Михайловский Николай Константинович
Записки современника

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Нечто о лицемерах.

   

ЗАПИСКИ СОВРЕМЕННИКА.

III.
Нѣчто о лицемѣрахъ.

   Изъ Стерлитамака (Оренбургской Губерніи) газетѣ "Недѣля" пишутъ: "Петербургскій апостолъ Пашковъ проповѣдуетъ, что "вѣра спасаетъ безъ дѣла". Зато управляющій г. Пашкова больше упираетъ на дѣло. Въ 50-ти верстахъ отъ Стерлитамака, г. Пашковъ имѣетъ богатый мѣдиплавильный заводъ, Богоявленскій, съ пятью большими деревнями, приписанными къ заводу. Нѣсколько тысячъ заводскихъ крестьянъ были надѣлены землею по 3/8 десятины на душу. Поэтому они вынуждены пашни для посѣвовъ, луга для сѣнокоса и выгонъ снимать у заводской конторы по 1 р. 30 к. за десятину. Управляющій заводомъ, Гальтонъ (англичанинъ), обставилъ дѣла такъ, что земля дается только тѣмъ, которые отбываютъ нѣкоторыя заводскія работы, а при исполненіи работъ, при конторскихъ разсчетахъ, каждая десятина обходится мужику дороже 1 руб. 85 к. Неработающимъ на заводахъ не даютъ земли. Каковы условія этихъ работъ, видно, напримѣръ, изъ того, что крестьяне перевозятъ на заводъ съ каргалинскихъ рудниковъ (близь Оренбурга), на разстояніи болѣе 250-ти верстъ, мѣдную руду, по 15 коп. съ пуда, между тѣмъ, какъ провозная плата отъ Стерлитамака до Оренбурга, за 225 верстъ, 25 коп. При взвѣшиваніи руды каждыя сани возчика ставятся въ 9 пудовъ и вѣсъ этотъ скидывается съ платы, тогда какъ самыя лучшія сани вѣсятъ не свыше 4 1/2 пудовъ, а большинство отъ 3 1/2 до 4-хъ пудовъ. Если посчитать все количество перевозимой руды, то выйдетъ, что у крестьянъ, посредствомъ такихъ пріемовъ, урывается ежегодно не менѣе 10,875 рублей. Это такая сумма, которой хватило бы на уплату за всѣхъ пашковскихъ крестьянъ податей, повинностей и мірскихъ сборовъ, да еще осталось бы на выпивку міроѣдамъ, стоящимъ горою за заводское правленіе. При такихъ условіяхъ, г. Пашковъ едва ли не напрасно старается распространять между крестьянами, черезъ заводскую контору, душеспасительныя книги".
   Съ благочестивыми людьми подобныя вещи случаются не рѣдко. Но, мнѣ кажется, тотъ, кто увидитъ въ поведеніи г. Пашкова образчикъ лицемѣрія во вкусѣ мольеровскаго Тартюфа, рискуетъ очень ошибиться. Быть можетъ, "петербургскій апостолъ" (нынѣ, впрочемъ, кажется, уже лондонскій), постоянно устремляя очи горе, просто не видитъ и не знаетъ, что дѣлается у него подъ ногами: Стерлитамакъ, вѣдь это такъ далеко! Быть можетъ, въ самую доктрину г. Пашкова (мнѣ, признаюсь, мало извѣстную) входитъ, какъ необходимая составная часть, обираніе мужика для спасенія его же мужицкой души. Быть можетъ, наконецъ, г. Пашковъ совершенно искренно цѣнитъ распространяемыя имъ между крестьянами душеспасительныя брошюры ровно въ 10,875 р. въ годъ. Вообще, очень вѣроятно, что г. Пашковъ не лицемѣръ. Но отъ этого не легче крестьянамъ пяти деревень, приписанныхъ къ Богоявленскому мѣдиплавильному заводу. Не легче нетолько въ матеріальномъ отношеніи, это само собою разумѣется, а и въ нравственномъ смыслѣ. Потрудитесь въ самомъ дѣлѣ заглянуть мысленно въ душу того мужика, который сидитъ на 3/8 десятины, у котораго скидываютъ съ провозной платы за девяти-пудовыя сани, вѣсящія въ дѣйствительности четыре пуда, съ которымъ продѣлываютъ и другіе подобные фокусы, но которому вручаютъ при этомъ душеспасительную брошюру. Мы съ вами, глядя на дѣло со стороны, можемъ придумывать для г. Пашкова всевозможныя смягчающія обстоятельства, любезно сглаживать противорѣчащія стороны его дѣятельности и высоко цѣнить его благочестіе. Но мужикъ, получающій изъ однѣхъ и тѣхъ же рукъ душеспасительную брошюру и фальшивую бумажку (ибо, иносказательно говоря, контора г. Пашкова расплачивается фальшивыми ассигнаціями), никакихъ этихъ circonstances atténuantes во вниманіе не возьметъ. И можете себѣ представить, къ какимъ онъ долженъ приходить страннымъ заключеніямъ насчетъ благочестія вообще и благочестія г. Пашкова въ особенности!
   Вообще, приходило ли вамъ когда-нибудь въ голову представить себѣ картину полнаго "единенія" съ мужикомъ? въ томъ именно родѣ, что мужикъ сидитъ съ нами, слушаетъ и понимаетъ наши дебаты, а мы, въ свою очередь, слушаемъ и понимаемъ мужицкія рѣчи или, по крайней мѣрѣ, понимаемъ мужицкую душу, если мужикъ отказывается отъ произнесенія рѣчей? Веселенькіе, я думаю, тутъ могутъ выдти психологическіе пейзажики. Особенно въ тѣхъ случаяхъ, когда наше лицемѣріе не можетъ представить уже ровно никакихъ смягчающихъ обстоятельствъ въ свое оправданіе. А это бываетъ. Позвольте представить любопытнѣйшій примѣръ, который хорошъ тѣмъ, вопервыхъ, что очень нагляденъ, а во-вторыхъ тѣмъ, что очень типиченъ.
   18-го декабря прошлаго года, въ Москвѣ, въ залѣ благороднаго собранія происходилъ духовный концертъ. Исполняли, между прочимъ, "обѣдню Чайковскаго". По этому поводу нѣкто "Старый московскій священнослужитель" напечаталъ въ No 8-мъ газеты "Русь" протестующее письмо. Авторъ чрезвычайно энергически по существу, но очень сдержанно и вообще прилично по формѣ, доказывалъ, съ точки зрѣнія священнослужителя, незаконность такого явленія, какъ "обѣдня Чайковскаго" и вообще духовный концертъ 18-го декабря. Доказалъ ли онъ этотъ свой тезисъ -- я рѣшить не берусь, ибо не считаю себя призваннымъ судить о вещахъ съ точки зрѣнія священнослужителя. Да и не нужно мнѣ это въ данномъ случаѣ, потому что я объ лицемѣрахъ говорю, а "Старый московскій священнослужитель" ничѣмъ не заслужилъ такого титула. Съ нимъ можно соглашаться или не соглашаться, но онъ во всякомъ случаѣ полно и послѣдовательно оцѣнилъ, съ извѣстной спеціальной точки зрѣнія, обратившій на себя его вниманіе фактъ. Тутъ нѣтъ даже и повода для разговора о лицемѣріи. Одно только позволю я себѣ замѣтить. "Старый московскій священнослужитель", между прочимъ, негодуетъ на то, что музыка, прилаженная къ священнымъ пѣснопѣніямъ, исполняется "за деньги". Этого упрека я не понимаю, ибо священно-и церковно-служители, исполняющіе эти самыя пѣснопѣнія въ храмахъ, также получаютъ вознагражденіе.
   Дѣло, впрочемъ, не въ этомъ.
   Прошла недѣля, другая, третья. И вотъ, въ No 14-мъ "Руси" является передовая статья на тэму, затронутую "Старымъ московскимъ священнослужителемъ", но уже съ разными, достойными вниманія и подлежащими свѣтскому обсужденію вывертами. Почтенная газета сознается, что, дескать, "мы, лично, вѣроятно, не обратили бы на эту "концертную обѣдню" никакого вниманія, до такой степени неуваженіе къ народной святынѣ вошло у насъ въ обществоенный обычай и нравы". Но, говоритъ, когда "Старый московскій священнослужитель" доставилъ намъ свой протестъ, мы его немедленно напечатали, чего никакая другая газета не сдѣлала бы; не сдѣлала бы "не столько по причинѣ разномыслія, сколько ради боязни подвергнуться упреку въ ретроградствѣ, страха ради іудейска въ буквальномъ смыслѣ этого слова". Статья No 8-й "Руси", продолжаетъ г. Аксаковъ, вызвала въ нѣкоторыхъ газетахъ гнѣвныя выходки и глумленія. Причемъ "одинъ изъ такихъ фельетоновъ, должно быть, самый язвительный, былъ написанъ, сколько намъ извѣстно, именно "интеллигентнымъ" іудеемъ"...
   Дѣло, впрочемъ, опять-таки не въ этомъ, не въ этихъ сплетнически-іезуитскихъ и ни съ чѣмъ несообразныхъ намекахъ на то, чего не вѣдаетъ никто. А въ томъ дѣло, что "Русь" переноситъ вопросъ на свѣтскую и именно политическую почву. Московская газета согласна признать, что въ "обѣднѣ Чайковскаго" и вообще въ томъ, что такъ возмутило "Стараго священнослужителя", по существу, нѣтъ ни грѣха, ни преступленія, ни чего-нибудь противнаго религіи или ученію церкви. Тѣмъ не менѣе, концертъ 18-го декабря, равно какъ и театральныя зрѣлища въ великомъ посту, подлежатъ строгому осужденію, ибо въ подобнаго рода вещахъ сказывается неуваженіе къ "отеческимъ обычаямъ", къ "требованію нравственнаго народнаго чувства". И такъ, слѣдуетъ осудить великопостныя театральныя представленія и духовные концерты, не потому, чтобы въ нихъ было что-нибудь предосудительное, съ точки зрѣнія осуждающаго, а потому, что они другимъ кажутся предосудительными. Другими словами, "Русь" рекомендуетъ лицемѣріе. Само собою разумѣется, что, развивая тэму, въ нравственномъ отношеніи столь скользкую, да еще тономъ грознаго проповѣдника-моралиста, почтенная газета должна принимать болѣе или менѣе рискованныя позы. И дѣйствительно, какъ ни изловчился г. Аксаковъ въ выкрикиваніи разныхъ "жупеловъ", а все-таки не избѣгъ въ настоящемъ случаѣ положеній, даже болѣе, чѣмъ рискованныхъ.
   Такъ, не довольствуясь доказательствами домашними, г. Аксаковъ отправился за море и тамъ выискалъ слѣдующее: "Ужь, конечно, сильные мыслители и высокообразованные умы Англіи очень хорошо понимаютъ, что такое соблюденіе воскреснаго дня, какое полагается англійскимъ обычаемъ, обличаетъ нѣкоторый формализмъ и узкость религіознаго воззрѣнія, не заключаетъ въ себѣ никакой высшей, безусловной истины. Конечно, ни Джонъ Стюартъ Милль, ни Спенсеръ, ни Бокль, которымъ даже наши интеллигенты и либералы не откажутъ въ умѣ и либерализмѣ, никогда не дозволили себѣ оскорблять чувство своего народа явнымъ пренебреженіемъ къ чтимому народомъ обычаю". Въ Англіи лицемѣрія дѣйствительно вдоволь, за что ей всегда и доставалось отъ ея собственныхъ великихъ людей, напримѣръ, отъ Байрона. Что же касается Милля; Бокля и Спенсера, то хотя ихъ воскресное времяпровожденіе мнѣ неизвѣстно, я рѣшаюсь все-таки утверждать, что московская газета совершенно напрасно на нихъ ссылается. Но замѣтьте, пожалуйста, какой съ Божіей помощью оборотъ: г. Аксаковъ, какъ извѣстно, стоитъ на томъ, что * Европа намъ не указъ, а лишь только въ этой самой Еврипѣ ему померещились образцы лицемѣрія, такъ онъ готовъ воскликнуть: вотъ люди! Однако, увы! г. Аксакову образцы лицемѣрія именно только померещились. Много лицемѣрія въ Англіи, но ея лучшіе сыны всегда противъ него протестовали и ни Милль, ни Бокль, ни Спенсеръ не заслужили той оскорбительно-хвалебной аттестаціи, которую имъ выдаетъ "Русь". Я могъ бы выписать цѣлые десятки страницъ изъ ихъ сочиненій въ доказательство, что они не годятся въ учителя лицемѣрія, но ограничусь только двумя цитатами.
   Въ книгѣ "О свободѣ" Милль касается, между прочимъ, и англійскихъ порядковъ воскреснаго времяпровожденія. Рѣшаетъ онъ, однако, этотъ вопросъ совсѣмъ не такъ, какъ можно бы было ожидать на основаніи легкомысленной ссылки г. Аксакова. Милль говоритъ: "Стѣсненія личной свободы избирать для себя тотъ или другой родъ удовольствій, какой кому нравится, не имѣютъ въ свое оправданіе никакого основательнаго довода, и защитникамъ этихъ стѣсненій ничего болѣе не остается, какъ опереться на то основаніе, что есть такія удовольствія, которыя осуждаются религіей. Но подобное притязаніе мотивировать законъ религіозными соображеніями заслуживаетъ самаго энергическаго протеста... То чувство, которое въ настоящее время обнаруживается въ постоянно повторяемыхъ попыткахъ прекратить движеніе по желѣзнымъ дорогамъ въ воскресные дни, запереть музеумы и т. п., это чувство свидѣтельствуетъ объ умственномъ состояніи, въ сущности совершенно одинаковомъ съ тѣмъ, которое дѣлало людей способными на религіозныя преслѣдованія". А вотъ страничка изъ Спенсера. Въ опытѣ "Обычаи и приличія", между прочимъ, читаемъ: "Для истиннаго реформатора нѣтъ ни учрежденій, ни вѣрованій, которыя (стояли бы выше критики. Все должно сообразоваться съ справедливостью и разумомъ; ничто не должно спасаться силою своего обаянія. Предоставляя каждому человѣку свободу достиженія своихъ цѣлей и удовлетворенія своихъ вкусовъ, онъ требуетъ для себя подобной же свободы и не согласенъ ни на какія ограниченія ея, кромѣ тѣхъ, которыя обусловливаются подобными же правами другихъ людей. Ему все равно, исходитъ ли постановленіе отъ одного человѣка или отъ всѣхъ людей... Онъ выскажетъ свое мнѣніе, несмотря на угрожающее наказаніе, онъ нарушитъ приличія, несмотря на мелкія преслѣдованія, которымъ его подвергнутъ... Онъ предупреждаетъ ихъ (своихъ противниковъ), что будетъ непремѣнно сопротивляться и что сдѣлаетъ это нетолько для сохраненія своей собственной независимости, но и для ихъ же блага. Онъ доказываетъ имъ, что они рабы и не сознаютъ этого; что они скованы и цѣлуютъ свои цѣпи; что они всю свою жизнь прожили въ тюрьмѣ и жалуются, что стѣны ея рухнули. Онъ говоритъ, что считаетъ своею обязанностью упорствовать для того, чтобы освободиться и, несмотря на настоящія ихъ порицанія, предсказываетъ, что когда они успокоятся отъ страха, причиненнаго имъ перспективой свободы, они сами будутъ благодарить его за то, что онъ помогъ имъ освободиться,".
   Щадя сѣдины г. Аксакова, я прекращаю выписки. Приведеннаго достаточно, я думаю, чтобы снять съ англійскихъ мыслителей похвалу или клевету (это какъ кому угодно) московской газеты. Полемизируя съ славянофиломъ, я бы, разумѣется, никогда не позволилъ себѣ искать опоры въ мнѣніяхъ Милля или Спенсера, ибо, при обыкновенныхъ условіяхъ, эти мнѣнія въ глазахъ славянофила ровно ничего не стоятъ. Но г. Аксаковъ самъ выразилъ желаніе, чтобы мы, русскіе, поучились у этихъ англичанъ... Такимъ образомъ, очевидно, что уличать Европу огуломъ въ недоброкачественности много легче, чѣмъ отличать въ ней хорошее и дурное. Очевидно также, что если г. Аксаковъ говоритъ что-нибудь даже съ величайшимъ апломбомъ, то вѣрить ему на слово отнюдь нельзя.
   Этимъ, однако, далеко не исчерпывается рискованныя положенія, въ которыя г. Аксаковъ становится, возводя лицемѣріе въ нравственно-политическій принципъ. Его, напримѣръ, очень смѣшитъ и сердитъ мысль, что "наши "либералы" и "демократы" многоглагольствуютъ о гуманности, ратуютъ за матеріальные интересы народа съ горячностью, подчасъ даже вполнѣ искреннею, но въ грошъ не ставятъ именно того, что для русскаго народа дороже и святѣе всякихъ вещественныхъ прибылей и выгодъ". Не считаю себя призваннымъ защищать всѣхъ русскихъ "либераловъ" и "демократовъ". Но думаю все-таки, что ироническія ковычки, въ которыя г. Аксаковъ помѣщаетъ "либераловъ", значительно, колеблются въ настоящемъ случаѣ мнѣніями Милля и Спенсера, за коими "Русь" согласна признать истинный "умъ и либерализмъ". Конечно, русскій "либералъ" не привыкъ ставить вопросъ такъ рѣзко и круто, какъ онъ поставленъ, напримѣръ, у Спенсера, но отъ этого тезисъ г. Аксакова ни мало не выигрываетъ. Пикантнѣе поставлено обвиненіе "демократовъ". Г. Аксаковъ полагаетъ, что истинный демократъ долженъ смотрѣть на вещи непремѣнно такъ, какъ смотритъ на нихъ народъ, что въ такомъ именно единеніи съ народомъ и состоитъ демократизмъ, достойный быть освобожденнымъ отъ ироническихъ ковычекъ. Истинный демократъ долженъ ходить, напримѣръ, въ театръ только въ мясоѣдъ, и не потому, чтобы въ великопостномъ спектаклѣ было что-нибудь преступное, грѣховное въ религіозномъ или въ высшемъ нравственномъ смыслѣ, а потому, что онъ представляетъ "эстетическое или, вѣрнѣе, свѣтски-суетное услажденіе меньшинства, господъ", отвергаемое народнымъ благочестіемъ. Осмѣливаюсь думать, что театральныя представленія, даваемыя въ мясоѣдъ, точно также составляютъ достояніе господъ. Что же касается народнаго благочестія и народныхъ вѣрованій вообще, то для вящшаго уясненія ихъ роли въ настоящемъ случаѣ, позвольте отойти на минуту отъ нашихъ русскихъ дѣлъ и русскаго народа.
   Индусы вѣруютъ, что Брама, верховный повелитель міра, сотворилъ брамина изъ устъ своихъ, кшатрія -- изъ рукъ своихъ, ваисія -- изъ бедра и судра -- изъ ноги. Это -- народное индусское вѣрованіе, притомъ такое, на которомъ зиждется весь строй индійскаго общества. Представьте же себѣ индійскаго демократа, который отстаивалъ бы это вѣрованіе, не потому, что оно соотвѣтствуетъ его религіозному настроенію, а именно потому, что онъ демократъ! Разсуждая по методѣ газеты "Русь", мы должны признать такое странное явленіе возможнымъ, логическимъ и желательнымъ. Между тѣмъ ясно, что нашъ индійскій демократъ стоялъ бы за угнетеніе и униженіе своего народа, отстаивалъ бы принципъ существенно аристократическій, притомъ въ самой возмутительной формѣ. Ясно, что называть себя демократомъ онъ могъ бы только или по крайней глупости, не умѣющей различать бѣлое отъ чернаго, или изъ лицемѣрія. Это очень рѣзкій примѣръ, но онъ наглядно показываетъ всю глубину политическаго недомыслія или политическаго лицемѣрія "Руси". То или другое изъ этихъ блистательныхъ качествъ еще рѣзче оттѣняется признаніемъ почтенной газеты, что презираемые ею "демократы" "ратуютъ за матеріальные интересы народа съ горячностью, подчасъ даже вполнѣ искреннею". Лучше не могъ бы сказать самъ г. Пашковъ или его контора, раздающая крестьянамъ душеспасительныя брошюры и фальшивыя ассигнаціи.
   Какъ ни противно все это лицемѣріе, въ немъ есть, однако, и хорошая сторона. Хорошо именно то, что лицемѣріе раскрываетъ свои карты. Теперь понятно, почему "Русь" такъ охотно печатаетъ статьи такъ называемаго "успокоительнаго" свойства, статьи гг. Самарина и другихъ, въ которыхъ доказывается, что крестьянское малоземелье есть коварная выдумка петербургскихъ демократовъ: почтенная газета заботится болѣе о духѣ, чѣмъ о матеріи, совершенно также, какъ г. Пашковъ. Согласитесь, однако, что это вовсе не выходъ изъ рискованнаго положенія, созданнаго проповѣдью лицемѣрія. Согласитесь, что петербургскіе "демократы" имѣютъ нѣкоторое право отвѣтить "Руси" приблизительно слѣдующее:
   Въ дѣлѣ, касающемся нашей личной совѣсти, мы не признаемъ авторитета народнаго благочестія и народныхъ вѣрованій вообще. Еслибы наши религіозныя и нравственныя убѣжденія осуждали духовные концерты и великопостные спектакли, мы воздержались бы отъ ихъ посѣщенія. Но такъ какъ этого нѣтъ, такъ какъ сама "Русь" не находитъ въ этихъ посѣщеніяхъ ничего противнаго религіи или ученію церкви, то мы не видимъ никакихъ резоновъ для воздержанія въ угоду народнымъ предразсудкамъ. При этомъ наша совѣсть совершенно спокойна и со стороны вѣрности демократическому принципу, ибо принципъ этотъ отнюдь не въ томъ состоитъ, чтобы во всемъ вторить народу. Напротивъ, онъ обязываетъ всѣми возможными и доступными средствами поднимать нравственный и умственный уровень народа и, слѣдовательно, въ частности разъяснять ему, какъ грубо его пониманіе религіи, если онъ дѣйствительно видитъ оскорбленіе своей святыни въ духовныхъ концертахъ и великопостныхъ спектакляхъ; какъ нелѣпы его понятія о началахъ общежитія, если онъ въ самомъ дѣлѣ, говоря словами Милля, "вѣритъ, что Богъ нетолько гнѣвится неблагочестивыми поступками невѣрующаго, но гнѣвится и на насъ, если мы дозволяемъ безпрепятственно совершать эти неблагочестивые поступки". Мы должны сознаться въ своемъ безсиліи, должны признать, что, по обстоятельствамъ времени и мѣста, которыя измѣнятся же когда-нибудь, мы не можемъ въ настоящее время служить просвѣтлѣнію народнаго разума, какъ то обязаны были бы дѣлать въ силу своихъ демократическихъ принциповъ. Но это практическое безсиліе ни мало не колеблетъ нашихъ идеаловъ и уже никакъ не способно заставить принять противоположный образъ дѣйствій, то есть систематическое, сознательное и преднамѣренное потворство завѣдомо неправильнымъ народнымъ вѣрованіямъ. Это потворство есть не демократизмъ, а лицемѣріе, равно унижающее и религію, и народъ, и самого лицемѣра. Таково наше положеніе относительно "духа". Намъ тутъ нечего стыдиться, и пусть безпристрастные люди разсудятъ, кто выше и чище понимаетъ этотъ "духъ" -- мы ли, или московская газета, мечущая въ насъ громы за неуваженіе къ духу. Что касается "матеріи", то и въ этой области мы не безъ духа живемъ, то есть не безъ идеаловъ. Между прочимъ, въ нашъ идеалъ входитъ экономически сильное, матеріально самостоятельное крестьянство. И въ этомъ отношеніи нашъ идеалъ совершенно совпадаетъ съ идеаломъ народа. Господа московскіе лицемѣры! вы толкуете о народныхъ вѣрованіяхъ и упованіяхъ, какъ о высшемъ, непререкаемомъ критеріи. Спросите же народъ, какъ онъ понимаетъ "теорію о недостаточности крестьянскихъ надѣловъ. Спросите,-- и уберите со страницъ своей газеты разсужденія гг. Самариныхъ и иныхъ, ибо вы очень хорошо знаете, какъ рѣшаетъ этотъ вопросъ народъ. Но здѣсь, въ области столь презираемыхъ вами матеріальныхъ интересовъ, вы рѣшаетесь имѣть свое собственное сужденіе, не стѣсняясь "народной исторической правдой", "самобытностью" и другими фразами, которыя, однако, безъ удержу скачутъ съ вашего языка, когда рѣчь идетъ о томъ, чтобы потворствовать грубости и невѣжеству народному... О, еслибы въ самомъ дѣлѣ, мужикъ присутствовалъ при нашихъ дебатахъ! Можетъ быть, онъ сказалъ бы: "Господь съ вами, господа, ходите себѣ въ театръ, когда угодно и сколько угодно, а намъ бы вотъ только землицы прихватить"... Но, можетъ быть, онъ разсудилъ бы и иначе. Землицы-то онъ во всякомъ случаѣ прихватить пожелалъ бы, но можетъ быть онъ прибавилъ бы: "а въ театръ великимъ постомъ ходить не моги"... Что-нибудь въ этомъ родѣ... Я не знаю... Но вотъ что я знаю навѣрное: каковъ бы ни былъ въ послѣднемъ случаѣ трагизмъ нашего положенія (истинно трагизмъ, потому что не въ одномъ театрѣ тутъ дѣло, конечно), но наша совѣсть будетъ чиста: мы не лицемѣрили, мы ничего на народномъ невѣжествѣ не строили и не собирались строить, мы не хотѣли держать мужика въ духовной нищетѣ и грубости, чтобы съ тѣмъ большимъ удобствомъ загнать его къ себѣ въ батраки и арендаторы...

Н. М.

"Отечественныя Записки", No 3, 1881

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru