Мережковский Дмитрий Сергеевич
Елизавета Алексеевна

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ДМИТРІЯ СЕРГѢЕВИЧА
МЕРЕЖКОВСКАГО.

Томъ XV.

Типографія Т-ва И. Д. Сытина. Пятницкая ул., с.
Москва.-- 1914.

  

Елизавета Алексѣевна.

I.

   "Наконецъ-то я дышу свободно со всею Россіей!-- Я проповѣдывала революціи, какъ безумная, я хотѣла одного -- видѣть несчастную Россію счастливою, какою бы то ни было цѣною". Это пишетъ императрица Елизавета Алексѣевна, супруга Александра I, три дня послѣ кровавой ночи 11 марта 1801 года.
   Хотя она извиняется передъ матерью въ своихъ "политическихъ убѣжденіяхъ", но это, конечно, не болѣе, какъ учтивость къ предразсудкамъ старой маркграфини Баденской. Въ дѣйствительности же, насколько можно судить по письмамъ, напечатаннымъ только что въ изданіи вел. кн. Николая Михайловича (Императрица Елизавета Алексѣевна, I т. Спб., 1908), никогда не отрекалась она отъ этихъ убѣжденій, осталась до конца нераскаянной въ своемъ "безуміи", въ своемъ желаніи видѣть несчастную Россію счастливою -- свободною.
   "Лишенная свободы, вы знаете, увы, люблю ли я свободу". Слова эти могли бы служить эпиграфомъ ко всей жизни Елизаветы Алексѣевны.
  
   Любовь и тайная свобода
   Внушали сердцу гимнъ простой,--
  
   сказалъ Пушкинъ въ стихотвореніи, посвященномъ ей (1819).
  
   Небеснаго земной свидѣтель,
   Воспламененною душой
   Я пѣлъ на тронѣ добродѣтель.
  
   Имя этой добродѣтели -- возмущенная совѣсть -- то самое, что высказалъ поэтъ въ своей Вольности, написанной, можетъ-быть, не даромъ въ томъ же 1819 г., какъ и "простой гимнъ" Елизаветѣ:
  
   И днесь учитесь, о цари!
   Ни наказанья, ни награды,
   Ни мракъ темницъ, ни алтари --
   Невѣрныя для васъ ограды.
  
   Николай I хорошо зналъ, что дѣлаетъ, когда, послѣ кончины Елизаветы, собственноручно сжегъ ея многолѣтній дневникъ. Что думалъ и чувствовалъ онъ въ то время, какъ тлѣли на огнѣ эти обличительныя страницы, вырванныя изъ русской исторіи? Если бы въ руки его попались и эти письма,-- не предалъ ли бы онъ ихъ огню вмѣстѣ съ дневникомъ? Смогутъ ли онѣ и нынѣ, въ дальнѣйшихъ томахъ, появиться безъ пропусковъ?
   "Я проповѣдывала революціи, какъ безумная". Проповѣдь началась, кажется, съ послѣднимъ вздохомъ Екатерины II. Она еще дышала, когда Павелъ I поспѣшилъ объявить себя императоромъ и велѣлъ сыновьямъ надѣть новую гатчинскую форму.-- "Признайтесь, мама, что это мелочность... Я не могу передать вамъ чувство, которое возбудила во мнѣ эта форма; я залилась вдругъ слезами....-- Мой мужъ повелъ меня въ спальню императрицы, велѣлъ стать на колѣни и поцѣловать руку императору... А рядомъ тѣло покойницы еще лежало на полу, неубранное: ее обмывали и одѣвали... Оттуда прямо въ церковь къ присягѣ; вотъ еще отвратительныя ощущенія (abominables sensations), которыя пришлось мнѣ испытать, видя, какъ всѣ эти люди клялись быть рабами, и рабами того, кого я ненавидѣла въ эту минуту,-- видя его самого, счастливаго, и, наконецъ, видя всѣ подлости, какія тогда уже передъ нами расточались".
   Дворецъ превратился въ казарму. Надъ всею Россіей встало безобразное видѣніе -- исполински выросшій карликъ, съ волчьей усмѣшкой и обезьяньими ушами, "холопъ вѣнчаннаго солдата" -- Аракчеевъ.
   "О, если бы всѣ думали какъ мы!-- пишетъ она черезъ полгода новаго царствованія.-- Простите, мама, что я даю себѣ волю, но у меня въ ушахъ звенитъ отъ всего, что я слышу объ его сумасшедшихъ выходкахъ: надо быть деревяннымъ, чтобы не возмутиться".-- "Какіе люди, какая низость!" Но не возмущеніе, а лишь омерзѣніе ко всему, что ее окружаетъ, подступаетъ къ сердцу, сжимаетъ ей горло, какъ судорога смертельной тошноты.
   "Говоря о фавориткѣ Нелидовой, замѣчаетъ она: "l'Impératrice lui fait les plus grandes bassesses". Однажды, посорившись съ государемъ, поѣхала Марія Ѳеодоровна, одна, вечеромъ, въ бальномъ нарядѣ, въ Смольный къ Нелидовой просить, чтобы она помирила ее съ мужемъ.-- "Надо видѣть, какъ въ такихъ случаяхъ негодуетъ мой мужъ", прибавляетъ Елизавета.
   -- "Какія глупости дѣлаетъ мама!-- говоритъ онъ часто, оставшись наединѣ со мною".
   Письма ее вскрываются; она это знаетъ и предлагаетъ матери способы писать невидимыми чернилами: "когда я пишу молокомъ, то, вмѣсто того, чтобы держать бумагу на огнѣ, можно также обсыпать ее порошкомъ изъ тертаго угля;, тогда легко прочесть; и писать можно на обѣихъ страницахъ".
   "Я хотѣла бы, по крайней мѣрѣ, чувствовать себя свободной въ собственной комнатѣ". Но за нею слѣдятъ всюду. "Со мною обращаются, какъ съ государственной преступницей".
   И, пожалуй, не даромъ. Если не въ дѣлахъ, то въ мысляхъ, она -- государственная преступница.
   Лѣтомъ 1797 года, въ Павловскомъ гарнизонѣ, произошла одна изъ тѣхъ фальшивыхъ тревогъ, какія тогда бывали часто среди запуганныхъ войскъ: пѣхота, артиллерія, конница -- все вдругъ поднялось и въ страшномъ смятеніи кинулось ко дворцу черезъ паркъ, гдѣ въ это время находилась царская фамилія. Одни говорили -- пожаръ, другіе -- бунтъ. Марія Ѳеодоровна перепугалась до смерти. Павелъ тоже растерялся.
   Въ этотъ сѣренькій августовскій вечеръ, въ туманныхъ аллеяхъ Павловска, какъ будто пронеслось кровавое видѣніе 11 марта.
   "Анна (супруга вел. кн. Константина Павловича) и я,-- пишетъ Елизавета Алексѣевна,-- мы слѣдили за всѣмъ-й сердца наши бились отъ надежды, потому что это, въ самомъ дѣлѣ, было похоже на что-то..."
   На что же именно?
   "Никогда не было болѣе удобнаго случая... Но горе въ томъ, что люди эти слишкомъ привыкли къ ярму, чтобы умѣть стряхнуть его: при первой же строгой командѣ, готовы они провалиться сквозь землю. О, если бы кто-нибудь сталъ во главѣ ихъ! О, мама, это, воистину, тиранъ!.."
   За нѣсколько дней до смерти Павелъ подписалъ указъ объ арестѣ и заключеніи Елизаветы Алексѣевны въ Петропавловскую крѣпость вмѣстѣ съ наслѣдникомъ. И было за что,-- видно по этому письму, гдѣ написанное молокомъ выступаетъ кровью.
   Кн. Адамъ Чарторыжскій, "другъ дѣтства", свидѣвшись съ Александромъ, нѣсколько мѣсяцевъ спустя послѣ 11 марта, нашелъ въ немъ такую перемѣну, что сердце сжалось у друга.-- "Если бы вы были со мною, ничего бы этого не случилось никогда бы я не былъ такъ увлеченъ..." -- сказалъ ему Александръ.
   "Всю жизнь тяготѣло на немъ это преступленіе,-- заключаетъ Чарторыжскій,-- ему казалось, что смыть его нельзя ничѣмъ. Всю жизнь мучило оно его и довело, наконецъ, до того безвыходнаго отчаянія, въ которомъ онъ умеръ".-- "Мечъ прошелъ ему душу".
   Въ 1801 году, весною, въ Москвѣ, во время коронаціи, среди торжественныхъ празднествъ, онъ цѣлыми часами просиживалъ одинъ, въ молчаніи, уставивъ глаза въ одну точку. Тогда никто не смѣлъ къ нему входить. Приближенные боялись за его разсудокъ. "Но когда слишкомъ долго длилась эта страшная задумчивость, я входилъ насильно и пытался развлечь его, напоминалъ о царственномъ долгѣ, о предстоящихъ трудахъ.
   -- Нѣтъ,-- отвѣчалъ онъ,-- это не можетъ пройти. Я долженъ страдать... Какъ вы хотите, чтобы я не страдалъ?.. Это всегда будетъ..."
   Была такая минута въ жизни его, когда ему надо было отвѣтить прямо на прямой вопросъ: да или нѣтъ? Преступленіе его не въ томъ, что отвѣтилъ онъ "да" или "нѣтъ", а въ томъ, что не отвѣтилъ ни "да", ни "нѣтъ".
   Душа его разорвалась пополамъ между этими двумя отвѣтами. И ужасно видѣть, какъ двѣ половины корчатся въ предсмертныхъ судорогахъ, точно двѣ половины разрубленной змѣи, которыя хотятъ соединиться.
   Александръ не отвѣтилъ ни "да", ни "нѣтъ"; Елизавета отвѣтила: "да". И приняла на себя всю тяжесть этого "да" -- тяжесть крови.
   Въ ту страшную ночь, въ Михайловскомъ замкѣ, среди озвѣрѣвшей толпы пьяныхъ убійцъ и трусливыхъ жертвъ, когда самые храбрые блѣднѣли, какъ трусы, она, слабая, робкая, двадцати лѣтняя женщина, почти дѣвочка, одна казалась безстрашнѣе всѣхъ, одна сохранила спокойствіе, одна знала, что дѣлаетъ. "Въ эту ночь,-- говоритъ Чарторыжскій,-- императрица Елизавета была единственною властью" -- да, властью и волей народа.
   Вотъ чего не могъ ей простить Александръ. Произнесенное "да" -легло между ними безмолвною чертою, связало и раздѣлило ихъ навѣки. Она была ему не по плечу. Онъ хотѣлъ любить свободу -- она любила; съ нимъ дѣлалось -- она дѣлала. Для слабой тетивы слишкомъ тяжелая стрѣла; для сложнаго слишкомъ простая; для извилистаго слишкомъ прямая. Воплощеніе его собственной совѣсти, того огненнаго меча, который прошелъ ему душу, той молніи, которая разсѣкла ее пополамъ.
   "Небеснаго земной свидѣтель",-- правду сказалъ о ней Пушкинъ. Какъ небесное видѣніе, какъ свѣтлая Психея, проходитъ она въ темной глубинѣ Атридова дома, гдѣ древнее проклятіе падаетъ съ головы на голову.
   Но въ ту ночь, когда Евмениды лаютъ, какъ собаки, и нюхаютъ и лижутъ кровь, превращается сама Психея въ Евмениду.
   "Наконецъ-то я дышу свободно со всею Россіей" -- это торжествующій крикъ Евмениды, ея святая улыбка сквозь кровь.
  

II.

   "C'est Psyché unie à l'Amour.-- Это Психея, соединенная съ Амуромъ", говорила о нихъ Екатерина.
   Въ лѣтніе вечера, на Царскосельскихъ лугахъ, великіе князья и княгини бѣгали въ горѣлки передъ дворцомъ, откуда смотрѣла на нихъ Бабушка. "Елизавета едва касалась земли -- до того была легка,-- разсказываетъ гр. Головина,-- воздухъ игралъ ея волосами, она опережала всѣхъ; ею любовались и не могли налюбоваться досыта.-- "Психея, психея!" -- слышался влюбленный шопотъ.
   "Однажды вечеромъ, когда я пріѣхала къ ней,-- вспоминаетъ та же Головина,-- она открыла дверь своего кабинета, въ то время, какъ я входила въ другую. Только что меня замѣтила,-- порхнула ко мнѣ; признаюсь, я приняла ее за прекрасное видѣніе: волосы были распущены, она была въ бѣломъ платьѣ, называемомъ греческою туникою, съ узкою золотой цѣпочкой не шеѣ; рукава засучены, такъ какъ только что она оставила арфу. Я остановилась и сказала:
   -- Боже мой, ваше высочество, какъ вы хорошо выгля- дите!-- вмѣсто того, чтобы сказать: Боже мой, какъ вы хороши!"
   "Какъ-то весной гуляли мы въ дворцовомъ саду съ графомъ Алексѣемъ Разумовскимъ. Увидавъ великую княгиню, мы залюбовались ея походкой, и графъ сказалъ мнѣ:
   -- Боже мой, какой у нея трогательный видъ!"
   Жениху 15 лѣтъ, невѣстѣ 13. Они играютъ въ жмурки, веревочку, фанты и другія дѣтскія игры. Однажды вечеромъ въ Эрмитажѣ, въ Брилліантовой комнатѣ, разсматривая вмѣстѣ эстампы за круглымъ столомъ, онъ сунулъ ей любовную записку; она ему отвѣтила тѣмъ же. Но знаетъ ли она, что такое любовь?
   "Какъ смѣшно, мама, цѣловать мужчину -- не папу, не дядю. И какъ странно не чувствовать на лицѣ своемъ жесткой щетины, какъ всегда, бывало, когда папа цѣлуетъ".-- "Я не могу привыкнуть къ мысли, что я замужемъ... Ахъ, Боже мой, да вѣдь мнѣ только 14 лѣтъ! Нѣтъ, мама, это сонъ...
   Двѣ фарфоровыя куколки, слишкомъ обнаженныя подъ любопытными взорами старичковъ и старушекъ XVIII вѣка, которые умиляются съ похотливымъ присюсюкиваніемъ: "C'est Psyché unie à l'Amour!" Одна изъ тѣхъ соблазнительныхъ картинокъ, которыми увѣшиваются шелковыя стѣны тайныхъ алькововъ. Всенародное и добродѣтельное растлѣніе дѣтей.
   "Гр. Шувалова, женщина пронырливая, наполненная духомъ французскихъ щеголихъ, всѣ способы употребляетъ развратить молодыхъ супруговъ, твердя обыкновенно, что нѣтъ вещи вѣчной, и что самая любовь не можетъ быть навсегда,-- записываетъ въ дневникѣ своемъ Протасовъ, дядька Александра.-- Много она ласкалась къ великому князю; но нѣкоторое большей ея дочери на непорочность его покушеніе, противъ котораго добродѣтель его у стояла, сдѣлала его матери и дочери ненавистнымъ".-- "La comtesse Schouwalow prostituait за fille", сообщаетъ гр. Растопчинъ.-- "Великій князь,-- продолжаетъ дядька,-- упражнялся въ разговорахъ съ молодыми модниками, разными шутками съ парикмахеромъ Романомъ и прочими комнатными (лакеями)... Началъ употреблять вино по вкусу... Пронеслись слухи вредные въ публикѣ... Пошелъ развратъ... О Россійскомъ ученіи забыто... Великую княгиню оставилъ одну".
   "Онъ любилъ свою жену, какъ братъ", замѣчаетъ Головина.
   -- "А вѣдь Зубовъ-то влюбленъ въ мою жену",-- сказалъ онъ однажды въ присутствіи Елизаветы. Можетъ-быть, Зубову предпочелъ бы онъ друга дѣтства, кн. Адама Чарторыжскаго, а впрочемъ, все равно.
   Бѣлыя одежды Психеи запятнаны грязью. Сначала грязью, потомъ кровью.
   "Я одна, одна, совсѣмъ одна, и никого у меня нѣтъ, кому бы я могла довѣрить мои маленькія мысли (mes petites pensйes)".-- "Я молчу, мама; надо эти мысли держать про себя..."
   "Скука ее убиваетъ", говоритъ очевидецъ.
   "Въ Берлинѣ ходятъ слухи,-- пишетъ ей мать,-- что вы такъ измѣнились, поблѣднѣли и похудѣли, что всѣхъ удивляетъ. Что съ вами, дитя мое? Ужъ не больны ли?"
   Что съ нею? А вотъ что.
   "У меня такая потребность любить, которая превосходитъ все". Но любить некого.
   И бѣдная Психея, замерзающая въ ледяной пустынѣ, раздуваетъ угли послѣдняго огня -- любви къ матери.
   "Боже мой, мама родная, я люблю васъ свыше всякой мѣры.-- Вы для меня все.-- Мнѣ кажется, что такъ любить нельзя.-- Не проходитъ ночи, чтобы я васъ не видѣла во снѣ... Намедни снилось мнѣ, что я цѣлую васъ, и я чувствовала, что рыдаю, задыхаюсь отъ счастья во снѣ. Вотъ и сейчасъ ложусь и надѣюсь увидѣть васъ... Это мой самый сладкій сонъ, если бы не горечь пробужденія.-- Доброй ночи, мама. Я говорю вамъ это каждую ночь, и послѣдняя мысль моя, передъ тѣмъ, чтобы заснуть,-- вы... Цѣлую вамъ ноги и руки.-- Впрочемъ, и наяву вы всегда со мною.-- Не бываетъ, кажется, минуты въ теченіе дня, когда бы я не думала о васъ".-- Стоитъ ей закрыть глаза, чтобы увидѣть себя въ знакомыхъ комнатахъ родного дома вмѣстѣ съ матерью.
   Сонъ становится явью, явь -- сномъ. Спящая царевна въ хрустальномъ гробу.
   "У насъ теперь бѣлыя ночи -- свѣтло, какъ днемъ, а соловьи поютъ".
   Лѣтнія бѣлыя ночи, зимнія лунныя ночи, небо прозрачное, какъ ледъ, ледъ прозрачный, какъ небо -- хрустальный гробъ спящей царевны.
  

III.

   Однажды проснулась, но не надолго.
   18 мая 1799 года родилась великая княжна Марія Александровна. Любовь Елизаветы къ дочери -- такая же мучительная, похожая на страсть, какъ любовь къ матери.
   Какъ она тоскуетъ, что не позволяютъ ей самой кормить Мышку грудью. Какъ ясно видитъ въ этомъ крошечномъ тѣльцѣ, для другихъ еще безликомъ, лицо человѣческое.
   "Со дня на день я все больше привязываюсь къ моему Коченочку (mon petit chou). Когда она плачетъ, мнѣ хочется плакать съ нею, потому что она такая тихая, добрая, что ужъ, конечно, не плакала бы, если бы ей не было больно... Маленькій человѣкъ, кажется, скоро начнетъ говорить... Но ходить и не думаетъ; это меня огорчаетъ".
   Уже мечтаетъ о воспитаніи, о предстоящихъ долгихъ годахъ жизни съ дочерью.
   27 іюля 1800 года ребенокъ умеръ отъ той же болѣзни, какъ впослѣдствіи Александръ,-- отъ воспаленія мозга.
   Елизавета почти не плакала. Но въ коротенькой запискѣ, посланной матери въ самый день смерти, какъ будто слышится ужасное, раздирающее душу, рыданіе безъ слезъ.
   "Мама родная, я не въ силахъ сказать вамъ ничего, кромѣ двухъ словъ: не безпокойтесь обо мнѣ. Сегодня утромъ я лишилась дочери, она умерла. Мама, это ужасно. Я не могу объ этомъ говорить. Но не безпокойтесь, я здорова. О, если бъ я могла отдать тысячи здоровій, вытерпѣть тысячи мукъ, только бы вернуть ей жизнь!"
   Дня черезъ три подробно и какъ будто спокойно описываетъ смерть. Нѣсколько дней ни на минуту не отходила отъ больной; только къ утру послѣдняго дня, когда Мышка затихла, какъ будто задремала,-- прилегла на канапе рядомъ съ нею въ той же комнатѣ. Вдругъ очнулась и увидѣла, что ребенокъ умираетъ.
   "Какъ бы я ни была счастлива,-- если бы даже то было счастье видѣть васъ, мама, или имѣть еще дюжину дѣтей,-- Мышки у меня больше не будетъ!.."
   И опять одна. Опять замерзаетъ въ ледяной пустынѣ.
  

IV.

   Послѣдняя улыбка замерзающей Психеи -- любовь, если это можно назвать любовью, къ гр. Головиной. Любовь Психеи къ Вакханкѣ.
   "Я хочу любить васъ, вопреки всему, и, будь я за тысячи верстъ отъ васъ, я буду находить безконечную сладость въ томъ, чтобы мучить себя воспоминаніями счастливыхъ дней...-- Нѣтъ, милая, нѣтъ, сердце мое слишкомъ полно. Я больше не могу терпѣть... Мысли мои убиваютъ меня. Плакать, думать о васъ -- вотъ все, что мнѣ остается. Я едва удерживаю слезы, когда вишу васъ на-людяхъ или когда о васъ думаю... Боже мой, какую власть вы надо мною имѣете!.. Если бы только могла я провести съ вами два-три часа наединѣ, вы узнали бы тайну мою... Что мнѣ сказать вамъ?.. Что я васъ люблю, боготворю, вотъ все... А вѣдь кто-нибудь, читая это, подумаетъ, что я пишу любовнику..."
   "Я уходила съ великою княгинею въ ея уборную,-- разсказываетъ Головина.-- Минута разставанія приближалась. Великій князь удалялся въ кабинетъ для ночного туалета. Великая княгиня принималась за свой; я расчесывала ей волосы, заплетала въ косу. Камерфрау ее раздѣвала. Она переходила въ спальню, чтобы лечь въ постель, и звала меня туда. Я становилась на колѣни на ступеняхъ кровати, цѣловала ей руки и удалялась..."
   "Великій князь прочелъ ваши письма и потребовалъ у меня объясненій,-- сообщаетъ Головиной Елизавета.-- Я разсказала ему отчасти... Но, когда вспомнила это блаженное 30-ое мая, страшно смутилась (cela m'а toute bouleversée). Вы знаете, какъ дорогъ мнѣ этотъ день, въ который я отдалась вамъ вся (on je me suis donnée toute à vous)"
   Кончилось тѣмъ, чѣмъ и должно было кончиться: ненавистью, отвращеніемъ со стороны, конечно, не Вакханки, а Психеи. Она поняла, что соленою водою не утолить жажду.
  

V.

   И спящая царевна, уже не пытаясь проснуться, засыпаетъ все глубже. Ей снятся чудные и страшные сны: нашествіе Наполеона, пожаръ Москвы, утреннее солнце Парижскаго мира, вечернее солнце Священнаго Союза, и вдругъ наступившая ночь, въ которой встаетъ опять, какъ тогда, исполинскій мертвецъ Аракчеевъ, и опять приближается лай Евменидъ, алчущихъ крови за кровь. Но Богъ спасъ ее отъ этого послѣдняго, самаго страшнаго сна.
   Въ захолустномъ городкѣ Таганрогѣ, въ бѣдномъ дворцѣ, похожемъ на ветхій усадебный домъ, въ золотую осень, у теплаго моря, подъ ропотъ волнъ и звонъ колоколовъ старинной греческой церкви Константина и Елены, Александръ и Елизавета, какъ будто впервые за тридцать лѣтъ, встрѣтились и узнали другъ друга. Наконецъ-то спящую царевну царевичъ разбудилъ поцѣлуемъ. Психея соединилась съ Амуромъ. Но, увы, для того, чтобы вмѣстѣ лечь въ гробъ.
   Александръ хотѣлъ отречься отъ престола и не смогъ. Елизаветѣ не отъ чего было отрекаться: корона сама упала съ головы ея, обвитой терновымъ вѣнцомъ. Эта русская императрица такъ и осталась до конца "государственной преступницей". И въ самыя страшныя минуты жизни своей, когда видѣла она въ лицѣ Александра лицо Павла, и когда казалось ей, что произнесенное ею кровавое "да" только укрѣпило то, что ей хотѣлось разрушить,-- въ эти страшныя минуты, вспоминая смерть дочери, можетъ-быть, чувствовала она горестную радость о томъ, что не имѣла больше дѣтей, не оставила наслѣдниковъ -- не послужила тому, что такъ ненавидѣла. Пусть ничего не сдѣлала и даже почти ничего не сказала, прошла безмолвно свѣтлая Психея -- но все-таки прошла, была,-- и этого довольно.
   Есть легенда, кажется, о царственномъ домѣ Гогенцоллерновъ, что передъ смертью кого-нибудь изъ нихъ появляется ночью на ступеняхъ дворца Бѣлая Женщина.
   Елизавета Алексѣевна и есть эта Бѣлая Женщина -- святая, страшная Евменида -- Совѣсть.
   Для однихъ -- Евменида, а для другихъ -- Психея, воплощеніе того небеснаго, чего всѣ мы ищемъ на землѣ и не находимъ: Вѣчной Сестры -- Невѣсты -- Матери. Она вездѣ, она и тамъ, въ самой темной тьмѣ земного ада.
   И, увидѣвъ ее, хочется сказать:
   -- Это ты. Я узналъ тебя. Дай упасть къ ногамъ твоимъ и цѣловать слѣды твоихъ ногъ.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru