Мережковский Дмитрий Сергеевич
Борис Годунов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Варианты

Д. С. Мережковский

Борис Годунов
Киносценарий
Варианты

   Мережковский Д. С. Драматургия.
   Томск: Издательство "Водолей", 2000
  

В КАБАКЕ

   Уж и грязища же на улице, у слободского кабака! Разъездили, растоптали. Сколько телег одних пустых; с базара едучи -- как не привязать коня, не заглянуть в шинкарню? Да там и завсе пир, народу труба непротолченная. То и дело вываливаются оттуда мужики, с гоготом, с песнями. Поодаль, у самой лужи, где нежится, хрюкает, черный боров, -- нищие столпились, всякого звания: слепые, убогие, сказатели, юроды... Стоят, гнусят какую-то песню, народ хохочет.
   Только что два странника, с котомками на спинах, поравнялись с лужей (и они, видно, к крылечку пробирались) -- завизжал кто-то в толпе нищих не своим голосом.
   -- Ах ты, Господи батюшка! -- испуганно проговорил толстый монах о. Мисаил.-- Чего это такое?
   Разобрав, что огромный черный нищий с бельмом на глазу дубасит маленького визжащего мальчишку, о. Мисаил сердобольно прибавил:
   -- Да чего ты его колошматишь?
   -- Это ихний, -- пояснил кто-то из мужиков.-- А ловко он его!
   Все захохотали. Но Григорий, инок помоложе, вступился, костыль поднял.
   -- Ишь, дурак. Брось, говорят тебе!
   -- А тебе что? -- обернулся нищий, выкатывая единое свое око.-- Не твой, небось. С нами ходит, приблудный. Ну, и моя воля: хочу с кашей ем, хочу с маслом пахтаю, а захочу, так и совсем убью!
   Мальчишка, меж тем, вырвался, выкатился из толпы нищих, отбежал за лужу. По лицу у него текли слезы и кровь; захлебываясь, он продолжал визжать и осыпал ругательствами своего мучителя.
   -- Черт ты, такой-этакий, слепой, ишь! И все вы такие-то черти, душители! Почем зря с кулаками. Да провались вы, убегу от вас... Чтоб вам, сатанам, на том свете...
   Мужики пуще захохотали. Любо им, что здорово ругается. А мальчишка не унимался.
   -- Убегу, вот как Бог свят убегу. На что они мне сдались окаянные! Приблудный, так мне везде дорога. Вот с отцами пойду, со странными.
   Добродушному о. Мисаилу нравился мальчонка. И пошутить он любил.
   -- Да что ж, иди. Мы те в Писании наставлять будем. Ишь, мальчонка шустрый какой! Как звать-то тебя?
   -- А Митькой, -- шмыгая носом, уже совсем бодро, заявил мальчик.-- Возьмите, дяденьки... то бишь отцы... Я привычный. Не потеряюсь и потеряюсь, так найдусь...
   Странники, меж тем, двигались к крылечку. Из двери вывалилась густая, пьяная толпа, горланя песни. Кое-кто приплясывал. Тут и бубны, и дуды, у одного скрыпица.
  
   Цибалды -- шибалда,
   Задуди моя дуда,
   Гряньте бубны -- бубенцы,
   Разгулялись молодцы...
   На погосте воз увяз,
   А дьячок пустился в пляс
   Хлюп, хлюп, хлюп!
   А как поп с погоста шел,
   Забодал его козел
   В пуп, в пуп, в пуп!
  
   -- Эко веселье! -- проговорил о. Мисаил.-- Доброе, знать, вино у хозяина. Идем, штоль, Григорий! С утра в горле пересохло.
   Они вошли в кабак. Митька, пробравшись между ногами мужиков, незаметно юркнул за ними.
  

2.

   Шинкарня -- просторная, черная низкая изба. Народу всякого -- полным-полно. И вот где веселье: и песни, и пляски, кто во что горазд. Мисаил и Григорий приютились на лавке в уголку, недалеко от стойки. Хозяин толстый, -- рожа красная. И хозяйка в теле, чернобровая, вальяжная, медлительная, не любит, видно, себя беспокоить.
   Мисаил доволен. Он уж со второй чарки охмелел, утирает пот с лица, ногами притоптывает.
   -- То-то и любо! И я, бывало, сплясывал... Не спесивься, хозяюшка, выходи на круг. Доброе винцо у тебя, так и я, пожалуй, Господи благослови...
   Гости заржали. Отовсюду послышались возгласы: "Старец, ишь как с посту его разобрало! Гляди, ноги не сдержат!" "Помоложе который, тот не рыпается. Сидит, как сыч".
   Кто-то услышав, завопил: Эй, давайте сыча!
   -- Сыча! Сыча! -- подхватил, ударив по столу рукой Мисаил.-- Ладная песня! Хоть и грех -- подтягивать буду.
   И пошла песня про сыча: "Туру-туру, петушок, ты далеко ль отошел? За море, за море, ко Киеву-граду, там дуб стоит развесистый, на дубу сыч сидит увесистый. Сыч глазом моргает, сыч песню поет, дзынь, дзынь, передзынь..."
   В другом углу в это время кто-то наяривал, на дуде, свое. В третьем началась пьяная драка. Хозяин вышел из-за стойки, направился, было туда, но о. Мисаил поймал его за полу.
   -- Хозяин, а хозяин! -- начал он плаксиво-просительно.-- Будь ласков, выстави еще косушечку! Мы люди странные, ходючи по Божьему делу притомились, а что при нас было, малая толика, все тебе выложили. Алтына больше нет, Господь Бог свидетель, а ты выстави косушечку на покаяние души!
   Но хозяин грубо выдернул полу из цепких Мисаиловских рук.
   -- Нет ни алтына, так и полезай с тына, давай место другим! Чего привязался? Хороши вы странные, еще монахи!
   -- Мы не простые монахи, мы мудреные. Эй, хозяин, мы тебе отслужим.
   -- Сказано не дам. Не надобна ваша служба!
   -- Как это не надобна? -- приставал Мисаил.-- Ну, хочешь, я спляшу? А то расскажу, чего мы перевидали, что и во сне никому не приснится...
   Корявый мужик, что сидел невдалеке, икнув, произнес равнодушно: "Ишь ты, во сне не приснится!" Вдруг Григорий. сидевший дотоле молча, но уже тоже немного охмелев, вскипел.
   -- Тебе, может, коза рогатая снится, а я так сон видел, трижду кряду, сон этот на духу рассказать, и то страшно.
   Корявый мужик не двинулся, но другой гость, человек неизвестного звания, подсел поближе к Григорию.
   -- А ты расскажи...
   Не взглянув на него, Григорий потянул за рукав Мисаила. который все еще лип к хозяевам, умолял, заплетаясь, хоть чарочку одну налить.
   -- Пойдем прочь, отец! Что нам тут с ними, с холопами, растабарывать? Ныне, сам знаешь, как вышла отмена Юрьеву дню, все на Руси холопами стали!
   Про Юрьев день услышали. Ближний сосед, мужик не так уж пьяный, сказал: -- Да нешь мы тому, отец, рады? Мы по Юрьеву дню во как плачем! Нонче, думаешь, ничего, а глядь, не знай как, уж холоп!
   Человек неизвестного звания, что подсел к Григорию, фыркнул.
   -- Плакальщики, тоже объявились. Вы, отцы святые, дурней не слушайте. Вы и вправду, как я замечаю, Божьи люди. А коли гребтится с устатку еще по чарочке выкушать, так и быть так, я угощаю. Ставь, хозяин, в мою голову!
   Появилось вино. Мисаил, в полном восторге, не уставал призывать благословения на голову доброго человека: "таких и по Москве мы не встречивали!"
   -- К странникам Божиим у меня сердце лежит, -- говорил скромно добрый человек.-- Вы же, сами признаетесь, монахи не простые. Понасмотрелись на белый свет. И во сне-то вам видится, чего неведомо... Скажи, отец, -- обратился он к Григорию. -- какой такой страшный сон тебе был?
   От новой чарки Григорий побледнел. По-прежнему не глядя на собеседника, глядя куда-то прямо пред собой, произнес:
   -- Сон-то... на духу только скажу. И то, может, не скажу.
   -- Эх, доброе винцо! -- причмокивал Мисаил.-- А ты, Григорий, что там на духу, мы во всякий час перед лицом Божиим. Ты уважь доброго человека, поведай, чего такое тебе приснилось.
   -- Трижды... три ночи подряд... после молитвы... видел я сей сон...
   Григорий говорил медленно, глухо, как будто про себя. Все также смотрел он широко открытыми глазами куда-то вперед, прямо перед собой. Слов Мисаила. что после молитвы благие, мол. сны снятся, он точно не слышал. Продолжал, после молчания.
   -- Мне виделася лестница, высокая, крутая. Все круче шли высокие ступени, ил все выше подымался. Внизу народ на площади кипел. Мне виделась Москва, что муравейник...
   -- Так говоришь, Москва? -- вставил внимательный слушатель, человек неизвестного звания.
   -- На самой высоте, -- продолжал Григорий, -- престол царей московских. И я -- на нем. Вокруг стрельцы, бояре... а патриарх мне крест для целования подносит.
   -- Вот как!...-- прерывает сосед, но Григорий его не замечает.
   -- ... И я тот крест целую с великой клятвой, что на моем царстве невинной крови капли не прольется, холопей, нищих не будет вовсе. Отцом я буду всему народу... И эту последнюю, -- возвысил он голос, взявшись за ворот рубашки, -- эту последнюю я разделю. Со всеми!
   -- Постой, постой! -- кричит, и опять напрасно, внимательный сосед. Вокруг сгрудился ближний народ, жадно вслушиваясь. В стороне где-то наяривают плясовую, у двери гнусят юродивые: "Лейтесь, лейтесь, слезы горькие, плачь, плачь, душа православная"... Но ничего не видит и не слышит Григорий.
   -- ... Довольно Руси по-волчьи выть, довольно в кабаке слезами обливаться, да от судей неправедных бегать! Не казнями и не суровостью я буду царствовать, а милосердием и щедростью...
   -- Ай да ловко! -- во весь голос крикнул сосед.-- Стон! Значит, на Москве царем ты себя видел?
   -- Великим и державным. Три ночи сряду, чуть глаза закрою -- все тот же сон...
   -- Эй, люди! -- закричал сосед, вдруг вскакивая и хлопнув в ладоши.-- Сюда, ко мне! Хватайте чернеца! Негожие речи его, хула на государя Бориса Феодоровича! Измена! Крутите крепче!
   Откуда-то явившиеся стрельцы связали Григория. Поднялось общее смятение, суматоха, песни смолкли. В народе послышалось: "Ярыжка! Ах, он дьявол, подсуседился, и ничто ему! Покою ноне от них нету..."
   Ярыжка, не смущаясь, ткнул пальцем в Мисаила.
   -- И этого прихватите, толстопузого. Впрямь, не простые они монахи!
   -- Батюшка! Отец милостивый! -- завопил Мисаил, порываясь кинуться Ярыжке в ноги.-- А меня за что? Я три ночи подряд не спал. А не то что сонные видения какие! Да у меня и отродясь их не было! Какой я царь на Москве? Смилуйся...
   -- Ладно, там разберут, какой ты царь. Под клещами и патриархом признаешься, небось! Тащите их!
   Обоих, крепко связанных, потащили к дверям, под глухой гул толпы. Какая-то баба причитала: "Мучители окаянные! И старца-то Божьего не оставят! Пришли, знать последние времена!" Другая ей вторила: "Зачем, слышь, три ночи вряд проспали! Приказ, мол, новый вышел... Не велено! Мучители и есть!"
   Из-под стола, где сидели Григорий и Мисаил, тихонько выполз на карачках, взлохмаченный Митька. Пробрался незаметно сквозь толпу и в дверях точно приклеился к Мисаилу.
   Непрерывные стоны, вопли и мольбы Мисаил продолжал и в дверях. Но, заметив Митьку, вдруг умолк.
   -- Ты чего, постреленок? -- зашептал он ему. -- Уноси ноги, пока цел.
   Но Митька не сморгнул и тоже шепчет:
   -- Ништо, батька, я за вами. Небось не пропаду!.. А важно он говорил: лестница-то круутая-раскрутая... И все наверх, все наверх... Важно!
  

3. БЕГСТВО

   Рано, рано... Сводчатая келийка Чудовская темна, чуть окошечко обозначается, сереет. Спят двое, по дыханью слышно. Сладко, должно быть, спит один, -- храпит вовсю. Ровно дышит другой.
   Чья тень мелькнула на сером пятне оконца? Мелькнула -- сгинула. Али вошел кто? Ходить некому, спит монастырь, это так, верно, -- мало ли какие тени бродят ночью в древних кельях?
   Но вот вскинулся один из спящих. Тот, что в углу, на примощенных досках спал. Чуть побледнело серое окошечко, и видно, как сел на постели проснувшийся, оглядывается, слушает. Тишина, только крики сторожевые далеко.
   Упал, было, на ложе, но тотчас опять вскочил. Откинул изголовье.
  
   -- Отец Мисаил! Отец Мисаил!
  
   Напрасно зовет. Еще усерднее храпит Мисаил на посте-люшке своей, на полу. Растолкать надо.
  
   -- Чего? Чего? Святители, угодники! Ни в чем я неповинен!
  
   Григорий, быстрым, нетерпеливым шепотом, к нему:
  
   -- Да проснись ты! Кто в келью входил, ты видел?

Никак путем глаза не продерет Мисаил.

   -- Свят, свят, свят! Кому в обители быть?
   -- А узел-то у меня под головой откуда?
   -- Какой узел? Царица небесная!
  
   Мисаил котом подкатился к Григорию: "И то узел! А в узле-то што?"

Опять быстро и опасливо шепнул Григорий:

   -- А я почем знаю? Подкинуто что-то.
  
   Стоят оба над узлом. В окне еще побелело. Видать: узел.
  
   -- А ты погляди, -- говорит Мисаил.-- Мне чего страшиться, не мне подкинуто.
  
   Григорий решается. Развязывает. Что там? "Платье мирское... Кафтан..." -- шепчет Григорий.-- "О. Мисаил, мешок! А в мешке-то казна!"

Так и обмер Мисаил. Руками машет.

   -- Зачурай, зачурай! Нечистая сила это строит под тебя! Да воскреснет Бог... Перекрестил мешок? Ну что? Угольками, небось, скинулось? Али чем похуже?
   -- Да нет, деньга звенит. Золотые. Постой, тут еще грамота...
   Торопливо отошел к посветлевшему окошечку, разбирает, читает, тихонько шепча про себя:
  
   -- Наказ... Царевичу Димитрию... уходить тайно в Литву... а там будут ему в помощь верные люди... а с уходом сим чтобы не медлить...
  
   Остановился. Сложил бумагу. "Вот оно что!" Мисаил занимался мешком: тряс его, крестя, но в мешке ничего больше не было. Тогда он опять к Григорию:
  
   -- Говори, сказано-то как в грамоте?
   -- Никак это... уходить мне. А то плохо будет.
   -- Мать Пресвятая! -- воскликнул Мисаил.-- Утекли мы единожды от злодеев, так опять они на нас, яко львы. Уходить, так уходить, я готов, не сборы собирать, нагрянут еще нечестивые...
   -- А ты-то куда? -- отозвался Григорий, торопливо завязывая мешок.-- Про тебя не сказано.

Но Мисаил уже свою котомку сготовил.

   -- Как куда? А я и не думаю, куда ты, туда и я. Вместе были в узилище кинуты, и чудесному избавлению вместе подверглись, так теперь, как ты с казной утечешь, мне что, одному оставаться, ответ держать? Я уж с тобой, брат Григорий, туда ли, сюда ли, только вон из блата сего смрадного, от ищущих поглотити ны.
   -- Ну, ин тащись, отче, -- промолвил Григорий, взваливая мешок на спину.-- Поторапливаться надо, пока братия не поднялась. Уж свет, к заутрени, гляди, ударят.
  
   Григорий мирское платье пока в мешок спрятал. Из обители чернецом надо выйти.
  
   -- Мы тишком, молчком, по стеночке, -- приговаривал Мисаил, крадучись за Григорием.-- Как мухи пролетим. Мальчонка б до ворот не привязался, востроглазый. Митька энтот. Как смола прилип, где не можно -- вокруг околачивается, теперь в обители где ни есть привитает.
   -- Что ж, он не помеха, -- шепнул Григорий.-- К пути же привычный.
   -- Я и говорю. Да и грех младенца отгонять. Шустрый такой, поможливый... Ну, Господи благослови. Заступница Казанская, Пресвятая матерь Божия и все святые угодники...
   В светлеющих заревых сумерках крадутся чернецы по монастырским переходам. Вот они в ограде. Далеко-далеко уж ударили где-то в колокола. А у самых ворот застиг беглецов и первый, густой удар Чудовского колокола, -- к заутрени.
   Выкатился откуда-то взлохмаченный Митька. Словно ждал их! И деловито так: "Поспешайте, мол, калитка отомкнута, как раз привратник отлучился".
   И правда: отворили, вышли, никто не видел. Все трое: Митька не отстал, да и не отстанет.

Москва гудит колокольным звоном.

  

КОРЧМА

   Корчма на Литовской границе. Григорий, мирянином, Митька, Мисаил и хозяйка. На Митьке (он мал ростом, рыжеват) одежонка приличная, не оборван. Мисаил в виде бродяги-чернеца. Хозяйка подает на стол.
  
   Хозяйка. Кушайте, родные. Что Бог послал. Вина не вынести ли, отец честной?
   Мисаил. А есть у тебя вино?
   Хозяйка. Как не быть!
   Мисаил. Ох грехи! Не приемлю ныне, не приемлю раз принял и обрушились на меня беды неисчетные, обступили мя алчущие души моей напрасно, изострили жала свои, яко змии, разъяли пасти свои, яко львы. Слово Велиала1 прииде на мя...
   Хозяйка. Эки Страсти Господни! Спаси Господи и помилуй!
   Мисаил. И восстал Бог. исторг мя из преисподней, избавил нози мои от преткновения, дабы ходил я во свете живых2... так-то, хозяюшка. Ты вынести винца-то, с дороги одна чарочка -- отпустит Бог греху.

Хозяйка приносит вино. Мисаил пьет.

   Григорий (хозяйке). Это куда дорога?
   Хозяйка. В Литву, кормилец, к Луевым горам. Григорий. А далече ли до Луевых гор?
   Хозяйка. Недалече, к вечеру бы можно туда поспеть, кабы не заставы царские, да сторожевые пристава.
   Григорий. Как заставы?
   Хозяйка. Да бежал кто-то из Москвы, Господь его ведает, вор ли разбойник, только всех велено задерживать да осматривать. А что из того будет? Ничего, ни лысого беса не поймают: будто в Литву нет и другого пути, как столбовая дорога! Вот хоть отсюда свороти налево, да бором до часовни, а там прямо на Хлопино, а оттуда на Захареево, а там уж тебе и Луевы горы. От этих приставов только и толку, что притесняют да обирают нас бедных. (Прислушивается). Вот, кажись, скачут. Ах, проклятые.
   Григорий. Хозяйка, нет ли в избе другого угла?
   Хозяйка. Нету, родимый, рада бы сама спрятаться. Только слава, что дозором, а подавай им вина, и хлеба, и неведомо чего, чтоб им издохнуть, окаянным! Коней за тыном привяжут, а сами тут прохлаждаются...
  
   Митька прилип к окну, высматривает. Мисаил вдруг беспокойно и спешно схватился, запихивает подрясник, стягивает пояс на животе, озирается по сторонам.
  
   Мисаил. Как не быть уголку, хозяюшка? Ты спрячь меня куда ни зря, хоть на полати, да прикрой тулупом. Я этих проклятых знаю.
   Хозяйка. Да чего ты, отец мой, всполошился? Они впрямь мучители окаянные, да может старца-то не тронут. А на полати не влезть тебе, высоки полати у нас.
  
   Мисаил мечется, лезет тщетно на полати, срывается, замечает вдруг большую кадку за дверьми. Митька, как будто, тоже суетится, и когда Мисаил кинулся к кадке, он снял крышку. Сует нос.
  
   Хозяйка. Ахти, отец мой, да куда ты? Кадушка-то с мукой! Не много там, да куда ты, спаси тебя Господи!
  
   Не слушая, Мисаил переваливается животом и скрывается в кадке. Митька слегка прикрыл его крышкой и тотчас выскользнул во двор. Григории молча сидит у окна.

Входят пристава.

   Пристав. Здорово, хозяйка!
   Хозяйка. Добро пожаловать, гости дорогие, милости просим!
   Пристав. Э, да тут угощенье идет! (Григорию). Ты что за человек?
   Григорий. Из пригорода, с братишкой в ближнем селе был. теперь иду восвояси.
   Пристав. А братишка где же?
   Хозяйка. Да вон мальчонка по двору побежал.
   Пристав. Хозяйка, выставь-ка еще вина. Мы здесь попьем да побеседуем.

Садятся за стол. Хозяйка приносит вино. Пьют.
Один из приставов важно осматривает Григория.

   1 Пристав (другому). Алеха, при тебе ли царский указ?
   2 Пристав. При мне. Григорий. Какой указ?
   1 Пристав. А такой: из Москвы бежал некоторый злой еретик. Слыхал ты это?
   Григорий. Не слыхал.
   Пристав. Не слыхал? Ладно. Приказал царь всех прохожих осматривать, чтоб беглого еретика изловить и повесить. Знаешь ли это?
   Григорий. Не знаю.
   Пристав. Умеешь читать?
   Григорий. Умею.
   Пристав. Ну так вот тебе царский указ.
   Григорий. На что мне его?
   Пристав. А читай, коли умеешь. Вслух читай.
   Григорий (читает). "Чудова монастыря недостойный чернец Григорий впал в ересь и дерзнул, наученный диаволом, возмущать святую братию всякими соблазнами и беззакониями. А по справкам оказалось: отбежал он, окаянный Гришка, к Литовской границе...
   Пристав. Ну вот!
   Григорий (продолжает). "А лет ему. вору Гришке, от роду... (останавливается) за 50, а росту он среднего, лоб имеет плешивый, бороду седую, брюхо толстое".
   Пристав. Стой, стой! Что-то нам не так было сказано...
   2 Пристав. Да помнится, сказано было лет ему 20. А волосы рыжие, глаза голубые...
   1 Пристав. А ты что же читаешь нам? Забава тебе, что ли? Лоб плешивый, голова седая? (Шепчет про себя). Волос рыжий, глаза голубые... (всматривается в Григория). Да это, друг, уж не ты ли?

Григорий вдруг выхватывает из-за пазухи кинжал.
Пристава отступают, он бросается в окно.

   Пристав. Держи! Держи!

Оба бегут к двери. Распахнув дверь, опрокидывают кадку.
Оттуда вываливается белая громадная туша.

   Туша (истошным голосом). Да воскреснет Бог и расточатся врази Его! Да бегут от лица Его все ненавидящие Его...
  
   Пристава (сначала остолбеневшие, беспорядочно кричат, набрасываются на Мисаила, который валяется на полу). "Да вот он. еретик-то!" "Гришка!" "Да какой Гришка!? Борода, брюхо, какой Гришка?" "Да кто ты, прах тебя возьми?" "Да тот-то где, Гришка-то?"
   Один пристав выбежал за дверь, кричит оттуда: "Алеха! Алеха! Сюда иди! Лови знтого! Брось ты черта седого".
  
   Оставленный Мисаил подымается с полу. Видит в открытом окне взъерошенную голову Митьки, который делает ему знаки. Кидается с размаха в окно. Не может пролезть, причитает, ругается. Митька тянет, сзади помогает, сама не зная как, обеспамятевшая хозяйка. (Все происходит очень быстро). Наконец, его просовывают. Слышно, как он шлепнулся за окном, оханье, потом бегущие шаги. Некоторое время в избе только плачущая и крестящаяся хозяйка. Потом опять вбегают пристава. Накидываются на хозяйку. Кричат наперерыв: "Как провалился! Да и коней, коней нет! Коней увел! А этот-то где? Гришка-то? Да какой он Гришка? А чего он в муку -- залез, коль не Гришка? Ты куда монаха-то дела?" и т.д.
   Хозяйка на все отвечает, плача, что знать ничего не знает и ведать не ведает. Пристава набрасываются друг на друга в полной растерянности.
  
   В это время, по лесной дороге, скачет Григорий. Он далеко впереди. На втором коне -- Мисаил. распластавшись, держась за гриву, весь еще в муке. Сзади него, на лошадином крупе, трясется Митька, прилепившись. Он весел, ему очень забавно.
   Григорий скачет. Мелькнула часовня на Чеканском ручье. Дальше все на некотором расстоянии несутся кони. Наконец они почти вместе.
   А вот и Луевы горы. Литва!
  

ПРИМЕЧАНИЯ

ДОПОЛНЕНИЯ

   В дополнениях публикуются план комедии "Осень", план драмы без названия, варианты сценария "Борис Годунов", а также письма Мережковского и материалы о цензурной истории его пьес.
  

БОРИС ГОДУНОВ
Варианты

   Впервые -- Мережковский Д. С. Данте. Гиппиус З. Н., Мережковский Д. С. Борис Годунов. Киносценарий. (Составление, вступ. ст. и примеч. Т. Пахмусс.-- Нью-Йорк, 1991). Печатается по тексту этого издания.
  
   1 Велиал -- В иудаистской и христианской мифологиях демоническое существо, дух небытия, лжи и разрушения.
   2 И восстал Бог......дабы ходил я во свете живых -- Псалтирь (Пс. 17, 5-7, 16-20).
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru