въ паркъ и въ садъ. Большіе букеты голубыхъ и розовыхъ водяныхъ растеній росли у подхіожія замка на выстриженной лужайкѣ. Въ открытомъ окнѣ было спущено яркое сукно, какъ воспоминаніе объ Италіи.
   -- Вы ищете сестру мою, monsieur Бошанъ? окликнулъ Бьючэмпа женскій голосъ. То говорила г-жа д'Оффрей, женщина лѣтъ сорока, съ рѣзкими, но довольно пріятными французскими чертами.
   Онъ вспомнилъ, что Рэне говорила о ней, какъ о другѣ. Ему нечего было скрывать и потому незачѣмъ быть на сторожѣ, и онъ сказалъ, что искалъ маркизу де-Руальу, и очень удивился, когда г-жа д'Оффрей сказала ему, что Рэне уже уѣхала верхомъ.
   -- Она неутомимая наѣздница. Но она скоро пріѣдетъ. Мы всѣ сходимся въ двѣнадцать часовъ.
   -- Я жалѣю о каждомъ часѣ, потому что ѣду завтра.
   Откровенность-ли его или извѣстіе о скоромъ отъѣздѣ сильно удивило г-жу д'Оффрей. Она начала хвалить доброту Рэне. Онъ поддержалъ этотъ разговоръ живыми распросами, и дѣлалъ это невиннымъ тономъ мальчика, который расхваливаетъ отсутствующаго друга. Было-ли это простодушіе или лукавство, спрашивала себя въ изумленіи невѣстка Рэне.
   -- Какъ вы находите, она очень похорошѣла? спросила она.
   На этотъ коварный вопросъ онъ отвѣчалъ: -- было время, когда я думалъ, что это невозможно.
   Это былъ очень не дурной отвѣтъ для англичанина въ странѣ, гдѣ разговоръ есть дуэль на словахъ; раса эта не особенно славится ловкостью въ діалектикѣ. Но опять таки было-ли это простодушіе, или лукавство? думала невѣстка Рэне.
   Оба обошли замокъ, и Бьючэмпъ узналъ подробно исторію дамы Филисберты, которую ему разсказали съ смѣсью гальской ироніи, намековъ, откровенности, трогательнаго паѳоса, насмѣшки и милосердія, совершенно новой для Бьючэмпа. Г-жа д'Оффрей заговорила съ нимъ тономъ короткости гораздо ранѣе, нежели это принято въ свѣтѣ. Она хотѣла узнать Нэвиля вполнѣ, и разсказъ ея былъ перелистываньемъ книги объ англичанинѣ, которую она хотѣла прочесть отъ доски до доски; теперь же по перелистаннымъ страницамъ она хотѣла догадаться будетъ-ли для нея открыта вся книга. Она приступила къ этой операціи очень деликатно, въ родѣ того, какъ ногтемъ стучатъ по вазѣ, пробуя звукъ фарфора. Звукъ былъ чистый. Бьючемпу нечего было скрывать, и въ тѣ минуты, когда онъ говорилъ сдержанно о развизшейся красотѣ и граціи Рэне, онъ былъ всего болѣе прозраченъ для золовки ея. Г-жа д'Оффрей поняла, что за человѣкъ Бьючэмпъ, т. е. въ томъ отношеніи, въ какомъ она хотѣла узнать его. Она могла тоже рискнуть на догадку о состояніи его сердца. Она рискнула даже счесть его совершенно безвреднымъ въ настоящемъ. Она знала мужчинъ, и хорошее впечатлѣніе, произведенное на нее однимъ, не могло завязать ей глаза на черную сторону мужской природы; она была не такая женщина, чтобы повѣрить какому-либо мужчинѣ, потому что всѣ подвержены искушенію. Мудрость сороковаго года француженки не позволяла ей довѣриться кому-бы то ни было. Страна, въ которой открыто признана война между обоими полами, богата разными правилами и инструкціями; но ветерану не прилично исполнять ихъ съ тою точностью дисциплины, съ какою это предписывается рекруту. Г-жа д'Оффрей могла различать людей. Правило для женщинъ: не довѣряйся мужчинѣ. Но можетъ случиться, что одинъ мужчина лучше другаго, и очень плохая политика не довѣрять сравнительно безвредному представителю пола, смотрящаго на женщинъ, какъ на добычу, и оскорбивъ его, потерять право на добрыя услуги его. Соколы полезны тѣмъ, что уничтожаютъ гадовъ, и хотя мы не можемъ разсчитывать на полное прирученіе соколовъ, но во всякомъ случаѣ привязанный въ саду за ногу соколъ охраняетъ плоды.
   -- Но развѣ вамъ такъ необходимо уѣхать завтра, monsieur Бошанъ?
   -- Я сожалѣю о томъ, но долженъ сказать, что необходимо.
   -- Мужъ мой порадуется за меня, что я имѣла удовольствіе познакомиться съ вами, и пожалѣетъ, что онъ не былъ столь счастливъ. Братъ мой, мнѣ нечего говорить вамъ о томъ, будетъ глубоко сожалѣть, что несчастный отъѣздъ его лишилъ его возможности самому принять васъ. Я телеграфировала ему; онъ гдѣ-то на водахъ въ Германіи; онъ пріѣдетъ навѣрно, если можетъ имѣть надежду васъ видѣть.
   -- Никакой.
   -- Если моя телеграмма дойдетъ до него, онъ будетъ здѣсь черезъ четыре дня.
   Бьючемпъ просилъ ее передать приличное сожалѣніе маркизу.
   -- А маркизъ де-Круанэль, а Роландъ, вашъ старый товарищъ и братъ по оружію? Какъ они будутъ огорчены.
   -- Я остановлюсь на часъ въ Руанѣ, на обратномъ пути.
   Она спросила, знала-ли невѣстка ея о томъ, что онъ пріѣхалъ на такое короткое время. Онъ еще не сказалъ Рэне ни слова о томъ.
   -- Можетъ быть огорченіе вашего друга, Рэне, убѣдитъ васъ остаться.
   -- Я пріѣхалъ только потому, что думалъ быть полезнымъ маркизѣ де-Руальу. Она пишетъ, какъ другіе телеграфируютъ.
   -- Она вѣрна себѣ. На этотъ разъ я видѣла ея письмо. Вашъ взглядъ выдаетъ очень естественную ревность; но еслибы я и не видѣла письма, то было-бы тоже самое. У Рэне нѣтъ отъ меня тайнъ. Она была, могу васъ увѣрить, не въ состояніи написать болѣе. Это заставляетъ меня спросить васъ, какое впечатлѣніе произвелъ на васъ графъ д'Андріэль вчера вечеромъ?
   -- Онъ необыкновенно хорошъ собой.
   -- Мы, женщины, думаемъ это. Онъ показался вамъ... эксцентричнымъ?
   Бьючемпъ пожалъ плечами на французскій манеръ. Это пожиманіе было намекомъ на важное событіе съ перчаткой, для тѣхъ, кто зналъ о томъ; но оно не выдавало ту важность, которую онъ самъ началъ придавать этому событію, и г-жа д'Оффрей, не смотря на всю проницательность ея, была обманута. Да, англичанинъ вполнѣ годился для роли, которую она назначила ему; онъ эксъ-влюбленный, неспособный воспламениться въ силу природнаго холода крови его; охраняемый тѣмъ замороженнымъ тщеславіемъ, которое зовутъ гордостью и которое не ищетъ мщенія. Подъ бдительнымъ шпіонствомъ онъ можетъ быть другомъ молодой женщины, хотя мужчина въ роли друга полупокинутой женщины долженъ быть въ нравственномъ отношеніи святымъ, въ умственномъ -- мудрецомъ, а въ медицинскомъ -- неизлечимымъ, если хочетъ заслужить довѣріе ревностной дуеньи.
   Г-жа д'Оффрей, дама, одаренная такой острой сообразительностью, была сторожемъ Рэне во время рысканья ея безумнаго мужа но всѣмъ притонамъ Парижа и Европы, и, въ доказательство совершенной ловкости и хитрости этой дуеньи, мы можемъ привести тотъ фактъ, что Рэне не имѣла отъ нея тайнъ и пользовалась полнѣйшей свободой. До сихъ поръ ни одинъ мужчина не могъ построить себѣ репутацію донъ-Жуана на добромъ имени Рэне. Но Рэне хотѣла пользоваться полной свободой во что бы то ни стало; это знала г-жа д'Оффрей, и малѣйшая попытка съ ея стороны ограничить свободу Рэне повела-бы къ тайнамъ.
   Когда наступилъ часъ завтрака, оба увидѣли Рэне, подъѣзжавшую шагомъ къ замку; они перешли мостъ, чтобы встрѣтить ее. Она вздрогнула, будто пробудившись отъ глубокой думы, и рукой, державшею хлыстъ, сдѣлала знакъ Бьючемпу.
   -- Я забыла сказать вамъ, monsieur Бошанъ, что я должна была уѣхать на нѣсколько часовъ сегодня поутру.
   -- Знаете ли вы, сказала г-жа д'Оффрей:-- что monsieur Бошанъ завтра покидаетъ насъ?
   -- Такъ скоро? и въ тонѣ ея не слышалось никакого огорченія. Маркиза сошла съ лошади, поласкала ее, крикнула: holà по направленію конюшни и, ударивъ по дымящимся бокамъ лошади, прогнала ее на встрѣчу груму.
   -- Завтра? повторила она тѣмъ же тономъ:-- это очень скоро, но monsieur Бошанъ такъ занятъ своими выборами, а чѣмъ же мы можемъ удержать его?
   -- Не лучше ли сказать monsieur Бошану, зачѣмъ мы пригласили его? спросила г-жа д'Оффрей.
   Мрачный огонь глазъ Рэне вспыхнулъ еще сильнѣе, выражая удивленіе, печаль и, наконецъ, рѣшимость. Она сказала: -- яивполнѣ согласна, и ушла.
   Г-жа д'Оффрей улыбкой просила у Бьючемпа извиненія за ребячество маленькой исторіи, которую она разскажетъ ему и затѣмъ передала ему самую суть, но безъ начала и конца. Для разсказа оставалось не болѣе двухъ-трехъ минутъ до завтрака; вѣеръ, который она то раскрывала, то свертывала, иногда закрывая имъ лицо, былъ почти такъ же краснорѣчивъ, какъ и языкъ ея.
   Онъ понялъ, что Рэне проиграла свою перчатку, побившись о закладъ, что онъ явится черезъ нѣсколько часовъ на самое короткое приглашеніе. Благодаря бурѣ, графъ д'Андріэль выигралъ и теперь настаивалъ на своемъ правѣ носить перчатку. Онъ молодой безумецъ, пользующійся особенными привилегіями, и наши женщины дѣлаютъ такихъ безумцевъ изъ нашей молодежи, заключила г-жа д'Оффрей.
   Гдѣ я? подумалъ Бьючемпъ,-- въ какой землѣ вихрей, мутящихъ умъ и разнуздывающихъ страсти, могъ бы онъ сказать. Онъ самъ былъ не въ состояніи совладать съ охватившимъ его вихремъ страсти, и догадавшись, что утренняя поѣздка Рэне, отнявшая у него столько часовъ свиданія, имѣла связь съ перчаткой, онъ дрожащими губами проговорилъ: -- Маркиза де Руальу не согласилась!
   -- Мы, отвѣчала г-жа д'Оффрей: оспариваемъ законность выигрыша. Закладъ шелъ о томъ, явитесь ли вы на приглашеніе, а не о томъ, что вы побѣдите стихіи; а то, что онъ, будетъ носить перчатку, какъ трофей, какъ знакъ особенной милости, ничего не значитъ. Перчатка не выдержитъ стирки, и онъ, нося ее въ такомъ видѣ, скомпрометируетъ только себя. Онъ поднялъ ее съ земли и не отдалъ обратно -- вотъ и все. Въ немъ такъ и видѣнъ мальчикъ, который во что бы ни стало хочетъ сдѣлать рекламу о себѣ. Одинъ соотечественникъ вашъ, monsieur Дьюси увѣрялъ насъ, что вы должны быть у вашего дяди въ Суссэкскомъ графствѣ. Мы, разумѣется, рисковали тѣмъ, что письмо не застанетъ васъ, но рискъ стоилъ перчатки. Можете-ли вы повѣрить, monsieur Бошанъ, что это я, старая женщина, вызвала такой нелѣпый закладъ. Я давно желала васъ видѣть; у насъ такое небольшое общество, мы доведены до отчаянія одиночествомъ, и на половину сошли съ ума отъ капризовъ. Я сказала, что если вы тотъ, какимъ я представляла васъ себѣ по разсказамъ о васъ, то вы пріѣдете по первому слову. Поднялся споръ; вызывали маркизу сказать тоже самое. Я хотѣла видѣть друга французовъ, какъ зоветъ васъ monsieur Роландъ, не только видѣть, но и узнать дѣйствительно ли вы тотъ вѣрный другъ, безграничная преданность котораго такъ глубоко запечатлѣлась въ памяти Рэне. Она уважаетъ васъ. Это чувство не покажется особенно лестнымъ мужчинамъ. Она ставитъ васъ выше прочихъ человѣческихъ существъ; можетъ быть вы не имѣете ничего противъ того, чтобы передъ вами благоговѣли. Не должно отвергать такое чувство, когда вліяніе наше сильно въ добрую сторону. Но вы ѣдете завтра?
   -- Я могъ бы пробыть еще... и Нэвиль остановился, затрудняясь опредѣлить число часовъ. Онъ колебался между сознаніемъ кипѣвшей вокругъ него пустоты жизни и суровой мыслью о тѣхъ страшныхъ вещахъ, которыя могли скрываться подъ этой пустотой.
   -- Я могу остаться день или два, сказалъ онъ: -- если могу быть въ чемъ нибудь; полезенъ.
   Г-жа д'Оффрей поклонилась ему въ знакъ благодарности и будто принимая согласіе его за доказательство дружбы.-- Было бы такъ жаль обмануть ожиданія monsieur Роланда и брата; это очень любезно съ вашей стороны. Я дамъ знать брату, что вы отложили вашъ отъѣздъ. Ахъ, monsieur Бошанъ, теперь вы узнали, какой чисто ребяческій замыселъ вызвалъ васъ сюда, и съ вашей стороны будетъ жестокимъ наказаніемъ остаться у насъ на короткое время.
   Не имѣя никакихъ намѣреній, Бьючэмпъ не могъ быть обманутымъ и не имѣлъ причины остерегаться ея; но онъ чувствовалъ, что запутался самымъ страннымъ и неожиданнымъ образомъ, и мечты его о праздникѣ разлетѣлись, какъ утренній туманъ, какъ разлетается самообольщеніе при малѣйшемъ толчкѣ.
   

XXV.
Приключеніе въ лодкѣ.

   Г-жа д'Оффрей, проходя мимо Рэне къ своему мѣсту за столомъ, шепнула ей что-то. Рэне не захотѣла снизойти до шопота.
   -- Роландъ будетъ радъ, сказала она громко, и низко опущенныя рѣсницы ея молили Бьючэмпа отвѣтить ей равнодушнымъ взглядомъ. На совѣсти у ней было болѣе того, что передавала г-жа д'Оффрей, но сравнительная невинность ея въ томъ свѣтѣ, въ какомъ выставила ее золовка, придавала ей силу встрѣтить взглядъ Нэвиля взглядомъ гордаго вызова, если бы онъ вздумалъ казаться оскорбленнымъ. Но взглядъ Нэвиля съ восхищеніемъ замѣчалъ ослѣпительную бѣлизну ея, оттѣненную темнымъ платьемъ, и чарующую смѣлость, выражавшуюся въ гордо поднятыхъ бровяхъ.
   -- Сегодня у насъ не будетъ графъ д'Андріэль? Онъ забавляетъ меня, замѣтила баронесса д'Орбекъ.
   -- Если бы онъ только могъ понять, что онъ созданъ только для этой цѣли! воскликнулъ съ комическимъ паѳосомъ живой и маленькій г. Ливре.
   -- Не требуйте отъ молодыхъ людей слишкомъ много ума, другъ мой; они не были бы тогда такъ занимательны.
   -- Д'Андріэль долженъ былъ охотиться сегодня въ сосѣднихъ поляхъ съ девяти часовъ утра, сказалъ г. д'Орбекъ.-- Что же касается его ума, то онъ отличный стрѣлокъ.
   -- Или дуэлистъ на шпагахъ, сказала Рэне.-- Это тоже качество, цѣните его во что хотите. Вашъ любимецъ, madame la baronne, получилъ запрещеніе являться сюда, пока онъ будетъ противиться моему требованію.
   Ее просили объясниться, и она, съ тою милой изобрѣтательностью, передъ которой невинность кажется ложью, разсказала исторію о перчаткѣ. Ахъ, какой это былъ тонкій, волнующій и трудный вопросъ! Имѣлъ ли графъ д'Андріэль право владѣть перчаткой, имѣлъ ли онъ право носить ее на груди? Бьючэмпа тоже втянули въ споръ объ этомъ дѣлѣ.
   Рэне съ любопытствомъ ждала отвѣта его. Приведя въ оправданіе свое бурю на морѣ, задержавшую его, и свое невѣдѣніе о томъ, какая драгоцѣнная вещь была поставлена на карту, онъ призналъ, что, по буквальному смыслу заклада, перчатка была проиграна, вопросъ же о правѣ носить ее былъ дѣломъ вкуса.
   -- Вопросы вкуса, monsieur, не рѣшаются оружіемъ въ вашемъ отечествѣ, я думаю? спросилъ д'Орбекъ.
   -- У насъ нѣтъ дуэлей, отвѣчалъ Бьючэмпъ.
   Французъ подумалъ, что въ этомъ признаніи есть что-то унизительное, и великодушно прибавилъ:-- но у васъ есть ваши волонтеры -- великолѣпное зрѣлище и доказательство патріотизма, и готовности къ защитѣ.
   Бьючэмпа рѣзко передернуло въ душѣ, когда онъ оглянулся на недавнее прошлое отечества своего, вспоминая о томъ, какъ жалокъ былъ итогъ патріотической готовности, который выразили волонтеры, представляя въ тоже время весь итогъ готовности цѣлой Англіи на защиту отъ чужеземца.
   -- Но вы отдали перчатку, маркиза! тономъ судьи произнесла баронесса д'Орбекъ.
   -- Я бросила ее на землю; это сдѣлало ее нейтральной, отвѣчала Рэне.
   -- Г-мъ. И онъ носитъ ее, навѣрно, съ пылью.
   -- И сколько времени, спросилъ г. Ливре:-- намѣренъ этотъ интересный молодой человѣкъ носить ее; заявилъ ли онъ о томъ?
   -- Пока онъ не увидитъ, что орденъ его за заслуги не болѣе, какъ козья кожа, отвѣчала г-жа д'Оффрей, и такъ какъ она пользовалась репутаціей остроумной женщины, то слова ее вызвали общее одобреніе и дѣло о перчаткѣ было унесено новой волной разговора.
   Восхитительное чистосердечіе, съ какимъ Рэне передъ цѣлымъ обществомъ говорила о глупости графа д'Андріэля, возвратило Бьючэмпу ощущеніе праздника. Г-жа д'Оффрей замѣтила дѣйствіе, произведенное разсказомъ, и вполнѣ извинила свою невѣстку за это. Высказать часть правды для того, чтобы она служила маской всей правды -- уловка не новая; и такъ какъ она подозрѣвала Рэне въ томъ, что красавецъ д'Андріэль могъ быть опасенъ для нея, то проявленіе такой искренности въ невѣсткѣ казалось ей предвѣщаніемъ бѣды.
   Но вообще неблагоразумно требовать довѣрія отъ друга, когда сердце друга играетъ въ искренность. Кто знаетъ? какое-нибудь прежнее неосторожное слово или поступокъ могли вызвать тотъ спасительный стыдъ, который не даетъ высказываться, который долженъ самъ надѣть маску, и подъ этой формой все-таки таится женская честность, а если его грубо смутить, то онъ можетъ превратиться въ отъявленное безчестіе? Такъ думала терпѣливая и дальновидная лэди и въ этомъ отношеніи она менѣе ошабалась на счетъ Рэне, нежели въ догадкахъ о д'Анріэлѣ.
   Рэне хвалилась тѣмъ, что она не уговаривала гостя остаться, но призналась, что она неохотно отпустила бы его. Она спокойно хвалила его и съ оживленіемъ слушала похвалы ему. Она была нѣма и недвижна, какъ статуя, когда упоминали имя графа Анри. Развѣ это не доказывало дружеской привязанности къ одному и полнаго подчиненія другому. Въ животной красотѣ д'Андріэля былъ азіатскій блескъ, который оказался бы змѣемъ-искусителемъ для большинства женщинъ; г-жа д'Оффрей могла понимать это какъ нельзя лучше; почему же онъ не могъ быть тѣмъ же для покинутой мужемъ Рэне, которая обожала красоту формы и красокъ, и тѣмъ съ большимъ сочувствіемъ относилась къ пылкости характера, что неестественное одиночество развивало и въ ней самой врожденную ей пылкость.
   Между тѣмъ, день прощанья Бьючэмпа смѣнилъ день праздника, и слово прощанья не было произнесено. Часы въ Турдэстелѣ отличались особеннымъ свойствомъ ускользать незамѣтно. Слѣдуя одинъ за другимъ и походя одинъ на другой, они уходили, принося вечеръ, принося утро и не измѣняясь. Они могли бы мгновенно измѣниться, подобно тому, какъ молнія освѣщаетъ ночь, или бурныя тучи затемняютъ день, еслибы только Рэне захотѣла того. Она имѣла эту власть надъ Бьючэмпомъ; но она не захотѣла пользоваться своею властью; можетъ быть она боялась утратить то, что было дорого ей. Она хотѣла, чтобы онъ уважалъ ее; она знала, что на ней лежала тѣнь перчатки, которая была очень легкой тѣнью, пока дѣло шло только о дамѣ, отдавшей перчатку; у ней. было, какъ и у него, одно желаніе сходиться каждый день и мечтать. Онъ замѣтилъ, что она очень рѣдко вела его на прогулку за границы замка, отговариваясь, что будутъ дѣлать дальнія прогулки, когда пріѣдетъ братъ ея. Полковникъ Роланда, Койнъ де-Граншанъ, дрался съ кѣмъ-то на дуэли и это важное дѣло задержало Роланда".
   Это дало Бьючэмпу предлогъ оправдать себя въ своихъ собственныхъ глазахъ за то, что онъ остался, и онъ злился на себя за то, что такъ обрадовался этому предлогу, и потому онъ съ усиленнымъ озлобленіемъ напалъ на обычай дуэлей, а затѣмъ на то пожиманіе плечами, которымъ г. Ливре и баронъ д'Орбекъ хотѣли сначала защитить такой звѣрскій обычай, потомъ извинить его или доказать на философскихъ основаніяхъ законность его. Нѣтъ никакой возможности перевесть на человѣческое слово значеніе пожиманія плечами. Онъ напалъ на это пожиманіе очень умѣренно, какъ онъ думалъ; но сдерживая природную горячность, онъ, вслѣдствіе насильственной сдержанности и неспособности вполнѣ высказаться на чужомъ языкѣ, впалъ невольно въ насмѣшливый тонъ. Контрастъ, на который онъ напиралъ, между претензіей благородной страны стоять во главѣ цивилизаціи и поощреніемъ такого варварскаго обычая,-- оскорбилъ барона д'Орбека и раздражилъ г. Ливре. Послѣдній импровизировалъ краткую статью о галльской крови, первый утверждалъ, что только французы могутъ быть судьями своихъ обычаевъ и поступковъ. Въ спорѣ царила вѣжливость, но вѣжливость часто бываетъ принуждена сбросить плащъ и куртку, когда выступаетъ на арену для схватки съ быкомъ. Бьючэмпъ прицѣпился къ ихъ слову solidaire, для заявленія своихъ идей о томъ, что ни одна цивилизованная нація не можетъ признать себя независимой отъ общей солидарности. Воображая, что онъ во Франціи великихъ идей, онъ могъ только вызвать искры злобы изъ кремня легитимизма, который пробивалъ, и почувствовать, что вдыхаетъ въ себя атмосферу дѣтскаго торизма. И здѣсь онъ снова напалъ на новое пожиманіе плечами, какъ на словесный вызовъ. Баронъ д'Орбекъ серьёзно прочелъ ему программу дѣйствія провинціальной Франціи. Г. Ливре перенесъ войну черезъ каналъ въ Англію. Вы, англичане, удалились отъ дѣятельной жизни, въ родѣ истощеннаго писателя, который изъ творца дѣлается критикомъ, глумящимся надъ всѣмъ. Но что же такое усмѣшка глумленія? Это -- разъѣдающая смола, изсушающая все тамъ, гдѣ она падаетъ; въ свѣтскомъ обществѣ она тоже, что испареніе трупа. Въ отношеніи же остроумія, усмѣшка глумленія -- только покрывало неповоротливости ума; это -- кадило фарисея, состраданіе лицемѣра, самовосхваленіе отъѣвшагося мѣщанина, и проч. Но, прибавилъ г. Ливре, люди, употребляющіе эту усмѣшку, должны позаботиться о томъ, чтобы быть всегда сильными; они не имѣютъ друзей. Онъ заключилъ рѣчь свою предостереженіемъ націи, которая не лишена высокихъ достоинствъ. Баронъ д'Орбекъ высказалъ менѣе, нежели г. Ливре, и потому раздраженіе его противъ Бьючэмпа осталось сильнѣе.
   Но мнѣнію мистера Вивіана Дьюси, бывшаго свидѣтелемъ спора, Бьючэмпъ самъ вызвалъ этотъ ударъ бича; во-первыхъ, потому, что явный фаворитъ хорошенькой женщины долженъ быть очень остороженъ во всемъ, что говоритъ; а во-вторыхъ, онъ долженъ бы былъ знать, что галльское, пожиманіе плечъ, когда, идетъ споръ о политикѣ, имѣетъ волканическое свойство, онъ можетъ взорвать гору; наконецъ, вы только въ старой Англіи можете накидываться на все, что угодно, и тамъ вамъ отвѣтитъ или улыбка матери, или воркотня няньки, или грубость дурака. Но во Франціи течетъ болѣе горячая кровь, и вамъ отвѣтятъ на ударъ бича такимъ же ударомъ, усмѣшкой, сарказмомъ, когтями, клыками, потасовкой, всѣмъ въ одно мгновеніе; если вы захотите поступать сообразно съ понятіями вашего острова о свободѣ, то вы обязаны выступить по первому приглашенію на отмѣренное шагами поле. Если вы начнете заявленіемъ, что это противъ вашихъ принциповъ, то такое заявленіе, естественно, вызоветъ злостное желаніе испытать ваше хладнокровіе и вѣрность принципу.
   Была еще одна, неизвѣстная мистеру Дьюси, причина раздраженія г. Ливре противъ Бьючэмпа; молодой человѣкъ оскорбилъ его въ предметѣ очень близкомъ его сердцу. Знаменитый замокъ Діанэ былъ избраннымъ мѣстомъ прогулки всѣхъ гостей, собиравшихся въ Турдэстелѣ. Г. Ливре, вмѣстѣ съ нѣкоторыми французскими философами и англійскими матронами, питалъ сентиментальный и меланхолическій энтузіазмъ къ королевскимъ наложницамъ; и когда онъ съ восторгомъ распространялся объ одной изъ нихъ -- Агнесѣ, которая хотя не заслуживала пальму цѣломудрія, но была доброй душой,-- онъ услышалъ отъ Бьючэмпа жесткое слово и вслѣдъ за нимъ назойливые вопросы о положеніи народа, крестьянства, изъ которыхъ высасывали потъ и кровь, чтобы содержать такія очаровательныя ничтожества. Вопросы эти показались до нельзя странными отъ человѣка, кипѣвшаго огнемъ юности, и маленькій старый джентльменъ, нѣсколько разнѣженный картинами, вызванными его любимой темой разговора, имѣлъ естественное право широко раскрыть глаза и спросить юношу, изъ какой онъ плоти и крови? Историческій гаремъ его былъ поруганъ. Прекрасное созданіе, запятнанное столь поэтически, столь смѣлое въ любви и уже искупившее все сдѣланное зло раскаяніемъ (здѣсь было потрясающее описаніе образа грѣшницъ подъ ливнемъ соленыхъ капель) взывало къ нему, требуя защиты. Раздраженный критическимъ отзывомъ холоднаго, какъ онъ воображалъ, ума Бьючэмпа, г. Ливре продолжалъ съ восторгомъ описывать даму своего сердца, пускался для нея въ казуистическія натяжки, вводилъ слушателей въ сцены роскоши и будуарнаго паѳоса, бросая на нихъ слишкомъ яркій свѣтъ и проговариваясь нѣсколькими рискованными выраженіями, пока Рэне не вскричала: "Избавьте насъ отъ esprit gaulois, monsieur Livret!" Да, много накопилось въ немъ поводовъ злобы противъ англичанина.
   -- Esprit gaulois, madame, искра отъ кристала здраваго смысла, и я желаю, чтобы мы никогда не промѣняли его на пуританизмъ, который закрываетъ лицо, чтобы скрыть грязь свою, какъ стоячій прудъ поростаетъ плесенью, отвѣчалъ г. Ливре, вспыхнувъ.
   -- Мнѣ кажется, что обѣ манеры равно непозволительны, замѣтила Рэне.
   -- Ah! madame la marquise, вашъ умъ французскій, пусть ваше сердце останется тѣмъ же, прошепталъ г. Ливре.
   Г. Ливре и баронъ д'Орбекъ оба забыли, что, когда Анри д'Андріэль былъ принятъ въ Турдэстель, они съ удовольствіемъ ожидали пріѣзда англичанина, который долженъ былъ затмить молодого красавца; но чужеземецъ, захватывающій престолъ, очень скоро утрачиваетъ всѣ средства нравиться, и привлекательными становятся только его рѣчи объ отъѣздѣ. Теперь оба говорили о немилости и изгнаніи графа Анри съ теплымъ сочувствіемъ, высказывая недоумѣніе, почему оно могло бы зависѣть отъ появленія этого monsieur Бошана, какъ оказывалось на дѣлѣ. Г-жа д'Оффрей слышала этотъ разговоръ и побѣжала разсказать Рэне эту сцену изъ комедіи, но Рэне не назвала ихъ глупыми созданіями, какъ сдѣлали бы другія женщины другихъ странъ; напротивъ, она оцѣнила вполнѣ весь комизмъ этой сцены и нашла, что это страница, выхваченная изъ человѣческой природы. Она сравнила ихъ съ республиканцами, жалѣющими о государѣ, котораго они свергли и тѣмъ очистили мѣсто претенденту, забравшему ихъ въ руки.
   -- И который снова приведетъ ихъ къ законному королю, сказала г-жа д'Оффрей.
   Рэне вскипула головку.-- Какъ, милая сестра?
   -- Это -- вашъ мужъ.
   -- Ну, что же?
   -- Онъ возвращается.
   -- Что вызвало его?
   -- Вы должны спросить: кто, моя Рэне. Я была увѣрена, что онъ, узнавъ о пріѣздѣ monsieur Бошана, не можетъ не вернуться сюда, чтобы оказать ему гостепріимство.
   Рэне пристально посмотрѣла на нее и сказала: -- какъ это предусмотрительно съ вашей стороны. Телеграфная проволока послужила вамъ, чтобы увѣдомить его о томъ, что monsieur Бошанъ здѣсь.
   -- Болѣе. Она послужила мнѣ, чтобы увѣдомить его, что здѣсь ждутъ monsieur Бошана.
   -- И этого было достаточно, чтобы вызвать его. Онъ дѣлаетъ monsieur Бошану удивительную любезность.
   -- Какой онъ не сдѣлалъ бы ни одному мужчинѣ, кромѣ него, моя Рэне. На дѣлѣ это оказывается самою лучшею любезностью вамъ. Я говорю это въ честь monsieur Бошана. Рауль видѣлъ его не разъ и, каковы бы ни были его личныя чувства къ этому молодому человѣку, но онъ знаетъ, что другъ вашъ -- честный человѣкъ.
   -- Мой другъ... да. Я не имѣю никакого повода думать иначе, отвѣчала Рэне.
   Постоянная и исключительная ревность мужа ея къ Бьючэмпу была непонятной ей странностью въ человѣкѣ, повидимому, никогда не испытывавшемъ того же чувства къ людямъ, которыхъ никакъ нельзя было назвать честными людьми.
   -- Такъ вотъ что, сестра Агнеса, сказала она: -- вы подали мысль о приглашеніи monsieur Бошана съ цѣлью заставить мужа моего вернуться! Видно мы окружены заговорщиками.
   -- Развѣ я такъ виновна? спросила г-жа д'Оффрей.
   -- Если этотъ сумасшедшій мальчикъ, на половину идіотъ и на половину пантера, оскорбитъ monsieur Бошана, вы будете чувствовать себя виновной.
   -- Вы приняли предосторожности, чтобы они не встрѣчались; къ тому же, monsieur Бошанъ не дерется на дуэли.
   Рэне вспыхнула багровымъ румянцемъ. Г-жа д'Оффреи прибавила: -- я не говорю, что онъ не былъ храбрымъ рыцаремъ и gentilhomme.
   -- О! вскричала Рэне.-- Вы не должны говорить это, еслибы и думали. Спросите о немъ у Роланда. Онъ измѣнился; онъ кажется убитымъ. Я сдѣлала ему страшное зло... Она остановилась.-- Главное, что намъ нужно дѣлать -- не давать ему встрѣтиться съ графомъ д'Анріелемъ. Я подозрѣваю, что баронъ д'Орбекъ имѣетъ намѣреніе свести ихъ для ссоры, и вы, моя милая, чтобы польстить мнѣ, объясните мнѣ причину такого желанія. Повѣрьте мнѣ, я жажду лести; я не видѣла ее съ тѣхъ поръ, какъ monsieur Бошанъ пріѣхалъ, и вы, съ вашей проницательностью, должны были на лицѣ моемъ прочесть, до чего я жажду лести. Вы такъ искусны, такъ ловки, Агнеса, вы справитесь съ этими мужчинами. Знаете ли вы, Агнеса, что гордость женщины, столь невѣроятно проницательной и умной, какою вы показали себя въ этомъ дѣлѣ, должна возмутиться противъ ихъ интригъ и подорвать ихъ. Что касается меня, то я думала, что могу повелѣвать этимъ monsieur д'Анріэлемъ и нахожу, что въ немъ нѣтъ ни разсудительности, ни повиновенія. Странно сказать, я знала его недѣлю тому назадъ такъ же хорошо, какъ знаю теперь, но тогда онъ правился мнѣ за качества свои, или за отсутствіе какихъ бы то ни было качествъ. Но какъ намъ устроить, чтобы не встрѣтиться съ нимъ на дорогѣ въ Діянэ? Онъ знаетъ, что мы ѣдемъ.
   -- Поѣзжайте съ monsieur Бошаномъ въ лодкѣ, сказала г-жа д'Оффрей.
   -- Рѣка дѣлаетъ поворотъ на разстояніи пяти кинутъ ходьбы отъ Діанэ, мы могли бы ѣхать въ лодкѣ, говорила Рэне въ раздумьѣ:-- я уже думала ѣхать въ лодкѣ. По неправда-ли, это будетъ имѣть видъ, будто мы избѣгаемъ этого человѣка?.. это доставитъ ему торжество? Все равно. Мнѣ не нравится, что онъ разыгрываетъ роль сокола, а Нэвиль Бьючэмпъ роль... маленькой птички. Это оттого такъ вышло, что мы дурно начали Агнеса.
   -- Развѣ это -- моя вина?
   -- Моя. Скажите мнѣ: когда возвращается законный король.
   -- Черезъ два или три дня.
   -- А какъ должны возмутившіеся подданные встрѣтить его?
   Г-жа д'Оффрей нѣжно ударила пальцемъ по щекѣ Рэне.
   -- И они будутъ прощены?
   -- Онъ долженъ на колѣняхъ вымаливать прощеніе, милая Рэне.
   -- Законный король, умоляющій на колѣняхъ о прощеніи -- очень жалкая картина, Агнеса. Законный король, ревнующій къ иностранцу -- очень странная. Но мы, женщины, обречены такой участи. Еслибы мы могли возстать en masse!-- но мы не можемъ. Поцѣлуйте меня.
   Г-жа д'Оффрей поцѣловала ее, не воображая, что она принимала участіе въ обрядѣ прощанія, покончившемъ искреннюю дружбу ея съ невѣсткой.
   Когда Рэне играла графомъ Анри, она играла огнемъ, и знала это; она разъ или два оплакивала передъ Агнесой д'Оффрей свое положеніе покинутой жены, обрекавшее ее искать такихъ опасныхъ развлеченій, чтобы не утратить ощущенія жизни; но она была возмущена, какъ коварной измѣной -- тѣмъ, что Агнеса подала мысль пригласить Бьючэмпа съ тайнымъ намѣреніемъ побудить мужа ея возвратиться домой, чтобы охранять ее. Она была возмущена во-первыхъ потому, что она не видѣла никакой опасности отъ близости Бьючэмпа, и слѣдовательно, не нужно было никакой защиты; во-вторыхъ, присутствіе мужа ея могло быть только ненавистно Бьючэмпу и было бы незаслуженнымъ наказаніемъ. Мысль о встрѣчѣ ихъ была невыносима для нея такъ же, какъ и мысль о томъ, чтобы отпустить Бьючэмпа для избѣжанія этой встрѣчи. Сверхъ того, она помнила, какъ она въ минуту отчаянія, которой она теперь едва могла вѣрить заднимъ числомъ, съ дрожью, лихорадочнымъ волненіемъ и презирая себя, была принуждена надѣяться на скорый пріѣздъ Бьючэмпа, какъ на спасеніе. Та бурная ночь пробудила сердце ея. Съ тѣхъ поръ дружескія отношенія ихъ снова усыпили сердце ея, а задумчивость Бьючэмпа заинтересовала ее; мечта о томъ, что онъ, никогда не упрекавшій ее, никогда не принимавшій сентиментальнаго тона, безконечно несчастливъ и заслуживаетъ безконечнаго состраданія, поднимало въ сердце ея угрызенія совѣсти. Но она не могла сказать ни слова о томъ Агнесѣ, порвавъ въ сердцѣ своемъ дружбу съ нею. Она говорила шутливо о законномъ королѣ, и онѣ расцѣловались какъ лучшіе друзья въ мірѣ -- то была сцена изъ комедіи, столь же вѣрная жизни, какъ и та, которую розыграли смиренные поклонники блестящей châtelaine.
   Бьючэмпъ имѣлъ удовольствіе довезти на лодкѣ маркизу до короткой тѣнистой аллеи, которая вела отъ берега къ замку Діанэ, куда г. д'Орбекъ отправился верхомъ, а г-жа д'Оффрей съ г. Ливре въ кабріолетѣ. Портрету Діаны де-Діанэ была отдана должная дань похвалъ за красоту оригинала,-- красавицы съ нѣжной полнотой и тонкими чертами лица, только-что вышедшаго изъ мастерской туалета; очертанія головы ея, напоминавшія голову кошки, были исправлены прямымъ и тонкимъ носомъ, такъ что портретъ напоминалъ кошку сказокъ въ минуту превращенія въ женщину. Брови и подбородокъ составляли треугольникъ, служащій абрисомъ головѣ кошки, а глаза и ротъ могли быть всѣмъ, чѣмъ она хотѣла, чтобы они были -- для мышей, или монарховъ Франціи. Г. Ливре не опровергалъ обвиненія, предъявленнаго противъ нея великимъ французскимъ историкомъ,-- да, она была холодной женщиной, быть можетъ корыстолюбивой; но вы должны цѣнить ее, какъ женщину; представьте себѣ, что она жива, чтобы оцѣпить всю прелесть и грацію ея. Только двѣ страны однѣ создали женщину, идеалъ женщины, женщину, искуства, красота, грація и остроуміе которой представляютъ ее нашему созерцанію, стоящую неизмѣримо выше обыденныхъ условій жизни: эти двѣ страны -- Франція и Греція. Никакая другая страна не создастъ такой женщины, такого совершенства женственности, женщины, которая побѣждаетъ время такъ же, какъ побѣждаетъ мужчинъ, силою божественности крови своей. Такую женщину, такъ же, какъ и знаменитыхъ героевъ, не должно судить по законамъ и по мѣрилу второстепенныхъ созданій. Создавая ее, искуство и природа подали другъ другу руку; въ ней поэзія спустилась на землю. Вопросъ о добрѣ и злѣ долженъ быть отложенъ въ сторону; это дерзость крестьянина, вульгарность буржуа. Такая женщина властвуетъ -- voilà tout. Есть ли у ней красота и грація? Если да -- то это отвѣтъ на все. Эти дары -- ручательство того, что въ общемъ вліяніе ея можетъ быть только благотворно. Бури, разрушительныя для насѣкомыхъ, освѣжаютъ землю,-- таково же и вліяніе подобной женщины. Такъ пѣлъ рапсодъ. Можетъ быть маленькій французскій дворянинъ-педантъ, спускающійся по сѣренькому склону седьмого десятка ко второму дѣтству, находитъ вторую молодость въ подобномъ энтузіазмѣ; но намъ совершенно непостижимо, почему тотъ же энтузіазмъ одушевляетъ нашихъ матронъ? Пламенный восторгъ г. Ливре былъ рѣзкимъ контрастомъ съ разсѣяннымъ взглядомъ, съ какимъ молодой англичанинъ смотрѣлъ на Діану и символы божественности ея, украшавшіе стѣны, кровать, шкапы, мебель -- каждый уголъ, гдѣ аттрибуты богини цѣломудрія могли быть нарисованы или вылѣплены.
   Г. д'Орбекъ не вошелъ въ замокъ и остался осматривать пруды. Когда маркиза и Бьючэмпъ подошли къ нему, онъ иронически поздравилъ его съ выборомъ катанья по рѣкѣ, которое было пріятнѣе катанья по пыльнымъ дорогамъ. Маркйза де-Руальу сказала:-- тогда уступите вашу лошадь monsieur Бошану и отвезите меня на лодкѣ назадъ.
   Д'Орбекъ измѣнился въ лицѣ, колебался и потомъ отказался, сказавъ, что долженъ заѣхать къ д'Андріелю.
   -- Когда же вы видѣли его? спросила она.
   Онъ смутился еще болѣе.-- Недавно, маркиза.
   -- По дорогѣ сюда?
   -- Онъ шелъ по дорогѣ.
   -- А наша перчатка?
   -- Маркиза, сколько я могу помнить, д'Андріель былъ не въ оффиціальномъ костюмѣ.
   Рэне успокоилась.
   Потомъ, по настоянію г. Ливре, пошли въ часовню Діаны, гдѣ покоился прахъ овдовѣвшей фаворитки, "который -- жаловался г. Ливре:-- демоны революціи не оставили покоиться въ мирѣ".
   Г. Ливре громогласно проклиналъ ихъ.
   -- Революція была нашей бабкой, и я не позволю оскорблять ее, вскричалъ Роландъ де-Круанэль, входя въ часовню.
   Рэне схватила брата за руку. Онъ вошелъ въ часовню и вышелъ оттуда, обнимая Бьючэмпа, потомъ поцѣловалъ Рэне, и замѣчаніемъ, что она блѣдна, вызвалъ яркую краску на щеки ея. Роландъ явился, какъ дуновеніе свѣжаго воздуха, послѣ нелѣпой сентиментальности, которою донимали ихъ. Бьючэмпъ пошелъ съ нимъ впередъ объ руку, какъ дружные школьные товарищи, спрашивая, отвѣчая, болтая, смѣясь въ одно и тоже время,-- и это было такъ отрадно для Рэне, что она взглянула на Агнесу д'Оффрей и спросила: "не правда ли, тетя, тотъ англичанинъ совершенно французъ по откровенности и свѣжести?"
   Роландъ остановился и, обернувшись къ Рэне, сказалъ:
   -- Я встрѣтилъ д'Андріэля, когда ѣхалъ сюда,-- и въ глазахъ его мелькнуло выраженіе подозрительнаго допроса.
   -- Вы пріѣхали сюда верхомъ изъ Турдэстель? спросила Рэне.
   -- Онъ былъ въ вашей partie de plaisir, маркиза? спросилъ братъ Рэне.
   -- Онъ проѣхалъ мимо васъ, не сказавъ ни слова, Роландъ?
   -- Вотъ такъ, передразнилъ Роландъ, самый церемонный поклонъ испанскаго cavallero, и сказалъ Бьючэмпу:-- онъ далеко не лучшій обращикъ французской молодежи, избалованъ женщинами. Да и лучшіе тоже очень хороши, и безъ баловства Боже сохрани. Другъ, Нэвиль, прибавилъ онъ, понизивъ голосъ:-- знаете ли вы, что вы немного пророкъ? Я помню. Многое сбылось изъ того, что вы говорили, помните, что старый поклонникъ женщинъ развращаетъ ихъ хуже, нежели молодой баловень ихъ. А! оставимъ это. Здорова ли madame Кёллингъ? а вашъ семифутовой дядя? Есть ли у васъ теперь флотъ, который тѣшитъ сердце Нэвиля Бьючемпа? Вы увидите въ Руанѣ пробу нашихъ новыхъ полевыхъ орудій.
   Друзей съ большимъ трудомъ заставили разстаться. Рэне настаивала на томъ, чтобы братъ ѣхалъ съ нею въ лодкѣ; онъ охотно бы поѣхалъ, но не могъ позволить сѣсть на своего араба всаднику, незнакомому доброму коню.
   -- Любовь моя четвероногая, вотъ моя любовь, сказалъ Роландъ, выходя за раззолоченную рѣшетку и отвязывая отъ нея стройную невысокую лошадь, которая встрѣтила хозяина своего граціознымъ поворотомъ шеи и головы.
   Онъ вскочилъ въ сѣдло и крикнулъ:-- Au revoir, m-r le capitaine.
   -- Au revoir, m-r le commandant, отвѣчалъ Бьючемпъ.
   -- Адмиралъ или маршалъ, каждый изъ насъ въ свой чередъ, отвѣчалъ Роландъ смѣясь. Благодаря вашему производству, я получилъ письмо отъ сестры. Подвиньтесь скорѣе еще чиномъ, чтобы и я былъ произведенъ.
   Бьючемпъ подумалъ о пропасти, которая отдѣляла теперь то время, когда онъ мечталъ быть командиромъ и потомъ адмираломъ. Но черезъ пропасть былъ перекинутъ мостъ, когда онъ взглянулъ на Рэне, гладившую шею лошади Роланда.
   -- Есть ли въ мірѣ другое такое прекрасное созданіе? спросила Рэне, а Бьючемпъ повторилъ въ душѣ этотъ вопросъ, смотря на нее, и свѣтлое видѣніе показало ему Рэне не здѣсь, но въ Лидо, въ Венеціи.
   Когда всѣ простились съ хозяевами замка Діанэ, Бьючэмпъ и Рэне пошли черезъ лугъ до аллеи, которая вела къ рѣкѣ, и онъ сказалъ:-- теперь я видѣлъ Роланда и могу уѣхать.
   -- А не имѣю права удерживалъ васъ, но не наказывайте Роланда за безумную сестру его, сказала Рэне.-- Какъ онъ похорошѣлъ. И какъ онъ скоро получилъ чинъ капитана. Мы не имѣемъ протекціи при этомъ дворѣ. Мой отецъ надѣется застать васъ въ Турдэстель, мы ждемъ его. Что мнѣ сказать ему о вашемъ поспѣшномъ отъѣздѣ? Кромѣ сознанія въ томъ, что вызвала васъ.
   -- Перчатка? Я буду просить васъ отдать мнѣ другую передъ отъѣздомъ моимъ, маркиза.
   -- Вы замѣчали склонность мою къ легкомыслію, monsieur, когда я была молоденькой дѣвушкой.
   -- Я говорилъ, что я... но прошедшее -- прахъ. Увижу ли я васъ когда нибудь въ Англіи?
   -- Мнѣ кажется, что ваша родина хмурится на меня. Но если я не поѣду туда, и вы не пріѣдете сюда, иначе какъ по таинственному приглашенію, которое никогда не повторится, то будущее -- прахъ, какъ и прошедшее, по крайней мѣрѣ для меня. Прахъ здѣсь и прахъ тамъ! Еслибы можно было превратиться въ шелковичнаго червя и жить, лежа на листѣ, которымъ питаешься, то это было бы отвѣтомъ на загадку: жить прахомъ и въ настоящемъ Я не нахожу отвѣта въ моей религіи. Безъ сомнѣнія Діана де-Брезе нашла его. Зачѣмъ вы назвали такъ Діану при Ливре?
   Она смотрѣла на него съ улыбкою, когда они вышли изъ тѣни подстриженныхъ деревьевъ. Онъ искалъ глазами лодку.
   -- Лодка на томъ берегу рѣки, сказала Рэне голосомъ, который заставилъ его искать въ глазахъ ея объясненія безжизненныхъ звуковъ, поразившихъ его. Она была мертвенно блѣдна -- Вы умѣете владѣть собой. Ради меня, умоляю васъ, шептала она.
   Онъ оглянулся. На противоположномъ берегу рѣки рисовалась передъ глазами Бьючемпа красивая и стройная фигура графа д'Андріэля, стоявшаго въ лодкѣ, скрестивъ ноги и опираясь на весло, конецъ котораго зарылся въ прибрежный песокъ.
   Бьючемпъ съ сухой рѣзкостью, отзывавшейся дядей Эверардомъ, замѣтилъ о фантастической позѣ молодого человѣка:
   -- Это можно сдѣлать и при сильномъ волненіи.
   Рэне не поняла насмѣшки моряка, но тоже отозвалась о картинности позы графа Анри насмѣшкой: -- Эта поза для фотографіи или статуи?
   Ни онъ, ни она не выдали ничѣмъ удивленія и досады. Графъ д'Андріэль не могъ долго выдержать эту позу; онъ медленно расправилъ ноги, опустился въ лодку, снявъ шляпу, и переѣхалъ черезъ рѣку къ нимъ; потомъ небрежно извинился и сказалъ:-- я надѣюсь, что я не вторгся въ запретныя границы Турдэстель, маркиза?
   -- Вы въ моей лодкѣ, графъ д'Андріэль, сказала Рэне.
   -- Permettez moi, madame. Онъ поставилъ одну ногу на берегъ, повернувшись спиною къ Нэвилю, и протянулъ Рэне руку, чтобы помочь ей сѣсть въ лодку.
   Бьючэмпъ крѣпко схватился за носъ лодки въ минуту, какъ Рэне слегка оперлась концами пальцевъ на плечо графа Анри.
   Въ то мгновеніе, какъ она сѣла, графъ Анри пихнулъ лодку весломъ, но лодка не двигалась. Бьючэмпъ предвидѣлъ его маневръ, и вскочилъ въ лодку, какъ вскакиваетъ запоздавшій на гулянкѣ матросъ въ ту минуту, когда раздается приказъ -- отваливай; онъ низко пригнулся и отъ сильнаго толчка его лодка закачалась и отплыла; а графъ Анри по прежнему опирался на весло, но уже не ради картинности позы, а ради крайней необходимой опоры. Онъ вложилъ всю силу свою въ толчекъ весломъ, чтобы съ торжествомъ отвалить отъ берега, оставивъ соперника стоять на берегу; но вышло иначе. Недолгое сопротивленіе лодки и потомъ качанье ея нарушило искуственное равновѣсіе позы его, и въ силу неумолимыхъ законовъ, чѣмъ болѣе онъ, опираясь на весло, наклонялся надъ расширявшейся полосой воды, между берегомъ и лодкой,-- тѣмъ болѣе росла зависимость его отъ точки опоры; такъ что, когда ширина полосы воды превзошла длину опоры, ему не осталось ничего болѣе, какъ нырнуть. Печальная гримаса при видѣ Бьючэмпа, спокойно занявшаго мѣсто гребца, смѣшалась съ кислымъ, выраженіемъ, которое появляется на лицѣ купающагося передъ ныряньемъ въ холодную воду, и то, и другое вмѣстѣ исказили красивое лицо его въ безобразную маску. Онъ нырнулъ, какъ рыцарскій джентльменъ, высоко вскинувъ пятками, чтобы не опрокинуть лодку, и исчезъ въ четырехъ футовой глубинѣ воды, Первыми словами его, когда онъ всплылъ на поверхность воды было:-- Я надѣюсь, маркиза, что я не имѣлъ несчастія забрызгать васъ.
   Потомъ онъ подплылъ къ берегу, выкарабкался наверхъ, всталъ и закрутилъ въ кольцо повисшіе концы длинныхъ усовъ.
   Рэне повелительно кивнула головой Бьючэмпу, показывая на весла. Онъ схватилъ плывшее весло, выпавшее изъ рукъ графа д'Андріэля, и поднялъ оба весла, готовясь грести, но передъ тѣмъ, менѣе благоразумный, нежели Рэне, наивно счелъ за нужное сказать слово сожалѣнія промокшему сопернику.
   Плечи и шея графа Анри тряслись, когда онъ отрицательно покачалъ головой, и движеніе это окончилось, какъ встряхиванье головы мокрой собаки, дрожью во всемъ тѣлѣ до нельзя комической, усилившей еще болѣе сходство его съ этимъ животнымъ. Онъ сознавалъ, какой жалкій видъ онъ имѣлъ въ эти минуты, и потому, обратясь къ Бьючэмпу, сказалъ:
   -- Я слышалъ, что вы -- морякъ, monsieur. Поздравляю васъ съ искусною морскою тактикой; наша будущая встрѣча будетъ на землѣ. Au revoir, monsieur. Madame la marquise, j'ai l'honneur de vous saluer.
   И съ этими словами онъ ушелъ.
   -- Гребите скорѣе, прошу васъ, сказала Рэне Бьючэмпу. Она хотѣла въ эту минуту видѣть Роланда и открыть сердце брату; да, ей нужно было признаться ему во всемъ. Она не должна терять ни минуты, чтобы отвратить несчастіе. А кто былъ виной его?-- она! Сердце ея громко кричало о винѣ ея и заглушило крикъ, что она невинна. Презрительная жалость къ молодому дикарю, который сталъ посмѣшищемъ, снимала съ него вину, хотя онъ и умѣлъ быть безпощаднымъ врагомъ. Онъ былъ ничто, случайностью, дуракомъ. Но онъ могъ быть страшнымъ орудіемъ наказанія. Мысль объ этой возможности придавала грозившей бѣдѣ характеръ наказанія и крикъ, что она невинна, замеръ въ сердцѣ Рэне. Она не чувствовала бы того же ужаса и муки, еслибы Бьючэмпъ воспользовался лихорадочной тревогой, съ какою она ждала его въ Турдэстель въ бурную ночь, и радостью ея, когда она увидѣла его, и захотѣлъ бы связать снова порванныя цѣпи любви. Тогда она видѣла бы только борьбу между двумя мущинами-соперниками, ни одинъ изъ которыхъ не имѣлъ тайнаго права назваться любовникомъ ея, и оба стояли бы въ ровныхъ отношеніяхъ и были бы равно жалки и отчасти презрѣнны. Но Нэвиль Бьючэмпъ поступилъ въ отношеніе ея, какъ честный другъ, остался достоинъ той роли, для которой она призвала его. Сознаніе преступности ея было въ мысли, что онъ спасъ ее. Отъ чего? Отъ послѣдствій безумнаго бреда, а не любви; отъ бреда, основаннаго на иллюзіи, потому что любви не было. Она сказала графу Анри: "Вы говорите мнѣ о любви. Когда я была дѣвушкой, меня любилъ одинъ человѣкъ. Я не видѣлась съ нимъ и не переписывалась цѣлыми годами, но я знаю, что мнѣ стоитъ подать ему знакъ, самый ничтожный, и онъ придетъ ко мнѣ и не скажетъ ни слова, о любви". Это были слова, послужившія основаніемъ къ пари о перчаткѣ. Но что было бы съ нею, еслибы Нэвиль не пріѣхалъ?
   Сердце ея сильно забилось и она багрово покраснѣла, какъ будто Нэвиль видѣлъ ее въ ту минуту, когда она ставила ногу на край скалы, нависшей надъ пропастью, и спасъ ее. Но какъ же она могла дойти до такой безпомощности? Она могла только спрашивать. Она не могла найти въ себѣ отвѣта.
   Допрашивать сознаніе, допрашивать сердце было напрасно. Сердце осуждало ее безпощадно. Рэне жгло желаніе сдѣлать въ эту минуту какой нибудь подвигъ чрезмѣрнаго самоуниженія для того, чтобы выразить непривычное ей чувство гнѣва на самою себя какимъ нибудь внѣшнимъ дѣйствіемъ и тѣмъ снова заслужить право на уваженіе въ собственныхъ глазахъ. Ее жгло желаніе, чтобы ее допрашивали, заставили расплакаться, чтобы ее презирали, отталкивали, бранили и потомъ простили, и она сказала бы, что она не заслуживаетъ прощенія. Но Бьючэмпъ былъ англичанинъ, онъ былъ слишкомъ слѣпъ для роли судьи обвинителя, которую она навязывала ему въ мысляхъ; онъ сталъ бы упрекать ее безъ милосердія, пока, наконецъ, унизя самъ себя безчеловѣчной пыткой, которой онъ подвергъ бы ее, онъ поднялъ бы ее снова, такъ же высоко, какъ низко? сронилъ бы ее обвиненіемъ своимъ. Но для нея готовился неожиданный сюрпризъ.
   Бьючэмпъ пересталъ грести. Опустивъ руки съ веслами, онъ низко наклонилъ голову по направленію къ берегу. Рэне замѣтила раздутую, чудовищную тыкву, занесенную случайностью изъ сосѣдняго огорода на берегъ рѣки. Тыква тяжело лежала изжелта зеленоватой стороной на берегу, свѣшиваясь надъ водой, будто въ постоянномъ созерцаніи своего удлиненнаго отраженія въ водяномъ зеркалѣ. Очевидно, этотъ толстый Нарцисъ привлекъ вниманіе Нэвиля.
   Она топнула ножкой.-- Вы устали грести, monsieur?
   -- Вы именно здѣсь сказали мнѣ, что ждете возвращенія вашего мужа, сказалъ Нэвиль.
   Она взглянула на тыкву, закусила губы и, покраснѣвъ, отвѣчала:
   -- А на какомъ мѣстѣ рѣки просила я васъ поздравить меня съ тѣмъ?
   Она не сказала бы этого, еслибы знала, какая мысль выработывалась въ немъ.
   Онъ раскачалъ лодку и громадное отраженіе чудовищнаго и влюбленнаго въ себя Нарциса заколебалось и начало растягиваться и расходиться кругами и, наконецъ, разбилось на тысячи бившихся и дрожавшихъ остатковъ, которые потомъ стали снова сливаться и составлять прежнее отраженіе, напоминавшее карикатурное самодовольство карикатурнаго Нарциса.
   У Рэне мелькнула смутная идея, что въ головѣ Бьючэмпа складывались карикатурныя фантазіи. И странно, эта смѣшная тыква, какъ искаженныя черты карикатуры, имѣла сходство, которое она никогда не признала бы, еслибы ей указали на него прямо, но которое представилось воображенію ея, вслѣдствіе юмористическаго разсматриванія сливавшагося и дробившагося въ водѣ отраженія неуклюжаго плода -- сходства съ молодившейся, играющей древностью, съ вѣчно разъѣзжавшимъ ея мужемъ, влюбленнымъ въ себя, толстымъ, плѣшивымъ амуромъ, напыщеннымъ собою ничтожествомъ! Она представила себѣ впечатлѣнія, волновавшія Бьючэмпа, и самолюбіе ея раздуло ихъ за границы истины.
   И когда онъ, взглянувъ ей прямо въ глаза, сказалъ: "Пусть ужъ лучше будетъ юноша и жизнь!", она мгновенно поняла его. Вмѣстѣ съ прежнимъ страхомъ передъ неукротимостью и неумолимой прямотой его, въ ней, какъ огненный палецъ, указывавшій на мракъ, поднялось жгучее воспоминаніе о томъ, отъ какой возмутительной участи, грязь которой была усилена схватившимъ ее въ эту минуту за горло отвращеніемъ, онъ спасъ бы ее въ дни Турени и Венеціи -- и съ какимъ омерзительнымъ образомъ карикатурной чудовищности, она, несмотря на предчувствіе и пророчества любившаго ее человѣка, связала себя на всю жизнь.
   Они сидѣли лицомъ къ лицу; она не могла скрыть пылавшихъ щекъ; глаза ея блуждали, избѣгая его взгляда.
   -- Мы пристанемъ здѣсь, сказала она, крестьяне приведутъ лодку.
   -- Куда бы то ни было -- все равно, сказалъ Бьючэмпъ. Но я долженъ говорить съ вами. Я выскажу вамъ все теперь. Я не осуждаю васъ, въ моихъ глазахъ васъ не за что осудить, хотя ни одинъ человѣкъ въ мірѣ не выстрадалъ столько, какъ я. Вѣроятно, черезъ нѣсколько дней вы погибли бы. Вы звали меня! Довѣрьтесь вашему инстинкту теперь, когда я съ вами, такъ же какъ довѣрились, когда меня не было. Достанетъ ли у васъ мужества -- вотъ въ чемъ вопросъ. Передъ нами еще долгіе годы. Неужели вы можете жить здѣсь честно, неужели вы здѣсь, живете живой жизнью?
   Глаза Рэне широко раскрылись; она сдѣлала усиліе нахмуриться, но брови ея только слегка дрогнули, и ни одно слово не могло сойти съ языка ея. Его безуміе, его чудесная проницательность, и это немужское состраданіе къ ней, чуждое молодымъ людямъ ея свѣта въ отношеніяхъ ихъ съ женщинами, волновали, пугали и трогали ее. Онъ угадалъ всю истину объ отношеніяхъ ея къ д'Андріэлю, безнравственность ихъ въ одномъ отношеніи и невинность въ другомъ и, не требуя признанія, простилъ ее. Она не вѣрила себѣ. Да, это была любовь честная, мужская любовь! И Рэне хотѣла быть въ эту минуту на землѣ, чтобы бѣжать отъ него. Она указала на пристань. Онъ выскочилъ на берегъ.
   -- Это не можетъ окончиться ничѣмъ другимъ, сказалъ онъ: если вы не оттолкнете меня, Рэне. Я держу вашу руку Рэне! Это рука живой женщины, и я въ томъ увѣренъ, вѣрной своему другу, вѣрной, я въ томъ поклянусь, честному, истинному союзу! Вы не замужемъ, вы просто закованы, васъ заковали страхомъ. Это развращаетъ васъ! Это губитъ васъ. Но со мной? Я люблю васъ. Вы и я -- одна жизнь. Сколько мы выстрадали для того, чтобы сознать это и дѣйствовать сознательно теперь. Я знаю, что живетъ женщина, которая -- не растеніе пустившее корни, какимъ лицемѣры и тираны требуютъ, чтобы она была? Мы должны дѣйствовать, какъ велитъ намъ сознаніе. Придите ко мнѣ! Скажите: Нэвиль Бьючэмпъ, или смерть. Смерть -- для васъ? Вы отравлены, вы разбиты, вы умираете -- живя, какъ живете теперь; хуже -- вы разыгрываете роль той Рэне, которую я зналъ. О, Венеція! Но теперь мы оба стали умнѣе и сильнѣе; мы прошли сквозь огонь. Кто бы могъ предсказать это? Этотъ день и это несчастіе, и позоръ могутъ обратиться въ радость, если мы захотимъ, если захотите вы! Сердце, которое не умѣетъ смѣть, не умѣетъ любить! Отвѣчайте мнѣ! Неужели я увижу, какъ вы снова въ страхѣ отвернетесь отъ меня? Нѣтъ, теперь нѣтъ!
   Онъ снова уносилъ ее, какъ бурный потокъ. Онъ говорилъ страстныя рѣчи, безумныя, потому что Рэне была Рэне, но рѣчи эти потрясали ее электрическимъ токомъ. Онѣ лились неумолкая, когда онъ шелъ съ нею по огороду крестьянина, черезъ поля и по парку Турдэстель. Ее глубоко потрясалъ голосъ возстанія противъ всего; голосъ этотъ слышался во всемъ, что онъ говорилъ ей, и такъ же глубоко поражало ее пренебреженіе его ко всѣмъ пошлымъ пріемамъ поклонниковъ. Она не нашла ничего подобнаго въ словахъ его. Онъ говорилъ не столько для того, чтобы увлечь ее за собой, сколько для того, чтобы указать ей путь. Онъ говорилъ безъ упрековъ, безъ горечи; онъ нѣжно, но полновластно срывалъ съ нея покрывало, которымъ колеблющаяся женщина закрываетъ себя отъ любимаго человѣка.
   Они пришли въ Турдэстель долго послѣ того, какъ лодка была привезена крестьяниномъ, и Бюьчэмпъ могъ бы подумать, что онъ убѣдилъ ее, еслибы она не повторяла въ отчаяніи вопросъ, который онъ сдѣлалъ ей:-- но, Нэвиль, есть ли у меня мужество?
   Трусость заставляла ее повторять этотъ вопросъ, когда страсть закипала въ ней, и черезъ много годовъ Нэвиль понялъ, что въ трусости этой скрывался безсознательно здравый смыслъ. Рэне была Рэне. Что было бы съ Нэвилемъ, еслибы она послушала его?
   

XXVI.
Мистеръ Блэкбёрнъ Тёкгэмъ.

   Черезъ нѣсколько времени послѣ того,-- какъ Бьючэмпа снова увидѣли въ Бэвисгэмѣ, собиравшаго голоса,-- въ Моунтъ-Лорель проникъ слухъ, что Бьючэмпъ хромалъ на одну ногу. Остряки враждебнаго лагеря воскресили французскую маркизу, но было извѣстно, что онъ вернулся безъ этой дамы, она была невидима. Сесилія Халкеттъ пріѣхала верхомъ съ отцомъ въ туманный осенній вечеръ и нашла на столѣ своемъ карточку командора Бьючэмпа. Сесилія подумала, что онъ могъ бы дождаться возвращенія ея; леди вообще не катаются поздно въ холодные осенніе вечера, а Бьючэмпъ былъ всего за четверть часа до возвращенія ея. Такой короткій промежутокъ времени говорилъ о пропасти между нею и Бьючэмпомъ. Она замѣтила, что отецъ ея распрашивалъ слугу о томъ, хромалъ ли капитанъ Бьючэмпъ; то было дружеской заботливостью съ его стороны, не болѣе. Слуга отвѣчалъ, что капитанъ Бьючэмпъ былъ верхомъ. Сесилія знала, какіе слухи ходили на счетъ поѣздки Нэвиля во Францію; но у него были враги, онъ велъ съ ними ожесточенную борьбу, и она была равнодушна къ сплетнямъ. Эта карточка, на которой было только его имя, говорила несравненно болѣе и опредѣленнѣе. Сесилія унесла ее въ свою комнату. На карточкѣ было только имя и чинъ Нэвиля -- и ни одной строки карандашомъ. Карточка эта была для нея -- мрачнымъ огнемъ, освѣтившимъ неизвѣстность, какъ бываетъ для мущинъ цвѣтокъ, лента, перчатка, каждая мелочь -- не разъ побуждающая ихъ метать молніи противъ тѣней и видѣть чудовищную лесть вмѣсто истинъ. Но дѣвичья кровь Сесиліи не горѣла огнемъ, и она прочла печально и ясно значеніе карточки. Но она не могла такъ же ясно понять, какъ могъ онъ согласить долгъ свой къ народу, понимать который онъ училъ ее, съ его несчастной страсти къ маркизѣ Руальу? Какъ могло такое высокое чувство жить рядомъ съ такимъ беззаконнымъ? Или крайность его политическихъ взглядовъ была признакомъ натуры, не признававшей нравственныхъ обязательствъ. Сесилія боялась послѣдняго. Онъ съ такимъ неуваженіемъ отзывался о пасторахъ. Она усиливалась прочесть истину во мракѣ и была принуждена опереться на свои убѣжденія и религіозныя, и соціальныя, потому что не довѣряла чувствамъ своимъ, сколько могла. А какъ бы ни разбивалось сердце ея, какое бы страданіе ни ждало ее,-- все же лучше узнать о немъ всю правду, нежели закрыть глаза, недостойно отдаваясь обаянію и чувству! Сесилія не могла иначе отдать любовь свою никому, какъ бы ни влекло ее чувство, какъ бы жестоко ни пришлось ей страдать отъ мукъ неудовлетворенной любви.
   Она положила карточку его на письменный столъ, на которомъ стояла фотографія. Командоръ Бьючэипъ вообще любилъ поощрять искуство фотографіи, какъ и всѣ, кому часто приходится путешествовать. Мистрисъ Кёллингъ имѣла цѣлую коллекцію фотографій, нѣчто въ родѣ иллюстрированной исторіи роста его, раздѣленной на главы, начиная отъ дѣтства до мичманства, и отъ мичманства до зрѣлаго возраста. Карточка, которая была у Сесиліи была одною изъ пары, присланной Бьючэмпомъ мистрисъ Гренси Леспель въ день отъѣзда его во Францію; она была подаркомъ мистрисъ Леспель Сесиліи, оплаченнымъ цѣною, какою оплачиваются подобные подарки, именно, румянцемъ стыда въ обществѣ. Ей предложили обѣ карточки на выборъ, и она выбрала профиль, повторяя замѣчаніе мистрисъ Кёллингъ, что онъ напоминалъ стрѣлу, летящую вверхъ. На это мистеръ Стёккели сказалъ: "Онъ весь въ этой чертѣ; этотъ человѣкъ -- метательный снарядъ". Политическіе враги -- каламбуристы, тоже не остались въ долгу. Но Сесилія думала о профилѣ, на который она такъ долго смотрѣла, когда ѣхала въ Бэвисгэмъ, и смотрѣла дольше, чѣмъ Бьючэмпъ смотрѣлъ на ея профиль. Она подумала, что маркиза де-Руальу тоже смотритъ въ эту минуту на его карточку; о, еслибы она могла имѣть портретъ француженки!
   На другой день отецъ бросилъ ей фотографію другого джентльмена, которую получилъ въ письмѣ отъ мистрисъ Бьючэмпъ. Онъ спросилъ Сесилію, что она думаетъ объ оригиналѣ, и она отвѣчала:
   -- Я думаю, что онъ былъ бы полезнѣе Бэвисгэму, нежели капитанъ Баскэлетъ.
   Объ оригиналѣ, когда онъ представился ей въ Моунтъ-Лорелѣ на той же недѣлѣ, она не нашла сказать ничего другого какъ: онъ очень похожъ на фотографію и очень не похожъ на Нэвиля Бьючэмпа.-- И я тоже думаю, отвѣчалъ отецъ.
   Джентльменъ, о которомъ шла рѣчь, былъ мистеръ Блэкбернъ Тёкгэмъ, и было забавно видѣть рьянаго тори въ человѣкѣ, который былъ совершенной противуположностью типа кавалера. Нэвиль и онъ, казалось Сесиліи, выбрали совершенно не тѣ стороны, къ которымъ предназначила ихъ природа. У мистера Тёкгэма была круглая голова, четыреугольный плоскій лобъ и румяное лицо; онъ ступалъ такъ гордо и твердо, какъ будто считалъ своею собственностью землю, находившуюся подъ ногами его, и только короткость ногъ его ослабляла величественность сходства его съ восьмымъ Гарри, но за то усиливала крѣпость осанки его. Онъ говорилъ тономъ авторитета. "Позвольте мнѣ поправить вашу ошибку, сэръ", говорилъ онъ часто полковнику Халкетту, и это было еще признакомъ скромности. "Вы совершенно неправы", миссъ Халкеттъ пришлось нѣсколько разъ услышать этотъ отзывъ, который былъ особенной любезностью. Онъ разсмотрѣлъ нѣсколько акварелей ея до обѣда, одобрилъ ихъ, но счелъ за нужное пространно указать на нѣкоторые легкіе недостатки. По вопросу о политикѣ, онъ замѣтилъ: "я осмѣлюсь сказать", но по тону его вовсе не было видно, чтобы онъ осмѣливался: это былъ тонъ пророка, провозглашавшаго, что ни одинъ образованный человѣкъ съ здравымъ смысломъ, который посѣтилъ наши колоніи, не вернется либераломъ. Что же касается того, чтобы образованный человѣкъ, съ здравымъ смысломъ, могъ быть либераломъ, радикаломъ, то Тёкгэмъ отвергалъ самую мысль о томъ, такимъ громогласнымъ "фи", которое могло бы поднять экипажъ корабля также, какъ и крикъ: Аврамъ. Онъ небрежно отозвался о капитанѣ Бьючэмпѣ, что онъ только воображаетъ будто онъ радикалъ. Пли радикальный кандидатъ Бэвисгэма самъ обманывается или его обманываютъ. Мистеръ Тёкгэмъ осмѣливается сказать, что ни одинъ англійскій джентльменъ, не подлежащій медицинскому осмотру комиссіи освидѣтельствованія умалишенныхъ, не можетъ быть искренно радикаломъ.
   -- Ни на волосъ! вздоръ! отвѣчалъ онъ на замѣчаніе миссъ Халкеттъ о существованіи радикальныхъ идей: -- эти идеи внѣ политики, онѣ подлежатъ вѣдѣнію полиціи. Голландскія плотины построены на то, чтобы ограждать обработанную землю отъ моря и, разумѣется, одна изъ обязанностей голландскаго правительства -- поддерживать плотины, а обязанность нашего правительства -- сдерживать чернь; радикализмъ можетъ приниматься въ соображеніе политиками только тогда, когда допустятъ чернь подкопать плотины.
   -- Радикалы, замѣтила миссъ Халкеттъ:-- говорятъ, что нужно образовать народъ, чтобы сдѣлать его...
   -- Они говорятъ, что можно управлять вѣтрами и приливомъ, прервалъ онъ ее удобопонятной и вѣрной аналогіей: -- подождите, когда у насъ будетъ буря. Думать, что впустивъ народъ въ наши плотины, мы можемъ усмирить или обойти его -- самообольщеніе, доходящее до галлюцинацій сумасшедшаго. Что же касается до того, чтобы послать его въ школу, когда мы отдадимъ въ руки его власть, то это все равно, что пригласить дикаго звѣря отобѣдать съ нами -- онъ съѣстъ весь обѣдъ и насъ на придачу. Лучшее воспитаніе для народа -- правительство. Это начали наконецъ понимать въ Ланкаширѣ. Я заѣхалъ дня на два въ Ланкаширъ, возвращаясь домой, и съ радостью могу сказать, что ланкаширцы готовятся сдѣлать шагъ назадъ. Ланкаширъ ведетъ страну. Ланкаширцы поняли, наконецъ, что натворилъ ихъ либерализмъ на рынкѣ труда.
   -- Капитанъ Бьючэмпъ находитъ, что перемѣна въ политическихъ мнѣніяхъ фабрикантовъ происходитъ отъ громадныхъ состояній, которыя они составили себѣ, замѣтила миссъ Халкеттъ, лукаво присоединяя къ Тёкгэму радикальнаго пророка.
   Но Тёкгэмъ не смутился отъ ироніи ея.-- Собственность -- баластъ, равно какъ и драгоцѣнность. Я называю собственность -- капитализованный здравый смыслъ. Я далъ бы ей всѣ привилегіи. Если мы заговоримъ о патріотизмѣ, то я скажу, что собственность гарантируетъ его. Я утверждаю, что самое безопасное и вѣрное правленіе, есть правленіе, во главѣ котораго стоятъ собственники.
   -- Я думаю тоже, вмѣшался мистеръ Халкеттъ; онъ говорилъ, какъ собственникъ.
   Мистеръ Тёкгэмъ воспламенился, говоря о пашемъ богатствѣ и нашей торговлѣ. Неужели, побѣдивъ на скачкахъ и взявъ призъ, мы теперь выпустимъ его изъ рукъ. Когда онъ говорилъ объ этомъ предметѣ, голосъ его принялъ торжественные тоны священника, совершающаго богослуженіе: -- мы -- предметъ зависти цѣлаго міра! возгласилъ онъ: -- наше богатство несмѣтно, баснословно! Оно можетъ вполнѣ внушать почтеніе другимъ народамъ. И мы добыли его собственными руками, благодаря нашей религіи. Мы богаты и деньгами, и промышленностью, и въ этомъ все наше богатство и возрастаніе этого богатства, которое постоянно даетъ новую работу рукамъ, перевѣшиваетъ упадокъ промышленности, которымъ намъ грозятъ. Такъ какъ это -- фактъ, то ваши радикалы или не знаютъ первыхъ условій человѣческой природы, или знаютъ. Если они знаютъ -- они измѣнники, а либералы, открывающіе имъ двери -- дураки, а нѣкоторые и мошенники. Мы погибнемъ, т. е. какъ великая держава, если перестанемъ смотрѣть впередъ, твердо держаться вмѣстѣ и извлекать изъ нашей собственности и правъ всѣ выгоды, какія можемъ извлечь. Слово -- резюмирующее исполненіе этихъ обязанностей -- торизмъ. (Это слово имѣетъ болѣе древній запахъ, нежели консерватизмъ, и потому мистеръ Тёкгэмъ предпочиталъ его). Разумѣется, рабочіе должны быть свободными людьми, но человѣкъ долженъ ежедневно завоевывать свою свободу, или онъ будетъ рабомъ въ той или другой формѣ рабства; единственный путь завоевать свободу -- трудъ и повиновеніе законному правительству. Въ такой странѣ, какъ Англія, гдѣ всѣ пути открыты для конкуренціи интеллигенціи и силы, съ прессой, которая представляетъ голосъ всѣхъ партій и всѣхъ интересовъ, въ странѣ, которая даетъ на вашъ капиталъ три съ половиною процента и болѣе, такъ же все незыблемо, какъ небесная твердь!..
   Онъ замѣтилъ выраженіе изумленія на лицѣ миссъ Халкеттъ и прибавилъ: -- да, это значитъ обезпеченіе пищи для милліоновъ ртовъ и комфортъ, если не роскошь для половины населенія. Вѣрные проценты на сбереженіе -- основаніе цивилизаціи.
   Но онъ испортилъ эффектъ краснорѣчія своего; вы можете въ полетѣ краснорѣчія подняться отъ камней къ звѣздамъ, но нужно быть очень опытнымъ ораторомъ, чтобы, спускаясь изъ міра отвлеченностей въ міръ фактовъ, не вылетѣть изъ сѣдла, и потому мистеръ Тёкгэмъ окончилъ плоскостью: -- въ такой странѣ, какъ Англія... прекрасно... я осмѣлюсь сказать, мы имѣемъ право осуждать заранѣе нарушителей общественнаго спокойствія, и они должны представить вполнѣ законные доводы для защиты своего дѣла, иначе ихъ заставятъ отвѣчать передъ закономъ за поведеніе свое.
   Это заключеніе было высказано передъ слушательницей, которая не могла симпатично относиться къ нему, и которая поняла, что оно должно было рикошетомъ ударить въ капитана Бьючэмпа. Тёкгемъ фыркалъ при имени Бьючэмпа. Онъ читалъ стенографированную репортерами рѣчь Бьючэмпа, и качалъ головой, цитируя многія мѣста изъ этой "ерунды", съ такимъ видомъ, какъ будто готовъ былъ тигромъ кинуться на него, еслибы не боялся полисмена.
   Но все это не мѣшало мистеру Тёкгэму съ наслажденіемъ смаковать клэретъ и разсказывать о разныхъ приключеніяхъ путешествій своихъ, хвалить рыбныя ловли въ однѣхъ мѣстностяхъ, охоту бъ другихъ, кухню въ третьихъ, впрочемъ, въ очень немногихъ, но за то когда упоминалось о блюдѣ, достойномъ похвалъ гастронома,-- то онъ переходилъ въ восторженный паѳосъ, и это были, повидимому, очень дорогія для сердца его воспоминанія. Но все-таки, какъ человѣкъ прогресса, онъ заявилъ объ убѣжденіи своемъ, что мы -- англичане со временемъ будемъ имѣть лучшую кухню въ мірѣ, потому что у насъ лучшіе матеріалы.
   -- Наше непонятное политическое малодушіе -- единственное больное мѣсто наше, заключилъ онъ:-- насъ заставляютъ дѣлать уступку за уступкой, отступать шагъ за тагомъ...
   -- Какъ гусей на общинномъ выгонѣ, я слышала это сравненіе, договорила за него миссъ Халкеттъ сравненіемъ доктора Шрэпнэля.
   Мистеръ Тёкгэмъ засмѣялся, слегка кашлянулъ и вздохнулъ: -- Боже мой!
   Смѣхъ его былъ заразителенъ и болѣе всѣхъ словъ его говорилъ о томъ, что голова и сердце его были въ полнѣйшемъ мирѣ.
   Сесилія была бы очень удивлена, еслибы могла знать, что этотъ нелюбезный джентльменъ, до того мало искусившійся въ наукѣ нравиться дамамъ, что обращался съ ними дружески, какъ съ младшими товарищами,-- увидѣвъ ее, далъ въ душѣ своей обѣтъ: ты и никто другая!
   Полковникъ былъ въ восхищеніи отъ мистера Тёкгэма, какъ отъ сильнаго и способнаго молодого человѣка и свѣжаго, задорнаго рекрута-молодца своей партіи, который стоялъ за нападеніе и взывалъ къ здравому смыслу, вмѣсто того, чтобы развѣвать флагъ сентиментальности и отступленія, былъ настоящій конно-артиллеристъ тори. Безмѣрно сожалѣя о томъ, что мистеръ Тёкгэмъ не пріѣхалъ ранѣе въ Англію, когда онъ могъ бы занять мѣсто бэвисгемскаго представителя въ парламентѣ, которое теперь отдано капитану Баскэлету, полковникъ Халкеттъ началъ сравнивать Блэкберна Тёкгэма съ Нэвидемъ Бьючэмпомъ: это былъ примѣръ крайней несправедливости и предубѣжденія, подумала дочь его, потому что обстоятельства требовали только сравненія Тёкгэма съ капитаномъ Баскэлетомъ.
   -- Мнѣ кажется, папа, что вы сравниваете идеалиста съ реалистомъ, сказала она.
   -- А? намъ не нужны идеалисты въ политикѣ, пробормоталъ сквозь зубы полковникъ.
   Онъ въ послѣднее время тоже принялъ привычку качать головой при имени Нэвиля, и Сесилія не смѣла спросить его о причинѣ этого.
   Мистеръ Тёкгэмъ пріѣхалъ въ Моунтъ-Лорель наканунѣ дня выборовъ. Статья въ. либеральной бэвисгемской газетѣ призывала всѣхъ истинныхъ либераловъ доказать единодушіе свое поднятіемъ рукъ; Тёкгэмъ приписалъ ее сыну Эрина и очень потѣшался тѣмъ, что либералы нанимаютъ падди {Paddy прозвище -- ирландцевъ.} "писать и извергать молніи" за себя.
   -- Шотландцы завѣдуютъ хозяйственной частью, а падди пишутъ проповѣди во всѣхъ либеральныхъ журналахъ, говорилъ, между прочимъ, юный тори, прибавляя:-- а англичане тамъ наборщики, не болѣе, я полагаю. Вотъ вамъ обращикъ національнаго духа либеральныхъ газетъ!
   -- Ахъ! вздохнулъ полковникъ, какъ будто этотъ фактъ былъ неопровержимо доказанъ ему.
   Поѣздка въ Бэвисгемъ, чтобы присутствовать при церемоніи поднятія рукъ въ ратушѣ, отрезвила мистера Тёкгэма отъ увлеченія обобщать фактъ бэвисгемской газеты. Руки поднялись за Бьючэмпа, и сказать вмѣстѣ съ капитаномъ Баскэлетомъ, что это ничтожное большинство было бы недостойно такого врага, какъ мистеръ Блэкбернъ Тёкгэмъ. Онъ усиленно молчалъ, замѣчая все, выслушивая каждаго, къ величайшему удивленію полковника Халкетта, при видѣ смолкшаго говоруна и громогласнаго крикуна.
   Мистеръ Сеймуръ Остинъ заявилъ, что поднятіе рукъ -- самое обманчивое изо всѣхъ предзнаменованій по части выборовъ. Около четырехъ часовъ въ день выборовъ Сесилія получила записку отъ отца, въ которой было сказано, что либералы побиты и "Бьючэмпа нѣтъ нигдѣ".
   Мистрисъ Грэнси Леспель явилась вторымъ вѣстникомъ пораженія Бьючэмпа. Она просто заявила фактъ, что встрѣтила полковника и Блэкберна, когда они ѣхали по предмѣстьямъ города, и они обѣщали привезти Сесиліи цифры голосовъ окончательной балотировки.
   -- Человѣкъ, который въ самый разгаръ агитаціи выборовъ отправляется во Францію драться на дуэли, не можетъ разсчитывать на побѣду; противъ него возстанетъ вся нравственность англійскаго городка, говорила она, и, замѣтивъ, что молодая дѣвушка приняла холодный видъ, она прибавила:-- о, дуэль была, это положительно, и она понизила голосъ.
   -- Съ мужемъ. Съ кѣмъ же больше? Онъ вернулся раненый. На это есть доказательства. Мой племянникъ Пальметъ узналъ это отъ Вивіана Дьюси, а Вивіанъ очень хорошо знакомъ съ ней, и дѣло въ томъ, что ее ночью поймали, когда она бѣжала съ Бьючэмпомъ, а дуэль была въ восемь часовъ утра, но братъ ея хотѣлъ непремѣнно драться за капитана Бьючэмпа, и случилось, я не могу сказать какимъ образомъ, что мѣсто его, то есть мужа, занялъ какой-то beau jeune homme, и, весьма возможно, что и онъ тоже былъ лицомъ, которому слѣдовало бы драться съ мужемъ. Во всякомъ случаѣ, онъ оскорбилъ капитана Бьючэмпа, или капитанъ Бьючэмпъ вообразилъ, что молодой герой оскорбилъ его, и дрался съ нимъ или съ мужемъ. Но это рѣшительно все равно съ кѣмъ, если дуэль была, а это, какъ вы видите -- доказанный фактъ.
   -- Я надѣюсь, что это -- неправда, сказала Сесилія.
   -- Милая Сесилія, мы должны надѣяться изъ христіанскаго чувства, сказала мистрисъ Леспель.-- Дуэль -- ужасная вещь, хотя эти Рамфри дрались, а Бьючэмпы были не лучше ихъ. Полковникъ Ричардъ дрался за жену или сестру друга. Но въ наше время дуэль -- вещь невѣроятная. Дуэль во всѣ времена была безчеловѣчнымъ обычаемъ, но теперь она хуже,-- она нарушеніе приличій. Я сама желала бы надѣяться, что это неправда, и вы можете подумать это потому, что я слышала это отъ лорда Пальмета. Но я знаю Вивіана Дьюси такъ же хорошо, какъ знаю моего племянника. Вивіанъ подробно описываетъ это происшествіе, и потому мы можемъ положиться на то, что онъ говоритъ правду, онъ -- не такой человѣкъ, чтобы распускать ложные слухи. Вы не знаете, что онъ встрѣтилъ капитана Бьючэмпа въ замкѣ маркизы: вся эта исторія была у него на глазахъ. Ему стоило сѣсть и написать. Онъ вообще сообщаетъ мнѣ всѣ французскія сплетни. Но въ этомъ письмѣ были подробности болѣе по вкусу Пальмету, нежели мнѣ. Вивіанъ Дьюси сдѣлалъ такое описаніе маркизы де-Руальу, которое заставило Пальмета трещать объ ней цѣлый часъ. Я увѣрена, что она должна быть красавицей во французскомъ вкусѣ. Вивіанъ Дьюси съ восторгомъ описываетъ глаза, брови ея и, кажется, волосы. Всего этого вмѣстѣ съ фигурой француженки довольно, чтобы сводить съ ума мужчинъ. Онъ пишетъ, что мужъ ея стоитъ того... но чего не пишутъ молодые люди. Очень жаль, что англичане за границей, мужчины и женщины тоже, я боюсь,-- принимаютъ французскій тонъ и нравственность. Но какъ могъ капитанъ Бьючэмпъ ожидать побѣдить и на выборахъ, и въ интригѣ? Это тожетъ рѣшить только его голова. Грэнси въ страшномъ негодованіи противъ него. Но не по поводу выборовъ, вы понимаете. Этотъ человѣкъ -- докторъ Шрэпнэль, сдѣлалъ что-то, чему, какъ говоритъ мужъ, Бьючэмпъ могъ бы помѣшать. Это все -- ссоры мужчинъ. Я поручила Пальмету написать Вивіану Дьюси, чтобы онъ досталъ для насъ фотографію маркизы де-Руальу. Вы знаете, любопытно видѣть лицо женщины, для которой мужчина губитъ себя. Но я еще разъ скажу: Бьючэмпу нужно жениться.
   -- Для того, чтобы были двѣ жертвы? Сесилія сказала это улыбаясь. Она была еще новичокъ въ страданіи и думала, что надѣть маску значитъ скрыть страданіе.
   -- Женится -- перемѣнится. Онъ остепенится и будетъ связанъ честью, отвѣчала мистрисъ Леспель.-- Я разговаривала съ нимъ, когда мы были въ Ичинкопѣ; его наружность и то, что я знала объ отцѣ его, рыцарѣ и красавцѣ -- полковникѣ Ричардѣ Бьючэмпѣ, внушило мнѣ довѣріе къ нему, если только имъ не овладѣетъ та роковая страсть, которая вкрадывается, какъ змѣя, и овладѣваетъ, какъ волшебство. Я положительно вѣрю въ такую страсть. Я видѣла примѣры. И если такая страсть кончится, то у человѣка выжжено сердце и вмѣсто него остался пепелъ, или какъ вы видите въ мистерѣ Стёккели Кёльбретѣ -- одинъ цинизмъ. Вы бы не сочли его способнымъ къ такой страсти! Но это правда. О, я знаю это! Вотъ что дѣлаетъ страсть съ мужчинами. Женщины умираютъ. Вѣра Уинтеръ умерла двадцати трехъ лѣтъ. Каролина Ормондъ немного старше. Вы знали исторію ея? Весь свѣтъ зналъ ее. Но самый странный убѣдительный фактъ -- любовь лорда Альфреда Бёркли и лэди Сюзанъ Горденеръ, жены генерала. Когда они встрѣтились, то не могли разойтись. Смѣшно было смотрѣть на нихъ. Теперь все выяснилось вполнѣ, и навѣрно извѣстно, что они никогда не сговаривались встрѣчаться. Ихъ сводила постоянная роковая случайность и они, наконецъ, поняли ее такъ хорошо, что... Вы смѣетесь?
   -- Развѣ я смѣялась? спросила Сесилія.
   -- Мы всѣ должны знать жизнь, дитя, а у васъ сильная голова. Знаніе опасно только для дураковъ. Если романическая любовь бываетъ иногда смѣшна, и я сознаюсь, что она можетъ быть смѣшна, то утверждаю, что пошлая игра въ нее вѣчно смѣшна. Кстати, я забыла сказать вамъ, что когда стали повѣрять голоса, то капитанъ Бьючэмпъ имѣлъ сто девяноста голосами менѣе, нежели капитанъ Баскэлетъ, въ то время, когда они показали списокъ. Джентльменъ, ѣхавшій съ вашимъ отцомъ, сравнилъ положеніе либераловъ съ парашютомъ, отрѣзаннымъ отъ воздушнаго шара. Что онъ служитъ въ арміи или во флотѣ?
   -- Онъ -- адвокатъ и двоюродный братъ капитана Бьючэмпа.
   -- Я бы не приняла его за Бьюнэмпа, произнесла мистрисъ Леспель и, снова принявъ тонъ свѣтской мудрости, сказала:-- я бы не хотѣла быть въ оппозиціи противъ этого молодого человѣка.
   Ей почему-то очень понравился мистеръ Тёкгемъ, но она не говорила о томъ ни слова. Вспомнивъ, что она опоздаетъ въ Ичинкопъ, гдѣ ждали много гостей, чтобъ праздновать побѣду капитана Баскэлета, она поцаловала молодую дѣвушку, которую безъ намѣренія такъ долго мучила, и уѣхала домой.
   Сесилія надѣялась, что это -- не правда. Сердце ея болѣзненно сжалось при мысли, что это -- правда. Она воображала, что и весь свѣтъ будетъ такъ же осуждать Нэвиля, что весь свѣтъ такъ же отвергнетъ его, какъ отвергли избиратели Бэвисгэма, и она въ мысляхъ своихъ горячо защищала его; жгучая краска залила лицо ея, и ей пришлось защищать уже себя, упорно отказываясь вѣрить страшной исторіи дуэли,-- и тѣмъ не менѣе, она продолжала упорно смягчать вину его, и, по странному противорѣчію, всегда ясный здравый смыслъ ея оправдывалъ его за дуэль, а сердце обвиняло. Она съ любовью остановилась на образѣ "рыцаря и красавца, полковника Ричарда Бьючэмпа", вызванномъ въ умѣ ея восторгомъ, съ какимъ мистрисъ Леспель говорила объ отцѣ Нэвиля, рыцарство котораго бросало свѣтъ на характеръ сына и ошибки котораго, оправдываемыя временемъ, имѣли блескъ, который странно говорилъ въ пользу Нэвиля.
   

XXVII.
Бѣглый взглядъ на выборы.

   Суетливый и шумный день выборовъ, непохожій на скучное и поучительное собираніе голосовъ англичанина въ святынѣ замка и округа своего, можетъ научить насъ очень немногому, и юморъ этого дня похожъ на дурно съигранную рождественскую пантомиму безъ Коломбины,-- старыя штуки безъ всякой граціи. Но тѣмъ не менѣе, всѣ обстоятельства такъ сцѣпляются, что повѣствователь не можетъ ограничиться голымъ упоминаніемъ о фактѣ пораженія либераловъ-радикаловъ въ Бэвисгэмѣ. Этотъ день прошелъ не безплодно и для будущности человѣка, котораго сострадательныя поклонницы изъ неподающаго голоса пола въ цѣломъ округѣ звали бѣднымъ, милымъ командоромъ. Праздникъ, который задалъ себѣ Бьючэмпъ за границей, подалъ поводъ доктору Шрэпнэлю нарушить положительное запрещеніе наложенное на него Дженни Дэнгемъ, и дѣятельно агитировать въ пользу Бьючэмпа собственными публичными рѣчами -- образъ дѣйствія, вслѣдствіе котораго, какъ и предвидѣла Дженни, многіе умѣренные избиратели отошли отъ командора Бьючэмпа, но за то радикалы сплотились въ болѣе тѣсный отрядъ.... немногочисленный отрядъ застрѣльщиковъ будущаго -- жалкіе разбитые остатки, какъ отзывался о нихъ капитанъ Баскэлетъ, и ни одинъ изъ этихъ солдатъ не казался довольно радикаленъ для другого; всѣ они перегоняли другъ друга; это были императоры въ зародышѣ, азбучные пророки, вдохновенные доктора, сами себя грызущіе паціенты,-- все, что хотите. И, несмотря на юморъ остроумнаго капитана, въ этомъ отрядѣ по временамъ появляется человѣкъ, который собираетъ его въ тѣсные ряды и колонны, если рядовые рядовъ и колоннъ захотятъ довѣриться ему, и ведетъ ихъ дружнымъ отрядомъ, плечомъ къ плечу -- представляя образецъ дисциплины даже для тори. Видъ такого отряда дѣйствуетъ опьяняющимъ образомъ на вождя, привыкшаго считать людей сквозь туманныя отвлеченности, и которому потому ничего не стоитъ прибавить пару нулей къ цифрѣ, острилъ капитанъ Баскэлетъ. Такимъ образомъ, пятьдесятъ человѣкъ, явившихся на перекличку, превращаются въ пятьсотъ или пять тысячъ; самое понятіе числа слито въ умѣ вождя съ понятіемъ умноженія; и тѣ годы будущаго, на которые онъ такъ упорно смотритъ вдаль, утомляя свои зрительные органы, неожиданно и мгновенно скатываются къ нему, когда онъ закрываетъ глаза въ порывѣ восторга. Такимъ образомъ, глядитъ ли онъ въ оба, или закрываетъ глаза, онъ одерживаетъ призрачную побѣду -- обнимаетъ облака. Юморъ капитана былъ правъ въ томъ отношеніи, что докторъ Шрэпнэль, вмѣсто побѣды, обнялъ облако.
   Докторъ Шрэпнэль надѣялся, что день этотъ будетъ, наконецъ, днемъ успѣха радикаловъ; но и онъ, гражданинъ, посѣдѣлый въ пораженіяхъ, даже, такъ сказать, округлившійся отъ привычки къ нимъ до того, что послѣ каждаго паденія снова поднимался подъ напоромъ воздуха отъ удара, сшибавшаго его съ ногъ,-- былъ пораженъ и упалъ духомъ, онъ самъ сознался въ томъ, когда увидѣлъ пораженіе Бьючэмпа, зная хорошо, что его полкъ радикаловъ, начиная отъ перваго рядоваго до послѣдняго, подалъ голосъ за Бьючэмпа. Радикалы подаютъ голоса рано поутру; они пошли бы голосовать съ первымъ крикомъ пѣтуха, еслибы это было возможно. Они полны надеждъ поутру; а приличное описаніе вечерняго отчаянія ихъ вы найдете въ Inferno Данта. Они хотятъ поднять нашъ тлѣнный міръ рычагомъ Архимеда, но они -- плохіе математики и не разочли, что у нихъ точка опоры еще слишкомъ мала. У нихъ, быть можетъ, всего одинъ футъ земли, и на немъ они каждый разъ надѣятся совершить это поднятіе, и каждый разъ вся масса отдаетъ назадъ и давитъ ихъ. Нечего напоминать читателю о томъ, какъ это больно:-- вѣсъ массы безмѣрный. Докторъ Шрэпнэль, однако, будучи еще распростертъ отъ удара на землѣ, уже осматривалъ обширный горизонтъ. Онъ всталъ на ноги, не дожидаясь ничьей помощи. Успѣхъ былъ отложенъ на слѣдующія поколѣнія. Развѣ это было долго въ жизни народа?
   -- Я не увижу побѣды, вы увидите, говорилъ онъ Дженни Дэнгемъ и подтвердилъ свое пророчество, сказавъ мистеру Лидіарду, что тори нашего времени шли или, вѣрнѣе, завязли въ слѣдахъ шаговъ радикаловъ прошедшаго столѣтія.-- Замѣтьте, участь радикаловъ всѣхъ временъ -- вести къ побѣдѣ и никогда не одерживать ея, а для тори побѣда -- вода Мертваго Моря, вкусъ золы во рту! А либералы,-- эти постепеновцы, эти люди компромисса, этотъ конгломератъ атомовъ! Они хвалятся въ животномъ самоуслажденіи своемъ, что высосали сокъ плода побѣды, за который заплатили душами своими. У нихъ нѣтъ живой связи, потому что нѣтъ жизненнаго принципа!
   Мистеръ Лидіардъ, который былъ либералъ, попросилъ доктора не забывать дѣла либераловъ, которыя касались то тори, то радикаловъ постояннымъ и ровнымъ розмахомъ, раскачиваясь изъ стороны въ сторону, какъ маятникъ часовъ, который и есть жизнь часовъ, припомните это. Либералы -- воплощеніе того, что есть практичнаго въ политикѣ.
   -- Вполнѣ приличное сравненіе для прислужниковъ времени! вскричалъ докторъ Шрэпнэль, не выносившій, когда упоминали о либералахъ, какъ о партіи, въ особенности, въ часъ пораженія радикаловъ, когда фактъ существованія людей компромисса приводитъ въ изступленіе людей принципа.-- Вы, либералы -- войско Пирра, вы -- армія незаконорожденныхъ дѣтей прогресса, торгашей, которые проповѣдуютъ практичность изъ-за платы! Они знаютъ, что мы -- движущая сила, а тори -- сопротивляющаяся, и притворяются, будто помогаютъ намъ побить нашего непріятеля, чтобы ослабить ударъ, который падаетъ и на нихъ. Мы деремся, а они забираютъ плоды побѣды. Что они такое? межеумки, трусливыя сердца, люди девиза: хочу и не хочу, переметчики, въ которыхъ вымираетъ энтузіазмъ юности, едва только въ кошелькѣ зазвенитъ золото. Они боятся, что мы слишкомъ много дѣлаемъ для общаго блага, а непріятель ихъ слишкомъ мало для ихъ блага. Они -- партія? Пусть они пойдутъ въ дѣло и посмотрятъ. Мы выдержимъ тысячу пораженій, они -- ни одного! Компромиссъ породилъ ихъ. Оторвите ихъ только отъ сосцовъ компромисса, которымъ они питаются, да выдвиньте людей, которые умѣютъ бороться и умирать за дѣло -- и либералы разсыпятся прахомъ. А куда уйдутъ обломки партій? Всего болѣе въ ряды тори, другъ мой. Я говорю вамъ серьезно, такъ и будетъ. Вы, качаясь между будущимъ и прошедшимъ, живете настоящимъ, но вы трусливо оглядываетесь назадъ, какъ всѣ грѣшники, живущіе настоящимъ. Вы, либералы, вы -- тори съ предусмотрительностью и радикалы безъ нашей вѣры. Вы кидаетесь изъ страха торизма на радикальныя мѣры, и изъ страха радикализма бросаетесь назадъ въ торизмъ. Вотъ ваше раскачиванье маятника.
   Докторъ Шрэпнэль читалъ лекціи на эту тему въ продолженіе цѣлаго дня, и слѣдуетъ предположить, читалъ ихъ для собственнаго утѣшенія Лидіарду, Тёрботу и Бьючэмпу, кому бы то ни было, кто случался у него подъ рукой, и никогда еще оракулъ радикализма не носилъ такой странной одежды. Излюбленные метательные снаряды при выборахъ были мѣшки съ мукой. Необыкновенно высокій ростъ доктора Шрэпнэля, безобразно-длинное коричневое пальто сами по себѣ были цѣлью весьма заманчивой для артиллеристовъ при этихъ орудіяхъ, не говоря уже о репутаціи его какъ человѣка, желавшаго уничтожить всю англійскую старину. Первые залпы придали ему видъ статуи изъ снѣга. Души воды превратили муку въ слои тѣста, и, по крайней мѣрѣ, по цвѣту докторъ походилъ на нашпигованнаго зайца, сорвавшагося съ вертела и вставшаго на вытянутыя заднія ноги. Вслѣдствіе такого превращенія, фигура доктора еще болѣе кидалась всѣмъ въ глаза, и, когда онъ съ полнѣйшимъ равнодушіемъ ходилъ по городу, юные профессора декоративнаго искусства воспылали бѣшенымъ желаніемъ принести и свою лепту въ дѣло бѣлѣнія доктора, такъ что, наконецъ, его можно было принять за мельника, который вывалялся въ мукѣ. Толпа, бѣжавшая за нимъ, прозвала его привидѣніемъ, и онъ шелъ, какъ призракъ, невозмутимый, бѣлый и молчаливый посреди ревущей толпы веселыхъ грубіановъ, изъ которыхъ каждый считалъ почетнымъ дѣломъ поднять крикъ противъ стараго Шрэпнэля. Одѣтый на подобіе корки пирога, онъ заходилъ иногда въ отель Бьючэмпа продолжать монологи свои о томъ, что будущее принадлежитъ радикаламъ, и во-вѣки будетъ принадлежать имъ, потому что они піонеры будущаго.
   Онъ не удостоилъ Бьбчэмпа ни одного слова утѣшенія въ пораженіи его. Онъ не воображалъ, что утѣшеніе могло быть нужно человѣку, окрещенному въ чистыхъ водахъ радикализма, и должно сознаться, что Бьючэмпъ обманулъ и его, и миссъ Дэнгемъ, и самого себя, сказавъ такимъ тономъ, какъ будто и онъ тоже держался философіи доктора на счетъ пораженій:
   -- Это -- только проигранная стычка, она не считается ни во что въ безконечной войнѣ. Война должна быть безконечной.
   -- Но развѣ можно въ безконечной войнѣ сохранить ясность ума! былъ памятный для него отвѣтъ миссъ Дэнгемъ.
   Онъ взглянулъ на Лидіарда, намекая, что отвѣтъ этотъ могъ быть внушенъ только его вліяніемъ на нее. Для него трудно было представить себѣ, чтобы женщина и, притомъ, хорошенькая, могла мыслить самостоятельно, и тѣмъ болѣе могла заставить его анализировать и собственную его мысль. Это заставило его недовѣрчиво улыбнуться. Какъ могла хорошенькая молодая дѣвушка, болѣе всѣхъ женщинъ походившая на Рэне и чертами лица, и граціей, найти въ головѣ своей фразу, которая заставила его серьезно думать? Онъ не могъ забыть словъ ея, хотя не могъ приписать ихъ ей.
   Съ другой стороны, онъ безгранично восторгался преданностью ея доктору Шрэпнэлю. Въ ней высказывалась вся женственность натуры ея и совершенно согласно съ романическими понятіями о томъ командора Бьючэмпа и другихъ, которые желали быть исключительнымъ предметомъ ея. Но Дженни Дэнгемъ обладала не только пассивною добродѣтелью своего пола, она доказала тоже, что у нея есть высокое мужество. Никакія возраженія со стороны доктора Шрэпнэля не могли удержать ее отъ намѣренія быть вмѣстѣ съ нимъ свидѣтельницей борьбы выборовъ, и каждый разъ она шла съ докторомъ Шрэпнэлемъ, какъ будто это было обыденное и естественное дѣло. Платье ея носило слѣды, что она прошла сквозь строй рядомъ съ докторомъ.
   -- Это бросили въ меня ненарочно, сказала она, успокоивая негодованіе Бьючэмпа.
   Она спасла доктора, съ которымъ безъ нея толпа обошлась бы самымъ грубымъ образомъ. Разъ, когда толпа слишкомъ наперла на нихъ, она взяла подъ руку доктора и, подвигаясь впередъ съ невозмутимымъ взглядомъ, заставила толпу дать ей дорогу. Она съумѣла заставить уважать себя этихъ грубыхъ невѣжественныхъ людей и они по-рыцарски старались превзойти другъ друга въ ловкости, стараясь, чтобы комья муки, которыми осыпался докторъ, миновали ее, причемъ они посылали громкое проклятіе каждому удару, который отъ ненавистнаго доктора отражался на ней; нѣкоторымъ мальчикамъ достались даже тычки за неловкость воинственнаго рвенія ихъ. Одинъ юный геній изъ этой орды вандаловъ, таинственнымъ наитіемъ подражая современнымъ изобрѣтателямъ усовершенствованныхъ орудій убійства и сознавая, что незачѣмъ бросать метательные снаряды, послѣ залпа которыхъ хоть что-нибудь остается цѣло, швырнулъ въ миссъ Дэнгемъ камень завернутый въ бумагу. Онъ не попалъ въ цѣль. Дженни не сказала объ этомъ ни слова никому. День заключился однимъ или двумя кулачными поединками въ глухихъ углахъ города, вѣроятно для того, чтобы доказать, что прежній неустрашимый духъ древнихъ британцевъ, не смотря на измѣну фортуны, снова ожилъ въ нашихъ мускулахъ.
   

XXVIII.
Нѣчто о сердцѣ и умѣ одной молодой дѣвицы.

   Мистеръ Тёкгемъ отыскалъ дорогу къ коттэджу доктора Шрэпнэля, чтобы повидаться съ родственникомъ своимъ на другой день выборовъ. Въ Моунтъ-Лорелѣ былъ обѣдъ въ честь выбранныхъ представителей Бэвисгема, и мистеръ Тёкгемъ опоздалъ на пять минутъ. Онъ вошелъ въ гостиную, полную гостей, задержанныхъ тамъ по его милости, и принесъ полковнику извиненіе. Едва только успѣлъ онъ упомянутъ о томъ, что былъ у доктора Шрэпнэля, какъ неаккуратность его была забыта при взрывѣ негодованія, какимъ было встрѣчено это имя.
   -- Этотъ человѣкъ -- зараза! вскричалъ полковникъ: -- я слышалъ, что онъ имѣлъ дерзость потребовать Грэнси Леспеля въ судъ, за захватъ общинной земли.
   Кто-то описалъ фигуру доктора Шрэпнэля подъ осыпавшимъ его вихремъ муки.
   -- Онъ заслуживаетъ всего, что хотите, отвѣчалъ полковникъ, смотря на часы.
   -- У меня, замѣтилъ капитанъ Баскэлетъ:-- есть свои счеты съ докторомъ Шрэпнелемъ и я сведу ихъ.
   Онъ говорилъ тономъ человѣка, имѣвшаго право считать себя оскорбленнымъ; но никто не могъ понять, въ чемъ состояло это право, кромѣ того, что докторъ далъ ему какое-то прозвище въ своихъ рѣчахъ. Капитанъ кивнулъ головой, но, однако, не пустился въ объясненіе своихъ правъ. Дѣло было въ томъ, что какое-то радикальное яблоко ударило его въ лѣвую скулу, когда онъ совершалъ свой торжественный въѣздъ въ городъ, и оставило свой слѣдъ въ видѣ легкой опухоли, къ которой онъ отъ времени до времени, какъ симпатическое средство, прикладывалъ руку, потому что скула была и безъ того выдающейся чертой наружности его, и увеличеніе ея въ объемѣ было совершенно излишне. Когда этотъ баловень фортуны, желая поискать и другого счастья, хотѣлъ выказать всю свою любезность и очарованіе, то это увеличеніе размѣровъ одной щеки придавало самый плачевно-ложный видъ сладкой улыбкѣ его.
   Онъ стремился, во что бы то ни стало, понравиться миссъ Халкеттъ. Зная, что она жалѣла бѣднаго Нэвиля и даже была дружна съ нимъ, онъ улыбался, вспоминая о Нэвилѣ, о бѣдномъ Нэвилѣ!-- Я даю вамъ честное слово, миссъ Халкеттъ, старый товарищъ -- Нэвиль совершенно потерялъ голову вчера. Я хотѣлъ быть вѣжливымъ съ нимъ. Встрѣтя его, я закричалъ ему: "добрый день, Нэвиль; я боюсь, васъ побили". А онъ отвѣчалъ: "а я думаю, что вы побѣдили, дядя". Онъ не зналъ, гдѣ онъ и съ кѣмъ говоритъ, бѣдный малый! Дядя -- и мнѣ!
   Миссъ Халкеттъ была расположена видѣть въ этомъ разсѣянность Нэвиля, но мистеръ Сеймуръ Остинъ, сидѣвшій рядомъ съ нею, засмѣялся и сказалъ:-- я думаю, что слово дядя было случайнымъ выстрѣломъ, но оно стоитъ поэтическаго эпитета но тому свѣту, какой оно бросаетъ на всю эту исторію.
   Тогда Сесилія подумала, что Нэвиль отвѣчалъ очень остро и мѣтко и что непониманіе капитана было доказательствомъ его тупости. Теперь она была расположена считать Нэвиля слишкомъ остроумнымъ, пылкимъ, отчаянной головой, искателемъ сильныхъ ощущеній, врагомъ законовъ, словомъ, человѣкомъ, который губилъ блестящіе дары свои, взывая къ общей войнѣ. Глаза ея невольно остановились на капитанѣ Баскэлетѣ, ей представилось, какъ Нэвиль назвалъ его дядей, и она, чтобы подавить насмѣшку, готовую сорваться, спросила мистера Сеймура Остина, какого онъ мнѣнія о мистерѣ Тёкгемѣ. Мистеръ Сеймуръ лаконически отвѣчалъ вопросомъ: -- о другой крайности? Она поняла, что онъ сопоставлялъ крайняго тори съ крайнимъ радикаломъ, и согласилась съ мистеромъ Остиномъ. Мистеръ Тёкгемъ въ эту минуту пророчилъ обращеніе всего человѣчества въ тори, и такое пророчество было въ его глазахъ не сомнительною и рискованною мыслію, которую бросаютъ на вѣтеръ, но вполнѣ вооруженнымъ и оснащеннымъ кораблемъ, который спускаютъ на воду для плаванія при громкихъ крикахъ ура, привѣтствующихъ совершившійся фактъ. Мистеръ Остинъ непримѣтно пожалъ плевами, сказавъ миссъ Халкеттъ:
   -- И для насъ придетъ чередъ, какъ для другихъ, и пройдетъ. Никто на землѣ не можетъ избѣжать такого переворота. Мы должны быть готовы встрѣтить его съ политивескимъ смысломъ и пережить его, отдавая полною мѣрою и омывъ руки наши отъ грѣховъ нашей партіи. Я надѣюсь, что я вѣренъ своей партіи, но я не могу раздѣлять энтузіазмъ ея. Онъ правъ однако, когда упрекаетъ націю за трусость ея въ послѣднія десять лѣтъ. Одна треть либераловъ въ душѣ была съ нами, но не смѣла высказаться, и мы тоже не смѣли высказать, чего мы хотѣли. Мы приняли договоръ, который, будучи выгоденъ обѣимъ сторонамъ, удовлетворилъ насъ болѣе, нежели когда нашей оппозиціей были виги,-- то есть, когда либералы царствовали, а мы управляли, и я могу прибавить, что нашъ общій глава былъ очень ловкимъ фигляромъ. Теперь мы переживаемъ послѣдствія такого жалкаго примиренія въ пониженіи ценса, которое дойдетъ до того, что одно ношеніе шляпъ и сапоговъ будетъ считаться достаточнымъ правомъ на голосъ. Мораль этого та, что трусость вреднѣе для цѣлой націи, нежели для отдѣльныхъ личностей, хотя слѣдствія ея сказываются позднѣе.
   -- Вы говорите о грѣхахъ партіи? спросила недовѣрчиво миссъ Халкеттъ.
   -- Я думаю, что та партія сильна, которая не боится сознаться въ грѣхахъ своихъ.
   -- Вы говорите о землевладѣльцахъ?
   -- Какъ и въ землѣ, въ партіи ихъ есть жилы, богатыя матеріаломъ. Напримѣръ, увеличивающееся богатство страны сильно увеличиваетъ и численность нашу, и мы легко можемъ ошибиться и принять число наше за дѣйствительную силу и снова проповѣдывать консерватизмъ, какъ натъ исключительный девизъ, какъ нашъ оплотъ. Это будетъ грѣхомъ партіи. Консерватизмъ -- принципъ правительства; онъ лучшій, потому что онъ наиболѣе безопасный для такого древняго государства, какъ Англія, и гарантія того, что мы не утратимъ мудрость прошлаго въ борьбѣ съ неизвѣстнымъ. Либерализмъ рискуетъ слишкомъ многимъ въ надеждѣ на выигрышъ. Онъ очень неловко сидитъ на полудюжинѣ лошадей разомъ, и ему нужно кормить ихъ всѣхъ, да еще разнымъ зерномъ.
   -- Да, сказала миссъ Халкеттъ послѣ недолгаго молчанія: -- я знаю, что вы сами не заговорили бы со мною о такихъ предметахъ, и употребленіе сравненій доказываетъ мнѣ, что вы обращаетесь ко мнѣ, какъ къ очень неразвитому уму.
   -- Виной тому мое желаніе быть краткимъ. Я, какъ писавшіе гіеороглифами, ставлю фигуру животнаго, вмѣсто цѣлаго параграфа. Я неисправимъ, какъ вы видите, но вы, если хотите, услышите когда нибудь отъ меня и цѣлую лекцію въ прозѣ.
   -- И вы находите, что стоитъ прочитать ее мнѣ? Можетъ ли одинъ гіеороглифъ выразить ее?
   -- Я никогда въ жизни не могъ разобрать ни одного гіеороглифа.
   -- Вамъ уже наскучило говорить со мною серьёзно, мистеръ Остинъ?
   -- Я принимаю ваше замѣчаніе, хотя оно не совсѣмъ справедливо. Вы прежде никогда не захотѣли бы выслушивать политическія разсужденія.
   Сесилія слегка покраснѣла, вспомнивъ о томъ, кто научилъ ее слушать ихъ, и о своемъ прежнемъ пренебреженіи къ этому предмету.
   На другой день, на освѣщенной солнцемъ юго-западной террасѣ Моунтъ-Лореля, Сесиліи была прочитана лекція о политикѣ, безъ всякихъ образовъ и уподобленій, и она могла идти объ руку съ своимъ руководителемъ, только переводя слова его на образы и уподобленія. Она стыдилась непостоянству и разсѣянности мысли своей. Она невольно и постоянно сравнивала мистера Остина и Нэвиля Бьючэмпа: и молодой человѣкъ и опытный мужчина, близкій къ старости, оба говорили съ нею, признавая ея умъ, что было лестнымъ комплиментомъ, не облекшимся въ грубое слово. Но она въ этой лекціи сдѣлала новое открытіе, которое должно бы было показаться ей еще болѣе лестнымъ, но оно только привело ее въ изумленіе и даже оттолкнуло ее. Кто бы могъ повѣрить этому? Мистеръ Остинъ твердо вѣрилъ въ высшую будущность женщины. Онъ шелъ далѣе, нежели Сесилія, допускалъ право мысли заглядывать въ будущее; онъ былъ въ этомъ отношеніи такимъ же радикаломъ, какимъ Нэвиль былъ въ политикѣ, даже самъ Нэвиль, еще не обдумывавшій этотъ вопросъ, могъ широко раскрыть глаза отъ удивленія и даже неодобрительно нахмуриться, когда ему сказали бы, что англичанки будутъ подавать голосъ въ совѣтахъ объ общественныхъ дѣлахъ наравнѣ съ мужчинами, какъ женщины древней Германіи! Мистеръ Остинъ говорилъ серьёзно, что англичанки теперь стоятъ на пути полученія и этихъ привилегій. Онъ говорилъ совершенно трезво, что видѣлъ въ настоящее время болѣе указаній на дѣйствительность прогресса между женщинами, нежели между мужчинами Англіи. Но онъ былъ очень умѣренъ, въ проектѣ реформъ. Онъ стоялъ за то, чтобы женщинамъ были открыты средства добывать кусокъ хлѣба и чтобы онѣ были предоставлены собственнымъ силамъ своимъ для завоеванія того положенія, какое онѣ хотятъ завоевать. Онъ былъ убѣжденъ, что и это скромное желаніе ихъ есть желаніе революціонное.
   -- Есть точки соприкосновенія между радикалами и тори? спросила она.
   -- Я полагаю, родство въ крайностяхъ, отвѣчалъ онъ.
   -- Еслибы я могла присутствовать при преніяхъ обѣихъ партій!
   -- Намъ стоитъ только встрѣтиться для того, чтобы разойтись къ противуположнымъ полюсамъ, возразилъ мистеръ Остинъ.
   Она не назвала никого, съ кѣмъ бы она желала видѣть политическую встрѣчу его, но какъ же она выдала себя. Ей показалось, что онъ посмотрѣлъ очень лукаво, продолжая:
   -- Пренія кончатся тѣмъ, что каждый изъ насъ останется въ своихъ траншеяхъ. Представьте, что я скажу вашему другу-радикалу слѣдующіе труизмы: мы -- англичане выросли не въ одинъ день и не были сдѣланы свободными и равными декретомъ власти. Мы выросли и должны продолжать рости развитіемъ нашей силы. Наша исторія написана очень разборчиво, и въ ней легко прочесть примѣръ всего хорошаго и дурного въ развитіи человѣчества. Землевладѣлецъ и работникъ, воздѣлывающій землю его, вовсе не представители идей добра и зла, которыя могли бы раздѣлять ихъ; одинъ -- потомокъ сильныхъ, другой слабыхъ, и нѣтъ никакихъ искуственныхъ препятствій, которыя мѣшали бы первому подниматься, второму -- падать. Если трудно подниматься, зато легко падать. Вашъ другъ-радикалъ, который хочетъ поставить обоихъ на одинъ уровень прокламаціей, не могъ выбрать болѣе вѣрнаго средства къ уничтоженію мужественности и самодѣятельности народа; онъ стоитъ за то, чтобъ увлечь и вести за собой автоматовъ, а я за то, чтобъ не дать нашимъ дюжимъ и рослымъ англичанамъ превратиться въ малорослыхъ, чахлыхъ лапландцевъ; онъ хочетъ засадить всѣхъ въ рабочій домъ или казармы, а я хочу, чтобы всѣ развивались на открытомъ воздухѣ, какъ было до сихъ поръ. Вы видите теперь разницу? и вы понимаете свойства ея? У насъ есть нервы. Вотъ почему лучше, чтобы люди различныхъ мнѣній не встрѣчались. Я рискну сказать, что и радикализмъ имѣетъ свою функцію, и, пока онъ уважаетъ законы, я готовъ встрѣчать его вездѣ, гдѣ нельзя избѣжать встрѣчи. Извините мое разглагольствованіе.
   -- Посовѣтуйте мнѣ, какія книги я должна прочесть, чтобы имѣть полное понятіе объ этомъ? просила Сесилія, на которую освѣжающимъ образомъ, какъ прохлаждающее средство отъ горячечнаго жара, подѣйствовалъ этотъ разговоръ, не касавшійся никакихъ чувствъ. Могъ ли Нэвиль отвѣтить на слова мистера Остина? Она представила себѣ, что отвѣтилъ бы на нихъ Нэвиль при своей отчаянной головѣ и необузданной природѣ. Она подумала, что она тоже, какъ мистеръ Остинъ, желала никогда не встрѣчать его. Она тогда знала бы хоть немного покоя.
   Какъ бы то ни было, она была въ душѣ благодарна мистеру Остину за то спокойствіе, которое онъ далъ ей. Возможность вообразить, что Нэвиль Бьючэмпъ заблуждался въ идеяхъ своихъ, было укрѣпляющимъ удовольствіемъ для гордой молодой лэди, стыдившейся цѣлей, на которыя указывалъ ей Невиль. Она всегда предпочитала общество людей возраста мистера Остина. Сколько ему было лѣтъ? Отецъ ея долженъ знать. И почему онъ не женатъ до сихъ поръ? Легкій иней подернулъ волосы его у висковъ; лобъ былъ исчерченъ легкими морщинами, но ротъ его, улыбка, глаза были полны жизни, какъ у молодаго человѣка и въ нихъ было болѣе смысла, нежели у молодости, которую она знала, Ему должно быть около пятидесяти. О мира, мира! вздыхала она. Когда онъ сѣлъ въ коляску и потомъ привсталъ, чтобы поклониться молодой дѣвушкѣ, она подумала, что лицо его и фигура -- идеалъ англійскаго джентльмена въ зрѣломъ возрастѣ.
   Капитанъ Баскэлетъ попросилъ милости переговорить минутъ пять съ миссъ Халкеттъ; послѣ разговора, Сесилія подошла къ отцу, говоришему съ мистеромъ Тёкгемомъ. Отецъ пристально посмотрѣлъ ей въ глаза, поднявъ брови. На этотъ вопросительный знакъ она отвѣчала спокойно и равнодушо, опустивъ свои. Въ горлѣ полковника послышался одобрительный звукъ.
   Когда всѣ гости разъѣхались, мистеръ Тёкгемъ заговорилъ о свиданіи своемъ съ Бьючэмпомъ. Наканунѣ, вечеромъ, онъ упомянулъ о томъ только вскользь, какъ будто ему нечего было разсказывать, кромѣ того, что онъ встрѣтилъ у доктора Шрэпнэля стараго школьнаго товарища своего Лидіарда, очень способнаго человѣка, но который былъ такой дуракъ, что сдѣлался писателемъ, не имѣя никакого состоянія, ни другой доходной профессіи. Это показалось миссъ Халкеттъ сначала недостаткомъ наблюдательности, но теперь, когда онъ дождался отъѣзда гостей, чтобы передать свои впечатлѣнія, не предавая родственника своего посмѣянію общества, то она оцѣнила въ этомъ деликатность родственнаго чувства. Мистеръ Тёкгемъ считалъ сумасшедшими и Шрэпнэля, и Бьючэмпа. Онъ не встрѣчалъ нигдѣ въ путешествіяхъ своихъ такого карикатурнаго чудовища, какъ докторъ Шрэпнэль, ему нигдѣ не приходилось слушать такого сорвавшагося съ цѣпи здраваго смысла декламатора и безумца, какъ Бьючэмпъ. Онъ не находилъ словъ для описанія его, и, наконецъ, сказалъ: "голова Бьючэмпа похожа на фабрику фейерверковъ; она набита горючими веществами". Приводя примѣръ рѣчей доктора Шрэапеля, онъ сказалъ:-- я совершенно случайно упомянулъ слова: высокая церковь, и тотчасъ докторъ Шрэннель всталъ противъ меня лицомъ къ лицу, мнѣ слѣдовало бы сказать, всталъ головой выше, потому что это великанъ въ семь футовъ, котораго можно показывать на ярмаркахъ. Онъ началъ раскачиваться надо мной, какъ тополь въ бурю, и кричалъ: "чѣмъ вы докажете, что вы не преклоняетесь передъ идоломъ?" Это старая пѣсня. Эти люди не придумаютъ ничего новаго. И онъ продолжалъ: "она -- невидимый идолъ", и рука его отбивала каждое слово: "идолъ, идолъ!" Я долженъ былъ признавать "только одни законы". Онъ не допускалъ ничего, кромѣ "законовъ". "Чтобы понять идею, которую вы представляете, нужно зажарить мозги свои на сковородѣ", сказалъ онъ и ударилъ рукою по лбу. И онъ пошелъ расхаживать по саду, засунувъ руки въ карманы полъ сюртука. Я осмѣлюсь сказать, что съ моей стороны было бы доказательствомъ сумасшествія -- выслушать подобнаго человѣка во второй разъ. А Бьючэмпъ считаетъ его мудрецомъ и пророкомъ.
   -- Онъ -- очень опасная собака, сказалъ полковникъ Халкеттъ.
   -- Но самое лучшее,-- и я считаю это самымъ положительнымъ доказательствомъ сумасшествія Бьючэмпа -- то, что Шрэпнэль оказывается адвокатомъ нравственности передъ Бьючэмпомъ. Я поговорю объ этомъ... Мистеръ Тёкгемъ кивнулъ головой полковнику, который сказалъ: -- говорите. Дочь воспитана, чтобы быть женщиной, знающей свѣтъ.
   -- Сэръ, она не услышитъ ничего, что бы могло оскорбить слухъ лэди. Бьючэмпъ стоитъ за соціальное освобожденіе женщины, и этого довольно. За политическое -- ни на волосъ. Любовь есть пробный камень, и если лэди перестанетъ любить мужа, если ей придетъ фантазія влюбиться въ другого, она должна оставить мужа. Законы -- тираны; наши возраженія противъ такаго освобожденія -- жалкая трусость. И представьте, этотъ докторъ Шрэпнэль сказалъ рѣчь объ общественномъ благѣ -- мужчины и женщины должны равно приносить страсти свои въ жертву на этотъ алтарь. Ему оставалось только переступить одну черту, чтобы быть карикатурнымъ и потѣшнымъ до конца -- выступить въ роли пастора -- старому язычнику.
   -- И онъ убѣдилъ капитана Бьючэмпа? спросилъ полковникъ, очевидно для того, чтобы дочь слышала отвѣтъ, который былъ: "о, Боже мой, нѣтъ!"
   -- Вамъ удалось узнать изъ словъ капитана Бьючэмпа, сильно ли онъ огорченъ результатомъ выборовъ? спросила Сесилія.
   Мистеръ Тёкгемъ сказалъ ей, что Бьючэмпъ взбѣшенъ противъ одного избирателя, Томлинсона, за то, что тотъ отказалъ ему въ обѣщанномъ голосѣ на основаніи ложныхъ слуховъ, и что Бьючэмпъ былъ въ восторгѣ отъ того, что завербовалъ въ свою партію нѣкоего мистера Карпендика, котораго ему пришлось перетащить къ себѣ чуть ли не за шиворотъ.
   -- Единственные здоровые люди тамъ: миссъ Дэнгемъ и кухарка; я завтракалъ тамъ, и мистеръ Тёкгемъ одобрительно кивнулъ головой:-- Лидіардъ, должно быть, тоже сошелъ съ ума. Я не могу понять, къ чему онъ теряетъ тамъ время? Онъ говоритъ, что пишетъ теперь предисловіе къ первому изданію стихотвореній какого-то Гарри Дэнгема. И къ чему онъ пишетъ это? Мнѣ это не нравится. Онъ долженъ бы былъ заработывать свой хлѣбъ. Я увѣренъ, что онъ современемъ будетъ вездѣ занимать деньги. У насъ и безъ того десять тысячъ лишнихъ писателей, да и тѣ хоть немного видѣли свѣтъ на континентѣ. Онъ умѣетъ писать. Но все это непроизводительно; всѣ эти люди съ своимъ писательствомъ -- лишній балластъ въ государствѣ. Онъ говорилъ, что миссъ Дэнгемъ вполнѣ заслуживаетъ похвалы Бьючэмпа. Онъ сказалъ еще, что она, подвергая себя большой опасности -- ей едва не сломали руку камнемъ -- спасла доктора Шрэпнэля отъ насилія толпы въ день выборовъ.
   -- Г-мъ, проворчалъ значительно полковникъ.
   -- Я думаю тоже самое, отвѣчалъ мистеръ Тёкгемъ.-- Я не желаю, чтобы сдѣлали зло этому человѣку, но ему, все-таки, нужно зажать ротъ. Мое убѣжденіе -- что онъ огнепоклонникъ. Я ручаюсь, что способенъ уничтожить его, если еще разъ встрѣчусь съ нимъ. Онъ, во всякомъ случаѣ -- зажигатель.
   -- Вы думаете, что капитанъ Бьючэмпъ удовольствуется своимъ первымъ опытомъ въ политикѣ?
   -- О, Боже мой, нѣтъ, отвѣчалъ мистеръ Тёкгемъ.-- Это -- только начало кампаніи. Онъ отправится на сѣверъ, побывавъ въ Суссексѣ и Бёксѣ. Онъ на всю жизнь отдался политикѣ. Только въ одномъ онъ выказалъ здравый смыслъ. Я слышалъ, какъ онъ нѣсколько разъ повторялъ: "мнѣ нужны деньги!" И онѣ нужны ему, если онъ хочетъ быть главою радикаловъ. Онъ хочетъ издавать газету. Вѣроятно, онъ получитъ деньги отъ дяди Рамфри?
   -- Не для предстоящей кампаніи,-- полковникъ Халкеттъ особенно саркастически выговорилъ послѣднее слово:-- мы должны ради пользы его надѣяться, что онъ не получитъ денегъ и другимъ путемъ.
   -- Онъ говоритъ, что онъ долженъ добыть деньги.
   -- Кто же дастъ ему?
   -- Не знаю. Я только повторяю слова его. Если онъ только не разсчитываетъ на мою тетушку Бьючэмпъ; а я сильно сомнѣваюсь въ успѣхѣ его у нея, если деньги нужны ему на политическую кампанію.
   -- Деньги! проговорилъ въ раздумьи полковникъ Халкеттъ. Тоже слово было повторено въ сердцѣ наслѣдницы. Нэвилю нужны деньги! Какъ могъ онъ сказать это? Обыкновенные люди могли сказать или подумать это, не возбуждая негодованія ея; напримѣръ, капитанъ Баскэлетъ, но не Нэвиль Бьючэмпъ.
   Капитанъ Баскэлетъ, какъ она передала отцу на безмолвномъ языкѣ, установившимся между ними въ этихъ случаяхъ, сдѣлалъ ей предложеніе, и она, къ величайшей радости отца, отказала блестящему гвардейцу-жениху. Изящные джентльмены и англійскіе, и италіанскіе были въ спискѣ отвергнутыхъ искателей руки ея; до сихъ поръ она смотрѣла, какъ они приходили и уходили, слѣдя за ними съ своей заоблачной обсерваторіи. Ни одинъ изъ нихъ не былъ тѣмъ идеаломъ, котораго она ждала; она не подумала узнать ни чувства, ни мысли, ни желанія ихъ. Они мелкими точками пестрили ландшафтъ, разстилавшійся надъ неприступными высями, на которыхъ она стояла. Нэвиль Бьючэмпъ заставилъ ее спуститься съ заоблачной выси ея, и спуститься въ толпу самыхъ маленькихъ женщинъ, которыя трепещутъ и пылаютъ, заслышавъ шаги мужчины. Она хорошо съумѣла прочесть и натуру, и желанія капитана Баскэлета; она знала, что онъ просилъ руки ея, какъ руки богатой наслѣдницы, и въ тотъ же день она услышала, что и Нэвилю Бьючэмпу нужны деньги и что онъ рѣшился добыть ихъ. Неужели онъ сказалъ это? Возможно ли это для него? А почему же невозможно? Любовь его на чужбинѣ обманула его, теперь онъ отдается за деньги -- послѣднюю вещь, за которую бы могъ отдаться такой великодушный и честный человѣкъ. Деньги нужны ему, чтобы добиться торжества своихъ идей. Но неужели онъ даже ради такой цѣли можетъ измѣнить правдѣ?
   Такъ думала Сесилія, и рѣшеніе этого вопроса такъ же непрестанно томило ее, какъ и мысль о Нэвилѣ.
   Неужели она должна будетъ признать, что преслѣдованіе политическихъ химеръ извратило до такой степени характеръ его? Она надѣялась, что онъ пріѣдетъ въ Моунтъ-Лорель и думала, что станетъ менѣе уважать его, если онъ пріѣдетъ. Но если онъ не пріѣдетъ, какимъ полярнымъ міромъ будетъ для нея жизнь!
   Онъ пріѣхалъ въ ноябрскій вечеръ, когда лѣса были покрыты багровымъ блескомъ, хотя не было солнца. День рано скрылся за пеленой тумана, спустившейся отъ неба къ землѣ; это былъ неподвижный, всепроникающій туманъ. Только высоко въ одномъ мѣстѣ онъ немного раздвигался, пропуская клубъ облака, оттѣненнаго полинялымъ багровымъ цвѣтомъ, сквозь который сквозила чуть-чуть тоже полинялая синева неба. Облако это скользило въ прорѣхѣ тумана до того неуловимо, что казалось неподвижнымъ. Мокрая паутина висѣла на травѣ, леденѣвшей въ тускломъ свѣтѣ. Послѣдніе цвѣты въ саду никли головами, увядая. Мертвые листья, коричневые, съ пятнами багреца и желтизны, медленно падая, насыпали густой слой около ствола деревьевъ. На всемъ лежалъ багровый отблескъ тумана и холодъ увяданья.
   Сесилія сидѣла, срисовывая этотъ ландшафтъ изъ окна своего кабинета, находившагося въ одномъ этажѣ съ гостиной. Онъ остановился на террасѣ у окна, чтобы Сесилія увидѣла его; потомъ поклонился и прошелъ кругомъ, черезъ дверь передней; это дало бы ей время оправиться, еслибы она была менѣе потрясена.
   Встрѣча ихъ походила на день, который она кистью переносила на полотно; день этотъ отмѣчалъ фазисъ природы, и хотя не былъ унылъ для этого фазиса, но несъ мало радости. Но развѣ нѣтъ отрады помнить то, что отмѣчаютъ для насъ фазисы жизни? Неконченный эскизъ напомнилъ ей Нэвиля, когда онъ уѣхалъ. Нэвиль жилъ въ этомъ эскизѣ для того, чтобы заставить ее вздрогнуть, когда она развертывала эскизъ, а сердце ея сильно биться и щеки пылать огнемъ. Тогда ей пришелъ на умъ вопросъ: но почему же нельзя любить, не желая быть любимой? Такая любовь не унижаетъ нашей гордости, но поднимаетъ ее, усиливаетъ, а не ослабляетъ наше благородное самоуваженіе. Сесилія на одно мгновеніе прониклась съ упоеніемъ мыслью, что и она способна любить такою святою любовью. Какъ быстро исчезли теперь всѣ низкія мысли, обвинявшія его въ корыстолюбивомъ разсчетѣ, и какъ она упрекала себя за то, что она заподозрѣла его въ томъ. Онъ говорилъ просто и кротко о пораженіи своемъ; обвинялъ себя за время, потерянное вдали отъ агитаціи по выборамъ, о тратѣ денегъ, прибавивъ, что у него теперь осталось ихъ очень немного. Эскизъ ея акварелью обратилъ вниманіе его. Онъ, шутя, замѣтилъ, что завидуетъ способности ея уединяться отъ людей и находить красоту въ каждомъ времени года. Она открыла портфель съ рисунками мистера Тёкгема, изображавшими разныя живописныя мѣстности въ разныя времена года; то были сцены изъ жизни Европы, Азіи и обѣихъ Америкъ. Но Нэвиль, бросивъ бѣглый взглядъ, попросилъ избавить его отъ дальнѣйшаго осмотра. Замѣчаніе его, что рисунки были жестки и мертвы, было справедливо, подумала Сесилія и улыбнулась при мысли, что критикуютъ критика. Удивленіе Нэвиля, какъ такой молодой человѣкъ и лапкастерскій родственникъ его могъ быть "чистокровнымъ тори", было совершенно естественно.
   Сесилія замѣтила:-- однако, я не замѣтила въ немъ никакого уваженія къ аристократіи.
   -- Оно и не нужно для современныхъ тори, сказалъ Нэвиль.
   -- Можно цѣнить старые роды, когда они не были сухимъ деревомъ и въ дѣлахъ потомковъ сказывается кровь родоначальника. Я вѣрю въ силу крови. Здоровая, сильная кровь, хотя бы дикарей и разбойниковъ, если они въ свое время были движущей силой, имѣла въ свое время элементы, поднимавшіе ихъ надъ заурядной толпой. Но попробуйте сказать на митингѣ, что пока въ странѣ должна быть настоящая аристократія -- интеллигенціи, нравственнаго чувства, людей, способныхъ вести народъ, и вы, если только употребите это слово, услышите ворчанье и свистки. Почему же это слово такъ ненавистно? Не дѣлайте поспѣшныхъ выводовъ. Потому что народъ видѣлъ всегда аристократію, стоявшую противъ слабой стороны и уступавшую только, когда сторона эта становилась сильной и начинала грозить ей; потому что аристократія наша держалась всегда за преданія, а никогда за человѣчность; потому что она еще болѣе, нежели народъ, была безсмысленнымъ стадомъ. Ахъ, не будемъ болѣе говорить объ этомъ теперь. Я говорю, что въ странѣ нѣтъ аристократіи, когда нѣтъ людей, способныхъ вести народъ къ развитію политическому, и соціальному. Я говорю, что въ наше время такія качества нужны настоящему вождю народа. Я не стану болѣе надоѣдать вамъ своими идеями. Я люблю видѣть васъ съ кистью въ рукѣ.
   Кисть дрогнула въ рукѣ ея, когда она оттѣняла багровую ясень.-- Мы не были освобождены и не получили права декретомъ, Нэвиль, сказала она.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ:-- и я не осуждаю за то отдаленныхъ предковъ нашихъ.
   Ее поразила мысль, что слова эти могли быть тезисомъ отвѣтной рѣчи мистеру Остину.
   -- Такъ вы думали объ этомъ? спросилъ Нэвиль.
   -- Но я не пришла ни къ какому заключенію, сказала она. стараясь запомнить нить мыслей, которыя пробудило въ головѣ ея замѣчаніе его, и досадуя на себя, что нашла въ головѣ своей только быстро исчезавшій слѣдъ, блеснувшій, какъ свѣтъ фосфорной спички, а не ясную формулу. Она не привыкла мыслить, и наморщенный лобъ ея свидѣтельствовалъ о трудной работѣ мозга. Нэвиль попросилъ извиненія.
   -- Какое право имѣю я надоѣдать вамъ? Я вижу, какъ это непріятно вамъ. Если сказать правду, то я пришелъ къ вамъ искать мира. Я всегда думаю о васъ, когда говорятъ объ англійскомъ домѣ.
   Она чутьемъ поняла, что въ эту минуту онъ сравнивалъ два дома -- ея и другой, чужеземный домъ. Когда онъ ушелъ, она тѣмъ же чутьемъ угадала, что онъ сравнивалъ двухъ женщинъ. Она вспомнила замѣчаніе, невольно вырвавшееся у него. "Очень рѣдкія женщины имѣютъ мужество", и взглядъ его, остановившійся на ней въ эту минуту, былъ пытливымъ и взвѣшивающимъ взглядомъ, желавшимъ прочесть въ глубинѣ души ея. Она поняла смыслъ этого взгляда, но не знала, къ чему онъ остановился на ней.
   Да, ей остается одна гордая, святая любовь, поднявшаяся выше волненій страсти, чуждая желаній. Она будетъ птицей, рѣющей въ воздухѣ, и домомъ ей будетъ небо. Сесилія отдалась этой любви, не спрашивая себя, надолго ли она способна рѣять въ воздухѣ и что она дѣлаетъ изъ своей жизни. Она походила на человѣка, до того влюбленнаго въ свой домъ, что онъ счастливъ, оставаясь въ немъ не хозяиномъ, а жильцомъ, котораго можетъ согнать случай. Если домъ ея былъ холоденъ, зато онъ былъ обширнымъ, увѣнчаннымъ звѣздами домомъ; зато она могла теперь говорить себѣ о своей любви и твердить, что гордость ея не унижена, потому что она не ждетъ ничего отъ Нэвиля.
   Такое настроеніе дало Сесиліи силу съѣздить въ Уэльсъ, гдѣ Нэвиль не могъ быть. Она прожила цѣлую зиму, не видя его. Возвратившись въ Моунтъ-Лорель къ пасхѣ, она съѣздила въ Стейнгэмъ, не видя его, и по прежнему вполнѣ убѣжденная, что любитъ его неземною любовью, чтобы благословлять, прощать, направлять, ободрять его и молиться за него, и какъ-то оригинально -- безлично, не упоминая имени его. Она читала нѣкоторыя рѣчи Нэвиля, сказанныя въ собраніяхъ либераловъ и радикаловъ, которыя газеты партіи ея передавали съ легкой ироніей, вставляя между цитатами отрывочныя, ѣдкія замѣчанія, или краткое извлеченіе изъ идей его; цитаты выбирались самыя рѣзкія, и мысли его доводились враждебными релортерами до абсурда. Рѣчи его, переданныя въ такомъ видѣ, были страшны для друзей автора, если они держались противуположныхъ мнѣній. Сесилія была принуждена воззвать къ христіанскому милосердію. Отецъ обратилъ вниманіе ея на то, какой курьёзный спектакль задавалъ изъ себя Нэвиль Бьючэмпъ, командоръ королевскаго флота, когда онъ вступалъ въ схватку съ репортерами, отвѣчая на статьи ихъ письмами въ газеты, печатавшимися неизмѣнно съ сухимъ примѣчаніемъ издателя подъ столбцами ихъ, скрѣпленнымъ тремя звѣздочками. Полковникъ Халкеттъ былъ скандализованъ, читая такія письма въ газетахъ.
   -- Такъ одна вещь связана съ другою, говорилъ онъ.
   -- Вы, кажется, сердиты на Нэвиля, папа? замѣтила дочь.
   -- Я ненавижу такихъ безпокойныхъ людей, милая Сесилія! разразился полковникъ.
   -- Папа, но рѣчи его были переданы такъ нечестно.
   Сесилія положила передъ отцомъ оттиснутыя отдѣльными листами рѣчи командора Бьючэмпа, которыя впрочемъ прошли черезъ тщательную корректуру молодаго политика. Полковникъ пробѣжалъ глазами страницу и спросилъ:
   -- Неужели ты читаешь это?.. такой вздоръ!.. такой опасный бредъ!..
   Отвѣтъ Сесиліи, что она дѣлаетъ это ради справедливости къ обѣимъ сторонамъ, долженъ бы былъ выразить полнѣйшее безпристрастіе ея. Но терпимость наша къ идеямъ, которыя преслѣдуются, подвергаетъ насъ очень зоркой критикѣ враговъ этихъ идей.
   -- Онъ пишетъ тебѣ? спросилъ полковникъ, проницательнымъ взглядомъ смотря на дочь.
   Она просто отвѣчала:-- О, нѣтъ. Я не занимаюсь политикой.
   -- Но онъ ожидалъ, однако, что ты прочитаешь эти рѣчи?
   -- Да, я думаю, что онъ желалъ бы обратить меня, если бы могъ.
   -- Хотя ты и не занимаешься политикой?
   -- Онъ болѣе придаетъ значенія публичному распространенію своихъ идей, нежели писанію писемъ для убѣжденія меня -- вотъ что я хотѣла сказать.
   -- Хорошо, сказалъ полковникъ, не желая показать свое безпокойство.
   Мистеръ Тёкгемъ очень часто обѣдалъ у нихъ въ Лондонѣ. Этотъ джентльменъ выказывалъ самые разнообразные таланты; онъ рисовалъ и не былъ артистомъ; разводилъ цвѣты и другія растенія и не былъ садоводомъ; недурно игралъ на фортепіано и не былъ музыкантомъ; пѣлъ и у него не было голоса. Онъ набивалъ руку на всемъ, чтобы имѣть право говорить обо всемъ тономъ авторитета. Онъ съѣздилъ съ полковникомъ Халкеттомъ и Сесиліей вверхъ по Темзѣ къ старой тётушкѣ Бьючэмпъ; и отецъ, и дочь должны были сознаться, что онъ выказалъ себя въ наилучшемъ свѣтѣ въ обществѣ ея. Мистрисъ Бьючэмпъ сказала, что видѣла внучатнаго племянника своего Бьючэмпа, но безъ всякихъ коментаріевъ о наружности, манерѣ или поведеніи его. За этимъ замѣчаніемъ послѣдовало значительное молчаніе. Сесилія, вспоминая о немъ потомъ, закипѣла негодованіемъ при мысли, что мистеръ Блэкбернъ Тёкгемъ могъ играть тутъ враждебную роль. Мистрисъ Бьючэмпъ говорила о статьѣ, написанной въ газету ея любимцемъ Тёкгемомъ, и, Сесилія знала это отъ отца, въ опроверженіе разрушительныхъ предложеній Нэвиля.
   -- Это талантъ, одобрительно отозвалась мистрисъ Бьючэмпъ:-- я не боюсь борьбы, пока у насъ есть такіе мужественные защитники; я скорѣе рада ей!
   Полковникъ занималъ мистрисъ Бьючэмпъ, а мистеръ Тёкгемъ повелъ Сесилію въ садъ. Она нашла замѣчанія его о Нэвилѣ возмутительно дерзкими.
   -- Говоря серьёзно, миссъ Халкеттъ, я не сомнѣваюсь, что Нэвиль -- очень добрый малый, если взять его съ лучшей стороны. Мнѣ это говорили о немъ; онъ -- славный товарищъ и весельчакъ въ компаніи, и что касается этого, то курительная комната -- лучшій пробный камень, нежели гостиная; все, что ему нужно -- ученье, ученье, ученье. Я рекомендую повтореніе одного этого слова въ отвѣтъ на все, что онъ говоритъ на митингахъ, и печатаніе этого же слова въ видѣ примѣчанія подъ всѣми письмами его.
   Воинственный духъ Сесиліи запылалъ и она сказала:-- Я слышу въ этихъ словахъ толпу, которая хочетъ заглушить его голосъ криками.
   -- Въ такомъ случаѣ, отвѣчалъ мистеръ Тёкгемъ:-- толпа кричитъ съ мудростью,
   -- Толпа -- дикій звѣрь.
   -- Въ такомъ случаѣ, мудрость исходитъ изъ пасти дикаго звѣря.
   -- Но у людей есть слово: честная борьба.
   -- Слово: честная борьба непримѣнимо къ человѣку, который такъ обдуманно и упорно разжигаетъ ярость дикаго звѣря. Его осмѣяли, затолкали, затерли и обокрали тѣ самые люди, которые оглушали его своими рукоплесканіями, т. е. своимъ ревомъ. Вы не видѣли объявленія его о пальто, которое онъ потерялъ на какомъ-то сборищѣ, на сѣверѣ, по близости моей родины. Пальто и пачка писемъ. Онъ обѣщаетъ десять фунтовъ въ награду. Но это -- еще честная кража въ сравненіи съ тѣмъ выжиманіемъ сока, которое ожидаетъ его.
   -- Вы знаете мистера Сеймура Остина? спросила миссъ Халкеттъ.
   -- Я встрѣтилъ его разъ у васъ за обѣдомъ. Къ чему этотъ вопросъ?
   -- Я думаю, что вы слушали бы его съ удовольствіемъ.
   -- Да, я мало слушаю другихъ, это -- мой недостатокъ.
   Мистеръ Тёкгемъ былъ способенъ къ сознанію своей вины и исправленію.
   Отецъ Сесиліи сообщилъ ей, что мистеръ Тёкгемъ оказалъ ему большія услуги въ очень трудномъ положеніи, въ которомъ онъ находился при столкновеніи съ рудокопами Валлиса въ первомъ весеннемъ мѣсяцѣ.
   -- Онъ умѣетъ говорить съ рудокопами и вліять на нихъ, отозвалась Сесилія свысока, но презрительность тона ея вышла дѣланная.
   Она уѣхала изъ Лондона въ іюнѣ, за два дня до отъѣзда отца ея въ Моунтъ-Лорель. Теперь она была въ странной лихорадочной тревогѣ, и спокойствіе ея смѣнилось капризами. Она выбрала самую дальнюю дорогу въ Моунтъ-Лорель и остановилась на станціи близь Стейнгэма, чтобы заѣхать къ мистрисъ Кёллингъ, которая была теперь въ замкѣ, дѣлая приготовленія къ пріѣзду мистера Рамфри. Сесилія, вмѣстѣ съ отцомъ, была преданнымъ другомъ мистрисъ Кёллингъ, хотя она никогда не могла хорошо понять положеніе бѣдной женщины. Сесилія увѣряла себя, что отцу ея будетъ пріятно, если она сдѣлаетъ такой объѣздъ, чтобы видѣться съ женщиной, горячимъ защитникомъ которой онъ былъ. Она поѣхала въ Стейнгэмъ и въ продолженіи цѣлыхъ часовъ слышала только разговоры о Нэвилѣ. Сесилія съ негодованіемъ отвергла бы мысль, что она заѣхала въ Стейнгэмъ для этой цѣли. Зато она очень критически отнеслась къ защитѣ поведенія Нэвиля во Франціи, на что Розамонда потратила много убѣдительности и краснорѣчія. Она не могла повѣрить, чтобы въ этой поѣздкѣ не было ничего предосудительнаго.
   Розамонда удивила ее новостью, что мистеръ Рамфри устроилъ Нэвиля въ Хольдесбёри, отдалъ ему это помѣстье, и, сверхъ того, началъ переговоры съ отцемъ ея о бракѣ Нэвиля съ нею. Розамонда не знала, какой отвѣтъ далъ полковникъ, вѣроятно, неблагопріятный, потому что онъ не сказалъ о томъ ни слова дочери. Вліяніе мистера Рамфри было сильно на отца ея, она это знала, и, разумѣется, дядя Эверардъ не могъ сдѣлать такого шага безъ согласія Нэвиля. Розамонда съ искренней радостью сказала, что бракъ этотъ былъ мечтой ея въ продолженіи многихъ лѣтъ, самымъ дорогимъ желаніемъ ея, и потомъ замолчала, не взглянувъ даже ни разу на Сесилію пытливо и не сдѣлавъ ни малѣйшей попытки узнать чувства ея. Сесилія не согласилась съ Розамондой относительно одной вещи, которую сдѣлали мистеръ Рамфри и Сэсиль Баскэлетъ. Въ потерянномъ или украденномъ пальто Нэвиля былъ бумажникъ съ письмами. Пальто было доставлено мистеру Рамфри, потому что на бумажникѣ -- подаркѣ его Нэвилю, былъ напечатанъ адресъ Рамфри. Въ числѣ писемъ было одно отъ доктора Шрэпнэля къ Нэвилю,-- письмо до того ужасное, что Розамонда хмурила брови при одномъ воспоминаніи о немъ, считая невозможнымъ привести хоть одну цитату изъ него. Она утверждала, что не могла запомнить трехъ словъ сряду. Письмо было до того ужасно, что, несмотря на все отвращеніе ея къ капитану Баскэлету, она не могла признать безчестнымъ съ его стороны, что онъ бѣгалъ по всему Лондону, читая письмо это вслухъ съ самыми безпощадными комментаріями всѣмъ, кто только хотѣлъ слушать. Ненависть къ доктору Шрэпнэлю затмила чувство чести Розамонды. Но это письмо показалось Сесиліи мелочью, о которой не стоило говорить, и о которой она вспомнила только, когда капитанъ Баскэлетъ, вмѣстѣ съ лордомъ Пальметомъ, пріѣхалъ въ Моунтъ-Лорель и предложилъ полковнику прочитать ему "письмо отъ этого мошенника, стараго Шрэпнэля, къ Бьючэмпу о женщинахъ, женахъ, тронахъ, республикахъ, британскомъ лоялизмѣ и проч. проч.; это и прочее было спискомъ всѣхъ вещей, дорогихъ свободному британцу, которыя зажигатель уничтожалъ.
   Сесилія возстала противъ этого чтенія, но полковникъ настаивалъ на немъ, замѣтивъ, что мистеръ Рамфри не видѣлъ въ томъ ничего дурного.
   -- Читайте, сказалъ онъ.
   Капитанъ развернулъ письмо доктора Шрэпнэля и прочелъ, держа его на разстояніи полъ-ярда отъ себя въ уровень съ подбородкомъ, какъ держитъ выпятившій грудь пѣвецъ ноты на эстрадѣ въ залѣ концерта.
   

XXIX.
Посланіе доктора Шрэпнеля командору Бьючэмпу.

   Прежде, чѣмъ мы попросимъ читателя прослушать чтеніе письма ужаснаго доктора къ своему ученику по политикѣ и передадимъ паѳосъ чтенія капитана Баскэлета, мы должны, по требованію справедливости, оправдать послѣдняго такъ же, какъ и онъ горячо оправдалъ бы себя отъ обвиненія въ какихъ бы то ни было коварныхъ умыслахъ относительно чтенія этого по почерку, дѣйствительно, ужаснаго маранья, напоминавшаго дѣтскіе рисунки моря, на которомъ плаваютъ то тамъ, то сямъ опрокинутыя парусныя суда. Почеркъ этотъ возбуждалъ въ капитанѣ такое же негодованіе, какъ и содержаніе письма.
   -- Милый полковникъ, взгляните только на это, умоляю васъ, сказалъ онъ, передавая письмо, съ гримасой отвращенія пробѣжавъ волнообразныя строки его сквозь лорнетъ.
   Полковникъ Халкеттъ взглянулъ на безобразный почеркъ; лордъ Пальметъ сдѣлалъ тоже и вскричалъ:-- Да, почеркъ хуже моего!
   Сесилія, поддерживая свой протестъ противъ чтенія, отказалась взглянуть и на почеркъ, но капитанъ Баскэлетъ умолялъ и заклиналъ ее съ свойственной ему энергіей, повторяя: "вы должны взглянуть", такъ что ей осталось или взглянуть, или убѣжать, какъ пансіонерка.
   Возвращаясь къ оправданію Сэсиля Баскэлета, мы скажемъ: онъ былъ человѣкъ, неспособный составлять какіе бы то ни было планы, голова его не могла бы выдержать ихъ. Онъ былъ человѣкъ порыва, способный втоптать въ грязь честное имя мужчины или женщины, вдохновенно импровизируя разныя сказки, въ особенности о людяхъ, которыхъ онъ не любилъ, и дѣлалъ это безъ всякаго злобнаго умысла, совершенно инстинктивно, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда люди эти слишкомъ сильно затрогивали чувства или интересы его, и тогда вдохновенная и случайная импровизація его становилась зерномъ, порождавшимъ цѣлый рядъ подобныхъ импровизацій, которыя, взятыя всѣ вмѣстѣ, походили на очень дальновидный планъ, на который онъ оглядывался съ нѣжностью творца къ произведенію своему, тѣмъ не менѣе непрестанно заявляя о полнѣйшей невинности своей въ какомъ бы то ни было зломъ умыслѣ. Обстоятельства очень часто помогаютъ подобнымъ порывамъ озлобленныхъ людей.
   Теперь капитанъ Баскэлетъ могъ предвидѣть только то, что могло немедленно выйти изъ чтенія возмутительнаго посланія, въ которомъ Нэвиль Бьючэмпъ былъ выставленъ маріонеткою, которую скоморохъ подергивалъ за проволоку, и скоморохъ этотъ былъ "отступникъ, невѣрующій, агитаторъ, соціалистъ и мошенникъ". Зная о переговорахъ мистера Рамфри съ полковникомъ, Баскэлетъ приписалъ мысль о нихъ интриганкѣ Стейнгэма и искренно думалъ, что съ его стороны честнымъ и дружескимъ поступкомъ будетъ показать Нэвиля полковнику и Сесиліи Халкеттъ въ этомъ обращикѣ переписки его. Онъ счелъ это долгомъ своимъ, давшимъ ему предлогъ заѣхать въ Моунтъ-Лорель съ прежней дружеской короткостью, такъ чтобы не возбудить опасенія въ богатой наслѣдницѣ. Воинъ, привыкшій носить отполированныя латы свои между Виндзоромъ и Лондономъ, нуждается болѣе, какъ мы всѣ это знаемъ, въ энергіи для сопротивленія стрѣламъ амура, нежели для метанія ихъ; онъ, какъ воплощеніе красоты, обязанъ держаться тактики прекраснаго пола и знать всѣ уловки и капризы, какими нимфы защищаютъ себя. Такъ было и съ знаменитымъ капитаномъ Баскэлетомъ, въ понятіяхъ котораго прекрасныя дамы получали то опредѣленіе, которое мыслящій политикъ даетъ массамъ; страшныя въ ненависти своей и равно страшныя въ любви. Но богатая наслѣдница -- особа совершенно отдѣльнаго вида женщинъ; онъ жаждалъ получить богатую наслѣдницу; неожиданное вознесеніе въ парламентъ заставило его видѣть въ богатой наслѣдницѣ необходимую опору и украшеніе своего положенія, и мы должны прибавить, что гордость его, весь строй мыслей и долголѣтнія привычки его считать себя побѣдителемъ женщинъ были разсѣяны въ прахъ изумительнымъ и необъяснимымъ для него отказомъ, который Сесилія передала отцу равнодушно опущенными бровями. Представьте, что долженъ чувствовать человѣкъ, дающій самую высокую цѣну на аукціонѣ, если покупаемый предметъ объявитъ, что не хочетъ принадлежать ему. Капитанъ Баскэлетъ кричалъ объ этомъ вездѣ мѣсяцъ или около того: "эта дѣвчонка сама не понимаетъ чувствъ своихъ; она -- такая пара ему!" и онъ требовалъ, чтобы весь свѣтъ раздѣлялъ удивленіе его. Хроникёры лондонскаго сезона передали ему, что онъ не былъ единственнымъ искателемъ руки, передъ которымъ закрыли двери. Неужели она могла думать о Нэвилѣ? Что бы то ни было, но посланіе должно быть прочтено.
   -- Теперь послушаемъ выстрѣлы Шрэпнэля, и онъ кивнулъ головой полковнику, выпятилъ грудь и началъ читать громовымъ голосомъ:
   "Мой мужественный Бьючэмпъ, впередъ въ походъ на вашу миссію, и не подводите итоговъ полученнымъ результатамъ, не жаждете успѣха, не считайте жатвы; мы работаемъ духомъ. Мы живемъ въ духѣ". Капитанъ Баскэлетъ замѣтилъ при этомъ: г-мъ, я прошу васъ обратить вниманіе, что эта потѣшная ерунда подчеркнута Нэвилемъ.
   Затѣмъ чтецъ обѣщалъ кричать: "ура" при повтореніи ерунды и продолжалъ съ страшно исковерканнымъ удареніемъ, то повышая, то понижая голосъ тамъ, гдѣ не слѣдовало.
   "Духъ" и пр. Мы остановились здѣсь. "Желаніе насладиться немедленно успѣхомъ есть ростовщичество духа. Ростовщикъ хочетъ хватать золото, если не дѣйствіемъ, то воображеніемъ. Не раздражайте себя этими желаніями. Работайте для народа и въ народѣ". Замѣтьте въ народѣ! "Онъ кажется вамъ неподвижнымъ? Такъ неподвижна и земля для сѣятеля, и, хотя мы не можемъ ускорить время жатвы, мы видимъ въ исторіи прочное доказательство, что и для жатвъ духа наступаетъ время; да, идея, какъ планета, которой мы дали движеніе, обращается все быстрѣе и быстрѣе, и мы должны все тверже и тверже сообщать ей правильность обращенія Это и есть жизнъ!" Это реветъ Шрэпнэль; сію минуту вы услышите Нэвиля. "Признайтесь, что теперь мы живемъ животною жизнью; по крайней мѣрѣ жизнь большинства -- жизнь допотопной ящерицы, погружающей въ тину первичныхъ наслоеній широкую спину свою, чтобы съ наслажденіемъ грѣть ее; или скажемъ еще, въ такъ называемыхъ учителяхъ столько же жизни, сколько есть ея въ скользкой лягушкѣ, которую мартовскіе лучи заставляютъ позѣвывать и шевелиться, и затѣмъ идетъ вялый скачекъ, который приблизитъ ее дюйма на три къ болотной водѣ, куда влекутъ животные инстинкты его". Я спрошу васъ, слышали ли вы когда-нибудь такую чепуху? Вялый прыжокъ, скользкая лягушка! Будемъ продолжать. "Ученые пророки, учителя, всѣ несли свои символы и свои системы, которые въ свое время были пригодны, можетъ быть; каждый выдавалъ свой символъ и свою систему за вѣчную истину, которая вонзитъ мечъ въ сердце времени и будетъ рычагомъ, чтобы сдвинуть міръ! Кругъ идей, возникшихъ изъ опыта и потребностей ихъ дня, долженъ быть деспотомъ всѣхъ грядущихъ идей и дней -- и навѣки! И тамъ, гдѣ первый свѣтъ замерцалъ, чтобы освѣтить лягушкѣ путь ея къ болоту, тамъ въ этой тьмѣ силой неотразимаго переворота идей въ умахъ человѣчества зажигается иной свѣтъ!" Это -- нашъ старый товарищъ Нэвиль. Клянусь честью, я не понимаю, что все это значитъ, и полагаю, что и старый мошенникъ докторъ Шрэпнэль самъ того не понимаетъ. Прошу васъ, имѣйте терпѣніе, мой дорогой полковникъ. Вы сейчасъ найдете и практическое приложеніе этихъ идей. Я перескочу немного, съ ватпего позволенія. "То, что человѣчеству мыслимо въ небѣ, родится на землѣ. То, въ чемъ оно видѣло ангела, оказывается чудовищемъ съ когтями и клыками. Спросите, какъ это могло быть? Человѣчество уже не то, которое могло находить въ первомъ представленія пищу и указаніе духу своему". Далѣе: "Убѣжденія вымираютъ въ насъ не безъ борьбы. Мы не можемъ вырвать ихъ съ корнемъ, не проливъ крови сердца". Вы видите онъ грозитъ кровью. "Наше убѣжденіе, мой Бьючэмпъ, что человѣчество не должно быть завязано въ горячешную рубашку доктринъ".
   -- Съ меня довольно! воскликнулъ въ негодованіи полковникъ. "Мы", и капитанъ Баскэлетъ протянулъ торжественно руку, съ видомъ самой пламенной мольбы, требуя молчанія. Онъ хотѣлъ прочесть строки, въ которыхъ лицемѣріе доктора Шрэпнеля высказывалось въ полномъ цвѣтѣ:-- "мы свободны отъ нихъ; мы не поросли коростою привычекъ, которая есть могила духа; мы не дали сковать себя обычаю -- этому тирану мысли; и страхъ, вырывающій перья у крыльевъ духа и запирающій его обнаженнаго въ душное подземелье, гдѣ шаги работника, проходящаго на верхи, раздаются какъ зловѣщій гулъ, предвѣстникъ ужасовъ... страхъ этотъ чуждъ намъ; мы живемъ для будущаго...-- Эта мысль даетъ мнѣ вѣчную молодость, какъ источникъ...
   -- Я говорю вамъ, я не въ силахъ болѣе слушать! перебилъ полковникъ, выходя изъ себя.
   Лордъ Пальметъ замѣтилъ Сесиліи:-- мы слышали тѣ же фразы и въ проповѣдяхъ.
   Сесилія ждала, что отецъ уйдетъ, но капитанъ Баскэлетъ не выпустилъ его, онъ бормоталъ про себя слова изъ фразъ, остановившихъ вниманіе полковника: "Исторія -- библія человѣчества... неизмѣнность -- фантазія мечтателей... цѣли деспотовъ... пальцы мертвеца, вцѣпившіеся въ живое тѣло... человѣкъ -- животное... человѣкъ -- безплотный духъ... человѣкъ -- растеніе, пустившее корни... человѣкъ -- человѣкъ..." Все это изъ рукъ вонъ. Ахъ вотъ здѣсь: "Въ народѣ твоимъ словомъ, Бьючэмпъ!" Это объ работѣ, и проч. Скажите мнѣ, полковникъ, считаете ли вы государственнымъ преступленіемъ вотъ это: "мы не подписали никакого договора уважать ихъ..." онъ говоритъ объ англичанахъ, полковникъ Халкеттъ: "ихъ суевѣрія. Эти люди лицемѣрное согласіе съ ихъ идеями и обычаями ставятъ наровнѣ съ искреннимъ признаніемъ ихъ, но одно слово противорѣчія дѣлаетъ васъ предметомъ ненависти и гоненія; и только свобода, завоеванная въ былые дни, не допускаетъ ненависти ихъ быть болѣе дѣятельной. Но мы видимъ ихъ такими только въ настоящемъ фазисѣ". Это подчеркнуто Нэвилемъ. Мы не можемъ принять участія въ этомъ договорѣ, закрыть глаза и замкнуть рты. Мы будемъ говорить. Пусть лучше люди Ваала встанутъ, чтобы забросать насъ каменьями, нежели будутъ, по прежнему, валяться въ своихъ хлѣвахъ, и никто не будетъ кричать имъ, что они живутъ, какъ свиньи, желая только одного, чтобы никто не прикасался къ корыту ихъ. Комфортъ -- религія этого многочисленнаго средняго класса, управляющаго страной. Комфортъ -- главная идея жизни ихъ; единственный признаваемый ими законъ -- необходимости; единственная цѣль ихъ. Всему, что доставляетъ имъ комфортъ, всему, что относится къ нему, что имѣетъ видъ охраненія его -- они отдаютъ свое пассивное поклоненіе. Они дружно встаютъ, чтобы давить все, что грозитъ ему. Въ этомъ и состоитъ единство ихъ. Они платятъ за безопасность своего комфорта и называютъ это національной защитой, національной честью, какъ скоро ни то, ни другое не отвлекаетъ слишкомъ много денегъ отъ физическаго комфорта ихъ, если не требуется слишкомъ много предусмотрительности, нарушающей ихъ умственный комфортъ. Работайте и въ ихъ средѣ. Говорите. Какъ ни кажутся они неподвижными, не всѣ же они поголовно -- грубая глина, и я повторю -- слово правды можетъ запасть какъ нибудь и между ними и пустить корень. Не ждите себѣ награды въ жатвѣ. Сѣмя истлѣваетъ въ землѣ; хорошіе люди падаютъ. Ищите награду только въ правдѣ, которая живетъ въ васъ, и исповѣдуйте ее: не тѣшьте себя надеждами, за надеждою слѣдуетъ страхъ утратить ее и это сковываетъ наши силы. Обдумайте, что я вамъ говорю. Оставимъ надежды мальчикамъ и дѣвочкамъ. Для мужей надѣяться -- значитъ дрожать. Пусть трезвость пониманія замѣнитъ надежды..."
   -- Извините, полковникъ, я забылъ закричать ура, но Нэвиль отмѣтилъ всю эту страницу для рукоплесканій, замѣтилъ капитанъ Баскэлетъ: -- теперь рѣчь идетъ о британскомъ лоялизмѣ; прошу прослушать, полковникъ. Шрэпнэль увѣдомляетъ Бьючэмпа, что, еслибы десять Бьючэмповъ стояли во главѣ парламента и неустанно двигали страну, то онъ Шрэпнэль удостоилъ бы еще надѣяться. Далѣе о британскомъ лоялизмѣ. "Мы, какъ скоро верховная власть хранитъ законы... мы..." Онъ здѣсь говоритъ дьявольски ясно, старый мошенникъ, говоритъ, что англійская конституція -- республика съ верховной наслѣдственной властью. Слушайте. "Тамъ, гдѣ короли ведутъ народы, должно предположить, что короли нужны. Служеніе -- самая благородная миссія на землѣ, и большій среди васъ, да будетъ всѣмъ слуга". Старый лицемѣръ! Слушайте: "но англійское среднее сословіе, которое стремится поглотить высшее и презираетъ нисшее, когда не дрожитъ передъ нимъ, хочетъ имѣть надъ собой только пустое украшеніе въ родѣ вензелей надъ кандитерскими пирогами. Роялизмъ его", т. е. мой и вашъ, полковникъ, "не лоялизмъ, а измѣна".
   -- Этого человѣка стоитъ повѣсить! закричалъ полковникъ.
   -- Далѣе, мой милый полковникъ, и Нэвиль отмѣтилъ это мѣсто: "лоялизмъ средняго сословія отзывается измѣной. Пройдемъ мимо лордовъ и сквайровъ. Они -- старыя деревья, старыя зданія, или пристройки къ нимъ, болѣе или менѣе новыя; они естественно боятся разрушиться, чуть подуетъ вѣтеръ, поднимется вода въ рѣкѣ, или человѣкъ скажетъ слово; это -- признакъ старости: сердца ихъ въ помѣстьяхъ и титулахъ. Что-же касается лоялизма остальныхъ классовъ, то это -- лоялизмъ лавочника, вычисляющійся ежегодной суммой чистыхъ барышей. Теперь онъ поднялся высоко и будетъ высоко стоять, пока торговля даетъ хорошіе барыши. Но стоитъ только наступить коммерческимъ кризисамъ, и что станется съ этимъ лоялизмомъ, который теперь воемъ своимъ заглушаетъ голосъ вопрошающаго? Въ день банкротства, чего будетъ стоить лоялизмъ класса, жалко хныкающаго о потерѣ роскоши, когда другъ его -- комфортъ станетъ нищимъ? Да, мой Бьючэмпъ..." Всего нестерпимѣе для меня это: "мой Бьючэмпъ", но нашъ старый другъ Нэвиль, очевидно, отдалъ себя связаннымъ по рукамъ и ногамъ этому негодяю. "Страхъ такъ называемой черни, т. е. класса, не знающаго комфорта, не вкусившаго роскоши, есть главный ингредіентъ всѣхъ убѣжденій ихъ и ледяной, но шумной вѣрности преданіямъ... Народъ способенъ быть вѣрнымъ идеѣ; народъ жаждетъ идеи, жаждетъ любви. И только его любовь стоитъ заслужить, потому что она -- безкорыстная любовь, любовь, которая пройдетъ черезъ горнило бѣдствій и останется тою же любовью..." Подумайте какое извращеніе вещей!..
   Полковникъ Халкеттъ поднялъ руки къ небу.
   -- Теперь дѣло касается васъ, продолжалъ далѣе Баскэлетъ: "Не нужно увеличенія арміи -- нѣтъ! Тысячу разъ нѣтъ. Пусть Индія пропадетъ для насъ! Для блага Индіи нужно чтобы она осталась въ нашихъ рукахъ, говорите вы? Даже, допустивъ, что это такъ, это благо не должно быть куплено цѣной лишнихъ налоговъ или обязательной военной службой нашихъ рабочихъ. Если мы владѣемъ Индіей для блага Индіи, то откройте двери ея всѣмъ цивилизованнымъ народамъ, чтобы они помогли намъ совершить дѣло, которое намъ однимъ не подъ силу. Теперь Индія -- причина чудовищнаго развращенія политики Англіи. Спустить Индію по теченію лучше, нежели видѣть всю Англію въ красныхъ мундирахъ. Мы несогласны съ вами въ этомъ, Бьючэмпъ! Придетъ время..."
   -- Т. е., объяснилъ капитанъ Баскэлетъ: -- придетъ время, пройдоха Шрэпнэль и въ этомъ обойдетъ Нэвиля.
   -- Много еще? спросилъ полковникъ, прикладывая руку ко лбу, чтобы прохладить его.
   -- Какова наглость этой собаки; смѣть говорить такъ объ Индіи, а, полковникъ? Еще параграфа два, не болѣе. Я пропускаю цѣлую кучу нелѣпостей. А, вотъ здѣсь. Капитанъ Баскэлетъ пробѣжалъ нѣсколько строкъ про себя и презрительно разсмѣялся: -- онъ называетъ нашу конституцію договоромъ, неподписаннымъ большинствомъ, которое управляется ею. Что это? "Шайка торговцевъ человѣческимъ мясомъ". Можете ли вы найти здѣсь хоть искру смысла? Онъ переходитъ всѣ границы. "Интересы сталкиваются съ интересами, некому направить ихъ, а главнѣйшій интересъ страны -- бѣдные классы -- забыты". Наконецъ, онъ доходитъ до этого. Капитанъ Баскэлетъ попросилъ полковника Халкетта прочесть самому: "Вонючій слѣдъ Ego въ нашей исторіи".
   Полковникъ прочелъ это съ самымъ непріятнымъ выраженіемъ лица и вскочилъ въ негодованіи.
   -- Подождите, полковникъ: вашъ Шрэпнэль защищаетъ нравственность и цивилизацію.
   Полковникъ Халкеттъ съ клятвой объявилъ, что на него не наложена закономъ пеня выслушивать такой вздоръ, но капитанъ Баскэлетъ убѣдилъ его дослушать:-- да, это здѣсь. Даю честное слово. Вѣрно Нэвиль стоялъ за право каждаго человѣка убѣжать съ... Онъ недоговорилъ ради Сесиліи.-- Да, это здѣсь, честное слово. Мы услышимъ, какъ Шрэпнэль защищаетъ смыслъ брака. Послушайте, все это прописано здѣсь. Онъ говоритъ: "Разнузданная страстность -- животность. Вы говорите, что общество -- проѣдено гнилью, разлагается. Я скажу -- не прибавляйте къ нему элементовъ разложенія, разнуздывая животное. Людей должна связывать осмысленная любовь, не одна страсть. Вы отвѣтите, что же можетъ сдѣлать одинъ человѣкъ? А я скажу, что это -- отвѣтъ животнаго, и приложенный хсъ политикѣ ведетъ къ упадку гражданскаго чувства въ человѣкѣ; въ политикѣ вопросъ: что можетъ одинъ человѣкъ, ведетъ за собой складываніе рукъ. Общество должно быть защитой слабаго; вотъ почему оно должно быть щитомъ женщины, которая есть храмъ нашей цивилизаціи. Женщинѣ должно протянуть руку, когда убѣдиться, что влечетъ не одна страсть, но и любовь, когда между вами и ей не одна связь чувственности, а общеніе во всемъ, что намъ свято. Разнузданность страсти противна проповѣди человѣчности. Проработайте это въ себѣ!" Вы правы, полковникъ, мы уже довольно слышали. Я, право, заражусь самъ гнусливымъ бормотаньемъ этого демократическаго оратора или сумасшедшаго пастора, если буду читать еще дальше. Въ заключеніи: "Дженни шлетъ вамъ свой поклонъ и желаетъ всего лучшаго; она надѣется, что увидитъ васъ до своего отъѣзда съ Кларой Шервинъ и генераломъ".
   -- Шервинъ? Генералъ Шервинъ -- совершенный джентльменъ, перебилъ полковникъ Халкеттъ, а лордъ Пальметъ подхватилъ имя Дженни.
   -- Дженни? Это -- та миссъ Дэнгемъ, Дженни Дэнгемъ; удивительно красивая дѣвушка; чудеснѣйшіе, густые каштановые волосы, прелестные каріе глаза, и ходитъ такъ граціозно, какъ яхта подъ вѣтромъ.
   -- Можетъ быть Дженни объсняетъ намъ причину защиты брака, полковникъ, сказалъ капитанъ Баскэлетъ: -- я убѣжденъ, что у Шрэпнэля есть виды на Бьючэмпа для Дженни. Старый коммунистъ и соціалистъ! Онъ сложилъ письмо, обращаясь къ Сесиліи: -- очень любопытное сочиненіе, не правда ли, миссъ Халкеттъ?
   Сесилія подумала, что онъ вызывалъ ее защищать даже и такое письмо.
   -- Всегда лучше знать самое худшее, сказалъ полковникъ.
   Когда капитанъ Баскэлетъ ушелъ, полковникъ Халкеттъ упорно продолжалъ разговоръ о письмѣ, чтобы запечатлѣть въ умѣ Сесиліи мысль, что и на человѣкѣ, получающемъ подобныя письма, лежитъ доля отвѣтственности за нихъ. Сесилія приняла видъ неподкупнаго и безпристрастнаго судьи, оспаривая послѣдній доводъ.
   -- Ты защищаешь это письмо? спросилъ отецъ.
   О, нѣтъ, она не защищала этого письма, она считала его преступнымъ и безсмысленнымъ.-- Но, прибавила она:-- мнѣ кажется, что умъ и нравственная сила какъ мужчинъ, такъ и женщинъ, могутъ развиться только, когда они будутъ разсматривать всѣ предметы, а не трусливо отвертываться отъ нихъ.
   -- Мы увидимъ, сказалъ отецъ, тяжело вздохнувъ.-- Я долженъ буду переговорить съ мистеромъ Рамфри объ этомъ письмѣ.
   

XXX.
Докторъ Шрэпнэль попадаетъ на удочку.

   Капитанъ Баскэлетъ изъ Моунтъ-Лореля отправился въ Бэвисгемъ сдѣлать приготовленія къ обѣду, который онъ хотѣлъ дать нѣкоторымъ изъ главныхъ сторонниковъ своихъ на выборахъ для того, чтобы они знали, что ему для представительства интересовъ ихъ вовсе не нужно засѣдать въ парламентѣ. Онъ не отличался ни одной рѣчью во всю сессію, но въ память его заронилась одна политическая фраза или двѣ, и онъ сказалъ лорду Пальмету, что долженъ дать обѣдъ своимъ негодяямъ. "Лучшій способъ управлять англичанами, Пальметъ -- задать имъ обѣдъ". Такъ какъ обѣдъ не могъ не быть очень скучнымъ, то онъ пригласилъ Пальмета. Оба отправились на островъ, служившій гаванью для стоянки яхтъ, зашли въ клубъ, гдѣ отрывки изъ письма доктора Шрэпнэля были прочитаны подъ тѣнью веранды и былъ поднятъ вопросъ о томъ, имѣетъ ли человѣкъ, который держится такихъ идей, право носить мундиръ.
   Письмо было возвращено въ Стейнгэмъ во время и вложено въ бумажникъ, какъ разъ передъ однимъ изъ рѣдкихъ посѣщеній Бьючэмпа. Мистеръ Рамфри передалъ ему письмо съ откровеннымъ сознаніемъ, что прочелъ письмо доктора Шрэпнэля. "Все честно въ войнѣ", повторилъ онъ двусмысленнымъ тономъ, слова дяди.
   Воры очень позабавили мистера Рамфри тѣмъ, что съ безукоризненной честностью возвратили то, что было не нужно имъ, и оставили себѣ пальто. Но прочитавъ потомъ объявленіе Бьючэмпа о наградѣ въ десять фунтовъ, они написали мистеру Рамфри, требуя ее. Это до того понравилось баронету, что онъ удостоилъ самъ отвѣчать имъ очень кратко и очень юмористично.
   Бьючэмпъ, слушая объясненіе Розамонды, сказалъ (до чего онъ ослѣпленъ этимъ опаснымъ человѣкомъ, подумала она), что чтеніе письма доктора Шрэпнэля могло принести только пользу кому бы то ни было. Онъ допускалъ, что можно было открыть по ошибкѣ бумажникъ, адресованный на имя мистера Рамфри, и потомъ прочесть письмо, лежавшее на верху. Онъ умолялъ Розамонду сказать, были ли открыты другія письма.
   -- Только письмо доктора Шрэпнэля. Письма изъ Нормандіи не были тронуты, отвѣчала она.
   -- Ни дядей, ни... кѣмъ бы то ни было?
   -- Они не были открыты, Нэвиль. Вы не вѣрите мнѣ?
   -- Вѣрю, если вы даете мнѣ слово, мистрисъ Кёллингъ.
   Въ тонѣ Нэвиля слышалось презрѣніе къ отжившимъ понятіямъ дяди Эверарда о томъ, что все честно въ войнѣ.
   Чтобы доказать Нэвилю нѣжную заботливость дяди о немъ, Розамонда напомнила ему о переговорахъ дяди съ полковникомъ Халкеттомъ о брачномъ союзѣ между обоими домами и сказала:
   -- Вашъ дядя Эверардъ совершенно примирился съ вами за то, что вы такъ мужественно перенесли оппозицію его по выборамъ Бэвисгема. Онъ заплатилъ за капитана Баскэлета, но вы и ваша будущность ближе ему къ сердцу, Нэвиль.
   Бьючэмпъ повѣсилъ голову и промолчалъ. Потомъ первымъ замѣчаніемъ его было:-- да, мнѣ нужны деньги. Я долженъ добыть себѣ деньги. Гораздо позже онъ почувствовалъ нѣкоторую благодарность къ дядѣ.-- Баронъ добръ ко мнѣ, сказалъ онъ.
   -- Онъ очень любитъ васъ, Нэвиль, хотя вы знаете, онъ не щадитъ никого, кто станетъ противникомъ его. Но это все кончено. Отчего вы не помогаете ему, Нэвиль? Вы восхищаетесь ею? Вы не противъ этого брака?
   Бьючэмпъ пробормоталъ какую-то безтолковую путаницу, нахмурился, какъ человѣкъ, котораго осилили тяжелыя мысли, и зашагалъ по комнатѣ.
   -- Нѣтъ женщины, отъ которой бы я былъ въ такомъ восхищеніи.
   -- Она отказала самымъ блестящимъ партіямъ.
   -- Я считаю ее во всѣхъ отношеніяхъ несравненной дѣвушкой.
   -- Она старается понять ваши политическія идеи, Бьючэмпъ, и если не можетъ вполнѣ сочувствовать имъ, то подумайте о томъ, какъ трудно англійской лэди, воспитанной такъ утонченно, понять подобныя вещи.
   -- Да, кивнулъ головой Бьючэмпъ: -- да. Но тѣмъ хуже для меня.
   -- Ахъ, Нэвиль, эта роковая Рэне!
   -- Мистрисъ Кёллингъ, теперь во мнѣ не осталось и тѣни подозрѣнія, что вы прочитали письмо ея въ моемъ бумажникѣ. Она хочетъ, чтобы я женился. Вы узнали бы о томъ изъ писемъ ея. Да, она хочетъ этого.
   -- Лети сломанное крыло, прошептала Розамонда и нарочно придержала рукой у уха жужжащее насѣкомое, чтобы не слышать нелѣпыхъ словъ Нэвиля о дружескихъ желаніяхъ Рэне.
   -- Отчего это, вы, женщины, не вѣрите никогда искренности женщинъ! вскричалъ Нэвиль.
   -- Нэвиль, я не говорю уже о томъ, какъ это повредило вамъ по выборамъ.
   -- Моей кандидатурѣ? Вы говорите о нелѣпыхъ выдумкахъ, о сплетняхъ моихъ враговъ? Какъ могъ я думать, что вы приписываете все это ей. Вы теперь припоминаете объ этомъ, чтобъ оправдать ваше слово: роковая. У ней одинъ недостатокъ -- у нея нѣтъ мужества. У ней нѣтъ другихъ, т. е. такихъ, которыхъ бы нельзя было извинить. Но не будемъ говорить о Франціи. Что сказалъ отецъ ея?
   -- Т. е. отецъ Сесиліи? Я не знаю. Онъ пріѣдетъ сюда съ дочерью на будущей недѣлѣ, и полковникъ ожидаетъ встрѣтить васъ здѣсь. Это непохоже на отказъ.
   -- Нѣтъ. Но мистеръ Рамфри не сказалъ мнѣ ни слова.
   -- Можетъ быть, онъ счелъ это излишнимъ. Онъ хотѣлъ только, чтобы вы встрѣтились здѣсь съ Сесиліей, и вамъ предоставятъ полную свободу. Отецъ ея сказалъ мистеру Рамфри, что онъ не пойдетъ далѣе права дать совѣтъ. Совѣтъ его не можетъ быть теперь вполнѣ благопріятенъ для васъ, но если вы попросите руки и получите сосласіе... Она согласится, я въ томъ увѣрена. Она была здѣсь цѣлый вечеръ и говорила только о васъ цѣлый вечеръ, а у меня есть глаза...
   -- Да, но полковникъ не будетъ противъ свадьбы и я увижу, что вы, наконецъ, устроитесь и будете мужемъ первой красавицы и самой богатой наслѣдницы въ Англіи.
   Передъ глазами Бьючэмпа пронесся величественно-граціозный образъ Сесиліи.
   Двѣ недѣли тому назадъ, желаніе Рэне, чтобы онъ женился, казалось ему пустой фразой, обличавшей только невыносимость положенія ея. Маркизъ былъ боленъ. Что если Рэне будетъ свободна и такъ внезапно? Но Рэне не могла ждать свободы, иначе она не написала бы ему, что желаетъ, чтобы онъ женился. Она писала, слыша, быть можетъ, голосъ искушенія; быть можетъ, желая спасти себя, поставивъ между нимъ и собою связь, которую честь заставитъ его уважать. Онъ вспомнилъ слова доктора Шрэпнэля въ письмѣ: "женщинѣ должно протянуть руку, когда убѣдишься, что влечетъ не одна страсть, но и любовь; когда между вами и ей не одна связь чувственности, а общеніе во всемъ, что намъ свято". Слова эти подѣйствовали на него еще сильнѣе теперь, когда онъ узналъ о планѣ дяди Эверарда женить его на Сесиліи. Онъ отворачивался отъ плановъ Эверарда, вызывая образъ прекрасной и несчастной Рэне, рожденной на то, чтобы быть любимой и теперь чахнущей, ростоптанной ногами, извращенной... Это была жизнь, ждавшая отъ него указанія и воскресенія. Она была жертва въ этомъ бракѣ. Онъ не могъ думать о Рэне, безъ трепета наслажденія, который смѣняла нѣжная жалость, бросавшая тѣнь на свѣтлый образъ и еще болѣе влекшая ее къ нему.
   Но можно любить жену свою. И о женѣ, какъ Сесилія, нельзя думать равнодушно. Пусть узелъ будетъ завязанъ, и Нэвиль не раскается въ этомъ; характеръ и улыбка Сесиліи ручались въ томъ; но "общеніе во всемъ, что намъ свято?"...
   Онъ сказалъ мистеру Рамфри, что будетъ очень радъ видѣть Сесилію и полковника Халкетта. Онъ долженъ былъ ѣхать по дѣламъ въ Хольдесбёри и оттуда проѣхать къ доктору Шрэпнэлю, чтобы проститься съ Дженни Дэнгемъ, передъ отъѣздомъ ея въ Швейцарію съ подругой Кларой Шервинъ. Она никогда не видала еще снѣжныхъ горъ, и Бьючэмпъ былъ очень радъ прочесть въ глазахъ ея, которые, какъ онъ уже зналъ, взвѣшивали и разсматривали "проклятые вопросы болѣе, нежели онъ того желалъ", дѣтскую радость и желаніе вызвать въ воображеніи величественную красоту Альповъ. Она была очень счастлива и только тревожилась при мысли оставить доктора Шрэпнэля одного, на цѣлый мѣсяцъ. Бьючэмпъ обѣщалъ заѣзжать къ нему такъ часто, какъ позволятъ дѣла; отъ Хольдесбёри былъ часъ ѣзды. Онъ завидовалъ, что она увидитъ Альпы, старался дать ей понятіе о красотѣ ихъ, и отъ Альповъ перешелъ къ знаменитому маленькому джерсейскому бычку, отбитому имъ у соперника, американца, который страстно хотѣлъ купить этого бычка. Бьючэмпъ опередилъ соперника на пять минутъ, телеграфной депешей. Американецъ осмотрѣлъ бычка на островѣ и отправился въ Парижъ, не ожидая, что животное будетъ такъ скоро продано. Бьючэмпъ, который хотѣлъ улучшить породу скота своихъ фермеровъ, положился на объявленіе, поскакалъ галопомъ на ближнюю телеграфную станцію и получилъ бычка, который теперь плылъ въ Хольдесбёри. Если бы не этотъ драгоцѣнный бычекъ и не другія дѣла, то Нэвиль пробылъ бы цѣлый мѣсяцъ съ докторомъ Шрэпнэлемъ. Миссъ Дэнгемъ, напротивъ, нисколько не жалѣла о томъ, что Нэвиль такъ занятъ; исторія о томъ, какъ онъ галопировалъ до телеграфной станціи, перебить бычка у соперника, американскаго квакера, который, не подозрѣвая ничего, спокойно разгуливалъ по улицамъ Парижа, заставила ее звонко разсмѣяться. Она была довольна, что онъ теперь снова живетъ въ мирѣ съ дядей -- этимъ страннымъ, гордымъ, могущественнымъ человѣкомъ, который силой или интригой, наказывалъ сопротивленіе своей волѣ, но, очевидно, оылъ не золъ въ душѣ и любилъ племянника; доказательствомъ тому служило, что онъ, какъ только кончилась борьба, назначилъ его управляющимъ однимъ изъ своихъ имѣній, чтобы дать исходъ его энергіи и пріучить его къ практической дѣятельности.
   День, наканунѣ отъѣзда Дженни, друзья провели, ботанизируя въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Бэвисгэма по пескамъ, болотамъ и лугамъ. Докторъ Шрэпнэль, глубоко погруженный въ ботанику, шелъ по одну сторону Дженни, а Бьючэмпъ -- по другую, спрашивая объ именахъ и свойствахъ каждаго растенія и цвѣтка. То былъ лѣтній, свѣтлый день, день дружескихъ разговоровъ, смѣха и самой счастливой и беззаботной короткости. Политики не сказали ни одного слова о политикѣ. Корзина съ обѣдомъ была опорожнена съ здоровымъ аппетитомъ и наполнена цвѣтами и травами, а обратная ночная прогулка по дорогѣ, освѣженной бурнымъ, полуденнымъ ливнемъ, пролегавшей мимо душистыхъ луговъ и увѣнчанной засіявшими въ небѣ звѣздами, была очаровательна. О ни пили чай ночью, въ саду Дженни, и разстались въ два часа утра, когда блѣднѣвшій свѣтъ на западѣ еще тепло лежалъ на облакахъ, а на восточномъ горизонтѣ тоже зажигался свѣтъ. Дженни чувствовала, что она будетъ вспоминать объ этомъ днѣ даже между вершинами Альповъ.
   Послѣднія слова ея Бьючэмпу, когда она садилась въ вагонъ, были: "будете ли вы беречь его?" Она обвила руками шею доктора Шрэпнэля и смотрѣла на него изъ подъ омоченныхъ слезами рѣсницъ, и, казалось, передъ глазами ея проносились видѣнія всевозможныхъ несчастій, которыя могутъ случиться съ нимъ въ отсутствіе ея, и она тѣмъ же взглядомъ смотрѣла на него, пока даль не скрыла его отъ глазъ ея. Бьючэмпъ былъ второстепеннымъ лицомъ въ этомъ случаѣ, а онъ не привыкъ къ такой роли въ обществѣ женщинъ; онъ не привыкъ видѣть, что участіе къ другому, кому бы то ни было, поглощало все вниманіе женщины, не оставляя ему ничего. Онъ раздумывалъ объ этомъ, возвращаясь домой, и удивлялся такой горячей и сосредоточенной любви; онъ не полагалъ, что у миссъ Дэнгэмъ такъ много теплоты сердца.
   Когда Дженни скрылась изъ вида, докторъ Шрэпнэль разсказалъ Бьючэмпу о дѣлѣ одного вора дичи, которому онъ счелъ долгомъ своимъ дать средства защиты. Это было обыкновенное воровство дичи.
   Бьючэмпъ не удивился нисколько тому, что мистеру Рамфри пришлось, наконецъ, столкнуться съ докторомъ Шрэпнэлемъ; было удивительно, какъ они до сихъ поръ не столкнулись еще ни разу, и Бьючэмпъ сказалъ:-- о, дядя мой скорѣе будетъ доволенъ, если этотъ человѣкъ будетъ имѣть возможность защищаться.
   Капитанъ Баскэлетъ узналъ объ этомъ дѣлѣ въ Стейнгэмѣ, куда онъ долженъ былъ являться, когда ему нужны были чеки, а бэвисгэмскій обѣдъ послужилъ ему предлогомъ просить чека. Онъ предпочелъ бы ежегодный опредѣленный и хорошій доходъ; но мистеръ Рамфри, хотя наполнялъ бланки чековъ, какъ лордъ, всегда ждалъ просьбы о нихъ -- система, которая была обезпеченіемъ хорошаго поведенія блестящаго гвардейца и стоила мистеру Рамфри дешевле, нежели постоянная стипендія. Передавая чекъ, мистеръ Рамфри говорилъ о ворѣ дичи, который принадлежалъ къ семьѣ, извѣстной воровствомъ дичи, Дикетсамъ, и котораго нужно было наказать, и онъ былъ бы давно наказанъ, еслибы этотъ Шрэпнэль, по своему обыкновенію, не далъ ему средства защиты.
   -- Что касается меня, заключилъ мистеръ Рамфри:-- то я не имѣю ничего противъ того, чтобы одинъ негодяй помогалъ другому, но докторъ Шрэпнэль, пожалуй, пуститъ въ ходъ самые сильные заряды свои, и Нэвиль будетъ какъ нибудь замѣшанъ въ этомъ дѣлѣ, а Нэвиль теперь шелъ такъ хорошо и только что телеграфомъ отбилъ рѣдкаго джерсейскаго бычка у янки; вотъ почему лучше, чтобы Нэвиль не мѣшался въ это дѣло, потому что онъ сходитъ съ ума по этомъ Шрэпнэлѣ; Шрэпнэль -- его божокъ, и если изъ этого дѣла выйдутъ какія-нибудь послѣдствія и доктору Шрэпнэлю можно будетъ нанести законный ударъ, то Нэвиль вздумаетъ вмѣшаться.
   -- Мы съ нимъ обмѣняемся трескучими письмами, заключилъ мистеръ Рамфри:-- скажите ему, что я отношусь къ Шрэпнэлю, какъ отнесся бы ко всякому другому человѣку, что я не хочу слышать никакихъ оправданій Шрэпнэля и не вмѣшиваю его, Нэвиля, въ это дѣло. Скажите ему, что если онъ хочетъ имѣть со мной объясненіе, то я отвѣчу ему на все, когда онъ пріѣдетъ сюда. Вы можете съѣздить въ Хольдесбёри утромъ, послѣ вашего обѣда.
   Капитанъ Баскэлетъ отвѣчалъ, что поѣдетъ -- цифра чека очень понравилась ему; но узнавъ потомъ, что Нэвиль долженъ пріѣхать, чтобы видѣться съ полковникомъ Халкеттомъ и Сесиліей, онъ счелъ порученіе дяди очень глупымъ. Чѣмъ болѣе онъ думалъ о немъ, тѣмъ смѣшнѣе и оскорбительнѣе для самолюбія его казалась оно ему. Онъ спрашивалъ и себя, и лорда Пальмета, къ чему ему ѣхать въ Хольдесбёри, когда Нэвиль узнаетъ тоже самое черезъ два дня въ Стэйнгэмѣ. Въ этомъ порученіи не было никакого смысла. Единственный смыслъ его былъ тотъ, что эта интриганка Кёллингъ хотѣла поставить на колѣни передъ Бьючэмпомъ всѣхъ, кто принималъ участіе въ бэвисгэмскихъ выборахъ, а въ особенности мистера Рамфри. Хольдесбёри былъ отданъ Нэвилю, и на житье ему былъ отведенъ домъ въ Лондонѣ, а домъ этотъ былъ бы очень нуженъ Сэсилю, чтобы давать обѣды парламенту Великобританіи, вмѣсто рѣчей, которыхъ обыкновенно ожидаютъ члены, и которыя далеко не такъ удобоисполнимы, какъ обѣды.
   -- Можно подумать, что баронъ боится Нэвиля; онъ говорилъ такимъ тономъ, какъ будто боится.
   Сэсиль злобно издѣвался при лордѣ Пальметѣ надъ "этой женщиной, мистрисъ Кёллингъ" {Mistriss значитъ госпожа и тоже: любовница, содержанка.}, какъ онъ съ особеннымъ выраженіемъ звалъ ее, и кто могъ найти что-нибудь дурное въ этомъ названіи? Тонкое остроуміе капитана находило особенное удовольствіе давать прозванія, которыя были батареями для обстрѣливанія ненавистныхъ ему личностей и въ то же время траншеями для прикрытія собственной особы его.
   Въ четыре часа знойнаго дня, онъ сѣлъ за столъ съ своими бэвисгэмскими избирателями и пилъ съ ними тосты шампанскимъ, хересомъ и клэретомъ гостинницы. Въ семь часовъ, онъ отдѣлался отъ нихъ; но онъ былъ разгоряченъ и въ горлѣ у него пересохло -- достойное наказаніе, какъ онъ сознался, за то, что онъ пилъ этотъ ядъ. Какой былъ бы хорошій предметъ для парламентской рѣчи, т. е. о вредѣ употребленія подмѣшанныхъ винъ, еслибы онъ могъ составить рѣчь, думалъ онъ.
   -- Теперь, сказалъ онъ Пальмету: -- мы могли бы переѣхать на островъ, въ клубъ, еслибы у насъ не было этого дурацкаго дѣла въ Хольдесбёри завтра поутру. Мы опоздаемъ на гонку или, по крайней мѣрѣ, къ началу.
   Ему пришла на умъ мысль:-- Ставлю десять противъ одного. Нэвиль у Шрэпнэля.
   -- Такъ заѣдемъ къ Шрэпнэлю, сказалъ Пальметъ.-- Мы увидимъ Дженни Дэнгемъ. Онъ выдаетъ ее за свою племянницу. Но кто бы она ни была, она -- красотка. Увѣряю васъ, Баскъ, вамъ рѣдко удастся видѣть такую хорошенькую дѣвушку.
   Вино, направлявшее шаги людскіе и къ болѣе чудеснымъ приключеніямъ, привело ихъ въ аптеку, гдѣ они выпили прохлаждающее шипучее питье, и оттуда, по полученному въ аптекѣ адресу, къ дому доктора Шрэпнэля.
   Дурное вино, отвѣтственное за половину труповъ, висящихъ на деревьяхъ, разбиваемыхъ волнами о скалы и бѣлѣющихъ у мрачнаго входа въ Подземелье Отчаянія, сдѣлало нравъ капитана Баскэлета очень раздражительнымъ. Когда онъ увидѣлъ доктора Шрэпнэля, ходившаго по саду, то глаза его остановились на авторѣ возмутительнаго письма, съ злобной радостью, свойственной людямъ, въ которыхъ сидитъ дьяволъ, выбивающійся и руками, и ногами изъ своего заключенія. Солнце уже садилось, и косые лучи его блестѣли сквозь вѣтви подстриженныхъ деревьевъ и кусты боярышника. Докторъ Шрэпнэль остановился въ концѣ аллеи, лицомъ къ заходящему солнцу, посмотрѣлъ на источникъ свѣта и потомъ повернулся и пошелъ по аллеѣ, бормоча про себя какую-то рѣчь невидимымъ слушателямъ.
   -- Гмъ, докторъ Шрэпнэль! Капитанъ Баскэлетъ два раза крикнулъ его имя и въ послѣдній разъ повелительнымъ тономъ.
   Докторъ Шрэпнэль увидѣлъ двухъ джентльменовъ за заборомъ сада.
   -- Я -- говорилъ вамъ, сэръ, сказалъ грозно капитанъ Баскэлетъ.
   -- Я слышу васъ теперь, отвѣчалъ докторъ, продолжая идти по аллеѣ, и оба джентльмена шли по дорогѣ рядомъ съ нимъ.
   -- У васъ прелестный садъ, докторъ Шрэпнэль, сказалъ лордъ Пальметъ очень вѣжливо и громко, не сводя глазъ съ оконъ коттэджа.
   Докторъ Шрэпнэль распахнулъ калитку. Лордъ Пальметъ приподнялъ шляпу и вошелъ, громко восклицая:
   -- Очаровательный садъ! Честное слово!
   -- Я двоюродный братъ капитана Бьючэмпа. Я -- капитанъ Баскэлетъ, одинъ изъ представителей округа въ парламентѣ.
   Докторъ издалъ только: -- А!
   -- Я желалъ бы видѣть капитана Бьючэмпа, сэръ. Его нѣтъ здѣсь?
   -- Онъ скоро будетъ, сэръ.
   -- А, онъ скоро будетъ? Сэсиль сдѣлалъ выразительную паузу.
   -- Удивительныя розы! воскликнулъ лордъ Пальметъ.
   -- Я думаю, онъ и теперь у васъ, т. е. въ вашихъ рукахъ, если то, что мы слышали, справедливо. Я желалъ бы знать, сэръ, сообщали ли вы капитану Бьючэмпу о томъ дѣлѣ, которое вы ведете противъ дяди его. Я повторяю вамъ, я пришелъ сюда для того, чтобы узнать, принимаетъ ли и онъ участіе въ немъ? Вы можете пренебрегать сколько хотите семейными связями... Прошу васъ, воздержитесь отъ всякаго вызова.
   Докторъ Шрэпнэль, наклонившійся, чтобы слушать, поднялъ голову и выпрямился съ быстротой взвивающейся ракеты, и хмурость бровей его -- признакъ непониманія -- была истолкована, какъ приближеніе взрыва ярости, которымъ радикалы подвержены, по увѣренію джентльменовъ, воображающихъ, что радикалы должны быть вѣчно готовы къ взрыву. Сэсиль сдѣлалъ успокоительное движеніе рукой.
   -- Мы не поймемъ никогда другъ друга, если вы не будете столь любезны, и не сохраните полнаго спокойствія. Я повторяю: родственникъ мой, капитанъ Бьючэмпъ, болѣе или менѣе въ раздорѣ съ своимъ семействомъ, и причиной тому ваше ученіе и какое-то колдовство въ родѣ колдовства Михаила Скотта, какимъ вы отуманили здравый смыслъ свѣтскаго человѣка. Онъ въ вашихъ рукахъ, какъ вы говорите. Я не оспариваю этого. Я не сомнѣваюсь, что вы крѣпко держите его въ вашихъ рукахъ. Но дѣло, о которомъ я хочу говорить, требуетъ извѣстнаго уваженія къ приличіямъ. Прошу васъ, успокойтесь; прошу васъ, не прерывайте меня, дайте мнѣ договорить. Я привыкъ объяснять свои мысли весьма ясно для пониманія большинства, и скажу вамъ совершенно откровенно, что меня не обманетъ и не заставитъ свернуть съ дороги маска непониманія, надѣтая вами.
   -- Какая прямая цѣль всего этого, сэръ? спросилъ докторъ Шрэпнэль, раздосадованный и собственнымъ непониманіемъ, и страхомъ, что терпѣніе его лопнетъ.
   -- Я уже объяснилъ ее, и Сэсиль кивнулъ головой.
   Онъ былъ настолько проницателенъ, что замѣтилъ, какъ удачно посѣялъ начало раздраженія въ своей жертвѣ, что было равносильно крючку, попавшему въ ротъ рыбы, которую мы хотимъ поймать, и онъ съ радостью рыболова готовился вытащить свою добычу.-- Именно такъ. Я сказалъ вамъ все. А вы спрашиваете меня о причинѣ, но я долженъ отказаться отъ повторенія уже сказаннаго. Я здѣсь, чтобы исполнить долгъ въ отношеніи моего семейства, и долгъ въ высшей степени непріятный для меня. Я могу потерпѣть неудачу, какъ и та дама, которая была здѣсь передъ выборами, результатами которыхъ я обязанъ вашимъ, въ высшей степени безкорыстнымъ услугамъ. Я и благодарю васъ за нихъ. Вы помните, что у васъ была одна дама?
   Докторъ Шрэпнэль началъ припоминать.-- Мнѣ кажется, что была какая-то дама.
   -- Вы говорите о дамѣ, знакомой капитану Бьючэмпу? Вы не знаете положенія этой дамы?
   -- Сколько я помню, она была домоправительницей или ключницей у дяди капитана Бьючэмпа, какъ мнѣ говорили.
   -- Ключницей! Она считается въ нашемъ семействѣ лэди, сэръ. Я не могу ожидать отъ васъ лучшаго пріема, нежели какой встрѣтила она; но я положительно прошу васъ, сэръ, сдержать ваше нетерпѣніе, пока я буду объяснять вамъ все дѣло. О, сэръ, что это значитъ?
   Легкій вѣтерокъ можетъ склонить вершину высокаго дерева, и докторъ Шрэпнэль, раскачиваясь въ напрасныхъ усиліяхъ понять, въ чемъ дѣло, казалось, выказывалъ все волненіе приближающейся бури, когда онъ былъ только раздосадованъ.
   -- Прошу васъ объяснить мнѣ коротко, въ чемъ ваше дѣло? сказалъ онъ капитану.
   -- Я именно и стараюсь это дѣлать. Я думалъ, что я и сдѣлалъ это. Чтобы говорить откровенно, я бы посовѣтывалъ вамъ пригласить кого-нибудь изъ членовъ вашей семьи: жену, дочь, ключницу, кого вамъ угодно, на кого бы вы могли сослаться, и я тоже, если ваша память измѣнитъ вамъ.
   -- Это -- излишне, сказалъ докторъ.
   -- Но ради справедливости въ отношеніи васъ самихъ, настаивалъ внимательно Сэсиль.
   Докторъ Шрэпнэль торопливо погладилъ подбородокъ.
   -- Вы кончили?
   -- Я окончу, повѣрьте, тотчасъ послѣ того, какъ вы отвѣтите мнѣ на мой вопросъ.
   -- Спрашивайте.
   -- Прекрасно, сэръ. Я буду прямо говорить съ вами. Вы разрушаете всѣ надежды моего родственника на карьеру,-- я прошу васъ выслушать меня!-- вы разрушаете карьеру его во флотѣ; она обѣщала быть блестящей. Вы заставили его выступить политикомъ для того, чтобы его постоянно побивали -- это вѣрно. Вы возстановили его противъ сословія, вы ссорите его съ семьей...
   -- На всѣ эти вопросы... перебилъ докторъ Шрэпнэль, вскидывая руку, чтобы поправить упрямый торчащій клокъ; но Сэсиль торжественно просилъ его сдержать себя, и рука остановилась невольно.
   -- Я говорю, что вы ссорите его съ семьей; вы довели его до того, что онъ въ постоянной ссорѣ съ дядей, мистеромъ Рамфри, къ прямому ущербу его матеріальнымъ интересамъ. Этотъ вопросъ о семейныхъ отношеніяхъ его такъ ясенъ, что нажцый человѣкъ съ здравымъ смысломъ тотчасъ пойметъ его. Мы, вы должны это знать, сэръ, мы имѣемъ такое высокое мнѣніе о талантахъ и способностяхъ капитана Бьючэмпа, которое не позволяетъ намъ ни на минуту думать, чтобы онъ могъ быть такимъ простякомъ, какимъ представляетъ его вліяніе ваше, если къ обольщеніямъ вашихъ политическихъ ученій не были присоединены и другія обольщенія, болѣе сильныя... Вы навѣрно понимаете меня...
   -- Я не понимаю ничего! отчаянно вскричалъ докторъ, быстро наклонивъ голову и раскачиваясь взадъ и впередъ.
   -- О, нѣтъ вы меня понимаете, вы не можете не понять меня, вы понимаете меня отлично, я увѣренъ въ этомъ. Я могу сказать много лестныхъ вещей на счетъ молодой лэди, кто бы она ни была. Она, безъ сомнѣнія, очаровательна. И, говоря откровенно, докторъ Шрэпнэль, я вполнѣ убѣжденъ, и каждый честный человѣкъ подумаетъ тоже со мною, что родственнику моему, капитану Бьючэмпу, несравненно болѣе дѣлало бы чести, если бы онъ находился подъ вліяніемъ молодой лэди, а не подъ вашимъ. Полноте, сэръ. Вы понимаете прекрасно. Согласитесь сами, что такой храбрый офицеръ и такой поклонникъ прекраснаго пола не покажется такимъ осломъ, если его поведетъ на шелковой уздечкѣ красавица. И замѣтьте -- всѣ мы можемъ простить очень многое этой лэди, и въ то же время поздравить васъ съ вашей превосходной дипломатіей, которую вы выказали, выбравъ такого очаровательнаго агента. Я желаю, чтобы вы всегда употребляли только такихъ агентовъ; только я прошу васъ замѣтить, что мой родственникъ, капитанъ Бьючэмпъ -- очень завидная дичь, и нѣтъ никакого закона, воспрещающаго охоту за такою дичью; только вы не можете ожидать, чтобы мы остались спокойными зрителями вашей охоты; и мы имѣемъ несомнѣнное право переговорить объ этомъ дѣлѣ съ лэди самой и попросить ее быть ангеломъ примиренія между капитаномъ Бьючэмпомъ и семействомъ его, если она можетъ. Я все сказалъ.
   -- Въ этомъ саду видны слѣды руки лэди, вздохнулъ Пальметъ, поэтическій въ уныніи своемъ.
   -- Вы выпили лишнюю рюмку вина, джентльмены? сказалъ докторъ Шрэпнэль.
   Сэсиль отвѣчалъ на это граціознымъ взмахомъ пальцевъ.
   -- Вы хотите уклониться отъ отвѣта? докторъ Шрэпнэль.
   -- Не я. Вы упомянули объ одной лэди.
   -- Именно такъ. О молодой лэди.
   -- Скажите имя этой лэди.
   -- О, вы спрашиваете имя этой лэди. И я тоже. Какъ имя ея?
   -- Дэнгэмъ, Дженни Дэнгэмъ, миссъ Дженни Дэнгэмъ, сказалъ Пальметъ, радуясь случаю протрубить имя ея такъ громко, что она не могла не услышать его.
   -- Я прозакладаю свое честное имя, что слышалъ, какъ ее звали Шрэпнэль, миссъ Шрэпнэль, сказалъ Сэсиль.
   Докторъ быстрымъ взглядомъ окинулъ обоихъ посѣтителей.
   -- Эта лэди -- моя питомица, я -- опекунъ ея, сказалъ онъ.
   Сэсиль поджалъ губы:-- Я слышалъ, какъ ее звали вашей племянницей.
   -- Племянница или воспитанница, она -- честная дѣвушка, и не уступить каждой лэди по воспитанію, талантамъ и происхожденію, такъ какъ это для васъ важно. И она подъ моимъ покровительствомъ, прокричалъ докторъ Шрэпнэль.
   Сэсиль поклонился.-- А, вы стоите за благородное происхожденіе? Я не зналъ этого. Вы тоже стойте за нравственность и за проповѣди. Именно такъ; я помню это. Но теперь позвольте мнѣ выразить вамъ мое неизмѣнное желаніе, и исключительно въ видахъ примиренія, видѣть молодую лэди, разумѣется, въ вашемъ присутствіи, и попытаться убѣдить ее,-- что я безъ всякаго сомнѣнія сдѣлаю, если вы не будете мѣшать мнѣ,-- чтобы она употребила все вліяніе свое и спасла моего родственника, капитана Бьючэмпа, отъ новаго недоразумѣнія съ дядей его, мистеромъ Рамфри. Теперь, сэръ, прошу васъ пригласить ее.
   -- Вы никогда не увидите миссъ Дэнгэмъ съ моего согласія, сказалъ докторъ Шрэпнэль.
   -- О, я понимаю вашу дипломатію. Замѣтьте, сэръ, я предполагалъ. что, молодая лэди сама, услышавъ мои представленія, захочетъ примирить разрывъ между капитаномъ Бьючэмпомъ и семействомъ его. Вы мѣшаете примиренію. Вы обращаетесь со мною, какъ обращались съ тою лэди, которая приходила сюда прежде меня, чтобы вырвать обманутаго вами молодого человѣка изъ вашихъ когтей. Если я не ошибаюсь, она видѣла молодую лэди, вашу воспитанницу, какъ вы говорите.
   Докторъ Шрэпнэль вспыхнулъ и откинулся назадъ.-- Какъ я говорю? Неужели этотъ человѣкъ не можетъ замолчать? Вы пришли ко мнѣ, я не могу понять зачѣмъ, изъ города, гдѣ у меня есть враги, и ходятъ разныя сплетни обо мнѣ и моихъ близкихъ; и вы... Онъ остановился, чтобы совладать съ гнѣвомъ. Онъ подавилъ его настолько, что могъ прикрыть его попыткой говорить разсудительно, чѣмъ часто обманываютъ себя разсерженные люди, забывая мудрое правило: никогда не говорить въ гнѣвѣ.-- Слушайте, сказалъ онъ:-- я не былъ женатъ. Мой лучшій другъ умираетъ, оставивъ на рукахъ моихъ этого ребёнка; я воспитывалъ его, и, хотя Дженни носитъ имя своего отца, на нее, несправедливо и подло падаютъ удары, направленные на второго отца ея. Да, нападайте на меня всѣ вы, сколько хотите. Но не троньте ея! Если вы бросите камень хоть величиной съ этотъ, вы обрушите весь подлый міръ на невинную молодую дѣвушку. И къ чему подозрѣвать дурное? Вы говорите о той лэди, которая приходила ко мнѣ и съ которою я обращался вполнѣ прилично, клянусь вамъ. Я никогда не обращаюсь иначе ни съ кѣмъ. Она -- тоже красивая женщина. Но если судить съ точки зрѣнія вашего свѣта, что же она такое? Ключница дяди капитана Бьючэмпа. Если судить съ точки зрѣнія вашего свѣта, то я имѣлъ бы такое же право предположить самое худшее о красивой лэди, занимающей такое положеніе, подобно тому, какъ и вы позволяете себѣ судить о моей воспитанницѣ; даже, пожалуй, имѣлъ бы болѣе повода для сплетенъ, я думаю, еслибы я былъ способенъ судить съ точки зрѣнія вашего свѣта. Но я...
   Сэсиль остановилъ его, сказавъ съ сіяющей улыбкой:-- благодарю васъ, докторъ Шрэпнэль, благодарю отъ всего сердца. Довольно, сэръ, ни слова болѣе. Я прощусь съ вами теперь. Ни слова болѣе. Никакихъ "но". Я признаю, что никакое примиреніе немыслимо теперь; вы -- естественный защитникъ воровъ дичи и вы не хотите допустить меня до свиданія съ молодой лэди, которую вы называете вашей воспитанницей, чтобы я могъ представить ей, особѣ, которая, какъ мы полагаемъ, можетъ повліять на васъ, и дать вамъ понять... какъ легко... нѣтъ, я хочу, чтобы вы выслушали меня, и вы выслушаете меня, докторъ Шрэпнэль!.. какъ легко отношенія его къ дядѣ, мистеру Рамфри, могутъ быть испорчены навсегда, принявъ во вниманіе положеніе капитана Бьючэмпа. И позвольте мнѣ прибавить еще... "Но" и "но", кричите мнѣ но, хоть до дня страшнаго суда, сэръ! Еслибы вы были... Я слушалъ васъ и вы должны выслушать меня... Еслибы вы были молодымъ человѣкомъ, то я потребовалъ бы у васъ отчета въ такой постыдной клеветѣ.
   Онѣшенный такимъ наглымъ извращеніемъ своихъ словъ, докторъ Шрэпнэль напрасно выкрикивалъ свои: но; его перекричали. Онъ пожималъ плечами, бормоталъ объясненія, раскачивалъ своей львиной косматой головой, вскидывалъ локтями, пыхтѣлъ, какъ пловецъ надъ волнами, пытался заставить выслушать себя, наконецъ; но, найдя, что всѣ усилія безполезны, потому что слова Сэсиля лились рѣкой и голосъ гремѣлъ, какъ команда на парадахъ, онъ замолчалъ и началъ смотрѣть на противника своего, какъ на предметъ, далеко отстоявшій отъ него. И дѣйствительно, Сэсиль уходилъ далеко; въ головѣ Шрэпнэля нашлись уже другія мысли.
   Сэсиль окончилъ закругленнымъ періодомъ какую-то безсмысленную фразу и повернулся на каблукахъ.
   -- И такъ, война? сказалъ онъ.
   -- Какъ хотите, отвѣчалъ докторъ.
   -- О, прекрасно. Добрый вечеръ. Сэсиль слегка приподнялъ шляпу и кивнулъ головой, какъ киваетъ величественный павлинъ на ходу, и вышелъ изъ сада. Лордъ Пальметъ, глубоко разогорченный и мистифированный этой сценой, вышелъ вслѣдъ за нимъ изъ сада, оставивъ доктора Шрэпнэля мѣрять садъ гигантскими шагами.
   -- Я боюсь, вы не съумѣли поддѣлаться къ этому старику, жаловался Пальметъ.-- Люди этого сорта пьютъ чай въ саду; мы могли бы остаться, сидѣть съ ними, и говорить, какъ лучшіе друзья въ мірѣ; мы могли бы опять придти завтра; могли бы черезъ недѣлю звать ее Дженни... Она не показала своего хорошенькаго носика и въ окно.
   Товарищъ его презрительно фыркнулъ и сказалъ: -- Фи! я боюсь, что я унизился до того, что вышелъ изъ себя съ нимъ.
   Пальметъ пропѣлъ любовный куплетъ для собственнаго утѣшенія. Капитанъ Баскэлетъ питалъ уваженіе къ поэзіи за волшебную власть ея надъ женской добродѣтелью, но терпѣть не могъ слушать стихи. Онъ крупно ругнулъ своего друга и сказалъ, что декламировать стихи -- презрѣнная глупость. Онъ все еще находился въ раздраженномъ настроеніи духа.
   Но, несмотря на это, онъ объявилъ, что находится въ отличнѣйшемъ расположеніи духа послѣ этого визита Шрэпнэлю.-- Мы переночуемъ сегодня въ этомъ проклятомъ городкѣ, сказалъ онъ; мнѣ не зачѣмъ ѣхать въ Хольдесбёри завтра поутру. Я сдѣлалъ свое дѣло. Я напишу обо всемъ барону сегодня ночью, и мы завтра поѣдемъ водой и пріѣдемъ во время къ гонкамъ.
   Письмо къ мистеру Рамфри было сочинено еще до полуночи. Это было длинное и краснорѣчивое письмо, но когда Сэсиль кончилъ его, то вспомнилъ, что при сочиненіи посланія сигара оказывала ему сильную помощь, а мистеръ Рамфри терпѣть не могъ табачнаго запаха. Ничего не оставалось болѣе дѣлать, какъ снова переписать письмо, что и было сдѣлано въ сокращенномъ видѣ. Письмо было слѣдующее:
   "Думая убить двухъ птицъ однимъ зарядомъ, я отправился вчера вечеромъ съ Пальметомъ, въ домъ доктора Шрэпнэля, гдѣ, какъ слышалъ, я могъ встрѣтить Нэвиля. Молодая особа, которая живетъ подъ покровительствомъ этого человѣка, была въ отсутствіи; такъ же не было и "бѣднаго, милаго командора"; онъ, можетъ быть, занимался своимъ бычкомъ. Шрэпнэль сказалъ, что ожидалъ Нэвиля. Я пишу вамъ, сознаваясь, что я считалъ себя болѣе умнымъ человѣкомъ, нежели какимъ оказался на дѣлѣ. Я говорилъ съ докторомъ Шрэпнэлемъ и старался изо всѣхъ силъ убѣдить его. Я надѣюсь, что умѣю владѣть собой при обыкновенныхъ обстоятельствахъ. Вы поймете, что съ моей стороны нужно было необыкновенное самообладаніе, когда я сообщу вамъ фактъ, что въ разговорѣ было упомянуто имя одной лэди, которую я, какъ представитель вашъ по отношенію къ ней, обязанъ защищать отъ ничѣмъ не оправданныхъ и низкихъ клеветъ. Посланіе Шрэпнэля къ "мужественному Бьючэмпу" -- церковные гимны въ сравненіи съ разговоромъ его. Шрэпнэль, нѣтъ сомнѣнія -- одинъ изъ величайшихъ злодѣевъ нашего времени.
   "Я сдѣлалъ этотъ шагъ съ наилучшими намѣреніями и могу сказать въ свою защиту одно: я -- не шестидесятилѣтній дипломатъ. Послѣднимъ словомъ его было, что онъ объявляетъ намъ войну. Какъ скоро онъ грозитъ ею только намъ, мужчинамъ, то его нечего бояться. Я думаю, что тотъ сортъ общества, въ которомъ онъ можетъ оклеветать женщину, не можетъ быть особенно страшенъ. Я пригрозилъ ему. Онъ выше меня цѣлой головой и выходитъ изъ себя каждую минуту. Я бы съ наслажденіемъ вывелъ его на потѣху, если бы онъ тоже не вывелъ меня изъ себя. Теперь хладнокровіе мое возвратилось. Одно, чего я опасаюсь -- вашего неудовольствія за то, что я ходилъ къ этому человѣку. Я не сдѣлалъ ничего хорошаго, и это не позволитъ мнѣ заѣхать въ Хольдесбёри, повидаться съ Нэвилемъ, на томъ основаніи, что если "трескучія письма", какъ вы ихъ зовете -- скверная вещь, то трескучія свиданія -- вещь еще болѣе скверная. Я выскажу ему мое мнѣніе о Шрэпнэлѣ, онъ вспыхнетъ; я отвѣчу, онъ зареветъ, я щелкну ему пальцами подъ носъ, а съ намъ сдѣлаются конвульсіи. Я убѣжденъ, что человѣкъ, занимающійся разведеніемъ скота, долженъ сохранять полное спокойствіе. И такъ, если я не получу дальнѣйшихъ приказаній отъ васъ, то воздержусь отъ свиданія.
   "Обѣдъ былъ восторженный. Я просидѣлъ три часа съ своими коммонерами; они сидѣли на моихъ плечахъ въ продолженіе того же времени -- утомительно, но это долгъ".
   Сэсиль подписалъ свое имя съ выраженіемъ самой теплой привязанности къ дядѣ.
   Краткость второго письма не приблизила автора его къ истинѣ въ описаніи живописныхъ подробностей ссоры его съ докторомъ Шрэпнэлемъ, но оно правдиво передавало чувства автора, и это -- была единственная осязательная для него правда.
   Онъ опустилъ письмо на почту на слѣдующее утро.
   

XXXI.
Показываетъ рыцарскаго джентльмена, отправляющагося въ дѣйствіе.

   На слѣдующій день, около полудня, Сэсиль, бывшій на яхтѣ графини де-Меней, былъ очень удивленъ, увидѣвъ мистера Рамфри, сходившаго въ шлюпку съ наемнаго бота Грэнси Леспеля. Пары были разведены, и графиня отправлялась на крейсировку въ каналъ, такъ какъ гонка была отложена; но увидѣвъ поднятую руку мистера Рамфри, она немедленно приказала подождать его. Дама эта была горячей поклонницей рыцарскаго джентльмена и имѣла причину любить его, потому что онъ разъ былъ рыцаремъ ея. Мистеръ Рамфри вошелъ по трапу, отвѣтилъ на привѣтствіе ея и знакомъ подозвалъ Сэсиля къ себѣ. Подъ мышкой у мистера Рамфри былъ хлыстъ съ золотой рукояткой. Графиня де-Менси начала уговаривать его быть товарищемъ катанья ихъ, но онъ отказался, ссылаясь на дѣла въ Бэвисгэмѣ и, отведя Сэсиля въ сторону, рѣзко спросилъ:
   -- Какія были подлинныя слова Шрэпнэля?
   -- Подлинныя слова? повторилъ капитанъ Баскэлетъ. Онъ былъ бы способенъ изобрѣсть слова съ плодовитостью старинныхъ историковъ, повѣствующихъ о томъ, что великіе короли, посланники, или полководцы могли сказать при важныхъ государственныхъ обстоятельствахъ; но когда спрашиваютъ о подлинныхъ словахъ, то кто же можетъ помнить ихъ черезъ день послѣ того, какъ они были сказаны. Сэсиль продолжалъ:-- Подлинныя слова, я, въ самомъ дѣлѣ... я былъ такъ раздраженъ, сэръ, и, клянусь честью, подлинныя слова очень трудно... Онъ взглянулъ на хлыстъ, видъ котораго поджегъ его продолжать; но притворился, будто желаетъ смягчить все дѣло, сколько возможно:-- я не помню хорошенько... Я написалъ вамъ немного горячо. Я думаю, онъ сказалъ... Лордъ Пальметъ былъ при этомъ.
   -- Шрэпнэль сказалъ эти слова при лордѣ Пальметѣ? спросилъ грозно мистеръ Рамфри.
   Капитанъ Баскэлетъ подозвалъ Пальмета подойти поближе и спросилъ у него, слышалъ ли онъ слона, сказанныя Шрэпнэлемъ, и самъ подсказалъ ему:-- Онъ говорилъ о красавицѣ, которая была ключницей, и о томъ, что весь свѣтъ зналъ ея репутацію.
   Мистеръ Рамфри прокашлялся.
   -- Или зналъ, что у нея нѣтъ репутаціи, продолжалъ Сэсиль, удовлетворяя порыву ненависти своей къ этой женщинѣ:-- неужели вы не помните тона, какимъ онъ сказалъ: ключница. Грозный, громоподобный звукъ прогремѣлъ изъ устъ мистера Рамфри. Но онъ сохранялъ наружное хладнокровіе и ждалъ, пока свидѣтель Сэсиля не подтвердитъ это показаніе.
   Случилось такъ, что лордъ Пальметъ, самый благодушный изъ молодыхъ аристократовъ, хорошо расположенный ко всему міру, въ особенности къ женщинамъ, а такъ же и къ мужчинамъ, находившимся въ какихъ бы то ни было отношеніяхъ къ хорошенькимъ женщинамъ, только что закурилъ сигару въ эту минуту; то была сигара, достоинство которой ему особенно совѣтовали оцѣнить; и хотя онъ, находясь теперь въ совершенно трезвомъ состояніи ума, понималъ вполнѣ, что палуба какого бы то ни было судна -- не подходящее мѣсто для испробованія вкуса табака во всей тонкости, онъ началъ втягивать въ себя дымъ съ критическимъ смакомъ и въ эту минуту не зналъ еще, что сказать о рѣдкой сигарѣ. Онъ помнилъ однако отвращеніе мистера Рамфри къ табаку. Вообразивъ, что лицо этого грознаго джентльмена, необыкновенно серьёзное въ эту минуту, выражаетъ неудовольствіе за ненавистный ему запахъ, лордъ Пальметъ колебался между поползновеніемъ бросить сигару за бортъ и желаніемъ удержать ее. Онъ рѣшился на послѣднее и, держа сигару за спиной, поклонился мистеру Рамфри на разстояніи аршинъ двухъ отъ него и сказалъ Сесилю:
   -- Ключница? Да, я помню, что онъ говорилъ что-то такое о ключницѣ. Я думаю, что такъ. Ключница? Да, о да.
   -- И что красавицы ключницы подозрительной репутаціи, подсказывалъ ему Сэсиль Баскэлетъ.
   Пальметъ расхохотался въ отвѣтъ, и этотъ смѣхъ далъ ему право считать разговоръ поконченнымъ, а себя вправѣ уйти на носовую часть судна, гдѣ онъ снова засосалъ рѣдкій обращикъ сигары, чтобы раскурить ее и, наконецъ, произнесъ ей приговоръ кислой гримасой -- до того нѣженъ былъ ароматъ сигары и до того портилъ ее вѣтеръ и сырая атмосфера. Онъ могъ тогда отдать все вниманіе свое разговору Сэсиля съ мистеромъ Рамфри, но разговоръ объ этомъ предметѣ болѣе не возобновлялся въ его присутствіи.
   Графиня де-Менси привезла на паровой яхтѣ своей мистера Рамфри въ Бэвисгэмъ и высадила его тамъ,-- Я могу ѣздить по каналу каждый день, но не каждый день вижу васъ, сказала она, предлагая ему ѣхать съ нею.
   Она сидѣла съ нимъ въ сторонѣ отъ общества, пока Бэвисгэмъ не показался въ виду. Тогда мистеръ Рамфри всталъ, и мужчины подошли и составили около него кружокъ, чтобы послушать острый и пародоксальный разговоръ, которымъ славился мистеръ Рамфри. Капитанъ Баскэлетъ предложилъ съѣхать съ нимъ, но онъ отказался отъ сопутствія его.
   Графиня, положивъ руку свою въ руку Эверарда, спросила, что онъ ѣдетъ дѣлать въ городъ, и онъ отвѣчалъ:-- Я ѣду требовать извиненія.
   Отвѣчая на просьбу, выражавшуюся въ его взглядѣ, графиня сказала:-- О, я не скажу никому ни слова.
   Въ молодости своей, мистеръ Рамфри, если молва была справедлива, сдѣлалъ для нея тоже самое, что теперь замышлялъ сдѣлать.
   Онъ вошелъ въ лодку, и вскорѣ все общество увидѣло съ яхты, какъ онъ поднимался по лѣстницѣ пристани, держа подъ мышкой хлыстъ, склонивъ голову болѣе обыкновеннаго, что особенно рѣзко кидалось въ глаза при его высокомъ ростѣ и привычкѣ прямо держаться. Дамы и нѣкоторые изъ джентльменовъ замѣтили, что онъ казался необыкновенно серьёзнымъ и даже печальнымъ.
   Графиня де-Менси спросила у капитана Баскэлега, зналъ ли онъ, по какому дѣлу ѣхалъ дядя его въ Бэвисгэмъ, городъ, который онъ особенно презиралъ.
   Что могъ отвѣчать Сэсиль, кромѣ нѣтъ? Дядя не говорилъ ему ни слова.
   Графиня была очень польщена тѣмъ, что была единственной повѣренной мистера Рамфри.
   Остроумная изобрѣтательность ума капитана Баскэлета могла бы подсказать ему о родѣ дѣла, побудившаго мистера Рамфри отправиться въ Бэвисгэмъ, это несомнѣнно, еслибы только онъ захотѣлъ пустить ее въ дѣйствіе; потому что намѣреніе и цѣль мистера Рамфри можно было прочесть также легко, какъ самую элементарную ариѳметическую задачу; предварительные шаги его передъ замышляемымъ дѣломъ были такъ же прямы и ясны, какъ линіи, указывавшія на родословномъ деревѣ его происхожденіе потомковъ отъ предковъ. Но Сэсиль поклялся, что онъ не обязанъ ни знать, ни догадываться, и, разсудивъ, что онъ дѣйствительно не обязанъ ни знать, ни догадываться, онъ рѣшился стоять на своемъ. И онъ такъ успѣшно стоялъ на своемъ, что самъ часто удивлялся и вечеромъ, и ночью, вспышкамъ тайной радости, злобной бѣсовской радости, поднимавшимся въ немъ, и которыя были для него, какъ онъ упорно увѣрялъ себя, совершенно необъяснимы.
   

XXXII.
Попытка побѣдить Сесилію на манеръ Бьючэмпа.

   На другой день послѣ высадки мистера Рамфри въ Бэвнегэмѣ, ровный югозападный вѣтеръ надувалъ паруса яхтъ всѣхъ видовъ, шкупъ, ботовъ и яловъ, надъ быстрыми зелеными волнами, между островомъ и лѣснымъ берегомъ. Изящная яхта Сесиліи не могла не быть въ морѣ въ такой свѣжій вѣтерокъ, на гордость, а равно и на удовольствіе владѣтельницы ея. Сесилія высадила отца у пристани яхтъ-клуба и потомъ отплыла далѣе къ востоку, чтобы видѣть гонку ботовъ, такъ какъ вѣтеръ началъ крѣпчать. Оглянувшись назадъ противъ солнца и вѣтра, она увидѣла, что за нею гнался назойливый ботикъ въ пятнадцать тонъ, который слѣдилъ за яхтой съ самого полудня, когда она вышла изъ рѣки Отли. Ботикъ несся, почти касаясь бортомъ воды, на всѣхъ парусахъ. Трудно было встрѣтить болѣе отчаянную погоню; и кто же могъ быть этотъ рулевой, одѣтый съ головы до ногъ въ парусину? Сесилія дала ему гнаться за собой, чтобы увидѣть постоянство погони и подразнить его. Яхта шла полнымъ ходомъ и Сесилія, казалось, гордилась этимъ преслѣдованіемъ. Сесилія наслаждалась торжествомъ своимъ, пока, наконецъ, сверкавшая бѣлизной парусина не исчезла изъ глазъ, и ботикъ не сталъ казаться неподвижной точкой на горизонтѣ, а все впереди не показалось Сесиліи мертвенно скучнымъ, хотя тамъ шла гонка и сплошной массой мелькали паруса.
   Мимолетный порывъ кокетства Сесиліи, вызванный оживляющимъ морскимъ воздухомъ, прошелъ, и царскій бѣгъ яхты ея былъ прекращенъ. Яхта гордо убѣжала, но милостиво вернулась на встрѣчу боту. Но онъ отказался взять протянутую руку ея. Онъ хотѣлъ было перерѣзать ей галсъ, но потомъ передумалъ, не захотѣлъ воспользоваться выгодой своего положенія, и вызвалъ величественную яхту на гонку противъ вѣтра. Это было такъ же граціозно, какъ придворный минуэтъ. Яхта Сесиліи, лавируя, взяла слишкомъ далеко, и, когда она хотѣла вернуться къ серединѣ канала, то увидѣла, что искусный морякъ обогналъ ее. Онъ послалъ ей шляпой насмѣшливый поклонъ. Отвѣтомъ ея было -- положить въ дрейфъ яхту и послать за нимъ шлюпку.
   Она сдѣлало это въ невольномъ порывѣ. Еслибы она спросилась желанія, явившагося черезъ минуту, то она охотнѣе оставила бы его на томъ мѣстѣ, гдѣ онъ былъ въ своей стихіи, лицомъ къ лицу съ лѣнящимися волнами, и хитро разсчитывая, какъ воспользоваться вѣтромъ и теченіемъ. Она отчасти съ сожалѣніемъ увидѣла, какъ онъ, сбросивъ парусинное пальто, вскочилъ въ ея шлюпку; ей казалось, что она теперь прощается съ морякомъ Нэвилемъ Бьючэмпомъ; прощается съ славнымъ юношей, героемъ ея и вѣрнымъ слугой отечества.
   Это чувство исчезло, когда онъ вошелъ на яхту. Возбуждающій свѣтлый день, казалось, придалъ ему новую жизнь.
   -- Не слѣдуетъ ли окунуть флагъ? спросилъ онъ, взглянувъ на верхъ мачты, на которой развѣвался бѣлый флагх.
   -- Неужели вы можете принять состраданіе за пораженіе? спросила она съ улыбкой.
   -- О, разумѣется, у меня не могло быть никакихъ шансовъ подъ вѣтромъ.
   -- Какъ же вы могли такъ дерзко начать гонку? И кто далъ вамъ этотъ ботъ?
   Бьючэмпъ нанялъ его на мѣсяцъ; онъ хвалилъ ходъ его и сказалъ, что, при сильномъ вѣтрѣ, побѣда не всегда достается самому сильному.
   -- Но, говоря правду, я хотѣлъ только попробовать ходъ бота и не думалъ нагнать васъ. Сегодня наше озеро соленой воды такъ же хорошо, какъ Средиземное Море.
   -- Безъ острововъ и красокъ Средиземнаго Моря. Я часто говорила вамъ, какъ я люблю его. Я высадила папа у клуба. Знаете ли вы, что мы должны встрѣтиться съ вами въ Стейнгэмѣ послѣзавтра?
   -- И прекрасно. Мы поѣдемъ верхомъ по дюнамъ. Дюны, отъ трехъ до четырехъ часовъ утра -- одинъ изъ прекраснѣйшихъ видовъ въ мірѣ. Очертанія такъ невообразимо нѣжны... и напоминаютъ мнѣ о верхней губкѣ моего друга, когда она удостоитъ улыбнуться.
   -- Неужели нужно встать такъ рано, чтобы видѣть весь эффектъ? И позвольте мнѣ вамъ напомнить еще, Нэвиль, что сравненіе небольшаго произведенія природы вмѣстѣ съ великимъ -- ошибка, если вы хотите быть поэтичнымъ.
   И она привела хорошо извѣстные примѣры изъ поэзіи.
   Но молодой человѣкъ, который хорошо знаетъ черные глаза одной женщины, не можетъ легко быть убѣжденъ въ томъ, что сравненіе бурной ночи съ огнемъ этихъ глазъ отнимаетъ величественность у поэтической картины. Бьючэмпъ хорошо помнилъ,-- картиной были Альпы ночью.
   Онъ хотѣлъ оспоривать слова Сесиліи; но вѣтеръ засвѣжѣлъ, и паруса надулись. Паруса были перенесены, чтобы плыть на Западъ; лице и волоса Сесиліи засіяли въ золотомъ ореолѣ лучей солнца. Говорить было трудно, восхищаться -- естественно, и онъ сидѣлъ, восхищаясь безмолвно.
   Она похвалила ходъ и красоту его бота.
   -- Я въ первый разъ пробую его, сказалъ Бьючэмпъ:-- я нанялъ его болѣе для того, чтобы докторъ Шрэпнэль подышалъ соленымъ воздухомъ. Я не имѣю права держать ботъ для пустой потѣхи. Воспитанница доктора, миссъ Дэнгемъ, путешествуетъ по Швейцаріи; бѣдный милый старикъ одинъ и здоровье его плохо. Перемѣна мѣста будетъ полезна ему. Я свезу его во Францію дня на два или покатаю по каналу.
   Сесилія разсѣянно смотрѣла на проходившую шкуну.
   -- Онъ слишкомъ много работаетъ, сказалъ Бьючэмпъ.
   -- Кто это?
   -- Докторъ Шрэпнэль.
   И еще кто-то много работаетъ, какъ мы слышали, и для блага человѣчества было бы лучше, еслибы онъ не работалъ. Сесилія, вмѣсто того, чтобы высказать эту мысль, сказала названіе побѣдившей шкуны. Американецъ перегналъ наши лучшія яхты. Бьючэмпъ вскочилъ, чтобы разсмотрѣть американца.
   -- Это -- Коринна, сказалъ онъ.
   Морское искуство янки всегда возбуждало почтительное вниманіе Нэвиля.
   -- А какъ зовутъ вашу лодку, Нэвиль?
   -- Дуракъ хозяинъ назвалъ ее "Буревѣстникъ". Я не суевѣренъ, но дать названіе лодкѣ, которое кажется дурнымъ предзнаменованіемъ для суевѣрныхъ матросовъ... Я поспорилъ съ нимъ и назвалъ ее "Каравайкой". Когда я съ докторомъ Шрэпнэлемъ буду разъѣзжать въ этой лодкѣ, то найдутъ, что "Буревѣстникъ" -- самое подходящее имя для нея. Вы тоже думаете?
   Онъ засмѣялся, она улыбнулась; потомъ свѣтлая беззаботность лица смѣнилась серьёзнымъ выраженіемъ политической мысли, и онъ сказалъ: -- я надѣюсь, я убѣжденъ, вы измѣните ваше мнѣніе о немъ. Но это и не можетъ быть мнѣніе, потому что оно не основано ни на чемъ. Вы ничего не знаете о немъ. А у меня въ карманѣ есть вещь, которая совершенно измѣнитъ ваше мнѣніе о немъ. Я думаю такъ; я увѣренъ, что вы можете оцѣнить его глубокую искренность и честность.
   -- Это -- талисманъ, Нэвиль.
   -- Нѣтъ, письмо.
   Щеки Сесиліи запылали огнемъ.
   -- Мнѣ бы такъ хотѣлось прочесть его вамъ.
   -- Прошу васъ, не читайте, и въ голосѣ ея послышалась мольба.
   -- Не все, только мѣстами, отрывки. Я хочу, чтобы вы поняли его.
   -- Я увѣрена, что не поняла бы ничего.
   -- Попытайтесь, прошу васъ.
   -- О, не просите.
   -- Я хочу только показать вамъ...
   -- Но, Нэвиль, я вовсе не хочу понимать его.
   -- Но вамъ стоитъ послушать всего нѣсколько минутъ; я хочу, чтобы вы знали, какую основательную причину имѣю я уважать его, какъ учителя и друга.
   Сесилія съ удивленіемъ взглянула на Бьючэмпа. Смутное воспоминаніе о содержаніи письма, которое продекламировалъ капитанъ Баскэлетъ съ такимъ нелѣпымъ шутовствомъ, поднялось въ ней вмѣстѣ съ отвращеніемъ. Она наотрѣзъ отказала, сопровождая отказъ дрожью отвращенія.
   Но Нэвиль, такъ же какъ и любой потомокъ крови Рамфри, не былъ созданъ на то, чтобы выслушать спокойно: нѣтъ. Тѣмъ болѣе нѣтъ, которое говоритъ женщина! Старые, посѣдѣлые противники: да и нѣтъ рѣдко были олицетворены болѣе полно, нежели теперь, въ лицѣ Бьючэмпа и Сесиліи. Если онъ былъ упоренъ въ нападеніи, она была стойка въ сопротивленіи. Выслушать два раза письмо было свыше силъ ея. Письмо это бросало тѣнь на Нэвиля и искажало его; и, когда онъ, стараясь убѣдить ее, сказалъ:-- Вы должны выслушать это ради меня, Сесилія,-- то она отвѣчала: -- Ради васъ, Нэвиль, я отказываюсь.
   -- Но что же можете вы знать объ этомъ письмѣ? вскричалъ онъ.
   -- Я знаю, какого рода должно быть это письмо.
   -- Какъ же вы можете знать?
   -- Я слышала о нѣкоторыхъ идеяхъ доктора Шрэпнэля.
   -- Вы воображаете, что онъ разрушитель, что онъ нетерпимый, безнравственный человѣкъ, и прочее и прочее, что заключается въ вашемъ словѣ революціонный.
   -- Можетъ быть. Но я не хочу слушать то, что, я знаю, будетъ мнѣ непріятно.
   -- Но онъ -- не безнравственный человѣкъ. Я вамъ прочитаю ту часть письма, которая докажетъ вамъ, что онъ -- не такой человѣкъ, котораго бы вы могли осудить, и если я сталъ лучше и достойнѣе... достойнѣе васъ, какъ я надѣюсь быть современемъ, то и тѣмъ я буду обязанъ этому удивительному и доброму старику.
   Сесилія была глубоко тронута. Она дрожала. Но для нея не была особенно пріятна мысль, что любовь ея ищутъ косвеннымъ путемъ черезъ доктора Шрэпнэля.
   Она узнала письмо въ рукѣ Бьючэмпа, съ множествомъ наклеенныхъ марокъ, толстое отъ многихъ страницъ.
   -- Когда вы будете въ Стейнгэмѣ, то вы, можетъ быть, услышите отзывъ дяди Эверарда объ этомъ письмѣ, сказалъ онъ: -- барону угодно думать, что все честно въ войнѣ, и письмо случайно попало ему въ руки распечатаннымъ; онъ и прочелъ его. Сесилія, вы можете себѣ представить, какой вздоръ онъ можетъ сочинить изъ этого письма. Но оставивъ это въ сторонѣ, я хочу, чтобы вы знали, какъ много я обязанъ доктору Шрэпнэлю. Неужели вы не захотите полюбить его хоть немного? Неужели вы не захотите быть терпимѣе къ нему? Я готовъ даже сказать: ради меня. Мы съ нимъ не сходимся въ нѣкоторыхъ пунктахъ, но я болѣе обязанъ ему, чѣмъ кому бы то ни было на землѣ. Онъ узналъ, въ чемъ я колеблюсь и гнусь.
   -- Я узнаю ваше рыцарство, Нэвиль.
   -- Онъ употребилъ всѣ усилія, чтобы сдѣлать изъ меня полезнаго человѣка. Развѣ признавать долгъ свой -- рыцарство. Онъ -- истинный боецъ, безъ страха и безъ упрека. У меня прежде были герои. Вы знаете, какъ я любилъ Роберта Халла, смерть его оставила пустоту въ моей жизни. Робертъ Халлъ идеалъ только для тѣхъ англичанъ, которые сражаются мечемъ. Но размѣры борьбы, цѣль и способъ ея поднимаютъ доктора Шрэпнэля выше самыхъ храбрыхъ воиновъ, которыхъ я зналъ. На солдатъ и матросовъ дѣйствуютъ возбудительныя средства, чтобы поднять мужество ихъ -- похвала и награды. Ему шестьдесятъ восемь лѣтъ, и онъ никогда не получалъ за труды свои другой награды, кромѣ поруганія. Половина небольшаго состоянія его уходитъ на пособія и подписки. Неужели и это не тронетъ васъ? Но я не особенно цѣню это, какъ и онъ самъ. Помощь -- общій долгъ. Но посвященіе цѣлой жизни, всѣхъ силъ души дѣлу -- вотъ героизмъ. Я желалъ бы тронуть васъ.
   Сесилія обернула къ нему лицо.-- Я слушаю васъ съ удовольствіемъ, Нэвиль; но прошу васъ, не читайте этого письма.
   -- Я долженъ прочесть вамъ одинъ или два параграфа.
   Она встала. Онъ быстро всталъ рядомъ съ нею.-- Если я буду просить у васъ одного доказательства, что вы хоть сколько-нибудь дорожите мною?
   -- Я ни на минуту не переставала дорожить вами, Нэвиль, съ самаго дѣтства нашего.
   -- Но если вы позволяете себѣ быть до того предубѣжденной противъ моего лучшаго друга, что не хотите выслушать ни слова изъ его письма, то развѣ это -- доказательство дружбы?
   -- Это -- женское упрямство, отвѣчала иронически Сесилія.
   -- О, посмотрите на меня хоть одно мгновенье. Я знаю, что вы считаете меня отчаянной головой, человѣкомъ, не признающимъ законовъ? Вы думаете, если женщина отдастъ мнѣ руку, останусь ли я вѣренъ ей. Или, можетъ быть, не то; но вы думаете, что я способенъ на все, чтобы заставить женщину измѣнить мужу, въ слѣпомъ увлеченіи моей страсти. Но я выучился понимать; я умѣю различать женщину, которую должно молить быть товарищемъ жизни, и женщиной, которая околдуетъ чарами страсти. Теперь позвольте мнѣ прочесть вамъ въ этомъ письмѣ одну истину, которая высказана такъ честно, что вошла въ мою плоть и кровь, и измѣнила меня. Она не можетъ не измѣнить мнѣнія вашего о докторѣ Шрэпнэлѣ. Мнѣ очень печально, что мы не сходимся въ мнѣніяхъ нашихъ о немъ. Я, поймите это,-- и я сознаюсь, что это мое главное право на уваженіе людей -- я благоговѣю передъ нимъ.
   -- Я очень жалѣю, что я не способна повторить слова Руѳи, сказала Сесилія тихимъ голосомъ и съ внутреннимъ трепетомъ. Она была враждебно настроена только противъ письма и автора его, но не противъ Бьючэмпа, за исключеніемъ идолопоклонства его передъ этимъ революціонеромъ. Она не была противъ Бьючэмпа: она жалѣла объ ослѣпленіи его, но съ высоты нравственной ясности своей; она даже тепло относилась къ мальчишескому увлеченію его и постоянному и нелѣпому поклоненію къ этому человѣку, хотя такое восторженное поклоненіе и бросало тѣнь на умъ его.
   Онъ читалъ фразы изъ письма.
   -- Я слышу только шумъ вѣтра, Нэвиль, сказала она.
   Вѣтеръ раздувалъ листки письма и грозилъ унести. Сесилія отошла шага на два въ сторону.
   -- Слушайте, хоръ военной музыки играетъ на пристани, сказала она.-- Я люблю слушать музыку отсюда.
   Бьючэмпъ положилъ письмо въ карманъ.
   -- Вы не сердитесь, Нэвиль?
   -- Помилуйте, нисколько. Вы не любите укрѣпляющихъ средствъ.
   -- Здоровые рѣдко любятъ ихъ, замѣтила она и спросила его, съ тихой улыбкой, любитъ ли онъ музыку?
   Нечувствительность его къ музыкѣ была очень странна, потому что онъ глубоко чувствовалъ поэзію и любилъ пѣніе птицъ. Онъ слушалъ съ напряженнымъ взглядомъ, какъ нѣчто непонятное, тайну чего онъ рѣшился постичь усиліемъ воли изъ сочувствія къ тѣмъ, кто понималъ ее. Онъ любилъ музыку, если она любила ее, и сказалъ ей это, стараясь вслушаться въ нее и оставаясь очевидно нечувствительнымъ къ переливавшимся и падавшимъ тонамъ звучащей мѣди, а романическое чувство наполняло сердце ея нѣжностью и радостными, теплыми видѣніями.
   Рука ея повисла. Она не отказала бы отдать ее ему въ эту минуту. Герой ея дѣтства, другъ дѣвичества ея и по прежнему герой ея могъ бы взять ее на всю жизнь, сказавъ полъ слова.
   Бьючэмпъ думалъ: она можетъ слушать эту музыку и закрыть уши для этого письма.
   Чтеніе этого письма было бы прелюдіей къ сердечному изліянію его и въ тоже время оправданіемъ его дорогого и почитаемаго учителя, какъ онъ звалъ доктора Шрэпнэля. Говорить, не объяснивъ того мѣста въ письмѣ, о которомъ онъ упомянулъ, казалось ему безполезнымъ; въ немъ не было даже желанія говорить, потому что не было страсти.
   -- Я вижу папа; онъ садится въ лодку съ кѣмъ-то, сказала Сесилія и отдала приказаніе повернуть яхту къ лѣстницѣ клуба.-- Знаете ли вы, Нэвиль, что простой народъ въ Италіи не такъ чувствуетъ очарованіе музыки, какъ другія расы. Онъ имѣетъ болѣе музыкальнаго дарованія, но менѣе чувства, какъ мнѣ кажется. Вы немного услышите музыки въ Италіи. Я помню, въ годъ революціи, въ какомъ-то австрійскомъ городѣ грозило возстаніе, командиръ полка приказалъ музыкантамъ своимъ играть, и толпа немедленно пришла въ хорошее расположеніе духа.
   -- Музыка -- усыпляющее средство, сказалъ Бьючэмпъ.
   -- Неужели вы хотѣли бы, чтобы народъ возсталъ и былъ убитъ.
   -- Нѣтъ. Но я не хотѣлъ бы, чтобы вальсами его усыпили въ вѣчное рабство.
   Сесилія сказала: г-мъ, и потомъ прибавила: -- лишь бы онъ былъ счастливъ какимъ бы то ни было путемъ.
   -- Какимъ бы то ни было путемъ. Тогда день разрушенія почти назначенъ.
   -- Нэвиль, ваши взгляды на жизнь страшно ложны.
   -- Я высказываю ихъ несравненно рѣзче вамъ, нежели кому бы то ни было, потому что я хочу, чтобы мысль наша была одна.
   -- Дайте мнѣ иногда отдыхъ.
   -- Отъ всего сердца. Простите, что я всегда бью при васъ въ свой барабанъ. Я вижу, чего не видятъ другіе, или чувствую это болѣе ихъ,-- я не знаю, но мнѣ кажется, что Англіи нужно проснуться, если она хочетъ жить. Въ ней такая пропасть между богатыми и бѣдными классами, о которой вы не имѣете понятія, и долѣе не обращать вниманія на нее опасно. Я кончилъ.
   Онъ взглянулъ на нее и увидѣлъ слезы на рѣсницахъ ея.
   -- Милая моя Сесилія!
   -- Музыка дѣлаетъ меня ребёнкомъ, сказала она.
   Отецъ ея подъѣзжалъ въ лодкѣ. Рядомъ съ нимъ сидѣлъ графъ Локресъ, котораго молва записала, въ послѣднее время, въ число искателей руки лэди Моунтъ-Лореля.
   Нэвилю оставалось еще нѣсколько минутъ утраченнаго времени: но вмѣсто того, чтобы воспользоваться ими съ своей обычной рѣшимостью, онъ далъ имъ пройти, печально вспоминая совершенно другое обращеніе ея съ нимъ въ прошедшемъ году, послѣ поѣздки въ Бэвисгэмъ, когда она была Англіей, а Рэне -- праздникомъ во Франціи.
   Онъ горячо объяснилъ себѣ это чувство мыслью, что невѣста, которая принесетъ ему красоту и богатство, и особенно ей свойственный даръ нѣжной женственности, не находилась еще настолько подъ вліяніемъ его, чтобы дать будущему мужу ручательство за справедливое преобладаніе надъ нею или даже чтобы допустить его до полной независимости дѣйствій, безъ которой жизнь не можетъ быть желанной.
   Полковникъ Халкеттъ взглянулъ на Бьючэмпа такъ, какъ будто тотъ вышелъ изъ морской глубины.
   -- Вы были въ городѣ сегодня поутру? было первымъ вопросомъ его Бьючэмпу, когда онъ вошелъ на яхту.
   -- Я проѣхалъ черезъ городъ, и Бьючэмпъ указалъ на свой ботъ, плывшій вблизи. "Онъ мой на мѣсяцъ, и я пріѣхалъ изъ Хольдесбёри, чтобы попробовать его",-- и онъ разсказалъ, какъ онъ гнался за яхтой цѣлые два часа, прежде чѣмъ его замѣтили, и какъ Сесилія потомъ съ милымъ юморомъ своимъ посмѣялась надъ преслѣдованіемъ его.
   Полковникъ все время пристально смотрѣлъ на Бьючэмпа и казался очень смущеннымъ.
   -- Вы видѣли мистера Рамфри вчера или сегодня поутру? спросилъ онъ и сказалъ потомъ, что мистера Рамфри встрѣтили вчера гдѣ-то около острова, на что Бьючэмпъ выразилъ удивленіе такъ какъ дядя его Эверардъ рѣдко бывалъ у стоянки яхтъ.
   Полковникъ Халкеттъ обмѣнялся взглядами съ Сесиліей. Взглядъ ея спрашивалъ, и взглядъ отца подтвердилъ догадку ея, скользнувъ искоса по Нэвилю. Сесилія подняла брови, отецъ кивнулъ головой, чтобы дать ей понять, что дѣло серьёзное. Но здѣсь обмѣнъ сигналовъ прекратился; Сесиліи пришлось вести разговоръ съ лордомъ Локресомъ, типомъ тѣхъ мужчинъ, въ которыхъ сидитъ скрытый деспотъ и обнаруживается въ неудовольствіи, которое они выказываютъ, даже если изъ сотенъ паръ дамскихъ глазъ не всѣ до одной внимательно слѣдятъ за разговоромъ ихъ.
   Наконецъ, Бьючэмпъ сошелъ съ яхты. Когда онъ не могъ слышать ихъ, полковникъ Халкеттъ сказалъ Сесиліи:
   -- Гренси Леспель сказалъ мнѣ, что мистеръ Рамфри вчера вечеромъ, въ шесть часовъ, зашелъ къ этому человѣку, къ Шрэпнэлю.
   -- И что же, папа?
   -- Пойдемте, посмотрите каюту внизу, сказалъ полковникъ лорду Локресу и потомъ прошепталъ дочери:-- и здорово отхлесталъ его хлыстомъ.
   Сесилія мгновенно обернулась, чтобы взглянуть на Нэвиля Бьючэмпа. Она готова была заплакать отъ жалости. Удареніе отца на словѣ: здорово показывало одобреніе этого поступка, и она холодѣла отъ отвращенія и ужаса при мысли о звѣрскомъ животномъ, скрытомъ въ человѣкѣ; это были тѣ же отвращеніе и ужасъ, которые были пробуждены въ ней въ дѣтствѣ, она не помнила уже чѣмъ, и преслѣдовали ее цѣлый годъ.
   -- И онъ заслужилъ это, продолжалъ полковникъ, выходя изъ каюты вслѣдъ за лордомъ Локресомъ.-- Я увѣренъ, что онъ заслуживаетъ вполнѣ. Авторъ письма, которое намъ читалъ капитанъ Баскэлетъ, заслуживаетъ всего, что ни есть худшаго.
   -- Баскэлетъ въ прошлую ночь надоѣлъ всему клубу письмомъ этого радикала, сказалъ лордъ Локресъ: -- люди, которые пишутъ такой вздоръ, стоятъ, чтобы палачъ вздернулъ и отодралъ ихъ на славу.
   -- То было частное письмо.
   -- Публичное или частное -- все равно, миссъ Халкеттъ.
   Мысль ея полетѣла къ Сеймуру Остину, чтобы просить у него опоры, когда она слышала подобныя рѣчи, которыя, взятыя вмѣстѣ съ рѣчами доктора Шрэпнэля, срывали покровъ съ нашего конституціоннаго королевства и показывали, какъ оно кипѣло страшными элементами первобытныхъ обществъ.
   -- Я думаю, что мы еще полуцивилизованы, сказала она.
   -- Хотя бы и такъ, сказалъ графъ.
   Полковникъ Халкеттъ заявилъ, что онъ не можетъ понять, чего хотятъ радикалы.
   -- Нашихъ рентъ, отвѣчалъ лордъ Локресъ тономъ непреложной краткости.-- Онъ вскорѣ уѣхалъ.
   Затѣмъ къ яхтѣ подъѣхалъ другой аристократъ, адмиралъ флота и эксъ-министръ правительства виговъ, лордъ Кройстонъ, который былъ другомъ мистера Рамфрй и имѣлъ хорошее мнѣніе о Нэвилѣ, какъ о морскомъ офицерѣ, но качалъ своей сѣдой головой, когда говорилъ о немъ, какъ о политикѣ. Онъ пріѣхалъ просить довести его до гавани: утромъ что-то случилось съ его яхтой "Лэди Віолеттой". Онъ могъ передать послѣднее извѣстіе о томъ, какъ докторъ Шрэпнэль былъ избитъ. Мистеръ Рамфри, отхлеставъ его, бросилъ на распростертое и безчувственное тѣло свою карточку для того, чтобы всѣ знали, кто отвѣчаетъ за это дѣло. Лордъ Кройстонъ ожидалъ, что противъ мистера Рамфри будетъ начато судебное преслѣдованіе.
   -- Но если есть въ мірѣ удовольствіе, за которое стоитъ заплатить, заключилъ онъ:-- то это -- удовольствіе вздуть негодяя.
   Любимымъ мѣстомъ лорда Кройстона для деревенской жизни было имѣніе на верховьяхъ Темзы, по сосѣдству съ имѣніемъ мистрисъ Бьючэмпъ. Онъ разсказалъ о плохихъ отношеніяхъ Бьючэмпа къ бабушкѣ его; надежды на наслѣдство были уничтожены; она отказала ему отъ дома и отдалась совершенно другому внуку.
   -- Она такъ и должна была сдѣлать, сказалъ полковникъ Халкеттъ:-- этотъ молодой человѣкъ -- настоящій англичанинъ, безъ французскаго пороха въ головѣ. Онъ работаетъ для насъ въ уэльскихъ рудникахъ большую часть года и уладилъ, для насъ одну стачку, угрожавшую намъ; и уладилъ совершенно безплатно. Я не могъ уговорить его принять хоть что-нибудь. Я понять не могу, почему онъ отказывается.
   -- О, у него впереди много, сказалъ лордъ Кройстонъ, наводя зрительную трубку на гонку ботовъ.
   Сесиліи почудилось, будто она видитъ на востокѣ "Буревѣстникъ", перекрещенный "Каравайкой", и ее слегка порадовала мысль о томъ, что Нэвиль еще часа два или три не узнаетъ о звѣрскомъ поступкѣ дяди Эверарда. Она уговаривала отца пригласить Нэвиля отобѣдать въ Моунтъ-Лорелъ и тамъ осторожно передать ему печальную новость. Полковникъ отказалъ на томъ, основаніи, что, говоря объ этомъ дѣлѣ, онъ не въ состояніи будетъ жалѣть о человѣкѣ, который получилъ то, что заслуживалъ; потомъ онъ разразился мелочнымъ бѣшенствомъ противъ посланія доктора Шрэпнэля, которое казалось ему все чудовищнѣе, чѣмъ болѣе онъ забывалъ подробности его; такъ горы кажутся больше въ извѣстномъ отдаленіи. Хотя онъ не могъ знать о поводѣ этого поступка мистера Рамфри, но онъ утверждалъ, чтомистеръ Рамфри имѣлъ полное право сдѣлать то, что сдѣлалъ.
   Сесилія сказала, что это -- варварство. Полковникъ сослался на обязанности высокаго правосудія, которыя джентльмены обязаны исполнять, для защиты общества.
   -- Нарушая законы его? спросила Сесилія.
   Отецъ отвѣчалъ:-- Женщины не должны судить о томъ, чтовыходитъ за ихъ сферу, и сдѣлалъ на словѣ -- женщины привычное удареніе, которымъ напоминаютъ обыкновенно, что женщины нисшія существа. Онъ рѣдко бывалъ виновенъ въ такомъ напоминаніи, въ отношеніи дочери. Видно было, что онъ рѣшился слѣпо поддерживать мистера Рамфри. Посланіе доктора Шрэпнэля заслуживало такого позорнаго наказанія, которое и было исполнено. Полковникъ повторялъ это съ радостью, передавая дочери слѣдующее извлеченіе изъ письма:-- Старый шарлатанъ учитъ обманутаго имъ олуха молиться каждый вечеръ о томъ, чтобы обезглавили всѣхъ королей и принцовъ, развѣяли по вѣтру духовенство, распустили армію для того, чтобы чернь могла напасть на богатыхъ и показать намъ, что побѣда остается на сторонѣ числа.
   -- Мнѣ хотѣлось бы не ѣхать въ Стейнгэмъ, сказала Сесилія.
   -- И мнѣ тоже. Нѣтъ, я долженъ ѣхать, оговорился полковникъ:-- потому что дѣло идетъ о твоей помолвкѣ. Я далъ свое согласіе. Но мы должны прежде увидѣть, разсудительный ли человѣкъ Нэвиль.
   Сердце ея замерло. Отецъ хотѣлъ дать ей понять, что, если Нэвиль разорветъ сношеніе съ дядей, то переговоры о союзѣ между обоими домами, на которые отецъ согласился изъ уваженія къ мистеру Рамфри, будутъ покончены.
   Вѣтеръ упалъ. Входя въ рѣку, Сесилія взглянула назадъ на гладкую, широко разстилавшуюся воду и на полосу золотыхъ лучей, брошенныхъ на нее изъ-за лѣса, вечернимъ солнцемъ. Маленькаго бота не было видно нигдѣ. Она не могла писать Нэвиліо и пригласить его къ себѣ, чтобы переговорить съ нимъ о томъ, какъ встрѣтить дядю Эверарда въ Стейнгэмѣ. Въ Моунтъ-Лорель ждали гостей на другой день: лорда Локреса, лорда Кройстона и Леспелей. Она не могла ѣхать въ Бэвисгэмъ искать случайной встрѣчи съ Нэвилемъ. Она даже не могла сознаться самой себѣ, что такъ горячо желала видѣть его и дать ему нужный совѣтъ. Почему же? Потому что она была однимъ изъ тѣхъ искусственныхъ созданій, которыхъ зовутъ женщинами (дѣлая особенное удареніе на этомъ словѣ) и которыя не смѣютъ давать волю порывамъ своимъ, и не могутъ дѣйствовать независимо, если хотятъ остаться предметомъ поклоненія свѣта, и которыя, для достиженія этой цѣли, должны стоять неподвижно разставленныя на своихъ палочкахъ, какъ и прочіе продажные товары, избѣгая движенія, чтобы не попортиться и не потускнѣть. Это -- удѣлъ ихъ, только на одну степень менѣе безчеловѣчный, нежели удѣлъ эллинскихъ и троянскихъ принцессъ, которыхъ приносили въ жертву богамъ, или удѣлъ хорошенькихъ рабынь въ рукахъ торговцевъ невольниками. Искусственность эта -- проклятіе ихъ жизни и въ тоже время источникъ высшей гордости ихъ.
   Сеймуръ Остинъ былъ нравъ, быть можетъ, желая эмансипировать насъ, думала Сесилія и покраснѣла при мысли, что она неспособна научиться чему бы то ни было инымъ путемъ, кромѣ чувствъ своихъ. Разумѣется, въ ея власти было написать Бьючэмпу, такъ какъ и въ его -- говорить съ нею тогда на яхтѣ, но въ крови ея не было огня, не было огня и въ склонности его къ ней, и потому оба не сошлись до встрѣчи въ Стейнгэмѣ.
   Отецъ ея зналъ не болѣе ея о причинѣ мести мистера Рамфри и приводилъ зловонное письмо. Сесилія не была подозрительна отъ природы, иначе упорное оправданіе звѣрскаго поступка и ссылка на несчастное письмо возбудили бы ея подозрѣніе и вызвали бы въ ней духъ сопротивленія.
   Но какъ могъ такой рыцарскій джентльменъ оправдать себя въ такомъ насиліи? Была ли возможность для него оправдаться передъ Нэвилемъ? Сесилія была глубоко несчастна отъ повторенія этихъ вопросовъ; какъ ни подавлено было сердце ея, умъ привыкъ взвѣшивать и судить независимо все, и она ясно понимала, что, только ставъ покорно и слѣпо на сторону Нэвиля въ этомъ плачевномъ случаѣ, она могла надѣяться на счастіе, и она предвидѣла возможность того, что она не будетъ въ состояніи сдѣлать то, чего онъ будетъ желать и чего потребуетъ отъ нея. Она приняла это за голосъ чистаго разума; но въ дѣйствительности, это была месть сердца; какъ пожалѣла она о печальной исторіи съ докторомъ Шрэпнэлемъ, бѣдное сердце ея возмущалось при мысли о томъ, что Нэвиль предложитъ ей выборъ -- или встать на сторону доктора, или зачахнуть отъ любви.
   

ХXXIIІ.
Первая встрѣча въ Стейнгэмѣ.

   Судья, произносящій обвинительный приговоръ надъ преступникомъ, какъ извѣстно, долженъ находиться въ печальномъ настроеніи духа; и оно должно быть еще печальнѣе, если онъ возьметъ на себя роль исполнителя приговора. Это равносильно тому, что при исполненіи той и другой миссіи не можетъ быть и рѣчи о томъ нехитромъ удовольствіи, какое доставляетъ намъ наказаніе и убійство личнаго врага. Можетъ быть, со временемъ и это удовольствіе будетъ для насъ безвкусно: мы вырождаемся. Но, тѣмъ не менѣе, и (да будетъ восхвалена природа за то) сильное упражненіе есть поддержка нашей физической силы, и мистеръ Эверардъ Рамфри испыталъ это, когда исполнилъ двойную обязанность свою надъ лицомъ доктора Шрэпнэля, подвергнувъ его карѣ, присужденной собственнымъ приговоромъ своимъ. Совѣсть печально ободряла его, какъ этотъ тайный совѣтодатель имѣетъ привычку дѣлать, когда мы не получаемъ никакихъ личныхъ выгодъ изъ нашего поступка; но зато праведная работа руки его ускорила дыханіе его и усилила аппетитъ.
   Онъ предвидѣлъ, что ему придется скоро схватиться съ Нэвилемъ въ рукопашной борьбѣ изъ-за этого дѣла: грудь противъ груди и нога противъ ноги; но джентльмену, который стоитъ за правду, противъ молодца, который стоитъ за зло, нечего опасаться,-- онъ находится въ положеніи сторожа дичи противъ, вора. Единственнымъ ощущеніемъ, близкимъ къ удовольствію, доставленнымъ мистеру Рамфри подвигомъ этого дня, была картина отчаянія Нэвиля передъ распростертымъ грязнымъ идоломъ его. Онъ создалъ эту картину въ карикатурно средневѣковомъ стилѣ нашихъ карикатуристовъ: Шрэпнэль, растянутый на холмѣ во всю длину свою на цѣлую полмилю, покрытый пятнами всѣхъ цвѣтовъ радуги, и съ чудовищно остроконечными большими пальцами ногъ, возлѣ него выпавшая изъ рукъ его дурацкая хлопушка; Нэвиль, въ трико цвѣтовъ его партіи, стоящій на одной ногѣ и воздымающій съ проклятіями кулаки къ носу, который дѣлаютъ ему двѣ руки на небѣ.
   Джентльмены, воображеніе которыхъ имѣетъ очень мало практики, не могутъ вызвать передъ собой именно тѣ видѣнія, которыя хотѣли вы видѣть, потому что они неспособны имѣть власти надъ размѣрами и красками предметовъ, которые они представляютъ себѣ, и потому и тѣ, и другія оказываются часто искаженными игривой фантазіей ихъ. Мы не должны судитъ о настроеніи духа мистера Рамфри по этому карикатурному видѣнію о Шрэпнэлѣ и ученикѣ его. Въ отвлеченномъ смыслѣ, онъ могъ очень жалѣть доктора Шрэпнэля, и, сознавая себя великодушнымъ человѣкомъ, обѣщалъ быть терпѣливымъ въ отношеніи Нэвиля.
   Къ тому же, сентябрь подходилъ, и у мистера Рамфри было много дѣлъ поважнѣе, о которыхъ онъ долженъ былъ думать. Вся нація (это означало всѣ англичане, за исключеніемъ англичанъ, занимающихъ въ ней мѣсто мыслителей) дышала одною и тою же мыслью съ наступленіемъ сентября. Наша Англія владѣетъ значительной частью земнаго шара и держитъ весь міръ въ почтеніи передъ собой, именно тѣмъ, что можетъ отдавать развлеченіямъ такую значительную долю интеллигенціи своей. Отдаваться имъ со всѣмъ упоеніемъ -- есть весьма остроумная выставка силы. Мистеръ Рамфри былъ изъ числа людей, которые говорятъ своимъ соотечественникамъ: "Ступайте, катайтесь на яхтахъ, играйте въ крикетъ, устраивайте гонки лодокъ, скачки, охотьтесь девять мѣсяцевъ въ году, въ то время, какъ другіе европейцы маршируютъ и учатся военной выправкѣ". Эти занятія необыкновенно полезны для насъ и наше много говореніе, многописаніе и глубокое мышленіе объ этихъ предметахъ весьма характеристичны, и слѣдовательно -- полезны. Онъ не былъ изъ тѣхъ людей, которые за эту умучившуюся до пота праздность приносятъ покаяніе въ періоды паники. Возраженіе Бьючэмпа, что богатые коптители неба порождаютъ празднаго нищаго бродягу, богачи, держащіе пари на скачкахъ -- грубыхъ мошенниковъ, общая жажда бѣшенаго вихря развлеченій -- постоянно возрастающее расположеніе избѣгать серьёзнаго труда, а нравственная распущенность -- равнодушіе къ отвѣтственности передъ націей (все аргументы, вынесенные, безъ сомнѣнія, изъ словъ Шрэпнэля, столь же высокопарныхъ, какъ высокъ ростомъ и самъ демагогъ, когда онъ стоялъ на ногахъ) -- возраженіе это было презрительно осмѣяно мистеромъ Рамфри, утверждавшимъ, что наши фабрики могутъ позаботиться сами о себѣ. Что же касается вторженія непріятеля -- мы ограждены моремъ.
   Провидѣніе сдѣлало это для насъ, и мы можемъ быть увѣрены, что оно сдѣлаетъ еще болѣе въ случаѣ необходимости.
   Въ этотъ годъ, однако, вооруженіе на континентѣ заставило мистера Рамфри тревожно думать о нашемъ флотѣ. Почти первымъ словомъ его, послѣ привѣтствія полковнику Халкетту и Сесиліи, была жалоба на гнилость нашей морской администраціи. Если Провидѣніе должно сдѣлать что-нибудь для насъ -- оно должно послать намъ сильный флотъ для защиты. Мистеръ Рамфри громко и съ презрительнымъ смѣхомъ опровергъ бы обвиненіе въ томъ, что онъ полагается на помощь сверхъестественной силы въ случаѣ необходимости; но онъ вѣрилъ въ счастіе англичанъ. Отчасти онъ припоминалъ тотъ постоянный боевой огонь, который древле согрѣвалъ соотечественниковъ его въ сраженіяхъ, пока фортуна, наконецъ, не благословила ихъ.
   -- Нэвиля нѣтъ здѣсь? спросилъ полковникъ.
   -- Нѣтъ. Я полагаю, онъ облѣпливаетъ пластырями и кормитъ кашицей одного знакомаго ему доктора, сказалъ мистеръ Рамфри съ привычнымъ смѣхомъ въ носъ, смѣсью пренебреженія и покорности судьбѣ.
   -- Да, да, я слышалъ, поспѣшно сказалъ полковникъ. Онъ очень хотѣлъ узнать о преступленіи доктора Шрэпнэля и упомянулъ о возмутительномъ письмѣ.
   Мистеръ Рамфри съ особеннымъ удовольствіемъ произнесъ:
   -- Рвотное! и послѣ паузы:-- висѣлица!
   -- Этотъ человѣкъ сдѣлалъ Нэвилю страшное зло, Рамфри.
   -- Мы надѣемся вылечить молодца, полковникъ.
   -- Этотъ человѣкъ пошелъ противъ васъ.
   -- Да.
   Мистеръ Рамфри былъ нѣмъ объ этомъ дѣлѣ, и полковникъ Халкеттъ воздержался отъ дальнѣйшихъ вопросовъ.
   Сесилія могла только сказать отцу, когда сошлась съ нимъ въ гостиной, за нѣсколько минутъ до обѣда, что мистрисъ Кёллингъ не знала сама, чему приписать отсутствіе Нэвиля.
   -- Мистеръ Рамфри имѣлъ основательную причину сдѣлать это, сказалъ значительно полковникъ.
   Онъ повторилъ это и на другой день, не узнавъ ни на волосъ болѣе о причинѣ.
   Счастіе Сесиліи или надежда ея на счастіе дѣлали ее столь чуткой, что она не могла обманываться на счетъ враждебнаго отношенія отца къ замужеству ея. Она ясно видѣла, съ какою радостью онъ уцѣпился за этотъ несчастный случай, ожидая отъ него ссоры, которая разстроитъ Нэвиля совершенно съ дядей и будетъ предлогомъ разлучить ее съ Нэвилемъ. О, если бы она имѣла страстную волю бороться противъ судьбы за свое счастіе? Но у нея не было этой воли.
   Мистеръ и мистрисъ Уардоръ-Деверё, сэръ Джонъ, лэди Баскэлетъ, и графиня Уэльшпуль, вторая сестра мистера Рамфри, пріѣхали въ Стейнгэмъ на цѣлыя сутки. Лэди Баскэлетъ и графиня Уэльшпуль пріѣхали видѣться съ братомъ, а не для того, чтобы присутствіемъ своимъ положить санкцію на хозяйство его. Мистеръ Уардоръ-Деверё могъ пробыть всего нѣсколько часовъ въ домѣ, гдѣ табачный дымъ былъ нетерпимъ. Сесилія узнала отъ Луизы, жены его и своей подруги, что послали за мистеромъ Лидіардомъ, чтобы ходить за мистеромъ Шрэпнэлемъ. Мистрисъ Деверё узнала это изъ письма мистера Лидіарда, который не былъ политическимъ послѣдователемъ этого человѣка, какъ она горячо увѣряла Сесилію, но былъ жаркимъ поклонникомъ миссъ Дэнгемъ, жившей съ страшнымъ докторомъ. Это было сказано, чтобы дружески дать понять Сесиліи, что Бьючэмпа теперь смѣнили съ роли сидѣлки при докторѣ, и что не миссъ Дэнгемъ привлекала его туда.
   -- Она въ Швейцаріи, сказала Сесилія.
   -- Да, для нея лучше, что она тамъ.
   Мистеръ Стёккели Кёльбретъ смѣнилъ уѣхавшихъ гостей. Онъ слышалъ объ исторіи съ Шрэпнэлемъ отъ мистера Халкетта, а отъ мистера Рамфри о томъ, какъ Бьгочэмпъ теряетъ случай получить руку наслѣдницы.
   Розамонда Кёллингъ мучилась недоумѣніемъ по случаю долгаго отсутствія Нэвиля; онъ обѣщалъ пріѣхать и писалъ ей, что пріѣдетъ навѣрно. Она боялась, что онъ занемогъ. Она готова была просить мистера Кёльбрета съѣздить въ Бэвисгэмъ, если бы только онъ былъ способенъ исполнить такую просьбу; она объявила даже, что сама, несмотря на отвращеніе, внушаемое ей докторомъ Шрэпнэлемъ, готова съѣздить къ нему во второй разъ. Злоба ея на него при мысли, что онъ теперь сталъ причиной, задерживавшей Нэвиля отъ богатства и счастія, заставила ее говорить съ ненавистью и отвращеніемъ объ этомъ человѣкѣ.
   -- Онъ дурно обошелся съ вами, когда вы были у него? спросилъ Стёккели.
   -- Дурно -- не вѣрное слово. Онъ -- отвратительный человѣкъ, отвѣчала Розамонда.
   -- Вы думаете, что его стоило отхлестать?
   Она притворилась будто желаетъ страшной мести, сморщила брови для оправданія такого неженственнаго чувства и сказала:-- Да, я въ самомъ дѣлѣ желаю этого.
   Взглянувъ изъ окна послѣ полудня, она увидѣла Нэвиля Бьючэмпа вмѣстѣ съ дядей Эверардомъ, полковникомъ, Сесиліей и мистеромъ Кёльбретомъ. Нэвиль стоялъ, другіе сидѣли подъ большимъ тюльпаннымъ деревомъ на лужайкѣ.
   Одно мгновеніе наблюденія показало ей, что что-то случилось. Подъ деревомъ стоялъ еще одинъ незанятый стулъ. Нэвиль брался иногда за спинку его, стучалъ имъ по землѣ, выпускалъ его изъ рукъ, быстро ходилъ взадъ и впередъ и, круто оборачиваясь по временамъ, становился лицомъ къ лицу съ дядей, говорилъ съ жаромъ, и напрасно, какъ она могла угадать по выраженію лица мистера Рамфри. Голова мистера Рамфри была опущена, онъ тихо покачивалъ ею, сдвигалъ брови и порою вскидывалъ странный взглядъ на взволнованнаго молодого человѣка. Полковникъ Халкеттъ сидѣлъ неподвижно, скрестивъ руки на груди; глаза Сесиліи были опущены. Мистеръ Кёльбретъ раскачивался на заднихъ ножкахъ стула. Одинъ Нэвиль говорилъ.
   Очевидно было, что Нэвиль дѣлалъ дядѣ рядъ вопросовъ. Машинальное киванье головой было отвѣтомъ. Вдругъ мистеръ Рамфри всталъ, не сдѣлавъ ни малѣйшаго движенія, прогремѣлъ слова два въ отвѣтъ. Полковникъ Халкеттъ тоже всталъ. Нэвиль протянулъ руку по направленію къ дому. Мистеръ Рамфри, какъ казалось, согласился. Полковникъ покачалъ головой. Нэвиль настаивалъ.
   Лакей, принесшій подносъ съ чаемъ для миссъ Халкеттъ, получилъ какое-то приказаніе и поспѣшно исчезъ, заставивъ Розамонду удивиться, неужели сахаръ, молоко или сливки могли быть забыты. Она встрѣтила лакея на первой площадкѣ лѣстницы и узнала, что мистеръ Рамфри просилъ ее выйти на лужайку.
   Ожидая услышать о какой-нибудь неисправности домашнихъ слугъ, она поспѣшно вышла и удивилась, что ей пришлось пройти черезъ всю лужайку до тюльпаннаго дерева. Полковникъ Халкеттъ и мистеръ Рамфри сидѣли. Полковникъ всталъ и поклонился ей. Мистеръ Рамфри сказалъ:
   -- Одинъ вопросъ, мистрисъ Кёллингъ, и я не стану долѣе задерживать васъ. Этотъ человѣкъ, Шрэпнэль, грубо оскорбилъ васъ въ тотъ день, когда вы заходили къ нему мѣсяца два передъ выборами, чтобы видѣть капитана Бьючэмпа?
   -- Смотрите на меня, когда вы будете отвѣчать, мистрисъ Кёллингъ, сказалъ Бьючэмпъ.
   Розамонда взглянула на него.
   Блѣдность его сковала ей языкъ. Страшный и проницательный взглядъ его проникъ въ нее и оледенилъ ее. Вмѣсто отвѣта, она могла думать только о томъ, что могло случиться.
   -- Онъ оскорбилъ васъ, мистрисъ Кёллингъ? спросилъ Бьючэмпъ. Мистеръ Рамфри напомнилъ ему, что онъ -- не прокуроръ, допрашивающій перекрестнымъ допросомъ.
   Всѣ ждали отвѣта ея. Она колебалась, краснѣла, выказала смущеніе; сознаніе ея говорило ей о несчастіи, совѣсть упрекала въ томъ, что она была невольной причиной его.
   -- Оскорбилъ ли докторъ Шрэпнэль, по вашему мнѣнію, намѣренно или нѣтъ ваши чувства или ваше достоинство? спросилъ Бьючэмпъ и облегчилъ ей отвѣтъ.
   -- Не намѣренно, это вѣрно; нѣтъ... Я нисколько не обвиняю его.
   -- Можете ли вы сказать мнѣ, оскорбилъ ли онъ васъ хоть въ малой, ничтожной степени? Если да, то чѣмъ? Я спрашиваю у васъ объ этомъ потому, что онъ тревожно желаетъ, если онъ еще будетъ жить, загладить то оскорбленіе, какое онъ сдѣлалъ: онъ не знаетъ этого самъ. Онъ далъ мнѣ свое честное слово и поручилъ мнѣ передать вамъ это. Я могу сказать одно, что я никогда не видѣлъ, чтобы онъ могъ оскорбить и самое слабое созданіе; онъ не могъ сдѣлать зла ничему живому.
   Голосъ Бьючэмпа порвался. Розамонда увидѣла, какъ слезы блеснули на суровомъ лицѣ любимца ея, который теперь стоялъ въ гнѣвѣ противъ нея.
   -- Онъ боленъ? спросила она, заикаясь.
   -- Да. Вы сознаётесь въ вашемъ сильномъ отвращеніи къ нему?
   -- Но, не въ желаніи ему зла.
   -- Даже сѣченья? пробормоталъ сквозь зубы мистеръ Кёльбретъ.
   Эверардъ Рамфри разслышалъ это. Онъ позволилъ пригласить мистрисъ Кёллингъ для того, чтобы она простымъ подтвержденіемъ заставила Нэвиля замолчать, потому что поведеніе его становилось невыносимымъ передъ гостями.
   -- Этого довольно, мистрисъ Кёллингъ, и онъ отпустилъ ее.
   Но Бьючэмпъ не далъ ей уйти.
   -- Мнѣ нуженъ вашъ положительный отвѣтъ и въ присутствіи мистера Рамфри; скажите, что, если вы обвиняли его, то вы ошибались, или, что люди, предположившіе, что вы были оскорблены, ошибались. Мнѣ нуженъ этотъ отвѣтъ передъ тѣмъ, какъ вы уйдете.
   -- Сэръ, выучитесь ли вы быть вѣжливымъ, сказалъ мистеръ Рамфри съ какимъ-то хрипѣньемъ въ горлѣ.
   Бьючэмпъ отвернулся отъ нея.
   Полковникъ Халкеттъ предложилъ ей руку и увелъ ее.
   -- Что случилось? О, что случилось? шепнула она; ноги ея подкашивались, но она отказалась отъ руки полковника.
   -- Васъ не должно было тащить сюда, сказалъ онъ: -- всѣ мы должны были знать, что нѣтъ возможности убѣдить капитана Бьючэмпа. Стараго мошенника Шрэпнэля поколотили, вотъ и все. Какой прекрасный день, немного жарко. Прежде, чѣмъ мы уѣдемъ, вы должны будете дать мнѣ урокъ садоводства.
   -- Докторъ Шрэпнэль... Мистеръ Рамфри! сказала Розамонда чуть слышнымъ голосомъ, болѣе подавленная тѣмъ, что она угадывала, нежели тѣмъ, что слышала.
   Полковникъ началъ говорить ей о замѣчательномъ талантѣ ея живописно планировать сады и, между прочимъ, сказалъ:-- Они встрѣтились въ тотъ день.
   -- Случайно?
   -- Я думаю, случайно. Шрэпнэль защищалъ кого-то изъ этихъ гадинъ воровъ дичи.
   -- Мистеръ Рамфри избилъ его? за это? О, никогда! вскричала Розамонда.
   -- Я думаю, что у него былъ длинный счетъ, который онъ сводилъ.
   Она вздохнула тяжело:-- Я никогда не буду прощена.
   -- А я говорю, что не дѣло джентльмена -- носиться съ идолами, и полковникъ задыхался отъ злости, говоря эти слова:-- это письмо Шрэпнэля къ Нэвилю Бьючэмпу -- позоръ для имени англичанина.
   -- Вы читали это ужасное письмо? мистеръ Халкеттъ.
   -- Капитанъ Баскэлетъ читалъ намъ.
   -- Онъ? О, тогда!.. и она замолчала. Чуткая ненависть ея, разгадавъ Сэсиля, сказала бы: тогда я знаю, кто сдѣлалъ все зло; но скромное положеніе ея въ домѣ не давало ей, какъ она думала, права сказать это, и Розамонда, вспомнивъ о немъ, удержалась отъ громкаго обличенія безчестнаго поступка другого, хотя обличеніе это очень утѣшило бы и поддержало ее въ эту минуту.
   Она не могла выносить мысль о своемъ участіи въ этой бѣдѣ, и разсудила, что не обязана и думать о томъ, такъ какъ она ничего не знала. Но тѣмъ не менѣе, она смутно чувствовала, что ее ждетъ судъ. Она поймала себя на томъ, какъ она то выходила изъ себя, то снова входила въ себя, чтобы укрѣпиться противъ обвиненій, а не для того, чтобы очистить свою совѣсть для осмотра. Она чувствовала, какъ сама падала въ своихъ глазахъ. Ожиданіе дальнѣйшаго допроса, которому ей неизбѣжно пришлось бы подвергнуться, заставило ее замкнуться въ себя и ограничиться заявленіемъ, что докторъ Шрэпнэль оскорбилъ всѣ чувства ея и она имѣетъ право сказать, что онъ былъ непріятенъ для нея, но что онъ не сдѣлалъ ей никакой дерзости.
   Это было великодушное различіе. И разъ признавъ, что оно великодушно, она не способна была идти далѣе.
   Розамонда разъясняла это различіе миссъ Халкеттъ. Полковникъ довелъ ее до дверей дома; миссъ Халкеттъ просила позволенія придти къ ней, чтобы выразить ей свое сожалѣніе, потому что она очень сочувствовала ей за то полуоскорбленіе, которое нанесъ Нэвиль своей обожательницѣ. Сесилія зато не могла нисколько сочувствовать Нэвилю, который оказался виновнымъ въ серьёзномъ преступленіи -- позволилъ себѣ быть взволнованнымъ собственной декламаціей общихъ мѣстъ или, говоря другими словами, такъ какъ предметъ былъ враждебенъ слушателямъ его, то онъ былъ виновенъ въ томъ, что высказалъ чувства свои, не возбудивъ въ слушателяхъ паѳоса.
   -- Что касается меня, сказала Розамонда въ отвѣтъ на утѣшительныя слова миссъ Халкеттъ:-- я не понимаю, почему меня замѣшали въ несчастія доктора Шрэпнэля. Я совершенно не могу припомнить ни словъ его, ни обращенія его со мной. У меня осталось только одно положительное впечатлѣніе, когда я вышла изъ его дома, гдѣ я была, чтобы видѣть капитана Бьючэмпа -- впечатлѣніе полнѣйшаго отвращенія; слова этого человѣка до того возмутили меня, что я едва имѣла духъ говорить объ этомъ человѣкѣ, когда мистеръ Рамфри спрашивалъ меня о немъ. Я не желала этого и не подала къ тому никакого повода. Я готова сказать, что докторъ Шрэпнэль не имѣлъ никакого намѣренія оскорбить меня. Но я не могу не сказать, что каждое слово его было оскорбительно для меня. Вы знаете, миссъ Халкеттъ, я охотно, съ радостью спасла бы его отъ какого бы то ни было наказанія.
   -- Вы такъ кротки, что и мысль о томъ не можетъ придти вамъ въ голову, сказала Сесилія.
   -- Но капитанъ Бьючэмпъ никогда не проститъ мнѣ этого. Я видѣла по глазамъ его, что онъ обвиняетъ меня во всемъ и презираетъ меня.
   -- Онъ не будетъ столь несправедливъ, мистрисъ Кёллингъ. Розамонда спросила ее, что сказалъ прежде всего Нэвиль, когда пріѣхалъ. Сесилія разсказала, что увидѣла, какъ онъ быстро прошелъ по парку, и мистеръ Рамфри окликнулъ его и протянулъ ему руку; но капитанъ Бьючэмпъ не взялъ руки и сказалъ, что онъ боится, что дѣло мистера Рамфри, можетъ быть, теперь покончено. Онъ подалъ руку отцу ея и ей, и рука его была холодна, какъ ледъ.
   -- Обожаніе его къ этому доктору Шрэпнэлю необыкновенно, сказала Розамонда.-- А какъ же обошелся мистеръ Рамфи съ нимъ.
   -- Отецъ мой находитъ, что очень терпѣливо.
   Розамонда вздохнула и притворно заломила руки.
   -- Мнѣ кажется, что я ожидала этого съ той самой минуты, какъ услышала объ этомъ человѣкѣ... или, по крайней мѣрѣ, съ той самой минуты, какъ видѣла его и слышала его рѣчи, я предчувствовала, что онъ будетъ злымъ геніемъ для насъ всѣхъ -- если я смѣю включить сюда и себя. Но и я не могла избѣжать этого! Миссъ Халкеттъ, можете ли вы сказать мнѣ, какимъ образомъ имя мое было замѣшано въ этой исторіи? Я не могу припомнить ни одного обстоятельства, которое могло бы впутать меня въ это несчастное дѣло.
   Сесилія отвѣчала:-- Капитанъ Бьючэмпъ презрительно противупоставилъ непріятность, сдѣланную Шрэпнэлемъ мистеру Рамфри -- защиту вора дичи -- съ жестокой местью дяди за нее. Онъ ни за что не хотѣлъ замолчать.
   -- Я вижу его, я вижу глаза его! вскричала Розамонда, и грудь ея высоко поднималась, а совѣсть упрекала ее: -- и наконецъ, мистеръ Рамфри упомянулъ мое имя.
   -- Онъ всталъ и сказалъ, что вы были оскорблены докторомъ Шрэпнэлемъ.
   Розамонда начала съ мучительными сомнѣніями припоминать свою совѣстливость и правдивость.
   -- Капитанъ Бьючэмпъ придетъ ко мнѣ и что же я могу отвѣтить ему? Небо знаетъ, что я съ радостью избавила бы этого несчастнаго, еслибы могла! Но что могу я отвѣтить? Я припомнила теперь, что мистеръ Рамфри вопросами своими принудилъ меня сознаться, что этотъ человѣкъ разсердилъ меня. Я никогда не говорила, что онъ сдѣлалъ мнѣ дерзость. Я не сказала бы не только этого, но и то, что онъ сдѣлалъ мнѣ непріятность, потому что мистеръ Рамфри... Ахъ, мы знаемъ его. Я забыла, что я тогда сказала. У меня есть только одно указаніе на то, что я могла сказать тогда -- мои настоящія чувства, и во мнѣ болѣе жалости къ несчастному, нежели отвращенія... Да, мнѣ придется выдержать сцену съ Нэвилемъ! Такъ заключила Розамонда свое оправданіе.
   Нѣсколько успокоившись, она спросила, какъ могъ капитанъ Бьючэмпъ забыться до того, что накинулся на дядю при гостяхъ. Но онъ просилъ дядю уйти съ нимъ для переговоровъ, а мистеръ Рамфри приказалъ ему отложить всѣ личные переговоры. Розамонда узнала изъ словъ Сесиліи, что мистеръ Рамфри, пока Нэвиль не раздражилъ его, шутилъ съ нимъ добродушно-юмористически.
   

XXXIV.
Лицо Рэне.

   Не задолго передъ колоколомъ къ обѣду, Розамонда постучалась у дверей комнаты Нобиля, неся телеграмму изъ Бэвисгэма. Онъ пробѣжалъ ее глазами и сказалъ:-- Войдите, мистрисъ Кёллингъ, я долженъ передать вамъ одну вещь. Madame де-Руальу посылаетъ вамъ это.
   Розамонда увидѣла свое имя, написанное французскимъ почеркомъ на оборотѣ карточки.
   -- Вы останетесь съ нами, Бьючэмпъ?
   -- Я переночую здѣсь и, можетъ быть, пробуду завтра утромъ. Опасность, кажется, прошла.
   -- Докторъ Шрэпнэль былъ въ опасности?
   -- Да, былъ, если только опасность совсѣмъ прошла.
   -- Я завѣряю васъ, Нэвиль...
   -- Слушайте меня, мистрисъ Кёллитъ. Я ничего не знаю объ этомъ дѣлѣ убійцъ: старикъ беззащитный, безвредный, какъ дитя! Но я знаю одно, что вы въ чемъ-то замѣшаны по этому дѣлу.
   -- Нэвиль, я ничего не знаю, такъ же вѣрно, какъ и то, что я жива.
   -- Нѣтъ! но вы подожгли пороховую нить. Вы ненавидѣли старика, и вы заставили мистера Рамфри думать, что вы были оскорблены. Теперь вы должны имѣть мужество сказать ему, что вы ошиблись. Для васъ нѣтъ другого пути. Я хочу привезти мистера Рамфи къ доктору Шрэпнэлю и заставить просить прощенія, чтобы спасти честь семьи, насколько она можетъ быть спасена.
   -- Что? Нэвиль! вскричала Розамонда, задыхаясь.
   -- Этого очень немного, мистрисъ Кёллитъ. Но онъ долженъ будетъ съѣздить. Я хочу, чтобы онъ просилъ прощенія и лицомъ къ лицу.
   -- Но вы никогда не рѣшитесь сказать это вашему дяди.
   Онъ разсмѣялся смѣхомъ дяди.
   -- Но Нэвиль, милый мой, извините меня, я думаю о васъ... Вы знаете, для чего здѣсь Халкетты? Полковникъ Халкеттъ пріѣхалъ не по доброй волѣ. Вліяніе вашего дяди доставило вамъ случай просить ея руки. Неужели вы не дорожите воспользоваться имъ? Полковникъ Халкеттъ съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ прослушалъ письмо доктора Шрэпнэля къ вамъ, имѣетъ о васъ тоже мнѣніе, какъ и о немъ. Ахъ, Нэвиль! помните, что только мистеръ Рамфри можетъ помочь вамъ получить руку Сесиліи. Вы должны пощадить его. Отложите ваше намѣреніе унизить... Я хочу сказать... О, Нэвиль! что бы вы ни задумали сдѣлать, желая заставить вашего дядю уступить, не спѣшите; положитесь на время: сохраните хорошія отношенія съ дядей; будьте нѣсколько разсчетливы, будьте свѣтскимъ человѣкомъ, Нэвиль! Ради Сесиліи, ради ея счастія!
   Бьючэмпъ узналъ теперь, что двоюродный братъ его, Сэсиль, читалъ отрывки письма въ Моунтъ-Лорелѣ.
   Зазвонилъ колоколъ къ обѣду.
   -- Неужели вы думаете, что я сталъ бы сидѣть за столомъ дяди, если бы не имѣлъ намѣренія принудить его загладить зло, которое онъ сдѣлалъ и себѣ, и намъ?
   -- О, Нэвиль! Неужели вы не понимаете, что это -- дѣло капитана Баскэлета?
   -- Накое же вознагражденіе можетъ дать Сэсиль Баскэлетъ? Дядя мой -- честный человѣкъ, и потому это въ его власти. Я предоставлю вамъ переговорить объ этомъ съ дядей, и вы сдѣлаете это сегодня же, когда мы выйдемъ изъ гостиной.
   Розамонда застонала.-- Мистеру Рамфри извиняться передъ докторомъ Шрэпнэлемъ? Это невозможно, Нэвиль! Это совершенно невозможно.
   -- Вы говорите это для того, чтобы сидѣть сложа руки. Но дѣлайте то, что я говорю вамъ.
   Онъ ушелъ. Онъ не сказалъ ей ни слова упрека. Она послѣ припомнила его печальную полуулыбку отчужденія, мелькнувшую когда онъ уходилъ.
   Розамонда никогда не обѣдала за столомъ владѣльца Стейнгэма, когда были гости. Она принимала послѣ обѣда, въ гостиной, миссъ Халкеттъ и тѣхъ знакомыхъ, которые были и ея друзьями.
   Подаркомъ маркизы де-Руальу Розамондѣ была фотографическая группа, изображавшая графа де-Круанэля, сына его и дочь. Для Розамонды было невыносимо взглянуть на лицо Рэне, и потому она отложила карточку въ сторону; но она взглянула на это лицо и теперь была принуждена взглянуть еще разъ.
   Роландъ стоялъ возлѣ кресла отца, Рэне сидѣла у ногъ послѣдняго, держа правую руку его. Опущенныя вѣки графа и небритый сѣдой подбородокъ говорили о причинѣ встрѣчи всѣхъ членовъ семьи: онъ умиралъ; дѣти пріѣхали ходить за нимъ до послѣдней минуты.
   Сесилія, въ томъ нѣтъ сомнѣнія, была красавицей въ сравненіи съ Рэне; но на чемъ долѣе останавливается глазъ, что болѣе привлекаетъ сердце: облитый солнечнымъ свѣтомъ ландшафтъ, на которомъ высокая зрѣлая пшеница сверкаетъ между свѣтомъ и тѣнью въ пышный лѣтній день, или просѣка въ росистой рощѣ на берегу темной воды? Темноокая Рэне была не красавицей, но чаровницей. Стоило взглянуть на ея лицо, не слыша ни голоса, ни обаянія рѣчи ея, чтобы отдаться чарамъ. Когда Сесилія вошла одна въ гостиную, Розамонда подала ей карточку, не сказавъ ни слова.
   -- Портретъ вѣренъ. Недостаетъ души въ лицѣ, сказала критически Розамонда, повторяя избитую плоскость островитянки Альбіона, имѣющей нелѣпое обыкновеніе критиковать произведеніе природы или искуства за то, чего въ немъ нѣтъ.
   Сесилія жадно желала видѣть и изучить лицо Рэне, и это спасло ее отъ пошлой критики. Она сразу узнала, что это -- лицо Рэне. Она склонилась надъ портретомъ, чтобы скрыть летучій румянецъ.
   -- Это -- братъ ея? спросила она.
   Но одно лицо Рэне приковало ее. Несмотря на тѣнь, омрачившую солнце, жизнь лица француженки была изумительно передана фотографіей: ноздри ея, казалось, трепетали, слова слетали съ дрожащихъ губъ. Глаза? Въ нихъ искрился внутренній огонь. Она дѣйствовала на нервы, какъ нѣкоторыя сочетанія созвучій, какъ звуки струнъ, колеблемыхъ вѣтромъ, обаятельно, неуловимо. И, однако, она сидѣла у ногъ отца и смотрѣла въ міръ, неизвѣстный зрителямъ, равнодушная даже къ чувству женской граціи. Лѣвая рука ея держала правую руку отца, а правою она опиралась о землю, нѣсколько отклоняясь отъ отца въ сторону, разстраивая тѣмъ всю симетрію картины. Только женщина, вполнѣ изящная, могла рискнуть сдѣлать это. Не южная гибкость тѣла спасала ее отъ обвиненія въ смѣлости позы, но какой-то геній красоты, который вдохновляетъ великихъ поэтовъ и заставляетъ ихъ на мѣсто принятыхъ законовъ создавать свою особенную естественность и тѣмъ показывать, какъ ограничены законы эти.
   Поза Рэне и не понравилась Сесиліи, и очаровала ее. На выставкѣ картинъ она прошла бы мимо нея съ неудовольствіемъ, по здѣсь была первая любовь Нэвиля; эта женщина любила его и была француженкой. Послѣ долгаго изученія, возрастающая ревность Сесиліи высказалась въ сознаніи соперничества обѣихъ націй: англичанки не въ состояніи были такъ ломаться на полу, не утративъ граціи; быть можетъ, онѣ тоже не могутъ казаться оригинальными, не переходя въ хитрость или мѣднолобую бойкость, или говорить оживленно, не употребяя грубыхъ выраженій. Условныя, заученныя положенія охраняютъ и поддерживаютъ достоинство ихъ; имъ по себѣ въ тихой жизни и преимущественно на судейскомъ креслѣ, съ котораго онѣ въ самыхъ кроткихъ выраженіяхъ изрекаютъ приговоры надъ своими чужеземными сестрами. Ревность низвергла Сесилію съ этого высокаго поста и заставила завидовать въ Рэне такимъ вещамъ, которыя она въ другомъ случаѣ осудила бы.
   Наконецъ, Сесилія увидѣла портретъ француженки. Онъ зажегъ страшное волненіе- въ холодной крови Сесиліи, сознаніе, что ее затмили, сознаніе своего униженія. "Что же я такое? только богатая наслѣдница", сказала она себѣ. Нэвиль звалъ ее красавицей, и похвала его придала ей еще болѣе красоты. Но что такое красота, когда ее затмила другая? Спросите объ этомъ обладателей рѣдкихъ драгоцѣнныхъ камней: вы считаете ихъ богачами; они томятся жаждой имѣть другіе.
   Да, быть можетъ, эта Рэне, которая казалась такой электрической въ минуты спокойствія, могла любить Нэвиля любовью, вдохновлявшей его на дѣло, проникавшей до тайника мыслей: героя. Она поняла бы, что защита этого несчастнаго доктора была геройствомъ Нэвиля.
   Сесилія передала карточку Розамондѣ, и карточка была спрятана, когда Бьючэмпъ входилъ въ другія двери. Щеки Бьючэмпа пылали; онъ одинъ выдержалъ натискъ троихъ противниковъ въ продолженіи почти цѣлаго часа.
   -- Вы покажете мнѣ завтра дюны? сказала ему Сесилія, а онъ отвѣчалъ:
   -- Вамъ придется встать завтра очень рано.
   -- Что это? спросилъ полковникъ, слѣдовавшій по пятамъ за Бьючэмпомъ.
   Онъ вызвался тоже ѣхать съ ними завтра поутру, но мистеръ Рамфри, положивъ ему руку на плечо, сказалъ:
   -- Въ моихъ конюшняхъ только двѣ лошади, которыя могутъ проѣхать по дюнамъ.
   Полковникъ Халкеттъ обернулся къ нему.
   -- Вы обѣщали мнѣ сходить со мной въ собачьи конуры и посмотрѣть, какія мѣры я принимаю, когда начинаютъ кричать о бѣшеной собакѣ; девяносто-девять разъ изъ ста оказывается, что человѣкъ, поднявшій этотъ крикъ, самъ былъ бѣшенымъ дуракомъ.
   Полковникъ понялъ изъ этихъ словъ, что мистеръ Рамфри по прежнему упорно стоитъ за Нэвиля и хочетъ дать ему случай просить руки Сесиліи.
   Давъ слово не вмѣшиваться, полковникъ Халкеттъ покорился, проворчавъ: "ахъ, эти конуры". Потомъ, припомнивъ, какому обращенію Нэвиля съ дядей онъ былъ свидѣтелемъ, онъ не могъ довольно надивиться великодушію мистера Рамфри за то, что тотъ не отрекся отъ Нэвиля и не лишилъ его наслѣдства.
   -- Къ чему же ѣхать на дюны? спросилъ онъ.
   -- Къ чему же ѣхать куда бы то ни было, полковникъ?
   Вопросъ этотъ былъ такъ же разуменъ, какъ и вопросъ полковника, и мистеръ Рамфри разсмѣялся про себя. Чтобы облегчить недоумѣніе, выразившееся на лицѣ Сесиліи и переходившее въ смущеніе, онъ началъ описывать красоту дюнъ при блѣдномъ разсвѣтѣ утра, волнистые изгибы ихъ, когда они тонутъ въ сѣро-перловомъ свѣтѣ, и потомъ въ промежуткахъ между ними вспыхнувшее освѣщеніе востока, и потомъ галопъ по торфянымъ волнамъ дюнъ, поросшихъ тимьяномъ; налѣво -- земля, направо подъ вами море.
   -- Это напомнитъ вамъ о крыльяхъ, Сесилія, сказалъ онъ, удививъ молодую дѣвушку тѣмъ, что назвалъ ее просто по имени и зажегъ въ ней тайную надежду, что многое ожидалось отъ этой поѣздки на дюны: -- сравните Альпы съ дюнами. Если бы вы могли сѣсть на спину орла, то могли бы взлетѣть на нихъ. У Альповъ есть высота, но у дюнъ за то есть быстрота. Длинныя, извивающіяся линіи дюнъ похожи на борзыхъ на всемъ скаку. Стоитъ взглянуть на эти линіи, чтобы кровь закипѣла, какъ у охотника! На дюнахъ быстрота скачки, славное движеніе, воздухъ, пропитанный запахомъ моря и морскихъ травъ, такой же живительный, какъ и на островахъ Греціи. А наши путешествующіе за границей дураки уѣзжаютъ изъ Англіи искать здоровья, бѣгутъ отъ дюнъ на пароходахъ, желѣзныхъ дорогахъ въ закоптѣлыя гостинницы, на вершины горъ, гдѣ трясется отъ холода и восторга туристъ, отыскивая ощущеній. А на дюнахъ самыя прекрасныя и живыя ощущенія ждутъ только призыва, чтобы слетѣть, какъ сонмы ангеловъ.
   Мистеръ Рамфри говорилъ такимъ непривычнымъ ему языкомъ или для того, чтобы облегчить смущеніе Сесиліи, или для того, чтобы проложить дорогу Нэвилю; въ этомъ тонѣ слышался восторгъ прежнихъ глубокихъ, пережитыхъ сердцемъ волненій. Онъ вскорѣ потомъ сказалъ Сесиліи, что онъ и жена его въ первый разъ подали другъ другу руки на дюнахъ.
   Бьючэмпъ все время сидѣлъ молча. Мистеръ Рамфри послалъ приказаніе на конюшню, Розамонда на кухню. Сесилія все бблѣе и болѣе смущалась приготовленіями къ этой поѣздкѣ. Она отказалась отъ чашки кофе поутру. Мистеръ Рамфри настаивалъ.
   -- Кто знаетъ, въ которомъ часу вы вернетесь, сказалъ онъ.
   Бьючэмпъ не сказалъ ни слова.
   Сесиліи стало нестерпимо оставаться долѣе въ этой комнатѣ. О, какъ ей хотѣлось бы въ эту минуту завернуться въ покрывало и упестись въ свою комнату,-- она казалась самой себѣ столь обнаженной, ей было такъ стыдно. Француженка съумѣла бы быть вполнѣ счастливой въ эту минуту на мѣстѣ ея! Отецъ поцаловалъ Сесилію, какъ цалуютъ отцы дочерей, когда сажаютъ ихъ въ дорожную карету. Слова его: "доброй ночи, милочка", были сказапы голосомъ солдата, сдающаго свой караулъ. Въ заключительное доказательство того, что смутныя предчувствія ея были вѣрны, мистеръ Рамфри поцаловалъ ее въ лобъ. Она не могла понять, какъ это могло случиться, что она такъ быстро очутилась на этомъ склонѣ, что ее толкали туда, куда она сама такъ желала идти, только не такъ поспѣшно, не на глазахъ у всѣхъ и съ тѣмъ, чтобы тайна ея была только немного видна, какъ голубка, которую прячутъ на груди.
   

XXXV.
Поѣздка по другому направленію.

   Чистая опаловая линія дюнъ взбѣгала до ярко освѣщеннаго края перловыхъ утреннихъ облаковъ, а за нею лежала покрытая сумерками земля; но каждый гребень ея, каждая группа деревьевъ, каждый кустъ терновника, каждый волнистый склонъ, каждый изгибъ берега и качки торфяниковъ вырѣзались въ чистомъ воздухѣ. Внизу были мракъ и красота, на верху -- красота и свѣтъ.
   Бьючэмпъ и Сесилія выѣхали прежде, чѣмъ солнце появилось на линіи горизонта, а западные и сѣверо-западные склоны дюнъ выступали такими твердо-очерченными темными чертами, какъ зубчатая рѣзьба на щитѣ матоваго серебра. Солнце медленно поднималось позади нихъ, и мракъ сталъ еще рѣзче впереди; казалось, будто на нихъ мало по малу спускалась черная маска; но вотъ солнце встало, и лучи его прорѣзались между излучинами и скатами дюнъ; тѣни, густыя, какъ темная фіалка, легли, какъ на солнечныхъ часахъ, двигаясь только съ ходомъ солнца.
   Мистеръ Эверардъ Рамфри рисовалъ себѣ этотъ видъ изъ оконъ Стейнгэма и любилъ его. Длина гигантскихъ "спинъ гончихъ", какъ онъ звалъ хребты дюнъ, будто мчавшихся вдоль моря къ югу, была любимымъ зрѣлищемъ его; олицетвореніе жизни было для него не въ спокойствіи, но въ быстротѣ движенія. Онъ зналъ дюны еще въ то время, когда существованіе великой птицы не отошло еще въ разрядъ преданій, и хотя онъ сознавался добросовѣстно, что никогда не видѣлъ птицу, но, все-таки, какая-то таинственная святость осѣняла для него ту мѣстность, гдѣ въ его время носилась таинственная птица. Тамъ, словомъ, сказаннымъ кстати, онъ тоже добылъ себѣ богатую и хорошую жену. Онъ теперь послалъ Нэвиля сдѣлать то же самое. Дальновидный джентльменъ, съ своей обычной быстротой соображенія, схватился за идею устроить эту поѣздку для молодыхъ людей, какъ за лучшее средство скорѣе довести юбоихъ до той точки, до которой онъ желалъ. Въ Стейнгэмѣ Нэвиль нылъ бы непремѣнно цѣлый день о своемъ сбитомъ съ ногъ идолѣ Шрэпнэлѣ. Но разъ онъ понесется по дюнамъ съ Сесиліей, и живительный морской воздухъ взвинтитъ природу человѣческую до высшей степени паѳоса. Дѣло рѣшенное; если только у обоихъ не было положительнаго отвращенія другъ отъ друга, то они не могутъ вернуться непомолвленными. Покорность Сесиліи передъ отъѣздомъ ручалась за согласіе ея; мистеръ Рамфри замѣтилъ испугъ ея, когда онъ дѣлалъ таинственные намёки, передъ экспедиціей, и былъ увѣренъ въ ней. Онъ считалъ Нэвиля за человѣка, способнаго оцѣнить весь ароматъ зрѣлаго сознанія въ любви изъ прелестныхъ губокъ, и потому былъ увѣренъ и въ своемъ племянникѣ. И тогда конецъ всякому бѣснованію и размахиванью накалившимися кочергами радикализма! тогда мирно покойся и ты, старый Шрэпнэль! встань на ноги, когда сможешь; ты не можешь болѣе грѣшить противъ насъ; но только берегись пустить на вѣтеръ неосторожное слово противъ женщины! Сесилія -- жена, годъ брака, отданный сыну и наслѣднику, сдѣлаютъ изъ Нэвиля разсудительнаго человѣка; Нэвиль снова вступитъ въ морскую карьеру и заслужитъ почетное имя, чтобы передать его наслѣдникамъ, которыхъ дядя Эверардъ уже цаловалъ въ воображеніи.
   Эти предусмотрительныя мечты мистера Рамфри доказывали, какъ выгодно преклоняться передъ деспотической властью, если только мы въ состояніи, безъ всякихъ вопросовъ, примириться съ прежними дѣйствіями руководящей нами руки.
   Полковникъ Халкеттъ счелъ дочь свою погибшею, когда она не появилась за вторымъ завтракомъ; когда она не появилась за первымъ, то въ немъ были еще сомнѣнія; но когда приближался часъ обѣда, то онъ счелъ ее безнадежно погибшею, уѣхавшею навсегда съ этой сумасшедшей головой. Слабая надежда на несогласіе между молодой парой, которую подавалъ ему естественный антагонизмъ здраваго смысла дочери съ сумасбродствомъ Нэвиля, поддерживала его до того времени, когда стало очевидно, что они должны были заѣхать куда-нибудь въ гостинницу, чтобы поѣсть, что доказало бы отчаянный прыжокъ ихъ черезъ всѣ приличія и препоны свѣта въ такой безумный міръ грёзъ, въ какой еще никогда не превращала нашу черствую землю пара влюбленныхъ. Дюны казались землею сновидѣній въ длинный вечеръ. Онѣ сіяли сквозь шелковое покрывало, то нѣжно свѣтлыя, то нѣжно мрачныя. Ни одна рѣзкая линія не вставала между волнистыми очертаніями ихъ, за исключеніемъ того мѣста, гдѣ каменоломня разѣвала черную пасть свою надъ вечернимъ солнцемъ.
   Красный огонь ударялъ въ круглую мѣловую яму и зеленые скаты, узкіе каналы, впадины полумѣсяцами приблизились къ Стейнгэму на цѣлую милю ближе отъ косыхъ лучей солнца.
   Бѣдный старикъ-полковникъ началъ все чаще и чаще повторять: прекрасно! слово, которымъ онъ безсознательно, въ продолженіи цѣлаго дня, выражалъ взволнованное состояніе своего духа на собачьемъ дворѣ и въ конюшняхъ. Ни одинъ изъ джентльменовъ не одѣлся къ обѣду. Мистеръ Кёльбретъ не выходилъ изъ дома, разговаривая съ Розамондой Кёллингъ.
   -- Что случилось съ ними? спрашивалъ полковникъ мистера Рамфри, который, пожимая плечами, отвѣчалъ:-- что-нибудь вѣрно случилось съ лошадьми. Съ нимъ случилось разъ, что его лошадь поставила ногу въ яму зажареннаго морскаго ёжа, послужившаго вкусной трапезой какому-нибудь пастуху на дюнахъ. Могло случиться то же самое, но въ такомъ случаѣ лошадь можетъ опрокинуть всадника, только когда идетъ шагомъ, а не галопомъ; припаденіи на ѣздѣ шагомъ молодежь не ломаетъ костей. Лошади умѣютъ убивать только стариковъ; молодость хранима судьбой отъ несчастныхъ случаевъ.
   Полковникъ Халкеттъ кивнулъ головой и вздохнулъ:-- я вѣрю, что съ ними ничего не случилось, Но письмо этого человѣка, это письмо Шрэпнэля, Рамфри! Я знаю, что это -- частное письмо; но я не слышалъ, чтобы Нэвиль опровергалъ идеи, высказанныя въ немъ. Я покоряюсь. Сопротивленіе не поведетъ ни къ чему. Я считаю дочь свою за женщину, способную судить самостоятельно. Я повторяю, я покоряюсь. Я не скажу ни слова противъ Нэвиля, за исключеніемъ его политическихъ идей. Я люблю его. Все, что я могу сказать противъ него -- то, что я не хочу имѣть зятемъ своимъ республиканца и скептика. Я уступаю вамъ и моей дочери, если она...
   -- Я думаю, что она желаетъ этого, полковникъ. Женитьба вылечитъ молодца; Нэвиль сброситъ съ себя эту кожу. Долой, старый кафтанъ. Сисси поведетъ его на помочахъ! Я слышу, какъ онъ говоритъ: "жена моя". Мистеръ Рамфри беззвучно разсмѣялся:-- теперь у него все: "мой народъ". Но дайте только этому молодцу полюбить женщину... Ему нужно остепенится -- вотъ и все.
   -- Какъ онъ теперь носится съ этимъ Шрэпне.темъ!
   -- Я бы не дорого далъ за него, еслибы онъ не носился.
   -- Рамфри, такой человѣкъ, какъ вы -- одинъ изъ тысячъ. Я не выношу, когда молятся на человѣка.
   -- Эта болѣзнь къ росту Нэвиля; пусть пока Шрэпнэль будетъ богомъ его.
   -- Дай Богъ, чтобы вы не ошиблись. Мнѣ кажется, что молодёжь должна бы выдержать такую болѣзнь поранѣе.
   -- Вообще, она и выдерживаетъ поранѣе. Затѣмъ мистеръ Рамфри перечислилъ нѣкоторые изъ процессовъ, какими молодёжь избавляетъ себя отъ излишней горячки мозга и прибавилъ тономъ философа:-- тѣмъ ли путемъ или другимъ.
   Тонкое ухо его разслышало топотъ копытъ, раздававшійся по аллеѣ съ сѣверной стороны дома.
   -- Десять минутъ девятаго, полковникъ, сказалъ онъ: -- они пріѣхали.
   Онъ встрѣтилъ Нэвиля, возвращавшагося изъ конюшни. Сесилія исчезла.
   -- Пріятно провели день? спросилъ мистеръ Рамфри. Бьючэмпъ отвѣчалъ: -- Я скажу вамъ послѣ обѣда, и прошелъ мимо него.
   Мистеръ Рамфри возвратился къ полковнику, дѣлая въ мысляхъ слѣдующее заключеніе: "не взвинтили себя до точки", а полковникъ сказалъ:-- они пропустили оба завтрака, что показалось полковнику подтвержденіемъ самыхъ горькихъ опасеній его и исчезновеніемъ послѣдняго луча надежды.
   Полковникъ постучалъ у дверей комнаты дочери. Сесилія вышла и поцаловала его.
   -- Ну, что? спросилъ онъ.
   -- Потомъ, папа, отвѣчала она.-- У меня болитъ голова. Попросите мистера Рамфри извинить меня.
   -- Никакой вѣсти для меня?
   У ней не было никакой вѣсти. Мистрисъ Кёллингъ была съ ней. Полковникъ ушелъ одѣваться къ обѣду совершенно мистифированный.
   Когда дверь затворилась за отцомъ, Сесилія обернулась къ Розамондѣ и залилась слезами. Розамонда догадалась, что вѣрно случилось что нибудь серьёзное, если такая гордая молодая дѣвушка выдала свое волненіе.
   -- Онъ боленъ... докторъ Шрэпнэль очень боленъ, отвѣчала Сесилія на два вопроса шопотомъ, и такъ спокойно, какъ могла.
   -- Гдѣ же вы могли узнать о здоровьи его?
   -- Мы были тамъ.
   -- Въ Бэвисгемѣ? Въ Бэвисгемѣ? Розамонда думала только о томъ, какъ взглянетъ на это мистеръ Рамфри съ точки зрѣнія лошадей и какъ это отзовется на Нэвилѣ.
   -- Нэвиль хотѣлъ этого, сказала Сесилія.
   -- Да? И вы поѣхали? сказала Розамонда, вызывая ее на откровенность и обрадованная тѣмъ, что Сесилія назвала Нэвиля просто по имени:-- вы вовсе не были на дюнахъ?
   Сесилія сказала, что они доѣхали до станціи, гдѣ соединялась лмнія бэвисгемской желѣзной дороги; тамъ они отдали лошадей въ вагоны и поѣхали далѣе. Нэвиля всю ночь мучило безпокойство; утромъ онъ не могъ долѣе выносить его и просилъ Сесилію измѣнить назначеніе прогулки съ такой страстной убѣдительностью, что она невольно уступила ему, или, быть можетъ, она послушалась чувства и согласилась на непріятную поѣздку. Впрочемъ, Сесилія согласилась, что она не была сочувствующей спутницей, какую ожидалъ найти въ ней Нэвиль. Она не вошла въ коттэджъ доктора Шрэпнэля, а осталась верхомъ и видѣла бѣднаго старика, лежавшаго въ длинномъ креслѣ. Съ нимъ былъ мистеръ Лидіардъ и воспитанница его, миссъ Дэнгемъ, которую вызвала служанка изъ Швейцаріи телеграфической депешей. Сесилія слышала, какъ Нэвиль говорилъ съ нею о своемъ дядѣ и очень униженно, какъ показалось гордой миссъ Халкеттъ. Выраженіе лица миссъ Дэнгемъ, пока она слушала Нэвиля, было тоже непріятно; но и то правда, что такое тяжелое горе на сердцѣ не можетъ придать пріятное выраженіе лицу. По дорогѣ домой Сесиліи пришлось защищать, мистера Рамфри. Теперь она сквозь слезы, краснѣя, вспоминала о предчувствіи своемъ и своей безхарактерности и созналась. Розамондѣ, что теперь уже слишкомъ поздно отвратить разрывъ Нэвиля съ дядей. Еслибы кто нибудь, кому бы Нэвиль довѣрялъ и кого бы онъ любилъ, могъ повліять на него до встрѣчи его съ дядей, то еще была бы надежда. Теперь Нэвиль могъ думать только о положеніи доктора Шрэннеля. Каждый отвѣтъ дяди вставалъ въ немъ, поднимая страшную горечь; Нэвиль говорилъ о дядѣ съ презрѣніемъ, близкимъ къ отвращенію; онъ поставилъ единственнымъ условіемъ, которымъ дядя можетъ возвратить себѣ его уваженіе -- извиненіе передъ докторомъ Шрэпнэлемъ.
   -- И сегодня вечеромъ, заключила Сесилія:-- онъ будетъ просить мистера Рамфри ѣхать съ нимъ завтра поутру въ Бэвисгемъ и лично просить прощенія. Онъ не приметъ никакого уклоненія. Онъ думаетъ, что докторъ Шрэпнэль можетъ умереть, и что же будетъ тогда съ честью семейства?
   Сесилія подняла глаза къ потолку, а Розамонда моргала глазами отъ нетерпѣнія и огорченія, совершенно справедливо заключивъ, что молодая лэди должна быть страшно разстроена, если не могла припомнить все совершенно точно, заключивъ въ то же время, какъ сильно она поддалась вліянію Нэвиля, если старалась припомнить все такъ точно.
   -- Неужели вы сегодня цѣлый день не ѣли ничего, миссъ Халкеттъ? спросила она, думая, что лишеніе пищи могло такъ измѣнить все существо Сесиліи.
   Сесилія отвѣчала, что она заѣзжала въ Моунтъ-Лорэль на часъ.
   -- Одна? Мистеръ Рамфри не долженъ знать это, сказала Розамонда.
   Сесилія согласилась лечь въ постель и отказалась отъ всевозможныхъ гастрономическихъ рѣдкостей, предложенныхъ Розамондой. Она была въ лихорадкѣ, глубокой и нескрываемой болѣе печали и держала себя такъ, какъ будто вся гордость ея была сломлена. Но, еслибы гордость ея была сломлена, то она облегчила бы сердце свое громкими рыданіями. Въ ней вставала та же борьба, какъ и въ тотъ день, когда она спасла Нэвиля отъ посмѣянія во время выборовъ. Она не могла не осуждать безграничной злобы его противъ дяди, но ее увлекалъ огонь страстной привязанности, вызвавшій эту злобу; и она сознавала, что во весь этотъ день она выказала только повиновеніе желаніямъ Нэвиля, но не сочувствіе ему. Подъ прикрытіемъ терпѣливаго желанія понравиться ему она таила раздраженіе и ревность; унизительное сознаніе этой ревности усиливало раздраженіе ея. Согласившись ѣхать къ доктору Шрэпнэлю, она должна была, если хотѣла быть послѣдовательной, зайти къ нему. О раздвоенное сердце! Цѣльное сердце, хотя и заблуждающееся, какъ сердце француженки, по крайней мѣрѣ, живетъ, имѣетъ свою исторію; въ немъ есть музыка, но слабое и нерѣшительное не умѣетъ дѣйствовать; оно всегда пропускаетъ настоящій день и живетъ его тѣнью. Сесилія сдѣлала себѣ нравственный смотръ: она была ревнива, обманута въ ожиданіяхъ, раздражена, пристыжена, была цѣлый день очень непріятной спутницей, и плохой актрисой, и въ концѣ дня она любила Нэвиля еще сильнѣе за то, что такъ раздражило и оскорбило ее. Она любила его, ревнуя къ преданности его другому человѣку -- и этотъ другой былъ докторомъ-революціонеромъ черни, былъ богоотступникомъ, измѣнникомъ самымъ священнымъ завѣтамъ отечества! Но Нэвиль любилъ его, и ей было невозможно, если не желать любви страшнаго доктора, то, по крайней мѣрѣ, думать о немъ, сознавая, что на немъ лежитъ ореолъ любви Нэвиля къ нему. Эти запутанныя, сбивчивыя мысли до того мучили ее, что она въ лихорадочномъ порывѣ встала и подошла къ зеркалу взглянуть на образъ женщины, которая могла поддаваться такимъ дѣтскимъ волненіямъ, и образъ, который она увидѣла въ зеркалѣ, отвѣчалъ этимъ волненіямъ; она показалась себѣ такой же ничтожной и маленькой, какъ и они. Какъ могла она надѣяться быть любимой такимъ человѣкомъ, какъ Нэвиль Бьючэмпъ? Еслибы онъ сегодня сдѣлалъ ее счастливой, прося ее о любви, то она не полюбила бы его такъ пылко, какъ въ эту минуту. Мои волосы нравятся ему, подумала она невольно, приглаживая волосы, и потомъ прижала руки къ вискамъ движеніемъ сумасшедшей. Черезъ двѣ минуты она спохватилась и сказала Розамондѣ, что голова ея теперь менѣе болитъ.
   -- Этотъ ужасный докторъ Шрэпнэль, сказала Розамонда и прибавила, что въ столовой не слышно громкихъ разговоровъ.
   Полковникъ Халкеттъ, полный тревоги и любопытства, пришелъ навѣстить дочь. Внизу дѣло шло мирно, потому что ничего не знали о поѣздкѣ въ Бэвисгемъ. Узнавъ о томъ, отецъ нахмурился и спросилъ: ступила ли Сесилія ногой на землю этого человѣка.-- А, прекрасно! Мы ѣдемъ завтра. Я долженъ ѣхать; у меня дома дѣла; я не могу отлагать ихъ. Я не давалъ согласія своего на это посѣщеніе; я не дамъ своего согласія ни на что подобное. Изъ Стейнгема въ Бэвисгемъ! Помилуй! Да это явное сумасшествіе! Я не удивляюсь, что тебѣ тошно и что ты не здорова.
   Онъ еще проговорилъ нѣсколько минутъ, пока не убѣдился, что Сесиліи нечего сказать ему, и, посовѣтовавъ ей напиться чаю и лечь въ постель, сошелъ внизъ въ гостиную, заряженный противъ Нэвиля самымъ худшимъ сортомъ ненависти -- политической ненавистью.
   Сесилія улыбнулась, когда отецъ сказалъ ей о снѣ. Она знала, что она -- предметъ спора двухъ мужчинъ, и какъ бы неподвижно ни лежала она на верху, она чувствовала, что ни одинъ изъ нихъ не уступитъ ни іоты -- до того равно была въ нихъ упорство воли, и до того они были несходны во всемъ остальномъ; она чувствовала, что каждый изъ нихъ тянулъ ее въ свою сторону, такъ что она колебалась между ними, какъ безжизненный трупъ, увлекаемый противуположными теченіями. Да, она походила на оторванную отъ корня траву, носившуюся по морю. Любить для нея значило носиться по морю, не видя земли. Любить такого человѣка, какъ Нэвиль Бьючэмпъ -- носиться по бурному морю, но любить его, несмотря на все, было доказательствомъ силы, еслибы не это унизительное сознаніе безсилія. Ее волновалъ стыдъ, стремленіе и сожалѣніе, и она смутно сознавала, что сердцу ея недоставало той силы, которою былъ одаренъ Нэвиль, хотя сердце ея было полно любви къ нему и не было лишено мужества своего рода. Но онъ никогда не заѣдалъ себя раздумьемъ; онъ не краснѣлъ за свое безсиліе, онъ не зналъ робости желанія, пугливой страсти, которая не смѣетъ полетѣть искать себѣ пищи; онъ не зналъ колебаній, онъ шелъ прямо къ своей цѣли. Она вызвала его образъ рядомъ съ образомъ Рэне, который казался ей равно геороическимъ, и ей показалось, что она до того придавлена ими, что въ ней замерла жизнь. Истомленные члены ея и бѣдная голова ныли съ страшной болью, и крохотное дѣтское я, сидѣвшее въ нихъ, перестало ныть -- въ немъ замирало сознаніе. Розамонда ухаживала за нею, не допустивъ горничной; она увидѣла двѣ крупныя капли, выступившія изъ подъ закрытыхъ вѣкъ, и подумала, что, еслибы судьба устроила такъ, что Нэвиль могъ бы взглянуть въ эту минуту на молодую дѣвушку, такую гордую и прекрасную въ эту минуту, когда она выдавала себя, то это смягчило бы и спасло его, и она упрекнула боговъ, покровительствующихъ приличіямъ и обычаямъ за то, что они не допускаютъ мужчинъ видѣть такія картины, вдохновившія бы ихъ къ новой жизни.
   

XXXVI.
Преслѣдованіе листера Рамфри требованіемъ, чтобы онъ просилъ прощенія у доктора Шрэпнэля.

   Борьба, которая велась то мѣтко бьющими словами, то упорной схваткой спора, закипѣла еще сильнѣе, когда полковникъ Халкеттъ вошелъ въ гостиную.
   -- Полковникъ, я узналъ, что они прогалопировали въ Бэвисгемъ и обратно, сказалъ мистеръ Рамфри.
   -- Я слышалъ уже, отвѣчалъ полковникъ, къ удивленію своему не замѣтивъ ни тѣни неудовольствія на лицѣ мистера Рамфри:-- къ этому человѣку, къ Шрэпнэлю!
   -- Сесилія не сходила съ лошади, сказалъ Бьючэмпъ.
   -- Вы привели ее къ дому этого человѣка. И безъ моего согласія. Вы знаете мое мнѣніе о немъ?
   -- Еслибы вы увидѣли его теперь, полковникъ, то вы бы не стали говорить такъ жестоко о немъ.
   -- Мы не обязаны ходить смотрѣть, каково тѣмъ, съ кѣмъ поступили по заслугамъ ихъ.
   -- Варварски, сказалъ Нэвиль.
   Мистеръ Рамфри съ невозмутимымъ спокойствіемъ сѣлъ на стулъ.-- Слова на вѣтеръ, сказалъ онъ.
   Полковникъ Халкеттъ сѣлъ, Стёкели Кёльбретъ перевернулъ листокъ рукописи, которую читалъ. Бьючэмпъ ходилъ взадъ и впередъ около камина, какъ ходитъ запертый въ мѣтку левъ.
   -- Я не пощажу васъ, сэръ, и выскажу все, что думаю.
   -- Мы слышали то, что вы думаете, уже два раза, отвѣчалъ мистеръ Рамфри.-- Въ первый разъ -- для нашего свѣдѣнія, второй -- ради паѳоса, а дальнѣйшіе разы мы причтемъ къ желанію вашему сохранить о томъ воспоминаніе.
   -- Къ желанію моему, чтобы воспоминаніе о томъ было живо въ вашемъ сердцѣ, сэръ: вы должны знать, что докторъ Шрэпнэль серьёзно боленъ.
   -- О, очень жалѣю. Я заплачу по счету доктора.
   -- Сэръ, вы дѣлаете для меня очень затруднительнымъ обращаться съ вами съ уваженіемъ.
   -- Ничего, стрѣляйте. Вашимъ друзьямъ-радикаламъ нуженъ урокъ, и, право, не жаль кошелька за урокъ, данный имъ насчетъ того, что лэди, какъ бы слаба ни казалась она, равна по силѣ самому честному изъ знакомыхъ ей мужчинъ.
   -- Это хорошо сказано! раздалось со стороны полковника.
   Бьючэмпъ изумленно взглянулъ на него за такое одобреніе пустыхъ фразъ.
   -- Вы сдѣлали это по ошибкѣ, варварски, но по ошибкѣ, повторялъ Бьючэмпъ дядѣ.
   -- А у васъ славный предметъ, чтобъ драть горло, возразилъ мистеръ Рамфри.
   -- Вы хотите сидѣть сложа руки, принявъ прощеніе доктора Шрэпнэля.
   -- Онъ начинаетъ подражать христіанской религіи.
   -- Вы знаете, что вы были обмануты, когда били его?
   -- Ни чуть.
   -- Да, вы знаете это, потому что мистрисъ Кёллингъ...
   -- Не мѣшайте женщинъ, Нэвиль Бьючэмпъ.
   -- Она сказала вамъ, что докторъ Шрэпнэль не думалъ оскорблять ее и не желалъ сказать ей что нибудь непріятное.
   -- Она не сдѣлала такой глупости.
   -- Неужели она не сказала? Я былъ убѣжденъ, что она должна была сказать.
   -- Вы подсказываете ей и запугиваете ее...
   -- На то, чтобы она, наконецъ, раскрыла ротъ. Вотъ и все. Я узнаю отъ нея всю правду, я не потерплю увертокъ... и отъ Сесиля и лорда Пальмета тоже.
   -- Дайте Сесилю другую встрепку, если можете, и потащите его къ Шрэпнэлю.
   -- Васъ! крикнулъ Бьючэмпъ.
   При этомъ словѣ, Стёкели Кёльбретъ свернулъ рукопись и, передавая Бьючэмпу, сказалъ: -- вотъ ваше письмо, Нэвиль. Его довольно трудно разобрать. Оно довольно умѣренно; это -- умная проповѣдь средней руки. Оно понравилось мнѣ.
   -- Что это у васъ? спросилъ полковникъ Халкеттъ.
   -- Письмо друга Нэвиля объ Англіи. Прочитайте, полковникъ.
   -- Я? Это письмо? Вы называете это умѣреннымъ? И полковникъ откинулся на спинку стула, отказываясь запятнать себя прикосновеніемъ къ письму.
   -- Попробуйте прочесть, продолжалъ Стекли:-- это -- то письмо, которое надѣлало столько шума. Въ немъ есть два-три мѣткіе удара на средній классъ, которые бы я желалъ видѣть въ печати. Право, это -- не дурная проповѣдь, и я полагаю, полковникъ, что все, что вы можете имѣть противъ него -- пыль отъ постоянно выколачиваемой подушки. Шрэпнэль выколачиваетъ ее кулакомъ. Онъ немного говоритъ новаго. Еслибы пасторы наши были людьми, то они читали бы тоже самое съ каѳедръ своихъ по воскресеньямъ. И еслибы они читали это, то вы, полковникъ, сказали бы аминь.
   -- Погодите, пока они не станутъ это читать.
   -- Долго придется ждать. Они -- краны отъ одной изъ компаній водопроводовъ -- для основанія сальныхъ мѣщанъ.
   -- Вы держите Нэвиля все время съ разинутымъ ртомъ, сказалъ мистеръ Рамфри, искоса насмѣшливо взглянувъ на Нэвиля, который стоялъ, выжидая и рѣшившись добиться своего; выраженіе лица его, взглядъ, профиль напоминали взвивающуюся стрѣлу. Мистеръ Рамфри хотѣлъ узнать поподробнѣе, что означало это непонятное "васъ", вырвавшееся у Бьючэмпа. Но Стёкели Кёльбретъ порѣшилъ не дать Бьючэмпу добиться своего и продолжалъ свои разглагольствованія, чтобы отвлечь всѣхъ отъ непріятнаго предмета.
   -- Мы оставимъ духовенство наше въ сторонѣ, говорилъ онъ:-- оно скрыто отъ насъ покрываломъ, какъ и мы отъ него. Я съ вами согласенъ, полковникъ; оно страшно жалитъ, когда его хлещутъ. Но теперь никто и не слушаетъ его, кромѣ класса, который спитъ, слушая проповѣди его, чтобы "показать примѣръ" классу, который не способенъ понять ихъ. Шрэпнэль -- легкій вѣтеръ, колыхающій траву на лужайкѣ за церковью; онъ вноситъ немного свѣжести, но не можетъ вырвать ничего.
   -- Онъ не можетъ! крикнулъ полковникъ.
   -- Онъ проповѣдуетъ, что все нужно вырвать съ корнемъ -- вотъ и все. Я знаю этого человѣка.
   -- Благодаря Бога, этотъ сортъ людей -- рѣдкость въ Англіи.
   -- Не такая рѣдкость, чтобы его нельзя было классифировать.
   Бьючэмпъ перебилъ разговоръ обоихъ.-- Могу ли я переговорить съ вами вечеромъ наединѣ, сэръ, или завтра поутру?
   -- Вы можете ловить меня, гдѣ вамъ удастся, отвѣчалъ Рамфри.
   -- Но гдѣ же? Я хочу говорить съ вами ради васъ и меня самого, но не ради доктора Шрэпнэля. Я долженъ переговорить съ вами и переговорю. Вы сдѣлали ему все зло, какое могли сдѣлать; вы не можете воротить сдѣланнаго. Но вы должны подумать о вашей чести, хотя бы чести джентльмена. Я хотѣлъ бы относиться къ вамъ съ полнымъ уваженіемъ, но съ этого времени, ваше названіе -- волкъ, все равно, выскажу ли я его или нѣтъ.
   -- Докторъ Шрэпнэль -- длиннопогая овца.
   -- Онъ ничего не требуетъ отъ васъ.
   -- Онъ бы ничего и не получилъ, еслибы и сталъ кричать: peccavi!
   -- Онъ ни въ чемъ не виноватъ, его не въ чемъ упрекнуть, онъ не солжетъ даже, чтобы оправдать себя. Вы приняли это за... Но вы были локомотивомъ, пущеннымъ по рельсамъ. Онъ отдаетъ вамъ справедливость, говоря, что вы дѣйствовали по ложнымъ наущеніямъ.
   -- А вы -- его попугай?
   -- Онъ прощаетъ васъ.
   -- Ага? подставь другую ланиту!
   -- Вы пошли исполнить дѣло, на которое натравила васъ эта скотина, и вы не знали, что дѣлали. Неужели вы будете поддерживать ту же роль и теперь, когда знаете правду? Колебаніе удвоиваетъ позоръ этого дѣла. Старикъ! лучшій изъ людей! Самый правдивый и справедливый! самый не себялюбивый!
   -- Онъ выше меня цѣлой головой и моложе меня.
   Бьючэмпъ усмѣхнулся съ отвращеніемъ:-- эхъ!
   -- И право не шуточнымъ дѣломъ было держать его, продолжалъ мистеръ Рамфри: -- я бы такъ же охотно взялся сломить рябину. Этотъ человѣкъ, и онъ обернулся къ полковнику Халкетту: -- должно быть, здороваго сложенія. Онъ вынесъ наказаніе, какъ мужчина. А знавалъ людей, которые выносили гораздо хуже, хоть и были джентльмены по рожденію. Есть двѣ манеры -- принять прямо и смѣло, или грызться, какъ кроликъ съ хорькомъ въ норѣ. Оставьте его въ покоѣ, пусть онъ обдумаетъ все. Онъ поправится. А не желаю ему зла. Во мнѣ нѣтъ ненависти къ нему. Человѣкъ долженъ когда нибудь получить урокъ жизни. А сдѣлалъ то, что долженъ былъ сдѣлать.
   -- Обратите вниманіе, Нэвиль, остановилъ во время Стёкели Кёльбретъ бѣшеный взрывъ Нэвиля:-- Прошу васъ, объясните мнѣ, что хочетъ сказать докторъ Шрэпнэль словомъ "народъ". Въ нашемъ отечествѣ есть аристократія и сквайры, а послѣ нихъ, какъ я понимаю, идетъ народъ, т. е. средній классъ и рабочій классъ, жирныя коровы и тощія коровы. Я за одно съ докторомъ Шрэпнэлемъ, когда онъ бичуетъ этотъ классъ брюха. Имъ нужно чѣмъ набивать брюхо, и они не могутъ добиться этого отъ своего органа -- прессы. А думаю, и вы, и я согласны на счетъ значенія ихъ органа -- это самый жалкій органъ, который пиликаетъ рядъ затасканныхъ пѣсенокъ, чтобы; надоѣдать до бѣшенства на всѣхъ большихъ дорогахъ.
   -- Это -- пресса Англіи? прервалъ со стономъ негодованія полковникъ Халкеттъ кощунствующія слова Кёльбрета.
   -- Да, пресса, воскресная проповѣдь пасторовъ средняго класса, полковникъ. За эту прессу мыслятъ другіе -- въ родѣ того, какъ китайцы заставляютъ другихъ танцовать за себя. Но, Нэвиль, вашъ докторъ Шрэпнэль считаетъ и аристократію тождественной съ купцами -- какъ силу оппозиціонную его "народу". Купцы -- проклятые посредники, лживые друзья "народа" и дьявольски измѣннически относятся, къ высшимъ классамъ, пока деньги валять имъ въ руки. Они тащутъ страну внизъ. Они поддерживаютъ аристократію, ненавидя демократію, а демократію -- чтобы пугать аристократію. Первую, когда имъ нужно проглотить какую нибудь привилегію; вторую -- когда имъ нужно укрѣпить за собою добытое. Почему Шрэпнэль не обличаетъ этой штуки, онъ долженъ понимать ее. Мнѣ нравится, это письмо; "народъ" -- одно изъ надутыхъ словъ радикаловъ, которое лопнетъ при первомъ вопросѣ. Шрэпнэль не можетъ имѣть въ виду Куинса, Боттома, Старвелинга, Кристофера Слай, Джека Кэда, Калибана и бѣднаго стараго Ходжа {Клоуны драмъ Шекспира.}? Нѣтъ, нѣтъ, Нэвиль. Наши клоуны -- самые идіотскіе клоуны Европы. Они не умѣютъ изготовить себѣ обѣдъ. Они не умѣютъ читать, едва могутъ говорить. У нихъ въ ногахъ нѣтъ ужъ болѣе силъ джиги {Джига -- народный англійскій танецъ.}. Я полагаю, что они утрачиваютъ и привычку ухмыляться. Они -- скверный народъ, когда въ нихъ закипитъ кровь. Шекспировскій Кэдъ скажетъ вамъ, что онъ думаетъ о радикализованіи народа. "Что до вашей матери, то я сдѣлаю ее герцогомъ", говорится въ одной изъ ихъ пѣсенъ. Это слово "народъ" -- въ Англіи нечто иное, какъ галлюцинація агитаторовъ, страдающихъ диспепсіей, когда они начнутъ клевать носомъ, задремавъ надъ красной главой французской исторіи. Кто завоевалъ великія гарантіи свободы для Англіи? Это сказано въ нашихъ родословныхъ, говорятъ аристократы. А кто упрочилъ позднѣе эти великія гарантіи?-- Сквайры. Что сдѣлали средніе классы? Они только учили народъ, который презираютъ и боятся, позорить насъ за границей и дѣлать изъ насъ рубленое мясо дома. Шрэпнэль понимаетъ все это. Только бѣда, что у него на языкѣ одно слово "народъ". Англійскому народу, милый мой, нужна голова. Съ тѣхъ поръ, какъ торгаши забрали власть въ руки, Англія ползетъ на четверенькахъ. Разумѣется, Шрэпнэль видитъ это. Я говорю это еще разъ. Нужно переговорить съ нимъ и научить его, гдѣ онъ долженъ ждать спасенія народа.
   -- Если во всемъ, что вы наговорили, замѣтилъ на это полковникъ Халкеттъ:-- есть хоть одна свѣтлая мысль, то для нея нѣтъ мѣста въ моей головѣ.
   Долгое разсужденіе, непривычное для Стёкели, изъяснявшагося вообще эпиграмами, нѣсколько разгорячило его, и онъ завѣрилъ искренно и серьезно: это были идеи чистаго тори, мой милый полковникъ.
   Но привыкшій изъясняться эпиграмами циникъ не долженъ допускать себя до длинныхъ разглагольствованій, потому что, какъ только онъ измѣнитъ обычной краткости и рѣзкости рѣчи, то онъ наквитываетъ это многословіемъ, и тогда мысль его выходитъ очень запутанной. Впрочемъ, мы должны сказать, что мистеръ Кёльбретъ рискнулъ своей репутаціей остряка ради благой цѣли. Эти перерывы были пыткой для Нэвиля. Но тѣмъ не менѣе цѣль ихъ была достигнута: Нэвиль сѣлъ въ угрюмомъ молчаніи.
   Мистеръ Рамфри хотѣлъ, чтобы все было высказано между нимъ и племянникомъ въ настоящее время; видъ Нэвиля, какъ, заряженнаго громомъ и молніей, неимѣющаго возможности разразиться и усиливающагося быть приличнымъ и вѣжливымъ -- былъ донельзя комиченъ и начиналъ надоѣдать ему. Онъ зналъ, что схватка съ племянникомъ глазъ на глазъ будетъ слишкомъ горяча для самообладанія его, какъ онъ ни умѣлъ мастерски владѣть собой.
   -- Почему вы не тащите Сесиля къ Шрэпнелю? спросилъ онъ въ видѣ вызова.
   Но Бьючэмпъ не далъ вызвать себя.
   Полковникъ Халкеттъ сказалъ, что они завтра уѣдутъ изъ Стейнгэма. Хозяинъ началъ уговаривать его. Полковникъ упорно отказывался остаться, ссылался на дѣла. Мистеръ Рамфри значительно поглядывалъ на Нэвиля, думая: бѣдный дуракъ! И потомъ выразилъ согласіе дать Невилю пять минутъ разговора наединѣ.
   Разговоръ произошелъ въ полночь въ кабинетѣ мистера Рамфри -- полу-оружейной, полу-библіотекѣ. Розамонда слышала громкіе голоса внизу. Она наплакалась въ волю, повторяя себѣ, что она виной всему, и для оправданія себя обвиняла своего любимца Нэвиля, и грознаго хозяина -- мистера Рамфри, и доктора Шрэпнэля. Демагогъ, щепетильный въ отношеніи чести джентльмэнъ и такой нерѣшительный влюбленный, какъ Нэвиль, стали теперь мукой ея жизни; навѣрно въ нихъ не было ни капли разсудка, если они хотѣли, каждый въ свою очередь, подчинить своей волѣ другого; но зато въ нихъ преобладали качества, свойственныя мужской природѣ, чтобы губить миръ жизни и поднимать вражду. Если бы докторъ Шрэпнэль былъ человѣкъ съ здравымъ смысломъ, то онъ извинился бы передъ мистеромъ Рамфри; или будь мистеръ Рамфри такимъ человѣкомъ, онъ не прибѣгнулъ бы къ грубой силѣ, чтобы наказать обидчика, и, наконецъ, будь у Нэвиля хоть капля здраваго смысла, онъ молчалъ бы, пока не получилъ слова своей невѣсты. Безуміе троихъ терзало бѣдное сердце Розамонды, и вмѣстѣ съ этими терзаніями въ ней вставала горькая мысль о томъ, какъ свѣтъ спроситъ о причинѣ этой печальной исторіи? Розамонда имѣла большую долю гордости своего пола и негодовала на каждое пятно, брошенное на него. Она почти съ пренебреженіемъ думала о мистерѣ Рамфри и даже Нэвилѣ, зачѣмъ они не обличили интригана Сэсиля. Оба казались ей парой жертвъ, столь же жалкихъ, какъ и несчастный Шрэпнэль. Тупость и безсмысленность мущинъ сдѣлали ее невольной виновницей всего. За то только, что она сказала два-три слова неодобренія революціонеру и богоотступнику, она была принуждена мучиться теперь. Можно ли надѣяться на что нибудь доброе отъ мужчинъ? Розамонда съ горечью думала объ идеяхъ Нэвиля насчетъ прогресса мужчинъ. Да поможетъ имъ небо! Но несчастные перестали ждать помощи отъ неба. И мы видимъ теперь послѣдствія того въ этой исторіи съ Шрэннелемъ. Изъ троихъ мужчинъ одинъ избитъ, отеческіе планы другого разстроены, третій приноситъ въ жертву счастіе, богатство и карьеру -- и всѣ эти несчастія являются послѣдствіями какихъ-то нелѣпыхъ мужскихъ идей. Гдѣ же искать намъ умъ, или хоть бы просто здравые инстинкты? Не у мужчинъ, думала Розамонда.
   И она въ лихорадочномъ волненіи прислушивалась къ голосамъ мистера Рамфри и Бьючэмпа. Вообще, лордъ Стейнгэмъ въ двѣнадцать часовъ былъ всегда въ постели. Сегодня дверь комнаты его отворилась въ половинѣ перваго. Въ залѣ оба не обмѣнялись ни однимъ словомъ. Борьба была окончена. Мистеръ Рамфри поднялся одинъ по лѣстницѣ, и, когда дверь комнаты его была заперта, Розамонда проскользнула въ комнату Нэвиля и провела съ нимъ страшный часъ, который совершенно измѣнилъ желаніе ея возсѣсть на судейское кресло, чтобы судить мужчинъ. Безполезная попытка убѣдить дядю привела Нэвиля въ то состояніе, въ которомъ гнѣвныя мысли переходятъ въ слова, какъ жаръ въ пламя. Розамонда напрягала свой умственный кругозоръ, сколько могла, чтобы понять все, что было возмутительнаго и страшнаго въ избіеніи доктора Шрэпнэля -- это дало бы ей возможность считать Нэвиля въ здравомъ умѣ; а чтобы сохранить въ сердцѣ хоть тѣнь утѣшенія и надежды, она старалась представить себѣ все дѣло пустымъ. Оба усилія были безуспѣшны, и она вынесла только сознаніе собственной полнѣйшей безпомощности. Еще разъ Нэвиль принудилъ ее дать обѣщаніе, наконецъ, высказать всю правду мистеру Рамфри, сознаться даже въ фактѣ, что она поддавалась ревности самой обыкновенной женщины въ отношеніи вліянія доктора Шрэпнэля на Нэвиля, и говорила о докторѣ подъ вліяніемъ ревности, мелкой злобы, говорила лживо. Бьючэмпъ не давалъ ей пощады. Онъ требовалъ дѣйствія во что бы то ни стало, дѣйствія всѣхъ силъ, какія только могъ собрать безотлагательно. Онъ говорилъ, что Сесилія была взяткой, которой дядя хотѣлъ подкупить его на уступку. Розамонда едва могла вѣрить ушамъ своимъ, когда онъ сказалъ ей, какъ онъ говорилъ дядѣ о неизмѣнномъ рѣшеніи своемъ заставить его просить прощенія у доктора Шрэпнэля.
   -- Но было ли благоразумно сказать это, Нэвиль? спросила она. Нэвиль въ личныхъ дѣлахъ презиралъ благоразуміе еще болѣе, нежели въ политикѣ. Возмутительное преступленіе было совершено, оно пятнало честь семейства его, и никакіе ловкіе намеки, никакія личныя соображенія не могли измѣнить его идею о томъ, что дядя долженъ лично просить прощенія у доктора Шрэпнэля.
   -- Еслибы можно было только вообразитъ, что мистеръ Рамфри сдѣлаетъ это, простонала Розамонда.
   -- Онъ сдѣлаетъ это, и вы поможете ему, твердилъ Бьючэмпъ.
   -- Если бы вы могли любить женщину на половину такъ сильно, какъ любите этого человѣка.
   -- Если бы я зналъ женщину такую же добрую, умную и честную, какъ онъ.
   -- Вы потеряете ее.
   -- Вы требуете, чтобы я продѣлывалъ всѣ церемоніи ухаживанья въ такое время. Если она дорожитъ мною, то будетъ сочувствовать мнѣ. Хотя ради бы состраданія къ доктору. Но оставимъ миссъ Халкеттъ. Я боюсь, что я потребовалъ отъ нея то, что было свыше силъ ея, когда свезъ въ Бэвисгэмъ. Но она осталась на дорогѣ. Мистрисъ Кёллингъ, она не запятнала себя ни однимъ прикосновеніемъ даже къ кусту сада доктора Шрэпнэля.
   -- Нэвиль, не говорите съ такой горькой ироніей. Вы не видѣли ее такою, какого я видѣла ее.
   Розамонда сдѣлала попытку набросить нѣжный очеркъ молодой дѣвушки, и ей показалось, что она вызвала вздохъ; но Нэвиль тотчасъ посовѣтовалъ ей идти поскорѣе спать, чтобы завтра дѣлать свое дѣло.
   Порученіе, неудачный исходъ котораго мы предвидимъ, не можетъ быть исполнено съ особеннымъ жаромъ, который бы могъ повести къ послѣдствіямъ, очень неожиданнымъ для предсказывающаго ума. Розамонда исполнила свое порученіе, какъ заученный урокъ, оттого и вышло именно то, чего она ожидала: мистеръ Рамфри обвинилъ ее въ томъ, что она пришла повторять ему, чему научилъ ее Нэвиль въ разговорѣ ихъ наканунѣ вечеромъ. Онъ пожалъ плечами и отправился на свою утреннюю прогулку по полямъ.
   Полковникъ Халкеттъ и Сесилія увидѣли его изъ оконъ столовой, возвращавшагося вмѣстѣ съ Бьючэмпомъ, который поймалъ его на дорогѣ и теперь билъ въ свой набатъ, поднимая безконечный споръ. Это можно было угадать на самомъ далекомъ разстояніи. И какъ прекрасно держалъ себя мистеръ Рамфри, думалъ полковникъ. Какъ благородно. Совершенно, какъ большая серьёзная собака. Въ упорствѣ, выказываемомъ Бьючэмпомъ, всегда есть что-то возмутительное и дерзкое для зрителей, несочувствующихъ имъ. Для солдата, привыкшаго съ перваго взгляда оцѣнивать силы нападенія и защиты, эти мелкія вылазки на неприступную крѣпость, требовавшую годовъ осады, казались, сверхъ того, верхомъ смѣшнаго. Мистеръ Рамфри казался неприступнымъ, а Нэвиль, сумасшедшимъ. "Онъ снова кипитъ", сказалъ полковникъ, и только употребилъ образное выраженіе. "И передъ завтракомъ" -- было новымъ укоромъ Бьючэмпу.
   Выходившая за всѣ границы комичность требованія извиненія съ его стороны подняла мистера Рамфри на такую высь юмора, на которой немыслимъ уже смѣхъ и съ которой мы видимъ безграничную склонность простыхъ смертныхъ къ глупости и начинаемъ сострадать о нихъ, вмѣсто того, чтобы осмѣивать ихъ. Мистеръ Рамфри былъ невозмутимъ! Нужно было хорошо понимать положеніе противуположной стороны для того, чтобы предположить, что человѣкъ, умѣвшій такъ владѣть собой, могъ быть не правъ. Человѣкъ этотъ самъ такъ думалъ, и мистеръ Халкеттъ положился на его здравый смыслъ. Брови Бьючэмпа были тяжело и грозно опущены. Онъ былъ блѣденъ и казался утомленнымъ. Онъ сказалъ, что рано всталъ. Сесилія угадала, что онъ вовсе не ложился въ эту ночь.
   Мистеръ Рамфри, не смотря на стараніе полковника держать врозь молодыхъ людей, ловко устроилъ для нихъ возможность переговорить нѣсколько минутъ наединѣ въ саду. Онъ повелъ ихъ пройтись, а потомъ отвелъ полковника на охотничій дворъ, предложить ему щенятъ на выборъ.
   -- Нэвиль, сказала Сесилія:-- вы не сочтете самоувѣренностью съ моей стороны, если я дамъ вамъ совѣтъ.
   Совѣтъ заключался въ томъ, чтобы Нэвиль немедленно уѣхалъ изъ Бэвисгэма и далъ дядѣ время обдумать свое поведеніе. Бьючэмпъ возразилъ, что на семьѣ ихъ лежало пятно. Она намекнула на необходимость; онъ не признавалъ никакой необходимости.
   Противъ нихъ поднимались дюны, гдѣ божественое: то, что могло бы быть вчерашняго дня носилось еще тѣнью, все болѣе и болѣе исчезавшей сегодня; тамъ завязалась исторія сердца, безъ начала, кризиса и заключенія, безцвѣтная и безплодная, но въ которой чуялось что-то безконечно отрадное, чего не пришлось узнать Сесиліи въ будущемъ и надъ чѣмъ она мечтала всю жизнь.
   -- Если докторъ Шрэпнэль умретъ въ это время, и раскаяніе придетъ слишкомъ поздно? сказалъ Нэвиль.
   У нея не было на это никакого положительнаго отвѣта, кромѣ надежды, что это опасеніе неосновательно.-- Нэвиль, я буду стараться, насколько у меня хватитъ силъ, не быть несправедливой къ доктору Шрэпнэлю.
   Онъ съ благодарностью взглянулъ на нее.-- Да, сказалъ онъ:-- для васъ это все равно, что смотрѣть прямо на подводные камни. Но мнѣ все кажется, что я на чужой сторонѣ, пока полковникъ такъ странно предубѣжденъ противъ него. Для меня совершенно непонятно, что такой гордый человѣкъ, какъ вашъ отецъ, можетъ одобрять или, по крайней мѣрѣ, примиряться съ такимъ варварскимъ поступкомъ. Говорите съ нимъ, Сесилія. Вы сдѣлаете это? Пусть онъ узнаетъ ваши мысли.
   Она согласилась. Онъ тотчасъ прибавилъ: -- Убѣдите его переговорить объ этомъ съ дядей Эверардомъ.
   Она едва не улыбнулась.-- Я должна дѣлать только то, что считаю разумнымъ, если я хочу быть полезной, Нэвиль.
   -- Правда. Но опишите отцу вашему сцену, которую вы видѣли. Старикъ, беззащитный старикъ, и не сдѣлавшій даже попытки защищаться! Жестокая ошибка! Полковникъ не можетъ или не хочетъ самъ выяснить себѣ это дѣло, иначе, я увѣренъ, оно возмутило бы его, такъ же вѣрно, какъ вѣрно и то, что дядя Эверардъ -- ослѣпленный человѣкъ. Если онъ сдѣлалъ что нибудь, то онъ неспособенъ разбирать свой поступокъ: онъ не хочетъ спросить себя: честенъ ли онъ? Поступокъ этотъ становится частью его, какъ рука его или нога. Онъ -- человѣкъ двѣнадцатаго столѣтія. Вашъ отецъ можетъ понять это, когда ему объяснятъ все.
   -- Да, отвѣчала она, безъ особеннаго жара и печально.
   -- Разскажите полковнику, какъ это было устроено. Сэсиль Баскэлетъ заходилъ къ доктору Шрэпнэлю, за два дня передъ тѣмъ, какъ мистеръ Рамфри былъ у него.
   Имя Сэсиля заставило ее пожать плечами съ дрожью отвращенія. Можетъ быть, что капитанъ Баскэлетъ и устроилъ всю эту исторію.
   -- Такъ укажите на это вашему отцу, продолжалъ онъ, схватываясь за возможность найдти въ ней союзницу, указавъ ей на предметъ отвращенія ея и, въ тоже время, охлаждаясь къ женщинѣ, которая выказала пошлость и мелочность своего пола своею неспособностью признать и осудить строго зло, сдѣланное человѣку, антипатичному ей, пока она не узнала, что зло это сдѣлано другимъ, еще болѣе антипатичнымъ ей человѣкомъ.
   Нэвилю нужна была готовая героиня, и онъ не могъ оправдать Сесилію отсутствіемъ огня въ крови, равно и незнаніемъ жизни, которое не позволяетъ молодымъ дѣвушкамъ понять выходящіе изъ ряда вонъ случаи и найтись въ нихъ. Мы, мужчины, свободно бродящіе по свѣту, богаче опытомъ; мы видали тѣ вещи, о которыхъ приходится слышать женщинамъ. Женщины получаютъ опытъ урывками.
   Сесилія получила указанія, какъ и что разсказать отцу, чтобы побудить его, если возможно, высказать мистеру Рамфри мнѣніе честнаго человѣка о поступкѣ его.
   Чуткое ухо Сесиліи уловило перемѣну тона Нэвиля, когда онъ давалъ послѣднія указанія: -- Вашъ отецъ скажетъ то и то, отвѣчайте ему это и это. Бьючэмпъ подсказывалъ ей фразы. Она должна была возобновлять аттаку, стучать молоткомъ, какъ онъ стучалъ. Вчера она слѣдовала за нимъ; сегодня она должна идти рядомъ съ нимъ, но едвали, какъ равная. Терпѣніе! вотъ было слово, которое она хотѣла крикнуть, открывъ единственный недостатокъ природы его, когда онъ, какъ бурный потокъ, началъ спосить ее на свою сторону; но она все еще держалась за него настолько крѣпко, что могла признать законность побужденій, вызвавшихъ волненіе его.
   Онъ сказалъ:-- Я ѣду къ доктору Шрэпнэлю и не знаю, какъ взглянуть въ глаза миссъ Дэнгэмъ.-- Она довѣрила мнѣ его, уѣзжая въ Швейцарію.
   Нэвиль, разумѣется, долженъ былъ подумать объ этомъ, но пріятно ли это было Сесиліи. Полковникъ Халкеттъ подошелъ къ нимъ неожиданно изъ за куста и увидѣлъ, что они ходили взадъ и впередъ по аллеѣ на такомъ разстояніи и съ такимъ видомъ, которые вполнѣ удовлетворили его родительской пытливости.
   -- Я нѣсколько разъ звалъ тебя, моя милая, жаловался онъ:-- мы ѣдемъ черезъ семь минутъ. Торопись. Нэвиль, мнѣ очень жаль, что случилась эта исторія. Прощайте. Будьте умнымъ мальчикомъ, Нэвиль, пробормоталъ онъ добродушно и пожалъ руку Бьючэмпа съ радостнымъ чувствомъ, въ увѣренности избавиться отъ него.
   Полковникъ, мистеръ Рамфри и Бьючэмпъ стояли на ступенькахъ крыльца, когда Розамонда подозвала послѣдняго и шопотомъ сказала ему, что она проситъ у него это письмо доктора Шрэпнэля:-- Это -- для миссъ Халкеттъ, Нэвиль.
   Онъ досталъ знаменитое письмо изъ туго набитаго бумажника и прибавилъ еще два того же почерка.
   -- Скажите ей, что, прочитавъ одинъ разъ, трудно понять все, сказалъ онъ, горя желаніемъ самому прочесть все Сесиліи; прочесть это письмо съ своими комментаріями и увѣщаніями казалось необходимымъ. Его молніей освѣтила мысль, что совѣтъ Сесиліи уѣхать на время изъ Стейнгэма, былъ хорошъ. Если онъ поѣдетъ въ Бэвисгэмъ, то узнаетъ о состояніи здоровья доктора Шрэпнэля; записки и телеграммы изъ коттэджа скрывали положеніе доктора и не могли ни утѣшить, ни обмануть Бьючэмпа.
   -- Пришлите мой чемоданъ и дорожный мѣшокъ вслѣдъ за мною въ Бэвисгэмъ, сказалъ онъ Розамондѣ и объявилъ печально удивленному полковнику, что будетъ имѣть удовольствіе ѣхать съ нимъ до города.
   -- Готовы ли вы? Вы и не уложились? сказалъ полковникъ.
   -- Всегда лучше оставить въ аррьергардѣ все, что мѣшаетъ на маршѣ, и идти впередъ, сказалъ мистеръ Рамфри.
   Полковникъ Халкеттъ отказался ждать кого бы то ни было. Онъ громкимъ крикомъ позвалъ дочь. Пришла горничная, а за нею Розамонда съ Сесиліей.
   -- Мы не можемъ принять васъ сегодня, Нэвиль, мнѣ очень жаль; мы ѣдемъ на островъ, сказалъ онъ, и, замѣтивъ вспыхнувшее пунцовымъ румянцемъ лицо Сесиліи, принялъ видъ человѣка, проигравшаго битву неожиданнымъ оборотомъ судьбы и въ самую рѣшительную минуту.
   Мистеръ Рамфри посадилъ Сесилію въ карету, обмѣнялся дружескимъ пожатіемъ руки съ полковникомъ и подалъ руку племяннику; но Бьючэмпъ прошелъ мимо него, кивнувъ головой и сказалъ:-- Прощайте, сэръ.
   -- Приготовьте Хольдесбёри къ половинѣ мѣсяца, сказалъ ему невозмутимо мистеръ Рамфри и раскланялся съ Сесиліей.
   -- Если вы думаете привести Баскэлета, то предупредите меня, сказалъ Бьючэмпъ.
   -- Предупредите и меня, если домъ понадобится вамъ для Шрэпнэля, отвѣчалъ дядя и замѣтилъ Розамондѣ, когда карета обогнула подстриженныя шаромъ лавры и покатилась къ воротамъ:-- онъ еще не совсѣмъ сошелъ съума. У этого молодца снаровка схватить случай за хвостъ. Пусть крѣпко держится, потому что это -- послѣдній, который я даю ему.
   

XXXVII.
Сесилія побѣждена.

   Карета катилась по аллеямъ черезъ паркъ и нѣсколько времени параллельно съ дюнами. Выбравшись изъ Стейнгэма, полковникъ вздохнулъ легко, какъ будто съ него свалилась страшная тяжесть, и это чувство облегченія было такъ сильно, что онъ рѣшился бороться съ дочерью, принимая яркій румянецъ, все еще жегшій лицо ея, за непріятельскій флагъ, поднятый надъ сдавшейся крѣпостью. Теперь ему нужно было подумать о своей власти; родительская санкція оставалась въ его распоряженіи. Сесилія была такъ хороша въ эти минуты, что ему казалось невѣроятнымъ, какъ могъ человѣкъ въ здравомъ умѣ пропустить случай получить такой рѣдкій призъ; но былъ ли человѣкъ этотъ въ здравомъ умѣ, или нѣтъ, полковникъ чувствовалъ, что самъ занималъ позицію, дававшую ему возможность, отрѣзать его манёврами, а если нужно будетъ, выступить впередъ и нанести ему сильный ударъ, чтобы наказать его за и рѣшительность.
   Сесилія казалась Бьючэмпу въ эту минуту самой очаровательной изъ женщинъ, съ ея горящимъ румянцемъ и письмами доктора Шрэпнэля въ карманѣ. Нѣкоторыя выраженія въ письмѣ, оскорбительныя для женскаго слуха, начали смущать Бьючэмпа.
   -- Кстати, полковникъ, капитанъ Сэсиль Баскэлетъ читалъ вамъ письмо доктора Шрэпнэля?
   -- Безчестный вздоръ!!
   -- Я охотно вѣрю, что вы сочли это за такой вздоръ съ его комментаріями. Я не говорю уже о правѣ его придавать публичность этому письму. Онъ хотѣлъ этимъ распростанить въ обществѣ извѣстное мнѣніе обо мнѣ, и это -- дѣло между нами. Докторъ Шрэпнэль употребляетъ мѣстами крѣпкія слова, но я поручусь, что произведу совершенно иное впечатлѣніе на васъ, если самъ прочитаю вамъ это письмо и пощажу ваши уши,-- и онъ обратился къ Сесиліи: -- отъ двухъ-трехъ словъ, употребительныхъ между мужчинами, когда они пишутъ серьёзно о томъ, что наболѣло у нихъ и когда у нихъ есть юморъ.
   И онъ привелъ въ примѣръ мрачнаго и огненнаго писателя, любимца юности его, писавшаго о герояхъ.-- Вы читали его, я знаю, Сесилія. Докторъ Шрэпнэль -- другой писатель въ томъ же родѣ. Онъ пишетъ своимъ языкомъ, а не языкомъ руководящихъ статей или каѳедръ. Онъ пишетъ, чтобы возбуждать умы.
   -- Онъ возбуждаетъ мой сплинъ, сказалъ полковникъ.
   -- Можетъ быть, онъ мѣстами оскорбитъ вкусъ Сесиліи, продолжалъ за нее Бьючэмпъ.-- Все зависитъ отъ того, какъ передать письмо. Мнѣ бы не хотѣлось, чтобы письмо было прочтено безъ меня -- за исключеніемъ мужчинъ: каждый честный мужчина можетъ прочесть его, напримѣръ, Сеймуръ Остинъ. Каждое слово его -- текстъ для размышленій. Позвольте мнѣ заѣхать къ вамъ завтра.
   -- Завтра? и полковникъ началъ обдумывать.-- Завтра мы ѣдемъ дня на два на островъ; а тамъ будетъ вечеръ въ саду у лорда Крайстона и балъ въ яхтъ-клубѣ. Пріѣзжайте къ намъ сегодня вечеромъ и отобѣдайте съ нами. Не читайте никакихъ писемъ, прошу васъ. Я не могу вынести этого.
   Это приглашеніе, какъ и ожидалъ полковникъ, не могло быть принято человѣкомъ, который не могъ разсчитывать, что къ обѣду будетъ прислана парадная пара и чистое бѣлье.
   -- Тогда мы увидимся въ другой день, я надѣюсь, сказалъ полковникъ.
   Сесилія не такъ живо чувствовала стараніе Нэвиля приготовить ее къ неприличнымъ словамъ письма, какъ жесткость и лживыя увертки отца. Она хотѣла пригласить друга своего пріѣхать завтра поутру, но испугалась своего предательскаго румянца.
   -- Развѣ вы хотите, папа, выѣхать завтра рано поутру? рѣшилась она спросить, наконецъ, и получила отвѣтъ:-- Какъ можно ранѣе.
   -- Я не знаю, какія новости ждутъ меня въ Бэвисгэмѣ, не то я вызвался бы тоже ѣхать на островъ, сказалъ Бьючэмпъ съ самой лестной предупредительностью для одной и безпримѣрной тупостью для другого.
   -- Вы будете танцовать? спросилъ онъ Сесилію такимъ тономъ, какъ будто вопросъ этотъ былъ подсказанъ ему тайной мыслью. Образъ танцующей Сесиліи будетъ для него горькимъ контрастомъ, когда онъ будетъ сидѣть у одра болѣзни, быть можетъ, смерти человѣка, избитаго руками его родственника.
   Сесилія хотѣла отвѣтить:-- Нѣтъ, если вы не хотите, чтобы я танцовала, и въ тоже время улыбнулась оригинально печальному тону его.
   -- Танцовать? поспѣшилъ перебить полковникъ Халкетъ, раздражительность котораго усмотрѣла въ танцахъ здоровый антагонизмъ противъ мизантропіи радикаловъ.-- Всѣ молодые люди танцуютъ. Развѣ вы отказались отъ танцевъ?
   -- Не совсѣмъ, полковникъ.
   Сесилія танцовала на балѣ въ яхтъ-клубѣ съ мистеромъ Тёкгэмомъ, припоминая каждый мелкій случай, который привелъ милаго ея Нэвиля къ рѣзкому вопросу: Вы будете танцовать? Все это пронеслось передъ глазами ея, какъ сонъ: нѣжная заботливость его предупредить ее насчетъ рѣзкихъ словъ письма доктора Шрэпнэля; кротость его въ отвѣтъ на враждебное отношеніе отца, его прощанье и печальный одинокій уходъ на Бэвисгэмскую станцію, тогда какъ она сама уѣхала въ Моунтъ-Лорэль на веселости. Къ чему я танцую? спрашивала она себя. Она не была счастлива. Сердце ея было если не въ комнатѣ больного доктора Шрэпнэля, то очень близко къ ней, и оно было такъ же тяжело, какъ воздухъ комнаты больнаго. Сесилія боялась сначала любимца отца, воображая изъ нескрываемаго сопротивленія полковника противъ замужества ея съ Бьючэмпомъ, что отецъ ея имѣлъ планы на мистера Тёкгэма. Но джентльмэнъ этотъ разсѣялъ опасенія ея своею откровенностью и прямотою. Онъ попросилъ ее припомнить, что она совѣтовала ему поговорить съ мистеромъ Сеймуромъ Остиномъ, и сказалъ, что послушался совѣта ея. Нельзя было сомнѣваться, что мистеръ Тёкгэмъ значительно измѣнился къ лучшему; онъ былъ несравненно менѣе заносчивъ. Онъ заслужилъ довѣріе Сесиліи искренними похвалами ея отцу, и, когда она упомянула объ удивительной услугѣ, оказанной имъ въ Уэльскомъ имѣніи по стачкѣ рудокоповъ, онъ сказалъ просто, что благодарность отца ея была достаточной наградой. Онъ остался вѣренъ прямодушію своему, говоря о дѣлѣ доктора Шрэпнэля и передъ нею, и передъ отцомъ ея; не признавая никакихъ оправданій, онъ обвинялъ мистера Рамфри. Защита, приведенная полковникомъ Халкеттомъ, объ истинномъ рыцарствѣ и долгѣ охранять репутацію лэди, разлетѣлась въ прахъ передъ доводами мистера Тёкгэма. Онъ видѣлъ доктора Шрэпнэля, когда былъ у мистера Лидіарда, котораго представилъ, какъ человѣка, жившаго въ Бэвисгэмѣ и ухаживавшаго за молодыми дѣвушками, какъ не слѣдовало бы ухаживать женатому человѣку, хотя ради справедливости слѣдовало сказать, что онъ ожидалъ быть скоро свободнымъ, потому что сумасшедшая жена его была при смерти. Докторъ, какъ говорилъ мистеръ Тёкгэмъ, былъ сильно потрясенъ чудовищнымъ нападеніемъ, и съ нимъ поступили безсовѣстно и жестоко. Докторъ былъ человѣкъ безвредный и добрый въ частной жизни, какъ ни было возмутительно и опасно ученіе его. Внѣ области политики мистеръ Тёкгэмъ шелъ за одно съ Бьючэмпомъ. Онъ обѣщалъ тоже, что старая мистрисъ Бьючэмпъ подробно узнаетъ объ отношеніяхъ капитана Бьючэмпа и мистера Рамфри. Онъ выѣхалъ изъ Моунтъ-Лореля и отправился къ тёткѣ, ни разу не заставивъ Сесилію задрожать отъ мысли, что онъ хочетъ пользоваться расположеніемъ отца ея, чтобы искать ея руки, и она была ему такъ благодарна за это и за Нэвиля, что въ ней проснулось даже дружеское чувство къ нему, когда исчезли несправедливыя подозрѣнія ея. Но когда отецъ ея сказалъ, что мистеръ Тёкгэмъ былъ бы зятемъ по его сердцу, то она закрыла для него всѣ входы въ свое сердце.
   Для нея повторился уже пережитый ею періодъ дѣвичьихъ тревогъ. Она получила два предложенія отъ нетитулованныхъ джентльмэновъ и третье отъ графа Локреса: три въ двѣ недѣли. Общее признаніе красоты молодой наслѣдницы на балѣ яхтъ-клуба было причиной взрыва этихъ огней. Отецъ не оплакалъ бы принятіе ею титула графини Локресъ. Но въ дѣлѣ отказа воля ея была вполнѣ признана, и отецъ былъ на сторонѣ ея противъ совѣта родни, гдѣ обсуждался этотъ отказъ. Онъ многозначительнымъ тономъ сказалъ, что она никогда не услышитъ отъ него ни одного слова убѣжденія выходить замужъ, но въ тонѣ этомъ слышалось невысказанное предостереженіе: только не приводи ко мнѣ человѣка, котораго я не могу одобрить.
   Сесилія напала на то мѣсто письма доктора Шрэпнэля, гдѣ онъ совѣтовалъ Бьючэмпу справиться со своею страстью къ Ренэ. Могла ли Сесилія дурно думать о человѣкѣ, подавшемъ такой совѣтъ. И она раздѣлила скорбное чувство Нэвиля о докторѣ Шрэпнэлѣ внезапнымъ трепетомъ всего существа своего, какъ будто она почувствовала прикосновеніе Нэвиля. Что касается, остальной части письма, то весь строй мыслей ея возсталъ противъ идеи, высказанныхъ докторомъ Шрэпнэлемъ, за исключеніемъ двухъ-трехъ мѣстъ, напомнившихъ ей наглую и шутовскую декламацію капитана Баскелэта. Эта декламація превратила и святыню въ нелѣпость.
   Бьючэмпъ упомянулъ о Сеймурѣ Остинѣ, какъ о человѣкѣ, которому бы онъ охотно далъ прочитать письмо. Мистеръ Остинъ пріѣхалъ въ Моунтъ-Лорелъ въ концѣ сезона катанья на яхтахъ, вскорѣ послѣ того, какъ полковникъ вернулся съ осеннихъ охотъ изъ Стейнгэма. Сумасбродство Бьючэмпа было любимой тэмой полковника; сумасбродная, горячая голова втянула и лорда Пальмета въ это дѣло и вывела дядю изъ терпѣнія. Полковникъ кипѣлъ, разсказывая о поведеніи Бьючэмпа въ отношеніи дяди, невѣроятное терпѣніе котораго онъ истощилъ въ отношеніи Пальмета, Баскелэта и мистрисъ Кёллингъ; онъ съ пѣной у рта разсказывалъ о томъ, какъ Бьючэмпъ налеталъ бурнымъ вихремъ на всякаго, кто былъ хоть сколько нибудь соприкосновененъ съ дѣломъ побоевъ доктора Шрэпнэля -- наказанія, вполнѣ заслуженнаго такимъ человѣкомъ и вполнѣ приличнаго ему. Зачумленное письмо доктора Шрэпнэля было тоже предметомъ грозныхъ филиппикъ.
   -- Я бы желалъ, чтобы вы прослушали его, Остинъ, говорилъ полковникъ:-- хоть бы для того, чтобы имѣть понятіе о всеобщемъ взрывѣ, какой замышляютъ эти люди, а они рады бы взорвать насъ, еслибы нашли поболѣе пороха, нежели сколько они могутъ измолоть въ своихъ сумасшедшихъ головахъ.
   Сесплія просила мистера Остина высказать свое мнѣніе о докторѣ Шрэпнэлѣ, и, такъ какъ взволнованное состояніе сердца напомнило ей, что она выдастъ чувства свои, если передастъ письма тайкомъ отъ отца человѣку, который разъ, не зная ничего о нихъ, заставилъ ее думать, что и въ жизни ея можетъ настать великій переворотъ, то она, собравъ все мужество свое, сказала:-- Капитанъ Бьючэмпъ, по моей просьбѣ, далъ мнѣ прочесть это письмо и еще нѣсколько другихъ. Они теперь у меня.
   Отецъ ея засвисталъ про себя и немедля за тѣмъ попросилъ мистера Сеймура Остина не тратить времени на такой вздоръ, хотя онъ не воображалъ, что чтеніе подобныхъ писемъ могло бы вызвать что либо иное, кромѣ серьёзнаго порицанія въ такомъ здравомыслящемъ джентльмэнѣ-тори.
   Мистеръ Остинъ прочиталъ письмо съ начала до конца и попросилъ прочесть и другія письма, упомянутыя Сесиліей, и прочелъ ихъ спокойно, не хмурясь и не издавая никакихъ восклицаній. Сесилія сидѣла, рисуя; отецъ ея пожиралъ газеты.
   -- Такъ пишетъ человѣкъ, который желаетъ добра, произнесъ мистеръ Остинъ свой приговоръ.
   -- Помилуйте, этотъ человѣкъ -- невѣрующій! вскричалъ полковникъ Халкеттъ.
   -- Ихъ много.
   -- Но они настолько честны, что не сознаются въ томъ.
   -- Гораздо лучше знать, изъ кого составленъ міръ, полковникъ. Духовенство наше закрываетъ глаза. Нельзя излечить болѣзнь, не изслѣдовавъ ея; и, если мы должны признать "порокъ" общества, какъ зоветъ докторъ Шрэпнэль наши такъ называемые средніе классы, то онъ только думаетъ о томъ, какъ бы замазать зло или вовсе не хочетъ думать о немъ. Масса людей, подчиняющихся времени, губитъ государство. Я могу понять, какое впечатлѣніе можетъ произвести такое писаніе на такой умъ, какъ умъ капитана Бьючэмпа. Нашимъ молодымъ людямъ принесло бы даже пользу, еслибы имъ публично читали подобныя письма -- только бы ихъ читали компетентные люди. Половина мыслящаго міра думаетъ о многихъ вопросахъ тоже самое, что и докторъ Шрэпнэль; но они или слишкомъ осторожны, или слишкомъ равнодушны и безпечны, чтобы открыто высказать свое мнѣніе; а другая половина, т. е. человѣкъ съ двѣнадцать, не болѣе, были бы вполнѣ компетентны отвѣтить ему. Онъ -- искренній и серьёзный человѣкъ и кидается на политику, какъ тревожные молодые умы кидаются на литературу, воображая, что они могутъ писать, потому что могутъ держать перо. Онъ видитъ дурное положеніе вещей -- и въ этомъ онъ правъ. Онъ честенъ -- и считаетъ честность свою движущей силой, и это даетъ ему право вѣрить въ себя; а эта вѣра въ себя заставляетъ его видѣть во всемъ, что служитъ ему оппозиціей, то зло, какое онъ видитъ въ настоящемъ положеніи вещей. Такъ онъ, мечтая о силѣ, взываетъ къ народу, и, такъ какъ народъ не двигается, то онъ ударяется въ пророчества. Это -- заколдованный кругъ политики нетерпѣнія. Изученіе политики должно быть руководимо кѣмъ нибудь изъ свѣтилъ государственнаго управленія, иначе оно перейдетъ въ подобную дикую проповѣдь. Люди, подобные доктору Шрэпнэлю -- закройщики теорій, а не политики. Они -- люди, готовящіе для человѣчества "горячешную рубашку". Они хотятъ связать насъ принципами своими, какъ спутанныхъ овецъ или стреноженныхъ лошадей. Мнѣ бы доставило большое наслажденіе отвѣтить ему, если бы у меня было время. Все письмо составлено изъ разныхъ варіацій на туже идею. Но я все-таки долженъ сказать, что человѣкъ этотъ заинтересовалъ меня. Я былъ бы радъ поговорить съ нимъ.
   Мистеръ Остинъ не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на восклицанія изумленія полковника: "Помилуйте! Что вы?" О слогѣ писемъ онъ сказалъ, что это -- пыхтѣнье великана; что это -- скорѣе сильное дыханіе, нежели рѣчь, и попросилъ Сесилію обратить вниманіе на то, что люди, которые трудятся насильно навязать человѣчеству свои сны и обратить пары въ осязательный фактъ,-- вообще употребляютъ такой слогъ. Узнавъ, что это частное письмо, нечаянно попавшее въ руки мистера Рамфри, было вполнѣ обдуманно прочитано имъ и передано имъ капитану Баскелэту, который въ разныхъ обществахъ читалъ изъ него нѣкоторыя мѣста, мистеръ Остинъ сказалъ:-- Странная пора! Мы съ вами расходимся въ этомъ, прибавилъ онъ и казался очень удивленнымъ тѣмъ, что полковникъ, разсказывая ему объ исторіи доктора Шрэпнэля, не обвинилъ мистера Рамфри. Онъ нашелъ всѣ обвиненія мистера Рамфри противъ доктора Шрэпнэля, беря въ соображеніе поведеніе его, неосновательными, ребяческими и пустыми. Полковникъ упорно не хотѣлъ видѣть дѣла въ этомъ свѣтѣ; Сесилія увидѣла его. Это было оправданіемъ Бьючэмпа. Но какъ же она могла быть до того слѣпой, что не видѣла этого? Нѣтъ, не слѣпой, но она нарочно закрыла глаза, чтобы не видѣть и сохранить свое спокойствіе. Что же касалось требованія Бьючэмпа на счетъ извиненія, то мистеръ Остинъ считалъ это доказательствомъ его незнанія людей, но не могъ назвать это глупостью, а называть это сумасшествіемъ -- реторика враждебности партій.
   -- А я зову это сумасшествіемъ, сказалъ полковникъ, и прибавилъ съ особенно рѣзкимъ удареніемъ:-- но я выдѣлилъ себя отъ дочери. Еслибы Бьючэмпъ теперь же явился въ Моунтъ-Лорель, то Сесилія была бы готова смѣло поддерживать и ободрять его. Опираясь на мистера Остина, она видѣла нѣчто хорошее въ писаніяхъ доктора Шрэпнэля, и еще болѣе похвальное въ преданности Бьючэмпа къ нему. Бьючэмпъ теперь совершенно очистился передъ судомъ разума ея; отецъ же ея, напротивъ, въ борьбѣ своей противъ Бьючэмпа былъ нелогиченъ, закованъ въ латы, нелѣпъ. Она просидѣла весь вечеръ съ отцомъ и мистеромъ Остиномъ, исполняя приказаніе Бьючэмпа и упорно стараясь убѣдить отца взглянуть справедливо на дѣло Шрэпнэля,-- поведеніе, которое раздражило полковника и заставило его стоять на своемъ.
   Бьючэмпъ былъ въ это время занятъ исполненіемъ должности секретаря доктора Шрэпнэля. Сесилія узнала это отъ мистера Лидіарда, который пріѣхалъ засвидѣтельствовать свое почтеніе мистрисъ Уардоръ-Деверё въ Моунтъ-Лорель. Преслѣдованіе дяди Эверарда требованіями извиненія продолжалось письменно и изрѣдка свиданіями, но требованія эти не были внушены докторомъ Шрэпнэлемъ, сказалъ мистеръ Лидіардъ дамамъ. Онъ описалъ имъ Бьючэмпа, какъ человѣка, поклявшагося отречься отъ всѣхъ радостей жизни, пока онъ не загладитъ, насколько то въ его власти, зла, сдѣланнаго другу его.
   -- Такіе мужчины ужасны для меня, сказала мистрисъ Уардоръ-Деверё.
   Сесилія думала противное: не для меня! сказалъ ей внутренній голосъ, но она чувствовала гнетъ надъ своей природой, а себя несчастной при мысли объ отцѣ. Поцѣловавъ его вечеромъ, она положила голову на грудь его и просила у него прощепья. Онъ нѣжно обнялъ ее.
   -- Подожди, только подожди, и ты увидишь, что я правъ, сказалъ онъ и благоразумно не сказалъ ни слова и не вызывалъ ее на откровенность.
   Она была рада, что искала примиренія съ отцомъ въ порывѣ сердца, тѣмъ болѣе, когда узнала, нѣсколько времени спустя, что графъ де-Круанель умеръ, а Бьючэмпъ собирался съѣздить во Францію утѣшить Ренэ.
   Наканунѣ отъѣзда Сесиліи съ отцомъ изъ Моунтъ-Лореля въ Уэльсъ, мистеръ Тёкгэмъ и Бьючэмпъ пріѣхали вмѣстѣ, заперлись съ отцомъ ея въ кабинетѣ и проговорили цѣлый часъ. Бьючэмпъ одинъ вошелъ въ ней въ комнату. Онъ казался измученнымъ и похудѣвшимъ; лицо его приняло свинцовый оттѣнокъ тучи, въ которой носится громовая стрѣла. Онъ узналъ о смерти лорда Эванли на охотѣ и ѣхалъ теперь въ Стейнгэмъ убѣдить дядю отправиться съ нимъ въ Бэвисгэмъ и смыть пятно съ своего имени, прежде чѣмъ онъ приметъ титулъ лорда Эванли; онъ зналъ, что, по принятіи титула, исчезнетъ послѣдняя надежда.
   -- Вы посовѣтывали бы мнѣ не ѣхать? сказалъ онъ.-- Я долженъ ѣхать. Я считалъ бы себя обезчещеннымъ въ собственныхъ глазахъ, еслибы я пропустилъ этотъ случай. Я знаю, что я рискую остаться нищимъ. Я -- почти нищій и теперь.
   Сесилія прошептала:-- Но развѣ есть надежда?
   -- Такъ же мало, какъ мало вижу оправданія себѣ, если откажусь сдѣлать послѣднюю попытку.
   Она отдала ему письма доктора Шрэпнэля.-- Я прочла ихъ -- вотъ было все, что она сказала. Онъ, быть можетъ, только-что вернулся изъ Франціи, на немъ было дыханіе Ренэ и гордость ея не позволила ей вступить въ соперничество съ Ренэ, и сказать, что много думала о письмахъ.
   Прождавъ напрасно отъ нея слова, онъ молча положилъ письма въ карманъ. Борьба съ дядей, казалось, притупляла его къ другимъ чувствамъ.
   Они не долго оставались наединѣ. Мистеръ Тёкгэмъ явился проститься съ нею. Старая мистрисъ Бьючэмпъ умирала, и онъ пріѣхалъ въ Моунтъ-Лорель по дѣлу завѣщанія. Бьючэмпъ равно спѣшилъ уѣхать.
   Отецъ засталъ Сесилію одну въ гостиной; она была блѣдна и сидѣла сложа руки; у нея не было на колѣняхъ даже книги. Онъ заходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, пока Сесилія, чтобы сказать что-нибудь, не спросила: -- Мистеръ Тёкгэмъ не могъ остаться?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ отецъ:-- ему нужно ѣхать какъ можно скорѣе назадъ, чтобы раздѣлить наслѣдство пополамъ.
   Сесилія въ недоумѣніи взглянула на отца.
   -- Я буду говорить прямо, сказалъ полковникъ:-- онъ видитъ, что Нэвиль совершенно разсорился съ дядей. Старая лэди не пускала Нэвиля къ себѣ на порогъ; а теперь, въ томъ положеніи, въ какомъ находится она, силы ея не вынесли бы свиданія съ нимъ. Она прислала Блекбёрна сюда, чтобы вызвать Нэвиля и предложить ему сказать при мнѣ: справедливы ли эти слухи о поведеніи его во Франціи, или нѣтъ? Нэвиль сначала отказался отвѣчать, но потомъ сказалъ, что слухи ложны. Онъ готовъ былъ убѣжать съ этой француженкой и драться на дуэли, но онъ не сдѣлалъ ни того, ни другого. Братъ ея предупредилъ его и дрался за него, такъ говорилъ Нэвиль, а она не захотѣла бѣжать. И такъ, слухи ложпы. Мы узнаемъ, что выйдетъ изъ того, когда Бьючэмпъ передастъ это дѣло и какъ раздѣлить ея наслѣдство. Я былъ принуждепъ написать мистрисъ Бьючэмпъ слово о томъ, что я вѣрю показанію Нэвиля объ этихъ фактахъ. Но я говорю прямо, и я сказалъ тоже самое и Блекбёрну, деньги не принесутъ Нэвилю Бьючэмпу пользы ни на одинъ фартингъ. Блекбёрнъ поступитъ по своему. Онъ уговорилъ старую лэди послать его переговорить съ Бьючэмпомъ, и онъ, я думаю, уговоритъ ее раздѣлить пополамъ имѣніе. Я имѣлъ о немъ лучшее мнѣніе: я считалъ его болѣе разсудительнымъ человѣкомъ.
   Благодарность къ Тёкгэму за Бьючэмпа вызвала у Сесиліи теплыя похвалы молодому человѣку, но не болѣе. Серьёзно восхищаться двумя джентльменами разомъ, всегда будетъ неразрѣшимой дилеммой для женщины.
   -- Онъ обманулъ мои ожиданія, сказалъ полковникъ.
   -- Неужели, папа, вы хотѣли бы, чтобы онъ солгалъ, чтобы разбогатѣть и раззорить Нэвиля, папа?
   -- Милая Сесилія, мнѣ до тошноты надоѣли романическіе молодые люди. Я считалъ Блэкберна однимъ изъ нашихъ солидныхъ молодыхъ людей. Къ чему дѣлиться состояніемъ?
   -- Вы хотите сказать: къ чему давать Нэвилю денегъ?
   -- Да, я это хочу сказать. Къ тому же, слухи не были ложны въ томъ, что касается намѣреній его, и я долженъ бы былъ прибавить это въ постъ-скриптумѣ. Если Нэвилю нужны деньги, то пусть онъ выучится держать себя въ Стейнгэмѣ какъ прилично джентльмену.
   -- Онъ такъ и держалъ себя.
   -- Я скажу тогда -- держать себя просто и здраво. Онъ считаетъ долгомъ чести заставить мистера Рамфри встать на колѣни передъ Шрэпнэлемъ. Но у него нѣтъ нравственнаго сознанія въ томъ, въ чемъ я желалъ бы найти его; никакого, онъ самъ мнѣ сознался въ томъ.
   -- Какими словами онъ сказалъ вамъ это, папа?
   -- Я не помню словъ его. Онъ ѣдетъ во Францію, когда ему вздумается, чтобы продолжать вести тамъ... Полковникъ заключилъ рѣчь свою мычаньемъ и шипѣньемъ.
   -- Онъ былъ недавно во Франціи? спросила Сесилія.
   Дыханіе ея замерло, когда она ждала отвѣта, хотя она сидѣла, повидимому, совершенно спокойно.
   -- Отецъ этой женщины умеръ, я слышалъ, замѣтилъ полковникъ Халкеттъ.
   -- Но онъ не ѣздилъ туда?
   -- Почемъ я знаю; онъ будетъ вездѣ, куда унесутъ его страсти.
   -- Нѣтъ!
   -- Я говорю: да! Если у него будутъ деньги, то онъ расшвыряетъ ихъ до облаковъ -- я не говорю, что онъ промотаетъ ихъ. Я говорю, что онъ будетъ жить безнравственно, богоотступникомъ, республиканцемъ, скандалистомъ, позоромъ для своего класса и отечества.
   -- О, нѣтъ! вскричала Сесилія, вставая и подходя къ окну. Она начала въ странномъ волненіи слѣдить за проносившимися облаками; она восторженно чувствовала, что Нэвиль не ѣздилъ во Францію, что подозрѣніе ея было несправедливо -- тонъ отца сказалъ ей это; она чувствовала, что этимъ подозрѣніемъ она сама была недостойна его.
   Полковникъ Халкеттъ презрительно фыркнулъ въ отвѣтъ на ея: о, нѣтъ! и назвалъ это женской логикой.
   Она не могла долѣе сдерживаться.-- Вы забыли, что говорилъ мистеръ Остинъ, папа? Честность и искренность Нэвиля выставляютъ его передъ вами въ худшемъ свѣтѣ, нежели лицемѣріе людей -- прислужниковъ времени, какъ ихъ зоветъ мистеръ Остинъ, Эти люди сгноятъ государство. Нэвиль не изъ числа ихъ. Я не могу судить, великій ли у него умъ и можетъ ли онъ отличиться на другомъ пути, кромѣ профессіи моряка. Я бы лучше желала, чтобы онъ не выходилъ изъ флота; но мистеръ Остинъ сказалъ мнѣ, говоря о немъ...
   -- Вотъ фантазія Остина взвинчивать женскій умъ до уровня мужскаго! вскричалъ полковникъ, отчаянно взмахнувъ руками.
   -- Онъ говорилъ, папа, что честные и дѣятельные люди, которые не хотятъ лицемѣрить, показываютъ, что въ странѣ обращается кровь -- они признакъ здоровья.
   -- Ты не поняла его, милая Сесилія.
   -- Я думаю, что вполнѣ поняла его, папа. Онъ не называлъ этихъ людей умными людьми. Онъ сказалъ, что они могутъ быть опасными, если не давать имъ высказаться и не встрѣтиться съ нимъ въ борьбѣ слова. Но онъ сказалъ, и я имѣю смѣлость думать, сказалъ совершенно справедливо, что причина насмѣшекъ надъ этими людьми и огульнаго осужденія ихъ заключается въ томъ, что противники ихъ слишкомъ лѣнивы, чтобы бороться съ ними мыслью. Онъ сказалъ еще, что причина, почему честныя партіи превращаются въ возмущающія порядокъ заключается въ томъ, что ихъ встрѣчаютъ насмѣшками, пока онѣ не станутъ силой, чтобы показать себя. Еслибы съ ними встрѣтились ранѣе и честно,-- я повторяю слова мистера Остина,-- то онѣ никогда, не перешли бы къ революціонной агитаціи.
   -- Остинъ -- спекулятивный тори, я знаю, и это -- его слабость, замѣтилъ полковникъ: -- но я увѣренъ, что ты не поняла его. Онъ не назвалъ бы насъ никогда лѣнивыми.
   -- Не въ практическомъ смыслѣ, но въ отношеніи мысли.
   -- Милая Сесилія! Какъ ты начала говорить... какой языкъ?.. Кто заставилъ тебя думать о такихъ вещахъ?
   -- Я обязана этимъ Нэвилю Бьючэмпу.
   Полковникъ Халкеттъ прошелся раза два по комнатѣ, распахнулъ окно и потянулъ влажный воздухъ, а потомъ уже подошелъ къ дочери съ намѣреніемъ рѣшительно переговорить съ нею.
   -- У тебя голова совершенно закружилась между радикалами и тори. Сердце твое, кажется, ушло за нимъ. Тѣмъ больше горя для насъ обоихъ. А Нэвиль Бьючэмпъ притворяется, что любитъ тебя, и при этомъ продолжаетъ свои отношенія къ этой француженкѣ.
   -- Онъ не сказалъ мнѣ, что любитъ меня.
   Сіяющая красота ея при этомъ признаніи, унизительномъ для нея, освѣтила отца, и у него вырвалось:-- Ты такъ хороша, что тебя не стоитъ ни одинъ мужчина. Мы не будемъ говорить, не зная ничего навѣрно, милая Сесилія. Ты говорить, что онъ никогда не говорилъ, что любитъ тебя?
   -- Никогда, папа.
   -- Прекрасно. Это подтверждаетъ исторію съ француженкой; но во всякомъ случаѣ, онъ -- человѣкъ честный. А ты любишь его?
   -- Исторія съ француженкой -- неправда, папа.
   Сесилія встала, залитая румянцемъ, какъ жгучее облако при закатѣ солнца.
   -- Скажи мнѣ откровенно: я -- твой отецъ, твой старый баловщикъ, твой другъ, моя милая дѣвочка. Какъ ты думаешь, этотъ человѣкъ любитъ тебя?
   Она повторила: -- Я знаю, что исторія съ француженкой -- неправда.
   -- Но я говорю тебѣ, глупая ты женщина, что онъ самъ сознался мнѣ въ томъ.
   -- Она -- неправда теперь.
   -- То-есть, все покончено теперь? Почему ты это знаешь?
   -- Я знаю.
   -- Онъ поклялся тебѣ въ этомъ?
   -- Онъ не говорилъ мнѣ о томъ ни слова.
   -- Ну, я теперь очутился въ женской паутинѣ! вскричалъ полковникъ.-- Инстинктъ, что ли, твой говоритъ тебѣ, что это -- неправда? или что другое? Что же? Ты не сказала мнѣ, что ты не любишь этого человѣка?
   -- Я знаю, что онъ -- не безчестный человѣкъ!
   -- Ты опять уклоняешься отъ отвѣта! Неужели ты не можешь сказать: да или нѣтъ отцу?
   Сесилія обвила руками шею отца и зарыдала.
   Она не могла сказать, что защита Бьючэмпа, которая была скрытымъ признаніемъ любви ея, была основана на желаніи его, чтобы она прочла то мѣсто изъ письма доктора Шрэпнэля, гдѣ говорилось о страсти, которую должно было побѣдить. Страсть была побѣждена, и это было самымъ полнымъ объясненіемъ колебаній и поведенія Бьючэмпа въ отношеніи Сесиліи; она не хотѣла сказать отцу, что Нэвиль признался бы ей въ любви и въ Стейнгэмѣ, еслибы его не удержала скорбь и отчаяніе души, до того пылкой и благородной, что ничто не могло отвлечь его отъ того, что онъ считалъ своимъ долгомъ, и что онъ, какъ она была убѣждена, не хотѣлъ говорить, пока состояніе его не было обезпечено.
   Полковникъ прижалъ ее къ груди и одною рукою мѣрно гладилъ ее по плечу -- способъ утѣшенія, который излечиваетъ отъ расположенія рыдать такъ же вѣрно, какъ и опрыскиванье водой.
   Сесилія взглянула ему въ глаза и сказала: -- Мы никогда не разстанемся, папа, никогда!
   Полковникъ отвѣчалъ разсѣянно: -- Нѣтъ, и, удивившись собственной разсѣянности, поспѣшно прибавилъ:-- нѣтъ, разумѣется, нѣтъ. Какъ же можемъ мы разстаться? Ты не убѣжишь отъ меня? Нѣтъ, ты хорошо знаешь, что я не могу противиться тебѣ. Я полагаюсь на твой разсудокъ и долженъ подчиниться тому, что ты рѣшишь. Но онъ -- безнравственный человѣкъ. Я повторяю это. Въ немъ нѣтъ корней. Мы убѣдимся въ этомъ, я надѣюсь, пока еще не слишкомъ поздно.
   Сесилія смотрѣла въ сторону, тяжело дыша; ноздри ея раздулись и дрожали.
   -- Разъ вечеромъ, послѣ обѣда въ Стейнгэмѣ, продолжалъ полковникъ:-- Нэвиль громилъ прессу вмѣстѣ съ Стёккели Кёльбретомъ и перекричалъ его; онъ говорилъ, что издатели газетъ стали тѣми же пасторами; они такъ же робки и такъ же нетерпимы, какъ пасторы, потому что считаютъ себя единственными охранителями нравственности націи. Я забылъ теперь, о чемъ именно шелъ споръ, но Нэвиль усмѣхнулся съ презрѣніемъ при словахъ: пасторы и нравственность.
   Улыбка неуловимо скользнула по губамъ Сесиліи, улыбка сознанія собственнаго превосходства надъ человѣкомъ, говорившимъ вздоръ, и она, сбросивъ съ себя дѣвичій стыдъ, сказала:-- Нападайте на Нэвиля за его политическія ереси, сколько хотите, папа; нападайте на его озлобленіе противъ прессы за то, что она не хочетъ печатать его. Остальное касается его чести, а онъ не измѣнитъ ей, и на нее всѣ могутъ положиться.
   -- Но если ты увидишь, что ты ошибаешься на его счетъ?
   Она покачала головой.
   -- Но если ты увидишь, что ты ошибаешься на его счетъ? жалобно повторилъ отецъ: -- ты не разорвешь меня на клочья, чтобы выйти за него, не смотря на все?
   -- Нѣтъ, папа. Я неспособна на это. Я этого не сдѣлаю.
   -- Ну, у меня, по крайней мѣрѣ, есть хоть за что ухватиться, сказалъ полковникъ Халкеттъ, вздыхая.
   

XXXVIII.
Лордъ Эванли.

   Мистеръ Эверардъ Рамфри, теперь лордъ Эванли, въ качествѣ прямого наслѣдника, скакалъ во весь опоръ къ графству. Возвышеніе это пришло къ нему въ періодъ жизни, который бываетъ періодомъ упадка для большей части мужчинъ; но продолжительная и свѣтлая осень ветерана нашла новый огонь въ новой цѣли жизни. Смерть брата Кревена слегка поставила его въ тупикъ и опечалила его тѣмъ, что показалась особенно патетичной по слѣдующему соображенію: Эверардъ не имѣлъ привычки думать о томъ, что смертные случаи могутъ грозить людямъ здороваго сложенія, и смерть брата заставила его заподозрить прочность собственной жизни. Еслибы ожиданіе графской короны не подняло его къ созерцанію воли земныхъ благъ, то онъ былъ бы расположенъ созерцать тотъ элизій, гдѣ человѣкъ можетъ встрѣтить своихъ мертвыхъ собакъ и немногихъ любимцевъ двуногихъ и четвероногихъ. Кревенъ отправился въ этотъ элизіумъ, и да почіетъ онъ съ миромъ! Графъ слабѣлъ день это дня. Въ томъ не могло быть сомнѣнія -- Эверардъ будетъ главою дома.
   На видъ онъ казался тѣмъ же терпимымъ джентльменомъ, который давалъ всѣмъ дуракамъ міра говорить что хотятъ и шелъ, не возмущенный ими, своимъ путемъ. Внутренняя перемѣна была такъ незначительна, что онъ самъ не замѣтилъ ея. То былъ тайный поворотъ въ складѣ ума, неуловимый, какъ тонкая черта кисти, сдѣланная рукою художника-мастера на оконченномъ портретѣ и, не измѣняя ни одной черты, измѣняющая выраженіе лица до того, что вы не можете сказать, другое ли это лицо, или тоже самое. Привычки его остались такъ же неизмѣнны, какъ и думы. Онъ думалъ менѣе о замкѣ Рамфри, нежели о своихъ собакахъ и разныхъ западпяхъ юридическихъ и иныхъ противъ разныхъ гадинъ; страсть его къ птицамъ, звѣрямъ и травамъ -- тому, что, говоря его словами, "дураки зовутъ въ книгахъ природой" -- осталась въ полной силѣ. Въ немъ не было воображенія, которое, взмахнувъ крыломъ, могло бы вскружить ему голову. Онъ такъ же мало выказывалъ, какъ и чувствовалъ, что будущій графъ Рамфри -- не то, что младшій членъ фамиліи.
   Совершенно новый, рѣзкій тонъ, съ какимъ онъ, крикнувъ молчать, оборвалъ притворно кроткое и прямое повтореніе несноснаго вопроса о Шрэпнэлѣ, прокатился, какъ раскатъ выстрѣла, по комнатамъ Стейнгэма и билъ выраженіемъ новаго духа, не похожаго на привычную шутливую ѣдкость тона и грозившаго дикимъ взрывомъ. Правда, человѣкъ, потерявшій брата, можетъ быть печальнымъ и даже отчасти раздражительнымъ, и потому Бьючэмпъ, не обративъ вриманія на тонъ, сказалъ, что соглашается ѣхать въ замокъ Рамфри, потому что сегодня это не отвлечетъ его отъ долга. Бьючэмпъ не имѣлъ способности читать душу человѣка, не то онъ понялъ бы, что теперь дядя, молча, копилъ громы, чтобы разразить ихъ въ одинъ прекрасный день надъ головой его.
   Онъ долженъ бы былъ помнить дядю Эверарда. Но развѣ можетъ быть много памяти у человѣка, отдавшаго весь мозгъ одной идеѣ! Такая идея -- всепожирающій драконъ, неудержимая движущая сила; это -- тиранъ, который поглотилъ сенатъ и пророка. Вдохновенная своимъ величіемъ, она вытѣсняетъ все въ мірѣ -- и міру нѣтъ для нея покоя.
   Сесилія тоже не нравилась въ послѣднее время Бьючэмпу, да и никто не нравился. Онъ не принималъ въ разсчетъ, что постоянный видъ больного и слабаго доктора Шрэпнэля возбуждалъ въ немъ жалость и негодованіе, которыхъ не могли имѣть другіе, и требовалъ это всѣхъ того же жара и сочувствія. Сознаніе, что онъ оставленъ ею безъ поддержки въ этой отчаянной битвѣ съ дядей, охлаждало его къ Сесиліи, и онъ удалялся въ одиночество.
   Эта неудача повела къ горькому разочарованію въ собственныхъ силахъ. Онъ, который одинъ во всей роднѣ видѣлъ, какъ нужно честно поступать, не могъ заставить другихъ поступить такъ. Какъ онъ ни нападалъ на дядю, дядя давалъ ему отпоръ. Онъ не могъ сдвинуть и одного человѣка: какъ же сдвинуть цѣлую націю?
   Теперь имъ овладѣла жажда говорить народу. Толпы народа могутъ согласиться или нѣтъ, но въ томъ и другомъ случаѣ это возбуждаетъ дѣло. Народъ чуждъ исключительности и недоступности тори. Онъ -- сырье, въ немъ природа, а все, что есть въ мірѣ надежды -- въ природѣ. Вести народъ, жить въ народѣ и народомъ, жить для его добра. Вспахивать будущее имъ! Сѣять будущее черезъ него! Немногіе въ немъ поймутъ, что это -- работа на его добро, но чтешь въ томъ, что эти люди будутъ меньшинствомъ? Меньшинство страшно на выборахъ, но въ продолженіи жизни оно имѣетъ освѣжающее дѣйствіе. Юный міръ и торжество его въ меньшинствѣ. О, только бы говорить народу! И Бьючэмпъ, сидя молча возлѣ дяди, жаждалъ стоять передъ толпой, волновавшейся, какъ океанъ при звукахъ рѣчи его. Пусть слушатели будутъ враждебны или сочувственны, онъ отдалъ бы за нихъ полжизни, какъ Ричардъ отдалъ бы полцарства за коня.
   Въ замкѣ Рамфри онъ засталъ большое общество, превратившееся при появленіи его въ цѣлый рой болтуновъ, совѣтчиковъ и бранчивыхъ друзей, какъ только онъ сказалъ слово. Всѣ лэди фамиліи Рамфри громогласно провозглашали, что требованіе извиненія нелѣпѣе и безумнѣе его политическихъ идей. Джентльмэны говорили тоже самое, уводя его по очереди въ сторону, цитируя ему многія изреченія дяди Эверарда на его счетъ, въ родѣ: "въ политическомъ смыслѣ онъ -- сумасшедшій арлекинъ, выдѣлывающій скачки на трамплинѣ, когда никто не проситъ его о томъ; а въ частной жизни онъ -- сумасшедшій зубодеръ, который рветъ мои здоровые зубы каминными щипцами -- въ высшій степени юмористическій образъ, напоминавшій комическія сцены изъ Мольера, разыгранныя Сэсилемъ Баскелэтомъ.
   Бьючэмпъ отчасти вошелъ въ милость дяди тѣмъ, что, осмотрѣвъ мѣсто паденія и смерти дяди Кревена на отъѣзжемъ полѣ, объяснилъ дядѣ Эверарду, какимъ образомъ могло случиться это несчастіе. Дядя Эверардъ не могъ о томъ догадаться. Это было единственное логическое и вѣроятное объясненіе, и дядя Эверардъ не могъ понять, какимъ образомъ въ одной и той же башкѣ уживался и умъ, и бредъ. Сэсиль принялъ въ соображеніе слова дяди о Бьючэмпѣ, оставилъ его въ покоѣ, не упоминая имени доктора Шрэпнэля, и призналъ, что въ головѣ Нэвиля были здравыя мысли, напримѣръ: военный кличъ его во время паники. Впрочемъ, Нэвиль вскорѣ сталъ нуженъ ему.
   Въ день похоронъ лорда Кревена узнали въ Рамфри, что мистеръ Уардоръ Деверё умеръ, упавъ съ лошади. Два англійскіе джентльмена отправились къ праотцамъ однимъ и тѣмъ же роковымъ случаемъ. "Онъ курилъ", произнесъ новый лордъ Эванли, объясняя этотъ случай для успокоенія дамъ, дававшихъ клятвы не садиться на лошадь. Сэсиль тутъ же подумалъ, что убитый оставилъ богатую вдову. Бьючэмпъ здѣсь могъ помочь ему, какъ дамскій любимецъ, потому что и мистрисъ Уардоръ, ненавидя идеи его, раздѣляла общее увлеченіе. Сэсиль еще охотнѣе призналъ достоинства Бьючэмпа. Двоюродные братья отправились въ Лондонъ съ лордомъ Эванли, переночевали въ городскомъ домѣ, позавтракали на другое утро самымъ дружескимъ образомъ -- и черезъ полчаса разразился взрывъ. Старый товарищъ Нэвиль съ чертовской ловкостью началъ допрашивать его и, выпытавъ что было нужно при дядѣ, накинулся на дядю, требуя извиненія. Онъ даже заступилъ дорогу дядѣ, когда тотъ всталъ, чтобы выйти изъ комнаты. Поднялся бѣшеный споръ; Нэвиль и дядя яростно упрекали одинъ другого. Въ концѣ спора всѣ разъѣхались въ разныя стороны. Лордъ Эванли въ Стейнгэмъ, Бьючэмпъ въ Хольдесбёри, капитанъ Баскелэтъ на свою квартиру, откуда онъ черезъ нѣсколько дней явился съ повинной головой къ лорду, который былъ наимилостивѣйнимъ изъ людей, когда къ нему шли съ повинной. Сэсиль клялся громогласно, что повинная эта -- самая политичная тактика, и онъ надѣялся получить приличную пенсію и одинъ изъ городскихъ домовъ. Большаго онъ не смѣлъ ожидать.
   Бьючэмпъ не явился, а послалъ въ Стейнгэмъ письмо въ формѣ ультиматума. Возмутительное письмо было передано Розамондѣ, какъ доказательство помѣшательства ея любимца, и она горько, въ разговорѣ на единѣ съ Кёльбретомъ, обвинила Сэсиля въ интригѣ противъ Бьючэмпа. Мистеръ Кёльбретъ подумалъ, что Сэсиль позволилъ себѣ отзываться о ней съ неприличнымъ юморомъ, и потребовалъ у него объясненія. Тогда оказалось, что лордъ Эванли послалъ свой ультиматумъ Нэвилю. Онъ требовалъ у него извиненія передъ Розамондой. Сэсиль потѣшился юморомъ дяди, который, выбивъ пищаль изъ рукъ Бьючэмпа, направилъ ее противъ него самого. И дядя, и племянникъ говорили объ извиненіи. Каждый казался страшно обиженнымъ и утверждалъ, что отказъ въ извиненіи снималъ право на имя порядочнаго человѣка.
   -- "Извиненіе любезной и добродѣтельной мистрисъ Кёллингъ", говоритъ Нэвиль:-- извиненіе за что?" "За неприличное и дерзкое обращеніе", отвѣчаетъ лордъ, такъ разсказывалъ капитанъ Баскэлетъ, но Стёкели предупредилъ его, что рѣчь зайдетъ и о третьемъ извиненіи, если капитанъ не попридержитъ языкъ.
   -- Я -- другъ этой лэди, помните, выразительно сказалъ Стёкели.
   -- Вы -- другъ ея, я знаю это и знаю, какой другъ она мнѣ. отвѣчалъ Сэсиль:-- она сваливаетъ на меня всю исторію. Даю честное слово, я былъ другомъ Нэвиля до этой исторіи, задуманной барономъ. Я хвалилъ его за то, что онъ щелкалъ аристократію. Я поддерживалъ его отъ всего сердца. Я буду дѣлать это и теперь въ парламентѣ. Представьте какой случай. Одинъ лордъ, генералъ арміи, получилъ приглашеніе пріѣхать смотрѣть манёвры прусской кавалеріи въ Нижне-рейнскихъ провинціяхъ, или въ Силезіи, и не поѣхалъ потому, что былъ охотничій сезонъ. Я убѣдился тогда въ томъ, какъ Нэвиль правъ относительно аристократіи. Мы должны знать все о прусской и австрійской кавалеріи, и, если наша аристократія не пойдетъ изучать это дѣло, то кому же ѣхать? Кто же знаетъ толкъ въ лошадяхъ, какъ не наша аристократія? Она спитъ. Вотъ если бы Нэвиль стоялъ за это дѣло, вмѣсто того, чтобы галванизировать страну и возставать противъ своего класса. Представьте, когда у Нэвиля потребовали извиненія, онъ окаменѣлъ. "Я сказалъ ей только правду", говоритъ Нэвиль. "Говорить правду женщинамъ -- дерзость", говоритъ милордъ. Нэвиль поклялся, что въ Англіи будетъ скорѣе революція, чѣмъ онъ попроситъ извиненія.
   Мистеръ Кёльбретъ улыбнулся при мысли о перемѣнѣ ролей между дядей и племянникомъ. Но ультиматумъ лорда Эванли былъ положителенъ: извиненіе должно быть принесено въ продолженіе трехъ-мѣсячнаго срока со дня требованія его и въ выраженіяхъ, которыя должны были удовлетворить его, лорда Эванли; въ случаѣ отказа -- ничего, но это ничего указывало, какъ таинственный перстъ, на лишеніе Нэвиля наслѣдства.
   Никакой ударъ карающей Немезиды не могъ быть такъ ужасенъ для Розамонды, какъ то, что ее дѣлали предлогомъ униженія любимаго человѣка. Она поняла, что скорѣе возможно ожидать извиненія отъ лорда Эванли Шрэпнэлю, чѣмъ отъ обожаемаго ею Нэвиля ей. Лордъ Эванли сдѣлалъ зло, Нэвиль не дѣлалъ зла; да и могъ ли Нэвиль сдѣлать зло? Было немыслимо, чтобы Нэвиль просилъ прощенія у нея. Картина эта была ужасна для нея. Она была очень благоразумной, вполнѣ свѣтской женщиной, но теперь положеніе ея между обоими мужчинами было такъ тяжело, что она начала припоминать съ ужасомъ дѣтскую сказку о немедленномъ и неумолимомъ наказаніи за грѣхи; сказка эта поработила умъ ея, оледѣпила чувство; и мистрисъ Кёллигъ очутилась въ положеніи домашняго животнаго, котораго наказаніями учатъ хорошо вести себя и раскаяваться въ собственныхъ поступкахъ.
   Но развѣ тоже не бываетъ со всѣми нами? Нѣтъ, думала Розамонда, и сердце ея заныло при мысли о небесной Ѳемидѣ, каравшей ее и Нэвиля и не бичевавшей Сэсиля Баскелэта. И прекрасные глаза ея, поднятые вверхъ, отуманились сомнѣніемъ.
   Розамонда хорошо знала новаго лорда Эванли и не надоѣдала ему ни просьбами, ни извиненіями. Равно напрасно было убѣдить и Бьючэмпа. Онъ жилъ въ лондонскомъ домѣ дяди, гдѣ иногда встрѣчался съ нимъ, и заѣзжалъ въ Стейнгэмъ за деньгами, которыя могъ получить подъ однимъ условіемъ, но первое слово дяди о томъ поднимало бурную сцену. Свинцовый оттѣнокъ, замѣченный Сесиліей на лицѣ Бьючэмпа, проступалъ все рѣзче и рѣзче и уже самъ по себѣ былъ бы поводомъ къ неудовольствію лорда Эванли, любившаго цвѣтущія лица. Лордъ Эванли говорилъ: "этотъ молодой человѣкъ становится похожимъ на потѣющаго кузнеца", предполагая, что этотъ кузнецъ мѣшалъ кочергой уголья въ печи, чтобы зажечь страну.
   Теперь для лорда Эванли стало кровной обидой, что Бьючэмпъ продолжалъ читать лекціи и говорить рѣчи; онъ топалъ ногой, когда видѣлъ имя своего племянника въ газетахъ, и, при первомъ спросѣ племянника о деньгахъ, оказалось совершенно новое чувство политическаго негодованія въ слѣдующей діатрибѣ.
   -- Деньги, чтобы дать вамъ средство обратить Англію въ мышиную нору? Ни пенса! какое право имѣете вы читать лекціи и ораторствовать? Вы ничего не знаете. У васъ только и есть, что инстинкты, и вы это доказываете готовностью, съ какою вы вездѣ выставляете ихъ, какъ обезьяна. Васъ бы надо показывать на настоящей пригодной для васъ сценѣ. Вы набили себѣ мозгъ нѣсколькими верхушками на счетъ собственности общинной земли и права голоса, и вы декламируете объ этомъ такимъ тономъ, какъ будто у васъ одного былъ ключъ къ разрѣшенію трудности. Это -- метафизика шотландцевъ. Вы ничего не знаете ясно, а ваши рабочіе классы не знаютъ рѣшительно ничего, а вы надуваете ихъ вѣтромъ, какъ надуваютъ коровъ мясники. Вы хотите одного, чтобы подкованныя гвоздями подошвы плясали на нашихъ головахъ. Стёкели говоритъ, что вамъ бы надо отправиться въ Ирландію. Тамъ вы будете плавать въ своей стихіи; у васъ инстинктъ словоизверженія, рева и кулачнаго задора, и настолько сильный, что вынесетъ васъ. Я дамъ вамъ денегъ на эту экспедицію. Васъ только одного тамъ и недостаетъ. У васъ такой видъ, какъ у сквернаго пороха, который можетъ только шипѣть. Я спасъ васъ отъ поста общественнаго осла, тѣмъ, что помѣшалъ вамъ вступить въ парламентъ, Вы ревёте и лягаетесь на вашихъ митингахъ, и этимъ все кончится. Морской офицеръ читаетъ проповѣди о свободѣ и раздѣленіи земли на мелкіе участки.
   Бьючэмпъ отвѣчалъ спокойно.-- Лекціи, которыя я читалъ, принадлежатъ доктору Шрэпнэлю. Когда я говорю, его знаніе опора моему невѣжеству. Онъ такъ боленъ, что не можетъ работать, и я считаю своимъ долгомъ дѣлать ту долю работы его, какую я могу взять на себя.
   -- Ага! Вы -- дьячекъ стараго безбожника и вторите ему аминь. Однако, наши правовѣрныя общины очень удивились-бы, если бы дьячки выходили на каѳедру читать проповѣди вмѣсто больныхъ священниковъ, сказалъ лордъ Эванли, и лицо его нахмурилось.-- Я заплачу по этому счету, прибавилъ онъ.
   -- Платите полмилліона! прогремѣлъ Бьючэмпъ, и, понизивъ голосъ, прибавилъ:-- или ступайте къ нему.
   -- Вы напоминаете мнѣ, замѣтилъ дядя:-- что я могу попросить васъ позвонить въ этотъ колокольчикъ, чтобы пригласить сюда мистрисъ Кёллингъ.
   -- Если она придетъ, то она услышитъ то, что я о ней думалъ.
   -- Тогда -- вонъ изъ моего дома.
   -- Прекрасно, сэръ. Вы отказываете датъ мнѣ денегъ?
   -- Да.
   -- Мнѣ деньги нужны.
   -- Я знаю. Деньги -- цѣпной кабельтовъ, что удерживаетъ людей въ границахъ здраваго смысла.
   -- Я спрашиваю васъ, лордъ Эванли, какъ же я буду поддерживать Хольдесбёри?
   -- Откажитесь отъ него.
   -- Я и сдѣлаю это, сказалъ Бьючэмпъ, дѣлая усиліе быть благоразумнымъ.
   -- Въ томъ не можетъ быть сомнѣнія, сказалъ дядя, исполнивъ предварительно цѣлую серію кивковъ головой, которые становились все меньше и меньше, пока голова его не приняла вопрошающую неподвижность. "Что же дальше"? говорила поза лорда Эванли.
   

XXXIX.
Бьючэмпъ и Сесилія.

   Бьючэмпъ ушелъ изъ дома дяди, не отвѣтивъ на нѣмой вопросъ: что дальше и не повидавшись съ Розамондой. Онъ слишкомъ усердно тратился въ отношеніи денегъ и здоровья, не жалѣя ни того, ни другого, чтобы загладить зло, сдѣланное доктору Шрэпнэлю; онъ изнурилъ себя работой, былъ тревоженъ, изнуренъ, жаждалъ отдыха, праздника -- быть можетъ, во Франціи. Иногда онъ готовъ былъ вскочить на пароходъ, но онъ не хотѣлъ оставить стараго друга, который держался имъ. Онъ оставался, подавляя свои порывы до той точки, гдѣ они не переходятъ въ дѣло, но отравляютъ миръ души. Тонъ писемъ Ренэ наполнялъ его тяжелымъ предчувствіемъ. Она писала, что видѣла графа д'Анріэля въ первый разъ по возвращеніи изъ Италіи; онъ очень измѣнился и былъ благодаренъ Роланду за урокъ, преподанный на лезвіи шпаги. Въ другомъ письмѣ, она уговаривала Нэвиля жениться для того, чтобы они могли встрѣтиться, если будетъ нужно. "Я полюблю вашу жену", писала она:-- "научите ее думать съ любовью обо мнѣ". Письмо ея дышало нравственной симпатіей, поддерживавшей его въ борьбѣ съ дядей. Бьэчэмпъ подумалъ о сравнительной холодности Сесиліи. Онъ отвѣчалъ, что теперь нѣтъ надежды на его женитьбу и желалъ новой встрѣчи. Онъ сдержалъ себя, чтобы не написать слишкомъ горячо, но вспомнилъ о счастливыхъ дняхъ Нормандіи и увѣрялъ, что они могутъ возобновиться, если онъ будетъ ей нуженъ. Онъ завѣрялъ ее, что онъ не измѣнился. Онъ думалъ написать въ смыслѣ того, что онъ не измѣнился въ желаніи служить ей и защищать ее; но то, что онъ помнилъ о горячей крови ея, зажгло въ немъ ревность и заставило придать болѣе нѣжный оттѣнокъ увѣреніямъ въ неизмѣнной дружбѣ. Она отклонила посѣщеніе его; онъ огорчился, но не совсѣмъ искренно. Онъ смутно чувствовалъ, что встрѣча будетъ роковымъ шагомъ. Онъ понималъ, какимъ безуміемъ съ его стороны будетъ взять ее, если она, наконецъ, уступитъ -- теперь, когда онъ въ разрывѣ съ дядей и у него осталось всего тысячу пятьсотъ фунтовъ. Онъ принужденъ былъ очистить Хольдесбёри и городской домъ дяди черезъ мѣсяцъ. Для него, почти нищаго, взять на себя отвѣтственность за жизнь женщины, убѣжавшей отъ мужа, было безуміемъ. А дѣло? Онъ сознавалъ, что отказъ Ренэ въ Нормандіи былъ для него избавленіемъ. Передъ нимъ былъ тяжелый путь. На этомъ пути не было праздниковъ; на немъ разбивались всѣ радужные сны. Нэвиль долженъ былъ идти по этому пути съ тяжелой ношей, не смѣя сворачивать ни вправо, ни влѣво; онъ могъ только въ концѣ дня сознавать себя измученнымъ. И въ ушахъ его по временамъ раздавались слова Дженни Денгэмъ: "можно ли сохранить ясный умъ при постоянной борьбѣ?".
   Умъ его былъ настолько ясенъ, что онъ могъ задать себѣ вопросъ: или онъ видѣлъ всѣ вещи въ страшно преувеличенномъ видѣ, или другіе не придавали имъ настоящаго значенія? И онъ рѣшилъ, что послѣднее справедливо. Непрестанная борьба одного человѣка противъ цѣлаго свѣта, въ рядахъ котораго родня занимаетъ первое мѣсто, не ведетъ къ ясности сужденія. Но человѣкъ можетъ считать себя правымъ въ общемъ. Мудрый свѣтъ воображаетъ, будто можетъ подавить негодующій крикъ даже просто честнаго сердца,-- крикъ, въ которомъ сказывается зародышъ вражды къ свѣту. Не трудно быть правымъ противъ свѣта, когда сердце живо; но свѣтъ -- наша книга человѣчества; и каждый, передъ тѣмъ какъ вписывать на страницахъ этой книги свои слова, долженъ подумать тотъ-ли онъ исполинъ, который въ силахъ сдѣлать это, иначе онъ самъ будетъ пятномъ на страницѣ, вмѣсто того, чтобы вписать на ней внятныя слова.
   Сверхъ того, родственники его вѣчно на лицо, чтобы увѣрить его, что онъ не выскочилъ изъ головы Юпитера. Они налягутъ на него, какъ тѣсная и колючая одежда; если онъ жалуется на раздраженіе, которое они вызываютъ въ немъ, они всѣ, какъ одинъ человѣкъ, жалуются на раздражительность его кожи. При такомъ безпрестанномъ раздраженіи трудно быть исполиномъ.
   Бьючэмпъ, сидя у кресла больнаго доктора Шрэпнэля, вспоминалъ о томъ, какъ здорово дышалъ дядя Эверардъ, и переносилъ вины дяди на весь свѣтъ. Послѣдняя искра спокойствія покинула его: нетерпѣніе его росло. Жажда работы у конторки доктора Шрэпнэля стала пожирающей. Онъ бралъ всякую работу: переписывалъ бумаги, писалъ подъ диктовку все, что только было нужно жертвѣ лорда Эванли; но онъ не походилъ на юношу спартанца, внутренности котораго грызъ волченокъ; онъ выказывалъ страданіе цвѣтомъ лица, столь ненавистнымъ дядѣ Эверарду, видимой нервностью и взрывами презрѣнія. Рѣзкія эпиграммы и ноты ироніи вызывали злобный, а не шутливый смѣхъ. Онъ чувствовалъ, какъ его уносилъ современный потокъ отчаянія, въ нашей неподвижной Англіи, хотя его больно передергивало отъ всякой насмѣшки надъ нею и хотя онъ попрежнему старался доказывать, что только тупой преобладающій классъ капиталистовъ -- гибель ея. Теперь, гдѣ бы онъ ни выступалъ, представляя личность доктора Шрэпнэля, какъ напримѣръ, въ искѣ противъ мистера Грэнси Леспеля за захватъ Ичинкопской общинной земли, онъ оставлялъ по себѣ слѣдъ ядовитаго жала, и разроставшійся слухъ о томъ, что онъ не только сдѣлался кровавымъ факеломъ радикализма -- наши современные провинціальные землевладѣльцы и жены ихъ очень легко надѣляютъ каждаго этимъ названіемъ -- но джентльмэномъ, съ котораго во многихъ мѣстахъ сошелъ джентльмэнскій лакъ. Понимая вполнѣ, что охота будетъ уничтожена съ уничтоженіемъ закона, охраняющаго дичь, онъ подписывалъ свое имя K. К. Ф. Нэвиль Бьючэмпъ за доктора Шрэпнэля подо всѣми сообщеніями, адресованными стряпчимъ, преслѣдовавшимъ воровъ дяди. Обращеніе его съ Грэнси Леспелемъ вскорѣ померкло передъ обращеніемъ его съ капитаномъ Баскелэтомъ. Сэсиль имѣлъ полное основаніе думать, что двоюродный братъ его -- другъ ему; онъ самъ забылъ и доктора Шрэпнэля, и всѣ несогласія съ самымъ христіанскимъ всепрощеніемъ, и дѣлалъ Нэвилю честь думать, что и тотъ сдѣлалъ тоже самое. Сэсиль говорилъ съ Гамфри о своихъ видахъ на вдову, мистрисъ Уордоръ Деверё, и Нэвиль не возразилъ ни словомъ; теперь же Нэвиль, такъ, здорово живешь, накинулся на Сэсиля при мистрисъ Уордоръ Деверё и при какомъ то Лидіардѣ, приводя противъ него самыя ужасныя обвиненія, какія только можно привести противъ джентльмэна, и до того бранилъ, укорялъ и позорилъ его, что заставилъ уйти изъ дома, для того чтобы не сдѣлать скандала и не забыться въ домѣ лэди. Мистрисъ Деверё разсказала объ этой страшной сценѣ Сесиліи, а Лидіардъ миссъ Денгэмъ. Оскорбленный разсказалъ о томъ лорду Эванли, который сказалъ полковнику Халкетту, что Сэсиль заслуживаетъ его вниманія за то, что умѣлъ сдержать себя изъ уваженія къ чести фамиліи. Въ роднѣ Рамфри скандалъ этотъ поднялъ страшный шумъ. Вдова была богата, и въ неписанномъ кодексѣ Рамфри было преступленіемъ для потомка великаго рода помѣшать другому таковому же потомку получить руку богатой наслѣдницы, унизивъ его въ глазахъ ея и выставивъ интриганомъ, безчестнымъ человѣкомъ и трусомъ.
   Неужели Бьючэмпъ мстилъ за доктора Шрэпнэля? Миссъ Денгэмъ и Лидіардъ думали это. Таже мысль пришла и Сесиліи Халкеттъ, и она видѣла въ томъ доказательство вѣрности Бьючэмпа своей цѣли. Это восхитило ее; но мистрисъ Уордоръ Деверё была другого мнѣнія. Она осуждала безпощадность Бьючэмпа и строгостью осужденія давала сестринское предостереженіе Сесиліи. "Мы только отъ мужчинъ и узнаемъ, какъ судить о нихъ", сказала она. Какъ началась сцена и кто вызвалъ ее, она не помнила. Но Бьючэмпъ былъ необыкновенно сдержанъ все время въ манерѣ, только языкъ его былъ скорпіонъ. Сесилія подумала, что онъ въ эти минуты долженъ походить на дядю Эверарда.
   Сесилія была побѣждена, но побѣдитель не требовалъ плѣнницы. Одобряя Нэвиля въ глубинѣ сердца, она каждый день боялась узнать о какомъ нибудь поступкѣ его, который былъ-бы новой задачей для нея. Она обвиняла его за то, что онъ не искалъ свиданія съ нею, и видѣла въ этомъ примѣръ деликатности его при настоящихъ отношеніяхъ его къ лорду Эванли.
   Но молодую дѣвушку смущала еще новая задача, вставшая въ ней самой; то была тѣнь невѣрности, налетѣвшая на любовь ея къ Бьючэмпу, и высказывавшаяся тѣмъ, что Сесилія забывала о Бьючэмпѣ, когда бывала съ Сеймуромъ Остиномъ. Въ обществѣ мистера Остина она находила свое утраченное спокойствіе, поэзію жизни и образъ прежней гордой, независимой Сесиліи, поднятой высоко надъ пылью жизненныхъ битвъ, созерцающей ширь небесъ. Она доводила это чувство до того, что поклоненіе мистера Блэкберна Тёкгема мистеру Остину поднимало перваго въ глазахъ ея. Образъ серьёзной, умной головы съ легкою сѣдиною у висковъ и смуглаго полнокровнаго лица человѣка, испытанннаго жизнью, внушалъ ей то довѣріе, какое внушаетъ испытанный воинъ; его живой взлядъ, изящество его осанки и манеръ, его искренняя преданность дѣламъ отечества и одиночество, въ какомъ онъ жилъ, уважаемый и, быть можетъ, любимый -- все это вмѣстѣ было для нея пристанью отъ бурнаго Бьючэмпа. Она въ мечтахъ своихъ видѣла, какая гордость быть подругой Сеймура Остина, и это волновало ее главнымъ образомъ. Побѣжденная, но не взятая побѣдителемъ, Сесилія походила на замерзшую землю, нечувствительно вращавшуюся около солнца, но не одинъ только бѣлый цвѣтокъ на груди -- признакъ теплой женской крови. Сесилія приписывала воображаемой подругѣ Сеймура Остина всевозможныя достоинства, много гордыхъ прелестей женственности и въ особенности величественность,-- Сесилія считала это высшей прелестью женщины. Предположивъ даже, что эту женщину обвиняютъ въ измѣнѣ за то, что она забыла первую любовь,-- никто изъ тѣхъ, кто увидитъ жену, идущую объ руку съ такимъ мужемъ, равную ему по ясности и спокойствіи сердца, одну съ нимъ по мысли и духу, никто изъ тѣхъ, кто увидитъ мужа, не повторитъ обвиненія. Скажутъ, что она не свернула съ дороги, но поднялась выше. Она выбрала не блескъ юности, не красоту, не шумнаго празднолюбца, что душа ея, стремившаяся вверхъ въ воздуху, какъ стремится выходящій изъ зерна ростокъ, подняла ее до него, и она будетъ въ состояніи сказать человѣку, прежде оковавшему ее въ цѣпи:-- Другъ, то добро, которому ты научилъ меня, привело меня сюда!
   Но всѣ мечты Сесиліи разлетѣлись, какъ столбъ тумана отъ вихря, когда до нея донеслись вѣсти объ окончательномъ разрывѣ лорда Эванли съ Нэвилемъ Бьючэмпомъ, вслѣдствіе требованія перваго, чтобы второй очистилъ Хольдесбёри и лондонскій домъ впродолженіе извѣстнаго срока, если не захочетъ принести извиненія мистрисъ Кёллингъ. Сесилія, злясь за него на всѣхъ, готовилась смирить свою гордость передъ нимъ. Луиза Уордоръ-Деверё устроила свиданіе, и Сесилія, готовясь отдать сердце, была холодна, какъ ледъ. Мистеръ Лидіардъ, которому мистрисъ Деверё подсказала урокъ, объяснилъ холодность эту въ лучшемъ свѣтѣ, нежели сама Сесилія объяснила бы ее, и Бьючэмпъ, вскорѣ послѣ того, поѣхалъ въ Моунтъ-Лорель, гдѣ полковникъ Халкеттъ стоялъ на стражѣ у своей дочери самымъ жестокосердымъ образомъ, какъ она думала.
   -- Теперь вы разсорили себя, сказалъ онъ:-- и вамъ ничего болѣе не остается впереди, какъ просить адмиралтейство о кораблѣ, и онъ подсластилъ жесткость этихъ словъ замѣчаніемъ, что отечестно много выиграетъ отъ того. Полковникъ, сверхъ того, далъ мимоходомъ выстрѣлъ по лондонскимъ людямъ, которые зовутъ себя военными и хотятъ поправить состояніе ловлей богатыхъ вдовушекъ, и прибавилъ Бьючэмпу комплиментъ:-- вы -- не такой человѣкъ. Сесилія твердо и выразительно посмотрѣла на Бьючэмпа. "Говори", сказалъ ея взглядъ. Но Бьючэмпъ, хотя видѣлъ взглядъ, было заживо оскорбленъ.
   -- И мнѣ тоже нужны деньги, сказалъ онъ, на половину полковнику за половину себѣ.
   Полковникъ пожалъ плечами. Сесилія ждала взгляда Бьючэмпа, чтобы заговорить. Полковникъ не сдѣлалъ неосторожности оставить ихъ однихъ.
   Сесилія чувствовала, что, еслибы она навела разговоръ на политическія идеи Бьючэмпа и поддержала его, то она согрѣла бы Бьючэмпа. Почему же она молчала? Она была плѣнницей, но не союзницей. Ей невозможно было добровольно пуститься вплавь по бурнымъ водамъ, какъ будто дѣло Бьючэмпа было дѣломъ сердца ея, такъ же, какъ самъ онъ былъ человѣкомъ сердца ея. Онъ, въ тоже время, чувствовалъ, что наслѣдница, которая должна принести ему деньги для дѣла, должна быть парой ему по страстному рвенію служить этому дѣлу, иначе онъ былъ простымъ авантюристомъ, добившимся руки богатой наслѣдницы и обиравшимъ ее.
   Они еще разъ свидѣлись въ Лондонѣ. Бьючэмпъ не очистилъ ни Хольдесбёри, ни лондонскаго дома; онъ не уступилъ своихъ правъ наслѣдника и вызывалъ дядю Эверарда. Сесилія сочла это очень умной смѣлостью. Луиза Деверё снова устроила свиданіе, и никогда еще Нэвиль не имѣлъ такого благопріятнаго случая. Еслибы, вмѣсто Сесиліи, была Ренэ, то никакія соображенія не удержали бы его. Еслибы Сесилія заговорила сочувственно о докторѣ Шрэпнэлѣ и идеяхъ его, то всѣ эти соображенія разлетѣлись бы, какъ дымъ. Какъ Сесилія ни любила его, а другіе мужчины звали его дуракомъ за то, что онъ не рѣшался высказаться. Нищій и наслѣдникъ, съ горечью говорилъ онъ про себя, по глаза его говорили то, о чемъ онъ молчалъ. Красота Сесиліи уничтожила послѣднюю щекотливость, и онъ просилъ назначить день, когда онъ можетъ видѣть ее. Полковникъ Халкеттъ стоялъ вблизи.
   -- Пріѣзжайте, отвѣчала Сесилія.
   Бьючэмпъ пріѣхалъ; Сесиліи не было. Онъ не зналъ, что отецъ неожиданно увезъ ее къ умиравшей мистрисъ Бьючэмпъ. Ея холодность и этотъ отъѣздъ (послѣ сказаннаго: пріѣзжайте) заставили Бьючэмпа заподозрить ее въ непостоянствѣ. Та рана, которую мы сами наносимъ другимъ, всего нестерпимѣе для насъ.
   Бьючэмпъ узналъ о смерти тетушки Бьючэмпъ и послѣ похоронъ узналъ, что ему оставлено, по завѣщанію, восемьдесятъ тысячъ фунтовъ -- очень порядочная сумма для джентльмэна, считавшагося нищимъ; но нашъ энтузіастъ, оставя въ сторонѣ чувство теплой благодарности къ теткѣ, нашелъ, что этого хватитъ только на то, чтобы основать и года три протянуть ежедневную газету, которая должна быть руководящимъ органомъ радикаловъ и носить названіе "Разсвѣтъ".
   Теперь онъ могъ безъ всякаго щекотливаго чувства просить руки наслѣдницы, но его удержало другое. Онъ жаждалъ воздуха, движенія, волненія, праздника, и мысли его неслись туда же, какъ и всегда, когда страстная природа его прорывала плотины. Имѣй онъ дѣло съ другой женщиной, а не съ Сесиліей Халкеттъ,; это соображеніе не удержало бы его, и онъ взялъ бы ее, и деньги ея подняли бы "Разсвѣтъ", газету, о которой такъ мечталъ докторъ Шрэпнэль. Искушеніе было сильное, его удержало одно: чувство глубокой привязанности, уваженія, доходившаго до обожанія къ Сесиліи. Онъ не могъ предложить ей цѣльное чувство. Страсть привлекла бы его къ ней, но страсть не всегда идетъ объ руку съ любовью.
   Бьючэмпъ отвелъ назадъ взглядъ, который упорно несся черезъ каналъ въ Нормандію, и отправился въ Бэвисгэмъ совѣтываться съ докторомъ Шрэпнэлемъ объ основаніи еженедѣльной газеты вмѣсто ежедневной и искать заглавія для нея; это было серьёзнымъ вопросомъ; хотя "Разсвѣтъ" появляется въ Англіи скорѣе еженедѣльно, нежели ежедневно, но заглавіе не должно подавать поводъ къ шуткамъ. Гордый планъ основать ежедневный "Разсвѣтъ" былъ оставленъ. Бьючэмпъ имѣлъ средства высылать борца за радикализмъ разъ въ недѣлю; и это было рѣшено въ Бэвисгэмѣ, только заглавіе не было найдено. Оттуда Бьючэмпъ проѣхалъ въ Хольдесбёри и узналъ, что домъ, усадьба, поле и ферма были сданы арендатору, который собирался пріѣхать. Равнодушный къ удару, Бьючэмпъ исполнилъ свое обѣщаніе -- прочесть рѣчь въ мануфактурномъ городкѣ Гёппингэмѣ, и оттуда проѣхалъ въ Лондонъ и зашелъ въ домъ дяди спросить писемъ. Отъ Ренэ не было ни строки, она не писала ему цѣлыя шесть недѣль. Письмо отъ Сэсиля Баскэлета увѣдомило его, что лордъ Эванли отдалъ городской домъ въ его распоряженіе. Возвращаясь домой къ обѣду, въ туманный февральскій вечеръ, Бьючэмпъ встрѣтилъ двоюроднаго брата на лѣстницѣ. Онъ сказалъ Сэсилю:-- Я переночую здѣсь сегодня и завтра очищу вамъ домъ.
   Сэсиль, выдвинувъ нижнюю губу, отвѣчалъ:-- О, прекрасно! Вы ночуете здѣсь сегодня! Вы -- счастливецъ. Поздравляю васъ. Я не буду мѣшать вамъ. Я только что занялъ домъ. У меня есть свой ключъ. Позвольте мнѣ посовѣтывать вамъ идти прямо въ гостиную. Я могу сообщить вамъ еще, что графъ Рамфри при смерти. Лордъ Эванли въ замкѣ.
   Сэсиль сбѣжалъ съ лѣстницы, напѣвая арію изъ оперы, а Бьючэмпъ прошелъ въ пріемную. Молодая горничная, отворившая дверь, сказала:-- Сэръ, въ гостиной есть дама, она говоритъ по англійски, какъ иностранка.
   Бьючэмпъ спросилъ, пріѣхала ли дама одна, и, не дожидаясь отвѣта, оторвалъ листокъ изъ записной книжки и написалъ телеграмму мистриссъ Кёллингъ въ Стейнгэмъ; быстрота соображенія, никогда не измѣнявшая ему, внушила ему мысль разстроить злобные планы Сэсиля, пославъ депешу Розамондѣ съ приглашеніемъ пріѣхать съ первымъ поѣздомъ къ ночи. Онъ отправилъ старую, вѣрную служанку съ депешей на ближайшую станцію и пошелъ въ гостиную. Сердце его сильно билось, и, однако, онъ не имѣлъ ни малѣйшаго предчувствія о томъ испытаніи, которое ожидало его. Онъ забылъ обо всемъ въ мірѣ, поворачивая замокъ гостиной.
   

XL.
Испытаніе.

   Слабо горѣвшая лампа и огонь въ каминѣ бросали небольшой кругъ свѣта въ мракъ гостиной. Одна изъ сторъ была поднята, и Бьючэмпъ разглядѣлъ фигуру у окна и испугался, не г-жа ли то д'Оффрей съ дурными вѣстями о Ренэ. Онъ произнесъ имя Ренэ. Онъ встала со стула и сказала:-- Это я.
   Она дрожала. Наступило долгое молчаніе. Наконецъ, она была въ силахъ заговорить. Бьючэмпъ спросилъ ее шопотомъ: -- Неужели она пріѣхала одна?
   -- Одна, даже безъ горничной, прошептала она.
   Онъ опустилъ стору окна, въ которое можно было видѣть ихъ изъ сквера, и подвелъ ее къ свѣту, чтобы разглядѣть ея лицо. Темнота раздражала его. Эта англійская погода и этотъ мрачный домъ для Ренэ. И какъ долго она ждала его? Какая тайна привела ее. Ренэ въ Англіи -- это было чудо; но въ тоже время, это не казалось ему страннымъ -- старый сонъ сбывался. Держа руку ея одной рукой, другой онъ поправилъ лампу. Она была страшно блѣдна и едва вынесла усиленіе свѣта.
   -- Это я пришла къ вамъ, сказала она неслышнымъ голосомъ.
   -- На этотъ разъ, сказалъ онъ:-- вы страдали?
   -- Нѣтъ.
   Тонъ ея былъ отрывистъ и не успокоивалъ его.
   -- Вы пришли прямо ко мнѣ?
   -- Прямо.
   -- Изъ Турдэстеля?
   -- Вы не забыли Турдэстель, Нэвиль.
   Воспоминаніе о прежнихъ восторгахъ зажгло его черты. Первая любовь его стояла передъ нимъ. Въ первую минуту, безумно, онъ вообразилъ, что мужъ ея померъ, въ немъ всталъ пожирающій вопросъ, и онъ съ ужасомъ ждалъ отвѣта. Давно, въ Нормандіи, она обѣщала придти къ нему, какъ только будетъ свободна. Она была свободна. И Бьючэмпа съ одной стороны озарилъ свѣтъ, съ другой былъ мракъ.
   -- Къ чему же вы хотѣли, чтобы я женился? Что это значитъ? спрашивалъ онъ.-- Къ чему же еы хотѣли, чтобы я одинъ былъ въ цѣпяхъ? И вы пріѣхали однѣ? Вы все разскажете мнѣ? Вы въ Англіи! И какая встрѣча вамъ. Вы прозябли?
   -- Я тепло одѣта, сказала Ренэ, позволяя ему прижать руку ея къ груди, но не наклоняясь вслѣдъ за нею, такъ что рука ея осталась вытянутой во всю длину.
   Сознавая живо, что и онъ не могъ вполнѣ отдаться порыву, увлекавшему его, онъ болѣзненно почувствовалъ отдаленіе ея.
   -- Скажите, что Роландъ? Онъ не пишетъ мнѣ.
   -- Мы оба мало пишемъ. Онъ въ лагерѣ на сѣверѣ.
   -- Онъ пріѣдетъ къ намъ?
   -- Не ждите его.
   -- Почему?
   Ренэ вздохнула.-- Вы спрашиваете почему? Онъ любитъ насъ обоихъ, онъ жалѣетъ насъ. Но развѣ вы забыли Роланда въ то утро на Адріатикѣ?
   Бьючэмпъ сжалъ ея руку. Тогда и теперь! Эти слова раздавались, какъ колоколъ, въ его бьющемся сердцѣ. Но онъ чувствовалъ себя оглушеннымъ. Онъ самъ не понималъ себя. Онъ старался пробудить въ себѣ радость, смотря, какъ онъ сидѣлъ съ нею одинъ, любуясь граціей ея фигуры, дикой прелестью взгляда и звуками чарующаго голоса.
   -- Еслибы я былъ тогда тверже, а вы годомъ старше, сказалъ онъ.
   -- Та дѣвушка въ Венеціи не имѣла мужества, сказала Ренэ. Она подняла голову и оглядѣлась кругомъ. Чутьемъ любви она прочла насквозь любимаго человѣка и увидѣла, чего въ немъ недоставало. Страсть одарена чувствительностью лихорадки; ее жестоко передергиваетъ отъ малѣйшаго измѣненія воздуха.
   -- Да, лондонскій домъ послѣ Венеціи и Нормандіи! сказалъ Бьючэмпъ, слѣдя за ея взглядомъ.
   -- А Сицилія? Не забывайте Сиракузы. Я видѣла васъ морякомъ. Нормандія -- наша третья встрѣча. Эта -- четвертая, сказала Ренэ.-- Я должна была ожидать этого.
   -- Вы суевѣрны, Ренэ.
   -- Мы не можемъ оставаться мудрыми, когда поставили судьбу на карту. Моряки суевѣрны, вы знаете,-- и женщины тоже, когда онѣ пускаются... Три встрѣчи! Можно ли ждать большаго? Нэвиль, проводите меня въ мой отель.
   Нэвиль не могъ болѣе обманывать себѣ тѣмъ, что она свободна.
   -- Свести и оставить васъ? Я повинуюсь вамъ, но оставить васъ!.. Вы одна и вы не сказали мнѣ ничего.
   Что же могла сказать она? Отчаянный шагъ говорилъ за нее. Темныя рѣсницы Ренэ поднялись и опустились.
   -- И все осталось въ Нормандіи такъ же, какъ и тогда?
   Она отвѣчала:-- Почти.
   Онъ задрожалъ отъ этого слова. Совѣсть его терзалась. "Почти" значило: все тоже, только нѣтъ тамъ одного человѣка, и для нихъ тамъ все равно, есть ли онъ, какъ и для васъ. Или это почти значило: все тоже, но звѣзда красавицъ провинціи пришла сюда затмиться. Значеній было много, противорѣчащихъ, смутныхъ, потрясавшихъ сердце, какъ полутоны дрожащей струны. Бьючэмпъ вскочилъ съ мѣста и наклонился надъ нею.
   -- Вы пришли ко мнѣ? Изъ любви ко мнѣ? Отдаться мнѣ и навсегда, на счастье, на все, до самой смерти? Говорите, моя Ренэ.
   Глаза ея поднялись.-- Вы видите меня здѣсь. Вамъ говорить.
   -- Я и говорю. Я ничего такъ не желаю... если шагъ этотъ сдѣланъ...
   -- Сдѣланъ ли, другъ мой? Въ жизни нѣтъ шаговъ назадъ.
   -- Я думаю о васъ. Ренэ.
   -- Да, я знаю, отвѣчала она торопливо.
   -- Если мы увидимъ, что шагъ этотъ -- ошибка? продолжалъ онъ:-- почему же не будетъ шага назадъ?
   -- Я говорила только о женщинахъ, сказала Ренэ.
   -- Почему же и не для женщинъ?
   -- Для честныхъ женщинъ, говорю я, отвѣчала Ренэ.
   Бьючэмпъ готовъ былъ забыть о своемъ положеніи, до того затронулъ его узкій взглядъ Ренэ.
   Но для нея теперь не было шага назадъ. Она говорила правду, и онъ преклонился передъ нею за то. И не только правду. Она въ эту минуту была искреннѣе, яснѣе, мужественнѣе его. Она была обаятельна для мужчины, который искалъ въ женщинѣ высшихъ качествъ. Силы оставляли его.
   -- Вы писали мнѣ, что вы не измѣнились, Нэвиль.
   -- Нѣтъ.
   -- И я пріѣхала.
   Отвѣтъ его былъ нѣмой и краснорѣчивый. Ренэ закрыла глаза, и выраженіе страданія мелькнула на лицѣ ея. Она тотчасъ открыла глаза и твердо взглянула ему прямо въ глаза. Отчаянный шагъ ея требовалъ отъ него другого отвѣта.
   -- Я не могу оставаться здѣсь, проводите меня, Нэвиль. Она назвала какой-то отель, и звукъ ея голоса потрясъ его жалостью и упрекомъ совѣсти. Она для него была изгнанницей въ чужой землѣ, отверженной своими.
   -- Этотъ домъ -- не мѣсто для васъ, сказалъ онъ:-- вы вѣрно голодны, позвольте...
   -- Я не могу ѣсть. Я хочу спросить васъ объ одномъ. Она остановилась, собрала всѣ силы и, сдерживая біеніе сердца, спросила:-- скажите, вы любите меня?
   -- Люблю.
   -- Какъ въ Нормандіи?
   -- Да.
   -- И въ Венеціи?
   -- Какъ въ первый разъ, Ренэ, клянусь вамъ.
   -- Клятвы -- глупости. Я хочу спросить еще, другъ мой -- не о другой женщинѣ. Я вижу вы любите меня. Я такъ привыкла считать себѣ тщеславнымъ и трусливымъ существомъ, а васъ самымъ смѣлымъ и вѣрнымъ изъ людей, что мнѣ не отстать теперь отъ этой привычки, даже еслибы я и хотѣла. Я пріѣхала, вѣря въ васъ. Но я должна спросить васъ еще... для меня вы -- сама правда. Я не имѣю никакого права на любимаго человѣка, кромѣ права требовать отвѣта на вопросъ: я для васъ -- бремя?
   На лбу его выступили морщины. Онъ тяжело вздохнулъ. Никогда еще онъ не любилъ ее такъ, какъ въ эту минуту, и никогда еще онъ не встрѣчался съ нею, какъ съ равной. Она была равной ему по любви и мужеству -- наконецъ. И въ умѣ его пронесся печальный образъ маленькой лодочки, плывущей къ кораблю по глубокому морю и брошенной на то, чтобы потонуть одиноко.
   Онъ не терзалъ свой умъ, чтобы признать или отрицать бремя, онъ не могъ сдѣлать ни того, ни другого; онъ молча стоялъ, не сводя съ нея глазъ. Нѣтъ -- было бы ложью, и да -- было бы тоже ложью. Да убило бы ее, нѣтъ -- было бы напраснымъ обманомъ, несшимъ двойную гибель. Человѣкъ, выступившій на борьбу противъ цѣлаго свѣта во имя честнаго дѣла, свяжетъ себѣ руки, если возьметъ жену, бѣжавшую отъ мужа, какъ бы ни дорога была эта женщина. Таковы нравы Англіи.
   По губамъ Ренэ, полураскрытымъ въ мучительномъ ожиданіи, прошла улыбка смерти. Она нѣжно глядѣла на Бьючэмпа.
   -- Правду! прошептала она про себя, и вѣки ея опустились.
   -- Я готовъ все снести, сказалъ Бьючэмпъ.-- Я взвѣшиваю только то, о чемъ вы меня спрашиваете. Вашъ вопросъ заставилъ меня оглянуться на наше положеніе въ свѣтѣ.
   -- Свѣтъ не закидаетъ камнями мужчинъ, сказала Ренэ.
   -- Неужели я не могу заставить васъ вѣрить, что я думаю не объ одномъ себѣ? и Бьючэмпъ въ волненіи топнулъ ногой. Онъ чувствовалъ, что горло его заклепано. Онъ не могъ сказать ей, поставившей жизнь на карту, о долгѣ служенія обществу, о томъ, что она была бы тормазомъ ему.
   -- Нѣтъ, другъ мой, я не жалуюсь, и Ренэ протянула ему руку.-- Какое право имѣю я жаловаться? Я не могла ожидать, чтобы вы вѣчно стояли на часахъ у моей любви. Я три раза оттолкнула васъ. Я потеряла отца. О, бѣдный отецъ мой! Я играла любимымъ человѣкомъ, я обманула его для того, чтобы отецъ мой могъ дожить въ мирѣ. Онъ умеръ. Я хотѣла, чтобы вы женились на своей соотечественницѣ, Нэвиль. Вы сказали, что это невозможно. И я, нося змѣю въ груди, я, имѣя мужа, который благодаренъ мнѣ за то, что я -- его сидѣлка, и который хныкаетъ, прося у меня молодости, какъ нищій на дорогѣ, я думала, что я должна, наконецъ, заплатить вамъ долгъ и тѣломъ, и душой, чтобы доказать вамъ, ч.то у меня есть мужество; заплатить и себѣ самой за долгое рабство и несчастіе, хоть годомъ счастія, годомъ жизни. Я сказала: прощай, Роландъ, братъ мой! прощайте, друзья! Прощай, Франція! Италія будетъ нашей родиной. Я мечтала о годѣ въ Италіи! Я мечтала о двухъ -- и это казалось мнѣ невозможнымъ. Заключенные на долго въ тюрьму не смѣютъ надѣяться. Они не разсчитываютъ: воздуха, свѣта! говорятъ они. Вздохпуть свободно и умереть! Они доведены до инстинктовъ животныхъ. Я думала, что я могу дать вамъ счастіе, заплатить вамъ свой долгъ. Помните ли вы графа Анри? Это даетъ вамъ понятіе о томъ, чѣмъ я была. Я могла кинуться за призракомъ жизни! въ пляску смерти! И вы спросите опять: зачѣмъ же я, если любила васъ, не шла къ вамъ? Вы сами отвѣтили на этотъ вопросъ, Нэвиль, въ тотъ день на лодкѣ. Какъ я благодарна милому Роланду за то, что онъ спасъ меня отъ горя сознанія, что вы дрались противъ своей совѣсти! Онъ далъ бѣдному д'Анріелю урокъ. Вы, Нэвиль, были моимъ учителемъ. И я была счастлива этимъ. Отецъ умеръ. Онъ догадался обо всемъ. Я похоронила отца. Я перечитала ваши письма, начиная отъ моего имени въ началѣ и кончая вашимъ въ подписи, и снова начиная съ вашего имени до моего. И я пріѣхала сюда!.. О, я не сдѣлаю шага назадъ ради себя. Я увѣрена въ вашей любви ко мнѣ... хотя... Она остановилась: -- да, я увѣрена въ томъ. А если я буду вамъ бременемъ...
   -- Такъ же, какъ воздухъ, которымъ я дышу со дня рожденія, отвѣчалъ Бьючэмпъ болѣе яснымъ тономъ. Имъ овладѣвало тайное опьяненіе.
   -- Я довольно богата, Нэвиль. Мнѣ не нужны деньги. Роландъ наслѣдовалъ Турдэстель. У меня есть замокъ въ Бургундіи, ренты и акціи, какъ мнѣ пишетъ нотаріусъ.
   -- И у меня есть деньги, отвѣчалъ онъ. Сердце его начало сильно биться. Онъ забылъ о своемъ намѣреніи разсуждать съ ней обдуманно.-- Боже мой, если бы вы были свободны?
   Она прошептала:-- Въ Турдэстель...
   -- Да, я не измѣнился, вскричалъ Бьючэмпъ.-- Ваша жизнь тамъ была ужасна, а моя невыносима! И онъ судорожно протянулъ руки, какъ протягиваетъ ихъ несчастный въ цѣпяхъ, расправляя измученные члены. То, чего онъ хотѣлъ и чего не хотѣлъ, такъ смѣшалось въ немъ, что онъ увидѣлъ въ эту минуту въ общемъ несчастій ихъ связь противъ цѣлаго міра. Что же далъ ему міръ для того, чтобъ онъ ради него отказался отъ такой безграничной радости? Да и что же сдѣлалъ онъ, чтобы двинуть міръ? всѣ усилія его оказались ребяческими и стоитъ ли платить за нихъ такой цѣной!
   Въ продолженіе многихъ годовъ, за исключеніемъ одного послѣдняго, всѣ надежды на счастіе были для него неразрывно связаны съ Ренэ, при какихъ бы условіяхъ онъ ни взялъ ея. Теперь она еще болѣе стоила обожанія. Она выказала рѣшимость и мужество, которыя онъ всего болѣе цѣнилъ въ женщинахъ; она была дороже для него, нежели во Франціи. Отказаться теперь отъ нея было свыше силъ его.
   -- Мы должны жить бъ Англіи, вырвалось у него изъ самой глубины души.
   -- О, нѣтъ, не въ Англіи! Въ Италіи! въ Италіи! вскричала Ренэ.-- Въ Италіи или Греціи -- вездѣ, гдѣ есть солнце. Горы и долины -- моя мечта. Обѣщайте это, Нэвиль. Я буду повиноваться вамъ. Но это мое желаніе. Везите меня въ Венецію. Мы можемъ жить на морѣ, на яхтѣ; вездѣ -- только не въ Англіи. Эта земля хмуро смотритъ на меня. Я не могу дышать здѣсь, я задохнусь. Люди въ Англіи ходятъ по линейкамъ. Нѣтъ, не здѣсь, Нэвиль! Они навѣрно -- добрые люди, но лица ихъ обдаютъ меня холодомъ; голоса ихъ рѣжутъ мнѣ уши. Я никогда не пойму ихъ. Они будутъ для меня тѣмъ же, что вѣчные туманы ихъ. А я чѣмъ для нихъ? О горе! Мнѣ все будетъ чудиться, что я слышу свой приговоръ подъ этимъ сырымъ саваномъ. Я не сомнѣваюсь, что они очень добры; они имѣютъ на это претензію, они губятъ другихъ. Они могутъ быть счастливы въ этомъ климатѣ. Большинство можетъ быть счастливо или воображать, что счастливо. Но, Нэвиль, не я, не въ Англіи.
   И, въ самомъ дѣлѣ, "сумасшедшій командоръ съ своей французской маркизой" изъ бевисгэмской баллады съиграли бы славную роль въ Англіи. Друзья его подняли бы крикъ. Скандалъ этотъ бросилъ бы тѣнь на его политическую жизнь и такую же тѣнь на его партію. Онъ слышалъ щелканье языкомъ всѣхъ циниковъ. Онъ видѣлъ печаль своего стараго бевисгэмскаго героя и друга.
   -- Флоренція, сказалъ онъ, въ раздумьи надъ будущностью изгнанія и праздности:-- во Флоренціи есть общество. Ренэ спросила его, дорожитъ ли онъ обществомъ. Онъ отвѣчалъ, что общество такъ же нужно женщинамъ, какъ мужчинамъ дѣятельность.
   -- Старухамъ, Нэвиль, интриганкамъ, сплетницамъ.
   -- Молодымъ женщинамъ, Ренэ.
   Она отрицательно покачала головой; онъ сдѣлалъ знакъ: да, съ видомъ отеческой опытности. Чутье ея разгадало подъ этимъ невольную комедію, и на щекѣ выступила ямочка.
   -- Нѣтъ, если онѣ любятъ, Нэвиль.
   -- Но мужчинѣ, который любитъ, тяжело видѣть, какъ любимую женщину изгоняютъ изъ общества.
   -- Но оставя меня въ сторонѣ, для васъ лично, это все равно, Нэвиль.
   -- Для меня лично все равно.
   -- Я въ томъ убѣждена, сказала Ренэ.
   Она говорила такъ подозрительно нѣжно и казалась олицетворенною искренностью. Она видѣла въ немъ перемѣну, но перемѣна эта была для нея необъяснима. Она мучительно старалась разгадать ее. Но хотя ей не трудно было разыгрывать передъ нимъ роль, мучительность положенія вызвала жгучій румянецъ на щеки. Голова ея кружилась.
   -- Помните, милый, что я только предлагаю себя. Выборъ вашъ. Я могу уйти. Вы научили меня вѣрить вашему слову, Нэвиль Бьючэмпъ. Я теперь стою противъ всего свѣта ради васъ. Но мнѣ нужно все ваше сердце. Я не хочу глупаго состраданія. Лучше было бы, если бы я написала вамъ? Но если бы я написала, то я сковала бы свой порывъ, убила бы себя своей стрѣлой. Я не писала, потому что вѣрила въ васъ.
   Она такъ твердо вѣрила въ него, что, во время переѣзда ея въ Англію, передъ нею въ видѣніи носился только восторженный радостный пріемъ. И теперь въ неловкомъ положеніи, въ которое она была поставлена, нужна была вся деликатность чувства ея, чтобы не казаться смертельно оскорбленной, увидѣвъ всю пустоту того дома, который она надѣялась найти въ его груди. Ему недоставало страстной радости и рыцарской гордости счастливаго, любящаго человѣка.
   Ренэ задрожала, увидѣвъ, какая туча собиралась надъ зажегшимся для нея свѣтомъ новой, независимой жизни.
   -- Неужели вы думаете, что я не взвѣсила всего передъ тѣмъ, какъ оставить Францію?
   Совѣсть терзала Бьючэмпа; онъ кинулся къ ногамъ ея. Ренэ замѣтила, что становится поздно. Онъ предложилъ проводить ее въ отель.
   -- А завтра? спросила Ренэ просто, но задыхаясь.
   -- Завтра -- пусть будетъ Италія. Но я прежде телеграфирую Роланду въ Турдэстель. Я не могу бѣжать и прятаться. Шагъ можетъ быть отмѣненъ, или нѣтъ -- вы правы. Это невозможно, но его могутъ остановить -- вотъ, что я хотѣлъ сказать. Это все равно, что отрѣзать мнѣ руку, вырвать сердце -- но я сдѣлаю это. О, если бы вы были свободной. Вы оставили вашего мужа въ Турдэстелѣ?
   -- Я думаю, онъ тамъ теперь. Онъ былъ въ Парижѣ, когда я уѣхала.
   Бьючэмпъ говорилъ хриплымъ голосомъ, несвязно; то было рѣзкой противуположностью съ ея сдержанностью.-- Вы можете не понять меня день-другой, Ренэ. Лучше сказать все. Если бы вы были свободной, вы были бы моею любовью на всю жизнь. Не бойтесь меня. Я не имѣю права даже пожать ваши пальцы. Вы здѣсь, какъ у себя дома. Я буду вашимъ защитникомъ. Я не дамъ собакамъ поднять лай противъ васъ. Тысячи готовы работать языками, если могутъ представить меня нарушителемъ закона, чтобы подорвать мое вліяніе. Я слышу ихъ крики.
   -- И вы воображаете, Нэвиль, что для меня есть возможность вернуться къ нему?
   -- Вы выносили тиранію?
   -- Я бы еще могла хоть нѣсколько уважать тирана, Нэвиль. Я бы нашла себѣ забаву осмѣивать и обманывать его. Тиранія -- это было бы хоть весело.
   -- То было пренебреженіе?
   -- О, если бы я могла по прежнему обвинять его въ пренебреженіи, Нэвиль! Пренебреженіе легко сносить: онъ награждаетъ меня за то, что я хожу за нимъ... онъ награждаетъ меня нѣкоторымъ преслѣдованіемъ... оно должно быть лестно для другихъ женъ, но оно пришло слишкомъ поздно.
   -- Что? вскричалъ Бьючэмпъ, подавленный и негодуя.
   Ренэ понизила голосъ.-- Son amour, mon ami, проговорила она невнятнымъ французскимъ языкомъ,-- и въ этихъ словахъ сказалась вся горечь жизни, отъ которой она бѣжала, какъ отъ огня. Бьючэмпъ понялъ, зачѣмъ она бѣжала. Вернуться для нея было немыслимо. Въ этомъ извѣстіи былъ жгучій ядъ.
   -- До сихъ поръ онъ думалъ о себѣ, то-есть о своемъ дѣлѣ. Теперь былъ полонъ чувства къ ней. Турдэстель виднѣлся ему, какъ раскаленное жерло. Имъ овладѣлъ порывъ эгоистичнаго счастія, и онъ хотѣлъ убѣдить ее въ своемъ самопожертвованіи для. нея. Онъ былъ холоденъ въ эти минуты и леденилъ ее. Она жаждала тепла юга, отдыха подъ ведущей впередъ рукой его. А тамъ пусть случится худшее, лишь бы только ей уйти съ нимъ. Пусть жизнь ея будетъ изорвана на клочья, какъ боевое знамя -- знамя будетъ донесено до конца.
   Въ крови Бьючэмпа оставалась еще струя сумасброднаго героизма. Ренэ вызвала въ воображеніи его жгучія картины наслажденій, незнающихъ другихъ законовъ, кромѣ законовъ природы-матери, благословляющей ихъ. Сіяющіе Альпы вставали передъ глазами его, и то памятное утро, родившееся среди ночи; солнце, поднимавшееся изъ-за долинъ и горъ надъ моремъ и пустынями. Чувство презрѣнія ко всему человѣчеству подняло его на высоту демонскаго величія; ему казалось, что онъ слышитъ раскаты грома посреди скалъ. Не одинъ страстный крикъ чувственности звалъ его жить далеко отъ тернистаго пути и поденной работы среди свѣтлаго міра красоты и наслажденій съ такою чарующей подругой -- его звало большее. Ренэ зажгла въ немъ романическій духъ, онъ гордился обладаніемъ такою женщиной. Она не была женщиной лукавства и женскихъ уловокъ.
   Разъ или два она смотрѣла на часы; но просьба Бьючэмпа удержала ее. Довѣріе ея къ нему льстило его рыцарскому чувству. Разговоръ шелъ о постороникхъ предметахъ, но чувство придавало особый смыслъ каждому слову, и по временамъ сознаніе странности положенія ихъ охватывало обоихъ, и они умолкали, пораженные трагизмомъ его. Но скоро живая музыкальная рѣчь Ренэ лилась снова.
   Вдругъ Бьючэмпъ поднялъ голову. Ренэ обернулась, замѣтивъ съ изумленіемъ нахмуренное лицо его, и увидѣла мистрисъ Кёллингъ.
   

XLI.
Побѣда не слаще пораженія.

   Вошедшая Розамонда не имѣла власти разлучить ихъ, но появленіе ея мечомъ врѣзалось въ сердца обоихъ.
   -- Я явилась по вашей телеграммѣ, сказала Розамонда въ отвѣтъ на пристальный взглядъ Бьючэмпа и съ вѣжливой французской фразой обратилась къ Ренэ.
   Ренэ отвела глубокій, вопрошающій взглядъ отъ Бьючэмпа.
   -- Это -- мой первый пріѣздъ въ Англію, madame.
   -- Я желала бы для васъ, madame la marquise, болѣе пріятной погоды.
   -- Мои англійскіе друзья должны разсѣять бурную погоду, тихо улыбнулась Ренэ: -- я учила наизусть діалоги, чтобы знать, какъ вести у васъ разговоры, но забыла книгу и безъ нея не знаю. Но я хочу, чтобы вы меня поцѣловали... если это не оскорбитъ приличій свѣта.
   Розамонда не устояла противъ очаровательной женщины; послѣдняя маленькими нѣжными зубками своей ироніи прокусила кирасу недоступности и негодующей добродѣтели, въ которую англійская лэди заковала себя. Но все-таки Розамонда подчинилась обряду поцалуя такъ неловко и съ такимъ выраженіемъ сдержанности, что отмстила за иронію. Бьючэмпъ спросилъ Розамонду, привезла ли она прислугу съ собой, и она отвѣчала, что привезла горничную и лакея, но что весь штатъ прислуги будетъ въ городѣ дня черезъ два, къ пріѣзду лорда. Обожаніе Розамонды вынесло тяжелый искусъ, когда она услыхала, какъ онъ предлагалъ гостепріимство маркизѣ и та притворно отнѣкивалась. Болтливая француженка едва нашла два-три слова и смотрѣла на Нэвиля страннымъ взглядомъ. Она была очаровательна -- это правда; но ослѣпленіе Нэвиля было чистымъ сумасшествіемъ, принявъ во вниманіе его положеніе, ея положеніе, красоту и богатство Сесиліи Халкеттъ и то, что домъ болѣе не принадлежалъ ему. Нэвиль казался въ отчаяніи, если судить по судорожно-наморщенному лбу его -- или онъ пересолилъ свою роль? Розамонда не знала, что подумать, и отвѣчала, что нѣтъ повара, и потому она не можетъ поддержать его приглашенія. Онъ отвѣтилъ убійственнымъ взглядомъ.
   -- Телеграфъ вызоветъ его. Madame Руальу здѣсь одна. Она пріѣхала посмотрѣть Англію, и вы будете хозяйкой, чтобы принять ее.
   -- M-r le marquis не въ Лондонѣ? спросила Розамонда, несмотря на грозное выраженіе каждой черты лица Нэвиля.
   -- Non, madame, мой мужъ не въ Лондонѣ, отвѣчала съ полнѣйшимъ самообладаніемъ Ренэ.
   -- Позаботьтесь о томъ, чтобы все было устроено, сказалъ Бьючэмпъ и вывелъ изъ комнаты Розамонду, которая задыхалась отъ того, что было въ ея глазахъ наглымъ безстыдствомъ этой четы.-- Развѣ вы слѣпы? развѣ вы съ ума сошли, милостивая государыня? Къ чему бы я послалъ за вами, какъ не для того, чтобы охранить ее отъ скандала. Я понимаю васъ. Долой этотъ видъ prude, прошу васъ. Маркиза займетъ мою комнату. Я буду ночевать гдѣ нибудь въ отелѣ. Заприте двери и не впускайте капитана Баскелэта. Онъ увѣдомилъ меня, что домъ теперь его.
   Лицо Розамонды стало менѣе суровымъ.
   -- Капитанъ Баскелэтъ! вскричала она, сочувствуя Бьючэмпу во взглядахъ его на враждебность Сэсиля.-- Дядя обѣщалъ, что позволитъ ему занимать нѣсколько комнатъ въ домѣ, когда "хозяйка дома" не занимаетъ ихъ. Я настоятельно просила его повидаться съ вами и устроиться, смотря по тому, какъ вамъ удобнѣе, и дать мнѣ знать, какъ вы уговорились, прежде чѣмъ онъ займетъ домъ. Онъ не имѣетъ права быть здѣсь, и я имѣю право запереть передъ нимъ двери.
   Бьючэмпъ торопилъ ее. Она пытливо смотрѣла въ лицо ему и Ренэ, ища искренняго взгляда. Ренэ сидѣла недвижная, какъ каменное изваяніе, и считала унизительнымъ надѣть маску свѣтской непринужденности. Влюбленные могли обманывать, но они были несчастливы, рѣшила Розамонда, и она успокоилась, подумавъ, что хорошо дѣлаетъ, повинуясь Нэвилю.
   Бьючэмпъ затворилъ за нею дверь и пошелъ къ Ренэ. На печальномъ лицѣ его выражалась мысль: теперь она поняла меня.
   Ренэ кинула на него одинъ взглядъ; въ глазахъ не было ни вопроса, ни обвиненія.
   Съ открытіемъ тайны бѣгства, она утратила и безстрашіе, и энергію. Цѣлый міръ смотрѣлъ на нее изъ пары глазъ, пытливый взглядъ которыхъ она выдержала; онъ парализировалъ мозгъ ея и давилъ духъ возмущенія. Вѣчно живой страхъ общественнаго мнѣнія помогъ ей разгадать планъ любимаго человѣка спасти ее отъ скандала, и вдвойнѣ ненавистенъ былъ ей этотъ планъ, какъ плащъ рабыни, наброшенный имъ на нее. Болѣе она ничего не могла понять. Всѣ нервы ея дрожали, прожигая душу огненными терніями. Ей казалось, что она неслась съ быстротою молніи къ страшному удару. Она ждала его въ голосѣ Нэвиля, боялась услышать его, какъ ударъ грома, но неизвѣстность была еще мучительнѣе мертваго молчанія.
   Ударъ разразился надъ нею, когда Бьючэмпъ сказалъ что-то о мистриссъ Кёллитъ и Роландѣ. Она поблагодарила его. Такъ королевы благодарили палачей, обнажавшихъ шею ихъ для тонора.
   -- Я сдѣлалъ это, думая, что это лучше, крикнулъ онъ тономъ человѣка, котораго рвутъ на куски.
   То были жалкія и безумныя слова.
   -- Вы такъ думаете? спросила она, и стеклянный звукъ голоса ея прозвенѣлъ въ каждомъ нервѣ его. Въ этомъ голосѣ слышался не вопросъ, но покорное согласіе.
   -- Я увѣренъ въ этомъ... я думаю... я вижу... я надѣюсь.
   -- Надежда ведетъ насъ всѣхъ, замѣтила страннымъ тономъ Ренэ.
   -- А если нѣтъ? Если еще не поздно. Я не имѣю права... Я дѣлаю, что могу. Судите меня позже. Если мнѣ суждено знать счастіе, то я узнаю его только съ вами. Роландъ -- мнѣ братъ; все-равно какъ будто вы были моей женой. Роландъ пріѣдетъ. Намъ не нуженъ никто другой.
   Ренэ беззвучно, по-французски, проговорила слово: мы.
   -- Вы пріѣхали видѣться съ мистриссъ Кёллингъ, вашей старинной пріятельницей. О, что я сдѣлалъ! Дайте вашу руку.
   Ренэ сдѣлала движеніе рукой, какъ будто была свободна отдать ее, но не дала и печально улыбнулась.
   -- О, еслибы вы были вдовой! вырвалось у него страстнымъ крикомъ любви.
   -- Этотъ человѣкъ привязанъ къ послѣдней искрѣ жизни. Я не хочу, чтобы онъ лишился ея, сказала Ренэ.
   -- Разстаться! Кто разлучаетъ насъ? Мы разстанемся только на ночь. Завтра...
   -- Завтра? прошептала она.
   Въ этомъ словѣ былъ вопросъ. У него не было отвѣта. Было бы ложью отвѣчать, какъ бы слѣдовало любящему человѣку, или какъ человѣку, приносящему жертву идеѣ.
   -- Эта женщина скоро вернется, сказалъ онъ, взглянувъ на дверь.-- Я могъ бы открыть вамъ всю жизнь мою и показать, какъ любовь моя не измѣнилась съ той ночи, когда Роландъ и я ходили по площади...
   -- Не напоминайте мнѣ объ этихъ дняхъ. Они покрыты мракомъ. И передъ нею пронесся образъ плачущей дѣвушки, которая своей слѣпотой, своимъ малодушіемъ заслужила муку и униженіе, которыя теперь выносила женщина. Слезы жгли ей глаза. Она дрожала, но сказала довольно спокойно:-- Безполезно оглядываться назадъ. Я могу упрекать только себя. Не объясняйте ничего. То, что такая женщина, какъ я, не можетъ понять, пусть останется загадкой для меня. Я знаю только, гдѣ я. Я ничего не могу понять. Вотъ и madame.
   Но дверь не была тотчасъ отперта. Бьючэмпъ успѣлъ прошептать: вѣрьте мнѣ.
   И эти слова отозвались ложью, хотя Бьючэмпа охватилъ порывъ обнять ее, прижать къ сердцу и назвать своей навсегда; но, задыхаясь отъ этого порыва, онъ почтительно выслушивалъ прижазанія ея на счетъ сундуковъ, за которыми нужно было послать въ отель. Розамонда Кёллингъ стояла свидѣтельницей.
   Ренэ подала ему руку. Онъ низко склонился надъ пальцами.
   -- До завтра, madame?
   -- Adieu, сказала Ренэ.
   

XLII.
Двѣ страсти.

   Туманная, сырая, февральская ночь освѣжила его голову. Ожъ поѣхалъ въ клубъ къ Баскелэту и оставилъ вѣжливую и коротенькую записку съ извиненіемъ, что домъ занятъ на нѣсколько дней, можетъ быть, на недѣлю. Онъ ночевалъ въ гостинницѣ, откуда пріѣхала Ренэ. "Adieu" и странныя слова Ренэ звенѣли въ его ушахъ: "я знаю, гдѣ я. Я ничего не знаю болѣе". Онъ не помнилъ ни одного слова изъ того, что она говорила прежде. Она доказала, что вѣрила въ него. Но что же значили его слова. Что сковало ему языкъ? Что заставило его послать за Розамондой и жалко бормотать, что онъ сдѣлалъ все къ лучшему, когда онъ былъ рабомъ Ренэ, связанъ съ нею словомъ?
   Онъ метался на постелѣ, какъ въ огненной печи. Онъ привыкъ думать, что поступалъ честно. Теперь вся природа его возмущалась противъ его поступка. И онъ началъ обвинять Ренэ въ недостаткѣ теплоты и страсти. Зачѣмъ она не умоляла и не укоряла его, словомъ, не разыграла театральную сцену. Одна слеза покорила бы меня, говорилъ онъ, чтобы оправдать свою жестокость. Но Ренэ не плакала. И въ этомъ гордомъ самообладаніи она казалась ему достойной обожанія, а онъ самъ былъ грубымъ животнымъ.
   Идея управляла имъ, какъ автоматомъ, когда онъ былъ съ Ренэ. Теперь страсть заставила иначе заговорить совѣсть его. Онъ звалъ себя безумцемъ, мучителемъ. Неужели мы не должны никогда отдаваться своимъ наклонностямъ? Неужели идея, которая -- все для высохшаго старика, должна быть закономъ и для молодого человѣка, который страстно хочетъ наслажденія жизнью? Неужели ему отказаться отъ дара, посланнаго жизнью? И вѣдь это была его первая любовь! Красавица Ренэ, единственнымъ недостаткомъ которой было отсутствіе мужества, Ренэ его ученица, Ренэ, которой онъ предсказалъ, что она придетъ къ такому исходу. И онъ самъ бросилъ ее въ пропасть. "Son amour, mon ami", и эти слова ударомъ молніи пробѣжали по немъ.
   Все это было забыто въ тревогѣ дня. Онъ телеграфировалъ Роланду. Чего бы онъ не отдалъ теперь, чтобы вернуть телеграмму? Спящій, котораго во тьмѣ будитъ колоколъ, призывающій на работу, снова падаетъ на подушку, не желая разстаться съ чарами сна; но колоколъ сдѣлалъ свое дѣло. Неугомонный, неумолимый міръ кинулъ въ сознаніе его свои вѣсы, и теперь дѣйствія его должны управляться тѣмъ, что перетянетъ.
   На утро Бьючэмпъ всталъ измученный, не находя въ сердцѣ своемъ отрады въ мысли, что онъ принесъ жертву идеѣ, остался слугой ея. Мысль объ одобреніи и сочувствіи доктора Шрэпнэля не утѣшала его. Въ немъ кипѣла глухая злоба. Воспитаніе, полученное отъ дяди Эверарда, сказалось въ дрянной мелькнувшей мысли, что теперь онъ, Нэвиль Бьючэмпъ, представлялъ смѣшную фигуру. Но всего сильнѣе и немолчнѣе кипѣла въ немъ мысль, что общество должно имѣть болѣе широкія понятія о нравственности.
   И, несмотря на то, онъ не былъ огорченъ, не заставъ Ренэ за завтракомъ у Розамонды, которая сказала ему, что дверь маркизы все еще заперта. Онъ узналъ отъ Розамонды, что капитанъ Баскелэтъ поднялъ ночью самый позорный скандалъ, требуя, чтобы его впустили, утромъ видѣлся съ Розамондой и наговорилъ ей много дерзостей. Повтореніе словъ: хозяйка дома остановило сегодня вниманіе Бьючэмпа. Розамонда теперь отдала ему полную справедливость въ отношеніи Ренэ и хотѣла поддержать выдумку, что маркиза -- ея гостья.
   Чтобы зажать ротъ сплетнику, Бьючэмпъ поскакалъ въ клубъ Сэсиля, но тотъ уже уѣхалъ въ замокъ Рамфри. Онъ кинулся на станцію, поѣздъ уже ушелъ. Бѣда шла и въ эту сторону.
   Только поздно ночью Розамонду впустили въ холодную темную комнату, гдѣ несчастная Ренэ лежала долгіе часы при тускломъ свѣтѣ лондонскаго дня, а затѣмъ газовыхъ фонарей.
   -- У маркизы болитъ голова, былъ отчетъ Розамонды Бьючэмпу, и эта условная фраза, скрывающая женскія страданія, успокоила его.
   Онъ спросилъ, ѣла ли она что-нибудь?
   -- Нѣтъ; вы знаете, что такое головная боль.
   -- И это правда: люди не ѣдятъ, когда у нихъ болитъ что нибудь. Онъ спросилъ:-- смотритъ ли она больной?
   -- Она не позволила подать свѣчи, сказала Розамонда. Онъ, понемногу вытягивая отвѣты у нея, добился образа Ренэ, какъ образа смерти, призывавшаго смерть.
   Розамонда разсердилась, когда онъ заговорилъ о докторѣ. О, эти мущины! Она отвѣчала откровенно:
   -- О, нѣтъ. Докторъ ненуженъ.
   -- Она вспомнила обо мнѣ?
   -- Ни разу.
   -- Къ чему вы играете вашей часовой цѣпочкой? крикнулъ Бьючэмпъ, вскочивъ со стула.
   Онъ упрекнулъ ее за равнодушіе или попытку разыграть роль равнодушной и потребовалъ, чтобы она свела его наверхъ; это -- его право, но, разумѣется, вмѣстѣ съ нею; онъ хотѣлъ только ностоять у двери и послать ее съ порученіемъ, которое успокоило бы Ренэ.
   -- Всякое порученіе встревожить ее. И что же вы можете поручить сказать ей?
   Въ головѣ его хаосомъ вертѣлись самыя важныя и пустыя порученія; но ни однаго соотвѣтственнаго положенію.
   -- Вы не привыкли къ настоящему страданію, то есть, страданію женщинъ. Вы все хотите что нибудь заставить дѣлать, когда надо только сносить.
   Розамонда начинала вѣрить невинности влюбленныхъ, страдавшихъ до смерти. Проклятія, которыми Нэвиль осыпалъ себя, объяснили ей отчасти исторію ихъ. Онъ стоялъ передъ нею въ слезахъ. Нужно было видѣть это, чтобы повѣрить этому о Невилѣ Бьючэмпѣ. Онъ самъ этого не сознавалъ -- не то онъ послѣдовалъ бы ея совѣту и ушелъ бы изъ дома.
   Утромъ пришла телеграмма отъ Роланда. Онъ ѣхалъ въ Англію. Розамонда пошла къ Ренэ и вернулась, смягчивъ истину и сказавъ, что Ренэ очень покойна. Бьючэмпъ повернулся къ окну.
   -- Смотрите, что за климатъ, и Бьючэмпъ осыпалъ ругательствами туманъ:-- убійственный, наводящій тоску. Нѣтъ неба, нѣтъ воздуха, нечѣмъ дышать. И она пріѣхала на это! Она еще не говорила обо мнѣ?
   -- Нѣтъ.
   -- Она молчитъ, какъ мертвая.
   -- Она отвѣчаетъ, когда я говорю съ нею.
   -- Я увѣренъ, мистрисъ Кёллингъ, что мы -- самый безсердечный народъ въ Европѣ, крикнулъ Бьючэмпъ.
   Розамонда не защищала ни народъ, ни туманъ; слѣдовательно, Бьючэмпу не осталось ничего другого, какъ осыпать себя проклятіями. Она сдѣлала попытку остановить его и вызвала цѣлый потокъ самообвиненій. Потомъ онъ впалъ въ нѣмое уныніе. Потомъ опять въ немъ поднялся обманчивый голосъ страсти и увѣрилъ его, что Роландъ, увидѣвъ положеніе Ренэ, поможетъ имъ.
   -- Я не сказала вамъ, Нэвиль, что графъ умеръ, сказала Розамонда, чтобы отвлечь его мысли.
   -- Братъ ея будетъ сюда не позже вечера, сказалъ Бьючемпъ:-- заставьте ее ѣсть, мистрисъ Кёллингъ; вы должны сдѣлать это. Прикажите ей ѣсть. О, это ужасное голоданье!
   -- Вы сами не ѣли ничего вчера цѣлый день, Нэвиль.
   Онъ оглядѣлъ столъ.-- Поваръ въ городѣ, я вижу. Здѣсь такой завтракъ, которымъ можно накормить двадцать голодныхъ семействъ изъ Спиталь-фильдса. Куда идетъ такая масса мяса? Одно излишество кормитъ другое. У насъ пропасть слугъ. Обжорство, праздность и грабительство -- вотъ чѣмъ живутъ ваши лакеи и горничныя; вы пріучаете ихъ къ такой жизни и удивляетесь, почему они праздны и безнравственны. Если -- я думаю я долженъ теперь звать его графомъ -- графъ или полковникъ Халкеттъ, или кто изъ легіона богачей услышитъ объ увеличеніи налога съ дохода, или если какой нибудь бѣднякъ заикнется о прогрессивномъ подоходномъ налогѣ -- то всѣ они поднимутъ крикъ какъ будто ихъ выжимали въ тискахъ; а что пять фунтовъ изъ каждаго шиллинга уходятъ на орду праздныхъ слугъ -- дѣло привычное; и все для того, чтобы покормить этихъ расфранченныхъ болвановъ. А пасторы, которые должны бы проповѣдывать противъ такой траты пищи и такого извращенія силъ народа, какъ противъ общественнаго грѣха, плачутся на ереси. Вотъ и еще праздный легіонъ. Сверхъ того, у насъ есть артисты, писатели, адвокаты, доктора,-- все почетныя профессіи, и всѣ они -- паразиты богатства, всѣ обезьянничаютъ богатыхъ, всѣ давятъ трудъ. Это -- бремя на бремени; ѣздокъ слишкомъ тяжелъ для лошади въ Англіи -- это фактъ.
   Онъ началъ по крошкамъ прикусывать хлѣбъ. Розамонда придвинула къ нему блюдо съ знаменитымъ стейнгэмскимъ пирогомъ ея собственнаго изобрѣтенія; такимъ пирогомъ не могъ похвалиться ни одинъ домъ въ Суссексѣ.
   -- Что же должны дѣлать наши пасторы? спросила Розамонда.
   -- Они должны обличать богатые классы, какъ Христосъ. Они должны хоть бы въ зеркало кухни показать, что богатые классы -- свиньи, которыя кидаются въ море, когда въ нихъ вселились бѣсы.
   Розамонда снова возражала ему и этимъ возбудила въ немъ желаніе говорить, а вмѣстѣ съ тѣмъ заставила его ѣсть. Онъ продолжалъ.
   -- Да, все это было сказано прежде. Но камни легче тронуть, чѣмъ вашихъ англичанъ. Пусть не обвинятъ меня, если я скажу: имъ нужно нашествіе врага, чтобы они очнулись. Мнѣ опротивѣла моя работа. Къ чему мнѣ отказывать себѣ... неужели я долженъ убить женщину, которую я люблю, и все для того, чтобы бить въ набатъ и пробивать камень? Понятіе ихъ о свободѣ -- отлыниванье отъ общественнаго долга. Докторъ Шрэпнэль правъ. Этотъ островъ забитъ деньгами. Люди, какъ графъ Рамфри, которые во всю жизнь не работали ничего, а только стрѣляли птицъ и животныхъ -- эти люди, говорю я, задушены своимъ богатствомъ. Онъ, по крайней мѣрѣ, былъ бы способенъ быть замѣчательнымъ адмираломъ или генераломъ. Это -- небольшая важность, но все таки пригодилось бы на случай нужды. Но онъ, какъ хорошенькая женщина, считалъ своимъ долгомъ служить общественному благу только, какъ украшеніе. Мы насчитываемъ такихъ людей, какъ онъ, десятками тысячъ, а ихъ лакеевъ и горничныхъ сотнями тысячъ. Богатые любятъ въ отечествѣ -- свое состояніе; внѣ состоянія у нихъ нѣтъ отечества. Еслибы они любили отечество, то думали бы о народѣ. Сердца ихъ вытравлены богатствами. Моя вина въ томъ, что я слишкомъ умѣренъ. Я бы болѣе уважалъ себя, если бы болѣе заслужилъ ненависть ихъ. Этотъ потокъ роскоши, который, какъ говоритъ докторъ Шрэпнэль, есть пьянство тѣла и смерть души -- вопіющее, проклятое зло. Я слишкомъ умѣренъ. Но я оставлю Англію. Мнѣ нѣтъ мѣста въ ней!
   Розамонда протянула:-- Гмъ. Для Франціи, Нэвиль? Я не думаю, чтобы Франція могла нравиться вамъ при настоящемъ порядкѣ.
   Съ полуциничнымъ, но большимъ удовольствіемъ, она слѣдила, какъ онъ лихорадочно подбиралъ крошки пирога вилкой въ родѣ того какъ клюетъ воробей, и дѣлалъ это во все продолженіе монолога, который былъ бы убійственнымъ для нея, если бы она не видѣла въ немъ спасительнаго выпуска паровъ, и не восхищалась въ это время огнемъ его глазъ. Когда онъ такимъ образомъ очистилъ тарелку, то не походилъ уже на корабль, уносимый бурей на скалы -- одно изъ любимыхъ сравненій его для Англіи. Онъ потребовалъ вина и воды, вздохнулъ, жуя въ огромномъ количествѣ хлѣбъ, и мимоходомъ похвалилъ его, желая, чтобы народъ всегда ѣлъ такой же. Подбиранье вилкой повело къ тому, что онъ хорошо поѣлъ -- и по королевски. Болѣе нежели циничное мнѣніе Розамонды о мущинахъ и привычка произносить непреложные приговоры на основаніи мимолетныхъ впечатлѣній заставили ее въ эту минуту видѣть въ немъ влюбленнаго, не внушающаго ни малѣйшихъ опасеній, и политика, болѣе подвизающагося въ теоріи, чѣмъ на практикѣ, нѣчто въ родѣ джентльмена -- любителя краснорѣчивыхъ словоизверженій. О молодыхъ радикалахъ изъ аристократіи, и родовой и денежной, говорятъ всегда, что они рано или поздно вернутся на большую проѣзжую дорогу консерватизма.
   Онъ подобралъ одну изъ утреннихъ газетъ, въ безпорядкѣ швырнутыхъ на полъ, и пробормоталъ:-- Они накинулись на меня.
   -- Лучше ли доктору Шрэпнэлю? спросила Розамонда, видя, что онъ стоялъ у окна, уныло глядя на туманъ.
   Онъ круто обернулся.-- Ему лучше. Сходите на верхъ. Настаивайте, чтобы она поѣла. Скажите madame de Руальу, что братъ ея, monsieur le comte de Круанель, скоро будетъ здѣсь и встревожится, видя ее больной. Спустите сторы въ ея комнатѣ, зажгите съ полдюжины свѣчей. Скажите ей, что у меня только одна мысль -- о ней. Нѣтъ, это -- ложь. Скажите ей, что я думаю только объ одной женщинѣ -- о ней. Это вы можете сказать. Нѣтъ! вы этого не можете сказать. Вы можете сказать, что я преданъ ей -- ха, ха, какой вздоръ! Мнѣ стоитъ только открыть ротъ, и... не говорите ничего обо мнѣ. Пусть она думаетъ самое худшее... пока не дойдетъ до вопроса о ея жизни... тогда будьте сострадательной, доброй женщиной...
   Онъ стиснулъ ея пальцы и, передавъ нервную дрожь свою всей нервной системѣ нѣжной женщины, электрически убѣдилъ ее, какъ онъ любитъ и несчастливъ.
   Она пошла на верхъ и, вернувшись черезъ десять минутъ, сказала:-- Она все въ томъ же положеніи.
   Онъ кивнулъ головой, взглянулъ на верхъ, поискалъ глазами шляпу, натянулъ перчатки, застегнулъ пуговицы, взглянулъ на часы, надѣлъ шляпу, все это совершенно машинально, быстро въ тоже время говоря что-то, изъ чего Розамонда, кромѣ указаній, которыя вовсе не нужны были такой прекрасной хозяйкѣ и опытной сидѣлкѣ, не могла понять ни слова. Ему нужно было идти куда-то по назначенію, искать доктора -- новое доказательство неумѣнья мущинъ сносить терпѣливо. Онъ отворилъ дверь, дошелъ до лѣстницы наверхъ, постоялъ, вздохнулъ, послушалъ и ушелъ.
   Розамонду поразила мысль, что онъ дѣлалъ отчаянную попытку быть двойственнымъ человѣкомъ.
   Куча утреннихъ газетъ, лежавшихъ на полу, напомнила ей восклицаніе его: "они накинулись на меня!" Глаза ея пробѣжали столбцы я остановились на его имени, напечатанномъ крупнымъ шрифтомъ. Руководящая статья была посвящена недавней рѣчи капитана Бьючэмпа, сказанной въ большомъ мануфактурномъ городѣ Гённингемѣ, на митингѣ, подъ предсѣдательствомъ лорда-мэра, и отвѣтамъ Бьючэмпа на предъявленные ему вопросы. Одинъ изъ нихъ былъ слѣдующій: какое право онъ имѣлъ носить англійскій мундиръ, проповѣдуя республиканскія идеи? Розамонду передернуло за ея любимца, когда она прочла эту статью. То была статья саркастически-ласкательнаго тона, мастерски легкаго слога, какъ размахъ бичемъ палача, который готовится рѣзать спину, обнаженную для принятія общественной кары. Намекъ на "Джека на берегу" {Джекъ прозвище моряковъ.} убѣдилъ ее, что дядя Эверардъ подсказалъ автору эту статью. Отвѣтъ Бьючэмпа на вопросъ, предъявленный ему о лоялизмѣ, не былъ приведенъ; было сказано только, что ему принесли поздравленіе за откровенность. Въ тоже время его поучали, что вся вина его лежала въ излишней наклонности дѣлать различія, и убѣждали, что нѣтъ никакой разницы между лоялизмомъ и преданностью отечеству въ такомъ счастливомъ и довольномъ государствѣ, какъ Англія, которое могло бы благодарить его за геройскую службу во время войны, если бы ей не пришлось въ настоящее время считать его за единственный примѣръ зла, иричипяемаго сравнительно долгимъ миромъ. "Безъ сомнѣнія, скука подобнаго состоянія для человѣка съ темпераментомъ храбраго командира и проч." Заключеніе статьи было снисходительно. Розамонда два раза перечла статью для своего утѣшенія, и, какъ ни любила Бьючэмпа, но женская заботливость о политической карьерѣ его, когда тревога ея за него улеглась, внушила ей мысль, что авторъ статьи долженъ былъ получить совѣтъ снисходительно отнестись къ преступнику; но отъ кого же, кромѣ ея лорда? Понятія ея о нравахъ и обычаяхъ прессы были очень первобытны. Въ статьѣ относились къ Бьючэмпу, какъ къ нашалившему школьнику, который былъ прежде умнымъ мальчикомъ и, современемъ, вѣроятно, снова исправится. Она въ тайникѣ сердца говорила про него тоже самое, только съ большимъ паѳосомъ и въ болѣе лестныхъ выраженіяхъ.
   Отъ лорда пришла телеграмма. Розамондѣ прислано приказаніе приготовить домъ къ полудню слѣдующаго дня. Но какъ было сдѣлать это? Ей оставалось только увѣдомить графа Рамфри, что онъ не можетъ занять свой домъ. "Ненавистный человѣкъ!" послала она Сэсилю Баскелэту злобное воззваніе и сѣла, подперевъ подбородокъ рукой, погрузясь въ глубокую думу. Ей подали карточку француженки: madame d'Auffray.
   Бьючэмпъ отправился къ пріятелю своему Лидіарду, чтобы укрѣпиться въ намѣреніи отвѣчать на эту статью, вызвавъ противуположный совѣтъ. Онъ отстаивалъ фразу за фразой въ первой половинѣ своей статьи противъ критическихъ замѣчаній Лидіарда, уступая ему два-три пункта только въ литературномъ отношеніи. Но за то тѣмъ упорнѣе проводилъ онъ свои идеи объ умѣренности, которыя заключались въ томъ, что онъ не спрячется ни за какую уловку что онъ рискнетъ своимъ положеніемъ и докажетъ свое право открыто высказать свои мнѣнія. Что же касается неблагопріятнаго времени, то онъ утверждалъ, что это -- крикъ, поднятый отъѣвшимся среднимъ классомъ, трусящимъ малѣйшаго движенія и живущимъ только духомъ компромисса. Неужели время будетъ благопріятнѣе, когда поднимется общій крикъ? Неужели тогда будетъ удобнѣе говорить о такихъ вещахъ, нежели теперь, когда можно хладнокровно обсудить ихъ и къ тому же безъ опасности? Будутъ ли его преслѣдовать, или нѣтъ -- ему все равно. Онъ не хотѣлъ слышать объ особенной натурѣ англичанъ; они должны выслушать правду или погибнуть. Они обязаны знать, что въ наше время мысль должна вести ихъ, если они не хотятъ отстать. У нихъ теперь одна слава -- передовое политическое развитіе, и оно не должно допусить ихъ остановиться.
   Зная, какъ трудно давалось прежде Бьючэмпу искусство говоригь краснорѣчиво о политикѣ, Лидіардъ былъ удивленъ такимъ, хорошо поддержаннымъ ораторскимъ залпомъ; онъ не зналъ о нервно-лихорадочномъ состояніи своего пріятеля, для котораго эта огненная рѣчь была бальзамомъ, а проповѣдь истины органической потребностью. Бьючэмпъ держался за свои идеи, какъ другіе за наслажденія жизнью -- страстно, отчаянно. Онѣ были для него все въ жизни, онъ отдалъ все за нихъ. Онъ принудилъ Лидіарда положить перо и проводить его по скверу и пошелъ съ пріятелемъ, разсуждая, доказывая, восклицая, издѣваясь надъ старой Англіей, побивая ее, то поднимая, то снова бросая ее въ грязь, обращаясь съ нею то какъ съ выжившей изъ ума презираемой бабушкой, то какъ съ женщиной, нѣкогда обоготворяемой, то какъ съ негоднымъ клокомъ земли, то какъ съ полемъ, обсѣяннымъ здоровымъ зерномъ. Онъ дѣлалъ смотръ выдающимся государственымъ людямъ и смѣялся надъ этими карликами-великанами; наконецъ, онъ бросилъ якорь у института рабочихъ, о которомъ онъ недавно слышалъ, что рабочіе собирались разъ въ недѣлю читать британскихъ поэтовъ.
   -- Это -- самое лучшее, что я слышалъ въ послѣднее время, сказалъ онъ, пожимая руку Лидіарда у ступеньки крыльца.
   -- Ага, вы -- командоръ Бьючэмпъ! Я думаю, я знаю васъ. Я видѣлъ васъ на платформѣ, заговорилъ громко одинъ румяный мужчина, очень прилично одѣтый, остановясь передъ Бьючэмпомъ.-- Если бы вы были въ вашемъ мундирѣ, проклятая республиканская собака, я бы сорвалъ его съ васъ своими руками; потому что вы -- негодяй, вы -- измѣнникъ, съ вашимъ дряннымъ республиканизмомъ, которымъ вы ставите вверхъ дномъ все въ старой Англіи. Вамъ нужна палка о девяти хвостахъ, и я самъ-бы отпустилъ ее вамъ. И помните мое слово: когда я въ первый разъ увижу васъ въ синемъ мундирѣ съ золотымъ шитьемъ, я заставлю васъ доказать, какое право вы имѣете носить его -- не то я сдѣлаю изъ васъ такого Купидона; а я не шучу. Я не плачу деньги на то, чтобы какой-нибудь болванъ оскорблялъ мои чувства уваженія ко всему святому и мой лоялизмъ, особенно, когда онъ у меня на жалованьи -- слышите-ли вы! Я плачу подати, вы -- на моемъ жалованьи, и вы должны исполнять свой долгъ, или я пинками вышвырну васъ. Это -- не пустая угроза. Ждите, я сдержу, ее при вашей первой публичной рѣчи, если только вы скажете ее гдѣ бы то ни было въ сорока миляхъ отъ Лондона. Убирайтесь.
   Свирѣпо нахмурясь и издавъ безобразное рычаніе, достойное челюстей канибала, этотъ человѣкъ прошелъ мимо Бьючэмпа.
   Бьючэмпъ не сводилъ съ него глазъ.
   -- Изъ какого сословія можетъ выйти подобный человѣкъ?
   -- Онъ -- безвредный фанатикъ, отвѣчалъ Лидіардъ.-- Онъ прочелъ статью и возбужденъ ею.
   -- Мнѣ бы хотѣлось имѣть адресъ этого человѣка. Бьючэмпъ серьёзно посмотрѣлъ на Лидіарда, но это не вызвало со стороны того великодушнаго предложенія достать просимый адресъ. Быть можетъ, лучше было бы забыть этого человѣка.
   -- Вы видите дѣйствіе этой статьи, сказалъ онъ.
   -- Это -- то, что я называю неблагопріятнымъ временемъ.
   -- Онъ говорилъ не какъ купецъ, проговорилъ въ раздумьи Бьючэмпъ.
   -- Онъ, однако, можетъ быть и купцомъ. Но лучше назвать его фанатикомъ.
   -- Фанатикомъ? топнулъ ногою Бьючэмпъ.-- Чего?
   -- Существующаго порядка вещей, своего мяса и эля; фанатикомъ титуловъ, которые онъ привыкъ читать въ газетахъ. Вы мало изучили вашихъ соотечественниковъ.
   -- Я изучилъ бы этого человѣка, если бы имѣлъ случай.
   -- И, вѣроятно, нашли бы его однимъ изъ самыхъ пустоголовыхъ и съ самымъ худшимъ характеромъ изо всѣхъ пустоголовыхъ.
   Бьючэмпъ пожалъ руку Лидіарду, спрашивая: -- а вдова?
   -- Въ мірѣ нѣтъ другой такой женщины.
   -- Теперь вы свободны -- почему же нѣтъ? Мнѣ кажется, я заставилъ одного человѣка уйти съ поля сраженія.
   -- Слишкомъ рано. Къ тому же...
   -- Повторите еще разъ: къ тому же и вамъ придется сказать:-- слишкомъ поздно.
   -- Когда вы поѣдете въ Бэвисгемъ?
   -- Когда? Я не могу сказать, когда я пройду сквозь огонь. Для меня никогда не было такого роднаго дома, какъ этотъ коттеджъ, старикъ, и милая добрая дѣвушка. Она -- самая славная дѣвушка въ мірѣ. Если бы вы не испортили ее немного вашей философіей о томъ, что все въ мірѣ имѣетъ двѣ стороны.
   -- Но я далъ ей мозгъ.
   -- Она всегда сомнѣвается насчетъ дѣйствія. У нея нѣтъ воли. Вотъ почему она -- фаталистка, и споръ между нами всегда кончается тѣмъ, что она уступитъ, по уступитъ только потому, что я настойчивъ, вмѣсто того, чтобы подчиниться факту.
   -- Она подчиняется вашему вліянію.
   -- Она противъ изданія "Разсвѣта" въ настоящее время. Это -- неблагопріятное время! Я спорю съ нею, но не могу ни на волосъ завладѣть ея умомъ. Она скажетъ: очень хорошо, чтобы перестать спорить. У нея ваша голова.
   -- А у васъ ея сердце, могъ бы сказать Лидіардъ.
   Оба пріятеля начали прощаться, и ни одинъ изъ нихъ не зналъ, какъ тяжелъ былъ искусъ терпѣнія каждаго изъ нихъ. Въ эту минуту Бьючэмпъ увидѣлъ проходившаго мимо стараго товарища своего, Джона Уильмора.
   -- Джонъ! позвалъ онъ.
   Уильморъ оглянулся.-- Здравствуйте, Бьючэмпъ.
   -- Куда ты идешь, Джекъ?
   -- Въ адмиралтейство. У меня назначено свиданіе. Я тороплюсь.
   -- Неужели ты не можешь остановиться и на минуту.
   -- Не могу. Добрый день.
   Невѣроятно. Старый другъ его, самое простое незлобивое сердце въ мірѣ, и тотъ ушелъ, не пожавъ ему руки, и ушелъ съ глубоко оскорбленнымъ видомъ.
   -- Видно, что эта газетная статья очень распространена, сказалъ Бьючэмпъ Лидіарду, на что тотъ отвѣчалъ:
   -- Эта статья не могла вложить въ головы понятія о васъ. Она дала только языкъ тому понятію, которое уже сложилось въ нихъ. Вы должны видѣть въ этомъ примѣръ сметливости прессы.
   -- Вы бы не повѣрили, что этотъ человѣкъ и я были товарищами столько лѣтъ! О, старый товарищъ, Джекъ Уильморъ! Не уходите, Лидіардъ.
   Лидіардъ объявилъ, что онъ долженъ уйти, потому что обѣщалъ читать въ этотъ часъ по итальянски съ мистрисъ Уардоръ Деверё.
   -- Тогда ступайте во всякомъ случаѣ, отпустилъ его Бьючэмпъ.
   Бьючэмпу казалось, будто онъ на ступенькѣ этого крыльца сдѣлалъ смотръ своимъ друзьямъ и врагамъ и нашелъ, что всѣ они одного цвѣта. Если съ нимъ случилось это на лондонскомъ скверѣ въ продолженіи этой четверти часа, то чего же ему ждать отъ общественнаго мнѣнія цѣлой Англіи? Бѣгство лэди Барбары съ лордомъ Альфредомъ въ прошломъ году не возбудило сильнаго негодованія и озлобленія: только сплетни и сожалѣніе. Много горечи пилъ Бьючэмпъ изъ чаши жизни вмѣстѣ съ этими размышленіями. Люди, которые хотятъ вызвать великія битвы и которымъ приходится побѣждать себя такъ тяжело, мало по малу пріучаются выжимать изъ своихъ неудачъ, какъ и изъ большей части жизненныхъ случайностей, только разъѣдающія мысли. Свѣтъ, съ которымъ они борются, побѣждаетъ ихъ. "Служеніе обществу и природа -- возмущаются зачастую противъ того, что составляетъ для насъ высшій интересъ жизни. И то и другое требуетъ полной побѣды. И побѣда надъ требованіями служенія обществу, какъ и побѣда надъ природой, есть побѣда надъ самимъ собой. Но истинная побѣда въ торжествѣ служенія. Мы должны выработать общество и покорить природу" -- такъ говорилъ докторъ Шрэпнэль. Когда Бьючэмпъ вернулся домой, онъ очутился въ другой стихіи. Внѣ стѣнъ дома все вызывало въ немъ духъ борьбы; но здѣсь, въ стѣнахъ, гдѣ Ренэ дышала, гдѣ она, можетъ быть, умирала, онъ чувствовалъ себя разбитымъ и оставилъ случаю рѣшить все. Онъ поднялся на верхъ и засталъ г-жу д'Оффрей, разговаривавшую съ Розамондой.
   -- Madame la comtesse увѣряла меня, что я увижу васъ сегодня, сказала француженка, плывущей походкой спѣша на встрѣчу Нэвилю.-- Для меня такое удовольствіе, и она пожала ему руку.-- Но я боюсь, что вамъ нельзя будетъ видѣть сестру. Она такъ неосторожно рискнула вынести вашъ климатъ и въ самое худшее время года. Я бы могла предупредить ее насчетъ англійской зимы или ранней весны. Но вы знаете пылкость ея характера. Она такъ неожиданно приняла предложеніе madame la comtesse, и, хотя я не имѣю никакихъ опасеній на счетъ ея здоровья, но теперь она -- жертва суровой погоды.
   -- Вы видѣли ее, madame? спросилъ Бьючэмпъ.
   Г-жа д'Оффрей съ такимъ мастерствомъ разыграла роль обманутой, что Нэвиль забылъ о томъ, что и ему нужно играть роль. Даже то, что Розамонда не возражала противъ титула графини, поразило его.
   -- Madame д'Оффрей просидѣла цѣлый часъ съ маркизой де-Руальу, сказала Розамонда.
   Бьючэмпъ заговорилъ о пріѣздѣ Роланда.
   -- А? протянула г-жа д'Оффрей и обратилась къ Розамондѣ:-- Вы задумали сдѣлать намъ сюрпризъ; въ такомъ случаѣ, въ вашемъ гостепріимномъ домѣ соберется все семейство, madame іа comtesse.
   -- Если m-r le marquis сдѣлаетъ эту честь, madame.
   -- Мой братъ въ Лондонѣ, сказала г-жа д'Оффрей Бьючэмпу.
   Ударъ былъ потрясающій.
   

XLIII.
Графъ и графиня Рамфри.

   Необыкновенная телеграмма, за которой послѣдовало на слѣдующее утро еще болѣе необыкновенное письмо отъ Розамонды Кёллингъ, воспрепятствовала Эверарду, теперь графу Рамфри занять свой собственный домъ. Она въ краткихъ словахъ просила его пріѣхать только послѣ похоронъ и обѣщала представить ему основательныя причины такой просьбы, когда они свидятся. "Я повторяю, я даю слово удовлетворительно объяснить вамъ все". Письмо было написано тономъ исторической героини, отказывающейся сдать крѣпость.
   Злоба Эверарда была такого свойства, что могла сносить отсрочки, не боясь ослабленія. У него не было никакихъ дѣлъ въ Лондонѣ, а много дѣлъ въ замкѣ, и онъ отдался теперь новымъ ощущеніямъ, вызваннымъ графствомъ, которыя такъ рѣдко выпадаютъ на долю джентльмену его лѣтъ. Онъ ждалъ, что Нэвиль пріѣдетъ на похороны, но Нэвиль не пріѣхалъ и не прислалъ извиненія. Одинъ Сэсиль былъ помощникомъ графу. Оба прошли между двойными рядами выстроившихся для похоронной процессіи фермеровъ и крестьянъ, напомнившими графу гравюры Фруасара, надъ которыми онъ съ восторгомъ корпѣлъ мальчикомъ и которыя изображали связанныхъ гражданъ, покорныя головы которыхъ походили на орѣхи, приготовленные быть расколотыми, когда они, передъ воротами взятыхъ французскихъ городовъ, ждали изъявленія воли побѣдителя, вступавшаго съ гарцевавшими въ свитѣ рыцарями и развѣвавшимися знаменами. То была слава прошлаго. У графа Рамфри не было наслѣдника. Мысль эта леденила его. Одиночество и неимѣніе дѣтей для старика, главы одного изъ самыхъ древнихъ и воинственныхъ родовъ, гордаго своею кровью, придавали Эверарду видъ каменной статуи, стоящей среди пустыни, и заставили его видѣть въ себѣ только поднятый столбъ пыли, который тотчасъ же уляжется въ прахъ. Онъ съ любопытствомъ прослушалъ слова пастора и согласился съ нимъ. Мы -- персть земная. Десять столѣтій протекли для того, чтобы доказать, сколько справедливости въ этихъ словахъ. Хроника дома Рамфри упомянетъ, что послѣдній графъ Рамфри не оставилъ наслѣдниковъ.
   Сэсиль, идя рядомъ съ дядей, былъ очень представителенъ. Если мѣрить достоинство на футы, то онъ быль бы достойнымъ владѣльцемъ обширныхъ земель рода Рамфри. Но графъ такъ искренно презиралъ своего племянника, что не мѣрялся съ нимъ силой и не придавалъ ему никогда никакой цѣны, кромѣ цѣны оружія, необходимаго, когда нужно бить. Мечтою Эверарда, былъ Бьючэмпъ не Баскэлетъ, и ненависть его къ Бьючэмпу еще усилилась, когда онъ увидѣлъ, что Баскелэтъ будетъ наслѣдникомъ имени и земель Рамфри. Безъ сомнѣнія, Сэсиль будетъ устраивать знаменитыя охоты, охранять дичь неусыпнымъ окомъ генерала іезуитовъ. Объ этомъ стоило подумать.
   Черезъ два дня послѣ похоронъ, графъ Рамфри отправился въ Лондонъ. На станціи онъ былъ встрѣченъ Розамондой, которая увѣдомила его, что семейство французовъ еще не очистило его дома.
   -- Гдѣ же вы устроили для меня помѣщеніе, мистрисъ Кёллингъ? спросилъ онъ очень милостиво.
   Она назвала отель, гдѣ заняла для него комнаты. Онъ кивнулъ головой и поѣхалъ въ отель, не говоря ни слова во время дороги. Онъ былъ ужасно вооруженъ противъ нея и Нэвиля, какъ она и ожидала.
   -- Вы -- раба этого человѣка, мистрисъ Кёллингъ. Вы такъ ослѣплены имъ, что помогаете его любовнымъ интригамъ, и при томъ въ моемъ домѣ. Я долженъ ждать, когда они очистятъ домъ, говорилъ онъ, бросая вгляды комическаго пренебреженія на убранство отеля, блестѣвшее ненавистной ему позолотой.
   -- Они уѣзжаютъ послѣ завтра, отвѣчала Розамонда, задыхаясь отъ нервнаго волненія при началѣ стычки съ своимъ лордомъ, и, перескочивъ черезъ предварительныя объясненія, она приступила къ смѣлому изложенію фактовъ:-- маркиза де-Руальу была больна. Она еще не оправилась. Она только-что встала съ постели. Невѣстка ея ходила за нею. Мужъ ея, кажется, очень боленъ. Онъ -- совершенство въ отношеніи вѣжливости.
   -- Слава Богу, мистрисъ Кёллингъ.
   -- Братъ ея, товарищъ Нэвиля на войнѣ, тоже здѣсь.
   -- Кто пріѣхалъ первымъ?
   -- Лордъ Рамфри, вы слышали только разсказъ капитана Баскэлета. Она была моей гостьей съ той минуты, какъ ступила на почву Англіи. На нее не можетъ пасть и тѣни подозрѣнія.
   -- Мистрисъ Кёллингъ, если мужъ ея доволенъ, то мнѣ-то какое дѣло до всего этого?
   -- Я думаю о Нэвилѣ, лордъ Рамфри.
   -- Вы никогда не думаете ни о комъ другомъ.
   -- Онъ ночуетъ въ этомъ отелѣ, оставивъ домъ въ распоряженіи маркизы де-Руальу. Я была тому свидѣтельницей.
   -- Кажется, вы оба приготовились выдержать допросъ въ уголовномъ судѣ.
   -- Это -- чистая правда, лордъ Рамфри.
   -- Неужели вы воображаете, что я боюсь за добродѣтель этого молодого человѣка?
   -- Она -- лэди, которая должна понравиться вамъ.
   -- Скандалъ въ моемъ домѣ не можетъ нравиться мнѣ.
   -- Единственный скандалъ былъ сдѣланъ капитаномъ Баскэлетомъ.
   -- Бѣднягою, которому заперли дверь ночью, по весьма уважительной причинѣ. Я думаю, ему былъ пріятенъ такой контрастъ.
   -- Лордъ Рамфри, эта лэди сдѣлала мнѣ честь своимъ посѣщеніемъ. Я до сихъ поръ не позволяла себѣ приглашать друзей. Она, вѣроятно, не поняла моего настоящаго положенія здѣсь.
   Графъ величественнымъ движеніемъ заявилъ о правѣ Розамонды принимать своихъ гостей.
   -- Вы пригласили ее? спросилъ онъ.
   -- То-есть, я сказала ей, что надѣюсь видѣсь ее въ Англіи.
   -- Она ожидала, что вы будете въ городѣ къ пріѣзду ея?
   -- Она пріѣхала неожиданно.
   -- И одна?
   -- Она, можетъ быть, желала уѣхать на время отъ своихъ. Могли быть непріятности.. Бываютъ очень щекотливые случаи.
   -- И настоящій случай былъ до того щекотливъ, что вы сочли за нужное запереть дверь передъ четвертымъ.
   -- Со стороны капитана Баскэлета неделикатно и низко жаловаться и намекать. Нэвиль тоже ушелъ изъ дома, а капитанъ Баскэлетъ выместилъ за то на дверяхъ и колокольчикахъ. На другой день въ домъ пришла полиція.
   -- И вы думаете, онъ зналъ о томъ, что вы были въ эту ночь въ домѣ?
   Она не могла сказать этого; но ненависть ея къ Сэсилю заставила ее переступить обычныя границы сдержанности въ отношеніи ея лорда и спросить его: поступилъ ли бы онъ, какъ Сэсиль, даже воображая самое худшее?
   Онъ не отвѣчалъ на вопросъ, но замѣтилъ: -- Я жалѣю, что онъ сдѣлалъ вамъ непріятное.
   -- Тутъ дѣло не въ непріятности мнѣ, но въ возмутительной и безчестной дерзости противъ лэди, и притомъ иностранки.
   -- Это -- дѣло между нимъ и Нэвилемъ. Я поддерживаю его.
   -- Въ такомъ случаѣ я молчу, лордъ Рамфри.
   Она молчала и лордъ Рамфри молчалъ. Но молчаніе -- оружіе оскорбленія только когда молчитъ одинъ, и Розамонда, видя, что оружіе ея отпарировано, подумала, не испортитъ ли она дѣло молчаніемъ.
   -- Капитанъ Баскэлетъ остался въ замкѣ? спросила она.
   -- Квартира эта нравится ему.
   -- Нэвиль не могъ пріѣхать въ Рамфри, сэръ. Онъ былъ принужденъ оставаться здѣсь, чтобы помочь мнѣ принять брата ея и мужа.
   -- Это почему? Но я не имѣю ничего противъ того, если онъ сдѣлаетъ маркиза счастливымъ мужемъ.
   -- Онъ поступилъ такъ, какъ немногіе поступили бы, чтобы она осталась женою, уважающею себя.
   -- Въ этомъ молодцѣ сидитъ пасторъ! вскричалъ лордъ Рамфри.-- Теперь я знаю всю исторію. Она пріѣхала къ нему. Онъ отказался принять даръ, а васъ вызвали быть ширмами для нихъ. Еслибы онъ убѣжалъ съ нею, то оказалъ бы большую услугу отечеству. Здѣсь онъ будетъ побитъ и вмѣстѣ съ нимъ покарается зло. Онъ -- мишень для всѣхъ газетъ. Мнѣ опротивѣло слышать о немъ. Онъ -- зловоніе для моихъ ноздрей. Эта женщина надоѣла ему.
   -- Онъ любитъ ее.
   -- Мистрисъ Кёллингъ, васъ обошли. Если онъ отказался взять ее, то навѣрно есть что нибудь, что онъ болѣе любитъ. Я не хочу вѣрить, что мы, Рамфри, могли выростить платоническаго вздыхателя-осла. Я знаю его. Онъ -- не поклонникъ отвлеченной морали. Я отдаю ему полную справедливость. Я слышалъ, что онъ приказалъ увести джерсейскаго быка изъ Хольдесбёри, а это животное -- мое.
   -- Нэвиль купилъ его.
   -- Ага, онъ мѣряется со мной.
   -- Онъ увѣряетъ, что связанъ обѣщаніемъ отдать его одному американцу, и вы должны подписать обязательство не держать быка долѣе двухъ лѣтъ.
   -- Я не подписываю никакого обязательства. Я удержу быка.
   -- Согласитесь видѣть Нэвиля сегодня вечеромъ, лордъ Рамфри.
   -- Да, когда онъ извинится передъ вами.
   -- Онъ сдѣлалъ болѣе, прося меня оказать ему услугу.
   -- Нѣтъ ни одного живаго существа, котораго бы этотъ молодецъ не заставилъ служить себѣ, еслибы зналъ къ этому секретъ. Мы бы всѣ должны были идти на Лондонъ по пятамъ доктора Шрэпнэля. Политическая манія также неизлечима, какъ водобоязнь; а онъ укушенъ. Это ясно.
   -- Можетъ быть укушенъ, но онъ не бѣшеный. Вы всегда спорили, что неизлечимо только укушеніе дѣйствительно бѣшеной собаки. Но это -- очень рѣдкій случай. А развѣ это -- такой случай?
   -- Очень похожій на такой, хоть я и не видѣлъ его съ пѣной у рта бѣгающаго отъ воды, какъ это дѣлаетъ его чернь.
   Розамонда подавила слезы, но не могла скрыть усилій подавить ихъ.-- Наши силы не равны въ морѣ, лордъ Рамфри, сказала она.-- Я стараюсь говорить въ пользу Нэвиля и дѣлаю ему еще болѣе вреда, нежели еслибы я молчала. Одно я повторяю: онъ -- тотъ же самый Нэвиль, который дрался за свое отечество и не покидалъ славнаго дѣла, хотя онъ сдѣлался, какъ писалъ полковникъ Халкеттъ, скелетомъ. Онъ -- тотъ же самый Нэвиль, который... О! какъ я жалко плачу ему свой долгъ!.. который защищалъ меня отъ клеветъ своего двоюроднаго брата.
   -- Мальчишки! возразилъ лордъ Рамфри.
   -- И теперь между ними тотъ же споръ.
   -- Развѣ вы забыли мое предложеніе защищать васъ отъ лгуновъ и клеветниковъ?
   -- Развѣ я когда могу забыть его? И лицо Розамонды засіяло изъ-подъ облака печали.-- Я тогда подумала, что вы -- истинный джентльменъ, что вы -- король джентльменовъ, я и всегда это думала, мой дорогой лордъ. Я воображала, что я пережила сплетни. Я обольщала себя надеждой, что я стою внѣ всякихъ оскорбленій, что ни одинъ мужчина не осмѣлится оскорбить меня и бросить въ меня грязью, но кажется, всегда найдется негодяй, чтобы оскорбить женщину, поставленную въ такъ-называемое двусмысленное положеніе. Оставаясь на мѣстѣ у васъ, я могу завѣрить васъ, что я только разъ всего въ продолженіи всего времени, какъ занимала его, переступила за черту моихъ обязанностей -- это было для Нэвиля. А капитанъ Баскэлетъ при этомъ взялся защищать вашу репутацію.
   -- Этотъ негодяй осмѣлился спрашивать о вашемъ поведеніи? и графъ грозно нахмурился.
   -- О, нѣтъ! Онъ не спрашивалъ. Онъ не спрашиваетъ, онъ обвиняетъ. Онъ никогда не сомнѣвался. И то, о чемъ онъ кричалъ еще мальчикомъ -- теперь для него фактъ. Онъ такъ преданъ вамъ. Онъ ради васъ просилъ меня не вмѣшивать мое имя въ скандалъ, который онъ предвидѣлъ въ послѣднихъ происшествіяхъ въ домѣ.
   -- Онъ позволилъ себѣ насмѣхаться надъ вами.
   -- У него талантъ насмѣхаться. Но въ этомъ случаѣ онъ хотѣлъ говорить ясно и... личности.
   -- Какого рода намёки онъ позволилъ себѣ?
   Лордъ Рамфри отошелъ отъ ея стула для того, чтобы ей легче было отвѣтить, потому что Розамонда покраснѣла и, очевидно, страдала отъ стыда и негодованія.
   -- Такіе намёки, которые называются ясными.
   -- Словами?
   -- Грубыми словами.
   -- Такъ вы не хотите встрѣчаться съ Сэсилемъ?
   Подобный вопросъ и равнодушный тонъ, какимъ онъ былъ сдѣланъ, удивили и возмутили ее до того, что у нея вырвался необдуманный отвѣтъ:
   -- О, я скорѣе хотѣла бы встрѣтить чорта.
   Она сама не сознавала, съ какой дрожью, какъ порывисто и горько у ней вырвался этотъ отвѣтъ. Для лорда ея это былъ крикъ природы, которую онъ лукаво затронулъ, чтобы вызвать его.
   Онъ ходилъ крупными и мѣрными шагами по комнатѣ, кивая на свои ноги. Розамонда встала. Фигура ея была очень величественна въ черномъ опушенномъ мѣхомъ платьѣ.
   -- Сэръ, мнѣ надо сдѣлать вамъ еще одно серьёзное признаніе.
   -- Что такое?
   -- Я бы хотѣла избѣжать его, потому что оно не можетъ повести ни къ чему дурному. Но у меня есть врагъ, который можетъ оклеветать меня. Прежде всего, я отказываюсь отъ своего мѣста. Я не могу болѣе занимать его.
   -- Время уходитъ, а вы выбираете окольныя дороги. Говорите прямо. Вы хотите сказать, что бросаете бразды правленія моимъ хозяйствомъ.
   -- Да. Вы приписываете это прямо Нэвилю?
   -- Да. Этотъ молодецъ хочетъ перевернуть вверхъ дномъ Англію и начинаетъ съ моего хозяйства.
   -- Вы ошибаетесь, лордъ Рамфри. То, что я сдѣлала, отдаетъ меня на жертву капитану Баскэлету. Это такъ возмутительно, что я не могу подумать о томъ. Это хуже бича, хуже вашего неудовольствія. Этого, быть можетъ, и не будетъ; но мысль о томъ, что это, можетъ быть, придастъ мнѣ мужество. Вы говорили, что все позволительно для покровительства женщины. Это -- вашъ символъ вѣры, лордъ Рамфри; и оттого, что свѣтъ -- я сколько разъ слышала какъ вы говорили это -- несправедливъ и безпощаденъ къ женщинѣ. Въ нѣкоторыхъ случаяхъ я думаю тоже. Въ дѣйствительности, я слѣдовала вашимъ наставленіямъ, я хочу сказать -- вашему примѣру. Дешевое рыцарство съ моей стороны! Но мнѣ оно досталось не легко! Я говорю это въ свою защиту.
   -- Ну, мистрисъ Кёллингъ, вы довольно крѣпко затянули узелъ; можетъ быть, теперь вы разсѣчете его? сказалъ графъ.
   Розамонда тихо потянула въ себя воздухъ.-- М. le marquis -- джентльменъ, которому, послѣ разсѣянной жизни, болѣзнь напомнила о томъ, что у него молодая жена красавица.
   -- Онъ вырылъ самъ себѣ яму и упалъ въ нее. Онъ ревнивъ?
   Она покачала головой, давая понять: безмѣрн.
   -- Ревность стариковъ ищетъ только случая быть обманутой. Но его невозможно было обмануть до такой степени, чтобы онъ могъ вообразить, что madame la marquise пріѣхала бы гостьей къ женщинѣ въ моемъ положеніи. Зная это или нѣтъ, сестра его, очень умная и добрая женщина, другъ мужу и женѣ, француженка самаго чистаго типа -- назвала меня титуломъ... Она настаивала на этомъ и, насколько я позволила себѣ догадаться, считала это необходимымъ ради домашняго мира.
   Лицо лорда Рамфри приняло вопросительное выраженіе. Брови его поднялись высоко, глаза смотрѣли кротко.
   Она продолжала:-- Они уѣзжаютъ изъ Англіи черезъ нѣсколько часовъ. Вѣроятно, они никогда не возвратятся сюда. Я позволила и ему называть меня титуломъ графини.
   -- Рамфри? сказалъ графъ.
   Розамонда склонила голову.
   Губы его передернулись. Она не ожидала, что съ нихъ грянетъ громъ, но боялась услышать насмѣшку или вынести мертвое молчаніе. И она сдвигала свои губы, подражая ему, собирая силы выдержать ударъ, когда онъ разсмѣялся своимъ беззвучнымъ смѣхомъ, не раскрывая рта.
   -- Я боюсь, вы славно попались.
   -- Вы не можете простить мнѣ, лордъ Рамфри.
   Онъ еще разъ засмѣялся тѣмъ же смѣхомъ; потомъ вдругъ, призвавъ все свое величіе, приказалъ ей говорить о дѣлахъ. Самъ онъ говорилъ о состояніи замка и потомъ, съ легкимъ презрѣніемъ, о долгахъ рода Рамфри и объ отцѣ Сэсиля, сэрѣ Джонѣ.-- Что всѣ они для меня? сказалъ онъ въ заключеніе и жаловался на то, что онъ будетъ названъ послѣднимъ графомъ Рамфри.
   -- Родъ кончается достойно, сказала съ жаромъ Розамонда, хотя сама не знала, гдѣ она.
   -- Кончается! произнесъ графъ.
   -- Я долженъ видѣться съ Стёкели, заговорилъ онъ потомъ торопливо и, наклоняясь къ ней, сказалъ: -- прошу васъ довести меня до клуба, графиня.
   -- О, сэръ!
   -- Разъ -- графиня и навсегда графиня.
   -- Но въ тотъ разъ -- обманщица, графъ Гамфри.
   -- Не всегда, будемъ надѣяться.
   Эта небольшая варіація, на языкѣ комедій, доставила ему удовольствіе; потомъ онъ, перемѣнивъ тонъ, сказалъ:
   -- Будьте здѣсь завтра рано поутру. Не гоните этого семейства. Дѣлайте что хотите, но не говорите мнѣ ни слова о Нэвилѣ. Онъ -- скверная похлебка на обѣдѣ у кого бы то ни было. Пора мнѣ вычеркнуть его изъ списка своихъ.
   Она не смѣла давать волю мыслямъ; думать значило торжествовать, а, быть можетъ, она обманывалась. За то мысли эти потокомъ нахлынули на нее, когда лордъ Рамфри, выходя изъ экипажа у клуба, крикнулъ кучеру:
   -- Везите графиню домой.
   Это были исключительно мысли торжества. Когда пришла минута хладнокровнаго раздумья, она сказала себѣ, что это -- дурной конецъ честной борьбы. Немногія женщины стояли бы противъ сплетенъ бросавшаго въ нихъ каменьями свѣта такъ твердо, какъ она. Не лучше ли было бы удержать за собой почву, которую она завоевала горькими слезами и нравственной силой, и сохранить свободу, которою она такъ дорожила? Этотъ ненавистный Сэсиль! Воспоминаніе о немъ зажгло ея щеки и обратило сердце въ ядовитую змѣю. Онъ заставилъ ее сдѣлать это. Она была совершенно честно убѣждена въ этомъ, потому что она честно не любила блеска и не желала занимать высокое положеніе въ свѣтѣ. Она думала только о толкахъ сплетниковъ и сплетницъ и о томъ спокойномъ взглядѣ, который она броситъ на нихъ сверху внизъ.
   Но если въ мірѣ были два провинившіеся молодые джентльмена, племянники долготерпѣливаго дяди, которые были обойдены, взорваны на воздухъ и повержены на землю самымъ жестокимъ образомъ, то это были Сэсиль Баскэлетъ и Нэвиль Бьючэмпъ. И это было совершено рѣшеніемъ лорда Рамфри сдѣлать своей графиней женщину, которую онъ научился уважать; кромѣ того, могло быть... но что еще могло быть, то не было написано на скрижаляхъ мысли его.
   Розамонда не подумала, что Эверардъ Рамфри не дѣлалъ никогда ни одного шага, не предвидя цѣлой комбинаціи разныхъ цѣлей, которыя достигались имъ.
   

XLIV.
Племянники графа и двѣ страсти Бьючэмпа.

   Наступилъ сезонъ, когда Лондонъ становится маякомъ провинціи, и въ числѣ другихъ джентльменовъ, спѣшившихъ туда, былъ и капитанъ Баскэлетъ. Хотя онъ не былъ личностью въ палатѣ общинъ, онъ былъ все-таки голосомъ; и, хотя онъ никогда не подвергалъ себя опасностямъ рѣчей, тѣмъ не менѣе былъ слышенъ. Его дѣломъ было кричать въ хорѣ, и онъ исполнялъ его мастерскимъ подражаніемъ первобытнымъ крикамъ тѣхъ періодовъ, когда парламенты были еще неизвѣстны, и, такимъ образомъ, онъ, кромѣ округа Бэвисгема, представлялъ еще стадію развитія человѣчества. Онъ пріѣхалъ въ настроеніи самомъ благопріятномъ для изданія рѣзкихъ гласныхъ, то есть въ сквернѣйшемъ расположеніи духа. Дядя извѣстилъ его объ увеличеніи его дохода, вмѣстѣ съ тѣмъ, приказывалъ очистить городской домъ, а въ немъ эта женщина, мистрисъ Кёллингъ, какъ хозяйка, принимала гостей Нэвиля. Нравственное чувство капитана Баскэлета было оскорблено. Прибавка къ доходу была вещь пріятная, но, какъ плата за молчаніе, она оскорбляла его. Это значило: интриганка боится меня.
   Сэсиль зашелъ въ городской домъ. Онъ былъ любимцемъ старой ключницы, для которой высокомѣріе его было признакомъ кровной англійской аристократіи. Старуха подняла крикъ о томъ, какъ позорно заперли ему дверь подъ носъ, и по секрету сообщила, что прислуга французскихъ гостей звала мистрисъ Кёллингъ графиней. И -- что еще важнѣе -- кучеръ графа узналъ это и тоже зоветъ ее графиней, и за то подрался съ лакеемъ Кендалемъ; Кендаля потомъ позвали къ ней, и онъ пришелъ отъ нея въ такомъ переполохѣ, какъ будто видѣлъ Привидѣніе. "Такая у ней сила", заключила поклонница Сэсиля.
   -- Ну, и моя потягается съ нею, сказалъ Сэсиль, обдергивая манжеты и оскаливая зубы.
   Средства, впрочемъ, не были вполнѣ ясны въ его умѣ. Онъ прежде повѣрилъ это дѣло мужчинамъ рода Рамфри. Потомъ съ приличнымъ легкимъ намёкомъ дамамъ. Этого невозможно терпѣть изъ уваженія къ графу Рамфри. Дамы рода Рамфри совѣтывали Сэсилю ѣхать прямо къ графу и открыть, ему глаза. Но Сэсиль не былъ приготовленъ къ такому шагу. Онъ счелъ за лучшее сдѣлать эту исторію предметомъ толковъ всего города и, такимъ образомъ, довести до ушей графа. Уши города на цѣлый мѣсяцъ принадлежали Сэсилю. И онъ, однажды вечеромъ, разрѣзая воздухъ рукой на вечерѣ у лэди Элзси, началъ говорить о позорѣ, нанесенномъ мистрисъ Кёллингъ роду Рамфри, какъ Стёкели Кёльбретъ остановилъ его, сказавъ:
   -- Лэди, о которой вы говорите -- графиня Рамфри; я былъ свидѣтелемъ бракосочетанія.
   Сэсиль перенесъ ударъ, какъ многіе раненые великаны, почувствовавъ, какъ ничтожны всѣ восклицанія, чтобы облегчить страданіе. Но у великановъ всегда есть подъ рукой скалы, которыя они могутъ разметать, деревья, которыя могутъ вырвать съ корнемъ, и куполъ небесный, который сочувственнымъ эхомъ вторитъ ихъ крикамъ. Но подобнаго осязательнаго облегченія нѣтъ въ тѣсныхъ собраніяхъ Лондона.
   -- Вы шутите, вы -- шутникъ, вымолвилъ Сэсиль, когда мощная грудь его перестала колыхаться.
   -- Свадьба была тайная; я былъ свидѣтелемъ.
   -- Лордъ Рамфри сдѣлалъ изъ нея честную женщину.
   -- Жену пэра, хотите вы сказать.
   Сэсиль поклонился.-- Я принимаю поправку, сказалъ онъ и вышелъ изъ комнаты съ такимъ гордымъ видомъ, какой только могъ принять, но съ такимъ смущеніемъ, какъ будто его хватили по темени желѣзнымъ ломомъ.
   Розамондѣ пришлось вынести еще худшее отъ Бьючэмпа. Бьючэмпъ явился исполнить всѣ формальности поздравленій; но онъ открыто высказалъ свое мнѣніе, что этотъ шагъ былъ сдѣланъ ею ради титула. Онъ измучилъ Розамонду, поднявъ дѣло доктора Шрэпнэля, какъ будто оно случилось только вчера, и, упрекая Розамонду, зачѣмъ она вышла замужъ за человѣка, на которомъ было пятно. Она должна была потребовать извиненія, какъ свадебнаго подарка; да, она должна была сдѣлать это, если дорожила честью графа, какъ своею собственной. Такъ мало понималъ онъ людей и такъ крѣпко держался за свои идеи. Она почти забыла о дѣлѣ доктора Шрэпнэля, и ей было нестерпимо досадно видѣть, что оно явилось и на новомъ пути ея жизни. Розамонда не пробовала защищаться.
   -- Я очень рада, что вы пріѣхали, Нэвиль, сказала она:-- вашъ дядя стоитъ за церемоніи. Теперь я могу быть вамъ дѣйствительно полезна.
   -- Докажите это. Вы могли заставить его жениться; вы можете послать его въ Бэвисгемъ.
   -- Моя единственная мысль -- служить вамъ.
   -- Я знаю это, отвѣчалъ онъ горячо.-- Вы служили мнѣ и сдѣлали меня несчастнымъ на всю жизнь. Но это кончено. Все хорошо, пока рука на плугѣ. Лордъ Рамфри видѣлъ ее, вы сказали?
   -- Да, и онъ былъ въ восхищеніи отъ нея, Нэвиль.
   -- Вы не найдете другой женщины, равной ей по мужеству и великодушію. Вы измѣнили теперь ваше мнѣніе о француженкахъ? И ни слова, ни взгляда презрѣнія ко мнѣ, когда при ней упоминали мое имя?
   -- Она не могла презирать васъ. Она сама была жертвой печальнаго заблужденія.
   -- Тѣмъ, что повѣрила мнѣ. Неужели вы не поймете, въ чемъ была ошибка. Вы, женщины, безпощадны къ женщинамъ. Она продѣлала всю церемонію визита въ замокъ Рамфри, нося въ сердцѣ смерть. Вы, англичанка, называете это рисовкой. Въ исторіи вы относитесь съ уваженіемъ, когда такую роль разыгрываютъ на эшафотѣ. Я навсегда сказалъ ей: прости. Это дѣло кончено. Вы должны обѣщать мнѣ одно: теперь вы -- жена пэра. Если вы цѣните свой титулъ, какъ слѣдуетъ... Нѣтъ, перебилъ онъ себя, смѣнивъ ироническій тонъ на задушевный:-- вы должны дать мнѣ слово честной женщины, которую я уважаю, что вы не будете оправдывать меня. Этотъ болтунъ сдѣлалъ все худшее, что могъ. Что бы ни говорили обо мнѣ, я настоятельно прошу васъ молчать. Дайте мнѣ вашу руку.
   -- Нэвиль, это глупо.
   -- Я такъ хочу.
   -- Это безразсудно. Вы даете полную свободу вашимъ врагамъ.
   -- Я знаю, о комъ вы думаете. Дайте мнѣ вашу руку.
   -- Но если это будутъ говорить лица, которыхъ вы любите, Нэвиль.
   -- Обѣщайте и тогда. Вы -- не такая женщина, чтобы измѣнить своему слову.
   -- Я отказываюсь.
   -- Вашу руку. Я поцѣлую ее.
   -- О, милый мой! Розамонда обняла его и прижала на одно мгновеніе къ своей груди:-- У меня только вы -- одинъ въ мірѣ. Все мое утѣшеніе -- въ надеждѣ быть вамъ полезной.
   -- Да, растоптавъ одну женщину, чтобы служить другой. Но вы не можете сказать правду. Маркиза де Руальу была обманута; она повѣрила такому животному, какъ я. Я написалъ ей, что я не измѣнился, а я совершенно измѣнился...
   -- Но если миссъ Халкеттъ узнаетъ?
   -- Что такое миссъ Халкетть для меня?
   -- Она была болѣе нежели вы думаете, Нэвиль, въ борьбѣ, которую вы выдержали. О, если бы вы могли спасти ее отъ капитана Баскэлета! Онъ упорно преслѣдуетъ ее. Женщины, которыя не любятъ, могутъ быть опутаны сѣтями. Она -- богатая наслѣдница; подумайте о томъ, какую пользу можетъ принести ея наслѣдство. Вы уважаете ее, даже если у васъ нѣтъ къ ней болѣе теплаго чувства. Этотъ человѣкъ употребитъ всѣ средства. Я знаю, онъ явится и сюда кланяться мнѣ.
   -- Сесилія можетъ разглядѣть насквозь Баскэлета, сказалъ Бьючэмпъ.
   -- Такіе люди могутъ быть опасны, хоть ихъ и видишь насквозь. У него будетъ исторія, которою онъ можетъ вооружить Сесилію ее противъ васъ. Онъ былъ бы неопасенъ, еслибы она не любила васъ. Позвольте мнѣ объяснить все Сесиліи. Я не хочу сдѣлать зла бѣдной французской лэди, но вы обязаны сдѣлать это для Сесиліи. Отецъ ея предубѣжденъ противъ васъ ради вашихъ теорій; когда онъ услышитъ сплетню, то подумаетъ, что ваша нравственность такъ же ужасна, какъ и ваши политическія идеи. Полковникъ былъ у насъ съ дочерью въ Стейнгэмѣ. Говорили о вашихъ -- мнѣ тяжело выговорить это слово -- республиканскихъ идеяхъ. Она читала ваши напечатанныя письма, говорила мнѣ о вашей искренности. Всѣ друзья ваши были разсержены; полковникъ Халкеттъ, разумѣется -- тоже. Позвольте мнѣ поговорить съ нею, Нэвиль. Мое положеніе теперь позволяетъ мнѣ пользоваться большей свободой, нежели прежде. Вы не должны давать Сесиліи новые поводы для огорченія; вы и безъ того не были особенно нѣжны съ нею. Не позволяйте же сплетникамъ чернить себя. Ради Сесиліи вы должны позволить мнѣ сказать правду. У меня есть локонъ ея волосъ.
   -- Локонъ волосъ Сесиліи? Гдѣ? спросилъ Бьючэмпъ.
   Розамонда самодовольно улыбнулась при этомъ успѣхѣ своей уловки. Она не знала, что главной причиной, почему онъ съ любовью вспоминалъ объ этихъ свѣтлыхъ кудряхъ, было воспоминаніе о прошломъ. Какъ выздоравливающій отъ тяжелой болѣзни вспоминаетъ мелкія радости прошлаго, такъ для людей, разбитыхъ бурей, отрадно видѣть распускающуюся фіалку. Этотъ локонъ напомнилъ ему памятный разговоръ и мечты его о женѣ-товарищѣ.
   Онъ пошелъ пѣшкомъ по Лондону, чтобы быть однимъ и думать. Изъ за изгородей дороги на югозападной возвышенности, онъ взглянулъ на большой городъ -- на городъ, которой можно было завоевать еще, если употребить необходимыя на то средства -- изданіемъ ежедневной газеты: Разсвѣтъ. Теперь это предпріятіе показалось ему возможнымъ. Скоро оно стало казаться ему совершенно близкимъ. Если Сесилія!.. за восклицаніемъ послѣдовало молчаніе, но въ мозгу его не было пробѣла: только покрывало ночи скрывало разсвѣтъ и прекрасную землю.
   Понемногу неизвѣстная земля стала открываться глазу темными вершинами холмовъ. Много значитъ въ жизни имѣть вѣрнаго товарища у семейнаго очага; но найти въ женѣ подкрѣпленіе на борьбу и оружіе, чтобы биться съ цѣлымъ свѣтомъ -- рѣдкое счастіе, это -- вдохновляющее, безконечное наслажденіе. Теперь онъ могъ на свои средства издавать только еженедѣльную газету. Но еженедѣльная газета -- жалкое средство; она отстаетъ отъ теченія, запаздываетъ срокомъ, можетъ быть только періодическимъ литературнымъ органомъ, а не передовымъ орудіемъ политики, не первымъ бойцомъ на аренѣ. Она можетъ быть только коментаріемъ на событія протекшихъ шести дней -- эхомъ, а не голосомъ, можетъ только подводить итоги, произнося приговоръ. Но кто станетъ слушать? Этотъ приговоръ -- тоже, что выбиванье пыли изъ подушекъ. Онъ не имѣетъ прочнаго, непрестаннаго вліянія. Это -- органъ спящихъ. Это -- самое слабое средство, думалъ Бьючэмпъ. Пламенная вѣра его въ силу слова заставляла его цѣнить, что значитъ имѣть шесть случаевъ въ недѣлю высказаться или только одинъ. Въ борьбѣ, къ которой онъ готовился, было необходимо, чтобы онъ вышелъ на арену и наносилъ ударъ за ударомъ, безъ передышки. Показаніе враговъ, которое онъ могъ назвать ложью, должно быть названо ложью на другой же день. Скрытый торизмъ, лакейство, трусость измѣнническаго средняго сословія, которое теперь представляетъ всю Англію передъ лицомъ всего человѣчества, потому что оно наполняетъ всѣ столбцы прессы -- должно быть изобличено. Оно поддерживаетъ прессу для собственныхъ выгодъ, притворяясь, будто говоритъ за народъ. Оно клевещетъ на народъ. А эта пресса, провозглашающая себя независимой, едва смѣетъ сдѣлать шагъ изъ опасенія наступить то здѣсь, то тамъ, на мозоли чьихъ-нибудь интересовъ. Она не можетъ имѣть совѣсти. Она -- плохой руководитель, невѣрный стражъ; претензія ея быть національнымъ и народнымъ голосомъ возмутительна. Это -- ложь. Пресса сильна только когда она служитъ дѣлу. Она -- орудіе денегъ, служащее деньгамъ; у ней нѣтъ никакой связи съ духомъ народа. Она не только не изъ народа, но она -- врагъ народу, и это оказывается, когда наступаетъ кризисъ. Можетъ ли она остановить войну? Народъ могъ бы своимъ вліяніемъ, еслибы онъ имѣлъ органъ. Но вліяніе прессы при сильныхъ политическихъ шквалахъ падаетъ; пресса уподобляется тогда проткнутому мѣху волынки. На самый лучшій конецъ пресса казалась Бьючэмпу обманчивой маской, подъ которой политическіе классы напрасно стараются состроить честную физіономію, трубой, которая оглушаетъ и терроризуетъ народъ, орудіемъ клики, сговорившейся увѣрять, что все идетъ благополучно, въ то время, какъ народъ осужденъ быть нѣмымъ.
   Но дѣло другое -- газета, которая можетъ стоять независимо отъ подписчиковъ и объявленій; народная газета, въ истинномъ смыслѣ этого слова, настоящія мнѣнія народа, которыми онъ, наконецъ, долженъ задышать свободно, дать, наконецъ, себя услышать въ голосѣ талантливыхъ и извѣстныхъ писателей, которымъ за то станутъ платить -- да, основаніе подобной газеты казалось для Бьючэмпа честнымъ дѣломъ цѣлой жизни, даже еслибы ему пришлось и рано умереть. Деньги, которыя онъ положитъ на него, будутъ деньгами, съ которыхъ пятно своекорыстной наживы будетъ смыто служеніемъ человѣчеству. "Разсвѣтъ", который онъ задумывалъ, носился передъ нимъ, какъ розовая заря его отечества. Онъ видѣлъ въ мечтахъ своихъ новый свѣтъ, поднимавшійся надъ громаднымъ Лондономъ. Вы перевертываете листы "Разсвѣта" и въ немъ вы слышите голосъ всего зрѣлаго поколѣнія Англіи, а не крикъ, то наглый, то хнычащій сундуковъ съ деньгами. Цѣлью этого органа будутъ здоровье, богатство, комфортъ, счастіе, свѣтъ для массъ, на зло растлѣвающему компромиссу и неблагопріятному времени".
   Радужныя мечты Бьючэмпа о силѣ его "Разсвѣта", для оживленія старой Англіи, быстро и почти чудесно облегчили томительныя сожалѣнія и грызшую сердце тоску.
   Безъ сомнѣнія, Сесилія, видя въ немъ честнаго человѣка, подастъ ему руку на такое благое дѣло. Она принесетъ ему богатство, на которое можно основать такую газету. Онъ пригласитъ самыхъ способныхъ писателей Англіи писать для него; и справедливость требуетъ, чтобы трудъ ихъ былъ хорошо оплаченъ. По крайней мѣрѣ, теперь, они, по свой апатіи къ общественному дѣлу, потребуютъ этого. Нуженъ сильный талантъ и рвеніе, поддерживаемое уровнемъ платы, превышающимъ всѣ предложенія барышническихъ газетъ, на борьбу съ пивоварами, дистиляторами, кабачниками, лавочниками, пасторами, ландлордами, адвокатами и другими піявицами юриспруденціи, и съ равнодушными колодами, лежащими на пути, трусами и дураками. На это необходимы крупныя ежегодныя затраты; и, можетъ быть, въ продолженіи цѣлой четверти столѣтія, Сесилія и мужъ ея должны жить очень скромно. Но наслѣдство ея будетъ несмѣтно. Полковникъ Халкеттъ не тратилъ и десятой доли своихъ доходовъ. Еслибы можно было заставить его видѣть въ "Разсвѣтѣ" болѣе широкій истокъ для филантропическихъ чувствъ и, сверхъ того, школу для народнаго образованія!
   Да, этотъ свѣтлый локонъ навѣялъ много думъ на Бьючэмпа. Первая половина личной жизни его умерла. Онъ самъ убилъ ее. Теперь наступаетъ вторая, болѣе трезвая. Быть можетъ, мысль о Сесиліи, безсознательно для него самого, помогла ему одержать побѣду. Онъ припоминалъ теперь всѣ обстоятельства, и побѣда эта казалась ему теперь менѣе мучительной и болѣе полной. Этотъ свѣтлый локонъ напоминалъ ему свѣтлыя минуты и тепло обвивался около сердца. Сесилія отдала локонъ лучшему другу его, думая, что онъ увидитъ этотъ локонъ.
   Но, чѣмъ теплѣе становилось чувство его къ Сесиліи, тѣмъ болѣе чувствовалъ онъ себя обязаннымъ охранять Ренэ. Сесиліи онъ могъ дать счастіе. Жалость его къ Ренэ росла и перешла въ благоговѣйное чувство къ ея великодушію. Онъ написалъ графинѣ Рамфри, рѣзко и положительно запрещая ей дѣлать какую бы то ни было попытку оправдать его отъ сплетенъ и прося ее поддержать выдумку о посѣщеніи маркизы де-Руальу. Когда они свидѣлись, онъ не хотѣлъ слушать никакихъ возраженій, и, хотя графиня, по своей привязанности, позволяла ему говорить съ нею какимъ тономъ онъ хотѣлъ, но въ ней появились новыя ощущенія, свойственныя ея новому положенію съ свѣтѣ, рѣзкость тона его оскорбила ее и заставила отвѣчать не съ прежней снисходительной нѣжностью на безразсудныя рѣчи его. Тогда она мелькомъ увидѣла лицо, какое у него бывало при встрѣчѣ съ врагами.
   Нэвиль былъ непреклоненъ и въ отношеніи такихъ пустяковъ, какъ джерсейскій быкъ. Онъ удержалъ его въ Бевисгэмѣ и не хотѣлъ отдавать безъ собственноручнаго письменнаго обязательства лорда Рамфри выдать, по истеченіи извѣстнаго срока, предметъ спора американскому квакеру. Сверхъ того, Розамонда романически ожидала, что Нэвиль, въ порывѣ горя о потерѣ первой любви, будетъ упрекать дядю Эверарда за отказъ просить руку Ренэ въ дни Венеціи. Но, не дождавшись этого, она признала въ Нэвилѣ холодность и равнодушіе къ браку и, вслѣдствіе этого, утратила весь жаръ, съ которымъ она хотѣла защищать своего любимца; а, разъ утративъ его, она увидѣла, что сила сплетни неодолима. Она сама удивлялась, какъ она могла даже подумать о томъ, чтобы бороться съ нею. Сесилія можетъ быть великодушна, можетъ вѣрить Нэвилю -- вотъ и все, чего можно надѣяться.
   Занятія, обязанности и церемоніи новаго положенія усиливали чувство утомленія, овладѣвшаго Розамондой. Вскорѣ ей пришлось сообщить своему властелину вѣсть, свойство которой поразило и ее саму въ высшей степени, даже казалось ей трагичнымъ. Рабыня -- свободная женщина въ сравненіи съ женой.
   Друзья лорда Рамфри замѣтили новый приливъ здоровья на лицѣ великолѣпнаго старика, еще болѣе гордое оживленіе взгляда и осанки и порѣшили общимъ голосомъ, что женитьба пошла ему въ прокъ. Сэсиль, сначала расположенный дуться за нее на дядю, перемѣнилъ мнѣніе. Онъ былъ въ числѣ зрителей вступленія графа въ палату пэровъ и зашелъ къ дядѣ на другой день; Розамонда приняла его поздравленіе въ присутствіи мужа. Сэсиль объявилъ съ клятвой, что лордъ Рамфри былъ самой величественной фигурой въ цѣломъ собраніи и что это было для него, Сэсиля, зрѣлищемъ, которое произвело на него самое сильное впечатлѣніе; что Нэвилю слѣдовало бы быть тамъ и испытать, что онъ испыталъ. Это принесло бы Нэвилю большую пользу. Только одна печальная мысль смущала Сэсиля, и онъ высказалъ ее съ большими оговорками -- онъ вздыхалъ при мысли о томъ, что видѣлъ послѣдняго лорда Рамфри, наслѣдовавшаго мѣсто отцовъ своихъ въ парламентѣ.
   Лордъ Рамфри крикнулъ: ага! тономъ, похожимъ на подавленный взрывъ смѣха, и взглянулъ на жену.
   

XLV.
Небольшой заговоръ противъ Сесиліи.

   За нѣсколько дней передъ пасхой, Сеймуръ Остинъ пріѣхалъ въ Моунтъ-Лорелъ отдохнуть, по настоятельному приглашенію полковника Халкетта. Адвокатъ, занимающійся практикой, если хочетъ быть, въ тоже время, и работящимъ членомъ парламента, получаетъ, по временамъ, напоминанія о томъ, что смертная машина его не можетъ постоянно работать по нѣскольку часовъ ночью въ палатѣ общинъ послѣ столькихъ же часовъ работы въ судѣ, хотя такой порядокъ работы и нарочно устроенъ угодливымъ отечествомъ, съ цѣлью дать ему возможность подниматься по общественной лѣстницѣ и, въ тоже время, не переставать наполнять кошелекъ. Мистеръ Остинъ рано свалился съ ногъ въ этомъ году. Онъ приписалъ это простудѣ. Были и другіе свалившіеся съ ногъ члены. Онъ допускалъ, что ночная работа повредила имъ, но съ оговоркой, что сложеніе ихъ было нездоровое. Но палата не можетъ существовать безъ адвокатовъ; адвокаты должны отправлять свою профессію, и, если они ухитряются работать и даемъ, и ночью, то другіе люди могутъ работать только ночью. Мы, англичане -- народъ энергическій, мы должны работать или быть побитыми. Къ тому же, "ночь приноситъ совѣтъ"; люди хладнокровнѣе и мудрѣе ночью. Люди, хорошо питающіе себя, могутъ исполнить сколько угодно работы: желудокъ убиваетъ англичанъ. Мозгъ никогда не утомляется дѣятельностью, онъ существуетъ ею.
   Вотъ что отвѣтилъ мистеръ Остинъ на упрекъ полковника о томъ, что онъ жегъ свѣчу съ обоихъ концовъ. На это мистеръ Остинъ отвѣчалъ, что онъ не жжетъ ея посерединѣ.
   -- Но вы не нуждаетесь въ деньгахъ, Остинъ?
   -- Нѣтъ. Но съ тѣхъ поръ, какъ я сдѣлалъ себѣ привычку заработывать деньги, я привыкъ любить деньги.
   -- Но вы не честолюбивы?
   -- Нѣтъ; но меня очень огорчило бы, еслибы я отсталъ отъ другихъ.
   -- Я называю эту систему -- убійствомъ, сказалъ полковникъ, а мистеръ Остинъ прибавилъ: -- Да, все въ мірѣ идетъ такъ -- любовь и убійство.
   -- Но не самоубійство, пробормоталъ полковникъ.
   -- Нѣтъ, это -- случайность.
   Слово "любовь" побудило полковника Халкетта разсказать дочери о старой любви Сеймура. Женщина, которую онъ любилъ, была дочерью знаменитаго адмирала, красавицей, пользовавшейся двусмысленной репутаціей. Мистеръ Остинъ не имѣлъ повода завидовать богачу, котораго она предпочла ему.
   -- Я бы желалъ, чтобы онъ женился на доброй женщинѣ, сказалъ полковникъ.
   -- Онъ смотритъ больнымъ, папа.
   -- Онъ говоритъ тоже о тебѣ.
   Сесилія приготовилась сдѣлать сіяющее лице для встрѣчи мистера Остина, но она приготовила маску, а огня не было. Мистеръ Остинъ посовѣтывалъ ей перемѣну мѣста.
   -- Мы только что вернулись изъ Уэльса.
   -- Но быть въ районѣ газетъ не значитъ перемѣнить мѣсто, замѣтилъ онъ.
   Сесилія поблѣднѣла. Тайна ея была извѣстна. Бьючэмпъ и газеты -- эти слова крутились въ мозгу ея, сожженномъ лихорадочной тревогой съ самого дня заявленія Бьючэмпа о своемъ республиканствѣ. Она приготовилась защищать его. Да, Сесилія дошла до того, что видѣла нѣчто разумное въ возмущавшихъ ее идеяхъ. Отецъ ея понялъ, какъ неполитично нападать на. Бьючэмпа при ней. Лихорадочная тревога, сжигавшая Сесилію, походила иногда на бредъ и осиливала ея сдержанность. Она сама не понимала, какъ это случилось. Она сознавала только свое несчастіе. Когда она слышала его имя, упомянутое въ обществѣ, то ею овладѣвалъ безумный порывъ оправдать, объяснить все, чуть ли не гордиться имъ при всемъ обществѣ. Она выдала себя недавно въ Ичинкопѣ, хотя старалась научить себя сдержать языкъ, передъ поѣздкой туда. Остинъ замѣтилъ волненіе ея и сказалъ о томъ отцу.
   -- Да, я очень тревожусь о ней. Дѣвушки не понимаютъ... какой человѣкъ имъ нуженъ. Напримѣръ, Блэкбернъ Тёкгэмъ -- человѣкъ, которому отецъ, закрывъ глаза, можетъ отдать дочь. Онъ работаетъ для меня, какъ рабъ. Я не знаю почему. Не похоже на то, чтобъ онъ былъ влюбленъ. Нѣтъ, это -- настоящій человѣкъ. Такъ нѣтъ же, сумасшедшіе нравятся дѣвушкамъ.
   -- Неужели и она -- такая дѣвушка?
   -- Никто не повѣритъ этому. Теперь она воображаетъ, будто имѣетъ свое мнѣніе въ политикѣ.
   Любовь Сесиліи была выдана мистеру Остину.
   Мистеръ Остинъ предложилъ Сесиліи ѣхать провести пасху въ Римѣ. Лицо ея немного просвѣтлѣло и потомъ снова отуманилось.
   -- Я люблю весну въ Моунтъ-Лорелѣ, и папа пригласилъ мистера Тёкгэма.
   -- Мы можемъ взять его съ собой. Мы раздѣлимся попарно: отецъ вашъ съ нимъ, а я съ вами.
   -- Хорошо. Мистеръ Тёкгэмъ работаетъ много, подобно вамъ, но онъ не любитъ въ такой же степени древностей и искуства.
   -- Онъ -- дѣльный и усердный работникъ и потому хорошій товарищъ въ праздникъ.
   Мистеръ Остинъ принялся пространно расхваливать мистера Тёкгэма. Сесилія подтвердила его похвалы. Текгэмъ, не выказывая ни малѣйшей претензіи на ея руку, былъ такъ безкорыстно преданъ ея отцу.
   Мистеръ Тёкгэмъ былъ встрѣченъ съ радостью въ Моунтъ-Лорелѣ. Его пригласили ѣхать въ Римъ. Мистеръ Тёкгэмъ заговорилъ о Бьючэмпѣ. Сесилія опустила глаза, чтобы скрыть сверкнувшій огонь.
   -- Онъ не благодарилъ васъ за наслѣдство? спросилъ полковникъ Халкеттъ.
   -- Нѣтъ, добродушно отвѣчалъ Тёкгэмъ.
   -- Я думаю, вы и не сказали ему ни слова о томъ, что вы сдѣлали для него.
   -- О, каждый сдѣлалъ бы это на моемъ мѣстѣ! небрежно отвѣчалъ Тёкгэмъ и началъ разсказывать о встрѣчѣ своей съ Лидіардомъ, котораго постоянно можно было видѣть вблизи коттеджа.-- Теперь онъ свободенъ; сумасшедшая жена его умерла, и я очень радъ, что ошибся въ своихъ опасеніяхъ на счетъ миссъ Дэнгемъ. Литераторы должны жениться на женщинахъ съ деньгами. Старый радикалъ боленъ. Онъ мучается мыслью оставить ее одну. Бьючэмпъ хочетъ оснастить яхту и катать его по морю. Солёная вода помогла ему прошлый годъ. Обоимъ пришлось плохо отъ схватки на одномъ изъ митинговъ на сѣверѣ, когда они поддерживали демократа пантеиста Рёфли -- эту общественную язву. Радикалъ-докторъ потерялъ шляпу, а Бьючэмпъ чуть не потерялъ глаза. Онъ былъ бы Нельсономъ въ политикѣ, еслибы окривѣлъ, и это было бы ему оправданіемъ въ томъ, что онъ не видитъ въ оба. Впрочемъ, это -- бездѣлица для радикаловъ; это -- часть воспитанія ихъ. И они зовутъ себя людьми науки. Превосходно, миссъ Халкеттъ.
   -- Мы слишкомъ долго откладывали поѣздку, сказала Сесилія:-- и теперь поздно. Она едва держалась на ногахъ отъ истомы.
   -- Поздно? вскричалъ полковникъ Халкеттъ.
   -- Да. Въ Римѣ мало провести двѣ недѣли.
   -- Можно и мѣсяцъ, Сесилія.
   -- Но я люблю весну въ Моунтъ-Лорелѣ. Пока я не стану задерживать васъ въ Англіи. Если я не буду въ состояніи ѣхать съ вами, я могу поѣхать къ Луизѣ.
   Была ли когда сказана болѣе прозрачная ложь для прикрытія страсти?
   -- Этотъ Бьючэмпъ здѣсь въ сосѣдствѣ, сказалъ полковникъ Халкеттъ наединѣ съ Остиномъ.-- Я не слѣпъ. Онъ постучится у моей двери. Я не могу запереть ея. Остинъ, узнаёте ли вы, что это говоритъ моя дочь? Я никогда не видѣлъ въ жизни такого ослѣпленія. Я -- несчастнѣйшій человѣкъ. Вы знаете ее. Она была самая гордая дѣвушка въ мірѣ. Идеи ея были такъ здравы, въ такомъ порядкѣ. У нея былъ здравый умъ. Теперь она почти защищаетъ его, морского офицера!-- Господи помилуй!-- за то, что онъ выступилъ въ общественномъ собраніи и объявилъ себя республиканцемъ, за то, что онъ написалъ кучи безумныхъ писемъ въ свою защиту! Онъ погубилъ свою карьеру, безнадежно погубилъ. Онъ никогда не получитъ корабля; карьера его пропала, онъ -- лодка безъ веселъ. Онъ джентльменъ, котораго теченіе несетъ къ Бедламу, какъ говоритъ его дядя. Поступокъ его съ Гренси-Леспелемъ не достоинъ джентльмена. И дочь моя боготворитъ такого человѣка! Что могу я сдѣлать? Я не могу запереть передъ нимъ двери. Это еще болѣе испортитъ дѣло. Благодаря Бога, онъ теперь гдѣ-то подкладываетъ огонь и не приходитъ ко мнѣ. Я жду каждый день его самого, или письма отъ него. Клянусь передъ небомъ, что мнѣ легче было проходить въ ущельи Кэберъ съ бѣднымъ старымъ другомъ, котораго положило тамъ пулей.
   -- Да, она измѣнилась, сказалъ серьёзно Остинъ.
   -- Остинъ, если вы покажете, что и вы противъ Бьючэмпа, то это можетъ имѣть вліяніе на нея. Она думаетъ, что я предубѣжденъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не говорите, но стерегите ее. Онъ теперь у Шрэпнэля. Я долженъ уѣхать по дѣлу. Не оставляйте ея ни на минуту, спорьте о радикализмѣ.
   Бьючэмпъ пріѣхалъ. У Сесиліи подкосились ноги, и она не могла идти къ нему на встрѣчу. Знать, что онъ живъ, что онъ близко -- было блаженствомъ. За приливомъ страсти наступило сравнительное спокойствіе и дало ей силы выдержать страшныя первыя минуты свиданія. Ее охватывалъ горячій туманъ. Ей казалось страннымъ, почему мистеръ Остинъ былъ вѣчно и повсюду возлѣ; въ паркѣ, въ лѣсу, въ гостиной, повсюду и всегда, когда ей удавалось очнуться отъ тумана. Бьючэмпу однако удалось сказать ей все, что сказалъ бы онъ, если бы они были одни. Уѣзжая, онъ сказалъ:-- Мнѣ надо поговорить съ вашимъ отцомъ.
   Да, онъ любилъ ее: сердце женщины не ошиблось. Сесилія плакала, благодаря Бьючэмпу. Гордость ея была принесена ему въ жертву. Вечеромъ, отецъ встрѣтилъ ее въ корридорѣ и разсказалъ, что слышалъ отъ Гренси Леспеля о графинѣ Рамфри многое, что не понравилось ему. Огонь, засверкавшій въ глазахъ Сесиліи, испугалъ его. Онъ думалъ, что она знала все, и вскользь сказалъ что-то о скандалѣ въ городскомъ домѣ лорда Рамфри, Бьючэмпѣ и француженкѣ.-- Мистрисъ Гренси Леспель будетъ здѣсь завтра, сказалъ онъ.
   -- И Нэвиль будетъ, и она.
   -- А, онъ пріѣдетъ! запыхтѣлъ полковникъ.-- Я увижу его... если его присяга чего нибудь да стоитъ... я могу только сказать... я думаю, моя Сесилія, если ты... но не зачѣмъ загадывать впередъ. Я буду отстаивать твое счастье и честь. Твои щеки горятъ. Ступай спать.
   Пустая сплетня! думала Сесилія, не смутясь ни мало словами отца. Нэвиль пріѣдетъ завтра говорить съ отцомъ. Всѣ страданія и волненія кончены. Счастливое завтра! Дорогой Моунтъ-Лорелъ! Подснѣжники еще такъ хороши въ лѣсахъ; тамъ зацвѣтутъ фіалки, запоютъ соловьи. Эсперанца развернетъ свои крылья на лазури Среднюмнаго моря. Она заснула и увидѣла во снѣ разбитую яхту. Она проснулась въ слезахъ. "Я не думала, чтобы я была такъ малодушна, сказала она громко, схватясь за бокъ, и потомъ, какъ видѣнный сонъ снова пронесся передъ глазами ея, прошептала задыхаясь:-- но мы бы погибли вмѣстѣ".
   Она встала. Птицы щебетали на разсвѣтѣ и, порхая, задѣвали крыльями стекла. Сесилія ждала чего-то, но чего? Она накинула капотъ и подняла стору, чтобы взглянуть какой день сегодня. Бьючэмпъ стоялъ подъ окномъ ея на лужайкѣ и смотрѣлъ на верхъ, повидимому, ожидая, что стора поднимется. Въ сѣромъ туманѣ утра фигура его казалась почти призрачной, такъ что Сесилія думала, не обманываютъ ли ее глаза, пока онъ не поднесъ руки къ губамъ и не послалъ ей поцѣлуя, тихо назвавъ ее по имени.
   Она порывисто отвѣтила ему тѣмъ же. Теперь ни ей, ни ему нельзя было отступать. Яркая краска жгла щеки Сесиліи; руки ея скрестились у шеи подъ приподнятымъ подбородкомъ; рѣсницы опустились, какъ въ обморокѣ. Онъ любитъ меня. Отецъ слышалъ клевету.
   Стукъ у двери въ такую пору заставилъ ее вздрогнуть. Отецъ, съ хлыстомъ подъ мышкой, стоялъ у двери.
   -- Я не заснулъ всю ночь ни на одну минуту. И ты тоже, сказалъ онъ, взглянувъ ей въ глаза.-- Я не долженъ былъ намекнуть, не представивъ доказательства. Я ѣду за ними въ Стейнгэмъ. Эта сплетня...
   -- О Нэвилѣ?
   -- Ходитъ по всему Лондону. Француженку эту застали въ домѣ графа Рамфри. Лэди Рамфри все прикрыла. Она, въ угоду Нэвиля, присягнетъ, что черное -- бѣло.
   Сесилія, дрожа, отрицательно кивнула головой.
   -- Ты повѣришь, когда я привезу доказательства. Я прошу тебя не видѣться съ нимъ наединѣ, пока я не вернусь изъ Стейнгэма. И полковникъ подозрительно взглянулъ на окно.
   Сесилія согласилась, какъ пансіонерка.-- Папа, развѣ вы не вѣрите слову Нэвиля?
   -- Но не тогда, когда идетъ дѣло о женщинахъ.
   И онъ оставилъ ее, бросивъ искру, которая не зажгла въ эту минуту сердца ея огнемъ ревности, но тлѣла въ немъ, какъ фитиль въ сыромъ порохѣ.
   Бьючэмпъ пріѣхалъ поздно вечеромъ, когда она пила чай съ мистеромъ Остиномъ, Блекбёрномъ Тёкгэмомъ и одною кузиной, которая обратила ея вниманіе на шрамъ на глазѣ Бьючэмпа,-- позорный слѣдъ удара на митингѣ радикаловъ. Онъ говорилъ о докторѣ Шрэпнэлѣ Тёкгэму.-- Бѣдный старикъ, я боюсь, онъ умретъ.
   -- Ему лучше примириться съ обществомъ, сказалъ Тёкгемъ.
   -- Онъ боится умереть, потому что оставляетъ миссъ Денгэмъ безъ опоры, сказалъ Бьючэмпъ.
   -- Да, она -- хорошенькая дѣвочка. Онъ оставитъ ей кое-что, и ему легко пристроить ее, я думаю, сказалъ Тёкгэмъ.
   -- Онъ и не думаетъ объ этомъ, отвѣчалъ Бьючэмпъ.
   -- Я не удивляюсь, если ему приходится выбирать между радикалами и невѣрующими, сказалъ Тёкгэмъ.
   Бьючэмпъ заговорилъ о своей газетѣ. Она должна была представлять полный значенія радикальный органъ, сравниться вліяніемъ съ руководящими органами барышнической прессы, превзойти ихъ привлеченными талантами и подавить искренностью и честностью.
   -- Вамъ нужны деньги, замѣтилъ Тёкгэмъ.
   -- Я знаю, сказалъ Бьючэмпъ.
   -- Готовы ли вы потратить ежегодно сорокъ или пятьдесятъ тысячъ фунтовъ?
   -- И половины много.
   -- Считая штрафы за клевету, я еще назначилъ низкую сумму.
   -- Да, правда: адвокаты, судьи и присяжные-купцы будутъ судить радикальный органъ.
   Тёкгэмъ провелъ рукою по губамъ и протянулъ:-- Гмъ, эта газета будетъ стоить пенни?
   -- Да, пенни. Я бы сталъ продавать ее по фартингу...
   -- Даже платить за то, чтобы ее читали?
   -- Охотно.
   Тёкгэмъ складывалъ что-то въ умѣ, мигая глазами.-- Считайте, что это обойдется вамъ тоже, что разработка двухъ рудниковъ, сказалъ онъ рѣшительно:-- то есть, если это будетъ послѣдовательный радикальный органъ, не выходящій круглый годъ изъ процессовъ съ цѣлымъ свѣтомъ. Когда онъ, наконецъ, пріобрѣтетъ прочную репутацію, его подорветъ еще болѣе радикальный органъ. Такимъ образомъ, мы будемъ понижать Англію до послѣдняго уровня. Это -- Inférno круговъ, спускающихся до первобытной грязи. И чего же добиваетесь вы?
   -- Во-первыхъ, свободы мысли.
   -- У насъ вполнѣ довольно вольнодумства.
   -- Не довольно, если нѣтъ полной свободы мысли.
   -- Опасно! сказалъ мистеръ Остинъ.
   -- Но это -- опасность, которая вырабатываетъ людей, сэръ! Страхъ этой опасности выработалъ современнаго англичанина.
   -- Ого! вскричалъ Тёкгэмъ, голосомъ парламентской оппозиціи.-- Хорошо, вы откроете вашу газету, мы допустимъ это: какой классъ людей будетъ писать въ ней?
   -- Я могу найти лучшихъ писателей за хорошую плату.
   -- Вы не найдете лучшихъ. Вы поймаете одного талантливаго юношу, другого, или стараго талантливаго плута, но вы не получите вліятельныхъ людей. Они будутъ предубѣждены. Газеты, основанныя на коммерческой спекуляціи, даютъ гарантію въ томъ, что онѣ будутъ порядочными органами; онѣ должны быть такими, если не хотятъ погибнуть. Вотъ почему лучшіе писатели соглашаются писать въ нихъ.
   -- Деньги сдѣлаютъ это, сказалъ Бьючэмпъ.
   Мистеръ Остинъ не согласился съ этимъ замѣчаніемъ.
   -- Я надѣюсь, въ нашихъ писателяхъ найдется и духъ патріотизма.
   Бьючэмпъ покачалъ головой.-- Мы розно понимаемъ патріотизмъ.
   -- Къ тому же, это все -- чушь, вздоръ! вскричалъ Тёкгэмъ, выбирая самыя умѣренныя восклицанія, чтобы дать исходъ своему негодованію на подобное оскорбленіе здраваго смысла: -- чѣмъ лучше писатели, тѣмъ менѣе они удовлетворятъ цѣли. Вы имѣете дѣло не съ образованнымъ народомъ.
   -- Это -- старое обвиненіе народа.
   -- Но онъ необразованъ. Вы можете довести его до бѣшенства, но вы не поднимете его писаніемъ и писаніемъ. Защищайте насъ отъ невѣжественныхъ англичанъ. Простой англійскій народъ глупъ, и вы съ нимъ не много подѣлаете. Сравните его съ янками въ сметливости, съ испанцами въ трезвости, съ французами въ изобрѣтательности, съ германцами въ образованности, съ италіанцами въ искуствѣ, съ русскими въ добродушіи и умѣньи повиноваться -- гдѣ эти качества? Народъ нашъ стоитъ чего нибудь только, когда его ведутъ. Онъ хорошо дерется; въ немъ есть матеріалъ.
   -- Я слышалъ все это прежде, отвѣчалъ Бьючэмпъ, ни мало не смутясь.-- Вы не знаете народа. Я хочу воспитать его, научивъ принимать участіе въ дѣлахъ страны. Теперь онъ не принимаетъ въ нихъ никакого. Наши управляющіе классы положительно тупы и, по моему мнѣнію, животныя, потому что равнодушны ко всему. Моя газета отдаетъ полную справедливость вашимъ купцамъ за все то, что они дѣлаютъ и за то, чего не дѣлаютъ.
   -- Мои купцы, какъ вы называете ихъ, положили самое прочное основаніе для цивилизованнаго государства, перваго въ мірѣ.
   -- Какое названіе дадите вы газетѣ вашей? спросила Сесилія.
   -- Разсвѣтъ, отвѣчалъ Бьючэмпъ.
   Сесилія вспыхнула огненнымъ румянцемъ и наклонилась надъ рисунками портфеля.
   -- Разсвѣтъ? воскликнулъ Тёкгэмъ. Сѣрый или багровый? Необыкновенное названіе для газеты.
   -- Газета, не посвящающая половины столбцовъ своихъ порокамъ богатыхъ -- добыванію денегъ, проматыванію ихъ и пари на скачкахъ, будетъ необыкновенной газетой.
   -- Я вижу ее передъ собой -- двѣ дозы лести на одну дозу бича. Нѣтъ, нѣтъ, вы не попали на болѣзнь. Намъ нужно согласіе, а не раздѣленіе. Будьте моралистомъ вмѣсто того, чтобы быть политикомъ.
   -- Такое раздѣленіе не должно существовать.
   -- Но оно существуетъ.
   Появленіе мистрисъ Грэнси Леспель прервалъ разговоръ, начинавшій утомлять Сесилію. Мистрисъ протянула кончики пальцевъ Бьючэмпу.
   -- Все о политикѣ! Васъ видѣли на улицахъ Лондона съ офицеромъ въ французскомъ мундирѣ.
   -- То былъ графъ де-Круанель, мой старый другъ.
   -- Неужели эти французы вѣчно носятъ мундиры. Это -- очень дурной тонъ.
   -- Онъ пріѣхалъ такъ неожиданно.
   -- Не оправдывайте его. Онъ пріѣхалъ съ дамами?
   -- Да, съ родственницами.
   -- Разумѣется, съ родственницами. Когда англійскіе офицеры путешествуютъ съ дамами, то любятъ простоту муфти. И я тоже предпочитаю ее.
   -- Это -- дѣло вкуса. Де-Круанель совершенно случайно пріѣхалъ въ мундирѣ.
   -- Я знаю, что вы умѣете защищать своихъ друзей, капитанъ Бьючэмпъ. Онъ вѣрно до того заторопился, что забылъ перемѣнить мундиръ передъ отъѣздомъ, и взглядъ мистрисъ Грэнси съ лукавой злостью остановился на Бьючэмпѣ, который, чтобы избавиться отъ него, сказалъ:
   -- Онъ потерялъ чемоданъ.
   -- А, потерялъ? Тогда, разумѣется, его можно извинить. Что это у васъ синякъ на глазу, мистеръ Бьючэмпъ? Этотъ monsieur вашъ другъ былъ въ италіанской компаніи?
   -- Нѣтъ, онъ не имперіалистъ и потому оставался въ гарнизонѣ.
   -- У него была пропасть медалей, какъ мнѣ говорили. Дайте мнѣ чашку чаю, Сесилія. Долго ли онъ пробылъ въ Англіи съ своими родственницами?
   -- Два дня.
   -- Только два дня? Очень короткое посѣщеніе, необыкновенно короткое. Мнѣ кто-то говорилъ, что они были въ замкѣ Рамфри; но этого быть не могло.
   И она перевела глаза отъ безмолвнаго Бьючэмпа на руку Сесиліи, державшую чайникъ.
   -- Полчашки, сказала она нѣжно, чтобы дрожаніе руки не выдавало долѣе бѣдную дѣвушку, и заговорила съ мистеромъ Остиномъ.
   Бьючэмпъ молчалъ. Онъ взялъ книгу, досталъ карандашъ изъ кармана, поговорилъ о книгѣ съ кузиной Сесиліи, заложилъ ножомъ для разрѣзыванія страницъ и, взглянувъ на Сесилію, положилъ книгу на столъ.
   Сесилія провожала мистрисъ Грэнси Леспель до ея комнаты.
   -- Я въ восхищеніи отъ сметливости капитана Бьючэмпа! воскликнула мистрисъ Леспель.-- Онъ мастерски лжетъ. Я не могла не вывести его на свѣжую воду. Два дня! Французскіе гости были двѣ недѣли въ имѣніи Рамфри. Это -- та самая маркиза, старая страсть его. Онъ постояненъ въ любви.
   -- Это -- ваша комната, мистрисъ Грэнси, сказала Сесилія, спѣша вырваться изъ когтей сплетни.
   -- Онъ останется обѣдать? спросила мистрисъ Гржнси, удерживая ее и разсказывая ей шопотомъ.-- Это очень дурно. Потомъ пріѣхали прочіе гости, а въ началѣ она была одна. Братъ пріѣхалъ быть ширмой отъ преслѣдованія мужа. Все было демонски коварно устроено. Лэди Рамфри, наконецъ, прикрыла все. Вы знаете, она питаетъ къ Бьючэмпу страсть, которая ослѣпляетъ женщину, разтлѣваетъ въ ней понятіе добра и зла. Онъ -- святой для нея, какъ бы ни нагрѣшилъ. Объ этомъ говорятъ всѣ. Пальметъ видѣлъ ее. Онъ говоритъ, что она блѣдна, какъ мраморъ, съ длинными темными глазами и самымъ невиннымъ видомъ въ мірѣ; она ходитъ какъ скользящая статуя. Только глаза выдаютъ ее. Эти глаза съумѣютъ нѣжно смотрѣть и на камень. Я не знаю, какова была ея репутація во Франціи. Но теперь репутація ея въ Англіи составлена. Но она нашла себѣ пару въ капитанѣ Бьючэмпѣ по безстыдству. Тамъ, гдѣ другіе видѣли бы опасность, они нашли спасеніе. Вы успѣете еще одѣться, милая Сесилія. Мнѣ съ вами нужно такъ много поговорить. Теперь въ Лондонѣ ходитъ съ полдюжины сплетенъ, и вы должны узнать ихъ или вы отстанете отъ общества въ разговорахъ, когда поѣдете въ городъ. Я помню, когда я была дѣвушкой, я не знала ничего мучительнѣе, какъ слышать умолчаніе, намеки, начальныя буквы именъ, полуслова и не имѣть ключа къ нимъ. Ничто въ мірѣ не можетъ придать дѣвушкѣ болѣе глупый видъ. Натурально, политика -- причина, почему о капитанѣ Бьючэмпѣ кричатъ болѣе, нежели о комъ-либо другомъ. Вашъ великій реформаторъ долженъ остерегаться. Двойная ересь -- это ужъ черезчуръ. Это можетъ сдѣлать его интереснымъ въ глазахъ женщинъ, но это будетъ его смертью, если онъ ищетъ политической карьеры. Грэнси буквально запѣлъ пѣтухомъ, услышавъ объ этой исторіи. Всего удивительнѣе, что Бьючэмпъ отказался быть на парадномъ обѣдѣ въ честь новой графини Рамфри. Это ужь было черной неблагодарностью, какъ вы думаете?
   -- Если графиня... если это можетъ быть сочтено неблагодарностью, проговорила, едва владѣя собою, Сесилія и убѣжала одѣваться.
   Въ будуарѣ уже не было Бьючэмпа. На столѣ лежала книга. На страницѣ, замѣченной ножемъ, нѣкоторыя слова были подчеркнуты карандашомъ. Она прочла ихъ; они составляли очень безграмотную строку: "слушать... никого... но... обвиненъ... несправедливо..." тройной рядъ точекъ стоялъ подъ этими словами. Сесиліи показалось жалкимъ, что Бьючэмпъ принужденъ прибѣгать къ такимъ уловкамъ. Онъ ловко умѣетъ вести интригу, это -- уроки француженки, подумала она.
   -- Гдѣ книга, которую хвалилъ капитанъ Бьючэмпъ? спросила кузина.
   -- Не здѣсь, кажется, отвѣчала Сесилія и взглянула черезъ столъ на мистера Остина. Отецъ ея говорилъ, что Остинъ -- жертва несчастной любви въ молодости, что Остинъ теперь несчастенъ ради ея самой. Онъ -- чистый человѣкъ, онъ не заводитъ интригъ.
   -- Эта газета, если это только не пустая фантазія, раззоритъ Бьючэмпа, говорилъ Тёкгэмъ:-- Дѣло въ томъ, что Бьючэмпъ не умѣетъ сгибаться. Онъ не можетъ встрѣтить ни одного человѣка, не попытавшись бороться съ нимъ, и, пока самъ стоитъ на ногахъ, воображаетъ, что побѣдилъ. Я слышалъ, какъ одинъ окулистъ говорилъ: глазъ, который не мигаетъ, кончаетъ слѣпотой, а кто не гнется -- сламывается. Это жаль, потому что Бьючэмпъ, славный молодой человѣкъ. Радикальная ежедневная газета цвѣтовъ Шрэпнеля, чтобъ воспитать народъ, научивъ его принимать участіе въ дѣлахъ страны! Что за самообольщеніе! Что за напрасная трата денегъ! Онъ не продержитъ это дѣло и два года. И восемьдесятъ тысячъ его пропали.
   Сердце Сесиліи сильно билось.
   Полковникъ Халкеттъ вернулся около полуночи, жаловался на катарръ и тотчасъ простился съ гостями.
   -- Папа, вамъ нечего сказать мнѣ? робко, ласкаясь къ нему, спросила Сесилія.
   -- Только то, что лордъ Рамфри подтвердилъ мнѣ всю исторію. Онъ говоритъ, что Бьючэмпъ сошелъ съ ума. Я вѣрю этому. Ты должна призвать на помощь разсудокъ. Моего согласія не будетъ. Представь себѣ совершенно довольную страну, и вдругъ является молодецъ выкапывать разные поводы къ жалобамъ, чтобы убѣдить народъ въ томъ, что мы притѣсняемъ его. Но объ этомъ не стоитъ говорить. Онъ ничего не сдѣлаетъ безъ денегъ. Онъ готовитъ самъ себѣ костеръ. Я не могу вообразить, чтобы ты вышла за него. Я умру. Сесилія обвила руками шею отца.-- О, папа!
   -- Я не хочу выставлять его хуже, чѣмъ онъ есть. Онъ -- храбрый и любезный молодой человѣкъ. Рамфри извиняетъ жену свою, и это естественно. Она сходитъ съума по Нэвилѣ. Она говорила мнѣ о пріятномъ посѣщеніи французовъ-друзей, но Рамфри остановилъ ее. Кстати, онъ предлагаетъ руку капитана Баскэлета для тебя. Этому не будетъ конца. Я буду покоенъ только тогда, когда ты выйдешь замужъ. Я надѣюсь, что катарръ не свалитъ меня съ ногъ, и полковникъ раскашлялся, преувеличивая свою болѣзнь.
   -- Папа, Италія вамъ поможетъ, сказала Сесилія: -- ѣдемъ скорѣе, завтра же, рано поутру, пока еще никто не пріѣдетъ жъ намъ.
   -- Изъ Бэвисгэма?
   -- Изъ Стейнгэма. Я не вынесу новаго преслѣдованія.
   -- И Остинъ ѣдетъ?
   -- Остинъ хочетъ ѣхать, но не сказалъ ни слова.
   -- Остинъ, моя милочка, не изъ головорѣзовъ, которые сейчасъ выкладываютъ то, что у нихъ на сердцѣ и душѣ.
   -- О, но я такъ хорошо знаю его, сказала Сесилія, подогрѣвая въ себѣ невинное поклоненіе свое Остину, какъ противоядіе отъ боли, рвавшей ей сердце.
   Сесилія дѣлала отчаянный шагъ, чтобы излечиться отъ любви. Она теперь ясно поняла Нэвиля. "Я богата; ему нужны деньги для его цѣлей. Онъ привязанъ ко мнѣ съ дѣтства, онъ видитъ мою любовь". Ревность жгла ее, и она понимала, что не имѣла права ни ревновать, ни упрекать его. Теперь задачей ея было снова подняться на заоблачныя выси. Бьючэмпъ на другой день пріѣхалъ въ пустой домъ.
   

XLVI.

   Въ Италіи впервые проснулось въ Сесиліи сознаніе дѣвической жизни. Тамъ она снова найдетъ прежнее спокойствіе. Быстрое путешествіе до границъ притупляло днемъ жгучее страданіе, и, если ночью сны переносили ее въ пережитыя сцены, которыя молніей жгли ее, холодное утро гнало ихъ. Она хотѣла забвенія.
   Но эта жажда мѣшаетъ наслаждаться. Римъ показался Сесиліи выжженнымъ полемъ вереска. И снова зажгло ея страданіе. Прежнія муки были мимолетными лѣтними тѣнями. Сесилія готова была вѣрить въ колдовство. Этотъ человѣкъ жегъ ея сердце.
   Въ ней появилось совершенно несвойственное природѣ ея расположеніе насмѣхаться надъ всѣмъ. Оно скрывало ея тоску. Ультра-британское семейство въ Алисѣ, состоявшее изъ банкира баронета, жены его, двухъ чахлыхъ дочекъ и молодого джентльмена -- представителя молодого поколѣнія, ходило со свитой лакея въ парадной ливреѣ. Сесилія, гдѣ бы ни встрѣчала ихъ, говорила языкомъ Бьючэмпа. Даже мистеръ Тёкгэмъ замѣтилъ это. Она была немилосердно ѣдка; она бичевала Англію и англичанъ.
   -- Но эти люди -- каррикатура, вступался Тёкгэмъ: -- вы не должны обобщать ихъ. Лакеи -- вездѣ лакеи. И у кардиналовъ есть лакеи.
   -- Они дома. А эти англичане развѣ не сѣютъ по цѣлой Европѣ презрѣніе къ намъ? Насъ нельзя не презирать. Мы ѣдемъ заграницу, обреченные раздѣлять это чувство. И это -- нашъ средній классъ. Чѣмъ должно быть то общество, которое терпитъ такую пошлость? Они похожи на куколъ, украшающихъ камины въ коттеджахъ.
   Тёкгэмъ разсмѣялся.-- Немного похоже.
   -- Они хотятъ быть замѣченными и достигаютъ своей цѣли, продолжала она: -- неудивительно, что въ Англіи такъ много пишутъ въ сатирическомъ родѣ, когда есть такіе предметы; и такъ же мало удивительно, что сатира не производитъ никакого дѣйствія. Громадное богатство и природная тупость искажаютъ нашъ національный обликъ, придавая ему видъ перезрѣлости, чтобы не сказать уродства. Я теперь полюбила бѣдные классы и вѣрю, что они угнетены и за нихъ должно стоять, когда вижу образчики Англіи въ родѣ этого семейства. Мы издѣваемся надъ тщеславіемъ французовъ, но оно -- забавное тщеславіе, извинительное въ сравненіи съ нашимъ.
   -- Все это я читалъ много разъ, отрѣзалъ Тёкгэмъ.
   -- И я тоже. Я говорю теперь потому, что вижу это. Мы издѣваемся надъ простотою германцевъ.
   -- Германцы живутъ просто, потому что бѣдны. Французское тщеславіе мило и забавно; я не знаю, глубоко ли оно, потому что я сомнѣваюсь въ глубинѣ французовъ; но я знаю, что оно въ организмѣ ихъ. Первая пружина французовъ -- тщеславіе. Этого нельзя сказать объ англичанахъ. Миръ всѣмъ. Но я ненавижу космополитизмъ. У человѣка, имѣющаго претензію на него, нѣтъ твердой точки опоры. Никто, въ дѣйствительности, не презираетъ англичанъ. Мы -- нація солидная, а это -- главное. Свѣтъ чувствуетъ нашу силу и имѣетъ полное довѣріе къ нашей добросовѣстности. Я не требую ничего болѣе.
   -- Съ германцами мы -- высокомѣрные кельты; съ французами мы -- насмѣхающіеся тевтонцы. Можемъ ли мы быть любимы, мистеръ Тёкгэмъ.
   -- Это -- цитата изъ моего друга Лидіарда. Любимы? Ни одна нація не была любима, пока жила. Какъ Лидіардъ говоритъ, она можетъ быть добрымъ животнымъ или злымъ, но она -- животное. Нація слишкомъ велика для утонченныхъ чувствъ и любви. Она можетъ быть сильной или ничтожной и въ послѣднемъ случаѣ она гибнетъ. Когда нація умерла, вы можете любить ее, но я не вижу пользы умереть для того, чтобы пріобрѣсть любовь. Моя цѣль -- заставить уважать отечество. Для этой цѣли мы должны имѣть силу; для силы -- богатство; для богатства -- промышленность; для промышленности -- внутренній миръ и потому -- ни волненій, ни искусственныхъ раздѣленій. Все просто въ исторіи; все -- фактъ до тѣхъ поръ, пока мы не вводимъ сентиментальности. Съ этимъ вздоромъ ничто не соединяется -- кромѣ поэтическихъ идей.
   Несмотря на свои ожиданія, Сесилія бывала чаще въ обществѣ мистера Тёкгэма, нежели мистера Остина, и хотя оно часто раздражало ее, но она, наконецъ, начала находить въ немъ нѣчто прочное и успокоительное. Италія стала ей противна. Она едва могла подогрѣть въ себѣ настолько любопытства, чтобы быть эхомъ историческаго рвенія мистера Остина. Плиній-младшій могъ быть образцомъ джентльмэна древняго Рима; могло быть ученое удовольствіе въ разсчетѣ мистера Остина, сколько времени нужно было потратить Плинію на поѣздку изъ города до отчей фермы, виллы на берегу озера, или виллы на берегу залива; можно было найти очень отвлеченную забаву въ нѣжной, смѣшной манерѣ, съ какою онъ читалъ поэмы своимъ друзьямъ. Мистеръ Остинъ улыбался очень выразительно, говоря о стихотворныхъ слабостяхъ римскаго ученаго. Но Плиній не имѣлъ ни малѣйшаго сходства съ варварскимъ островитяниномъ -- Нэвилемъ Бьючэмпомъ, и Сесилія не могла никакъ представить себѣ образъ друга Траяна, оратора, юриста, ученаго, государственнаго человѣка и благодѣтеля своихъ соотечественниковъ, хотя онъ и былъ образцомъ для идеала ея современнаго англійскаго джентльмэна. Она отвѣчала Сеймуру Остину только однимъ слогомъ "да" и была воплощеніемъ тупости. Она была недостойна общества ученаго. Она не могла болѣе преклонять колѣни передъ своими любимцами: Данте, Рафаэлемъ и Буаноротти. Она была недостойна ихъ. Она жаждала быть въ Моунтъ-Лорелѣ.
   Мистеръ Тёкгэмъ говорилъ о немъ. Но онъ скоро уѣхалъ, и она осталась съ мистеромъ Остиномъ, который отдавалъ много времени на посвященіе ея въ жизнь вѣчнаго города. Онъ читалъ ей отрывки изъ Ливія, Нибура и Гиббона, избѣгая скептицизма и ироніи современныхъ писателей, чтобы не затронуть больно своей прекрасной ученицы и паціентки. Между ними начались споры. Она стояла за республику Сципіоновъ; онъ -- за Римъ мудрыхъ и милосердныхъ императоровъ. Для Сесиліи этотъ періодъ подходилъ такъ близко къ упадку; для него то былъ періодъ развитія знанія; городъ дышалъ спокойно, небо было ясно; юриспруденція, реторика, государственныя науки процвѣтали и были люди высокой культуры, высшіе цвѣты нашей расы, думалъ онъ, считая всѣхъ ихъ вѣкомъ зрѣлости Рима.
   Пораженная внезапно чисто женской мыслью, которую она не рѣшилась бы вымолвить, Сесилія согласилась со взглядами мистера Остина на благоденствіе и величіе, свойственныя мудрому и великодушному имперіализму римскаго образца. Остинъ отвергалъ французскій имперіализмъ. Она мечтала о древнемъ идеалѣ, о достоинствѣ женской жизни подъ властью такихъ императоровъ. Безпокойные молодые люди подвергали опасности такую жизнь на каждомъ шагу. Культурные, серьёзные, слегка посѣдѣлые мужи были приличными спутниками жизни для женщинъ, стремившихся къ нравственной красотѣ и совершенству. Женщина должна какъ плющъ обвиться около такихъ дубовъ, если хочетъ виться къ верху.
   Такъ Сесилія думала обогнуть бурный мысъ, называемый любовью. Она добьется привязанности добраго человѣка и заплатитъ ему дружбой и уваженіемъ за несчастную любовь его молодости. Она надѣялась скоро услышать отъ него слова, которыя навсегда поставятъ для нея преграду между нею и тѣмъ, кого она теперь боялась. Если мистеръ Остинъ не имѣлъ никакихъ намѣреній, то странно, почему, вернувшись съ нею въ Моунтъ-Лорель, онъ не уѣзжалъ?
   Тотъ, кого она боялась, узналъ о ея возвращеніи и прислалъ карточку съ немногими словами, набросанными карандашемъ: "Я буду 17-го". 17-ое завтра.
   Послѣ завтрака, 17-го числа, Сеймуръ Остинъ пригласилъ ее въ библіотеку переговорить. Онъ началъ говорить о разстроенномъ здоровьѣ отца ея и о тревогѣ его насчетъ ея будущности.
   -- Онъ хочетъ, чтобъ я дала слово не выходить замужъ безъ согласія его. Я даю слово, сказала Сесилія.
   -- Онъ хочетъ просить, чтобы вы вышли замужъ за человѣка, нѣсколько грубаго по манерѣ, но необыкновенно сильнаго характера.
   Раздался звонокъ. То вѣрно пришелъ Бьючэмпъ. Брови Сесиліи дружно сжались. Мистеръ Остинъ назвалъ Тёкгэма.
   Она охотно признала всѣ прекрасныя качества мистера Тёкгэма и великодушіе его къ Бьючэмпу. Потомъ она неожиданно почувствовала, что катится, будто по рельсамъ, по неожиданно открывшемуся подъ ногами спуску -- къ выслушиванію предложенія руки отъ имени мистера Тёкгэма. Мистеръ Остинъ, не выпуская руки ея, говорилъ горячо отъ имени отца ея. Сердце его было положено въ этотъ бракъ.
   -- Развѣ это такъ необходимо? спросила она.
   -- Да. Это необходимо. Это успокоитъ вашего отца. Ему нуженъ зять, на котораго онъ могъ бы положиться въ управленіи имѣніемъ; а вы, какъ свѣтская женщина, знаете, что оно должно быть въ сильныхъ рукахъ. Онъ даетъ вамъ человѣка твердыхъ правилъ. Онъ ждетъ вашего отвѣта.
   Отецъ вошелъ въ библіотеку. Онъ обнялъ дочь и спросилъ:
   -- Ну что?
   -- Я должна подумать, папа, я должна подумать.
   Она прижала руку къ глазамъ. Разочарованная насчетъ Сеймура Остина, она оставалась теперь безъ защиты противъ Бьючэмпа. А Бьючэмпъ могъ быть уже въ домѣ. Ей почудилось это по рѣзкости голоса отца.
   Сеймуръ Остинъ и полковникъ вышли изъ комнаты, и Блэкбёрнъ Тёкгэмъ вошелъ, далеко не полнымъ надежды и самообладанія искателемъ руки. Онъ тихо пыхтѣлъ, и моргавшія вѣки его напоминали крылья взвивающейся ласточки.
   Бьючэмпъ пріѣхалъ получасомъ позже. Онъ сдѣлалъ предложеніе полковнику, но тотъ на отрѣзъ отказалъ послать за Сесиліей. Бьючэмпъ не хотѣлъ откладывать далѣе и, выйдя изъ дома, сталъ ходить по лужайкѣ передъ окнами ея. Сесилія вышла, наконецъ.
   -- Я ждалъ цѣлыя недѣли. Неужели я буду говорить здѣсь?
   -- Да, здѣсь, и скорѣе?
   -- Здѣсь! передъ домомъ! Я прошу вашей руки. Будьте моей женой.
   -- Поздно.
   

XLVII.

   Отказъ Сесиліи былъ неожиданнымъ ударомъ для Бьючэмпа. Разомъ были убиты двѣ дорогія надежды -- имѣть жену товарища и сказать свое слово Англіи въ "Разсвѣтѣ". Силы его давно были изнурены двойной работой агитаціи, которую онъ несъ и за себя, и за доктора Шрэпнэля, и пораженіемъ, которое онъ выносилъ со всѣхъ сторонъ. Онъ заразился тифозной горячкой въ подвалѣ одного рабочаго, котораго навѣщалъ. Благоразумные люди нашли, что глупо съ его стороны было навѣщать больныхъ, такъ какъ онъ -- не докторъ; но Бьючэмпъ отвѣчалъ, что не могъ бросить людей, которые лишились работы на фабрикѣ изъ-за него. Бьючэмпъ долго пролежалъ, борясь между жизнью и смертью въ коттеджѣ доктора Шрэпнэля. Розамонда едва не сошла съ ума во время его болѣзни, и графъ Рамфри, чтобы не лишиться ожидаемаго наслѣдника, отправился къ страшному доктору и торжественно просилъ его извиненія. Это успокоило Бьючэмпа, котораго Дженни Дэнгемъ еще болѣе, нежели знаменитый докторъ медицины Гэннетъ, вырвала изъ рукъ смерти. Докторъ Гэннетъ самъ отдалъ полную справедливость энергіи и героизму миссъ Дэнгемъ.
   Бьючэмпъ женился на Дженни Дэнгемъ и уѣхалъ съ нею и докторомъ Шрэпнэлемъ года на два на югъ собраться съ силами для новой агитаціи. Эти два года онъ хотѣлъ отдать ученью. Ему пришлось вернуться въ Англію годомъ ранѣе. Графъ Рамфри лишился наслѣдника вскорѣ послѣ отъѣзда Нэвиля. Волненіе Розамонды во время болѣзни Нэвиля, мучительная мысль, что ребенокъ ея убьетъ всѣ надежды единственнаго человѣка, котораго она любила, подточила ея силы, и ребенокъ жилъ одинъ часъ. Она едва не умерла. Лордъ Рамфри въ двухъ словахъ написалъ Нэвилю о своемъ несчастіи и прибавилъ, что ранѣе года не можетъ видѣть никого, но требовалъ, чтобы Нэвиль явился черезъ годъ.
   Нэвиль возвращался въ Англію съ женою, ребенкомъ и докторомъ Шрэпнэлемъ на яхтѣ "Эсперанца", которую ему предложила Сесилія, жившая съ мужемъ, Блэкберномъ Тёкгэмомъ, этотъ годъ въ Италіи.
   Бьючэмпъ, какъ морякъ, счелъ долгомъ чести отвести яхту на стоянку ея у устья рѣки Отли. Посланный изъ Моунтъ-Лореля пригласилъ Нэвиля къ графу Рамфри, который былъ у полковника Халкетта.
   Мужъ и жена разстались и не видѣлись болѣе.
   Нечего долго разсказывать о скорбной повѣсти. Былъ темный декабрьскій вечеръ; Дженни сидѣла, держа ребенка у груди въ коттэджѣ доктора Шрэпнэля, и чутко поджидала мужа. Раздался стукъ у двери и Килликъ, радикалъ-рабочій, вошелъ растерянный и сказалъ доктору Шрэпнэлю:
   -- Я принесъ вамъ ударъ. Я самъ еле живъ. Командоръ Бьючэмпъ утонулъ, ѣдемъ искать его тѣло.
   Докторъ Шрэпнэль кинулся къ кэбу, но Киллику пришлось поднять, посадить его и вынуть изъ кэба, когда они доѣхали до развалинъ аббатства на берегу рѣки Отли. По берегу мелькали огни, освѣщая мрачный скатъ и чернѣвшую воду. Толпа мужчинъ, женщинъ и дѣтей затопили берегъ, пристани и палубы угольныхъ барокъ и баржъ. По рѣкѣ двигались лодки съ фонарями. Искали тѣло дреками.
   -- Боже мой, помоги найти его тѣло! раздался крикъ одной женщины.
   -- Одно слово. Это -- командоръ Бьючэмпъ? спросилъ ее Килликъ.
   Женщина не поняла вопроса.-- Да, вотъ онъ, и она выдвинула восьмилѣтняго мальчугана, державшагося за ея юбку, и начала трясти и цѣловать его. Одинъ старикъ разсказалъ: -- Да, этотъ самый малецъ. Онъ былъ въ лодкѣ отца съ двумя братишками, зазѣвался и упалъ въ воду, а за нимъ другой, постарше. Командоръ Бьючэмпъ ѣхалъ мимо на шлюпкѣ, и я, вотъ съ этого самаго мѣста, видѣлъ, какъ онъ соскочилъ и нырнулъ; онъ вытащилъ вотъ этого мальца и посадилъ его въ лодку; потомъ нырнулъ за другимъ и пропалъ. У него или жила лопнула, или судорга свела его, потому что онъ гребъ въ лодкѣ отъ шкуны къ берегу, и вѣрно въ поту кинулся въ воду. Онъ схватилъ другого мальца и пошелъ съ нимъ ко дну.
   Одинъ рыбакъ сказалъ Киллику:-- Слышите ли вы этотъ голосъ, какъ громъ раскатывается. Это -- графъ Рамфри. Онъ распоряжается поисками съ пяти часовъ пополудни и не сойдетъ съ мѣста, пока самъ не свалится и не утонетъ, или не найдетъ тѣло.
   -- О, Боже! помоги найти его тѣло! кричала женщина, державшая ребенка.
   Факелъ освѣтилъ лицо лорда Рамфри, когда онъ вышелъ на берегъ.-- Нужны еще дреки, а то съ первымъ приливомъ тѣло будетъ унесено, и намъ нужно будетъ много дней искать его въ этой дьявольской водѣ.
   Мать спасеннаго ребенка рыдала: -- О, милордъ, милордъ!
   Графъ увидѣлъ доктора Шрэпнэля и подошелъ къ нему.
   -- Жена моя поѣхала къ мистрисъ Бьючэмпъ. Она привезетъ ее въ Моунтъ-Лорэль. Я увезу васъ. Васъ нельзя оставить одного.
   И графъ Рамфри взялъ подъ-руку тяжело дышавшаго доктора, котораго онъ когда-то сшибъ съ ногъ ударами.
   -- Милордъ, милордъ, рыдала женщина, тащась за нимъ на колѣняхъ.
   -- Это -- что? спросилъ графъ Рамфри, вырывая руку у женщины.
   -- Это -- мать, графъ Рамфри, объясняли ему голоса изъ толпы.
   -- Мать кого?
   -- Моего мальчика, сказала женщина и вытащила впередъ ребенка, предварительно отеревъ ему лицо передникомъ.
   -- Это -- мальчикъ, изъ-за котораго потонулъ капитанъ Бьючэмпъ.
   Огни въ разступившейся кружкомъ толпѣ освѣтили лицо мальчика. Глаза доктора Шрэпнэля и лорда Рамфри остановились на застыдившемся маленькомъ созданіи. Мальчикъ вскинулъ руками и сунулъ кулаки въ глаза.
   И вотъ что осталось намъ въ замѣнъ Нэвиля Бьючэмпа!
   Эта мысль не была высказана, но она видна была на лицахъ многихъ изъ толпившихся рабочихъ и обоихъ стариковъ, любившихъ Бьючэмпа, когда они разглядывали ничтожную искру жизни, оставшуюся въ мірѣ вмѣсто него.

"Отечественныя Записки", NoNo 5--12, 1875

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru