Михайлов Михаил Ларионович
Кумушки

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сцены из простонародного быта.

   

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
М. Л. МИХАЙЛОВА

СЪ ПОРТРЕТОМЪ, КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ И БИБЛІОГРАФИЧЕСКИМЪ УКАЗАТЕЛЕМЪ

   

ИЗДАНІЕ Т-ВА А. Ф. МАРКСЪ
С.-Петербургъ.

Подъ редакціей П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ВТОРОЙ

   

КУМУШКИ.

Сцены изъ простонароднаго быта.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

   Петровна, мѣщанка, лѣтъ пятидесяти слишкомъ.
   Стеша, племянница ея, дѣвушка-невѣста.
   Чигуненко, молодой писарь, женихъ Стеши.
   Петръ Авдеичъ, хозяинъ дома, въ которомъ живетъ Петровна, отставной унтеръ, другъ Стешина жениха, лѣтъ сорока.
   Анна Васильевна, жена Петра Авдеича, баба съ гоноромъ, въ чепцѣ. Сидоровна, беззубая старуха изъ богадѣльни.
   Клементьевна, торговка, бодрая старуха, лѣгь за пятьдесятъ. Мосевна, нянька, шестидесяти лѣтъ.
   

(Небольшая горенка у Петровны, о двухъ окнахъ. Печь съ лежанкой. Промежъ оконъ бѣлый, некрашеный столъ; около него старые стулья. У лежанки поставецъ съ посудой).

   Петровна (одна, идя къ поставцу). Куды эфто, матушки мои, ложечка-то другая запропастилась? (Ищетъ въ поставцѣ). Ну, нѣтъ, какъ нѣтъ! (Пріотворяетъ дверь). Стешенька! а Стешенька! Подь-ка суды, голубушка!

(Входить Стеша).

   Стеша. Чего вамъ, тетенька?
   Петровна. Да вотъ ищу не доищусь ложечки чайной -- вотъ что Иванъ-отъ Лукичъ тебѣ подарилъ, серебряная-то.
   Стеша. Она у хозяевъ на кухнѣ.
   Петровна. А! ну ладно, матушка. А я не знала -- заискалась совсѣмъ. Ужъ думала, пропала. Да что, Стешенька, вечерни были?
   Стеша. Не знаю, не слыхала.
   Петровна. Наняли мы, матушка, фатеру съ тобой... И благовѣсту ниотколѣ не слышно. Вотъ какой часъ теперь -- и не разузнаешь... Время-то этакое сѣрое; солнышко и не показывалось нонче. По солнцу бы хошь узнать, анъ солнышка-то и нѣту. И у хозяевъ часы-то стоятъ.
   Стеша. Часъ пятый теперь въ половинѣ -- больше не будетъ.
   Петровна. Время бы, коли такъ, и гостинькамъ подойти. Что-то никто не кажется. Клементьевна-то не диво, что запоздала: чай, все съ товаромъ мычется. Ну, а Сидоровна-то безъ дѣловъ человѣкъ... Что бы, кажись, не прійти ужъ? Развѣ вотъ къ вечеренкѣ пошла. (Глядитъ на Стешу). А ты, Стешенька, ладно-таки принарядилась сегодня, голубушка. Платьице-то эфто вотъ-какъ къ тебѣ пристало. Ну, извѣстно, женихово подареньице!.. Да что это, матушка, вотъ ужъ никакъ третій день его не видать -- глазъ не кажетъ?
   Стеіна. А видно дѣла много.
   Петровна. Что жъ за дѣла такія, что и часочка-то не улучить! Вотъ и нонче не заглядывалъ... А вѣдь знаетъ, чай, что я аменинница.
   Стеша. Вамъ ужъ эфто, тетенька, пуще всего, что проздравить-то не пришолъ! А какая ему поутру отлучка?.. Вотъ вечеромъ -- дѣло другое -- будьте благонадежны, безпремѣнно придетъ.
   Петровна. И ладно, голубушка, и ладно. Я вѣдь такъ только сказала... Не видала-то его больно давно.-- Ты, Стешенька, не пойдешь ли къ хозяйскимъ, матушка?
   Стеша. А что?
   Петровна. Да вотъ Анну-то бы Васильевну еще разокъ попросила пожаловать. Обѣщалась она давеча -- да вѣдь ты, матушка, ее знаешь: честь любитъ, горденька-таки. Заодно ужъ и Петру-то Авдеичу напомяни... Онъ вотъ славный такой человѣкъ -- много будетъ пообходительнѣе Анны-то Васильевны... Напомяни ему, матушка -- тоже обѣщался утрось. Шпунтикъ бы, другой выпилъ. Вотъ и Ивану-то Лукичу канпаньица будетъ... Придетъ ли вотъ Иванъ-отъ Лукичъ только?
   Стеша. Ужъ сказала я вамъ, тетенька, безпремѣнно придетъ.
   Петровна. И я ужъ думаю, какъ ему не прійти! (Смотритъ въ окно). А вотъ и Сидоровна, кажись... Такъ и есть, она.
   Стеша. Такъ я сбѣгаю, тетенька, къ хозяевамъ-то.
   Петровна. Сбѣгай, матушка, сбѣгай. Ложечку-то, смотри, захвати на кухнѣ, да у Анны-то Васильевны попросила бы двухъ стаканчиковъ на подержанье.
   Стеша. Ладно, тетенька. (Идетъ къ дверямъ и встрѣчается съ Сидоровной)..
   Сидоровна. Ахъ, Стешенька! Здравствуй, родимая! Какъ живешь-можешь? Женихъ что?.. Охъ... охъ, устала-то какъ!..
   Поцалуемся, Стешенька! (Цѣлуется со Стешей). Что, послѣ жениховыхъ-то губъ не сладко? Ну, какъ онъ?
   Стеша. Слава Богу, Арина Сидоровна.
   Сидоровна. Давненько ужъ не видала я его... Да ты, родимая, шла никакъ куды-то?
   Стеша. Да, къ хозяйскимъ на минуточку.
   Сидоровна. Иди, родная, иди. Я не держу. Охъ... Здорово, Петровна. Что, какъ, родимая, ноги носятъ?
   Петровна. А ничего, матушка, помаленечку.

(Стеша уходитъ).

   Сидоровна. Ну, поцалуемся, родная... Охъ, вздохнуть-то не могу -- умаялась.
   Петровна (цѣлуясь съ Сидоровной). Да сядь ты, матушка! Устала какъ и не знай что, а стоитъ -- съ ноги на ногу переминается.
   Сидоровна (садясь). А сѣсть-было такъ сѣсть. И сядемъ, родимая. Охъ, ужъ конецъ-то вѣдь я какой сломала! Диво, какъ ноженьки-то не подкосились.
   Петровна (садясь около Сидоровны). Что поздо, матушка, пожаловала? Гдѣ побывала?
   Сидоровна. Гдѣ, какъ не у благодѣтелей моихъ, родимая. Къ генеральшѣ къ Тарарыкиной забрела. Аменинница вѣдь она тоже нонче -- вотъ какъ ты Катерина... Катерина Ѳедоровна, родная... какъ же, аменинница. Я и утрось послѣ обѣдень съ проздравкой была... Ухъ, родимая, дай духъ перевести!.. Такъ утрось-то дѣточекъ не видала: въ ученьи были. му вотъ и зашла послѣ обѣда. Дѣточки этакія-то милыя, воспитанныя -- такъ-то меня, старуху, уважаютъ. Подлинно, за родительскую доброту Господь и дѣтей покорныхъ да умныхъ даетъ. Митенька вотъ, старшенькій-то, гривенничекъ подарилъ. Дитя такое скромное. Въ гусары вотъ хочетъ самъ-отъ енералъ отдать... Ну, а Катеринѣ Ѳедоровнѣ, голубушкѣ, не хочется эфтого: здоровьицемъ-то онъ такой плохой. Извѣстно, родимая, материнское сердце...
   Петровна. Что и говорить, матушка!
   Сидоровна. Далъ ей Господь утѣшеніе въ дѣточкахъ за ея за добродѣтель. А вотъ, родимая, взять хоть Лукояновыхъ... Матвѣй Матвѣичъ -- слыхала, чай?.. солянымъ приставомъ служитъ...
   Петровна. Какъ же, матушка!
   Сидоровна. Вотъ ужъ не благословилъ Богъ дѣтьми, не благословилъ. Хаживала тоже къ нимъ, какъ ея-то самоё матушка вживѣ была, Анѳиса Ниловна. Примѣрная была женщина, покойница -- богомолица, и сиротъ и вдовъ призрѣвала. Мнѣ, родимая -- чай, знаешь -- жалованье помѣсячно платила, по полтинничку. И чаемъ всегда паивала -- да, бывало, еще и въ бумажку чайку, сахарку завернетъ, съ собой дастъ. Не нажить ужъ мнѣ никакъ этакой благодѣтельницы. Ну, Матвѣй-то Матвѣичъ суровый такой человѣкъ. Александра Юрьевна тоже... Я все, бывало, потихонечку къ покойницѣ-то свѣтъ, крадучись, чтобы самимъ-то на глаза не попасться -- заднимъ крыльцомъ. Самъ-отъ разъ меня и повстрѣчай... Крутой такой, знаешь... Какъ топнетъ на меня ногой, инда поджилки, родимая, затряслись -- такъ я и остамѣла на мѣстѣ. "Куды, говоритъ, салопница?.." И салопа-то, родимая, николи не нашивала -- испоконъ-вѣку все вотъ въ эфтомъ шугайчикѣ хожу... Ну, да извѣстно, осерчалъ ужъ онъ больно. "Чего, кричитъ, не видала? Корокъ, говоритъ, арбузныхъ не хочешь ли? Вонъ, говоритъ, на дворѣ подбирай -- много ихъ тамъ, у помойной ямы; а въ домъ ни ногой! Я васъ отважу, говоритъ, побирухъ".
   Петровна. Экій, матушки мои, аспидъ!
   Сидоровна. И боюсь его, родимая, съ той поры -- вотъ какъ боюсь! Завидишь ино время и не вѣсть гдѣ -- на другомъ концѣ улицы... такъ бы вотъ скрозь землю лучше провалилась, чѣмъ навстрѣчу ему попасться. А разъ встрѣлся-таки мнѣ на паперти въ соборѣ. Я-было между нищенокъ затереться хотѣла... такъ нѣтъ, родимая -- увидалъ-таки. "Что, говоритъ, пеныпишь еще на бѣломъ свѣтѣ?" А самъ такъ-то сердито глядитъ -- просто всѣ косточки, матушка, въ колѣнкахъ заныли. "Какъ быть!-- говорю ему:-- вашими, батюшка, молитвами, пнаю помаленечку". Ну, въ этотъ разъ грошикъ сунулъ-таки мнѣ въ руку -- только такъ-то сердито, что ужъ и деньгамъ-то, родимая, не рада была. Такъ и дѣтки-то вотъ по родителямъ пошли.
   Петровна. Знаю, матушка, знаю... Вотъ Мосевна -- въ нянькахъ вѣдь она у нихъ жила -- говоритъ, такія-то озорныя дѣти.
   Сидоровна. И не видывала этакихъ озорниковъ -- просто не видывала... Хуже деревенскихъ, родимая. Иду этта мимо ихняго дома... Пришлось ужъ такъ -- торопилась я больно, а то все обхожу больше проулкомъ... Такъ иду я, а середній-то сынишка за вороты съ хворостиной выбѣжалъ -- то надъ головой ей махаетъ, то себя по колѣнкамъ хлыщетъ... Въ лошадки игралъ. Оно, конечно, матушка, дѣтская игра -- и ничего бы, да вѣдь ужъ годочковъ-то ему много... Ну, да Богъ съ нимъ! Игралъ бы себѣ, коли ума-разума не нажилъ; а то увидалъ, родимая, меня, да и ну языкомъ дразнить. "Стыдно, говорю, сыну хорошихъ родителей, да бѣдную, говорю, вдову и сироту обиждать". Какъ вывернется тутъ на улицу собака ихняя дворная -- Арапкой зовутъ; онъ и примись меня травить. Звѣрь этакій страшный, косматая вся, шельма. Я кричать давай... "Мамыньки, кричу, помогите! Батюшки, кричу, помогите!" А онъ все травитъ да уськаетъ. Пустилась-было бѣжать -- да ужъ моимъ ногамъ куды уйти? На колѣнки такъ середь улицы пала. Спасибо ужъ кучеръ въ сосѣдяхъ увидалъ -- отогналъ Арапку. Все-то платьишко истерхала, проклятая... А страху-то я, страху-то что нанялась!
   Петровна. Экое, матушка, дѣло! экое дѣло! Да прилунись со мной этакая бѣда -- я бы, кажись, тутъ же на мѣстѣ умерла.
   Сидоровна. Теперь меня никакимъ пряникомъ туда не заманишь.

(Входитъ Стеша).

   Петровна. Ну что, Стешенька?
   Стеша. Ложечку да стаканы принесла. Анна Васильевна сейчасъ придетъ, и Петръ Авдеичъ тоже.
   Петровна. Ну и ладно, голубушка. Клементьевны только все нѣтъ какъ нѣтъ.-- А ты бы, Стешенька, гостинцевъ на столъ поставила. Вотъ Сидоровна хоть рожочковъ пожущеритъ.
   Сидоровна. Спасибо, родная моя. Зубы-то совладаютъ ли только?
   Петровна. Полно старухой-то прикидываться! И орѣшковъ еще погрызешь..
   Сидоровна. Ну, ужъ орѣха не сгрызу, родимая, не сгрызу. Этта тоже взяла-было попробовать -- и орѣхъ-то былъ молодой, мягкій... ужъ валяла я его, валяла во рту -- то на одной сторонѣ поваляю, то на другой. Только что десны себѣ натрудила, а толку-то ни на грошъ.
   Петровна. Ну, орѣховъ не сможешь, Арина Сидоровна, такъ вотъ хоть грушъ моченыхъ пожуй!

(Стеша ставитъ на столъ тарелки съ десертомъ).

   Сидоровна. А пожуемъ, родимая, пожуемъ. Вчерась вотъ тоже зашла я къ Симаковой къ капитаншѣ -- этакая-то госпожа благодѣтельная -- такъ пастилки она мнѣ грушевой ломотокъ вынесла... Ужъ что эта за сладость такая! Ей-то братецъ изъ Кіева прислалъ -- служитъ тамъ.
   Петровна. Прикушай, матушка, прикушай. Да вотъ и жемочковъ-то бы отвѣдала -- жемки свѣжіе, по зубамъ, чай, будутъ.
   Сидоровна. И! гдѣ ужъ мнѣ за жемки браться! Рожочковъ-то развѣ вотъ пососу.

(Входитъ Анна Васильевна).

   Петровна (вставая). Ахъ, матушка Анна Васильевна! Вотъ ужъ и не знаю, какъ благодарить васъ, что пожаловали.
   Анна Васильевна (жеманясь). Очень рада доставить вамъ это пріятное удовольствіе. Петръ Авдеичъ тоже сейчасъ придетъ.
   Сидоровна (встаетъ и подходитъ къ Аннѣ Васильевнѣ). А вы, вѣрно, не изволите узнать меня, матушка Анна Васильевна... Какъ здоровье ваше? дѣточекъ вашихъ? Можетъ, забыли вы, родная моя, а я вѣдь много разовъ имѣла честь встрѣчать васъ у Раисы Кузьминичны. Вотъ ужъ истинно, добрѣющая женщина... У меня вѣдь, матушка, ихній домъ давно въ числѣ самыхъ что ни есть первыхъ благодѣтелей... Сколько разовъ видала васъ у Раисы Кузьминичны -- и еще разъ имѣла удовольствіе двугривенничекъ отъ васъ получить.
   Анна Васильевна. Ахъ! точно, помню. Васъ вѣдь, кажется, зовутъ...
   Сидоровна. Сидоровной, родимая, Сидоровной, а по святомъ крещеніи Арина. Въ честь баушки-покойницы отецъ нарекъ имя такое... Баушка Арина -- по батюшкѣ-то Филатьевной звали -- на селѣ у насъ была бабкой-повитушкой. А давно ли изволили видѣть Раису Кузьминичну?
   Анна Васильевна. Нѣтъ, не очень давно.
   Сидоровна. Здоровы онѣ?.. Прихварывалось имъ что-то, какъ я къ нимъ заходила. Надо будетъ навѣстить на эфтихъ дняхъ. Вотъ ужъ недѣля никакъ, не видалась-то я съ ними. Онѣ всегда ко мнѣ, сиротѣ, съ такимъ уваженіемъ. Жаль, вотъ прихварываютъ-то частенько... У нихъ вѣдь правая нога все нѣмѣетъ.
   Петровна. Да полно ты, Арина Сидоровна! Заговорила совсѣмъ Анну Васильевну. Садиться милости прошу, матушка -- да вотъ позабавиться чѣмъ не угодно ли?.. Жемочковъ, либо рожочковъ; а то вотъ орѣшковъ -- орѣхи свѣжіе. Грушъ не станете, я чай, кушать?
   Анна Васильевна. Нѣтъ, благодарю; я ничего не хочу. (Садится).
   Петровна. Что же такъ, матушка? Не побрезгуйте! Чѣмъ богаты, тѣмъ и рады. А то для дѣтокъ бы вотъ взяли -- Петенькѣ да Васенькѣ. (Садится).
   Сидоровна (тоже садясь). Это, вѣрно, вашего сынка довелось мнѣ видѣть нонче -- какъ суды я шла, такъ на крылечкѣ вотъ встрѣлся... въ красной рубашечкѣ, а сверху кортекольчикъ этакій надѣтъ...
   Анна Васильевна. Да, это мой.
   Сидоровна. Съ перваго разу видно, что милое дитя. Какъ подошла я къ крылечку-то, онъ меня и спрашиваетъ: "Тебѣ кого, нищенка?" -- "Я не нищенка, говорю, голубчикъ ты мой; дай, говорю, рученьку мнѣ свою поцѣловать". Онъ мнѣ ручку и протянулъ.-- "Что же ты, говоритъ, на нищенку больно похожа?" -- "Доля-то моя, говорю, горькая -- вдовья, мой родимый, доля".-- Такое-то милое, разумное дитя!

(Входитъ Петръ Авдеичъ).

   Петровна (идя къ нему навстрѣчу). Ахъ, здравствуйте, батюшка Петръ Авдеичъ.
   Петръ Авдеичъ. Здравствуй, здравствуй, Петровна. Что, какъ поживаешь?
   Петровна. Понемножечку, батюшка -- живемъ, хлѣбъ жуемъ.
   Петръ Авдеичъ. Что давно къ намъ не заглядывала?
   Петровна. Какъ давно? Нонче поутру, батюшка, была -- нарочно приходила просить вашу милость моего амениннаго чайку откушать.
   Петръ Авдеичъ. Ахъ, да. Вотъ вѣдь и забылъ совсѣмъ, что именинница. Имѣю честь поздравить.
   Петровна. Покорно, батюшка, благодарю. Садиться милости прошу. Гостинцевъ не прикажете ли?
   Петръ Авдеичъ. Нѣтъ, ужъ это ваше бабье кушанье. Трубицу бы вотъ выкурилъ. Стешенька, нельзя ли одолжить-съ?
   Стеша. Сейчасъ, сейчасъ, Петръ Авдеичъ.
   Петровна. Найдется, батюшка, и у насъ табачокъ -- для Стешенькина жениха держимъ... тоже вѣдь лютой трубокуръ.

(Стеша подаетъ Петру Авдеичу трубку).

   Петръ Авдеичъ (закуривая). Признательно благодарю-съ.
   Сидоровна. Нонче, матушки мои, чай, и человѣка такого нѣту, чтобы трубки не курилъ. (Вставая, Петру Авдеичу) Вы, голубчикъ Петръ Авдеичъ, не изволили, можетъ, узнать меня, сироту?
   Петръ Авдеичъ (садясь). Пфф... Не помню, старушенька. Можетъ... пфф... и видалъ гдѣ.
   Сидоровна (опять усаживаясь). У генерала Тарарыкина управляющаго имѣла эфто удовольствіе. Ну да гдѣ, батюшка, мою вдовью немощь помнить! Арина, Сидорова дочь... Изволили еще помочь тогда, послѣ кончины благодѣтельницы моей Анѳисы Ниловны, царство ей небесное и вѣчная память. Вотъ не оставляла, родная, своими богатыми милостями.
   Петръ Авдеичъ. Теперь какъ будто... пфф... припоминаю, старушенька.

(Стучатся въ окно).

   Стеша. Кто это тамъ стучитъ?
   Петровна (глядя въ окно). Иди, матушка, иди! Милости просимъ. (Къ гостямъ) Клементьевна пожаловала.
   Сидоровна. Давненько-таки не видалась я съ ней... Вотъ у Симаковой у капитанши только встрѣтилась какъ-то -- носила она туды лисій салопъ продавать... Такой-то салопъ богатѣющій!

(Входить Клементьевна).

   Петровна. Здравствуй, Татьяна Клементьевна. Насилу-то прибрела.
   Клементьевна. А что, матка, запоздала развѣ? Хлопотъ-то вишь полонъ ротъ. Туды метнусь, суды метнусь, день-то, глядишь, и подъ-исходъ. Что, губы-то жалѣешь, что ли? Поцѣлуемся. (Цѣлуется съ Петровной и потомъ всѣмъ раскланивается). Всей честной канпаніи. Стешенька-то гдѣ же? А! Здравствуй, голубка.
   Стеша (цѣлуясь съ Клементьевной). Здравствуйте, Татьяна Клементьевна! Что новенькаго?
   Клементьевна. Да что, голубка, новенькаго? Ничего. Свѣтъ вотъ колесомъ идетъ. Старый старится, молодой растетъ. А! И ты здѣсь, Сидоровна? Какъ это ты въ этакую погоду выползла? Али куды конь съ копытомъ, туды и ракъ съ клешней?
   Сидоровна. Э-эхъ, Клементьевна, родная... Куды ужъ намъ, матушка, за конемъ гнаться? Людьми, родная, живемъ, такъ не за уголъ же отъ людей прятаться... Къ благодѣтелямъ моимъ тоже заходила... Вотъ Тарарыкина-то енеральша аменинница. Ну, и съ Петровной-то, чай, не со вчерашняго хлѣбъ-соль водимъ. Для друга, матушка, и семь верстъ не околица.
   Клементьевна. Вѣстимо. (Подходить къ столу). Ахъ! И вы пожаловали, Анна Васильевна? А я только-что отъ знакомыхъ отъ вашихъ.
   Анна Васильевна. Отъ кого это?
   Клементьевна. А отъ Марьи Кондратьевны. Заносила прошивки вотъ показать... Продавать дала барыня одна московская. Нонче вишь платья все такія пошли, съ прошивками. Не взяла Марья-то Кондратьевна...
   Анна Васильевна. Что она?
   Клементьевна. Плачетъ, сидитъ.
   Анна Васильевна. Какъ такъ? Опять развѣ...
   Клементьевна. Такая-то баталія у нихъ нонче вышла, что на-поди. Жизни, золотая, не рада была, что заглянула. Какъ куръ во щи вляпалась. Дала она этта мнѣ, Марья-то Кондратьевна, куртку продавать -- матерія этакая шерстяная, да шелкомъ заткана... Названье мудреное такое...
   Анна Васильевна. Тармалама?
   Клементьевна. Бахтарма не бахтарма, а этакъ какъ-то. И купилъ у меня эфту куртку Рожоновъ, Логинъ Иванычъ. Я и деньги сполна отдала -- хорошія далъ деньги, два цѣлковыхъ. Вотъ на мѣстѣ мнѣ провалиться, коли копейкой попользовалась. Да и то сказать, куртка-то болѣ не стоила... подъ мышками-то и узора не знать, все слиняло... Нонче вотъ Марьи-то Кондратьевны муженекъ и хватился... Гдѣ куртка?.. Марья Кондратьевна туды-было, суды, да нѣтъ -- вздогадался. Ну, и пошла перепалка. А и куртка-то вся -- тьфу! Яйца выѣденнаго не стоитъ. Ну да вѣдь онъ, сокровище, радъ погрызться. И ко мнѣ было-привязался.
   Петровна. Садись, матушка, садись. Что стоишь-то? Будетъ ужъ, чай -- выросла. Да гостинцевъ-то бы вотъ отвѣдала.
   Клементьевна (садясь). Что, Стешенька, пригорюнилась, голубка?.. Есть, матка, женихи на бѣломъ свѣтѣ -- не одинъ Иванъ Лукичъ. А провалъ его совсѣмъ возьми, коли на попятный дворъ двинулся!

(Общее волненіе),

   Петръ Авдеичъ. Что-о?
   Анна Васильевна. Какъ такъ?
   Стеша (быстро подходя къ Клементьевнѣ). Съ чего это взяли?
   Петровна (разводя съ ужасомъ руками). Что ты, матушка, пустяковину-то гнешь?
   Сидоровна (въ сильной тревогѣ). Мамыньки-свѣты!
   Клементьевна (качая головой). Ахъ вы народъ, народъ! Али на васъ куриная слѣпота напала, что до сея-то поры не вздогадались?
   Стеша. Чего не вздогадались?
   Клементьевна. Ахъ ты, душа голубиная! Вѣдь, чай, не съ сегодня онъ отъ васъ отлыниваетъ.
   Стеша. Кто?
   Клементьевна. Кто-о? Извѣстно -- кто.
   Петровна. Да говори ты толкомъ, олаберная! Глянь на дѣвку-то! Осовѣла дѣвка совсѣмъ. Что ты пужаешь-то понапрасну?
   Сидоровна. Вотъ, родимые мои, былъ тоже у меня, сироты, благодѣтель -- Кобызовъ, Степанъ Ѳедорычъ... Этакій-то человѣкъ скромный, снисходительный... Еще въ уѣздномъ судѣ служилъ засѣдателемъ... И была одна дѣвица -- души, матушки мои, въ немъ не чаяла. Ну...
   Петровна (Клементьевнѣ). Что жъ ты, и въ правду, Клементьевна, слова не скажешь, не дашь дѣвкѣ отвѣта-то? Болкнула этакую напасть да и губы сжала. Сказывалъ тебѣ кто, что ли?
   Клементьевна. А Мосевна сказывала, да и сама я видѣла.
   Сидоговна. Вотъ тоже, родныя мои, тарарыкинскаго дворецкаго...
   Стеша (берегъ Клементьевну за плечо). Что же видѣли? Что Мосевна сказывала?
   Клементьевна. Ну, садись! Все разскажу. Что перетревожилась-то вся?.. Ишь... ноги-то дрыгаютъ... Сядь, что ли! Эка невидаль -- писаришка твой плюгавый... Найдемъ жениха и поначе!
   Петръ Авдеичъ. Что-о? Нельзя ли, старушенька, полегче?
   Клементьевна. У всякаго, батюшка, свои глаза, а на цвѣтъ, на любовь товарища нѣтъ... Не въ обиду вамъ будь сказано...
   Стеша (садясь около Клементьевны). Ну, говорите, что ли?
   Клементьевна. Да вотъ, можетъ, Петру Авдеичу не любо будетъ? Онъ и то никакъ серчать изволитъ?
   Петръ Авдеичъ. Разсказывай знай, разсказывай! Нечего на меня-то клепать.
   Клементьевна. Что жъ? И разскажемъ.
   Стеша. Ну!
   Клементьевна. Да вотъ, мать моя, иду я нонче къ Симачихѣ -- и шла-то мимо сокуровскаго дома. Иду мимо ихняго-то дома, а Мосевна пырь мнѣ въ глаза изъ воротъ... Знаешь, чай, что она въ нянькахъ нонче у Сокуровыхъ живетъ...
   Стеша. Знаю, знаю.
   Клементьевна. Ну, выбѣжала -- меня въ окошко, знаешь, увидала.-- "Здравствуй, говоритъ, матка!" -- "Здравствуй, молъ".-- "Что, говоритъ, давно ли Петровну видѣла?" -- "А не больно, говорю, давно -- только что не давеча. А что, молъ?" -- "Эка бѣда-то, говоритъ, на нихъ нашла!" -- "А какая, говорю, бѣда? Вотъ и ничевымъ-ничего не слыхала".-- "Пригрѣли, говоритъ, матушка, змѣя горыныча... Хлѣбъ-соль ѣлъ, въ глаза-то лебезилъ, а, знать, за пазухой-то камень держалъ". Словно она меня обухомъ по лбу эфтими словами -- и не разобрала-то я ничего хорошенько.-- "Что ты, матка, говорю, этакую околесину несешь? Говори ты дѣломъ, а не сбрехомъ".-- "Али, говоритъ, не слыхала -- писарь-то ихній другую невѣсту нашелъ".-- "Ой ли?" говорю... и не повѣрила сперначала.-- "Да ужъ такъ, говоритъ; доподлинно, говоритъ, знаю. У Ивановны, говоритъ, и днюетъ и ночуетъ. Дочка-то вишь, Катька-то лупоглазая, больно полюбилась".-- Вотъ какъ!
   Сидоровна. Охъ, матушки, дѣло сбыточное! Ивановнина-то тетка -- знали, чай -- не попусту ворожеей слыла. Чай, кореньемъ какимъ, али снадобьемъ молодца-то приворожили.
   Петровпл (всплеснувъ руками). Вотъ, Стешенька, говорила я тебѣ, горлинка моя -- и часу не будетъ, говорила... Не хотѣла ты мнѣ вѣры дать... Недаромъ онъ, шальной человѣкъ, столько-то времени глазъ не кажетъ.
   Стеша (спокойно). Ужъ вотъ же и вздоръ... Кто бы другой, а ужъ Катька Ивановнина -- безпремѣнно пустякъ.
   Петръ Авдеичъ. Конечно. Пустякъ Пустяковичъ Пустяковъ... я этого молодца знаю. Старухамъ онъ большой пріятель.
   Клементьевна (Стешѣ). Нѣтъ, знать, голубка, не пустякъ. Одежу-то, чай, Катькину знала -- всегда отымалкой ходила. А нонче, слышь, Иванъ-отъ Лукичъ подарилъ платье матерчатое... Расфрантилась этта -- гулять пошла.
   Сидоровна. Было, видно, дѣло такъ, матушки мои. Ужъ эфто я сама глазыньками своими видѣла.
   Анна Васильевна (тихо мужу). Пріятная компанія, Петръ Авдеичъ, нечего сказать! Я домой пойду.
   Петръ Авдеичъ (нахмурившись). Что-о-съ? Иди съ Богомъ -- никто не держитъ. Ахъ, Господи! Фря какая -- скажите, пожалуста. (Стешѣ) Нельзя ли еще трубицу, моя красавица?
   Стеша (вставая). Сейчасъ, Петръ Авдеичъ.
   Петръ Авдеичъ. Пожалуйте-ка, Стешенька, сюда -- на минуточку, на два словечка.

(Отходитъ съ Стешей въ сторону отъ старухъ).

   Стеша. Что, Петръ Авдеичъ?
   Петръ Авдеичъ (тихо). Ужъ вы насчетъ Ивана-то Лукича не безпокойтесь. Этой сволочи-то не слушайте. Это все вздоръ, что онѣ тутъ толкуютъ. Вотъ, посмотрите, какъ я ихъ отдѣлаю. Экіе языки-то! А и вретъ одна хуже другой.
   Стеша. Ужъ я и сама это вижу, Петръ Авдеичъ. Тетенька-то вотъ только вѣритъ.
   Петръ Авдеичъ. А пускай ее вѣритъ покудова. Дайте часокъ мѣста. Я вотъ трубочку выкурю да и отправлюсь къ Ивану-то Лукичу. Онъ меня только поджидаетъ -- обѣщался я зайти... Потому и сюда-то нейдетъ.
   Клементьевна. Ивановна тоже -- дочь-то, вишь, именинница -- банкетъ нонче заправила. Вотъ ужъ эфто точно своими глазами видѣла... мимо окошекъ ихнихъ шла, такъ заглянула... Ивановна сидитъ, Катька ея сидитъ... На столѣ самоваръ... Гости тоже собрались -- Ѳедора цырульника жена, винный повѣренный, Антонъ Ѳедосеичъ... еще тамъ кто-то... И вашъ-то Чигуновъ...
   Петръ Авдеичъ (подходя съ закуренной трубкой). Пфф... Чигуненко, старушенька.
   Клементьевна. А все равно, родной -- Чигуиовъ ли, Чигуненкинъ ли... Хлѣба-соли съ нимъ не важивать.
   Петръ Авдеичъ. Почемъ, старушенька, знать... пфф... чего не знаешь?
   Сидоровна. Какой ужъ, батюшка, Петръ Авдеичъ, послѣ этакой да марали...
   Петръ Авдеичъ. Эй, не плюй, старуха, въ колодецъ! Вѣдь какъ знать -- можетъ, иной разъ и гривенничекъ и понадобится... а взять-то негдѣ! Все лучше, какъ лишній человѣкъ есть про запасъ.
   Сидоровна. Что и говорить, родной!.. Только ужъ тутъ-то -- тутъ-то ужъ какая надежда?.. Вотъ, благодѣтели мои...
   Петръ Авдеичъ. То-то благодѣтели! Языкъ-то вотъ у тебя дегтемъ смазанъ.
   Сидоровна. Напрасно, голубчикъ мой Петръ Авдеичъ, обиждать меня, сироту, изволите... Можетъ, по насказамъ какимъ... Конечно, родимый... что я? Человѣкъ маленькій... На меня что хошь взвалить можно. Нѣту, батюшка, защитниковъ... Была вотъ благодѣтельница.-- Анѳиса Ниловна... Да тое ужъ... Царство ей небесное... (Всхлипываетъ).
   Петръ Авдеичъ. Разжалобила, старуха, разжалобила. Жаль вотъ мѣдныхъ-то у меня съ собой нѣтъ.
   Анна Васильевна (вставъ, тихо мужу). Что это за охота тебѣ, Петръ Авдеичъ?.. Вотъ связался.
   Петръ Авдеичъ. Оставь, не твое дѣло. (Стешѣ) Хорошо, Стешенька?.. Погодите маленечко -- я ихъ еще не такъ раскассирую.
   Петровна (стоявшая все время въ задумчивости и покачивавшая изрѣдка головой). Куды это вы, матушка Анна Васильевна? Никакъ домой ужъ собрались?
   Анна Васильевна. Да; голова у меня что-то болитъ.
   Петровна. Чайку бы вотъ, матушка, откушали. Бѣда-то у насъ этакая случилась. Ужъ вы извините великодушно.
   Анна Васильевна. Нѣтъ, право, не могу: мнѣ очень нездоровится.
   Петръ Авдепчъ (разсерженный). Оставь ее, старушенька! Пусть идетъ. Дѣти малыя плачутъ. Ступай, матушка Анна Васильевна, ступай; спой имъ тамъ: "А я, коза, въ бору была!" Мы вѣдь, старушенька, чепчикъ носимъ... Въ иной компаніи и зазорно. (Аннѣ Васильевнѣ) Вонъ пошла!
   Анна Васильевна (прерывающимся голосомъ). Что ты... Петръ Авдеичъ?.. Съ ума... что ли... сошелъ?
   Петръ Авдеичъ. Я, старухи, съ вами побалагурю.

(Анна Васильевна, до-нельзя разсерженная, киваетъ Петровнѣ головой и быстро уходитъ).

   Петровна. Что это вы, батюшка Петръ Авдеичъ, такъ разсердиться изволили?.. Извѣстно -- можетъ, въ нашей компаніи и скучно Аннѣ Васильевнѣ... не такъ воспитана...
   Петръ Авдеичъ. То-то и есть, не такъ воспитана -- мало, видно, сѣкли, какъ молода-то была... Сдуру-то носъ кверху и деретъ. Ну, да что это? Все пустяки. Мнѣ вотъ, Петровна, тоже надо пойти...
   Петровна. Куды же это, Петръ Авдеичъ?.. Посидѣли бы...
   Петръ Авдеичъ. Я какъ разъ ворочусь -- неподалеку надо. Вы, смотрите, безъ меня чаю не извольте пить... Я мигомъ...
   Петровна. Подождемъ, батюшка, подождемъ. Какъ этакаго гостя да не подождать?
   Петръ Авдеичъ. Ну, до свиданья, старухи! (Тихо Стешѣ) Не робѣйте, Стешенька! (Уходить).
   Клементьевна. Экій, матушки, сахаръ медовичъ! Какъ онъ сердешную Анну-то Васильевну припугнулъ!
   Петровна (садясь къ столу). Охъ, ужъ и горда-таки вѣдь она.
   Сидоровна. Да и онъ-то, родимыя мои, кажись, суровый такой человѣкъ. Ужъ чего я, сирота -- что съ меня, сироты, взять? Ни за что облаялъ.
   Петровна. А я все, матушки, опомниться отъ бѣды-то нашей не могу. Этакая-то напасть! Господи!.. И человѣкъ былъ хорошій, кроткій такой... Мы тоже, кажись, ничѣмъ ему не согрубили... Этакая-то проруха! Не кручинься, Стешенька, голубушка. И почище жениха сыщемъ.
   Клементьевна. Ужъ, конечно, не эфтому будетъ чета -- просто въ носъ бросится!
   Сидоровна. Охъ, мужчины этакіе-то всѣ фальшивые... Вотъ, родимыя мои, слыхали, чай, про мою сестрицу, про Ѳенюшку? Тоже, матушки...
   Клементьевна. А что такое? Впервой слышу.
   Сидоровна. Какъ же, Клементьевна, какъ же, родная! Жили мы тогда въ Питерѣ послѣ матушкиной кончины. Ужъ столько-то эфтому годовъ, что все-то словно во снѣ видѣла. Ай-ай молоденькія были тогда... Мнѣ-то годочковъ никакъ пятнадцать было, а Ѳенюшкѣ-то моей, покойницѣ, двадцатый, видно, шелъ. Жила она, родимыя мои, у мадами у одной въ магазеѣ, у французины -- и была что ни есть первая работница; а меня-то матушка, еще какъ вживѣ была, къ перчаточнику отдала -- дѣла-то я не дѣлала, а только, бывало, полъ метешь да посуду моешь... Такъ и не выучилась, родимыя, шить -- скоро больно отошла-то отъ эфтого магазейщика... Ну, такъ вотъ, матушки мои, жила Ѳенюшка у мадами -- и шила и кроила... И держали они ее словно родную -- съ ними и обѣдала и кофе пила, одна изо всѣхъ изъ мастерицъ... А и было мастерицъ не мало -- болѣ двѣнадцати. Такая-то была, покойница, красавица -- а ужъ доброта какая, такъ и сказать нельзя. Лицо было бѣлое да свѣжее... Какъ умоется, родная, утромъ студеной водицей, такъ весь день румянецъ въ щекахъ горитъ. Глаза были каріе съ поволокой, а рѣсницы длинныя-длинныя, да словно золотыя. Бывало, какъ солнышко, такъ и отливаются золотомъ. А ужъ коса, родныя мои -- этакой косы и не видывала... Только что не до пятъ... Волосы-то мягкіе-размягкіе, что твой шелкъ шемаханскій -- и русые, свѣтлые такіе русые... И носила она ихъ сзади-то подъ гребенку, а спереди кольчиками этакими да кудерками. Одежа всегда была отмѣнная -- извѣстно, самая что ни главная швея въ магазеѣ. Сама-то мадама звала ее все Фаней -- по нашему-то, вишь, Ѳеня, а по-ихнему, по-французскому, Фаня... Да и не скажетъ, бывало, просто: Фаня, а все: мамзель Фаня. Такъ ужъ ее и мастерицы всѣ звали. Ну и по-французскому она наторѣла -- такъ-то бойко, матушки, говорила, что всякій все думаетъ, бывало -- французина тоже... Извѣстно, съ малыихъ лѣтъ все по французамъ жила. Вотъ ужъ и не припомнить мнѣ теперича, какъ самоё-то мадаму звали -- мудрено больно Только хаживалъ къ ней одинъ тальянецъ -- молодой такой да красивый... сродственникъ, что ли... И обѣдывалъ часто, и въ кеятру вмѣстѣ ѣздили -- Ѳенюшка тоже съ ними. Сама-то хозяйка немолода была, да и изъ себя-то некрасива... Ну, тальянецъ-то эфтотъ все, бывало, около Ѳени... И молодецъ же былъ!.. Усъ черный, брови черныя... и ростомъ взялъ. И полюбилась ему, родимыя, Ѳенюшка. Придетъ къ мадамѣ, а самъ больше все и сидитъ и говоритъ съ Ѳенюшкой. Дѣвка-то молодая, видная -- какъ есть, матушки мои, парочка. Полюбился и онъ Ѳенюшкѣ. Подарки разные ей возилъ -- виноградомъ тоже, конфетами, бывало, лакомитъ. Прошло эфтому видно съ полгода, какъ познакомились-то они. Ну, и мадама сама видѣла -- добрѣющая такая женщина была, даромъ что французина... Видитъ: что же? Человѣкъ онъ хорошій, степенный, Ѳенюшка дѣвушка тоже скромница. Какъ есть, женихъ да невѣста.
   Клементьевна. А что, богатъ былъ?
   Сидоровна. А какъ же, родимая!.. Лавка своя тоже была -- не знаю ужъ теперича, чѣмъ онъ торговалъ-то. Ну, вотъ ходилъ онъ такъ-то кажный почитай день -- и порѣшили они съ Ѳенюшкой въ первый же мясоѣдъ свадебку сыграть. Охъ ужъ не мнѣ бы, сиротѣ, эфто горе-то, что приключилось съ нею, голубкой моей, разсказывать!.. Своего-то горя... (Прослезилась). Своего-то горя не высказать.
   Петровна. Ну, матушка, что жъ онъ?
   Сидоровна. Да что, родная? Такъ и порѣшили, что женихъ да невѣста. Только и говоритъ Ѳенюшкѣ тальянецъ-то -- какъ имя-то ему было, не упомню -- говоритъ онъ ей: "Будетъ тебѣ, Фаня, въ чужомъ домѣ жить, чужую хлѣбъ-соль ѣсть. Придетъ, говоритъ, вотъ мясоѣдъ, и свадьбу какъ слѣдуетъ отпразднуемъ". Нанялъ ей фатеру -- переѣхала она. И ужъ любила же его! День иной не заѣдетъ онъ -- съ тоски пропадаетъ, голубушка, да и только. Пришелъ вотъ мясоѣдъ; стала она, сердешная, жениха спрашивать: когда, молъ, свадьба? "Скоро, говоритъ, скоро. Дѣла, вишь, у меня теперь важныя; вотъ какъ дѣла-то покончу". Идетъ недѣля за недѣлей, а дѣламъ все конца нѣту. Стала его Ѳенюшка просить да молить. Онъ-то все -- добрый былъ съ виду такой -- ее, бѣдняжечку, утѣшаетъ; всплакнетъ ино время, голубушка -- а потомъ и успокоится... "Что, говоритъ, я за дура такая! Объ чемъ плачуто? Развѣ не любитъ онъ меня, что ли?" И любилъ, родимыя, вотъ какъ любилъ... сама его любовь видѣла. Да ужъ видно Ѳенюшкѣ на роду была написана горькая долюшка. Отвели, должно-быть, недобрые люди. Вотъ какъ вспомню только... такъ вотъ... слезыньки... удержать не могу... (Всхлипываетъ).
   Петровна (обтирая глаза). Ну, матушка, ну!
   Сидоровна. И болѣе году никакъ прошло этакъ-то. Все говоритъ: скоро да скоро; а все ничего не видать. Вотъ и было дѣло подъ осень... Какъ теперь вижу, денечекъ выдался такой-то свѣтлый, солнышко ясное -- только холодно маленько. Какъ встала Ѳенюшка съ постели и говоритъ: "Какой я сонъ дурной видѣла! Не къ добру, знать, эфтотъ сонъ". Я-было спрашивать: какой сонъ? Только и говоритъ, что дурной да дурной, а и не сказала такъ, какой. Сѣла, голубушка, кофей пить. Хлѣбнула разокъ-другой. "Не могу, говоритъ, тошно!" Глянула на меня, да какъ заплачетъ вдругъ -- навзрыдъ, навзрыдъ. Вся-то душа у меня перевернулась. Бросилась я къ ней на шею, стала ее уговаривать. А она-то плачетъ, горько такъ, горько плачетъ, и все только говоритъ: "Охъ, ноетъ мое сердечушко. Словно змѣя грудь сосетъ". Такъ-то и все утро проходила тоскливая да блѣдная, словно полотно... Ходитъ-ходитъ -- да вдругъ какъ вздохнетъ!.. А то вдругъ слезыньки изъ глазъ -- одна за одной, одна за одной. Гляжу я на нее -- сама съ тоски пропадаю, а помочь нечѣмъ. Вотъ, послѣ обѣда -- за обѣдомъ-то, голубушка, и не пригубила она ничего -- стала вдругъ снаряжаться... Что ни лучшее платье надѣла; волосы расчесала гладко-нагладко, а на лобъ кудерки пустила; серьги вздѣла въ уши браліянтовыя. Я все смотрю -- слова сказать не смѣю... Куды эфто, думаю, собирается? Одѣлась какъ слѣдуетъ -- и все-то, походитъ-походитъ по комнатѣ, да къ зеркалу -- въ зеркало на себя смотритъ... А зеркало было большущее -- съ головы до ногъ всю тебя видно. "Что, спрашиваетъ меня, али я дурна, Ариша?" -- "Какъ есть, говорю, сестрица, красавица". Она-то усмѣхнулась -- только усмѣхнулась-то, словно заплакать хотѣла... Да потомъ и ни словечушка не проронила. Около вечерень этакъ, видно, позвонили у дверей... Въ Питерѣ-то, родныя, у всѣхъ дверей звонки подѣланы... Какъ всполохнется Ѳенюшка вся -- подбѣжала къ зеркалу, потомъ меня за руку схватила. "Что, говоритъ, Ариша, красные у меня глаза?" -- "Нѣтъ, говорю".-- Побѣжала я отворять... Тальянецъ-то пріѣхалъ. Смотрю -- весь завитой, перчатки бѣлыя, платокъ на шеѣ бѣлый... Самъ во фракѣ, духами надушился... Ѳенюшка навстрѣчу къ нему бросилась, да вдругъ и остановилась -- глядитъ на него. "Куды ты, говоритъ, собрался?" -- "Въ гости, говоритъ онъ, ѣду -- на балъ звали". Вошелъ въ гостиную -- на диванъ сѣлъ. "Садись, говоритъ, Фаня, рядкомъ". А я все изъ дверей гляжу. Сѣла Ѳенюшка. Сидятъ оба да молчатъ. Онъ-то посидитъ, посидитъ, да часы вынетъ -- посмотритъ. И стала вдругъ его Ѳенюшка просить, чтобы не ѣздилъ -- у нея бы остался. "Нельзя, говоритъ, обѣщался". А самъ опять за часы. "Пора, говоритъ, никакъ?" И всталъ. Какъ бросится къ нему Ѳеня. "Куды, говоритъ, пора? Рано! Только-что вечерни были". А онъ-то ей: нужно, вишь, къ пріятелю заѣхать. Положила ему Ѳенюшка руку на плечо. "Не ѣзди, говоритъ, душа ты моя". А у самой голосъ рвется... "Не ѣзди, коли меня любишь!" А онъ все свое; нельзя да нельзя. Подошелъ къ зеркалу, сталъ платокъ у себя на шеѣ перевязывать -- узелъ-то, вишь, распустился. Вязалъ онъ его, вязалъ -- не можетъ: руки дрожмя дрожатъ. "Постой, говоритъ ему Ѳеня, я тебѣ завяжу". Стала завязывать... И у самой-то рученьки дрожатъ. Какъ завязывала она, а онъ наклонился да въ лобъ ее, голубушку, и цѣлуетъ. "Прощай, говоритъ, Фаня!" Какъ сказалъ онъ эфто слово, словно кто Ѳенюшку подъ ноги подшибъ -- пала она, горлица моя, на колѣни, да какъ зарыдаетъ. Схватила его за одежу, руки ему цадуетъ -- слезами своими поливаетъ. Только и лепечетъ, сердешная: останься, да не ѣзди! Онъ-то ее поднялъ, началъ утѣшать... А самъ все: нельзя да нельзя. "Пріѣду, говоритъ, сегодня же пріѣду". Словно снопъ она, матушки мои, на диванъ покатилась. Какъ почала вопить, какъ почала... Сердце у меня все разорвалось. И у него-то, знать, не совсѣмъ каменное сердце было -- прослезился никакъ тоже. Только взглянулъ опять на часы, да за шляпу схватился и вонъ -- такъ-то скоро. Ѳенюшка и не видала -- закрымши лицо, плакала...
   Петровна. Ахъ, сердешная моя!..
   Сидоровна. Только-что уѣхалъ онъ, родныя мои, Ѳенюшка и опамятовалась. Выпила воды холодной. "Охъ, душно, говоритъ, охъ, грудь давитъ!" Позвала меня. "Ариша, говоритъ, поѣдемъ кататься". И послала за коляской. Пріѣхала коляска. Ѳенюшка шляпку надѣла. Поѣхали мы. Ѣдетъ она -- и все-то головой то въ ту, то въ другую сторону... "Охъ, говоритъ, жарко". И салопъ распахнула. А на дворѣ такъ-то было студено. Ѣдемъ мы... Я все -- дѣвчонка еще была, какъ есть дѣвчонка глупая -- по бокамъ глазѣю. "Гляди-ка, говорю, сестрица! Свадьба никакъ?" Какъ схватитъ она меня, голубушка, за руку. "Гдѣ? спрашиваетъ, гдѣ?" А рука-то холодная -- вотъ какъ ледъ. "А вонъ!" говорю. Она къ кучеру. "Подъѣзжай!" говоритъ. И подъѣхали. Охъ... и говорить-то тяжко... Лучше бы мнѣ не видать этой напасти.
   Клементьевна. Что же, матка, что же?
   Сидоровна. Вышли мы изъ коляски, да на крыльцо. И трехъ ступенекъ, видно, не сдѣлали, какъ выходятъ изъ церкви молодые. И свѣта я, родныя, не взвидѣла. Онъ-то и есть -- тальянецъ. Взвизгнула моя Ѳенюшка -- и грянулась наземь... да вискомъ объ камень... И удержать-то я, дура, не смогла. О-охъ! горе, матушки, великое!.. Легче бы... легче бы... и не поминать мнѣ... ефто горе. (Плачетъ).
   Клементьевна. Экая, матка, оказія!
   Петровна. Понадѣйся вотъ послѣ эфтого на человѣка!
   Клементьевна (Стешѣ). Слышала, голубка?
   Стеша. Слышала.
   Клементьевна. Вотъ и твой-то Чигуновъ такой же, видно, измѣнщикъ.

(При этихъ словахъ входятъ Петръ Авдеичъ и Чигуненко).

   Петръ Авдеичъ. Что-o? Кто измѣнщикъ?
   Клементьевна. Про человѣка про одного говоримъ.
   Петръ Авдеичъ. Знаемъ, что не про борова.-- Ну-ка, Иванъ Лукичъ, разскажи намъ, братецъ: какъ ты Ивановнину Катьку помолвилъ? Какое платье ей подарилъ?
   Чигуненко. А вотъ сперначала поздороваемся. Здравствуйте, тетенька! Оболгали меня злые языки. (Обнимаетъ Петровну).
   Петровна (въ восторгѣ). И не вѣрила, мой батюшка, видитъ Богъ -- насказамъ не вѣрила.
   Сидоровна. Я, голубчикъ мой, Иванъ Лукичъ, тоже говорила...
   Петръ Авдеичъ (топая ногой). М-молчать!
   Чигуненко. Я, тетенька, только-что изъ депа: по случаю накопленія дѣлъ безвыходно, можно сказать, въ депѣ находился. А вотъ примите-ка гостинчикъ: ситчику на платье да башмачки козловые. Утрось-то не проздравилъ васъ. (Стешѣ) А вотъ и тебѣ, Стешенька, не побрезгуй... марселинчику въ рядахъ взялъ... (Цѣлуетъ Стешу).
   Петровна. Спасибо тебѣ, мой голубчикъ, спасибо.
   Клементьевна. Недаромъ я...
   Степіа (Чигуненкѣ). Ужъ знала я, что не попусту ты пропадаешь.
   Клементьевна. Недаромъ я Мосевнинымъ словамъ вѣры не давала.
   Петръ Авдеичъ. М-молчать!
   Клементьевна. Что жъ я...

Петръ Авденчъ. Сказано, молчать! (Выходя на средину) Садитесь всѣ. Иванъ Лукичъ, садись! Съ невѣстой, брать, рядкомъ, рядкомъ!

(Стеша и Чигуненко садятся).

   Петровна. Самоварчикъ бы, чай, пора, Петръ Авдеичъ?
   Петръ Авдеичъ. Погоди маленько, старушенька! Я самъ скажу, когда пора. (Клементьевнѣ) Какъ же это было, соколена? Разскажи... Какъ ты мимо-то Ивановниныхъ-то окошекъ шла?.. Что ты тамъ видѣла?
   Клементьевна. Что жъ такое? И покажется иной разъ...
   Петръ Авдеичъ. То-то покажется! А я вотъ дверь тебѣ покажу... Дверь-то видала? Ахъ вы, сплетницы, чтобы на васъ икота напала!
   Клементьевна (вставая). Да что это ты лаяться-то вздумалъ?.. Не Анна Васильевна тебѣ далась. Вишь боецъ какой! И почище вашего брата, да никто не лаялъ.
   Петръ Авдеичъ. Можно гнать, Петровна?
   Петровна (качая головой). Вотъ ужъ и не ждала, Клементьевна, чтобы у тебя да этакій черный ротъ...
   Клементьевна. У самоё-то не бѣлѣе. Вишь, расхорохорились!
   Петръ Авдеичъ. Эй, погоню, старуха.
   Клементьевна. Нечего гнать-то, сама уйду.
   Сидоровна (дрожа, про-себя). Мамыньки, уйти-было и мнѣ.
   Клементьевна (идя къ двери и безпрестанно оборачиваясь). Тьфу... Плевать мнѣ на вашу бесѣду... Вишь воинъ какой выискался -- Ѳедотъ нерубленый хвостъ!
   Петръ Авдеичъ (бросаясь съ сердцемъ за Клементьевной). Ахъ ты, шушера!

(Всѣ встаютъ. Клементьевна выбѣгаетъ, хлоппувъ дверью. Пользуясь минутой, когда Петръ Авдеичъ возвращается къ столу, обтирая съ лица потъ, Сидоровна ускользаетъ).

   Чигуненко. Лихо, Петръ Авдеичъ, лихо!
   Петръ Авдеичъ. А гдѣ же другая-то ворона?
   Петровна. А ушла, батюшка. Перепужалась больно.
   Петръ Авдеичъ. Эхма! Что же ты, старушенька, не пріостановила?
   Петровна. Богъ ужъ съ ней, батюшка. И такъ у нея, чай, языкъ со страху-то отнялся.
   Петръ Авдеичъ. Ну нечего дѣлать! А все бы не мѣшало и ее маленечко погонять.-- Ну, Петровна, пои насъ чаемъ теперь.
   Петровна. Сейчасъ, голубчикъ, сейчасъ. Пойду самоваръ ставить. (Уходитъ).
   Петръ Авдеичъ. Полноте вы, голуби, амурничать-то! Успѣете нацѣловаться. Что, каково обработалъ я старухъ-то? а!.. душѣ любо!.. Побренькай-ка лучше на гитарѣ, Иванъ Лукичъ.
   Стеша. Ахъ, и въ самомъ дѣлѣ!
   Чигуненко. Съ моимъ удовольствіемъ. Гдѣ же гитара-то?
   Стеша (подавая гитару). Вотъ.

Чигуненко (настраивая). Эхъ, басокъ-то сплоховалъ.

(Дверь пріотворяется).

   Петръ Авдеичъ. Кто это тамъ еще?
   Стеша (всматриваясь). Ахъ, Мосевна пришла.
   Петръ Авдеичъ. Это нянька-то сокуровская?
   Стеша. Да.

(Входитъ Мосевна).

   Мосевна. Здравствуй, Стешенька. А Петровнушка гдѣ?
   Петръ Авдеичъ (подходя къ Мосевнѣ). Вотъ я тебѣ покажу, гдѣ Петровнушка! Вонъ пошла, да ни ногой сюда -- слышишь?.. Ступай къ товаркамъ своимъ къ Клементьевнѣ да къ Сидоровнѣ. Вонъ!
   Мосевна (всплеснувъ руками). Батюшки, полоумный! глазищи-то соловые совсѣмъ. (Бѣжитъ вонъ).
   Петръ Авдеичъ. Подобрала шпанготы-то! Знаетъ, небось, кошка, чье мясо съѣла.-- Ну, Иванъ Лукичъ, играй, братъ, вѣдь настроилъ ужъ!
   Чигуненко. А вотъ сейчасъ. (Садится, беретъ два-три аккорда на гитарѣ и поетъ нѣсколько въ носъ).
   
             Спѣш-ши дрруж-же-чикъ мил-лай,
             Спѣш-ши издал-лека!
             Въ чуж-жой...
   
   Эхъ, колоколъ-то, варваръ, ослабъ!

(Входитъ Петровна съ чайнымъ приборомъ).

   Стеша. Мосевна приходила.
   Петровна. Гдѣ же она?
   Петръ Авдеичъ. Драла дала. Я ей подпустилъ-таки фефферу.
   Петровна. И Богъ съ ними совсѣмъ! Этакія-то, право, сплетницы. Жаль вотъ только, вечеринка-то у меня не удалась.
   Стеша. Нашли о чемъ жалѣть! Въ первый разъ вамъ ссориться-то, что ли? Этта вотъ у Сидоровны тоже чуть не передрались всѣ...
   Петръ Авдеичъ. А мы и безъ нихъ такой банкетъ справимъ, что любо-дорого. Что жъ ты пріостановился, Иванъ Лукичъ? Затягивай пѣсню-то. А тамъ и шпунтикомъ запьемъ. Стешенька подсластитъ, коли горько покажется. Шпунтикъ-то будетъ, старушенька?
   Петровна. Будетъ, батюшка, будетъ. Какъ же!
   Петръ Авдеичъ. Ну, уладилъ, что ли, гитару-то, Ивана Лукичъ? Затягивай!
   Чигуненко. Уладилъ. (Играетъ и поетъ).
   
             Спѣш-ши, друж-жо-чикъ мил-лай!
             Спѣш-ши издал-лека!
             Въ чуж-жой стран-нѣ ун-ныл-лай
             Обрра-до-вать дружка!
   
   Петръ Авдеичъ. Лих-хо! Лих-хо!
   
   1852.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru