Милюков Павел Николаевич
"Отталкивание" или "притяжение"?

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Национализм. Полемика 1909--1917
   М.: Модест Колеров, 2015. (Исследования по истории русской мысли. Том 18.)
   

П. Милюков

"Отталкивание" или "притяжение"?

   Мои оппоненты не нашли "существа дела" в моей статье о конфликте двух национализмов. Я надеюсь, что они найдут теперь это "существо" в прекрасных статьях г. Е. К. и Д. А. Левина. Но оба оппонента отвечали и мне -- и отвечали по "существу", несмотря на "полемические зигзаги". Оставив зигзаги в стороне, я должен констатировать, что и П. Б. Струве, и В. С. Голубев теперь укрепили и углубили свои тезисы. Но они углубили их, к сожалению, именно в том направлении, которое мне казалось и кажется глубоко ошибочным и прискорбным. Вот почему не могу и я не вернуться к теме.
   В. С. Голубев упрекнул меня в том, что я обвиняю известную часть интеллигенции "чуть не в проповеди вражды одной национальности к другой". Я, собственно, не обвинял, -- я даже оправдывал. После заявлений П. Б. Струве было бы невозможно отрицать укрепление националистической "силы отталкивания" в интеллигентской душе новейшей формации. Но я предположил, одинаково с Е. К., что этот печальный факт есть лишь один из "сумеречных призраков", что он не имеет прямой связи с возросшей "силой отталкивания в широких массах", а является только преходящим продуктом интеллигентского каприза мысли, "невинного" в политике. Я лишь устойчиво указывал на вред и опасность, которые произойдут, если интеллигентская "сила отталкивания" будет культивироваться в том же направлении, как и массовая.
   Что же отвечает П. Б. Струве? "К национальным вопросам прикрепляются сильные, подчас бурные чувства. Чувства эти, поскольку они являются выражением сознания своей национальной личности, вполне законны, и принципиальное их подавление и угашение есть глубокая ошибка и великое уродство". Я предоставляю другим определить, где точная граница между этим санкционированием "бурных чувств" и... "проповедью вражды одной национальности к другой"...
   П. Б. Струве утверждает, что сведение его взглядов на "очную ставку" с их последствиями в действительности -- есть "не аргумент", а полемический прием. Но он доказывает это иллюстрацией, которая обращается против него самого. "Так и аграрную программу партии народной свободы можно опровергнуть ее предполагаемой "проекцией", в видели всеобщего земельного поравнения, или даже аграрных погромов", -- говорит П. Б. Струве. Совершенно верно, отвечу я. Если бы наша аграрная программа приводила к подобным последствиям, вместо того, чтобы предупреждать их, то это был бы сильнейший аргумент против программы. И если общественной "проекцией" статей П. Б. Струве будет поцелуй Меньшикова и приветствие "России", то, как хотите, для меня это -- сильнейший аргумент против узаконения "бурных чувств" теорий П. Б. Струве. Я согласен с г. Е. К., что "бурные чувства" надо укрощать, иначе мы рискуем остаться с нашим национальным лицом по ту сторону культуры.
   Когда-то П. Б. Струве очень старался привить нашей интеллигенции идею "государственности" как высшего целого, как выражения "национальной российской идеи".
   Этот фазис, "огосударствление" нашей интеллигенции, П. Б. Струве, по-видимому, считает уже достигнутым. И теперь он предлагает вступить во второй фазис: "разгосударствление" русской части интеллигенции, чтобы она могла, свободная от государственных пут, показать свое "национальное лицо" другим "российским" народностям. Слово "национальный" по отношению к русской части населения, очевидно, уже получило у П. Б. Струве иной смысл, чем имело по отношению к высшему государственному "российскому" целому. Не знаю, спустится ли П. Б. Струве через несколько времени еще на ступень ниже и раскрепостит ли он от "русского" национального единства "великорусское лицо". Но его сотоварищ, В. С. Голубев, это уже делает теперь. В своей новой статье он развивает дальше свою идею о "русской государственной национальности", как она "сложилась ходом истории". В аргументации П. Б. Струве эта грань между государственной и культурной национальностью еще соблюдалась, хотя и чрезвычайно искусственно. У В. С. Голубева грань окончательно стирается. Оперируя над русской национальностью, он забывает ее "разгосударствить".
   Как видим, оба автора очень далеко ушли от своей исходной точки -- невинного спора Чирикова с Шоломом Ашем. Им, однако, нужно к этой точке вернуться. Нужно показать в конце концов не то "национальное лицо", которому разрешаются всякие "бурные чувства", а просто "честное и доброе лицо" русской интеллигенции, которая, хотя многое успела позабыть, но многому еще не успела научиться. И вот начинается более или менее искусное вытаскивание "честного и доброго лица" из этой ямы, в которую посадили русского интеллигента оба автора, -- по уверению П. Б. Струве, совершенно сознательно.
   Оба начинают уверять, что вожделенная цель, равноправие "российских" народностей, лучше всего достигается не старым методом "слияния", а как раз новым методом "отталкивания".
   П. Б. Струве пользуется для этого тем же самым термином "асемитизм", толкуя его по-своему и как бы не подозревая, что "асемитизм" не выдуман г. Владимиром Ж., а имеет весьма определенное значение. П. Б. Струве смело принимает обвинение в "асемитизме" и начинает доказывать, что "этот самый ужасный асемитизм -- гораздо более благоприятная почва для правового решения еврейского вопроса, чем безысходный бой, мертвая схватка "антисемитизма" с "филосемитизмом"". Аргументация ведется, впрочем, довольно коротко. Просто "филосемитизм" -- "сентиментально-дрябл", а подчас и "вынужден или симулирован". П. Б. Струве еще стесняется сказать прямо: "подкуплен". "Асемитизм" же не "притворяется любящим" евреев: это и есть "открытое национальное лицо" части общества, настроенной "конституционно и демократически", и он "гораздо более нужен и полезен нашим еврейским согражданам". Не знаю, согласятся ли с П. Б. Струве "еврейские сограждане". Знаю только, что конституционные и демократические элементы русского общества, мне известные лично, в огромном большинстве от "национального лица", открытого П. Б. Струве, предпочитают отвернуться.
   Другим путем приходит к тому же благополучному выводу В. С. Голубев. По его наблюдениям, в последние годы "русская национальность ближе столкнулась с другими национальностями в политической борьбе" и благодаря этому поняла ошибочность своего прежнего взгляда, "будто один только враг -- старый режим". Оказалось, что "старый режим не заключается только в правительстве, а заключается и во многих (?) общественных (стало быть, не национальных!) группах, из которых слагается российское население". Казалось бы, что последствием нового понимания должна была бы быть более ожесточенная борьба "державной национальности" с другими, конкурирующими. Но у В. С. Голубева выходит иначе. "Признавая себя как нечто особое", мы тем самым будем испытывать "гораздо больше уважения" и по отношению к другим национальностям: будем "признавать и их имеющими особое лицо" и, "подняв русскую национальность как державную, достигнем и того, что будут подняты в своей равноправности и другие национальности". Таким образом, и по мнению В. С. Голубева равноправие получится не из какого-нибудь "фильства", а из конкуренции народностей, которые "столкнулись в политической борьбе" и одна из которых есть -- державная народность.
   Надо очень уж увлечься поисками "национального лица", чтобы не заметить всей искусственности и натянутости подобной аргументации. По-видимому, и сами мои оппоненты не вполне на нее полагаются. Оба они сильно рассчитывают, помимо своих собственных надежд, на "асемитизм" и на "уважение державной народности" к недержавным, еще и на "ясное, трезвое понимание известных моральных и политических принципов и вытекающих из этих принципов государственных необходимостей". Я думаю, что если бы оба они прямо начали с изложения тех "моральных и политических принципов", о которых здесь идет речь, то, может быть, удалось бы сразу, без всяких хитросплетений выйти из того сомнительного положения, в которое они себя поставили. И мы увидели бы сразу "честное и доброе лицо" русской интеллигенции, очень часто плутающей и во всяческих дебрях, иногда страдающей повышенной нервностью, но всегда, даже в самых сомнительных положениях, инстинктивно умеющей сберечь свое "честное и доброе лицо"... даже от нововременских поцелуев.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Впервые: Речь. 1909. No 70. Печатается по сборнику.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru