Михайлов Аполлон Тимофеевич
В толстовской колонии

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    По личным воспоминаниям

   

Въ толстовской колоніи
По личнымъ воспоминаніямъ.

   

I.

   
   Въ наше время русское общество увлекается иными стремленіями, и о такъ называемыхъ "толстовскихъ" колоніяхъ мало слышно. Но въ нѣсколько уже отдаленные отъ насъ восьмидесятые и девятидесятые года истекшаго вѣка волна "толстовскаго" движенія захватывала русскую интеллигенцію широко и ея поселки выростали по "лицу земли родной" все чаще и чаще съ каждымъ годомъ. Иные, правда, черезъ годъ уже распадались, и колонисты возвращались снова въ "первобытное состояніе", т.-е. шли служить, учиться и т. п. Зато другія колоніи имѣли, въ силу удачнаго подбора членовъ, болѣе продолжительную жизнеспособность и просуществовали нѣсколько лѣтъ.
   Когда-то и я заплатилъ дань своему времени, и жизнь свою въ одной изъ такихъ колоній желаю разсказать читателямъ.
   Я давно стремился къ "простой" жизни на "лонѣ природы", неоднократно дѣлалъ опыты въ этомъ направленіи, выбирая для этого Малороссію. Но выходило все неудачно, и я возвращался опять "на лоно службы",-- какъ иронизировалъ мой товарищъ -- съ истощеннымъ кошелькомъ и нехорошимъ, тяжелымъ осадкомъ на душѣ. Причиной моихъ неудачъ я считалъ главнымъ образомъ то обстоятельство, что я селился на землѣ одиночной, среди чуждаго мнѣ общества. И вслѣдствіе этого окружающее населеніе глядѣло на меня какъ-то подозрительно. Нѣкоторые думали даже, что я пашу землю и хожу за скотомъ только для отвода глазъ, а что на самомъ дѣлѣ я представляю какую-то тонкую политическую штуку. Нѣкоторые во всеуслышаніе заявляли, что я занимаюсь фабрикаціей фальшивыхъ денегъ. Разная челядь подходила къ моей усадьбѣ и таинственно поводила носомъ, точно чутьемъ надѣясь что-то постигнуть. Иногда эти люди заговаривали со мной "про то, про се", а ничего не добившись отъ меня, возвращались къ себѣ, изобразивши на лицѣ недовольную мину и усиленно чертыхаясь.
   Вся остальная крестьянская масса полагала, что у меня денегъ слишкомъ много, по меньшей мѣрѣ "куры не клюютъ", и потому всякій старался меня обсчитать и обмануть. Потрава и порча деревьевъ въ саду шли, конечно, сами собой. Всѣ эти обстоятельства привели меня къ убѣжденію въ необходимости поселиться въ обществѣ единомышленниковъ -- въ интеллигентной колоніи.
   "Тамъ,-- думалъ я,-- среди товарищей одного взгляда на жизнь, и жизнь будетъ содержательнѣе, полнѣе и интереснѣе".
   Я услышалъ отъ моихъ знакомыхъ, что на Кавказѣ уже года два какъ существуетъ такая колонія. Гдѣ-то чуть не у самаго Кавказскаго хребта поселилось нѣсколько семействъ "толстовцевъ", расчистили дѣвственный лѣсъ подъ пашни и огороды, развели скота и живутъ въ экономическомъ отношеніи сносно. И не долго думая, я бросилъ службу, сложилъ свои пожитки, книги и выѣхалъ изъ своего родного Трущобска въ "пламенную Колхиду". Дней черезъ семь я уже былъ на той станціи, откуда надо было ѣхать въ колонію на лошадяхъ верстъ сорокъ. Мнѣ посовѣтовали остановиться у одного казака, котораго прозывали Бурьяномъ.
   -- У него можно найти лошадей и онъ отвезетъ васъ за первое удовольствіе.
   Я направился къ нему. Домъ его былъ небольшой, представлявшій обыкновенную мазанку, но раздѣленную на нѣсколько клѣтушекъ, "на случай пріѣзжающихъ", какъ пояснилъ мнѣ хозяинъ, высокаго роста среднихъ лѣтъ человѣкъ съ большими усами.
   -- Подождите,-- сказалъ мнѣ Бурьянъ, узнавъ о цѣли моего пріѣзда:-- здѣсь остановился одинъ докторъ, который тоже ѣдетъ въ толстовцамъ. Пойдемъ къ нему,-- можетъ быть, сговоритесь вмѣстѣ ѣхать.-- Въ клѣтушкѣ за самоваромъ, мурлыкающимъ унылую однообразную пѣсню, сидѣлъ старикъ, углубившись въ чтеніе газеты. Мы познакомились. Василій Васильичъ -- такъ звали доктора -- былъ радъ, что нашелъ спутника по путешествію въ горы, такъ какъ ѣхать на Кавказъ въ ночное время не совсѣмъ безопасно. Не менѣе его пріятно было и мнѣ, пріѣхавшему на Кавказъ впервые и знавшему эту интересную страну чуть-ли только не по оперѣ "Демонъ" да развѣ еще по газетнымъ сообщеніямъ о кавказскихъ разбояхъ.
   -- Я ѣду племянничка навѣстить,-- сказалъ Василій Васильичъ, улыбаясь:-- не видѣлъ его столько лѣтъ. И куда это онъ забрался въ чорту на кулички!
   Старикъ отхлебнулъ изъ стакана холоднаго чая.
   -- И что ему тамъ дѣлать,-- продолжалъ онъ: -- неужели онъ не нашелъ бы себѣ подходящаго мѣста гдѣ-нибудь въ Россіи?
   Я сказалъ, что не всегда бываетъ возможно найти себѣ подходящее дѣло, въ особенности у насъ.
   -- Да помилуйте! -- сказалъ старичокъ, оживляясь:-- развѣ мало есть интереснаго дѣла? Вѣдь племянникъ -- докторъ.
   Старикъ засмѣялся хриплымъ, глухимъ смѣхомъ, перешедшимъ черезъ минуту въ затяжной нашелъ.
   -- Ну, вотъ хоть бы Пятигорскъ,-- оправившись, продолжалъ онъ:-- сколько тамъ страждущаго народа пріѣзжаетъ! Лечи, приноси посильную пользу, служи человѣчеству...
   -- Насколько мнѣ извѣстно,-- сказалъ я,-- страждущее человѣчество тамъ отсутствуетъ, а есть только жуирующія барыньки, которымъ доктора прописываютъ "легкій климатъ".
   Старикъ безнадежно махнулъ рукой и засѣменилъ по комнатѣ, выкидывая съ какимъ-то остервенѣніемъ клубы табачнаго дыма.
   -- Не слишкомъ ли это узкая программа служенія человѣчеству? -- сказалъ я, желая нарушить наступившее неловкое молчаніе.
   -- Вы, кажется, одного духа съ моимъ племянничкомъ,-- сказалъ Василій Васильичъ: -- вы навѣрное съ нимъ сойдетесь. А меня ужъ простите, не могу.
   И добродушная старческая улыбка разлилась по его лицу.
   -- Я съ вами бы поспорилъ,-- сказалъ онъ,-- разбилъ бы всѣ ваши теоріи, если бы не этотъ проклятый кашель.
   Мы тронулись въ путь часовъ въ пять вечера. Нельзя было и думать попасть засвѣтло въ колонію. Все время приходится подниматься. Къ тому же возница нашъ былъ не изъ бойкихъ малыхъ, какой-то сонный и неразговорчивый подростокъ лѣтъ пятнадцати. Лошади его плохо слушались, и мы ѣхали не болѣе шести верстъ. Засвѣтло успѣли проѣхать казачью станицу. Улицы широкія, чистенькія, бѣлыя хаты съ роскошно распустившимися бѣлыми акаціями подъ окнами. Въ воздухѣ стоялъ отъ цвѣтущихъ деревьевъ сильный медовый ароматъ. По улицамъ попадались станичные обыватели въ высокихъ бараньихъ шапкахъ и кафтанахъ самихъ разнообразныхъ оттѣнковъ до краснаго включительно. Казачки, въ нарядныхъ праздничныхъ костюмахъ (было воскресенье), повсюду, словно цвѣты, пестрѣли по завалинкамъ, луща подсолнечныя сѣмечки и разговаривая о разныхъ житейскихъ дѣлахъ. За станицей подъемъ дѣлался значительнѣе. Чудная горная панорама развернулась передъ нашими глазами во всей своей величественной красотѣ. Съ востока на западъ тянулся Кавказскій хребетъ. Съ безчисленными сверкающими серебромъ зубцами онъ казался громадной пилой. И какъ пила, онъ отливалъ въ лучахъ заката чудными фіолетово-синими цвѣтами. Влѣво виднѣлась снѣговая шапка Казбека; справа сіялъ Эльбрусъ громадной глыбой, поднявшейся неимовѣрно высоко надъ группой горныхъ пикъ. Широкая даль была слегка задернута синеватой дымкой, сквозь которую не трудно было различить простымъ глазомъ у подножья горъ сакли аула. И виднѣлись дымки, точно вата поднимавшіеся изъ саклей. Мнѣ казались невѣроятными увѣренія Сидора, нашего возницы, что горы отъ насъ были на пятидесятиверстномъ разстояніи. Намъ казалось, что до нихъ не было и двѣнадцати верстъ. Нашъ глазъ, какъ я потомъ убѣдился, жестоко ошибался. Въ горной мѣстности удивительно скрадываются разстоянія, и прибывшему изъ равнинъ человѣку приходятся долгое время упражнять свой глазъ, чтобы опредѣлять пространства. Мы ѣхали по ровной, укатанной арбами дорогѣ, среди необозримыхъ посѣвовъ кукурузы, выкинувшей мѣстами султаны. Порою попадались заросли терна. Дикій хмель путался въ его вѣтвяхъ и отъ него перекидывался на вѣтки придорожныхъ группъ. Въ листвѣ деревьевъ и въ бурьянахъ временами слышалось громкое пѣніе какихъ-то птичекъ. Высоко-высоко кружили орлы, издавая визгливые крики, изрѣдка проѣзжала арба на высокихъ колесахъ, запряженная парой маленькихъ, но шустрыхъ быковъ. Изъ арбы выглядывало смуглое лицо кабардинца въ бешметѣ съ посеребренными гозырями (мѣсто, куда вкладываются патроны) на груди. Онъ тянулъ какую-то длинную заунывную пѣсню и, казалось, не замѣчалъ ничего на свѣтѣ. Длинный кинжалъ, торчавшій за его поясомъ, невольно напоминалъ вамъ о разныхъ страшныхъ эпизодахъ временъ покоренія Кавказа.
   Вотъ уже и солнце сѣло. Постояло оно съ минуту на одной вершинѣ, какъ бы оглядывая на прощанье землю, бросило въ послѣдній разъ снопъ лучей и медленно потонуло въ горныхъ пикахъ. Сумерки на Кавказѣ бываютъ недолги, и почти вслѣдъ за закатомъ наступаетъ ночь. Одна за другой стали зажигаться звѣзды. Съ горныхъ ущелій подулъ холодный вѣтеръ. Мы закрылись въ шубы и предоставили себя бдительности Сидора. Я не могъ заснуть, однако. Разныя тревожныя мысли лѣзли въ голову. Я думалъ о кавказскихъ разбойникахъ, о частыхъ нападеніяхъ на путниковъ. Мнѣ припомнилось, что временами нападенія принимаютъ угрожающій характеръ для всего населенія, и сами власти нерѣдко ничего не въ состояніи бываютъ сдѣлать для укрощенія абрековъ. Людская молва поговариваетъ, впрочемъ, что русскія власти пребываютъ съ абреками въ дружбѣ, но все же надо согласиться, что трудно что-нибудь подѣлать съ разбойничествомъ въ этомъ неустроенномъ краѣ. Мы покорили его только внѣшне; привить къ нему европейскую культуру мы не съумѣли.
   -- Вы не спите? -- тихо проговорилъ Василій Васильичъ, слегка дотрогиваясь до моего плеча.-- Вы не спите?
   Я отозвался.
   -- А я все думаю о моемъ племянничкѣ,-- сказалъ онъ:-- и забрался же!
   Я чувствовалъ, что старикъ думалъ не о племянничкѣ, а все о тѣхъ же абрекахъ.
   -- А что, Сидоръ, знаешь ли ты эту дорогу? -- спросилъ онъ ямщика.
   -- Чаво? -- сонно отозвался онъ.
   -- Дорогу-то знаешь ли?
   -- А кто-жъ ее знаетъ!
   -- Вотъ те на! какъ кто знаетъ? -- воскликнулъ я, и почувствовалъ, какъ въ душѣ у меня подуло холодномъ.
   -- Да я тутъ самъ одинъ разъ бывалъ,-- сказалъ онъ,-- и то днемъ. Кабы много, ну, тогда такъ.
   -- Сидоръ нехорошо васъ утѣшаетъ,-- сказалъ я Василью Васильевичу.
   Тотъ смотрѣлъ въ спину ямщика и, казалось, былъ чѣмъ-то радраженъ.
   -- Возницы здѣсь, на Кавказѣ, не то, что у насъ въ Россіи,-- говорилъ онъ: -- какія-то мямли! То ли дѣло наши ямщики съ пѣснями да бойкими словцами! Да погоняй же ты, братецъ, коней!
   -- Ну и Бурьянъ! -- проговорилъ онъ: -- и далъ же намъ возницу!
   Сидоръ, наконецъ, дернулъ возжами, кони подхватили и весело застучали копытами по каменистой дорогѣ. Экипажъ нашъ то-и-дѣло подбрасывало, и эта тряска дѣйствовала на насъ усыпляюще. Но спать мы не могли.
   -- Въ такую чудную ночь прямо безсовѣстно спать,-- замѣтилъ мой спутникъ.
   -- Ну,-- обратился а къ Сидору,-- часто здѣсь пошаливаютъ абреки?
   -- А кто ихъ знаетъ,-- позѣвывая, отвѣчалъ Сидоръ:-- говорятъ, бываетъ,-- особенно по ночамъ. Да вотъ на этомъ самомъ мѣстѣ,-- съ оживленіемъ произнесъ Сидоръ,-- у пастуха прошлымъ лѣтомъ отбили сорокъ лошадей.
   -- На этомъ мѣстѣ! -- воскликнули мы оба.
   -- Да, на самомъ на этомъ. Только это было днемъ. Напали, значитъ, двое, гонятъ лошадей, а третій держитъ пастуха, наставилъ ему въ ротъ левольвертъ, чтобы, значитъ, какъ пикнетъ, такъ ему тутъ и смерть. Такъ и угнали въ горы всѣхъ лошадей!
   -- Черкесъ, онъ хуже чорта,-- продолжалъ оживившійся Сидоръ:-- у него левольвертъ или "сѣкимъ башка".
   Я взглянулъ на моего спутника. Онъ какъ-то странно мигалъ глазами и въ отвѣтъ на мой взглядъ прошепталъ:
   -- Какая чудная ночь!
   И потомъ продекламировалъ довольно выразительно:
   
   Горныя вершины
   Спятъ во тьмѣ ночной,
   Тихія долины
   Полны свѣжей мглой.
   Не шумитъ дорога,
   Не дрожатъ листы,
   Подожди немного --
   Отдохнешь и ты...
   
   -- Да! -- сказалъ я:-- "отдохнешь и ты", какъ "сѣкимъ башка" сдѣлаютъ. "Подожди немного"!
   И мы разсмѣялись.
   -- А у васъ есть съ собою револьверъ? -- спросилъ меня Василій Васильевичъ.
   -- Нѣтъ,-- отвѣчалъ я:-- давно уже считаю мерзостью всякое оружіе.
   -- А напрасно! -- наставительно сказалъ онъ: -- напрасно! Въ данномъ случаѣ ребячествовать не надо.
   Я никакъ не могъ понять, въ какомъ это въ данномъ случаѣ, и едва удерживался отъ смѣха.
   -- А я вотъ имѣю хорошенькій смиттъ-вессонъ,-- сказалъ онъ и, немного помолчавъ, обратился къ Сидору:
   -- А что если бы напали на насъ абреки -- сладили бы мы втроемъ?
   Сидоръ обернулся и пытливо посмотрѣлъ на доктора.
   -- Тоже скажутъ! -- проговорилъ онъ:-- да кто же съ ними, съ азіятами, сладитъ? У нихъ живо сѣкимъ башка! Народъ хичный. Сѣкимъ башка въ одинъ моментъ!
   Съ этимъ дуракомъ становилось рѣшительно невозможнымъ продолжать разговоръ на эту тему, и я рѣшился поговорить съ нимъ изъ другой области.
   -- Ты какъ давеча назвалъ людей, къ которымъ мы ѣдемъ?
   -- Какъ? -- толстовцы они, кто же больше?..
   -- Что же они за люди такіе? почему ихъ называютъ толстовцами?
   -- Да кто ихъ знаетъ? Это намъ неизвѣстно. Зовутъ -- толстовцы, толстовцы, а кто они -- это мнѣ не говорили.
   -- Ну, такъ какъ же -- добивался я:-- вѣдь вотъ твоего Бурьяна не называютъ же толстовцемъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Ну, тебя тоже не называютъ такъ?
   Сидоръ обернулся, посмотрѣлъ на меня и весело насмѣялся.
   -- Тоже скажутъ!
   -- Какъ же? Значитъ, чѣмъ нибудь они отличаются? различіе вѣдь есть?
   -- Да, есть,-- сказалъ, наконецъ, Сидоръ:-- вотъ они говорятъ все, что не надо убивать.
   -- Ну, а еще что говорятъ?
   -- Еще? не надо воровать.
   Я не могъ не расхохотаться при этомъ наивномъ объясненіи сущности толстовства.
   -- А по-твоему развѣ надо и убивать, и воровать?
   -- Да нѣтъ, и по-моему не нужно.
   -- Такъ, значитъ, и тебя можно назвать толстовцемъ?
   -- Тоже и скажутъ!
   Я такъ и не могъ добиться отъ Сидора, какъ понимаетъ ученіе великаго писателя этотъ сынъ народа. И мнѣ стало больно за носителей этого ученія, забравшихся куда-то въ ущелье и живущихъ настолько обособленной жизнью, что окружающее населеніе знаетъ ихъ только по кличкѣ.
   Въ ночной темнотѣ обозначались какія-то черныя пятна, попадая на скирды сѣна. Пятна эти стали выдѣляться все яснѣе и яснѣе, и черезъ нѣсколько минутъ мы увидѣли передъ собой кабардинскій аулъ. Насъ встрѣтилъ страшный лай собакъ.
   -- Вотъ и до аула доѣхали! -- сказалъ радостно Сидоръ.-- Анзорово!
   Стадо гусей, мирно дремавшихъ на дорогѣ, поспѣшно задвигалось въ сторону, заслыша наше приближеніе. Замелькали плетни огородовъ, плетневые загоны для скота и приземистыя длинныя мазанки. Съ разныхъ сторонъ послышался собачій лай, скоро превратившійся въ протяжный гулъ.
   -- И собачню же злую держатъ эти азіяты! -- съ досадою сказалъ Сидоръ, отмахиваясь кнутомъ. -- Надо бы здѣсь заночевать -- сказалъ онъ.
   Онъ сказалъ, что здѣсь есть одинъ кабардинецъ -- большой кунакъ {Другъ.} Бурьяна. У него можно переночевать, а со свѣтомъ будемъ продолжать путь. Мы съ радостью приняли предложеніе. Сидоръ повезъ насъ по узкой дорожкѣ между плетней, подъ яростный лай собакъ. Вдругъ лошади сами заворотили къ плетневымъ воротамъ и стали какъ вкопаныя.
   -- Али Мурза, эй! -- закричалъ Сидоръ такимъ зычнымъ голосомъ, что эхо далеко отозвалось за шиханами. Изъ ночной темноты выплылъ чей-то силуэтъ.
   -- Чево твоя кричитъ? -- проговорилъ силуэтъ, приближаясь къ намъ.
   -- Это ты, Али?
   -- Альы! Альы! -- издавалъ гортанные звуки силуэтъ.
   -- Здоровъ? -- обратился Сидоръ съ обычнымъ на Кавказѣ привѣтствіемъ.
   -- А-а-а, Сидорка! -- радостно воскликнулъ Али и отворилъ передъ нами скрипящія ворота. Мы въѣхали въ довольно обширный дворъ, по сторонамъ котораго виднѣлись низенькія плетневыя загородки для скота. На соломѣ посреди двора лежали коровы. Нѣсколько лошадей стояло у плетушки, шумя переворачиваемымъ сѣномъ и вкусно хрустя на зубахъ. Али ввелъ насъ въ отдѣльную мазанку -- въ "кунацкую" (предназначенную у горцевъ спеціально для пріема гостей) -- и сталъ стелить намъ постели изъ буровъ и овчинъ.
   -- Чай кушать ваша будетъ? -- спросилъ Али, кончивши съ постелями.
   Получивъ утвердительный отвѣтъ, Али вышелъ изъ кунацкой за самоваромъ. Прошло минутъ десять въ ожиданіи. Наконецъ, дверь растворяется, и Али показывается съ какимъ-то виноватымъ выраженіемъ за лицѣ.
   -- Что же самоваръ твой не тащитъ? -- спросилъ Сидоръ, ломая языкъ для удобопонятности.
   -- Уд-д-ля нѣтъ! -- кричитъ Али трагическимъ голосомъ и выдѣлывая не менѣе трагическіе жесты руками:-- Удля нѣтъ! кунчалъ вся! ей Богу право, кунчалъ вся!..
   Тутъ онъ сказалъ еще словцо, не совсѣмъ удобное для печати и которое горцы употребляютъ, желая блеснуть знаніемъ русскаго языка. Въ завоеванномъ краѣ русское крѣпкое словцо принялось прочно. Привилось ли отъ русскихъ что лучшее -- пока незамѣтно.
   Мы завернулись шубами и скоро заснули богатырскимъ сномъ.
   Насъ разбудилъ Сидоръ на разсвѣтѣ. Мы распрощались съ добрымъ Али и тронулись въ путь.
   Горы приняли красивый темно-фіолетовый оттѣнокъ. По нимъ змѣились черными полосами овраги и ущелья. Кое-гдѣ изъ ущелій поднимался туманъ, казавшійся намъ отсюда клочкомъ пуха. Солнце еще не было видно, но уже на высокихъ вершинахъ солнечный лучъ и ледники переливались разноцвѣтными огнями. Когда же изъ за горъ показался край солнца, мгновенно нѣжно-розовый свѣтъ разлился по горамъ.
   -- Вѣдь какая роскошная страна! -- восхищался Василій Васильичъ.-- Смотрите, противъ насъ на горахъ -- точно башенка. Скала, вѣроятно. А возлѣ три зубца -- словно три брата богатыря.
   -- Можетъ быть, это были на самомъ дѣлѣ три брата богатыря,-- фантазировалъ онъ:-- но они прогнѣвили Аллаха, и вотъ вмѣсто нихъ три обелиска говорятъ путнику о гнѣвѣ неба.
   Чистый кристальный воздухъ, слегка морозный, дѣйствовалъ возбуждающе. Мой спутникъ все время безъ умолку болталъ и смѣялся. По мѣрѣ приближенія въ горы я погружался въ размышленія о своей будущей жизни въ колоніи. Я вѣдь окончательно порывалъ съ прошлымъ. Оно оставалось позади съ каждымъ шагомъ, пройденнымъ лошадьми; съ каждымъ шагомъ я приближался къ новой жизни на совершенно иныхъ началахъ, тамъ пройденная жизнь, въ встрѣчѣ съ новыми хорошими людьми. И сердце учащеннѣе билось, чувствовался приливъ энергіи и восторгъ передъ этимъ новымъ, доселѣ неизвѣданнымъ близкимъ...
   А часа черезъ полтора мы уже подъѣзжали къ колоніи, которая красиво выглядывала изъ-за лѣса красными черепичатыми крышами.
   

II.

   
   Колонія представляла собою нѣсколько уютныхъ домиковъ, отдѣленныхъ другъ отъ друга небольшими фруктовыми садами. Громадные дубы-одиночки величественно поднимались надъ домами, широко раскинувъ свои лапы. Подъ окнами цвѣли кусты розъ и георгинъ, споря за первенство съ обступившей мрачной крапивой и жирнымъ, самодовольно улыбающимся лопухомъ. Заслыша нашъ экипажъ, неимовѣрно грохотавшій по камнямъ, изъ одного дома вышелъ какой-то человѣкъ лѣтъ сорока, въ простой рубахѣ безъ пояса и въ кавказскихъ чувякахъ на босу ногу.
   -- Куда Богъ несетъ? -- спросилъ онъ, радушно улыбаясь.
   Мы сказали.
   -- Такъ, пожалуйста, остановитесь у меня.
   И онъ сталъ вынимать засовы изъ воротъ. Мы въѣхали въ заросшій травою дворъ и остановились передъ крыльцомъ доха. Я вынесъ изъ экипажа вещи и простился съ Василіемъ Васильнчемъ, который поѣхалъ въ дому своего племянника. Человѣкъ безъ пояса былъ князь Георгій Александровичъ Дадіани. Онъ ввелъ меня въ чистую и довольно свѣтлую комнату съ простымъ некрашенымъ столомъ и такими же табуретами. Въ углу стоялъ небольшой столярный верстакъ. Въ другомъ углу размѣстились русская печь и плита, на которой шипѣли кастрюли. Молодая женщина въ красномъ сарафанѣ, повязанная ситцевымъ платкомъ, вся закраснѣвшись отъ жара, стояла у плиты и силилась снять дымящую кастрюлю. Справившись съ кастрюлей, она смущенно проговорила какъ-бы про себя:
   -- Опять это противное молоко пригорѣло!
   -- Это моя жена,-- сказалъ Г. А.,-- Надежда Яковлевна.
   Минутъ черезъ десять мы уже сидѣли вокругъ самовара.
   На столѣ были разставлены простыя глиняныя кружки, и Надежда Яковлевна наливала въ нихъ кофе, приготовленный изъ дубовыхъ желудей.
   -- Кофе своихъ плантацій,-- пояснилъ, улыбаясь, Г. А.
   Обильно заправленный молокомъ, этотъ напитокъ показался мнѣ очень вкуснымъ.
   -- Вы кто же будете? -- спросилъ меня Г. А.
   -- Георгій! -- строго произнесла жена:-- какъ тебѣ не стыдно!
   И улыбаясь, она обратилась ко мнѣ:
   -- Вы не смущайтесь, онъ у насъ всѣ приличія забилъ!
   -- А какъ же? -- сказалъ Г. А.:-- какъ же знакомиться иначе? Ужели по вашему, по-институтски? Что интересуетъ тебя, то и нужно говорить прямо безъ подходовъ.
   Создавались новыя формы жизни, и новшество проглядывало даже въ манерѣ знакомства съ незнакомыми людьми.
   -- Да,-- сказалъ я,-- мнѣ тоже нравится такъ. Я былъ раньше учителемъ. Такъ сказать, "просвѣщалъ массу".
   И я разсказалъ кратко свою біографію.
   -- А вы кто? -- спросилъ я, очень довольный въ душѣ принятымъ методомъ опрашиванія.-- Въ свою очередь разскажите о себѣ.
   -- А я военный,-- сказалъ Г. А.: -- служилъ въ славномъ к-мъ войскѣ и вышелъ въ отставку въ чинѣ подполковника.
   -- Что же дальше не служили? -- спросилъ я.
   -- Да такъ, не пришлось. Очень ужъ душа захотѣла свободы. Да и что собственно дѣлать въ войскѣ человѣку, который началъ критически относиться къ жизни?! Не могъ же я, занявшись изученіемъ евангелія, продолжать военную карьеру? И вотъ нашлись товарищи по мыслямъ, и мы поселились здѣсь.
   -- Хорошо здѣсь! -- говорилъ онъ, расхаживая по комнатѣ: -- привольно! свободно! И жизнь дешева. Не нужно тратиться и на женины наряды. Сшилъ сарафанъ -- и не проси больше!
   -- Когда я тебя обременяла нарядами, Георгій? -- шутливо замѣтила жена.-- Зачѣмъ ты все клевещешь?
   -- Нашъ Лескенъ {Такъ называлась колонія по имени протекавшей возлѣ горной рѣчки.} -- продолжалъ Дадіави -- все можетъ дать человѣку, что нужно для жизни: и оздоровляющій трудъ, и чистый воздухъ, и здоровую пищу. А согласитесь -- вѣдь все это и есть самыя главныя условія жизни. Дѣти мои стали такими крѣпышами... Съ переѣздомъ сюда всѣ мы ощущаемъ избытокъ энергіи и здоровья. А тамъ, въ "міру", врачи меня уже было приговорили къ смерти: нашли было какой-то гидро-пневмо-перикардитъ!
   -- Слава Богу, что пришлось таки наконецъ оставить " міръ" -- продолжалъ Г. А.-- Пакость тамъ одна, пакость!
   -- Вотъ отъ той же пакости и мнѣ хотѣлось бы уйти сюда, -- сказалъ я.
   -- Конечно, надо уходить скорѣе, пока еще не омертвѣла душа! -- сказалъ Дадіани.-- Здѣсь продается одинъ участокъ съ домомъ, вотъ и покупайте! Хозяинъ этого участка задумалъ бѣжать на легкіе хлѣба.
   Я отвѣтилъ, что хотѣлъ бы предварительно пожить въ колоніи лѣто въ качествѣ работника и ознакомиться такимъ образомъ поближе съ обитателями колоніи и условіями жизни. Г. А. предложилъ мнѣ прожить лѣто у него, и я согласился.
   -- Только на пищѣ не осудите,-- сказалъ онъ, комично разводя руками:-- деликатесовъ нѣтъ!
   Спустя немного, къ намъ подошли двое нвъ сосѣдняго дома. Одного звали Михалъ Михалычъ. Онъ былъ въ осетинской войлочной шляпѣ и босикомъ. Другой -- Петро -- пришелъ только-что съ пашни, гдѣ допахивалъ полосу, былъ въ крестьянскихъ сапогахъ и холщевой рубахѣ, подпоясанной ремнемъ.
   Черезъ минуту полилась у насъ непринужденная бесѣда, шутки, смѣхъ, точно вѣкъ были знакомы. Но было время рабочее, прохлаждаться некогда. И всѣ стали расходиться по работамъ. главная работа была прополка кукурузныхъ полей. Я пошелъ осматривать владѣнія колоніи. Въ чичероне вызвался Михалъ Михалычъ, тотъ самый, что задумалъ уходить изъ поселка "обратно" и поэтому ничего не дѣлалъ. Мы подошли къ кукурузному полю.
   -- Здѣсь у васъ благодать! -- сказалъ Михалъ Михалычъ и указалъ на группу полольщиковъ. Они всѣ были босикомъ и въ рубахахъ съ разстегнутыми воротами.
   -- Одежда требуется самая минимальная, а ходятъ въ сухую погоду всегда въ родителевыхъ сапогахъ.
   -- Какъ въ родителевыхъ? -- спросилъ я.
   -- Ну, то-есть, попросту говоря, босикомъ.
   -- Да, здѣсь благодать! -- отозвался, не прерывая работы, Владиміръ, высокій, сухой, съ черной бородой чуть не по поясъ:-- совсѣмъ не надо работать -- сытъ будешь.
   Онъ пріостановился и, опершись на тяпку (родъ мотыги), шутливо разсказалъ, какъ Михалъ Михалычъ, увлекшись идеей добыванія хлѣба "безъ поталица", ничего нынѣшнимъ лѣтомъ не посѣялъ, а когда пищевые запасы подобрались, пошелъ искать въ заросшемъ бурьяномъ огородѣ, нельзя ли чѣмъ поживиться, и въ удивленію своему нашелъ множество кустовъ картошки-самосѣйки.
   -- Теперь Михалъ вонъ какъ отъѣлся съ даровой-то картошки! -- сказалъ въ заключеніе Владиміръ, и принялся продолжать полку. Всѣ расхохотались, не исключая и самого Михалъ Михалыча.
   Мы пошли дальше.
   -- Зачѣмъ вы бѣжите отсюда? -- спросилъ я своего спутника.
   -- Какъ вамъ сказать?.. Смѣна мыслей: когда я былъ убѣжденъ, что картошкой единой живъ будетъ человѣкъ, я сидѣлъ здѣсь и всю мощь своей души клалъ на культуру сего полезнаго "злака". Но теперь я думаю, что человѣку одной картошки мало, и я бѣгу, презрѣвъ всѣ эти насмѣшки и улыбочки правовѣрныхъ толстовцевъ.
   По пути я любовался живописной мѣстностью. Колонія расположена между двумя высокими шиханами (горами), покрытыми роскошнымъ буковымъ лѣсомъ. Съ юга надвигался Кавказскій хребетъ, захватывая собой чуть не полнеба. Снѣговыя вершины ослѣпительно сіяли своей бѣлизной. По крутому спуску мы сошли на берегъ Лескена, быстро бѣгущей горной рѣчки. Какія-то рыбы стрѣлой замелькали по ямамъ.
   -- Это форель! -- сказалъ Михалъ Михалычъ:-- ея здѣсь пропасть.
   -- Почему же вы ее не ловите? -- спросилъ я.
   -- Не позволяетъ вѣра,-- сказалъ онъ: -- мы вѣдь вегетаріанцы. Казаки иногда пріѣзжаютъ къ намъ ловить. Достаютъ много. Отвозятъ въ Пятигорскъ. За форель тамъ большія деньги получаютъ: отъ двадцати до пятидесяти рублей за сотню.
   -- А вотъ это у насъ баня,-- сказалъ онъ, указывая на постройку съ соломенной крышей:-- мы вѣдь "рассейскіе" и любимъ попариться. Да и осетины во вкусъ вошли: какъ суббота, нерѣдко пріѣзжаютъ.
   Я подивился остроумному водоснабженію. Баня размѣстилась подъ самымъ спускомъ, изъ котораго выбѣгаетъ ключъ. И вотъ, когда нужно моющимся достать холодной воды, изнутри выдвигается жолобъ подъ ключъ. Вода падаетъ на жолобъ и бѣжитъ въ баню. Легкимъ отодвиганіемъ жолоба къ себѣ притокъ води прекращается, и она падаетъ опять на землю. Если принять во вниманіе, что каждый разъ требуется воды только для однихъ котловъ ведеръ тридцать, то описанная колонистская выдумка должна считаться весьма удачною. Потомъ поднялись мы снова наверхъ и пошли обозрѣвать луга.
   Хотя лѣто только начиналось, но трава была высока настолько, что уже можно было начинать косить. Ждали только установившагося вёдра.
   -- Теперь наши покосы узнать нельзя,-- восторгался Михалъ Михалычъ: -- лугъ облагородился благодаря намъ. До нашего прихода все это пространство представляло сплошь почти болото, поросшее осокой и мятой. Заболоченіе происходило оттого, что на наши луга выбѣгаетъ изъ снѣговыхъ горъ ручей. До насъ онъ не имѣлъ опредѣленнаго русла и разливался по всему лугу. Первымъ нашимъ дѣломъ было ввести шальной ручей въ русло. Лугъ осушился, и годъ отъ года трава становится все лучше и разнообразнѣе. Вотъ денегъ нѣтъ, а то бы нужно подсѣять нѣкоторыхъ травъ.
   -- Вотъ, посмотрите, какъ мы его обуздали! -- сказалъ онъ, немного пройдя впередъ. На всемъ луговомъ пространствѣ, сколько могъ видѣть глазъ, была вырыта ровная какъ стрѣла канава, по которой стремглавъ несся мутный ручей, бурля и клокоча, словно выражая ропотъ на человѣка, властно подчинившаго его себѣ.
   -- По шнуру провели мерзавца! -- смѣялся Михалъ Михалычъ.
   Прошли на выгонъ, на которомъ пасся колонистскій скотъ. Мальчикъ-осетинъ сидѣлъ подъ тѣнью орѣшника и сосредоточенію выдѣлывалъ что-то перочиннымъ ножикомъ изъ дерева. Невдалекѣ отъ него паслось десятка два лошадей и коровъ. Пастбище было роскошное и скотъ не съѣдалъ всей травы, а только топталъ, выбирая самую лучшую молодую траву. Мнѣ бросился въ глаза жалкій видъ стада. Лошади еще были сносныя, но коровы! Маленькія, на высокихъ ногахъ, съ выменемъ покрытымъ густой шерстью, онѣ характеризовали собой далеко не молочную породу.
   -- Это мѣстная горская порода,-- сказалъ Михалъ Михалычъ. Я покачалъ головой.
   -- Гдѣ же все сразу? -- сказалъ онъ въ отвѣтъ на мой жестъ. -- Вѣдь вы подумайте, мы только-что покончили съ постройками и посадкой садовъ. Потомъ все будетъ. У колоніи есть проектъ купить нѣсколько породистыхъ коровъ въ нѣмецкихъ колоніяхъ. Въ нѣсколько лѣтъ въ нашей колоніи создастся особая порода скота -- "голландско-кавказская".
   -- Да,-- продолжалъ Михалъ Михалычъ:-- нехватки все, а то развѣ столько бы нашей колоніи держать надо скота: и четвертой доли не имѣемъ того, сколько нужно, чтобы вполнѣ использовать наши роскошныя пастбища!
   -- Вотъ вы такъ, повидимому, любите и знаете хозяйство,-- сказалъ я,-- почему-же вы хотите бѣжать отсюда? Вы вѣдь ужъ много сдѣлали затратъ здѣсь.
   -- Хочу на нѣкоторое время сдѣлать вылазку въ міръ,сказалъ онъ, и легкая тѣнь пробѣжала по его лицу:-- надо немного службой подкрѣпить себя, а то совсѣмъ денегъ не стало.
   На другой день я сбросилъ съ себя свое "вавилонское" платье и одѣлся въ простую одежду, а черезъ день сбросилъ сапоги и сталъ ходить босикомъ.
   -- Это самая здоровая обувь,-- шутилъ Георгій,-- и не дорогая.
   Дѣйствительно, было пріятно ходить босикомъ по раскаленной солнечными лучами дорогѣ, шлепать по грязи и перескакивать съ камня на камень на берегу Лескена, куда мы приходили въ послѣобѣденный часъ купаться. Чувствовалось каждую минуту, что нога крѣпла на свободѣ и жила новой жизнью, вырвавшись изъ тѣсной, душной тюрьмы, которая зовется обувью. И это оздоровленіе сообщалось всему тѣлу. За нѣсколько копѣекъ я купилъ войлочную осетинскую шляпу и сталъ въ ней щеголять. Шляпу эту я считаю самымъ совершеннымъ покровомъ для головы. Она легка, имѣетъ очень подвижныя поля, благодаря чему ихъ можно переворачивать на всѣ лады сообразно времени дня: въ полуденные палящіе лучи поля совсѣмъ опускаются внизъ и лицо находится какъ бы подъ зонтомъ; можно отогнуть поля спереди -- тогда шляпа имѣетъ видъ фуражки съ козырькомъ, и т. д. Я радовался, что пріобрѣлъ такой несложный и дешевый костюмъ, и мысленно жалѣлъ горожанъ, которымъ надо зарабатывать разными путями уйму денегъ, чтобы не отстать отъ людей и имѣть возможность, выходя на улицу, навѣшать на себя чуть не пудъ разнаго ненужнаго тряпья, галстуховъ, манжетъ, пиджаковъ, накидокъ.
   Вставать приходилось вмѣстѣ съ Георгіемъ Александровичемъ очень рано -- часа на полтора до восхода солнца -- и сразу же приниматься за работу. Съ непривычки било немножко натужно, но желаніе не отстать отъ "хозяина" и зарекомендовать себя передъ колоніей могущимъ работать брало верхъ. Скоро раннее вставанье вошло въ привычку и ужъ встать до солнца не стоило труда. Вставши, Георгій рубилъ дрова для кухни, выгонялъ скотъ на пастбище. Я ходилъ къ ключамъ за водой, косилъ по росѣ фуражъ для лошадей (въ полдень былъ сильный оводъ и скотъ пригоняли часа на два, на три домой). Покончивши съ мелкими работами, мы отправлялись полоть кукурузу. Къ этому времени вставалъ старшій сынъ Георгія -- Володя, здоровый, цвѣтущій мальчикъ лѣтъ тринадцати.
   Пололи особыми легкими мотыгами-сапками или тяпеами, какъ называли чаще. Когда тяпка хорошо отточена, работа идетъ легко и быстро. Но почва изобиловала камнями, и тяпки наши приходилось то-и-дѣло оттачивать. Несмотря на несложность работы сапой, она все же требовала порядочнаго навыка, чтобы поспѣвать за товарищами. На первыхъ порахъ я никакъ не могъ поспѣвать за ними, какъ ни старался я выказать свою работоспособность. А къ концу дня чувствовалась боль въ спинѣ и ломило руки. Трудно было на первыхъ порахъ освоиться и съ прорѣживаньемъ кукурузы (попутная работа при сапаньѣ). Мнѣ все казалось безумствомъ срубать тяпкой роскошвые стебли, и я оставлялъ ихъ нетронутыми, давая поводъ въ остротамъ Георгія, который возвращался поправлять мои "грѣхи".
   До завтрака мы работали часа два, пока съ холмовъ, гд? стояли дома, не раздавался серебряный голосокъ дочурки Георгія, девятилѣтней Лены, призывающей завтракать. Утомленные, мы садились молча за столъ, на которомъ Надежда Яковлевна устанавливала нехитрыя яства.
   Завтракъ былъ крайне простой, большею частью изъ одного блюда -- вареный картофель съ хлѣбомъ или какая-нибудь каша. Иногда же эти блюда замѣнялись нѣсколькими кружками желудеваго кофе съ молокомъ и хлѣбомъ. Но, несмотря на неизысканность пищи, она вполнѣ поддерживала наши силы даже въ самой напряженной работѣ, а веселое расположеніе духа замѣчалось болѣе чѣмъ гдѣ-либо.
   За завтракомъ заводили разговоръ большею частью о текущихъ дѣлахъ, о вѣроятной погодѣ на завтрашній день. Иногда Георгій доставалъ съ полки книжку и читалъ вслухъ заинтересовавшія его мѣста.
   Потомъ шли опять въ кукурузу и работали до часу. Опять на холмѣ показывалась Лена и слышался ея голосовъ, тоненькій, точно комариный дискантъ: "а-а-абѣдаать!" И пріятное сознаніе близкаго отдыха наполняло душу; усталое тѣло радо было послѣ напряженной работы побыть часъ-другой въ абсолютномъ бездѣйствіи. Это въ высшей степени радостное состояніе знакомо, вѣроятно, всѣмъ рабочимъ людямъ; оно вполнѣ естественно, но въ колоніи всѣ считали чуть не доблестью не показывать его передъ своими товарищами.
   За обѣдомъ подавалось обыкновенно два блюда: борщъ или картофельный супъ; на второе -- каша изъ варенаго картофеля, слегка приправленная подсолнечнымъ масломъ. Въ нѣкоторые дни подавались вмѣсто каши вареники изъ творогу. Изрѣдка готовился компотъ изъ набранныхъ въ лѣсу грушъ и яблокъ, но это кушанье требовало большого расхода на сахаръ и потому появлялось только по праздникамъ. Само собою разумѣется, что всѣ были строгіе вегетаріанцы, и мяса во всей колоніи, какъ говорится, и въ поискѣ не было.
   Послѣ обѣда кто уходилъ на часовъ поспать, зарывшись въ душистомъ сѣнѣ въ сараѣ; кто -- повидаться съ товарищами другихъ домовъ; кто писалъ письма или садился за чтеніе {Въ періодъ напряженныхъ физическихъ работъ читать сознательно долѣе н?сколькихъ минутъ почти невозможно. Это не мѣшало бы помнить тѣмъ печальникамъ народа, которые недоумѣваютъ, почему простой народъ, несмотря на развитіе грамотности, почти совсѣмъ ничего не читаетъ. Создайте для трудовыхъ классовъ такія условія, при которыхъ онъ не работалъ бы до переутомленія, дайте ему больше досуга, дайте забыться отъ хлѣбнаго ига, и тогда онъ будетъ читать ваши умныя книги.}.
   Много, однако, нельзя было удѣлять времени на отдыхъ. Полка требовала быстрой работы, такъ какъ отъ несвоевременнаго сапанья сорныя травы скоро осиливаютъ культурные всходы и можно въ концѣ концовъ лишиться половины урожая. И мы, подправивъ наскоро на точилѣ мотыги, поспѣшно удалялись на поле.
   Возвращались домой -- уже темно. Наскоро поужинавъ, мы ложились спать и черезъ минуту засыпали какъ убитые. На другой день опять то же, и дни за днями незамѣтно пролетали, похожіе другъ на друга, какъ братья-близнецы. Всѣ заработывались до того, что по недѣлѣ не видались со своими сосѣдями, да и не было желанія: у всѣхъ стояла неотвязно одна забота -- какъ бы поскорѣй освободить поля кукурузы отъ сорныхъ травъ, которыя здѣсь, благодаря кавказскому дождливому лѣту, имѣютъ какой-то особенный форсированный ростъ. Эта ожесточенная война съ сорными травами измучивала насъ, и мы, разбитые, съ нестерпимой болью въ спинѣ, думали только о снѣ. Бросишься въ постель и спишь какъ убитый, съ тѣмъ, чтобы съ зарею проснуться и, схвативъ сапку, бѣжать въ кукурузу, продолжать нещадную борьбу съ "дикими племенами" земледѣльческой культуры -- осотомъ, пыреемъ, крапивой.
   -- Вотъ теперь знаешь, Антонъ, что значитъ "въ потѣ лица будешь ѣсть хлѣбъ твой",-- сказалъ мнѣ Георгій, когда я однажды, разгибая спину, вскрикнулъ отъ боли.
   -- Вотъ всѣмъ бы надо выполнять такъ Божій законъ,-- продолжалъ онъ:-- конечно, было бы меньше тяготы трудовымъ классамъ, когда бы въ жизнь не вторглись еще законы людскіе. Ну, а теперь божескій-то завовъ и трудненько выполнить.
   -- Какіе же это людскіе законы? -- спросилъ я.
   -- Ихъ много,-- отвѣчалъ Георгій,-- и все одинъ другого безстыднѣе. Вотъ хоть бы взять тотъ законъ, по которому громадная масса людей сдѣлала свою жизнь однимъ сплошнымъ праздникомъ, предоставивъ весь трудъ жизни вести другимъ. Вотъ оттого-то у тебя и болитъ спина, Антонъ! Не будь этого безбожнаго закона, для жизни одной семьи потребовалось бы заработать не болѣе гривенника на день. А теперь надо столько работать, чтобы приготовить продукта никакъ не меньше рубля.
   -- Отчего это, Платонъ?
   Георгій посмотрѣлъ на меня веселыми глазами. Такъ учитель глядитъ на ученика, когда на очередь предстоитъ рѣшить сложную по виду задачу и въ сущности очень простую.
   -- Да все оттого,-- продолжалъ Георгій наставительнымъ тогоиъ,-- все оттого, что при настоящемъ положеніи вещей трудовому люду надо зарабатывать на себя, да еще и на празднество господствующихъ классовъ.
   Сосѣдняя семья, располагавшая большимъ количествомъ рабочей силы, окончила прополку кукурузы раньше насъ, и какъ окончила, въ ту же минуту съ побѣдоносными криками молодежи на радостяхъ отправилась купаться. Намъ же еще оставалось полоть дня два. Кромѣ этого, выступали снова "дикія племена" въ огородѣ. Не безъ зависти поглядывали мы на стройное полчище сосѣдской кукурузы, выдѣлявшейся правильными рядами на разбитой мотыгами черной землѣ, и еще съ большимъ остервенѣніемъ взмахивали мы тяпками на обступившія полчища зеленой "нечистой силы". Глядимъ -- къ намъ подходитъ цѣлая гурьба народа. Это сосѣдняя семья пришла помочь намъ. Смѣхъ, шумъ. Кто-то затянулъ пѣсню. Работа закипѣла. Къ вечеру и наше поле приняло красивый видъ. Кукурузные стебли казались теперь значительно выше и горделиво смотрѣли въ небо, освобожденные отъ бурьяна. А на землѣ валялась безжизненной массой выполотая трава.
   Въ первое же воскресенье, желая ознаменовать окончаніе работы, жители поселка собрались на общій чай. Расположились на дворѣ, въ тѣни большого дуба. Но собирались на пиръ не сразу. У каждаго были какія-нибудь задержки по дому. Ведерный самоваръ шипѣлъ въ ожиданіи, выбрасывалъ клубы пара и, казалось, выражалъ досаду, что его заставляютъ такъ долго ждать. Наконецъ, вышла старшая дочь Владиміра, ближайшаго сосѣда Георгія. Она весла аршинный подносъ съ какимъ-то незамысловатымъ печеньемъ изъ сѣраго пшеничнаго тѣста, оказавшимся очень вкуснымъ, какъ и все, впрочемъ, на Лескенѣ. Пиршество было задумано на "артельныхъ началахъ", и каждому предоставлялось принимать участіе отъ щедротъ своихъ. Въ одномъ дому много доилось коровъ, и оттуда принесли молока и масла. Одна принесла лепту въ видѣ пирога съ поджаренной капустой. Наконецъ, всѣ были въ сборѣ. Какъ и всюду на многолюдныхъ собраніяхъ, первое время чувствовалось какъ-то неловко (въ особенности мнѣ, еще не успѣвшему близко сойтись съ нѣкоторыми). Только дѣти вели себя свободно, дурачились, визжали, спасаясь отъ преслѣдованій разыгравшейся собаки, продѣлывали на суку дуба самыя рискованныя гимнастическія штуки. Мало-по-малу у взрослыхъ начала завязываться бесѣда. Какъ-то сама собой зашла рѣчь о современной литературѣ, откуда перешли на властителя думъ, Льва Николаевича. Кто-то замѣтилъ, что у Толстого нѣтъ преемника и всѣ согласились съ фактомъ бѣдности литературы послѣднихъ двадцати лѣтъ. Перешли на Чехова и на другого корифея, Горькаго. Назвали типы его дѣланными. Кто-то отмѣтилъ вредное направленіе въ литературѣ, съ легкой руки Горькаго -- идеализированье босячества. И всѣ дружно разсмѣялись, Когда одинъ серьезно замѣтилъ, что настоящее собраніе представляетъ собой живую галерею литературныхъ типовъ Горькаго.
   -- Вотъ еще босячка идетъ! -- сказалъ онъ, встрѣчая подходившую Ольгу Васильевну, жену врача. И всѣ дружно засмѣялись. Смѣялась и сама Ольга Васильевна. "Смѣхъ -- показатель доброты", припомнился мнѣ чей-то афоризмъ, когда я глядѣлъ на эти добрыя, веселыя лица. Демонъ смѣха не покидалъ собранія. Смѣялись надо всѣмъ часто по самой маловажной причинѣ. Было очень смѣшно, когда одинъ изъ насъ взялъ кусовъ пирога, и начинка вся высыпалась на столъ. Говорятъ, смѣхъ излечиваетъ душевныя муки. Я, по крайней мѣрѣ, долго послѣ этого былъ въ самомъ жизнерадостномъ настроеніи.
   Пока они сидятъ и благодушествуютъ и не дошли еще до "принципіальныхъ" разговоровъ, я попрошу позволенія у читателя познакомить его поближе съ членами колоніи.
   

III.

   
   Весь поселокъ состоялъ изъ восьми домовъ. Самая большая семья по числу рабочихъ силъ была у Владиміра. Кромѣ него самого и жены, работавшей по кухнѣ, у него былъ сынъ лѣтъ 14-ти, и двѣ дочери, 12 и 15-ти лѣтъ. Всѣ трое могли работать наравнѣ съ взрослыми. Благодаря здоровому физическому труду, они достаточно выносливы и казались значительно старше своихъ летъ. Вторая дочь въ большихъ работахъ, какъ, напр., косовицѣ, участія не принимала еще. Ей только-что купили небольшую садовую косу, чтобы пріучалась косить; она завѣдывала двумя неменѣе важными отдѣлами -- цехами, какъ въ шутку называлъ Владиміръ: коровьимъ и птичнымъ. Она доила коровъ (вмѣстѣ съ старшей сестрой) и гоняла по зимамъ скотъ на водопой. На ней одной лежала обязанность ухода за курами, которыхъ въ осени скапливалось штукъ до полутораста. Изо дня въ день она вела журналъ носки яицъ и производила по нему сознательный отборъ особенно носкихъ куръ. Куры, давшіе наименьшее количество яицъ, осенью сбывались на базаръ. Третьей дочери, Манѣ, было всего семъ лѣтъ. Какъ Некрасовская Матрена, она была выведена изъ младенчества "по пятому годку" и давно уже принимала участіе въ тяготахъ жизни сообразно своимъ силамъ: носила обѣдъ пастуху, запасала въ домѣ растопку, помогала матери чистить картошку. Такъ дѣти постепенно подходили къ суровой трудовой школѣ.
   Нѣсколько лѣтъ назадъ, къ Владиміру пріѣхали работать два его старыхъ знакомыхъ и такъ и остались у него навсегда. Они были довольны своимъ положеніемъ и лучшаго ничего не желали. Въ семьѣ Владиміра они считались своими. Дѣти ихъ любили и одного изъ нихъ называли не иначе какъ "дядей Петей". Только другого, мрачнаго и непривѣтливаго, они звали холодно-почтительно -- "Яковомъ Ивановичемъ". Этотъ послѣдній былъ довольно необщительный, лѣтъ сорока человѣкъ, часто страдавшій ужасными мигренями. Разговаривалъ онъ мало и свободное время предпочиталъ употреблять на чтеніе книгъ, чѣмъ на живую бесѣду. Настоящимъ работникомъ онъ не могъ быть по своимъ недостаточнымъ силамъ, но все-же на его плечахъ выносилась обширная трудовая область -- "по дому": онъ рубилъ дрова, подвозилъ ихъ въ дому, носилъ воду, мѣсилъ хлѣбъ, помогалъ ухаживать за скотомъ. Прошлое его было далеко не заурядное, но оно, можетъ быть, и наложило на его фигуру какія-то мрачныя черты угрюмости и замкнутости. Онъ учился когда-то въ одномъ изъ высшихъ учебныхъ заведеній, но былъ выключенъ за "исторію". Послѣ этого онъ еще сильнѣе отдался "политикѣ" и, будучи арестованъ, просидѣлъ съ полгода въ одиночномъ заключеніи. Изъ тюрьмы онъ пошелъ въ рабочіе и, наконецъ, пришелъ къ Владиміру. Къ этому времени образъ мыслей у него рѣзко измѣнился. Изъ яраго революціонера онъ превратился въ мирнаго послѣдователя толстовскихъ идей.
   -- Жаль,-- говаривалъ въ бесѣдѣ съ вами Яковъ Иванычъ,-- моя молодость прошла въ увлеченіи живорѣзными ученіями!! Ученія эти безжизненны, потому что служатъ не сближенію людей, а наоборотъ, раздѣленію ихъ на два противоположныхъ лагеря, которые должны ненавидѣть другъ друга и вести неусыпную борьбу. Міръ спасетъ то ученіе, которое соединитъ людей и возстановитъ въ людскихъ сердцахъ огонь взаимной любви.
   Несмотря на радикально измѣнившіеся взгляды, Яковъ долгое время считался подъ полицейскимъ надзоромъ и раза два въ годъ въ нашу колонію пріѣзжалъ волостной писарь изъ ближняго аула,-- маленькое хитро-наивное существо, и съ выраженіемъ глубочайшей тайны отводилъ "хозяина" въ другую комнату и что-то шепталъ ему.
   -- Отпиши,-- говорилъ ему во всеуслышаніе Владиміръ: -- Яковъ совершенно поумнѣлъ теперь: безпокоить никого не хочетъ, а занялся исключительно спасеніемъ своей души.
   "Дядя Петя" былъ прямая противоположность Якову: живой, веселый, общительный. Несмотря на то, что ему было уже подъ тридцать, онъ былъ любимцемъ дѣтей и искренно могъ съ ними жить одними интересами. На взрослыхъ онъ производилъ очень выгодное впечатлѣніе, какъ добрый и въ высшей степени участливый человѣкъ. Когда онъ улыбался, то всякій могъ, не ошибаясь, сказать, что эта добрая улыбка -- добрая вправду, и что обладатель ея не можетъ быть въ жизни актеромъ на благородныя роли, а дѣйствительно благородный человѣкъ, просвѣтленный высокими истинами евангелія. Разсказывали, что одинъ пріѣзжавшій въ колонію журналистъ, ярый противникъ толстовства, говорилъ потомъ въ бесѣдѣ съ кѣмъ-то: "Изъ всѣхъ такъ называемыхъ толстовцевъ -- одинъ только Петръ можетъ назваться просвѣтленнымъ христіаниномъ, да и тогъ не во винѣ Льва Николаевича, а скорѣе по своей счастливой духовной организаціи". Одно водилось за нимъ нехорошее: это какая-то бурсацкая манера забрасывать въ спорахъ своего противника цѣлымъ потовомъ словъ, не слушая его доводовъ, и спорить поэтому съ нимъ нерѣдко воздерживались. Работникомъ онъ былъ на всѣ руки. Не было, кажется, такого дѣла, которое не было бы ему извѣстно и, какъ говорится, не "горѣло" у него въ рукахъ. Въ хозяйствѣ онъ былъ первымъ пахаремъ, первымъ косцомъ.
   За окончаніемъ полевыхъ работъ, приблизительно въ ноябрѣ, Петръ начивалъ учить ребятъ своего поселка, которыхъ было человѣкъ двѣнадцать.
   Школа помѣщалась въ концѣ поселка, въ хатѣ, построенной самимъ учителемъ. Родители были очень довольны Петромъ, какъ педагогомъ, и искренно довѣряли ему своихъ дѣтей. "Я радуюсь, что судьба послала нашимъ дѣтямъ такого воспитателя,-- какой онъ, право, милый и добрый человѣкъ!" -- не разъ говаривала жена Владиміра -- Ольга Ѳедоровва, сама бывшая учительница. И нельзя было не радоваться, глядя на Петра среди дѣтей, на его беззавѣтно-преданное отношеніе къ дѣлу воспитанія. Уроки у наго велись всегда живо и увлекательно. Дѣтьми овладѣвалъ такой энтузіазмъ, что учителю совсѣмъ не приходилось взывать къ прилежанію учениковъ. Напротивъ, по образному выраженію Петра, его школа просила возжей. И несмотря на короткій учебный годъ (въ зависимости отъ полевыхъ работъ -- съ ноября и до марта, а то и ранѣе) Петръ успѣвалъ пройти основательно выработанный имъ курсъ.
   На его долю выпала серьезная задача -- создать новую школьную программу, ничего общаго не имѣвшую съ оффиціальными программами, такъ какъ въ колоніи можно было и не принимать министерскихъ циркуляровъ и указаній. Нѣкоторые предметы, какъ не дающіе ничего дѣтской душѣ, были Петромъ совсѣмъ изъяты изъ колонистской школы. Исторія была мѣстами дополнена, мѣстами сокращена. Упрощена была грамматика, буква "ять" была изгнана совсѣмъ. Введены были нѣкоторые новые предметы, какъ, напр., физіологія. Основной задачей лесненской школы было сообщеніе своимъ питомцамъ такой суммы знаній и такого навыка въ способности мыслить, чтобы они, вступивши въ жизнь, могли по праву считаться образованными людьми и умѣли критически относиться какъ въ себѣ, такъ и въ окружающимъ.
   Нѣкоторые, однако, находили, что для правильности постановки школьнаго дѣла одного Петра мало, какъ бы ни считали его идеальнымъ учителемъ, и что въ подмогу ему необходимо пригласить еще кого-нибудь изъ колонистовъ. По этому поводу нерѣдко собирались педагогическія конференціи, но ни къ какому положительному результату не могли придти. Тѣмъ не менѣе, налицо выходило, что если бы привлечь къ дѣлу воспитанія еще нѣсколькихъ жителей колоніи, то получился бы цѣлый университетъ. Такъ благопріятствовалъ этому составъ поселка!
   Изъ женскаго персонала три были съ высшимъ педагогическимъ образованіемъ. Кромѣ нихъ, одна могла преподавать игру на роялѣ и французскій языкъ. Врачъ бралъ на себя предметы анатоміи, физіологіи и гигіены. Не обходилось при этомъ и безъ курьезовъ. Одинъ брался преподавать исторію, но рѣшительно не хотѣлъ преподавать ее по избитымъ руководствамъ въ родѣ Иловайскаго, а только по своимъ запискамъ, прячемъ каждая историческая эпоха должна была иллюстрироваться соотвѣтствующимъ художественнымъ произведеніемъ. Никакой учебникъ не можетъ такъ живо нарисовать извѣстный историческій моментъ, какъ художественный романъ талантливаго писателя. Такимъ образомъ, по его проекту, лескенскій профессоръ исторіи долженъ былъ прочесть со своими учениками, вмѣсто сухихъ учебниковъ, романы Эберса, Джованіоли ("Спартакъ, предводитель гладіаторовъ"), хроники Шекспира, Пушкинскаго "Бориса Годунова" и "Капитанскую дочку", "Юрія Милославскаго" -- Загоскина, "Войну и миръ" -- Толстого, трагедію Алексѣя Толстого -- "Царь Ѳедоръ" и т. д.
   Но въ концѣ концовъ школа все-таки оставалась за Петромъ, который, не задаваясь слишкомъ широкими задачами, дѣлалъ свое дѣло обдуманно, умѣло, а главное, любилъ его и любилъ до безконечности дѣтей.
   А тѣ отдѣлывались то недосугомъ, то отсутствіемъ необходимыхъ пособій, все собирались и подготовлялись, пока учебный годъ, вынесенный на плечахъ одного Петра, не подходилъ къ концу.
   Самъ Владиміръ происходилъ изъ помѣщиковъ Курской губерніи. Онъ рано увлекся идеей земледѣльческаго труда. Не доучившись, онъ пошелъ работать въ Батищево, къ Энгельгардту, и скоро настолько усвоилъ крестьянскія работы, что привелъ однажды въ смущеніе столичныхъ гостей, пріѣхавшихъ въ Батищево посмотрѣть на невиданныя затѣи Александра Николаевича.
   -- Ну, вотъ, узнайте, который здѣсь интеллигентъ? -- сказалъ имъ профессоръ, указывая на группу мужиковъ, косившихъ лугъ. Одинъ старичокъ-генералъ, особенно скептически относившійся къ работоспособности русскаго интеллигента, тщетно отыскивалъ "тонконогаго" въ ряду косарей и, наконецъ, совсѣмъ растерялся.-- "Не могу, Александръ Николаевичъ! каюсь!" -- сознался генералъ. Энгельгардтъ пришелъ ему на помощь и указалъ на одного парня въ крестьянской войлочной шляпѣ и пестрядинной рубахѣ, единственнаго въ этой группѣ интеллигента. Это и былъ Владиміръ, тогда еще двадцатилѣтній юноша, только-что бросившій петербургскія науки и прибывшій въ батищевскому отшельнику-профессору поучиться иной наукѣ.
   -- Онъ и дуетъ водку не хуже мужика! -- шутилъ Энгельгардтъ, трепля Владиміра по плечу. Петербуржцы долго разговаривали съ нимъ и на прощанье дали ему на водку нѣсколько рублей.
   Черезъ нѣсколько лѣтъ мы видимъ Владиміра уже семейнымъ человѣкомъ, но скоро разошедшимся съ женой по несоотвѣтствію принциповъ. Онъ ведетъ скитальческій образъ жизни по разнымъ интеллигентнымъ колоніямъ, которыхъ въ то время было немало на Руси. Между прочимъ, онъ нѣсколько разъ бывалъ у Л. Н. Толстого въ Ясной-Полянѣ. Принималъ дѣятельное участіе въ помощи голодающимъ крестьянамъ. Наконецъ, онъ переселился съ Петромъ и нѣкоторыми другими въ Закавказье и тамъ основалъ общину. Его жена пріѣхала къ нему жить и приняла, наконецъ, "толстовскую вѣру", и съ тѣхъ поръ уже не покидаетъ простую крестьянскую жизнь.
   Но общинѣ въ Закавказьѣ скоро пришлось распасться, главнымъ образомъ по случаю страшныхъ лихорадокъ, этого злѣйшаго бича кавказскаго поселенца. Познакомившись въ Тифлисѣ съ семьей Дадіани, они всѣ вмѣстѣ перевалили хребетъ, купили у какого-то узденя землю въ полтораста десятинъ и основали извѣстный уже намъ Лескенъ.
   Рядомъ съ домомъ Владиміра построился Георгій Дадіани. Онъ принадлежалъ къ потомкамъ владѣтельныхъ князей Грузіи, служилъ въ военной службѣ, участвовалъ въ русско-турецкой войнѣ. Когда онъ былъ адьютантомъ у кавказскаго намѣстника,-- кажется, кн. Барятинскаго,-- у Георгія стало замѣчаться, по выраженію его сослуживцевъ, шатаніе въ мысляхъ. Это шатаніе возникло у него подъ вліяніемъ его друга, кн. Хилкова (племянника бывшаго министра). Хилковъ оставилъ самъ военную службу и поселился въ своемъ родовомъ имѣніи для трудовой земледѣльческой жизни.
   -- Мое міросозерцаніе -- разсказывалъ намъ Георгій -- въ одно прекрасное утро вдругъ перевернулось какъ бы вверхъ ногами. Что еще недавно казалось хорошимъ и красивымъ, стало казаться безобразнымъ и гадкимъ; что же обыкновенно считалось плохимъ -- вдругъ засвѣтилось въ моихъ глазахъ ореоломъ святости. Я впервые тогда узналъ, что босяки изъ ночлежнаго дома -- это "тоже люди", имѣющіе право наравнѣ съ богатыми на жизненное благополучіе. Удивляюсь я теперь, какъ это я раньше не звалъ такой простой истины, а сказать совѣстно -- я не зналъ ее!
   Въ женѣ своей, Надеждѣ Яковлевнѣ, онъ нашелъ убѣжденную приверженицу своихъ новыхъ идей, и такимъ образомъ ему было несравненно легче перейти отъ словъ къ дѣлу, чѣмъ, напр., Владиміру. У Георгія разлада съ семьей при переходѣ въ новую жизнь не было. Жена ему не была помѣхой.
   Къ несчастію многихъ колонистовъ, жены ихъ долгое время не соглашались раздѣлять воззрѣнія своихъ мужей и играли въ домѣ роль какой-то непобѣдимой крѣпости язычества. Зато Георгій встрѣтилъ энергическій отпоръ со стороны своей тещи, старой богатой генеральши, въ домѣ которой онъ жилъ съ своей семьей. Она никакъ не могла понять теорій своихъ дѣтокъ и всѣми силами старалась предохранить ихъ отъ дальнѣйшихъ безумствъ. Когда же ей пришлось убѣдиться, что ни Георгій, мы жена его и не думаютъ возвращаться на путь истинный, она попробовала прибѣгнуть къ одному рѣшительному средству. Она сказала, что будетъ ходатайствовать объ отнятіи у нихъ дѣтей. Передъ ея глазами стоялъ очень яркій прецедентъ.
   Мать Хилкова долго мучилась тѣмъ, что доблестный родъ, идущій отъ Рюрика, пресѣкается на ея сынѣ. Сынъ сдѣлался мужикомъ и безъ ея согласія вступилъ въ бракъ съ какой-то неизвѣстной дѣвушкой. Ко всему этому не могло спокойно относиться княжеское старушечье сердце. Но больнѣе всего, что дѣти этой женщины, все-же отпрыски княжескаго рода -- не получаютъ надлежащаго воспитанія въ духѣ церковнаго ученія и дворянскихъ традицій, а ростутъ мужиками въ обществѣ другихъ дѣтей изъ податного сословія. И вотъ у престарѣлой княгини созрѣваетъ замыселъ. Она рѣшила обратиться къ имп. Александру III съ просьбой отобрать у жены ея сына дѣтей и помѣстить ихъ подъ контроль бабушки. Разрѣшеніе скоро послѣдовало, и старуха при участіи полиціи отбираетъ у беззащитной женщины ея дѣтей и водворяетъ ихъ въ своихъ княжескихъ аппартаментахъ для воспитанія въ страхѣ Божіемъ и дворянскихъ чувствахъ...
   -- Смотрите! -- кричала старуха-генеральша своимъ "дѣткамъ" -- я съумѣю у васъ отобрать дѣтей, также какъ Хилкова мать!..
   Но ей не пришлось привести свои замыслы въ исполненіе.
   Однажды вечеромъ супруги Дадіани, взявъ съ собой дѣтей, поѣхали въ театръ и, по окончаніи спектакля, домой уже не вернулись. Словно канули въ воду! Говорили, что ихъ видѣли сѣвшими на ночной поѣздъ, но куда они поѣхали -- никто не могъ сказать. Трудно вообразить себѣ, какъ была возмущена генеральша, правовѣрная исполнительница всѣхъ законовъ великосвѣтскаго этикета. А по городу уже ходила стоустая молва, которая распространяла самыя невѣроятныя добавленія ко всему происшедшему. Генеральшу такъ это поразило, что она слегла въ постель. Но скоро, впрочемъ, оправилась и стала писать письма во всѣ стороны, къ многочисленной сановной роднѣ и вліятелымъ знакомымъ. Потомъ смирилась и простила. Узнавъ какимъ-то родомъ черезъ начальника края о мѣстожительствѣ своихъ дѣтей, она написала имъ длинное посланіе, въ которомъ считала все происшедшее испытаніемъ для себя Божьяго Промысла, "Его же пути неисповѣдимы".
   "Но я перенесла данное мнѣ испытаніе* -- такъ, приблизительно, писала она въ письмѣ -- "и отношусь теперь къ вамъ не съ чувствомъ злобы, но съ беззавѣтной любовью, какою завѣщалъ платить обижающимъ насъ Единородный Сынъ Божій. Объ одномъ теперь прошу васъ -- не оставляйте свою любящую мать въ тоскливомъ одиночествѣ старости и почаще шлите о себѣ вѣсточки". Въ заключеніе просила написать, не нужно ли имъ чего послать,-- напримѣръ, денегъ, припасовъ и т. д. Дадіани не замедлили отвѣтомъ. Сообщили ей о своихъ тихихъ радостяхъ земледѣльческой жизни, о томъ, съ кѣмъ они поселились, какой чудный уголокъ выбранъ ими подъ колонію. Но просили ничего не посылать, такъ какъ мы въ чемъ не нуждаются съ переходомъ на новый жизненный путь. Тѣмъ не менѣе, теща время отъ времени посылала имъ почтой цѣлые ящики съ разными лакомствами, начиная съ французскаго печенья къ чаю и кончая сардинами и омарами. "Хитрая старуха!" -- говорилъ всякій разъ при полученіи посылокъ Георгій:-- "всей этой пакостью она хочетъ развратить насъ!" -- и онъ съ удивительной изобрѣтательностью придумывалъ способы использовать присылаемое, не нарушая своихъ этическихъ принциповъ. Омары выкидывались за окошко, гдѣ тотчасъ же расхватывались курами; изъ какао приготовлялась къ обѣду похлебка на молокѣ, заправленная хлѣбными крошками.
   Способность Георгія къ физическому труду била изумительная. Несмотря на свои сорокъ лѣтъ, онъ скоро научился дѣлать всѣ крестьянскія работы. Онъ научился пахать, косить, метать стога и дѣлать все это не какъ любитель, а какъ настоящій крестьянинъ, впрягая себя въ тяжелую работу по 12--14 часовъ въ день!
   Онъ научился также столярному ремеслу и всю мебель для своего дома сдѣлалъ собственными руками. Для домашняго обихода онъ могъ считаться сноснымъ сапожнымъ мастеромъ и всю семью "обшивалъ" самъ. Обувь выходила, правда, по какому-то особому модному рисунку,-- сапоги, напримѣръ, были съ безобразно тупыми носками, но зато было прочно и не нужно было обращаться на сторону и тратить деньги, которыхъ въ колоніи имѣлось лишь на самое необходимое.
   Его жена Надежда Яковлевна одѣвалась въ простой крестьянскій сарафанъ и повязывалась въ ситцевый платокъ. Она сама исполняла всѣ домашнія работы: готовила обѣдъ, стирала бѣлье, доила коровъ. Сынъ лѣтъ тринадцати, Володя, ходилъ работать вмѣстѣ съ отцомъ; восьмилѣтняя Лена помогала матеря по дому.
   Эти двѣ семьи Владиміра и Георгія были, такъ сказать, основой поселка, выполняя неотступно предлагаемую Толстымъ программу. Они жили исключительно своимъ трудомъ, не прибѣгая почти совсѣмъ къ постороннимъ рессурсамъ. Они сократили до минимума свои потребности и порвали всякую связь съ городомъ. Остальные дома были въ "малодушіи", какъ выразился жившій въ поселкѣ крестьянинъ Афонасъ. Встрѣчалась нужда въ деньгахъ, и эти малодушные тотчасъ старались убѣжать изъ колоніи на заработки, оставляя въ поселкѣ свою семью. Такъ, въ мой пріѣздъ, двое гражданъ Лескена находились на заработкахъ въ отхожихъ промыслахъ: племянникъ Василія Васильича, съ которымъ читатель познакомился въ первой главѣ,-- докторъ P., нашедшій временную службу гдѣ-то въ Кубанской области, и П., служившій на желѣзной дорогѣ. Оба они и ихъ жены когда-то страстно увлекались общинными идеалами и основывали колоніи въ средней Россіи, но подъ вліяніемъ разныхъ житейскихъ обстоятельствъ нѣсколько поохладились, и если пріобрѣли теперь земельные паи за Лескенѣ, то главнымъ образомъ по настоянію женъ, сами же пріѣзжали въ колонію на короткое время, чтобы повидаться съ семьей и отдохнуть немного отъ служебной тягости.
   Жилъ еще въ колонія Михалъ Михалычъ, о которомъ читатели уже знаютъ кое:что изъ предыдущей главы. Былъ онъ недавно казачьимъ офицеромъ, но, какъ и Дадіани, "помутился въ мысляхъ" и, заслыша о возникновеніи колоніи, подалъ въ отставку и поселился здѣсь. Это былъ молодой человѣкъ лѣтъ 27, съ серьезными взглядами на жизнь, но такъ какъ-то сложились обстоятельства, что ему пришлось прожить въ колоніи немного. Только-что окончивши постройку дома, только-что посадивъ садъ, его уже потянуло изъ колоніи обратно. Къ моему пріѣзду въ Лескенъ его держала только его собственность. Я имѣлъ въ виду освободить его отъ Лескена, купивъ его участокъ со всѣмъ его хозяйствомъ. Домъ Михалъ Михалыча былъ выкрашенъ въ голубую краску и представлялъ собой миленькую идиллическую хижину, но для жизни она была мало удобна, такъ какъ строитель ея руководился не столько хозяйственными соображеніями, сколько эстетикой. Комнаты были маленькія, едва удобныя для помѣщенія семьи, но зато въ окнахъ были дорогія бемскія стекла. Не было русской печи для печенія хлѣбовъ, но была искусно сдѣланная спеціально привезеннымъ мастеромъ-нѣмцемъ "духовка" для приготовленія разныхъ печеній къ чаю. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ этого голубого домика (на слѣдующее лѣто я сдѣлался обладателемъ его) стояла простая крестьянская хата съ низко нахлобученной мохнатой соломенной крышей. По постройкѣ можно было догадаться, что тутъ живетъ не нарядившійся мужикомъ "панокъ", а настоящій бѣднякъ-крестьянинъ, которому "не до жиру -- быть бы живу". Его некрасивая, сбитая изъ глины хата какъ-то сурово насупилась, глядя небольшими подслѣповатыми глазами-окошками на своихъ франтоватыхъ сосѣдей. Тутъ жилъ дѣйствительно настоящій мужикъ изъ Кіевской губерніи, Афонасъ. Интеллигенты пріютили его въ поселкѣ, помогли ему купить шесть десятинъ земли, купили ему въ складчину корову, и онъ сталъ жить здѣсь съ престарѣлой матерью и двумя малолѣтними сыновьями, питаясь картошкой и кукурузными хлѣбами. И скоро позабылъ свою "кыевщину", откуда ему пришлось уйти подъ давленіемъ православнаго духовенства, въ то время полицейскими насиліями боровшагося со штундой за православіе. Противъ его хаты на скатѣ бугра примостилась другая крестьянская хата. Тутъ жилъ сапожникъ, который также поставилъ скромное хозяйство при матеріальной поддержкѣ интеллигентовъ. Въ поселеніи этихъ двухъ крестьянскихъ семей, помимо акта благотворительности, видѣлась еще и личная польза.
   Простые люди, не имѣвшіе никакихъ надеждъ на помощь со стороны, были поставлены въ необходимость жить только отъ своего личнаго труда, и они должны были служить такимъ образомъ показателемъ для интеллигентовъ, какъ вести хозяйство, съ какимъ напряженіемъ работать и до какого минимума нужно свести свои потребности, чтобы при неудачахъ не обращаться къ деньгамъ (которыя по намѣченной программѣ исключались совсѣмъ изъ обихода жизни).
   Вотъ и все населеніе нашего поселка.
   Насколько оно было въ силахъ приблизиться къ поставленнымъ идеаламъ -- могли ли устроители новой жизни не срѣзаться, а съ честью выдержать экзаменъ въ способности жить по евангельскимъ истинамъ, не дѣлая поползновеній на захватъ сосѣдскихъ правъ, уважая индивидуальныя особенности каждаго -- это должно было показать недалекое будущее.
   

IV.

   
   Разговоръ подъ дубомъ принялъ нѣсколько обостренный характеръ. Начали говорить объ общинѣ -- самомъ больномъ мѣстѣ колоніи. Дѣло въ томъ, что по самому существу колонія должна бы представлять собой общину, на самомъ же дѣлѣ ея не было, о ней только говорили и строили разныя предположенія. Нѣсколько разъ въ колоніи поднимался вопросъ о примѣненіи въ жизни поселка общинныхъ принциповъ, и каждый разъ онъ вызывалъ шумные споры раздраженныхъ сторонъ, и въ концѣ концовъ вопросъ оставался нерѣшеннымъ.
   -- Общинное хозяйство сдѣлало бы для насъ очень много,-- говорила Надежда Яковлевна, сторонница общины:-- вѣдь поймите, какъ для насъ это невыгодно: собрались всѣ для одного дѣла и живемъ всѣ врозь! Община подниметъ насъ нравственно, поможетъ намъ матеріально. Мы будемъ жить не каждый по своимъ угламъ, а сплотимся и создадимъ одну христіанскую семью.
   -- Да однихъ дровъ теперь, господа, сколько выходитъ,-- поддерживалъ Дадіани,-- вѣдь этакъ мы скоро всѣ лѣса свои спалимъ! Не успѣваешь навозиться дровъ. При общинѣ кушанья готовились бы на всю колонію въ одной кухнѣ; дровъ потребовалось бы вдесятеро меньше, чѣмъ теперь. Община съэкономитъ какъ и въ продуктахъ: вѣдь извѣстно, что если для пятнадцати человѣкъ требуется въ отдѣльности 15 паекъ пищи, то этимъ же пятнадцати посаженнымъ за общій столъ потребуется всего 12 паекъ.
   -- Есть еще одна выгодная статья въ общинѣ,-- сказалъ N:-- это то, что при общинномъ порядкѣ требуется меньше женскихъ рукъ на приготовленіе обѣдовъ и вообще на кухонныя обязанности, на возню съ разными ложками-плошками. При общинѣ на кухнѣ можетъ быть всего одна, много двѣ женщины, а при теперешнихъ условіяхъ всѣ бабы на кухняхъ.
   -- Ну, теперь высказались за общину,-- сказала жена Владиміра: -- теперь желательно услышать что-нибудь и противъ общины. -- А вотъ вы и скажите -- если имѣете что сказать противъ.
   -- Я хотѣла сказать... Что же, въ нашей общинѣ должно быть все общее, или община только распространяется на одну кухню?
   Кто-то разсмѣялся. Многимъ была извѣстна истинная причина ея тревожнаго чувства. Ея красавцемъ-мужемъ когда-то многія увлекались въ тверской колоніи, и она приписывала почему-то всѣ непріятности общинѣ.
   -- Нѣтъ,-- сказала N. N.,-- община должна распространяться и на души товарищей. Души всѣхъ должны принадлежать всей общинѣ, а не быть собственностью одного лица.
   -- Я хотѣла сказать,-- продолжала Ольга Ѳедоровна:-- не всякій могъ бы оказаться способенъ къ абсолютной общинѣ. Одно, господа, говорить объ общинѣ разныя красивыя слова, и другое дѣло -- примѣнять ихъ въ жизни.
   -- Что же особенно васъ страшитъ?
   -- Да мало ли что можетъ встрѣтиться! Мы видѣли на примѣрѣ шевылевской общины, какъ тамъ давилась личность и какіе фрукты выкультививровались въ общинномъ климатѣ. Жить общей жизнью можно лишь тогда, когда есть общность духовныхъ интересовъ.
   -- Да сначала и не нужно распространять общинные принципы на весь строй нашей жизни,-- сказала Надежда Яковлевна,-- достаточно пока ограничиться общиннымъ столомъ.
   -- Но надо при этомъ непремѣнно включить огородъ,-- сказалъ Петро.
   -- На первый разъ достаточно и того, если всѣ соберемся за однимъ столомъ,-- сказалъ Яковъ Ивановичъ:-- Если не раздеремся за общиннымъ столомъ, ну, тогда устроимъ и общинные огороды.
   -- Безъ огородовъ выйдутъ осложненія,-- сказалъ Петро съ жаромъ:-- Что можетъ быть легче добывать сообща пищевые припасы -- картошку, капусту, свеклу -- и складывать все въ общій погребъ, откуда дежурныя стряпки будутъ брать что нужно. А безъ общихъ огородовъ какъ же станете: ходить на обѣдъ съ своими огурцами, съ своей картошкой? Или дѣлать раскладку по душамъ для сбора овощей на общинный столъ? Тогда надо завести особую бухгалтерію.
   -- Да, но тогда ужъ придется и сѣнокосы сдѣлать общими, а отсюда прямой выводъ: нужно завести и общинный скотъ.
   -- А какъ бы ты думалъ? -- набросился Петро: -- все и должно быть общее, если хотите настоящую общину, а не игрушечную. Кто не согласенъ на настоящую общину, тотъ пусть пока ограничится лишь общиннымъ самоваромъ, за которымъ собираются и ведутъ хорошія словеса объ общинѣ.
   -- Безъ общины собственно и жизнь здѣсь теряетъ всякій смыслъ,-- говорилъ Георгій:-- во имя чего же тогда и жить здѣсь, въ этой глухой Осетіи, гдѣ-то подъ ледниками,-- развѣ для того, чтобы спрятаться каждому въ свою берлогу и не имѣть никакого сношенія съ товарищами по избранной жизни? Съ болью въ сердцѣ я замѣчаю, что съ каждымъ мѣсяцемъ мы все болѣе и болѣе отрываемся другъ отъ друга, и оторванность отъ міра чувствуется особенно тяжело при оторванности отъ своихъ единомышленниковъ, ради жизни съ которыми я поселился въ этомъ дикомъ ущельи.
   -- Зачѣмъ же винить въ этомъ другихъ? -- сказалъ Владиміръ:-- самъ отрываешься, вотъ и оторванность.
   -- Я сказалъ это къ примѣру только,-- отвѣчалъ Георгій.-- Я вотъ не могу стакана чаю выпить безъ общества близкихъ, а между тѣмъ, живя отдѣльной берлогой, могу ли я видѣться съ ними?
   -- А вы вотъ и не живите отдѣльной берлогой, и чай ходите къ намъ пить,-- сказала Ольга Ѳедоровна, явно не сочувствующая общинному строю.
   -- Не въ томъ дѣло,-- раздраженно отвѣчалъ Георгій:-- вы, очевидно, меня не понимаете или не хотите понять. Я хочу сказать, что община можетъ сплотить даже самые разрозненные элементы. Только она можетъ насъ гарантировать отъ вражды и розни. Община хорошо повліяла бы и на нашу подростающую молодежь, укрѣпляя въ ней христіанскіе идеалы. И ужъ дѣти-то навѣрное составили бы послѣ насъ христіанское братство; такъ община воспитываетъ въ людяхъ христіанскія чувства, не даетъ ея члену упасть, тогда какъ, предоставленные самимъ себѣ, люди идутъ вразбродъ, и дружеское единеніе, во ими котораго мы пришли сюда, остается пустымъ звукомъ.
   -- Да что это вы все объ общинѣ! -- съ обычной прямотой брякнулъ Матвѣй:-- можетъ быть, она кому и выгодна, а кому -- въ прямой убытокъ.
   -- Ты, собственно, что же хочешь этимъ сказать? -- сказала N. N., слегка вспыливъ:-- ты какъ будто дѣлаешь на кого-то намеки?
   -- Да, ты, Татьяна, сама знаешь -- отвѣчалъ спокойно Яковъ:-- ты вѣдь была въ шевылевской общинѣ и помнишь, какъ наравнѣ съ настоящими работниками приходили барышни, мывшія полы туалетнымъ миломъ; а когда посылали доить, то онѣ не умѣли отличить быка отъ коровы.
   -- Это всегда заговариваютъ объ общинѣ,-- сказалъ кто-то въ дополненіе мысли Якова,-- когда чувствуютъ свое безсилье и хотятъ опереться на плечи другихъ.
   -- Конечно такъ! -- повышала голосъ Ольга Ѳедоровна.-- И зачѣмъ все это? Только усложнять жизнь. Вѣдь жизнь наша идетъ потихоньку и безъ общины. На первыхъ порахъ, правда, трудновато, но вѣдь потомъ будетъ всѣмъ годъ отъ году легче. Къ чему же налагать еще какія-то обязательства на себя? Вотъ еще!
   -- Да кто же требуетъ обязательствъ? -- чуть не кричалъ Георгій, выходя изъ себя:-- наоборотъ, всѣ стоящіе за общину готовы сами принесть себя въ жертву ей, готовы себя опутать обязательствами.
   -- Да стойте! -- среди общаго шума раздался властный голосъ Владиміра, до того молчавшаго: -- скажи мнѣ, Георгій, ты чего ожидаешь отъ общины?
   -- Жду помощи себѣ отъ всѣхъ, помогая въ то же время всѣмъ.
   -- Такова твоя формула общины?
   -- Да.
   -- Ну, хорошо, постой! А безъ общины ты не можешь разсчитывать на помощь своихъ сосѣдей?
   -- Разсчитывать не могу.
   -- И никогда не получалъ ты отъ сосѣдей помощи?
   -- Получалъ.
   -- Такъ на что же въ самомъ дѣлѣ и община, когда и безъ нея можно прожить въ духѣ христіанства!? -- сдѣлалъ неожиданный выводъ Владиміръ съ побѣдоносной улыбкой въ лицѣ.
   -- Ты кому это хочешь голову морочить? -- кричалъ Георгій.-- Ты забываешь о нравственной сторонѣ общины: скажи, зачѣмъ ты умышленно хочешь запутать вопросъ? Это теперь тебѣ не удастся...
   Споръ начиналъ принимать бурный оборотъ. Стали переходить на личности. Посыпались всевозможныя обвиненія въ отсутствіи товарищескихъ чувствъ, въ неблагодарности за оказанныя тогда-то и тогда-то услуги. Что-то стали припоминать, чему-то подводить счеты. Всплыли наружу какія-то давнишнія недоразумѣнія. Женщины кричали чуть не до истерики. Петро выпускалъ по двѣсти словъ въ минуту и билъ въ довершеніе всего неистово кулакомъ по столу. Изъ общаго гама выдѣлялся по временамъ густой басъ Владиміра, старавшагося примирить стороны и не видѣвшаго на основаніи большого опыта ничего путнаго изъ общины. Богъ знаетъ, до какихъ поръ продолжались бы эти споры, но за плетнемъ показалось возвращающееся стадо. Всѣ стали расходиться по домамъ, чтобы загнать въ хлѣвы скотъ и засвѣтло подоить коровъ.
   За ужиномъ Георгій былъ мраченъ и все время почти молчалъ. Не веселѣе было на душѣ и у Надежды Яковлевны.
   -- Да,-- проговорилъ я,-- договорились! -- битва русскихъ съ кабардинцами.
   Георгій какъ-то грустно улыбнулся.
   -- Вы удивились,-- сказала мнѣ Н. Я.,-- что наши товарищи могли договориться до такихъ словоизліяній?
   -- Признаюсь, удивленъ,-- сказалъ я:-- я думалъ, что люди, взявшіе такъ высоко...
   -- Не могутъ опускаться такъ низко? -- досказала она:-- Могутъ! могутъ!
   И она нервно засмѣялась.
   -- Но вы тоже ошибаетесь,-- сказала она мнѣ:-- зачѣмъ вы хотите смотрѣть на насъ, какъ на какія-то высшія существа? Нисколько мы не выше другихъ. Мы освободились отъ городской жизни, но не освободились отъ своихъ эгоистическихъ наклонностей. Вѣдь въ это ущелье мы пришли затѣмъ, чтобы создать новыя формы жизни, начать жить, такъ сказать, сначала,-- ну, и смотрите на насъ, какъ на людей, живущихъ на зарѣ общественности. Наша жизнь -- переходная стадія отъ дикаго пещернаго прозябанія къ цивилизованной жизни. Съ первобытными дикарями мы поставлены въ одни и тѣ же условія, и для пытливаго ума соціолога въ нашей жизни нашлась бы богатая пища...
   -- Ну, а за борщомъ есть еще какая пища? -- спросилъ мрачно Георгій, подавая пустую миску.-- Ты знаешь, мы сегодня вѣдь и не обѣдали, давая соціологамъ богатую пищу.
   Жена засмѣялась и пошла къ печкѣ доставать кашу.
   

V.

   
   Дни шли за днями. Работы каждый день было по горло, и, казалось, ей не было конца. За полкой кукурузы началась возка дровъ, потомъ стали возить изъ хлѣвовъ навозъ. Еще не кончили эту работу, а ужъ на огородахъ поднялась такъ сорная трава, что надо было скорѣй бросать хлѣвы и начать опять непримиримую войну съ зеленымъ непріятелемъ. Надо было съ этимъ торопиться, пока не начались дожди. Въ дождливую погоду полка пропадаетъ даромъ: выполотая трава захватывается за землю и начинаетъ отростать. Кавказскія сорныя трави не могутъ спорить только съ жаркимъ кавказскимъ солнцемъ. Пламенные солнечные лучи помогаютъ земледѣльцу добивать подрубленную сапой зелень. Кавказскій затяжной дождь выходитъ ей на защиту.
   А разныя работы по дому -- заготовленіе на ночь фуража лошадямъ, носка воды, ѣзда на мельницу -- шли своимъ чередомъ. Шести дней не хватало, и работы не прерывались даже и по воскресеньямъ. Вокругъ колоніи много росло всякихъ ягодъ, грибовъ, орѣховъ, но о запасахъ всего этого нечего было и думать. Отъ непрерывной работы всѣ выглядѣли изнуренными и при встрѣчѣ какъ-то не хотѣлось и разговаривать. Одни объясняли это тѣмъ, что сильно всѣ заработались, другіе смотрѣли на это какъ на прискорбное послѣдствіе потери всякаго интереса другъ къ другу.
   У всѣхъ была неотступная мысль -- какъ бы побольше успѣть сдѣлать, пока не наступили дожди, наши невольные праздники. Дожди здѣсь нерѣдко лили по цѣлымъ недѣлямъ. Приходили они какъ-то вдругъ. Вечеромъ было такъ ясно и тепло, а ночью съ горъ наползали на насъ тучи и начиналъ безостановочно лить дождь, мелкій и холодный. Проснешься утромъ, глянешь на сѣрое утро, на намокшую природу, на ползущія по шиханамъ сѣдыя космы тучъ, и на душѣ сдѣлается такъ грустно. Всюду темно и уныло, а воздухъ тяжелый, густо напоенный испареніями, такъ и рѣжетъ грудь.
   Непріятное чувство было еще острѣе, когда не было обуви, а это случалось, конечно, довольно часто. Приходилось шлепать босикомъ по липкой холодной грязи, и въ хлѣвъ къ скоту, и на родникъ за водой, и только крѣпкій организмъ не наживалъ при такихъ условіяхъ ревматизма.
   Но зато въ такіе дни чувствовалось нѣсколько свободнѣе. Работы на волѣ превращались, и на Лескенѣ наступалъ какъ будто праздникъ. Не даромъ наши остряки называли ненастные дни праздниками "Дождь-богъ" (играя на созвучіи съ славянскимъ "Дажъ-богомъ"). Въ эти дни удавалось кое-что почитать, написать письма, посидѣть въ кругу своихъ сосѣдей, обмѣняться мыслями. По грязнымъ, осклизлымъ тропинкамъ пойдешь, бывало шлепать босикомъ изъ дома въ домъ. Потребность поговорить, обмѣняться впечатлѣніями сказывалась сильно. Одно только было жаль при этомъ: со временемъ наша жизнь, не получая извнѣ свѣжаго притока мысли, дѣлалась постепенно безцвѣтною, узкою, такъ-что не о чемъ въ сущности было и разговаривать. Напередъ можно было знать, кто что скажетъ при встрѣчѣ. Міръ тдей каждаго,-- безъ сомнѣнія, когда-то богатый и обширный,-- какъ-то захирѣлъ, остановился въ ростѣ подъ вліяніемъ этого тѣснаго ущелья, замкнутаго для свѣжаго воздуха. И потому нерѣдко бесѣда съ глазу на глазъ была невыносимо тяжела. Все было сказано въ нѣсколькихъ отрывочныхъ фразахъ. И искалось страстно случая собраться всѣмъ, чтобы перемолвиться живымъ словомъ, пошутить, посмѣяться, забыть на людяхъ тоску одиночества и грызущія сомнѣнія въ правильности избраннаго пути. Къ несчастью, собранія колонистовъ были рѣдки, опять-таки въ силу притупляющихъ душу условій.
   На другое лѣто я окончательно все-таки рѣшилъ поселиться въ Лескенѣ. Сильно соблазняла мысль устроиться на своемъ клочкѣ земли и быть ни отъ кого независимымъ. Силъ было не занимать стать, желанія работать -- еще больше. Я выслалъ Михалъ Михалычу деньги за участокъ и сталъ обладателемъ священной земельной собственности въ 13 десятинъ.
   Первымъ дѣломъ надо было заняться пополненіемъ сада. Я выписалъ изъ Екатеринослава сотню разныхъ плодовыхъ деревьевъ-трехлѣтокъ. Имѣя самыя скромныя познанія въ садоводствѣ, я не зналъ, на какихъ сортахъ остановиться для нашей подгорной дождливой мѣстности. И какъ всякій новичокъ, я старался выбрать какъ можно больше сортовъ, благо въ прейсъ-курантахъ садовыхъ фирмъ всѣ сорта имѣли хорошую аттестацію. И въ результатѣ въ моемъ небольшомъ садикѣ получился довольно разнообразный ассортиментъ.
   Въ помощь себѣ я пріобрѣлъ наиболѣе капитальныя руководства по садоводству Гоше. Благодаря неопытности, я не искалъ фирмы, находящейся въ родственномъ намъ климатѣ, а выписалъ деревья изъ далекаго отъ насъ Екатеринослава, откуда выписали деревья и другіе сосѣди. Деревья въ общемъ, однако, принялись, но нѣкоторые сорта на другое же лѣто пропали, какъ, напр., бѣлый кальвиль и нѣсколько бергамотовъ. Но скоро всѣ груши стали покрываться какимъ-то чернымъ налетомъ, точно копотью. Деревья приняли невеселый, чахлый видъ. При подрѣзкѣ ножомъ древесина внутри оказывалась вся черная. Съ каждымъ лѣтомъ убыль въ грушахъ прогрессировала. Нужно было предполагать, что всѣ груши обречены на вѣрную гибель.
   Съ чернымъ налетомъ, который появляется на грушевыхъ деревьяхъ (повидимому, это какой-то чужеядный грибокъ), не безъ успѣха можно бороться обмазываньемъ древесной коры тѣстомъ изъ извести съ глиной. Послѣ такой операціи, которую необходимо повторять раза два въ годъ -- весною и осенью, кора дѣлается сочною и принимаетъ скоро здоровый видъ.
   Яблони меньше пострадали отъ перемѣны климата. За исключеніемъ кальвилея, которыя посохли чуть ли даже не въ первое лѣто, всѣ сорта стали роскошно развиваться, покрываясь сочной темно-зеленой листвой. Было ясно, что яблони у насъ могли хорошо акклиматизироваться. За успѣшность нашего садоводства ручалось еще и то обстоятельство, что кругомъ по лѣсамъ росло множество разныхъ дикорастущихъ фруктовыхъ деревьевъ -- яблонь, грушъ и др.
   Изъ всѣхъ сортовъ нашихъ яблокь особенно выдѣлялись своими хорошими качествами слѣдующіе сорта: апортъ, виргинское, антоновка, юбилейное, Грогема, Бисмаркъ. Послѣдніе два сорта, а также виргинское, на другое же лѣто дали нѣсколько красивыхъ, сочныхъ плодовъ, и можно съ увѣренностью сказать, что перечисленные сейчасъ сорта были бы самими доходными въ лескенскихъ садахъ. Вопреки совѣтамъ садоводовъ не давать истощаться молодимъ деревьямъ раннимъ плодоношеніемъ, я не рѣшался обрывать всѣ завязи, и нѣсколько яблокъ красивой формы доразвивались вполнѣ, радуя хозяйское сердце и вселяя надежду, что за всѣ труды мои любимицы дадутъ мнѣ впослѣдствіи награду.
   А я любилъ ихъ... Я привязался къ нимъ, и минуты досуга посвящалъ уходу за ними. Бывало, пройдешь во саду и что-нибудь поправишь въ немъ; то обрѣжешь излишнія вѣтви, то укрѣпишь расшатанный бурей колъ, служащій опорой молодымъ деревьямъ, разрыхлишь лопатой землю надъ корнями. Всѣ остатки отъ хозяйства, которые считалъ полезными для деревьевъ по своему физическому составу, я непремѣнно старался выливать подъ деревья: испорченныя отруби, печная зола, помои, размельченная старая штукатурка -- все шло водъ деревья, какъ удобрительный матеріалъ.
   Прежде чѣмъ начать свое хозяйство, я долженъ былъ основательно обдумать, какая отрасль должна въ немъ преобладать. Остановиться на чисто земледѣльческомъ хозяйствѣ я не могъ, такъ какъ для этого требовалось имѣть не меньше пары лошадей и во крайней мѣрѣ одного взрослаго сотрудника. А я былъ одинъ. Жена моя, бывшая сельская учительница, никогда прежде не работавшая и имѣвшая какой-то страхъ передъ физическимъ трудомъ, была мнѣ плохой помощницей. Замѣтно было, что она дѣлала все неохотно и своими стонами и охами и ежеминутнымъ выраженіемъ несочувствія къ избраной мною жизни только расхолаживала во мнѣ энергію и наводила на тяжелыя размышленія. Дѣти были еще малы и на ихъ помощь не скоро можно было разсчитывать. Всѣ эти обстоятельства приводили меня къ рѣшенію не заводить хозяйства чисто-земледѣльческаго. Я не могъ бы съ нимъ справиться при всей сложности работъ -- и пахать, и косить, и жать, и ѣздить на мельницу. И я, послѣ долгихъ размышленій, остановился на молочномъ хозяйствѣ. Тутъ не нужно было сильно разбрасываться и разрываться на части. И не приходилось на долгое время отлучаться изъ дома и оставлять хозяйство на произволъ судьбы. Это давало возможность исполнять всѣ домашнія работы: колоть дрова, носить съ родника воду и т. д. На выгодность молочнаго хозяйства указывало и то, что наши роскошныя пастбища не использовались и въ половину при отсутствія достаточнаго количества скота. Сѣнокосныхъ угодій у насъ было столько, что сѣно отъ зимы оставалось и приходилось продавать его за безцѣнокъ осетинскимъ скупщикамъ. Подножнаго корма также было вдоволь. По приблизительному разсчету надо было увеличить наше стадо вчетверо, чтобы использовать всѣ имѣющіяся пастбища. Я купилъ на первое время четыре коровы, изъ которыхъ двѣ были нѣмецкія породистыя, и ѣздилъ за ними за сто верстъ въ нѣмецкую колонію. Вмѣстѣ съ ними я купилъ также годовалаго бычка, который долженъ былъ стать потомъ производителемъ нашего стада. Купилъ необходимую молочную посуду, датскую маслобойку и небольшой сепараторъ. Сепараторъ оказалъ мнѣ незамѣнимую услугу: онъ много сокращалъ времени въ работѣ по приготовленію масла. При немъ почти не было нужды въ холодномъ погребѣ и не требовалось много мѣста для криковъ. Выдѣляя сливки въ часъ болѣе чѣмъ отъ трехъ ведеръ молоеа, сепараторъ давалъ возможность весь удой превращать сразу въ масло.
   Я размѣстилъ коровъ по стойламъ. Нѣмецкихъ привязалъ на цѣпи, какъ онѣ были у нѣмцевъ, и впослѣдствіи каждая знала свое мѣсто и сама приходила къ нему. Петро научилъ меня дойкѣ. Я сталъ доить коровъ самъ и на этомъ поприщѣ чувствовалъ себя прекрасно. Молочное хозяйство меня заинтересовало и захватило. Я завелъ тетрадь, въ которую записывалъ ежедневно количество удоевъ. Время отъ времени я дѣлалъ посредствомъ мензурки измѣренія отстоя сливокъ отъ молока каждой коровы и неукоснительно записывалъ все это въ тетрадь. Записывались также результаты опытовъ съ тѣмъ или инымъ кормомъ, ихъ вліяніе на составъ молока и т. д. Для этихъ опытовъ я держалъ коровъ то на одномъ исключительно сѣвѣ, то съ прибавленіемъ отрубей, то примѣшивалъ къ пойлу остатки разныхъ овощей, то кукурузной муки, то снятого молока. Телятъ выпаивалъ не иначе, какъ съ вѣсу, не отступая ни на іоту отъ нормы, предложенной однимъ сельскохозяйственнымъ авторитетомъ. Весь день былъ заполненъ работой и, несмотря на нѣкоторое однообразіе, не казался скучнымъ и въ суетѣ пролеталъ незамѣтно. Рано утромъ я бралъ подойникъ и отправлялся въ хлѣвъ доить. Было какъ-то радостно на душѣ при видѣ своихъ кормилицъ, ласково протягивающихъ ко мнѣ морды и мычащихъ утреннее привѣтствіе. Я накладывалъ имъ свѣжаго сѣва и скоро по хлѣву раздавалось аппетитвое жеванье корма и энергичная работа мордой въ поискахъ въ ворохѣ сѣва наиболѣе вкусной травы. Телята, отгороженные въ особое отдѣленіе, съ любопытствомъ поднимали морды и мычаньемъ требовали сѣна. Подойдешь къ нимъ, погладишь и кинешь охапку сѣва. На первыхъ порахъ я много накладывалъ сѣва, и это было большой ошибкой: пресытившійся скотъ начиналъ рыться въ сѣвѣ и добрую половину выбрасывалъ себѣ подъ ноги. Впослѣдствіи я постигъ науку кормленія, и кормовыя дачи сталъ строго соразмѣрять съ потребностью, причемъ принялъ за правило: давать понемногу, но почаще. Эта мѣра привела въ тому, что сѣна стало выходить значительно меньше, скотъ имѣлъ здоровый видъ и всегда располагалъ хорошимъ аппетитомъ.
   Доилъ я коровъ три раза въ сутки. Послѣ утренней дойки весь запасъ молока вмѣстѣ съ вечернимъ удоемъ ставилъ на плиту для подогрѣванія (безъ этого сепараторъ не можетъ работать). Подогрѣтое молоко пропускалось черезъ сепараторъ. По окончаніи работы части сепаратора должны быть тщательно вымыты теплой водой, что при ежедневномъ употребленіи часто надоѣдало. Дѣла такъ было много, и мелкаго, и крупнаго, что я не замѣчалъ, какъ подкатывалось и время второго доенья коровъ. Полдневный удой вмѣстѣ съ вечернимъ поступалъ въ сепараторъ на слѣдующее утро. Вечеромъ билось масло, промывалось, формовалось и складывалось въ особое помѣщеніе, недоступное для крысъ и мышей. Зимой, во время между доеньемъ, прибавлялась еще работа: я ходилъ вырубать дубняуъ для топлива на принадлежащихъ мнѣ лѣсныхъ полосахъ, и такъ-какъ лошади своей не имѣлъ, а обращаться къ сосѣдямъ не всегда было удобно, то я носилъ нарубленный дубнякъ на себѣ. При силѣ и здоровьи это не представляло особаго труда. Напротивъ, отъ такой "гимнастики" я чувствовалъ себя на весь день въ веселомъ расположенія духа, былъ все время бодръ, а мускулы пріобрѣтали крѣпость и выносливость. Со временемъ носка дровъ вошла въ привычку и дѣлалась какъ бы попутно. Пойдешь, бывало, гнать коровъ на водопой, или такъ пройтись, пройдешь въ мѣсту, гдѣ лежалъ нарубленный лѣсъ, взвалишь на плечи дерево и тащишь домой, и мысль, что вотъ и, интеллигентъ, воспитанный въ барскихъ чувствахъ, могу обойтись безъ слугъ и безъ денегъ, невыразимо радовала меня и отгоняла далеко всѣ страхи и сомнѣнія.

А. М -- онъ.

"Вѣстникъ Европы", No 9, 1908

   

Въ "толстовской" колоніи
По личнымъ воспоминаніямъ.

Окончаніе.

   

VI.

   
   Нерѣдко пріѣзжалъ къ намъ разный интеллигентный людъ, прослышавшій про нашу жизнь и желавшій посмотрѣть лично на нашу колонію. Пріѣзжали большею частью лѣтомъ, когда колонія дѣйствительно представляла прелестный уголокъ. Но, тѣмъ не менѣе, гости, налюбовавшись досыта открывающимся съ поселка величественнымъ горнымъ видомъ, вскорѣ находили, что селиться интеллигенціи въ такую глушь и порвать всѣ связи съ культурой -- чистѣйшій абсурдъ.
   -- Какъ! -- говорили они чуть не съ ужасомъ -- похерить всю исторію человѣчества, добровольно отречься отъ завоеваній прогресса! превратиться въ какихъ-то пустынниковъ -- это, какъ хотите, непонятно...
   -- И какъ вы не умрете со скуки здѣсь? -- спрашивали они при этомъ.
   Было ли намъ скучно? Я не могу понять, какъ у человѣка, любящаго свое дѣло, какъ любили мы, могла быть скука. Истинный сельскій хозяинъ весь заполненъ заботами о благоустройствѣ своего хозяйства, и по мѣрѣ; того, какъ оно приближается въ намѣченному идеалу, оно -- это поле, этотъ садикъ, эти коровы -- постепенно захватываетъ и замѣщаетъ собой весь міръ. Хозяйство имѣетъ столько прелести, столько поэзіи, что не даромъ настоящій крестьянинъ лѣзетъ въ свой до смѣшного миніатюрный надѣлъ, какъ только представится возможность бросить сытую жизнь горожанина. Что влечетъ этого мужика въ городъ,-- въ дворники, въ номерные, кучера? Только земельная нужда. Что заставляетъ того же мужика (имѣю въ виду истиннаго крестьянина, не развращеннаго въ-конецъ городомъ) бѣжать изъ сытаго городского довольства, какъ только сколотитъ немножко деньжонокъ, бѣжать къ прежней деревенской нуждѣ, въ пустымъ щамъ, къ мякинному хл 123;бу, къ произволу забытыхъ Богомъ деревенскихъ администраторовъ? Поэзія деревни -- поэзія труда и независимости, поэзія земли. Вотъ эту-то поэзію и мы всѣ испытывали, и намъ не только не было скучно, но мы даже не замѣчали въ тихихъ трудовыхъ радостяхъ, какъ летитъ время.
   Бывало отрадно на душѣ, когда, закончивши трудовой день, выйдешь вечеромъ побродить по огороду или саду! Все радуетъ взоръ хозяина. На душѣ легко и безмятежно. А сумерки тихо спускаются на усадьбу, спѣшно все задергивая синеватой дымкой. Куры, нагулявшись за день по обширной усадьбѣ, ловя жирныхъ гусеницъ, собирая опавшія зерна, умаялись, наконецъ, и тяжело взлетаютъ одна за другой на нашестъ. Коровы не хотятъ оставаться на ночь въ душномъ хлѣву и расположились возлѣ самаго нашего крыльца. Любо имъ, послѣ знойнаго дня, разлечься на зеленой травѣ, вдыхая полной грудью живительную прохладу погожаго вечера. Издали слышится ихъ жеванье жвачки съ легкимъ пріятнымъ хрустомъ. Онѣ отрыгаютъ по временамъ, и сѣрный запахъ жвачки смѣшивается въ воздухѣ съ запахомъ молока и полевыхъ цвѣтовъ...
   Въ окнахъ появляется красный свѣтъ лампы. Слышится голосъ жены, зовущей ужинать...
   А сѣнокосная пора! а посадка огородовъ! а уборка золотыхъ сноповъ съ обнаженныхъ полей! а наконецъ молотьба лошадьми, настоящій праздникъ для дѣтей, когда ребятамъ приходится цѣлый день кататься по укатанному току, съ пѣснями, съ хохотомъ! Все это такъ захватываетъ, такъ много даетъ здоровыхъ впечатлѣній, бодритъ духъ и крѣпитъ тѣло!..
   И положительно не хочется никуда рваться.
   
             ...Никуда, никуда
             Изъ подъ этого неба безбурнаго!
   
   И годы летятъ незамѣтно, спокойно, въ созиданія уютнаго хозяйственнаго гнѣзда.
   Даже свободное время, которое въ городской жизни уходитъ на какія-нибудь глупости или "отдыхъ послѣ обѣда" (!), сельскій житель проводитъ не даромъ и, конечно,съ такимъ наслажденіемъ, о которомъ горожане не имѣютъ даже представленія. Чуть выберется свободныхъ нѣсколько минутъ, я иду въ садъ и осматриваю своихъ любимцевъ. Каждое деревцо мнѣ близко, какъ родное существо. Осмотришь, почистишь кору отъ набѣжавшей ржавчины, подрѣжешь тунеядный водяной побѣгъ, поправишь расшатанныя ночной бурей колъ. И глядишь съ любовью и надеждой, какъ на родныхъ дѣтей, на всѣ эти аппорты, виргинии, антоновки, кальвили,-- съ тихой думой о будущемъ, съ вѣрой въ свое счастье, построенное на своемъ личномъ трудѣ и отрѣшенія отъ грѣховъ городской хищной жизни...
   Или пройдешь на огородную полосу, гдѣ насажены всякая овощь и неприхотливыя лакомства деревни -- бобы, горохъ, подсолнухи. Полюбуешься на богатырскій ростъ огорода, освобожденнаго во-время отъ сорныхъ травъ, выдернешь ухватившійся за землю живучій лопухъ, поправишь плети арбузовъ. Солнце печетъ съ безоблачнаго неба. Пчелы мягко перелетываютъ съ цвѣтка на цвѣтокъ, собирая взятокъ. А въ горохахъ уже слетѣлась съ веселымъ дѣтскимъ гамомъ плутоватая семья воробьевъ, желая провѣдать, нѣтъ ли чѣмъ поживиться, не поспѣлъ ли горохъ для лущенья.
   А то возьмешь вёдра, чтобы взять по пути родниковой воды, и пойдешь посидѣть минуту-двѣ подъ густолиственной тѣнью чинара, слушая серебряный дѣтскій лепетъ выбѣгающаго родника. Освѣжишься нѣсколькими глотками кристальной воды, умоешь вспотѣвшее лицо...
   И какая свѣжесть въ душѣ, какія чистыя, безмятежныя мысли!
   Въ ту зиму почти не было снѣга. Правда, на святкахъ наступили холода. Доходило даже по ночамъ до -- 12 градусовъ. Выпалъ снѣгъ и образовался санный путь. Мы, сѣверяне, обрадовались несказанно родной зимѣ, и не на шутку помышляли о саняхъ и катаньѣ по первопутку. Но прошло дней пять, и отъ зимы осталось одно воспоминаніе. Мать Афоваса говорила своимъ внучатамъ, что это приходила въ гости русская зима, навѣстить своихъ бѣглецовъ, погостила недѣльку и ушла опять на сѣверъ. Бѣдная! она о зимѣ сказала чуть не цѣлую сагу въ тоскѣ по далекой родинѣ, гдѣ снѣжная зима, гдѣ трещатъ отъ морозовъ елки и гдѣ дымъ такъ весело поднимается клубами къ стеклянному морозному небу.
   Послѣ святокъ солнце свѣтило сильнѣе и въ воздухѣ начинало пахнуть весной. Въ концѣ января я уже ходилъ съ ребятами на сосѣдній шиханъ, посмотрѣть, что дѣлаетъ солнце, но нашли мы только нѣсколько какихъ-то голубенькихъ цвѣтковъ, пробившихся изъ-подъ слоя прошлогоднихъ листьевъ. Приходъ весны задерживался холодными ночами. Ночь какъ бы боролась съ днемъ, отстаивая зиму. Но черезъ мѣсяцъ и ночи стали теплыя, и началось настоящее шествіе весны. Въ концѣ февраля коровы уже выпускались на цѣлый день въ огороды, гдѣ лакомились молодой травой. Сѣна стало расходоваться самая малость. Скотъ, попробовавъ зелени, плохо глядѣлъ уже на сѣно. Несмотря за то, что досыта зеленью коровы не наѣдались, удои молока замѣтно прибавились и оно сдѣлалось вкуснѣе.
   Осетины-пастухи, желая ускорить появленіе новой травы, стали поджигать прошлогоднюю "ветошь". Повсемѣстно въ горахъ появились черные клубы дыма, а по ночамъ, то тамъ, то здѣсь, небо свѣтилось заревомъ пожара. Тѣ же пастухи зажгли прошлогоднюю листву на ближайшихъ къ намъ шиханахъ. Это доставило намъ интересное зрѣлище. Мы подолгу любовались ночью фантастической картиной. Шиханы горѣли съ разныхъ сторонъ. Огонь перебѣгалъ змѣйкой, дальше встрѣчался на пути съ другими огнями, и издали казалось, что шиханы иллюминованы чудными огненными витками, перебѣгавшими во всевозможныхъ направленіяхъ. Иногда огонь, встрѣтивъ на пути своемъ богатую пищу, останавливался и превращался въ громадный востеръ, бросающій красное зарево темному небу. Слышно было, какъ трещали перегоравшіе сучья. Къ полуночи огненныя змѣйки сливались въ востры. Получалась полная иллюзія непріятельскаго бивуака. Вотъ, вотъ, думалось, съ этихъ таинственныхъ высотъ, сверкающихъ всюду кострами, раздастся непріятельская канонада и на нашъ поселокъ посыплются снаряды, неся разрушеніе и смерть!.. Но на высотахъ было таинственно тихо, и только огни попрежнему бѣжали въ лѣсной чащѣ.
   Чѣмъ хуже это иллюминацій городовъ?
   Мы также каждую весну жгли на своихъ участкахъ прошлогоднюю ветошь. Выжиганіе это необходимо было, чтобы вызвать усиленный ростъ молодой травы, но у насъ еще имѣло и другую цѣль. Первые пришельцы, мы застали здѣсь непроходимый лѣсъ. Для насъ онъ былъ безполезенъ, служа пріютомъ для волковъ и кабановъ и будучи разсадникомъ миріадъ равныхъ насѣкомыхъ: оводовъ, клещей, комаровъ, не дающихъ покоя нашему стаду. И первой нашей задачей было уничтожить эти лѣса. При этомъ увеличивалась площадь сѣнокосовъ и пастбища. Огонь оказывалъ намъ большую помощь въ расчисткѣ земли. Нужно было только выбрать такой моментъ весной, когда старая трава хорошо высушена. Въ этомъ заключался весь успѣхъ. Трава гор 23;ла, какъ порохъ, отъ одной искры. Это являлось своего рода праздникомъ не только дѣтей, но и взрослыхъ. Въ сельскомъ хозяйствѣ есть иного такихъ работъ, которыя имѣютъ громадное значеніе и въ то же время легки и могутъ служить развлеченіемъ. Къ такимъ работамъ принадлежитъ и палка лѣса и прошлогодней травы. Кто-то назвалъ этотъ день праздникомъ огня. Лучше было бы назвать праздникомъ весны. Все старое, обветшалое, пусть исчезаетъ, давая дорогу свѣжему, молодому, открывая изъ мертвящей зимы весну новой жизни. Прочь съ лица земли, хищные, тунеядные элементы -- волки, клещи и слѣпни! Дайте просторъ для мирной культуры, дайте дорогу царю-человѣку!
   Дождавшись полдня, когда уже солнце подбирало послѣднія капли росы и воздухъ хорошо просушенъ (прошлогодняя трава обладаетъ сильной гигроскопичностью), вся дѣтвора поселка, въ сопровожденіи нѣсколькихъ взрослыхъ, шла на границу нашихъ владѣній и разсыпалась по лѣсной опушкѣ. Одновременно въ разныхъ мѣстахъ они поджигали лѣсную траву,
   Получалось грандіозное зрѣлище. Огонь съ неимовѣрной быстротой устремлялся въ чащу лѣса. Гигантскіе огненные языки ползли въ небесную высь, обнимая лѣсную поросль. Далеко слышался алчный рокотъ пламени, деревья трещали, внезапно поднявшійся вѣтеръ гудѣлъ въ чащѣ лѣса. Туча темнаго дыма взвивалась къ небу. Пепелъ пожарища летѣлъ на нѣсколько верстъ. Въ какія-нибудь двадцать минутъ огонь пролеталъ грознымъ ураганомъ черезъ всѣ наши лѣсныя владѣнія и замиралъ возлѣ самаго поселка, пересѣкаемый проѣзжей дорогой.
   Трудъ заполнялъ все наше время и даже праздники приходилось работать. Только въ праздникъ "Дождь-Богъ" мы могли располагать досугомъ. Въ эти дни мы проводили время, какъ кому вздумается: кто читалъ, писалъ письма; кто отсыпался, наквитывая недосыпанье въ ведреные дни; кто ходилъ въ гости въ сосѣдямъ. Въ другіе дни объ отдыхѣ нельзя было и думать. Хорошая погода была въ нашей мѣстности не часто (наша колонія была расволожена довольно высоко: на нѣсколько сотъ футовъ надъ уровнемъ моря), и надо было поскорѣй успѣть сдѣлать работу до прихода дождей...
   Праздники... Привычки прошлаго сказывались порою и у насъ. Помню, съ какой гнетущей тоской проводилъ я первыя свои именины въ колоніи. Какъ на грѣхъ, выдалась хорошая погода, и надо было боронить огороды.
   Именинникъ ходилъ босикомъ взадъ и впередъ по поднятому полю, водя за собой лошадь съ бороной, и думалъ: "для чего это я добровольно запрегся въ этотъ хомутъ, не пускающій на свободу даже въ исключительные дня, дорогіе для меня"? Мнѣ вспоминалось, какъ шумно и весело проводилъ я этотъ день, живя въ "міру": собирались близкіе люди, пили много вина, много говорилось, много пѣлось веселыхъ пѣсенъ. А теперь мѣси вотъ эту липкую грязь, имѣя спутникомъ безсловесное существо. Въ такихъ невеселыхъ думахъ я продолжалъ водить лошадь. и чувствовалъ утомленіе, и порой ощущалъ тошноту. По временамъ показывалась изъ дома жена, вставала на бугоръ и, заслонившись рукой отъ солнца, смотрѣла сверху на мою работу. И мнѣ было еще тяжелѣе подъ ея пристальнымъ взглядомъ: я зналъ, что у нея было на душѣ въ эти минуты, я зналъ, что она шептала про себя.
   "Глупый ты, глупый! -- казалось, явственно доносилось до меня: -- какой неудачный родъ жизни ты себѣ избралъ"! Мнѣ хотѣлось упасть тутъ же на полянѣ и расплакаться, какъ ребенку.
   Тутъ я передаю собственно ощущенія новичка, чтобы показать, какъ тяжело на первыхъ порахъ завалить себя въ трудѣ и отрѣшиться непривычному человѣку отъ наслѣдія прошлаго, Потомъ и я сталъ настоящимъ работникомъ, и весело смѣялся, когда припоминалъ свое именинное настроеніе въ разгаръ весеннихъ работъ.
   Вечеромъ все-таки собрались вой-кто въ гости -- почтить именинника.
   -- Ну, умаялся, именинникъ? -- крикнулъ весело Петро, показываясь въ дверяхъ.-- Небось, ноги ноютъ?
   -- Ноютъ! -- отвѣтилъ я упавшимъ голосомъ, съ жадностью пожирая пироги съ картошкой.
   -- Ты во сколько слѣдовъ прошелъ боровой?-- спросилъ гость.
   -- Въ шесть! -- отвѣчалъ я, желая удивить своимъ усердіемъ.
   -- Ахъ, несчастный, что дѣлаешь! -- напустился Петро.
   -- А что?
   -- Да мало. Ты видишь, какая земля твердая! Надо бы и восемь слѣдовъ.
   -- Да ну васъ къ чорту! -- не на шутку раздраженный, вскричалъ я: -- вамъ и этого мало, что я въ день своихъ именинъ всходилъ босикомъ верстъ сорокъ! -- признаюсь, я не на шутку на Петра озлился, какъ будто ему лично надо было, чтобы я прошелъ бороной въ восемь слѣдовъ.
   -- Да, вѣдь ты именинникъ! -- сказалъ весело Петръ, не замѣчая словно моего раздраженія:-- Ну, для именинника и въ шесть слѣдовъ достаточно.
   -- А что же у тебя состряпано что-нибудь имениннаго? Вѣдь сейчасъ хотѣли еще придти гости.
   Скоро пришли Яковъ, Ольга Ѳедоровна и дѣти Владиміра. Самъ Владиміръ и другіе не пришли "изъ принципа". Поставили самоваръ. Жена принесла на столъ именинный пирогъ, за неимѣніемъ фруктовъ начиненный капустой. И началось пиршество.
   Однажды на дворъ Георгія въѣхалъ фургонъ, на которомъ сидѣла, вся обложенная коробками и узлами, какая-то старуха. Впереди сидѣла дѣвушка въ бѣломъ передникѣ, съ восточнымъ типомъ лица. Это пріѣхала въ гости къ Дадіани его теща генеральша съ своей горничной. Она привезла съ собой множество всякихъ подарковъ, много привезла и изъ съѣстныхъ припасовъ, начиная отъ сахара и чая.
   -- Я къ вамъ ѣхала словно въ полярныя страны -- всѣмъ запаслась,-- говорила гостья, развязывая узлы и коробки,-- а то вѣдь у васъ, поди, съ голоду можно помереть.
   Поступокъ своихъ дѣтей она уже давно простила и теперь разговаривала съ ними такъ, какъ будто ничего между ними и не было.
   Она извинилась, что не можетъ никому сдѣлать визитовъ по своей дряхлости, и выразила желаніе со всѣми познакомиться.
   -- Не безпокойтесь! -- сказалъ Георгій:-- здѣсь у насъ визитами не считаются. Какъ кончатъ работы, такъ сами всѣ придутъ знакомиться.
   На закатѣ солнца изъ-за дубняка показалась пестрая толпа идущихъ съ сѣнокоса. Слышался оживленный разговоръ, кто-то затягивалъ пѣсню.
   -- Не понимаю! -- восклицала гостья, увидя изъ окна живописную группу: -- просто ошеломлена! Словно въ оперѣ хоръ поселянъ!
   Вечеромъ, по случаю пріѣзда гостьи, былъ "сервированъ" чай въ саду, на который собрались почти всѣ обитатели поселка. На столѣ было много разныхъ сластей и сдобныхъ печеній и прочихъ яствъ, которыя привезла съ собою гостья.
   -- Давненько мы не видали такого блаженства бытія! -- сказалъ Владиміръ, поддѣвая на вилку какой-то грибокъ.
   -- А сами, батюшка, виноваты! -- наставительно произнесла гостья:-- кто же васъ принудилъ лишаться благъ земныхъ? Вѣдь не нами заведено, не нами и кончится.
   -- А вы что это, князь! -- обратилась она въ подходящему зятю, который отлучился отъ стола, чтобы поставить лошадей въ конюшню:-- что же вы гостей покинули? Ай князь! -- иронически говорила она, оглядывая зятя съ ногъ до головы.
   Георгій былъ въ тиковой полосатой рубахѣ безъ пояса, въ короткихъ штанахъ и въ какихъ-то опоркахъ на босу-ногу.
   -- Ай князь! -- продолжала она, покачивая иронически головой: -- не такимъ мы васъ видали когда-то! Вы были изящнымъ офицеромъ. А теперь? Куда дѣвалась ваша стройность, грація? Вы напоминаете теперь какого-то татарина на волжской пристани! Какіе-то штаны рваные, какая-то рубаха!..
   -- И этого не надо! -- сказалъ Георгій, обводя рукой свой костюмъ:-- и это лишнее! Есть люди, которые и этого не имѣютъ.
   -- Но вамъ-то, князь, стыдно бы такъ говорить. Вы вѣдь могли бы заработать на болѣе приличный костюмъ.
   -- И этого не нужно, генеральша! -- повторилъ упрямо Георгій, слегка раздражаясь:-- все это пакость, пакость!
   -- Какъ! и рубахи не нужно? -- сдѣлавъ комично-удивленное лицо, спросила старуха:-- можетъ быть, и остальную одежду не нужно? Договаривайте, князь!
   -- Не нужно, генеральша! не нужно! -- кричалъ Георгій словно въ какомъ-то изступленіи: -- совсѣмъ ничего не нужно, когда помнишь, что есть на свѣтѣ живущіе въ худшей обстановкѣ, чѣмъ мы. И вамъ ничего не нужно, генеральша. И горничную вамъ не нужно, и не развращайте ее своей праздной жизнью, отпустите ее поскорѣе на волю. Она вѣдь, вѣроятно, истосковалась по благоухающимъ долинамъ родной Грузіи, а вы держите ее въ своей роскошной, но противной для нея обстановкѣ!
   -- Развѣ я могу ее держать? Вѣдь она не крѣпостная!
   -- Не крѣпостная? -- произнесъ Георгій, трясясь словно въ лихорадкѣ: -- вы говорите, генеральша, ваша Тамара не крѣпостная? Что-жъ, она свободная -- по-вашему? Стыдно вамъ, генеральша, такъ говорить! Стыдно пребывать въ розовой дымкѣ лжи до такого солиднаго возраста, стыдно обманывать этой ложью другихъ!
   На другой день старуха поспѣшно собралась и уѣхала на станцію.
   -- Чтобы предоставить себѣ свободу отъ васъ, господа!-- объяснила она Дадіави свой внезапный отъѣздъ.
   

-----

   
   Какъ бы то ни было, но пріѣздъ гостей вносилъ въ застоялую жизнь свѣжую струю. Всѣ оживлялись, много говорили, спорили. Кромѣ того, было пріятно думать, что мы не окончательно еще замуровали себя въ горное ущелье, что есть еще люди, которые помнятъ о тебѣ, интересуются твоими соціальными опытами и ѣдутъ за тысячи верстъ повидаться съ тобой. И просто пріятное чувство переходило въ самодовольство: "Значить, ты интересенъ,-- думалось тогда,-- значитъ, твоя жизнь ужъ не такъ плоха и безсодержательна".
   Я несказанно былъ радъ, когда однажды утромъ -- помню, это знаменательное событіе было 3-го іюня -- въ крыльцу моего дома подъѣхалъ коробокъ и изъ него выскочилъ мой близкій пріятель, бывшій земскій врачъ К. Мы съ нимъ долгое время не видались, но разъ въ годъ обмѣнивались письмами, чтобы "не потерять другъ друга".
   -- Ну, что же, развѣ поцѣлуемся? -- были его первыя слова.
   -- Идетъ! -- сказалъ я. И мы, по русскому обычаю, прокашлявшись и проведя руками по усамъ, крѣпко стиснули другъ друга въ губы.
   Сейчасъ жена устроила чай -- и посыпались разговоры. Уже самоваръ давно потухъ, уже за плетнемъ послышалось блеянье возвращавшагося стада, а мы все говорили и говорили, и все казалось, что мы только еще начали говорить и въ главному предмету разговора еще не подошли.
   -- Ну, какъ мы съ тобой согласимся? Вѣдь мы вегетаріанцы,-- сказалъ я гостю, когда на другое утро зашелъ вопросъ объ обѣдѣ: -- мясной пищи у насъ совсѣмъ нельзя достать,
   -- А это? -- указалъ гость на гулявшаго въ саду теленка.
   -- Что? -- спросилъ я, не понимая.
   -- А мясная-то пища. Вѣдь это показано въ библіи.
   -- Да мы не по библіи здѣсь живемъ!--сказалъ я, расхохотавшись.
   Я припомнилъ, что въ той далекой теперь губерніи, гдѣ мы когда-то служили оба, крестьяне все справлялись съ библіей, что можно ѣсть и чего нельзя, и часто обращались къ намъ за справками: "Можно ли, Сергѣичъ, ѣсть зайца? сказываютъ, въ библіи онъ причисленъ къ лѣсной собакѣ?" -- "Негрѣхъ ли ѣсть мясо убитой молніей скотины? кровь не выпущена, не вышло бы грѣха, справься-ка въ библіи".
   -- Въ библіи показано! -- комично-наставительно говорилъ гость.-- И вотъ этихъ птичекъ ѣсть показано.
   Изъ бурьяна вышла семья куръ, предводительствуемая пѣтухомъ, и направилась къ телѣгѣ, гдѣ осталась недоѣденная лошадьми кукуруза (на Кавказѣ овса лошади почти не видятъ -- его замѣняетъ кукуруза).
   Я терялся въ разрѣшеніи вопроса, какъ поступить: я зналъ, что гость былъ большой любитель мясного, и перейти на вегетаріанскій режимъ было бы для него равносильно голодовкѣ; съ другой стороны -- я былъ убѣжденный вегетаріанецъ, не желающій, изъ принципа, потворствовать никому. Двумъ крайностямъ должна была придти на помощь наша тѣсная дружба. И она примирила ихъ. Гость готовъ былъ выдержать вегетаріанскій режимъ или, какъ говорилъ онъ шутя, "поѣсть травы", а я употреблялъ всѣ усилія, чтобы кушанья были какъ можно вкуснѣе, и не жалѣлъ сливочнаго масла, сметаны и прочихъ вкусныхъ яствъ.
   Мы почти цѣлый день проходили съ нимъ по шиханамъ, озирая окрестности. На каждомъ шагу жителю сѣвера приходилось чѣмъ-нибудь восхищаться, и междометія не сходили съ языка. Онъ поражался величественностью открывшейся горной картины. Въ подернутыхъ синеватой дымкой горахъ залегли по лощинамъ вѣчные льды, которые блестѣли на лучахъ солнца серебряной чешуей. Онъ поражался впервые видѣннымъ кавказскимъ лѣсомъ, съ громадными чинарами, стройными обелисками поднимавшимися въ небеса, и удивлялся нашей бурно-шаловливой рѣчкѣ. Купаясь, онъ никакъ не могъ удержаться на камнѣ. Волны сбивали его, камни измѣннически перекатывались подъ ногами.
   -- Да здѣсь у васъ прямо чудеса Индіи! -- воскликнулъ онъ, когда, при возвращеніи съ экскурсіи, перейти нашъ Лескенъ оказалось невозможнымъ. Впередъ мы перешли свободно: ширины было всего сажени полторы, и, перескакивая съ камня на камень, мы легко перешли на другую сторону. Но часа черезъ два она была неузнаваемой. Волны свирѣпо метались въ берега, пѣнились и ревѣли. Невыразимый шумъ стоялъ вокругъ отъ ея волнъ. Сорванные вѣковые чинары неслись неудержимо, громадные камни перекатывались по дну, издавая глухой рокотъ. Рѣчка сдѣлалась вчетверо шире, и вода была какого-то краснаго оттѣнка.
   -- Что же это такое у васъ? -- спрашивалъ К. такимъ тономъ, какъ будто мы были отвѣтственны за поведеніе нашего Лескена: ничего не было -- и вдругъ!.. Мы со страхомъ смотрѣли на горную рѣчку, въ дикомъ весельи поющую на всѣ голоса, и терялись въ догадкахъ, какъ перейти на свою сторону.
   Внезапный разливъ горныхъ рѣчекъ -- не рѣдкость на Кавказѣ. Стоитъ въ горахъ разразиться ливню, и въ долины съ неимовѣрной быстротой бѣжитъ валъ, превращая въ минуту игривый ручеекъ въ страшную рѣку, вносящую повсюду разрушеніе и гибель. Но какъ скоро этотъ разливъ появляется, такъ скоро и исчезаетъ. Черезъ часа два, на мѣстѣ неиствующей водной стихіи снова переливается, сверкая на солнцѣ, мирный ручеекъ, неустанно лепечущій съ камешками наивный дѣтскій лепетъ.
   Вечеромъ мы пошли съ К. въ сосѣдній домъ, куда собирались въ тотъ разъ наши распить принципіальный самоваръ. Такъ называли его потому, что въ этомъ домѣ какъ-то сами собой за самоваромъ завязывались нескончаемые затяжные споры.
   -- Вотъ лучшая формула грядущаго человѣческаго братства,-- говорилъ при входѣ нашемъ Явовъ:-- трудъ по способностямъ, вознагражденіе по потребностямъ. Тутъ все сказано, и такъ въ этой одной фразѣ дивно скристаллизовалось цѣлое ученіе, что получается какъ бы математическая аксіома въ родѣ:-- прямая линія есть самое кратчайшее разстояніе. И подъ такое точное опредѣленіе комаръ носа не подпустятъ.
   -- Позвольте,-- сказалъ мой гость, ярый любитель споровъ, едва познакомившись съ присутствующими: -- меня эта формула не можетъ удовлетворить.
   -- Чѣмъ же? -- спросилъ холодно Явовъ.
   -- Да просто тѣмъ, что не всякій можетъ дать обществу необходимую сумму работы, но всякій станетъ требовать себѣ возможно большаго. И выйдетъ то, что наиболѣе дѣятельные элементы про свои потребности позабудутъ, а лѣнивые будутъ еще болѣе развивать ихъ на счетъ трудящихся. Гдѣ же тутъ справедливость? Вѣдь прогрессъ долженъ вести насъ прежде всего къ справедливости.
   -- Вы забываете, что будущее общество будетъ далеко не похоже на современное намъ. Во всякомъ случаѣ, оно будетъ исполнено чувствомъ долга и уваженія къ производительнымъ силамъ общества.
   -- Я думаю наоборотъ,-- сказалъ К.:-- человѣкъ всегда останется человѣкомъ, но не богомъ. Если бы онъ былъ богомъ, то давно уже и былъ бы имъ.
   -- Но въ то отдаленное отъ васъ время распоряжаться всѣмъ будетъ не отдѣльная личность, а будетъ избрано особое учрежденіе, распредѣляющее потребности и обязанности на основахъ разума и справедливости.
   -- А разъ будетъ надо мной особое учрежденіе, которое станетъ впрягать меня въ ненавистную мнѣ работу и удовлетворять мои потребности, какъ я не желаю, то тутъ уже нѣтъ свободы, а есть насиліе личности подъ яркимъ флагомъ справедливости.
   -- Напротивъ, насилія никакого тутъ не будетъ: если тебѣ говорятъ люди, избранные тобой же,-- развѣ въ ихъ компетентныхъ совѣтахъ увидитъ кто насиліе? Нѣтъ, о насиліи не будетъ и мысли, но не будетъ также и той разнузданности личности, какая замѣчается въ современномъ обществѣ.
   -- Да скажяте, пожалуйста,-- съ жаромъ проговорилъ К.:-- какъ понятіе потребности подвести подъ одинъ общій критерій? Я думаю, абсолютнаго понятія потребности не существуетъ. Для одного является то потребностью, что для другого -- роскошью. Ну, вотъ, напр., я затрачиваю мѣсяцъ на поѣздку къ вамъ, которая стоитъ столько денегъ, что какой-нибудь сермяжный мужикъ прожилъ бы на нихъ годъ съ семьей. Я ѣхалъ во второмъ классѣ, потому что въ четвертомъ и третьемъ я чувствовалъ бы страшное душевное угнетеніе. Эта вѣчная вагонная сутолока и тѣснота, близость къ грязному простонародью, спертый воздухъ, необходимость спать сидя -- все это измотало бы меня, и я навѣрное не на шутку бы расхворался. Между тѣмъ, для какого-нибудь осетина представляется раемъ -- и въ четвертомъ классѣ: все лучше, чѣмъ скрипучая осетинская арба. Наконецъ, и сама поѣздка къ вамъ -- какъ полагаете, господа,-- потребность или прихоть?
   -- Конечно прихоть,-- сказалъ кто-то.
   -- А я говорю, что это -- потребность. Для осетина нѣтъ, а для меня -- потребность. Я настолько развился, что меня ужъ не интересуетъ, напр., ѣхать въ шантанъ, слушать какую-нибудь цыганку Стешу; не пойду я и въ болото искать дупелей, а вотъ потребность съѣздить къ вамъ, ознакомиться съ невиданными формами общественной жизни,-- поѣздка эта для меня является такой же потребностью, какъ покупаемая мной дорогая книга, въ то время какъ милліоны простонародья зачитываются еще копѣечными книжонками съ Никольской улицы.
   -- Да я имѣю право не только на все это,-- продолжалъ расходившійся гость,-- я имѣю право на кофе, на шоколатъ, на тонкія вина, на кондитерскія печенья; такъ я не самъ себя сдѣлалъ; такимъ я подготовленъ многочисленными предшествующими поколѣніями, которыя меня изнѣжили, развратили и извратили мою природу до того, что я не могу физически питаться ячменнымъ хлѣбомъ, пить прокислый квась, ѣсть какъ лакомство тухлую рыбу. Повторяю, это такъ же невозможно, какъ заставить вѣнценоснаго льва питаться капустой и грибами. Пусть это останется пищей только козловъ. Вѣдь вы уморите меня съ голоду и вашимъ будущимъ строемъ. А вѣдь насильственное умерщвленіе людей, можетъ быть и отошедшихъ отъ нормальнаго типа, не входитъ въ вашу программу, господа?
   -- Вѣдь я не виноватъ же, господа,-- продолжалъ онъ, все болѣе горячась,-- я имѣю право жить, хотя бы я былъ и съ извращенной природой? Вотъ почему я считаю вашу формулу -- трудъ по способностямъ, а вознагражденіе по потребностямъ -- никуда не годной.
   -- Ну, хорошо,-- говорили наши,-- допустимъ, что мы признали за вами право ѣсть пирожки, выписанные отъ придворнаго пекаря Филиппова, и курить гаванскія сигары,-- но кого же обязать приготовлять все это? Нельзя же для этого закабалять низшую породу людей. Вѣдь эта мѣра навѣрное и въ вашу программу не входитъ?
   -- Я этого не касаюсь,-- отвернулся К.:-- какъ осуществить будущую человѣческую жизнь -- это совершенно особый вопросъ. Я только хотѣлъ выяснить, какъ невѣренъ тотъ путь, по которому пришли благодѣтели человѣчества въ сказанной дикой формулѣ.
   Владиміръ, все время почти молчавшій, съ напряженнымъ вниманіемъ слушавшій доводы новаго лица, вдругъ поднялся изъ-за стола и рѣзво проговорилъ:
   -- Видимо, вы ни въ чему сегодня не придете, господа! Не пора ли идти работать?
   -- Какъ не придемъ? -- сказалъ К., не ожидавшій такого рѣзкаго оборота длиннаго спора: -- Расходиться, прежде чѣмъ придти въ какимъ-либо выводамъ, по меньшей мѣрѣ... малодушно!
   -- Да вы ужъ пришли въ выводамъ,-- сказалъ Владиміръ.-- Едва-ли я ошибусь, если скажу, что вы повторили взгляды бѣлой кости чистѣйшей воды. Я самъ былъ когда-то помѣщикомъ, и знаю, какъ хорошо быть въ положеніи бѣлой кости. Но мнить себя этой бѣлой костью можно только до тѣхъ поръ, пока остаешься въ языческомъ міропониманіи. Съ усвоеніемъ христіанскихъ принциповъ у человѣка является иное направленіе въ пользу отрѣшенія отъ Филипповскихъ пирожковъ для идеи братства и равенства. Такого человѣка уже не смущаетъ отсутствіе пирожковъ: аппетитъ у него изысканнѣе, духовный полетъ выше.
   Къ намъ пріѣзжало много разнаго люда. Ихъ всѣхъ можно раздѣлить на двѣ рѣзкія категоріи. Одни пріѣзжали съ цѣлью посмотрѣть на жизнь на новыхъ началахъ -- труда и братства, помѣрить свои силы. И если силы позволяли -- сами входили въ эту жизнь. Чувствующіе заранѣе свое безсиліе пріѣзжали просто посмотрѣть, полюбоваться издали на нашу жизнь, не задаваясь мыслью самому когда-нибудь жить такой же жизнью. Всѣхъ этихъ гостей я назвалъ бы ищущими правды. Но была и другая категорія. Это -- искатели пріюта въ непогоду жизни. Каждую зиму стучались къ намъ эти бѣдныя ласточки въ окна. Мы, въ сущности бѣдняки, едва прокармливающіе сами себя, не могли не отворить передъ ними двери. Эти бѣдныя птички пролетѣли весь свѣтъ, а въ непогоду спѣшатъ укрыться въ наши бѣдныя хижины. Это умиляло насъ и бодрило. Значитъ, у васъ было хорошо, что люди за тысячу верстъ разыскивали нашъ поселокъ. Значитъ, дѣйствительно нашъ путь правдивъ и мы уже успѣли заслужить въ массахъ довѣріе.
   Помню одну изъ такихъ ласточекъ. Какая-то учительница съ Волги. Она только-что прочитала романъ. Не изъ книги, а на своей собственной жизни. Какъ заправскій романъ, ея романъ окончился пикантнымъ эпилогомъ.
   "Онъ" куда-то исчезъ, перевелся въ другую губернію (онъ былъ ветеринарный врачъ). Какъ въ настоящемъ романѣ, "ей" пришлось вести послѣдствія. Прошла "слава", начальство отказало отъ мѣста. А тутъ еще предстояло въ скоромъ времени сдѣлаться матерью. Въ тоскѣ по немъ, убитая неожиданностью развязки, безъ всякихъ средствъ въ жизни, она пріѣхала къ намъ. У насъ она отогрѣлась, повеселѣла,-- настолько, что зароились планы на будущее. Роды не помѣшали ея жизнерадостному настроенію. Прожила зиму, настало лѣто. Она радовалась роскошному кавказскому лѣту. Но что-то стала болѣть грудь и не унималась. Пріѣхавшій въ кому-то въ гости докторъ выслушалъ грудь, краснорѣчиво помолчалъ и совѣтовалъ сильнѣе питаться и держать грудь на лучахъ солнца,-- "чтобы получился загаръ". Лескенъ далъ ей здоровую и обильную пищу и горячее, любящее солнце. По цѣлымъ часамъ лежала она гдѣ-нибудь въ укромномъ мѣстѣ -- въ саду на шиханѣ, открывъ грудь пламеннымъ, животворящимъ лучамъ. Но ласточка не отогрѣлась и скоро померла.
   Пріѣхалъ одинъ актеръ съ разбитыми нервами, обозленный на міръ. Онъ игралъ на какой-то столичной сценѣ, но интрига выбросила его за двери, и онъ очутился на улицѣ. Онъ куда-то поѣхалъ и, услыхавъ дорогой про нашу колонію, заѣхалъ къ намъ. Онъ прожилъ у васъ нѣкоторое время и все разсказывалъ намъ, какъ онъ дивно игралъ "вторыхъ любовниковъ" и какъ злые завистники прервали его артистическую дѣятельность. Работать онъ ничего не хотѣлъ, увѣряя, что трудъ нехорошо вліяетъ на творческую душу. Трудъ надо отдать людямъ, которые ничего не могутъ дѣлать, какъ только трудиться, но не артистамъ. Поживъ немного, онъ уѣхалъ, и больше мы его не видали. Зачѣмъ онъ пріѣзжалъ? Что думалъ у насъ онъ встрѣтить?
   Гигантская статуя Свободы стоитъ передъ Нью-Іоркомъ, освѣщая рефлекторомъ даль океана. Говорятъ, когда на океанъ спустится черная, черная ночь, и завоетъ холодный вѣтеръ, а злые демоны, враги всего живущаго, встанутъ и завьются въ пространствѣ, заманивая живое на погибель,-- тысячи птичекъ, обезсиленныхъ долгимъ перелетомъ и испуганныхъ ночью, летятъ на рефлекторъ -- съ вѣрой встрѣтить царство серебрянаго свѣта въ осеннюю черную ночь -- и встрѣчаютъ холодное, жесткое стекло. Ударившись о него,-- онѣ падаютъ бездыханными трупами.
   Увы! наша колонія не тотъ же ли былъ рефлекторъ въ темную ночь общественной жизни? Что могъ дать онъ бѣднымъ ласточкамъ, летящимъ на его обманчивый свѣтъ? Колонія могла еще дать что-нибудь людямъ сильнымъ, съ бодрой вѣрой въ свои силы, но не людямъ разбитымъ и разочаровавшимся во всемъ.
   Не забыть мнѣ никогда еще одного гостя. Этотъ уже былъ не похожъ на ласточекъ. Старикъ-крестьянинъ изъ чигиринскаго уѣзда пришелъ къ намъ пѣшкомъ посмотрѣть на нашу жизнь. Этотъ гость всецѣло можетъ быть отнесенъ къ разряду нашихъ гостей, которыхъ я выше назвалъ ищущими правды. Но какъ онъ искалъ ее, этотъ гигантъ-старикъ, съ какимъ упрямствомъ, и какая великая мощь души сказывалась при этомъ!
   Паспортовъ ни за что онъ не признавалъ, и благодаря этому много разъ сидѣлъ въ тюрьмѣ. Посидитъ, выпустятъ -- и опять пойдетъ по Руси въ поиски правды, пока не натолкнется снова на людей, которымъ во что бы то ни стало нуженъ отъ этого безобиднаго старика "видъ на жительство".
   Мы приходили въ восторгъ отъ его теоріи. Жизнь полна зла, потому что люди, какъ звѣри, принуждены бороться за кусокъ хлѣба. Люди -- съ "вдунутой" божественной душой, но если находятся въ звѣриныхъ условіяхъ -- превращаются скоро въ звѣрей. И люди переѣли бы всѣ другъ друга, если бы Богъ не далъ имъ одного средства. "Выберите человѣка и создайте хотя ему одному не звѣриныя, а божественныя условія",-- сказалъ Богъ:-- "чтобы этотъ избранный человѣкъ не зналъ необходимости борьбы за существованіе, чтобы онъ выше былъ земныхъ мыслей". И такой человѣкъ называется царь. Онъ имѣетъ всѣ условія для роста своей души вплоть до приближенія съ божеству. Ему одному хорошо ясна божья правда, и онъ чутко слѣдитъ, чтобы эта божья правда не нарушалась на землѣ, чтобы въ народѣ не изсякалъ ея источникъ.
   Царь русскій, царь нѣмецкій, царь англійскій и цари всѣхъ другихъ земель -- поставлены на то, чтобы блюсти въ народѣ правду. Но правды нѣтъ, люди звѣрѣютъ все болѣе. Отчего это? Оттого что цари заслонены отъ народа кучкой приближенныхъ враговъ народа. Истинное положеніе вещей скрывается. Цари думаютъ, что все хорошо, и ничего не предпринимаютъ къ возвращенію на землю правды. Вотъ и надо царямъ какъ-нибудь дать знать...
   И старикъ изъ Чигирина посылалъ многимъ царямъ особые циркуляры, "заявленія", какъ онъ ихъ называетъ, въ которыхъ говорилось о насиліяхъ, которыя чинятъ народу чиновники, и способы ихъ устраненія. Такія заявленія онъ писалъ и "царю австріяковъ", и румынскому царю, и многимъ другимъ, "но отвѣта не получалъ,-- должно быть, чиновники не передали", объяснялъ онъ спокойно. Нѣтъ нужды упоминать, что старикъ не мало потерпѣлъ изъ-за рвенія прогнать неправду съ земли. Онъ насчитывалъ чуть не полжизни, проведенной имъ по тюрьмамъ, но это его не разочаровывало, наоборотъ, только болѣе укрѣпляло въ правотѣ своихъ убѣжденій. Онъ пожилъ у насъ, принимая участіе въ нашихъ работахъ, и однажды вечеромъ вдругъ собралъ свою котомку и ушелъ. "Треба до персицкаго теперечки" -- сказалъ онъ на прощанье:-- "если всѣ молчатъ, то какой-нибудь царь зробитъ же народу правду. Безъ того не можетъ быть".
   Гдѣ ты теперь, милый, любящій старикъ? До какого царя дойдетъ еще твоя ищущая душа?
   Мы написали о немъ Толстому, и Левъ Николаевичъ не замедлилъ прислать намъ отвѣтъ.
   "Какой хорошій вашъ кіевскій старикъ, подающій прошенія!" -- писалъ онъ.-- "Этими людьми міръ стоитъ. Онъ такъ рѣшительно хочетъ уничтожить зло, море зла вычерпать, что зло его испугается".
   

VII.

   
   Въ нравственномъ отношеніи жизнь въ Лескенѣ меня сначала удовлетворяла вполнѣ. Обитатели его были люди интеллигентные, критически мыслящіе и стремящіеся освободиться отъ предразсудковъ. Они работали надъ собой и старались совершенно искренно не приносить ближнему никакихъ непріятностей. Но мое существованіе отравлялось неспокойною мыслью о томъ, на какіе рессурсы жить въ колоніи. Съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе выяснялось, что хозяйство на Лескенѣ не можетъ прокормить насъ, между тѣмъ денежные запасы постепенно приходили къ концу. Сумма, которая была мнѣ нужна для сноснаго существованія въ Лескенѣ, была, правда, не большая: не больше десяти рублей въ мѣсяцъ. Но являлся острый вопросъ: откуда взять эти деньги? Заработковъ никакихъ не было; продавать излишки своихъ продуктовъ нельзя было по той простой причинѣ, что излишковъ этихъ еще не было, и ожидать ихъ нужно было, по крайней мѣрѣ, года черезъ три. Желая избѣжать расходовъ на одежду, я донашивалъ старые пиджаки и жилеты, оставшіеся отъ прежней вавилонской жизни. Осеннее пальто, сильно выцвѣтшее, въ которомъ бы нельзя и показаться въ той жизни, здѣсь отлично выполняло свое назначеніе. Жена перешивала свои платья съ отдѣлкой на болѣе простыя, а изъ обрѣзковъ ухитрялась выкраивать дѣтямъ рубашки. Свое осеннее пальто пришлось ей передѣлать въ короткій "сакъ", такъ какъ понадобилось сшить сынишкѣ теплую куртку. Я терялся въ мысляхъ, обдумывая, какъ устроить свое хозяйство, чтобы жить самостоятельно къ тому времени, когда въ карманѣ уже ничего не останется и нечего будетъ ни обрѣзывать, ни перекраивать. Трагизмъ положенія увеличивался еще тѣмъ, что всякій промыселъ, всякое стремленіе извлечь какую-нибудь матеріальную выгоду считалось въ колоніи противнымъ нравственнымъ понятіямъ. Изъ-за этого часто у насъ выходили споры, на споры эти ничего по обыкновенію не уясняли, и каждый оставался при своемъ мнѣніи, только прибавлялось чувство озлобленія къ своимъ оппонентамъ. Если, напримѣръ, остающееся сѣно погодить продавать до весны, когда цѣна на него поднимается, это считалось предосудительнымъ: это означало пользоваться народной нуждой, хотя бы сѣно поступало состоятельнымъ осетинамъ или даже перекущпикамъ. А между тѣмъ строй міра на каждомъ шагу заставлялъ насъ считаться съ нимъ. Мы сами платили часто прямо неслыханныя цѣны лишь потому, что во-время не хотѣли пользоваться дешевыми цѣнами на нужные намъ предметы. Одинъ разъ я хотѣлъ было устроить въ небольшихъ размѣрахъ мыловаренный заводъ. Все говорило за то, что это скромное предпріятіе вознаградило бы за труды: кругомъ было развито скотоводство и главный элементъ мыловаренія -- сало -- можно было всегда достать по недорогой цѣнѣ. Казалось бы, что предпріятіе для изготовленія продукта, содѣйствующаго чистотѣ и оздоровленію населенія, нужно бы считать въ высшей степени полезнымъ предпріятіемъ, имѣющимъ для глухого края культурное значеніе. Но это по понятіямъ правовѣрныхъ толстовцевъ былъ великій грѣхъ. Мы вѣдь всѣ были вегетаріанцы -- какъ же можно имѣть дѣло съ предметами, получаемыми черезъ убійство животныхъ? А во-вторыхъ, вѣдь наше мыловареніе все-таки имѣло видъ коммерческаго предпріятія. Такъ ничего и не вышло, и вегетаріанцы вынуждены были попрежнему ѣздить за мыломъ за 80 верстъ и платить за плохое, почти непросушенное мыло по 12 к. за фунтъ.
   Я путался въ мысляхъ, терялся въ догадкахъ -- гдѣ же въ самомъ дѣлѣ взять средствъ, чтобы существовать на избранномъ трудовомъ пути и какое выбрать для себя подсобное занятіе, которое не было бы противно Лескенской совѣсти. И я остановился на молочномъ дѣлѣ. Вотъ это, думалъ я; ужъ никому не можетъ быть во-вредъ. Самое чистое, божеское дѣло. Разводить хорошую породу скота, вводить въ свое дѣло раціональные способы маслодѣлія, сыродѣлія -- что можетъ быть полезнѣе для дикаго пастушескаго края? и купилъ нѣсколько коровъ "нѣмецкой" породы (въ нѣмецкихъ колоніяхъ въ сѣверномъ Кавказѣ разводится довольно молочная порода, которая въ средѣ казачьяго населенія была извѣстна подъ кличкой "нѣмецкой"), купилъ небольшой сепараторъ (на три съ половиной ведра въ часъ).
   -- Ты что-же, хочешь поставить свое хозяйство на промышленную ногу? -- спросилъ меня какъ-то Петръ, заставъ меня за обертываніемъ сливочнаго масла въ пергаментную бумагу. И не дождавшись отвѣта, погрозилъ шутливо пальцемъ и произнесъ:
   -- Ахъ, Антонъ! не позабывалъ бы ты евангельскаго изреченія: "идите узкими вратами"...
   -- Ты кому же намѣренъ масло продавать? -- спросилъ онъ, немного погодя:-- бѣднякамъ?
   -- Бѣднякамъ не по средствамъ дорогое сливочное масло,-- сказалъ я не безъ смущенія:-- я буду возить его въ Владикавказъ.
   -- Значитъ, будешь кормить сливочнымъ масломъ тамошнихъ отставныхъ генераловъ? -- сказалъ чуть не съ гнѣвомъ Петръ. Въ Владикавказѣ, дѣйствительно, жило тогда много военныхъ въ отставкѣ, которые обзавелись даже домами и жили на пенсіи на дачномъ положеніи.
   -- Что-жъ! -- продолжалъ злобствовать Петръ:-- они служили дорогому отечеству, и дорогое отечество ихъ не забыло и дало имъ пенсію. Они поселились въ благословенномъ климатѣ, чтобы продолжить свое драгоцѣнное здоровье. И ты поселился также возлѣ того города, и всю жизнь будешь класть на то, чтобы кормить отставныхъ генераловъ сливочнымъ масломъ. Ты недурной выбралъ, братъ, жребій!
   -- Идите тѣсными вратами въ царствіе Божіе! -- говорилъ Петръ:-- а вѣдь сознайся, ты выбралъ широкую дорогу -- и по евангелію жить, и генераловъ кормить сливочнымъ масломъ.
   У меня даже голова закружилась отъ такихъ словъ. Въ самомъ дѣлѣ, вся моя "индустрія" сводилась въ сущности къ тому, чтобы у генераловъ было съ столу всегда свѣжее масло. И они будутъ наказывать меня матеріально, если я буду опаздывать въ городъ съ масломъ и лишать ихъ чайный столъ вкуснаго продукта. Но чѣмъ же тогда жить?
   Но и заглядываніе въ ротъ своей богатой роднѣ также некрасиво,-- думалъ я потомъ,-- а вѣдь мои суровые критики часто прибѣгаютъ въ этому средству въ отчаянныя минуты безденежья. И я на время утѣшился этой мыслью. Правда, она ничего положительнаго мнѣ не говорила, ни въ чему не приводила, но мнѣ было пріятно сознавать, что и другіе -- не святые, и если не кормятъ генераловъ, то сами заглядываютъ въ ротъ генераламъ и генеральшамъ.
   Наступила осень. Потянулись къ намъ въ лощину густые холодные туманы, и убійственная, гнетущая душу мгла заволакивала нашъ поселокъ, казавшійся теперь какимъ-то жалкимъ, пришибленнымъ. Движеніе тумановъ имѣло почти правильную періодичность. Ночью съ горныхъ ущелій дулъ вѣтеръ, и туманъ угонялся къ сѣверу, въ степныя низины. Надъ поселкомъ зажигалась тысячами звѣздъ таинственная холодная ночь. Но только настанетъ утро, съ сѣвера дулъ на нашъ поселокъ вѣтеръ, изъ степей наползалъ къ намъ туманъ, и мгла воцарялась настолько сильная, что днемъ приходилось бродить чуть не ощупью. И грустно становилось на душѣ. Чувствовалась оторванность отъ міра, какое-то состояніе сиротливости. Это чувство сиротливости естественно тянуло въ тѣсному сближенію насъ, поселянъ, другъ съ другомъ. Но, за немногими исключеніями, приходилось констатировать отсутствіе между вами этой тѣсноты отношеній... Какъ ни странно, но каждый домъ жилъ почему-то отдѣльной жизнью и сношеніе съ другими домами носило какой-то случайный характеръ. Нерѣдко казалось это сношеніе даже вынужденнымъ. Выйдетъ у кого-нибудь сахаръ, печеный хлѣбъ, сосѣдка придетъ просить и на минутку присядетъ и поговоритъ. Съ нѣкоторыми сношенія сводились прямо къ нулю, благодаря полному взаимному отсутствію интереса другъ въ другу. Жена врача оставалась одна съ своимъ маленькимъ сыномъ и цѣлую зиму никуда не выходила. Время, которое оставалось у нея отъ работъ по дому, она посвящала чтенію романовъ, которые въ избыткѣ присылалъ ей мужъ, находясь на службѣ въ сосѣдней области. И къ ней никто не заглядывалъ во всю зиму. Казалось, она была обречена на какое-то одиночное заключеніе. Для меня было мучительно видѣть такое положеніе вещей, и я неоднократно обращался съ вопросомъ къ своимъ "братьямъ":-- Почему никто изъ насъ не ходитъ къ Ольгѣ Андреевнѣ? Вѣдь не хорошо предоставлять человѣка самому себѣ, притомъ въ такомъ безлюдьи!
   -- Да что-жъ ходить? -- отвѣчали мнѣ равнодушно:-- вѣдь она тоже къ намъ не ходитъ, стало быть не желаетъ нашего общенія. Зачѣмъ же мы будемъ навязываться?
   Въ бесѣдѣ между собой они нерѣдко посмѣивались надъ ея слабостью въ романамъ. Предоставленная самой себѣ, она развила въ себѣ эту слабость въ страсть, и романъ за романомъ поглощались ею почти непрерывно. Романы для нея были своего рода наркозомъ, въ родѣ табаку или водки, и развившуюся потребность въ наркозѣ я приписываю всецѣло безобразнымъ условіямъ общественности на поселкѣ.
   Помню одинъ разговоръ за ужиномъ о ней.
   -- Какъ назвать, господа, даму, читающую безпрерывно романы, въ родѣ нашей Ольги Андреевны? Даму, которая сочиняетъ романы, зовутъ романисткой, а какъ назвать ту, которая читаетъ ихъ запоемъ?
   -- Романея! -- сказалъ кто-то, и всѣ долго смѣялись въ тотъ вечеръ надъ ея страстью.
   Какъ знать?.. Можетъ быть, она жила въ изящномъ мірѣ фантазіи, созданномъ воображеніемъ романистовъ, потому что окружающая дѣйствительность, въ которой когда-то она страстно стремилась и въ которую она такъ долго вѣрила, обманула ея мечты. А тѣ люди, среди которыхъ жить казалось еще такъ недавно какимъ-то несбыточнымъ счастьемъ, теперь сдѣлались для нея такими неинтересными и жалкими...
   Когда мнѣ приходится упоминать о разныхъ несимпатичныхъ сторонахъ нашей колонистской жизни, мною овладѣваетъ какое-то безпокойное чувство, подобное угрызенію совѣсти. Какое я имѣю право описывать дурное такихъ людей, которые по взятымъ на себя задачамъ, по самоотверженному стремленію идти по тернистому пути евангельской истины заслуживаютъ безспорно уваженія и почтенія? Вѣдь вся ихъ жизнь -- это добровольная борьба съ разными недостатками общественной жизни: въ безпрерывной работѣ душа утомляется, какъ и тѣло, и дѣлается способною въ временному усыпленію. Но только къ временному!.. Этимъ наши колонисты рѣзко отличались отъ простыхъ людей, не задающихся никакими нравственными задачами.
   Меня спросятъ: почему же наша трудовая жизнь матеріально не могла насъ удовлетворять? Долго мучился и самъ я надъ этимъ вопросомъ. Все, казалось, говорило за то, что нашъ упорный трудъ долженъ былъ вознаграждать насъ и давать намъ возможность жить самостоятельно. Наша трудоспособность, въ общемъ, была не ниже, чѣмъ у настоящихъ мужиковъ. Любовь къ труду у насъ возводилась въ главную добродѣтель. Мы работали даже больше, чѣмъ крестьяне: они отдыхали въ праздники и устраивали именины и проч., мы же каждый день работали почти буквально отъ зари до зари, работали и въ праздники. Отдыхали мы только во время обѣда часа на два. Бюджетъ нашъ не превышалъ нормы крестьянскаго бюджета. Расходы на пищу и одежду сведены были до минимума. На книги и газеты не тратились совсѣмъ, такъ какъ онѣ намъ посылались безплатно разными сочувствующими намъ друзьями, часто даже неизвѣстными лично. Правда, мы больше крестьянъ дѣлали расходъ на почтовыя марки. Мы не скупились на общеніе съ друзьями вѣдомыми и невѣдомыми, разбросанными не только по лицу земли родной, но и далеко на предѣлами ея. Такъ что, въ общемъ, на каждую семью приходилось на почту не менѣе пяти рублей въ годъ. Но эта расходная статья все же не могла увеличить обыкновенный расходъ средней крестьянской семьи: у насъ вѣдь зато не было расходовъ на водку и т. п. Мы поставлены были въ лучшее экономическое положеніе еще и потому, что сидѣли на собственной землѣ и, стало быть, не приходилось дѣлать затраты на уплату арендныхъ денегъ.
   Почему же мы не могли прокормиться отъ своего хозяйства? Кажется, можно дать этому странному явленію единственное объясненіе: было неудачно выбрано мѣсто подъ поселокъ. Трудно было выбрать для поселенія болѣе неудачное мѣсто, чѣмъ то, которое послѣ долгихъ поисковъ выбрали Владиміръ съ Дадіани. Въ то же время въ такомъ благодатномъ краѣ, какъ Кавказъ, не легко было найти подходящее мѣсто: иное и всѣмъ хорошо, но тамъ свирѣпствуютъ страшныя лихорадки, обрекающія на гибель даже и коренное населеніе; въ иномъ мѣстѣ нельзя было достать воды, и приходилось ѣздить за водой верстъ за десять съ бочками; иная мѣстность положительно была неудобна для мирнаго земледѣлія по причинѣ разбоевъ и грабежей, съ которыми русскія власти положительно ничего не могутъ подѣлать.
   Послѣ долгихъ поисковъ по Кавказу, Владиміръ съ Георгіемъ облюбовали, наконецъ, участокъ, который и рѣшили пріобрѣсть подъ поселокъ. Пріѣхавъ, они много насказали лестнаго о найденномъ участкѣ своимъ семьямъ и товарищамъ и послѣ долгихъ обсужденій окончательно остановились на Лескенѣ.
   Остается загадкой, почему могли обмануться на немъ люди серьезные и знающіе толкъ въ землѣ? Какъ могли они не замѣтить самаго главнаго недостатка, отъ котораго, черезъ нѣсколько лѣтъ спустя, пришлось колоніи переселиться на другое мѣсто? Этотъ упрекъ относится въ особенности къ Владиміру, бывшему помѣщику и не впервые покупавшему землю.
   Дешевизной ли своей (земля обошлась по 35 р. десятина со всѣми расходами по купчей), живописностью ли мѣстности, расположенной вблизи горнаго хребта съ фантастически изваянными обелисками, горными пиками, свѣсившимися массивами, сверкающими на солнцѣ глетчерами? Но главнаго-то на участкѣ не было: хорошей почвы и достаточнаго тепла для успѣшной культуры. Бѣглый осмотръ участка, казалось, могъ бы дать довольно точное представленіе о томъ, насколько онъ способенъ былъ вознаградить труды земледѣльца. Уже по одному тому, что въ сосѣднемъ осетинскомъ аулѣ не было садовъ и преобладающею отраслью хозяйства было скотоводство, можно было сказать напередъ, что мѣстность находится на такой высотѣ, что даже коренные обитатели не мечтаютъ о земледѣльческомъ хозяйствѣ. Глухая лѣсная поросль, покрывавшая болѣе трехъ четвертей участка, обиліе въ почвѣ камней и тонкій почвенный слой -- все говорило не въ пользу участка. Безъ сомнѣнія, нашихъ соглядатаевъ обѣтованной земли очаровала эстетическая сторона участка. А очароваться, надо сказать по справедливости, было легко. Чудный величественный горный ландшафтъ, весело гремящая по каменьямъ горная рѣчка, чинаровые лѣса, поднявшіеся кругомъ по шиханамъ, и глушь, глушь настоящая, поэтическая глушь, по которой стосковалась взмученная городской сутолокой душа интеллигента.
   Въ первый же годъ послѣ поселенія на этомъ участкѣ выяснилось, по какимъ причинамъ не суждено поставить здѣсь сноснаго земледѣльческаго хозяйства: Причины эти -- небольшое количество пахотной земли; большая часть участка должна была пустовать, такъ какъ покрыта была частымъ дубовымъ лѣсомъ-молоднякомъ, выкорчевывать который было бы слишкомъ дорого; обиліе дождей, стоящихъ цѣлыми недѣлями и въ то самое время, когда ведется пахота, сѣнокосъ, уборка хлѣба. Всѣ эти обстоятельства какъ бы опредѣляли заранѣе типъ хозяйства. Типъ этотъ долженъ былъ приближаться въ скотоводству. Но наши поселяне почти всѣ были ярые фанатики земледѣльческаго труда и измѣнять намѣченный хозяйственный планъ ни за что не соглашались.
   -- Что же, по-твоему, намъ кормиться, какъ пастухамъ, ихнимъ кефиромъ? -- говорили они мнѣ.
   -- Зачѣмъ же кефиромъ?.. Напротивъ, при преобладающей отрасли скотоводства у насъ будетъ хлѣба больше, чѣмъ у земледѣльца, и хлѣбъ этотъ намъ будетъ доставаться съ меньшимъ трудомъ.
   -- А ты хочешь все увильнуть отъ хлѣбнаго труда! -- обыкновенно замѣчалъ при этомъ Георгій: -- Нѣтъ, Антонъ, въ потѣ лица ѣшь хлѣбъ твой,-- это заповѣдь самого Бога, и тяжелыя условія нашего труда должны послужить намъ на пользу; они разовьютъ наши способности къ труду, укрѣпятъ наши мускулы. Тебѣ бы все полегче -- ахъ, несчастный!
   -- Я, положительно, не понимаю васъ, господа,-- не на шутку горячился я:-- вѣдь конкуррировать со степью мы не въ состояніи. Зачѣмъ же намъ попусту тратить свои силы на производство своего хлѣба, который, положимъ, обойдется намъ въ 60 коп. пуд., тогда за сто верстъ отсюда цѣна ему 20 коп.? -- и я излагалъ свой проектъ. Чтобы быть съ хлѣбомъ своимъ, надо снять въ степи у знакомыхъ казаковъ десятины три земли, на которой и сѣять хлѣбъ. Эта земля могла бы дать въ самомъ неудачномъ случаѣ урожай, вполнѣ обезпечивающій годовое прокормленіе всего поселка. На своей землѣ я проектировалъ заниматься культивированіемъ такихъ растеній, которыя могутъ родиться хорошо и на большой высотѣ. У насъ могли хорошо произрастать главнымъ образомъ капуста, картофель и огурцы. Эти растенія давали всегда богатые урожаи, и проданные излишки могли бы дать намъ средства на удовлетвореніе своихъ нуждъ. Но главная статья дохода должна была заключаться въ скотоводствѣ. Прекрасные сѣнокосы, огромный выгонъ (около ста десятинъ), короткая и теплая зима, все давало возможность имѣть широко поставленное скотоводство. Однако, наши и слушать это не хотѣли и продолжали сѣять пшеницу, дававшую самъ-три, и кукурузу, не каждый годъ дозрѣвавшую вполнѣ и сильно терпѣвшую отъ набѣговъ кабановъ. Впослѣдствіи, впрочемъ, только въ принципѣ согласились со мной. Но на дѣлѣ трудно было выполнить, такъ какъ денежные запасы у каждаго уже истощились. Чтобы использовать всѣ наши пастбищныя и сѣнокосныя угодья, надо было завести не менѣе ста коровъ. Для этого былъ нуженъ капиталъ около двухъ съ половиной тысячъ рублей, но ихъ не било. Рѣшили увеличивать стадо постепенно, путемъ сбереженія приплода.
   

VIII.

   
   Ходьба многихъ русскихъ людей въ былое время по колоніямъ напоминаетъ собою стремленіе обрѣсти обѣтованную землю. Кто не искалъ ее? Кого не манила эта мечта? Ее искали евреи, закованные въ египетскомъ рабствѣ; искали и продолжаютъ искать европейцы, массами эмигрируя на открываемые материки. Вотъ уже сорокъ лѣтъ ее ищутъ наши крестьяне, переваливая за Уралъ, въ далекую тайгу, на пустынный Амуръ. Ищутъ ее и русскіе интеллигенты, желая простора своей изстрадавшейся душѣ. Было время, и оно не такъ еще далеко отъ насъ ушло, когда русскій интеллигентъ видѣлъ обѣтованную землю для себя почти исключительно въ интеллигентныхъ колоніяхъ. И валили туда толпами разные люди, часто безъ всякаго сельскохозяйственнаго знанія, безъ всякой житейской опытности, съ одной только вѣрой въ счастливое будущее, да съ страстнымъ желаніемъ уйти подальше отъ полицейской тѣсноты и чисто животной борьбы за кусокъ хлѣба. И, конечно, розовыя надежды и разныя возвышенныя идеи разбивались вдребезги при первомъ приближеніи грубой дѣйствительности. Въ душѣ возникало горькое разочарованіе и, можетъ быть, тайная злоба на "безумцевъ", смутившихъ ихъ покой...
   Въ настоящее время притокъ въ колоніи уменьшился, да и сами колоніи считаются теперь единицами. Но, уменьшившись въ размѣрахъ, онъ поднялся въ качествѣ. Теперь уже вы не встрѣтите, какъ въ былыя времена, такихъ экзальтированныхъ барышенъ, которыя могутъ идти пѣшкомъ изъ Петербурга въ свою обѣтованную землю, куда-нибудь въ Тверскую или Смоленскую губернію, могутъ во имя идеи питаться въ петровки однимъ хлѣбомъ съ лукомъ и въ то же время при дойкѣ коровъ не могутъ отличить на скотномъ дворѣ быка отъ коровы. О такихъ барышенъ съ платоническимъ желаніемъ жить трудовой жизнью много приходилось слышать въ колоніи. Про одну говорили, что въ первый день по приходѣ въ колонію она захотѣла показать свою работоспособность, "освятить себя въ черномъ трудѣ", какъ выразилась она, и стала мыть полъ въ избѣ... броваровскимъ туалетнымъ мыломъ. Другая напросилась полоть грядку съ горохомъ, и она, не видя отродясь, какъ растетъ горохъ, тщательно выполола весь горохъ, оставивъ расти какую-то сорную траву, очевидно принятую ею за горохъ.
   Теперь идутъ въ колонію уже серьезные люди, съ необходимымъ запасомъ жизненнаго опыта и умѣньемъ работать. И тѣмъ не менѣе, есть и теперь много неблагопріятныхъ обстоятельствъ, которыя гонятъ интеллигента прочь съ любимой имъ земли, съ любимаго хлѣбнаго труда...
   И вотъ наблюдается явленіе аналогичное съ переселенческими движеніями обратно: въ колоніяхъ также наблюдается волна прилива и волна отлива. Одни идутъ работать на землѣ съ надеждой найти свой обѣтованный край, другіе возвращаются назадъ съ разбитой вѣрой въ себя и въ интеллигентныя колоніи и съ опустѣвшимъ кошелькомъ.
   Рѣдкіе остаются на продолжительный срокъ. Большинство поживетъ лѣто, годъ, много два и возвращается на свое прежнее пепелище, главнымъ образомъ на службу. Это странное на первый взглядъ явленіе прилива и отлива особенно было замѣтно въ одной колоніи на черноморскомъ берегу подъ Новороссійскомъ. Мнѣ передавали, что за десятилѣтній періодъ существованія въ ней перебывало нѣсколько тысячъ народа. Приходятъ, поживутъ и возвращаются вспять. Сильные духомъ, болѣе упрямые въ исканіи правды на землѣ, идутъ дальше, посѣщаютъ другія колоніи, пока гдѣ-нибудь не осядутъ совсѣмъ. Нѣкоторые, не найдя для себя подходящаго въ Россіи, уѣзжаютъ за-границу, въ Швейцарію, въ Америку.
   Ищетъ русскій передовой человѣкъ выхода изъ путаницы жизни, нравственной тѣсноты и духоты, страстно рвется онъ на свѣжій воздухъ, на просторъ. Но гдѣ этотъ свѣжій воздухъ и просторъ?..
   Въ нашъ поселокъ также немало приходило разнаго люда, въ особенности по лѣтамъ. Но рѣдко кто пріѣзжалъ съ полнымъ рѣшеніемъ остаться. Пріѣзжали просто пожить, посмотрѣть, поучиться работать. Но были люди, которые, поприсмотрѣвшись, находили нашу жизнь вполнѣ соотвѣтствовавшею ихъ воззрѣніямъ и оставались у насъ совсѣмъ. Въ мое время такими, напр., были осетинъ Басіевъ и ученикъ александрійскаго института Кузнецовъ. Они пришли къ намъ почти на одной недѣлѣ. Сначала Кузнецовъ. Въ одинъ изъ іюльскихъ вечеровъ, когда уже всѣ пришли съ работы и сидѣли на террасѣ, мирно бесѣдуя въ ожиданіи ужина, въ оградѣ Владиміра показался какой-то человѣкъ съ длинными русыми усами, въ холщевой рубахѣ и со свиткой на палкѣ черезъ плечо. Гостя тотчасъ усадили за столъ, поставили самоваръ. Тотчасъ завязалась непринужденная бесѣда.
   -- Вы, господа, съ сѣнокосомъ управились? -- спросилъ гость послѣ обмѣна привѣтствія.
   -- Да нѣтъ еще, все валандаемся, дожди помѣшали,-- отвѣтили мы.
   -- А я торопился поспѣть къ намъ къ началу сѣнокоса, да въ дорогѣ замѣшкался.
   Потомъ онъ сталъ разсказывать намъ про себя. Онъ -- сынъ купца, образованіе получилъ въ сельскохозяйственномъ институтѣ. Около трехъ лѣтъ выжилъ въ колоніи на черноморскомъ берегу -- "Криницѣ", но не понравились тамошніе порядки и люди, и пришелъ къ намъ пожить и посмотрѣть. Многіе изъ нашихъ сами жили въ Криницѣ, и поэтому начались разспросы объ общихъ знакомыхъ и жизни этой сосѣдней съ нами колоніи.
   -- Ну, какъ поживаетъ Зотъ?
   -- А самъ Бровкинъ все служитъ управляющимъ на фабрикѣ?
   -- Исполнила ли N свою давнишнюю мечту -- построить для себя отдѣльный домикъ? Гдѣ теперь X.? Вернулся ли изъ-за границы Е.? Правда ли, что за обѣдомъ въ Криницѣ удвоили порцію винограднаго вина? Развели ли сады? Обзавелись ли породистымъ скотомъ?
   Гость давалъ на всѣ вопросы отвѣтъ.
   -- Эта колонія теперь не та, чѣмъ вы ее видѣли,-- разсказывалъ онъ:-- она превратилась въ простое коммерческое учрежденіе. Счета, балансы, набольшіе... Тьфу! -- я не вытерпѣлъ убѣжалъ. Представьте себѣ, совсѣмъ христіанскіе принципы выдыхаться стали! Богатые и бѣдные -- на каждомъ шагу; властные и безправные -- также. Братства и равенства нѣтъ и въ поминѣ. Но передъ пріѣзжими гостями страшно афишируютъ себя. Портретъ Льва Николаевича виситъ въ столовой на видномъ мѣстѣ.
   Кузнецовъ оказался хорошимъ работникомъ. Работа для него была какимъ то культомъ. Когда не было работы, онъ былъ не въ себѣ и непремѣнно придумывалъ какую-нибудь работу. Выходилъ на работу раньше всѣхъ, и никогда не было примѣра, чтобы онъ первый вспоминалъ объ отдыхѣ. Такіе работники были желательны у насъ, такъ какъ только при такомъ усиленномъ трудѣ колонія могла достичь благополучія, встать на свои ноги.
   Дня черезъ три пришелъ Соломонъ Басіевъ, осетинъ изъ сосѣднихъ горъ. Аулъ, въ которомъ онъ родился, былъ христіанскій; частъ осетинскаго племени принадлежитъ къ магометанской религіи, часть -- давно приняла христіанство отъ бывшихъ на Кавказѣ проповѣдниковъ. Но Соломонъ мало зналъ, въ чемъ оно состоитъ. Говорилъ по-русски плохо. Съ самаго ранняго дѣтства онъ жилъ лицомъ въ лицу съ дикой горной природой, которая воспитала въ немъ чистоту и непосредственность чувства. Ему было уже за двадцать-пять, но думалъ и чувствовалъ онъ какъ дитя. До того онъ пасъ стада старшаго брата. Къ намъ пришелъ онъ, чтобы научиться русской грамотѣ и разговору и посмотрѣть на жизнь "хорошихъ" русскихъ, какъ онъ сказалъ.
   Тихій, скромный, съ мечтательнымъ взоромъ глубокихъ черныхъ глазъ, онъ походилъ скорѣе на какого-то пришельца изъ иныхъ міровъ, спустившагося на нашу землю черезъ снѣговые пики Кавказа. Всѣ его полюбили. Петро взялся учить его грамотѣ вмѣстѣ съ колонистскими дѣтьми. Это былъ способный и довольно любознательный осетинъ, и въ то же время съ такой чуткой совѣстью, что мы удивлялись, какъ этотъ сынъ горныхъ утесовъ могъ дойти до такой интеллигентной высоты! Своей любознательностью онъ, правда, нерѣдко приводилъ въ смущеніе многихъ, которые тяготились объяснять ему какую-нибудь научную теорію при такомъ скудномъ запасѣ русскихъ словъ, какимъ онъ обладалъ. Большею частью его образованіемъ занимался Петръ, всегда терпѣливый и готовый пожертвовать минутой досуга, чтобы растолковать и объяснить интересующіе его вопросы.
   -- Отчего день кончается и солнце уходитъ вонъ за ту гору? Куда оно уходитъ?
   -- Отчего мѣсяцъ виситъ, и солнце виситъ, и звѣзды висятъ и не падаютъ на насъ?
   -- Собака умретъ, кабанъ умретъ, человѣкъ умретъ. Зачѣмъ они живутъ на землѣ и куда они уходятъ съ земли?
   -- Вотъ человѣкъ добрый живетъ и человѣкъ злой живетъ. Богъ все видитъ. А человѣкъ добрый живетъ и человѣкъ злой живетъ... Зачѣмъ это такъ?
   Такіе вопросы занимали Соломона.
   И когда онъ не удовлетворялся отвѣтами или не понималъ, онъ задумчиво молчалъ, и его ланьи глаза печально глядѣли въ синѣющія горы. Можетъ быть, въ эти минуты онъ раскаивался въ томъ, что покинулъ эти горы въ поискахъ за призрачнымъ русскимъ знаніемъ.
   Но зато какъ онъ былъ радъ, когда объясненіе его удовлетворяло, какъ чудно мерцали радостью его глаза!
   -- Теперь поймалъ! -- говорилъ онъ по-дѣтски, улыбаясь, а мы не могли удержаться отъ смѣха надъ его своеобразнымъ измѣненіемъ слова -- "понялъ".
   -- Говори "понялъ",-- высказалъ наставительно ему Петръ,-- сколько разъ я тебя поправлялъ, а ты все "поймалъ".
   -- Ну, понялъ или поймалъ. Это одно. Поймалъ -- хорошо.
   И Соломонъ дѣлалъ рукой жестъ, какъ бы что-то ловилъ въ воздухѣ.
   А въ области совѣсти онъ былъ у насъ первый судья.
   Его нравственный авторитетъ признавался всѣми. Въ какихъ-нибудь недоразумѣніяхъ находили нужнымъ спрашивать у него совѣта, и онъ давалъ просто, ясно, не глядя на лица.
   -- Ну, скажи, Соломонъ, какъ по-твоему,-- спрашивали его часто послѣ дебатовъ, не приводящихъ, по обыкновенію, ни къ какимъ результатамъ, по поводу разныхъ столкновеній:-- Кто, по-твоему, правъ, кто виноватъ?
   -- Ты нехорошо поступилъ, онъ хорошо,-- отвѣчалъ обыкновенно Соломонъ по обыкновенію прямо и вслѣдъ затѣмъ оставлялъ спорщиковъ и уходилъ работать.
   Оба они стали жить у Георгія и тѣмъ помѣшали осуществиться хозяйственному союзу между мною и имъ. Разъ Георгій пришелъ ко мнѣ на поле, гдѣ я пололъ кукурузу, я, ничего не говоря, сталъ тоже работать мотыгой.
   -- Пришелъ тебѣ помочь немного,-- сказалъ онъ, встрѣтившись съ моимъ недоумѣвающимъ взглядомъ:-- я всегда буду приходить къ тебѣ помогать, когда будетъ досугъ. Будемъ помогать другъ другу. У Владиміра семья большая -- силы много, а у насъ съ тобой работниковъ нѣтъ. Вотъ и должны мы съ тобою соединиться, чтобы вести хозяйство при обоюдной поддержкѣ. А иначе и ты, и я не выдержимъ -- сбѣжимъ. Жизнь вѣдь трудна здѣсь. Безъ взаимной помощи не обойтись.
   Съ этого дня Георгій часто сталъ приходить ко мнѣ помотать. Большею частью онъ дѣлалъ это незамѣтно, безъ моего вѣдома. Утромъ пойдешь, бывало, выгонять воровъ, смотришь -- кто-то привезъ изъ лѣса дубинку; или спишь еще, слышишь -- кто-то тихонько подойдетъ въ крыльцу, едва слышно брякнетъ ведрами. Встанешь -- оказывается, что ужъ идти на родникъ не нужно: воду кто-то ужъ принесъ. Я, конечно, зналъ, кто былъ этотъ добрый геній, и, признаться, тяготился его участіемъ.
   -- Георгій! -- говорилъ я ему:-- вѣдь у тебя у самого работы по горло, а ты еще мнѣ помогаешь! Мнѣ какъ-то неловко это, тѣхъ болѣе, что я тебѣ не могу отплатить, такъ какъ все-таки свободнаго времени у меня не бываетъ.
   -- А ты объ этомъ не заботься,-- говорилъ онъ: -- когда нужно будетъ, ты мнѣ тоже поможешь. Ахъ, несчастный! -- это была его любимая поговорка -- ты хочешь еще считаться сосѣдскими услугами!
   Мы все хотѣли сговориться съ нимъ относительно соединенія нашихъ хозяйствъ. И Георгій, и я вѣрили, что только въ товариществѣ есть возможность колонистамъ-одиночкамъ не обезсилѣть въ конецъ и не разориться.
   Хозяйства наши, соединенныя въ одно, могли бы вполнѣ обезпечить наше будущее: они какъ бы дополняли другъ друга. У него были лошади и орудія, но не было молочнаго скота. У меня, наоборотъ, было много коровъ, заведены почти всѣ необходимые въ молочномъ хозяйствѣ приборы -- сепараторъ, маслобойка, посуда, и было много молока, масла, творогу. Но не было лошадей, на которыхъ необходимо привезти сѣна, дровъ, вспахать огороды. Соединеніе нашихъ хозяйствъ обѣщало намъ много, и мы оба носились съ мечтой объ "Антоно-Георгіевскомъ союзѣ", какъ звали въ шутку въ домѣ Владиміра. Мы все ждали осенняго дня, когда будетъ досугъ и можно будетъ обсудить вопросъ въ деталяхъ и придти къ окончательному соглашенію.
   Но съ приходомъ въ домъ Георгія сразу двухъ работниковъ -- вопросъ этотъ сразу сошелъ съ очереди и скоро забился совсѣмъ.
   Своими новыми товарищами Георгій былъ очень доволенъ. Дѣйствительно, Кузнецовъ и Басіевъ были хорошими работниками, трудолюбивые и безусловно хорошіе духовно. Относительно труда оба были какіе-то фанатики, и Георгій не на шутку говорилъ:
   -- Прямо идолы! Совсѣмъ замаятъ работой. Не посидятъ ни минутки сложа руки. Иной разъ думаешь: ну, все сдѣлано, не худо и отдохнуть немного. Нѣтъ -- зовутъ: еще придумали работу. Ахъ, несчастные! А вѣдь хозяину стыдно отставать отъ работниковъ, ну, и идешь опять работать, нечего дѣлать.
   Благодаря имъ, хозяйство Георгія сразу какъ-то подправилось, приняло красивый, правильный видъ. На зиму много было запасено всего -- и кукурузы, и сѣна, и овощей. Перестроили хлѣвъ и устроили въ немъ для каждой скотины загородки. Прикупили скота. Садъ тщательно перештыковали. Кузнецовъ, какъ знающій пчеловодство, настаивалъ завести пасѣку. Георгій съѣздилъ на базаръ и закупилъ досокъ для ульевъ. Предполагалось осенью, какъ закончатся всѣ работы, приняться за постройку ульевъ. Но когда работы были кончены, приступить къ столярнымъ работамъ было все-таки нельзя: подошли другія, болѣе неотложныя работы. Надо было приступить въ очисткѣ пахотной земли отъ камней, которыхъ было въ землѣ видимо-невидимо. За мѣсяцъ было вывезено нѣсколько сотъ камней, которые свалили въ обрывъ у рѣчки. Хозяйство -- такое сложное дѣло, что никакъ нельзя составить заранѣе планъ работъ. Только-что покончили съ камнями, явилась новая неотложная работа: заготовить на зиму, пока сухо, дровъ... А эта надобность вызвала корчевку дубовъ, которые росли на участкѣ совсѣмъ безъ пользы, давая только ненужную тѣнь на луга и на сады, отчего и тѣ и другіе росли хуже, чѣмъ при солнцѣ. Кромѣ этого, дубы были вредны тѣмъ, что служили разсадникомъ разныхъ враговъ садоводства -- короѣдовъ пилильщиковъ и разныхъ грибковъ. Мысль о пасѣкѣ пока отложили, и началась работа въ лѣсу. Работали дружно, въ три топора, и въ какіе-нибудь десять дней лѣсные участки Георгія представляли уже площадь срубленныхъ дубовъ, валяющихся по землѣ въ безпорядочныхъ массахъ. Было что-то печальное въ этой картинѣ повергнутыхъ лѣсныхъ великановъ, безжизненно распростершихъ по землp3; молчаливыя вѣтви. И въ то же время чувство, знакомое навѣрное только побѣдителямъ, бодрило духъ и поднимало сознаніе человѣческаго всемогущества. "Воля да трудъ человѣка дивное дѣло творятъ",-- припоминался стихъ изъ Некрасова при созерцаніи этой картины.
   Георгій въ то же время не переставалъ помогать мнѣ, въ особенности въ тѣхъ работахъ, гдѣ нужно было воспользоваться лошадьми. И дѣлалось это безъ всякой съ моей стороны просьбы.
   -- Вотъ, подобралъ твое сѣно! -- сказалъ онъ однажды, по обыкновенію сіяющей кроткой, любовной улыбкой, подъѣзжая съ сѣномъ къ моему сараю:-- Копна-то стояла у самой дороги, того и гляди, утащатъ осетины. На будущее время ставь копны подальше отъ дороги.
   Въ другой разъ рано утромъ пріѣхалъ онъ съ возомъ дровъ и, завидя меня, еще издали закричалъ:-- Ругать тебя надо! крѣпко ругать!
   -- За что?
   -- Да какъ же? -- говоритъ Георгій уже тихимъ голосомъ:-- гордости въ тебѣ, Антонъ, много еще осталось! Ты бы ее въ мірѣ оставилъ, здѣсь она не нужна.
   -- Да что такое? -- спрашиваю я.
   -- Да вотъ что: ты не хочешь сказать своему сосѣду: "Нарубилъ я дровъ, а лошади нѣтъ. Вывези-ка мнѣ, Георгій". Нѣтъ, спѣсь въ тебѣ проклятая! Лучше на своемъ горбу дубье выношу, да не поклокюсь. Ахъ, несчастный!
   -- Право, какой ты, Антонъ, чудакъ! -- говорилъ мнѣ Георгій уже вполнѣ мирно: -- вѣдь когда мнѣ нужно будетъ что, я не буду передъ тобой скрывать, я самъ приду и скажу: помогай, не могу, братъ, не въ силахъ!
   -- А теперь мнѣ Богъ послалъ вонъ какихъ помощниковъ!-- говорилъ Георгій радостно:-- съ работой прямо играемъ: она на насъ, а мы на нее! Пожалуйста, говори, когда нужно помочь, брось ты эту гордость окаянную!
   -- Потерпи немного, Антонъ! -- сказалъ мнѣ какъ-то Георгій, зайдя на минутку: -- вотъ, оглядимся немного да устроимся и спрягемся съ тобой въ одно общее хозяйство. Не хорошо работать въ одиночку и жить только для своего дома. Бобры и тѣ живутъ вмѣстѣ, а человѣкъ долженъ быть выше бобровъ!
   Хорошо было имѣть такихъ сосѣдей. Чувствуя ихъ близость, не страшился я дикаго ущелья некультурной, глухой Осетіи, не страшно было туманное будущее. Казалось, душа Георгія изливала какую-то духовную теплоту на все окружающее, и такъ было хорошо жить возлѣ него, и въ душѣ не угасала вѣра въ счастье нашей колоніи. Правда, изрѣдка находили минуты раздумья, тоска по роднымъ и культурной жизни томила сердце, но вспомнивъ, съ какими хорошими, стойкими друзьями пришлось связать свою судьбу, и всѣ сомнѣнія и разочарованія исчезнутъ словно паръ.
   Къ несчастью, рокъ судилъ иначе.
   

IX.

   
   Владиміръ возвратился со станціи и сообщилъ, что капуста поднялась въ цѣнѣ, и надо завтра везти ее на базаръ, пока стоитъ на нее спросъ. Мы возили свои продукты преимущественно на станцію въ станицу Прохладную, верстъ за 60 отъ Лескена. Кстати нужно было купить все-какіе необходимые предметы, керосинъ, мыло, соль. На другой день рано утромъ запрягли въ фургонъ тройку лошадей и поѣхали на огороды накладывать капусту. Наложили пудовъ тридцать отборныхъ вилковъ, прикрыли сверху сѣвомъ, обернули возъ брезентомъ, упутали веревками. Владиміръ съ Георгіемъ сѣли на возъ. Имъ надавали со всего поселка разныя порученія -- тому отослать письмо, тому купить бумаги, тому -- гвоздей и веревокъ. У Георгія до верху наполнился карманъ съ записками о разныхъ порученіяхъ. Хорошо помню этотъ день. Это было 18-ое октября. Въ средней Россіи это -- самое мерзкое время. Снѣгъ, слякоть, сѣверный вѣтеръ. У насъ на Кавказѣ эта пора -- одна изъ лучшихъ. Солнце весь день стоитъ на безоблачномъ небѣ. Послѣ напряженной работы лѣта, природа какъ бы погружается въ сладкій отдыхъ. Было бы невѣрно сказать, что она предается сну послѣ многотруднаго знойнаго лѣта. Нѣтъ, она не спитъ, она живетъ, дышетъ, смѣется... Но живетъ новой жизнью, гдѣ не пестрятъ яркія краски, нѣтъ звучныхъ пѣсенъ, напряженнаго біенія пульса. Красавица, она отдыхаетъ теперь, погружаясь въ сладостную дрему, послѣ шумнаго, кипучаго дня. И въ грезахъ улыбается счастливой ясной улыбкой. Лѣтняго дня уже нѣтъ, н 123;тъ звучныхъ пѣсенъ въ воздухѣ, не носятся благоуханія цвѣтовъ. Но солнце свѣтитъ ярко. Воздухъ недвижно повисъ надъ остывшей землей, холодный, прозрачный. Кавказскій хребетъ, съ его глетчерами, фантастическими зубцами, мрачными ущельями, теперь стоитъ передъ вами какъ на ладони. Вглядишься попристальнѣе, и кажется, что видишь тропинки и дымки притаившагося аула... Но до горъ отъ насъ не менѣе двадцати верстъ. Шиханы, окружающіе нашъ поселокъ, переодѣлись въ роскошный осенній нарядъ и кажутся гигантскимъ полотномъ, на которомъ дивный художникъ такъ великолѣпно распредѣлилъ цвѣта увядающаго лѣса: золотые, красные, зеленые. Пригрѣтый ласковымъ солнцемъ лѣсъ стоитъ неподвижно, отдавшись воспоминаніямъ знойнаго лѣта.
   А снѣгъ въ горахъ уже спустился низко. Въ горахъ -- уже зима. И обвитыя снѣгомъ, онѣ ярко искрились, словно облаченныя въ серебряныя ризы.
   -- Теперь тебѣ, Георгій, править! -- шутя, сказалъ Владиміръ, передавая возжи:-- Надоѣло ужъ -- все я, да я, надо же когда-нибудь и бариномъ прокатиться!
   -- Давай, давай,-- будь бариномъ! -- сказалъ миролюбиво Георгій и ловко собралъ возжи въ руку.-- Только уговоръ: впередъ я правлю, а обратно ни за что не буду! И не думай!
   -- Ну, ну, ладно, трогай! -- сказалъ Владмміръ. Георгій принатянулъ возжи, лошади пріосанились, готовыя бѣжать.
   -- Ну, простите! -- сказалъ Георгій обступившимъ колонистамъ, и на лицѣ его разлилась тихая меланхолическая улыбка. Лошади съ трудомъ сдернули тяжелый фургонъ, врѣзавшійся въ землю, и черезъ нѣсколько минутъ онъ затарахтѣлъ по неровной каменистой дорогѣ и исчезъ за сосѣднимъ холмомъ.
   Они уѣхали въ среду, а базаръ въ станицѣ Прохладной былъ по четвергамъ.
   Они должны были вернуться не позднѣе утра пятницы. Но могли пріѣхать и ночью, если захотѣли бы выѣхать изъ Прохладной пораньше. Но ночью они не пріѣхали. Настала пятница. Ихъ не было. Не пріѣхали и къ полудню.
   Насталъ вечеръ. Но и вечеръ прошелъ въ тщетныхъ ожиданіяхъ. Мы стали теряться въ догадкахъ: что могло случиться? Одни предполагали, что въ степяхъ выпалъ дождь, и дороги испортились.
   -- А можетъ быть, заѣхали за Терекъ купить мнѣ корову?-- сказалъ одинъ:-- они говорили, что, можетъ быть, заѣдутъ, если будетъ время.
   -- Навѣрное поѣхали въ гости къ Алехину,-- сказалъ другой: -- вотъ меду поѣдятъ! -- Алехинъ жилъ въ сторонѣ отъ насъ, давно забросивъ свои кисти и краски (онъ былъ по образованію художникъ), и занимался уже нѣсколько лѣтъ подъ Нальчикомъ пчеловодствомъ.
   Такъ мы терялись въ догадкахъ. Наступило слѣдующее утро.
   -- Что, пріѣхали? -- кричу я съ крыльца своего дома, увидя старшаго сына Владиміра.
   -- Нѣтъ! -- доносится отвѣтъ,
   -- Что такое?!
   -- Къ банѣ-то навѣрное пріѣдутъ,-- сказалъ проходившій мимо Петро.
   По субботамъ у насъ топили баню. Топили по очереди. Въ этотъ день очередь была моя. Я долженъ былъ наносить воды, нарубить тутъ же на берегу рѣчки лѣсу и дожидаться, пока протопится печка, чтобы во-время закрыть трубу. Я все сдѣлалъ, и теперь ожидалъ, когда протопится печь, и читалъ книгу. Но дрова были сырыя и горѣли "не дружно". А погода измѣнялась въ худшему. Съ сѣвера потянулись тучи и заволокли сіяющее небо. Сдѣлалось темно. Косматыя тучи спускались все ниже и стали покрывать вершины шихановъ. Дождя не было, во въ самомъ воздухѣ, казалось, висѣли неподвижно дождевыя капли, готовыя каждую минуту ударить на тоскующую землю. На душѣ было невыносимо тоскливо. Эта баня, расположенная вдали отъ жилья въ глухомъ лѣсу, казалась мнѣ какой-то берлогой дикаря.-- "И зачѣмъ я здѣсь, а въ чемъ заключается моя работа культурнаго человѣка?"
   Я съ нетерпѣніемъ ждалъ, когда, наконецъ, протопится печь, чтобы уйти домой.
   Часу во второмъ слышу чьи-то шаги. Кто-то спускался по откосу къ банѣ. Я обрадовался. Хоть перемолвлюсь словомъ, увижу лицо человѣческое. Съ нетерпѣніемъ выглядываю изъ передбанника и вижу Петра.
   -- Ты что же,-- спрашиваю,-- развѣ отпахался?
   Петро съ утра уѣзжалъ на поляну Георгія, вспахать ему подъ пшеницу.
   -- Или ужъ париться пришелъ?--шутилъ я.
   Но Петръ, всегда веселый и смѣющійся, теперь сосредоточенно молчалъ.
   -- Ты знаешь, что случилось? -- проговорилъ онъ, наконецъ и голосъ его задрожалъ.
   -- Что? -- спросилъ я, предчувствуя что-то очень нехорошее.
   Петръ смахнулъ рукавомъ свитки слезу и сказалъ тихо, словно боясь услыхать собственный голосъ:
   -- Георгій-то... вѣдь умеръ!..
   Онъ закрылъ лицо рукавомъ свитки. Я остолбенѣлъ. Черезъ минуту я могъ спросить его:-- Какъ это?
   -- Владиміръ привезъ его мертваго,-- сказалъ Петръ. -- Умеръ на постояломъ дворѣ у Бурьяна.
   Молча мы поспѣшно побѣжали въ поселокъ, оставивъ баню на произволъ судьбы. На дворѣ Дадіани понуро стояли невыпряженныя лошади. Изъ дома слышались рыданія. Владиміръ, безъ шапки, съ всклокоченными волосами, поспѣшно шелъ куда-то, и на мой вопросъ только обернулся ко мнѣ и показалъ свое блѣдное, измученное лицо. И этого было достаточно, чтобы представить, что пришлось пережить ему за дорогу.
   -- Гдѣ же Георгій?
   Петро молча указываетъ на фургонъ, а самъ бѣжитъ догонять Владиміра. Я подбѣгаю и, открывъ пологъ, вижу окоченѣвшій, посинѣлый трупъ человѣка, который еще такъ недавно жилъ между нами, смѣялся, шутилъ, спорилъ и дѣлилъ вмѣстѣ съ нами радости и печали. Какъ онъ не похожъ былъ на живого, веселаго Георгія! Лицо сдѣлалось какимъ-то маленькимъ, съ синевой на щекахъ и какой-то застывшей мучительной мыслью. Жизнь человѣка внезапно оборвалась, и какъ некстати, глупо оборвалась! Я закрылъ пологъ и зарыдалъ. Оборвалась жизнь. Когда начинался опытъ, на который рѣдко кто рѣшится съ такимъ самоотверженіемъ. И какъ глупо пришелъ этотъ конецъ! Дорога не кончилась, а словно посреди дороги человѣкъ споткнулся о какой-то ничтожный камешекъ и упалъ навзничь. Я посылалъ безсильныя проклятья призраку смерти, рѣющему, казалось, надъ нашимъ поселкомъ безшумными крыльями.
   Въ домѣ покойнаго была одна Надежда Яковлевна. Она все время рыдала. Къ ней никто не приходилъ. Женщины нашего поселка говорили: "У Н. Я. теперь такое горе, что наши утѣшенія ее только оскорбили бы. Пусть она дастъ слезамъ волю, и ей будетъ легче".
   "Когда въ гости приходитъ горе -- третье лицо неумѣстно",-- сказала другая. Не знаю, насколько была правильна такая логика, но убитую несчастьемъ женщину предоставили самой себѣ.
   Идя домой, я встрѣтилъ Якова Иваныча. Онъ и безъ того, отъ природы угрюмый, теперь сдѣлался еще мрачнѣе и говорилъ съ озлобленіемъ.
   -- Какая глупая смерть! -- говорю я ему на ходу.
   -- Глупаго ничего нѣтъ,-- глухо отвѣчалъ онъ. Голосъ его замѣтно упалъ. Его также потрясло событіе, но онъ силится философски взглянуть въ лицо смерти, этой вѣчной загадки существующаго.
   -- Все въ порядкѣ вещей,-- говоритъ онъ:-- какъ глупо рожденіе человѣка, такъ глупъ и конецъ его. Если хочешь, рожденіе и смерть одинаково глупы. А если это не нравится тебѣ, то считай одинаково мудрыми. Это, въ сущности, все равно. Кому что нравится. Но оба положенія одинаково философскія.
   По его лицу пробѣжала какая-то плачущая улыбка. И онъ пошелъ отъ меня дальше.
   А подъ навѣсомъ сосѣдняго дома Владиміръ съ Петромъ уже строгали доски для гроба. Тѣ самыя доски, которыя мѣсяцъ назадъ привезены были Георгіемъ съ базара для ульевъ. Предчувствовалъ ли онъ, что эти доски понадобятся ему на гробъ? Они дѣлали гробъ и шутили, стараясь отбросить отъ себя повисшее надъ поселкомъ гнетущее настроеніе. И нужно сказать, что ихъ бодрый видъ, ихъ спокойный разговоръ, даже съ шутками и остротами, хорошо дѣйствовалъ на упавшій духъ остальныхъ. Но и шутки наводили на разный размышленія о тщетѣ и загадочности земного существованія, и вопросы тяжелые, неразрѣшимые тp3;снили грудь. Что такое это смерть? Глупая ли жестокая шутка?.. Только ли глупый случай нужно видѣть въ настоящемъ событіи, или въ немъ скрывается великая мысль, непонятная для живущихъ во грубости человѣческаго интеллекта? И всѣ мы, такъ смѣло отрицавшіе до настоящаго дня все основанное на схоластикѣ, все то, что не въ силахъ было устоять передъ критикой разума, почувствовали себя такими жалкими, несчастными, передъ могуществомъ того невѣдомаго, которому ни съ своимъ слабымъ разумомъ даже и названія до сихъ поръ не можемъ подыскать...
   -- Запасливый Георгій! -- говорилъ Владиміръ, прилаживая доску:-- и досокъ заранѣе заготовилъ; а не запасись бы раньше, пришлось бы теперь ѣхать въ аулъ...
   Увидавъ меня, онъ весело засмѣялся и проговорилъ:
   -- Ну, а тебѣ, Антонъ, гдѣ рыть могилу?
   -- Какъ?
   -- Да такъ, надо уговориться всѣмъ заранѣе, чтобы не было потомъ лишнихъ споровъ. Вотъ Георгій молодецъ! Мы всѣ чуть было не разругались сейчасъ изъ-за мѣста, гдѣ хоронить. Кто говорилъ: за курганомъ въ лѣсу, кто -- возлѣ осетинской дороги, а одинъ настаивалъ на томъ, чтобы похоронить на самой верхушкѣ вонъ того шихана, чтобы могила всегда была передъ главами и напоминала намъ о смерти и нашемъ товарищѣ... Ну, спорили бы пожалуй долго, потому что дѣло очень важное,-- Владиміръ скривилъ насмѣшливо губы,-- да вспомнилось, что еще въ прошломъ году, при тебѣ, кажется,-- онъ сказалъ, осматривая свой садъ: "Умру -- схороните меня водъ виргинской яблоней". Любилъ онъ ее сильно. Ну, вспомнили это, и спора какъ не бывало. Мѣсто самъ назначилъ.-- И онъ сталъ отпиливать доску.
   -- И что случилось! Господи ты мой Боже! -- причитала старуха, мать Афонаса.
   -- Что случилось? -- сказалъ Владиміръ, равнодушно, продолжая работу:-- Случилось самое обыкновенное дѣло! Не захотѣлъ человѣкъ больше ѣсть картошку и ушелъ... Большое дѣло!
   Но, несмотря на свои шутки, Владииіръ всѣмъ своимъ существомъ говорилъ, и блѣднымъ лицомъ, и нервно подрагивающими руками, какую страшную драму пришлось ему пережить за эти дни, прежде чѣмъ дѣлать гробъ своему товарищу.
   Уже ночью пріѣхали они изъ Прохладной на постоялый дворъ Бурьяна. Георгій былъ здоровъ и настроенъ былъ на философскія размышленія. Онъ всю дорогу говорилъ, глядя на сіяющія звѣзды, о ничтожествѣ земной жизни, и высказывалъ предположенія, что, можетъ быть, тамъ, на этихъ спокойно мерцающихъ мірахъ, человѣческія существа совершеннѣе, и что, можетъ быть, тамъ провозглашенные Христомъ принципы давно уже осуществлены въ жизни. И нѣтъ тамъ ни войнъ, мы тюремъ, ни голодныхъ людей.
   -- Какъ хочется порой узнать про эти міры! -- говорилъ Георгій:-- что они такое? какую мысль выражаютъ они въ общемъ мірозданіи?
   -- Владиміръ! -- оборотясь къ своему спутнику, говорилъ Георгій въ какомъ-то упоеніи: -- въ такія чудныя ночи душа какъ бы чувствуетъ соприкосновеніе съ этими таинственными мірами!
   Выпрягши лошадей на постояломъ дворѣ нашего пріятеля Бурьяна, они сѣли за самоваръ. Георгій былъ веселъ и разговорчивъ. Стали читать полученныя въ мѣстномъ почтовомъ отдѣленіи письма, газеты. Георгій прочиталъ кое-что изъ "Недѣли" и сдѣлалъ замѣчанія по поводу сообщенныхъ политическихъ слуховъ. Но вдругъ онъ почувствовалъ въ животѣ боль. Сначала едва замѣтная, она становилась съ каждымъ часомъ все сильнѣе и нестерпимѣе. Къ полуночи несчастный уже не зналъ, куда д 23;ваться отъ невыносимой боли. Онъ бѣгалъ по комнатѣ, рвалъ на себѣ рубаху и кричалъ на весь домъ. Тщетно старался помочь ему Владиміръ. Боли не утихали ни на минуту. Владиміръ послалъ нарочнаго въ Прохладную, находившуюся въ 15-ти верстахъ, за единственнымъ во всей округѣ желѣзнодорожнымъ врачомъ. Но тотъ, узнавъ отъ посланнаго, что заболѣвшій по костюму бѣдный человѣкъ, какой-то "огородникъ", отпустилъ посланца съ отказомъ. Врачъ предварительно освѣдомился у него:-- "Вѣдь пятнадцати рублей онъ, вѣроятно, не можетъ, мнѣ заплатить?" -- Тотъ сказалъ, что, вѣроятно, не можетъ, и поскакалъ обратно. Владиміръ не зналъ, что дѣлать. Была глубокая ночь. До Владикавказа, гдѣ можно бы найти правильную медицинскую помощь, было сто верстъ. На лошади ѣхать немыслимо, а поѣздъ уходилъ туда только утромъ. Боли не оставляли больного ни на минуту. Отъ нестерпимой боли онъ кричалъ на весь домъ и призывалъ скорѣе смерть, которая бы избавила отъ мученій. Отъ рубахи уже оставались одни клочья. Можно было предполагать воспаленіе слѣпой кишки. На базарѣ Георгій съѣлъ нѣсколько грушъ. Грушевыя сѣмечки могли попасть въ червеобразный отростокъ и произвести воспаленіе. Это же предполагалъ и фельдшеръ, пріѣхавшій изъ сосѣдней станицы. Онъ оказалъ большое участіе, насколько позволяли ему медицинскія познанія, и пробился надъ больнымъ вплоть до утра. Пусть врачи толкуютъ о фельдшеризмѣ и стараются заглушить своихъ помощниковъ криками о высшемъ образованіи,-- хорошій, честный фельдшеръ необходимъ по крайней мѣрѣ въ наше время, когда такъ слабо поставлена врачебная помощь, что одинъ врачъ приходится мѣстами чуть не на полмилліона жителей. И изъ рядовъ благодѣтелей человѣчества -- фельдшера не въ силахъ вытолкнуть ожирѣвшая рука врача-"гонорарщика". Фельдшеръ сдѣлалъ больному промыванія желудка, но, къ сожалѣнію, никакія мѣры не помогали. Боли не унимались, и, только промучившись въ невѣроятныхъ мученіяхъ сутки, Георгій сдѣлался спокойнѣе. Боли какъ будто бы унялись. Но, увы, это было за полчаса до смерти!
   -- Чувствую, что смерть не далеко,-- сказалъ онъ наклонившемуся надъ нимъ Владиміру. -- Внутри холодъ разливается, въ глазахъ темнѣетъ... Прощай, товарищъ!
   Онъ съ трудовъ отыскалъ его руку и слабо пожалъ ее.
   -- Боже! Какъ хотѣлось бы повидать въ послѣдній разъ семью! -- сказалъ онъ и тихо заплакалъ.
   Черезъ н 123;сколько минутъ Георгія уже не было. Это было во второмъ часу ночи. Владиміръ спѣшно запрягъ лошадей и выѣхалъ съ постоялаго двора, захвативши съ собой похолодѣвшій трупъ Георгія. Утромъ наѣхавшее начальство задержало бы Владиміра, и трупъ подвергли бы вскрытію. И ему пришлось бы еще просидѣть сутки на постояломъ дворѣ. Вотъ почему Владиміръ спѣшно въ ночь помчался домой, не дожидаясь разсвѣта. Трудно представить себѣ, что онъ испытывалъ, ѣдучи подъ покровомъ темной ночи домой, имѣя спутникомъ молчаливый трупъ товарища! Онъ зналъ, что его съ нетерпѣніемъ ожидаютъ на Лескенѣ, и зналъ, какъ онъ поразитъ всѣхъ извѣстіемъ о смерти. Какъ сказать? "Георгій умеръ и лежитъ въ фургонѣ мертвый" -- это было страшно сказать, и однако такъ сказать приходилось минутой раньше, минутой позже.
   -- А я пашу на полянѣ,-- говорилъ Петръ, прилаживая доски,-- и думаю: что долго не ѣдутъ? А я такъ старался допахать полосу Георгію,-- пусть, молъ, порадуется. Вдругъ, слышу, на осетинской дорогѣ что-то затарахтало. Всматриваюсь -- Владиміръ. Хлещетъ лошадей. Лошади бѣгутъ чуть не вскачь. Что, думаю, шибко гонитъ? А Георгія не вижу. Куда бы могъ дѣваться? Поровнялся Владиміръ. Спрашиваю: что больно хлещешь лошадей? Онъ молчитъ. Лицо блѣдное, взмученное. -- А гдѣ же Георгій?-- спрашиваю. "Здѣсь",-- говоритъ Владиміръ.-- Гдѣ здѣсь?-- "Да вотъ тутъ, подъ пологомъ".-- Спитъ?-- "Спитъ!" -- Что же съ нимъ, захворалъ что ли?-- спрашиваю я.-- "Нѣтъ,-- говорить,-- просто умеръ". Я думалъ, онъ шутитъ, но посмотрѣлъ въ лицо Владиміра и сразу понялъ, что ему не до шутокъ. Кинулся я къ пологу, отворотилъ его, а Георгій лежитъ какъ курченокъ, вытянувши впередъ ноги. Я не помню, какъ отпрегъ плугъ и верхомъ посказалъ домой.
   А въ небѣ нависли свинцовыя тучи и стали спускаться на поселокъ. Стало темно и уныло. Все -- и дальніе чинары, и стога сѣна, и лежавшія на берегу груди камней, все приняло какой-то зловѣщій отпечатокъ. Природа словно надѣла трауръ. Въ посвистѣ вѣтра и въ шелестѣ чинаровъ слышались чьи-то сдержанныя рыданья. Въ душахъ людей было невыносимо тяжело. Хотѣлось тутъ же упасть и разрыдаться. Когда же спустились на землю сумерки и въ окнахъ показались огоньки, еще болѣе оттѣнявшіе густоту мрака, всѣ почувствовали какую-то оторопь, какой-то безотчетный страхъ. Такъ сильно потрясъ трагическій фактъ психику обитателей колоніи. Многіе боялись оставаться одни и старались быть вмѣстѣ съ другими, словно боясь этой невѣдомой, этой страшной, неумолимой смерти, выхватившей неожиданно лучшаго друга.
   Георгія еще засвѣтло перенесли изъ фургона въ небольшую комнатку, которая при жизни покойнаго служила ему чѣмъ-то въ родѣ кабинета. Сюда онъ уединялся для чтенія книгъ и писанія писемъ; тутъ онъ располагался съ своей сапожной мастерской, когда надо было "обшивать" сенью. Безъ жизни, холодный, сюда уединялся онъ и теперь на ночь, чтобы на утро покинуть этотъ домъ, и эту колонію, и любящихъ людей... Покинуть навсегда, навсегда... Надежда Яковлевна осталась въ сосѣдней комнатѣ и между приступами рыданія бродила изъ угла въ уголъ, какъ потерянная. Дѣтей увели къ сосѣдямъ. Баня все-таки кѣмъ-то дотопилась. Мужчины все-таки рѣшили сходить въ нее, чтобы "отряхнуться отъ тяжелыхъ впечатлѣній", какъ сказалъ кто-то. Но и въ банѣ разговоръ былъ все по поводу происшедшаго.
   -- Господи, что случилось!
   -- Кто бы могъ предположить!
   -- Какая глупая смерть!
   А Владиміръ молчалъ и, забравшись на полокъ, нещадно хлесталъ себя дубовымъ вѣникомъ. Утрата дорогого существа сблизила насъ всѣхъ сильнѣе. Ярче казалось намъ теперь, что забрались мы въ это дикое ущелье, посреди чуждаго намъ населенія, не для раздоровъ и розни, а только для того, чтобы сплотиться въ одну дружную семью. Сдѣлалась какъ-то ощутительнѣе потребность дорожить каждой минутой совмѣстной жизни, имѣя впереди, во всякую минуту, такую страшную возможность потерять близкаго сердцу...
   Оплакивая ушедшаго отъ насъ Георгія, мнѣ хотѣлось обнять въ братскія объятія всѣхъ оставшихся со мной живыхъ и поклясться въ вѣчности дружбы. Рано утромъ будитъ меня Петръ:
   -- Пойдемъ скорѣй могилу копать!
   Ахъ, это не сонъ былъ, что нашего милаго Георгія уже нѣтъ и никогда его больше не увидимъ... и наскоро накинулъ свитку, взялъ заступъ и отправился въ садъ, гдѣ подъ виргинской яблонью уже кто-то работалъ лопатой и чернѣла свѣжая земля. Къ полудню могила была готова. Собралось все населеніе колоніи проводить дорогой прахъ. Молча опустили гробъ въ могилу. Молча стали засыпать землей. Эти торжественныя минуты молчанія были, конечно, краснорѣчивѣе многихъ словъ. Когда надъ могилой уже возвышался земляной черный бугоръ, кто-то принесъ изъ своего сада два розовыхъ куста и посадилъ въ изголовьи могилы. Съ минуту еще постояли у могилы, храня торжественное молчаніе, и уныло молча стали расходиться. Только Надежда Яковлевна долго еще стояла, неподвижно устремивъ заплаканные, полные тоски глаза на нѣмую могилу, поглотившую дорогое существо...
   Я весь день бродилъ съ тоскливымъ чувствомъ на душѣ. Работа не шла на умъ. Сознаніе сиротства давило грудь. Кругомъ -- ни души. Только мы одни, осиротѣлая семья, заброшенная въ глухое ущелье... Теперь оно, казалось плакало настоящими слезами,-- лилъ холодный осенній дождь. Снѣговыя гори дышали на насъ своимъ леденящимъ дыханьемъ...
   А ночью разревѣлась буря, и вплоть до утра стонали по шиханамъ старые чинары...
   

-----

   
   Прошло уже много лѣтъ, какъ я оставилъ Лескенъ. Теперь колоніи тамъ не существуетъ. Всѣ разъѣхались, не съумѣвъ довести дѣло до того состоянія, когда оно могло давать средства къ жизни. Подъ гнетомъ постоянной нужды и упорнаго труда, почти всѣ возвратились вспять, и только немногіе, самые убѣжденные и увѣренные въ своихъ силахъ, продолжаютъ жить земледѣльческимъ трудомъ. Надежда Яковлевна живетъ давно уже въ одной швейцарской деревнѣ простой трудовой жизнью. Старшій сынъ учился въ какой-то сельскохозяйственной школѣ. Болѣе подробныхъ свѣдѣній, къ сожал 123;нію, не имѣю. Но до сихъ поръ мы переписываемся съ главнымъ представителемъ идейной трудовой жизни -- Владиміромъ. Онъ уже живетъ на третьемъ мѣстѣ послѣ Лескена. Теперь осѣлъ въ Кубанской области и живетъ уже нѣсколько лѣтъ тамъ. Съ нимъ неразлучно -- Яковъ Иванычъ. Дѣти выросли и стали настоящими работниками. Самъ Владиміръ продолжаетъ работать, но уже не съ такимъ усиленнымъ темпомъ, какъ въ былые годы. Теперь у него уже есть работники, и у него бываетъ досугъ. Онъ, какъ настоящій крестьянинъ, радуется душой, что, наконецъ, онъ дождался взрослыхъ дѣтей, на которыхъ можно переложить хотя часть трудовой ноши. Петро женился на старшей дочери Владиміра и съ нѣсколькими мужиками составилъ колонію подъ Пятигорскомъ. Съ любовью мужика-пахаря глядитъ часто Владиміръ на своихъ сыновей и дочерей и долго любуется, глядя на ихъ ловкую, умѣлую работу. Цѣль жизни достигнута. Владиміръ причалилъ въ тихой пристани. Матеріальная сторона, наконецъ, поставилась настолько хорошо, что ужъ не приходится терпѣть нужду въ самомъ необходимомъ. Въ сосѣдній городъ они возятъ продавать продукты своего хозяйства въ большомъ количествѣ и всегда бываютъ при деньгахъ. На одно жалуется Владиміръ: землю купилъ на такихъ невыгодныхъ условіяхъ, что всѣ доходы почти поглощаются выплатами за землю. Но Владиміръ не унываетъ, какъ не унывалъ онъ, впрочемъ, никогда. Теперь ли ему унывать, когда у него есть настоящіе работники и когда онъ можетъ съ увѣренностью сказать что то, на что затрачена вся жизнь, чему принесено въ жертву все -- и безпечальное положеніе помѣщика, и привилегированное положеніе дѣтей -- не обмануло его...
   Въ его письмахъ попрежнему сквозитъ поклоненіе земледѣльческому труду и увѣренность пахаря въ правильности и божественности трудовой крестьянской жизни. Къ нему многіе обращаются съ запросами, и онъ охотно отвѣчаетъ всѣмъ, и всѣмъ не забываетъ сказать о святости крестьянскаго труда и святости трудового народа.
   "По тону твоего письма,-- пишетъ онъ одному старому знакомому,-- ты какъ бы хочешь ручательства въ томъ, что ты прокормишься, если перейдешь на трудовой путь. Могу тебѣ поручиться за то, что не только всѣ трудящіеся прокармливаются отъ трудовъ своихъ, но сверхъ того еще кормятъ всѣхъ васъ, не трудящихся. Васъ всѣхъ, отъ кого народъ ждетъ себѣ благополучія въ формѣ освобожденія земли для народа, смутно сознавая, что тогда нетрудящіеся исчезнутъ съ лица земли. Прокормиться отъ трудовъ просто при томъ условіи, если будешь довольствоваться тѣмъ продуктомъ, который въ данный сезонъ имѣется, и не будешь устраивать своихъ дѣтей особымъ способомъ, дающимъ возможность безъ труда прожить на плечахъ трудового народа.
   "У меня попрежнему бываетъ много народа, ищущаго правду, и попрежнему мало людей твердыхъ и устойчивыхъ. Всѣмъ кажется очень медленнымъ тотъ путь, какимъ ты самъ будешь жить соотвѣтственно выработанному тобою идеалу. Большинству хочется сперва помочь другимъ устроиться соотвѣтственно разнымъ идеаламъ (христіанскимъ, соціалистическимъ), а потомъ и самимъ примкнуть къ вновь созданной формѣ уклада народной жизни. При этомъ замѣчательно, что и въ новомъ строѣ для себя хотятъ создать положеніе нетрудящагося"... "Все мнѣ кажется,-- пишетъ онъ другому лицу,-- что весь нетрудящійся классъ страшно безпокоится, какъ бы не проснулся отъ гипнотическаго сна трудовой народъ и не пересталъ бы держать на своихъ плечахъ всю эту махину, и вотъ вырабатываютъ новые способы гипноза. Новый способъ гипноза -- это тотъ парламентскій строй, который хотятъ ввести въ Россію тѣ же живущіе въ достаткѣ люди, смѣнившіе старый неприличный костюмъ помѣщика-крѣпостника на модный фасонъ конституціоналиста, во не желающіе искренно и сразу разрѣшить вопросъ устроеніи народной жизни на началахъ настоящей божеской правды, отъ которой сразу пошли бы въ ростъ и народная свобода, и народное богатство, независимо отъ того, какой будетъ строй -- монархическій или республиканскій. И искренно разрѣшить этотъ вопросъ -- это значитъ сразу, не дожидаясь, когда согласятся въ это другіе, бросить все и вступить на трудовой путь".
   Такъ смотритъ этотъ апостолъ личнаго труда на движенія послѣднихъ годовъ. Въ его взглядахъ многіе увидятъ непониманіе бѣгущей впередъ жизни, многимъ покажутся они сектантски-односторонними,-- какъ бы то ни было, отнесемся къ ихъ взглядамъ съ должнымъ уваженіемъ. То, что говоритъ онъ, вытекаетъ изъ его души, и вся его трудовая жизнь тому ручательствомъ.
   Я часто съ любовью и тоской вспоминаю тѣ годы, которые протекли въ трудовой обстановкѣ среди этихъ милыхъ, сильныхъ душою людей. Подъ неумолкаемый шумъ Лескена, подъ ропотъ нагорныхъ вѣковыхъ чинаровъ является непреодолимое желаніе вновь зажить этой жизнью. Бросить навсегда этотъ черствый міръ, укладывающій всѣ лучшія человѣческія силы на добываніе глупаго, призрачнаго счастья! Но, увы, это только желаніе! Уже нѣтъ прежней энергіи -- она развѣяна по свѣту.
   Тамъ, гдѣ была наша колонія, теперь гуляютъ стада. Шумятъ густолиственные чинары. Бѣшеный Лескенъ, сбѣгая съ горъ въ долины, говоритъ попутно съ береговыми камнями о жившихъ когда-то у него людяхъ.

А. Михайловъ.

"Вѣстникъ Европы", No 10, 1908

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru