Lib.ru/Классика: Минцлов Сергей Рудольфович. Кресло Торквемады

Сергей Минцлов.
Кресло Торквемады

Я каждое воскресенье встречался с Мошинским на Подоле, в Киеве. По этим дням обширная площадь около Братского монастыря и проулок, ведущий к Днепру, превращались в шумную ярмарку, где за треть цены можно было приобрести все, что угодно; ближе к тротуарам теснились ряды столиков и брезентов, разостланных прямо на земле; на них грудами лежали книги, рукописи и всякие старинные вещи; публика вокруг них толпилась своя, особенная, "серьезная".

Мошинский был небольшой и невзрачный, пожилой человек в очках, всегда одетый в поношенную шубу с вытертым кенгуровым воротником или в выцветшее пальто; длинные, но редкие, седые волосы его зимой прикрывал теплый уродливый картуз, летом старая фетровая шляпа.

Вид у него был небогатого мещанина, но если он подымал глаза -- большие, серые, увеличенные очками -- в нем угадывался ученый. Торговцы сообщили мне его фамилию, лично же с ним знаком я долго не был.

Обход книжных рядов он совершал медленно; взяв заинтересовавшую его книгу, развертывал ее не торопясь и подолгу знакомился с ее содержанием; торговцы относились к нему с уважением, даже приберегали специально для него некоторые находки.

Скоро я приметил, что этот бедно одетый человек в деньгах не стесняется: раза два-три при мне он степенно, как делал все, раскрывал шубу, доставал из бокового кармана бумажник и платил по сто и более рублей за то, за что я не дал бы и половины; книги и вещи он покупал только имевшие отношение к мистике.

Если, пройдя торг в один конец, я не встречал своего незнакомого знакомца -- я начинал несколько беспокоиться и сам ловил себя на этом. Но почти всегда в таких случаях оказывалось, что он просто опаздывал и я, возвращаясь по другой стороне проулка, с удовлетворением встречал его.

То же, видимо, испытывал и Мошинский: скоро мы начали улыбаться друг другу и кланяться, а потом и познакомились.

Услыхав мою фамилию, он как-то особенно внимательно взглянул на меня.

-- Вы не брат известной теософки? -- спросил.

Я ответил утвердительно. Его имя было не совсем обычное -- Никодим Павлович.

Мошинский пригласил меня посетить его и дня через два я под вечер зашел к своему новому приятелю. Жил он близ Десятинного собора, в собственном доме.

У ворот пришлось позвонить. Точно под дугой, важно и глухо звякнул колокол; калитку отворила пожилая дворничиха; за заросшим травой двором вставал запущенный, давно не штукатуренный двухэтажный домик-особняк времен Николая I; за ним зеленели деревья сада.

К дому вела дорожка, выстланная плитами; я поднялся на невысокое крыльцо с двумя пологими каменными лесенками по бокам и, позвонив снова, открыл незапертую дверь.

В небольшой прихожей, у двух стен, стояли коники для лакеев, но, кроме вешалки да знакомого мне пальто и шляпы хозяина, ничего и никого не было.

Почти сейчас же выглянул из соседней комнаты и он; на нем был черный бархатный пиджак и очень короткие коричневые брюки, обнажавшие порыжелые голенища сапог.

-- А, а?!.. -- воскликнул Мошинский, торопливо идя навстречу; лицо его осветилось улыбкой. -- Очень рад, пожалуйте!!..

Мы вошли в гостиную времен Александра I, с мебелью из золотистой карельской березы с очень потертой шелковой малиновой обивкой; стену украшали два больших портрета и несколько миниатюр в бронзовых рамках-ампир.

Всякая вещь соответствовала другой; сразу видно было, что они собирались не по старьевщикам, а хранились в полной неприкосновенности в семье с давних дней. Пыли нигде не было и следа -- все находилось в чистоте и строгом порядке.

Из гостиной хозяин ввел меня в просторный кабинет, очень походивший на магазин старьевщика; первым бросилось мне в глаза высокое кресло с прямой спинкой, стоявшее на возвышении, на маленькой кафедре; на сплошной кожаной обивке его были вытеснены какие-то вензеля и рисунки; еще можно было различить следы позолоты и раскраски. Мебель кругом была старинная, но разнокалиберная; у стены грузно темнели шкапы; в приоткрытые дверцы их виднелись корешки книг.

Большой письменный стол -- единственная современная вещь -- покрывали старинные безделушки, физические приборы и рукописи; ими же были завалены два других черных стола; пыль слоями покрывала все -- уборка в этой комнате, видимо, была строжайше запрещена.

Хозяин указал на широкий кожаный диван и предложил сесть, а сам поместился против меня, в низеньком кресле.

-- Здесь все средневековое!.. -- сказал Мошинский, заметив внимание, с каким я разглядывал вещи. -- Я несколько лет провел в Испании и почти все это вывез оттуда... Это стул Торквемады... -- добавил он и кивнул на возвышение.

-- Вы убеждены в этом? -- осторожно спросил я, -- теперь везде такая масса подделок...

Мошинский отрицательно качнул головой.

-- Знаю! Но я купил его не у антикваров, а в Севилье, из подвалов собора, у сторожей. Торквемада, сидя на нем, присутствовал на пытках и присуждал людей к сожжению на костре... тысячи! -- внушительно добавил он и умолк.

Я осмотрел кресло. Древности оно было несомненной. Мошинский указал на вытесненный на нем вензель, затем взял со стола толстую книгу, отыскал в ней какой-то рисунок и подал мне.

-- Смотрите?.. -- проговорил он.

Я сличил герб и вензель спинки кресла с имевшимся в книге; все оказалось тождественным; подпись под напечатанным рисунком гласила, что это знак и печать знаменитого инквизитора.

-- Деньги всесильны!.. -- заметил я, убедившись в верности слов хозяина и отдавая ему книгу. -- Вещь весьма почтенная!

Около кресла, на стене, висел лист картона с прикрепленными к нему железными, странного вида щипчиками, ножами, крючками и подобиями груш; на полу под ним лежали зажимы, огромная ссохшаяся кожаная воронка, топоры.

-- Орудия пытки... -- проронил Мошинский. -- Этот ножичек на длинной рукоятке служил для вырезывания языков; щипчиками вырывали ногти, грушу впихивали в рот, затем завинчивали в ней винт, она распиралась и разрывала губы; воронку вставляли в горло и вливали воду из ведра, пока человек не раздувался.

-- Вот не предполагал я у вас такой коллекции!!.. -- воскликнул я.

-- У меня нет коллекций... -- возразил Мошинский. -- У меня есть только нужные для моей работы предметы!

-- Не понимаю... следов "Сада пыток" у вас не замечаю?..

Мошинский не ответил и поднял очки на лоб.

-- Скажите, вы верите в потустороннее?..

Я ответил утвердительно.

-- А верите в то, что сейчас вокруг нас вот здесь, между вами и мной, стоят и движутся невидимые существа, проносятся тысячи звуков, сцены даже из жизни других планет?

-- Не знаю... не предполагаю!.. -- отозвался я.

-- Но кинематограф-то признаете? рисунки, передаваемые на расстоянии, видели? музыку по беспроволочному радио слышали?

-- Слышал!..

-- Значит, они есть кругом нас! Сейчас, быть может, гремит оркестр, звонят колокола, бегут толпы людей, а мы видим только стены этой комнаты... по-нашему, кругом тишина... А приемник радио слышит и видит! Мы слишком грубые аппараты и слишком поверили в силу разума!.. Но все же иногда мы что то смутно улавливаем -- отсюда наша нервность, предчувствие и -- самое важное -- ясновидение! Вы слыхали о новых Милликановых лучах?

-- Кое-что...

-- Это могущественнейшие из сил, посылаемых нам небесной бездной! Их сила чудовищна: солнечный луч не может проникнуть сквозь тончайшую металлическую пластинку. Рентгеновский задерживается листом в два миллиметра толщиной, а звездный пронизывает слой металла до восьмидесяти миллиметров! Любая каменная стена, любая броня пробиваются им. В самую глухую тюрьму он может внести что угодно -- свет, звук, изображение, может убить и взрастить, даже изменить природу вещей! Да, да, это так!

Вот это открытие и заставило меня обратить особенное внимание на средние века...

-- Почему?

-- Потому что тогда человек более чутко и непосредственно воспринимал все. Он стоял на верном пути... мы потом потеряли его чутье!

-- Это вы про алхимию так говорите?

-- Про астрологию. Мы не верим во влияние звезд на людей, в гороскопы, а вот на пороге двадцатого века открылось, что древние были правы, что именно под влиянием звезд слагается наша судьба! Сила лучей, даже самых слабых -- солнечных -- и их действие на все в мире огромно, а звездных неизмеримо: это тот философский камень, который когда-то искало человечество!

-- Область для меня малознакомая!.. -- отозвался я. -- Но не слишком ли вы преувеличиваете значение этих лучей? Я не отрицаю его, но надо что-то оставить и на долю собственной психологии человека!

-- Таковой нет!

-- Как нет?!

-- Нету!.. это просто пустое место! Вероятно, граммофонные аппараты тоже воображают, что они великие певцы и мыслители!

-- А Шекспир, Достоевский, Толстой -- это тоже аппараты?

-- Разумеется! И что вы, собственно, понимаете под словом "психология" -- душевные движения?

-- Да!

Мошинский тихо засмеялся и сдвинул очки на переносицу -- у него была привычка то подымать их, то опускать во время разговора.

-- А вы не замечаете забавной вещи?.. -- начал он, -- возьмите хотя бы Достоевского, ведь вместо любого действия или мысли, герои его могли бы с таким же успехом и правом поступить или подумать совсем наоборот? Например, Раскольников пошел убивать старуху, а затея его могла кончиться не убийством, а необыкновенной дружбой его с ней и это тоже было бы психологически верно, как убийство! Я лично знаю такой случай: один господин решил застрелить другого, взял револьвер и отправился в засаду. А по дороге услыхал писк: в канаве утопал выброшенный щенок. Он достал щенка, положил его в карман и унес домой, а убийство так никогда и не осуществилось! Есть ли что-либо курьезнее такой псевдонауки? Попробуйте в любой другой области, ну хоть бы в архитектуре, построить что-либо "наоборот"!!

-- При чем же все-таки здесь орудия пыток?..

Мошинский опять поднял очки.

-- Нужно выявить и зафиксировать то, что пока незримо несется или творится вокруг нас! -- сказал он. -- Надо скопить лучевую энергию, чтобы пробить стену, отделяющую нас от потустороннего мира; хочу осветить и заставить звучать пространство -- вот моя задача! Поэтому мне необходимы предметы, пропитанные излучениями людей -- они притягивают звездные. Вещи культа и пыток самые сильные -- они в своем роде заряженные лейденские банки, особенно кресло Торквемады!

-- И как идут ваши опыты?

-- Идут!.. -- загадочно повторил Мошинский, -- еще немного и "тот" мир будет открыт!

Сгущались сумерки; в кабинете сделалось полутемно; кресло и орудия пыток черными пятнами рисовались на стене.

-- А как вы дошли до вашей мысли? -- спросил я несколько погодя.

Задумавшийся Мошинский встрепенулся.

-- Нечаянно!.. -- отозвался он. -- Со мной произошел странный случай, ясно доказавший мне, что мы слепцы даже в духовном смысле... вам будет интересно послушать?

-- Очень, очень!.. пожалуйста, расскажите!

Хозяин опять переместил очки.

-- Этот дом я купил тридцать лет назад!.. -- начал он. -- Приехал я из Петербурга и стал искать квартиру; мне указали на этот дом... владела им некая здешняя же помещица. Прикатил я к ней, вхожу в переднюю, затем в гостиную и чувствую что-то странное: видел я, будто, где-то эту комнату -- и кончено! между тем, в Киев попал я впервые в жизни! Появилась хозяйка -- приветливая такая, благообразная барыня в черном. Разговорились мы с ней -- оказалось, к дочери за границу собралась уезжать.

Повела она меня дом показывать; входим вон в ту комнату и меня будто удержал кто-то у порога.

-- Скажите?.. -- спрашиваю, -- за этой дверью слева горка с фарфором стоит?

-- Да!

-- А за ней буфет резной, особенный, в виде часовни готической?

-- Да!.. -- повторила. И удивилась, -- когда же это вы у меня побывали? Извините, я вас что то не помню?..

Я ответил и скорей в ту комнату! Знаю ее и кончено! каждую чашку в горке и ту будто бы вчера в руке держал! Смотрю -- коридор на меня черной дырой уставился... все знакомое... рукой должен был сердце придержать -- так оно забилось! Дух даже захватило. Силюсь вспомнить -- и ничего не могу. Глаза помнят, а мозг нет!

И вдруг -- сам не знаю отчего -- я предложил продать мне дом целиком со всеми вещами. Она обрадовалась и через неделю я гулял в нем полным хозяином.

Много часов я простоял в каждой комнате и все пытался дознаться -- где и когда я их видел? -- как занавес висел перед глазами! И что еще странно: чем больше я напрягал мысль -- тем более забывал подробности; первоначальное, ясное впечатление точно стиралось и угасало. Зато выявлялось все резче другое -- стала тянуть к себе дверь коридора... самая обыкновенная, вот взгляните сами!..

Мы поднялись и вошли в столовую; слева, в горке, белел фарфор; против нее высился фигурный буфет художественной, итальянской работы; дальше чернел вход в коридор; по сторонам его висела пара каких-то небольших, неразличимых портретов... ничего особенного я не приметил и не почувствовал.

Мы вернулись и сели.

-- И чем дальше, тем тяга эта становилась все сильнее!.. -- продолжал Мошинский. -- Я стал наводить справки у соседей -- не случалось ли на их памяти чего-либо особенного в доме -- никто не слыхивал! Один знакомый посоветовал обратиться в полицейский архив. Я заплатил чиновнику и через неделю у меня в руках было дело 1831 года об убийстве с целью грабежа в этом доме его владельца... из протокола явствовало, что убит он был сзади топором у двери в коридор, а убийца прятался за диваном, на котором вы сидите!..

Я невольно покосился назад, затем на дверь.

-- Но при чем же в этой истории вы?..

Мошинский пожал плечами.

-- Не знаю!.. полагаю, что в прошедшей жизни я был близким другом убитого! Он был пожилой человек и, как я, одинокий... Что меня изумило, так это свидетельство протокола, что он занимался алхимией. Алхимик в России, в тридцатых годах -- разве это не удивительно?!..

-- Странная история!.. -- сказал я. -- И что же, слышали вы в доме какие-нибудь шорохи, стуки, видели что-нибудь необыкновенное?

-- Ничего!.. -- отозвался Мошинский. -- Но эта история, в связи с новейшими открытиями, натолкнула меня на идею устройства лучевого аккумулятора. И когда я пробовал наводить аппарат на комнаты, то разбирал отдаленные, тоже знакомые как будто, голоса, шлепанье туфель, шаги!.. Но аппарат еще слаб... еще несколько месяцев, я исправлю, закончу его и тогда приглашу вас на великое торжество из торжеств!..

Недели через две я должен был уехать из Киева и вернулся в него только через полгода.

Один из первых моих визитов был к Мошинскому.

Запертую дверь в переднюю отворила приземистая, плотная, поразительно походившая на бульдога дама в коричневом старомодном платье; бурые волосы ее были собраны на затылке в виде скрученного жгута, руки сжаты в кулаки и как бы изготовлены к боксу. Вид у нее был самый энергичный.

-- Вам кого?.. -- спросила она угрожающим тоном.

Я назвал имя своего приятеля и себя и добавил, что уезжал и пришел его проведать.

-- А, приезжий!.. -- милостивей произнесла дама и отступила от двери. -- Входите! А то все какие-то старьевщики лезут! Вот уж знакомства позавел себе дядюшка!

-- Так вы племянница Никодима Павловича? -- осведомился я.

-- Да. Марьей Игнатьевной зовут меня!.. Пожалуйте, милости прошу!

Она сразу преобразилась в добродушную хлопотунью и повела меня за собой.

Мы вошли в знакомую гостиную; я спросил о Никодиме Павловиче и в ответ увидал удивленный взгляд.

-- Так вы ничего не знаете?! -- воскликнула Марья Игнатьевна.

-- Ровно ничего! Вы меня пугаете?., что же случилось?..

-- С ума сошел дядя!!..

-- Да вы шутите, конечно?!

-- И не думаю: аппарат какой-то он все изобретал, так вот от этого! Доктора говорят, что изобретатели все полусумасшедшие!

-- Где же он?

-- Здесь, конечно: не отдала я его в больницу! Во второй этаж пришлось перевести -- все бежать пытался из нижнего. Ведь что он натворил-то: взрыв страшный, пожар; едва успели загасить и его самого вытащить. Почему-то особенно боится столовой -- с трудом приходится проводить его через нее в ванную!..

-- Но, надеюсь, ненормальность у него временная, есть надежда на его излечение?

Марья Игнатьевна махнула рукой.

-- Да уж изверились мы!.. Сначала буйный он был, бросался драться на людей, потом прятаться стал -- мания преследование у него развилась! Ужас, что мы пережили: один раз из петли его вынули -- удавиться хотел! И все умолял аппарат его уничтожить, а от него и щепки не осталось -- в порошок разнесло! Теперь тихий стал, смирный, только все разговаривает с кем-то; хохочет иногда...

-- Можно повидать его?

-- Можно, конечно, но сейчас не советую: он будет нести такую чепуху, что ничего не понять! А вы приходите проведать его в среду -- послезавтра, значит!

-- Почему в среду?

-- Да уж так! Доктора и те диву даются: по средам он просыпается совсем здоровым; часов с шести утра и до полудня он в полном сознании, а потом опять помутится... Каждую среду так!..

Мы побеседовали еще немного, я простился с Марьей Игнатьевной и запел.

В среду я запоздал и лишь в начале двенадцатого часа вошел в гостиную Мошинского. Он был там же и с очками на лбу что то делал, нагнувшись над столом с альбомами.

Услыхав шаги, он опустил очки и оглянулся.

-- А, гость милый?!.. -- возгласил он и заспешил мне навстречу. -- Как я рад, как кстати вы пришли!.. пойдем, пойдемте ко мне!

Он потащил меня за рукав наверх и мы очутились в небольшой, уютной спальне с маленьким синим диваном и письменным столиком.

-- Знаете, ведь я с ума сошел?.. -- начал он, понизив голос и заперев дверь на ключ. Я сел на диван, он подвернул ногу и боком поместился на кровати.

-- Да, да!! так думают все, между тем в действительности -- я только сделался нормальным человеком, а раз в неделю кругозор мой суживается, тускнеет, я возвращаюсь в клетку! Конечно, от обычных житейских норм это далеко, по-своему люди правы!

Я незаметно всматривался в Мошинского, но никаких признаков душевного расстройства в лице его не находил: на мой взгляд, он сделался несколько нервнее, суетливее, торопливее стал говорить -- и только.

-- Что же случилось с вами?.. -- спросил я.

Он схватился за виски и стиснул их.

-- Ужас!.. Помните, я вам говорил о стене, отделяющей нас от потустороннего мира? Мои лучи по моему недосмотру внезапно вырвались и пробили ее! Я увидал все!!., доктора болтают о галлюцинациях -- нет, это только скрытая от людей действительность!..

-- Да что же произошло?!.. -- продолжал я допытываться.

Мошинский снял очки и положил их на столик.

-- Я кончил свой аппарат. Днем, в три часа, он был готов, заряжен и поставлен в кабинете на стол. Я достал из шкапа книгу и стал отыскивать нужную справку; в это время услыхал слабый треск, но не обратил на него внимания -- между тем, теперь для меня это несомненно -- отчего-то соединились провода в аппарате! Продолжаю читать и чувствую, что из-под локтя у меня растет что-то огромное, серое... повел глазами -- у самого лица моего громадная морда чудовища -- пещерного медведя с разинутой пастью! Я хотел крикнуть, броситься прочь -- и не мог -- замер! Потом очнулся, рванулся вбок и наступил на связанного человека в средневековом платье -- он лежал весь залитый кровью; диван исчез -- вместо него вижу бревно на ножках -- кобылу; к ней с заткнутым ртом прикручен полуголый человек: два палача вырезывали у него ремни из спины! Я весь потом облился и назад -- там в кресле сидят мощи человеческие -- высокий, изможденный старик в сутане... глаза мертвые, впалые... Торквемада!.. Что развернулось передо мной -- не передать! Был хаос; мчались всадники, погони, охоты, резали людей, пировали, веселились, гремели крики, подходил с гривой дыбом лев, только что растерзавший негра!.. Я ринулся бежать -- и чуть не угодил под топор: чернобородый мужик в синей рубахе взмахнул и ударил им по голове полного барина в пестром шлафроке... я прочь!.. Аппарат попался мне под руку -- я его об землю!.. Сверкнула молния, меня отшвырнуло... помню стопушечный удар грома... и я потерял сознание!..

-- Аппарат, значит, погиб?

-- Да, слава Богу, я бы его все равно уничтожил: нельзя человеку заглядывать за стену!..

-- И больше подобных видений у вас не бывает?

-- Бывает, только в тысячной доле: лучи ушли, но пробили в моем зрении брешь в потустороннее! Я теперь человек, стоящий у щелки и видящий самую малую часть океана видений и звуков. Например, вижу, что из-за спины у вас подымается черная кобра -- она живет в этом диванчике...

Я в испуге сорвался с места и огляделся -- так убедительно были произнесены эти слова. На диване ничего не было и я опустился обратно; внизу, в столовой башенные часы глухо и важно пробили двенадцать.

Мошинский как бы не заметил моего порывистого движения.

-- Со мной говорят люди разных эпох, -- я отвечаю!.. -- продолжал он: -- не могу же я быть невежливым? Слепые уверяют, что это мои галлюцинации... вздор чистейший!..

Он делался все возбужденнее; темно-серые глаза его стали излучать тусклое сияние, близкое к лунному; речь сделалась бессвязной. Он вскочил и быстро заходил по спальне.

В дверь к нам постучали.

Мошинский разом остановился и приложил палец ко рту в знак молчания.

-- Тссс!!.. -- прошептал он, -- не уходите!.. бойтесь коридора -- там ждут!.. это злое место!!..

Я отпер дверь; за нею с улыбкой на лице стояла Марья Игнатьевна.

-- За вами прислали!.. -- сказала она, явно с целью выручить меня от больного.

Я стал прощаться; Мошинский крепко потряс мне руку и проводил до лестницы; дальше он не пошел, вдруг сделался угрюмым, озабоченным и повернул обратно.

Побывать вторично у своего приятеля мне не удалось: я опять должен был уехать из Киева.

Месяца через три, будучи в Одессе, я купил "Киевскую мысль" и, вопреки своему обычаю, начал чтение с отдела происшествий. Меня хватило точно обухом и я, не веря глазам, вторично пробежал довольно длинную заметку. Она гласила, что в ночь на среду домовладелец и собиратель древностей Н. П. Мошинский и его племянница были найдены у себя в квартире у входа в коридор с разрубленными головами; грабители влезли в окно из сада и еще не найдены; судя по оставленным следам, один из них прятался за большим диваном, а другой за дверью в столовой.

Париж, 1925

Оставить комментарий Минцлов Сергей Рудольфович (yes@lib.ru) Год: 1925 Обновлено: 29/09/2022. 25k. Статистика. Рассказ: Проза Рассказы	Скачать FB2 Ваша оценка:

Минцлов Сергей Рудольфович Кресло Торквемады

Сергей Минцлов. Кресло Торквемады

Минцлов Сергей Рудольфович
Кресло Торквемады

Сергей Минцлов.
Кресло Торквемады