Миллер Всеволод Федорович
Экскурсы в область русского эпоса

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    V. Бой отца с сыном.

   

Экскурсы въ область русскаго эпоса *).

*) Русская Мысль, кн. VI.

V.
Бой отца съ сыномъ.

   Древній, широко распространенный на Западѣ и Востокѣ сюжетъ о трагическомъ столкновеніи отца съ сыномъ нигдѣ не подвергся такой детальной и высоко-художественной обработкѣ, какъ подъ каламомъ великаго тусскаго поэта. Бой Рустема съ сыномъ составляетъ одинъ изъ популярнѣйшихъ эпизодовъ Рустеміады, вышедшихъ далеко за предѣлы Ирана, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ получилъ глубоко-національную окраску, какъ одинъ изъ эпизодовъ великой борьбы Ирана съ Турапомъ. Обстоятельная обработка біографіи Сохраба отъ колыбели до могилы, которую мы находимъ у Фирдоуси, въ связи съ перипетіями національной войны Ирана съ Туриномъ, доказываетъ, что чусскій поэтъ располагалъ богатымъ матеріаломъ, частью собраннымъ, вѣроятно, его предшественниками въ поэтической обработкѣ народныхъ иранскихъ сказаній, частью слышаннымъ и записаннымъ имъ самимъ. По всему замѣтно, что этотъ высокотрагическій сюжетъ былъ тѣсно связанъ съ именемъ національнаго богатыря, такъ что имя Рустема само собою вызывало представленіе о его богатырскомъ, убитомъ имъ сынѣ. Такъ и на Кавказѣ, куда проникли отголоски иранскаго эпоса, мы находимъ именно этотъ эпизодъ Рустеміады еще доселѣ въ народныхъ сказаніяхъ грузинъ, имеретинъ, сванетовъ, пшавовъ, осетинъ, и можно думать, что варіанты его окажутся еще въ большемъ количествѣ при дальнѣйшемъ изученіи кавказскихъ народныхъ сказаній.
   Какъ бы ни были искажены и скомканы эти кавказскіе отголоски Рустеміады, они доселѣ сохраняютъ имена иранскихъ лицъ (Ростомъ, Зорабъ, Кекевозъ-Кейкаусъ) и потому, конечно, не могутъ быть заподозрѣны въ самостоятельномъ происхожденіи. Гораздо труднѣе уяснить происхожденіе такихъ внѣиранскихъ версій того же сюжета, въ которыхъ мы не находимъ иранскихъ именъ и даже встрѣчаемъ національную окраску, наложенную иногда довольно густымъ слоемъ. Таковы, напримѣръ, разсказы киргизскій, русскій, эстонскій, не говоря уже о нѣкоторыхъ западно-европейскихъ (германскихъ и кельтскомъ). Только детальное изученіе и сопоставленіе этихъ версій съ иранской можетъ привести къ болѣе или менѣе вѣроятнымъ заключеніямъ.
   Имѣя въ виду въ дальнѣйшемъ уяснить отношеніе русскихъ былинъ о боѣ Ильи съ сыномъ къ восточнымъ однороднымъ сказаніямъ, я считаю необходимымъ сначала припомнить въ главныхъ чертахъ содержаніе иранской редакціи боя Рустема съ Сохрабомъ въ изложеніи поэта Фирдоуси и извлечь изъ нея схему, которую буду имѣть впослѣдствіи въ виду при детальныхъ сопоставленіяхъ и сравненіяхъ.
   

I. Происхожденіе богатырского сына.

   Однажды Рустемъ отправился охотиться въ предѣлахъ Турана и расположился на отдыхъ близъ города Семенгана. По обыкновенію, онъ отпустилъ коня Рахша пастись въ лугахъ, а самъ, съѣвъ цѣлаго онагра, заснулъ богатырскимъ сномъ. Случайно нѣсколько тюркскихъ всадниковъ увидали коня Рустемова, бросились его ловить и увели съ собою на арканѣ. Проснувшись и не найдя своего коня, Рустемъ идетъ его искать и приходить въ городъ Семенганъ. Царь, узнавъ Рустема, спрашиваетъ его, отчего онъ не на конѣ. Рустемъ разсказываетъ о пропажѣ Рахша и проситъ царя отыскать ему коня, однако, подъ угрозой снести головы его богатырямъ, если конь не будетъ найденъ. Царь обѣщаетъ отыскать коня и приглашаетъ Рустема въ свой дворецъ. Дочь семенганскаго царя, красавица Техмимэ, узнавъ о приходѣ Рустема, изъ желанія имѣть отъ него сына, приходитъ къ нему ночью, чтобы склонить его на бракъ, и достигаетъ своей цѣли, причемъ, по словамъ Фирдоуси, этотъ бракъ былъ освященъ мобедами (жрецами). Проведя одну ночь съ царевной и получивъ обратно коня, Рустемъ уѣзжаетъ въ свою область, покинувъ Техмимэ.
   Прежде чѣмъ пойти дальше, считаю нужнымъ отмѣтить отношеніе Техминэ къ Рустему. Въ поэтическомъ разсказѣ Фирдоуси о семенганской царевнѣ, влюбившейся въ Рустема заочно, благодаря его громкой славѣ, и пожертвовавшей любви дѣвичьей скромностью, чувствуется желаніе замаскировать болѣе грубыя черты народныхъ сказаній. Поступокъ Техмимэ получаетъ романтическій колоритъ, котораго, конечно, не было въ примитивныхъ народныхъ версіяхъ этого сюжета. Связь національнаго богатыря съ иноземкой, на чужой сторонѣ, является неестественной и потому влечетъ за собой роковыя послѣдствія (столкновеніе отца съ сыномъ).
   Естественно, что виновница этой связи въ народныхъ, не подправленныхъ рукой поэта, версіяхъ должна являться личностью далеко не столь идеальною, какой изображена Темхмимэ. Въ какомъ родѣ могла быть эта иноземка, видно изъ одного очень древняго и, быть можетъ, также иранскаго варіанта того же сюжета, который мы находимъ у Геродота. Я имѣю въ виду общеизвѣстный, но, насколько знаю, еще не сопоставленный съ иранскимъ разсказъ Геродота о похожденіи Геракла въ Скиѳіи, въ области Гилеѣ, на нижнемъ теченіи Днѣпра.
   Гераклъ прибылъ въ одно изъ своихъ путешествій въ Скиѳію, еще не обитаемую, и заснулъ, закутавшись въ львиную шкуру (срав. персидскаго Геракла -- Рустема, спящаго въ уединенномъ мѣстѣ и окутаннаго своею леопардовою шкурой). Во время сна какимъ-то чудомъ исчезли его кони. Проснувшись, Гераклъ пустился на поиски, обошелъ всю страну, пока но прибылъ въ землю, называемую Гилеей (лѣсной). Здѣсь въ пещерѣ нашелъ онъ странное существо -- на половину дѣвушку, на половину змѣю. Оказалось, что эта дѣвица задержала коней Геракла и согласилась отдать ихъ ему лишь подъ условіемъ, чтобы онъ произвелъ съ ней потомство. Отъ связи Геракла съ дѣвушкой-эхидной произошли родоначальники трехъ народовъ -- агаѳирсовъ, гелоновъ и скиѳовъ. Только младшій сынъ Скиѳъ былъ въ состояніи натянуть оставленный отцомъ лукъ и опоясаться его поясомъ, потому онъ и остался въ странѣ; двое же старшіе -- Гелонъ и Агаеирсъ -- не могли исполнить заданной задачи и были матерью изгнаны изъ страны. Отъ Скиѳа произошла царская династія въ Скиѳіи {Геродотъ, IV, гл. 10.}.
   Хотя это преданіе о происхожденіи скиѳовъ было разсказано Геродоту Понтійскими греками, но нѣтъ сомнѣнія въ томъ, что греки только эллинизировали скиѳское преданіе, подставивъ своего Геракла на мѣсто соотвѣтствующаго скиѳскаго божественнаго героя. Дѣвицѣ-змѣѣ соотвѣтствуетъ въ другой версіи того же преданія {Геродотъ, IV, гл. 5.} нимфа, дочь олицетворенной рѣки Борисеена (Днѣпра), отъ свази которой съ Зевсомъ (очевидно, греческой перелицовкой скиѳскаго бога) родится родоначальникъ скиѳовъ Таргитай. Подобно тому, какъ Рустемъ, исполнивъ желаніе Техмимэ, покидаетъ ее, оставивъ ониксъ для будущаго сына, такъ Гераклъ покидаетъ дѣвушку-эхидну, оставивъ свой лукъ для испытанія силы будущихъ сыновей. Различіе между обоими иранскими {Называемъ это преданіе скиѳовъ-земледѣльцевъ, осѣдлыхъ, раненію въ виду того, что иранство этого племени понтійскихъ скиѳовъ можетъ считаться почта доказаннымъ. См. Осень. этюды, III, стр. 117--186.} преданіями заключается въ томъ, что скиѳское пріурочено къ генеалогіи трехъ народовъ и получило потому искусственный характеръ, персидское же (у Фирдоуси) сохранило въ большей степени черты непосредственности народныхъ сказаній. Съ другой стороны, въ образѣ дѣвицы-змѣи, живущей въ горной пещерѣ и вынуждающей Геракла произвести съ ней потомство, чувствуется, однако, больше эпической примитивной грубости, чѣмъ въ царевнѣ Техмимэ, какою она представляется въ изящномъ изображеніи тусскаго поэта, хотя и онъ не затушевалъ той эпической черты, что Техмимэ прямо заявляетъ, что желала бы быть женой Рустема, чтобы имѣть отъ него богатырское потомство. Въ нашихъ былинахъ, какъ увидимъ ниже, баба Горынинка, вступающая въ связь съ Ильей, по грубости также больше напоминаетъ дѣвицу-змѣю скиѳскаго преданія, чѣмъ царевну Техмимэ {Кстати отмѣтимъ, что имя семенганской царевны не соотвѣтствуетъ той роли, которую она играетъ у Фирдоуси, а скорѣе прилично богатыршѣ, вродѣ Латагорки. Имя Техмимэ (въ лексиконѣ Вуллерса Техника), очевидно, происходитъ отъ слова техи -- сильный, богатырскій (авестійск. тахма -- сильный, быстрый). Обычный эпитетъ Рустема техеитенъ -- крѣпкотѣлый -- происходитъ отъ того же слова, сложеннаго съ тен -- тѣло. Не было ли въ Иранѣ такихъ варіантовъ сказанія о Техмимэ, въ которыхъ она оправдывала на лѣлѣ свое богатырское имя?}. Она напоминаетъ первую еще въ слѣдующемъ. Вспомнимъ, что эпитетъ горыничъ принадлежитъ змѣю, что въ одной (Рыбниковской) былинѣ сынъ ея, вызывающій Илью, возитъ съ собой какую-то змѣю горынскую, вспомнимъ, что сказочныя дѣвицы часто находятся въ связи съ змѣями (Марина и Тугаринъ Змѣевичъ и мн. др.), и мы найдемъ, что баба Горынична (Латыгорка, Семигорка и пр.) весьма близка къ дѣвицѣ-змѣѣ у Геродота.
   Послѣ этого небольшаго отступленія по поводу Техмимэ возвращаюсь къ передачѣ дальнѣйшаго содержанія разсказа Фирдоуси о происхожденіи Сохраба. Покидая Техмицэ, Рустемъ вручаетъ ей драгоцѣнный ониксъ съ приказаніемъ въ случаѣ рожденія дочери прикрѣпить его ей къ волосамъ, въ случаѣ же рожденія сына привязать ему его къ рукѣ. Затѣмъ Рустемъ уѣзжаетъ изъ Семенрана въ свою область, скрывъ отъ всѣхъ свое семенганское любовное приключеніе. Въ надлежащее время у покинутой Техмимэ родится богатырскій сынъ необыкновенныхъ размѣровъ. Десяти лѣтъ онъ уже такъ силенъ, что никто въ его странѣ не дерзаетъ съ нимъ бороться {Mohl, II, стр. 64. Фирдоуси не даетъ подробностей о силѣ Сохраба и, изъ желанія облагородить героя, не говоритъ о тѣхъ богатырскихъ шуточкахъ, въ которыхъ проявлялась весьма грубо его непомѣрная сила. Однако, кавказскіе отголоски Рустеміады показываютъ, что народныя сказанія содержали мотивъ о томъ, что Сохрабъ такъ же шутилъ со своими сверстниками, какъ Василій Буслаевъ, Подсокольникъ (Ефименко, No VII) Константинъ (Кирѣев., III, No 2, стр. 117) и друг.}. Десятилѣтній Сохрабъ идетъ къ матери и требуетъ, чтобъ она открыла ему имя его отца, сопровождая требованіе угрозой ее убить ("если ты откажешься отвѣчать на этотъ вопросъ, а не оставлю тебя въ живыхъ между великими земли") {Mohl, ibid.}. Мать открываетъ сыну имя его отца, но совѣтуетъ ему скрыть свое происхожденіе, чтобы о немъ не узналъ туранcкій царь Афрасіабъ, смертельный врагъ Рустема. Сынъ рѣшаетъ собрать войско, идти въ Иранъ, свергнуть съ престола царя Кауса, убить его пехлевановъ и отдать престолъ своему отцу, а затѣмъ свергнуть и туринскаго царя, чтобы посадить на его престолъ свою мать. Готовясь къ предпріятію, Сохрабъ, подобно Рустему, осматриваетъ табуны, выбираетъ коня наложеніемъ ему руки на спину и останавливается на аюеребеякъ изъ породы Рахша.
   

II. Похожденія сына до встрѣчи съ отцомъ.

   Эта часть разсказа Фирдоуси вводитъ насъ въ чисто-иранскіе интересы, въ борьбу Ирана съ Туриномъ, и потому нельзя ожидать, чтобъ этотъ отдѣлъ Рустеміады далъ яркіе отголоски въ народныхъ иноземныхъ сказаніяхъ.
   Узнавъ о силѣ и мужествѣ Сохраба и о его планахъ, Афрасіабъ задумываетъ сразить Рустема силой Сохраба и затѣмъ погубить юнаго богатыря. Съ этою цѣлью онъ посылаетъ Сохрабу двухъ хитрыхъ туранцевъ, Тумана и Бармана, съ войскомъ, чтобы руководить его коварными совѣтами и не дать ему случая лично узнать отца. Сохрабъ выступаетъ въ походъ и осаждаетъ бѣлый замокъ. Подъ стѣнами его онъ сражается съ Амазонкой Гурдаферидъ, принявъ ее за богатыря. Ударомъ копья въ поясницу онъ поднимаетъ амазонку вверхъ, но она отсѣкла древко копья мечемъ и, удержавшись на конѣ, пустилась въ бѣгство. Преслѣдуя ее, Сохрабъ сорвалъ ей шлемъ съ головы, и разсыпавшіеся волосы обнаружили въ ней женщину. Гурдаферидъ сдалась въ плѣнъ и отпущена Сохрабомъ подъ условіемъ сдачи заика. Но коварная дѣвушка обманула богатыря и насмѣялась надъ нимъ. Гарнизонъ заика ушелъ ночью и Сохрабу пришлось занять пустую крѣпость. Вѣсть объ успѣхахъ Сохраба достигаетъ Кауса, и онъ посылаетъ Гива призвать изъ Забулистана главнаго пехлевана государства, Рустема. Слѣдуетъ описаніе прибытія Рустена къ Каусу, его ссора съ царемъ (см. Экскурсъ I) и примиреніе при посредствѣ Гудерза. Затѣмъ Рустемъ ведетъ иранское войско противъ Сохраба. Желая видѣть молодаго богатыря, онъ въ одеждѣ простаго туранскаго воина отправляется ночью осмотрѣть туранскій лагерь и прокрадывается въ шатеръ Сохаба. Послѣдній окруженъ туранскими вождями, въ числѣ которыхъ находится Женде-Резмъ; Техмимэ, прощаясь съ сыномъ, поручила Женде-Резму, видѣвшему Рустема, указать Сохрабу его отца, но судьба рѣшила иначе: выйдя изъ шатра, Женде-Резмъ замѣтилъ Рустема и тотъ, боясь быть открытымъ, наносить ему смертельный ударъ въ голову.
   Роковая судьба устранила и другую возможность сыну узнать отца. Сохрабъ, осматривая издали иранскій станъ, спрашивалъ у Хеджира объ именахъ вождей, желая услышать отъ него имя Рустема; но Хеджиръ, думая, что Сохрабъ желаетъ сразиться съ Рустемомъ, объявилъ, что пехлевана нѣтъ въ иранскомъ войскѣ.
   

III. Бой Сохраба съ Рустемомъ.

   Сохрабъ съ войскомъ устремляется на иранцевъ, издѣвается надъ царемъ Еаусомъ и вызываетъ себѣ поединщика. Чтобы показать пренебреженіе къ царю, онъ ударами копья сшибаетъ 70 маковокъ съ ограды его шатра и приводить Еауса въ трепетъ 1). Царь поспѣшно отправляетъ пехлевана Туса призвать Рустема, который одинъ въ состояніи бороться съ туранскимъ богатыремъ. Всѣ иранскіе пехлеваны -- Гивъ, Гургинъ,
   
   Подобно тому, какъ здѣсь Сохрабъ изъ пренебреженія къ царю Кейкаусу стрѣляетъ по маковкамъ огради его шатра, такъ въ нашихъ былинахъ Илья на зло Владиміру, вслѣдствіе ссоры съ нимъ, стрѣляетъ по золотимъ маковкамъ кіевскихъ церквей (см. Рыбн. I, 96; Гильфердингъ, столб. 284 и 458), или сшибаетъ позолоченныя маковки у княженецкихъ окошекъ (Рыбн. III, стр. 885). Такимъ образомъ, и въ формѣ полученнаго оскорбленія князь Владиміръ напоминаетъ Кейкауса. Тусъ -- торопятъ Рустема и помогаютъ ему вооружиться. Наконецъ, Рустемъ неохотно выступаетъ противъ Сохраба, который вызываетъ его на поединокъ. Молодой богатырь, однако, чувствуетъ какое-то влеченіе къ старику и допрашиваетъ его, не онъ ли Рустемъ. Рустемъ почему-то скрываетъ свое имя и называетъ себя простымъ воиномъ.
   Богатыри бьются сначала копьями, затѣмъ мечами и палицами, но не могутъ ничего сдѣлать другъ съ другомъ. Наконецъ, они начинаютъ бороться: Рустемъ пытается напрасно приподнять Сохраба, схвативъ егоза поясъ. Сохрабу же удается ударить Рустема палицей по плечу. Соперники разстаются, причемъ Сохрабъ называетъ Рустема безумнымъ старикомъ, такъ какъ онъ, несмотря на старость, надѣется быть сильнѣе юноши.
   Слѣдующій бой назначенъ на другое утро. Рустемъ сильно задумывается и опасается за исходъ единоборства. Онъ разспрашиваетъ въ иранскомъ лагерѣ о томъ, какъ сражался Сохрабъ послѣ поединка съ нимъ, я узнаетъ, что онъ убилъ много воиновъ, что всѣ бѣжали передъ нимъ и даже предводитель иранцевъ пехлеванъ Тусъ, пораженный ударомъ его палицы, но выдержалъ и постыдно пустился въ бѣгство.
   На другое утро соперники снова сходятся. Сохрабъ снова спрашиваетъ Рустема, не Рустемъ ли онъ, и совѣтуетъ ему отказаться отъ боя, указывая на его преклонные года. Рустемъ снова отпирается отъ своего имени и только раздражается болѣе и болѣе противъ юнаго богатыря. Бой длится съ утра до заката солнца. Наконецъ, Сохрабъ опрокидываетъ Рустема на землю, вскакиваетъ ему на грудь и хочетъ кинжаломъ отрѣзать ему голову. Повергнутый на земь богатырь, видя бѣду неминучую, прибѣгаетъ къ хитрости: онъ увѣряетъ Сохраба, что, по иранскому богатырскому обычаю, неприлично убивать противника-богатыря, въ первый разъ побѣжденнаго, и что боецъ лишь тогда можетъ убить противника, когда во второй разъ опрокинетъ его. Великодушный Сохрабъ, слыша это, отпускаетъ пеклевана.
   Далѣе слѣдуетъ молитва Рустема къ божеству о возвращеніи ему прежней силы во всемъ ея объемѣ (Экскурсъ I) и послѣдняя встрѣча съ Сохрабомъ. Бой былъ непродолжителенъ: Рустемъ быстро опрокинулъ противника, вскочилъ на него и вспоролъ ему груди бѣлыя. Умирающій Сохрабъ скорбитъ о своей неудачной судьбѣ: онъ напрасно искалъ своего отца Рустема, но умираетъ, не увидѣвъ его лица. Но отецъ отомститъ за сына его убійцѣ, всюду отыщетъ его. Пораженный словами Сохраба, Рустемъ спрашиваетъ его, какія примѣты имѣетъ онъ отъ отца, и Сохрабъ указываетъ ему ониксъ, носимый имъ на рукѣ подъ кольчугой. Ухватившись за послѣднюю надежду спасти пораженнаго на смерть сына, Рустемъ посылаетъ къ Еаусу за исцѣляющею всякія раны мазью, но коварный царь отказываетъ ему въ этой просьбѣ, опасаясь чрезмѣрнаго усиленія Рустема, если останется живъ его сынъ. Передъ смертью Сохрабъ просить отца не продолжать войны съ туранцами, сопровождавшими его, и дозволить имъ безпрепятственно вернуться домой. Едва Рустемъ отправляется самъ къ Кейкаусу, чтобъ непремѣнно добыть мазь, какъ его извѣщаютъ о кончинѣ сына. Согласно съ просьбой упершаго, Рустемъ поручаетъ своему брату Зеваре проводить туранское войско за предѣлы Ирана и самъ съ трупомъ сына возвращается въ Сейестанъ, гдѣ строитъ для него гробницу.
   Печальная вѣсть о смерти сына доходить и до Техмимэ. Въ отчаяніи несчастная мать приказываетъ принести вооруженіе и одежду Сохраба, рыдаетъ надъ ними, обнимаетъ и орошаетъ слезами его коня, все свое богатство раздаетъ нищимъ, даже разоряетъ дворецъ, откуда сынъ ея отправился на войну, и черезъ годъ сама умираетъ {Mohl, II, стр. 56--153.}. Этотъ бѣглый перечень содержанія исторіи Сохраба и Рустема въ обработкѣ Фирдоуси уже показываетъ, какъ полно и детально иранскій эпосъ развилъ широко распространенную фабулу о боѣ отца съ сыномъ. Если въ Рустеміадѣ этотъ роковой поединокъ представляетъ лишь одно изъ многихъ похожденій Рустема, то біографія его сына разработана подробно -- отъ колыбели до могилы. Сказаніе интересуется и матерью Сохраба, Техмимэ, и трагическая смерть сына подъ ножомъ роднаго отца влечетъ за собою смерть матери.
   Какъ особенность иранской версіи мотива о боѣ отца съ сыномъ, слѣдуетъ отмѣтить далѣе то, что этотъ мотивъ всѣми нитями своими вплетенъ въ эпопею о національной борьбѣ Ирана съ Тураномъ, и что не одна роковая судьба устраиваетъ столкновеніе Рустема съ Сохрабомъ: въ этомъ заинтересованъ цѣлый рядъ лицъ и, прежде всего, царь Ирана Афрасіабъ, поддерживающій изъ своихъ личныхъ видовъ заблужденіе Сохраба.
   Въ виду тѣснаго переплетенія разсматриваемаго эпизода изъ жизни Рустема съ національною иранскою войной, въ разсказъ введенъ цѣлый рядъ лицъ, которыя въ данномъ случаѣ являются второстепенными: таковы Барманъ, Туманъ, Хеджиръ со стороны туранцевъ и пехдеваны царя Кауса -- Тусъ, Гивъ и проч. со стороны иранцевъ. Конечно, нельзя думать, чтобы всѣ иранскіе пересказы боя Рустема съ сыномъ, ходившіе во время Фирдоуси и за много вѣковъ раньше его, въ устахъ народа были такъ полны и обстоятельны, какъ обработанная имъ версія, чтобъ въ этихъ разсказахъ являлись всѣ выводимыя имъ лица и дѣйствовали всѣ тѣ пружины, которыя въ его обработкѣ въ общей сложности ведутъ къ трагической развязкѣ. Индивидуальному творчеству поэта слѣдуетъ несомнѣнно приписать и нѣкоторыя нравственныя черты дѣйствующихъ лицъ. Изъ-подъ его облагораживающаго калама проглядываютъ кое-гдѣ грубыя черты болѣе первобытнаго народнаго рисунка, которыя онъ, какъ художникъ и патріотъ, старался ретушировать. Богатырскій сынъ, рожденный на чужбинѣ въ Ту ранѣ иноплеменною женщиной, носилъ въ народныхъ сказаніяхъ черты большей грубости и дикой силы, чѣмъ великодушный юноша Сохрабъ Фирдоуси, точно такъ же, какъ и его мать, быть можетъ, въ болѣе раннихъ версіяхъ скорѣе напоминала Геродотову нимфу-змѣю или нашу бабу Горынинку (Латыгорку, Семигорку и проч.), чѣмъ страстную и нѣжную царевну Техмимэ. Эту "облагороженномъ" народнаго сказанія у Фирдоуси нужно постоянно имѣть въ виду, когда мы будемъ сравнивать его версію съ тѣми иноземными (напримѣръ, кавказскими) пересказами того же мотива, въ которыхъ, однако, отраженіе иранскихъ сказаній вполнѣ очевидно. Съ другой стороны, уже а priori можно предполагать, что за предѣлами Ирана мы не встрѣтимъ въ передѣлкахъ этого сказанія такихъ чертъ, которыя имѣютъ мѣстный иранскій интересъ и находятся въ связи съ великою національною войной. Вниманіе иноземнаго разскащика и слушателя разсматриваемаго сказанія сосредоточивалось естественно на трагическомъ столкновеніи отца-богатыря съ богатыремъ-сыномъ, а не на безразличной для иноземца борьбѣ Ирана съ Тураномъ. Поэтому и цѣлый рядъ личностей, выводимыхъ Фирдоуси въ связи съ этою борьбой, долженъ былъ сократиться въ иноземныхъ пересказахъ. Если уже въ болѣе близкихъ къ Ирену прикавказскихъ странахъ мы находимъ въ народныхъ пересказахъ боя Ростона съ Зорабомъ только скелетъ этого иранскаго сказанія и кое-какіе клочки тѣла, то въ пересказахъ болѣе отдаленныхъ народностей мы должны ожидать еще большей скудости въ деталяхъ, еще большаго упрощенія и сокращенія основнаго сказанія. Такъ, напримѣръ, русскія версіи борьбы отца съ сыномъ настолько скудны въ деталяхъ сравнительно съ версіей Фирдоуси, настолько переработаны и подлажены подъ характеръ русскаго эпоса, настолько контаминировались другими эпическими мотивами, что при первомъ взглядѣ не производятъ впечатлѣнія отголосковъ иранскихъ,-- по крайней мѣрѣ, не болѣе, чѣмъ пересказы того же сюжета германскіе, кельтскіе и друг. И только детальное разсмотрѣніе русскихъ пѣсенъ о боѣ Ильи съ сыномъ можетъ, какъ увидимъ ниже, сдѣлать вѣроятнымъ, что въ нихъ слѣдуетъ видѣть не просто русскія версіи общераспространеннаго эпическаго сюжета, а отголоски этого сюжета именно въ иранской редакціи, прошедшей, впрочемъ, чрезъ неиранскую среду раньше своего, проникновенія въ нашъ народный эпосъ.
   Мы не будемъ здѣсь повторять работы, уже сдѣланной О. Миллеромъ и А. Н. Веселовскимъ по сличенію и группировкѣ всѣхъ доселѣ извѣстныхъ варіантовъ былинъ о боѣ Ильи съ Сокольникомъ (Подсокольникомъ, Збутомъ, Бориской, Аполлонищемъ, нахвальщикомъ, татарчонкомъ и пр.). Мы будемъ отмѣчать сначала, исходя изъ иранской версіи разсматриваемаго сказанія, только отдѣльныя сходныя черты, встрѣчающіяся въ русскомъ эпосѣ въ той или другой комбинаціи, и уже затѣмъ остановимся на вопросѣ о былинныхъ редакціяхъ мотива боя Ильи съ сыномъ.
   

I. Происхожденіе сына.

   Подобно тому, какъ Сохрабъ -- богатырь царскаго происхожденія, сынъ Ильи, по нѣкоторымъ пересказамъ, называется младымъ королевичемъ Збутомъ Борисомъ {Кирѣев., I, No 6, 11--15.}, хотя его мать королевна при этомъ не названа, или Петромъ царевичемъ Золотничаниномъ изъ Сѣверной стороны да Золотой орды {Гильферд., ст. No 226 = No 288.}. Въ другихъ пересказахъ мать, какъ извѣстно, называется бабой Латымиркой {Рыбн., I, No 18.}, Владымеркой {Рыбн., II, No 64.}, Латыгоркой {Ефименко, No VII.}, Златыгоркой {Кир., IV, стр. 17.}, Горынинкой {Кир., I, стр. 11, 111, 120, 128--144.}, дѣвкой Сиверьяничной {Рыбн., III, No 14. Гильфердингъ, ст. No 219, 226, 233, 246.}, женой (дочерью?) короля задонскаго и т. п.
   Подробностей о связи Ильи съ этою иноземною женщиной ваши былины почти не сохранили, точно также какъ нѣкоторые кавказскіе пересказы, которые вообще мало интересуются матерью Сохраба.
   Связь національнаго богатыря съ иноземкой во враждебной странѣ не могла быть естественною: она представляла черту насилія, давленія со стороны мужчины или женщины. Въ преданіи скиѳскомъ (будемъ такъ его называть) нимфа-ехидна отпускаетъ коней Геракла только подъ условіемъ, чтобъ онъ произвелъ съ ней потомка. Техмимэ ночью входитъ въ спальню Рустема съ такимъ же требованіемъ, сванетская женщина преслѣдуетъ Ростома съ кровати на кровать и добивается исполненія своего желанія {См. нашу статью: Отголоски иранскихъ сказаній на Кавказѣ. Этноф. Обозрѣніе, кн. II, стр. 8.}; въ пшавской версіи Ростомъ совершаетъ насиліе надъ красавицей, убивъ ея мужа; въ русскихъ былинахъ встрѣчаемъ также иногда намекъ на насиліе со стороны Ильи Муромца.
   
   "Онъ меня въ полѣ побилъ,
   Со мной грѣхъ творилъ,
   Съ того я тебя родила",--
   
   говоритъ Сиверьянична своему сыну Сокольничку {Рыбн., Ш, 14. Ср. побывальщину у Рыбн., I, 11, стр. 65, въ которой разсказывается, что Илья побѣдилъ паленицу Авдотью Горынчанку и спалъ съ нею.}.
   Это насиліе со стороны Ильи, какъ, вѣроятно, чувствовалъ и самъ народъ, идетъ въ разрѣзъ съ основнымъ нравственнымъ складомъ "стараго козака", который вообще избѣгаетъ насилія и, по словамъ одной былины, даже даетъ обѣтъ "не укинуться на прелесть женскую" {Гильфердингъ, ст. 298.}, подобно сванетскому Ростому, который не хотѣлъ имѣть связи съ женщиной {Этногр. Обозрѣніе, II, стр. 8.}. Но именно существованіе черты насилія въ связи Ильи съ Сиверьяничной (и проч.) свидѣтельствуетъ о томъ, что этотъ мотивъ древній, унаслѣдованный, а не возникшій самостоятельно на русской почвѣ. Онъ сохранили потому, что "изъ пѣсни слова не выкинешь", и, несмотря на то, что противорѣчилъ нравственному складу національнаго богатыря. Сказители только не развиваютъ его, не обставляютъ подробностями, а упоминаютъ его вскользь, какъ бы мимоходомъ, хотя имъ же мотивируется нерѣдко враждебность сына къ отцу. Не такъ поступаетъ съ грубыми стародавними чертами поэтъ-художникъ. Мотивъ насилія со стороны Техмимэ онъ ретушируетъ настолько, что назойливое желаніе ея имѣть сына отъ Рустема увѣнчивается законнымъ бракомъ, освященнымъ мобедами. Въ виду того, что мотивъ насилія со стороны богатыря существуетъ въ кавказскихъ версіяхъ боя отца съ сыномъ {Наприм., въ сказаніи пшавскомъ.}, которыя несомнѣнно представляютъ отголоски Рустеміады, мы склонны думать, что и въ наши былины онъ проникъ, въ концѣ-концовъ, изъ того же источника, изъ какого-нибудь варіанта, отличнаго отъ версіи Фирдоуси.
   Для насъ пока достаточно отмѣтить слѣдующія черты сходства между иранскимъ и русскимъ сказаніями: сынъ Ильи-Рустема прижитъ внѣ родины богатыря, въ иноземномъ царствѣ, отъ случайной связи съ королевной или царевной, причемъ эта связь была мимолетной, а не прочной. Богатырь, исполнивъ свое желаніе (или желаніе женщины), оставляетъ ее и уѣзжаетъ на свою родину.
   

II. Рожденіе сына и выѣздъ на поиски отца.

   Покидая Техмимэ, Рустемъ даетъ ей драгоцѣнный камень-ониксъ, который долженъ служить примѣтой будущему сыну или дочери.
   Въ полную параллель съ этимъ Илья, разставаясь со Златыгоркой, въ одномъ пересказѣ {Ефименко, No VII, стр. 80.}, даетъ ей перстень съ такими словами:
   
   "Принесешь если ты дочь засѣяну,
   Отдай ей перстень и приданое,
   А если принесешь удала добра молодца,
   Благослови его дорогимъ перстнемъ,
   Дай ему добра коня, да пошли его во чисто поле,
   А пошли его, наказывай:
   Если увидитъ онъ въ чистомъ полѣ стараго,
   Такъ не дошедши пустъ поклонится".
   
   Богатырскій сынъ развивается въ силахъ чрезвычайно быстро: Сохрабъ въ 10 лѣтъ, по словамъ Фирдоуси, не имѣлъ себѣ соперниковъ при дворѣ матери. Хотя, какъ мы видѣли, Фирдоуси не говорить объ опасныхъ шуточкахъ мальчика-богатыря съ окружающими, но въ другихъ иранскихъ пересказахъ, вѣроятно, онѣ упоминались, какъ упоминаются онѣ въ сказкѣ о Ерусланѣ Лазаревичѣ и въ нѣкоторыхъ кавказскихъ сказаніяхъ {Наприм., въ пшавскомъ (Этногр. Обозр., II, стр. 14).}.
   Въ былинѣ No VII Ефименко, дѣтство Подсокольника описывается въ слѣдующихъ чертахъ:
   
   Удаль молодецъ не по годамъ ростетъ, а по часамъ;
   Сталъ же добрый молодецъ шести годовъ,
   Сталъ онъ на улицу похаживать,
   Сталъ съ ребятами поигрывать... {Стр. 81.}
   
   Хотя въ этой былинѣ и не говорится, какого рода были эти игры, но можно догадываться, что онѣ были, вѣроятно, таковы:
   
   Онъ шутку шутитъ не по-ребячью,
   А творки творитъ не по маленькимъ:
   Котораго возьметъ на руку,
   Изъ плеча тому руку выломитъ,
   И котораго задѣнетъ за ногу,
   То... ногу оторветъ прочь;
   И котораго хватитъ поперекъ хребта,
   Тотъ кричитъ-реветъ, окорачъ ползетъ,
   Безъ головы домой придетъ {Былина о Саулѣ Левавидовичѣ. Кир., III, стр. 117.}.
   
   У Фирдоуси ІѲ-ти лѣтній Сохрабъ допытывается у матери о своемъ отцѣ, причемъ прибѣгаетъ къ угрозѣ. Послѣднее обстоятельство кажется страннымъ и ничѣмъ не мотивированнымъ. Техмимэ, законной женѣ Рустема, обвѣнчанной съ нимъ съ согласія отца, повидимому, нѣтъ основанія скрывать имя своего мужа. Но дѣло въ томъ, что законныя формы ея брака были внесены самимъ поэтомъ и не существовали въ менѣе утонченныхъ простонародныхъ пересказахъ, въ которыхъ поэтому и угрозы матери со стороны сына были вполнѣ умѣстны. Въ кавказскихъ сказаніяхъ допрашиваніе матери съ пристрастіемъ встрѣчается нерѣдко: такъ, кабардинскій Ашамазъ, чтобъ заставить мать сказать ему имя убійцы его отца, сжимаетъ ей руки, въ которыхъ она держитъ горячій ячмень {Сбор. свѣд. о кавказ. горцахъ, V отд., II, стр. 66.}, а его двойникъ карачаевскій Ачимезъ обжигаетъ такимъ же способомъ матери руки горячею халвой {Сбор. мат. для опис. мѣст. и племенъ Кавказа. Вып. III, отд. II, стр. 141. Срав. также вып. X, отд. III, стр. 17.}. Въ нашихъ былинахъ такой допросъ съ пристрастіемъ не встрѣчается, но въ нѣкоторыхъ пересказахъ сынъ является еще болѣе звѣрскимъ, такъ какъ убиваетъ мать {Кирѣев., I, стр. 85. Ефименко, стр. 82.}.
   По разсказу Фирдоуси, Техмимэ, открывъ Сохрабу имя отца, дала ему оставленный имъ драгоцѣнный камень и Сохрабъ съ дружиной отправляется въ Иранъ. По былинѣ Ефименка (No VII):
   
   Подарила она (мать) ему тогда злаченъ перстень,
   А на злачномъ перстнѣ имя, изотчина... *).
   *) Оставленіе перстня отъѣзжающимъ богатыремъ для будущаго сына встрѣчается и въ былинѣ Гильфердинга No 65, гдѣ Добрыня (вмѣсто Ильи) бьется съ сыномъ богатыремъ Золотой орды. Только мотивъ этотъ попалъ не на надлежащее мѣсто, такъ какъ. Добрыня даетъ "колечко подзолоченое"сыну уже послѣ битвы съ нимъ.
   
   Далѣе:
   
   Сталъ Подсокольничекъ двѣнадцати лѣтъ,
   Не ясенъ соколъ на возлетѣ,
   Подсокольничекъ сталъ на возрастѣ,
   Сталъ Подсокольничекъ мечемъ владѣть,
   Сталъ Подсокольничекь и конемъ владѣть,
   Да садился Подсокольничекъ на добра коня,
   Поѣзхаетъ Подсокольничекъ во чисто поле.
   Говорила тутъ ему матушка родимая:
   "Ты поѣдешь да во часто поле,
   Ты увидишь во чистомъ полѣ стараго,
   Не дошедши старому кланяйся,
   А челомъ бей о сыру землю" {Стр. 80.}.
   
   
   Въ другой былинѣ {Рыбн., I, No 12.}, гдѣ дочь Ильи, вѣроятно, замѣнила сына "въ такую пору эпоса, когда названіе шмеянны уже не вызывало двойственнаго представленія пола" {А. Н. Веселовскій: "Южно-русск. былины", III--XI, стр. 821.}, говорится, что она была послана матушкой попровѣдать про батюшку. Во всѣхъ прочихъ былинахъ, имѣющихъ отношеніе къ бою Ильи съ сыномъ, нѣтъ никакихъ указаній на то, чтобы сынъ искалъ отца или зналъ его имя. Узнаніе уже происходитъ послѣ боя и вызываетъ въ сынѣ чувство ненависти къ отцу за нѣкогда совершенное имъ насиліе надъ его матерью. Этою чертой, объясняющеюся смѣшеніемъ двухъ сходныхъ былинныхъ сюжетовъ, русскіе пересказы боя отца съ сыномъ отличаются отъ иранскаго.
   

III. Обстоятельства, предшествующія бою отца съ сыномъ.

   Такъ какъ походъ Сохраба во главѣ войска въ Туранъ и его военные успѣхи представляли спеціально иранскій національный интересъ, то трудно искать отголосковъ этой части похожденій Сохраба внѣ Ирана. Трагическая встрѣча отца съ сыномъ настолько поглощала вниманіе иноземныхъ разскащиковъ и слушателей, что разсказъ, обыкновенно опуская всѣ событія, случившіяся между рожденіемъ сына и его встрѣчей съ отцемъ, спѣшилъ быстро къ развязкѣ. Однако, въ нѣкоторыхъ кавказскихъ пересказахъ отразилось, хотя въ нѣсколько темной формѣ, одно похожденіе Сохраба до его встрѣчи съ отцомъ, похожденіе настолько интересное, что могло остановить на себѣ вниманіе. Это именно бой Сохраба съ амазонкой Гурдаферидъ {См. выше.}.
   Быть можетъ, отголосокъ этого боя сохранился кое-гдѣ и въ нашихъ былинахъ, хотя въ формѣ почти неузнаваемой. Такъ, одна былина Кирѣевскаго {Кирѣевскій, I, No 3, стр. 5, 2-е изд.}, представляющая весьма искаженный пересказъ встрѣчи Ильи съ Татарченкомъ, несомнѣнно его сыномъ, хотя въ былинѣ уже этого не говорится, содержитъ слѣдующую странную и неожиданную черту. Илья встрѣчаетъ въ полѣ "разъѣздную походную красну дѣвицу",-- очевидно, паленицу,-- и на его вопросъ, кто она и отчего одна въ полѣ кизакуетъ, она говоритъ, что бѣжала отъ Олеши Поповича, насмѣшника-пересмѣшника. На это Муромецъ говоритъ:
   
   "Охъ ты гой еси душа я красна дѣвица!
   Охъ ты что мнѣ давно не сказалась?
   Я бы съ Олешей перевѣдался,
   Я бы снялъ съ Олеши буйну голову".
   
   Далѣе былина ничего не говорить, что сталось съ "походною" красною дѣвицей, а Илья вслѣдъ за тѣмъ держитъ опочивъ въ шатрѣ, гдѣ на него спящаго нападаетъ татарченокъ. По мнѣнію академика А. Н. Веселовскаго, эта походная красна дѣвица, несомнѣнно, отвѣчаетъ Горынинкѣ или Горынчанкѣ другихъ пересказовъ {Южно-русск. былины, III -- XI, стр. 318.}, а имя Алеши подстроилось здѣсь по смѣшенію, какъ, наоборотъ, у Кирѣев., т. I, No 4, стр. 92, въ былинѣ о встрѣчѣ съ сестрой, вмѣсто Алеши, названъ Илья. Со вторымъ предположеніемъ нельзя не согласиться: Алеша несомнѣнно замѣнилъ здѣсь какое-то другое лицо, и мы полагаемъ, что это лицо то же самое, съ которымъ затѣмъ враждебно встрѣчается Илья. Дѣвица, по ея словамъ, убѣжала отъ преслѣдовавшаго ее Алеши, который слыветъ въ нашемъ эпосѣ волокитой. Но случайно сохранившееся названіе походная дѣвица указываетъ на то, что встрѣча ея съ преслѣдовавшимъ ее затѣмъ богатыремъ была боевая и что, побѣжденная въ бою, она ускакала, въ чистое поле отъ преслѣдователя, какъ Гурдаферидъ отъ Сохраба. Смутную реминисценцію паленицы можно видѣть и въ вопросѣ Ильи: "что одна въ чистомъ полѣ козакуешь?" Очевидно, дѣвица представлялась въ какомъ-нкбудь болѣе осмысленномъ пересказѣ козакомъ женскаго пола. На вопросъ Ильи объ ея происхожденія, она говоритъ, что "жила у батюшки дочь гостиная, и бѣжала со новыхъ сѣней". Здѣсь опять какая-то несообразность, объясняющаяся смутною передачей какого-то полузабытаго мотива. Почему, спасаясь отъ Олеши, дочь гостиная, живущая при батюшкѣ, не находитъ другого средства спасенія, какъ ускакать въ степь и тамъ козаковать? Вѣроятно, потому, что она только по недоразумѣнію сказителя сдѣлалась скромною дочерью гостиною, а раньше была удалою паленицей, вступающею въ бой съ богатыремъ. Вспомнимъ, что Гурдаферидъ заступаетъ своего слабаго и стараго отца Геждехема, не способнаго уже воевать, оставляетъ Бѣлый замокъ (новыя сѣни) и вызываетъ на бой Сохраба, затѣмъ, побѣжденная имъ, ищетъ спасенія въ бѣгствѣ. Нѣчто подобное было, вѣроятно, и въ томъ полузабытомъ Пересказѣ, искаженіемъ котораго представляется былина Кирѣевскаго. Если наше предположеніе о родствѣ походной красной дѣвицы съ персидской Гурдаферидъ правдоподобно, то, конечно, первая не можетъ быть замѣной бабы-горынчанки. Къ тому же, и отношенія Ильи къ походной дѣвицѣ мало напоминаютъ его встрѣчу съ Горынчанкой, кончающуюся, какъ извѣстно, боемъ и любовною связью, отъ которой произошелъ Сокольникъ.
   Нѣкоторымъ подтвержденіемъ нашему объясненію "походной красной дѣвицы" можетъ служить судьба, постигнувшая мотивъ встрѣчи Сохраба съ амазонкой Гурдаферидъ въ пшавскомъ сказаніи. Красавица, будущая мать Зураба, которою Ростокъ овладѣлъ насильно (Горынчанка, катъ Сокольника), слилась въ одно лицо съ красавицей-амазонкой (Гурдаферидъ), съ которой сразился Зурабъ. А именно, чтобы испытать сына; какъ онъ встрѣтитъ врага, мать одѣлась въ мужское платье, вооружилась и въ видѣ всадника подскакала на пути къ Зурабу, требуя, чтобы онъ отдалъ ей оружіе. Зурабъ ударилъ копьемъ въ лошадь всадника, шапка съ него упала, и разсыпались женскіе волосы, по которымъ Зурабъ узналъ свою мать, подобно тому, какъ персидскій Сохрабъ по разсыпавшимся волосамъ узналъ въ своемъ противникѣ амазонку Гурдаферидъ {Этнограф. Обозрѣніе, II, стр. 14.}. Чрезъ подобное смѣшеніе двухъ встрѣчъ съ женщинами, отца и сына, могло произойти то, что "походная" дѣвица, въ разсматриваемой былинѣ, встрѣчаясь съ Ильей, напоминаетъ академ. А. Н. Веселовскому Горынинку, но, съ другой стороны, разсказывая о своемъ бѣгствѣ отъ Олеши (который во второй половинѣ былины сейчасъ же смѣняется татарчонкомъ), напоминаетъ Гурдаферидъ, ускакавшую отъ Сохраба.
   Къ сожалѣнію, наши догадки о "походной" дѣвицѣ основаны на почвѣ очень зыбкой, на предполагаемой, а не на личной комбинаціи мотивовъ, и потому просимъ смотрѣть на вышеприведенныя соображенія только какъ на попытку осмыслить внезапное появленіе "походной красной дѣвицы" и ея безслѣдное исчезновеніе въ разсмотрѣнной нами былинѣ.
   

IV. Бой отца съ сыномъ.

   Извѣстіе о наѣздѣ туранскаго богатыря застаетъ Рустема въ Забулистанѣ, такъ сказать, на границахъ Ирана, на заставѣ Рустена вызываютъ сразиться съ туринскимъ богатыремъ, такъ какъ послѣдній не имѣетъ супротивника среди иранцевъ, и лишь Рустемъ одинъ можетъ съ нимъ справиться. Рустемъ ѣдетъ съ посланнымъ Каусомъ Гивомъ къ царю и (послѣ ссоры съ царемъ) соединяется съ царскимъ войскомъ, находящимся подъ начальствомъ богатыря Туса. Сохрабъ вызываетъ съ юношескою кичливостью поединщика. Славный пехлеванъ Тусъ, вступивъ съ нимъ въ бой, обращается въ бѣгство {О мѣстѣ этого мотива въ пересказѣ Фирдоуси см. выше.}. Рустемъ выступаетъ противъ нахвальщика, который указываетъ ему на его старость. Противники бьются сначала копьями, затѣмъ мечами и палицами. Наконецъ, схватываются бороться. Во второмъ боѣ Сохрабъ подмялъ Рустема. Рустемъ возстановляетъ прежнюю свою силу послѣ молитвы къ Богу и въ новой стычкѣ немедленно опрокидываетъ Сохраба и поретъ ему груди бѣлыя.
   Почти всѣмъ перечисленнымъ чертамъ находимъ мы соотвѣтствующія въ нашихъ былинахъ.
   Илья стоитъ съ дружиной на заставѣ, какъ Рустенъ. Ему привозятъ извѣстіе о нахвальщикѣ, которому, по одному пересказу, 12 лѣтъ, какъ Сохрабу {Рыбниковъ, I, No 18.}. Въ другихъ былинахъ {Рыбн., I, No 14; Гильферд., No 46.} нахвальщикъ подступаетъ къ стольному городу Кіеву и вызываетъ поединщика (подобно тому, какъ Сохрабъ угрожаетъ Каусу) и извѣстіе объ этомъ приходитъ къ Ильѣ {Рыбн., I, 14, стр. 81.}. Главный богатырь послѣ Ильи -- Добрыня, какъ у Фирдоуси -- Тусъ, предводитель царскаго войска, послѣ неудачной схватки съ наѣзжимъ богатыремъ обращается въ бѣгство. Ильѣ некѣмъ замѣниться {Видно, что, кромѣ старика, ѣхать некому. Кирѣев., I, No 2, стр. 52 (2-е изд.).}, какъ Рустему, и онъ вступаетъ въ бой съ нахвальщикомъ, который издѣвается надъ его старостью. Бьются послѣдовательно въ три пріема разнымъ оружіемъ, затѣмъ борются:
   
   Закричалъ Сокольничекъ-охотничекъ:
   Ахъ ты старый, сѣдатый песъ!
   Не на мной бы ти ѣздить по чисту полю,
   Пора бы ти въ деревнѣ сидѣть, свиней пасти...
   Разъѣхалися на копья востры,
   У нихъ копья въ рукахъ погибалися,
   На черепья копья разсыпалися;
   Разъѣхался на палицы боевыя:
   У нихъ палицы въ рукахъ погибалися,
   По маковкамъ палицы отломался;
   Разъѣхалися на сабли востры:
   У нихъ сабли въ рукахъ погибалися,
   Повыщербѣли на латы кольчужныя.
   Скоро они соходили со добрыхъ коней,
   Захватился они во ухваточку,
   Стали они боротися, ломатися *).
   *) Рыбн., I, No 13, стр. 78; срав. Кир., I, стр. 60, No 1 и 2, стр. 53.
   
   Бой, по одному пересказу, длится 3 дня, какъ у Фирдоуси {Кирѣев., I, No 2, стр. 53.}. Нахвальщикъ опрокидываетъ Илью, какъ Сохрабъ Рустема, хочетъ его зарѣзать (по одному пересказу), спрашиваетъ объ его имени, какъ Сохрабъ Рустема {Гильферд., No 77, стр. 463; сравн. Рыбн., I, No 12, гдѣ, впрочемъ, паленица принята на женщину.}. Обыкновенно, однако, объ имени побѣжденнаго супротивника спрашиваетъ не нахвальщикъ, а Илья, такъ что приведенная изъ одной былины черта, быть можетъ, случайна.
   Послѣ молитвы у Ильи, какъ у Рустема, прибываетъ силы, и онъ въ свою очередь, опрокидываетъ нахвальщика. Готовясь ему вспороть груди бѣлыя, онъ спрашиваетъ его объ имени, слѣдовательно, съ тѣмъ отличіемъ отъ Рустема, что послѣдній спрашиваетъ Сохраба, уже нанеся ему смертельную рану. Поэтому и узнаніе сына вызываетъ въ Ильѣ радость, а въ Рустемѣ отчаяніе. Наконецъ, оба сказанія, иранское и русское, кончаются трагически {Объ исконности трагическаго исхода въ русскихъ былинахъ о боѣ Ильи съ сыномъ см. О. Миллера, наз. соч., гл. I.}, смертью сына, хотя русскія вводятъ еще одинъ мотивъ, предшествующій убіенію отцомъ сына и старающійся оправдать отца, на сторонѣ котораго во всѣхъ русскихъ пересказахъ лежатъ симпатіи сказителей, мотивъ о коварномъ покушеніи сына на спящаго отца.
   Дѣйствительно, былины съ трагическимъ исходомъ разсказываютъ, что пощаженный Ильею сынъ, узнавъ, что онъ прижитъ своею матерью отъ Ильи насиліемъ, возвращается къ отцу и покушается убить его. Отъ удара сына Илью спасаетъ тѣльной крестъ. Проснувшись, Илья казнитъ сына безъ жалости:
   
   И схватилъ-то онъ Сокольника на ноги,
   И ударилъ онъ его о сыру землю,
   Тутъ-то ему и смерть пришла.
   Выходитъ Илья со бѣла шатра
   И ступилъ онъ Сокольнику на ногу,
   Рукой хватилъ на другую,
   И половину кинулъ матери на погребеніе,
   А другую собакамъ на съѣденіе {Рыбн., II, No 64.}.
   
   Иногда отецъ пластаетъ сыну груди бѣлыя, разсѣкаетъ его на мелкія части и раскидываетъ ихъ по чисту полю {Рыбн., I, No 14.}. Звѣрскій поступокъ Ильи соотвѣтствуетъ коварному покушенію сына на отца. Это покушеніе уничтожаетъ родственную связь, и нашъ народъ вполнѣ симпатизируетъ поступку Ильи: собакѣ собачья смерть! Въ такой развязкѣ сюжета о боѣ отца съ сыномъ нельзя не видѣть передѣлки, происшедшей уже на русской почвѣ и вызванной стремленіемъ оправдать Илью въ его расправѣ съ сыномъ. Чтобы не наложить тѣни на своего идеальнаго богатыря, наши сказители имѣли два исхода: они могли устранить трагическую развязку и окончить бой отца съ сыномъ благополучнымъ примиреніемъ бойцовъ вслѣдствіе взаимнаго узнанія ихъ родственныхъ отношеній; либо, не отступая отъ древней трагической развязки, мотивировать убіеніе сына такъ, чтобы вся вина была снята съ отца. Оба эти исхода мы и находимъ въ нашихъ былинахъ, причемъ первый, болѣе отступающій отъ традиціи, встрѣчается крайне рѣдко, второй же является широко распространеннымъ. Стоя на сторонѣ отца въ его столкновеніи съ сыномъ, нашъ эпосъ долженъ былъ наложить темныя краски на нравственный обликъ этого сына и придать ему черты, значительно отличающія его отъ персидскаго Сохраба. Послѣдній проникнутъ любовью къ отцу, старается его отыскать, чтобы возвести на престолъ Ирана, чувствуетъ инстинктивную симпатію къ Рустему и великодушно щадитъ его послѣ второй схватки. Нашъ Сокольникъ (Соловникъ, Збутъ и проч.) чувствуетъ ненависть къ отцу и покушается убить его изъ-за угла; сверхъ того, въ нѣкоторыхъ пересказахъ, убиваетъ и мать. Понятно, что такой противоестественный злодѣй можетъ быть уничтоженъ Ильей съ такимъ же правомъ, какъ какое-нибудь идолище поганое или собака Валинъ-царь.
   Въ нѣкоторыхъ былинахъ и мать Сокольника питаетъ враждебное чувство въ Ильѣ, не проставь ему нѣкогда совершоннаго имъ надъ ней насилія, такъ что враждебность сына къ отцу является какъ бы наслѣдственной. Быть можетъ, мотивъ враждебности сына къ отцу, совершившему нѣкогда насиліе надъ его матерью, вошелъ въ разсматриваемыя былины чрезъ смѣшеніе съ такими сюжетами, гдѣ сынъ защищаетъ мать отъ насильника-змѣя. Такъ, напримѣръ, въ одномъ пересказѣ былины о Вольгѣ, этотъ богатырь, происшедшій отъ насилія Змѣя Горынича надъ его матерью, едва родившись, говоритъ:
   
   "Ужъ ты гой еси матушка родимая!
   Не дамъ я тебя змѣю во обиду.
   Когда я буду на возрастѣ,
   На возрастѣ -- пятнадцати дѣть,
   Ужъ ти скуй мнѣ палицу боевую,
   Боевую палицу во сто пудъ;
   Когда та палица легка покажется,
   Ужъ скуй матушка въ полтораста пудъ;
   Тогда-то я, матушка, буду со змѣемъ воевать;
   Я заѣду-то къ нему въ пещерички змѣиныя,
   Сниму ему буйную головушку,
   Подниму его головушку на острый колъ,
   Поднесу его головушку къ твоему дворцу" {Рыбн., I, стр. 13.}.
   
   Подобно этому, Подсокольникъ, по былинѣ Ефименка, уже шести годовъ "зло несетъ на батюшка", а двѣнадцати лѣтъ покусился его убить {Ефименко, No 7, стр. 80.}.
   Въ противуположность сыну, Илья въ тѣхъ пересказахъ, гдѣ не введенъ мотивъ о совершенномъ имъ насиліи надъ матерью, питаетъ и къ сыну, и къ матери не меньшую симпатію, чѣмъ Рустемъ къ Сохрабу и Техмимэ. Такъ, въ былинѣ Кирѣев., No 6 {Стр. 18.}, заставивъ побѣжденнаго Збута-Бориса королевича сказать свою дядину отчину, Илья "заплакалъ, глядючи на свое чадо милое", и сказалъ ему:
   
   "Поѣзжай ты, Збутъ-Борисъ королевичъ младъ,
   Поѣзжай ты ко своей сударынѣ матушкѣ. *)
   *) Такое же любовное отношеніе Ильи къ сыну см. въ былинѣ Гильферд. No 46; сравн. Рыбн., I, No 14.
   
   А въ свою очередь матушка, узнавъ о схваткѣ сына съ Ильей, даетъ ему такое наставленіе:
   
   "Гой еси ти Збутъ-Борисъ королевичъ младъ!
   Почто ты напутался на стараго?
   Не надо бы тебѣ съ нимъ дратися,
   Надо бы съѣхаться въ чистомъ полѣ,
   И надо бы тебѣ ему поклонитися
   О праву руку до сырой земли,
   Онъ по роду тебѣ батюшка, старый козакъ,
   Илья Муромецъ сынъ Ивановичъ {Тамъ же, стр. 14.}".
   
   Такимъ образомъ, здѣсь мать Збута, королева Задонская, еще не смѣшалась съ "лютыми" бабамы Латыгорками, Латымирками и пр. и напоминаетъ довольно близко королевну семенганскую Техмимэ.
   Отмѣтивъ черты сходства и различія между иранскими и русскими пересказами сюжета о боѣ отца съ сыномъ, разсмотримъ теперь, основываясь на работѣ академика А. Н. Веселовскаго, наличныя былинныя редакцій этого популярнѣйшаго эпическаго сюжета.
   А. Н. Веселовскій различаетъ три группы былинъ о боѣ Ильи съ сыномъ, каждую съ отличительными признаками.
   Въ первой группѣ, самой обильной цр числу доселѣ извѣстныхъ пересказовъ, разсказъ открывается упоминаніемъ богатырской заставы, на которой стоитъ Илья съ другими (иногда 4-мя) богатырями (Добрыня, Алеша Поновичъ, Колыванъ, Самсонъ, Добрыня, Михайло-Йотыкъ, семь братьевъ Грядовичевъ, Ѳома Долгополый, Мужики Залѣшане). Къ заставѣ пріѣзжаетъ добрый молодецъ съ признаками Сокольника. За нимъ посылаетъ Илья Добрыню (Дуная), затѣмъ ѣдетъ самъ. Происходить извѣстный бой съ обычною развязкой. Мать Сокольника называется баба Латымирка, владымерка, Латыгорка, Амельфа Тимоѳеевна, Горынчанка.
   Во второй группѣ вначалѣ упоминается выѣздъ Ильи и Добрыни изъ Кіева на Фаворъ-гору (или Сафать-рѣку, или въ чистое поле). Извѣстіе о нахвальщикѣ приноситъ иногда воронъ. Затѣмъ, какъ въ первой группѣ, противъ пріѣзжаго богатыря посылается Добрыня. Бой Ильи. Мать Сокольника называется Сиверьяничной.
   Третью группу представляетъ былина Гильферд. No 46 = Рыбн., I, No 14, въ которой молодой Солбиниковъ-татаринъ подъѣзжаетъ подъ Кіевъ и требуетъ поединщика. Противъ него выѣзжаетъ Илья и происходить извѣстный бой.
   Изъ этихъ трехъ группъ А. Н. Веселовскій склоненъ считать схему 2-й болѣе первоначальной, такъ какъ находить ее въ нѣмецкомъ сказаніи о боѣ Гильдебранда съ Алебрандомъ.
   Верхне-нѣмецкій пересказъ открывается тѣмъ, что Гильдебрандъ хочетъ вернуться въ Бернъ, гдѣ оставилъ жену Утэ и гдѣ не бывалъ въ теченіе 30 лѣтъ. Герцогъ Амелунгъ предупреждаетъ его, что въ полѣ на заставѣ онъ встрѣтить молодаго Алебранда, который на него нападетъ. Дитрихъ Бернскій совѣтуетъ Гильдебранду не биться съ Алебрандомъ, а подружиться съ нимъ. Далѣе слѣдуетъ на бернской заставѣ встрѣча Гильдебранда съ молодымъ витяземъ, бой, въ которомъ отецъ обезоружилъ сына и изъ разспросовъ узналъ о его родѣ-племени. Пѣсня кончается узнаніемъ и отъѣздомъ отца съ сыномъ въ Бернъ, гдѣ происходить радостное свиданіе съ женою и матерью.
   Сходныя черты представляетъ и эпизодъ изъ Тидрексаги, основанный, вѣроятно, на нижне-нѣмецкомъ пересказѣ. Гильдебрандъ выѣзжаетъ изъ Берна вмѣстѣ съ молодымъ Конрадомъ, который предупреждаетъ его быть ласковымъ съ Алебрандомъ, когда онъ встрѣтить его, и сказаться его отцемъ, иначе ему будетъ худо: такой тотъ сильный богатырь. Затѣмъ Конрадъ описываетъ примѣты Алебранда и покидаетъ Гильдебранда. Слѣдуетъ встрѣча отца съ сыномъ; послѣдній на бѣломъ конѣ, въ бѣломъ вооруженіи; рядомъ съ нимъ два выжлеца, по лѣвую сторону ястребъ. Увидѣвъ незнакомаго всадника, Алебрандъ крѣпче привязалъ шлемъ, заслонился щитомъ и съ копьемъ въ рукѣ бросился ему на встрѣчу. Въ слѣдующей затѣмъ схваткѣ древки копій разлетаются пополамъ, бойцы спѣшились и бьются мечами. Трижды останавливаются они среди боя, дважды спрашиваетъ Алебрандъ объ имени противника, спрашиваетъ въ послѣдній разъ Гильдебрандъ, но отвѣта нѣтъ и бой возгорается снова. Гильдебрандъ нанесъ сыну глубокую рану въ бедро; тотъ не можетъ сражаться далѣе и передаетъ отцу мечъ. Когда Гильдебрандъ протянулъ за нимъ руку, отстранивъ щитъ, молодой витязь ударилъ въ него измѣннически, намѣреваясь отсѣчь ему руку. Но старикъ успѣлъ заслониться щитомъ" говорить: "Этому удару ты научился у бабы, не у отца". И, набросившись на молодца, онъ повергаетъ его на землю, самъ насѣлъ на него и, занеся надъ нимъ мечъ, дважды спрашиваетъ, кто онъ такой: если ты Алебрандъ, то я отецъ твой Гильдебрандъ. Тотъ называетъ себя; совершается обоюдное признаніе, въ которомъ, въ концѣ этого эпизода, прінимаетъ участіе еще третье лицо: мать-жена, какъ въ нѣмецкой пѣснѣ {А. Н. Веселовскій: "Южно-русск. былины", III--XI, стр. 829 и слѣд.}.
   "Если отвлечь отъ пересказа Тидрексаги,-- говоритъ академикъ Веселовскій,-- примиряющій исходъ повѣсти о боѣ и взять въ разсчетъ лишь то ея содержаніе, которое мы привели, то получается схема, во всемъ отвѣчающая русскимъ былинамъ, разсмотрѣннымъ нами подъ No II, и исключеніемъ ихъ развязки:
   "1. Поѣздка Ильи и Добрыни-Гильдебранда и Конрада.
   "2. Илья-Гильдебрандъ встрѣчается съ сыномъ; описывается вооруженіе молодца; съ нимъ выжлецы и соколъ-ястребъ.
   "3. Бой идетъ сначала конный, потомъ пѣшій.
   "4. Нѣм. сильный ударъ, нанесенный сыномъ, устрашаетъ отца; русс. Илья падаетъ подъ ударомъ сына. Илья-Гильдебрандъ повергаетъ юнаго богатыря на землю и допрашиваетъ его.
   "Аттрибуты нашего Сокольничка-охотничка не могутъ быть случайными, и это ведетъ къ дальнѣйшему вопросу. Въ нѣмецкихъ пѣсняхъ о Гильдебрандѣ, старый витязь возвращается домой послѣ продолжительной отлучки, сынъ выѣхалъ изъ дома, очевидно, охотиться, иначе непонятны въ пересказѣ сѣверной саги сопровождающія его собаки и ястребъ. Какъ поняты отношенія отца и сына въ русскихъ былинахъ, именно въ группѣ No II? Кто у себя дома: отецъ или сынъ?
   "Рѣшающимъ для меня являются соколъ и выжлецъ: они не показываютъ на заѣзжаго богатыря. Пріѣзжалъ, стало бытъ, Илья Муромецъ? А не рѣшусь отвѣтить на это положительно.
   "Если Сокольникъ-охотникъ не могъ пріѣзжать издалека, то тѣмъ самымъ схему былинной группы No III, гдѣ Илья является защитникомъ Кіева противъ наѣзжей паленицы, слѣдуетъ признать поздней, навѣянной, быть можетъ, тѣми пѣснями, гдѣ такимъ защитникомъ выступаетъ юный богатырь (Михайло Даниловичъ, Ермакъ, Василій пьяница); въ нашемъ случаѣ были бы только переставлены роли. Что касается до 1-й изъ разобранныхъ нами пѣсенныхъ группъ, то мнѣ представляется здѣсь вѣроятнымъ внѣшнее вліяніе плана былины о гибели богатырей (Кирѣевскій, IV, стр. 108--115), она также открывается заставой, на которой, въ числѣ семи богатырей, стоять Алеша Поповичъ, Добрыня, Илья: является татаринъ, бусурманченокъ, противъ котораго выѣзжаетъ Добрыня, за нимъ Алеша; уже послѣ того былина выводитъ на сцену Илью, принимающаго участіе въ общей сѣчѣ.
   "Группа 2-я выдѣляется, такимъ образомъ, для меня, какъ представляющая древнѣйшій типъ былины. Если стать на мою точку зрѣнія, то происхожденіе другихъ типовъ (1-го и 3-го) объяснить будетъ легко. Во второй группѣ, т.-е. въ ея древнемъ оригиналѣ, кіевское пріуроченіе отсутствовало, бой совершался въ одну изъ поѣздокъ Ильи: онъ наѣзжалъ на "сокольника". Позднѣе, когда Илья присталъ къ Кіеву, явился главнымъ стоятелемъ за него, планъ мотива измѣнился: наѣзжалъ уже сокольникъ и Илья выходилъ къ нему на встрѣчу, чтобы повѣряться съ нимъ. Здѣсь представлялась возможность двоякой дифференціаціи: Илья выѣзжалъ противъ поединщика (группа No III), либо стоялъ съ другими на заставѣ, когда ему пришлось вѣдаться съ пріѣзжимъ богатыремъ (группа No I). Представленіе заставы всего глубже проникло въ былинный сюжетъ: мы встрѣтили его и въ пѣсняхъ, отнесенныхъ нами ко 2-й группѣ. Заставой открывалась и другая былина о боѣ: пѣсня о гибели богатырей на Руси; вліяніе ея запѣва на начальную сцену нашей былины представляется мнѣ вѣроятнымъ для нашей первой группы" {Тамъ же, стр. 884, 836 и 887.}.
   При всемъ остроуміи, построеніе А. И. Веселовскимъ первоначальнаго или древнѣйшаго типа былины о боѣ Ильи съ сыномъ представляется мнѣ нѣсколько искусственнымъ и едва ли вполнѣ согласнымъ съ наличными, доселѣ извѣстными былинами. На предпочтеніе, оказываемое 2-му типу (см. выше), кажется, всего болѣе повліяло сходство, намѣчаемое А. Н. Веселовскимъ между схемой этого типа и схемой эпизода изъ Тидрексаги, и особенно представленіе сына съ признаками соколинаго охотника. Но если мы ближе всмотримся въ тѣ рубрики схемы, которыя сопоставляетъ между собою А. Н. Веселовскій, то сходство между Тидрексагой и 2-мъ типомъ былинъ о боѣ отца съ сыномъ представляется не настолько яркимъ, чтобъ могло свидѣтельствовать въ пользу особой древности (и прочности) этого типа.
   1. Поѣздка Ильи и Добрыни-Гильдебранда и Конрада.
   Если Илья естественно сопоставляется съ Гильдебрандомъ, то Добрынѣ едва ли соотвѣтствуетъ Конрадъ. Добрыня вмѣстѣ съ Ильей встрѣчаетъ сына Ильи, между тѣмъ какъ Конрадъ только совѣтуетъ Гильдебранду не биться съ Алебрандомъ и покидаетъ стараго рыцаря раньше его встрѣчи съ Алебрандомъ.
   Такимъ образомъ, Конрадъ играетъ ту же роль, что герцогъ Амелушъ въ нѣмецкой пѣснѣ, предупреждающій Гильдебранда о предстоящей ему встрѣчѣ съ Алебрандомъ, или Дитрихъ Бернскій, совѣтующій Гильдебранду повести дружескія рѣчи съ юнымъ богатыремъ.
   Выѣздъ Гильдебранда также не вполнѣ соотвѣтствуетъ выѣзду Или: Гильдебрандъ возвращается въ Бернъ, гдѣ у него жена, которую онъ не видалъ 30 лѣтъ. Илья выѣзжаетъ въ поле изъ Кіева {Въ былинѣ этой группы Гильферд. No 283 даже неизвѣстно откуда.}, повидимому, безъ опредѣленной цѣли и располагается въ шатрѣ на горѣ.
   2. Илья-Гильдебрандъ встрѣчается съ сыномъ; описывается вооруженіе молодца; съ нимъ выжлецы и соколъ-ястребъ.
   Вся эта рубрика принадлежитъ не только этому типу, но и типу No I. Сынъ Ильи и въ былинахъ No I называется иногда сокольникомъ {Наприм., Рыбниковъ, I, No 18.} или имѣетъ признаки сокольника {Наприм., Кирѣевскій, I, 5 (соколъ); Кирѣевскій, IV, 3 (кречетъ и соколъ); Кирѣев., VII, прилож. No 1 (кречетъ и выжлоки).} -- сокола и выжлецовъ. Между тѣмъ, А. И. Веселовскій, считая аттрибуты Сокольничка въ типѣ No II неслучайными, выводитъ изъ нихъ, что они не показываютъ на заѣзжаго богатыря. Сынъ, по мнѣнію автора, у себя дома и только выѣхалъ на охоту. На нашъ взглядъ, едва ли присутствіе сокола и выжлецовъ можетъ дать основаніе къ такому выводу. Сынъ во всѣхъ былинахъ является иноземнымъ наѣздникомъ, одинаково во всѣхъ 3-хъ различаемыхъ акад. Веселовскимъ типахъ. Въ былинахъ ІІ-го типа онъ иногда называетъ своею родиной западную или сѣверную сторону, Золотую орду {Гильфердингъ, NoNo 226, 283.} землю Задонскую {Кирѣевскій, I, No 6.}, между тѣмъ какъ отецъ (Илья), стоитъ ли онъ на Фаворъ-горѣ или на Сафатъ-рѣкѣ, все же предполагается не выѣзжающимъ за предѣлы Руси. Слѣдовательно, вопросъ: кто у себя дома -- отецъ или сынъ?-- рѣшается былинами скорѣе въ пользу отца, не такъ какъ въ Тидрексагѣ, гдѣ отецъ представленъ возвращающимся домой къ женѣ въ Бернъ.
   3. Бой идетъ сначала конный, потомъ пѣшій.
   Эта рубрика схемы No II можетъ быть повторена и въ обѣихъ другихъ былинныхъ группахъ (I и III). Замѣтимъ только, что детали боя русскихъ былинъ, какъ мы видѣли, гораздо болѣе напоминаютъ бой Рустема съ Сохрабомъ, чѣмъ Гильдебранда съ Алебрандомъ, именно тремя видами оружія (палицы, копья, мечи) и борьбой.
   4. Нѣмец. сильный ударъ, нанесенный сыномъ, устрашаетъ отца; русс. Илья падаетъ подъ ударами сына. Илья-Гильдебрандъ повергаетъ юнаго богатыря на землю.
   Эта рубрика опять не представляетъ ничего типическаго для схемы No II, такъ какъ относится и къ другимъ былиннымъ группамъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, детали нашихъ былинъ снова болѣе напоминаютъ бой Рустема съ Сохрабомъ, чѣмъ бой нѣмецкихъ рыцарей. Сынъ (Сокольникъ-Сохрабъ) сначала повалилъ отца (а не только устрашилъ его ударомъ), слѣдовательно, оказался сильнѣе отца, который, только возстановивъ силы молитвой, могъ затѣмъ одолѣть сына. Наконецъ, въ нѣмецкихъ пересказахъ боя отца съ сыномъ трагическаго исхода фактически нѣтъ, и онъ только предполагается для древне-нѣмецкой пѣсни о Гильдебрандѣ и Гадубрантѣ, относимой къ VIII вѣку (?), но дошедшей до насъ безъ окончанія; между тѣмъ какъ въ нашихъ былинахъ трагическій исходъ, какъ въ Рустеміадѣ, есть основной. Такимъ образомъ, чрезъ сопоставленіе былинъ II и группы съ Тидрексагой едва ли можно сдѣлать выводъ о большей архаичности этой группы и, ставъ на точку А. Н. Веселовскаго, выводить изъ типа No II типы No I (открывающійся заставой) и No III (появленіемъ наѣздника у Кіева). А. Н. Веселовскій самъ признаетъ, что представленіе заставы всего глубже проникло въ былинный сюжетъ, такъ какъ встрѣчается и въ нѣкоторыхъ былинахъ, отнесенныхъ имъ ко П-й группѣ. Проще сказать, застава встрѣчается въ огромномъ большинствѣ былинъ разсматриваемаго сюжета (въ 14 изъ 19) л, по всей вѣроятности, была въ наидревнѣйшемъ или основномъ типѣ. Вторая группа въ распредѣленіи А. Н. Веселовскаго выводится только изъ трехъ {Рыбниковъ, III, No 14; Гильфердингъ, No 219; Гильферд., No 226 и 233.} или (если считать недосказанную былину Кир. No 6) изъ четырехъ былинъ и почти во всемъ, кромѣ зачала, совпадаетъ съ первой. Третья группа (наѣздъ нахвальщика въ Кіевъ) представлена только одною былиной {Гильферд., No 46; Рыбниковъ, I, No 14.}. Изъ этихъ цифровыхъ данныхъ позволяю себѣ вывести заключеніе, что къ основной редакціи принадлежать именно былины, открывающіяся богатырскою заставой, мимо которой проѣзжаетъ сокольникъ (etc.), а немногочисленныя остальныя былины не могутъ считаться двумя группами, на такихъ же правахъ, какъ былины основной редакціи, такъ какъ, въ сущности, представляютъ уклоненія отъ нихъ только въ зачалѣ.
   И такъ, можно думать, что основная схема сюжета о боѣ Ильи съ сыномъ открывалась богатырскою заставой, на которой стоялъ Илья съ другими богатырями. Далѣе являлся сокольникъ-юноша; съ нимъ пытался неудачно сразиться Добрыня; затѣмъ вступалъ въ бой Илья и, сначала опрокинутый пріѣзжимъ богатыремъ, потомъ опрокидывалъ его, возстановивъ силы молитвой. На древность такого типа, кажется, можно найти указанія въ кавказскихъ пересказахъ разсматриваемаго эпизода изъ Рустеміады.
   Такъ, въ сванетскомъ сказаніи {См. Этнограф. Обозрѣніе, II, стр. 9.} Ростомъ находится въ Карай (своемъ мѣстопребываніи для охоты) и туда пріѣзжаетъ Зурабъ, изображаемый охотникомъ. Онъ до вечера убилъ столько звѣрей, что сдѣлалъ себѣ изъ костей палатку, гдѣ расположился ночевать.
   Въ осетинской сказкѣ Ростомъ находится въ Абрасетъ-городѣ и туда пріѣзжаетъ отъ матери Зуранъ-ханъ {См. тамъ же, стр. 17.}.
   Но еще болѣе яркія указанія на наши былинные аттрибуты пріѣзжаго юноши-сокольника находимъ въ нѣкоторыхъ кабардинскихъ сказаніяхъ, по нѣкоторымъ чертамъ напоминающихъ нашу былину.
   Такъ, въ сказаніи о Пши-Бадиноко, этотъ богатырь имѣетъ такія примѣты: впереди всадника кругообразная туча, позади птицы летаютъ, на спинѣ же коня онъ раскинулъ шатеръ, пламя, которое онъ выдыхаетъ, жжетъ все на пути, а по бокамъ двѣ самырь-собаки рѣзвятся; конь его прыгаетъ и рвется изъ тѣсной дорожной колеи. Самъ онъ выдыхаетъ пламя клубами и солнцемъ палить отвѣсно, конь же поднимаетъ голову свою подъ облака {Сборникъ свѣдѣній о кавказскихъ горцахъ, V, отд. 2, стр. 61. Ср. описанія сына Ильи:
   
   Его храбра поѣздка молодецкая,
   Ископыта у коня метало
   По цѣлой овчинѣ по барановой;
   У коня изо рта пламя пышетъ,
   Изъ ушей у коня кудрявъ дымъ валитъ,
   Исподъ стремени борзой выжлецъ выскакиваетъ,
   У молодца съ плеча на плечо ясенъ соколъ перелетываетъ (Рыбниковъ, III, стр. 55).}.
   Въ другомъ сказаніи "Насранжаке" выводится напоминающій Сохраба и Сокольника ребенокъ-богатырь Ашаназъ, выѣзжающій чтобы отомстить за смерть отца и допрашивающій предварительно объ убійцѣ отца мать съ пристрастіемъ (какъ Сохрабъ разспрашиваетъ Техмимэ объ имени своего отца). Ашамазъ выѣзжаетъ со двора на отцовскомъ конѣ "съ соколомъ, усѣвшимся на концѣ его плеча, и съ собакой, прыгающею у груди коня". Съ такими атрибутами ребенокъ подъѣзжаетъ къ ставкѣ (покойнаго) отца, возлѣ которой стоитъ съ дружиной въ палаткахъ старый нартъ (богатырь) Насранжаке "съ бѣлою бородой" (Илья). Замѣтивъ дымокъ отъ костра, разложеннаго Ашамаэомъ, предводитель нартовъ посылаетъ узнать, кто тамъ расположился, нарта Сосрыко (Добрыня) съ десяткомъ всадниковъ. Они направляются къ дыму, но, не рѣшаясь подъѣхать къ нему, осматриваютъ издали. Возвращаются всадники обратно и говорятъ: "Мы не могли приблизиться къ мѣсту, куда ты насъ послалъ". Насранжаке (Илья), разгнѣвавшись, садится на коня самъ, ѣдетъ вверхъ и къ дыму подъѣзжаетъ. Онъ спрашиваетъ у мальчика-богатыря, какого онъ рода. Тотъ сначала запирается, но потомъ, когда Насранжаке, обидѣвшись, поворачиваетъ назадъ, говоритъ: "Благодатный старецъ, какъ же ты нетерпѣливъ! Вернись, я скажу тебѣ, кто я. Мой отецъ -- Аша, я же Ашамазъ. Тотчасъ же Насранжаке слѣзаетъ съ коня и, облобызавъ мальчика, сажаетъ на коня и жъ войску привозить" {Сборникъ свѣдѣній о кавказскихъ горцахъ, V, отд. 2, стр. 67.}. Дальнѣйшія похожденія Ашамаза -- месть за отца -- не представляютъ для насъ интереса, но приведенное начало сказанія, на нашъ взглядъ, живо напоминаетъ основной типъ нашихъ былинъ о встрѣчѣ Ильи съ Сокольникомъ. И въ нашихъ былинахъ о встрѣчѣ отца съ сыномъ, старый богатырь стоить на заставѣ съ дружиной, какъ сѣдой Насранжаке съ нартами на берегу Идиля (Волги) {Въ карачаевскомъ варіантѣ этого сказанія Насыранъ(-Насранжаке) оказывается роднымъ дядей мальчика-богатыря Ачимеза(-Ашамаза) и встрѣча происходитъ на заставѣ у р. Кубани (Сафатъ-рѣка). См. Сборникъ мат. для опис. мѣст. и плем. Кавказа, вып. III, отд. 2, стр. 142.}. Къ заставѣ подъѣзжаетъ богатырь-мальчикъ, сокольникъ съ соколомъ и собаками. Предводитель богатырей посылаетъ главнаго послѣ себя (Добрыню, Сосрыко) подсмотрѣть на пріѣзжаго, и посланный устрашается. За нимъ ѣдетъ старый богатырь и происходить узнаніе.
   Въ дальнѣйшемъ наша основная былина расходится съ кабардинской, такъ какъ въ послѣдней другой сюжетъ -- месть за убитаго отца, хотя въ нѣкоторыхъ частностяхъ напоминающій сюжетъ исканія отца юнымъ богатыремъ-сыномъ. Думаемъ, что на кабардинскую обработку сюжета о мести мальчика-сына за отца повліялъ широко извѣстный сюжетъ о встрѣчѣ отца съ мальчикомъ-сыномъ, повліялъ именно на первую половину, которую мы только одну и сопоставляемъ съ первою половиной нашихъ былинъ о встрѣчѣ Ильи съ сокольникомъ. Если наше сопоставленіе основательно, то оно, съ одной стороны, свидѣтельствовало бы о томъ, что типъ, который намъ представляется основнымъ въ нашихъ былинахъ о встрѣчѣ Ильи съ сыномъ, достаточно древенъ, съ другой -- содержалъ бы, быть можетъ, указанія на путь (сѣверо-кавказскія степи), которымъ онъ пробрался на Русь {Впрочемъ, нужно замѣтить, что ни въ русскихъ, ни въ кавказскихъ сказаніяхъ аттрибуты богатырскаго юноши (соколъ, собаки) не даютъ намъ основанія видѣть въ немъ спеціально соколинаго охотника. Эти аттрибуты довольно распространенная въ сказкахъ черта разныхъ героевъ. Такъ, Иванъ бѣлый въ русской сказкѣ, изданной Н. С. Тихонравовымъ, имѣетъ богатырскаго коня, хорта (собаку) и сокола: "его богатырской конь жаръ ѣстъ, а ходитъ зайца, а соколъ утку" (Лѣтоп. русск. литер., кн. V, отд. 8, стр. 18). Въ бурятской сказкѣ о ханѣ-Гужирѣ чудовище Тальлнъ-шара-мангатхай "несетъ на плечѣ топоръ, впереди его бѣжитъ его желтая собака, надъ нимъ летаютъ большая птица и коршунъ (Бурятскія сказки и повѣрья, собравши Хангаловымъ, Затопляевымъ и друг. 1889 г., стр. 66). Въ сказкѣ горскихъ татаръ Пятигорскаго округа такъ изображается юный богатырь Рачикау". "Впереди его идетъ облако, въ которомъ летаютъ звѣзды и вороны; впереди свѣтитъ солнце, а сзади луна; подъ лошадью прыгаютъ бѣлые зайцы" (Сбор. мат. для опис. мѣст. и плем. Кавказа, вып. I, отд. 2, стр. 81).}.
   Въ приведенномъ кабардинскомъ (и карачаевскомъ) сказаніи встрѣча дяди съ племянникомъ оканчивается узнаніемъ, и родственники становятся союзниками въ общемъ дѣлѣ -- кровной мести за брата и отца. Но есть кабардинскія сказанія о враждебной встрѣчѣ дяди съ племянникомъ, причемъ племянникъ, напоминающій Сохраба, оказывается сильнѣе дяди, и тотъ убиваетъ его только при помощи хитрости, какъ Рустемъ Сохраба. Такъ, въ сказаніи о Сосрыко {Сборн. свѣд. о кавказ. горцахъ, вып. V, отд. 2, стр. 66 и слѣд.}, этотъ нартъ видитъ въ полѣ чернизину и наѣзжаетъ на юнаго богатыря. Сосрыко крикнулъ, но крикъ его не былъ услышанъ; погнался за нимъ, но не могъ нагнать. Тогда богатырь, обернувшись, крикнулъ и крикъ его пронзилъ Сосрыко; преслѣдуя потомъ и нагнавъ Сосрыко, онъ вышибъ его изъ сѣдла и хотѣлъ уже снять ему голову (какъ Сохрабъ во 2-мъ боѣ Рустему). Сосрыко прибѣгнулъ къ хитрости и говоритъ, что у мартовъ теперь празднество, что въ такой день ихъ родъ не убиваютъ и что имъ должно назначить другой бой. Юный богатырь Тотырешъ соглашается пощадить Сосрыко, какъ Сохрабъ Рустема. Сосрыко узнаетъ отъ Сатаны, своей названной матери, что Тотырешъ его племянникъ, и посредствомъ хитрости, испугавъ его коня, сбросилъ Тотыреша съ сѣдла. Затѣмъ онъ, наскочивъ, вынулъ мечъ, чтобы снять ему голову. "Стой, я уступилъ тебѣ вчерашній день, -- сказалъ Тотырешъ, -- сегодняшній ты долженъ уступить мнѣ".-- "А пропади ты, глупый юноша! Станутъ ли ждать насъ нарты, пока мы будемъ возиться, назначая другъ другу сроки",-- отвѣтилъ Сосрыко и, снявъ голову Тотырешу, вернулся домой.
   Если изъ этого разсказа устранить нѣкоторыя кавказскія детали, то въ основѣ онъ представляется варіантомъ боя Рустема съ Сохрабомъ, и, притомъ, такимъ, въ которомъ сила юнаго богатыря изображается значительно превосходящею силу стараго, который поэтому и одолѣваетъ противника только благодаря хитрости.
   Вспомнимъ, что и въ нашихъ былинахъ иногда юный богатырь надѣленъ силою непомѣрной, напоминающею почти силу Святогора. Такъ, въ былинѣ, изданной Л. И. Майковымъ {Русск. Филол. Вѣстникъ 1885 г., No 1, стр. 62 и слѣд.}, Илья Муромецъ, настигнувъ нахвальщика, который, какъ впослѣдствіи оказывается, былъ ему племянникомъ (какъ Тотырешъ нарту Сосрыко),--
   
   Загаркалъ по звѣриному
   И засвисталъ-то ёнъ по соколиному.
   Подъ нимъ (нахвальщикомъ) конь не шарашитьсе,
   И самъ на конѣ не оглянетьсе 1).
   Оглянулся удалый добрый молодецъ,
   Загаркалъ-то ёнъ по звѣриному,
   Подъ Ильей Муромцемъ конь на колѣнка падь 2).
   1) Такъ же мало дѣйствуетъ крикъ Сосрыко на Тотыреша и крикъ Ростока на Зурапъ-хана въ осетинскомъ пересказѣ (см. выше).
   2) Такъ Тотырешъ пронзилъ Сосрыко своимъ крикомъ.
   
   Затѣмъ Илья бьетъ нахвальщика палицей по головѣ, но тотъ не чувствуетъ удара и считаетъ его уколомъ комара. Слѣдуетъ обычный бой, узнаніе, причемъ наѣзжій богатырь называетъ себя Кузьмой Семерцяниновымъ, коварная попытка племянника убить Илью, спящаго въ шатрѣ, и убіеніе его дядей {Удары палицей, не дѣйствующіе на Сокольника, упоминаются также въ былинахъ Рыбник., I, No 14 -- Гильфер., No 46.}.
   Мы отмѣтили нѣкоторыя сходства въ деталяхъ между нашими пересказами боя отца съ сыномъ и кавказскими, съ цѣлью намѣтить вѣроятный путь перехода разсматриваемаго сюжета съ Востока въ южно-русскія степи. Кавказскія сказанія въ вопросѣ объ иранскихъ отголоскахъ въ нашемъ эпосѣ представляютъ несомнѣнный интересъ, особенно въ виду того, что въ однихъ пересказахъ сохранились, какъ мы видимъ, за дѣйствующими лицами еще иранскія имена Ростома и Зураба, а въ другихъ, при несомнѣнной принадлежности ихъ тому же иранскому источнику, иранскія "меня уже замѣнены кавказскими (Насранжаке-Тотырешъ) и внесены нѣ"оторыя черты, свойственныя кавказскому нартскому эпосу.
   Такимъ образомъ, пересказы 2-го рода стоятъ на той же ступени, какъ русскіе, воспринявшіе, подобно имъ, черты русскаго богатырскаго епоса. Наблюдать такую послѣдовательную переработку чужаго на свое на Кавказѣ особенно удобно, такъ какъ здѣсь встрѣчаются рядомъ оба типа сказанія -- иранскія, слегка передѣланныя, но сохранившія еще древнія имена, "иранскія же второй формаціи" введенныя въ нартскій эпосъ и утратившія древнія имена; между тѣмъ какъ на Руси, вслѣдствіе значительнаго временнаго и пространственнаго удаленія, иранскіе сюжеты, проникшіе, притомъ, въ нашъ эпосъ не непосредственно изъ Ирана, а чрезъ инородческую (тюркскую) среду, подверглись болѣе существенной переработкѣ и восприняли такую національную окраску, которая иногда дѣлаетъ почти неузнаваемыми черты иноземнаго оригинала!
   Во всемъ вышеизложенномъ мы исходили изъ предположенія, что на личность Ильи Муромца наслоились нѣкоторыя черты Рустема иранскихъ оказаній и въ томъ числѣ мотивъ боя Рустема съ Сохрабомъ. Однако, многими изслѣдователями народныхъ сказаній уже давно указано, что мотивъ боя отца съ сыномъ встрѣчается въ сказаніяхъ многихъ народностей, что это одинъ изъ любимыхъ эпическихъ сюжетовъ. О. Миллеръ всю первую главу своей книги объ Ильѣ Муромцѣ посвятилъ разсмотрѣнію сказанія о боѣ между отцомъ и сыномъ у различныхъ народовъ и, привлекая къ сравяенію разсказы греческій, германскіе, кельтскій и иранскій, выставляетъ на видъ характерныя особенности каждаго изъ нихъ и въ томъ числѣ русскаго, высказываясь всюду рѣшительнымъ противникомъ теоріи заимствованія. Точно также А. Н. Веселовскій, сопоставляя въ деталяхъ нѣмецкую пѣснь и эпизодъ изъ Тидрексаги съ нашими пѣснями о боѣ Ильи съ сыномъ, пользуется первыми для выведенія основной или наиболѣе древней редакція нашихъ былинъ и нигдѣ не проскальзываетъ у него мысль о возможности заимствованія сюжета о боѣ отца съ сыномъ ни нами отъ пѣвцевъ, ни ими отъ насъ. Такимъ образомъ, наше предположеніе о наслоеніи иранскихъ чертъ на наши былины о боѣ Ильи съ сыномъ стоитъ въ противорѣчіи съ общепринятымъ мнѣніемъ о принадлежности разсматриваемаго сюжета разнымъ народамъ Европы и Азіи, и, высказывая его, прибѣгая къ опасной теоріи заимствованія, мы вступаемъ на почву очень зыбкую. Сознавая вполнѣ зыбкость этой почвы, мы думаемъ, однако, что дискредитованная В. В. Стасовымъ теорія и со времени Происхожденія русскихъ былинъ такъ блестяще прилагаемая акад. Веселовскимъ къ обнаруженію греческихъ былинныхъ сюжетовъ, вошедшихъ въ нашъ эпосъ, имѣетъ всѣ права на вниманіе, но Подъ двумя условіями: она приложпа, во-первыхъ, въ такихъ случаяхъ, когда сравниваемыя сказанія у разныхъ народностей представляютъ слишкомъ близкое сходство въ деталяхъ, чтобы можно было это сходство объяснять эпическою случайностью, основанной на одинаковости психическихъ свойствъ людей вообще; во-вторыхъ, если заимствованіе однимъ народомъ у другаго находится въ связи съ историческими данными и можетъ быть прослѣженъ или, по крайней мѣрѣ, намѣченъ путь, которымъ шло вліяніе одного народа на другой. Думаемъ, что въ нашемъ случаѣ мы имѣемъ оба эти условія.
   Дѣйствительно, если мы сравнимъ наши пересказы о боѣ отца съ сыномъ съ западными -- германскими, кельтскимъ (что въ достаточной полнотѣ сдѣлано О. Миллеромъ) и затѣмъ съ иранскими (кавказскими), то не можетъ быть сомнѣнія, что наши несравненно ближе къ восточнымъ, чѣмъ къ западнымъ. Въ нашу компетенцію не входитъ вопросъ, представляютъ ли изводы германскіе и кельтскій самостоятельные пересказы "общаго" сюжета, или заимствованіе изъ какихъ-нибудь иноземныхъ источниковъ; но мы можемъ смѣло сказать, что всѣ эти изводы представляютъ гораздо меньше сходства въ деталяхъ съ иранскимъ сказаніемъ, нежели наши, что, впрочемъ, было нѣсколько разъ отмѣчаемо и О. Миллеромъ. О германскомъ пересказѣ уже была рѣчь выше и потому остановимся на кельтскомъ. Извѣстно, что въ гаэльскомъ подлинникѣ, изданномъ Макферсономъ послѣ его англійскаго перевода, пѣсня о Картонѣ, убитомъ своимъ отцомъ Клизаморомъ, оказывается неполною: она обрывается до начала боя отца съ сыномъ; ходъ же боя и его трагическій исходъ мы знаемъ только изъ значительно "подправленнаго" (и заподозриваемаго) англійскаго перевода. Вотъ существенныя черты макферсоновскаго изложенія нашего сюжета.
   Клизаморъ былъ прибитъ бурею къ берегамъ рѣка Клейда и гостепріимно встрѣченъ Ревтамиромъ, старѣйшиной ближняго города, обитаемаго бриттами. Въ довершеніе гостепріимства, онъ выдаетъ за пріѣзжаго свою дочь. Между тѣмъ, оказывается, что ее давно уже любилъ одинъ бриттъ. Между нимъ и новымъ ея женихомъ завязывается бой, кончающійся снертью бритта. Въ отмщеніе за убіеніе прежняго претендента бритты нападаютъ на Клизамора, и онъ принужденъ спасаться вплавь. Достигнувъ судовъ, онъ хотѣлъ было немного спустя вернуться за женой, но постоянно противный вѣтеръ помѣшалъ этому.
   Мойна, жена Клизамора, родила сына и умерла вслѣдъ за тѣмъ. Дѣдъ назвалъ мальчика Бартономъ. Когда ему было три года, Комгалъ, вождь ировъ, въ одинъ изъ походовъ своихъ на бриттовъ сжегъ родной городъ Картона, причемъ былъ убитъ его дѣдъ, самъ же онъ спасенъ своею нянькой. Достигнувъ юношескаго возраста, Бартонъ рѣшился отомстить врагамъ, не воображая, что въ рядахъ ихъ, въ числѣ прочихъ сподвижниковъ Фингала, сына Комгалова, ему придется встрѣтиться съ отцомъ своимъ Клизаморомъ. Наканунѣ битвы, обнаруживаются зловѣщіе признаки. Пораженный ими Фингалъ отправляетъ къ Бартону посла съ предложеніемъ мира; но юный герой отвергаетъ предложеніе, припоминая сожженіе ирами его роднаго города (здѣсь обрывается гаэльскій подлинникъ и остальное мы узнаемъ уже изъ пересказа Макферсона).
   Между тѣмъ, у Фингала снова выказывается участіе къ Картону: онъ не хочетъ самъ выступать противъ юноши и вызываетъ желающаго съ нимъ сразиться изъ своей дружины. Противъ Картона выходитъ одинъ изъ богатырей Фингала, потомъ другой, и оба падаютъ подъ его ударами.
   Тогда Фингалъ высылаетъ въ бой Клизамора. У юноши является предположеніе, что старый богатырь -- его отецъ, и онъ обращается къ нему съ вопросомъ объ его имени. Клизаморъ говоритъ: "Я выросъ посреди браней, но никогда еще не называлъ врагу своего имени". Начинается бой. Копье Картона блуждало въ его рукѣ: все представлялось ему, что его противникъ -- мужъ Мойны. Но вотъ онъ переламываетъ пополамъ копье Клизамора и вырываетъ у него изъ рукъ мечъ; но когда онъ собирался связать старика, тотъ извлекъ изъ ноженъ кинжалъ и, замѣтивъ открытое мѣсто у своего врага, нанесъ ему рану въ бокъ. На помощь бьющемуся съ Картономъ Клизамору поспѣшилъ Фингалъ, но онъ застаетъ Картона уже умирающимъ. Умирая, юный витязь сожалѣетъ, что ему не пришлось сразиться съ самимъ Фингаломъ и что онъ умретъ въ безвѣстности. "Нѣтъ, этого не будетъ",-- возражаетъ Фингалъ и обѣщаетъ, что пѣвцы Морвена будутъ прославлять въ потомствѣ его юную доблесть. Радость снова засіяла въ лицѣ Бартона. Онъ передалъ Фингалу свой мечъ, съ тѣмъ, чтобы, повѣшенный въ его чертогѣ, онъ напоминалъ о безвременной гибели юнаго витязя. Бой вокругъ смолкъ; пѣвецъ пропѣлъ пѣсню мира. Вожди окружили умирающаго Бартона и, опершись на мечи, внимали его предсмертнымъ словамъ. "Боролъ Морвена,-- сказалъ Вартонъ,-- я гибну на серединѣ пути. Чужая могила приметъ во цвѣтѣ лѣтъ послѣдняго изъ поколѣнія Ревтамира... Сохрани же ты здѣсь воспоминанія о Бартонѣ! Можетъ быть, мужъ Мойны и прольетъ когда-нибудь горючія слезы о гибели своего сына Бартона". Слова эти прямо проникли Клизамору въ сердце, и онъ въ безмолвіи склонился надъ своимъ сыномъ...
   Три дня оплакивали Бартона; на четвертый умеръ и его отецъ {См. О. Миллеръ, стр. 7--11.}.
   Изъ этого изложенія содержанія кельтскаго сказанія видно, что оно принадлежитъ только къ одной и той же эпической "формулѣ", какъ иранское, но расходится съ послѣднимъ въ весьма существенныхъ чертахъ. Такъ, мать Картона умираетъ, произведя его на свѣтъ, и потому не можетъ дать ему никакихъ указаній объ его отцѣ. Сынъ не ищетъ отца, я предпринимаетъ походъ, чтобы отомстить за сожженіе роднаго города. Это сожженіе, совершенное врагами во время малолѣтства Бартона, не находитъ никакого соотвѣтствія въ разсказѣ о дѣтствѣ Сохраба и другихъ сыновей, бьющихся съ отцами. Отецъ, убивъ сына, самъ умираетъ съ горя, чего нѣтъ въ другихъ аналогичныхъ указаніяхъ. Наконецъ, главную роль въ кельтскомъ изводѣ играетъ не отецъ (Близаморъ), а предводитель яровъ, знаменитый Фингалъ, съ которымъ юный богатырь стремился сразиться.
   Еще меньше сходства въ деталяхъ находимъ мы между германскими и иранскимъ сказаніемъ о боѣ отца съ сыномъ. Алебрандъ, сынъ Гильде бранда отъ законной жены (Уте), которую мужъ не видалъ 30 лѣтъ и къ которой вдругъ вздумалъ возвратиться. О дѣтствѣ сына ничего неизвѣстно. Сынъ не выѣзжаетъ искать отца, но встрѣчается съ нимъ въ то время, какъ послѣдній ѣдетъ къ его матери. Въ противуположность Сохрабу и Сокольнику, Алебрандъ не имѣетъ временнаго перевѣса надъ отцомъ и послѣ удара, ранившаго ему бедро, отдаетъ противнику свой нечъ. Наконецъ, бой не имѣетъ трагической развязки, и послѣднюю только предполагаютъ для древне-нѣмецкаго фрагмента пѣсни (VIII в.?) о боѣ Гильдебранда съ Гадубрантонъ.
   Послѣ труда О. Миллера стали извѣстны еще два новые варіанта сказанія о боѣ отца съ сыномъ -- эстонскій и киргизскій, которые я разсмотрѣлъ въ отдѣльной замѣткѣ {Этнограф. Обозрѣніе. Матеріалы для исторіи былинныхъ сюжетовъ, кн. V, стр. 116 и слѣд.}. Отсылая за подробностями къ моей статьѣ, коснусь лишь вкратцѣ содержанія новыхъ варіантовъ, чтобы опредѣлить ихъ отношеніе къ иранскому и русскимъ пересказамъ.
   Герой эстонскаго носитъ имя Бивви-аль, т.-е. человѣкъ съ силой подъ камнемъ, объясняющееся тѣмъ, что, тяготимый чрезмѣрною силой, онъ сложилъ часть ея подъ камень. Затѣмъ женился, произвелъ сына, но, соскучившись сидѣть дона, покинулъ жену, оставивъ для малютки примѣту (волчій зубъ на цѣпочкѣ), и изъ Эстляндіи перешелъ черезъ море въ Финляндію, гдѣ, совершивъ иного подвиговъ, женился на другой женщинѣ и имѣлъ много сыновей и дочерей. Когда возгорѣлась война между финляндцами и покинутою имъ родиной, Бивви-аль былъ на сторонѣ финляндцевъ и сильно тѣснилъ непріятелей. Противъ него выступаетъ прекрасный юноша, побѣждаетъ неузнаннаго отца и щадитъ его жизнь. Раздраженный пораженіемъ отецъ рѣшаетъ вернуть себѣ прежнюю силу и идетъ къ камню, подъ которымъ онъ ее спряталъ. Вся природа предостерегаетъ его, но напрасно. Вернувшись съ прежнею силой, Бивви-аль поборолъ юнаго богатыря, наступилъ ему колѣномъ на грудь, разорвалъ одежду и хотѣлъ вонзить ему печь въ сердце. Тутъ онъ увидѣлъ на юношѣ волчій зубъ на цѣпочкѣ. По этой примѣтѣ онъ узналъ сына, далеко отбросилъ мечъ и воскликнулъ: "Ты мой сынъ, вставай, обними меня!" По юноша уже не могъ подняться на ноги: отецъ такъ сильно надавилъ ему колѣномъ на грудь, что сломалъ ее. Юноша печально взглянулъ на отца, вздохнулъ и скончался. Бивви-аль въ отчаяніи рвалъ себѣ волосы и громко стоналъ. Потомъ, оплакавъ сына, онъ. похоронилъ его и вернулся въ Финляндію. Здѣсь онъ перебилъ всѣхъ дѣтей своихъ отъ финской жены, а самъ бросился внизъ съ высокой скалы и убился до смерти.
   Въ своемъ этюдѣ объ этой" сказкѣ дерптскій профессоръ Шрёдеръ сравниваетъ ее съ другими однородными сказаніями и приходитъ къ заключенію, что между всѣми европейскими пересказами эстонскій отличается наибольшею близостью къ иранскому.
   Спеціальныя сходныя черты обоихъ сказаній слѣдующія: сложеніе отцомъ части силы, слишкомъ для него обременительной (Бивви-аль прячетъ ее подъ камень; Рустенъ передаетъ на сохраненіе диву), оставленіе сыну примѣты, отъѣздъ отца въ другую страну, осиленіе сыномъ отца въ первомъ бою, возвращеніе отцомъ прежней силы въ полномъ объемѣ, смерть сына, оплакиваніе и погребеніе его отцомъ. Большинство этихъ подробностей, какъ мы видѣли, встрѣчаются съ нѣкоторыми измѣненіями и въ нашихъ былинахъ о боѣ отца съ сыномъ. Что касается объясненія этихъ детальныхъ совпаденій между эстонскимъ и иранскимъ пересказами одного и того же сюжета, то проф. Шрёдеръ склоненъ объяснить ихъ заимствованіемъ эстами иранскаго сюжета въ средніе вѣка. "Такое заимствованіе,-- говоритъ онъ,-- такое странствованіе персидскаго разсказа къ эстамъ могло совершиться въ средніе вѣка, когда, по свидѣтельству многочисленныхъ кладовъ арабскихъ монетъ, шелъ торговый путь съ Востока чрезъ нашу страну (Эстляндію)" {Этногр. Обозрѣніе, кн. V, стр. 10.}.
   Большій матеріалъ по отношенію къ нашимъ былинамъ представляетъ, на нашъ взглядъ, киргизскій пересказъ того же сюжета, записанный А. А. Ивановскимъ {Тамъ же, стр. 13 слѣд.}. Киргизская сказка начинается описаніемъ боя между богатыремъ Гали и богатыршей царевной Даригой. Боролись 14 дней и на 15 Гали ослабѣлъ. Борцовъ ровняли. Дарига послѣ боя откармливаетъ себя хлѣбомъ и мясомъ, а Гали молитъ въ горахъ Бога, чтобы онъ укрѣпилъ его къ дальнѣйшему бою. Ему является пророкъ Джабріилъ (Гавріилъ) и укрѣпляетъ его въ силѣ. Въ слѣдующей борьбѣ Гали осилилъ дѣвицу, но пощадилъ ее. Побѣжденная выходитъ за него замужъ, но вскорѣ послѣ свадьбы онъ покидаетъ ее, чтобы отправиться въ Медину, и велитъ назвать будущаго сына Сайдильдой. Мальчикъ, родившійся въ отсутствіе отца, уже достигши одного года, былъ такъ силенъ, что убивалъ другихъ мальчиковъ щелчкомъ въ лобъ. Старуха, у которой онъ убилъ такимъ щелчкомъ сына, совѣтуетъ ему лучше отыскать своего отца, чѣмъ убивать дѣтей. Сайдильда пристаетъ къ матери съ вопросами о мѣстопребываніи отца и на ея отказъ угрожаетъ все равно уйти отъ нея. Отправившись изъ дому и приставши къ каравану, Сайдильда по дорогѣ убиваетъ змѣя. Прибывъ въ Медину, гдѣ въ то время жилъ пророкъ Магометъ, Сайдильда, какъ человѣкъ ученый, былъ избранъ муллой главной мечети. Магометъ призналъ въ немъ сына Гали, но Сайдильда, боясь, что Магометъ удержитъ его у себя, не сознается въ своемъ родствѣ съ Гали и уходить въ Мекку, гдѣ въ то время жилъ его отецъ. Здѣсь происходили въ то время игры и борьба. Сайдильда изъявляетъ желаніе бороться, и Магометъ, узнавъ объ этомъ желаніи, посылаетъ изъ Медины въ Мекку поала съ приказомъ, чтобы всѣ боролись съ Сайдильдой.
   У Гали отъ первой жены было 9 сыновей. Сайдильда всѣхъ ихъ побарываетъ, а за ними побарываетъ и самого Гали, не зная, что это отецъ его. Гали спрашиваетъ Сайдильду: "Чей ты сынъ?" -- "Я одинъ сынъ у матери,-- отвѣчаетъ Сайдильда,-- мой старшій отецъ -- пророкъ Магометъ, а родной отецъ -- "хазретъ" (святой) Гали". Обрадованный Гали обнимаетъ его и, цѣлуя, говорить: "Любезный мой, ты -- ной сынъ". Сайдильда, услыхавъ это и испугавшись, что поборолъ отца, вырывается отъ отца и убѣгаетъ въ горы. Вбѣжавъ на самую высокую верхушку, онъ ударяетъ по ней своею палкой, и на этомъ мѣстѣ образуется бездонная пропасть. Сайдильда говоритъ: "за то, что я поборолъ своего отца и мнѣ теперь такой стыдъ, лучше уйти въ землю", и бросается въ эту пропасть, вмѣсто которой опять образовалась высокая гора.
   Отмѣтимъ нѣкоторыя детали киргизской сказки:
   1) Богатырша Дарига напоминаетъ богатыршу-мать Сокольника. Въ былинѣ Ефименка (No VII) Златыгорка называется сильною, преудалою паленицею лютой. Вмѣстѣ съ тѣмъ, Дарига -- царская дочь, и это напоминаетъ тѣ варіанты русскихъ былинъ, гдѣ сынъ Ильи называется Петромъ царевичемъ Золотничаниномъ (Гильф.,No 226, 233), или Збутонъ -- королевичемъ Борисомъ (Кирѣев., I, No 6).
   2) Побѣжденный въ первомъ бою Даригой, Гали прибавляетъ себѣ силы молитвой къ Богу и остается побѣдителемъ во второмъ бою. Аналогію этому мотиву представляетъ, въ сказаніи Фирдоуси о боѣ Рустема съ Сохрабомъ, тотъ моментъ, когда, послѣ неудачнаго втораго боя съ сыномъ, Рустемъ молится Богу, и тотъ возвращаетъ ему всю его прежнюю силу; въ русскихъ былинахъ -- та черта, что у Ильи, лежавшаго подъ Сокольникомъ, по молитвѣ, прибыло силы вдвое. Но въ киргизской сказкѣ этотъ мотивъ прибыванія силы перенесенъ въ другое мѣсто -- въ разсказъ о борьбѣ Гали (=Рустемъ=Илья) съ будущею матерью богатырскаго сына (Сайдильды=Сохраба=Сокольника).
   3) Богатырскій сынъ въ киргизской сказкѣ, какъ и въ другихъ однородныхъ сказаніяхъ, ростетъ не по днямъ, а по часамъ, и уже въ возрастѣ трехъ лѣтъ ѣдетъ отыскивать отца. О необыкновенной молодости героевъ, тождественныхъ съ Сайдильдой, говорятъ сказанія другихъ народовъ: Сохрабъ отправляется на подвиги 12 лѣтъ, Сокольникъ имѣлъ, по былинѣ Ефименка (No VII), 12 лѣтъ, когда выѣхалъ изъ дому.
   4) Сайдильда подвергается укорамъ за то, что своими богатырскими "шуточками" убиваетъ сверстниковъ, и получаетъ при этомъ совѣтъ ѣхать отыскивать отца. О своемъ отцѣ онъ подъ угрозой узнаетъ отъ матери. У Фирдоуси хотя не говорится о богатырскихъ "шуточкахъ" Сохраба, но есть та подробность, что онъ въ возрастѣ 10 лѣтъ допытывается у матери (Техмимэ) о своемъ отцѣ, причемъ также прибѣгаетъ къ угрозѣ. Въ нашихъ былинахъ, какъ мы видѣли, также упоминаются шуточки Подсокольничка, за которыя ребята
   
   Называли его (Подсокольника) безотческимъ,
   Называли его сколоышемъ (незаконнорожденнымъ).
   
   Эти слова молодцу за обиду показались, и онъ выспрашиваетъ, какъ Сайдильда, объ отцѣ у матери.
   5) Киргизская сказка получила религіозную, мусульманскую окраску. Гази (=Рустемъ) оставляетъ жену (Даригу-Техмимэ), чтобы отправиться въ Медину молиться Богу. Сайдильда не только богатырь, но и знатокъ Корана и избирается въ Мединѣ муллой главной мечети. Въ Мединѣ же живетъ самъ пророкъ Магометъ, котораго Сайдильда называетъ своимъ старшимъ отцомъ. Богатырь Гали также на свои религіозные подвиги оказывается святымъ (хазретъ). Однако, сквозь мусульманскую окраску просвѣчиваютъ нѣкоторыя черты болѣе примитивнаго характера. Такъ, Сайдильда, хотя и знаетъ Коранъ лучше всякаго муллы, однако, убиваетъ въ шутку, щелчками по лбу, неповинныхъ мальчиковъ-сверстниковъ. Да и въ Магометѣ чувствуется какое-то другое эпическое лицо. Онъ замѣнялъ собою того эпическаго царя, который, опасаясь обоихъ богатырей -- отца и сына, принимаетъ мѣры, чтобы они другъ друга не узнали и вступили бы въ бой. У Фирдоуси такую роль играетъ туранскій царь Афрасіабъ, хотя и иранскій царь Кейкаусъ нерасположенъ къ Рустему. Хотя киргизская сказка и измѣнила мотивы дѣйствій Магомета, но сохранила ту эпическую черту, что онъ содѣйствуетъ столкновенію отца съ сыномъ.
   6) Прежде чѣмъ вступить въ борьбу съ Гали (=Рустемъ), Сайдильда (=Сохрабъ) борется съ другими богатырями, которыхъ киргизская сказка называетъ сыновьями Гали. Въ сказаніи Фирдоуси этому соотвѣтствуетъ то, что Сохрабъ, прежде чѣмъ вступить въ бой съ отцомъ, побѣждаетъ другихъ иранскихъ богатырей и обращаетъ въ бѣгство самаго сильнаго между ними Туса, преродителя всего царскаго войска. Въ нашихъ былинахъ Сокольникъ обращаетъ въ бѣгство богатыря Добрыню, и Илья выступаетъ (какъ Рустемъ и киргизскій Гали) противъ сына только тогда, когда уже ему "некѣмъ замѣниться".
   7) На описаніи боя отца съ сыномъ, столь подробномъ у Фирдоуси и въ нашихъ былинахъ, киргизская сказка (по крайней мѣрѣ, по записи г. Ивановскаго) не останавливается и только упоминаетъ результатъ боя. Сынъ оказывается сильнѣе отца. Такимъ оказывается въ первыхъ двухъ схваткахъ съ отцомъ и Сохрабъ, да и нашъ Сокольникъ сначала опрокидываетъ Илью. Затѣмъ въ сказкѣ слѣдуетъ "узнаніе", и Гали любовно относится къ побѣдившему его сыну. Казалось бы, что этимъ сказка должна бы кончиться. Но здѣсь-то всего яснѣе и замѣчается передѣлка, которой у киргизовъ подверглось древнее сказаніе, имѣвшее трагическій исходъ. Этотъ исходъ сохраненъ, но обстоятельства, его сопровождающія, измѣнены, и смерть сына получила новую мотивировку.
   Въ виду религіозной окраски, Гали, какъ святой (хазретъ), не долженъ былъ совершить сыноубійство; между тѣмъ, главный интересъ древняго сюжета боя отца съ сыномъ заключается именно въ его трагической развязкѣ. Желая сохранить этотъ интересъ, киргизскій разскащикъ нашелъ исходъ въ томъ, что сынъ, поборовшій отца, подъ вліяніемъ утонченнаго чувства стыда, вызваннаго мыслью, что онъ поднялъ руку на отца (хотя и по незнанію), кончаетъ жизнь самоубійствомъ.
   Наши былины также въ огромномъ большинствѣ сохранили трагическій исходъ боя отца съ сыномъ, но, чтобы обѣлить Илью въ сыноубійствѣ, ввели мотивъ о коварномъ покушеніи сына на спящаго отца. Такимъ образомъ, стремленіе сохранить древнюю трагическую развязку вызвало и въ русскомъ, и въ киргизскомъ пересказахъ переработку окончанія сказанія о боѣ отца съ сыномъ, новую мотивировку смерти сына, причемъ въ томъ и другомъ эпосѣ съ отца снята всякая нравственная отвѣтственность за смерть сына, чего нельзя сказать ни про иранскаго Рустема (у Фирдоуси), ни про кавказскаго Ростома {См. мою статью: Отголоски иранскихъ сказаній на Кавказѣ. Этногр. Обозрѣніе, кн. II, стр. 9, 14 и 17.}.
   Киргизскій пересказъ, представляющій нѣкоторыя черты спеціальной близости къ русскимъ, доказываетъ своимъ началомъ древность того мотива, что отношенія между богатыремъ и женщиной, будущею матерью богатырскаго сына, начинаются боемъ. Хотя этотъ мотивъ отсутствуетъ въ изложеніи Фирдоуси, но онъ могъ существовать въ персидскихъ народныхъ варіантахъ того же сюжета и, во всякомъ случаѣ, быть внесенъ въ другія восточныя передѣлки, какими представляются пересказы киргизскій и кавказскіе. Въ виду общепризнаннаго значительнаго вліянія иранской культуры на туранскія (тюркскія) племена, не трудно допустить, что киргизская сказка представляетъ отголосокъ иранскаго эпическаго сюжета.
   Вспомнимъ, что тюркскія племена, проникшія въ Трансоксанію, нашли здѣсь древнюю насиженную иранскую культуру, города, промышленность, торговлю и искусство {См., наприм., Vambery: "Geschichte Bochara's oder Transoxaniens" I, стр. 5, 9.}. Этимъ объясняется присутствіе значительнаго количества иранскихъ культурныхъ словъ въ тюркскихъ языкахъ и нѣкоторыхъ персидскихъ мотивовъ въ ихъ сказаніяхъ {См. предисловіе акад. Шнфнера къ I и II томамъ Радлова: "Proben der Volkslitteratur der türkischen Stämme Süd-sibiriens".}. Религія Зороастра, повидимому, вышла далеко за предѣлы Ирана: извѣстный иранистъ Шпигель указываетъ на существованіе парсійскаго культа огня у кочевыхъ тюрковъ Тяньшана еще въ VII столѣтіи {См. Vambery, 1. с. I, стр. 15.} Акад. Шифнеръ указываетъ на слѣды древне-иранскаго вліянія, сохраняющіеся доселѣ въ пѣсняхъ алтайскихъ тюрковъ (наприм., богъ Курбыстанъ изъ монгольской передѣлки (Хурмусту) иранскаго имени бога Ормазда: Шалъ-Йима, играющій значительную роль въ алтайскихъ сказаніяхъ о сотвореніи міра, есть передѣлка иранскаго миѳическаго прародителя Йимы (Iima), извѣстнаго въ Зендавестѣ {Badloff, 1. с.,І, р. 188 и 175.}, миѳическая рыба кэръ въ сказаніяхъ сагайцевъ соотвѣтствуетъ иранской миѳической рыбѣ кара, упоминаемой въ парсійскихъ религіозныхъ источникахъ, и т. п. {См. также замѣтку Кёлера: "Die Pehleri-erzählung von Goecht-i-fryano und der kirgisische Büchergesang und die Lerche", въ Zeit. d. Deut. Morgenland. Gesellschaft, XXIX.} Въ виду подобныхъ фактовъ перехода иранскихъ эпическихъ именъ и миѳовъ къ кочевымъ тюркскимъ племенамъ, и въ сказкѣ, записанной у киргизовъ г. Ивановскимъ, я позволяю себѣ видѣть отголосокъ Рустеміады, конечно, перешедшій чрезъ рядъ передѣлокъ и окрасившійся мусульманскимъ религіознымъ характеромъ. Подтвериденіемъ тому, что богатырь Рустемъ извѣстенъ въ Туркестанѣ, можетъ служить киргизская легенда, недавно изданная въ киргизской газетѣ (прибавленіе къ Акмолинскимъ Областнымъ Вѣдомостямъ) {"Акджана", киргизская легенда No 86, 1890 г.} и обязательно указанная мнѣ А. А. Ивановскимъ. Въ ней упоминается близъ Ходжента могила богатыря Рустема, славнаго бойца Туркестана.
   Такимъ образомъ, какъ и въ нѣкоторыхъ кавказскихъ отрывкахъ Рустеміады {См. Этнографическое Обозрѣніе, II, стр. 7, 24.}, Рустемъ изъ пехлевана Ирана сталъ богатыремъ Ту рана. Такъ свободно и просто народъ усвоиваетъ себѣ чужаго, иноземнаго героя и дѣлаетъ его своимъ національнымъ защитникомъ! Что удивительнаго, если такую же роль могъ получить восточный Рустемъ, націонализировавшись въ нашемъ эпосѣ?
   Резюмируемъ теперь всѣ выше отмѣченныя черты детальнаго сходства между русскими и иранскими сказаніями разсматриваемаго сюжета для того, чтобъ отвѣтить на вопросъ, слѣдуетъ ли такое сходствообъяснять эпическою случайностью или нашимъ предположеніемъ объ иранскихъ отголоскахъ въ русскомъ эпосѣ?
   1) Какъ въ иранскомъ, такъ и въ русскомъ эпосѣ отецъ, бьющійся съ саномъ, есть главная, центральная фигура народныхъ сказаній. Ни Гильдебрандъ, ни Елизаморъ не занимаютъ такого мѣста въ германскомъ и кельтскомъ эпосѣ. Перваго затмѣваетъ Дитрихъ Бернскій, втораго -- Фингалъ, между тѣмъ какъ нашъ Илья и иранскій Рустемъ -- главные среди другихъ-эпическихъ богатырей Руси и Ирана.
   2) Царевнѣ Техмимэ соотвѣтствуетъ королевна или царевна Задонская.
   3) Наставленіе богатыря, покидающаго женщину, на случай рожденія ею сына или дочери и оставленіе въ качествѣ примѣты драгоцѣннаго камня нашли мы равно въ русскомъ и иранскомъ сказаніи.
   4) Необыкновенный ростъ ребенка и возрастъ (12 лѣтъ), въ которомъ онъ отправляется на подвиги, покинувъ мать, и наставленіе матери отъѣзжающему сыну,-- все это сходно въ обоихъ эпосахъ.
   5) Похожденіе Сохраба съ амазонкой Гурдаферидъ, быть можетъ, находитъ себѣ аналогію во встрѣчѣ Ильи съ "походною красною дѣвицей" (?) {См. выше.}.
   6) Отецъ получаетъ вѣсть объ юномъ богатырѣ на заставѣ (или ни окраинѣ государства).
   7) Бою отца съ сыномъ предшествуетъ неудачная стычка съ послѣднимъ главнаго богатыря, втораго по силѣ послѣ Рустема-Ильи (Добрыня-Тусу).
   8) Продолжительность боя, три вида оружія, борьба и опрокинутіе отца сыномъ совпадаютъ въ русскихъ и иранскихъ сказаніяхъ.
   9) Отецъ, возстановивъ силы послѣ молитвы, побѣждаетъ сына. Трагическая развязка.
   Эти сходныя черты, какъ мы видѣли, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ различно комбинированы въ Рустеміадѣ Фирдоуси и нашихъ былинахъ; но уже самое число совпадающихъ деталей дѣлаетъ, для насъ, по крайней-мѣрѣ, весьма невѣроятной мысль, что въ нашихъ былинахъ о боѣ Ильи съ сыномъ слѣдуетъ видѣть только русскую самостоятельную обработку обще-распространеннаго эпическаго сюжета,-- обработку, независимую отъ иноземныхъ образцовъ и лишь случайно совпавшую съ иранскою обработкой того же сюжета въ цѣломъ рядѣ деталей. Такая психологическая случайность для насъ гораздо менѣе вѣроятна, чѣмъ предположеніе, что на русскую обработку разсматриваемаго сюжета повліяли восточные пересказы, сводящіеся, въ концѣ-концовъ, къ иранскимъ. Что же касается пути, по которому эти иранскіе пересказы проникли въ нашъ эпосъ, то онъ не можетъ еще быть намѣченъ съ точностью; но существованіе восточныхъ внѣ-иранскихъ пересказовъ того же сюжета (киргизскаго и кавказскихъ) и значительная близость ихъ въ нѣкоторыхъ деталяхъ съ нашими не оставляютъ сомнѣнія въ томъ, что тотъ пересказъ, который легъ въ основаніе русскихъ былинныхъ передѣлокъ, проникъ въ нашъ эпосъ съ Востока черезъ южно-русскія степи, пройдя, вѣроятно, чрезъ тюркскую среду.

Вс. Миллеръ.

(Окончаніе слѣдуетъ).

"Русская Мысль", кн.VIII, 1891

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru