Миллер Всеволод Федорович
Экскурсы в область русского эпоса

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    VII. К истории типа Ильи Муромца.

   

Экскурсы въ область русскаго эпоса *).

*) Русская Мысль, кн. X.

VII.
Къ исторіи типа Ильи Муромца.

   Частныя, детальныя изслѣдованія, предпринятыя вами по поводу нѣкоторыхъ личностей и сюжетовъ русскихъ былинъ, поднимаютъ нѣкоторые общіе вопросы о нашемъ народномъ эпосѣ, на которые мы постараемся дать посильный отвѣтъ въ этомъ и слѣдующемъ экскурсѣ. Но, прежде чѣмъ перейти къ этимъ вопросамъ, припомнивъ вкратцѣ содержаніе предъидущихъ экскурсовъ.
   Чтобы объяснить себѣ противорѣчіе, которое чувствуется между историческою и эпическою личностью кн. Владиміра, мы выставили гипотезу, что на личность эпическаго Владиміра оказалъ вліяніе обычный типъ сказочнаго царя-деспота и самодура. Послѣдній типъ, съ чертами наибольшаго сходства съ эпическимъ Владиміромъ, мы нашли въ иранскомъ царѣ Кейкаусѣ, при которомъ и ради котораго Рустемъ совершалъ свои главные подвиги. Отношенія Кейкауса къ главному богатырю Ирана Рустему живо напоминаютъ отношенія кн. Владиміра къ Ильѣ. Кейкаусъ не любитъ Рустема, угрожаетъ ему казнью, но при наступленіи "бѣды неминучей" просить у него прощенія и ищетъ у него защиты. Кейкаусъ отличается такою же слабостью къ невѣрной женѣ Судабэ, какъ Владиміръ къ Апраксіи. Какъ Кейкаусъ отправляетъ за невѣстой посольство, такъ въ нашихъ былинахъ богатыри въ посольствѣ добываютъ жену для Владиміра. По характеру персидская царица (Судабэ) и русская княгиня (Апраксія) также оказываются весьма сходными. Эти аналогіи дали намъ возможность выставить предположеніе, что на личности Владиміра и Апраксіи повліяли типы Кейкауса и Судабэ, проникнувшіе въ нашъ эпосъ въ связи съ главнымъ иранскимъ пехлеваномъ Рустемомъ, и дальнѣйшій вопросъ, рѣшеніе котораго должно было подтвердить это предположеніе, состоялъ въ томъ, можно ли въ типахъ Рустема и Ильи найти такія аналогіи, которыя должны быть объясняемы не случайнымъ "эпическимъ" сходствомъ, а вліяніемъ одной личности на другую, Рустема на Илью? Поэтому въ Экскурсѣ III мы старались сначала уяснить сходство въ основномъ типѣ иранскаго и русскаго богатыря и нашли его въ значительномъ числѣ физическихъ и нравственныхъ признаковъ. Такъ, у обоихъ сила божественнаго происхожденія, у обоихъ она была уменьшена не безъ вмѣшательства божества и при случаѣ, по ихъ молитвѣ, была возстановлена, оба прибѣгаютъ къ одинаковымъ пріемамъ въ борьбѣ съ врагами (вырываніе деревьевъ, маханіе врагомъ, нападеніе на середку непріятельскаго войска), оба любятъ бражничать, оба отличаются между другими богатырями старшинствомъ въ возрастѣ. Въ нравственныхъ свойствахъ замѣчается между Рустемомъ и Ильей не меньшее сходство. Оба отличаются спокойнымъ мужествомъ, увѣренностью въ своей силѣ и своей миссіи. Оба нестяжательны, благочестивы, великодушны, руководятъ младшими богатырями, относясь къ нимъ любовно и добродушно, оба держать себя самостоятельно и гордо предъ властителями, откровенно высказываютъ имъ правду, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, несмотря на ихъ неблагодарность, являются по ихъ призыву на защиту родной страны. Оба въ теченіе всей жизни ведутъ борьбу съ національнымъ врагомъ (тюрками, татарами), охраняя границу государства (Сейестанъ, богатырская застава) и безъ дѣла не сидятъ при царскомъ (княжескомъ) дворѣ, удаляясь отъ царя (князя) на нѣсколько лѣтъ, иногда вслѣдствіе разлада съ властителемъ.
   Установивъ такое сходство въ типѣ двухъ главныхъ національныхъ богатырей обоихъ эпосовъ, иранскаго и русскаго, мы поставили дальнѣйшій вопросъ, не найдется ли сходства и въ нѣкоторыхъ похожденіяхъ и подвигахъ того и другаго?
   Сдѣлавъ нѣсколько методологическихъ замѣчаній о пользованіи отдѣльными деталями, встрѣчающимися въ былинахъ, мы старались относительно иранскаго эпоса доказать, что на ряду съ похожденіями Рустема мы можемъ пользоваться и похожденіями Исфендіара (этого alter ego Рустема), какъ матеріаломъ для сопоставленія съ похожденіями Ильи. Приступая далѣе (въ Экскурсѣ IV) къ сравненію сюжетовъ, прикрѣпленныхъ къ именамъ Рустема и Ильи, мы сопоставили по содержанію первую поѣздку Ильи Муромца въ Кіевъ съ мазандеранскимъ походомъ Рустема и походомъ Исфендіара на "Мѣдный" замокъ. Сходство обнаружилось, прежде всего, въ основномъ планѣ тѣхъ и другихъ сказаній. Какъ Рустемъ, отпущенный отцомъ Залемъ на службу царя Кейкауса, отправляется его искать въ Мазандеранъ и избираетъ изъ двухъ дорогъ -- дальней и близкой, вторую, на которой встрѣчаетъ нѣсколько препятствій (заставъ), такъ Илья, отпущенный отцомъ къ князю Владиміру, отправляется въ Кіевъ, избравъ кратчайшую, но опаснѣйшую дорогу, на которой встрѣчаетъ три заставы. И въ русскомъ, и въ иранскихъ разсказахъ (о Рустемѣ и Исфендіарѣ) препятствія, встрѣчаемыя богатырями, двухъ родовъ -- физическія (горы, водяныя пространства) и встрѣчи съ непріятелемъ въ видѣ чудовищъ и богатырей. Отыскивая въ иранскихъ сказаніяхъ личность, соотвѣтствующую Соловью-разбойнику, мы старались объяснить странность этого существа -- не то птицы, не то богатыря и чародѣя -- тѣмъ, что въ похожденіи Ильи съ Соловьемъ скомканы черты разныхъ похожденій Рустема (Исфендіара). Какъ птица, Соловей напоминаетъ персидскаго Симурга, какъ богатырь, помогающій, по нѣкоторымъ былинамъ, Ильѣ въ избавленіи города Кракова, персидскихъ плѣнныхъ проводниковъ Рустема и Исфендіара (Аулада и Кергсара), какъ чудовище, опрокидывающее свистомъ и рявканьемъ людей и коней, персидскихъ дивовъ (вродѣ "бѣлаго" дива или властителя дивовъ назаядеранскаго царя). Если при этихъ сопоставленіяхъ личность Соловья еще осталась не вполнѣ разъясненной, то все же нашъ разборъ дозволялъ намъ вывести хоть то заключеніе, что, въ виду соотвѣтствія въ основномъ планѣ русскаго и иранскаго сказанія, похожденію Ильи съ Соловьемъ должно было соотвѣтствовать въ иранскомъ сказаніи нѣчто такое, что, подвергнутое переработкѣ и искаженію, а также позднѣйшему народному бытовому осмысленію (въ связи съ разбойничествомъ), дало, въ концѣ-концовъ, эту странную мозаическую фигуру. Передѣлка, исказившая до неузнаваемости первоначальный типъ, объясняется такъ же, какъ мы предположили далѣе, въ экскурсѣ объ Урусланѣ, перенесеніемъ личности восточнаго сказочнаго царя на Владиміра и локализаціей цѣли поѣздки богатыря (въ городъ Кіевъ). Отыскивая дальнѣйшія черты сходства между похожденіями Ильи и Рустема (Исфендіара), мы старались указать возможную связь между встрѣчей Ильи съ колдуньей-королевичной и встрѣчей Рустена (Исфендіара) съ колдуньей, хотя это сопоставленіе и не представляется намъ вполнѣ убѣдительнымъ. Нѣкоторыя иранскія параллели были паи отмѣчены далѣе въ нѣкоторыхъ деталяхъ былинъ о нашествіи Калива-царя. Таковы: имя Калинъ, сопоставленное нами съ именемъ тюркскаго предводителя Калуна, заключеніе Ильи въ ногребъ, находящее параллель въ заключеніи Исфендіара въ крѣпость, яма съ рогатинами, въ которую попадаютъ и Рустемъ, и Илья.
   Въ дальнѣйшемъ Экскурсѣ (У) мы сравнили детально разсказъ нашихъ быіннъ о боѣ Ильи съ сыномъ съ однороднымъ иранскимъ разсказомъ о боѣ Рустема съ Сохрабомъ и старались доказать, что на Руси сохранилось очень много такихъ деталей этого сюжета, которые неизвѣстны однороднымъ западнымъ разсказамъ (германскимъ и кельтскому), и сближаютъ русскія версія съ иранской и другими восточными. Такъ, наприм., отецъ, бьющійся съ сыномъ, есть главная центральная фигура равно въ русскомъ и иранскомъ эпосѣ. Обоимъ эпосамъ извѣстно царское (королевское) происхожденіе женщины, съ которою богатырь вступаетъ въ мимолетную связь; въ обоихъ отъѣзжающій богатырь даетъ женѣ наставленіе на случай рожденія сына или дочери и оставляетъ примѣту. Далѣе необыкновенно быстрое развитіе сына, рожденнаго въ отсутствіе отца, 12-ти лѣтній возрастъ при отъѣздѣ его на поиски отца; похожденіе сына съ амазонкой (?); полученіе отцомъ вѣсти о наѣздѣ богатыря (сына) въ то время, когда отецъ стоитъ на заставѣ (или на границѣ государства); неудачная стычка тѣ пріѣзжимъ богатыремъ (сыномъ) перваго по силѣ богатыря послѣ Рустена (Ильи); продолжительность боя отца съ сыномъ, три вида оружія и борьба, опрокинутіе отца сыномъ, возстановленіе силы отца по молитвѣ, трагическая развязка боя,-- все это равно принадлежитъ русскимъ и иранскимъ разсказамъ. Такія детальныя совпаденія не могутъ, на нашъ взглядъ, объясняться случайностью, но свидѣтельствуютъ о вліяніи иранскаго сюжета на русскій, прошедшемъ чрезъ какую-то инородческую среду.
   Дальнѣйшій Экскурсъ (VI), въ которомъ мы разсмотрѣли составъ тюркской перешедшей на Русь сказки объ Урусланѣ, несомнѣнно въ главномъ своемъ содержаніи основанной на мотивахъ Рустеміады, подтвердилъ выводъ предшествующихъ Экскурсовъ. Мы видѣли, что сказка состоитъ изъ двухъ сюжетовъ, соотвѣтствующихъ: первый -- мазандеранскому походу Рустема, второй -- бою Рустема съ Сохрабомъ. Между этими сюжетами, составляющими начало и конецъ сказки, вставленъ рядъ другихъ, весьма хорошо извѣстныхъ изъ другихъ восточныхъ сказокъ, но не представляющихъ явныхъ отголосковъ Рустеміады.
   При разборѣ сказки, вмѣстѣ съ тѣмъ, оказалось, что эпизодъ встрѣчи Уруслана въ полѣ съ прекрасными царевнами соотвѣтствуетъ встрѣчѣ Ильи съ колдуньей-королевачной, а эпизодъ встрѣчи Уруслана со сторожемъ царя Далмата, богатыремъ Ивашкой, стерегущимъ путь къ царю 33 года, напоминаетъ встрѣчу Ильи съ Соловьемъ-разбойникомъ, залегавшимъ 30 лѣтъ путь къ князю Владиміру.
   Такого рода соотвѣтствія между сказкой объ Урусланѣ и былинами объ Ильѣ даютъ основаніе установить между ними тѣснѣйшую связь, объясняющуюся, по нашей гипотезѣ, тѣмъ, что приблизительно одинъ и тотъ же эпическій восточный матеріалъ легъ въ разное время въ основу нѣкоторыхъ сказаній объ Ильѣ и въ основу сказки. Но въ виду гораздо болѣе близкаго соотвѣтствія въ типѣ между Ильей и Рустемомъ, чѣмъ между послѣднимъ и У Русланомъ, слѣдуетъ заключить, что перечисленные выше мотивы Рустеміады подверглись въ сказкѣ большей переработкѣ, чѣмъ въ былинахъ, хотя сказка сохранила нѣсколько иранскихъ именъ (Залазаръ, Бартаусъ, Арашъ), которыя народнымъ былевымъ эпосомъ не были, вѣроятно, унаслѣдованы уже изъ тюркской (предполагаемой) среды, служившей посредницей между иранскими сюжетами и русскими былинами.
   Этими выводами, собственно, исчерпывается наша задача -- отмѣтить иранскіе отголоски въ былинахъ объ Ильѣ Муромцѣ. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, ваша гипотеза поднимаетъ нѣкоторые вопросы, которые мы считаемъ необходимымъ поставить, хотя едва ли намъ самимъ удастся дать на нихъ удовлетворительный отвѣтъ.
   Первый вопросъ -- объ историческомъ генезисѣ типа Ильи Муромца,-- вопросъ, который содержитъ въ себѣ радъ другихъ. Баковъ былъ основной первичный типъ Ильи Муромца? Былъ ли этотъ типъ только русскою передицевкой иноземнаго типа Рустема, или онъ существовалъ раньше, чѣмъ на него наслоились черты иноземнаго національнаго богатыря? Имѣлъ ли этотъ типъ какую-нибудь историческую подкладку, или онъ вполнѣ идеальный? Въ какомъ отношеніи находится типъ народнаго богатыря къ библейскому имени, которое онъ носитъ?
   Какъ примирить крестьянское происхожденіе Ильи съ тѣмъ, что нигдѣ въ былинахъ онъ не является крестьяниномъ, а исключительно козакомъ, и, притомъ, старымъ?
   Мы увѣрены, что остроумію академика А. Н. Веселовскаго удастся впослѣдствіи разъяснить эти вопросы, на которые были уже даваемы разные, но далеко не удовлетворительные отвѣты. И если съ своей стороны мы касаемся слегка этихъ темныхъ вопросовъ, то лишь въ надеждѣ, что наши недоумѣнія и гаданія могутъ навести другихъ на болѣе удовлетворительныя соображенія.
   Что касается хронологическаго развитія типа Ильи Муромца, то личное наше убѣжденіе, находящееся въ связи и съ нашею гипотезой о вліяніи личности Рустема на Илью, и съ нашимъ взглядомъ на первоначальную общественную среду, въ которой возникъ нашъ богатырскій эпосъ, таково, что Илья не могъ быть искони крестьянскимъ сыномъ изъ села Карачарова, а былъ личностью гораздо болѣе значительною по своему общественному положенію. Можно сколько угодно любоваться исключительно принадлежащимъ русскому эпосу типомъ богатыря-крестьянина, стоятеля за интересы народа, нерѣдко въ оппозиціи съ княжескою властью, но трудно доказать, что Илья съ самаго начала былъ идеальнымъ представителемъ крестьянства.
   По мнѣнію покойнаго О. Миллера, первоначальныя пѣсни объ Ильѣ Муромцѣ должны были сложиться въ суздальской Руси, куда, вмѣстѣ съ средоточіемъ исторической жизни, могъ перейти и первоначальный кіевскій (Владиміровъ) эпосъ (полож. 16). Въ этихъ пѣсняхъ Илья представляя"я уже крестьянскимъ сыномъ изъ Мурома и въ Суздальской области получилъ этотъ типъ свое дальнѣйшее историческое развитіе {Илья Муромецъ, стр. 810.}.
   Мы не знаемъ, однако, какъ съ этимъ сравнительно позднимъ возникновеніемъ типа Ильи въ Суздальщинѣ покойный изслѣдователь примирялъ свидѣтельства западныхъ памятниковъ о существованіи богатыря Ильи въ кіевскомъ періодѣ нашего эпоса.
   Таковы свидѣтельства германской поэмы Ортнитъ, относящейся къ началу XIII в., и норвежской Тидрекъ-саги (половины XIII в.). Въ первой поэмѣ, какъ извѣстно, однимъ изъ дѣйствующихъ лицъ является Ilias von Riuzen (Илья изъ Руси), и нѣмецкій ученый Мюлленгофъ, а за нимъ академикъ Ягичъ {См. назв. соч., стр. 219 и слѣд., гдѣ Ягмчъ подвергаетъ критикѣ мнѣніе проф. Кирпичникова, что Ilias af Greca и Ilias von Riuzen не одно и то же лицо и что оба они не имѣютъ ничего общаго съ нашимъ эпическимъ Ильей.} и академикъ Веселовскій) не сомнѣваются, что въ этомъ Ильѣ изъ Руси сохранился на нѣмецкой почвѣ отголосокъ русскихъ сказаній объ Ильѣ Муромцѣ. Ilias von Riuzen въ поэмѣ представленъ дядей короля Ортнита и его вѣрнѣйшимъ помощникомъ. Онъ указываетъ племяннику на достойную его супругу -- дочь властителя въ Судерсѣ Махореля -- и обѣщаетъ ему помощь. Илья проситъ только отложить походъ за невѣстой до весны: ему надо съѣздить на Русь, гдѣ онъ не былъ около года, поглядѣть на жену, дѣтей и на дружину. Въ условленное время всѣ отправляются въ походъ, который кончается счастливо, благодаря помощи духа, карлика Альбериха (оказывающагося отцомъ Ортнита), и храбрости и силѣ Иліаса. Иліасъ даже такъ расходился въ битвѣ, что Альберихъ уговариваетъ его не свирѣпствовать безъ нужды, и когда Иліасъ не унимается, требуетъ, чтобы Ортнитъ удержалъ своего дядю. Племянникъ изъ-за этого чуть даже не поссорился съ Иліасомъ {См. изложеніе содержанія Ортнита у А. И. Кирпичникова. Поэми Ломбардскаго цикла, стр. 21--24.}. Когда же затѣмъ Ортнитъ, утомленный битвой, подвергается крайней опасности, то Иліасъ, призванный Альберихомъ, спѣшитъ къ нему на выручку, беретъ у него его мечъ и выдерживаетъ натискъ враговъ, до тѣхъ поръ, пока отдохнувшій Ортнитъ не присоединяется къ нему, и они вмѣстѣ обращаютъ непріятеля въ бѣгство {Ibid., стр. 27.}.
   Въ Тидрекъ-сагѣ, относимой Рассманомъ и Унгеромъ къ серединѣ XIII в., представляется какая-то странная генеалогія русскихъ властителей. Въ Россіи (Ruzciland) царствуетъ корбль Гертнидъ (нѣм. Ортнитъ), которому подчинена сверхъ того и большая часть Греціи. Главный городъ Руси Holmgard (Новгородъ). У Гертнида было два сына отъ королевы: Озангтриксъ и Владиміръ и 3-й сынъ отъ наложницы -- Иліасъ. Отецъ посадилъ (передъ смертью) Озангтрикса надъ Villcinaland (страной лютичей -- велетабовъ, по Мюлленгофу), Иліасу далъ ярдство въ Греціи, а сыну своему Владиміру титулъ короля надъ всей Rucziland (Русью) и Pulinaland (область полянъ). Далѣе мы узнаемъ, что у Иліаса, ярда Греціи, были два сына -- Гертнить и Гирдиръ, изъ которыхъ Гертнитъ получилъ отъ Озангтрикса (дяди) впослѣдствіи титулъ ярла, имѣніе въ Вильциналавдѣ, и былъ отправляемъ дядей въ посольство за невѣстой къ королю гунновъ Миліусу. Не касаясь разсказовъ саги, не имѣющихъ никакого отношенія къ Руси, отмѣтимъ еще, что король Гуналанда Аттила воевалъ съ Владиміромъ и отнялъ у него городъ Palteskia (Полтьскъ -- Полоцкъ). Въ войнѣ съ Аттикой помогалъ Владиміру ярдъ Греціи. Этотъ ярдъ Греціи Иліасъ отождествляется, по смыслу саги, съ ярдомъ Ирономъ, такъ какъ въ другомъ мѣстѣ Иронъ является также братомъ Владиміра, и ему послѣ паденія Владиміра Аттила передаетъ власть надъ Русью {Кирпичниковъ, стр. 108.}.
   Мы не беремъ на себя попытки привести въ связь эти данныя нѣмецкой поэмы и саги съ русскими историческими или эпическими фактами, но не сомнѣваемся, что Ilias von Riuczen, Ilias Jarl af Greka и Jarl Iron af Greca -- одно и то же лицо, представляющее въ нѣмецкомъ эпосѣ отголосокъ русскаго эпическаго Ильи, раньше чѣмъ онъ сталъ Муромцемъ, крестьянскимъ сыномъ изъ села Карачарова.
   Мы видимъ, что въ Тидрекъ-сагѣ ярдъ Иліасъ является братомъ короля Владиміра, и, вмѣстѣ съ академикомъ А. Н. Веселовскимъ, не считаемъ себя вправѣ "заподозрѣвать сагу въ ошибкѣ и извращеніи другихъ, болѣе древнихъ отношеній" {Южно-русскія былины, I, 38.}. Конечно, Илья не равноправенъ королю Владиміру, такъ какъ рожденъ отцемъ отъ наложницы, но онъ получаетъ власть надъ окраинною частью Русскаго государства (Греціей), какъ Рустенъ надъ областью Сейестанонъ. Быть можетъ, въ происхожденіи ярла Ilias'а отъ наложницы слѣдуетъ видѣть на нѣмецкой почвѣ искаженный отголосокъ происхожденія Владиміра отъ наложницы (Малуши); но, во всякомъ случаѣ, для насъ важно то, что до нѣмецкихъ "сказителей" доходили спутные слухи о національномъ русскомъ богатырѣ, какъ о личности близкой къ Владиміру по происхожденію, хотя и уступавшей ему по роду матери. И этотъ русскій богатырь-дружинникъ (ярлъ) уже былъ такъ громко извѣстенъ въ русскихъ сказаніяхъ XIII вѣка, что имя его проникло изъ Руси далеко на западъ и сѣверъ. Трудно предположить, что въ этихъ сказаніяхъ Илья уже былъ крестьянскимъ сыномъ, котораго прославляла въ своихъ пѣсняхъ дружинная среда, окружавшая князей. Мы вполнѣ согласны съ академикомъ Веселовскимъ, что "представленіе Ильи крестьяниномъ принадлежитъ сѣверно-русской порѣ эпоса: въ старыхъ пѣсняхъ о немъ открылись сѣвернымъ сказителямъ черты, которыя были такъ поняты или такъ истолкованы: въ богатырѣ, подвиги котораго были имъ особенно симпатичны, они увидѣли своего героя, крестьянина-богатыря. Въ XIII вѣкѣ его знали еще ярломъ-дружинникомъ {Южно-русскія былины, стр. 89.}.
   Чтобы уяснить себѣ, какія черты древняго Ильи могли послужить къ низведенію его въ эпосѣ въ крестьянское сословіе, можно сдѣлать нѣсколько предположеній, напримѣръ: Илья, хотя и дружинникъ князя, могъ въ сказаніяхъ относиться къ нему самостоятельнѣе, чѣмъ другіе богатыри-дружинники, йогъ сталкиваться съ княземъ и въ этихъ столкновеніяхъ поддерживать интересы всей земли противъ княжескихъ,-- словомъ, могъ такъ же относиться къ князю, какъ полунезависимый сейестанскій властитель Рустемъ къ царю Кейкаусу. При переходѣ эпическаго запаса былинъ изъ создавшей ихъ дружинной и придворной среды въ простонародье, къ крестьянамъ-пахарямъ, этотъ независимый дружинникъ могъ быть осмысленъ, какъ стоятель за интересы простонародья противъ княжеской власти, и самъ получить крестьянское происхожденіе.
   Во-вторыхъ, слѣдуетъ отмѣтить, что ярлъ Илья, какъ сынъ отъ наложницы (по свидѣтельству Тидрекъ-саги), все же былъ родомъ ниже Владиміра, и это бастардное происхожденіе могло въ какихъ-нибудь сказаніяхъ о столкновеніяхъ Владиміра съ Ильей быть поставляемо послѣднему на видъ разгнѣваннымъ княземъ. Вѣдь, глумится же въ былинахъ князь Владиміръ дѣйствительно надъ Ильей -- "сельщиной-деревенщиной", не зоветъ его на пиръ, не сажаетъ на почетное мѣсто и т. д. {Такъ, въ иранскомъ епосѣ Исфендіаръ, дѣйствующій по порученію цари ГушПепа, хуіитъ происхожденіе Рустема. Mohl, т. IV, стр. 493.}. Такого рода хула происхожденія Ильи въ устахъ Владиміра могла также повліять на даюкратизацію національнаго богатыря, на низведеніе его изъ родственниковъ князя въ крестьянство. Но такія и подобныя имъ предположенія могутъ разсчитывать только на нѣкоторую степень вѣроятности. Достовѣрнымъ же остается фактъ, какъ бы мы его ни объясняли, что древній Илья былъ по своему общественному, положенію ближе къ иранскому Рустему, чѣмъ къ муромскому крестьянину. Да оно и понятно, если, какъ мы предполагаемъ, Рустемъ отчасти отлился на почвѣ Руси въ образѣ Ильи. Съ нѣкоторымъ рискомъ можно выставить далѣе гипотезу, не объясняется ли изъ Ирана загадочный дублетъ ярла Ильи -- ярлъ Иронъ. Появленіе этого страннаго имени въ Тидрекъ-сагѣ въ связи съ именемъ ярла Ильи, быть можетъ, случайно сохранившійся отголосокъ иранскаго прототипа Ильи, Рустема, знаменитаго пехдевана Ирана въ борьбѣ съ Тураномъ.
   Въ промежуточной (тюркской) средѣ, чрезъ которую нѣкоторые эпизоды Рустеміады прошли на Русь, быть можетъ, къ имени героя пристало прозвище по его національности (Ирани значитъ иранецъ по-персидски) или послѣднимъ было даже замѣнено имя Рустемъ, и это прозвище, смѣненное на Руси именемъ Ильи, кое-гдѣ еще повторялось безсознательно на раду съ христіанскимъ именемъ. Такимъ образомъ, и до составителя Тидрекъ-саги донеслись два имени русскаго богатыря -- ярлъ Илья и ярдъ Иронъ {Переходъ долгаго а въ о -- обычное явленіе въ нѣкоторыхъ иранскихъ діалектахъ. Срав. осет. иронъ, мазандер. iron etc.}.
   Помимо западныхъ (нѣмецкихъ) свидѣтельствъ, кажется, можемъ и въ современныхъ былинахъ найти указанія на то, что Илья только впослѣдствіи омужичился, когда нашъ эпосъ перешелъ въ крестьянскую среду.
   Придавъ ему крестьянское происхожденіе, сѣверно-русскіе сказители (въ данномъ случаѣ исказители) не создали ни одной былины, гдѣ бы Илья являлся настоящимъ крестьяниномъ съ сохой, какъ другой "представитель" крестьянства -- Минула Селяниновичъ. Крестьянскою работой онъ занимается только одинъ разъ въ жизни: корчуетъ пни подъ пашню послѣ своего исцѣленія каликами, а затѣмъ покидаетъ крестьянскую среду навсегда и до самой старости ни разу не возвращается въ нее. Всѣ свои подвиги онъ совершаетъ какъ богатырь-дружинникъ на службѣ Владиміра, либо какъ вольный старый козакъ (въ былинахъ безъ отношенія къ кіевскому князю). Насколько механически крестьянство приклеено къ старому козаку, видно, напримѣръ, изъ такихъ былинъ, гдѣ Илья уже сейчасъ по исцѣленіи и выѣздѣ изъ родительскаго дома успѣваетъ преобразиться въ стараго козака, или изъ такихъ, гдѣ онъ прямо называется "старымъ Козаковъ города Мурома, села Карачаева" {Рыбниковъ, т. II, стр. 2.}, какъ-будто существовали какіе-то муромскіе козаки.
   Далѣе, мы видимъ, что хотя Илья вообще отличается нестяжательностью, былины о его встрѣчѣ съ разбойниками любятъ описывать его богатство и роскошь вооруженія {Изъ былинъ Рыбникова, т. Ш, No 7, стр. 28 (Кирѣев., т. I, стр. 57), мы знаемъ, что Ильѣ было не чуждо и дворянское благородное занятіе охотою и что у него было свое подворье богатырское (стр. 29). По мнѣнію Д. Ровинскаго, "родовитость Ильи подтверждается извѣстіемъ Лассоты о томъ, что гробница его показывалась рядомъ съ гробницей другаго богатыря, причемъ обѣ гробницы были поставлены каждая въ особомъ придѣлѣ при соборной церкви въ Кіевѣ" (т. IV, стр. 183).}.
   Слѣды позднѣйшаго искаженія въ простонародномъ духѣ можно видѣть и въ ссорахъ Ильи съ княземъ Владиміромъ. Въ этихъ ссорахъ, по справедливому замѣчанію Д. Ровинскаго, "чувствуется, прежде всего, протестъ простаго народа противъ правительственныхъ притѣсненій, противъ увеличенія сборовъ съ царскихъ кабаковъ, вздорожанія вина и непомѣрныхъ поборовъ съ простонародной голи. Самыя причины ссоры очень неясны, впрочемъ, былинщику нуженъ былъ какой-нибудь, хотя бы и пустой, поводъ, только бы привести дѣло къ ссорѣ и заставить Илью заступиться за бѣднаго человѣка, за голь, и вотъ начинаетъ у него Муромецъ уничтожать все казенное: хлещетъ, колотитъ княжескихъ богатырей, застольщиковъ и самого князя, обламываетъ съ дворца золотыя маковки, разбиваетъ царскіе кабаки, тутъ же стаскиваетъ и кресты съ церквей, -- хотя церкви и Божіи, но кресты на нихъ поставлены не по-писаному, а никоновскіе крыжи, и потому не за грѣхъ такіе крыжи Ильѣ Муромцу съ голями и на вино пропить. Это тотъ же самый протестъ, который, въ болѣе беззубой формѣ, перешелъ въ позднѣйшія народныя картинки: ЛГыши кота погребаютъ, Котъ казанскій и т. п.".
   Дѣйствительно, грубыя выходки Ильи, придающія ему интересъ въ "простонародной средѣ (особенно средѣ голей кабацкихъ), несомнѣнно искажаютъ высоконравственный обликъ, просвѣчивающій въ большинствѣ подвиговъ Ильи, и должны быть объясняемы, какъ позднѣйшее простонародное наслоеніе. Но наслоеніе могло лечь только на нѣчто древнее, грубая подкалевка на прежній рисунокъ, болѣе соотвѣтствовавшій типу Ильи. Не трудно предположить, что въ древнихъ, впослѣдствіи безобразно размалеванныхъ, отношеніяхъ Ильи къ князю Владиміру правда и справедливость были всегда на сторонѣ Ильи и что столкновенія его съ княземъ были достаточно мотивированы, между тѣмъ какъ теперь Илья въ своихъ дикихъ, мало мотивированныхъ выходкахъ переступаетъ всѣ мѣры и не знаетъ удержу, какъ пьяная толпа при каждомъ бунтѣ обязательно разбивающая кабаки.
   Естественными, такъ сказать, законными мотивами ссоры древняго Илья съ княземъ могли быть: неблагодарность, выказываемая княземъ народному богатырю, изъ чувства зависти къ его подвигамъ (таково чувство Кейкауса къ Рустему), или довѣрчивость князя къ клеветникамъ, наговаривавшимъ ему на богатыря. При этихъ мотивахъ ссоры, князь могъ подвергать въ своемъ несправедливомъ гнѣвѣ народнаго богатыря заключенію (какъ Владиміръ засадилъ, по наговору, своихъ бояръ Илью въ погребъ или какъ Гуштаспъ, по виговору, заточилъ въ крѣпость на цѣпь своего сына Исфендіара), но затѣмъ, при наступленіи бѣды неминучей, властитель раскаивался въ своемъ безразсудствѣ, освобождалъ богатыря, а тотъ, великодушно простивъ обиды, спасалъ отечество и властителя отъ враговъ. Словомъ, намъ представляется, что въ древнѣйшихъ столкновеніяхъ Ильи съ княземъ, давшихъ основу къ дальнѣйшей вульгарной размолвкѣ, Илья (или его предокъ) долженъ былъ быть, по самому смыслу мотивовъ столкновеній, богатыремъ, весьма близкимъ къ князю, жившимъ при его дворѣ, настолько авторитетнымъ по происхожденію и заслугамъ, что йогъ вызвать въ князѣ зависть къ своему вліянію и славѣ, -- лицомъ вродѣ князя Рустема или царевича Исфендіара, а не пріѣхавшимъ изъ деревни мужикомъ, богатыремъ, который начинаетъ спьяна буянить лишь потоку, что сразу не повѣрили его побѣдѣ надъ Соловьемъ, или который остается недоволенъ княжимъ подаркомъ (черта, совершенно несогласимая съ безкорыстіемъ Ильи).
   Наконецъ, быть можетъ, слѣды древняго, не простонароднаго происхожденія Ильи сохранились въ извѣстныхъ трехъ былинахъ Ефименко (NoNo І, IV, V), которыя постоянно сопровождаютъ имя Ильи титуломъ "осударь нашъ" {Также государемъ называется Илья въ былинахъ Гильфердинга, 219, 232 и 305.} и въ одной былинѣ Рыбникова {Рыбн., IV, стр. 8.}, гдѣ Илья не называется крестьянскимъ сыномъ, хотя и живетъ въ Муромѣ, и, собираясь ѣхать въ Кіевъ-грядъ"
   
   "Приходилъ на свой широкій дворъ,
   Говорилъ-то своимъ слугамъ вѣрныимъ,
   Сѣдлайте-ко, уздайте добра коня" и проч.
   
   Отмѣтимъ также, что въ рукописномъ сказаніи объ Ильѣ Муромцѣ (рукопись No 222, XVIII в., изъ собранія H. С. Тихонравова) Илья называется богатыремъ изъ славнаго города Мурома, а не крестьянскимъ сыномъ, и избавленный имъ Сибеской (т.-е. сибежскій) царь, обращаясь къ нему, называетъ его "свѣтъ государь Илья Муромецъ" {См. Этногр. Обозрѣніе, кн. VIII, стр. 302, въ статьѣ Н. С. Тихонравова. Пять былинъ по рукописямъ XVIII в.}.
   Въ связи съ южно-русскимъ происхожденіемъ древняго Ильи находится и вопросъ о его прозвищѣ.
   Въ настоящее время, кажется, уже большинство изслѣдователей эпоса пришло къ убѣжденію, что прозваніе "Муромецъ" и сѣверно-русское мѣстное прикрѣпленіе Ильи -- факты его позднѣйшей эпической исторіи. Названіе Муромецъ ничто иное, какъ позднее осмысленіе ничего не говорящей сѣверной Руси старой формы прозвища Ильи, которая дошла да насъ въ нѣсколькихъ варіантахъ, какъ южно-русскихъ, такъ и сѣвернорусскихъ: Моровлинъ (Ляссота), Муравленинъ (Кмита чернобыльскій), Муровицъ (финск. Muorovitsa), Муровецъ (въ запискахъ Панкѣева и въ одной рукописной побывальщинѣ XVIII в. у Л. И. Майкова, въ которой и городъ, откуда Илья родомъ, названъ Моровъ), Dia Muurovits (у Луиса де-Кастильо) {См. А. Н. Веселовскаго: "Юж. русск. былины", вып. I; его же Ж. М. Н. Пр. 1883, апрѣль, No 220; тамъ же, 1890 г., мартъ, стр. 9--10 и 22. В. Каллашъ -- мелкія этнолог. замѣтки въ Этнограф. Обозрѣніи, 1889 г., кн. III, стр. 204--5, и кн. V, стр251,1 его se pro domo sua -- тамъ же, стр. 248, гдѣ сдѣланъ экскурсъ въ исторію разработки вопроса о прозвищѣ Ильи.}. Для объясненія происхожденія прозвища Муровецъ и друг. было указано немало топографическихъ названій, относящихся къ южной Руси. Таковы, напримѣръ: село Моровскъ (Черниг. губ., Остер. уѣзда), соотвѣтствующее древнему г. Моровійску или Моровіеску, существовавшему раньше XII в., такъ какъ первое упоминаніе о немъ въ лѣтописяхъ относится къ 1139 г., Муравсхій шляхъ по водораздѣлу Днѣпра и Дона" рѣка Муравецъ, воспѣваемая въ одной волынской пѣснѣ, островъ Моровинъ, мѣстность Муравица, Муравскій островъ на Днѣпрѣ и др. {См. замѣтки В. В. Каллаша въ Этнограф. Обозрѣніи, кн. III, стр. 204, и V, стр. 251.}.
   Далѣе мы предложимъ нашу догадку относительно мѣстности, къ которой былъ прикрѣпленъ древнѣйшій южно-русскій Илья раньше, чѣмъ, онъ сталъ Муромцемъ. По для мотивировки нашего предположенія необходимо сначала остановиться на первомъ подвигѣ Ильи -- на освобожденія въ Чернигова отъ обложившей его рати.
   Извѣстно, что, отправляясь изъ родительскаго дома, изъ Мурома, въ городъ Кіевъ къ князю Владиміру, Илья дѣлаетъ значительный крюкъ" освобождая по пути городъ Черниговъ. Намъ кажется, что упоминаніемъ Чернигова въ значительномъ числѣ былинъ о первой поѣздкѣ Ильи въ Кіевъ можно до нѣкоторой степени воспользоваться, какъ датой для прикрѣпленія Ильи къ сѣверской (черниговской) Руси и къ дотатарскому періоду.
   Вообще для хронологіи нашего эпоса (конечно, относительной) имѣетъ значеніе тотъ фактъ, что въ числѣ городовъ, упоминаемыхъ былинами (Кіевъ, Смоленскъ, Ростовъ, Муромъ, Рязань, Владиміръ, Турокъ (?), Угличъ, Суздаль, Галичъ Волынскій), Черниговъ встрѣчается гораздо чаще другихъ, называясь нерѣдко славнымъ {Кирѣев., I, стр. 38; III, 20.}, стольнымъ {Наприм., въ рукоп. былинѣ XVIII в. изъ собранія Ѳ. И. Буслаева, см. Этногр. Обозрѣніе, VIII, стр. 25.} и обыкновенно, въ тѣсной связи съ Кіевомъ {Наприм. Гильферд., No 152 (ст. 784), тамъ же, столб. 90, 779, 1284, 878.}. Такъ, по нѣкоторымъ былинамъ, заставы, встрѣченныя Ильей, были имъ встрѣчены на пути изъ Чернигова въ Кіевъ, или застава богатырская, на которой стоитъ самъ Илья, находится между Кіевомъ и Черниговомъ {Кирѣев., I, стр. 52; Гильферд., 8.}. Прогнавъ изъ-подъ Чернигова басурманскую рать, Илья получаетъ приглашеніе оставаться въ немъ княземъ, царемъ или воеводою {Наприм., Кирѣев., I, 28, 85, 88; Гильферд., 17, 440, 1000. Князь Черниговскій упоминается у Гильферд., столб. 17.}. Былины упоминаютъ владыку черниговскаго, который держитъ закладъ за Алешу Поповича противъ Тугарина {Кирѣев., II, 77.}, за Ивана Гостинаго противъ князя Владиміра {Тамъ же, III, 5.} и за Дюка Степановича противъ Чурилы {Гильферд., столб. 779 и 81.}, причемъ мѣсто для скачки въ послѣдней былинѣ опредѣляется разстояніемъ отъ Кіева до Чернигова {Ср. Рыбник., III, No 34.}. Въ Черниговѣ сидитъ какой-то воевода {Кирѣев., I, 36.} или король {Тамъ же, III, 111.}, отецъ Авдотьи Лебеди-Бѣлой, или Димитрій гость богатый -- отецъ Настасьи Димитріевны {Рыбник., II, No 13.}. Упоминается какая-то рѣка Черниговская въ обычной роли рѣки Смородины, возлѣ которой стоялъ дубъ съ гнѣздомъ Соловья разбойника {Гильферд., 302.} и гора черниговская {Ефименко, стр. 26 и 27.}. Въ Черниговѣ проживаютъ, по указанію нѣкоторыхъ былинъ, бояринъ Ставръ Годиновичъ {Рыбн., II, No 19; Гильферд., 21 и 140; Этногр. Обозрѣніе, VIII, стр. 25.} и Данило Лавчанинъ {Кирѣев., III, 86.}. Черниговъ славится золотою казной {Гильферд., 361.}, заморскими винами, калашницами и дѣвушками {Ефименко, стр. 26.}.
   Эти сравнительно частыя упоминанія Чернигова въ былинахъ, и, притомъ, въ связи съ Кіевомъ, должны, повидимому, указывать на тотъ періодъ южно-русской исторіи (XI, XII вв.), когда Черниговъ считался первымъ городомъ послѣ стольнаго Кіева, когда столъ черниговскій только кіевскому уступалъ въ значеніи и потому нерѣдко стоялъ съ нимъ въ антагонизмѣ {Вспомнимъ, какъ владыка черниговскій, держащій закладъ противъ кн. Владиміра, завладѣваетъ его тремя кораблями на Днѣпрѣ. Кирѣев., III, 8.}. Упорно держащійся въ былинахъ мотивъ, что богатырь прогоняетъ отъ осажденнаго Чернигова непріятельскую рать, въ связи съ поѣздкой того же богатыря въ Кіевъ, долженъ указывать на тотъ періодъ, когда эти оба города были въ тѣснѣйшей связи, и это низводитъ насъ къ XI, XII или началу XIII столѣтій. Въ XI и XII вв. Черниговъ неоднократно подвергался осадѣ, главнымъ образомъ, вслѣдствіе княжескихъ между усобій, причемъ князья сами приводили половцевъ къ его стѣнамъ. Такъ, въ 1094 году Олегъ Святославичъ изъ Тмутаракани съ половцами подступилъ къ Чернигову, опустошилъ его окрестности, пожегъ монастыри, и Мономахъ, сначала затворившійся въ городѣ, ушелъ изъ него въ Переяславль, уступивъ черниговскій столъ Олегу {Лѣтоп. Подъ 1094 г. См. Багалѣя: "Исторія сѣверской земли до половины XIV в.". 1882 г., стр. 171.}.
   Не мало терпѣла Черниговская земля отъ княжихъ усобицъ при Черняховскихъ князьяхъ Всеволодѣ Ольговичѣ (1128--1140) и Владимірѣ Давидовичѣ (1140--1151), вслѣдствіе притязаній Ольговичей на кіевскій столъ. "Все княженіе Владиміра Давидовича въ Черниговѣ,-- говорить г. Багалѣй,-- наполнено было войнами; Черниговское княжество въ это время нѣсколько разъ было опустошаемо, но не половцами, а русскими войсками Изяслава" {Тамъ же, 214.}. Въ 1152 г., во время похода Юрія Суздальскаго со многими русскими князьями и половцами на южную Русь, половцы, по его приказу, повоевали многія мѣста около Чернигова; 12 дней половцы стояли подъ городокъ, пока не пришла къ нему на помощь кіевская рать (Изяслава и Вячеслава), что побудило половцевъ оставить отрядъ Юрія {Лѣтоп. подъ 1152 г. и Багалѣй, 215.}. "Разореніе Черниговской области,-- говоритъ Голубовскій {Печенѣги, турки и половцы до нашествія татаръ, стр. 86.},-- было не меньше, чѣмъ другихъ княжествъ въ удѣльный періодъ, но, главнымъ образомъ, здѣсь причиной были княжескія междуусобія. Кочевники-половцы весьма часто были приглашаемы то тѣмъ, то другимъ княземъ Чернигова, и Святославичи довели свою область до самаго обезлюдѣнія. Уже въ 1159 г. Святославъ Олеговичъ жалуется на запустѣніе (черниговскихъ) городовъ: Любеча, Морозова, Оргоща и Всеволожа". Наконецъ, разгромъ Черниговскаго княжества завершается въ 1239 году взятіемъ Чернигова татарами, сожженіемъ его и опустошеніемъ всей области {Память о разореніи Чернигова татарами сохранилась въ одной пѣснѣ, записаной въ Симб. губ. Кирѣев., вып. VII, стр. 54:
   "Было во городѣ во Черниговѣ --
   Воевали, бузовали три татарченка,
   Они били, разбивали нашъ Черниговъ-градъ.
   Намного они брали золотой казны,
   А еще того побольше чечью жемчуга" и т. д.}. Память объ этомъ событіи должна была въ народѣ тѣсно связаться съ памятью о мученической кончинѣ въ ордѣ черниговскаго кн. Михаила и его боярина Ѳеодора. Внукъ Михаила, Борисъ Васильевичъ, сопровождавшій дѣда въ орду, получилъ позволеніе возвратиться въ свой удѣлъ. "Съ этого времени,-- говоритъ, г. Багалѣй,-- о князьяхъ черниговскихъ почти вовсе не упоминается въ лѣтописяхъ" {Назв. соч., стр. 268.}.
   Такимъ образомъ, въ былинномъ мотивѣ обложеніе Чернигова непріятельскою ратью можно видѣть отголосокъ тѣхъ военныхъ дѣйствій, которыя совершались подъ стѣнами Чернигова въ періодъ времени отъ половины XI до половины XIII вѣка: половецкихъ погромовъ, самостоятельвыхъ (наприм., въ 1068 и 1187 гг.) или чаще въ союзѣ съ русскими войсками, и, наконецъ, татарскаго погрома 1239 года. Нельзя ли сдѣлать отсюда какія-нибудь заключенія о богатырѣ, котораго народное сказаніе приводитъ въ тѣсную связь съ городомъ Черниговомъ? Кажется, можно. Еслибъ мы предположили, что Илья Муромецъ былъ искони прикрѣпленъ происхожденіемъ къ Муромской области и затѣмъ введенъ въ кругъ кіевскихъ богатырей, то его поѣздка въ Кіевъ, въ этотъ эпическій центръ богатырскій, конечно, объясняется весьма естественно, такъ же, какъ, напримѣръ, поѣздка ростовскаго Александра Поповича въ Кіевъ. Но уже не такъ легко объяснить, почему понадобилось муромскому богатырю по дорогѣ въ Кіевъ (sic) пріѣхать къ Чернигову и совершить около него свой первый богатырскій подвигъ по выѣздѣ изъ дому. Будь это еще какое-нибудь чудесное приключеніе, вродѣ борьбы съ змѣемъ, мы могли бы предположить, что въ похожденія богатыря былъ въ данномъ случаѣ вплетенъ фантастическій сказочный мотивъ, но дѣло Ильи подъ Черниговомъ не носитъ какого-нибудь любопытнаго сказочнаго характера, а скорѣе напоминаетъ какъ будто историческую черту. Хотя во многихъ былинахъ мы находимъ этотъ подвигъ Ильи, но разсказывается онъ обыкновенно кратко, не картинно, въ нѣсколькихъ стихахъ, и весь интересъ разсказа сосредоточивается, главнымъ образомъ, на той чертѣ, что черниговцы приглашаютъ Илью, какъ освободителя, остаться у нихъ въ князьяхъ или въ воеводахъ, на что онъ отвѣчаетъ отказомъ.
   Появленіе Чернигова въ былинахъ о муромскомъ богатырѣ еще было бы умѣстно, если бы дѣйствительно Черниговъ лежалъ на пути изъ роднаго села Ильи въ Кіевъ. Но этого нѣтъ. Илья дѣлаетъ значительный крюкъ, чтобы по пути въ Кіевъ освободить Черниговъ. Конечно, можно предположить, что для муромскихъ сказителей этотъ крюкъ и не представлялся крюкомъ, по ихъ незнанію географіи. Но и это предположеніе мало вѣроятно: направленіе къ матери городовъ русскихъ, къ кіевскимъ святынямъ, столь много посѣщаемымъ населеніемъ всѣхъ концовъ Руси, должно было быть такъ же хорошо извѣстно всюду на Руси въ средніе вѣжа, какъ и въ наше время. Въ виду всего этого, намъ кажется возможнымъ прибѣгнуть къ слѣдующей гипотезѣ, которая должна объяснить вышеприведенные факты, именно, что
   1) Илья дѣлаетъ значительный крюкъ, чтобы освободить Черниговъ.
   2) Освобожденіе Чернигова -- первый подвигъ Ильи по выѣздѣ изъ дому.
   3) Населеніе Чернигова проситъ Илью остаться у нихъ княземъ или воеводой, т.-е. относится къ Ильѣ лучше, чѣмъ Владиміръ кіевскій.
   4) Заставы, осиленныя Ильей, лежатъ именно на пути изъ Чернигова въ Кіевъ.
   Кажется, можно предположить, что древнѣйшій Илья, раньше своего прикрѣпленія къ Мурому, былъ прикрѣпленъ къ другой мѣстности и именно въ Черниговщинѣ. Онъ могъ быть связанъ съ городомъ Черниговомъ и потому совершаетъ для его освобожденія свой первый подвигъ, какъ богатырь Черниговщины. Этимъ объясняется и ласковое отношеніе къ нему черниговцевъ, и то обстоятельство, что во многихъ былинахъ заставы помѣщены именно на пути изъ Чернигова въ Кіевъ, а не изъ Мурома въ Кіевъ.
   Совершая первый подвигъ по выѣздѣ изъ дому у Чернигова, древній Илья, вѣроятно, выѣзжалъ не изъ такого отдаленнаго родного мѣста, каковъ Муромъ, а откуда-нибудь поближе къ Чернигову. Продолжая гадать, откуда могъ выѣхать древній Илья, мы натыкаемся на городъ Моровскъ (Моровійсгь), принадлежавшій къ городамъ Черняговскаго княжества въ XII, XIII в. и нерѣдко упоминаемый въ лѣтописи въ описаніи событій, разыгрывавшихся подъ Черниговомъ или въ Черниговской области {Такъ, въ 1189 г. въ черниговскомъ городѣ Моровійскѣ Ярополкъ кіевскій заключаетъ миръ съ Ольговиченъ Всеволодомъ; въ 1152 г. Изяславъ, по дорогѣ въ Черниговъ, осажденный Юріемъ суздальскимъ съ половцами, останавливаются у Моровійска въ 1164 г. у того же города останавливается Юрій суздальскій въ походѣ на Черниговъ; въ 1159 г. Святославъ черниговскій упоминаетъ Моровійскъ въ числѣ своихъ городовъ: "Господи,-- говоритъ онъ,-- ты видишь мое смиреніе; не желая проливать христіанской крови, я взялъ (отъ брата) Черниговъ съ 7 пустыми городами, въ которыхъ сидятъ псари да половцы: Моровійскомъ, Любескомъ, Оргощемъ, Всеволожемъ"; въ 1160 году въ этомъ городѣ съѣхались Святославъ Ольговичъ съ Ростиславомъ Мстиславичемь, чтобы заключить союзъ; въ 1571 г. Олегъ Святославичъ новгородъ-сѣверскій въ усобицѣ съ черниговскимъ Святославомъ Всеволодовичемъ сжигаетъ его города -- Лутаву и Моровіескъ.}. Конечно, точное мѣстоположеніе этого города неизвѣстно, но весьма вѣроятно, что онъ стоялъ на мѣстѣ нынѣшняго села Моровска (въ Остерск. уѣздѣ, Черниговской губ., на правомъ берегу Десны), по дорогѣ изъ Чернигова въ Кіевъ {См. Багалѣй, стр. 145.}, и поэтому, если бы дѣйствительно древній Илья былъ прежде прикрѣпленъ къ Моровску, былъ Ильею моровскимъ, ему естественно было бы ѣхать чрезъ Черниговъ въ Кіевъ и освобождать отъ враговъ (иногда татаръ) главный городъ родной области. Конечно, отстаивать послѣднюю черту нашей гипотезы, именно древнѣйшее прикрѣпленіе Ильи къ Моровску (Моровійску), мы не станемъ {Хотя для подкрѣпленія ея можно сослаться на принадлежащую Л. Н. Майкову былину, гдѣ роднымъ городомъ Ильи названъ Моровъ.}, но принадлежность древняго Ильи Черниговщинѣ (предшествующее его прикрѣпленію къ Суздальщинѣ), кажется намъ весьма вѣроятнымъ и по нѣкоторымъ другимъ соображеніяхъ, которыя выскажемъ ниже {Отмѣтимъ, что въ былинѣ Калинина (Гильф., No 8) Илья проситъ у отца благословеніе ѣхать въ городъ Черниговъ, а затѣмъ уже изъ Чернигова въ Кіевъ, къ ласковому князю Владиміру.}.
   Дальнѣйшее прикрѣпленіе южнорусскаго (сѣверянскаго) богатыря къ Мурому, какъ извѣстно, находится въ связи съ колонизаціоннымъ движеніемъ сѣверянскаго населенія на сѣверо-востокъ и переходомъ исторической сцены въ Суздальщину и затѣмъ въ Московщину. Уже при Мстиславѣ, братѣ Ярослава, въ понятіе Сѣверской земли входитъ, кромѣ главнаго ядра -- области сѣверянъ -- область радимичей и вятичей съ Муромо-Рязанскою землей {Багалей, стр. 49.}. Колонизація послѣдней земли, нѣкогда сплошь населенной финскимъ элементомъ, въ силу географическихъ условій мѣстности, двигалась очень медленно и финскій элементъ лишь туго проникался славянскимъ. "Главными дѣятелями въ этой мирной колонизаціи были, конечно, вятичи; этимъ только и можно,-- говоритъ проф. Багалѣй,-- объяснить тѣсную связь Муромо-Рязанской земли съ Сѣверской" {Наз. соч., стр. 81.}. Городъ Муромъ уже существовалъ въ концѣ XI в. и лежалъ на самомъ порубежьи Русской земли съ землями камскихъ болгаръ, которыми былъ временно взятъ въ 1088 г. {Что Муромъ принадлежалъ Сѣверской землѣ, видно изъ словъ, сказавшихъ Олегомъ Святославичемъ Изяславу Владиміровичу, сыну Мономаха: "Иди у волость отца, своего Ростову, а то (Муромъ) есть волость отца моего". Багалѣй, стр. 182, со ссылкой на Ип. лѣтопись, стр. 185.}; основаніе Рязани относитъ Д. И. Иловайскій {Исторія Рязанскаго княжества, стр. 24.} къ шестидесятымъ годамъ того же столѣтія, къ княженію Святослава Ярославича. Обрусеніе этихъ земель и распространеніе въ нихъ христіанства дѣлаетъ сильные успѣхи лишь съ половины XII в., когда у твердилось оно у вятичей. Ярославъ Святославичъ, получивъ въ удѣлъ муромо-рязанскія земли, особенно энергично ведетъ борьбу со всѣми элементами, враждебными христіанству. Послѣ него, при его сыновьяхъ, Муромо-Рязанская земля обособляется отъ Сѣверской. Между тѣмъ какъ самъ Ярославъ еще употреблялъ усилія, чтобы утвердиться въ Приднѣпровьи, сыновья его не возобновляютъ притязаній на старшинство въ родѣ Святославичей и не думаютъ покидать своихъ сѣверо-восточныхъ волостей для того, чтобъ отыскивать невѣрныя земли на югѣ {Багалѣй, стр. 138.}. Съ этого времени среднее теченіе Оки все болѣе и болѣе выдѣляется изъ общей системы удѣловъ и начинаетъ жить собственною жизнью. Въ концѣ XII в. (въ 1198 г.) произошло нарушеніе прежней религіозной зависимости Муромо-Рязанской земли отъ Чернигова, когда Рязань получаетъ особаго епископа. Въ силу смѣшаннаго этнографическаго элемента, вошедшаго въ составъ этой земли, а также въ силу ея сосѣдства съ землею Ростово-Суздальской, она забываетъ впослѣдствіи свою связь съ Сѣверскою землей и входитъ въ болѣе тѣсную связь съ Русью сѣверо-восточной {Ibid., стр. 177.}. Но она когда-то получила изъ южной Руси, именно изъ Черниговскаго княжества, и христіанство, и часть своего славянскаго населенія, которое переходило сюда вслѣдствіе татарскаго погрома, опустошившаго южныя части Черниговской области. Вообще жъ концу XIII в. прилегающія непосредственно къ степямъ южно-русскія окраины запустѣли и нѣтъ признака славяно-русскаго населенія въ малорусскихъ частяхъ Курской губерніи, въ степномъ районѣ Черниговской и Полтавской по Сулѣ, Сейму и Нижней Деснѣ {Житецкій. Кіевская Старина 1884 г., августъ, стр. 57.}. Естественно, что вмѣстѣ съ населеніемъ переходили на сѣверо-востокъ и южныя историческія пѣсни съ ихъ богатырями кіевскими, черниговскими, переяславскими и друг. Къ этому періоду должно относиться и прикрѣпленіе муровскаго богатыря къ новымъ мѣстамъ, которое мы видимъ въ нашемъ эпосѣ. Вслѣдствіе полнаго забвенія черниговскаго города Моровска и близкаго звуковаго сходства его имени съ Муромомъ, не трудно себѣ представить, какъ древній Муровецъ, или Моровецъ перешелъ въ Муромца, а разъ этотъ эпитетъ утвердился за нимъ, народная фантазія стала искать и родины его въ какой-нибудь мѣстности Муромской области. Вѣроятно, въ разныхъ областяхъ, гдѣ были извѣстны пѣсни объ Ильѣ, бывали попытки и къ прикрѣпленію его къ той или другой мѣстности {Наприм., въ былинѣ Рыбн. (т. III, Я 4) Илья называется родомъ изъ Кракова, села Березина.}. Но, въ силу неизвѣстной для насъ причины, въ современныхъ былинахъ рѣшительно утвердилось, какъ его мѣсторожденіе, село Карачарово или Карачаево (Владимірской губ.). Можетъ быть, и здѣсь, какъ въ замѣщеніи Морова Муромомъ, повліяло какое-нибудь звуковое сходство, созвучіе названія села Карачарова съ какою-нибудь сѣверскою мѣстностью, упоминавшеюся въ похожденіяхъ Ильи. Во всякомъ случаѣ, рѣшить этотъ вопросъ мы едва ли когда-нибудь будемъ въ состояніи, но, за неимѣніемъ точныхъ данныхъ, можно, пожалуй, рискнуть слѣдующею догадкой, основывающеюся, впрочемъ, на очень зыбкой почвѣ -- на перевираніи мѣстныхъ названій, для котораго можно найти не мало данныхъ въ нашемъ эпосѣ. Нельзя ли предположить, что село Карачарово (Карачаево) явилось какъ замѣна болѣе южнаго города Карачева, древняго города черниговскихъ князей, лежавшаго приблизительно на границѣ княжества Черниговскаго и Новгородъ-Сѣверскаго и упоминаемаго лѣтописью въ изложеніи политическихъ событій, начиная съ половины XII в. {Имя города Карачева въ лѣтописяхъ встрѣчается съ 1146 года, когда, во время усобицы между кн. Святославомъ новгородъ-сѣверскимъ и князьями черниговскими, Святославъ, не надѣясь удержаться въ Новгородѣ-Сѣверскомъ, пошелъ къ Карачеву, разорилъ его и потомъ бѣжалъ къ вятичамъ. По заключеніи мира, около 1156 г., Святославъ Олеговичъ вымѣнялъ себѣ Карачевъ. Затѣмъ Карачевъ принадлежалъ Святославу Всеволодовичу кн. кіевскому или зависѣлъ отъ него и служилъ опорнымъ пунктомъ кіевскимъ князьямъ въ войнахъ ихъ съ половцами и Рязанью. Съ 1246 г., послѣ нашествія татаръ, Карачевъ сдѣлался главнымъ городомъ особаго удѣла, основаннаго Мстиславомъ, сыномъ кн. Михаила черниговскаго.}. Быть можетъ, этотъ городъ былъ связанъ въ древнихъ сказаніяхъ съ похожденіями Ильи. Подтвердить это предположеніе можно мѣстнымъ преданіемъ, доселѣ прикрѣпленнымъ къ г. Карачеву иди, точнѣе, къ его области. Къ окрестностямъ города пріурочивается мѣстопребываніе былиннаго Соловья-разбойника. Въ 25 верстахъ отъ Карачева протекаетъ рѣка Смородинная и на берегу ея находится древнее село "Девятидубье". Мѣстные старожилы указываютъ то мѣсто, гдѣ было расположено гнѣздо Соловья разбойника. И теперь на берегу Смородинной находится огромныхъ размѣровъ пень, который, по преданію, сохранился отъ девяти дубовъ {См. Московскія Вѣдомости 1890 г., No 101, корреспонденція изъ Карачева, Орловской губерніи. См. также Этногр. Обозрѣніе, кн. III, стр. 206. По сообщенію С. Н. Маслова, въ Орловской губ., Карачевскаго уѣзда, есть село "Девять Дубовъ" и "Соловьевъ перевозъ".}. Въ современныхъ былинахъ Илья ничѣмъ не связанъ съ Карачевымъ, и этотъ городъ вовсе не упоминается. Но въ полукнижной повѣсти о 7 богатыряхъ, изданной по рукописи XVII в. Н. И. Костомаровымъ {Памятники старинной русской литературы, вып. 2, и Богатырское слово, изданное Е. В. Барсовинъ, гдѣ калика говорятъ о себѣ (стр. 16): "Зовутъ меня по имени Никита Ивановичъ, родомъ если Карачевецъ".}, Илья во главѣ шести богатырей по дорогѣ въ Царьградъ встрѣчаетъ двѣнадцать каликъ перехожихъ: "А у каликъ атаманъ, и зовутъ его Никитою, а родомъ Карачевецъ" (т.-е. изъ города Карачева). Этотъ Карачевецъ не захотѣлъ уступать своего платья Алешѣ, но уступаетъ его съ готовностью Ильѣ. Названіе Никиты по городу, откуда онъ родомъ, вѣроятно, послѣдній отголосокъ памяти о городѣ Карачевѣ, сохранившійся въ былинной записи XVII в. {Нельзя при этомъ не вспомнить, что Илья также иногда переодѣвается каликою (Кирѣев., т. IV, стр. 41) и назвался въ одной былинѣ Никитой Заолѣшаниномъ (Кир., т. IV, стр. 47). Въ Богатырскомъ словѣ, изданномъ Е. В. Барсовымъ, Никита Карачевецъ имѣетъ и одно съ Ильей отчество -- "Ивановичъ" (стр. 15).}.
   Воспоминаніе о немъ, подтверждаемое мѣстными карачевскими преданіями о Соловьѣ и р. Смородинной, должно было такъ же исчезнуть изъ эпоса, какъ память о южномъ городѣ Моровскѣ. Но, быть можетъ, созвучіе Карачева съ Карачаевымъ повело къ прикрѣпленію къ этому селу рожденія и первыхъ опытовъ силы Ильи. Какъ мѣстное преданіе карачевское связываетъ имя Ильи съ рѣкой (Смородинной) и разбойникомъ (Соловьемъ), такъ мѣстное карачаровское преданіе, доставленное О. Миллеру г. Экземплярскимъ, связываетъ также своего богатыря съ рѣкой (Окою) и разбойниками. По берегамъ Оки, поросшимъ густымъ дубовымъ лѣсомъ, безстрашно бродили въ древнее время шайки разбойниковъ, отъ которыхъ много страдали жители окрестныхъ селеній. Чтобы избавиться отъ этихъ разбойниковъ, жители Карачарова задумали приблизить русло Оки къ своему селу: въ такомъ случаѣ, полагали они, шайки разбойниковъ не осмѣлятся бродить по берегамъ рѣки, и вотъ они порѣшили очистить берега Оки отъ дубняка, а самый дубнякъ побросать въ рѣку и тѣмъ измѣнить ея теченіе по направленію къ селу. Каждый житель долженъ былъ очищать отъ дубняка свой пай по рѣкѣ и закидывать этимъ дубнякомъ ея русло. Здѣсь, за этою работой, Илья Муромецъ, только что исцѣленный странниками, засталъ своихъ родителей, которые трудились почти безплодно. Появленіе его удивило всѣхъ. Еще болѣе удивилъ всѣхъ Илья своею необыкновенною силой: онъ безъ затрудненія и въ короткое время очистилъ доставшійся на долю его родителей пай, съ корнемъ вырывая изъ земли дубы {О. Миллеръ, стр. 286.}.
   Аналогія между карачаровскимъ и карачевскимъ преданіемъ представится еще ярче, если мы припомнимъ слѣдующія совпаденія: какъ въ карачаровскомъ Илья вырываетъ руками дубы, чтобы завалить рѣку Оку, такъ въ былинахъ онъ же, вырывая съ корнями дубы, моститъ мосты, чтобы перейти черезъ рѣку Смородинку, текущую въ области Карачева, какъ Ока въ области Карачарова, и какъ въ карачаровскомъ преданіе этотъ подвигъ Ильи связанъ съ преданіемъ о разбойникахъ, жившихъ на берегу Оки, такъ въ карачевскомъ, какъ и въ былинахъ, на берегу Смородинной живетъ разбойникъ Соловей. Нельзя ли поэтому видѣть въ карачаровскомъ преданіи позднѣйшее прикрѣпленіе Ильи, вызванное созвучіемъ обоихъ мѣстныхъ названій -- Карачева и Карачарова?
   Впрочемъ, еслибъ эта догадка и оказалась несостоятельною, еслибъ не сходство названій было поводомъ къ прикрѣпленію Ильи къ селу Карачарову, а что-нибудь другое, это вопросъ не важный. Важно то, что вся былинная исторія Муромца доказываетъ, что Илья сталъ Муромцемъ сравнительно поздно, уже въ татарскій періодъ, когда въ эпосѣ стали значительно глохнуть воспоминанія о мѣстностяхъ южной Руси, когда она становится для сказителей "страной незнаемой". Еслибъ Илья дѣйствительно съ самаго начала былъ связанъ съ Муромскою областью, эпосъ донесъ бы до насъ сказанія о какихъ-нибудь подвигахъ его, совершенныхъ имъ въ родной области и для нея. Но ничего подобнаго не знаютъ былины. Илья немедленно по исцѣленіи ѣдетъ въ Кіевъ, совершаетъ свой первый подвигъ для освобожденія Чернигова и всю свою долгую "трехсотлѣтнюю" жизнь проводитъ въ степи, на заставѣ между Кіевомъ и Черниговомъ, въ поляхъ цицарскіихъ, не возвращаясь никогда въ родное село Карачарово. Словомъ, "старому" Ильѣ нечего дѣлать съ мужиками-пахарями, онъ не дорожитъ своею "отчиной" и всѣмъ складомъ своей эпической жизни доказываетъ свое южное, сѣверянское, происхожденіе, яркіе слѣды котораго не могли затушевать ни Суздальщина, ни Московщина.
   Коснемся теперь другаго вопроса, также представляемаго именемъ нашего народнаго богатыря: въ какомъ отношеніи къ нему находится его" библейское имя? Обычное объясненіе, что народный богатырь получилъ ни одного изъ самыхъ народныхъ (хотя и ветхозавѣтныхъ) святыхъ подъ вліяніемъ агіографіи, едва ли можетъ насъ вполнѣ удовлетворить. Конечно, можно сослаться на то, что другой "крестьянскій" богатырь, Микула" Селяниновичъ, носитъ имя другаго не менѣе популярнаго святаго, что въ народныхъ смазкахъ объ Ильѣ Муромцѣ Илья дѣйствительно смѣшиваете" съ Ильей Пророкомъ {См. сказку объ Ильѣ пророкѣ, зап. Манжурой въ с. Алексѣевкѣ, Алекс. у., Екатериносл. губ., въ ст. Сумцовской. Кіевск. Старина 1887 г., ноябрь, стр. 419; ср. Худяковъ: "Матеріалы для изученія народи, словесности", стр. 6 ("громъ происходитъ отъ того, что Ильи Муромецъ на шести жеребцахъ ѣздитъ"); Романовы "Бѣлорусск. сборн.", вып. IV, стр. 17, 16 11; Иваницкій: "Сборникъ H. Н. Харузина", II, стр. 168 и слѣд.}, что въ исцѣленіи Ильи странниками замѣтно вліяніе апологическихъ мотивовъ {См. Халанскій, назв. соч., стр. 94 и слѣд.}. Все это такъ, но казалось бы, что еслибъ на народнаго богатыря было перенесено имя народнаго святаго, то, вмѣстѣ съ именемъ, должна была бы быть прихвачена хотя какая-нибудь черта изъ апологическаго типа Ильи Пророка. Между тѣмъ, ни одной такой черты нельзя указать въ типѣ Ильи богатыря {Едва ли можно считать такою чертой муромское преданіе о конѣ Ильи, выбивающемь копытомъ источники воды.}. Но, оставляя въ сторонѣ неизвѣстный намъ мотивъ прикрѣпленія апологическаго имени къ народному богатырю и констатируя только самый фактъ этого прикрѣпленія, все-таки, можно поставить вопросъ: было ли въ данномъ случаѣ прикрѣплено ими библейскаго пророка, пришедшее на Русь изъ Византіи вмѣстѣ съ христіанствомъ, или имя Ильи, вмѣстѣ съ типомъ богатыря, зашло на Русь съ Востока?
   Этотъ вопросъ не покажется страненъ, если мы припомнимъ, что пророкъ Илья такъ же популяренъ на мусульманскомъ Востокѣ, какъ былъ въ Византіи или на Руси, и что его имя могло и на Востокѣ быть прикрѣплено къ богатырскимъ личностямъ {У Эседа, сына Самана, родоначальника династіи Саманидовъ (IX в.) были сыновья: Нухъ, Ахмедъ, Яхья и Иліасъ; см. Vambery: "Geschichte von Bokhara", I, p. 60.}. Такъ, извѣстный богатырь Гесеръ-ханъ является, по словамъ г. Потанина, у киргизовъ подъ именемъ На дыра, который сливается съ мусульманскимъ ХизръИльясомъ. У киргизовъ Баянъ-аульскаго округа г. Потанинъ записалъ слѣдующее преданіе: "Ильясъ и Казыръ были двоюродными братьями (киргизы неправильно произносятъ Кадыръ). Ильясъ помогаетъ страждущимъ отъ крушенія на водѣ; гдѣ онъ проходитъ, тамъ трава зеленѣетъ. Казыръ и Ильясъ выпили животворной воды, потому и не умираютъ {Очерки сѣверо-западной Монголіи. Вып. IV, стр. 819. Срав. Илью Муромца, пьющаго цѣлительную воду по приказу божественныхъ странниковъ.}. Сказаніе о томъ, что Илья вмѣстѣ съ Хизромъ пьютъ изъ источника жизни, было занесено въ письменность уже персидскимъ поэтомъ Низами {См. Spiegel: "Eranische Alterthmnskunde", II, 614.}. Вспомнимъ далѣе чуднаго всадника Хазретъ-Ильяса, помогающаго, въ сказкѣ, записанной Лермонтовымъ, Ашикъ-Керибу (=Добрынѣ) прискакать домой. Вспомнимъ также хазарскаго богатыря Иліаса, сына Михраса, упоминаемаго предшественникомъ Фирдоуси, поэтомъ Дакики. Въ отрывкѣ изъ творенія послѣдняго поэта, включенномъ Фирдоуси въ его Шахъ-намэ, разсказывается, какъ во время войны Рума (Византійской имперіи) съ хазарами гостившій у византійскаго царя иранскій царевичъ Гуштаспъ убилъ въ единоборствѣ страшнаго предводителя хазаровъ Иліаса, сына Михрасова {См. Mohl., т. IV, стр. 269 и 270.}. Намъ, конечно, никогда не будетъ извѣстно, откуда персидскій поэтъ X в. (Дакики) взялъ сообщаемую имъ легенду о хазарскомъ"богатырѣ Ильѣ, но въ занесеніи этого хазарскаго Ильи въ эпическія сказанія Ирана, повидимому, слѣдуетъ видѣть такой же отголосокъ чужеземнаго эпоса, какой мы видимъ въ Ильясѣ русскомъ, занесенномъ въ Тидрекъ-сагу и въ поэму Ортнитъ. Что имя Ильи возможно въ хазарскомъ эпосѣ (если таковой существовалъ), въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія въ виду распространенія іудаизма въ высшемъ классѣ хазаръ и мусульманства въ народѣ.
   Слѣдуетъ думать, что это имя дѣйствительно было прикрѣплено у хазаръ къ какому-нибудь крупному лицу и пользовалось широкою извѣстностью, если оно вошло въ эпосъ сосѣдней страны, какъ имя предводителя и представителя всего хазарскаго народа. Продолжая гадать, можно было бы допустить такое предположеніе относительно прикрѣпленія именно Ильи къ главному богатырю русскаго эпоса: къ хазарамъ, находившимся подъ сильнѣйшимъ вліяніемъ Ирана, могли донестись отголоски Рустеміады и личность богатыря Рустема получить другое имя -- имя ветхозавѣтнаго Ильи. Снабженный этимъ именемъ, типъ Рустема могъ стать извѣстенъ тѣмъ русскимъ племенамъ, которыя нѣсколько вѣковъ были подъ хазарскимъ владычествомъ. Такимъ образомъ, имя Ильи могло быть извѣстно и даже популярно у русскихъ славянъ раньше внесенія къ нимъ, хрістіанства съ византійскою агіологіей {Не потому ли первая церковь въ Кіевѣ, раньше оффиціальнаго введеніи хрістіанства, была построена именно въ честь Ильи Пророка?}. Конечно, всѣмъ этимъ гаданіямъ, быть можетъ, навсегда суждено остаться гаданіями; но мы сочли; возможнымъ не умолчать даже и подобныхъ предположеній, чтобы показать, что и вопросъ объ имени Ильи Муромца далеко не такъ простъ, какъ, кажется, и что до сихъ поръ о немъ можно сказать лишь одно: non liquet.
   Переходя къ вопросу: былъ ли Илья Муромецъ лицомъ историческимъ", кы находимъ въ отвѣтѣ на этотъ вопросъ почти полное единодушіе у изслѣдователей нашего эпоса. "Всего страннѣе,-- говоритъ акад. Ягичъ,-- во всякомъ случаѣ, то, что значительнѣйшая личность нынѣшней великорусской эпики, средоточіе цѣлаго круга былинъ, Илья Муромецъ не нашелъ, мѣста въ русскихъ лѣтописяхъ. Русскія лѣтописи ничего не говорятъ, намъ объ Ильѣ Муромцѣ. По лѣтописямъ Ильи Муромца нѣтъ. Мы стоимъ. Здѣсь предъ загадкой, которую едва ли удастся когда-нибудь изслѣдователю рѣшить. Мало или ничего намъ не поможетъ то, что онъ представитель, грома или молніи, или силы русскаго народа и т. д. Ибо, скажемъ, пусть и такъ; но, вѣдь, мы хотѣли бы узнать, когда и почему народная эпика o олицетвореніе свое привязываетъ къ столь конкретно-обрисованной личности, къ человѣку по имени Илья, родомъ изъ села Карачарова, близъ, города Мурома и т. д. Весь этотъ конкретный, точно опредѣленный образъ, не можетъ быть простою случайностью; онъ имѣетъ какой-нибудь особый, поводъ, котораго только мы не можемъ открыть" {"О славян. народ. поэзіи". Слав. Ежегодникъ, 1878 г., стр. 908 и слѣд.}.
   "Если г. Квашнинъ-Самаринъ, -- говоритъ покойный О. Миллеръ, -- полагаетъ, что Илья, сохранившійся въ народномъ эпосѣ подъ своимъ крестнымъ именемъ, сохранился въ Никоновской лѣтописи подъ старорусскимъ дохристіанскимъ именемъ Рогдая, о которомъ тутъ говорится, что онъ одинъ наѣзжалъ на триста человѣкъ, то, вѣдь, это предположеніе, не болѣе. Илья, по всей вѣроятности, не изъ тѣхъ героевъ, которые когда-то дѣйствительно жили, а потомъ превращены были народнымъ воображеніемъ въ богатырей; онъ герой вполнѣ идеальный, но это не мѣшаетъ ему быть лицомъ несравненно болѣе историческимъ, чѣмъ цѣлое множество лицъ въ самомъ дѣлѣ существовавшихъ и даже оставившихъ нѣкоторый слѣдъ въ исторіи. Дѣло въ томъ, что въ идеальной личности Ильи Муромца вполнѣ высказался историческій характеръ русскаго народа" {Исторія русской слов. Галахова, т. I, стр. 101.}. Съ своей стороны мы вполнѣ присоединяемся ко взгляду, высказанному покойнымъ изслѣдователемъ. Любимый народный богатырь, сказанія о которомъ въ теченіе ряда вѣковъ жили въ устахъ народа, долженъ былъ воспринять нѣсколько послѣдовательныхъ историческихъ наслоеній и въ "томъ смыслѣ стать выразителемъ историческаго характера русскаго народа, но онъ сталъ именно народнымъ идеаломъ вслѣдствіе того, что никогда не былъ историческимъ лицомъ и никогда не носилъ историческаго имени. Мы не знаемъ при томъ состояніи, въ которомъ дошелъ до насъ богатырскій эпосъ, много ли въ былинахъ скрывается воспоминаній о дѣйствительно историческихъ лицахъ, но, по крайней мѣрѣ, онъ сохранилъ намъ не мало именъ историческихъ (какъ, напримѣръ, Владиміръ, Запава Путятична, Хотенъ Блудоеичъ, Мишатко Путятичъ (см. соображенія Ягича въ Слав. Ежегод. 1878 г., стр. 211--212, Галаховъ, стр. 83), Добрыня, Алеша (Александръ) Поповичъ, Иванъ Даниловичъ (см. Халанскій, стр. 45), Ставръ, Садко, Дунай {Въ Ипатіевской лѣтописи подъ 1281 г. въ числѣ воеводъ князя Владиміра Васильковича оказывается Дунай. См. О. Миллера -- у Галахова, стр. 89.}, Василій Буслаевъ {Безсоновъ -- у Кирѣевскаго, т. V, стр. LXV и слѣд.}, Вольга Святославичъ (Олегъ?), которыя носятъ эпическія личности. Главный же богатырь русскаго эпоса носитъ такое же неисторическое имя, какъ лишь немногіе другіе: Святогоръ и Микула Селяниновичъ {На искусственность послѣдняго отчества мы уже указывали какъ-то раньше.}. Какое же заключеніе можно отсюда сдѣлать? Повидимому, то, что Илья искони былъ чистымъ продуктомъ народной фантазіи (въ противуположность большинству другихъ богатырей), безразлично, создала ли его народная фантазія sponte sua, или лишь обработала по-своему продуктъ чужой, инородческой фантазіи.
   Что ничего историческаго искони не было въ Ильѣ, что все историческое было имъ пріобрѣтено лишь впослѣдствіи, какъ позднѣйшая окраска, видно изъ того, что и его эпическій предшественникъ, также какъ и онъ, вышелъ изъ области фантазіи, но не успѣлъ прикрѣпиться къ кіевскому циклу, такъ какъ погибъ отъ избытка силъ. Мы говоримъ о Святогорѣ. И былины, и изслѣдователи ихъ указываютъ на то, что Илья является наслѣдникомъ этого великана. Онъ присутствуетъ при его смерти, учится у него богатырскимъ пріемамъ, наслѣдуетъ его мечъ-кладенецъ и часть силы. Какъ эпическій отецъ Ильи, Святогоръ гораздо древнѣе, чѣмъ данный ему въ отцы на-прокатъ карачаровскій крестьянинъ Иванъ Тимоѳеевичъ. И этотъ предшественникъ Ильи,-- на что слѣдуетъ обратить вниманіе,-- принадлежитъ наравнѣ съ кавказскими великанами вполнѣ сказочному міру. И что же? Изъ всѣхъ богатырей нашего эпоса только одинъ Илья вступаетъ съ нимъ въ сношенія, является его "младшимъ братомъ" и преемникомъ. Ни одинъ же изъ богатырей, носящихъ историческое имя, никогда не встрѣчается (въ былинахъ) со Святогоромъ. Не указываетъ ли это опять-таки на то, что и преемникъ Сватогора такое же неисторическое лицо, какъ самъ Святогоръ? Но пойдемъ далѣе. О происхожденіи богатырской силы Ильи мы имѣемъ два сказанія: одно муромское (полученіе силы чрезъ каликъ), другое -- не прикрѣпленное ни къ какому мѣсту Руси (полученіе силы отъ дуновенія Святогора), какъ не былъ прикрѣпленъ къ Руси, даже не ѣздилъ на Русь, самый податель силы. Это не два варіанта одного сказанія, но два совершенно разныя, независимыя другъ отъ друга сказанія. Спрашивается, которое изъ нихъ древнѣе? Многіе признаки говорятъ за то, что муромское сказаніе, проникнутое апологическими чертами, есть болѣе позднее. Хотя оба сказанія равно извѣстны современнымъ олонецкимъ сказителямъ, но они не дѣлаютъ попытки согласовать ихъ,-- попытки тѣмъ болѣе безплодной, что согласованіе невозможно: одно сказаніе логически исключаетъ другое, такъ какъ оба не могутъ хронологически умѣститься въ біографіи Ильи, такъ же, какъ не можетъ человѣкъ дважды родиться. Если, такимъ образомъ, Илья, уже по происхожденію своей силы отъ великана, искони не имѣлъ никакого отношенія къ русской исторіи и даже русской почвѣ {По былинѣ Гильф. No 1, Илья поѣхалъ искать Святогора на Святыя горы (слѣд., не на Руси), а его отца на какую-то гору Палавонскую. Въ No 273 встрѣча Ильи съ Святогоромъ на Святыхъ горахъ, Святогоръ живетъ въ щельяхъ (т.-е. въ пещерахъ), какъ, напримѣръ, кавказскіе великаны.}, то, во-первыхъ, становится возможнымъ предположеніе, что его первоначальный типъ не былъ самостоятельнымъ продуктомъ русскаго народнаго творчества, а лишь впослѣдствіи обнародился; во-вторыхъ, что этотъ богатырскій типъ вошелъ позже нѣкоторыхъ другихъ богатырей въ эпическій южно-русскій циклъ, напримѣръ, позже Добрыни Никитича, племянника Владиміра.
   Вообще въ исторіи нашихъ былинъ, какъ и въ исторіи другихъ устныхъ эпосовъ, замѣчаются два параллельные процесса, которые могутъ быть названы процессомъ историзаціи и (sit venia verbi) поэтизаціи. Процессъ историзаціи состоитъ въ томъ, что чисто-сказочные сюжеты, событія, нѣкогда происходившія за тридевять земель въ тридесятомъ царствѣ, прикрѣпляются жъ историческимъ именамъ и историческимъ временамъ. Такъ, какая-нибудь восточная сказка съ сюжетомъ о выходѣ замужъ жены въ отсутствіе мужа вслѣдствіе козней его соперника, прикрѣпляется къ историческому имени Добрыни, сказочный сюжетъ о музыкантѣ, покровительствуемомъ морскимъ царемъ (быть можетъ, похожденіе финскаго Вейнемейнена) прикрѣпился къ имени новгородскаго купца Садка и т. п. Противуположный процессъ поэтизаціи состоитъ въ томъ, что историческая пѣсня, имѣвшая сюжетомъ реальное событіе, теряетъ подъ вліяніемъ поэтическаго вымысла свой историческій характеръ, смѣшиваясь съ чисто-сказочными сюжетами, и въ теченіе времени переходитъ въ сказку, пріобрѣтаетъ чудесный элементъ, иногда сохраняетъ лишь историческія имена. Такъ, въ извѣстной исторической пѣснѣ о Гришкѣ Отрепьевѣ его жена Марина безбожница обернулась сорокою и изъ палатъ вылетѣла; такъ, слухи въ народѣ объ убіеніи Иваномъ Грознымъ сына дали поводъ къ извѣстной пѣснѣ, въ которой, вмѣсто убіенія, дѣло кончается спасеніемъ царевича Никитой Романычемъ и радостью царя; такъ, въ пѣснѣ, сложившейся по поводу осады Пскова Баторіемъ, находимъ совпаденіе съ пѣснью объ осадѣ Волока Дамскаго Сигизмундомъ. Имени Баторія вовсе нѣтъ. Защитникъ Пскова Иванъ Петровичъ Шуйскій замѣненъ воеводой Карамышевымъ; король, разбитый имъ, убѣгаетъ и заклинается подобно Калину, Батыгѣ и пр.
   
   "Не дай, Боже, мнѣ въ Руси бывать,
   Ни дѣтямъ моимъ, ни внучатамъ,
   Ни внучатамъ, и ни правнукамъ" *).
   *) Кирѣев., т. VI, стр. 187--190.
   
   Имя князя Романа, который, по извѣстной пѣснѣ Кирши Данилова, "жену терялъ", смѣняется послѣдовательно именемъ князя Демьяна {Ibid., т. VI, стр. 111.}, донскаго козака {Ibid., 118, 114, 117, 119.}, добраго молодца {Ibid., 123, 124, 125.}, молодаго маіора {Ibid., 126, 127.} и т. д., и т. д.
   Мы заговорили объ этихъ двухъ процессахъ, присутствіе которыхъ въ нашемъ эпосѣ могло бы быть подтверждено множествомъ примѣровъ, потому, что одинъ изъ нихъ -- историзація -- игралъ значительную роль въ эволюціи сказаній объ Ильѣ Муромцѣ, другой -- поэтизація -- въ исторіи многихъ другихъ богатырскихъ типовъ. Чтобы развить эту мысль, намъ слѣдуетъ затронуть основной вопросъ о зарожденіи нашего богатырскаго эпоса и о его дальнѣйшемъ развитіи. Всестороннее разсмотрѣніе этого вопроса завело бы насъ слишкомъ въ сторону, но, оставляя для дальнѣйшаго экскурса вопросы о времени и мѣстѣ зарожденія южно-русскаго эпическаго цикла, спросимъ себя только о томъ, что было началомъ нынѣшнихъ "старинъ" о богатыряхъ, которымъ дано въ литературѣ названіе богатырскихъ былинъ?
   Если научная разработка памятниковъ эпическаго народнаго творчества различаетъ въ нихъ двѣ рубрики: былины и пѣсни историческія, то это дѣленіе, несомнѣнно, имѣетъ извѣстное научное значеніе, но только не для народныхъ сказителей. Для послѣднихъ Илья Муромецъ и прочіе богатыри Владимірова цикла такія же вполнѣ историческія лица, какъ Иванъ Грозный, Гришка Отрепьевъ, Петръ Великій и проч. Въ пѣсенномъ репертуарѣ однихъ и тѣхъ же олонецкихъ "сказителей" бытуютъ, наравнѣ съ былинами въ нашемъ смыслѣ, пѣсни историческія (Гришка Отрепьевъ, Алексѣй Михайловичъ, Иванъ Грозный, Петръ, Шведская война, Петербургская старина и проч.), также какъ пѣсни о Большомъ быкѣ, Птицахъ, Пѣтухѣ и Лисицѣ, Двухъ любовникахъ и т. п. {См. Списокъ былинъ по содержанію въ сборн. Гильфердинга.}. Личности изъ пѣсенъ, которыя мы вносимъ въ рубрику историческихъ свободно, пренебрегая пространствомъ и временемъ, въ устахъ пѣвца переходятъ въ рубрику былинъ.
   Такъ, Марина перешла въ пѣсни о Добрынѣ, Ермакъ въ пѣсни объ Ильѣ, хотя онъ же фигурируетъ въ пѣсняхъ объ Иванѣ Грозномъ, донскіе козаки заѣхали во времена Владиміра и т. п. Это побуждаетъ насъ поставить вопросъ, существовало ли вообще основное различіе между битами и историческими пѣснями? Думаемъ, что нѣтъ. То, что въ настоящее время стало былиною (въ пашенъ смыслѣ этого слова), было когда-нибудь пѣснью историческою. Мы не утверждаемъ этого, конечно, о всѣхъ нынѣшнихъ былинахъ вообще, но допускаемъ такой переходъ исторической пѣсни въ былину въ теоріи. Дѣйствительно, если, съ одной стороны, мы встрѣчаемъ въ нашихъ былинахъ радъ древне русскихъ историческихъ именъ, а съ другой -- находимъ, что лицамъ, носящимъ эти имена, приписываются дѣянія не историческія, а фантастическія, то, повидимому, слѣдуетъ думать, что съ теченіемъ столѣтій историческое содержаніе, подъ вліяніемъ процесса поэтизаціи, было мало-по-малу замѣнено фантастическимъ. Нѣтъ сомнѣнія, что когда-то существовали въ народѣ дѣйствительно историческія воспоминанія, напримѣръ, о Владимірѣ, Добрынѣ, быть можетъ, уже въ видѣ пѣсенъ,-- нельзя думать, что въ кіевскій періодъ нашего эпоса народъ зналъ о Добрынѣ, какъ историческомъ лицѣ, только то, что разсказываютъ о немъ современные олонецкіе сказители. Конечно, о немъ знали (напримѣръ, въ III в.) такіе факты, которые могли быть положены въ основу исторической пѣсни, и процессъ историзаціи (напримѣръ, перенесеніе на имя Добрыни вышепомянутой восточной сказки) могъ произойти лишь гораздо позже, когда отъ историческаго Добрынѣ помнилось только имя и весьма смутно родство его съ кн. Владиміромъ. Смотря съ этой точки зрѣнія на былину и историческую пѣсню, мы можемъ сказать" что различіе между ними не заключается въ отношеніи пѣвца къ содержанію (для него то и другое -- историческій фактъ), а лишь во времена, т.-е. историческая пѣснь можетъ въ теченіе столѣтій подъ вліяніемъ процесса поэтизаціи перейти въ былину. Предположимъ, что въ Олонецкой губерніи сохранились бы еще въ 20 или 21 столѣтіи тѣ условія, благодаря которымъ изслѣдователи могли найти въ ней въ XII в. въ устахъ народа былины Владимірова цикла. Очень возможно, что будущій изслѣдователь нашелъ бы тамъ историческую пѣснь объ Иванѣ Грозномъ въ таковъ видѣ, что въ ней, кромѣ имени царя, не было бы уже ни одной исторической черты, да можетъ быть не было бы и самаго имени Грознаго. Но быть можетъ также, что въ кругѣ владиміровыхъ богатырей оказался бы генералъ Скобелевъ, подобно тому, какъ у "сказителей" нашего времени Ермакъ перешелъ въ ряды кіевскихъ богатырей. Быть можетъ, наконецъ, что и пресловутая "старина" о Іовѣ и Марѣ, спѣтая Гильфердингу Матреной Меньшиковой, къ тому времени утратила бы всѣ свои сербизмы (тамбура, горная вила, родимая майка), получила бы вмѣсто Іова и Мары историческія имена (въ силу процесса историзаціи), и будущій изслѣдователь уже не открылъ бы такъ легко, какъ Гильфердингъ, ея непосредственный источникъ (стихотворенія Щербины). Повторяемъ, но избѣжаніе недоразумѣній, что мы отнюдь не возводимъ всѣхъ былинъ съ историческими именами къ историческимъ пѣснямъ (историческія имена могли входить въ чисто-фантастическіе сюжеты), но полагаемъ, что о такихъ историческихъ лицахъ, какъ Добрыня, Александръ Поповичъ, Ставръ и нѣкоторые друг., нѣкогда ходили пѣсни, съ теченіемъ вѣковъ утратившія историческія черты до неузнаваемости и перешедшія на ступень былинъ. Напротивъ, типъ Ильи Муромца и основныя сказанія о немъ искони не имѣли ничего историческаго и пріобрѣли историческую окраску въ теченіе времени. Это основное отличіе типа Ильи отъ нѣкоторыхъ другихъ эпическихъ лицъ, на нашъ взглядъ, имѣло существенное значеніе въ эволюція нашего эпоса, оказало сильное вліяніе на его циклизацію. Рядомъ съ чистовнѣшнею связью богатырскихъ сказаній, съ княземъ Владиміромъ, появилась въ личности Ильи внутренняя связь, появился духовный центръ, народный идеалъ, по отношенію къ которому опредѣлилось значеніе другихъ эпическихъ личностей, народная ихъ оцѣнка. Вслѣдствіе проникновенія вмѣстѣ съ Ильею (отголоскомъ Рустема) личности восточнаго царя деспота и самодура (Кейкауса), а, можетъ быть, и связанной съ нимъ личности его развратной жены царицы, и, вслѣдствіе прикрѣпленія Ильи ко временамъ Владиміра, личность этого эпическаго князя должна была сильно омрачиться въ своемъ нравственномъ обликѣ. То же можно предположить о личности жены Владиміра. Затѣмъ, нѣкоторые богатыри, раньше Ильи занимавшіе болѣе видное мѣсто (напримѣръ, Добрыня), должны были также уступить въ значеніи новому свѣтилу {Вспомнимъ, какъ негостепріимно относятся къ пріѣзжему Ильѣ кіевскіе богатыри, особенно Алеша, даже бросающій въ него ножомъ.}. Но самый главный процессъ, проявившійся въ эпическомъ циклѣ, былъ тотъ, что народная фантазія старалась опредѣлить отношенія Ильи ко всѣмъ богатырямъ я почти осуществила это стремленіе. Илья въ современномъ состояніи нашего эпоса является во множествѣ былинъ о другихъ богатыряхъ: его имя, вѣское слово или какой-нибудь поступокъ проходятъ красною нитью въ былинахъ о такихъ богатыряхъ, какъ Добрыня, Алеша, Потыкъ, Дюкъ, Чуркла, Данила Ловчанинъ, Суханъ, Ермакъ. Онъ названый старшій брать Добрыни и Алеши, помогаетъ имъ дѣломъ, совѣтомъ и участіемъ; онъ даетъ Потыку знать объ измѣнѣ его жены и затѣмъ, когда Потыкъ сидѣлъ въ погребѣ, первый признаетъ звуки, раздающіеся изъ-подъ земли, и спѣшитъ выпустить его на Божій свѣтъ; онъ встрѣчаетъ дружелюбно Дюка Степановича, учить его ухваткамъ богатырскимъ, принимаетъ въ немъ участіе во время его состязанія съ Чурилой, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и не даетъ ему убить Чурилу, проигравшаго закладъ; онъ осуждаетъ Владиміра на попытку овладѣть женою Данилы Ловчанина и сидитъ за это въ погребѣ; онъ вызывается обслѣдовать похвальбу Сухана, засаженнаго Владиміромъ въ погребъ, и свидѣтельствуетъ о правдивости его словъ; онъ выручаетъ Ермака въ битвѣ; онъ хоронить богатыря Святогора; наконецъ, онъ, какъ предводитель дружины, собираетъ вокругъ себя на заставы всѣхъ русскихъ богатырей и во главѣ ихъ же погибаетъ въ битвѣ съ силою "нездѣшней". Такимъ образомъ, неисторическая личность стала духовнымъ центромъ всего южно-русскаго богатырскаго эпоса, тѣмъ ядромъ, котораго ему недоставало, тѣмъ цементомъ, который скрѣплялъ отдѣльныя былины плотнѣе, чѣмъ прежняя чисто-внѣшняя ихъ связь -- имя Владиміра стольно-кіевскаго. Дальнѣйшая исторія нашего эпоса вплоть до нашихъ вреденъ есть, вмѣстѣ съ тѣмъ, исторія типа народнаго богатыря.

Всев. Миллеръ.

"Русская Мысль", кн.XI, 1891

   
, ,
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru