Миллер Всеволод Федорович
Русская былина, ее слагатели и исполнители
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Оставить комментарий
Миллер Всеволод Федорович
(
bmn@lib.ru
)
Год: 1895
Обновлено: 23/10/2024. 58k.
Статистика.
Статья
:
Публицистика
Публицистика
Скачать
FB2
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
Русская былина, ея слагатели и исполнители *).
*) Русская Мысль,
кн. IX.
Не имѣя въ виду исчерпать наблюденій надъ былинными зачинами, я укажу только на значеніе, которое они имѣютъ для критики былинъ и, быть можетъ, для ихъ хронологіи и исторіи сложенія. Извѣстный зачинъ могъ принадлежать вначалѣ одной былинѣ или группѣ былинъ объ одномъ богатырѣ. Затѣмъ, какъ мы видѣли, тотъ же зачинъ могъ быть усвоенъ другимъ былинамъ, какъ удобный исходный пунктъ для слагателя, имѣвшаго въ виду обдѣлать въ видѣ былины какой-нибудь новый сюжетъ. Вѣдь, въ настоящее время уже указано не мало чисто-сказочныхъ сюжетовъ, прикрѣпившихся къ имени того или другого богатыря. Если мы вспомнимъ при этомъ, что съ извѣстнымъ зачиномъ былъ связанъ извѣстный
напѣвъ
и что напѣвъ запоминается скорѣе словъ и помнится тверже, то поймемъ, какое значеніе получаютъ зачины при сложеніи "новыхъ погудокъ на старый ладъ".
Говоря о
зачинахъ,
нельзя не упомянуть и о томъ, что во множествѣ записанныхъ и изданныхъ былинъ мы не находимъ перечисленныхъ зачиновъ или имъ подобныхъ. По моимъ наблюденіямъ, такія былины либо вообще плохи, т.-е. записаны отъ плохихъ сказителей, либо представляютъ отдѣльное похожденіе какого-нибудь богатыря {См., наприм., былины о трехъ поѣздкахъ Ильи Муромца:
Гильф.,
NoNo 221, 266, 271.}, извѣстнаго нѣсколькими подвигами, такъ что составляютъ какъ бы часть, отторгнутую отъ цѣлаго.
Помимо нѣсколькихъ стереотипныхъ зачиновъ, слагатель новой былины имѣетъ передъ собою цѣлую массу старыхъ эпическихъ матеріаловъ, годныхъ для новой постройки. Я говорю о давно установившихся описаніяхъ, представляющихъ рядъ передвижныхъ картинокъ, которыя могутъ быть расходуемы по мѣрѣ надобности при каждомъ подходящемъ случаѣ. Поясню это примѣрами.
Если богатырь, по требованіямъ сюжета, выѣзжаетъ изъ родительскаго дома, то обязательно проситъ благословенія у родителей, чаще у матушки, въ такихъ словахъ:
"Ты родитель, моя матушка,
Дай прощеньице съ благословеньицемъ
Ѣхать мнѣ къ" (такому-то городу).
Затѣмъ:
"Онъ добра коня засѣдлываетъ,
На коня накладаетъ потничекъ,
Потничекъ то онъ кладетъ шелковенькій,
А на потничекъ -- подпотничекъ,
На (под)потничекъ сѣделышко черкасское,
Черкасское сѣделышко недержано,
Подтягивалъ двѣнадцать тугихъ подпруговъ,
Тринадцатый для-ради крѣпости,
Чтобы въ чистомъ полѣ конь съ подъ сѣдла не выскочилъ,
Добра молодца въ полѣ не выронилъ;
А стремяночки подкладывалъ булатныя,
Пряжечки-то красна золота,--
Да не для красы угожества,
Ради крѣпости все богатырскоей:
Шелковы подпруги тянутся -- не рвутся,
Да булатъ желѣзо гнется -- не ломается,
Пряжечки-то красна золота,
Онѣ мокнутъ да не ржавѣютъ,
И садится (богатырь) на добра коня,
Видѣли добра молодца сядучи,
Да не видѣли удалого поѣдучи" и т. д.
Для скачки богатыря давно усвоена такая картинка:
"Скакалъ онъ выше лѣсу стоячаго,
Чуть пониже облака ходячаго,
Съ горы на гору перескакивалъ,
Рѣки-озера перескакивалъ,
Широки раздолья (мелки рѣки) промежъ ногъ пущалъ" и т. п.
Чтобъ изобразить ловкость и удаль молодца на конѣ въ чистомъ полѣ, можно взять слѣдующую обычную картинку:
"А кидаетъ онъ палицу булатную,
Подъ облако, подъ ходячее,
Одной рукой палицу подхватываетъ,
Какъ перомъ лебединымъ поигрываетъ".
Если богатырю приходится стрѣлять, то:
"Вынималъ онъ изъ налучна т
у
гой лукъ,
Изъ колчана вынималъ калену стрѣлу,
И беретъ онъ тугой лукъ въ руку лѣвую,
Калену стрѣлу во правую,
Накладываетъ стрѣлочку каленую,
На тетивочку шелковую,
Натянулъ онъ тугой лукъ за ухо,
Калену стрѣлу семи четвертей:
Заскрипѣли полосы булатныя,
И завыли рога у туга лука,
Спѣла тетивочка шелковая,
Полетѣла стрѣлочка каленая", и т. д.
Если богатырь пріѣзжаетъ къ какому-нибудь лицу на широкій дворъ, тогда онъ:
"Привязываетъ добра коня
У того ли столба у точенаго,
У того кольца золоченаго,
Заходитъ въ палаты бѣлокаменны,
Крестъ кладетъ да по писаному,
Поклонъ ведетъ да по ученому,
Бьетъ челомъ да поклоняется
На всѣ четыре на стороны
(Такому-то) во особицу".
Если его видятъ впервые, то ему предлагаютъ обычные вопросы:
"Ты откудова, удалый добрый молодецъ,
Ты коей земли, коей орды,
Коего отца матери,
Какъ тебя по имени зовутъ,
Нарекаютъ по изотчинѣ?"
Если за этимъ слѣдуетъ угощенье, "ѣствушкой сахарной и питьями медвянами", то, при поднесеніи чары въ полтора или полтретья ведра, молодецъ
"Скоро встаетъ на ножки рѣзвыя,
Беретъ чарочку да во бѣлы руки.
Поднимаетъ ее одною рукой,
Испиваетъ-то се единымъ духомъ" и т. д.
Если на пиру идетъ похвальба, то и она выливается въ опредѣленныя формы:
"Всѣ-то на пиру напивалися,
Всѣ въ честномъ наѣдалися,
Всѣ на пиру порасхвастались,
Иной хвастаетъ городами съ пригородами,
Иной хвастаетъ золотой казной,
Иной хвастаетъ добрымъ конемъ,
Разумный хвалится родной матушкой,
Безумный хвастаетъ молодой женой" и т. д.
Если слагателю понадобится картина поспѣшности, если кого-нибудь застали врасплохъ, то это лицо обязательно
"Накидываетъ шубочку на одно плечо,
Выскакиваетъ въ тонкихъ чулочкахъ безъ чеботовъ,
Въ тонкой бѣлой рубашкѣ безъ пояса".
Если встрѣтитъ молодецъ дѣвицу или добудетъ ее, то и тутъ есть установленный пріемъ обращенія:
"Онъ беретъ ее за ручушки бѣлыя,
Беретъ за перстни за злаченые,
Цѣлуетъ во уста во сахарныя".
Если сказителю нужно изобразить заставу богатырскую, то онъ припомнитъ, что мимо ея
"Никто пѣхотой не прохаживалъ,
На добромъ конѣ не проѣзживалъ,
Черный воронъ не пролетывалъ,
Лютый звѣрь не прорыскивалъ".
Если нужна картинка богатыхъ
даней-выходовъ,
то онъ запомнитъ обычный составъ:
"Двѣнадцать лебедей, да двѣнадцать кречетовъ,
Двѣнадцать сивыхъ соколовъ,
Двѣнадцать мисъ красна золота,
Двѣнадцать мисъ чиста серебра,
Двѣнадцать мисъ скатна жемчуга" и т. д.
Словомъ, при просмотрѣ нашего былиннаго репертуара окажется длинный рядъ такихъ шаблонныхъ описаній, такихъ общихъ мѣстъ, которыя сложились искони, застыли и передвигаются сказителями весьма свободно изъ одной былины въ другую. Нечего и говорить, насколько эти трафареты облегчали созданіе новыхъ былинъ, т.-е. обработку новыхъ сюжетовъ въ былинную форму, и содѣйствовали появленію многочисленныхъ варіантовъ одного и того же былевого сюжета.
Другой пріемъ, растягивающій былевой разсказъ, это -- многочисленныя повторенія однихъ и тѣхъ же стиховъ, такъ сказать, эпическая
ретардація.
Для поясненія этого пріема приведемъ нѣсколько примѣровъ наудачу, такъ какъ ихъ можно найти въ обиліи почти въ каждой длинной былинѣ.
Въ былинѣ о Михаилѣ Потокѣ сказителя Калинина {
Гильф.,
No 6 =
Рыбн.,
т. IV, No 12.} князь Владиміръ даетъ разныя порученія тремъ богатырямъ: Ильѣ Муромцу, Добрынѣ Никитичу и Потыку Михайловичу, первому -- съѣздить за данью въ Каменну орду, второму -- въ Золотую орду, третьему -- въ землю Подольскую. Вмѣсто того, чтобы прямо заявить свое согласіе, Илья Муромецъ въ своемъ отвѣтѣ повторяетъ цѣликомъ данное ему княземъ порученіе:
"Испроговоритъ казакъ да Илья Муромецъ:
-- "Ахъ ты солнышко Владиміръ стольно-кіевской!
Отправляй-ко ты меня да въ большу землю,
Во большую ту землю да въ Каменну орду,
Тамъ повыправлю да дани выходы,
За двѣнадцать годъ да за тринадцать лѣтъ,
За тринадцать лѣтъ да съ половиною".
Вслѣдъ за нимъ встаетъ Добрыня Никитичъ и повторяетъ то же самое, замѣнивъ слова "Каменну орду" словами "Золоту орду", а далѣе тотъ же отвѣтъ съ замѣной "Золотой орды" "землею Подольской" цѣликомъ влагается въ уста Потыка Михайловича. Послѣ этого
"Первый русьскіи могучій богатырь,
Старый казакъ да Илья Муромецъ,
Ставае онъ по утрышку ранёхонько,
Умывается онъ да бѣлёхонько,
Снаряжается да хорошохонько,
Онъ сѣдлае своего добра коня,
Кладывае онъ же потнички на потнички,
А на потнички онъ клада войлочки,
А на войлочки черкальское сѣделышко" и проч.,
т.-е. повторяется безъ сокращенія "общее мѣсто" -- картина сѣдланія. Затѣмъ "Другій русьскій могучій богатырь, Молодой Добрынюшка Никитиничъ,
Онъ ставае по утрышку ранёхонько" и т. д.
Наконецъ, то же самое и въ тѣхъ же выраженіяхъ разсказывается о третьемъ "русскомъ могучемъ богатырѣ", Михайлѣ Пбтыкѣ сынѣ Ивановичѣ. Такимъ образомъ, осложняясь повтореніями, ходъ былины тянется крайне медленно, не особенно богатая содержаніемъ былина достигаетъ огромныхъ размѣровъ -- почти тысячи стиховъ.
Думаю, что вообще въ
развитыхъ
(а не скомканныхъ) былинахъ доля
повтореній
составляетъ не меньше трети. Если при этомъ принять во вниманіе обычныя общія мѣста, то, съ одной стороны, становится понятнымъ, почему былина съ очень небогатымъ содержаніемъ можетъ достигнуть нѣсколькихъ сотенъ стиховъ, съ другой -- почему одинъ и тотъ же сюжетъ получаетъ такую различную разработку, по крайней мѣрѣ, въ отношеніи объема, въ устахъ различныхъ слагателей-сказителей. Выражаюсь такъ потому, что сказитель, какъ мы видѣли, является каждый разъ до нѣкоторой степени слагателемъ былины, такъ какъ онъ не можетъ повторить ее снова безъ нѣкоторыхъ измѣненій -- перестановокъ, пополненій или опущеній.
Изъ вышесказаннаго видно, что въ нашихъ былинахъ выдѣленіе
готоваго
эпическаго матеріала, которымъ пользовались слагатели, не представляетъ труда. Обращаю при этомъ случаѣ вниманіе на тотъ интересъ, который съ этой стороны представляютъ паши былины для изученія технической стороны сложныхъ эпопей, вродѣ Иліады и Одиссеи, въ основѣ которыхъ также нѣкогда были отдѣльныя пѣсни, обнимавшія цѣлый эпическій циклъ и слагавшіяся рапсодами. Извѣстно, что на изученіи составныхъ частей греческихъ эпопей изощряется критика западно-европейскихъ филологовъ школы Лахмана и Кирхгофа. Одинъ изъ изслѣдователей Гомера, Роте (Rothe), не такъ давно (въ 1890 году) издалъ остроумное изслѣдованіе "о значеніи повтореній для гомерическаго вопроса" {"Die Bedeutung der Wiederholungen für die Homerische Frage", въ Лейпцигѣ, 1890 (до поводу 200-лѣтія французской гимназіи въ Берлинѣ).}, въ которомъ онъ пришелъ къ тому выводу, что повтореніе однѣхъ и тѣхъ же или сходныхъ чертъ въ изображеніяхъ у Гомера, точно также какъ совпаденіе въ стихахъ, вовсе не объясняется тѣмъ, что слагатель въ одномъ мѣстѣ подражалъ другому, но тѣмъ, что слагатели имѣли въ своемъ распоряженіи наслѣдованныя изстари типическія стихотворныя мѣста. Такой фондъ поэтическихъ формулъ, выкованныхъ долгимъ употребленіемъ, существовалъ уже у слагателей (пѣвцовъ) самыхъ древнихъ, достижимыхъ. вашему анализу, пѣсенъ, и они усвояли его памятью при тщательномъ изученіи наизусть. Только путемъ традиціи, свято оберегаемой въ поэтической школѣ въ теченіе многихъ столѣтій, могъ быть выработанъ тотъ выдержанный однообразный эпическій тонъ, который проникаетъ греческій эпосъ и придаетъ мыслямъ и разсказамъ многочисленныхъ поэтовъ-слагателей характеръ однородный, такъ что эпопея могла представляться произведеніемъ одного поэта {См. статью
Caeur'а,:
"Eine Schwäche der homerischen Denk art" въ
Rheinisches Museum f. Philologie.
47 Band., 1 Heft., 1892, стр. 107.}. Такимъ образомъ, тѣ выводы, до которыхъ путемъ продолжительнаго изученія и самаго тщательнаго анализа доходитъ нѣмецкая гемерическая критика,-- эти выводы, повторяю, подтверждаются сравнительно легко наблюденіями надъ современнымъ намъ состояніемъ русской былевой традиціи.
Кромѣ отдѣльныхъ эпическихъ картинокъ или поэтическихъ формулъ, бывшихъ въ распоряженіи нашихъ слагателей, они располагали и запасомъ
красокъ,
которыми окрашивали отдѣльные предметы, входившіе въ описаніе и разсказъ. Я разумѣю готовый фондъ постоянныхъ, искони утвердившихся эпитетовъ. Собственно говоря, постоянные эпитеты составляютъ принадлежность вообще языка народныхъ произведеній и не относятся спеціально къ языку былинъ. Но я все же считаю не лишнимъ остановиться на нихъ, во-первыхъ, потому, что нѣкоторые изъ нихъ принадлежатъ только былевой поэзіи, такъ какъ прикрѣплены къ лицамъ и предметамъ, спеціально входящимъ въ ея оборотъ (наприм., къ именамъ богатырей, народовъ, странъ, городовъ и т. д.); во-вторыхъ, потому, что въ ихъ употребленіи иногда можно подмѣтить тѣ же черты, что въ эпитетахъ греческаго (или германскаго) эпоса, причемъ эти черты въ былинныхъ эпитетахъ могутъ служить хорошимъ комментаріемъ къ гомерическимъ.
Поясню это примѣрами. При чтеніи Гомера мы часто наблюдаемъ, какъ удачно поэтъ выбралъ тотъ или другой эпитетъ изъ фонда, находившагося въ его распоряженіи, для характеристики того или другого лица или предмета. По нерѣдко украшающій эпитетъ (epitheton ornans) повторяется, какъ бы безсознательно, тамъ, гдѣ онъ кажется намъ совершенно неумѣстнымъ {См. примѣры у
Karl Kranke:
"De nominum propriorum epithetis Homericis" (Greifswald, 1887).}. Неумѣстнымъ, наприм., представляется эпитетъ корабля "быстрый", когда корабль спокойно стоитъ въ гавани, или эпитетъ неба "звѣздное", въ то время, когда свѣтитъ солнце; если преступникъ Евримахъ называется "богоравнымъ", свинопасъ -- "властителемъ людей", если при ругательствахъ лицо, на котораго сыплются ругательства, называется тутъ же
божественнымъ
или
Зевсомъ хранимымъ.
Очевидно, что эпитетъ уже потерялъ свою первоначальную свѣжесть, образность и ходитъ въ школѣ пѣвцовъ, какъ ходячая монета, иногда расходуемая кстати, иногда зря, машинально. То же самое явленіе, но въ гораздо большей степени наблюдается и въ нашихъ былинахъ, по которымъ не прошлась рука поэта-художника. Почти въ каждой былинѣ мы найдемъ примѣры такого безсознательнаго употребленія эпитетовъ, причемъ иногда получаются, на нашъ взглядъ, удивительныя наивности и курьёзы. Намъ извѣстно, что князь Владиміръ постоянно называется "ласковымъ", и дѣйствительно, иногда своею щедростью и привѣтливостью онъ оправдываетъ этотъ эпитетъ, прикрѣпившійся къ нему, очевидно, очень давно. Однако, въ нѣкоторыхъ былинахъ Владиміръ поступаетъ очень неласково. Въ былинѣ о Калинѣ разсказывается, что за то, что Илья пришелъ незванымъ на пиръ, Владиміръ приказалъ посадить его въ глубокій погребъ и "поморить смертью голодною". Но этотъ поступокъ съ любимымъ народнымъ богатыремъ нисколько не мѣшаетъ сказителю тутъ же называть Владиміра "ласковымъ". Дружина Калина называется "хороброю", хотя со всею ею справился одинъ Илья Муромецъ и разогналъ этихъ храбрецовъ во всѣ стороны; татаринъ Калинъ царь, отправляя своего посла въ Кіевъ, говоритъ ему, нисколько не иронизируя, что было бы неумѣстно:
"Ай же ты поганый татарищо!
Знаешь говорить да ты по русскому,
А мычать про себя да по татарскому,
Снеси-ко ты писёмышко ко князю ко Владиміру *)!"
1)
Гильф.,
No 57.
Впрочемъ, и посолъ не остается въ долгу и съ тою же эпическою наивностью, передавая порученіе своего повелителя, преспокойно называетъ его "собака-Калинъ царь".
"Очищай-ко ты (Владиміръ) всѣ улички стрѣлецкіи,
Всѣ великіе дворы да княженецкіи,
По всему-то городу по Кіеву,
А по всѣмъ-то переулкамъ княженецкіимъ
Наставь сладкіихъ хмѣльныхъ напиточекъ,
Чтобъ стояли бочка о бочку близко-по-близку,
Чтобы было у чего стоять
собакѣ царю Калину
Со своими-то войсками со великима
Во твоемъ во городѣ во Кіевѣ" 1).
1)
Гильф.,
No 75.
Отмѣчу еще любопытное употребленіе эпитетовъ, обозначающихъ возрастъ богатырей: такъ, Илья Муромецъ постоянно называется
старымъ
казакомъ, Добрыня Никитичъ
молодымъ,
такъ же, какъ Алеша Поповичъ, князь Владиміръ и друг. Установленный такимъ образомъ эпическій возрастъ остается неизмѣннымъ, и въ большинствѣ былинъ, разсказывающихъ отдѣльные подвиги того или другого богатыря, ихъ обычные эпитеты кажутся намъ естественными. Но есть былины, въ которыхъ, по ходу разсказа, богатыри, казалось бы, должны старѣть, а, между тѣмъ, они сохраняютъ одинъ и тотъ же возрастъ. Такъ, Добрыня, прослуживъ лѣтъ двѣнадцать при князѣ Владимірѣ въ разныхъ должностяхъ, продолжаетъ называться послѣ этого
молодымъ,
и онъ же оказывается молодымъ и даже называется матерью "дитё мое милое", когда послѣ двѣнадцатилѣтняго отсутствія возвращается въ Кіевъ и узнаетъ, что его "молода" жена (такъ же сохранившая свой прежній возрастъ), выходитъ за "молода" Алешу Поповича, который также уже назывался молодымъ раньше отъѣзда Добрыни. Особенно ярка такая несообразность въ нѣкоторыхъ сводныхъ былинахъ объ Ильѣ Муромцѣ, въ которыхъ представляется его исцѣленіе каликами и первый выѣздъ изъ дому. Здѣсь оказывается, что Илья уже
старый
казакъ, какъ только выѣхалъ за ворота родительскаго дома. Впрочемъ, нужно замѣтить, что
нестарѣніе
богатырскихъ лицъ рѣже бросается намъ въ глаза, чѣмъ въ сложныхъ эпопеяхъ, наприм., Нибелунгахъ и Одиссеѣ. Въ нихъ, несмотря на нерѣдкія указанія большихъ промежутковъ времени, возрастъ героевъ и героинь также остается неизмѣннымъ. Пенелопа и черезъ 20 лѣтъ послѣ рожденія Телемаха продолжаетъ сіять красотою молодости, Гизельхеръ черезъ 36 лѣтъ послѣ начала своей героической карьеры продолжаетъ называться мальчикомъ.
Этихъ примѣровъ достаточно, чтобы показать механическое употребленіе постоянныхъ эпитетовъ, встрѣчающееся какъ въ нашемъ, такъ и въ другихъ эпосахъ. Но для характеристики роли эпическихъ формулъ, на которую я уже указалъ выше, слѣдуетъ еще обратить вниманіе на то, что не одни эпитеты, но и цѣлыя традиціонныя картинки (loci communes) не всегда употребляются сказителями умѣстно. Мы видѣли, что отъѣзжающій богатырь проситъ въ обычной формулѣ благословенія у родителей. Эта картинка вполнѣ умѣстна, наприм., тамъ, гдѣ Добрыня, выѣзжая на змѣеборство, проситъ благословенія у своей матери "матерой" вдовы, или гдѣ Илья Муромецъ беретъ у батюшки, у матушки "прощеньце-благословеньице" ѣхать въ стольный Кіевъ-градъ. Но уже страннымъ и неумѣстнымъ является то же эпическое христіанское благословеніе родительское, наприм., когда его проситъ у своего отца язычника Вахрамѣя Вахрамѣевича волшебная дѣвица Марья лебедь бѣлая:
"Летать-то мнѣ по тихіимъ заводямъ,
А по тымъ по зеленымъ по затресьямъ
Бѣлой лебедью три года..."
На ряду съ безсознательнымъ употребленіемъ эпическихъ формулъ можно поставить и такіе случаи въ нашихъ былинахъ, когда сказитель въ разсказѣ о какомъ-нибудь дѣйствіи эпическаго лица некстати припоминаетъ аналогическое дѣйствіе другого лица въ другомъ былинномъ сюжетѣ и переносить въ свой разсказъ детали, неумѣстныя изъ другого сюжета. Такъ, наприм., въ былинахъ о змѣеборствѣ Добрыни нерѣдко встрѣчается такой эпизодъ: Добрыня купается въ Пучай-рѣкѣ и какія-го стоящія на берегу дѣвицы-портомойницы предостерегаютъ его, чтобъ онъ не купался нагимъ тѣломъ; Добрыня, однако, не слушаетъ ихъ предостереженія и никакихъ дурныхъ послѣдствій для него отсюда не вытекаетъ. Очевидно, что дѣвицы-портомойницы не входили прежде въ планъ былины и забрались въ нее изъ былинъ о Васильѣ Буслаевѣ только благодаря эпической аналогіи. Василій Буслаевъ, этотъ удалецъ, невѣрующій ни въ сонъ, ни въ чохъ, а только въ "червленый вязъ", купается въ Іердань-рѣкѣ "нагимъ тѣРусскія былины, ея слагатели и исполнители. 9 ломъ". Дѣвицы-портомойницы предостерегаютъ его, говоря, что онъ долженъ купаться въ сорочкѣ, ради святости рѣки, и что "нагимъ тѣломъ" въ ней купался только самъ Іисусъ Христосъ. Васька не слушаетъ увѣщанія портомойницъ, отпускаетъ имъ крупную ругань, и за такое святотатство, также какъ за другія проявленія своего упрямства, платится жизнью. Очевидно, при купавьѣ Добрыни въ Пучаѣ нѣкоторые сказители припомнили купанье Василья Буслаева въ Іордани и изъ этого сюжета некстати перенесли въ былину о Добрынѣ
портомойницъ,
которыхъ присутствіе и рѣчи не получаютъ, однакожь, на новомъ мѣстѣ никакого значенія. То, что случалось съ нашими сказителями, повидимому, случалось и съ греческими рапсодами, на что можно найти указанія въ статьѣ Кауера {
Cauer:
"Eine Schwäche der Homerischen Denkart", помѣщ. въ журналѣ
Rheinisches Museum.
Band 47, Heft 1, p. 110.}, хотя нужно думать, что редакторская рука кое-гдѣ сгладила подобныя шероховатости. Такъ, въ 3-й пѣснѣ Одиссеи (ст. 72--74) Несторъ ставитъ пріѣхавшимъ къ нему въ гости царевичу Телемаху и Ментору нѣсколько странный вопросъ, не морскіе ли они разбойники. Ѳукидидъ (I, 5) выводитъ отсюда, что въ древнія времена греки смотрѣли на пиратство, какъ на ремесло нисколько не постыдное. Древній критикъ Аристархъ, однако, возражалъ на это, указывая, что вопросъ Нестора, обращенный къ мирнымъ гостямъ, совершенно неумѣстенъ. "Объясняется ли этотъ вопросъ Нестора тѣмъ,-- спрашиваетъ Кауеръ,-- что поэтъ въ данномъ случаѣ не выдержалъ характера почтеннаго царя Нестора и приписалъ ему безтактность? Это возможно". Но для Кауера болѣе вѣроятнымъ представляется слѣдующее объясненіе, къ которому присоединяюсь и я: "Если мы вспомнимъ,-- говоритъ онъ, -- что тѣ же самыя слова мы находимъ въ X пѣснѣ Одиссеи (ст. 253 и слѣд.) въ устахъ Циклопа, къ грубому міросозерцанію котораго они вполнѣ подходятъ, то мы отдадимъ предпочтеніе предположенію, что эти слова были впервые созданы въ пѣснѣ о Циклопѣ, гдѣ они умѣстны, и затѣмъ какимъ-нибудь позднѣйшимъ поэтомъ были неудачно введены въ 3-ю пѣсню и вложены въ уста Нестора".
Въ нашихъ былинахъ подобныя несообразности въ перенесеніи деталей обстановки гораздо чаще и ярче. Подъѣзжая къ широкому двору княженецкому, богатыри привязываютъ коней къ
точеному
столбу. Но нерѣдко богатыри почуютъ среди чистаго поля, и здѣсь также оказывается "точеный" столбъ, какъ будто богатырь возитъ его съ собой {
Гильфердингъ,
No 57 (столб. 308).}. Точно также, когда богатырю Ильѣ Муромцу, скрученному татарами въ ихъ лагерѣ чембурами или путинами шелковыми, нужно помолиться передъ его извѣстнымъ подвигомъ (маханіемъ татариномъ), то у татаръ даже оказывается
церковь соборная
{
Гильфердингъ,
столб. 309.}, которую они, нужно думать, привезли съ собой.
Изъ предшествующаго разсмотрѣнія технической стороны нашихъ былинъ позволяю себѣ сдѣлать выводъ, что участіе въ ихъ исполненіи профессіональныхъ пѣвцовъ, составлявшихъ корпорацію, какъ старинные скоморохи или нынѣшніе калики-слѣпцы, представляется несомнѣннымъ. Только путемъ передачи былинной техники изъ поколѣнія въ поколѣніе, учителемъ ученику, объясняются разсмотрѣнныя нами черты былины: ея запѣвы, исходы, поэтическія формулы или loci communes, постоянные эпитеты и вообще весь ея складъ. Думать, что всѣ эти формы установились путемъ той, болѣе или менѣе случайной, традиціи, которую мы застаемъ еще въ настоящее время среди крестьянъ Олонецкой губерніи, нѣтъ возможности. Крестьяне были только послѣдними хранителями (нерѣдко и исказителями) былиннаго репертуара. Но онъ сложился въ другой средѣ, и традиціонныя формы былины, вся ея техника, нѣкогда, и, притомъ, въ теченіе нѣсколькихъ столѣтій, вырабатывалась въ средѣ профессіональныхъ пѣвцовъ и сберегалась, посредствомъ обученія, гораздо тщательнѣе, чѣмъ въ нынѣшней средѣ олонецкихъ пѣтарей, сказителей и каликъ.
------
Выше я привелъ данныя изъ былинъ, указывающія на то, что онѣ входили прежде въ репертуаръ профессіональныхъ пѣвцовъ, отъ которыхъ затѣмъ перешли къ олонецкимъ крестьянамъ. Я предположилъ, что такими профессіональными пѣвцами были, главнымъ образомъ, древне-русскіе скоморохи. Для подтвержденія этой мысли считаю необходимымъ представить извѣстныя въ нашей литературѣ свѣдѣнія объ этихъ "веселыхъ людяхъ", какъ называютъ ихъ наши пѣсни и былины {О скоморохахъ см. изслѣдованія акад. А. Н. Веселовскаго
(Разысканія въ области русскаго духовнаго стиха,
No VII, стр. 149 и слѣд.); А. С. Фаминцына
(Скоморохи на Руси.
Спб., 1889 г.); также И. Бѣляева
(О скоморохахъ,
во
Временникѣ И. М. Общ. Исторіи и Древностей
1854 г., стр. 79).}.
Скомороховъ давно приводятъ въ связь съ представителями народнаго веселья въ греко-римскомъ мірѣ, мимами, проявлявшими свое разнообразное искусство при народныхъ празднествахъ. Институтъ мимовъ является наслѣдіемъ древней культуры, уцѣлѣвшимъ отъ погрома народныхъ передвиженій начала среднихъ вѣковъ.
Мимы
и
гистріоны
встрѣчаются уже при дворѣ первыхъ германскихъ властителей {
А. Н. Веселовскій,
назван. соч., стр. 149.} и получили уже рано чистонѣмецкое названіе
шпильмановъ.
Какъ въ византійскомъ, такъ и въ германскомъ мірѣ церковь явилась открытымъ врагомъ шпильмана, причисливъ его званіе и занятія къ крайне грѣховнымъ. Государство ограничивало до крайности ихъ юридическія права, церковь лишала ихъ причастія, громила ихъ проповѣдью и постановленіями соборовъ. Но, тѣмъ не менѣе, эти бродячіе пѣвцы, фокусники и плясуны были любимы народомъ, являлись на его игрища, свадьбы, пиры, похороны и, какъ носители культурнаго преданія, близкаго по уровню къ духовному кругозору народа, распространяли въ немъ новыя пѣсни и сказки, заговорныя формулы, поражали его воображеніе любопытными фокусами, забавляли его пляской, маріонетками, медвѣдями, собаками и пр. До насъ дошелъ рядъ средневѣковыхъ памятниковъ, знакомящихъ насъ съ разнообразною литературною и художественною программой шпильмана или жонглёра. Они умѣли играть на разнообразныхъ музыкальныхъ инструментахъ, пѣть всякія пѣсни, разыгрывать сцены, надѣвая
личины,
ходили по канату, прыгали черезъ кольца, играли мячомъ и пр. Впослѣдствіи литературная сторона ихъ дѣятельности начинаетъ сильнѣе проявляться. Въ репертуаръ нѣмецкихъ шпильмановъ входятъ эпическія и историческія пѣсни, новеллы, басни, загадки, пословицы {Тамъ же, стр. 174.}. Французскіе жонглёры также соединяли неизмѣнное искусство фигляра съ литературными вкусами. Они поютъ chansons de geste, но знаютъ и пришлыя сказанія, библейскія и классическія, сказки, соблазнительныя фабліо и пр. Вообще въ ихъ профессіи въ XII -- XIII в. замѣчается дифференціація. Въ то время, какъ одна часть жонглёровъ спускается до роли площадного шута, возбуждающаго смѣхъ циническими выходками, и шарлатана-знахаря, другіе идутъ въ литературу и не только поютъ сложенныя другими пѣсни, но и сами слагаютъ ихъ и перерабатываютъ старыя.
Бродячіе потѣшники съ такимъ же разнообразнымъ репертуаромъ уже рано являются въ славяно-русскомъ мірѣ подъ разными именами. Нѣмецкое слово шпильманъ зашло къ славянамъ, по мнѣнію Востокова, еще въ X--XI вв. съ приходившими отъ нѣмцевъ представителями этой профессіи. Но еще большее распространеніе получило названіе
скомрахъ,
русское
скоморохъ,
зашедшее къ славянамъ, повидимому, изъ Византіи. Этимологія этого имени, впрочемъ, не можетъ считаться вполнѣ разъясненной. Нѣкоторые (Веселовскій) возводятъ его къ арабскому слову masxara -- шутка, шутъ, гистріонъ. На Западѣ арабское слово перешло въ значеніе буффона, потѣшника, но приняло и новое -- ряженаго, маски; названіе скомрахъ объясняютъ, хотя не вполнѣ точно, перестановкой изъ маскарасъ {
Веселовскій,
стр. 182.}, чрезъ переходную форму
скамарасъ.
Въ виду фонетическихъ недочетовъ этого производства, недавно проф. Кирпичниковъ {
Къ вопросу о древне-русскихъ скоморохахъ.
1891 г.} предложилъ другое, впрочемъ, также далеко не убѣдительное, изъ предполагаемаго имъ греческаго слова, неизвѣстнаго въ памятникахъ.
Каково бы ни было происхожденіе названія скомороховъ, на Руси они были, несомнѣнно, людьми захожими, какъ свидѣтельствуетъ, между прочимъ, ихъ нерусскій костюмъ. Суздальскій лѣтописецъ говоритъ объ ихъ латинскомъ костюмѣ и кротополіи. Зашедши на Русь вмѣстѣ съ другими атрибутами культуры Византіи, скоморохи скоро акклиматизировались въ народѣ и начали уже рано вербовать въ свои труппы охочихъ людей изъ русскихъ, такъ что хотя среди нихъ традиціонно сохранялись типическіе костюмы и пріемы ихъ искусства, однако, содержаніе въ этихъ прежнихъ формахъ близко примыкало уже къ русскому народному обычаю. Какъ названіе пришлое, слово скоморохъ должно было имѣть опредѣленное техническое значеніе, обозначать нѣчто такое, чего дохристіанская Русь не знала; пѣвцы и музыканты, безъ сомнѣнія, были у насъ,-- стало быть, скоморохи первоначально ни то, ни другое,-- но у васъ не было такихъ фигляровъ, какихъ зналъ Константинополь, и не было представителей театральнаго искусства {
Кирпичниковъ,
стр. 15.}. Вѣроятно, первоначально скоморохи были тѣми и другими.-- Самое раннее на Руси изображеніе скомороховъ, вѣроятно, византійскихъ, находится на извѣстныхъ фрескахъ лѣстницы Кіево-Софійскаго собора, объясненіемъ которыхъ въ послѣднее время занимались проф. Кондаковъ и его ученики гг. Рѣдинъ и Айналовъ {
Н. П. Кондаковъ:
"О фрескахъ лѣстницы Кіево-Софійскаго собора".
Зап. И. Р. Археол. Общ.
1888 г., т. III.
Д. Айналовъ и Е. Рѣдинъ:
"Кіево-Софійскій соборъ". Спб., 1889 г. См.
Кирпичниковъ,
стр. 12.}. Здѣсь мы находимъ фигуры ряженыхъ музыкантовъ, паяцовъ, акробатовъ и фигляровъ; всѣ актеры изображены въ одеждахъ скомороховъ,-- либо въ короткихъ туникахъ съ разрѣзными полами, либо (арфисты) въ длинныхъ, перетянутыхъ поясомъ, кафтанахъ, которые еще въ XIV--XV ст. извѣстны, какъ обычный костюмъ захожихъ скомороховъ-шпильмановъ, паяцовъ на Руси, наприм., въ Новгородѣ, на что указываетъ изображеніе послѣднихъ въ миніатюрахъ новгородскихъ рукописей {
Кирпичниковъ,
назван. соч., стр. 13.}. Отношеніе церкви къ скоморохамъ было на Руси то же, что въ Византіи и на Западѣ. Наши проповѣдники пользовались въ своихъ выходкахъ противъ "богомерзкихъ, бѣсовскихъ" пѣсенъ и увеселеній, противъ скоморошескихъ переодѣваній и игръ стариннымъ византійскимъ оружіемъ, повторяли выраженія византійскихъ проповѣдниковъ, переиначивая ихъ въ частностяхъ согласно съ условіями русской жизни. Въ этихъ проповѣдяхъ, начиная съ XI в., появляются свидѣтельства о пристрастіи народа къ скоморохамъ. Такъ, въ поученіи, приписываемомъ преподобному Ѳеодосію,
О казняхъ Божіихъ,
мы читаемъ: "Друзіи затиханью вѣруютъ, юже бываетъ многажды на здравіе главѣ; но сими діаволъ летитъ и другими нравы, и всяческими лестми превабляемы отъ Бога, влъхованіемъ, чародѣяніемъ, блудомъ, запойствомъ, рѣзоиманіемъ, приклады, татбою и лжею, завистію, клеветою, зубами,
скоморохи,
гусльми, сапѣлми и всякими играми и дѣлесы неподобными" {
Ученыя Записки 2-го отд. Акад. Н.,
кн. II, вып. II. Спб., 1856 г., стр. 195.}. Въ изданномъ академикомъ Срезневскимъ поученіи зарубскаго черноризца Георгія (по рукоп. XIII в.), обращенномъ къ какому-то юному духовному чаду, принадлежавшему къ знатному роду, встрѣчается, между другими наставленіями, слѣдующее: "Смѣха бѣгай лихаго
скомороха"
{
Свѣдѣнія и замѣтки о малоизвѣстныхъ и неизвѣстныхъ памятникахъ,
No VII, 1867 г.}. Гораздо обильнѣе становятся извѣстія о скоморохахъ въ московскій періодъ: видно, что скоморохи принимали значительное участіе въ народныхъ забавахъ, являлись необходимымъ аттрибутомъ свадебнаго веселья. Въ опредѣленіяхъ
Стоглава
(1551 г.) читаемъ такое запрещеніе: "Къ вѣнчанію ко святымъ церквамъ
скомрахомъ
и глумгомъ предъ свадьбою не ходити" (гл. 41, воп. 16). Въ статьѣ о многихъ неисправленіяхъ, "неугодныхъ Богу и не полезныхъ душѣ", приписываемой Кассіану, владыкѣ рязанскому, жившему въ срединѣ XVI в., говорится, между прочимъ: "Свадьбы творятъ и на браки призываютъ ереевъ со кресты и скомороховъ з дудами" {
Веселовскій:
"Разысканія", VII, стр. 199.
Фаминцынъ,
назван. соч., стр. 20.}. Оффиціально изгоняя скомороховъ изъ мірскихъ свадебъ, самъ Иванъ IV любилъ, какъ извѣстно, тѣшиться скоморохами и дѣлалъ ихъ участниками своихъ безпутствъ. О его пированіи со скоморохами имѣемъ свидѣтельство Курбскаго: "Упившись, началъ (царь Иванъ) со скоморохами въ машкарахъ (личинахъ) плясать и сущіе пирующіе съ нимъ" {
Фаминцынъ,
стр. 15.}. Но наиболѣе интересное для насъ извѣстіе о скоморохахъ, потѣшавшихъ царя, сохранилось во 2-й новгородской лѣтописи подъ 1571 годомъ: "И тѣ поры въ Новѣгородѣ и по всѣмъ городамъ и по волостемъ на государя брали веселыхъ людей...", а вслѣдъ затѣмъ говорится, что "поѣхалъ изъ Новгорода на подводахъ къ Москвѣ Субота (дьякъ) и съ скоморохами" {
П. собр. р. л.,
т. III, стр. 167.}. Вѣроятно, привозъ скомороховъ въ Москву изъ Новгорода и его пригородовъ стоитъ въ связи съ извѣстностью новгородскихъ скомороховъ. Богатая городская жизнь, сношенія съ Западною Европой, широкое развитіе торговли,-- все это представляло въ Новгородѣ условія, благопріятствующія развитію класса профессіональныхъ искусниковъ,-- музыкантовъ, фигляровъ, плясуновъ,-- для развлеченія богатыхъ горожанъ. Еще обильнѣе являются извѣстія о скоморохахъ въ XVII вѣкѣ. Олеарію, въ его бытность въ Россіи, пришлось видѣть и слышать скомороховъ въ Ладогѣ, въ предѣлахъ прежнихъ новгородскихъ владѣній. "Въ Ладогѣ,-- пишетъ онъ,-- услышали мы русскую музыку: когда мы сидѣли за обѣдомъ, пришли двое русскихъ съ лютней и гудкомъ (скрипкой) на поклонъ къ гг. посламъ, начали играть и пѣть о великомъ государѣ и царѣ Михаилѣ Ѳедоровичѣ" {См.
Олеарій:
"Подробное описаніе путешествія голштинскаго посольства въ Московію и Персію". Перев. Барсова. Москва, 1870 г., стр. 26.}. Послѣ серьезнаго пѣнія началась пляска и другія потѣхи. Замѣтка Олеарія относится къ 1633 году. Къ сожалѣнію, онъ не приводитъ содержанія пѣсни скомороховъ о царѣ Михаилѣ, но все же мы можемъ сдѣлать тотъ выводъ, что ладожскіе скоморохи внесли въ свой репертуаръ пѣсню недавно, лишь за нѣсколько лѣтъ, сложенную, вѣроятно, въ Москвѣ, пѣсню патріотическую и по тому времени модную, которою они и сочли умѣстнымъ дебютировать предъ иноземцами. Въ XVII в. упоминаются не только
бродячіе
скоморохи, но и
осѣдлые,
принадлежавшіе богатымъ и знатнымъ частнымъ лицамъ, предшественники тѣхъ крѣпостныхъ актеровъ и музыкантовъ, которые извѣстны были въ допетровское время вплоть до эпохи эмансипаціи крѣпостныхъ.
Такъ, въ 1633 году подали царю челобитную, по поводу совершеннаго надъ ними насилія приказнымъ Крюковымъ
скоморохи князя
Ивана Шуйскаго и князя Дмитрія Пожарскаго {
Фамницынъ,
стр. 152.}. Указаніе на осѣдлыхъ скомороховъ, проживавшихъ въ деревняхъ, находимъ, впрочемъ, еще въ XVI в. въ приговорѣ монастырскаго собора Троицкой лавры (1555 в.), запрещавшемъ подъ угрозой пени держать въ волости скомороховъ: "Не велѣли есмя имъ въ волости держати скомороховъ ни волхвей... и учнутъ держати, у котораго сотскаго въ его сотной выймутъ... и на томъ сотскомъ и его сотнѣ взяти пени десять рублевъ денегъ, а скомороха или волхва... бивъ да ограбивъ, да выбити изъ волости вонъ... а
прохожихъ
скомороховъ въ волость не пущать" {Тамъ же, стр. 154.}. Въ разныхъ правительственныхъ распоряженіяхъ уже съ XV в. встрѣчаются мѣры противъ усилившагося скоморошества, вызванныя не столько церковнымъ предубѣжденіемъ противъ ихъ ремесла, сколько насиліями, творимыми этими распутными бродячими людьми надъ мирнымъ населеніемъ. Скоморохи бродили ватагами въ 60--100 человѣкъ и сильно напоминали теперешнихъ цыганъ. "Да по дальнимъ странамъ,-- говорится въ
Стоглавѣ,--
ходятъ скоморохи, совокупясь ватагами многими до шестидесяти и до семидесяти и до ста человѣкъ и по деревнямъ у крестьянъ сильно (=насильно) ядятъ и піютъ и съ клѣтей животы грабятъ, а по дорогамъ разбиваютъ". Порицанія духовныхъ лицъ не находили себѣ серьезной поддержки у властей до тѣхъ поръ, пока скоморохи не стали наносить уже существеннаго матеріальнаго ущерба жителямъ страны своею алчностью и нахальствомъ. Сначала свѣтскія власти ограждаютъ особыми грамотами, въ видѣ привилегій, тѣ или другія селенія и волости отъ насильственныхъ нашествій скомороховъ, далѣе принимаются правительствомъ уже общія мѣры. Однако, до царствованія Михаила Ѳеодоровича преслѣдованіе скомороховъ не велось настоятельно и серьезно. Да и мѣры, принятыя при немъ, едва ли ослабили скоморошество, такъ какъ грозные указы врага скомороховъ, благочестиваго царя Алексѣя Михайловича, рисуютъ намъ картину широкаго распространенія скоморошьихъ ватагъ и безчинствъ. Рядъ указовъ юнаго царя подъ угрозой пени, батоговъ, кнута, опалы и проч. преслѣдуетъ всякія безчинства въ сельскомъ и городскомъ населеніи, всякіе остатки старинныхъ языческихъ обрядовъ, бѣсовскія игры, пѣсни, кулачные бои, вожденіе медвѣдей, дрессированныхъ собакъ, всякіе виды музыки и особенно скомороховъ, которые участвуютъ на свадьбахъ и на поминкахъ. Всѣ аттрибуты скоморошества: домры, сурны, гудки, гусли, хари -- велѣно истреблять и жечь. Указы царскіе разсылались по всѣмъ городамъ и волостямъ и читались горожанамъ и сельчанамъ. Заключавшіяся въ этихъ указахъ запрещенія подкрѣплялись угрозами строжайшихъ наказаній, которыя и приводились въ исполненіе надъ ослушниками. Суровое, неослабѣвавшее гоненіе на скомороховъ въ теченіе всего царствованія должно было привести къ тому, что "веселые молодцы", бродячіе скоморохи постепенно исчезаютъ, такъ что къ петровской реформѣ упоминанія о профессіональныхъ скоморохахъ встрѣчаются все рѣже и рѣже.
Передѣлка общества на европейскій покрой, вызвавшая уже иные вкусы, иныя потребности, окончательно убила древне-русское скоморошество, и послѣдніе представители этого класса доживали свой вѣкъ уже не при княжескихъ и боярскихъ хоромахъ, а гдѣ-нибудь въ захолустьяхъ провинціи, поближе къ тѣмъ классамъ населенія, которые оставались и послѣ реформы вѣрны старинѣ и преданію. Преслѣдуемые администраціей въ городахъ, тамъ, гдѣ они были на виду, скоморохи уходили подальше въ деревни, гдѣ еще былъ спросъ на ихъ искусство, и передали немалую долю, по крайней мѣрѣ, своего музыкальнаго и литератррнаго репертуара простонародью, отъ котораго въ настоящее столѣтіе и были людьми науки записаны эти остатки въ видѣ былинъ, историческихъ и бытовыхъ пѣсенъ, прибаутокъ, загадокъ, сказокъ и т. п.
Сдѣлавъ бѣглый обзоръ судьбы скоморошества на Руси, постараюсь теперь уяснить, какое значеніе имѣли скоморохи, какъ хранители эпическихъ пѣсенъ. Мы видѣли, что искусство скомороховъ, какъ нѣмецкихъ шпильмановъ и французскихъ жонглёровъ, было весьма разнообразно. Они были и плясуны, и фигляры, и фокусники, и гадальщики, и актеры, и медвѣжатники, и музыканты, и пѣвцы,-- словомъ, мастера на всѣ руки. Но для насъ они интересны только какъ пѣвцы и слагатели былинъ. Поэтому поищемъ въ самихъ былинахъ указаній на эту сторону ихъ дѣятельности.
Соотвѣтствуя дѣйствительности, былины изображаютъ, съ одной стороны, ватаги скомороховъ, упоминаемыя въ письменныхъ памятникахъ, съ другой -- скомороховъ осѣдлыхъ, проживающихъ въ городѣ при княжемъ дворѣ и забавляющихъ своею игрой его гостей. Въ былинѣ о гостѣ Терентьищѣ является такая ватага бродячихъ скомороховъ: "веселые скоморохи,-- скоморохи люди вѣжливые, скоморохи очестливые". Въ былинѣ о Ставрѣ Ставрова жена спрашиваетъ князя Владиміра:
"Чѣмъ ты, Владиміръ князь, въ Кіевѣ потѣшаешься?
Есть ли у тебя веселые молодцы?"
И князь заставляетъ своихъ скомороховъ забавлять посла. Лучшимъ доказательствомъ участія скомороховъ въ исполненіи и даже сложеніи былинъ можетъ служить то, что въ былинахъ нерѣдко богатыри играютъ на гусляхъ и поютъ не хуже скомороховъ, производятъ на слушателей сильное впечатлѣніе и, облекаясь въ костюмъ скомороха, являются желанными гостями на княжескомъ пиру. Очевидно, профессіональные пѣвцы былинъ постарались отдать должное
своему
искусству, возвысить его въ глазахъ слушателей. Такъ, одинъ изъ любимѣйшихъ богатырей, Добрыня, переодѣвшись скоморохомъ, немедленно находитъ доступъ въ княжескія палаты, гдѣ идетъ свадебный пиръ, и, занявъ мѣсто скоморошье, уже первыми звуками привлекаетъ всеобщее вниманіе, переходящее затѣмъ въ восторгъ. Вотъ соотвѣтствующіе стихи:
"Учалъ онъ по стрункамъ похаживать,
Учалъ онъ голосомъ поваживать...
И всѣ на пиру пріутихли -- сидятъ,
Сидятъ -- на скоморошину посматриваютъ...
Всѣ же за столомъ да призадумались,
Всѣ же тутъ игры призаслухались...
Эдакой игры на свѣтѣ не слыхано,
На бѣлоемъ игры не видано...
Заигралъ Добрыня по уныльнёму,
По уныльнёму, по умильнёму,
Какъ всѣ-то, вѣдь, ужь князи и бояре-ты,
А ты эты русскіе богатыри
Какъ всѣ они тутъ пріослушались...
"Ай же, мала скоморошина!-- (говоритъ князь).--
За твою игру за великую,
За утѣхи твои за нѣжныя,
Безъ мѣрушки пей зелено вино,
Безъ разсчету получай золоту казну" *).
*)
Фаминцынъ,
стр. 28--29;
Рыбниковъ,
I, стр. 136, 166; II, 31.
Гильфердингъ,
столб. 45, 136, 250, 972, 1030.
Характеризуя необыкновенное искусство и разнообразіе напѣвовъ Добрыни, слагатель былины говоритъ:
"Какъ началъ онъ гуселокъ налаживали,
Струну натягивалъ будто отъ Кіева,
Другу отъ Царяграда,
А третью съ Еросалима,
Тонцы онъ повелъ-то великіе,
Припѣвки-то онъ припѣвалъ изъ-за синя моря" *).
*) Тамъ же, стр. 31.
Рыбниковъ,
I, стр. 136, 144; II, стр. 31.
Гильфердингъ
столб. 214, 356, 498, 1058, 1096.
Или:
"Тонцы повелъ отъ Новагорода,
Другіе повелъ отъ Царяграда...
Третіи разъ сталъ наигрывали,
Все свое похожденіе разсказывали" *).
*) Фамицынъ,
стр. 33;
Рыбниковъ,
III, No 16.
Обратимъ здѣсь вниманіе на слѣдующія подробности: во-первыхъ, эти
тонцы
отъ Царяграда, Новгорода, Іерусалима, вѣроятно, термины знакомые профессіональнымъ гуслярамъ, можетъ быть, разнохарактерные напѣвы изъ ихъ музыкальнаго репертуара; во-вторыхъ, переодѣтый скоморохомъ Добрыня поетъ подъ акомпаниментъ гуслей пѣсню о
своихъ
похожденіяхъ, богатырскихъ подвигахъ. Слѣдовательно, исполненіе пѣсенъ о воинскихъ дѣлахъ, о богатыряхъ входило въ репертуаръ скомороховъ, какъ игра великая, важная, умильная. Дѣйствительно, нельзя думать, чтобы къ репертуару "веселыхъ людей скомороховъ" сводились исключительно пѣсни фривольнаго содержанія, юмористическія, шуточныя съ прибаутками и циническими намеками. Какъ артисты, подлаживающіеся ко всѣмъ вкусамъ, скоморохи въ своемъ обширномъ репертуарѣ имѣли пьесы и для солидной публики, интересовавшейся преданіями старины, подвигами русскихъ богатырей, историческими крупными лицами и событіями. Я уже упомянулъ, что ладожскіе скоморохи пѣли при Олеаріи пѣсни въ честь Михаила Ѳеодоровича. Въ дошедшей до насъ пѣснѣ о любимцѣ народномъ Михаилѣ Скопинѣ, именно въ ея конечной припѣвкѣ, находимъ ясное свидѣтельство о томъ, что ее пѣли веселые люди. Вотъ эта припѣвка:
"То старина, то и дѣянье,
Какъ бы синему морю на утѣшенье,
А быстрымъ рѣкамъ слава до моря,
Какъ бы добрымъ людямъ на послушанье,
Молодымъ молодцамъ на перениманье,