Минаев Дмитрий Дмитриевич
С Невского берега

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    I. История одного мандарина. (Поэма в прозе). Анонима.
    II. Исповедь. (Из признаній уставшего человека). Анонима.
    III. Февральские листки. (Дневник петербургского старожила). Что в имени тебе моем?
    IV. Из детского мира. (Арабески). Миши Саратовцева.
    V. Юморист с девичьего поля. П. Размокропогодина.
    VI. Что такое жизнь? (Размышления театрала) Стихотворение. L"homme qui rit.
    VII. Из альбома мелочей. Н. Верхова и Л. Д.

   

СЪ НЕВСКАГО БЕРЕГА.

(ОБЩЕСТВЕННЫЙ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЛИСТОКЪ.)

   I. ИСТОРІЯ ОДНОГО МАНДАРИНА. (Поэма въ прозѣ). Анонима.
   II. ИСПОВѢДЬ. (Изъ признаній уставшаго человѣка). Анонима.
   III. ФЕВРАЛЬСКІЕ ЛИСТКИ. (Дневникъ петербургскаго старожила). Что въ имени тебѣ моемъ?
   IV. ИЗЪ ДѢТСКАГО МІРА. (Арабески). Миши Саратовцева.
   V. ЮМОРИСТЪ СЪ ДѢВИЧЬЯГО ПОЛЯ. П. Размокропогодина.
   VI. ЧТО ТАКОЕ ЖИЗНЬ? (Размышленія театрала) Стихотвореніе. L'homme qui rit.
   VII. ИЗЪ АЛЬБОМА МЕЛОЧЕЙ. Н. Верхова и Л. Д.
   

ИСТОРІЯ ОДНОГО МАНДАРИНА.

Поэма въ прозѣ.

(Подражаніе китайскому.)

I.

   О, духъ времени! Незримо ты царишь надъ всей вселенной, и тому горе, кто съ тобой въ борьбу вступаетъ.
   О, духъ времени! Всесильнѣй ты всего, чѣмъ міръ гордится: электричества съ парами и игольчатыхъ всѣхъ ружей.
   Гордой царственной походкой, всѣ препятствія ломая, ты идешь неудержимо по планетѣ нашей глупой.
   Даже самъ султанъ Парижа (онъ иначе тамъ зовется) входитъ нынче въ соглашенье съ духомъ времени невольно.
   Съ духомъ времени вступали часто люди въ бой открытый, но борьба для нихъ кончалась постоянно пораженьемъ.
   Человѣчество, какъ море, разступилось предъ грядущимъ побѣдителемъ народовъ и его вѣнчало въ лавры,
   Лишь стояли на дорогѣ неподвижно, какъ рутина, допотопные обломки уцѣлѣвшихъ предразсудковъ --
   Въ видѣ рѣдкостныхъ субъектовъ, въ вихрѣ жизни невозможныхъ, издающихъ "Русскій Вѣстникъ" иль "Домашнюю бесѣду".
   Духу времени не только подчинились люди, даже звѣри сдѣлались гуманнѣй, камни смотрятъ либерально.
   Но бываютъ исключенья... и за нихъ-то мститъ природа, отвергая уклоненья отъ своихъ законовъ вѣчныхъ.
   Но бываютъ исключенья... Тѣнь Конфуція! Молю я: робкой музѣ помоги ты и цошли ей вдохновенье,
   

II.

   Свой разсказъ я начинаю. Въ славномъ городѣ Пекинѣ небольшое есть предмѣстье, окруженное садами, подъ названіемъ Лянъ-джури,
   Что въ россійскомъ переводѣ будетъ по-просту Дмитровка. Въ томъ предмѣстьѣ отдаленномъ отъ жилища Богдыхана --
   Жилъ, а можетъ быть, и нынѣ проживаетъ въ мрачномъ домѣ мандаринъ одинъ угрюмый Дзинъ-Чинъ-Чина-Почитай.
   Мандаринъ честолюбивый съ дѣтства мучился желаньемъ быть "спасителемъ Китая", позабывъ ту поговорку,
   Что едва ли могутъ уши выше лба роста... Въ Пекинѣ, чтобъ начать свою карьеру, онъ открылъ большую школу --
   Для дѣтей обоихъ половъ; затаивши мысль такую: овладѣть душой и тѣломъ молодого поколѣнья,
   Воспитать въ немъ уваженье, трепетъ къ собственной персонѣ, а потомъ ужь постепенно въ руки взять и всѣхъ китайцевъ.
   Хитрый планъ!.. Построивъ школу въ видѣ грознаго острога, мандаринъ дѣтей отвсюду набиралъ для воспитанья.
   Набиралъ и скоро набралъ. Обучать пустился рьяно молодыхъ птенцовъ китайскихъ Дзинъ-Чинъ-Чина-Почитай.
   Задался онъ очень смѣлой воспитательной системой, "экзекуціей моральной" ту систему называя.
   "Страхъ -- вотъ двигатель Китая", мандаринъ такъ здраво мыслитъ: "потому на всѣхъ мальчишекъ буду дѣйствовать я страхомъ.
   "Пусть ихъ мысль страхъ вѣчный давитъ, постоянно и упорно, какъ китайскихъ женщинъ ноги давитъ узкая ихъ обувь.
   "Запугавъ ихъ шагъ за шагомъ, я дѣтей заставлю рабски, даже въ возрастѣ ихъ зрѣломъ, одного меня лишь слушать...
   "Двадцать лѣтъ такой системы -- и Китай мой весь навѣрно..." Такъ мечталъ свой планъ коварный привести онъ въ исполненье...
   

III.

   Шли года. У мандарина подвигалось дѣло бойко. Онъ чуть-чуть не въ идіотовъ обратилъ всю школу разомъ,.
   Умъ запуганныхъ малютокъ,. одержимый вѣчнымъ страхомъ, отъ системы педагога началъ сильно помрачаться,
   Поминутно передъ ними мандаринъ вѣщалъ: "О, дѣти! За порогомъ этой школы вы должны всего бояться.
   "По землѣ ходить вы бойтесь, потому что много гадовъ, подъ цвѣткомъ душистымъ скрытно, въ яркой зелени таится.
   "Бойтесь рѣкъ,-- онѣ умчатъ васъ въ край Европы развращенной.
   Бойтесь воздуха -- онъ дышетъ эпидеміей измѣны.
   "Бойтесь книгъ: печатать книги стали краской ядовитой и, вдыхая эту краску, вы навѣрно отравитесь...
   "Говорить другъ съ другомъ бойтесь... потому что, потому что... говорить могу я только, вы же слушайте въ молчаньѣ",
   Словомъ, не было предмета обыденнаго такого, о которомъ бы наставникъ не кричалъ всей школѣ: бойтесь!...
   Покорялись, какъ барашки, дѣти взгляду мандарина; каждый вздоръ его казался имъ пророческимъ глаголомъ...
   Мандаринъ ужь сталъ лелѣять очень сладкую надежду, что ему еще при жизни монументъ Китай поставитъ.
   Монументъ во всю фигуру подъ шотландской шапкой съ лентой и въ короткой пестрой курткѣ итальянскаго фигляра.
   (Такъ, замѣтимъ, наряжался постоянно сей китаецъ.) Но надежды мандарина разлетѣлись скоро прахомъ...
   

IV.

   Обративъ въ тюрьму всю школу, мандаринъ такъ ухитрился, что въ той школѣ свѣтъ и воздухъ всѣмъ казался контрабандой.
   Подъ его охраной зоркой въ домъ никто не смѣлъ прокрасться; "духа времени" однако онъ не могъ подкараулить.
   Этотъ духъ пройдетъ сквозь стекла, черезъ скважины дверныя, и заглянетъ мимоходомъ въ черепъ, даже въ самый узкій.
   Духъ пробрался въ школу тайно и слѣдить сталъ невидимкой, какъ умнѣя понемногу подростали ребятишки...
   Онъ нашептывалъ имъ часто объ иной счастливой жизни, и о томъ, какъ ихъ морочитъ Дзинъ-Чинъ-Чина-Почитай...
   Много чудныхъ, славныхъ сказокъ онъ разсказывалъ малюткамъ и малютки подростали, привыкая чаще думать...
   Скоро всѣ они узнали, что въ цвѣтахъ не все же гады, что воды, умѣя плавать, вовсе нечего бояться,
   Скоро всѣ они узнали, что печатаются книги постоянно черной краской, но совсѣмъ не ядовитой.
   Скоро всѣ они постигли, что китаецъ лишь съ разсчетомъ ихъ запугивать старался и водилъ коварно за носъ...
   Дѣти выросли и сами поступили въ мандарины; педагогъ же ихъ лукавый обратился скоро въ дѣтство.
   И подъ свистъ и хохотъ общій, въ опустѣвшей, мрачной школѣ поселившись, онъ подъ старость окончательно рехнулся.
   И свирѣпо негодуя на разнузданные нравы, онъ до нынѣ по Пекину ходитъ съ длинною клюкою,
   Проповѣдуя китайцамъ о погибели отчизны, но его весь городъ Пекинъ за блаженнаго считаетъ,
   Лишь блюстители порядка пригрозятъ, иной разъ, палкой, но угрозы этой, впрочемъ, не приводятъ въ исполненье,
   Да кричитъ ему отвсюду стая уличныхъ мальчишекъ: "Нѣтъ ли сказки пострашнѣе, Дзинъ-Чинъ-Чина-Почитай?"

Анонимъ.

   

ИСПОВѢДЬ.

(Изъ признаній уставшаго человѣка.)

Чацкій.
А помнишь прежнее?
Платонъ Михайловичъ.
Нѣтъ, братъ, ужь я теперь не тотъ!
А. Грибоѣдовъ.

   Меня враги ругаютъ по привычкѣ,
   И по привычкѣ вторятъ имъ друзья,
   Не позабывъ моей старинной клички
   И дней, когда былъ радикаломъ я.
   Умѣренный, какъ Кашпирева органъ,
   Оплакалъ я свой старый идеалъ,
   Житейскими невзгодами издерганъ...
   Какой же, господа, я радикалъ?
   
   Другъ полу-мѣръ, полу-прогресса въ свѣтѣ,
   Пришелъ къ тому безъ всякой я тоски:
   Нужны прыжки гигантскіе въ балетѣ,
   А въ жизни нужны мелкіе шажки,
   При чтеніи о выходкахъ Рошфора
   Я соду аккуратно принималъ,
   И при его арестѣ крикнулъ: forai,
   Какой же, господа, я радикалъ?
   
   Въ былые дни -- не скрою -- я открыто
   На всѣхъ крѣпостниковъ точилъ языкъ,
   Хоть слышалъ возраженія: "А вы-то,
   Вы, сударь, сами тоже крѣпостникъ!"
   Теперь, простясь съ крестьянами и съ дворней,
   Не разъ по нихъ я искренно вздыхалъ...
   Мнѣ не къ лицу быть юноши задорнѣй...
   Какой же, господа, я радикалъ?
   
   Съ позднѣйшимъ, беззастѣнчивымъ строчилой
   Я не свяжусь... На кой же это чортъ?
   Сѣровъ -- мой композиторъ самый милый,
   Любезный мой писатель -- Раппопортъ!
   Еще перомъ владѣя очень смѣло,
   Могу писать въ порядочный журналъ,
   Но ни строки не дамъ въ изданье "Дѣло..."
   Какой же, господа, я радикалъ!..
   
   Свою жену люблю я и до нынѣ
   (И то сказать -- лежитъ она въ гробу),
   Не обращусь къ служанкѣ, какъ къ рабынѣ,
   Хоть въ сущности и вижу въ ней рабу.
   Въ моемъ мозгу нѣтъ нецензурной мысли
   И я, скопивъ изрядный капиталъ,
   Купилъ имѣнье славное на Вислѣ...
   Какой же, господа, я радикалъ?
   
   Пылъ юности я схоронилъ съ годами,
   Но голова моя еще свѣжа:
   И гласностью и новыми судами
   Доволенъ я... отчасти, дорожа
   Явленьями, гдѣ видѣнъ умъ и сила,
   Но былъ бы лжецъ, когда бъ я не сказалъ:
   "Ахъ, прежде жить гораздо лучше было!"
   Какой же, господа, я радикалъ?
   Анонимъ.
   

ФЕВРАЛЬСКІЕ ЛИСТКИ.

(Дневникъ петербургскаго старожила.)

О чемъ говорятъ у насъ?-- "Московскія Вѣдомости", разстроивающія одну свадьбу,-- Новая нравственная эпидемія.-- Неудобство отъ постояннаго чтенія газетъ.-- Слухи о перемѣнѣ редакціи "Вѣсти".-- Кто лучше: Скарятинъ или гр. Соллогубъ?-- Реклама въ пользу клуба артистовъ.-- "Мужскіе маскерады",-- Лѣность -- какъ добродѣтель нашихъ художниковъ.-- Г. Каменскій и его строгіе судьи.-- Старыя мысли на новый годъ.-- Два поэта-близнеца.-- Скорбь о г. Фетѣ.-- Увеселенія, зависящія отъ климата.-- Китайцы въ Европѣ и японцы на родинѣ.-- Новое изданіе "Художественный автографъ" и его курьезы.-- Остроуміе петербургскаго книгопродавца.

Понедѣльникъ. 2 февраля.

   Наконецъ это дѣлается нестерпимо скучно: вотъ уже болѣе мѣсяца, куда ни загляни -- въ любую газету, въ гостиную, на улицу -- вездѣ только и разговоръ одинъ -- ". Московскія Вѣдомости" да исторія въ домѣ Тура... Ивановъ да Катковъ, Катковъ да Ивановъ!.. О первомъ даже еще больше толковъ, словно онъ Геростратъ и недавно сжегъ храмъ Діаны. Въ самомъ дѣлѣ, это скучно:
   
   Отъ Песковъ, отъ Коломны до невскихъ катковъ
   Только слышится слово Катковъ да Катковъ...
   
   И чему всѣ удивляются? Словно г. Катковъ вчера только народился вмѣстѣ съ г. Аскоченскимъ, словно переводчикъ "Ромео и Юліи" впервые заявляетъ передъ нами свои своеобразные пріемы проницательнаго публициста и "спасителя отечества"... Что за близорукость! Прежде ему чернилицы подносили, а теперь его или чернить начинаютъ, или же, какъ новинку, въ запуски расхваливаютъ и того гляди поднесутъ ему и песочницу.
   "Катковщина" даже петербургскихъ барышень начинаетъ заражать. Я знаю одну изъ такихъ. Она была уже невѣстой и при входѣ своего жениха, всякій разъ краснѣла до самыхъ ботинокъ. Ужь "счастье было такъ возможно, такъ близко," но къ новому году барышня совсѣмъ преобразилась...
   -- "А какихъ вы убѣжденій?" спросила она однажды очень строго своего суженаго. Тотъ отвѣтилъ.
   Отвѣтъ его не понравился, рыженькія брови нахмурились и заключили вопросомъ:
   -- Значитъ, вы не за "Московскія Вѣдомости?"
   -- Нѣтъ.
   -- Если такъ, если у васъ такіе узкіе взгляды, то я не могу быть вашей женой. Прощайте...
   Свадьба разстроилась. Суженый, имѣющій "съуженный взглядъ на вещи," ретировался въ отчаяніи. Напрасно: по моему мнѣнію онъ въ выигрышѣ. Сами посудите: жена съ букетомъ "Московскихъ Вѣдомостей!" Что это такое?..
   Тьфу!.. Я самъ начинаю говорить о томъ, что мнѣ смертельно надоѣло... Въ этомъ, какъ хотите, есть что-то эпидемическое...
   

Среда. 4 февраля.

   Имѣющій дурную привычку ежедневно за чашкой кофе просматривать разныя газеты постоянно рискуетъ потерять хорошее расположеніе духа. Вотъ я и теперь огорченъ самымъ искреннимъ образомъ, прочитавши гдѣ-то слухъ о переходѣ газеты "Вѣсть" въ другія руки. Эту газету я всегда любилъ за ея галантерейность: читая "Вѣсть" г. Скарятина, живо чувствуешь, что ведешь бесѣду съ милымъ человѣкомъ, въ родѣ Павла Кирсанова, съ человѣкомъ, на которомъ хоть и чищенныя, но все же бѣлыя лайковыя перчатки. Вообще, эта газета не какая нибудь замарашка и отъ чтенія ея не сдѣлаются на рукахъ заусеницы... И вдругъ она переходитъ въ другія руки!.. Обидно!... Общество для поддержки "Вѣсти" должно бы что нибудь придумать, субсидію, что-ли... Однако, въ печальномъ слухѣ о передачѣ "Вѣсти" есть нѣчто и утѣшительное: пишутъ, что во главѣ новой редакціи этой газеты будетъ стоить гр. Соллогубъ. Послѣдняго я всегда уважалъ; о немъ могу сказать его же собственными словами, что "умъ его широкоплечъ." Къ тому же авторъ "Тарантаса" и джентельменъ, что особенно доказываетъ его послѣдняя поэма "Нигилистъ"... Если почему либо "Вѣсти" необходимо обновленіе, то ужь лучше пусть такіе дѣятели, какъ гр. Соллогубъ, сдѣлаются ея кормчими. Я радуюсь,--
   
   За тѣмъ,-- членъ артистическаго клуба --
   Я тамъ дни цѣлые повѣдаю молвѣ
   Про "Вѣсть" Скарятина подъ стягомъ Соллогуба...
   
   Кстати, два слова объ артистическомъ клубѣ. Я дѣйствительный членъ этого общества, и имѣю на это право, какъ артистъ, написавшій портретъ во весь ростъ г. Стебницкаго (портретъ продается и его можно видѣть ежедневно до сумерекъ въ редакціи "Биржевыхъ Вѣдомостей"; цѣна 13,000 р. с.; можно сдѣлать и уступку). Если г. Тургеневъ рѣшается писать рекламы въ пользу Я. Полонскаго и знакомой пѣвицы, сочиняющей романсы, то мнѣ и Богъ проститъ всякое "похвальное слово" артистическому клубу. Этотъ клубъ дѣйствительно достоинъ похвалы самой высокой пробы за его концерты "любителей," которые, кажется, меньше всего любятъ пѣть, за его "живыя картины" съ лошадьми, вырѣзанными изъ толстой Папки, за его художественныя импровизаціи съ стихами графа Соллогуба, за его лекціи, кончающіяся балами, за его балы, ~ скучные, какъ лекціи, и, наконецъ... что бишь еще... да, за его "мужскіе маскарады во фракахъ"... Послѣдніе особенно оригинальны: ни одного почти женскаго домино вы не увидите, а если и мелькаетъ изрѣдка среди черныхъ фраковъ длинный дамскій шлейфъ, то и его можно заподозрить въ томъ, что онъ прикрываетъ собой тоже какого нибудь фрачнаго посѣтителя. Что же это такое? Изгнаніе женщинъ изъ маскарада? Или же сами женщиныигнорируютъ подобныя развлеченія артистовъ? Однако же бываютъ онѣ въ другихъ маскарадахъ и густыми толпами блуждаютъ почти до самаго утра по освѣщеннымъ заламъ, наглядно опровергая слова пресловутаго критика Н. Соловьева, рѣшившаго съ свойственнымъ ему глубокомысліемъ, что "наша женщина болѣе всего на свѣтѣ сидитъ или лежитъ" (?!).
   Что же касается до главнаго ядра клуба артистовъ, т. е., до петербургскихъ художниковъ, то ихъ нельзя упрекнуть въ плодовитости. Къ нимъ даже нейдетъ эта старая эпиграмма:
   
   Взглянувъ, артистъ, на твой треножникъ,
   Могу одно сказать покуда:
   Ты только потому художникъ,
   Что ужь рисуешь очень худо.
   
   Такое замѣчаніе къ нимъ нейдетъ по той простой причинѣ, что они перестали почти совершенно работать и въ ихъ клубѣ давно уже не видать ни одного новаго, сколько нибудь сноснаго произведенія. Впрочемъ, и благо имъ за ихъ лѣность. "Лучше не дѣлать ничего, чѣмъ дѣлать что нибудь дурно," сказалъ одинъ китайскій философъ. Талантливыхъ художниковъ нѣтъ почти, и даже самъ г. Микѣшинъ вступилъ въ соперничество съ кандитеромъ Назаровымъ, съ тою только разницею, что Назаровъ измышляетъ бонбоньерки, подобныя моделямъ памятниковъ, а памятники Микѣшина очень смахиваютъ на бонбоньерки.
   Изъ общей посредственности есть однако исключеніе -- даровитый скульпторъ г. Каменскій. Его новая группа "Первый шагъ" (это уже второе оригинальное его произведеніе,) выставленная теперь въ Академіи художествъ, привлекаетъ къ себѣ не мало восторженныхъ поклонниковъ. Хулителей тоже достаточно, особенно изъ среды академическихъ эстетиковъ, заѣденныхъ и заѣзженныхъ рутиной старыхъ школъ. Какъ имъ, въ самомъ дѣлѣ, не волноваться при видѣ смѣлости молодого скульптора, который не побоялся взять для своей группы самый простой, обыденный сюжетъ: мать, учащая ходить своего ребенка. Предъ вами живая, прочувствованная фигура любящей матери съ нѣжностью и страхомъ слѣдящей за первымъ шагомъ своего сына ("А вдругъ онъ упадетъ!" читаете вы на лицѣ ея), который тоже съ ребяческой серьезностью весь занятъ вопросомъ -- не оступиться и сохранить балансъ. По истинѣ великая дерзость! кричатъ засиженные мухами рутинеры, которые воображаютъ, что изъ гипса и мрамора можно только воспроизводить однѣхъ обнаженныхъ Наядъ, Венеръ и другихъ милыхъ барынь эротической мифологіи... Порицаніе такихъ кладезей академической мудрости, разумѣется, лучшая похвала для г. Каменскаго.
   

Понедѣльникъ, 9 февраля.

   Вотъ и пришелъ новый годъ и прошелъ новый годъ,-- а я не замѣтилъ такого астрономическаго передвиженія, ничѣмъ особеннымъ себя незаявившаго. Все идетъ по старому!.. Оно, можетъ быть, и лучше: со старымъ мы сжились, а къ новому еще привыкать нужно. Да, все идетъ по старому въ новый годъ и я невольно твержу теперь стихи своего пріятеля:
   
   И старая хандра и старческій недугъ!
   Подъ окнами шипятъ шарманки старой звуки,
   Я въ старомъ шлафоркѣ, со мною старый другъ
   И пьемъ мы старое бургонское отъ скуки.
   Снуетъ по улицѣ безсмысленный народъ,
   Пустой надеждою на счастіе лелѣемъ;
   Но чтобъ быть истинно счастливымъ въ новый годъ,
   То надо сдѣлаться на этотъ день -- лакеемъ.
   
   Вѣдь это, право, справедливо. Посмотрѣли бы вы, напр., на торжественное выраженіе лица швейцара артистическаго клуба (этотъ швейцаръ Е. Дроздовъ пользуется нѣкоторою знаменитостью), когда послѣ новаго года онъ раздавалъ посѣтителямъ розовые листочки со стихами собственнаго издѣлія... На этомъ стихотворцѣ я съ намѣреніемъ останавливаюсь; онъ занимаетъ теперь то амплуа, которое въ пятидесятыхъ годахъ занималъ не менѣе извѣстный пѣвецъ Петръ Татариновъ. Послѣднее произведеніе Е. Дроздова заслуживаетъ вниманія и по другому случаю, который сбилъ меня совершенно съ толку. Дѣло въ томъ, что его вирши начинаются такими строками:
   
   Есть у каждаго дѣло текущаго дня,
   Спеціальное, личное, частное,
   Дѣло цѣлямъ извѣстнымъ причастное и т. д.
   
   Я бы и не обратилъ вниманія на эти строки, еслибъ мнѣ на дняхъ не попалась въ руки одна изъ книжекъ "Всемірнаго труда". Перелистываю журналъ и нахожу стихотвореніе "поэта-солдата" П. Мартьянова, посредствомъ сотрудничества котораго д. Ханъ, кажется, желаетъ свой "Всемірный трудъ" исподоволь обратить въ "Чтеніе для солдатъ". Пробѣгая солдатское стихотвореніе г. Мартьянова я съ изумленіемъ читаю его начало:
   
   Есть у каждаго дѣло текущаго дня,
   Спеціальное, личное, частное,
   Дѣло цѣлямъ извѣстнымъ причастное и т. д.
   
   словомъ, тоже самое начало, что и въ поздравительныхъ стихахъ Е. Дроздова. Кто же кому подражаетъ и кто у кого заимствуетъ вдохновеніе: швейцаръ ли у "поэта-солдата", или послѣдній у стихотворца, булавою вооруженнаго? Гдѣ начинается одинъ и гдѣ кончается другой? Или же наконецъ, оба они -- есть одно и то же лицо? Ничего не понимаю... Во всякомъ случаѣ -- одно ли это лицо или нѣтъ, -- все равно, -- но оцѣнивая ихъ поэтическую дѣятельность, я ихъ обоихъ ставлю все-таки неизмѣримо выше г. Фета, который нынче разучился даже писать хорошіе стихи. Въ его пѣсняхъ никогда и прежде не было содержанія, но за то былъ музыкальный ритмъ, была мелодія, а нынче... послушайте хоть одинъ куплетъ изъ его послѣдняго стихотворенія "У гроба" въ "Русск. Вѣстникѣ":
   
   Ужель добра поклонникъ страстный,
   Заслыша смутный толкъ невѣждъ,
   Ты обозвалъ (!) мечтой напрасной
   Любимый строй живыхъ надеждъ. (?!)
   
   Заслыша такіе звуки, какъ обозвать ихъ?.. "Ничего не понимаю, перечитываю вновь"..
   
   Плачьте, музы! Фета нѣтъ!
   Свистуны, не будьте колки:
   Передъ нами жалкій слѣдъ
   Лиры, сломанной въ осколки.
   

Четвергъ, 12 февраля.

   Съ земнымъ шаромъ что-то случилось; онъ словно "сбился съ ногъ",.какъ выражается одинъ мой знакомый. Природа начала вездѣ пошаливать и нарушать прежніе свои законы. Климатъ всюду мѣняется: въ крещенскіе дни на Невѣ стояла чуть не оттепель, а въ Одессѣ въ то же время всѣ мерзли... Въ Харьковѣ въ январѣ шли дожди, а въ Кіевѣ цвѣты распускались. Въ настоящее же время весь Петербургъ похожъ на огромный лазаретъ. Особенно скорбятъ объ этомъ меломаны, видя, что по милости различныхъ недуговъ, представленія оперъ часто отмѣняются и любимые публикой пѣвцы заболѣваютъ. Даже неутомимая А. Патти не выдержала нашего капризнаго климата и означена теперь на афишахъ въ графѣ заболѣвшихъ артистовъ... Такіе неожиданные сюрпризы для присяжныхъ театраловъ дѣйствительно обидны: ѣдешь слушать Патти, а въ театрѣ встрѣчаешь только г. Раппопорта; на другой день скачешь послушать любимую оперу, но она отмѣняется и опять-таки встрѣчаешь вездѣсущаго г. Раппопорта... Можно, впрочемъ, встрѣтить еще и пожаловавшихъ, наконецъ, къ намъ китайскихъ пословъ. Ихъ теперь развлекаютъ и возятъ по разнымъ гульбищамъ и имъ, говорятъ, болѣе всего пришлись по вкусу представленія въ театрѣ Берга... Еще бы!.. Пусть же развлекаются китайцы, странствующіе по Европѣ для смягченія нравовъ, какъ думаютъ многіе. Едва ли, впрочемъ, это такъ. Странствовали по Европѣ и японцы, народъ еще болѣе воспріимчивый и чуткій, чѣмъ китайцы, учились они у европейцовъ уму-разуму, всматривались въ ихъ обычаи и въ ихъ жизнь, чтожъ, какой толкъ вышелъ изъ всего этого? На это отвѣчаютъ намъ послѣднія событія въ Японіи, гдѣ за подавленіемъ возмущенія, начались самыя варварскія казни, уже немыслимыя нигдѣ въ Европѣ. Особенно звѣрски казнили предводителей" Одинъ изъ нихъ уже почти замученный и полу-живой былъ распятъ съ растопыренными ногами, а между ногъ, подпирая его, былъ вставленъ заостренный сверху колъ. Шею привязали къ кресту веревками, руки тоже. Распятому прокололи копьемъ сперва одинъ бокъ, потомъ другой бокъ и, обливаясь кровью, въ страшныхъ конвульсіяхъ несчастный только тогда испустилъ духъ, когда ему прокололи животъ и крючковатою палкою вытащили изъ него внутренности.
   Вотъ вамъ и смягчающее вліяніе прогулки по Западной Европѣ!.. Чего въ самомъ дѣлѣ ожидать отъ дикихъ людей, которые свой визитъ къ пріятелю оканчиваютъ часто тѣмъ, что въ чужомъ домѣ сами себѣ распарываютъ брюхо...
   

Пятница, 13 февраля.

   Нѣсколько дней назадъ я писалъ о томъ, что наши художники ничего не дѣлаютъ. Одинъ изъ художниковъ случайно заглянулъ въ мою рукопись и разобиделся.
   -- Такъ мы по вашему ничего не дѣлаемъ?.. Погодите же немного...
   Онъ быстро, убѣжалъ, но черезъ часъ возвратился съ большимъ альбомомъ въ рукахъ и торжественно положилъ его передо мною. Тетрадь мною развернутая оказалась новымъ, недавно вышедшимъ изданіемъ: "Художественный автографъ. Выставка академіи художествъ въ 1869 г."
   Ага! вотъ въ чемъ штука! Академическіе Нарцисы въ сроемъ самоуслажденіи не хотѣли понять, что послѣдняя выставка въ академіи была очень посредственна, и что художники тѣмъ болѣе выиграютъ въ глазахъ публики" чѣмъ скорѣе публика забудетъ про эту выставку. Нѣтъ, Нарцисы палитры пожелали увѣковѣчить послѣдній художественный сезонъ и въ предисловіи къ своему изданію такъ объясняютъ его цѣль: "Настоящая тетрадь содержитъ въ себѣ автографическіе очерки, исполненные русскими художниками съ ихъ произведеній, находившихся на послѣдней годичной выставкѣ. Мы желали доставить художникамъ случай собственноручно воспроизвести ихъ работы такимъ образомъ, чтобъ эти воспроизведенія живо напоминали оригиналы видѣвшимъ выставку, а невидѣвшимъ давали возможность составить о ней наглядное понятіе"...
   Въ эрмитажѣ есть одна преграціозная картинка одного французскаго художника: прелестная дѣвушка, увлеченная своей собственной красотой, съ цѣломудреннымъ упоеніемъ цѣлуетъ зеркало, въ которомъ отражается лицо. Но, г.г. художники, дѣвушка эта дѣйствительно прекрасна и въ зеркалѣ отражается дѣйствительно ея милое личико, -- ваши же произведенія вовсе "некрасивы", а альбомъ вашъ къ тому же не имѣетъ вѣрности зеркала и васъ самихъ передаетъ намъ въ каррикатурѣ. Я умолчу о "Жанрѣ", довольно удобно передаваемомъ въ очеркахъ рисунковъ на камнѣ, да и то при хорошей отдѣлкѣ, но вообразите себѣ пейзажъ г. Шишкина "Полдень", гдѣ все дѣло въ краскахъ и въ ихъ обаятельномъ обманѣ, вообразите пейзажъ, гдѣ надъ знойной дорогой нависли золотыя облака и золотистая мгла полудня и представьте, что такая картина передана чернымъ карандашомъ на каинѣ -- что это такое? Передъ вами какія-то грязныя пятна, размашистые, жирные штрихи -- и ничего болѣе. Такихъ пейзажей въ альбомѣ много и каждый пойметъ насколько они могутъ "живо напоминать оригиналы"... И такую забаву художники называютъ дѣломъ!.. Но лучше всего ихъ литературные автографы, т. е. подписи подъ картинами: потомство должно оцѣнить грамотность нашихъ художниковъ, которые пишутъ: етюдъ, сцѣна, ескизъ... и т. д.... всего не припомню...
   

Воскресенье, 15 февраля.

   Заѣзжалъ въ одинъ книжный магазинъ. Какую книгу ни спрошу,-- нѣтъ, говорятъ, къ слѣдующему дню приготовимъ. За то книгопродавецъ съ больтою расторопностью предлагалъ мнѣ свои собственныя изданія. Между прочимъ я былъ свидѣтелемъ слѣдующей сцены. Книгопродавецъ нанялъ новаго молодого приказчика и о жалованьѣ разсуждалъ съ нимъ полушутя, полусерьезно слѣдующимъ образомъ:
   -- "Ну-съ, теперь вопросъ о жалованьѣ. Мои условія такія -- я буду платить вамъ 25 р. с. въ мѣсяцъ, да сами вы украдете въ мѣсяцъ рублей семьдесятъ, слѣдовательно рублей 400 вы навѣрно получите. Согласны?"
   Книгопродавецъ хитро взглянулъ на меня, воображая, что онъ очень остроуменъ. Но это не остроуміе, а цинизмъ. Кто въ самомъ дѣлѣ виноватъ: приказчику даютъ ничтожное жалованье, держатъ его за работой чуть не цѣлыя сутки, заставляютъ одѣваться по модной картинкѣ, да еще требуютъ отъ него абсолютной честности, а сами.... но здѣсь достаточно и нѣсколькихъ точекъ....

Что въ имени тебѣ моемъ?

   

ИЗЪ ДѢТСКАГО МІРА.

(Арабески.)

I.
Укрощеніе пытливаго.

   По метрическимъ книгамъ Ваня Стругаловъ значился рожденнымъ отъ коллежскаго совѣтника Петра Ивановича Стругалова и законной супруги его Зинаиды Львовны, въ дѣвицахъ (до 27 лѣтъ, не въ обиду будь ей сказано) Боярышниковой. Ваня былъ мальчикъ, что называется, шустрый и злодѣйскіе какъ? почему? и зачѣмъ? которыми онъ любилъ угощать каждаго, вступавшаго съ нимъ въ разговоръ, не мало печалили его добрыхъ папашу и мамашу, счастливо изжившихъ свой вѣкъ безъ почему и зачѣмъ, а руководствовавшихся лишь обычными въ сей тлѣнной жизни: такъ приказано, или такъ самъ хочетъ, или бабушкина прабабушка такъ дѣлала и проч. и проч. Особенно Ванюшино почему огорчало самого папашу, Петра Ивановича, ибо вопрошающій сынъ зачастую загибалъ сей главѣ семейства такіе вопросы, отъ которыхъ у маститаго чиновника просто выпирало вонъ кадыкъ, такъ какъ, дѣйствительно, приходилось выбирать любое изъ двухъ: либо проваливаться сквозь землю, либо нести какую-то неподобную гиль, слушая которую даже зеркала тускнѣли и линяла мебель.
   -- Папа, что такое затмѣніе? спроситъ, напримѣръ, Ваня у отца.
   "Помоги мнѣ, Господи!" чуть не со слезами взмолится Стругаловъ.-- "Вотъ вопросецъ-то завалилъ!" мысленно прибавитъ онъ; однако все-таки подавитъ внутреннюю скорбь и съ достоинствомъ отвѣтитъ:
   -- А это такъ, дружокъ, пертурбація такая... Такъ звѣзда объ звѣзду, или солнце объ мѣсяцъ... стремглавъ...-- Да ты не бойся, матушка! вдругъ ни съ того, ни съ сего вывезетъ папаша.
   -- Кого не бойся? пялитъ глазенки на отца Ванюша.
   -- Его... затмѣнія-то этого самаго...
   -- Да я и не боюсь совсѣмъ; съ чего ты это взялъ?
   -- Нѣтъ, я такъ, къ слову... Ты, коли ежели во снѣ или что, такъ ты плюнь на него.
   -- А почему?
   -- Ну, почему, почему?.. потому что оно сейчасъ и пройдетъ.
   -- Кто пройдетъ?
   -- Кто, кто?.. затмѣніе...
   -- Ахъ, пана, какой ты странный? удивляется Ваня.-- Я спрашиваю тебя, почему затмѣніе бываетъ, а ты говоришь -- плюнь на него.
   Тутъ папаша еще смелетъ что нибудь, сынъ подставитъ еще ворпосъ другой, а въ концѣ концовъ весь разговоръ сведется къ тому, что отецъ зарапортуется совсѣмъ.
   -- Да замолчи ты, Ваня, ради самого Создателя! едва сдерживая себя, уговариваетъ отецъ, чувствуя, что давно разстрѣлялъ уже всю объяснительную чушь и вотъ-вотъ сейчасъ даже и слова всякія, даже безсмысленныя, изсякнутъ совершенно и останутся одни лишь непонятные звуки.
   Если же и отъ такихъ увѣщаній Ваня не унимался, папаша прибѣгалъ къ послѣднему средству -- къ помощи мамаши (сѣчь сына или унимать его другимъ, столь же легкимъ способомъ, Петръ Ивановичъ не позволялъ себѣ: не принято нынче, говорилъ онъ... разумѣется, не безъ боли въ сердцѣ).
   -- Зинаида Львовна! звалъ папаша мамашу.
   -- Что, мой другъ? спрашивала Зинаида Львовна, дама, вся созданная изъ блеска и трепета, значительно, впрочемъ, пріукрашенная бѣлилами и румянами.
   -- Да помоги же мнѣ, наконецъ.
   -- Въ чемъ, мой другъ?
   -- Одолѣлъ совсѣмъ. Хоть убей, не отобьюсь отъ его почему,-- ей-Богу!
   -- Ахъ, мой другъ, у меня у самой всю голову разломило отъ его вопросовъ. Я, право, и сама ужь не знаю, какъ и чѣмъ намъ отвадить его отъ этого? Еще сегодня madame Кошкина говорила йнѣ, что она рѣшительно бы заболѣла, рѣшительно бы заболѣла, если бы у нея былъ такой неотвязчивый сынъ!
   -- Да вѣдь ты слышала, какъ онъ меня при предсѣдателѣ срѣзалъ: "почему, говоритъ, ты, папа, постоянно приходишь изъ должности такой веселый и кричишь: иди, Зина, нынче мошну набилъ"?
   -- Какже, какже...
   Такъ вѣдь хорошо, что предсѣдатель-то сдѣлалъ видъ, какъ будто не слышитъ, -- а то вѣдь непріятности могли бы выйти... Понимаешь?...
   Неизвѣстно, какъ бы долго продолжалось подобное предосудительное поведеніе Вани, если бы слѣдующій случай не послужилъ поводомъ къ другому случаю, а сей послѣдній не положилъ бы конецъ всѣмъ симъ пытливымъ пытаніямъ.
   Разъ папаша Вани возвратился не въ духѣ изъ должности и вмѣсто заведеннаго: "иди, Зина! нынче мошну набилъ", съ сердцемъ проворчалъ: "нашъ-то, кажется, самъ началъ теперь здоровенные куски рвать съ просителей -- хапуга, какъ оказывается, порядочный". Ваня, который случился здѣсь и слушалъ весь этотъ разговоръ, отлично запомнилъ слова папаши и ждалъ только случая. Случай сей -- говоря высокимъ слогомъ -- скоро представился...
   Въ день рожденія мамаши, когда гости только-что сѣли за столъ (въ томъ числѣ, разумѣется, и начальникъ, не при немъ будь сказано), и когда мамаша только-что приготовилась рушить ароматный пирогъ, Ванюша, ни мало не медля, такъ-таки и бухнулъ именитому гостю.
   -- А тебя разъ папаша хапугой назвалъ. Это почему? уставился на предсѣдателя Ванюша.
   Боже! что тутъ произошло! Я не говорю уже о томъ, что нѣкоторые гости cpäsy обратились въ соляные столбы, что Ванюша былъ тотчасъ увлеченъ въ дѣтскую, что одинъ изъ присутствовавшихъ, желая замять скандалъ, вмѣсто пирога сталъ разрѣзывать ни въ чемъ неповинную салфетку, à другой -- опрокинулъ серебряную кадку съ замороженнымъ шампанскимъ, -- словомъ, я не говорю о всеобщемъ смятеніи, которое, какъ и слѣдуетъ, было ничто въ сравненіи съ смятеніемъ самого Петра Ивановича, если еще и непровалившагося сквозь землю, то единственно потому, что невозможно было сквозь нее провалиться.
   -- Господи! уже черезъ мѣсяцъ говаривалъ Стругаловъ, -- вотъ срамота, вотъ срамота-то была!
   Послѣдствіемъ же всей этой срамоты оказалось то, что на слѣдующій же день въ семейномъ совѣтѣ рѣшено было отдать Ванюшу въ пансіонъ, въ надежныя руки, дабы съ корнемъ вырвать изъ него это злодѣйское почему и вся, яже съ нимъ.
   Сказано -- сдѣлано. Ванюшу помѣстили куда слѣдуетъ. И вотъ, не прошло еще и трехъ мѣсяцевъ съ тѣхъ поръ, какъ Ваня находится въ чужихъ, опытныхъ рукахъ, а папаша съ мамашей и теперь уже радуются не нарадуются, глядя на своего любимаго сына. Спроситъ, напримѣръ, папаша сына, когда онъ бываетъ у нихъ въ воскресный или праздничный день:
   -- Нравится-ли тебѣ, мой милый, твой пансіонъ?
   -- Мой пансіонъ, папенька, -- точно по печатному, умцо таково отвѣчаетъ Ванюша,-- не можетъ мнѣ не нравиться, ибо въ онъ$ пансіонъ я отданъ любящими меня и всегда любимыми мною родителями.
   -- Не хочешь-ли, дружочекъ, чаю? спроситъ мамаша.
   -- Не смѣю утруждать васъ, милая мамаша, моими заявленіями,-- почтительно отвѣтитъ Ванюша, -- но всегда буду признателенъ, если получу отъ васъ съ материнскою нѣжностью предлагаемую мнѣ чашку чаю.
   -- У васъ латинь-то учатъ? полюбопытствуетъ папаша.
   -- Въ семъ мертвомъ языкѣ, -- обстоятельно и кротко доложитъ Ваня, -- мы вступили уже въ третье склоненіе, а въ семъ послѣднемъ, благодаря любви ко мнѣ моихъ незабвенныхъ родителей, изучаемъ исключеніе объ именахъ на is, которое читается такъ:
   
   Мужескаго же на is:
   Postis, follis, magilis,
   Panis, piscis, crinis, finis, и проч.
   
   Словомъ, Ваня сталъ образованнымъ ребенкомъ и злодѣйское почему не вылетаетъ болѣе изъ его дѣтскихъ устъ. Папаша съ мамашей безмѣрно имъ довольны и скоро думаютъ перемѣстить Ванюшу въ московскій ликей для большаго укрѣпленія въ благонравіи и классицизмѣ.
   

II.
На улицѣ.

   Дѣти, не спѣшите такъ, смотрите себѣ подъ ноги, чтобы не поскользнуться и не расквасить носъ; да старайтесь вглядываться во все, что попадается вамъ на глаза...
   Ахъ, дѣти, дѣти! не на то вы все, мои милыя, смотрите!
   Вижу, смотрите вы, напримѣръ, съ особеннымъ любопытствомъ на эту дорогую соболюю опушку на этой прекрасной собольей шубкѣ,-- штука, дѣйствительно богатая. Но кто же, дѣти, не съумѣетъ возложить на свои плечи тысячную шубу, если таковая имѣется? Полюбуйтесь лучше вонъ тѣмъ мужиченкомъ, что бѣжитъ на противоложной сторонѣ улицы, торопливо похватывая себя голыми руками и за носъ и за уши, деревенѣющіе отъ крутого мороза: это какой нибудь посыльный, котораго одинъ молодой человѣкъ послалъ къ другому по очень важному дѣлу -- о назначеніи rendez-vous одной препикантной блондиночкѣ.
   Мужикъ, это, дѣти, почтенный человѣкъ, это -- опора отечества. Это, дѣти, одинъ изъ самыхъ любопытнѣйшихъ предметовъ для изученіи.
   Почтененъ онъ, друзья мои, потому, что добываетъ двѣ-три деньги въ день на всѣ нужды; почтененъ потому, что почти безропотно отдаетъ все, все приноситъ въ жертву другимъ и самъ не получаетъ за это ничего; почтененъ потому, что часто, оторванный отъ семьи и брошенный чортъ знаетъ куда, онъ носитъ сосущую, хроническую скорбь тамъ гдѣ-то далеко, въ сердечной глубинѣ: скорбь о дряхломъ старикѣ-отцѣ, о безпомощной старушкѣ кормилицѣ-матушкѣ, объ изсохшей отъ слезъ молодой женѣ, которую онъ бросилъ и самъ не знаетъ какъ и на кого, часто объ дѣтяхъ, да не такихъ дѣтяхъ, какъ вы, а голыхъ, замаранныхъ, голодныхъ, холодныхъ, съ потрескавшимися то отъ холода, то отъ жара босыми ноженками.
   Дѣти!.. вы не слышали плача этихъ горькихъ сиротъ, безголосаго, сиплаго плача, отъ котораго растопится всякое сердце, какое бы желѣзное оно ни было! Друзья мои! и не дай Богъ вамъ слышать этотъ разрывающій душу плачъ, если въ васъ не будетъ силъ унять его!
   -- Ты спрашиваешь, Саша, видѣлъ ли я такихъ дѣтей?
   -- Видѣлъ, мой другъ, видѣлъ. Ахъ, что это за несчастныя дѣти! У нихъ, друзья мои, не такъ, какъ у васъ -- и одной такой игрушки нѣтъ, какихъ у васъ сотни. Зимой эти дѣти, за недостаткомъ теплой одежды, дрожа жмутся въ избѣ, вмѣстѣ съ разными курами, поросятами, телятами; лѣтомъ ихъ можно видѣть на улицѣ играющими какой нибудь бычачьей или лошадиной костью, которую они преважно возятъ за собой, словно и Богъ знаетъ какой занимательный игрушечный экипажъ. А не то увидите вы ихъ нагими, на берегу маленькой деревенской рѣчки забавляющихся голышами (камни такіе), обмазывающихъ другъ друга липкой тиной, пересыпающихъ изъ кучи въ кучу жгучій, какъ огонь, песокъ, или бродящихъ по колѣна въ водѣ, въ которой они частенько-таки и тонутъ за недостаткомъ присмотра.
   -- Есть ли у нихъ няньки? ты спрашиваешь, Коля.
   -- Какія же, милый мой, няньки, когда матери этихъ дѣтей такъ же бѣдны, такъ же безпомощны, какъ и сами дѣти; когда этимъ матерямъ зачастую самимъ нечего ѣсть.
   -- Ты, Маша, очень ужь засмотрѣлась, кажется, на того франта въ моднѣйшей французской шляпѣ и, камчатскихъ бобрахъ, что прокатилъ мимо на рысакѣ?
   Да, дѣти, это тоже почтенный, но только въ своемъ родѣ, человѣкъ. Онъ, если хотите, тоже мученикъ своего дѣла. Онъ спѣшитъ теперь къ мадамъ Лжищевой, чтобы съ безпримѣрною ловкостью раскланяться и воскликнуть заморской птицей: М'ame! Th'neur d'vous saluer! перебросить два-три слова о новой балетной звѣздѣ, объ игрѣ m-lle Делапортъ въ "Frou-Frou", а затѣмъ откланяться и стремглавъ летѣть къ мадамъ Вралищевой, тамъ продѣлать то же самое, что и у madame Лжищевой, потомъ быстро сорваться со стула, откланяться и снова летѣть стремглавъ къ madame Брехуновой съ тѣмъ же самымъ, отъ Брехуновой къ Шилохвостовой, отъ Шилохвостовой къ Трясогужиной, и т. д. и т. д. Имя этому денди -- пустота, отчество -- глупость, фамилія -- развратъ!
   -- Ну, дѣти, беритесь всѣ за меня и пойдемъ теперь безъ разговоровъ, потому что вонъ идетъ извѣстный сикофантъ, который сейчасъ заоретъ: некуда! некуда! какъ только... Ни слова больше: эта рожа приближается!
   

III.
Двѣ капли воды дѣдушка!

   Сережа былъ единственный двадцатидвухлѣтній ребенокъ у своихъ папаши и мамаши, ребенокъ тихій, послушный, кроткій, вполнѣ добропорядочный. Я знаю, что многимъ покажется страннымъ наименованіе ребенкомъ двадцатидвухлѣтняго балбеса, -- но что же дѣлать: это вѣрно!.. Да, признаться, если колупнуть поглубже въ семъ странномъ мірѣ, то окажется всюду великое, великое множество ребятъ, не только двадцатидвухлѣтнихъ, но даже ребятъ такихъ лѣтъ, о числѣ которыхъ обыкновенно не распространяются въ порядочномъ обществѣ, а глухо произносятъ: "солидныхъ лѣтъ".
   Итакъ, Сережа, какъ уже и рѣчено было, состоялъ въ тихихъ, кроткихъ и послушныхъ ребятахъ у своихъ папаши и мамаши, каковыми качествами, разумѣется, доставлялъ родителямъ своимъ несказанное удовольствіе. "Двѣ капли воды дѣдушка! съ умиленіемъ и сердечной радостью говорила объ Сережѣ мамаша, хваля его добропорядочность:-- тотъ тоже этакой скромный былъ!" Но вдругъ на Сережу -- не къ ночи будь сказано -- напала великая блажь: захотѣлъ Сережа испытать свою силу богатырскую, людей посмотрѣть, себя показать-"-сталъ Сережа проситься со двора неотступно.
   -- Милые папаша и мамаша! въ одно прекрасное утро возопилъ Сережа;-- положите на меня свое родительское благословеніе, на вѣки нерушимое, и отпустите меня млада-вьюноша на улицу погулять, людей посмотрѣть, себя показать.
   -- Да вѣдь тебя тамъ собачка -- гамъ! гамъ! пугалъ папаша.
   -- Или лошадка -- топъ! топъ! стращала мамаша.
   -- Нѣтъ, милые папенька и маменька, я собачку палочкой отгоню, отъ лошадки въ ворота убѣгу! представлялъ свои резоны сынъ.
   -- Совершенный ты дѣдушка, Сереженька, сказала мамаша;-- такой же характерный.
   Но, какъ бы тамъ ни было, положили папаша съ мамашей на Сережу свое родительское благословеніе, на вѣки нерушимое, и отпустили со двора.
   Вышелъ Сережа на улицу,-- ну, извѣстно, ребенокъ малый -- первымъ долгомъ зашелъ въ трактиръ, выпилъ для храбрости крохотную рюмочку хересу, а потомъ и пошелъ въ путь-дорогу. Шелъ, шелъ онъ, пришелъ на Невскій, видитъ -- стоитъ трактиръ, зашелъ, выпилъ для храбрости большую рюмку водки, и пошелъ дальше. Шелъ, шелъ, вышелъ на Садовую, видитъ -- стоитъ трактиръ, зашелъ, выпилъ полубутылку коньяку для храбрости, и опять въ путь. Такъ, смотря людей и показывая себя, проходилъ Сережа съ ранняго утра и до поздняго вечера, и когда вернулся въ родительскій домъ, то первымъ дѣломъ громко произнесъ:
   -- Милые папаша и мамаша, я грубить хочу!
   -- Боже мой! онъ пьянъ! съ ужасомъ возопилъ папаша.
   -- И на дѣдушку совсѣмъ не похожъ! горько воскликнула мамаша и повела сына спать.
   Съ тѣхъ поръ Сережа болѣе со двора отпускаемъ не былъ, ибо въ семейномъ совѣтѣ рѣшено было, что для того, чтобы на дѣдушку походить, Сережѣ не слѣдуетъ со двора выходить.
   Не знаю, что будетъ дальше, но папаша и мамаша покуда совершенно довольны поведеніемъ Сережи: "двѣ капли воды дѣдушка!" съ гордостью сообщаетъ всѣмъ мамаша..

Миша Саратовцевъ.

   

ЮМОРИСТЪ СЪ ДѢВИЧЬЯГО ПОЛЯ.

(По поводу одной публикаціи.)

   Нѣтъ никакого сомнѣнія", что русскій человѣкъ -- веселый человѣкъ. Къ его, можетъ быть, счастію "легкость въ мысляхъ" у него чрезвычайная. Тамъ, гдѣ нужно плакать, онъ часто очень добродушно смѣется, а подчасъ и самъ надъ собою подтруниваетъ. Да, русскіе люди по своему типу вовсе не угрюмыя созданія и веселья имъ не занимать-стать у французовъ, а между тѣмъ -- странное дѣло!-- юмористы у насъ большая рѣдкость. Въ лучшихъ произведеніяхъ современныхъ беллетристовъ, съ г. Тургеневымъ включительно, нигдѣ не заявляетъ себя юмористическая жилка. Единственное исключеніе -- Н. Щедринъ. Затѣмъ бѣдность юмористической литературы всего завѣтнѣе дѣлается по нашимъ юмористическимъ газетамъ. Возникали и изчезали такіе листки и газеты, есть и теперь нѣсколько юмористическихъ изданій, но между ними только одна "Искра" имѣетъ право на существованіе.
   Гдѣ же наши юмористы? Ужь не въ Одессѣ ли, въ самомъ дѣлѣ? Недавно былъ заявленъ гдѣ-то слухъ, что въ Одессѣ затѣвается сатирическая газета. Мы пока еще не имѣемъ никакихъ данныхъ предполагать, что ядро русскаго юмора скрывается именно въ этомъ городѣ, а потому одесскимъ предпринимателямъ изданія сатирическаго органа мы хотимъ дать совѣтъ. Есть, господа, на Руси великій, самый непосредственный юмористъ, мало у насъ оцѣненный и самъ еще непознавшій своего призванія, хотя нельзя сказать, что на губахъ его молоко не обсохло. Юмористъ этотъ -- М. П. Погодинъ, и мы не шутя рекомендуемъ его вамъ: поклонитесь ему и попросите его взять въ руки бразды редакціи одесскаго юмористическаго изданія: въ успѣхѣ нельзя сомнѣваться...
   Къ сожалѣнію, очень немногимъ извѣстно, что въ Москвѣ издавалась, и увы! уже прекратилась самая развеселая газета "Русскій", гдѣ главнымъ и единственнымъ "весельчакомъ" былъ самъ М. П. Погодинъ. Въ этой газетѣ -- каждая строка, что твой баронъ Брамбеусъ... Михаилъ Петровичъ большею частію и не желалъ въ своей газетѣ развлекать насъ "смѣхомъ и веселіемъ", даже солиднымъ публицистомъ прикидывался, но внутренній комизмъ тѣмъ и драгоцѣненъ, что его ничѣмъ не заслонишь, что онъ выдаетъ себя во всякое время и во всякой формѣ. Начнетъ человѣкъ ученымъ притворяться, трактуетъ объ историческихъ документахъ, о проектѣ памятника Богдану Хмѣльницкому, о "славянскомъ вопросѣ", что ли, а своеобразный юморъ нѣтъ-нѣтъ, да прорвется и даетъ себя знать самымъ неожиданнымъ образомъ. Да что говорить объ историческихъ статьяхъ Михаила Петровича: Михаилъ Петровичъ простой замѣтки, обыкновенной публикаціи о случайномъ обмѣнѣ шубы не умѣетъ написать, какъ пишутъ всѣ простые смертные. Такъ, напр., въ No 24 "Русскихъ Вѣдомостей" появилась слѣдующая курьезная публикація Погодина:
   "Въ концѣ прошлой зимы (т. е. годъ тому назадъ?) въ день выборовъ городского головы, или около того дня, обмѣнена енотовая шуба, крытая темнымъ сукномъ (еще бы свѣтлымъ!) безъ висячаго воротника (?!?). Покорно просятъ обмѣнившаго доставить ее на Дѣвичье поле, въ домъ М. П. Погодина и получить свою"...
   Догадайтесь, пожалуйста: шутку ли шутитъ М. П., или говоритъ серьезно? Посудите сами: юмористъ черезъ годъ вспомнилъ, что у него обмѣнили шубу, и заявляя объ этомъ, прибавляетъ, что онъ носитъ енотовую шубу безъ висячаго воротника.... Какъ безъ воротника? Вѣдь такихъ шубъ еще отъ вѣка никто не видалъ, вѣдь подобныя публикаціи только и возможны въ юмористическихъ газетахъ... Неоцѣненный комикъ, ни въ чемъ и нигдѣ себѣ неизмѣняющій!... Поймите же, господа:
   
   Настоящій юмористъ
   Даровитой нашей націи
   Непремѣнно разсмѣшитъ
   Даже въ самой публикаціи,
   Объявляя про енотъ,
   (Пресерьёзно, разумѣется,)
   Что на немъ воротника
   Даже вовсе не имѣется...
   
   Заявленіе Михаила Петровича такъ оригинально, что передъ нимъ блѣднѣетъ даже публикація г. Руденко, который, какъ ходатай по дѣламъ, пишетъ самъ себѣ такую рекламу: "Извѣстный адвокатъ и литераторъ (?!) Иванъ Григорьевичъ Руденко, авторъ "Народной пѣсни", временно проживающій въ Челябѣ, въ интересахъ обращающихся къ нему объявляетъ, что онъ разсматриваетъ всякіе гражданскіе и уголовные процессы, защищаетъ желающихъ посредствомъ судоговоренія и печати" и т. д. Какъ видите, тоже юмористъ въ своемъ родѣ...

П. Размокропогодинъ.

   

ЧТО ТАКОЕ ЖИЗНЬ?

(Размышленія театрала.)

   Жизнь есть театръ, гдѣ слезы, шутки
   Нашъ общій лозунгъ и пароль,
   Гдѣ изъ суфлерской скромной будки,
   Сама судьба намъ шепчетъ роль.
   
   Мы въ жизни всѣ актеры сами,
   То въ видѣ маломъ, то въ большомъ,
   Играемъ нынче -- въ слезной драмѣ,
   А завтра въ фарсѣ пресмѣшномъ.
   
   Плывемъ въ "Грозу" "Противъ теченья",
   Въ затишье -- нѣжимъ нашу плоть
   И говорятъ "Два поколѣнья":
   Вѣдь мы "Отрѣзанный ломоть".
   
   Твердимъ мы всѣ "Не въ деньгахъ счастье",
   Хуля, порой, "Гражданскій бракъ",
   Но видимъ: деньги, бракъ, участье --
   Намъ всѣмъ -- "Не по носу табакъ".
   
   Увлечены всѣ "Общимъ благомъ",
   По правдѣ мы сказать должны,
   Что путь свершая шагъ за шагомъ,
   Мы только лишь "Говоруны".
   
   "На бойкомъ мѣстѣ" важнымъ лицамъ
   Мы любимъ кланяться подъ часъ,
   И причисляютъ къ "Пѣвчимъ птицамъ"
   Теперь "Воробушковъ" у насъ.
   
   Мы ищемъ всѣ "Подругу жизни",
   Но такъ рѣшила жизнь сама:
   "Женитьбъ" счастливыхъ нѣтъ въ отчизнѣ
   И всюду "Горе отъ ума".
   
   "Доходныхъ мѣстъ" толпа желаетъ,
   Творитъ на службѣ всякій вздоръ,
   И лишь тогда бѣду познаетъ,
   Когда пріѣдетъ "Ревизоръ".
   
   "Нероновъ" корчимъ по пустому
   Мы предъ прислугой и женой,
   Кончая тѣмъ, что "Къ мировому!"
   Сбираютъ насъ въ морозъ и въ зной.
   L'homme qui rît.
   

ИЗЪ АЛЬБОМА МЕЛОЧЕЙ.

I.
На выборъ.

   Отрадно сознавать себя бойцомъ за дѣло
   И силой въ массѣ общаго труда:
   Напоръ судьбы тогда ты встрѣтишь смѣло --
   Пусть жизнь тебя ломаетъ -- не бѣда!
   Но если жъ ты совсѣмъ уже не годенъ
   И сознаешь (въ нашъ извращенный вѣкъ
   Такой поступокъ право благороденъ),
   Что ты сталъ лишній человѣкъ,
   Тебѣ тогда на выборъ остается
   Одно изъ двухъ -- ужь что ни говори --
   Повѣситься, коль петля не сорвется,
   Или идти въ сотрудники "Зари".
   Н. Верховъ.
   

II.
Юродивому карателю раскола.

   Безстыдствомъ щеголяя въ каждой фразѣ
   Полемики наглецъ журнальный ждетъ,
   Но даже жалко кома самой грязи,
   Чтобъ грязью былъ заброшенъ идіотъ.
   Ничтожество и глупость -- таже сила,
   Они смутятъ Вольтера и Рабле:
   Горбатыхъ, говорятъ, исправитъ лишь могила,
   А черепъ дурака глупъ даже и въ землѣ.
   Л. Д.
   

Ему же.

   Раскольниковъ бранить онъ вслухъ,
   Но это странно безъ конца,
   Когда сектатора-скопца
   Ругаетъ нравственный евнухъ.
   Л. Д.
   
   POST SCRIPTUM. Прошу редакцію "Дѣла" удѣлить нѣсколько строкъ моему коротенькому и, надѣюсь, послѣднему отвѣту на рецензію "Отеч. Записокъ", отвѣту, вызванному съ моей стороны ужь черезъ-чуръ развязнымъ критикомъ этого журнала. Отвѣтъ мой, какъ и слѣдовало ожидать, не понравился анонимному Скриблеру "Отечеств. Записокъ", и онъ, пыхтя и заливаясь желчью, пустилъ противъ меня новую обличительную тираду, украшающую à la Sourdine одну изъ страницъ декабрьской книжки органа г. Краевскаго. Очень жалко, что эта тирада попалась мнѣ на глаза поздно, а именно послѣ выхода 1-й кн. "Дѣла" и потому моя настоящая замѣтка опоздала, но, во всякомъ случаѣ, я прошу дать ей мѣсто хоть ради того, чтобы редакція "Отечественныхъ Записокъ" обратила наконецъ вниманіе на таланты своихъ скриблеровъ по части поддѣлки чужихъ фразъ и чтенія чужихъ переводовъ шиворотъ на выворотъ.
   Послѣ перваго моего отвѣта ("Рецензенту "Отечественныхъ Записокъ", Дѣло, кн. II 1869 г.) у меня нѣтъ ни малѣйшаго желанія препираться съ нимъ о чисто-научныхъ матеріяхъ: это значило бы заниматься переливаніемъ изъ пустого въ порожнее, да на этотъ разъ рецензентъ "Отечественныхъ Записокъ" выказалъ такую похвальную скромность относительно своихъ ученыхъ соображеній, что мнѣ остается только пожелать ему этой скромности и на будущее время.
   Но на счетъ знанія русскаго языка, какъ предмета, болѣе доступнаго массѣ читателей, позволю себѣ сдѣлать маленькую оговорку. Обвиняя меня въ научномъ "безграмотствѣ" (по-русски говорятъ безграмотность, и только просвирни употребляютъ слово безграмотство) и незнаніи русскаго языка, авторъ тирады, въ видѣ уликъ, указываетъ на глаголъ "воставить" и какую-то "атласную постель"--выраженія, будто бы употребленныя мною на 102-й и 33-й страницахъ "Гигіены". Мы удивляемся не тому, что въ книгу могла вкрасться самая обыкновенная опечатка ("накопленіе крови можетъ составить (т. е. оставить) послѣ себя вредныя послѣдствія", "Попул. Гигіена", стр. 102), -- но крайне удивляемся мы, какимъ образомъ подобный типографскій недосмотръ, нисколько впрочемъ неискажающій смысла, могъ поставить въ тупикъ -- "рецензента", человѣка, уже ex-officio пріобыкшаго ко всякой неряшливости въ печати. Вѣдь если бы, на основаніи корректурныхъ и типографскихъ ошибокъ, мы также захотѣли судить о степени знанія и добросовѣстности разныхъ русскихъ склиблеровъ, то должны были бы придти къ весьма печальнымъ для редакціи "Отеч. Зап." заключеніямъ. Развернувъ хоть бы послѣднюю (декабрьскую) книжку этого журнала, мы нашли бы слѣдующія красоты: латинскія слова malitia, vivificat, Hispaniam превращены въ "Отеч. Запискахъ" въ malititia, vivicat, Hispalim, испанское majos -- въ major, италіянское gioir -- въ giojr, Поль-Луи Курье и Равальякъ окрещены въ Кюрье и Ровальяка, вм. вчерашняго, его, походы, напечатано вчерашняя, ег, походи т. д., и т.д. Мы этого, однакожъ, не сдѣлаемъ, хорошо понимая, что набрасываться на корректурные недосмотры, возводя ихъ въ суть дѣла, значитъ обнажать ахиллесову пяту своей собственной критики -- ея крайнюю ненаходчивость и безтактность. Что касается "атласной постели", то это -- родная сестра блаженной памяти "кишечному каналу" и принадлежитъ, подобно ему, къ собственнымъ галлюцинаціямъ почтеннаго рецензента, такъ какъ этого выраженія нѣтъ ни на 33-й, ни на какой другой страницѣ "Популярной Гигіены". Фактъ этотъ, примыкая ко всему уже указанному и доказанному мною прежде, такъ краснорѣчиво рекомендуетъ библіографію "От. Зап.", что вамъ остается только посовѣтовать редакціи снабжать своихъ запальчивыхъ скриблеровъ не только диксіонерами Рейфа, но и кружками холодной воды, чтобы, въ припадкѣ горячешнаго состоянія, имъ не представлялось въ чужихъ книгахъ того, чего въ нихъ нѣтъ на самомъ дѣлѣ.
   Впрочемъ мы давно уже замѣчаемъ симптомы этого патологическаго состоянія "Отечеств. Записокъ". Давно уже ученѣйшая редакція ихъ увертывается отъ прямыхъ объясненій на тѣ вопросы, которые ставятся передъ нею ясно и категорически. Я, напримѣръ, спрашиваю ее: гдѣ это она вычитала въ моемъ переводѣ кишечнаго канала или что она считаетъ изящнѣе -- вирши Реклама или какія нибудь другія вирши, пропѣтыя нѣкіимъ піитой въ англійскомъ клубѣ?-- а она, вмѣсто отвѣта на эти вопросы, выдумываетъ какую-то атласную кровать и поражаетъ меня нелѣпостью своего собственнаго изобрѣтенія. Ее, напр., спрашиваетъ "Недѣля", почему она помалчиваетъ о нѣкоторыхъ очень серьезныхъ вопросахъ нашей внутренней жизни и о такихъ грязныхъ выходкахъ, какъ полемическіе рапорты г. Каткова; или почему она въ ноябрѣ держится однихъ убѣжденій, а въ декабрѣ другихъ,-- будьте увѣрены, что прямого отвѣта на это не послѣдуетъ, а приплетется кстати и не кстати покушеніе г. Генкеля на драгоцѣнную литерат. собственность такого знаменитаго скриблера, какъ Марко-Вовчовъ, и тутъ же, въ видѣ косвеннаго оправданія, начнется зубоскальство надъ тѣмъ, какъ мыши кота погребаютъ. Все это, можетъ быть, и хитроумно, но не совсѣмъ искренно и честно, гг. скриблеры "Отеч. Записокъ", и я думаю, что предлагаемая вами яичница, съ разными либеральными приправами, никого не обманываетъ, кто въ состояніи отличить сѣрое отъ бѣлаго.

И. П.

-----

   Въ январьской книжкѣ "Дѣла" считаемъ нужнымъ указать на слѣдующія опечатки: въ. стихотвореніи Двѣ собаки напечатано:
   
   Дивился я не разъ, любезный Лютъ,
   Тому, какъ ты, тебѣ подобные, живутъ.
   Нужно читать послѣднюю строку такъ:
   Тому, какъ псы, тебѣ подобные, живутъ.
   Въ томъ же стихотвореніи напечатано:
   Онъ шляется по гульбищамъ, куритъ.
   
   Надо читать:
   
   Онъ шляется по гульбищамъ, кутитъ.

"Дѣло", No 2, 1870

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru